Хождения по городам российским

Вступление

Я часто с тоской поглядываю на железнодорожный вокзал, когда шныряю где-то рядом. В этом нет чего-то особенного – мне просто интересно увидеть другую жизнь. Ведь я давно хотел сорваться и отправится в большое путешествие. Быстро собрать рюкзак (вещи, документы) и уехать колесить по миру.

Вечерами я гуляю по той улице, что всегда лежала напротив железной дороги – и мечтательно поглядываю на сияющие шпалы от заходящего солнца, думая – когда мне захочется уехать?

Помню – читал я один роман. И любовница иль любовь героя – обедала так, будто к вечеру окажется в Иркутске. Вот и я собираю рюкзак так, словно и не вернусь домой, и окажусь под утро где-нибудь в Сибири.

Иногда – я вспоминаю истории про Толстого, когда он в старости решил отправиться в путешествие по миру.

Вот и я, собственно, и боюсь, что под старость лет мне захочется отколесить мир, а здоровья не будет.

Так что же делать?

Бывало – прийду на вокзал – куплю билет до Центральной станции Уралии, но побоюсь уехать.

Да как же ты уедешь? – ведь странно подумать, что никуда. Тебе надо отправится туда, где и нет даже Конечной станции. Для начала – вообще желательно попасть на Уральское кольцо.

Кстати, Уральское кольцо делится на Южно-Уральское, Центрально-Уральское и Северно-Уральское.

Ещё к Уральскому кольцу примыкает несколько конец имеющих название Неизвестные. На каждом Федеральном кольце имеется около сотни тысячи колец Неизвестных. Следует понимать, что Неизвестные кольца и известны тем, что о них ничего не известно. К тому же, как мне стало известно (да я и сам догадался) – у каждого кольца регионального – имеются множества Неизвестных колец.

К сожалению – я живу на окраине Неизвестного кольца. Трагедия в том, что наше кольцо не относят, на обще-региональном уровне к какому либо кольцу. Конечно, нам бы жилось лучше – если бы мы на законодательном, да и на общественном уровне – стали частью, к примеру – Цнтрального, или же Южного Уральского кольца.

Но это лишь мечты…

Понятно дело, что с экономической точки зрения – нам выгодно, чтобы наше кольцо причислили к какому-либо Уральскому кольцу. Это, в свою очередь, поспособствует привлечению капитала в нашу станцию. Тут же, конечно, прибудут лавочники – продавать севениры про наш город. Будут продавать чебуреки и мороженные, да и вообще – различные продукты кафешного типа. Да и качество продуктов – станет лучше. Оно и понятно – Уральская линия – уже часть Большого Федерального кольца, а Большое кольцо – часть мирового. Ну вот представте – разве может представитель Московской линии кушать еду, не то чтобы Уральского кольца, а какого-то Неизвестного? Вот и сейчас услышал я далёкий гудок – будто поддакивающий моим словам. Ответ тут ясен всем – конечно не может. Вот поэтому и качество еды – сразу выйдет на хороший, Уральский уровень. Да и в целом – экономически мы станем крепкой единицей глобального финансового устройства. Вы спросите меня – зачем же ты столько говоришь о еде? Этот вопрос будет особо интересен представителям Центрального Уральского кольца – его столицы – Екатеринбурга, да и Москвичам уж тем более. Вопрос – как часто жители столиц бывают на Неизвестных кольцах? И станет ясно – что бывают либо те, что видели всё и оттого богаты; либо же сами истоками вышли из Неизвестного кольца. Первый вариант – это хорошие люди, но их трудно заменить – поскольку они по духу бродяги, и тем самым мало чем отличаются от жителей Неизвестных колец. Второй случай – менее приятный, как можно относится к людям, что покинули Неизвестные места, и теперь пирезжают из столиц – подивится жизни забытых людей? Понятно, что и те и другие – более или менее готовы к причудам Неизвестных колец. Но имеется же то большинство, что мало знает о Неизвестных, да и даже о Центальных других Федеральных колец. Ну вот и представте – такой вот турист останавливается на станции, к примеру Довлатово, и что он увидет? Он привык же к сервису, обслуживанию там. А что у нас из сервиса имеется? Ну только техническое обслуживание полов и туалетов – на этом, пока что всё. А у нас же – даже и ларьков с пирожками нет. Он же завоет с голоду через день. Понятно, что бывалый турист несёт еду в рюкзаке. Но большинство представители современных Европейских и Американских колец тащят с собой только лишь деньги. Что же поделать – цивилизационный мир. А пока что мы – представители Неизвестного кольца. А если кто-нибудь решит добираться до центра регионального кольца, а там и до федерального уже недалеко, то ему придётся несладно. В первую очередь, с экономической точки зрения – растраты колосальные. На питьё и еду, одежду, да и различные приблуды – неотьемлемой части развитого общества. Там, на Московском кольце – столько в день тратят, сколько житель Неизвестного кольца в месяц.

Ну вот и представте – жил человек на Неизвестном кольце, со всеми финансовыми вытикающими последсвиями, при этом – удовлетворяющей себя жизнью. Ему кажется – что всего хватает. Он, конечно, знает – где-то жизнь получше. Но он её не видит, и хорошо. Ну вот он ступает на порог своего, Неизвестного вокзала – из-за нужды иль по иным невзгодам, и покупает билет.

И если – ты покупаешь билет, то должен помнить – обратного пути нет. И едет этот человек ближе к финансам – экономическим благам, в общем – к цивилизационному миру. И этот человек особенный, поскольку мотивы его жизни изменились. Либо он решается на всё, это уж, наверное – когда терять нечего. Либо особый склад характера, гормоны – направляют дитя природы в гущу финансового рая и человеческого ада нашей федерации – к Московскому кольцу – её столице – Москве.

Бывают же – редкостные смелые (а может и жадные – я не осуждаю) что отправляются сразу же к центрам финансового благополучия – Европейское кольцо или даже Американское – Нью-Йорк там или что – не знаю.

Да – это уровень Мирового кольца. В этом случае – остаётся только похлопать. Ведь если успех – можно финансово состоятся, да и мир увидеть; ну кроме, конечно же, Нейзвестных кольц.

Проблема ещё в том, что такие успешные люди заложники своего происхождения. Если их кто-нибудь спросит – откуда ты? Они скажут – Неизвестное кольцо. И тут же встретят непонимающий взгляд. И в этом случае – им придётся врать – говорить что, к примеру – я бы сказал, что я из Уральского кольца. Вот и получается, что про мою станцию Довлатово, что находится на кольце Неизвестное – мало кто узнает. У каждого кольца Неизвестного – тоже имеется столица. И говорить даже о ней не хочу – блеклый вокзал, чуть ли не хуже нашего. К этой столице – стягиваются поезда и электрички с других Неизвестных станции. А я о них и не знаю ничего. А что можно о таких станциях узнать – если они неизвестные? Побывать на таких станциях – фактически невозможно. Ну во-первых – они не известно где. Я могу лишь абстрактно представить – где они географически расположены, но я так же могу представить где находится Москва или Екатеринбург. Можно, конечно, попробывать доехать до этих станциии – узнать их название, да и прилегающий город в качестве туриста осмотреть. Но для этого необходимо ехать через столицу нашего Неизвестного кольца, а это может занять очень много времени. Понятно, что если бы все знали, что к примеру добраться до такого то вокзала – надо столько времени – было бы легче. Время непрырывно течёт и изменяется. Один раз – ты можешь даехать за пару часов. А в другой – будешь тащиться несколько дней. Как ни странно, с экономической точки зрения (имеется ввиду – потряченое топливо) то оно сопостовимо с проиденными километрами, а эта величина неизменна и независима от времени.

Да и вообще – куда ехать то? Название – Неизвестно. Даже чернила, порой – не выписывают этого слова. Так вот, название – Неизвестно. А на вокзале так нельзя. Если ты приходишь и покупаешь билет, то должен знать название станции – куда едешь. А если же ты решил ехать Вникуда, то билет тебе не продадут. Такие штучки сейчас не прокатывают, по крайней мере – на официальном уровне. Раньше – можно было так путешествовать, но не сейчас. Но нелегалы – движутся в различных направлениях. И было принято решение на Федеральном уровне – не продавать билет Вникуда. Как можно было догадаться – это повлияло на всех, кроме нелегалов. Они покупают билеты нелегально, на то они и нелегалы. И впоследствии крутят свои дела с наибольшим масштабом. Наркотики, контрабанда – что там ещё – я не знаю. А простой народ лишь ощутил и увидел более явную черту страт между кольцами Федерации.

Так вот, чтобы добраться до станции Неизвестной – нужно прибыть в столицу кольца Неизвестного. Да и там всё непросто. Диспечеру, при покупке билета всё-равно необходимо сказать названия станции прибытия. Вот тут то и приходиться смыкаться по вокзалу, чтобы услышать название какой-либо до селе неизвестной тебе станции. Вы спросите – зачем же тебе ехать, если ты не знаешь куда едешь? Ну что я могу я вам ответить. Я лишь пытаюсь хоть что-то узнать о Неизвесных станциях, в отличии от Вас. Услышал ты случайно, к примеру Щедрино – ну тут же и бежишь к кассе и покупаешь билет до этой самой станции Щедрино. Ещё повезёт – если очереди нет, то купил билет и поехал дальше. А если же очередь – ой, страшно вспомнить.

Начальники станции – люди хоть и благородные да трудолюбивые, но не стоит забывать, что железнодорожный транспорт – это прежде всего бизнес-процесс, а уже потом социально-значивая логистическая компания.

Вот мне и однажды захотелось узнать хоть одну неизвестную станцию нашего Неизвестного кольца.

Вначале – мне надо было доехать до Центральной станции нашего кольца – станцию Купран. А это, около, ну где-то – двести километров. Не знаю сколько я ехал. По-моему – день или два.

Ну так я и не приехал на эту Центральную станцию Купран – столицу Неизвестного кольца.

Отправление

Я часто мечтаю о путешествии. О свободе, которую даёт дорога. О ситуациях, в которых ты не оказывался. О местах, где при спокойной жизни ты бы не оказался никогда. Я сидел за столом и с тоскою вслушивался в далёкий стук колёс мчащегося поезда по трансибу. Я смотрел в горизонт, где был слышен его шум и грохот. Я слышал этот шум и ныл требуя свободы, будто кто-то держал меня на цепи и не отпускал. Но этим "кто-то" был я сам.

И когда я наконец решился ехать – я гулял по своему городу и с замечал, как этот город становился для меня чужим и новым. Я шёл по надоевшим мне до этого дня улицам и понимал – как всё почему-то поменялось. И небо стало каким-то другим. И деревья переберали ветер, поглядывая на меня. Все, собственно ждали – когда же я уеду.

И вот тринадцатого числа шестого месяца лета – я собрал все ненужные вещи и отправился на вокзал. Родители с радостью и тоской провожали меня. А отец так вообще протянул руку, словно мы видимся в последний раз. У меня, конечно же, был выбор. И встав на привокзальной площади – я стал выбирать. Смотря на северо-запад – там Екатеринбург, Москва, Санкт-Петербург, – думал я. А ведь ещё имеется юго-запад – там Челябинск, Уфа, Казань. А если северо-восток – там же Тюмень, Тобольск, Сургут. А если вообще развернуться на юго-восток – там же Курган – Омск – Петропавловск. Так куда же ехать мне? – думал я. И слышу я объявляют электричку до Каменского. Вот, – думаю, – это ж я как раз до Екатеринбурга доеду. А тебе ли нет разницы куда ехать – всё-равно в Москву приедешь, – вдруг задумался я. И тут же пошёл я на вокзал – билет покупать. А кассир как-то с неохотой отдавала мне билет, с призрением что-ли. Я уж было и не рад был, что пришёл на этот вокзал, а другого то и не было. В общем, схватил я свой билет и пошёл на перон – выглядывая свою электричку. А отец рядом шёл, будто сопровождая меня в последний путь. Смотрю, а с востока электричка идёт светя жёлтыми фарами. И народ, что был на платформе – тут же заволновался, топчась с одного места на другое. Посмотрел я на время – было одиннадцать девятнадцать – уж почти обед. Пожал я руку отцу и тут же примкнул к очереди, что образовалась у входа в электричку. И как ни странно, чем старше был человек, тем он ближе рвался к началу очереди. По аналогичной же схеме люди выползали из вагона. И ясно было мне было, что я залезу почти самым последним. Взобрался я в тамбур с интересом разглядывая полупустой вагон и высматривая хорошее место. Сел я на пустую скамейку положив тяжёлую сумку рядом. Посмотрел я в окно, а там отец мой стоит – машет рукой и я ему помохал в ответ. И тут же вид сменился на бесконечно зелёный поток. Что ж, думаю – ну вот и началось моё путешествие. Ни круизных лайнеров, ни бизнес-классов на райские острова тебе, а обычная пригородная электричка. И знал я, что когда-то прибуду в Екатеринбург, и надеялся я, что там у меня будет прибежище.

И ехал я на запад сам не знаю сколько. Остановившись лишь в Каменском – там я пересел на электричку до Екатеринбурга и дальше поехал.

Екатеринбург

– Шутка

– 150 километр

– Катайск – Чуга – Водолазово

– Колчедан – Боевский

– 109 километр

– Травяны – Каменск-Уральский – Соцгород – Кунавино – Кодинский

– 82 километр – 78 километр

– Перебор

– 70 километр

– Храмцовская

– 61 километр – 57 километр

– Марамзино

– 51 километр – 49 километр – 47 километр

– Колюткино

– 40 километр

– Хризолитовый

– 29 километр

– Арамиль

– 23 километр

– Кольцово – Компрессорный Завод – Лечебный – Чапаевская – Путёвка – Шарташ – Первомайская – Екатериноград-Пассажирский

И приехал я в Екатериноград, и пошёл я сразу же в центр города.А в Екатеринограде со мной всегда происходят странные вещи – куда бы я ни шёл, я всегда бы оказывался на плотинке. И одумавшись, что я у дома Севастьяновых, я шёл подальше вдоль проспекта Ленина, а потом сворачивал на второстепенную улицу пройдя Оперный театр, памятник Свердлову, и дом КГБшников. И шёл я по улице Первомайской и снова оказывался у дома Севастьяновых. В общем, стою я, думаю – куда мне идти, что делать? Путешествую четыре часа, а уже домой хочется. Так до вечера я и проблудил до плотинки и обратно. Думая об убитом царе, что со взглядом коровы. Слава Богу, мой приятель Лёша согласился меня приютить в посткоммуналку – где он снимал комнату. Я пришёл к нему и только слышал детский смех и разговоры незнакомых людей, но так никого и не видел. Только девушку босую с волосами светлыми, что скрылась в другой комнате. Лёша накормил меня макаронами и тут же улёгся спать – утомлённый светской жизнью и работой фрилансера. На следующий день он выгнал меня – Лёша уезжал на дачу с подружкой своей. Да, на даче хорошо – там огород, там зелень, там нет людей чужих. И вышел я из квартиры той, что стала коммнуальной. А почему так, потому что ничего не изменилось со времён социолизма, только надо платить за своё место, иначе на улицу. И услышал я, как быстро захлопнулась дверь за мной. И опечаленный я чем-то, нажал я кнопку лифта. И примчался ко мне лифт с кнопками выжженными. Ну хоть не нассано, – подумал я. И нажал я кнопку первого этажа ни о чём не думая, а дверь так и захлопнулась как гильотина. Понял я тут же, что Свердловск меня гонит, выгоняет. И что мне оставалось? И я пошёл на железнодорожный вокзал. Там моё будущее, – подумал я. Шёл я по улицам закрытого города, прогуливался. И чем дольше я гулял, тем больше мне хотелось яблок. Смотрю киоск стоит – там фрукты и овощи продавали. И решил я себе яблок в дорогу купить.

– Дайте мне яблок, – просил я.

– Каких тебе? – говорила продавщица с отвращением.

– Зелёных, – скромно отвечал я.

– Заберай, пожалуйста, – говорила мне продавщица.

И ушёл я с яблоками к вокзалу думая о дороге и отдав последние наличные рубли.

Захотел я скушать яблочко и нужно было отыскать скамейку, чтобы присесть, отдохнуть. И долго я шёл по узким улицам Екатеринограда боясь выйти на проспект Ленина. Вижу золотые купола пытаются возвыситься над городом. А там ведь можно дух перевести, – вдруг подумал я. И чем ближе я подходил к тем куполам, тем больше они пытались возвыситься надо мной. Вижу скамейка и даже не одна, а на другой молодая пара грешит. Ну и я сел рядом поразглядывать купола. И достал я одно яблоко, откусил, и стал пережёвывать сочную плоть. И чем жаднее я ел яблоко, тем громче смеялась девушка на коленях парня своего. И грыз я всё то яблоко о своём думая. И тут же понял я, что яблоко то я уже съел и только огрызок маленький остался. Вижу, а парочка поднялась с той скамейки и обнявшись уходила в глубь парка. И знал я, что как только я выброшу забронзавелый огрызок, так и парочку эту больше не увижу. Так, в принципе, и произошло. Как только я кинул огрызок в мусорку, так эта пара сразу же исчезла из виду. А я продолжал сидеть, разглядывая хмурое небо. И видел я, как златые купола отражали холодные тучи. Посмотрел я налево, а там голубь сидит без головы. Не поверил я сначала тому что вижу. Отвернулся я с отвращением и страхом. Как это так, – думаю, – не может такого быть. Может живодёры поиздевались над бедной птичкой? Посмотрел я ещё раз, а птица всё так же сидит без головы и замерла как не живая. И вспомнил я тут же, что это место на крови. Ипатевский дом, где-то рядом же, – думал я. А это же опять плотинка и снова я оказался в этой подкове. И узнал я это место, в котором был тысячу раз. Осмотрелся, взглянув при этом на голубя безглавого. А птица оказалась живая и с головой, как ни в чём не бывало сидит, и так же как и я на купола церковные смотрит. И решил я тут же пойти вон – на вокзал. А на вокзале было много народу, словно весь город решил уехать, боясь второго пришествия. И очередь возле каждой кассы была. Все ждали – куда же их отпустят? И я ждал оглядывая вокзальное пространство.

– Мне билетик куда-нибудь, – просил я.

– До Нижнего Тагила имеются, – раздражённо отвечала кассир.

– Это где? – интересовался я.

– Приедете – узнаете, – отвечала всё так же кассирша.

И взял я билет от кассы отойдя. Думая, – когда же электричка отправляется? А электричка отправлялась уже через пять минут. Нужно, – думаю, – бежать, а то я в этот Тагил Нижний так и не успею. И увидел я надписи "Вход" и "Выход", что были над воротами в тунель. И сразу же бегу к надписи "Вход", и тут же меня охранник останавливает.

– Куда ты идёшь? – кричит он на меня, – вход осуществляется через другие двери.

– Какие? – удивился я.

А охранник лишь злобно растопырил руки – злость переполняла его от одних и тех же вопросов.

– Вон, где надпись "Выход", – говорил он.

И пошёл я к дверям, над которыми была надпись "Выход". А двери так и открылись передо мной, словно они створки рая. И шёл я по тёмному коридору разглядывая тёмные стены, и в глядывая в туда, что впереди. И знал я на каком-то пути стоит электричка, на которую у меня есть билет. И всё понимал я, что выбирать мне придёться. Но как дойти же до того пути, где стоит моя электричка? И увидел я надпись, что с девятого пути отправляется электричка до Нижнего Тагила, а с десятого и до Верхнего. И решил я идти к девятому пути девять ведь моё любимое число. И правда, смотрю – две одинаковые электрички стоят и обе до Тагила. Одна с левой стороны, а другая с правой. И взобрался я в третий вагон электрички до Тагила. А вагон был полон – мест почти не было. И сел я тут же у входа, боясь не найти местечко получше. Слышу объявление, что электричка до Нижнего Тагила отправляется. Ну вот, – подумал я, – поеду в Нижний Тагил. А там что? Лучше ли там люди живут? Осматриваюсь я на новом месте, и вижу, будто рядом сидят две похожие друг на друга бабушки, и одинаково в окно смотрят. Ладно, думаю, надеюсь они не до самого Тагила едут. И тут в вагон забежал мужик какой-то нервный. Пихая одну из бабок в бок – место требуя. А та как-то с неохотой уступала, словно это только её место.

– Ой, позвольте я сяду рядом с вами, к вам прислонусь, – говорил он.

– Да прислоняйтесь сколько угодно, – отвечала ему бабушка улыбаясь.

– Бегал, искал на табло – хотел до Шаля уехать, – начал жаловаться он.

– Так эта до Нижнего Тагила едет, – отвечала ему одна из бабушек.

– Да мне всё-равно – лишь бы уехать, – отвечал парень этот, – я уж уеду на любой.

– Странно, – ответила другая бабушка смеясь.

– Я просто хотел с вами проехаться, – шутить он.

А бабушки промолчали, слушали, что говорит голос из неоткуда. И объявлял этот голос те станции, через которые мы проедем до Нижнего Тагила.

– А вы куда едете? – спрашивал парень этот.

– Домой, – хором отвечали бабушки.

– Так долго же ехать, – удивился он.

– А в городе так же, больше часа едешь на автобусе, а в итоге там же и остался, – говорилп одна из бабушек.

– А в Москве как? – спрашивала другая.

– Да, а в Москве как? – переспрашивала первая.

А парень этот как-то всё суетился. Тут же курточку свою зачем-то снял, и был он в рубашке цвета розового. Выбежал он в тамбур – постоял там, суетливо перон оглядывая. И тут же скрылся где-то. А голос из неоткуда, сразу же объявил, что электричка отправляется. И народ по новой потянулся вагоны заполнять – желая уехать хоть куда-нибудь. И мужик этот, пришёл с другой стороны вагона, словно обойдя электричку с другой стороны. И сел на своё место и лишь суетливо оглянулся на тамбур курящий. И поехала наша электричка до Нижнего Тагила. И ехали мы недолго, остановившись где-то рядом. А парень этот схватил рюкзак свой, попрощался со всеми, и вышел на первой же остановке. И только видели мы как закурил он, разглядывая бесконечные линии железной дороги. И тут же остался парень этот в прошлом. А электричка продолжала ехать.

Нижний Тагил

– Екатериноград-Пассажирский – ВИЗ – Электродепо

– Екатериноград-Сортировочный – Огородная – Шувакиш

– Гать – Исеть

– 459 километр

– Сагра

– 472 километр

– Аять

– 466 километр

– Таватуй – Калиново – Мурзинка – Верх-Нейвинск – Нейво-Рудянская – Нейва – Шурала

– 419 километр

Я уж не помню, где вышли те бабушки. Я лишь слышал чей-то храп разносящийся на уже полупустой вагон. И тут электричка стала тормозить у странного места. Я только видел горы, что утонули в болоте.

– Чуть не проспал, – прокричал хриплым голосом кто-то и выбежал из вагона. И только он выбежал, как двери захлопнулись и электричка поехала дальше.

И чем дальше я уезжал на север, тем всё как-то темнее казалось вокруг. И лишь небольшие домики выглядывали из-за густой листвы диких лесов. Ехали мы ехали, и тут неожиданно электричка остановилась. И тут же понял я, что я один я еду в своём вагоне. Посмотрел я в окно – где это мы? А мы стояли в лесу каком-то и не видно ничего, только деревья и полоса железной дороги. Оглянулся я осмотреть вагон и действительно сидел я один и больше никого. Слышу я двери хлопают – контролёры идут. Сейчас им что-нибудь не понравится и высадят они меня в этих диких местах, – подумал я. И вышел из тамбура контролёр с охранником злобно на меня смотря, а двери лишь противно скрипели, когда они ими хлопали.

– Ваш билет, – требовала контролёр. И протянул я свой билетик на удачу надеясь. Помяла, ощупала, повертела контролёр мой билет не зная что с ним делать. И тут же порвала она его и отдала мне. Посмотрел я на этот клочёк бумажки жалеющим взглядом, думая – как бы меня не выгнали, чтобы вагон освободить. А контролёр дальше ушла в следующий вагон охраной сопровождаемая. И тут же электричка дёрнулась – пытаясь разогнаться. И знал я, что скоро окажусь в Тагиле, и не важно было в каком. И вижу, действительно, город какой-то вдалеке. А солнце уже и спряталось где-то, лишь небо освещая. И трубы возвышались над заводами медленно дымя. И понял я, что приехал я в Нижний Тагил. Смотрю, и уже вижу я вокзал. Вот, – думаю, – приехал я в Тагил, а дальше что? Вылез я из электрички – осматривая новое для меня пространство. Решил идти туда, куда все люди шли. Спустился я в переход и сам того не понимая – оказался на привокзальной площади. Вижу парень какой-то мне рукой машет и навстречу идёт. Ну, – думаю, – подожду его – мне всё-равно деваться некуда. А он идёт, улыбается – руку тянет мне. Как же хорошо ещё пять минут в городе, а уже друзьями обзавёлся, – думал я.

– Андрей, – признался он сразу, – пойдём я тебе город покажу.

И пошли мы улочкам демидовского городка. Сразу пошли к заводам – посмотреть как люди работают. А пришли мы к набережной и Лысой горе. Посмотрел Андрей на белый диск луны и начал мне рассказывать про то, что Земля плоская оказывается.

– Сейчас я тебе всю правду расскажу, что Земля – планета наша, на самом деле плоская.

И стал я ждать того, что расскажет мне Андрей.

– Смотри, говорит, видишь Луна – видно же, что она плоская, видишь? – спрашивал он меня.

И смотрел я в пруд нижнетагильский и видел отражение Луны, и смотрел я в небо и видел там саму Луну.

– Согласись, она же плоская? – спрашивал меня Андрей.

Не просто так Обломов сына Андреем назвал, – подумал я, – если я сейчас не соглашусь с ним мне придётся у этой же горы и ночевать, поглядывая на плоскую Луну.

– Да, – говорю, – плоская.

– Вот и я о том же, – продолжал убеждаться в своей правоте Андрей, – завтра мы поднимемся на Лысую гору – там будет лучше видно, что Земля плоская, – продолжал убеждать меня Андрей.

И ходил я за Андреем слушая его доводы о плоской Земле.

– Вот с только Солнце не совсем мне понятно, но с этим я потом разберусь, – говорил он.

И гуляли мы по набережной Демидова. А я всё думал – когда же это закончится?

– Вот там видишь, – сказал он показывая на веткий деревянный домик, – тут жил писатель нижнетагильский он тоже верил, что Земля плоская.

И пошли мы дальше в город, а уже было темно. А я всё думал, где же мой день сегодня закончится?

– Пойдём ко мне, у меня сегодня переночуешь, – сказал он, – только у меня ещё мама.

Вот, – подумал я, – а мама тоже верит в плоскую Земли и в кита ещё?

– Знаешь, что меня бесит в Екатеринбурге больше всего? – спрашивал меня Андрей.

– Что? – интересно было мне.

– Эти гламурные дефки, что с накаченными губами катаются на чёрных джипах, – жаловался Андрей.

– Ну капитализм, – ответил я.

– Вот именно, – воскликнул он, – я как десять лет назад был в Екатеринбурге, так этот капитализм возненавидел, эту несправедливость – всё через деньги, – ругался Андрей.

А я иду и думаю – скоро уж полночь, а я так и не евши толком.

– Знаешь чего не хватает? – спросил он сверкая глазами.

– Чего? – заинтересовался я.

– Социализма, чтобы всё честно было, по справедливости, – говорил Андрей. – вот если бы Екатеринбург назывался бы, к примеру, Свердловск – то всё же по другому могло быть? – спрашивал он меня.

– Не знаю, – отвечал я растерянно.

И пришли мы с ним автобус ожидая, но почему-то не было уже автобусов.

– Ладно, на такси поедем, – сказал Андрей.

И сели мы на остановке ожидая такси при капитализме и даже не могли надеятся дождаться автобуса социалистического.

И выехало такси из-за поворота зелёными фарами сверкая.

И поехал я на окраины Тагила жизнь настоящую увидеть.

И видел я рабочий город, что ночью замерал.

И остановилось такси наше там, где я ещё не был.

И отдали мы рубли бумажные.

И пошли мы по тому району, что при социализме был построен.

И зашли мы в дом, что хрущёвкой называют.

И лишь на первый этаж нам поднятся надо было.

И знал я, что Андрей всё-таки человек хороший.

И впустил Андрей путника к себе домой.

И предложил он мне то, что у него было.

И пищу вкусную, и воду чистую.

И сидели мы с Андреем за столом до поздней ночи капитализм обсуждая.

– Я, – говорил Андрей, – Летова люблю.

– Лето? – переспрашивал я.

– Летова, – исправлял Андрей, – за то, что он всегда войну любил, так и говорил – "Война – двигатель прогресса".

А я молчал, слушая хозяина дома.

– А ещё Лимонова уважаю – все книги его перечитал, – всё говорил Андрей.

И кушали мы на ужин макароны с рыбой, и пили чай болтая до самой ночи. И пили мы кружку за кружкой, и смотрел я на часы, что на стене висели. И пошли мы спать наконец, когда уже больше часа ночи было. И предоставил мне Андрей комнату целую, где был диван старый, телевизор, и стол журнальный. И ушёл спать Андрей в другую комнату. И не мог только понять я, где его мама. И видел я только у входа другой комнаты тампочки оставленные.

Утром проснулся я рано. Посмотрел в окно – увидев только серые пятиэтажки. Андрей всё спал, где-то в дальней комнате. Решил я пройтись по квартире его. Где же, – думаю – мама, про которую он говорил. Походил я туда-сюда и не было никого. Сел я на кухне посмотрел в окно, а там мужики пьяные в обнимку стоят у дома, что напротив. Стоят возле подъезда, решают – кто первый зайдёт домой. А рядом кресло колоритные стояло, а на стене была кривые буквы "Найк". А возле нашего подъезда, где я кров нашёл – уже бабушки сидели, что-то обсуждали. И походил я по дому Андрея, и сел я на тот диван, на котором спал. И достал я Атлас Мира, что был под журнальным столиком, и Атлас был пыльный. И протёр я его от пыли своей же рукой, и открыл карту мира плоского. И закрыл я старый атлас и стал думать, что хочу я посмотреть в Нижнем Тагиле.

И тут Адрей проснулся выйдя из своей комнаты.

– Доброе утро, – сказал он мне улыбаясь.

– Доброе, – ответил я ему.

И стали думать мы, чем же будем завтракать. И пошли мы в магазин за продуктами. Смотрю я, а дом, где живёт Андрей, будто наполовину и не живой вовсе. Окна забитые досками и стёкл нет.

– В этой части не живут, – объяснял Андрей, – а там живут, – говорил он указывая на другой конец дома.

Идём мы дальше и вижу я странное зрелище – словно все голуби города слетелись к одной точке – что-то пожирали они, издавая ужасный гул.

– Это голуби наши, – сказал Андрей, – их бабки подкармливают.

Прошлись мы по магазину купив то, чем можно перекусить и пошли обратно, и Андрей хотел почему-то сырников на завтрак приготовить. Идём обратно, а голубей уже нет, как бабок на скамейке. Как-то опустел двор, потому что настал уже обед. Приготовил мы яичницу, и сырников ещё приготовил, и стали мы завтракать и о капитализме разговаривать.

А я всё думал, что устал про капитализм говорить хочу город посмотреть, который освещает Солнце плоское.

– Ну что, пойдём гулять? – предложил я.

– Точно, – сказал Андрей, – я как раз тебе покажу, что Земля действительно плоская, – в музей сходит и на гору Лысую поднимемся.

И тут же мы быстро собрались и отправились в путь – город смотреть. Вышли мы из дома, что панелькой обзывают и пошли по округе гулять.

И мы всё дальше уходили из его района к благоустроенным местам. И видели мы, что подросток сидел на скамейке и слушал музыку современную из колонки старой, которая на весь район кричала. И к нему тут же подошли двое алкашей с требованием своими.

– Быстро вырубил, – кричали они.

А мы так и прошли мимо – не защитив мальца.

А если бы парень Цоя слушал прошёл бы Андрей мимо, – подумал я.

Привёл меня Андрей к зданию монументальному, что немцы после войны строили. А рядом болото какое-то было и девушка там же устроила пляж для себя. И как-то захотелось лечь рядом и уже не идти дальше куда-то мы хотели. Ведь ясно было всем, что Земля плоская, если, тем более, на этой земле и лежать. Мы уж с Андреем хотели там остаться, порассказывать истории этой девушке, но решили продолжить свой путь. Дошли мы до остановки и стали ждать – когда же придёт маршрутка социализма. И смотрели мы на плакаты цирка – животных цирковых жалея, а рядом собачка чёрная гуляла и хвостом виляла. Андрей захотел её погладить, как сразу же маршрутка выехала из неоткуда. Сели мы в маршрутку и я сразу водителю денюшку отдавать стал, а он не берёт. Сел я на место удивлённый, не понимая что происходит.

– Потом когда доедем заплатишь, – сказал Андрей.

И едем мы по Тагилу, а я будто всю его историю увидел – от маленьких ветких домиков рабочих импереализма, до безвкусых пролетарских районов социализма. Едем, а я всё ищу взглядом памятник. Ведь должен же быть памятник тем, кто хотел всё с ног на голову перестроить в нашей стране, и у него, как всегда, мало что получилось. Смотрю, действительно, справа от дороги Пётр стоит – на запад смотрит, на Петербург, а слева – Ленин на Москву указывает. Всё, – думаю – политики с меня сегодня хватит, осталось чего-нибудь религиозного увидеть. И Андрей мне всё про плоскую Землю втирает, убедить пытатется.

– Сейчас в центр приедем и до Лысой горы пойдём и взберёмся ткт же – там и будет видно, что Земля наша плоская, – говорил Андрей.

И доехали мы до центра, и расплатились мы после того, как приехали на ту остановку, до которой ехали. И вышли мы из автобуса.

А я осматриваю набережную, и вижу я, что гора Лысая в этот раз больше мне кажется, нежели какой я видел её вчера. И видел я, что вокруг этой горы железа много, старого железа – промышленность одна кругом, человека меньше. А в центре всего этого – огромный паровоз, тот, что самый первый.

И пошли мы в музей – вспомнить малахитовое прошлое Тагила, увидеть Малахитову шкатулку.

И Андрей всё как-то активно у экскурсовода спрашивал что-то поеп я Фауста на языке немецком рпзглядывал. Зачем, – думаю, – в Нижнем Тагиле Фауст, да ещё и на языке Гёте? А сам боюсь уже обернуться, увидеть Мефистофеля. А ниже, под Фаустом – малахитова шкатулка стояла в стекле охранном. Слышу я, кто-то позади идёт. А это Андрей оказался.

И ходил я разглядывал те вещи, что сохранились в этом музее.

И видел я там Христа большого, и видел я там железо, и видел я там стол, за котором сидели когда-то Демидовы Петром отправленные в эти места.

И пришли мы в малахитовый зал, и видели мы там и столы малахитовый и вазы, и всякое из малахита сделанное.

– А ты наш малахит? – спрашивал Андрей у работника музея.

– Нет, это не тагильский малахит, а из Африки привезённый, – рассказывала экскурсовод, – весь наш малахит в Петербург увезли, знаете, там есть в Зимнем Дворце Малахитовая комната.

– Да я помню читал в детстве Малахитову шкатулку Бажова, – рассказывал Андрей улыбаясь вспомнив детство.

– Я тоже читала, помню даже, что устроилась работать в музей под впечатлением от этой книги, – говорила работница музея.

– А нашего малахита совсем не осталось? – спрашивал Андрей.

– Нет, его весь добыли, – разочаровано говорила женщина, что работала в этом музее.

И ходили мы по залам, и видел я там паровоз тот, что самый первый в России, и видели мы то железо, что делали при Демидовых. И ходили мы с Андреем по залам, и видели мы там стол большой, на котором только и делать, что писать романы.

– Какой большой стол, – говорил Андрей.

– Да, мне был такой стол, – отвечал я ему.

И походили мы недолго в пустом музее, и дальше пошли гулять по городу.

И нужно было выйти мне из музея, потому что назначена у меня была встреча одна.

И вышли я из музея ища того человека,

И ждала меня возле музея женщина, которая пообщела в Качканар меня примести и ночлегом обеспечить.

И увидел я её возле возле паровоза уральского, где ждала она меня.

– Здравствуйте, – сказал она, – Татьяна, – это я Вас могу отвезти в Качканар, – продолжала она.

– Хорошо, спасибо, – тут же благодарил я.

– Ну рассказываете, цель вашего путешествия, куда едете? – спрашивала меня Татьяна.

– Я просто еду по стране, – ответил я.

– А в Качканаре что Вам надо? – спрашивал меня всё Татьяна.

– Я слышал, что у вас там есть монастырь буддистов, – рассказывал я, – и мне хотелось бы там побывать.

– Понятно, только хочу Вас предупредить, что туда теперь не так просто добраться, – объясняла мне Татьяна.

– А что такое? – настороженно спрашивал я.

– Просто там у нас конфликт у этих буддистов и предприятия, что руду добывает в наших места, – объясняла мне Татьяна.

А я даже и не понимал о чём рассказывает мне Татьяна.

– Но Вы не пережывайте, туда ещё, вроде, ходят туристы, – говорила Татьяна.

И тут к нам подошёл Андрей.

– Здравствуйте, – сказал Андрей Татьяне.

– Здравствуйте, – ответила ему Татьяна, – эту у Вас остановился этот путник? – спрашивала Андрея Татьяна указывая на меня.

– У меня, – отвечал ей Андрей.

– И что Вы ему показываете? – спрашивала Татьяна.

– Ну мы в музей ходили, – хвастался Андрей, – я в последний раз только в школе был в музее.

– А мы тоже всегда ходим в музей, как только в незнакомый город приезжаем, так сразу же идём, – говорила Татьяна.

А всё думал – встретились бы мы когда-нибудь, если бы не дорога и моё путешествие.

– Ладно, до завтра, – сказала мне Татьяна прощаясь.

– Хорошо, я всё понял, – ответил я.

– А вы куда дальше пойдёте, – спросила ещё раз Татьяна у Андрея, – какой у вас план мероприятий?

– Мы в теннис пойдём играть, – сказал Андрей гордо.

Вот это новости, – подумал я.

– А вы что, как и Ельцин теннис любите? – шутила Татьяна.

И Андрей как-то побагровел сразу – вижу я, что ему это неприятно слышать и улыбнулся он как-то сконфуженно.

– Нет, – ответил Андрей, – мы в простой, в настольный теннис пойдём играть.

– А, понятно – сказала Татьяна.

А я лишь стоял и думал – почему мы пойдём в теннис играть, да и причём здесь Тагил?

– В общем так, – обращалась ко мне Татьяна, – в одиннадцать часов утра я буду ждать Вас у остановки декабристов.

– Хорошо, я всё понял, – отвечал я ей.

– Ну тогда хорошо Вам провести время, – говорила она Андрею, ну а Вас я жду как мы договорились, – говорила она уже мне.

И разошлись мы в разные стороны: Татьяна на Запад, а мы на Восток.

– Ты слышал чё она говорила, – бубнил Андрей, – про Ельцина зачем-то сказала.

И пошли мы к той набережной, по которой вчера ходили. И шли мы уже какими-то уставшими, только почему-то каждый об этом молчал.

И пошли мы по набережной той, что вчера ходили.

И сели мы на скамейку от солнышка яркого прячась.

И достали мы наши припасы, которые были, чтобы быстро перекусить.

И кушали мы аппетитно, а девушки красивые проходили мимо и завидно смотрели как мы едим.

И сидели мы напротив горы Лысой. И знал я, что туда дорога наша лежит.

– Ну что пошли я тебе всё-таки покажу, как она выглядит эта наша плоская Земля, – сказал Андрей, – да ты и так уже наверное понял.

И пошли мы к горе той, что Лысой называют. А Лысая она потому ведь была, потому что вокруг неё все горы лесом покрытые и только на эта гора была лысая. И пришли мы к горе, словно Магомед и его друзья. И вижу я, что к горе этой весь город идёт – не только мы. Вот, – думаю, – всем интересно посмотреть какая Земля плоская, или наоборот. А я всё шёл и думал – это только начало, только начало путешествия.

И взобрались мы на гору тяжело дыша.

И увидел я с высоты горы Лысой весь мир и Нижний Тагил в частности.

И Андрей что-то куда-то далеко смотрел – вглядывался куда-то.

– Смотри, видишь Земля не круглой кажется, а как бы плоской, – говорил он указывая рукой под самый горизонт.

А я видел только съеденные человеком горы и образовавшиеся карьеры.

– Видишь там уже горизонт не закруглый, а как бы плоский, – всё убеждал меня Андрей.

– Да, вижу – отвечал я ему, а сам лишь видел зелёный горизонт, что с голубым небом перемешивался.

Вот там как раз и Москва и Петербург – туда надо ехать, – думал я.

И не мог я увидеть того, что показывал мне Андрей и только слышал я как ветер завывает. А внизу были демидовские заводы и будто работали эти заводы до сих пор.

– А заводы то до сих пор работают? – спрашивал я у Андрея.

– Да, конечно работают, – сказал он уверенно, – говорят

некоторые ещё работают, но скоро всё закроется навсегда.

– Ничего себе, – ответил я.

– Да, они, вроде, долго ещё работать могут, – рассказывал Андрей, – а иногда там как в музее походить можно.

И видел я железный силуэт у подножия горы Лысый, и были это те самые Демидовские заводы.

А я всё смотрел наслаждаясь видом городским – одноэтажными прибрежными домиками и выличественными новостройками, что возвышались за ними.

– Пошли, – сказал Андрей.

– А как спускаться будем? – спросил я.

– Да по горе побежим вот и всё, – успокаивал меня Андрей.

И побежали мы с горы Лысой, будто нас кто-то гнал, а ветер задувал мне в лицо. Бегу я и думаю – куда же я теперь прибегу?

И прибежали мы с Андреем к постройкам каким-то, что были на перекрёстке улиц.

– Я в туалет хочу, – сказал Андрей.

– Мне тоже хотелось бы, – ответил я ему.

И ушёл Андрей справить нужно у постройки заброшенной, что травой и крапивой заросшая была. И сходил я до этой постройки, что была у ног горы Лысой. И пошли мы дальше по улице нижнетагильской, которая была, как говорится, одноэтажной. И видел я дома нижнетагильские, типичные, русские. И видели мы с Андреем козу привязанную, что паслась у одного из домов. И ходили мы где-то непонятно где, и хотел Андрей уехать куда-то, там и не понял я куда. И пришли мы на остановку какую-то, мимо которой даже старые автобусы не проезжали. И стояла на остановке бабушка, что была как-то бедно одета.

– А не подскажите, автобусы до Белой горы ходят? – спросил Андрей у этой бабушки.

– Да ходят вроде, – говорила бабушка, – я вот тоже жду, только другой автобус.

– Долго ждать придётся или нет, – говорил вслух Андрей.

И стояли мы и ждали автобус какой-то. И всё не ехал он, а если проезжал какой-нибудь, то ехал он не до туда, куда Андрею надо было.

– Может лучше в теннис пойдём играть? – спросил меня Андрей.

– Ну пошли, – ответил я.

– Тогда пошли ко мне зайдём, надо Муську попроведать, – говорил Андрей.

– Ты ещё и в центре живёшь? – спросил я.

– Да, там у меня живёт Мама, а я здесь с девушкой живу, – объяснял мне Андрей.

– Понятно, – говорил я.

– Девушка к подруге уехала, и у меня дома Муська одна сидит, – говорил Андрей, – И ей, наверное, там скучно одной – надо попроведовать.

– А как же теннис? – спрашивал я.

– Сначала надо Муську попроведовать как она там, надеюсь, ей не скучно, – переживал Андрей, – а потом в теннис пойдём играть.

– Ну пошли, – соглашался я.

И пошли мы в гости к Андрею попроведовать кошку его, Муську.

А я вижу, что район, где живёт Андрей, какой-то страшный, не обустроенный что-ли – мусор валялся – бутылки, пакеты салафановые. И бабка с дедом сидят на скамейке у подъезда кого-то ждут, и был у них вид такой, запойный.

– Молодые люди, – прохрипела бабка, – закурить есть?

А мы лишь помахали головой, показывая свою непричастность к сигаретам.

– Что, не курящие, – заорала она на весь двор, – и не ебущие?

А мы как-то молча прошли мимо и только слышали хохот той бабки страшной.

И поднялись мы к Андрею на девятый этаж. И как только мы зашли в его комфортабельную квартиру в хрущёвке, так он тут же бросился свою Муську по квартире искать. А я ушёл на кухню, где Андрей, скорее всего и слушал Цоя. И слышал я из другой комнаты Андрея.

– Ну как ты тут, Муська, не скучала одна? – говорил Андрей.

И слышал я уже, как Андрей там притих, и я сидел на кухне за столом, отдыхал. И думал я о том, что уже завтра поеду в тот город, в котором есть монастырь буддистов.

И сидел я за столом разглядывая булку хлеба, и захотелось мне перекусить.

И пришёл Андрей, и достал из холодильника сливочное масло – угощая меня, но только сам отказался от бутерброда хлеба с сливочного масла, уйдя обратно в свою комнату.

И пришёл Андрей на кухню, даже немного заспанный.

– Мы в теннис пойдём играть? – спросил я.

– Ну да, – ответил спокойно Андрей, – сейчас немного отдохнём и пойдём.

И лежала на столе булка хлеба в схалафановом пакетике.

– Маша, зачем-то хлеб купила, – удивлялся Андрей этой булке хлеба, – ты, наверное, есть хочешь?

– Ну можно перекусить, – отвечал я.

И заглянул Андрей в холодильник.

– Тут масло сливочное есть, можешь его с хлебом поесть, – говорил Андрей доставая масло.

– А ты не будешь? – спрашивал я.

– Нет, чёто не хочется, – отвечал мне Андрей, – сам короче разберёшся, вот там нож, можешь чайник поставить, а пойду ещё полежу.

И резал я тот хлеб, который Андрею купила девушка его, и намазывал я на кусок отрезанный масло сливочное и чаем сладким запивал.

И сидел я, и кушал хлеб с маслом сливочным в тишине, размышляя о том, что увидел сегодня.

И покушал я быстро, и стал я ждать, когда Андрей немного отдохнёт. И встал я, и пошёл в другую комнату, где Андрей лежал. И лежал он с Муськой в обнимку.

– Это Муська, – сказал он мне, как я зашёл в комнату.

И видел я чёрную кошку, что боязно на меня посмотрела.

– Не бойся, это свои, – говорил Андрей кошке.

А Муська что-то сразу убежала куда-то.

– Ну что, в теннис пойдём играть? – спрашивал меня Андрей.

– Пошли, – отвечал я ему.

– Я вот большой теннис не люблю, – говорил Андрей собираясь, – вот сколько денег надо, чтобы в него поиграть?

И был я квартире, где жил Андрей с девушкой своей, и видел я комнату, в которой был сделан евроремонт.

– Много, – отвечал я.

– То ли дело настольный теннис – нужны ракетки да мячик, – всё говорил Андрей.

– Ну это после Ельцина большой теннис стал популярным, – говорил я.

– Я этого Ельцина вообще ненавижу, олигархов и бандитов этих зачем-то привёл к власти, а они всё разворовали, – ругался Андрей, – ну а Ельцин только и делал, что в теннис играл, да пьяный танцевал.

А лишь молча слушал – все так думают, как Андрей.

– Ты же был на плотинке в Екатеринбурге? – спросил он меня.

– Я только и делал в Екатеринбурге, что вдоль плотинки гулял, – ответил я.

– Ты же видел там памятник Ельцину? – спросил он меня

– Ну там не памятник, а торговый центр, – исправлял я Андрея.

– Этих торговых центров всё больше и больше, – ругался Андрей.

– А я недалеко живу от того места, где родился Ельцин, – зачем-то выпалил я.

– Понятно, – ответил Андрей слегка разочарованно, – пошли лучше в нормальный теннис поиграем.

– А где? – интересно было мне.

– Да вот, тут недалеко торговый центр построили – туда и пойдём, – объяснял Андрей.

– Значит не любишь ты Ельцина и капитализм, – сказал я шутя.

– Ну знаешь у меня напротив дома берёзы красивые росли, – начал рассказывать Андрей, – очень мне нравились и девушке моей.

И ходил я по комнате в хрущёвке, в которой был сделан евроремонт, и слушал я истории Андрея.

– Однажды ночью слышим шум, смотрим в окно, а там наши березёлы спилевают – место освобождаю для торгового центра, – рассказывал Андрей, – а Маша увидела это всё и побежала на улицу стройку останавливать.

– Смелая, – зачем-то сказал я.

– Да, она у меня такая, она в администрации работает, – всё рассказывал Андрей, – она вообще у меня за природу, за благоустройство.

– Так она же должна это лоббировать, – говорил я, – раз она в администрации работает.

– Вот я также подумал, и она бегала с бумажками какими-то вокруг этих строителей, – рассказывал Андрей, – ну а толку -

кто-то уже наверху решил построить торговый центр в этом месте и ничего уже с этим не поделаешь.

Есть же всё-таки неравнодушные люди, – подумал я слушая Андрея.

– Ну знаешь, мало что может решить мелкий чиновник на Руси, – говорил Андрей шутя.

– И что, построили торговый центр? – интересно было мне.

– А почему-то стройка приостановилась, а деревья уже давно спиленны, ещё в ту самую ночь, – сказал печально Андрей,

– Вон, сам посмотри, – говорил Андрей смотря в окно.

И я выглянул в окно, и действительно увидел стройку приостановленную. А возле дома, где жил Андрей его девушка и кошка, не было деревьев, а были только уродливые пеньки.

И видно было, что торговый центр строится рядом с другим торговым центром, где был магазин продовольственный.

– До Ельцина такого бардака не было, – всё ругался Андрей.

И видел я, что Андрей захмурился отчего-то.

– Ну что пошли в теннис играть? – спросил он меня.

– Пошли, – сказал обречённо я.

– Муська где-ты? – спрашивал Андрей, – кыская на весь дом.

А Муська где-то спряталась – побоявшись чужака незнакомого.

– А вот ты где, – кричал Андрей, – увидя кошку, что пряталась под ванной той, что типично советская.

И пошли мы в торговый центр в настольный теннис играть.

И вышли мы из квартиры Андрея, в которой был сделал евроремонт. И прошлись в том подъезде, который типично панельный. И вышли мы во двор, где не было уже той бабки страшной.

И пошли мы до торгового центра разговаривая о всяком.

– Я знаю, что ты не веришь, что Земля плоская, – вдруг сказал он.

– Ну я как бы понимаю тебя, – говорил я, – как обычному человеку самому убедится, что Земля круглая?

– Я в интернете читал, там вообще много всяких теорий, – отвечал мне Андрей.

– Ну вот как ты лично проверить, что у Земля круглая, – спрашивал я, – лишь только если сам ракету сделаешь.

– Ну да, я всегда стараюсь критически мыслить, – говорил Андрей, – я понимаю, что многих так просто можно обмануть.

И дошли мы до торгового центра, в котором Андрей в теннис с друзьями играл.

– Его тоже недавно построили, – говорил он.

И зашли мы в этот торговый центр впечатлённые яркими огнями витрин и красивыми вывесками.

И поднялись мы на третий этаж торгового центра по эскалатору.

И привёл меня Андрей в фитнес-клуб, где девушка красивая работала.

И сразу приглянулась она мне, и смотрел я на девушку эту разглядывая её – и губы её были обмазаны поманодой розовой, и а волосы сплетены в дреды.

И взял Андрей теннисный мячик и ракетки, что бесплатно давали.

И начали мы с ним в теннис играть, выяснять, кто лучше из нас играет.

И вспомнил я, как играл когда-то в настольный теннис с Драгоном.

И Андрей как-то задумчиво мячик подбрасывал о чём-то своём думая.

– Как тебе девушка? – спрашивал меня Андрей.

– Красивая, – ответил я.

– Она здесь недавно работает, – говорил Андрей.

А я всё украдкой поглядывал, где там Настя ходит.

И стучал мячик об теннисный стол, и было ясно, что в этой игре я проиграю. А мячик летел то в одну, то в другую сторону, и только не туда, куда мне надо было.

И проиграл я Андрею в настольный теннис, и хоть была Земля плоская, но шарик то был круглый.

И наигрались мы, и пошли возвращать ракетки, к Насте поближе.

– Когда же вы уже, наконец, купите эти ракетки? – спрашивала у Андрея Настя.

– Вы же их бесплатно даёте – вот я их и не покупаю, – отвечал Андрей как-то неловко.

А я успевал любоваться Настей и думал – а что если мне остаться в Нижнем Тагиле жить? Буду ходить на свидания с этой Настей, а на другой день в настольный теннис с Андреем играть.

– Но когда-нибудь они станут платными, – говорила Настя.

– Хорошо, я подумаю, – отвечал ей Андрей.

И было всем ясно, что Андрей никогда и не купит эти ракетки – потому что их бесплатно давали.

– А у вас, есть покупать абонимент в фитнес-клуб, то в душе вечером много народу? – спрашивал Андрей.

– Нет, я после каждой смены одна в душ хожу, – отвечала ему Настя.

И всё улыбалась как-то она, ну понятно как.

И пошли мы с Адреем из торгового центра до той остановки, с которой на такси уехали в тот первый день, когда я в Нижний Тагил приехал.

И как-то грустно мне было, что с Настей мы подольше не пообщались.

– Понравилась Настя? – всё спрашивал Андрей меня.

– Ну да, красивая, – отвечал я ему.

– Я бы может предложил ей встретиться, если бы у меня девушки не было, – говорил всё Андрей.

– Ну может с Настей тебе лучше будет, – говорил уже я ему.

И Андрей отчего-то призадумался.

И шли по улицам нижнетагильских в сторону той остановки, и было лето. И дошли мы до той остановки, и сели мы в автобус, что ехал через весь город, и смотрел я в окно разглядывая дома Нижнего Тагила.

И думал я о чём-то, только не помню я, о чём же я там думал.

И доехали мы с Андреем до того района, где у него мама жила. И вышли мы из автобуса, и расплотились мы перед тем, как выйти. И пошли мы в магазин за продуктами на вечер чего-нибудь прикупить. И ходили мы выбирали, и предложил я Андрею хинкалей взять на ужин, потому что сытно и вкусно.

– Может хинкали возьмём? – предложил я.

– Мне от хинкалей как-то нехорошо, – отвечал мне Андрей.

– Я тогда себе возьму, – говорил я, – у тебя же есть дома в чём их можно приготовить?

– Да, есть, – отвечал мне Андрей, – и я тогда для салата овощей возьму.

И взял я себе и Андрею хинкалей, потому что сытные они и вкусные. И был приветлив Андрей с продавцами, и здоровался со всеми, и говорил он с продавцами о чём-то таком повседневном.

И пошли мы к нему домой по дворам нижнетагильским, и было уже как-то темно на улице. И как пришли мы с прогулки, так сразу же готовить стали. И варились мои хинкали в глубокой кастрюле, и готовил Андрей салат.

– У меня однажды поляк останавливался, – рассказывал Андрей готовя салат, – так он приезжал на Белую гору соревнования по горным лыжам посмотреть.

А я слушал Андрея ожидая ужина. И сварились хинкали, и решился их Андрей покушать, хоть и было ему от них плохо когда-то.

– О, вкусные, – говорил Андрей.

– Их немного скушал и уже сытый, – отвечал я ему.

И рассказывал мне Андрей за ужином о поляке, который в Нижнем Тагиле побывал, и о том, как они с ним гуляли. И поужинали мы, и чай пить собрались, и Андрей говорил всё о плоской Земле, когда посуду тут же мыл. И пили мы чай, как в прошлый вечер, и говорили мы о плоской Земле, да о критическом мышлении. И не долго мы так просидели болтая, спать очень мне хотелось после хождений в Нижнем Тагили.

И ушёл я спать к себе, и Андрей к себе тоже ушёл. И читал он что-то там из интернета.

И уснул я понимая, что завтра я уже буду в другом городе. И спал я хорошо, а утром мне так не хотелось вставать, так хорошо мне спалось. И боялся я проспать и не успеть к двеннадцати часам, как мы с Татьяной договорились.

Надо вставать, – думал я, – ехать в Качканар. И встал я, и стал я собираться в дорогу. И покушал я – чем-то перекусив.

И маму Андрея я так и не увидел, – думал я, – скорее всего, это он придумал, чтобы обезопасить себя – мало ли я опасный человек.

И в это утро я ждал – когда же проснётся Андрей. Собрав вещи свои, я сидел на рюкзаке и ждал его пробуждения.

А он всё не просыпался. Наверное, до ночи в интернете просидел, – думал.

И подумал я – если Андрей не проснётся в десять, так я молча, не попращавщись, уйду. Но проснулся Андрей тогда, когда я уже уходить собрался.

– Ей, ты ещё не уехал, – закричал Андрей из спальной комнаты.

А я такой думаю – мне это что-то напоминает.

– Ты здесь? – крикнул он вновь.

И пошёл я в ту комнату, где лежал Андрей.

– Да, здесь, – ответил я спокойно.

– Хорошо, сейчас встаю, – сказал хриплым голосом Андрей.

И услышал я тяжёлые шаги проснувшегося человека встающего с кровати.

И вышел Андрей, лицо которого было заспанным и умилённым.

– Мне уже скоро надо будет идти, – предупреждал я.

– Ах да, точно, – вспомнил Андрей, – сейчас я завтрак приготовлю и двинем.

И стал Андрей зачем-то сырники готовить, желая как можно больше гостя комфортом обеспечить. А я всё на часы смотрел, что висели на стене его кухни.

И понимал я, что Андрей хороший человек, добрый – он за справедливость и честность. И приготовил он вкусные сырники, что мы ели и чаем запивали.

– Ты мне скажи всё-таки, – хотел всё понять Андрей, – что нам с этим капитализмом делать?

– Я думаю, – стал отвечать я, – что наша задача, как бедных людей, попытаться хоть как-то способствовать тому, чтобы богатые хоть иногда жертвовали свой капитал на благо общего пространства, – ответил я.

– Это как? – не понял Андрей.

– А я сам не знаю, – ответил я.

И Андрей тут же задумался – не за капиталистов ли я случайно.

– Надо чтобы они давали деньги на обустройство улиц, парков, дворов, – говорил я.

– А, чтобы хоть что-то полезное делать, – понял Андрей.

– Да, – ответил я, – в одном же пространстве обитаем, по одним и тем же улицам ездим, в одни и те же парки ходим, – объяснял я.

– Понятно, ну да ну да, – ответил задумчиво Андрей.

– Ну всё, мне пора, – сказал я.

– А, ну пошли я тебя провожу, – сказал Андрей.

И стал он собираться долго, а я ждал его у порога. И всё он проверял – выключен ли свет, не оставил ли я что-нибудь, не оставил ли он что-нибудь.

– Я раньше курил, – сказал он посмотрев на упаковку спичек у плиты, – и много пил.

А я всё думал – как бы мне не опоздать.

– Ездил я как-то на юг, – начал рассказывать он, когда мы выходили из квартиры его.

– На чём? – заинтересовался я.

– Автостопом, – как-то легко говорил он, – фуру поймал и поехал.

– Круто, – отвечал я.

– Еду с дальнобойщиком одним, – всё рассказывал Андрей, – а я просто прямо из бутылки вино пил.

– Как битник? – добавлял я.

– Да, наверное, как этот битник, – соглашался Андрей, – еду такой и прямо из горла хлебаю, а дальнобойщик спокойный оказался – ничего там мне и не сказал, лишь косо на меня поглядывал, думал, наверное, что я сумасшедший или ненормальный, – рассказывал Андрей.

– А в каких городах ты был? – всё интересно было мне.

– Да я в самих городах то не был, – сказал разочарованно Андрей, – просто на юг ехал, на море.

И шли мы на остановку, где были вчера. И заметил я неожиданно церковь небольшую какие бывают по всей России.

И как только мы пришли на остановку, так сразу же приехал мой автобус.

– Ладно, приезжай ещё – буду рад, – говорил мне Андрей.

– И ты в наши края приезжай, – отвечал я ему.

И залез я в автобус душный, и все смотрели как мы с Андреем прощаемся.

И был я благодарен Андрею в ту минуту за то, что приютил путника, обеспечил кровом и едой.

И звал я Андрея в гости в края, где сам вырос. И где, скорее всего, проживу свою жизнь. И не Москва это. И не Петербург. И даже не Екатеринбург. В местах этих, вечно кучевые облака на вечно голубом небе. И всегда, шесть дней в неделю, хорошая погода. И хорошо тебе, когда смотришь в горизонт на закате.

И всё неизменно в этих местах. И всему место есть – и для человека, и для природы.

И каждый может обустроить жизнь себе, как ему угодно – если только желание есть. И понял это Андрей. И он был счастлив принять меня. Только не уверен я был, что захочет он посетить такое странное место. И ехал я на автобусе через весь Тагил любуясь летним городом, что веками знает, что такое промышленность. И долго ехал я, и автобус почему-то не останавливался на остановках. А люди в автобусе сидели спокойно – чего-то ждали. И понял я, в один момент, что проехал остановку декабристов.

Качканар

Выпрыгнул я из автобуса, ореинтируюсь – куда же мне бежать? Ну, думаю, – в прошлый раз когда я видел Татьяну – она ушла на запад, и значит мне надо идти на запад. Смотрю я на часы, а время уже поджимает – ровно одиннадцать часов дня.

И побежал я на запад, боясь, что Татьяна без меня уедет в Качканар. Прибежал я на остановку декабристов, ища Татьяну глазами. И смотрю – автомобиль французский стоит, а в нём Татьяна сидит и мне сигналит. Извенился я тысяча и один раз, и поехали мы в Качканар. А небо в этих местах непонятное – то всё хмурится, то яркое солнышко. И ехали мы на север, на это небо смотря. А Татьяна всё что-то мне рассказывала, про монастырь, про буддистов, что там обитают. Вот, думаю, – интересно было бы побывать в этом храме – почитать Алмазную Сутру.

– Хорошо бы туда попасть, – сказал я, – всё посмотреть.

– Ну не знаю, – ответила Татьяна, – туда много народу ходит, и зимой и летом.

– А вы ходили? – спросил я.

– Нет, мы там с мужем не были, – ответила она.

А пространство вокруг менялось, и менялось сильно. А мы ехали по дороге той, что гору пополам разделила. И я понимал – как мне это непривычно видеть.

– Там комбинат рядом с монастырём, – говорила строго Татьяна, – туда запрещенно ходить.

– Как запрещенно? – удивился я.

– Тропу, по которой раньше все ходили к этому монастырю, закрыли, – всё объясняла Татьяна, – потому что она проходила по территории нашего комбината.

– Понятно, – говорю я, – а как же я туда попаду?

– Не знаю, – ответила Татьяна, – посмотрим, что муж скажет.

И ехал я в Качканар, сам не зная зачем. А дорога была хорошая, как в американских фильмах. Но, чем дальше мы отъезжали на север, тем хуже казалась дорога.

И неожиданно для меня, мы заехали в город Качканар. О, этот странный город Качканар. Город, что построен вокруг горы. Небольшой, но горы, у которой нет вершины.

И гора эта, как бы двойным кольцом обхваченна городом была. А взгляд же мой упипался в другую гору, что была напротив города. И куда бы наша машина не выворачивала, куда бы Татьяна не рулила – везде мой взгляд упирался в эту гору, по которой я потом пойду.

И тут же видел я, в этом городе, привычные панельки – те же серые одинаковые дома. И остановились мы у одной такой постройки. И понял я, что это прибежище моё на три ночи, как и в Тагиле. И пошли мы с Татьяной в первый попавшийся подъезд. И было в подъезде чисто и свежо, а стены голубым были покрашенны, на окне же фикус стоял. И вспомнил я тут же бедный и серый подъезд, где я жил до этого в Тагиле. И поднялись мы на четвёртый этаж. И оказался я в гостях у Татьяны и Николая. И поздоровался я с Николаем, как с хозяином дома. И тут же мне определили комнату, где я буду жить. А комната оказалась светлой, солнечной. И остался я в этой комнаты, наконец, один. И сел я на диван, разглядывая мягкие игрушки на столе. И тут же я услышал приглашение Татьяны.

– Константин, идёмте пить чай, – растянула она.

И пришлось мне идти, хоть и не хотел я ни пить, ни есть, а хотел я только покоя. И только из-за уважения я пошёл – потому что нельзя отказывать. И вышел я из комнаты своей, решившись на ошибку. А на кухне меня уже ждали хозяева, хотели услышать истории мои. И накрыт был стол вкусностями разными. И налили мне чай, и стали слушать меня. И рассказал я, как был в Тагиле, и что видел. Про Андрея рассказал, что в плоскую Землю верит. А они лишь усмехнулись – многое повидали. И рассказал я ещё, что еду неизвестно куда, но дальше хотелось бы в Пермь.

– Отлично, – сказала Татьяна, – я вас отвезу на Тёплую гору, оттуда уедете в Пермь.

И рассказал я Николаю, что хочу в монастырь пойти. Захмурился сразу Николай, не понравилась ему эта затея, подумал он, что я буддист. И хотелось мне ему объяснить, что я не буддист, а лишь ищущий свой путь. И понял это Николай, и с облегчением выдохнул.

– Что ждёт меня в монастыре этом? – спросил я.

– Ну смотри, – сказал он мне, – все туда прутся, и каждый своё настроение оттуда приносит.

– Ну я примерно знаю, что там ожидать, – ответил я.

– Ну вот – кому-то вообще не нравится, а кто-то в восторге приходит, – говорил он.

– Я готов там увидеть ферму, буддизмом прикрытую, – сказал я.

– Ну значит ты не сильно разочаруешься, – ответил Николай.

– Дак как туда всё-таки попасть? – спросил я.

– Смотри, – сказал настороженно Николай, – раньше туда можно было попасть через комбинат.

– А сейчас? – крайне интересно было мне.

– А сейчас дорога там охраняется, потому что монастырь этот стоит на горе, где планируют валамовую руду добывать.

– Понятно, – ответил я.

– Да, гора на которой стоит монастырь – это теперь собственность нашего комбината, – говорил Николай, а раньше типа природный заподник был.

– А потом передали комбинату? – спрашивал я.

– Да, там, где стоит этот монастырь уже работы запланированы через два года.

– А как я смогу попасть в монастырь? – спрашивал я.

– Смотри, – сказал Николай, – махая руками, – тебе лучше туда позвонить и спросить – как лучше добираться.

– У них там телефон есть? – удивился я.

– У них там всё есть, – сказал Николай метаясь к окну и обратно, – один даже рассказывал, что у них там корова живёт.

– Понятно, – ответил я улыбаясь.

А Татьяна всё молчала, на Николая поглядывая, ожидая, что он скажет.

– Посмотри в интернете, на их сайте, монастыря этого – должен быть их контактный номер телефона, – объяснял Николай.

– Хорошо, – понял я.

– А я пока пойду маршрут посмотрю, может тебе проще будет через Южную пойти, – сказал Николай.

И разошлись мы все в разные комнаты, делом занятые. И ходил я по комнате туда-сюда, понимая, что не так всё просто. И вижу я, действительно на сайте номер телефона есть, и много различной полезной информации – как удобно, думаю. И набрал я цифры, не решаясь позвонить. И пошёл я Николая и Татьяну искать, чтобы понять – как лучше сделать. А они сидели в другой комнаты, маршрут мой изучали.

– Вот, – говорю, – нашёл их сайт, и там же номер телефона – как всё удобно.

– Ещё бы, – ухмыльнулся Николай.

И нажал я зелёную кнопку, чтобы позвонить в монастырь буддийский. И слышал я глухие гудки. И ответил мне женский голос, что сонным казался.

– Да, слушаю, – сказала она.

– Здравствуйте, а можно к вам в монастрырь в гости прийти, – спросил я.

– Здравствуйте, да, можно, – ответила она.

– Спроси, как лучше добираться до них? – советовал Николай.

– А ка лучше до вас добраться? – спросил я.

– Добираться до нас лучше через Лысьву, – неприветливо ответила девушка.

– Через Лысьву говорят, – сказал я Николаю, а он только схватился за лицо.

– Спроси, можно ли через Южную прийти? – говорил он.

– А можно через Южную прийти? – повторял я.

– Можно, если дойдёте, – отозвался сонный голос.

– Говорят, что можно, – сказал я Николаю и Татьяне.

– А что может нужно – еда там или что? – спросил я.

– Подождите, – сказала она и куда-то пропала, и услышал я лишь тишину.

– Монтажная пена нужна, – более бодрым голосом ответила девушка, – или буры для перфоратора диаметр тридцать на пятьдесят.

И понял я тут же, что не понимаю что им нужно.

– А вы можете – это смской отправить, – попросил я.

– Хорошо, – как-то счастливо ответила она.

– Спасибо, до свидания, – сказал я.

– Вам спасибо, до свидания, – ответила она.

И нажал я красную кнопку – закончив разговор.

– Вроде всё, – сказал я улыбаясь.

– Значит через Южную можно? – спросила Татьяна.

– Говорят, что да, – ответил я.

И стал Николай искать в компьютере маршрут, по которому он когда-то ходил, и по которому должен буду идти я.

И тут увидел я, какой вид открывается с их балкона. И вышел я на балкон – рассмотреть гору, что казалась хмуро зелёной. И не догадывался я, что эта гора и есть та самая Южная. И стоял я и смотрел, думая – как же хорошо, свобода; доехал ты до тех мест, где можно увидеть горы с балкона. А Николай отозвал меня желая показать мой завтрашний маршрут. И крутил он карту, и вертел – объясняя всякие тонкости. И знал я, что всё-равно ничего не понимаю, о чём говорит Николай, потому что не был я в горах. И в первый раз я пойду в горы, да ещё и один. И вспомнил я перевал Дятлова, благо – он где-то далеко. И понимал я, что боюсь того, чего и сам не знаю, ведь не видел я этого никогда. И лишь поглядывал я на гору Южную, что всегда было видно.

А дальше мы поехали в магазин, чтобы купить продуктов на ужин. И видел я в городе этом магазины, что и в других городах, только из окон были видны горы. И вышли мы из магазина, а я вижу белая стена заполонила горизонт.

– Что это? – спросил я.

– Буря поднялась над карьерами, – ответил Николай.

А я всё не мог понять, что за белая земля там.

– А там что белое? – спросил я.

– А это и есть карьеры, когда руду всю вырабатывают – остаются пустые карьеры, а ветер только поднимает пыль, что в этих кратерах, – рассказывал Николай.

– Понятно, – ответил я, заглядываясь на то, как ветер волочет пыль по горизонту.

И пошёл я гулять по Качканару пытаясь понять, как город этот устроен. И то я поднимался, и то спускался, и видел только серые пятиэтажки. Но город этот, казался мне чистым, ухоженным. И ходил я по городу, а хотел ближе к горе подойти, разглядеть её. Но никак не получалось сделать это – всё блудил я по улицам Качканара, не найдя ближайщий путь к горе. И долго я гулял, и только пришёл туда, где был одноэтажный Качканар. И было видно гору, наверное, с каждого сада, и тут на улицах везде было чисто.

И видел я, как и везде, пацаны малолетние на гаражах скакали – выкрикивая различную ерунду, и гнал их вон обычный мужик с усами и в камуфляжной одежде, что в гараже капался.

И кружил я по городу, так и не выйдя к горе. И решил я к Татьяну и Николаю пойти, потому что время к ужину близелось.

И заметил я странность одну, что бабушки любят в этом городе на остановочках сидеть, и на закат смотреть. Будто вспоминая, как предки их, любили в старости смотреть на закат, усевшись на скамейки, что рядом с избой стояли.

И пришёл я к их дому, не зная как найдя дорогу. И поднялся я на четвёртый этаж, бесконечно шагая. А Татьяна и Николай занимались своими делами, успевая поспорить с телевизором. И спрятался в своей комнате, в ожидании завтрашнего дня. И тут же услышал привыное Татьянино приглашение:

– Константииин, давайте за стол – ужин готов.

И опять мне не хотелось ни есть, ни пить, хоть и давали мне это всё.

– Ты пьёшь? – спросил меня Николай, зайдя ко мне в комнату.

– Ну если в прикуску к чему-нибудь, как Гёте, – ответил я.

– А, ну хорошо, – выдохнул с облегчением он.

И вышел я из комнаты вслед за Николаем, в ожидании долгового вечера. И пришли мы в их главную комнату – зал, где висел на стене огромный телевизор, а напротив стоял диван; а между ними, в центре комнаты – стол накрытый тремя тарелками и бакалами, да салатом И сел я на диван, уткнувшись в телевизор. И ждал я, когда же ужин начнётся. И пришёл Николай с бутылкой вина.

– Можно уже накрыть, – прошептал он, ковыряя пробку бутылки.

И налил он в каждый бокал по разному, будто зная, кто сколько пьёт. И выпел он тут же то, что себе налил, чёкнувшись со мной. И я пригубил красное вино, чувствуя его терпкий вкус. И налил Николай себе второй бокал, попав под строгий взгляд Татьяны, что пришла позвать его на кухню. И ушёл Николай за Татьяной, что-то обсуждая. А я лишь маленькими глоточками лакал из бокала вино. И пришли Татьяна и Николай, принеся на подносе курицу жаренную. И понял я тут же, что меня накормят так, как я давно уже не кушал. И положил я сам себе курочки запечённой и картошки, приложив маленько салата.

– Ещё, – предложил вина Николай, налив Татьяне и себе.

– Немного, – ответил я.

И налил мне обрадованный Николай, как раз столько, сколько можно обозвать "немного".

– Ну давайте, за путешествия, – сказала тост Татьяна, взяв свой бокал вина.

И чёкнулись мы все дружно. И как-то неловко мне было выпивать с людьми, что старше меня. И есть мне не хотелось, но приходилось жевать через силу, потому что я знал, что силы мне завтра понадобятся. И пил я тоже без жажды, а только для того, чтобы наполнить тело теплом.

– Всякие люди бывают, – говорила Татьяна, – мы уж боялись, что вы, Константин, вообще не пьёте.

– Да, у нас вот Ирландка была, – говорил Николай, – так та вообще всё подрят пила, понятное дело – дочь рыбака.

И стали Татьяна и Николай рассказывать мне, как они путешествовали. Как были в Париже во время митингов. И как пострадала Татьяна от дымовой шашки, когда они с Николаем прятались в метро. И говорили они мне, что французы до сих пор требуют отречения короля, хотя давно уже нет никакого короля. А французам от этого легче не живётся. И советовали они мне, если решу я ехать в Париж учить африканский язык, ну или в крайнем случае арабский.

И рассказали мне они, как живёт не обустроенная Россия, и даже фото показали.

А я рассказал, что планирую только по родной стране путешествовать, и не более.

Растерялись как-то они от этой новости, растроились что-ли – что я больше их родину люблю. Потому что решил сначала всю страну объехать, а уж потом целый мир, а не наоборот. А они признались мне, что сделали всё наоборот, как Петр и Ленин.

А ужин я свой съел. И мне предлогали ещё, но я отказался. И заканчивался вечер тем, что мы обсуждали то, как я завтра в горы пойду.

– Там смотри, – предупреждал Николай, – могут быть дикие животные.

– Коля, – одёргивала его Татьяна.

– Что Коля, – возмущался Николай, – человек же должен знать куда идёт, не на прогулке в парке.

А я сидел и молча слушал, гадал – куда я завтра приду?

– Помнишь тоже случай был туристов искали? – вспоминал Николай обращаясь к Татьяне.

– Когда? – пыталась вспомнить она.

– Да вот недавно, – говорил он, – туристы из Перми, их потом ещё ходили искать.

– Весело у вас тут, – отреагировал я, нервно смеясь.

– Да, – отозвался Николай, – как-то тоже с ирландкой этой ходили в монастырь этот, когда уже обратно шли, так попался нам на встречу парень на велосипеде – куда в горы то на велосипеде, – рассказывал Николай, хватаясь за бутылку и подливая каждому.

– Там поди очередь у горы этой, – сказал я.

– Ой, да вообще, – смеялся Николай махая рукой.

И все как-то замолчали – обдумывая каждый своё.

– Зимой тоже случай был – когда приезжала эта с Сочи, – внось обращался он к Татьяне,

– Да-да, – подтверждала Татьяна.

– Зимой случай был, – рассказывал Николай, – тоже спускались уже с гор, и девушка ползёт в монатырь этот, а вечер уже, куда там ночью в горы?

– Всякое бывает, – сказала Татьяна.

– Ночью зимой в горы – идиотизм, – возмущался Николай.

– Надеюсь – всё хорошо будет, – говорил я.

– Возьми мои палки горные, – предложил Николай, – пригодятся, легче будет подниматься.

– Хорошо, – согласился я неуверенно.

И закончился наш ужин. И вновь мы разошлись по комнатам, готовясь к завтрашнему дню. А я всё не мог понять, что меня ждёт. Разглядывая серую панельку, что была напротив, я слышал привычные людские разборки – кто, почему и зачем?

А завтра я пойду в горы, где нет людей, а стоит лишь хвам буддистов. И надеялся я, что пойму хоть что-нибудь из всего. И не знал я, что уйду я оттуда с ни с чем. И нет в этом храме ничего, только одно – обезьянье прошлое, что человеком пыталась стать, и пошла по другому пути, нежели иные.

Утром проснулся я рано, а солнышко уже освещало комнату. В коридоре, я слышал чей-то шорох – Татьяна и Николай уже проснулись.

А вдруг они, думал я изредка, побаиваясь всего. И тут же я услышал стук двери – Николай ушёл на работу. Ещё час, и ты будешь в горах, – думал я. А Татьяна ходила по квартире и с кем-то, о чём-то разговаривала.

– Конастантииин, вставайте – пора завтракать, – услышал я.

А мне так и не хотелось выходить из комнаты. Я вообще не хотел кого-то видеть. Я хотел покоя. И всё-таки – я вышел из комнаты с неохотой встречая новой день. А Татьяна уже сидела на кухне, слушая телевизор, что был за её спиной, и попивала кофе.

– Доброе утро, – выдавил я из себя.

– Доброе, – сказала Татьяна, – присаживайтесь завтракать.

И сел молчка я, оглядывая стол. И мне привычно не хотелось есть.

– Наливайте чаю, – предлогала Татьяна, – сырники вот кушайте, сегодня приготовила.

И я опять понимал, как хорошо меня кормят, и как мне не хочется кушать. Ну всё же я налил себе чая, и скушал один сырник, заглядываясь на голубое небо и яркое солнце, что было за окном.

– Сегодня, вроде, хорошая погода ожидается, – сказал я.

– Да, солнышко и без дождика, вроде, – ответила Татьяна.

И дальше, продолжолили мы смотреть телевизор, обсуждая то, что там показывают.

И выпел я свой чай – закончив завтракать.

– Ладно, Константин, – сказала Татьяна, – через час выезжаем, идите собирайте вещи.

– Хорошо, – ответил я, и ушёл в свою комнату, с облегчением упав на кровать.

И смотрел я, как стрелка часов ползала по кругу. И считал я часы, через сколько окажусь в монастыре буддистов. И думал я, как буду по горам гулять, уходя от людей.

И заправил я кровать, и собрал вещи, встревоженно поглядывая в окно. И видел я, что погода меняется, и тучи серые солнышко закрыли.

А вдруг они маньяки, – подумал я, – ведь мало ли что.

– Константииин, – услышал я, – пора, – звала Татьяна в коридоре меня.

И взял я рюкзак, и вышел из комнаты, а Татьяна уже ждала меня, что сопроводить в путь в горы. И взял я палки, Николаем осталвенные. И вышел я из квартиры – печально подъезд озирая, и видел я в окне серые тучи на небе. И понял я, что как только пойду, так и дождик начётся. И вышли мы из подъезда и пошли к гаражам, что были выстроенны рядом с домом. И пришли мы к самому ухоженному гаражу. И тут же понял я, что не могло быть иначе. И выехала Татьяна из гаража на своём автомобиле французском. А я лишь поглядывал на небо, с которого дождик капал. И поехали мы через город Качканар к горе, что Южной называют. И видел я гору это всё ближе и ближе. И понимал я, что через несколько минут я буду в горах один идти зачем-то к вершине. И проехали мы весь Качканар за пару минут, а гора Южная только росла над нами. И проехали мы все дороги, что вели к комбинату. И остановила машина Татьяна, там где я не ожидал. Там же, где стоял автомобиль малолитражный.

– Кто-то тоже в монастырь пошёл, – сказала Татьяна.

А я обрадовался этому, хоть не один я. И увидел я скрытую горкой тропинку. И понял я, что вот он мой путь. И как-то непосебе мне было. И вышел я из машины, прихватив палки. И сказала Татьяна мне, чтобы я штаны в носки заправил, дабы клещей не нахвотать. И сделал я так, как она просила. И попрощался я с ней, договорившись прийти туда, где я стоял в тот момент. И пошёл я к тропе широкими шагами, как бывалый турист. И поднялся я на горку, что тропинку скрывала. И ушёл я в лес, идя по лесной дороге. И шёл я сначала на запад. Потом на восток. А потом уже на север. И видел я пластиковые бутылки и мусор, успокаивая себя, что не заблудился. И встретил я лесника, что шёл мне навстречу.

– Куда это ты? – спросил он меня.

– В монастырь буддистов, через гору Южную, – ответил я.

– А сил то хватит, или молодой, туда-обратно, – спрашивал он.

– А с ночевой туда, – сказал я.

– А, ну тогда ладно, – ответил он.

И увидел я, что рука его перебентованна. И понял я, что иду по этой тропе один. И обрадовался я, и опечалился одновременно. Обрадовался я потому, потому что не очень приятно встретить незнакомого человека в лесу. Ещё больше неприятней, конечно знакомого. А уж потом можно бояться зверя. А опечалился я потому, потому что шёл я в первый раз в горы, и выручать меня, если что, будет некому. И шёл я, вроде, на легке, поскольку видел следы человеческие, и даже машин. И тропа эта, казалась мне истоптанной многократно. И увидел я, когда уже поднялся достаточно, объявление:

"Организуем поездки для рыбаков, охотников, туристов", и даны два номера телефона.

Вот как удобно, думаю – всё для людей. А мусор кругом так и множился, где-нибудь да валялась что-нибудь пластиковое. И шёл я расслабленный, думая, что Николай зря меня напугал, потому что не сложно было идти. И видел я ленточки белые на токих ветках деревьев, и знал я, думал так, что эта дорога буддистами проложена. И вышел я на поляну, где видно было, что люди здесь отдыхали. И следы от колёс, и мусор пластиковый, и консервные банки, и следы от костров – всё видел я. И видел я тоже, что люди как бы старались убрать за собой. Но и не сказать, что старались они сильно. И увидел я вид потрясающий, что открывался с этого места. И хотел я передохнуть, но пошёл я дальше увидев белую ленточку на берёзке. И вышел я на развилку дорог – одна уходила налево, другая – направо. И понял я, что путь мой лежит через правую дорогу, потому что она совсем дикой казалась. И пошёл я по ней, и тут же понял я, что не ошибся я в своих предположениях. А тропинка эта шла уже через дикий еловый лес. И шёл я по скользким камням и сырой земле. И видел я булыжники огромные, что мхом зоросли. И погода, как на зло испортилась так, что невозможно было идти. И дул ветер с дождём мне в лицо. И небо казалось мне самым хмурым, что я видел за всю жизнь. И чувствовал я, что действительно одинок, как никогда. И знал я, что нужно идти дальше, хоть и дорога усложнялась. И шёл я упорно вперёд, заглядваясь на огромные серые глыбы, что торчали из земли. И знал я, что не видел до сего дня такое. И некогда было мне разглядывать их, поскольку устал я уже идти. И тут же знал я, что и половины ещё не прошёл. А всё шёл, пытаясь взобраться на вершину Южную. И знал я, что вершина эта уже рядом, и только белые ленточки вели меня. А погода всё хмурилась, и дождик продолжал крапать, словно природа осуждала мой выбор. А я растерянно шёл в гору, понимая, что я не совсем умный человек. И шёл я по тропе – не понимая, что дальше будет хуже. И увидел я, что-то странное. Что-то необычное, то, что из пионерского прошлого этой страны. Остановился я на минутку, что часу времени мне стоила. И увидел я качель круглую, что на ветре кружилась. И был бы суеверным, то поверил бы я, что чьи-то души качаются на этой качели, развлекаются, и поэтому то погода хмурится. Но не верил я в это всё, а лишь знал, что качель эта дела рук неугамонного советского человека, что силы свои прикладывал туда, куда ему совсем не надо было. И захотелось мне тоже прокатиться на этой качели, и малость отдохнуть. И взобрался я на эту качель. И стал качаться поглядвая, задирая голову, на серое небо и солнце, что пыталось скозь тучи ко мне пробиться. И не знаю я, сколько времени я там провёл, качаясь. Только лишь понимал, что слишком долго иду я. И пошёл я дальше боясь потерять тропу, оглядываясь на крутящуюся качель. И шёл я сам не помня как, мечтая лишь прийти быстрей. Но только белые ленточки на деревьях и кустах видел я, что вели меня куда-то. И пришёл я неожиданно для себя на вершину горы Южной. И видел глыбы каменистые и огромные, что к небу тянулись. И заметил я тут же следы человека – старый костёр и пеньки. И решил я сделать привал в этом месте, потому что исторически место такое. Только вот ветер завывал так сильно, что холодно было как поздней осенью. И обошёл я эти глыбы, разглядывая и пугаясь. И увидел я с вершины серое пятно, что возникло когда-то на чистой земле. И понял я тут же, что это город Качканар, с которого я и путь свой держу. И стало мне в этот момент совсем непосебе.

Что ж, думаю – надо посидеть, отдохнуть. И присел я у костра остывшего, разглядывя пепел его и мусор негоровший. И думал я, жуя перекус, что это всё красиво и потрясающе, но не моё. И не знал я, как долго мне ещё идти. Но и понимал я, что обратный путь тоже долгий. И встал я, решаясь закончить своё путешествие. И осмотрел я место, что была вершиной горы Южной, человеком истоптанное. И видел много я ржавых банок. Подумал почему-то я, что ещё до моего рождения, когда был Советский Союз, люди ходили на это место, и наверное, Ленина обсуждали, или Петра. И пошёл я дальше, тут же понимая, что забыл я откуда пришёл. И было передо мной две тропинки – одна налево, другая – направо. И у каждой, окружённой берёзками мелкими, висели белые ленточки, ветром перебираемые. И нужно было выбрать мне, не ошибившись, поскольку чувствовал я, что сил возвращаться у меня уже нет. И выбрал я тропинку, что уходила налево. И ушёл я в лес, что хмурым казался мне больше неба. И шёл я быстро и нервно – желая быстрее закончить свой путь к буддизму. И неожиданно для себя, вышел я на тропу, что на обычную, лесную, похоже была. А на стровал диких сосен видел я белые пятна – цель, в направление которой нужно было идти. И шёл я в этом направлении – не задумываясь веря. И тут же видел я, уже красный крест на дереве, и белую стрелу, что указывала на каменный порог. И вновь поднимался я, зная, что выбора у меня нет. Если я уж решил идти за белой ленточкой – то нужно было идти. И поднявшись на камни я, видел уже новый лес, и новую тропу белыми ленточками указанную. И поднимал я дальше – переходя с одной горы на другую. И тут же вспомнил я, что Николай говорил ещё и про гору Северную. И что б в монастырь попасть – нужно ещё и вершину Северной горы преодолеть. А погода будто баловалась со мной, поскольку солнышко яркое выглядвало, и грело как могло. И жарко мне было. И думал я – почему так всё устроено? И слышал я бесконечные щебетания птиц, что эхом отдавалось на весь лес. А тропа была всё так же протоптана и обозначенна белыми лентами. И шёл я отбрасывая в сторону думы тяжёлые, поскольку знал, если что, меня найдут. И тут же я уже поднимался по валынам мимолётно разглядывая надписи на глыбах, что люди оставили, когда-то здесь бывавшие. И шёл я по краю обрыва, боясь упасть. И видел серые холодные камни, что обустроились здесь миллионы лет назад. И вот пришёл я – смотрю на них, и не хочу уже видеть, так надоели они. А глыбы эти, будто готовы были, при любой возможности, меня пережевать. И чувствовал я, словно они уже пережёвывали меня. И тут же потерял тропинку я, которая вела меня в монастырь с самого начала восхождения. И растерянно смотрел я в лес – ища белые ленточки, но не видел я ничего. А дождик вновь заморосил, и тучи всё небо заполонили. Да что ж такое, – думал я. И сразу почему-то вспомнил я, что про зверей диких говорил Николай. И представил я, что встречу медведя в этих местах. И что не будет у меня выбора – либо прыгнуть со скалы, либо в пасть к дикому зверю. И почувствовал я, в этот момент, что есть ещё силы у меня идти вперёд, переступая вязкую траву. И тут же увидел я в далеке меленьку ленточку, что звала меня к себе. И пошёл я тут же, чтобы отыскать потерянную тропинку. И вышел я на эту тропинку счастливый, обрадованный хоть чем-то, хотя это было у меня уже в начале пути. И шёл я через глыбы переступая, боясь упасть. Как долго я шёл – уже не знаю. Плакал я про себя, жалел, что не сидел на ровном месте. И в тоже время говорил себе, что другим могу я стать человком. И тут же вышел я на огромную поляну, а вокруг неё глыбы, что горы Северной остались. И внось это место было людьми испачкано. А я кружил по этому месту – пытаясь найти путь до монастыря. И ушёл я куда-то нетуда, на запад спускаясь. И увидел я стол, и скамейки, и следы шашлыков. Столько следов человека, но где же сам человек? Какой-то апокалипсис, – думал я. И пошёл я дальше. потому что и здесь были белые ленты на ветках, и белые цели на стволах деревьев. И вышел я к спуску, зная, что иду не туда. Но почему-то интересно было мне – куда ведёт эта тропа? И спустился я по камням, идя куда-то чётко на запад. И увидел я памятник-ракету, что тянулась в космос. И знал я, что это памятник Гагарину. И подумал я – зачем ты это делал, советский человек? И посмотрел я в горизонт, что тучами заволокло. И пожалел я себя, не зная, когда же это всё закончиться. И пошёл я обратно, надеясь, что близко я. И взобрался я на ступеньки каменные, возвращаясь туда, откуда пришёл. И увидел я таблички, что путь указывали.

"Налево пойдёшь – в монастырь придёшь. Приямо пойдёшь – к комбинату придёшь. Направо пойдёшь – в Качканар вернёшся. И знал я, что нет выбора у меня, поскольку всегда налево уходил я.

И видел я на указателе, что до монатыря две тысячи местров. И пошёл я до него, как до Китая. И тут же увидел я монумент будды, что не хотел смотреть на меня. И увидел я монастырь, что лежал на склоне горы Северной. И понял, что, наконец, пришёл. И пошёл я ещё быстрее – надеясь уже дойти. А погода будто и не хотела этого, нагоняя на меня холодный ветер. И всё-равно шёл я, следуя за белыми ленточками. А дорога, как назло, становилась всё хуже и хуже, а я уже и не обращал на это внимания – шагая всё быстрей. И не интересны мне были уже ни серые камни горы Северной, ни пение птиц мест здешних, ни вид, что открывался передо мной. И только хотел я одного – увидеть человека, побывать там, где имеется циливизация. И с облегчением думал я, что монастырь этот – уже рядом, совсем близко. И пришёл я к берёзке одинокой, что торчкала из огромных серых глыб.

И видел я только, как сильный ветер пытался её сломать, но ничего не получалось у него, и только белая ленточка трыпыхалась вместе с листвой. И встал я вступоре не понимая – куда идти? И видел я только два пути – две каменные ступеньки, одна – вверх, другая – вниз. И не знал я – куда мне идти. И понимал я, что силы мои на исходе. И тут же оступился я, сбитый жестоким ветром, упав на камни твёрдые. И увидел я кровь свою, что отдал я этому месту. И сидел я на камнях холодных – не зная, что делать. И не было сил у меня подниматься, только лишь спускаться. И подумал я, что туда тропа ведёт, вниз, к земле плоской. И стал спускаться я, надеясь, что всё-таки иду я по верной тропе. И рыдал я, и плакал, спускаясь всё ниже. И кровь моя капала на серые камни, оставляя багровые следы. И видел я внизу чистую, зелёную траву, и девственный лес. И почему-то понял я, что это не мой путь, а только моя погибель. И решил я вернуться, оглядываясь на берёзку, и ленточку белую, что висела на её ветвях. И вернулся я на распутье своё. И сел я тут же отдохнуть.

И сидел я у берёзки этой, разглядывая как течёт кровь из меня, а белая ленточка так и вертелась на по ветру. И смотрел я на почти белое небо, и видел я, что тропа каменная уходить куда-то туда, ввысь. И решил я подниматься туда, не зная, что там за этими жестокими камнями. И как же тяжело дался мне этот подъём, и к разочарованию своему – это был ещё не конец пути. И поднявшись я увидел большие глыбы, скалы. И скалы эти самые большие были, что я видел в горах. И увидел я множество путей, что уходили куда-то. И не знал я – какой самый верный. А ветер завывал так, что мне хотелось укрыться под одной из этих скал. Благо, я видел следы человека – старый мусор и мёртвые костры; и надписи, что оставляли люди, бывавшие и здесь когда-то. Маша и Миша расписались на камнях желая оставить автографы на тысячалетия. Но мне было всё-равно – я искал выход из этого лабиринта.

И видел я только одно – серые скалы, что в небо заточенные, да мусор человеческий. И пытался я понять – какая же из этих тропинок приведёт меня к монастырю. И блудил я, попадая на одни и те же поляны меж гор, что людьми были загаженные. И возвращался я обратно, туда, откуда пришёл. И вышел я на то место, где прекрасно был виден монастырь буддистов. И видел я статую будды вдалеке, а перед собой камни, будто лесенкой сложенные. И не знал я куда идти – ведь позади был лабиринт, а впереди только глыбы, что ступеньками можно обозвать. Стал я спускаться вниз, рыдая, понимая, что это тоже неправильный путь. И слышал я далёкий лай собаки, что доносился от монастыря. И спускался я тажело. И вилео я вид, что не видел никогда. А ступеньки эти – были скользкие, словно можно было спотыкнуться и упасть, да укатиться прямо до монатыря, к ногам Будды.

И сидел я на этих камнях скользких, злобно отдышываясь, и разглядывая монастырь этот. А ветер проклятый дул мне в лицо – загоняя обратно в лабиринт. И смотрел я на монастырь буддистов – понимая всё, что хотел увидеть и понять. И развернулся я обратно – к лабиринту каменному. И пошёл я вон под собачий лай, переступая через глыбы серые. И зашёл я вновь в лабиринт этот. И опять я увидел следы человека – те же надписи, и тот же мусор, что видел ранее. И прошёл я ещё один круг, и увидел новый путь. И обрадованный, пошёл я туда, надеясь, что это всё. И тут же понял я, что пришёл я к той берёзке, что стоит одиноко среди камней. И проклял я всё – и пошёл обратно, не надеясь уже найти путь к монастырю. И шёл я вперёд не задумываясь, и пришёл я к беседке, что была в горах. И сел я на скамейку, в этой беседке, и тяжело выдохнул. Хоть что-то от людей, – подумал я. И решил я отдохнуть меленько, по человечески. Поскольку знал – хоть монастырь где-то рядом, когда я туда дойду – ещё не известно. И сидел я один. И думал обо всём, и не о чём, одновременно. И видел я дорогу, что направо уходила. И не знал я – тот ли это путь. Но мне уже как-то всё-равно было. Ведь я знал, что когда-нибудь я дойду до буддистов. И дадут они мне почитать Алмазную Сутру на родном языке. И сидел я в беседке этой, видя только серое небо, да такие же серые камни.

И не видел только я, хоть и смотрел туда, путь в монастырь, что от глаз моих скрытый был. И пошёл я по той тропинке, что видел я. И пришёл в лабиринт к которому уже привык. И прошёл ещё один круг – вокруг каменных глыб и скал. И равнодушно воспринимал я эту цикличность – ведь я вновь пришёл к той самой беседке. И увидел я дерево, что было обвязанно лентами, а ленты эти – были разных цветов и развмеров. И дерево это, казалось одиноким, таким же, как и я. А вокруг него – собиралась облачная пыль, заполняя пространство. И увидел я маленькую, каменную тропинку, что проложенная была кем-то. И пошёл я по ней, понимая, что нашёл монастырь буддистов. И собачий лай встретил меня. И видел я воду, и сад обустроенный кем-то. Но только никого не было вокруг – только пустота. И увидел я в близи статую Будды, что огромной казалась. И не смотрел он на меня, а я на него смотрел. А собака, что лаяла на меня издалека, уже хвостом виляла, радуясь человеку. И вроде даже дракона видел я. И оглянулся я на горы, что прошёл я недавно, прежде чем зайти в манастырь, а они по прежнему казались холодными ко мне, и ко всему.

И надавил я ручку двери, что входом в сад была. И увидел я надпись "Столовая". Ну в столовой точно люди есть, – подумал я. И поднялся я – переступив три ступеньки. И открыл я дверь деревенянную с железной ручной. И почувствовал я тепло, от которого уже отвык. И счастливый я зашёл в столовую, радуясь, что пришёл туда, куда шёл. Вижу – девушка на полу сидит, возле печки русской.

– Здравствуйте, – прокричал я.

– Здравствуйте, – сонно ответила девушка, – это вы Константин?

– Да, это я вам вчера звонил, – говорил я.

– Хорошо, – ответила она равнодушно, – как добрались?

– Ну я чуть не заблудился, – объяснял я, – особенно вот тут, возле монастыря.

– Ничего страшного, – ответила девушка, уже привычно сонным голосом, – выпейте чаю.

И скинул я курточку, что от дождя меня укрывала. И осмотрел я кухню, положив своё пожертвование, монтажную пену, у порога. И сел я на пол за стол, что ниже был скамейки у порога. И девушка эта – села напротив, поставив станы с чаем и мне, и себе. И видел я глаза её уставшие, что ярко серыми казались.

И выпел я первый глоток горячего чай. Без сахара, – подумал я.

– Рассказывайте – откуда вы, и куда едете? – спрашивала она.

И я тут же решил угостить её сырниками, что дала мне Татьяна. И так обрадовалась она этим сырникам, что будто счастлива была.

– А вы откуда? – спросил я.

– Из Санкт-Петербурга, – ответила она.

– Вот я еду в Санкт-Петербург, – через ваш монастырь, – сказал я.

– Понятно, а дальше куда? – спрашивала она.

– Дальше, наверное, в Пермь, – отвечал я.

– А как вас зовут? – спросил я.

– Алина, – ответила она улыбаясь.

– А откуда вы знаете, что меня Константином зовут? – спросил я.

– Нам звонили Татьяна и Николай, и уже искали вас, – ответила Алина равнодушно.

– Ой, им надо позвонить, – сказал я.

– Возьмите наш телефон – последний номер, – ответила Алина, уходя на другую часть столовой.

И тут же набрал я их, чтобы рассказать, что всё в порядке.

– Да, – ответила Татьяна.

– Это Константин, – сказал я, – всё хорошо – я добрался.

– Правда, отлично – ответила Татьяна, – что-то вы уж очень долго шли.

– Ну заблудился возле монастыря, ходил вокруг и не мог найти его, – говорил я.

– Ну хорошо, – ответила Татьяна, – удачно отдохнуть.

И закончили мы говорить.

– Ты к нам надолго? – спросила Алина.

– Ну, я надеялся, что можно будет у вас переночевать, провести полноценный день, и на утро другого дня – пойти обратно, – объяснял я.

– Не получится, – отвечала Алина, капаясь в посюде.

– Почему? – удивился я.

– У нас важное событие, через день, – объясняла она, – приедут гости, и будет праздник, на котором не должны быть посторонние.

– Понятно, – ответил я несколько разочарованно.

И сел я на пол снова, думая, как я шёл в монастырь этот.

– А с какой целью ты пришёл? – спросила Алина.

– Ну я хотел бы Алмазную Сутру почитать, – ответил я под шум тарелок.

– Какую Сутру, – переспрашивала Алина.

– Алмазную, – отвечал я.

– А что в ней? – спрашивала она меня.

А я ничего не ответил, чувствуя, что что-то не то.

И понял я, что не получится у меня здесь почитать Алмазную Сутру.

– А ты к Ламе пойдёшь? – спросила она меня.

– Ну если у него время будет, то можно, если у него будет желание разговаривать, – отвечал я уклончиво.

– А ты с ним будешь разговаривать? – продолжала спрашивать она меня.

А я и не знал – зачем этот допрос.

И зашла в столовую толпа. А впереди всех был мужик крепинький, с серой, короткой бородой, а за ним ребята молодые.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здравствуйте, – ответил этот седой мужик.

А молодые парни ничего не сказали. Все посмотрели странно на меня и ушли.

И закончила Алина дела свои женские – сев напротив меня.

– О чём думаешь, Костя? – спросила она меня.

– О том, как до этого места добирался, – ответил я.

– Зачем, в чём смысл, – спрашивала меня Алина.

А я ничего не ответил – продолжая думать. Чтобы не было такого прошлого, нужно подумать об этом в настоящем, – думал я, но не стал этого говорить.

– Ох, поспать бы, – сказала Алина выдыхая, развалившись на полу.

– Дак если хочешь – поспи, – отвечал я.

А Алина ничего не ответила, лишь молча лежала с закрытыми глазами. И слышал я, как вокруг монастыря ветер завывает, и было мне непосебе ото всего вокруг. И заскочил в столовую ещё один старик – не посмотрев даже, кто я. И что-то он всё заигрывал с Алиной, журил её как-то любя. А я лишь сидел на полу и наблюдал. А старик этот – сбросил курточку и тут же пошёл наливать чай себе, болтая с Алиной.

– Ну хоть бы печеньки дала, – говорил старик, – гости же много натощили.

– Так сами берите, – дружелюбно отвечала Алина.

– Так ты положи на стол, что все по человечески ели, – ворчал старик, – ой доведешь ты меня.

– Ничего я вас не доведу, – отвечала Алина ставя миску с печеньками на стол.

– Ох, не любишь ты нас, Алинка, – всё ворчал старик, – не любишь, не уважаешь.

И сел старик на пол, укладывая подстилку под мягкое место.

– Не правда, – отвечала Алина улыбаясь.

– Как зовут тебя? – спросил он меня.

– Константин, – ответил я.

– Костя, значит, – проговаривал старик, – и давно путешествуешь?

– Неделю где-то, – отвечал я.

– Неделю, – повторял старик растягивая слова.

– Да, – отвечал я, – живу пару дней в городе, и еду дальше.

– И зачем это всё – всё-равно ведь не поймёшь ничего мимолётом, – говорил старик, помешивая чай.

О, у них тут сахар есть, – подумал я.

– На месяц в каждом городе – было бы идеально, – отвечал я.

– На месяц? – ну да ну да, – отвечал старик задумчиво, попивая чай.

– Палыч, сколько время, – спросил один из молодых.

– А чего тебе? – огрызался Палыч.

– Ну сколько время? – умолял тот.

– Почти пять часов, – ответил Палычь.

– Как добрался? – спрашивал Палыч.

– Я через Южную шёл, – отвечал я, – возле монастыря малость заблудился.

– Через запад что ли? – спросил старик как-то настороженно.

– Через Южную горы, – отвечал я.

– Не знаю я никакой Южный горы, – говорил я.

И выпел своё чай Палыч. И повсторял он всё одно и тоже, что не любит их Алинка, и что работать надо идти. И ушёл он незаметно по делам своим. И тут же, через минутку, заскочил молодой парень, что налысо побритым оказался.

Он поздоровался, назвавшись Олегом, и тем, кто за гостями следит.

– Я тебе пока что экскурсию проводить не буду, – говорил он, – вдруг вечером придёт ещё кто-нибудь – всем вместе тогда всё и покажу.

– А где у вас здесь туалет? – спросил я.

– Как из столовой выйдешь, так налево и иди – до смотровой площадки, – объяснял Олег.

– Понятно, спасибо, – сказал я.

– Надолго к нам? – спросил он, налевая себе чай.

– Ну я планировал две ночи переночевать, – отвечал я, – но у вас, как я понял, праздник скоро важный, на который посторонним нельзя.

– Ну да, есть такой момент, – говорил он попивая чай.

А я лишь смотрел в окно, разглядывая – как белое облако пыталось пространство вокруг монастыря занять.

– А ты откуда? – спросил он.

– Из Зауралья, – отвечал я.

– Интересно, – сказал Олег, – у нас таких ещё не было, – говорил он поглядывая на Алину.

– Ну да, – отвечала она, поглядывая на Олега.

– Как добрался? – спросил меня Ошел.

– Ну заблудился тут маленько, возле монастыря, – отвечал я, – я через Юнную гору пришёл.

– Не хило, – ответил Олег, качая головой.

И о чём-то своём стали разговаривали Олег и Алина, а мне было всё-равно, потому что представлял я, что в монастырь бы только шёл. А горы бы эти, белое облако накрыло, также, как и монастырь буддистов. И не нашёл бы я путь к нему. И радостно и страшно мне было одновременно.

– Ты сувениры предложила? – спросил Олег у Алины.

– Ты предлогай – ты же у нас за туристов отвечаешь, – ёрничала Алина.

– Значит так – там у нас сувениры, – сказал Олег показывая на полку на другой стороне столовой.

И вновь зашёл старик – крепко выглядящий, а за ним, в столовую, зашли ученики еге молодые, и все как-то странно на меня посмотрели.

И сбросили они куртки и стали чай сразу же, в железные кружки, себе наливать. И тут же размещались они за столом, что не выше табурентки был. А садились они на мягкие подушки, что разбросанны были по полу. И у старика этого – была самая большая, и, видимо, самая мягкая подушка. И сел он как-то с краю, а молодые налив себе чай, вокруг него садились – задавая свои бесконечные вопросы. Алина же, как только старик это сел, тут же поднесла чай ему. И тут же поставила миску с печеньем, и села, тоже за стол, слушать. А молодые, да лысые ребята, пытались как можно ближе к этому старику сесть. И только один из них был не лысый, и всех больше задавал вопросов.

– А вы когда убивали человека, что чувствовали? – спрашивал он.

– Ну когда убъёшь, тогда и поймёшь, – отвечал старик.

– А человеку сложно в глас попасть? – всё спрашивал волосатый.

– Нет, не сложно, – ответил старик, ухмыляясь вопросам ученика.

– Ну, наверное, чувство какое-то должно быть? – спрашивал всё тот же.

– Покажи где часы, – просил старик.

И ученик его точно показал, где висели часы. И все мы посмотрели туда – на время.

– Вот видишь – сначала точно показал, а потом что-то стал корректировать.

А ученик его – довольный переваливался с одной стороны на другу, рад он был, что старику интересно с ним говорить.

И ясно было мне, что старик этот и есть Лама. И понял я тут же, что не ожидал я здесь такие разговоры услышать.

– Ты как скажешь что-нибудь, – ругался Лама на Олега, – так мне хочется запретить тебе разговаривать на недельку, чтобы полезно было.

– А вы, когда строили монастырь, где материал брали? – спросил второй ученик, что был в тонких очках, и сидел он, чуть дальше первого. Олег же – сидел за вторым учеником, а Алина – за ним. Четвёртый же ученик разположился напротив Ламы, и по правую руку.

– Ну ходил в деревню, да покупал, – рассказывал Лама, – иногда так, кто-то что-то доносил.

И тут же в столовую зашла девушка, что в короткой стрижке была. И села она совсем рядом с Ламой, потеснив других учеников.

– А былый материал, где брали, когда Будду делали? – спросила она тут же.

– Ну пришёл я в магазин, попросил такой-то материал – у неё нашлась целая коробка, – рассказывал он, – ладно, сказал ей – если надо будет – ещё прийду.

– А Будду долго делали? – спрашивала она же.

– Ну достаточно, – объяснял он, – сначала части сделали, потом всё собрали.

И услышал шум упавкоки, в которой бремчали твёртые таблетки. И тут же услышал как открыл её кто-то. И тут же, кто-то что-то зглотил.

– А тяжело было подничать эти части? – спрашивал Олег.

– Да нет – они же бумажные – совсем не тяжело, – говорил Лама.

А я лишь видел, как Алина грустно поглядывала на девушку другую, что с Ламой непринуждённо болтала, а Алина лишь печально уводила глаза в пол.

– Там на смотровой площадке уже слышно грузовики, – сказал четвёртый ученик.

– Ты там часто что-ли бываешь? – спрашивала девушка с короткой причёской, – я вот хорошо их там слышу, я там работаю.

– Ну я так скажу, и уже говорил, – сказал Лама, украдкой на меня косясь, – я то уже воевал, оружие в руках держал, мне отступать некуда.

– Напирают гады, – сказала Алина улыбаясь.

И понял я тут же, что разговоры их – для меня чужие. И что они все такие же заблудшие люди, как и все остальные. И понял я учеников этих, что спрашивают они про всё потому что сами, когда-нибудь, будут строить свой храм, и должны быть они ко всему готовые и всё уметь, чтобы суметь обрести пустоту.

– Чё? – спрашивал Лама, у девушки, что рядом с ним совсем была.

– Ничего, – отвечала та обиженно, отворачиваясь и задирая голову к окну.

– Ну чё? – почти умолял Лама, пытаясь понять – на что она обиделать?

– Уже ничего, – фаркала девушка в ответ.

А Лама лишь глотал свой чай, так и не поняв тонкостей женского характера.

И допила, девушка эта, чай свой гордо. И поднялась она быстро, и ушла вон. А ученики продолжали о чём-то своём болтать, ничего не замечая. И взглянул Лама громко, столовую оглядывая. И поднялся он тяжело, и пошёл к выходу – ничего не говоря. А ученики его, как раз чай все дружно допили, и за Ламой все дружно поподнимались. А Алина уже у плиты стояла, занятая работой. И вышел Лама первый из столовой, а ученики его ушли следом. Будто и не зачмечая даже, что у Ламы настроение поменялось. Или, может даже, понимали они всё, и замечали. Все всё там замечали и понимали, только ничего не говорили, а говорили о другом.

И остались мы с Алиной одни. Она молчала, суетясь по кухне. Я тоже молчал. И думал лишь я, что ограничен чем-то – что-то заставляет меня быть на одном месте – в том углу, где я сидел. И вышла Алина куда-то по делам свои хозяйским, а в столовую, в этот момент, забежала кошка чёрная. Осмотрела кошка всю столовую, и заметила меня – нового человека. И тут же потянулась она ко мне ластиться, желая, чтобы я её погладил. Погладил я чёрную кошку, ища успокоения в себе, а кошка рядом улеглась спать, мурлыча. И зашёл, вновь, в столовую старик тот, что заходил когда-то. И бурчал он о чём-то своём, житейском – погладывая коротенькую бородку, что обволакивала его овальное лицо. И сразу же Алинка забежала в столовую, вёдрами гремя.

– Ну и зачем печенье убрала? – спрашивал он.

– Ну просто убрала, – отвечала Алина.

И тут заскочил в столовую парень, что самый любопытный был из учеников.

– Ну знаешь же, что чай постоянно ходим пить, – ругался старик, – и всё-равно убираешь.

– Что Палыч опять ругается? – спрашивал он Алину, оглядывая столовую.

– Тебе чего? – спрашивал Палыч паренька.

– Ничего, – отвечал парень, – время посмотреть.

– Баню затопили? – спрашивал Палыч.

– Нет, ещё, – отвечал паренёк.

– Дак пора уже затопить, – говорил Палыч.

– Ладно, – отвечал первый ученик, и закрыл писклявую дверь.

А Алина только молча поставила миску с печеньем на стол.

– Ох, не любишь ты нас Алинка, – всё ворчал Палыч.

– Надо за дровами сходить, – шептала Алина, и уж накинула куртку, навалившись на дверь.

– У тебя человек без дела сидит, – говорил Палыч, – попроси его – он тебе нанесёт.

– Ну не удобно как-то, – оправдывалась Алина.

– Что неудобно, – удивлялся Палыч, – не удобно ей.

– Костя, помоги мне пожайлуста принести дров, – сказала Алина.

– Да, хорошо, – с радостью согласился я.

И тоже, быстро накинул куртку, выбрав из той, что для хозяйских работ висели у них. И пошли мы с Алиной за дровами, проходя через тёмные коридоры, и бетонные стены, из которых, торчали камни синие. И вышла Алина куда-то на простор, открыв дверь обычную, и увидел я на секунду свет белый вокруг. И оказался я на смотровой площадке монастыря буддистов. А Алина, таки вела меня за собой.

– Пошли, – говорила она, – перешагивая по каменной дорожке.

И я послушно шёл за ней, пытаясь оторваться от вида, что увидел я впервые. И пришли мы к сарайке, что частью стены каменной была. А Алина уже звала меня, хотела, чтобы я зашёл за ней. И ушёл я вслед за ней.

– Ну вот – дрова, – показывала она, – набирай.

И стал я накладывать себе дрова, желая помочь общине. И хотелось мне наложить как можно больше дров, чтобы помощь была моя наибольшая. И хотел я, чтобы Алина помогла мне, в этом нелёгком деле. Огляделся я, а её уже где-то не было. И наложил я себе целую охапку дров, и пошёл вон. И тут же увидел я Алину, что выходила из туалета, с телефоном в руках. А туалет этот, будто бы висел в воздухе. И пошли мы с ней молча обратно, выполнив задачу. И открыла она передо мной дверь. И снова я увидел тёмный коридор. И шагнул я через порог этой двери – не видя пути своего. И думал я, что Алина направлять меня будет, но молчала она. Ну, значит – не моя, – подумал я. И шёл я вперёд – шагая в темноте. И хоть ноги мои уставшие были, шёл я верно.

– Уже пришли, – сказала Алина, открывая скрипучую дверь столовой.

А я тяжёло поднимался, уже понимая, что пожадничал я, не для себя. И сделал я три шага по ступенькам, и развернулся на восток, перешагнув порог.

– Осторожно, с тюлью, – предупреждала Алина.

А я лишь шёл вперёд – не видя куда.

– Куда в обуви? – закричал Палыч.

– Ой, извените, – ответил я паникуя, возвращаясь обратно к двери.

– Давай дрова, – сказал старик, забирая у меня дрова.

И отдал я дрова, что старательно нёс. И вышел я вон 0 шлёпанцы снять. И увидел я, что Алина разглядывает белую тюль, что я порвал. И старик этот, тоже посмотрел на это.

– Эх ты – это всё из-за тебя, – бранил старик всех вокруг.

– Не из-за меня, – оправдывлась Алина.

И понимали все, что никто не виноват в случившемся, и как бы все виноваты. А я лишь думал, что хаус и разрешения, принёс я за собой. И понял я тут же, что не рады мне будут более, в этом доме. И сел я, опечаленными событиями прошлыми, на то, что под ноги попалось. И слышал я за спиной лишь тишину.

– Не сидите на столе, – гроздно сказал Палыч.

И сразу я понял, что совершил очередную ошибку, поскольку сел на стол их, что не выше коленки человеческой.

– Простите, – пытался извениться я, падая на пол.

– Не понимает, – шептала Алина.

– Что? – отозвался Палычь.

– Нет, ничего, – отвечала Алина.

А мне в этот момент – мне стало совсем тошно, что наперекосяк всё идёт у меня в этом месте, и не так, как я хотел.

И захотелось мне выйти, или даже уйти вон. И вышел я из столовой – размышляя о произошедшем. И шёл я к тому месту, где только что был. Надеялся я, ещё раз насладиться видом потрясающим, что открывался со стихийного монастыря. И прошёл я всё тот же путь – каменные стены минуя. И вышел я к свету, что просачивался сквозь небольшие щели в двери. И вновь я увидел небо. То небо, что всех впечатляет. Тот вид, что все любят. Вид с мёртвых гор. И смотрел я на небо это, и как бы я не пытался вглядеться, понимал лишь я одно – это небо всё-равно дальше от земли, нежели на родине моей. Там, где рос я и живу – можно протянуть руку к небу, и ты почувствуешь его. Но никто так не делает, потому что все привыкли к тому, что оно всегда близко. И только ждут все – время заката, чтобы увидеть алый закат, такой, каким он не был вчера. И почувствовать счастье, хоть на минуту. А когда же небо хмурое, то всё-равно моё небо красивое. Потому что облака на небе нашём, будто наизнанку вывороченные, свободные, можно сказать даже, открыты они людям в тех местах. И вспомнил я, разглядывая облака в гористой местности, что сняться мне, несколько дней уже, родители мои, мой дом, друзья коих знаю с детства. И тоскливо мне уже давно было, тревожно и тяжело. Только боялся я в этом признаться, потому что не оставался ещё один сам с собой. И тут же брякнула дверь за моей спиной – это была девушка, та, что другая, не Алина. И стала она складывать стену монастыря, и расколотых камней и осколков. И ничего она мне не говорила, только молча работала, нервно складывая камни. И решил я исправиться принести ещё дров. И ушёл я в сарайку ту, где можно набрать дров. Набираю паленей себе в охапку, а сам только и поглядываю на топорик, что валялся у паленницы. И тут же думаю я – не хорошо, что у русских людей топорик валяетс; он либо должен быть убран от глаз подальше, либо работать им должен человек, а то вдруг кто придёт, да прихватит топорик этот, в корыстных и трагичных целях. И вышел я быстро вон, побаивась топорика с красной рукоядкой. И прошёл я тот же путь обратно. И всё правильно сделал я – сняв обувь за порогом, и не нарушев ничего, вошёл в столовую, свалив дрова у русской печки.

– Спасибо большое, – сказала Алина.

И увидел я, что стол накрывает. И понял я тут же, что наступило время ужина, а мне попрежнему не хотелось есть. И сел я в тёмном углу столовой, там, где спала кошка. И захотелось мне сильно, чтобы меня никто не трогал, не мешал не думать, и думать одновременно. А Алина накрывала стол чашками с кашей гречневой, миской с хлебом, салатом, да специями. И посмотрел я на часы, увидев, что стрелка маленькая тянулась к семи часам. И зашли в столовую ученики монастыря этого, в числовом порядке, каким я им дал. Первым зашёл тот ученик, что не лысым ходил, так же, как я, тот, что вопросы любил задавать. И сразу с любопытством оглядел он стол, пытаясь понять – чем его сегодня накормят.

– Что у нас сегодня? – спрашивал он у Алины, – гречка?

– Гречка, – отвечала ему Алина сонным голосом.

– Понятно, – ответил он, скрывая разочарование.

И в этот момент зашёл второй ученикя, тот, что в очках был. И следом за ним третий – Олег.

– Практику эту – я ещё не пробовал, – говорил тот, что в очках.

– Надо будет попробывать, – отвечал Олег.

Четвёртым зашёл четвёртый ученик – тихо брякнув скрепучей дверью.

Оглядел он спокойно столовую, думая о своём снял куртку, и прошёл туда, где я сидел – сев поотдали.

– Слушай, Саня, – спрашивал тот, что первый, – у меня чего-то спина болит в левой стороне у поясницы. И поднялся он – показывая спину товарищу.

– Как камни начинаю таскать, так не ощущаю, – жаловался он, – а как вот сяду – так вообще болит.

– Перегружаешь значит, – ответил Саня, тот, что четвёртый ученик.

– Перегружаю? – переспросил первый, думая о словах четвёртого.

– Ну да, ты правша или левша? – спрашивал Саня.

– Правша, – отвечал первый.

– Ну вот – ты нагружаешь больше правую часть – потому что рука ведущая, – объяснял Саня.

– А, – растянул на всю столовую первый, – понятно.

– Ты когда будешь в следующий раз камни таскать, – учил Саня, – то пытайся ещё и на левую руку нагрузку перемещать.

А в столовую уже зашёл Палыч. И чувствовал я, как ужин становиться более официальный что-ли, приближённый к тому, что во все времена и режимы. И пошёл Палычь к столу, охватившись за спину.

– Чё, Палыч – спина болит? – спросил третий.

– Болит – сил нет, – ответил Палыч, – всё из-за вас.

– Вас пропарить надо, – говорил четвёртый ученик, тот, что Саня.

И тут все они стали обсуждать – будет ли завтра их праздник, или же всё-таки не будет. И не могли они решить, кто всё организовывать должен. И тут же они искали виновного за все недопущения с организацией этого праздника. И не могли они решить, кто всё организовывать будет. И Палыч, в конце концов, решил, что виноват, в текущих неудовлетворительных делах, только Олег. Единственный виноватый, без вины виноватый. И решили все, что Олег пойдёт после ужина готовить всё к празднику важнему, а остальные баню смотреть, что к вечеру готовилась.

– Во время других режимов – совсем по-другому было, – лишь ответил Олег.

– Что? – не понял его Палыч.

– Я говорю во время других режимов, как-то получше было, больше порядка, – говорил Олег.

– Мне то что, – фыркал Палыч.

И понял я, что завтра в монастырь буддистов, что на горых уральских, приедет ещё один Лама. И нужно для него машину подать.

– Завтра ещё Лама приедет, – говорил Палыч, – нужно машину организовывать.

– А машину то зачём? – удивлялся Олег, – наш же ничё – сам поднимается.

– Ну вот так, – ухмылялся Миша, тот, что третий, и в очках.

И все как-то что-то понимали, только никто ничего не говорил. И все уже были за столом, даже Алина. И не было только Ламы, и той девушки, что всегда рядом с Ламой была, когда не работала.

– Ну ты вот дай понятие, что такое вера? – спрашивал Палыч.

– Ну вера – это, – отвечал Миша, тот, что был в очках, – вера это то, во что я искрене и безосновательно верю, даже если это никогда не видел.

– Получается, что ты используешь свой личный опыт? – спрашивал агрессивно Палыч.

– Ну да, использую, – отвечал третий ученик, – каждый человек использует свой опыт.

– Ну вот, и я использую свой опыт, который вам будет не доступен, потому что вы должны получить и познать этот опыт, который уже есть у меня, – ругался Палыч.

– Чёто Палыч какой-то злой сегодня, – говорил Олег то, что все думали.

– Ничего я не злой, – огрызался Палыч, – просто вы меня все достали.

– А Лама что-ли не приидёт? – спрашивал Артём, тот что первый ученик.

– Так он же не есть гречку, – объяснял Олег.

– Ну и что он есть будет? – спрашивал Палыч у всех.

– Там вроде яйца были, – говорил Олег, – можно их приготовить.

– Не можно, а надо, – злился Палыч глядя на Алину.

И смотрел он на Алину, а она на него смотрела, и что-то хотела она ему сказать, а он ей уже говорил.

– Ну что ты сидишь? – спрашивал он, – иди готовь, а то Лама придёт, а ему есть ничего на ужин нет.

И Алина сорвалась, простив уже обиду, готовить ужин Ламе – яичницу.

– Просто все люди разные, – спрашивал Палыч у Мишы, третьего ученика.

– Ну да, – соглашался он, – мы все разные.

– Ну вот и всё, и я про это же, – говорил Палыч поглядывая на чашку с гречневой кашей, – все мы разные и понимаем всё по разному.

– У каждого свой путь, – добавлял своё, тот, что первый ученик – Артём.

– У каждого свой путь и это уж потом, там решат, куда тебе, и во что ты образуешся, – говорил Палыч.

А я лишь сидел как Будда, прикрыв глаза.

– Это как у Пелевина, – рассказывал Палыч, – когда Татарский пришёл к тому, у которого ковёр был пропит героином.

– Эта та, где про рекламу в основном? – спрашивал Артём, первый ученик.

– Ну да, Палыч же у нас в рекламе работа, – объяснял Олег, второй ученик.

– Ну раньше другая реклама была, – говорил Палыч, – сейчас какая-та она пошлая стала, действующая на одно только место.

А рядом кошка тёрлась возле стола. А Алина хотела её погладить, но кошка почему-то уворачивалась от её рук – гуляя по столовой.

– У кошки вот сколько инстинктов, – спрашивал третий, тот что Миша.

– Еда, размножение, – отвечал четвёртый, тот, что Саня.

– У них же нет инстинкта доминантности, как у человека, – говорил третий – Миша.

И пришла на своё место Алина, приготовив быстро яичницу.

– А чё гость то у тебя не садиться за стол? – спросил Олег Алину.

И все посмотрели на меня, вспомнив, что я в столовой нахожусь.

– А ты чего не идёшь за стол? – спросила меня Алина улыбаясь.

– Ну я же не знаю, куда мен идти, – стеснялся я до последнего.

И ведь нужно русскому человеку отказываться от еды крайности, пока не заругают.

– Вон твоё место, – указывала Алина, – показывая на чашку с кашей, что была с другой стороны стола.

И пошёл я к чашке своей, чувствуя вину за что-то. И Алина, наверное, тоже чувствовала вину за что-то. И сел я как раз напротив Палыча, а по правую руку у меня был Артём.

– Значит так, Костя, – сказал Палыч, – сейчас мы прочитаем кое-что, ты не обращай внимания, так у нас принято.

И начали они читать молитву, что для ужина предназначенная. И слышал я их чтение, но не мог понять слов, что они произносили. И не ловко мне стало, что все закрыли глаза, сосредоточенно произнося общее. И я тоже закрыл глаза, чтобы ритуал этот, мне легче перенести было. И заметил я, что сосед мой по столу – особенно ноги как-то сложил. И я повторил за ним – желая, как можно ближе понять происходящее. И закончили читать они то, что читали.

– Смотри, Костя, – говорил Палыч подавая пустую чашку, – накладываешь своей каши в эту чашку.

И положил я большую ложку гречки своей в эту чашку, даже больше, чем помещалось в ложке.

– Мы вск кладём по ложке, – объяснял Палыч, – это у нас так принято, как бы то, что мы давать от себе, жертвовать.

А я кивал, понимая, и вспоминая, что человек – это тот, кто может делиться пищей с неродственными существами.

– А дальше, – объяснял Палыч, – накладываешь вот салат, берёшь хлем и передаёшь дальше, другим.

И взял я миску с салатом, и положил чуть-чуть, как бы зная, что растительной пищи мне в дороге ещё хватит. И тут же передал я Палычу миску с салатом, не желая заставлять ждать других. И Палыч злобно сопя – взял эту миску с салатом, накладывая и себе салата, и передовая её первому ученику. И взял я себе кусок хлеба, отдав миску с хлебом первому тому, что первым номером был. И он добродушно принял у меня эту миску с хлебом. И увидел я, что в первом, Артёме, как-то больше доброты, чем мне показалось ранее.

– Это будешь? – спросил меня Палыч, указывая на маленькую миску с чем-то.

– Я не знаю, что это, – почему-то ответил я, хоть и не замечал её ранее.

– Не знать что это и не хотеть узнать, странно, – бурчал задумчиво Палыч, – на, попробуй.

– А что это? – спросил я.

– Это чеснок с маслом, – чуть ли не хором отвечали все за столом.

– Очень вкусная вещь, – говорил Олег, – я бы масло с чесноком ел бы да ел.

И положил я себе немножко чеснока с маслом, и передал я дальше, мисочку эту. И попробывал я гречку, тут же поняв, что это самая не вкусная гречка в моей жизни. И тут я решил попробывать чеснок с маслом. И всё понял я, почему все так его любят, поскольку с ним, безвкусая гречка, уже не кажется такой пресной. И ели все довольные, пища даёт энергию и силы.

– А ты надолго к еам? – спросил Палыч.

– Получается, что до завтра, – отвечал я.

– А, получается, – повторял задумчиво Палыч, – странно как-то.

И увидел я, что у всех за столом аппетит разный. Видел я, что Алина капается ложкой в гречке своей – не вкусной она ей показалась.

– Паштет? – предложил мне друг, что сидел справа.

– Нет, спасибо, – всё скромничал я.

– Да попробуй, – уговаривал он меня, – как от мяса отказываться.

– Странно, – всё ворчал Палыч.

И попробывал я малость паштета этого. И всё я понял, про рацион их экономный.

– Костя, а ты откуда? – спрашивал, через весь стол, Олег, выглядывая через ребят.

– Из Зауралья, – отвечал я.

– Откуда? – переспрашивал Олег, не услышав жующий ответ.

– Из Зауралья, – повторили все за столом.

– А тебе то что? – спрашивал Олега Алина.

– Ну просто интересно, – отвечал Олег, – что за человек.

И Палыч тоже как-то вало гречку ел, да и сосед мой – тоже. И мне эта гречка не елась, хоть и знал я, что силы набирать надо. Ведь не известен мне был путь мой дальнейший. И не знал, как обратно пойду. И устал Артём кушать гречку, бросив недоеденной половину чашки. И отнёс он её куда-то, сказав Алине спасибо, и налив себе ещё чаю. А у других ребят, уже чашки пустые были, и бремчали ложки железные, об днища тарелок таких же. И понесли они чашки свой к кастрюле большой – накладывать ещё гречки, потому что не избалованные они уже были.

– А баню, когда последний раз смотрели? – спрашивал всех Палыч.

– Я смотрел до ужина, – ответил Олег.

– И что? – злился Палыч.

– Вроде топится, – отвечал Олег.

– Вроде, – ехидно повторял Палыч.

И пили все чай о прошедшем дне разговаривая. А Палыч что-то соскочил и куда-то ушёл. А за ним ушли и ученики его, все, кроме первого. И почти ужин уже закончился. И понял я, что Лама ужинать с нами не будет.

И вернулись тут же ученики, только без Палыча.

– А Лама ужинать не будет? – спросил Артём, первый ученик.

– Он уже в баню ушёл, – ответил Олег.

– Ну как там баня? – спрашивал всё тот же, первый ученик.

– Ну градусов восемьдесят? – ответил Олег, спрашивая Мишу.

– Восемьдесят-девяносто, – говорил Миша уверенно.

И вернулся в столовую четвёртый ученик, и прошёл он сразу к окну – что-то разглядывая.

– Вон какая тучу гору накрыла, – сказал он.

– Она сегодня весь день вокруг ходила, – ответил Миша.

И встал я с места, и выглянул я в окно – увидев лишь серое пространство. И захотелось мне уйти, туда, куда тянуло меня – на восток. И вышел я из столовой, услышав собачий лай. И вышел я к тому месту, откуда пришёл. А собака мне привычно хвостом виляля. И видел я тропы, что уходили в горы. И думал всё, как я вернусь обратно. И пошёл я на восток, всё через тот же тёмный коридор. И вышел я туда, где видны были карьеры, да съеденные горы человеком. И видел я, как гору, на которой столя монастырь, облако накрывало. И страшно мне стало, до дрожи коленок, ведь путь обратные был неизвестен мне. А что если, тучи эти, облака всегда будут прятать горы и монастырь буддистов? – думал я. А что если завтра утром будет тоже самое, что и сегодня вечером? И услышал я плесканье воды в бане, и пошёл я тут же вон, зайдя в туалет. И видел я там, под ногами, землю зрязную, что у подножья горы была. И ушёл я вон с востока, по тому же, тёмному коридору. И зашёл я в столовую, обессиленный тем, что не знал я пути своего завтрашнего.

– А как лучше всего идти обратно? – спросил я снова у Алины.

– Через Лысьву, – ответила она.

– А через комбинат можно? – всё спрашивал я.

– Нежелательно, – неохотно отвечала Алина.

– Что такое? – встрял первый ученик, что Артём.

– Я не знаю, как обратно идти, – говорил я.

– А ты сюда как добирался? – спросил Миша, тот, что был в очках, второй ученик.

– Через Южную, – ответил за меня Олег.

И погладил Миша свою лысую голову, обдумывая ему сказанное.

– Сколько же энергии надо, ведь далеко идти, – сказал Миша, – я бы с собой казинаков набрал, что там ещё можно?

– Дак ты иди через комбинат, – говорил Артём.

– Но там же, вроде, охрана, – возражал я.

– Ой, да ничё они не скажут, – убеждал меня Артём, максимум протокол составять и всё.

– Точно? – говорил я с облегчением.

– Ну да, – рассказывал Артём, развалившись лёжа на полу, – я нормально спускался.

– Они же только Москве подчиняются, – говорил Миша.

– Кто? – не понял Артём.

– Ну охрана эта – они только Москве подчиняются, распоряжения местных властей на них не влияют, – объяснял Миша.

– А, ну да, я знаю, – понял Артём, – помню как в первый раз сюда взобрался, столько впечатлений было.

– Ой, устала, – сказала Алина разлёгшись на полу, – не могу больше, надоела эта готовка.

– Ну вернись в Петербург, – говорил Миша, – вернись к наркотикам.

А Алина лишь безвижно лежала на полу, поглядывая на ярко-бледный свет в окне.

– Ты, Алина, что ли из Питера? – спросил Артём.

А она молчала – отдыхая от всего.

– А ты откуда? – спросил Миша Артёма.

– Из Ханты-Мансийска, – отвечал Артём.

– А я из Москвы, – ответил Миша.

– Эх, блинов бы сейчас, – сказал Артём поглаживая пузо.

– Ну это вон, – говорил Миша, – к ней.

– Ну блины – это сложно, – отвечала Алина, – ну олладушки

можно, их быстро готовить.

– Ну да, чё там готовить, – говорил Миша.

– Ну я бы сготовила, яйца есть, – говорила Алина.

– Ну так сейчас можешь приготовить, – сказал Миша.

А Алина ничего ему не ответила.

– Палыч сказал нам готовиться идти в баню, – сказал четвёртый ученик зайдя в столовую.

– А Лама как? – спросил Миша.

– Лама уже всё, – ответил Саня, – сказал нам идти, потом сам пойдёт, хотет, чтобы я его попарил.

И зашёл в столовую Лама, девушкой второй сопровождаемый.

– Лама, вы на ужин яичницу будете? – спросил его Артём, потому что первый.

– А что, на ужин гречка была? – спрашивал Лама.

– Да, – хором отвечали все.

И прошёл Лама к столу. И увидел я, что Лама был в пижаме. И сел он за стол, чего-то оглядываясь.

И видел я тут же, как все собрались уходить. И поставила Алина перед Ламой тарелку с глазуньей. И стала Алина жаловаться Ламе на жизнь, потому что соперница её, тоже ушла, с ребятами, куда-то. Вздохнула тяжело Алина, желая, чтобы Лама сам с ней заговорил.

– Что тяжело так вздыхаешь, Алина? – спросил Лама, брякая упаковкой с таблетками.

И видел я, как он закинул в род одну.

– Что? – не расслышала она.

– Что вдыхаешь так, говорю? – повторял Лама.

– Устала, – жаловалась Алина.

– От чего же ты устала? – удивился Лама.

– От готовки и уборки, – продолжала жаловаться Алина.

– Ну и что – сложно что ли? – спрашивал Лама.

– Ну я устаю, – говорила Алина вялым голосом.

– Ну это твоя женская обязанность, – говорил Лама.

– Ну да, – неохотно соглашалась Алина.

– Ты должна убирать и готовить, потому что это женское дело, – всё убиждал Лама.

– Ну так-то да, так-то да, – соглашалась Алина.

И зашёл в столовую Артём чего-то ища.

– Костя, ты в баню пойдёшь? – спросил меня Артём.

– Не знаю, – ответил я.

– Ты чё, как негр что-ли? – спросил меня Лама.

– Почему? – удивился я.

– Ну потому что негры же не моются, – говорил Лама.

– Негры и азиаты, – добавлял своё Артём.

А я сижу и думаю, как бы мне хотелось быть негром, как Пушкин.

– Ладно, пойду, – ответил я.

И поднялся я со своего угла, и пошёл я вещи собирать. И интересно мне было, что побываю я в бане буддистов. И вышел я из столовой, вслед за Артёмом, что вёл меня в эту самую баню. И шли мы всё тем же путём, на восток, через тёмный коридор.

– А ты надолго к нам? – спросил меня Артём.

– Ну, я хотел на две ночи, – отвечал я, – что у вас праздник какой-то важный намечается, на завтрашнее число.

– Это можно решить, – ответил Артём.

– Ну я решился идти завтра обратно, тем же путём, что ты говорил, – объяснял я.

И вышли мы туда же, где уже был – на необустроенную смотровую площадку монастыря. И привёл меня первый ученик в баню, где буддисты чистели тело своё физическое. И разделся я, и прошёл туда, где были остальные ученики. И сидели они в парилке, грелись.

И понял я тут же, что это самая холодная баня, в которой я мылся. И посидел я в парилке с минуту, понимая, что мало место даже для ученников монастыря этого, а для туристов уж тем более места нет. И набрав воды, пошёл я в коридор, где все мылись, и чуть не подскользнулся я на мокром полу. И облился я водой три раза, и пошёл я тут же вон, очищенный хоть немного. И обливался в ещё Саня, что врачом для всех был. И обсушился я быстро вытираясь полотенцем своим, и пошёл я вон. И вышел я распаренный к горам, что не становились мне родными. И обносил мою голову воздух горный. И побежал я бегом в столовую, к теплу. И забежав в столовую, сразу упал к углу, где день провёл я собака. А Саша пришёл позади меня, сразу налив себе чаю.

– Вы уже помылись что ли? – спросил Лама, одиноко сидящий за столом.

– Да, – ответил четывёртый ученик сев на полу, прислонившись к стене, спиной на север, как и я, как и Лама.

И видел я, что Лама грустить что-то. И не было рядом с ним девушки той, что сопровождала его весь день. А Лама, сидел грустный в пижаме и чай попивал.

И зашёл в столовую Палыч, задав тот же вопрос, что и Лама.

– Вы уже сходили в баню? – спрашивал Палыч.

– Да, – вновь ответил четвёртый ученик.

А Лама в этот момент тяжело поднялся, уходя по своим делам.

И накинул он куртку свою, на плечи круглые, надел кепку. И пошёл он к чайникам сразу, что стояли рядами на столе. И стал он злобно брякать крыжками заглядывая в каждый чайник, не находя того, что искал в предыдущем. И хлопнул он крыжкой последнего чайника, и ушёл вон. А Палыч налил себе чаю, и стал бродить по столовой, заглядывая в окно и думая – в чём же дело?

– Чёто Лама не в духе сегодня, – сказал Палыч.

– Ты, Палыч, – говорил четвёртый ученик, – поди узнай, в чём там дело.

– Да, надо бы сходить, – задумчиво отвечал Палыч, поглядывая в окно.

И допил он чай свой. И тоже вышел вон, заботясь и переживая о настроении Ламы. И минуты не прошло, как другие ученики из бани пришли. И завалились все на полу, отдыхать.

– Лама чёто не в духе, – говорил четвёртый ученик.

– Да, – переспрашивал третий, Олег которой.

– А чё случилось? – спрашивал второй, Миша.

– Не знаю, – отвечал Саша, четвёртый, – Палыч пошёл узнавать.

– Что случилось? – спрашивал первый ученик, тот, что Артём, зашедший в столовую последним.

– Лама что-то не в духе, – объяснял Олег, третий ученик.

– А, – растянул первый ученик, почёсывая мокрую голову.

– Что-то шея болит, – жаловался Олег.

– А у меня уж какой день руки болят, – говорил Миша.

– Да руки ладно, – отмахивался Олег, – руки и у меня давно болят, шея то другое дело.

И думал я всё это время, что Лама хмурится из-за визита моего нежданного. И увидел я, что в столовую нашу, где мы все собрались в один из дней нашей жизни, засветило солнце, что было уже у горизонта, засвечивая оранждевым светом в окна жилищ буддистов. И поднялся я, чтобы увидеть закат, что виден с монастыря. И ослепил меня яркое пятно, ржавым светом. И понял я тут же, что это красиво, но не то, не моё. И почувствовал я, как глаза мои устали. И вспомнил я, как долго длится день мой. И пришёл Палыч всё такой же задумчивый, каким и ушёл.

– Ну что там, Палыч? – спросил первый ученик, – , что случилось?

– Ничего, – ответил спокойно Палыч, – так житейское, проходящее.

И ушёл вновь Палыч куда-то, задумчивым и спокойным.

И не долго мы сидели в тишине. Потому что скоро открылась дверь скрипучая, и вошли в столовую люди, мне не знакомые. И поняли все, что пришли туристы те, кого, видимо, ждали. Первыми зашли две девушки, как бы похожие, и как бы нет – вроде сёстры, а вроде – нет. Следом зашёл парень крепкий, притащив на спине рюкзак тяжёлый. А позади их, был Палыч, сопровождая. И рад он был им почему-то, распологая их на свободном пространстве.

– Чай будете? – предложил Саша.

– Ну можно, – отвечали девушки.

А Палыч с гостем новым ушли куда-то куда-то потому что баня им была преложенна. И тот парень, что ещё одним гостем был, сразу же решил уйти в баню. Но прежде этого, выложил он весь провиант, что принёс он для монастыря. И выкладывал он всё из большой сумки своей, на радость ученикам, что были ещё молодые и голодные. И ушёл один из новых гостей с Палычем в баню, чтобы сразу с дороги освежиться. А девочки – сидели с чаем за столом, и на парней поглядывали.

А Алина лишь попросила меня отнести запасы провианта на складик.

– Костя, помоги мне, – сказала она

И взял я в руки макароны и гречку. И вышел я из столовой вслед за Алиной. И спустился я куда-то, пройдя открытую дверь. И увидел я запасы, что имеет монастырь буддистов. И понял я тут же, что готовы люди здесь, как минимум, осаде многомесячной. И понял я, что продуктов этих, мне одному бы хватило на десяток лет. И вышел я из склада монастырского, поражённый успешной жизнью на пути к Пустоте. И вернулся я растерянным в столовую. А там ребята знакомились, узнавая друг друга.

– Вы к нам надолго? – спросил Артём.

– А на сколько можно? – спросили девушки.

– Да на сколько хотите, – ответил он же.

– Ну мы хотели бы на несколько дней, – отвечала одна из девушек.

– Отлично, – говорил Саша, – а вы туристы, или попрактиковать пришли?

– Ну я пробывала несколько практик, – отвечала всё та же.

– Хорошо, – у нас тут комната, – говорил Олег, показывая на дверь, что была на противоположно углу от меня, – там у нас проходит практика.

– Вам как раз повезло, – говорил Саша, – завтра у нас праздник, приезжает ещё Лама – есть возможность пообщаться, посмотреть как всё устроенно.

– Отлично, – говорили девочки, обрадованные таким отношением.

И рады были они, что перед ними парни молодые. И поглядывали они на их головы лысые, улыбаясь. А я сидел и думал, надеясь, что они тоже обратно пойдут, и я с ними смогу вернуться.

– Вы откуда? – спросил я их.

– Из Каменск-Уральского, – отвечали они.

– А пришли сюда через Качканар или Лысьву? – спрашивал я.

А девушки эти, бестолковыми оказались, переглянувшись, пытались понять, о чём я их спрашиваю.

– Да, через Качканар, – говорила одна.

– Нет, через Лысьву же, – исправляла вторая первую.

– А ну да, через Лысьву вроде, мы не знаю, – говорила первая.

И расстроился я снова, потому что неприятное чувство неопределённости вернулось ко мне. И не решить мне проблему обратного пути, за счёт кого-то. И понял я, что раз сам взобрался на это место, то сам и должен уйти один.

– Я как второе высшее получила, – говорила та девушка, что посимпотичнее, – так бабушку вообще перестала понимать.

– У вас чё – два высших? – спросил Миша.

– Да, – ответила она, поправляя волосы.

– А у вас? – спрашивала она уже у парней.

– У меня одно высшее, – ответил Миша.

– у меня тоже два высших, – сказал Саша.

– Правда, – удивилась девушка, – а у вас какие?

– Первое – экономическое, второе – медицинское, – ответил Саша, – а у вас?

– Я юрист и дизайнер, – отвечала всё та же девушка.

– А у вас? – спросил Саша другую девушку.

– У меня только одно – в этом году закончила, – отвечала другая.

– А у тебя Олег, есть вышка? – спрашивал Миша Олега.

– Ну да, – отвечал Олег.

– Кто ты? – интересно было Мише.

– Эконолог, – отвечал Олег, – а ты?

– Инженер, – говорил Миша.

– Я когда высшее получал, так вообще про буддизм ничего не знал, – рассказывал что-то Артём.

И понял я, что собрались здесь люди с высшими образованиями, и образований было больше, чем людей. И сидели мы, ожидая ночи, чуть ли не на вершине горы монастырской столовой. И делали мы это, не от большого ума. И не помогло нам образование, сколько бы из не было.

– А вы с нами будете практиковать? – спросил Саня.

– Не знаем, можно, – отвечала всё та же, – я где-то слышала, что некоторые практиковать прыгая по несколько часов.

– Я так пробовал, – ответил Саша.

– И что, как? – заинтересовалась та, что была любопытной.

– Ну, поначалу выварачивало, – отвечал Саша, – а потом привыкаешь.

– Да? Я бы не смогла, – отвечала девушка.

– Ну не каждый сможет, – говорил Саша, – подготовка определённая нужна.

И зашли в столовую Палыч и тот парень, что с девушками пришёл.

– Девушки – собираемся в баню, – приказывал Палыч, – баня уже давно готова.

И собрались быстро девочки. И ушли они вслед за Палычем в баню. А я всё надеялся – может этот, что девушек привёл, может он понимает, где мы находимся?

– Вы со стороны Качканара пришли? – спросил я.

– Да, – ответил парень.

– Вы же обратно в Качканар пойдёте? – всё спрашивал я.

– Нет, мы в Лысьве машину оставили, – говорил парень, – а так. мы из Каменск-Уральского на машине приехали.

И исчезла моя последняя надежда добраться обратно спокойно.

– Наливайте чаю, – предлогал Артём.

– Спасибо, – сказал парень.

И стоял он посреди столовой, не зная – что делать? И не было Алины рядом, чтобы всё показать.

– Там кружки железные, – объяснял я, – а чай в чайниках, что на столе стоят.

– Спасибо, – говорил с облегчением гость.

И налил он чаю себе, сев спокойно за стол. И почувствовал я, что сильно спать хочу. И пришла откуда-то Алина в столовую, нервно прошлась вокруг – ища спокойствия.

– Ну чё – пойдёмте на практику? – спрашивал Олег.

– Да чёто не охото, – отвечал Миша разлёгшись на полу.

– Давно не ходили все вместе, – говорил Саша.

– Ну да, и я про это же, – объяснял Олег, – хотется вместе сходить.

– Ну как баня? – спросил Артём Палыча, что зашёл в столовую, только в полотенце на неприличном месте.

– Спасибо, истопили баню, – ворчал Палыч, хватая спички с печки.

И вышел Палыч вон хлопнув дверью, что скрипела всё сильней.

– Что случилось? – спрашивал, опять не успевший за всем, Олег.

– Да Палыч приходил за спичками, – объяснял Артём, – похоже баня потухла.

– А, – растянул Олег на всю столовую, – ну что – пойдём практиковать?

– Да как-то сегодня неохота, – оправдывался Артём.

– Алина, – спрашивал Миша, – пойдёшь с нами практиковать?

А Алина уже молча лежала на спальнике, и ни на что не реагировала. И ушёл Олег за спальников мне, потому что у меня не было своего, а так спать, на полу, холодно, хоть и жарко было. А ребята всё о чём-то болтали, жалуясь, что у каждого что-то болит. И устала их слушать Алина. И ушла одна в комнату для практик. И вернулась она спокойна, улегшись, тут же и уснув. И принёс мне Олег спальник, и себе. И расположился я в том углу, где провёл половину этого дня. А Олег – рядом. И понял я, что не правильно я их считал, и что Олег, скорее, четвёртый ученик, чем третий, потому что за ним уже спал – третий, Саня, а дальше Миша и Артём – второй и первый ученики соответсвенно. И лежали все, ждали, когда же закончится день, и можно будет спокойно уснуть. И гость, что пришёл последним – тоже улёгся, накрываемый последним светом дня. И парни уже как-то тише шептались, потому что силы их на сегодня заканчивались. И пришли девушке те, что были в бане. А скрип двери столовой, казался уже самым громким звуком на Земле. И проснулся я от этого звука. И Алина проснулась, и стала что-то шептать про себя, только не слышно было что.

– Алина что-то шепчет там, – говорил Миша.

– Хрестьянское прошлое даёт о себе знать, – ответил Артём.

И Миша с Артёмом хором засмеялись. И слышала это Алина. И довела её эта шутка. А ещё девушки, что из бани пришли – шуршались как мыши.

– Уважаемые гости, – заговорила Алина официально и громко, – у нас в десять часов отбой.

А я посмотрел на часы, что висели на привычном месте, и было уже около одиннадцати вечера. А девушки эти, и шумели как бы не специально – они лишь хотели расстелить спальники, что принесли с собой. И не виноваты они были, что мешали кому-то. И Алина не виновата была, что она бесконечно уставшая хотела спать. И ждала Алина того мгновения, чтобы уснуть, но никак не находила покоя в этом месте.

– Простите, – только и шептали девушки.

А Алина лишь психанула и ушла вон из вечно суетливой столовой, скрипнув дверью напоследок. И жалко мне было Алину. И не только мне – Олег ушёл вслед за ней – утешать её. И ребята уже перестали шептаться, потому что уснули. И девочки гости – тоже быстро улеглись. И услышал я неожиданно тишину. И пришла Алина, будто заманенная этой тишиной. И перетащила она свой спальник рядом со мной, к Олегу ближе. И пришёл Олег, улегшись рядом с ней, и шептались они о чём-то обнявшись, неожиданно замолчав. И услышал я последним, как кошка в дверь скребётся. И встал я, и пошёл, и открыл я ей дверь, впустив. И тут же захотелось мне пройтись до того места, где был сегодня несколько раз. И вышел я из столовой, создав громкий невозможный скрип. И вновь я оказался в тёмном коридоре. И подумал я – а вдруг сейчас там, по ту сторону двери, стоит Лама и ждёт моих вопросов глупых. И пошёл я по тёмному коридору, надеясь на это. Но не было никого. И тихо было, как везде всё ночью затихает. И шаги моих – были самые громкие, эхом отдавались вдаль. И видел я разное небо. И решил я, что сегодняший день завершён. И пошёл я обратно, пройдя тёмный коридор, и противно скрипнув дверью. И увидел я, что я уже сплю.

И услышал я, как встала Алина. И слышал я чирканье спичек об коробок. И холодно уже как-то было в столовой. И затопила Алина печку И ушка куда-то скрипнув дверью. И стали люди просыпаться, что спали крепким сном. И посмотрел я на часы, и было времени пять минут седьмого. И стали некоторые подниматься неохотно пробуждаясь.

– Мальчики, газ закончился, – сказала Алина, будя остальных, – поменяйте балон.

– Олег, поменяй газ, – командовал Артём ещё спрятавщийся в спальнике.

– А где у нас балоны с газом? – спрашивал Олег.

– Я откуда знаю, – отвечал Артём.

– Миха, не знаешь где у нас газ хранится? – спрашивал Олег.

– Нет, – отвечал Миха.

И скрипнула вновь дверь, и зашёл в столовую Палыч.

– Ну чё, Палыч, – спрашивал Саня, – как спина?

– Да всё так же, – отвечал Палыч.

– Не помогло значит, – сказал Саня.

– Не помогло, – говорил Палыч, – ещё спал скверно, холод собачий.

– Палыч, – спрашивал Олег, – а где у нас газовые балоны хранятся?

– Мне то откуда знать, – отвечал Палыч.

И бродил Палыч по столовой, лишь шептав своё привычное.

– Это всё из-за вас, – шептал Палыч, – нет мне покоя.

И ушёл Олег из столовой, вслед за Палычем – балоны с газом искать. И гости, что другие – тоже уже проснулись, лениво столовую оглядывая. И решил я тоже уйти вон, освежиться, и посмотреть – изменились ли горы. И вышел я на улицу, скрипнув дверью, как все. И пошёл я по той дороге, что ходили все. И прошёл я всё тот же тёмный коридор. И открыв дверь, был я солнцем ослеплён, что уже, так быстро, вернулась к нашей земле. И встретил я Палыча, что шёл мне навстречу. И попреведствовал я его, а он лишь недовольный обошёл меня, что-то бурча.

– Доброе утро, – пробурчал Палыч, идя куда-то туда.

И встал я у скал расколотых – оглядывая вид утренних гор. И понял я, почувствовал, что надо идти обратно, туда, откуда пришёл. И решил я, что уйду я от этого места, как только появится возможность. И пошёл я обратно в столовую, чтобы вещи свои собрать, да попращаться. И прошёл я бетонный коридор в который раз, и предпоследний. И зашёл я в столовую, зная, что там должны быть все, кроме Ламы, и девушки его сопровождающей. И зашёл я в столовую, а Палыч рассерженный встретил меня.

– Ты, Костя, – говорил Палыч, – почему спальник не убрал?

– А куда его нужно было убирать? – спросил я.

– А ты спросить не мог, – спрашивал Палыч.

А я ему ничего не ответил, жалел, бедного старика.

– А нам куда убирать свои спальники? – спрашивал парень, тот, что другой турист, а девочки испуганно прятали свои вещи.

– Уберите куда подальше, – ругался Палыч.

И тут же в столовую зашёл Олег, на руках газовый балон. А Палыч вышел вон, хлопнув дверью.

– Что случилось? – спросил заинтересованно Олег.

– Да ничего, – отвечал Миша, – что ему надо?

– Каждое утро одно и тоже, – говорил Артём, – что не знаешь что ли?

– Ну понятно, – сказал Олег.

– Ему надо ничего, – сказал я, – но ничего не приходит.

– Что? – не понял Миша.

– Я говорю – ему надо ничего, но ничего не приходит, – шутил я.

– Что? – не понимал Артём.

– Он говорит, – объяснял Миша, – что Палыч хочет ничего, но ничего не приходит.

– А ну да, – заулыбался Артём.

А Олег пошёл ставить балон с газом, в замену старому, для того, чтобы завтрак для всех, Алина быстрее приготовила. И поставил Олег газовый балон, что нашёл неизвестно где. И пошёл я с ним из столовой, спальник уносить, узнавая Олега. И понял я, что в голове своей мы близкие люди, только вот пути наши разные. И вернулись мы в столовую, и увидели мы, что стол уже почти накрыт. И поставил кто-то к тому столу, за которым все ели, тот стол, на который я успел сесть.

– Саня, ты не будешь что ли завтракать? – спросил Артём.

– Я хочу согодня попрактиковать вообще не есть, – отвечал Саня.

– Понятно, – сказал Миша.

– Никто не хочет со мной? – спросил Саня.

Но никто ничего не ответил.

А гости те, что другие, тоже за всем происходящим молча наблюдали, и становились такими же как и я. А Алина всё накрывала стол чашками с едой. И увидели все, что на завтрак каша перловая. И чувствовал я перед завтраком, тоже самое, что и вчера перед ужином. И мне совсем не хотелось есть. И пришёл Палыч, и все собрались мы у столов, кроме Ламы и его дамы. И пришло время завтракать – ровно в восемь часов утра. И расселись мы по местам, только я сел там, где гости, за другим столом, не как вчера. И понял я, что установилась за столом правильная иерархия. Что главным был Палыч, напротив него сидел первый ученик, а рядом с первым – второй, напротив второго – третий, а там уже дальше Алина, а напротив Олег. А я сидел напротив того парня, что девушек в монастырь привёл. Позади же нас – сидели те самые девушки.

– Значит так, гости дорогие, – сказал Палыч, – вначале мы читаем то, что сейчас прочитаем, вы не пугайтесь, можете за нами повторять, – говорил он новым гостям, обращаясь к ним через весь стол.

И начали все в столовой что-то читать вслух, что-то похожее на молитву. И услышал я это и справа, и слева, и напротив, в общем – вокруг. Только в этот раз читали они по русски, и понимал я их слова.

– Пустота есть ничто, – шептал Олег.

– В Пустоте нет запахов, – повторяла за ним Алина, – нет звуков.

– Пустота есть ничто, – говорил Олег.

И в первый раз мне, в этом монастыре, стало интересно. И захотелось мне подумать о Пустоте – может поэтому Палыч гневолся на меня? И закончили они читать молитву эту, убрав руки с коленей и положив их на стол.

– Теперь мы накладывает от в эту чашку от своей каши, – объяснял Палыч, – мы как бы символически делимся едой.

И пошла чашка по рукам, и каждый накладывал от себя. И тут я догадался почему нас Алина кормит кашей, потому что суп неудобно было бы переливать из чашки в чашку. И значило это то, что когда гости приходят, то в монастыре всегда кашу едят. И до меня дошла эта чашка. И я сделал тоже самое, что и другие. И передал я девушкам чашку эту. И взяли они её, и сделали тоже самое, что и я. А дальше, куда они дели эту чашки, я таки не знаю.

– А потом бы берём то, что себе надо, и передаём дальше, – объяснял Палыч.

И через минуту нам уже передали хлеб и салат. И кушали буддисты грядущий день обсуждая. И понял я, что так и не подготовились они к празднику наступившему, и виноват в этом, особенно, Олег. И ругался на меня Палыч, что не убрал я спальник вовремя, и что Олег, в этом, тоже виноват. И видел я, что аппетит у всех такой же, как и вчера. Только третий ученик, тот, что Саша, отказался кушать. А Алина просто сидела и не ела кашу, что сама приготовила. И только Олег и Миша жадно ели, и Артём пытался есть так же, но не елось ему. А гости, как-то тоже слабо ели – лишь парень тот, что девушек в монастырь привёл, ел хорошо. А девушки эти, только и ковыряли ложками в вязкой каше – заставляя себя есть пресную кашу. И себя заставлял. Потому что знал, что скоро пойду в обратную дорогу, и когда в следующий раз поем – неизвестно. А Саша лишь сидел позади, чаёк попивая, на стену оперевшись, спиной на север. И бросил первым невкусную кашу Артём. Сказав "спасибо", и налив себе ещё чаю.

И вернулся он на место своё – чего-то выжидая. А я всё пытался набить желудок кашей этой, чаем запивая, хоть что б как-то съедобно было. И не принимал еду мой организм, что давали мне в этом месте – пытаясь отторгать пищу приготовленную без старания. А Миша с Олегом уже съели всё и шли за добавкой, спрашивая "есть ли ещё?". А Алина лишь отвечала привычное и вялое, что "есть". И Палыч отнёс свою тарелку к другим, ничего не сказав. И я отнёс тудаже, недоев половины. И ушёл Палыч как-то незаметно, можно сказать – тихо, даже дверь за ним не скрипнула. И не видел я, в этом монастыре, больше Палыча. И ушёл, вслед за Палычем, Саня, на работы утренние. И закончили свой завтрак гости другие, позавтракав так, как ели. И Миша с Олегом тоже всё съели. И сидели они наполу, чай попивая. И как-то потянуло всех на улицу, в том числе меня. И все ушли, кроме Алины и Артёма. И вышел я на улицу, услышав лишь Артёма голос в столовой.

– Есть что-нибудь мясное? – спросил он.

И вышел я из столовой сам не понимая зачем. И подумал я – куда же я пойду – на свере, на запад, на юг, или на восток? И понимал я, что самый близкий путь на запад через восток. И вышел Артём из столовой каким-то довольным и успокоенным. И сказал он мне неожиданную вещь.

– Сейчас пойдём – монастырь я вам покажу, – говорил Артём.

А я лишь подумал, что мне уже и незачем всё тут смотреть, поскольку вон уходить собрался я.

– Девушки, никуда не уходите, – говорил Артём, – сейчас пойдём, я вам экскурсию по монастырю проведу.

А я такой стою и думаю – куда тут можно ещё уйти? И парень тот, что в монастырь девушек привёл – тоже подошёл. И заметил я, что парень этот, такой же не разговорчивый, как и я. И тут же понял я, что каждый в монастыре чем-то на меня схожий.

– Там у нас библиотека, – указывал куда-то Артём.

А я лишь подумал, что может в библиотеке монастырской Алмазную Сутру надо было искать, а не в столовой. И подумал я, что не хотелось бы мне возвращаться в это место. И пришли мы все в межгорное пространтсво. И был там монумент какой-то важный. И прошли мы три круга вокруг этого монумента зачем-то, и даже я ходил. А на другой стороне, на скале, что белыми стенами обросла, был дом Ламы. И рассказывал Артём, что к Ламе можно сходить поговорить и попить чаю. И подумал я, что я совсем не Пелевин. А если бы иначе, тогда бы я обязательно к Ламе сходил – похлебать чайку из маленькой чашки, и поговорил бы о Пустоте. И вышли мы из этого пространства, где горы и белые стены соединялись в воединое, в коридор тёмный. И пошли мы тужа, где все работали. И увидел я москвич двадцать один сорок, что был на крыше гаража. И увидел я постройки словно в китайской провинции. И блистали они красным цветом, как флаг коммунистической партии. А постройки эти были, со странными, изогнутыми крышами. И увидел я, как Саня молотком махал – камни разламывая. И оглядывал я их подсобное хозяйство, но не нашёл ту корову, про которую мне говорили. И рассказал Артём, что их уже всем снабжает жители деревенские, той деревни, через которую меня заставляли идти. И видел лишь я, что работа кипит, но то, что делают все, не понятно было никому. И слышали мы звуки пелорамы и стройки, да стройка эта велась в гаражах. И рассказывал нам Артём, как камни колят они, чтобы освободить пространство от гор, для человека. И рассказывал ещё, как москвич тот оказался на крыше гаража. И лично Лама дотащил до этой горы, для того, чтобыл был. Да и потому что должен же где-то быть памятник Советскому Союзу. И прибежали к нам собаки бездомные, хвостами виляя. И стали гости гладить их, кроме меня, естественно. И пошли мы чрез коридоры бесконечно тёмные, монастырские, к тому месту, где Будда словно в воздухе завис. И смотрели мы все на Будду, понимая, что красиво. И осмотрели все дракона недоделанного, что казался страшным и несуразным одновременно. И пошли мы на смотровую площадку, где я был с десяток раз. И схватили гости кувалду, желая камни поколоть. Все, кроме меня. И девочки первыми схватили её, крича и роняя кувалду на камни. И парень тот, который девушек шумных привёл, тоже свои силы об камни опробывал.

И закончилась на этом экскурсия по монастырю. И почувствовал я, как греет солнышко моё тело. И понял я, что обратный путь мой будет спокойным и лёгким. И разошлись все по разным делам, а я пошёл вещи собирать. И собрал я свой рюкзак, не чемодан, отправляясь в дальную дорогу. И как-то жаль мне было, чуть-чуть. И попрощался я с Алиной и Артёмом, что были в этот момент в столовой.

– Что, решил всё-таки идти через комбинат? – спросил Артём.

А Алина ничего не спросила, потому что она была занята уборкой на кухне – подмитала пол. И вышел я вон из столовой, напоследок скрипнув дверью. И встретился мне Миша в коридоре, что копошился у дверей.

– А где у вас здесь восточные ворота – спросил я, – через которые можно до комбината дойти?

– А я и не знаю даже, – ответил Миша, – надо подумать.

И повёл он меня туда, где москвич стял, и где Саня работа. И видел я здания восточные, потому что шёл я на восток. И увидел я ворота, на которых были иероглифы китайские. Но не было забора рядом с воротами. Ворота эти были лишь для тропинки, что уходила вниз по горе. И подал я руку Мише, за то, что путь мне указал. И попрощался я с ним, и вышел, через ворота эти, вон из монастыря буддистов. И спускался я с горы, радуясь тому, что оказался сам с собой. И чем быстрее я спускался, тем больше думал я, что мне вернуться надо. И встал я у водножия горы, думая – возвращаться ли мне? И развернулся я, и пошёл вновь в гору. И зашёл я в монастырь с востока, как надо было. А Саня всё колотил камни, махая кувалдой, без медведя.

И прошёл я всё те же коридоры монастырские, и взял я палки, что оставил. И встретил я вновь Мишу, что у столовой околачивался. И пошёл опять я вон, боясь, что опять могу вернуться. И прошёл я вновь мимо Сани, что всё камни колол. И вышел я вон, через ворота восточные. И шёл на я запад, через восток, скандинавской ходьбой, в Петергоф, чтобы на повергнутого льва шведского посмотреть, который немцами-фашистами был украден, что построил Пётр первый, что был влюблён в голландию. И спускался я быстро и весело, ощущая, как мне становилось легче дышать. И возвратился ко мне тут же аппетит. И захотелось мне покушать чего-нибудь, но шёл я дальше, на восток. И увидел я табличку, что на Лысьву указывала. И понял я, откуда пришли гости каменские. И шёл я дальше обрадованный тому, что не нужно мне поворачивать на север. И шёл я дальше. И увидел я указатель на верблюжью гору, и подумал я, что и в Челябинскую область у меня необходимости идти нету. И шёл я дальше – на восток, чрез камни грязые переступая. И видел я, что обратная дорога в раз легче для путника неопытного. И вышел я к пустырю небольшому. И увидел я карьеры огромные, в которых ползали маленькие белазы. И был я впечатлён этим видом больше, чем монастырём буддистов. И сел я на этой полянке отдохнуть и решить – в какую же мне сторону идти? И пил я чай, слушая шум производства. И боялся я лишь одного, что приедет неожиданно охрана, и заберёт меня не туда. И пил я чай, ощущая себя человеком. И понимал я, что нахожусь на границе эволюционного пути. И что был я в прошлом, где человек работает на благо Бога. И слышал я настоящее, где человек работает на благо коллектива, и о себе не забывает. И не знает никто, на чьё благо будет работать в будущем человек. Одно важно – он должен работать. Ибо рай – это безделье. И сидел я отдыхая, и заглядывая в карьеры. И видел я банку Кока-колы, что валялась у подножья берёзкой, что росла на склоне в карьер.

И выбор был у меня – пойти направо, или налево. И пошёл я налево – весёлым шагом. И чем дальше я от монастыря уходил, тем дорога больше становилась. И увидел я, что из-за поворота выехала буханка. И злобно ехала она в мою сторону по грунтовой дороги, оставляя длинный хвост пыли. И понял я, что это охрана, и сейчас что-то будет. И скрипнули тормоза буханки, иначе и быть не могло, и вылезли из машины два охранника, а третий остался за рулём. А эти двое ко мне подошли: один был молодой, с козлиной бородкой на подбородке, а другой был старый и толстый, с усами серыми на круглом лице.

– Здравствуйте, – сказал молодой, – вы находитесь на территории комбината.

– Я монастыря буддистов иду, – отвечал я.

– Это не важно, – кричал старый и толстый, – вы уже нарушили.

А я ничего ему не ответил – зачем?

– У нас там камеры на КПП, – говорил молодой, – вы лучше их обойдите, иначе мы найдём вас и составим протокол.

– Хорошо, спасибо, – ответил я.

– Камеры, вы знаете где находятся? – спрашивал молодой.

– Да, спасибо, – врал я.

И разошли мы в разные стороны. И сели охранники в буханку, и поехали куда-то дальше. И понял я, что если я кого-то ещё встречу, то одни неприятности ждут меня. И пошёл я быстрее, желая уйти скорее вон от этих гор. И казалось мне всё время, что буханка едет позади. И что захотят охранники всё-таки прибрать меня, и составить протокол административный. И ездила где-то рядом техника тяжёлая – бремча железом и колёсами. И пришёл я к воротам старым, что ограждали въезд куда-то. И стояла там машина обычная, а в машине сидел мужик хмурый. И спросил я у этого мужика, как пройти дальше. И указал он мне дорогу ту, по которой я шёл. И рассказал он мне, что не был ни разу в монастыре буддистов. И оказался этот мужик добрым и приветливым, не таким, каким выглядел, в общем, русский человек. И шёл я по той дороге, по которой шёл. И каждый раз оглядывался я, если слышал позади шум двигателя. И боялся я, как дурак на КПП выйти, охране на глаза, и камеры. И чем дальше я уходил, тем больше боялся я. И вот уже нырял я в лес, как только слышалась машина где-то рядом. И не известно было мне, охрана ли это, или кто другой, потому что прятался я основательно.

И долго это длилось, и дорога, по которой я шёл, постоянно сменялась. И думал я всё время, как бы охране не попасться. И шёл я, то по чисто грунтовой дороге, то по лесной тропе, то по протоптанной трактором полосе. И всё прятался я так, чтобы меня никто не заметил. И неожиданно быстро пришёл я к тому месту, где высадила меня Татьяна. И не помнил я, как давно это было, а это было лишь вчера. И сел я у камня небольшого, ожидая Татьяну. И зашёл я в интернет, и понял я, что ждут меня уже в Перми. И сидел я в лесу этом, а вокруг надувал запах странный, гнеющей плоти. И видел я обувь разбросанную рядом. И отбросил я все мысли пугающие. И ведь когда я шёл в монастырь, то ничего ведь не заметил, не почувствовал, а значит и должен не замечать сейчас. И подумал я про того лесника, что встретил, когда поднимался в монастырь. И мало ли что бывает. И как я рисковал – неизвестно мне было.

У увидел я машину, на которой Татьяна ездила. И побежал я к ней, неверя, что всё закончилось. А Татьяна лишь улыбалась мне, слушая мой рассказ про монастырь. И ехали мы подальше от гор этих, в Качканар. И не верил я, что дорога моя, вновь меня в Качканар привела. И всё рассказывал Татьяне об устройстве жизни монастыря буддистов, а сам всё время на горы поглядывал, от которых мы уехали. И проезжали мы мимо деревянных бараков, что строились как временные, но стали постоянными.

И приехали мы к той панельки, где жили Татьяна и Николай. И показался мне подъезд тот, где была их квартира, каким-то родным, на мгновение. И хотелось мне прогуляться по Качканару, посмотреть на циливизацию, потому что соскучился я по ней. И поднялись мы на четвёртый этаж. И сбросил я одежду и вещи свои, облегчённо выдохнув. И зашёл в комнату, где вырос тот, кто был моего поколения был. И позвала меня Татьяна, практически сразу, на обед скорый. А на обед была всё та же курица с картошкой. И ел я эту курицу с картошкой, вроде бы неплохо. И всё рассказывал я ей, как в монастыре жил. И всему удивлялась Татьяна. И смешно ей было почему-то, на правду мою. И пообедали мы быстро. И торопилась Татьяна на работу.

И пошёл я гулять по Качканару, а она уехала на работу. И шёл я по улицам городка этого, удивляясь – какой же он странный. И вышел я на пляж, хоть и холодно было так, что я в курточке гулял, и всё-равно пошёл на пляж. И сел я на скамейке, свободно выдохнув. И видел я, чрез водоем местный, ту самую гору на которую я вчера поднимался, и подножья которой, я сегодня бродил. И свободным я был человеком, потому что ни от кого я не зависел. И гулял я по Качканару, всё наблюдая за жизнью здешней. И пришёл я вновь случайно, к дому Татьяны и Николая, нагулявшимся и вымотанным. И сел я на скамейку, что была рядом с подъездом, а напротив сидела бабушка, и сбросил я курточку на скамейку эту, от которой жарко было мне. И заговорила со мной бабушка о погоде. И согласился я с собой, что люди в этом городе добрые.

– Жарко, – говорила она, – только ветер холодный.

И соглашался я, что ветер холодный. И думал я, что ветер такой постоянно в таких местах. И пришёл неожиданно Николай, в рабочей форме, и с посылкой под плечом. И поздоровался он с бабушкой, что сидела на скамейке. И рад он был видеть меня целым. И оказался я вновь дома у Николая и Татьяны. И чувствовал я, что накосячил я где-то. И неприятное ощущение меня сопровождало. И спрятался в своей комнате, ожидая завтрашнего дня. И скипятил Николай чайник, потому что не было у них горячей воды летом, отключили. И пошёл я мыться. И ошпарил я ногу серьёзно, что Николай за меня испугался. И перепугались мы оба от этой ситуации, боясь чего-то ужасного. И скрыл я от Николая, что получил ожёг сильнейший. И предложил он тут же мне вина бахнуть. И согласился я, потому что выбора не было. И пили мы вино красное, стресс снимая. И рассказывал я Николаю о путешествии в монастырь, а сам думал – надо было ноги класть в тазик с холодной водой, а не с горячей.

И пили мы весело с Николаем, празднуя текущий день. И пришла Татьяна с работы, настороженно на наши бокалы с вином поглядывая. И разошлись мы все по своим комнатам. И знал я, что предстоит ужин, как когда-то. И чувствовал я, как нога горела моя. И думал я – как же дальше поеду в Пермь с больной ногой? И слышал я тут же призыв Татьяны ужинать идти. И выходил я из комнаты своей, и видел я привычный стол, в комнате общей. И кушали мы курицу с картошкой, салатами заедая, да пиццей русской, что приготовила Татьяна. И рассказывал я им, как шёл в монастырь, как там жил, и что видел, да и как обратно шёл. И смеялись Николай и Татьяна на мои рассказ, иногда пугаясь подробностей.

– Напугали парня, – смесь говорил Николай, про охрану комбината.

И грустно, и весело было. И разошлись мы спать по времени монастырскому. И попрощался я с Николаем, потому что уезжал я завтра навсегда. И понял, что Николай хороший и добрый человек, трудяга.

Пермь

И проснулся я рано утром. И услышал я вновь шорохи в коридоре. И то, как Николай ушёл на работу. А комнату таки привычно освещало солнце. И понимал я в тот момент, что день мой длинный будет. И услышал я привычное от Татьяны, что ходила в коридоре.

– Константин, идёмте завстракать, – говорила она.

И подумал я, что со мной это уже когда-то было, только сегодня нога побаливала. И вышел я завтракать, сил на дорогу набираться. А Татьяна привычно телевизор слушала, утренние передачи. И завтракали мы, договаривались, как я поеду в Пермь. И договорились мы, что отвезёт меня Татьяна в Тёмплую гору, а там я сяду на электричку до Перми. И пошёл я вещи свои собирать, чтобы ничего не оставить. И договорились мы, что мы ровно в девять часов отправимся, в тоже самое время, что я из монастыря вышел. И собрав я вещи, сидел и ждал девяти часов утра. И не знал я совсем, что подсунет мне сегодня день грядущий. И ровно в девять часов утра, я вновь услышал призыв Татьяны.

– Константин, отправляемся, – говорила она.

И вышел я из комнаты, что служила мне домом на пару дней. И вышел я из квартиры, где жили Татьяна и Николай. И вышли мы из подъезда, похожего на сотни других подъездов десятков панельных домов. И посмотрел я жизнь чуток в этом городе, и отправился я дальше. И сели мы с Татьяной, в её машину французкую. И поехали мы вон из Качканара, на запад, в Тёплую гору. И увидел я, как пространство вокруг меняется. Как лесной, бесконечный хребет, затянул всё вокруг дороги. И встречались только, иногда, деревеньки с домиками деревянными. А мы ехали дальше. И рассказывала мне Татьяна, как гость заграничный, француз, был у них в гостях. И везла она его, тоже, в Тёплую гору. И рассказывала она, что выскачил перед ними медведь бурый. И не поверили они глазам своим, как и гость их, не поверил тому, что они тоже впервые в жизни увидели медведя. Так мы и ехали с ней, прошлое вспоминая. А Алина говорила мне, что нет смысла прошлое вспоминать. И приехали мы Татьяной, в деревню Тёплая гора. А Тёплой, она оказалась потому, потому что на гору эту, если всберёшся, то станет тепло тебе. И видел я, в этой деревне, только деревянные избы. И страшно мне стало, потому что будто я в прошлое заглянул, поскольку даже крыши этих домов были деревянными.

И у каждого дома, была сваленна куча дров и бруса. И понял я, что не нужен этим людям газ, да и иные блага человека, ведь дом свой они могут отапливать из дров, и леса кругом полно и бесплатно. И даже в этой дикой, одноэтажной деревушке, торчали трёхэтажные панельки, что белыми казались, на фоне чёрных домиков. И рассказывала мне Татьяна, что немке тоже эта деревня понравилась. И просила она их, та немка, остановиться, чтобы сфотогрофировать столь чудное место. И видел я бабушку сидевшую на лавочке у дома, как и должно быть. А дома эти, хоть и были из дерева, что почернело на солнце, но у каждого домика были ставни красивые, особые, не такие, как у соседей, но так, как должно быть у русского человека. И видел я ещё, ветхую школу, у которой было футбольное поле новое.

И рассказала мне Татьяна, о губернатора земли этой, что любит футбол больше, чем люд простой. И доехали мы с Татьяной до железной дороги, остановившись возле путей. И пошли мы с Татьяной вокзал в этой деревушке искать. И через рельсы перешагивая, пришли мы к домику небольшому, на котором была табличка "Тёплая гора". И зашли мы в этот домик, чтобы купить мне билет. А вокзал этот диковенным казался. И был пол деревянный, и стены старой краской окрашенны. И печь у стены была, вроде даже голандка, чтобы дровами отапливать, когда холодно бывает. И не было на этом вокзале никого, кроме мужчины слепого, и его сопровождающей женщины. И ходили мы с Татьяной по полу деревянному, что цветом неприличным был окрашен, и что скрипел от шагов наших. И решили мы, что правда на бумажке, что была закрепленна у закрытого окошка – где касса была. И попрощались мы с Татьяной. И я благодарил её, и за все приченённые неудобства извенялся. И она, тоже, зачем-то извенялась. И уехала Татьяна к себе, в Качканар. И остался я один на пероне, ожидая электричку до Перми. И пошёл народ из неоткуда, и все ждали электричку, которую я ждал. И решил я спросить у мужика, что спрятал руки в брюки, к какому же пути электричка до Перми приедет? И сказал он мне, что не знает ответ на этот вопрос. Но так и не понял он, похоже, вопроса моего. И почему-то, так и остался стоять у вокзала деревни этой, когда уж люди другие собрались на платформе, что делит пути на дороге этой.

И услышал я, что объявляют электричку до Перми. И будто она уже едет, но не понятно всё-равно было, что объявили нам. И понял я случайно, что мужик тот лысый не случайно, и посиживал он где-то и когда-то, а может даже, он до Владимира поехал. И только когда увидел я, что высунулась морда локомотива из-за вагонов грузовых, тогда то я и понял, что пришёл я правильно. И сел я спокойно в электричку до Перми, не веря тому, что происходит. И видел я со стороны, хмурое небо над деревенькой этой, а дальше – бесконечный лес. И тут же скрылся от меня этот вид, сменянный на зелёную листву тополей, что заполонили пространство близ железных дорог. И сидел я и ждал, когда же электричка в Пермь приедет.

И какая-та особенная была электричка. И кресла мягкие, и контролёры приветливые. Так я и ехал до Перми, любуясь горами, что лесом заросли. И видел я у гор таких, у подножии, небольшие домики деревень случайных. И ехал я долго, до вроде как быстро я приехал до городка, где должен был пересесть я на другую электричку. И непонятно мне было, на вокзале городка этого, куда идти. А город этот, где пересаживался я, казался странным и для своих. И видел я, что над городом надвисает гора круглая. И так близко она была, словно частью города. И спросил я у женщин, что были весьма полноваты – куда же мне идти? И ответили они мне, что нужная мне электричка, рядом стоит с той, на которой я приехал. И что мне нужно лишь идти туда, куда не знаешь. И говорили они мне это, и какой-то странный горов присутствовал в их языке. И искал я электричку нужную, боясь перейти там, где нельзя. И боялся я сделать не верный шаг, чтобы меня дорожная полиция не задержала, и не оставила в этих местах навсегда. И нашёл я нужную электричку. И заполз я в вагон, боясь, что ошибся я. И объявили, наконец, что электричка эта едет до Перми, и выдохнул я с облегчением. Думал, мол ждите меня, солёные уши, я еду. А в электричке этой, народу больше было, чем в придедущей. И разговаривал народ о своём, гудел. И подростки рядом, учёбу обсуждали, и женщины одежду, мужчины работу. И дёрнулась электричка.

И поехал я дальше, и видел я промышленные виды. И думал я – куда же забрался, Константин, и не устал ли ты? И ехала электричка эта, куда-то на запад. И знал я, что через несколько часов я увижу Каму и Пермь. И ехал я, всё в окно наблюдая. И видел я, что вроде всё чужое, и другое, но в тоже время своё. И как бы в диковину видеть мне было, дома на склоне гор. И в тоже время, дома были такие же, как и везде. И ехали мы так долго, и уже казалось мне, что едем мы все на юг. И проехали мы по мосту, промелькали перед окнами балки массивные. И видел я воды глубокие, а рядом с водами дома такие же. И проехали мы ещё раз по мосту железнодорожному. И видел я горизонт, что водой заполнен был, и только тогда-то я и понял, что электричка, на которой я еду, уже не раз проехала над Камой. А бабушки, что сели напротив меня, на одной из остановок, политику обсуждали.

– Мы ничего не решаем, – говорили они хором, – мы никто.

И ехали мы через Каму в которой раз. Я только и делал, что любовался домиками, что тянулись по берегам этой реки. И понимал я, что скоро приеду в Пермь, поскольку ехал я уже несколько часов. И как бы знал я, что подъезжает наша электричка к станции Пермь-один. И понимал я, что Перми, видимо, одной станции недостаточно. И проехала наша электричка станцию Пермь-один, и поехали мы дальше. И видел я старый город, что скрывался в зарослях тополей. И видел я Каму, что меня сопровождала. И приехали мы к станции Пермь-вторая, конечная. И вышел я из душной электрички, с остальными людьми. И стал я ждать, когда же подойдёт человек к вокзалу, который встретить меня согласился. И почувствовал я город большой, с толпами людскими, и несущимся, куда-то, транспортом. И столя я напротив вокзала, закипая, потому что жарко было, как никогда в этой дороге. И долго я ждал, примерно столко же, сколько и ехал, а может и меньше. И выскочила из толпы людской женщина суетливая, быстрыми шагами ко мне прибегая.

– Я сегодня плохо спала, – сказала она, – поэтому, поедем сразу ко мне, город не получится посмотреть.

– Ты в самой Перми живёшь? – спросил я.

– Да, – отвечала она, – пошли, я тебе небольшой скверик покажу, и поедем.

– Хорошо, – согласился я.

– Я сегодня плохо спала, – всё рассказывала она, – ещё замоталась по делам своим.

И пошли мы с ней в скверике гулять, а я всё прел в одежде, потому что жарко было, ведь я приехал из тех мест, где в худи холодно было, а в курточке в самый раз, и это летом.

– А как мы кушать будем? – сразу спросил я.

– Ну смотри, – говорила она, – я – вегетарианка, животную пищу не ем.

Понятно, думал я, иначе быть не могло.

– У меня дома есть гречка, фасоль, – рассказывала она, – могу салат из овощей приготовить.

– Хорошо, можно и гречку, – соглашался я.

– Ну всё тогда, поехали ко мне, – предложила она.

– Поезали, – согласился я.

И встали мы на остановке. И стали ждать автобус.

– Сейчас, скоро наш автобус подойдёт, – успокаивала она меня.

– А до тебя сколько примерно ехать? – спросил я.

– Ну где-то час мы будем ехать, – ответила она, есть ещё скоростные автобусы, но там билет дороже.

Понятно, подумал я, час от часу не легче. И приехал наш автобус, и завалились мы в него, заняв сразу места получше.

И стал я рассказывать ей о себе, а она всё удивлялась, и как-то странно смеялась, прикрывая рукой, большие, белые зубы. И так громко смеялась она, что мне неловно было пред девушкой, что сидела напротив. И девушка эта, симпотичнее мне была, нежели та, с которой я ехал. И даже пожалел я на минуту, что не с той, другой, девушкой еду в автобусе. А автобус всё набивался людми. И это было логично, потому что шесть часов вечера уже было. И очень долго мы ехали. И вроде видел я за окно автобуса поля и автострады, но всё-равно это была Пермь. А подруга моя, та, что сидела слева, всё хохота на весь автобус, рот прикрывая. А когда я рассказывал ей что-то серьёзное, то она лишь задумчиво разглядвала свои ногти красные, и ничего не говорила. И приехали мы куда-то, и подруга эта сказала, что нам пора выходить.

И вышли мы из автобуса, и оказался я где-то, непонятно где. И панельки всё те же, что и везде, тянулись по улице куда-то в даль. И на той стороне, где мы высадились – были дома, а на другой стороне – был парк, похожий, скорее на дикий парк. И повела меня женщина с белыми волосами куда-то, а шёл за ней. И пошли мы в магазин, что б купить продуктов вегетарианских, названия которых, я услышал впервые. И зашли мы в магазин, и стала она мне рассказывать, что любит, а что особенно любит покушать. И шёл я за ней по магазину, вынужденно это всё выслушивая. И купила она одну булку хлеба, потому что не было дома у неё хлеба. И как-то делала она всё неловко, растерянно. И как бы пространство вокруг способствовало ей в этом, потому что, что она делала, то страшным образом заражалось суетливостью. И вот она стояла у кассы магазина, спрашивая, донимая продавца на счёт ценников, так обвалина она железку, что была на кассе откуда-то. И думал я всё это время – почему я должен видеть это? И ушли мы с ней вон из магазина, скорее, домой к ней. А она мне что-то бормотала, я уж и не помню что. И привела она меня, через дворы необустроенные, к многоэтажке, где жила она. И дом этот был белым, как зуб президента перестройки. И оказалось это здание не многоквартирным домом, а общедитием, что приватизацию пережило. И поднялись мы к двери, поднимаясь через пять ступенек. И зашли мы в подъезд, что вахтёрша охраняла. И сказала ей Настя "Здравствуйте". И не стали мы никуда подниматься, потому что жила она на первом этаже. И крутила она ключом, а я лишь принюхивался, ощущая средство от паразитов.

И открыла Наташа дверь, и зашла первой, попутно обувь снимая. И зашёл я вслед за ней в квартиру, что стала мне домом на пару дней. И снял я обувь, пройдя в комнату. И понял я тут же, что в квартире одна комната, и та, с кухней совмещена. И сел я тут же на кровать единственную, что красным покрывалом была застеленная. И стал я догадываться, что меня ждёт в ближайшее время, и согласен ли на это буду я? А Наташа стала у плиты крутиться, кушать готовя. И видел я кругом картины, где мужчина и женщина в паре изображенны. И видел я бокалы раставленные зачем-то. И как же мне спать почему-то хотелось. И зашёл я в интернет, и увидел я, что ждёт меня в гости другая девушка. Да что же здесь за место такое, подумал я. И писала она мне – мол приезжай в гости, буду рада. И интересно мне стало, что за девушка там, другая. А Наташа всё готовила гречку, успевши в домашную одежду переодеться. А я лежал, развалившись на большой кровати, поглядывая на часы, что висели над дверным проёмом. И тут же вспоминал я, что двенадцать часов уже прошло с того момента, как я проснулся. И спросил я девушки той, что ещё звала меня в гости, где она в Перми живёт. И звали, девушку эту, красивым и странным именем Заля. И видел я её фотографии, где женщина рыжая, выжигала смехом своим всё вокруг. И ответила она мне, что у неё в гостях вьетнамцы, и что русский учат они, и тут же спросила она меня – знаю ли я вьетнамский. И рассказала мне Заля, что дочка у неё есть, и не против ли я этого, и что ей только десять месяцев с рождения, и как я, вообще, к детскому плачу отношусь. И объяснил я ей, что, в принципе, я не против, и хорошо ко всему отношусь. И рассказала она мне ещё, что детьми её дом полон. И что все дети её сёстр, а их четыре, и ещё брат, ссылают всех дитей к ней, и что она шестой, самый младший ребёнок в семье. И сказал я ей, что мне всё-равно, и что я лишь художник, что приехал их жизнь посмотреть. И говорила она мне, что жизнерадостный человек она, что всё время ржёт. И спросил я всё-таки у неё, где же она живёт. И ответила она мне, что не в самой Перми живёт, а в деревушке, под названием "Барда", что в ста шестидесяти километрах от Перми. И представил я Залю, красивую рыжую бабу, что водится с толпой ребятишек, и десятимесячной дочкой, и что в доме её, учат русский язык вьетнамцы, в деревне, под названием "Барда", что в ста шестидесяти километрах от Перми. И как бы странно это было для меня, необычно.

А Наташа всё гречку готовила, и спрашивала меня – что я хочу в Перми посмотреть. И клала она разрезанные овощи в салат, и помещивала варящуюся гречку на плите. И не понимал я, потому что дни мои, как недели проходили, что опять меня гречкой кормят. И предлогала она мне, меж тем – изюм, финики, курагу.

– Скушай бразильский орех, – говорила она мне, – но его можно только один раз в сутки кушать.

– Нет, не хочу, – отказывался я.

– Попробуй, – уговаривала она меня, – набивая свой рот сухофруктами.

И мне опять, как бы хотелось есть, но не голоден был я. А Наташа всё чего-то жевала, и в смартфон заглядывала, тыкая бесконца. И засыпал уже я на большой кровати, хоть и был в чужом доме. И приготовила Наташа гречку, положив мне и себе. И поставила она тарелки с гречкой и чашку с салатом на стол, где десяток бокалов стояли. И позвала она меня кушать, как мужа новоявленного. И сели мы за круглый стол, рот пищей набить. А Наташа всё кушала, заглядывая в смартфон. И забыла она про хлеб, что купила зачем-то. И соскочила она с места, и побежала к холодильнику, где хлеб хранился. И нарезала она большие куски хлеба этого, чтобы насытиться сильнее. И села она на место своё, подав мне кусок белого хлеба. И общалась она по смартфону с кем-то, не вынимая ложку из руки. А я ел гречку, что не сильно от монастырской отличалась, только с какими-то специями привкус у неё был. И ел я салат, побольше накладывая в гречку, чтобы хоть как-то вкучнее сделать. И смотрел я на картину, что у стены была, где женщина с мужчиной шли по бульвару прятаясь, под зонтиком, от дождя. И запихивал я в рот ложку с гречкой, нехотя кашу пережёвывая. И даже хлеб, что не любил я до этого, казался мне очень вкусным. И рассказывала мне Наташа о друзьях, с которыми я встречусь позднее. И доел я гречку с трудом. И сказал я "спасибо" из-за стола поднимаясь. И предложила мне снова, Наталья, изюм и курагу. И отказывался я, потому что действительно не хотел. И ушёл я на кровать, завалившись лежать, как ленивый муж. А Наташа всё ела, тыкая в смартфон. И предложила она мне ещё, выпить чаю или кофе. И отказывался я, потому что устал и ничего не хотел. И спросил я у неё – где я буду спать? И объяснила она мне, что я буду спать на её большой кровати, а она на матрасе на полу. И согласился я на такие условия, потому что она так захотела, и не приняла иные варианты. И посмотрел я на часы, и было уже около десяти часов вечера. И лёг я спать во столько же, во сколько в монастыре буддистов спать ложаться. А Наташа всё ела, и говорила мне, что у неё дела, и что хочет она ещё посидеть в интернете. И уснул я тут же крепким сном, при свете, и не прощаясь с Наташей. И спал я как-то плохо, не хорошо. И проснулся я рано утром, ещё и восьми часов не было. А хозяйка ещё спала, расстелившись на полу на матрасе, как и сказала, техникой окружённая. И стал я ждать, когда же она проснётся. И даже кушать я себе приготовить не мог, потому что мало места в комнате было. Так я и лежал, к кровати прикованный, не зная – что делать? А Наташа всё спала. И знал я, что рядом женщина молодая и одинокая, но не вызывала она во мне желания мужского, почему-то. Я лишь видел, что человек спит. И я знал, что нельзя будить спящего человека. Так я суетился мыслями, но не телом. А Наталья продолжала спать, хоть и был незнакомый человек в её доме. И был я волен делать всё что угодно, но ничего я не делал. И наблюдал только я, как стрелки часов передвигаются по циферблату. И понимал я, что чем ближе к двеннадцати, тем больше вероятность, что Наталья проснётся. И действительно, как только малая стрелка подтянулась к цифре двеннадцать, так и Наталья стала просыпаться.

– Можно я ещё посплю? – спрашивала она меня, переваливаясь на другой бок.

А я ничего не ответил, потому что скромным гостем я был. А Наташа дальше продолжала спать, оставив меня одного в тишине, под сопение. И только ровно в двеннадцать дня – она, наконец, проснулась. И схватила она тут же смартфон, спросив меня, как я спал. И ждал я всё – когда же Наталья меня освободи, поскольку хотелось мне Пермь посмотреть. И лежала всё Наталья в смартфоне капаясь, а я всё надеялся на скорый завтрак. И стала Наталья, неготовая к новому дню, ну хоть выспавшаяся. И решили мы с не позавтракать гречкой вчерашней, и салатом. И всё было тоже самое, что и вчера вечером, только сегодня утром. И сели мы завтракать, доедая вчерашнее. А Наталья мне всё бразильский орех прелогала. А я всё отказывался, потому что не хотел. И поел я с таким же желанием, как и в предыдущие разы. И насытился я так, что голодным ушёл из-за стола. А Наталья всё ела, вторую порцию себе наложив, приговаривая и ругаясь на себя.

– Как можно столько жрать? – спрашивала она.

А я и не знал – что ответить? Потому что Наталья съела в два раза больше, чем я. И я действительно не знал – как можно столько жрать? И вскипятила она чайник, и согласился я выпить чаю. И прелогала она мне кофе, чай, какао. И достала она откуда-то шоколад, который я согласился есть. И пили мы чай с Натальей, день обговаривая. И хотелось мне поскорее Перьм увидеть, но не хотела меня Наталья отпускать. И всё-таки отпросился я, шоколадкой запивая чай. И ушёл я от Натальи ровно на час – пошёл я на Каму посмотреть. И прошёл я мимо вахтёра, что была телевизором загепнотизированна. И вышел я из общежития, разглядывать жизнь местную. И решил я пойти к Каме, что символом Перми всегда была. И шёл я через дороги к лесу, где тропинка была до Камы. И видел я людей открытых, и территорию необустроенную. И вышел я случайно к Каме, чей берег был застроен постройками странными. И видел я, как плиты бетонные в этот берег упирались. И всё-равно люди находили место, где отдохнуть. И нашёл я дикие пляжи, где среди грязного песка волялись стёкла разбитых бутылок, да и пластик. И всё-равно лежали на этом песке женщины возвраста достаточного, А где-то рядом, у воды, их мужья, возились с детьми маленькими. И сел я на горячий песок, на Каму полюбоваться, что полюбилась мне сразу. И увидел я тут же, как небольшие суда по речке переберались. И так необычно это было для меня, земного человека. А если Земля плоская, то куда впадают реки?

И загорал я на солнышке ярком, и не нужен мне был юг. Ведь всем известно, что климат Земной меняется, и что на севере будет, как на юге, а на юге, как на севере. И станет восток западом, а запад востоком, да и полюса поменяются местами. И стало мне жарко, потому что не привык я к такому солнышку. И захотелось мне скрыться в тенях, потому что время уже было два часа дня, а по Москве – так вообще полдень, и солнце казалось самым жарким, и уже невыносимым. И пошёл я вон с пляжа. А люди ничего, всё так же купались, райский период вспоминая. И скрылся я в парке, что диким лесом казался. И понимал я, что Пермь безобразна к человеку чужому, но зато естественна сама по себе. И дошёл я, через дороги и леса, к дому Натальи. И думал я уже, что не хочу более гулять, потому что солнышко всё душит. И зашёл я к Наталье домой, открыв дверь ключами, которые она дала мне зачем-то. А Наталья лежала на кровати, ножками дрыгая, копаясь в ноутбуке.

– Сейчас, ещё пару минут, – говорила она, – можешь, пока что, чаю заварить.

– Хорошо, – согласился я.

И залил я чайник водой из под крана, но после фильтра, и включил я его, и загудел чайник так, как все чайники электрические. И решил я съесть тот, бразильский орех, потому что захотел.

– Где бразильский орех, который ты мне предлогала? – спросил я.

И соскочила радостная Наталья, подбегая к столу, к тарелке с сухофруктами.

– Вот этот, – подала она мне странной формы орех, а сама уже набила рот изюмом и арахисом.

И кушал я орех бразильский, пытаясь понять – что я ем? И ничего особенно я в этом орехе не почувствовал – обычный орех, кедровый получше будет. И заварил я себе какао, потому что тоже захотел. И Наталья себе попросила, продолжая копаться в компьютере. И сидел я с чашкой какао перед носом, не зная чем заняться, и куда деться. И ждал я Наталью. И ждал я, когда же солнце жар ослабит улягшись к горизонту. И прогнал я Наталью с кровати собираться побыстрее, а сам улёгся на её место. И думал я всё – бразильский орех – это, конечно, хорошо, но поесть бы мне нормального мяса. А Наталья всё собиралась, вещи свои перебирая. И вот уже я лежал на кровати, в старом ноутбуке тыкая, а ноутбук оказался не Натальи, а чужим, взятым на время. И ждал я всё Наталью, желая Пермь посмотреть, поскольку уж скоро сутки пройдёт, как я в Перми, а я так и город ещё не посмотрел. А Наталья начала мне рассказывать, что за нами приедет её друг Максим, и что отвезёт он нас в город.

И как-то не нравилась мне затея эта. И стал я думать, о том, о плохом. А не договорилась ли Наталья, пока я гулял, со своим другом, меня очистить финансово, или ещё хуже? А Наталья была словно на кураже от приключений и внимания. И надела она майку белую, как её волосы, и юбку тёмные, как её мысли. И говорила она всё по телефону, с другом тем договаривалась. И будут мучать меня люди, красиво одетые. И предложила мне Наталья на следующий день поехать в деревню, что в Пермском крае. И спросил я у неё – не имеет ли название "Барда" деревня эта? А Наталья ещё и краситься успевала, чтобы самой красивой в Перми быть.

– Я, так то, – говорила Наталья, – Коми-Пермячка, а родители считают себя русскими.

– А они у тебя откуда? – спрашивал я.

– Ну бабушка Коми-Пермячка, с Пермского края, – рассказывала она, – неврологом всю жизнь проработала.

– А родители? – интересно было мне.

– Ну папа – тоже врачом работает, одна я тупая, – говорила она истерично смеясь.

– А мама? – интересно было мне.

– А с мамой мы не общались долго, – рассказывала она, – мы с братом были наследники квартиры, брата она любит, а меня она хотела вообще выбросить на улицу.

– А чё она так? – тревожно стало мне.

– Ну вот так сложилос, – объясняла она, – не любит она меня, потом суд ещё был, делил квартиру.

– И что в итоге? – интересно было мне.

– Ну сейчас мы нормально общаемся, – с лёгкой нервозностью говорила Наташа, – я в общежитии живу.

– Ну что, как я? – спрашивала она.

И видел я пред собой ярко накрашенную женщину, чья вульгарность пробивалась через нанесённый макияж.

– Хорошо, – ответил я.

– Ну скажи нормально, – требовала она.

– Очень красиво, – исправлялся я.

И удовлетворённая этим ответом, Наташа тыкала в сматфоне пальцами, общаясь с кем-то. И позвонила она тому другу, сообщив, что мы уже готовы. И подъехал, как-то подозрительно быстро, друг её. И начала она переливать какао, что я приготовил, в стаканчик специальный, как кофе на вынос. И лилось какао мимо стакана пол заливая. И материлась Наташа, но ничего поделать с собою не могла. И пошли мы скорей на улицу, потому что Максим уже ждал нас. И вышли мы из квартиры. И прошли мы мимо вахтёра, что посмотрела на нас пристально. И вышли мы из общежития, и увидели мы у общежития этого же, машину отечественную. И побежала Наталья обниматься с тем, кто сидел за рулём этой машины. И улыбался тот, довольной улыбкой, даже счастливой. И познакомила меня Наталья с Максимом, что всё время улыбался. И сели мы в машину – мужчины впереди, женщины позади. И начал Максим всё шутить как-то плохо, но пытался шутить.

– Ты откуда? – спрашивал он меня.

– Из Зауралья, – отвечал я.

– А я из Уфы, – говорил Максим.

– Максим так то мариец, – встревала Наталья, – а сам из Уфы.

– А ты вообще блондинка, – шутил Максим, улыбаясь голубыми глазами.

– Я Коми-Пермячка вообще-то, – отвечала Наталья.

А Максим гнал во всю по трассе, а ветер так и заганялся в машину, через окна, чтобы не было душно. А Наташа там, позади, что-то всё возмущалась, и к нам, к передним сидениям, всё лезла.

– Блиин, я футболку замарала, – жаловалась она.

А мы всё мчались в Пермь, хоть и были в Перми. И сидела, и выглядывала Наталья, что происходит впереди. И увидела она то, что для людей взрослых предназначалось. И не обращал я на это внимания на презервативы и сигареты, что лежали на бардочке. И как-то по подростковому всё это было. Ну зачем выкладывать это наружу, чтобы все видели, что ты можешь в соитие? – думал я. И доволен был Максим, что увидела Наталья то, что должна была увидеть, и улыбался он во все довольные щёки.

– Ты не обращай на неё внимания, – говорил Максим, – блондинка, что с неё взять.

– Я не блондинка, – возмущалась Наташа.

– А кто? – спрашивал Максим, – рыжая.

– А раньше рыжая была, – говорила Наталья.

И видел я, как за окном машины, лес сосновый, сменился торговыми центрами, рекламой завешанными. И ехали мы дальше, проезжая их мимо. И приехали мы неожиданно в центр Перми. И попрощался я с Максимом. И вышел я из машины, и вышла вслед за мной Наташа. И полезла она зачем-то на переднее сидение. И стала она ковыряться в тех вещах, о которых я говорил ранее. И взяла она там что-то, о чём я сразу недогадался. И услышал я одобрительный гул Максима. И попрощались они, друг друга в щёчку чмокнув. И положила Наталья что-то в сумочку свою маленькую. И уехал Максим по своим делам, и пропала его машина среди других, на проспекте оживлённом. И посмотрел я на Наташу, и увидел чёрное пятно на её белой футболке. И держала она стаканчик с какао в одной руке, зачем-то взятый с собой. И водила она другой рукой по груди своей большой, пытаясь пятно грязное стереть. И ничего не получалось у неё. И всё было против того, чтобы она была самой красивой в этом городе, по крайней мере, блондинкой, что когда-то была рыжей. И пошли мы с ней, сами не зная куда. И предложила она покушать – скушать чего-нибудь вкусного. И согласился я, потому что есть хотел.

– Мне б хотелось чего-нибудь мясного, – сказал я робко.

– Ну пошли тогда, ты попробуешь посикунчиков, – предложила она.

– Что это такое? – интересно было мне.

– Это такие, большие жаренные пельмени, – объясняла она, – это такая местная тема.

– Они мясные? – уточнял я.

– Ну да, и мясные есть, и картофельные, – говорила она.

– Ну пошли, – согласился я.

И пошли мы искать кафе, или другое место, где б могли меня накормить посикунчиками. И надеялся я, что поем я сытно, и в людном месте, где народ местный, приходит поесть посикунчики. И привела меня Наталья в кафе, на котором была большая вывеска с надписью "посикунчики". И как-то сразу мне это кафе не понравилось. Казалось оно мне захолустным, хоть и в самом центре города. И всё-таки зашли мы в кафе это, посекунчиков отведать.

А кафе это, каким-то странным оказалось. Пустой, тёмный зал, и громко орущий телевизор, картинка которого, рябью покрывалась. И решили мы всё-таки покушать посикунчиков в этом месте, поскольку, вроде как пахло едой. И подошли мы к кассе, где столя порав и кассир в одном лице. И спросил я – есть ли посикунчики у вас? А продавец как-то неохотно встретила покупателей, лишь из вежливости всё объясняла. И купил я себе три посикунчика по пятнадцать рублёв за штуку. И оглядывал я кафе, не заметив хотя бы одного человека. А по телевизору крутили сериалы, что я видел десять лет назад. И будто вернулось время для Натальи, и чувствовала она себя, наверное, на восемнадцать лет.

– Где мои восемнадцать лет? – спрашивала она с меня.

А я думал лишь, что мы всего то ровестники, и это уж было не так давно. И принесли мне три посикунчика, и кусочек хлеба, да чаю на пару глотков, со странным вкусом. И пробывал я посикунчики, что были пельменями жаренными. И кушал я, наконец, мясо, хоть и не совсем понятно какое. А Наталья, уже какао куда-то дела, и просила чаю моего. И отдал я ей чай свой отхлебнув пару глоточков. И тоже отхлебнула Наталья моего чаю. И понял я, что в кафе мы в этом сидим, как девушка и парень.

– Ты бы хотел, чтобы тебе сейчас было восемнадцать лет? – донимала меня Наталья.

– Нет, не хотел бы, – отвечал я.

– А почему? – удивлялась она улыбаясь.

И видел я её большие белые зубы, и маленькие глаза, что казались незаметными на бледном лице.

– Да потому что кому ты нужен в восемнадцать лет, только лишь восемнадцатилетним, – отвечал я.

И засмеялась Наталья почему-то, а я всё куша л посикунчики, а Наталья пила мой чай. И понимал я, что мы теперь как пара будем везде ходить. И получилось так, что нашёл я себе женщину в Перми, только незачем она была мне. И доел я последний посикунчик, и был я благодарен себе за то, что накормил я свой организм мясом. И стали заходить в кафе бабушки одинокие, заказывая себе посикунчиков. А мне хотелось уйти поскорей, поскольку не было резона вспоминать прошлое. И ушли мы из кафе того тёмного и старого. И шли мы по улицам Перми, не зная куда. И как бы Наталья вела меня куда-то, и в тоже время я её вёл. И шли мы с ней – парень и девушка, словно прожили так уже пару лет. А Натаща не любила солнце, что жарило не перестовая. И даже розовая кепочка ей не помогала, хоть и носила она её всё время.

– Как я не люблю солнце, – говорила она, посматривая в небо.

А я шёл рядом и думал, что она не любит солнце, потому что, наверное, Коми-Пермячка. И повела она меня на набережную, чтобы Каму показать. Да и мне как-то хотелось на Каму посмотреть, хоть и видел я её уже не раз. И пришли мы с ней куда-то, где одни лавочки были. А на лавочках сидели парочки, и лавочки, все эти, были заняты, все, кроме одной. И увидели мы, что одна лавочка свободная, и как раз в теньке. И сели мы на лавочку свободную, отдохнуть. И видели мы, что все парочки обнимаются и целуются. И не знал я, что мне делать с Наташей. И не хотелось мне, откровенно говоря, обнимать её, да и целовать – тоже. Я всего лишь путник, а не глушитель женской тоски. И говорили мы с Натальей обо всём и не о чем. И только не обнимались и не целовались мы.

И хоть и печалило это Наталью, и всё же – она была довольна тем, что вышла с молодым человеком к людям. И как же душно мне было, и как же нелегко в тот момент, что вечером мне придётся заняться любовью, без любви – как сказал бы классик. И больше всего мне тошно было, что когда-то я этого хотел. И нужно мне было решить, в тот момент – да или нет. И не мог я сам понять – решил я или нет, как бы я не прислушивался к себе. А Наталья мне бубнила всякую ерунду под ухо. И как-то быстро я научился о своём думать, её слушая, как добрый муж. И говорила она мне, о церквушке, что была напротив нас. И где в советское время проходили различные мероприятия социалистического толка, а теперь же, эту церквушку восстанавить пытались в образы, что были при Петре первом. А я подумал, в этот момент, что их может быть даже не двое, а трое. И нужно мне было всё-таки решить – готов ли я к соитию с Наташей, или нет?

– Ну пошли к набережной? – предложила она.

И пошли мы дальше, так и не пообнимавшись, и не поцеловавшись. И шли мы с Наташей к набережной, где все гуляют. А Наташа всё от солнышка пряталась. И видел я на небе тучи, что тянулись с самого севера. И вышли мы с ней к Каме, что казалась мне самой широкой рекой, разве что Волга шире, что видел в Астрахани. И показал я Наташе тучи на небе, что приблежались к нам. И сказал я ей, что скоро придут они сюда, и станет ей легче, чем мне. А кругом гуляли девушки красивые, и не мог я подойти к ним, познакомиться, потому что я как бы с девушкой был, хоть и девушкой моей, она не являлась фактически. И шли мы все по набережной, Камой любуясь. И понял я – почему Пермь такая, и не требует от себя большего. И полюбилась мне, ещё раз, эта естественность и непринуждённость. И шли мы с Наташей легко, потому что солнышко скрылось за тучами, о которых я говорил. И говорила мне Наталья о ногтях своих, и что случилась там какая-та трагедия.

И не понимал я этой трагедии женской. И что там случилось с её руками, мне не хотелось познавать. И предложила мне Наташа уже домой ехать, хоть и не погуляли мы толком. И сели мы на лавочке в парке, обсудить дальнейшие действия. И рассказала мне Наташа, зачем-то, о художнике местном, что стены некрасивые изресовывал он, и что Наталья в этом тоже участвовала. Только умер этот художник недавно, и было ему тридцать семь лет. И печально было это, и то, сколько уже Наташа в своей жизни повидала. И пошёл, неожиданно, дождь. И стали искать мы место, где можно было укрыться. И встали мы с ней под деревом, снова окунувшись в романтическую обстановку. И никак мне не хотелось этой романтической обстановки. И хотел лишь я, чтобы дождь прекратился. И это помогло – дождь действительно закончился, и мы пошли дальше. А Наташа всё суетилась, то ноготь свой поломанный показывала, то балетку поправляла, что ногу её до крови истёрла. И пошли мы с ней по магазинам, искать инструменты женские, чтобы ногти Наташи починить. И спрашивала она что-то у каждого ларька, а на неё смотрели как на дуру, и отказывали. И прошли мы так с десяток магазинов, и стыдно было мне, что я хожу рядом с ней. И пошёл вновь дождь – сильный и долгий. И зашли мы в какой-то подъезд, что был когда-то магазином.

И поднялись мы на второй этаж, и сел я на подоконник, как хозяин нового места, а Наташа встала рядом. И должно ведь было быть наоборот, но не хватило бы сил моих, чтобы поднять её на подоконник высокий. И в третий раз мы остались между собой, наедине, в романтичной обстановке. И в третий раз я дурака включал, потому что достаточно мне было того, что я просто с Наташей гуляю. И лил на улице дождь, ка осенью. И не знали мы, как долго мы будем вдвоём. А Наташа всё о еде говорила.

– Там фалафель вкусный продают, – говорила она, – пошли сходим.

А я видел лишь книгу кем-то оставленную на подоконнике. И каждый может взять её, посмотреть, что за книга такая. И пошли мы с ней за фалафелем, как дождь закончился, потому что Наташа кушать хотела. И зашли мы в шаурмечную, где парни с акцентом принимали заказ. И сделали они ей фалафель вегетарианский – без мяса. И пошли мы с ней гулять по тем же улицам Перми, где были ранее. А Наташа всё ела фалафель, откусывая большие куски. И предлогала она мне попробывать продукт этот. И согласился я, потому что не пробывал до этого. И совсем мне не понравился продукт этот, может потому что мяса в нём не было. И сидели мы на скамейке, как парочка глупая, а Наташа всё говорила про одно, про еду.

– Ну как же я хочу жрать, – говорила она.

И тут же она предлогала мне ещё откусить фалафеля, но я отказывался. И пошли мы с ней пройтись по торговым центрам. И казались они мне такими же, как и везде. И катались мы по эсколатору. И хватала меня за руку, руками, Наташа. Говоря мне, что мол боится она высоты. И верил я, хоть и не до конца. И как-то всё-равно мне было. И решили мы с ней всё-таки домой ехать, потому что надоело нам гулять уже. И шли мы к остановке, где можно было уехать до тех мест, где живёт она. И долго мы шли, гуляя. И не мог я всё понять – какая же в Перми улица центральная?

И шли мы, сам не понимал я где. И встретила Наташа подругу свою, однокурсницу. И гуляли мы по улицам пермским, а в небе пролетали истребители. И как понял я, что это нормально. И вспомнил я ещё, что в Перми жил и работал Фридман. И подруга Наташи – была с большими губами и глазами, и чем-то на неё похожа, хоть и не похожие они были, как блондинка и брюнетка. И болтали они, не обращая на меня внимания. И чувствовал я лёгкую свободу, будто легче мне дышать стало. И ушла подруга Наташи куда-то налево. И пошли мы дальшей с ней, к остановке той, с которой можно было уехать до тех мест, где жила Наташа. И шли мы долго, а Наталья всё рвалась в магазины, купить что-то хотела для ногтей своих. И пришлось мне бегать за ней, за дурой этой. И покупала она себе всякие украшения, что продавались за копейки, при этом спрашивая меня – красиво ли это. И говорил я "красиво" хоть и было мне всё-равно. И уходил я уставшим из этих магазинов, а Наташа довольная, улыбаясь улыбкой нездоровой. И встали мы на остановке – автобус ждать. И стали спрашивать мы у ожидающих – едет ли автобус до тех мест, где живёт Наташа. И вроде как-то все ждали автобус этот, но не уверены были – приедет ли он.

И было ясно мне, что поедем мы на другой берег Камы. Вот и стояли мы на остановке, автобус ожидая. И вечер уже был. И солнце уже скрылось за силуэтами домов. И пошли мимо нас собачкини, что собак вечером выгуливают. И действительно, в тот момент, я понял, что собаки похожи на своих хозяев. И проходила мимо нас женщина, с собакой красивой на поводке – таксой. И обнюхала эта собака цветы, что росли в клумбе рядом с остановкой, и метила она их тут же.

– Какая милая собачка, – говорила Наташа, – а можно её погладить?

– Нет, – отвечала стройная высокая женщина, что была одета во всё тёмное.

И ушла эта женщина дальше по улице, продолжая гулять с собакой.

– Вот сука, – сказала Наташа, подойдя ко мне поближе, и тихо, – не дала мне свою собаку погладить.

Я ей ничего на это не ответил – я был равнодушен, как и к собакам, так и к Наталье.

А с другой стороны шёл уже другой собачник – мужик, что казался большим, но не толстым, вёл собаку, что на медведя смахивала.

– Прикольная собачка, – запищала Наташа.

А мужик этот, мимо прошёл, не обращая внимания. А собака его – тоже медленно перебирала лапами, высунув язык. А с третий стороны – шла девушка, что выгуливала собаку, что была дворняшкой. И подбежал этот пёсик к клумбе, с интересом её обнюхивая.

– А можно погладить? – выпрашивала Наташа.

– Ну погладте, – неохотно согласилась девушка.

И погладила Наташа пёсика, как и хотела. И стал этот пёсик радостно скакать, виляя хвостом и лая. И пригал он радостно, то на Наталью, то на хозяйку.

– А на меня то зачем? – возмущалась хозяйка.

И ушли они дальше гулять, а пёсик так и радостно лаял.

– Вот это тоже сучка, – говорила Наташа.-

– Почему? – удивился я.

– Ну она чёто там говорила, когда я гладила её собаку, – объясняла Наташа.

– На это она не тебе говорила, – уже объяснял я, – а своей собаке.

– А, ну тогда ладно, – спокойно сказала Наташа.

И продолжали мимо нас ходить собачники, пока мы ждали автобус наш. И дёргалась Наташа к каждой собаке, называя каждую хозяйку сукой. И ведь долго мы ждали автобус свой. Так долго, что я подумал, что нам такси буржуазное придёться вызывать. И подъехал неожиданно автобус, как только я это подумал. И зашли мы в него, не найдя свободного места. И поехал наш автобус через Пермь, и через мост, что через Каму. И видел я закат пермский, с Камой на горизонте. И стояла Наташа рядом. И хотела она прижаться ко мне, но я не хотел этого. И проехали мы Каму, на закат любуясь, промолчав. И освободилось, в дороге, место рядом с девочками, что поступление в университет обсуждали. И шустро Наташа села рядом, успев грозно посмотреть на девочек этих. И говорила она мне что-то всю дорогу, а я девочек тех слушал – о чём они говорят, было интересно мне. И приехали мы вновь в те места, где жила Наталья. И предложила она мне гречку поесть, что доесть мы пытались утром. И согласился я, потому что выбора у меня не было.

И зашли мы домой, уставшие от прогулки продолжительной. И разогревала Наташа гречку, мне надоевшую до последнего. И стала она мне рассказывать как ездила в Италию, и что работала она там няней. И что сейчас ей, предлогают работать няней в Москве, но хочет быть она информационным аналитиком. И рассказывала она, как встречалась она с итальянцем одним. И как замуж выйти за него хотела, но только сбежал он от неё почему-то. И говорила она, что любил он Лацио поддерживать на футбольных полях. И рассказал я Наташе, шутя, что болельщики Лацио – фашисты. И не поверила она, что это правда. И стала говорить она по телефона на итальянском, пытаясь узнать – правда ли это. И отмазывался, от этого клейма, её итальянский друг, до такой степени, что поняла Наташа, что это правда. И трещала она на итальянском лучше, чем знала коми-пермятский. И спросила она, у русского друга своего, тот, что тоже бывший – правда ли это? И рассказал он ей, что есть такая тема, потому что любил Лацио Муссолини, и это было взаимно. И заулыбалась Наташа недовльно, обдумывая что-то.

– Не люблю фашистов, – говорила она.

И шла она гречку мешать, что почти занаво сворилась на плите. А я понимал лишь то, что прошёл мой первый день в Перми. И провёл я его глупо, расточительно даже. И вроде кормили меня. И женщина с кровом была рядом. Что ещё нужно путнику? Только не надо было мне такой еды бесвкусной, да и женщины пошлой, и её крова. И сготовилась вновь гречка. И приглашала меня Наташа к столу – кашу гречневую отведать с салатом овощным. И ел я эту пищу без аппетита. И ел я её потому, потому что не хотел ложиться спать голодным. И кушал я гречку, чаем запивая. И уже не раздрожала меня Наташа, так, как днём. Хотелось мне лишь одного – спать. И не думал я о плотских желаниях своих.

И покушал я быстро, и тут же лёг спать, потому что проснулся рано. И не помню я уже толком, как закончился тот день. Помню лишь то, что Наташа рассказывала о своём друге, и его подруге шестнадцатилетней. И не помню я толком – спал ли я, или дремал. Только проснувшись я увидел тоже самое, что и днём ранее. Спала Наташа на полу, на матрасе, иногда, даже похрапывая. И рано я опять проснулся, хоть и не так рано, как в предыдущий день. И вновь я ждал, когда же проснётся хозяйка. А Наташа всё спала, хоть и солнце уже засвечивало в комнату. И только случайный звонок разбудил её. И говорила она с кем-то, о чём-то. И оказалось, что бабушка позвонила ей, поговорить о пустяковом деле. И было уже десять часов утра. И хотела Наташа ещё поваляться в постели, но не дал я ей сделать этого, потому что время завтрака давно настало. И встала Наташа с неохотой, хоть с целью определённой – покормить мужчину, что в её доме гостит. И сказала она, что приготовит супа щавелевого. И стал я ждать, лёжа на кровати, когда же Наташа изготовит свой суп щавелевый. А пока она готовила, я смотрел, как президент с народом говорит. И интересно было мне, Наташе – не очень. Её больше суп интересовал. И всё кушала она сухофрукты, пока готовила суп. Жуя и разговаривая со мной, и телефоном. И было странно мне, хоть и начал привыкать я уже.

И говорила мне Наташа, что вечером мы на тусу поедем. И понимал я, что это уже предрешенно, потому что Наташа хочет этого. И звонила она Максиму, договариваясь о встрече, и говорил он ей, что у них и так туса намечается, потому что брат его из Уфы приехал. И передела привет Наташе, подруга Максима шестнадцатилетняя, и ответила Наташа тем же. И договрились они все, что встретятся вечером у него. А Наташа всё, тем временем, суп щавеливый готовила. А я всё лежал на кровати большой, президента слушая. И не очень то мне хотелось куда-то идти, тем более на тусы, и даже Пермь смотреть. И думал я, что мне и лёжа хорошо. И сготовила Наташа суп щавеливый. И настало время обеда. И пригласила меня, вновь, Наташа к столу. И сказала она мне, что супом я не наемся, и предложила ещё гречки. И попробывал я щавеливый суп от Натальи. И понял я тут же, что это самый кислый суп, что я когда-либо кушал. И пытался я кушать, эту кислятину, побыстрее, только для того, чтобы желудок едой набить. Потому что путник – не должен быть голодным. А Наташа ела свой суп, захлёбываясь.

И говорила она по телефону с Максимом, договариваясь о вечере. И видел я привычную картину, как Наташа держала в одной руке ложку, а в другой смартфон. И тыкала она в смартфон бесперестанно, только отвлекаясь для того, чтобы открыть рот для супа, что черпала она другой рукой. И говорила мне Наташа, что сейчас поедим, и поедем в город. И быстро закончил я с супом, в котором плавали зелёные листья щавеля. И стал я гречку доедать, что ел я на завтрак, обед и ужин. И казалась мне эта гречка, уже достаточно вкусной кашей. И закончил я, как всегда, обедать раньше, чем Наташа. И лёг я на кровать, на которой провёл я уж несколько дней. И с которой хоорошо было видно, как трясёт ляхами, передо мной, Натаха, гуляя по кухне.

И лежал я на кровати большой, слушая президента, и наблюдая, как Натаха, вновь передо мной, ляхами опять трясёт. А она собиралась, ведь шли мы гулять, а затем на тусу пермскую. И мерила она одежду свою, бурча что-то про платье. И боялась она мне показаться в лифчике даже, такая скромная девушка была. И переоделась она в платье короткое, что бёдра её обтягивали пошло. И ворчала она, что с платьем что-то не то. И то ли она потолстела, то ли платье после стирки стало меньше. И мы, конечно же, остановились на втором варианте. Хотя оба знали, что реальный – первый. И очень короткое платье оказалось. До створок и рукой подать – думал я.

– В спорт-зал хожу, – говорила Наташа, – а всё-равно жирная.

А я ей ничего не отвечал, ведь это она сама решала. И накласилась она опять вульгарно, хоть и стал я привыкать к этому. И надела она розовую кепочку, под цвет помаде, какой она губы накрасила. И интересно ей было то, что я слушаю президента, а не то, что говорил он. И собрались мы наконец, зная, что в город едем надолго. И вышли мы из комнаты общажной, что можно студеей обозвать. И вертела Наташа ключом в замке, что эхом на весь подъезд отдавался. И шли мы мимо вахтёрши, что тоже президента слушала. И смотрела вахтёрша на нас так, как на парочку, что ради секса в общежитие приходит. И вышли мы на улицу, что ослепило нас ярким солнышком. И сели мы в маршрутку, что пулей неслась по автостраде. И сели мы с Наташей позади, в самом хвосте маршрутки. И сидела рядом с Наташей девушка с рыжими волосами. И стала Наташа какие-то пошлые вещи говорить. И говорила она так, чтобы её все слышали, особенно эта, красивая девушка, что сидела рядом. И приходилось мне отвевать Наташе. И смеялась она громко, на ответы мои, белые, лошадиные зубы, рукой прикрывая. И стыдно было мне, что нас вся маршрутка слышит и слушает.

И доехали мы до Перми, в этот раз, гораздо быстрее, чем уезжали из неё. И сказал я Наташе, что хочу на трамваях покататься – посмотреть не на загламуренный центр Перми, а окраины, где простные люди живут. И сели мы в трамвай, перво повавшийся. И поехали мы к тем местам, где люди простые живут. А Наташа всё Максиму названила, спрашивала, где они, и начилась ли туса. И говорил ей Максим, что уже всё началось. И дёргалась от этого ещё Натаха, хотелось уже сильно затусить. И приехали мы, действительно, в такое место, где простые люди живут. Где на улице одной, соседствуют здания многоэтажные, а на другой стороне деревянные дома. И решили мы выйти в этом месте, погулять. И вышли мы с народом остальным. И увидели мы, как бабушка перед нами упала почему-то. И испугались мы, и люди, что были рядом. И предлогали мы помощь ей различную, потому что не всё-равно нам было. И было ясно, что запнулась бабушка об жизнь свою трудную, и рельсы торчащие. И ушла бабушка эта куда-то, отнекиваясь от помощи. И очень людное место оказалось, куда мы приехали. И люди всё куда-то торопились, шли. И улицы, в этом месте, почему-то грязные были, да ещё и узкие. И привела меня Наташа туда, где техника военная прошлых лет стояла. И рассказывала мне Наташа, что рядом завод военный, и что делали там технику, что на войну против фашистов уходила. И просила она себя сфотографировать, на фоне этой техники. И пошли мы к заводу этому, и повалил к нам навстречу народ рабочий. И шли все с работы, потому что было время пять часов. И шли рабочие с заводов, как и было всегда.

И повела меня Наташа куда-то дальше. И пришли мы к парку, а рядом церквушка была. И увидел я на входе в парк, девушку красивую. И были у неё тёмные чёрные волосы. И была она в спортивной ветровке, и треко, что обтягивало бёдра её идеально. И одежда вся её была – с тремя белыми полосками. И заметила Наталья, что заглядываюсь я на другую, но ничего не сказала она мне. И пошли мы дальше в парк гулять. И увидела Наташа монумент, где собака сидела. И в восторге она была от этого, и гладила она эту собаку. А рядом люди свадьбу праздновали – крича и радуясь. И пошли мы дальше вон, чтобы не мешать. И пришли мы к той скамейке, что была рядом с другой, где девушка та, красивая была, со своей компанией.

– Смотри, какая девушка, – сказала Наташа.

– Ну красивая, – ответил я.

– Мне такие капец как нравятся, – говорила Наташа.

А я ничего не ответил. А девушка эта, будто заметила, что мы вдвоём за ней наблюдаем. И как-то встала она красиво, показывая нам свою красивую попу.

– Я бы с ней познакомилась, – говорила Наташа.

– Ну так иди, познакомся, – отвечал я.

– Она мне сразу вташит, – отвечала Наташа, – смотри какая она дерская.

А девушка эта, будто и ждала, что кто-нибудь подойдёт к ней, познакомится.

– Вот это орех, – восхищалась Наташа, – мне нравятся такие, женственные.

А я молчал, всё на девушку эту поглядывая.

– Мне хочется поучиться у них этой женственности, – говорила Наташа.

– Так пошли, подойдём, – отвечал я.

И казалось мне, в тот момент, что мы будто парочка извращенцев, что выглядывают объеты своих плоткских утех.

– Мы с Максимом тоже девушек обсуждаем, – делилась Наташа.

А мне уже хотелось уйти куда-то дальше. И смотрел мы на белых лебедей, что проплывали мимо, в водоёме естественном, человеком обустроенным. И видели мы, как школьницы бегают, на другом берегу водоёма.

– Какие школьницы ненче пошли, – говорила Наташа, – красивые.

– Ну да, – отвечал я, – так и смотришь, и думаешь – не согреши.

И засмеялась Наташа на это. И говорила она, что я умный.

– В наше время, – продолжал говорить я, – совсем другие все были.

– Ну да, – соглашалась Наташа, – мы не такие были.

И посмотрел я на девушку ту, что нам понравилась. И не увидел я её более. И пропала она куда-то из виду. И не получилось у нас согрешить, хоть и было желание. И пошли мы с Наташей дальше, по Перми гулять.

– Вот хорошо, – говорила Наташа, – просто так в парке гулять.

А я молчал, знал, что сейчас будет история одинокой девушки.

– А то, был у меня тут один названивал мне – мол давай я к тебе приеду – сексом займёмся, – рассказывала Наташа, ну я его послола куда подальше, нет чтобы сначала в парк хотя б пригласить.

– Ну а потом чё? – спрашивал я.

– Ну и всё, названивал мне ещё, – говорила Наташа.

И шли мы к церквушке, что была рядом с парком. И встали мы у ворот. И сказал я ей, не заходить за мной, а остаться ждать, потому что вульгарный вид у неё был, да и ноги голые, даже выше колена. И оказался я в другом пространстве, где не было людей, а были лишь белокаменные стены. И гулял я один, чувствуя свободу от плоти. И хоть далёк я был от веры, понравилось мне это место. Потому что тихо было кругом, как бы возвышенно это место было, над всем городом. И сделал я один круг вокруг. И видел я, как женщина в платке вышла из церкви, сев в крутую тачку, и уехала вон.

И вышел я из монастыря, увидев девушку, что была в коротком платье, с большими, голыми ногами, и в розовой кепочке. И стояла она уткнувшись в телефон, что-то в нём вытикивая.

– Сколько монахов соблазнила? – спросил я у Наташи.

А она ничего не ответила, лишь засмеялась. И пошли мы с ней в кафе, что было неподалёку, потому что Наташа есть захотела. А кафе это – уютным оказалось, и пахно в нём едой. И можно было выбрать любую сдобу, какая только есть. И купил я себе пирожок с луком и яйцом, да морс сладкий. А Наташа взяла себе два пирога с капустой, и чаю.

– Ну Натаха хоть покушает, – сказала всхлух Наташа.

– Чё за Натаха? – спрашивал я, не поняв её.

– Ну в смысле я Наташа, – говорила недовольно Наташа.

И тут она подумала, наверное, что я жил всё это время с ней, и не знал её имени. И скушал я то, что купил. И Наташа тоже всё съела, что покупала. И соравалась она к кассе, чтобы купить себе ещё булочку, и ещё чая. А в кафе, тем временем, заходили разные люди – богатые и бедные, потому что еда вкусная была, в этом кафе. И зашла женщина, во всём красном – красный пиджак и брюки, и даже туфли на каблуке – и всё это – одним оттенком. И так мне женщина эта понравилась – было в ней что-то такое, высокое; может она до этого в церковь ходила? И дожрала Натаха свой полдник. И пошли мы дальше, на тусу торопясь. И сели мы в трамвай, на котором в эти места приехали. И рассказывала мне Наташа, пока мы ехали, о подруге своей, что в Ижевск уехала получать высшее образование.

– Билет приобретаем, – послышалось позади.

– У меня нет денег, – ответил пацан.

– А если ревизор зайдёт, – ругалась полная, тяжёлая женщина, – кто будет штраф платить, я что ли?!

А малец ничего не ответил, ему лишь надо было проехать пару остановок. И было это, как раз, на той улице, где дома деревянные, ветхие, находились напротив многоэтажек новых.

– Идиот, – невыдержав, сказала женщина, отойдя тяжело в сторонку.

А Наташа продолжала мне о чём-то трещать, не замечая этой ситуации. И показывала она мне фотографии подруги своей, чьё лицо было строго красивым. И пересаживались мы с Наташей, с одного трамвая, на другой. И рассказывала мне Наташа, что подруга её, приглаша в гости немца, что тоже путешествовал. И постилила она его на полу, и создала такие условия, что он на следующий день сбежал в хостел. А мы ехали дальше, через всю Пермь, к Максиму на хату. И оказались мы в том районе, где стадион футбольный был. И говорила Наташа мне, что в их городе тоже команда футбольная была, болельшики которой, на её взгляд, были фашистами. И рассказывала она, как она, с тем художником, что умер в тридцать семь лет, закрашивала графити фашисткие, тех фанатов. И рассказывала она ешё, как её, ещё один друг, маме фаната такого звонил, жаловался ей, что её сын бил девушку, и вообще фашист. И шли мы возле стадиона, тех мест, где я был когда-то зимой, или ранней весной. И узнавал я дома-многоэтажки, что торчали в пространстве. И шёл с Наташей, по улицам и дворам, на тусу пермскую. И запоминал я дорогу, на всякий случай. А Наташа, чем ближе к дому Максима подходила, тем быстрее шла, можно сказать, даже, что бежала. И пришли мы к обычной панельки, что, скорее всего, общежитием было. И поднялись мы на седьмой этаж, на лифте тесном и маленьком, в котором кнопки были выжжены, зато не воняло мочёй.

И убежала Наташа куда-то, скрывшись в тёмном коридоре общежития, совсем про меня позабыв. И увидел я её уже обминающую Максима, и его довольную улыбку от этого. И поздоровались мы с Максимом как знакомые люди. И зашёл я в квартиру Максима, увидев сразу девочек-подростков. И пошутил я глупо про школу тут же. И засмеялась Натаха как конь. И понял я сразу, что это не туса пермская, а посиделки дружеские. И познакомил нас Максим с братом своим, что приехал из Уфы.

– Игорь, – сказал он пафосно, затягивая кальян.

– Это Костя, – представила меня Наташа, – он очень умный.

– Ты так сказала, будто это что-то особенно, – ответил Максим.

– Вообще, – добавил Олег.

И все выдохнули, засмеявшись.

И Максим куда-то ушёл с Игорем, то ли курить ушли они, то ли обсудить что-то важное, то ли и то, и другое.

– Тебя Диана зовут? – спрашивала Наташа.

– Да, – отвечала Диана, попивая из горла бутылку пива.

– Мне Вика про тебя много рассказывала, – продолжала донимать школьниц Натаха.

– Мне про тебя тоже, – ответила Диана, поглядывая на Вику, и улыбаясь.

А я сидел и слушал их, потому что не мог слушать музыку, что они фоном включили. И пришёл откуда-то Игорь, усевшись за кальян.

– Что у вас тут попить есть? – спросила Наташа.

– Ну вот, коньяк пей, – ответил Игорь, показывая на бутылку, на доннышке которой, осталось немного вещества золотого цвета.

– И что это за шняга? – спрашивала Наташа.

– Шняга? – удивился Игорь, – называть шнягой коньяк за три косаря?

И как бы обиженно, ушёл Игорь куда-то, на кухню. И ушла Наташа за ним. И стал разглядывать я девушек, что сидели друг на друга смотря. И вспомнил я случайно, что знал в Екатеринбурге девушку, похожую на Диану.

– Ты татарочка? – спросил я.

– Ну да, – отвечала она.

– Все татарочки одинаково красивы, – сказал я.

– Ну спасибо, – ответила Диана.

– Я тоже маленько татарин, – продолжал говорит я.

Диана внимательно на меня посмотрела, подгялывая и замечая что-то.

– Ну есть что-то такое, – сказала она, продолжая попивать пиво из бутылки.

И пришёл Игорь, забрав у Вики коньяк. И пришла Наташа с кружками для коньяка, для себя и для меня.

– Ты из Уфы значит? – говорила Наташа разливая коньяк по крукам.

– Уфа – столица мира, – отвечал Игорь.

– Каждый про свой город так думает, – сказал я, – только никто, кроме жителей этих столиц, не знает, где находятся эти города.

А Игорь лишь на это развёл плечами, равнодушно потягивая кальян.

И налила мне, Наташа, в кружку коньяк за три косаря, и разбавила она его соком вишнёвым, подав эту кружку мне. И сделала она тоже самое для себя.

– А ты кем работаешь в Уфе? – всё интересовалась Наташа.

– Пекарем, – отвечал Игорь.

– Кем? – переспрашивала она.

– Пекарем – хлеб выпекаю, – говорил Игорь, – булочки, сдобу.

Отличная партия будет для тебя Натаха, – подумал я, – он будет булочки печь, а ты их есть.

– Понятно, – отвечала Наташа, – и как тебе Пермь?

– Нормально, – говорил Игорь, набивая глотку дымом из кальяна.

– Не думал в Пермь перебираться? – спрашивала всё Наташа.

– Не знаю, – отвечал задумчиво Игорь, – я тут видел объявление, там нужны люди в ресторан.

– Кто? – интересовалась Натаха.

– Ну те, кто двери открывает – они нормально получают? – спрашивал Игорь.

– Ну нормально вроде, – отвечала Наташа, – а чё?

– Да ничё, – говорил ей в ответ Игорь, – просто интересно.

И появился в комнате ещё какой-то паренёк – Дианен парень, и сел он рядом с ней, уткнувшись в телефон. И квартира Максима была заваленна вещами его, и мусором. И стала Натаха зачем-то прибераться, порядок наводить.

– Да зачем ты, не лезь, – говорил Игорь.

– Да я хоть немного приберусь, – отвечала Наталья.

И пришёл, наконец, хозяин хаты – Максим.

– Смотри, как прибралась, – встретила его Наташа.

А Максим ничего не ответил, даже не заметив. И пытался он пошутить, и подколость брата своего, Игоря, а тот лишь пафосно фыркал. И сел Максим рядом с девушкой своей, шестнадцателетней, в обнимку.

– Когда они зашли, – говорила Диана, – я подумала, что они парень и девушка.

– Кто? – спрашивал Максим.

– Наташа и Костя, – объясняла Диана.

– Включи что-нибудь нормальное, – требовал Максим у брата.

– Сам включи, – отвечал ему брат.

И соскочил Максим с кровати, и толкнул он брата в шутку в окно открытое. И включили они Цоя, потому что настало время погрустить. И ушли Вика с Максимом куда-то вдвоём – что-то обсудить. И слушал Игорь Цоя сидя на подоконнике, ногами на улицу. И покуривал он сигарету, пафосно дым выдувая в пространство уличное.

– Аккуратнее, – кричала Наташа.

Но я останавливал её, объясняя, что Цоя, только так и надо слушать, а не иначе. И неожиданно – успокоилось всё. И Игорь слез с окна. И включил Максим что-то другое, народное, из нулевых. И увидела Наташа коробочку странную, что валялась в вещах Максима. И схватила она её, разглядеть.

– Это чё такое? – спрашивала она.

И выхватила эту коробочку из рук Наташи.

– Это тест на беременность? – всё допытывала Натаха.

И как-то странно было всем, будто не случайно Наташа этот тест нашла. И молчали все, об этом думая.

– Так, я не понял – поздравлять нам вас, или нет? – спросил я.

– Смотрите, – показывал на меня пальцем Максим, – ему уже хорошо.

А я сидел и улыбался, расслабленный коньяком.

– Ну что, когда мы пойдём? – спрашивал я Наташу.

– Не знаю, – отвечала Наташа, – посидим ещё?

– Пошли, – говорил я ей, – а то на автобус не успеем.

– Ну ладно ребятки, – говорила всем Наташа, – мы уходим.

И все стали собираться куда-то, суетиться.

– Ты что, не пойдёшь их провожать? – спрашивал Максим Игоря.

– Пойду, – отвечал Игорь, – если меня Натаха поцелует.

И вышел я из комнаты, что кальянным дымом была заполена.

И осмотрел я квартиру Максима – кухню, да туалет с ванной, что были совмещенны. И увидел я всё то, что видел в семейных общежитиях. И было ясно то, что квартира Максима когда-то была прибежищем деревенского человека. Ведь вся деревня русская, за ленинцами, переехала в город жить, в общежития. И разрушили русскую деревню дважды за весь прошлый век. Значит и нарушили что-то такое, что вернуть просто так. И осматривал я туалет с ванной, оглядывая сантехнику не рабочую. И вышел я из туалета, а там уж Наташа рвалась в туалет.

– Давай-давай, – подкрикивал ей вдогонку зачем-то Максим.

И попрощался я с Игорем, что привычно курил кальян. И вышли все куда-то из квартиры Максима, пропав в коридоре тёмном. И я тоже вышел. И увидел я яркий свет где-то в конце. И увидел я там Наташу, что прошла из тёмного коридора к балкону, что на улице солнечной был. И видел я, как наставляла она Диану и парня её на какие-то дела. И слышал я, что желала им, пьяная женщина, счастья и любви. И пришёл я попрощаться с детьми, с Дианой и Игорем. И пришёл вслед за мной, зачем-то Олег. И наблюдал он всё, как мы прощаемся. И навалившись на перила железные, закуривал время сигареткой. И обниматься лезла к нему Наталья, желая попрощаться. И договорились они, встретиться ещё когда-нибудь. И вышли мы с Наташей в коридор тёмный. И шли мы по деревянному полу скрепучему, что был покрашен, обычным, общажным цветом. И ждали нас с Наташей Вика и Максим, обнявшись у лифта. И зашли мы в четвером в лифт маленький и тесный. И спускался наш лифт с седьмого этажа на первый. А мы всё молчали – ничего не говорили. И каждый как бы занял свой угол. И слева от меня стояла Вика, что на двеннадцать лет была младше Натахи, что стояла справа от меня. А напротив меня стоял Максим, по левую руку которого была Наташа, что на пять лет его старше была, а по правую – Вика, что семь лет младше. И все смотрели мы куда-то, только не в глаза чужие. И понял я, что обрёл компанию семейную, со всеми вытикающими последствиями. И если б хотел бы я, то мог остаться жить в Перми. И была б у меня девушка, и друзья, и подруги ещё. И чувствовал я слева от себя женщину коварную, что девочкой ещё была. Но уже в этот момент, я ощутил стервозность и жестокость женщины этой, что в Вике ещё формировалась.

И открылись двери лифта неожиданно, хоть и ждали все этого. И вышли мы на свободу, к дверям, что вели на выход из дома Максима. И пошли мы вон из дома этого, что было когда-то семейным общежитием, и где судьбы человеческие ломались. И попращался я с Максимом, а Наташа с Викой.

– А вы куда это собрались? – спрашивала Натаха у Максима.

– Пойдём к её родителям, – отвечал Максим, закидывая свою руку вокруг шеи Вики, – отпрошу её с ночевой ко мне.

– И что ты им скажешь? – удивлялась Наташа.

А Вика молча стояла, показывая красивую и довольную улыбку.

– Да не знаю, – отвечал Максим, – придумаю что-нибудь.

И попрошались мы ещё раз. И разошлись в разные стороны парочки две. И шли мы с Натахой мимо общежития того самого. И видел я балкон, где ребята стояли. И увидел я, хоть и вижу не очень хорошо, как они за нами наблюдают. И заметил я, что за нами, с общежития, позади, какой-то парень здоровый идёт. И был он в кепке чёрной, и чёрной футболке, да и треко его и обувь – тоже были чёрными. И шёл где-то позади от нас с Наташей, как-то отдалённо, и незаметно. И знал я, что ребята это тоже видят. И подумал я, что они сообщники с парнем этим. И спросят у нас с Наташей что-нибудь, за что я буду нести ответственность перед всеми. А вдруг, – думаю, – и Натаха участвует в их плане.

А может, – всё думал я, – вообще Максим с Викой направили этого парня, и шёл он за нами по их наводке.

А Наташа, тоже, что-то всё вперёд шла, пытаясь убежать от меня. И слышал я шаги позади себя. И держался этот парень на расстоянии. И не обгонял он нас, и не приблежался, как бы мы медленно не шли. И будто следил он за нами, и за мной в частности. И стал я оглядываться часто, ожидая удара по спене. И шли мы всё с Наташей по дворам каким-то непонятным. И не знал я, где улицы, где людей много, потому что, возможно, Натаха, сообщница их, вела меня к тупикам дворовым. И при этом, Наташа всё про Вику говорила.

– Как тебе Вика? – спрашивала она меня.

А что, если они задумали нападение заранее, – думал я, – ещё до моего приезда. А Натаха всё-равно пьяная – какой с неё спрос?

– Хорошая, – отвечал я, – закрутит она Максимом так, как захочет, когда придёт её время.

– Как тебе туса пермская? – спрашивала Натаха.

– Нормально, – отвечал я, – потянет.

И свернул, в это время, этот парень куда-то, и скрылся он вида. И понял я, что сейчас и будет ясно мне, что меня ожидает. А мы всё шли по дворам с Натахой о Вике разговаривая. И вышли мы, наконец, к перекрёстку, где светофор был, люди и машины. И увидел я, что встали мы с Натахой, ожидая зелёного цвета светофора, рядом с тем парнем, что приследовал нас. И посмотрел он на меня странно, когда я на него посмотрел. И ушёл он куда-то вперёд, как только зелёный загорелся. И шли мы с Наташей дальше. А солнце уже опять скрылось, и становилось всё темней на улице. И решили мы с Наташей поехать сначала на трамвае, а потом уже на автобусе. И сели мы в трамвай, первый попавшийся, касаясь уже по ночной Перми. И сидела рядом со мной пьяная женщина, пережёвывая свою пьяную речь.

– Ты такой хороший, – говорила Натаха.

А я ничего не отвечал, потому что заметил гусеничку зелёную, что ползла по моей руке. И понимал я, что права убивать у меня её нет. Да и выбрасывать, как опасную букашку – тоже. И ползла эта гусеница по моим рукам, пока Наташа обливала меня своими пьяными откровенностями.

– Такая прикольная, – говорила она, разглядывая гусеницу.

А я всё молчал – уставши физически и морально.

– Ты такой милый вообще, – говорила Натаха, что сидела по правую руку от меня.

И приехали мы на трамвае туда, куда должны были приехать. И шли мы туда, где люди всё гуляли, и брызгали фонтаны поющие, и сияющие разными цветами. И посадил я гусеницу эту на куст на аллее, что была рядом с надписью "власть", напротив администрации.

– Это так мило, – всё повторяла Наташа.

И шли мы дальше к автобусной остановке, чтобы доехать до тех мест, где жила Наталья. И потянуло Наташу в туалет. И стояли на окраине парка, кабинки синие. И залезла Наташа в одну из этих кабинок, свою сумку мне вручив. И заметил я, как двое парней пьяных, тоже пришли к туалетам. Но лень им было заходить в эти кабинки, и опорожнился один под берёзой, что была рядом, а другой повторил за ним. И вышла Наташа ко мне, радостная и приучастная к всеобщему пьяному угарству. И пошли мы с ней к остановке, где толпа стояла ожидающая. И все ждали автобус, что ехал до тех мест, где Натаха жила. И тут же подъехал автобус переполненный. И стали заползать в него люди, буквально до отказа. И неприятно мне стало, противно, что у людей такие условия существования. И вспомнил я Андрей, и злость его на капитализм.

– Хочешь, я вызову такси? – спрашивала Наташа, – Деньги не проблема, у меня есть.

– Никаких такси, – отвечал я ей.

– Смотри, какие красивые девушки стоят, – говорила Наташа.

И заметил я, двух красивых, стройных девушек. И стояли они покуривая, и поглядывая в ту сторону, откуда автобус следующий должен был приехать. И освещали проспект этот, где мы все были, фонари жёлтые.

– Вот бы у них сигарету попросить, – говорила Наташа.

– Так иди и попроси, – отвечал я.

И пошла пьяная женщина с девушками знакомиться, и сигарету выпросить. И видел я, как дали они ей сигарету, хоть и осмотрели её неприветливо. И говорили они ещё чём-то, и просила ещё Наташа прикурить сигарету, которую они ей дали. И прикуривалась она так, как-то по особенному. И вернулась Наташа ко мне с сигаретой в руках.

– Такие красивые, – сказала она, затягиваясь сигаретой.

– Понравились? – спрашивал я.

– Да, очень, – отвечала Наташа.

И заметили девушки эти, что Наташа на них как-то пошло смотрит. И скрылись они из виду, пока Наташа со мной такси обсуждала, и сигарету докуривала.

– Капец, я такая пьяная, – говорила Натаха, давя недокуренную сигарету ногой, – мне так стыдно.

А я ничего не отвечал, и принимал это всё как данность. И плакал где-то ребёнок, громко плакал. И видел я на остановке семью бедную, что пыталась с коляской в автобус пролезть. И подошла к ним Наташа, и стала она с ребёнком плачущим возиться. И сняла она кольца дешёвые, что на кистьях её рук болтались всё это время. И успокоила она ребёнка так, что он не плакал уже, а громко смеялся. И видел я, как и вся толпа вокруг, что Наташа веселила малыша чужого лучше, чем его родная мать, и бабушка. И горд я был, что я с Наташей оказался в том месте. И подумал я даже, что хорошая мать из неё получится.

– Я десять лет проработала няней, – говорила Наташа улыбающейся матери ребёнка, и продолжала сюсюкаться с малышом.

И ходил я рядом, руки в брюки, выглядывая – когда же приедет автобус? А автобуса всё не было.

– Я десять лет няней проработала, – всё повторяла Наташа, брякая дешёвыми побрекушками.

И увидел неожиданно я, автобус тот, который все ждали.

– Автобус едет, – сказал я, и все на остановке, тут же засуетились.

И подъехал длинный автобус, и тоже был переполненный. И завалились мы все в автобус, тесня друг друга и себя.

– Женщине с ребёнком – место уступите, – говорила Наташа. И пассажир, что сидел до этого спокойно, так же спокойно освободил место. И продолжала сюсюкаться с малышом Наташа, на успокоение мамаши рядом. И прижимались ко мне все, и ко всем прижимался я, особенно к девушкам. А Наташа так раздурела ребёнка, что он дурить стал, и кричать на весь автобус.

– Надо подальше от него, – говорила Наташа, – может успокоится.

А я был сосредоточен на девушке, что ехала впереди, и опиралась на меня всем телом. И чувствовал я её бёдра прижимающиеся к моему паху. И не понятно было мне, то ли специально она это делает, то ли из-за надрывного движения автобуса, или вообще – всё было наоборот?

А у девушки этой были фиолетовый цвет волосы покрашенные, и красивые стильные очки на носу. И оборачивалась они иногда ко мне, улыбаясь. И держала она одной рукой за поручень, а другой – за руку подруги, пыльцы скрестив.

– Вы так только в автобусе, или не только? – спрашивала Натаха, скривив свою рожу улыбкой пошлой.

– И не только, – ответила та девушка, что была далеко от меня.

И долго мы ехали. И как далеко мы уехали – я не мог знать, потому что темно было на улице, и за окном автобуса. И остановился неожиданно автобус, и ушла та девушка, что мне понравилась. И видел я, как идёт она вон от автобуса, уходя в бесконечную тьму. И зашёл в автобус парень с пластиковым ведром в одной руке, и удочкой – в другой. А Наташа всё нагибалась к ребёнку, чтобы с ним поиграться, и подставляя уже свои бёдра к моему паху. И ехал наш автобус в темноте, и освещали ему дорогу, всё те же, жёлтые фонари. А в автобусе уже как-то посвободнее стало, разбежался народ по своим остановкам.

– А что это вы там везёте? – спрашивала Наташа.

– Как, что – рыбу, – отвечал парень.

– Вы где её выловили? – всё спрашивала она.

– Как где, тут, в Каме, – отвечал с некой гордостью парень.

– В Каме – это вы молодец, – хвалила его Наташа.

– Я то что, – говорил тот парень, – это всё дед – он меня научил.

– Вас дедушка научил? – всё спрашивала Наташа.

– Ну да, – говорил парень, – брал с собой на рыбалку, а сейчас говорит – сам ходи.

– Ты умеешь рыбачить? – спросил я Наташу улыбаясь.

– Нет, – отвечала она, – ни разу не рыбачила.

– Ну вот и научишся, – говорил я.

– Там блондинке делать нечего, – отвечала Наташа.

И дальше мы ехали, в пространстве и на автобусе.

– Ой, а у девушки такие же ногти, как у меня, – говорила Наташа, подводя свою руку к чей-то руке и сравнивая. И действительно, видел я одинаковые руки – ту, что Наташа дико смеясь отдёргивала, и ту, что обхватывала мужское плечо. И было мне вновь стыдно, в тот момент, за Наташу. И что делала она всё криво, и по тупости своей. И всё сравнивала она свою руку с чей-то чужой, и как-то нехорошо смеялась. И ехали мы дальше, и не знал я, где нахожусь и как долго ещё ехать.

– А что это у вас, на футболке, символ какой-то особенный? – спрашивала Наташа у какого-то парня.

– А что? – удивился парень, – я борьбой занимаюсь.

– А я карате занималась, – отвечала Наташа улыбаясь.

И видел я, что парень этот в компании других накаченных парней. И что это те ребята, что родине служат до конца. И видел я реакцию парней на Натаху, что смотрели на неё, как на сумасшедшую, и как бы даже сторонились. И понял я, что то, что я видел и замечал в автобусе – это видели, и замечали все, кто ехал с нами. А мы всё ехали дальше, и не известно было – когда же приедем?

– Не устал? – спрашивала меня Наташа.

– Такое ощущение, что мы вечность будем ехать, – отвечал я.

– Ну мы можем хотя бы уху сделать, – вклинелся в разговор ещё какой-то длиннорукий парень, с чёрной щитиной.

– А, ну да, – согласилась Натаха улыбаясь, – вы же не против? – спрашивала она у другого.

– Что? – не понимал рыбак.

– Пока мы едем, – объясняла Наташа, – можно и уху из вашей рыбы сварить.

– Ну рыбу надо для начала почистить, – отвечал рыбак.

– Ничего страшного, – говорила Наташа, – мы справимся.

– Главное, что мы будем сыты, – отвечал длинный, поддакивая Наташе.

И ехали мы в тёмном пространстве, что становилося темней. И не понятно было, то ли ночь ещё, то ли уже утро близиться. И подумал я уже, что станет этот автобус нам домом и хлебом. И будем мы колесить по плоской Земле, случайных пассажиров обирая.

– Наша следующая остановка, – сказала Наташа после того, как наш автобус остановился и открыл двери.

Только почему-то никто не залазил в автобус, да и выходить не было желающих. И смотрел я в темноту – ничего не видя. И ехали мы дальше, к нашей остановке, к которой, как мне казалось, что мы уже не приедем. И вот – автобус остановился. И выходили мы из него со всеми прощаясь. И говорили нам "до свидания". И говорили мы в ответ "прощайте". И вышли мы, как все, в тьму безмерную. И узнал я те места, где был сегодня утром. И шла передо мной пьяная женщина. И была она пошлой, во всех отношениях, и не только в отношениях. И понимал я, что мне ночевать с этой женщиной под одной крышей. И может была б у меня возможность, так ушёл бы я к себе, домой. Но не хотелось мне думать более об этом, потому что устал я. И шли мы молча, во тьме ночной, к Натахе домой. И повторяла она всё то, что она пьяная. И попали мы к ней в квартиру, вахты не замечая. И предложила мне Натаха покушать, но я отказался, потому что не хотел есть гречку. И говорила Наташа, что она тоже не хочет, как и я.

– Хочешь кушать, – всё спрашивала она, – я разгрею.

– Нет, не хочу, – отвечал я, – я хочу спать.

– Ну ладно, – отвечала Наташа, – я тоже не хочу, – говорила она, жуя орехи.

И хотел я только одного – спать.

– Я такая пьяная, – всё говорила Наташа, – мне так стыдно.

А я ничего не хотел слышать. И не понимал никаких намёков, хоть и понимал, что это намёк на что-то. И лёг я спать, без разрешения и молча. И Наташа тут же легла спать – повторив за мной и выключив свет. И вдруг, стало как-то тихо и темно. И ждал я того момента, когда придёт покой. И лежал я на кровати большой, а Наташа на полу на матрасе, как и было предыдущие дни.

– Костя, – шептала Наташа.

А я будто и ничего не слышал, не отвечая ей.

– Костя, – слышался голос Наташи в темноте.

– Что? – невыдержал я, отозвавшись недовольно.

– Можно я к тебе лягу? – спрашивала меня хозяйка.

– Уж как легли, так легли, – отвечал я.

– Ну на полу неудобно, жаловалась Натаха, – у меня уже спина болит.

А я молчал, не зная, что ответить.

– Ну можно? – умоляла Наташа.

– Нет, – строго отвечал я.

– Ну пожайлуста, – вымаливала она.

И я знал, что нет у меня выбора и спасения от этой глупой женщины.

– Ну хорошо, – согласился я.

– Спасибо, – радостно крикнула Натаха.

И услышал я, как тяжёлое тело поднялось. И почувствовал я, как этот тело завалилось рядом со мной.

– Наташа, ты можешь ко мне не прислоняться?

И ночь моя была, как в бреду. И не понимал я, что со мной происходит. И проснулся лишь однажды я ночью, бредом похотливым разбуженный. И спала рядом-рядом Натаха, мы что-то во сне. И думал я, гадал, где я вообще? И тесно мне было, тяжело. Не давал я свободу похоти животной, что ночью пробуждалась втихаря. А Наташа будто чувствовала это, и чего-то ждала, прижимаясь рядом. И жалел я Натаху, и жалел я себя, что не могу я лать волю своим инкстинктам, хоть и рождён был для этого. И пылало тело мой, желая плоти женской, что валялось рядом. И сдерживал я себя, потому что не мог так, мог только иначе. И хоть знал я, что любовь – это лишь гормоны, но всё же понимал, что без любви на соитие я не готов. И перевернулся я с левого бока на правый, подальше от Натахи, и тут же уснул. И провалился я в пространство тёмное, как комната, в которой я спал. И не видел я ничего там, хоть и привык видеть сны. И проснулся я неожиданно, открыв глаза слепающиеся. И понял я, что мы и на третий день не переспали с Наташей. И храпела она рядом, выставив свои ляшки жирные напоказ. И не жалел я ни о чём, а лишь думал о предстоящем дне. И перевернулся я с правого бока на спину, чтобы часы увидеть и время узнать. И было время – ровно десять. И должно же это было что-то значить. И замычала Наташа вновь рядом, наслаждаясь сном уходящим.

– Сколько времени? – спросила она меня.

– Ровно десять, – отвечал я.

А Наташа только замычала на это, давя подушку большими руками.

– Ты во сколько уезжаешь? – спросила она.

– В шесть где-то, – говорил я примерно.

А Натаха уже молчала, пытаясь опять заснуть. И сказал бы я ей – талифа куми, но промолчал я. И сам я встал – отправившись в новый день.

– Надо вставать, – говорила мне вслед Натаха.

А я её уже не слышал, уйдя туда, где бесконечно льётся вода из крана. И обмывал я лицо своё уставшее, хоть и утро уже было. И смотрел я на себя в который раз, не замечая, как лицо моё меняется, как и у всех со временем. И вышел я вон из ванной комнаты, освежённый лишь физически. А Натаха уже заправляла нашу постель общую. И как-то недовльна она была всем – и что проснулась она рано, и что кровать она вынуждена была заправлять. И достал я из холодильника гречку, что должен был доесть на третий день. И положил я себе гречки чашку, чтобы набить желудок едой пресной. А Наташа что-то ходила рядом и бурчала про мужиков.

– Что вообще мужикам надо? – всё спрашивала она.

А я молчал, не знал – что ответить?

– Им губы селиконовые нужны, – ругалась Натаха, – да титьки большие.

– Не согласен, – возражал я.

– А что тогда надо? – переспрашивала Натаха.

И говорила Натаха всё об итальянце, что жениться обещал, но сбежал от неё. И слушал я это вынужденно, жуя кашу кречневую. И представлял я семью коми-пермячки и итальянца, и думал я, как они будут жить, на каких языках будут говорить их дети. И сидела Натаха рядом, супов щавеливым завтракая. И ели мы молча, что-то изредка обсуждая. И чувствовал я, как время уходит куда-то, событиями ненаполняясь. И рассказал я Наташа об Андрее, что в Нижнем Тагиле живёт, чтобы хотя бы косвенно их познакомить. И покушал я быстро. И решил я пойти на пляж, что ходил я в первый день. И собралась Натаха со мной пойти, чтобы больше времени провести вместе. И обещала она мне, при возвращении, приготовить грибы с маслинами, да макараны аль-денте.

– У меня бывший муж – геймером был, – рассказывала Наташа.

– И что он в игры играл? – спрашивал я.

– Да, почти всё время, – говорила Наташа собираясь.

– Понятно, – отвечал я.

– Так вон, – говорила Наташа, – мне тоже хватило этой семейной жизни.

– В смысле? – не понимал я о чём говорит Натаха.

А Наташа всё тряпки перебирала – выберая в чём погулять.

– Он играл постоянно, и днём и ночью, – рассказывала Наташа, – бывало, как сказать…

И видел я женщину перед собой, что вспоминала ужасы прошлой жизни своей.

– Бывало он кидался на меня, мы прямь дрались, – вспоминала она, – он видишь наиграется там во что-то, и ночью у него крыша ехала – кидался на меня.

– Жесть, – говорил я, – и сильно дрались, до крови?

– Ну не то, чтобы уж дрались, – рассказывала Натаха, – но он силу прилагал, а что может девушка ответить мужику?

– И как вы так жили? – удивлялся я.

– Да так-то нормально жили, – продолжала вспоминать Натаха, – только вот такие ситуации были.

– Жесть, – повторял я.

– Я ночами даже не спала – его боялась, – жаловалась Наташа.

– Ну что, пошли? – спрашивал уставший я, надеясь, что Натаха, наконец, собралась.

– Пошли, – согласилась она, одевши то, в чём проходила вчера.

И пошли мы вон – гулять по местным местам. И прошли мы вахту, и поздоровалась Наташа с вахтёром, и я тоже поздоровался. И вышли мы во двор общежития, где жила Наташа, а кругом люди гуляли, жили, так же, как и везде. И пошли мы с Наташей гулять, как парочки гуляют.

– Ой, кепку забыла, – говорила Наташа.

И щюрилась она на солнце злобно поглядывая.

– Не люблю жару, – говорила она.

И шли мы с ней через леса, что многоэтажками сменялись. И не понятно было мне – в городе ли мы гуляем, или в деревне? И шли мы с ней через парк атракционов, где колесо сансары крутилось бесконечно, и где клоуны пугали сами себя. И шли мы с Наташей дальше, найдя узкую тропинку в тёмный лес. И видел я перед собой белые голые ноги Наташи, а она шла впереди, что-то говоря. И шли мы с ней долго по этой тропе, говоря о чём-то, а я её и не слушал уже. Я лишь думал о своём, о том, куда меня ноги несут. И обошли мы с ней большой муравейник, что строили муравши. И шутила что-то пошлое Наташа, прикрывая оскал свой вульгарный. И вывела наша тропинка туда. где берёзы стройные росли. А рядом сидели три хлопца пьяные, и что-то замышляли. И спряталась за меня Наташа от парней этих странных, что сидели у края тропинки, что-то обсуждая. И думал я, вспоминал, что видел я где-то этих трёх товащей. И почувствовал я, как Наташа боится за свою жизнь, и тело, что оголяет она бездумно.

И мы дальше, как бы эти парни не скалились. И вышли мы к воротам, что бабка неприметная охраняла. И прошла мимо неё Натаха, голыми ляхами сверкая. И осмотрела осуждаючи, ноги Натахи, эта бабка. И посмотрела она и на меня внимательно, что вынужден я был поздороваться. И видел я заборы бетонные, что графити были изресованные, а над серым бетоном качалась, на ветру, колючая проволка. И шли мы с Натахой дальше. И всё кружила она, перед носом моим, бёдрами толстыми. И тянулась тропинка куда-то туда, вперёд. И вышли мы к пляжу, где люди отдыхали. И заметил я тут же спасателей, что жизни утопающих спасают. И подумал я, что не всё так прохо, как есть на самом деле. И выбрали мы с Натахой место случайное. И села Натаха под козырёк, от солнца яркого прячась. И заметила тут же она девок загорающих, что лежали голыми лицом к солнцу, головой на восток.

– Какие девушки, смотри, – говорила она мне.

И видел я двух девушек этих, и сияла их белая кожа на ярком солнышке. И то, чего не было у одной, то было у другой, и наоборот.

– Иди, познакомся, – гнала меня Наташа.

А я лишь думал, что не против бы, да зачем? И сидел я на песке накалённом на девок красивых и на Каму, поглядывал одновременно. А Натаха мне рассказывала историю, одной знакомой, что жизнь успешную вела. И я сидел и слушал о том, как знакомая эта тянула деньги из парня своего, потому что он мужик. И что готова она была на всё ради денег, даже кольцо замужества снять, чтобы мужчина незнакомый за ужин заплатил. И слушал я это всё, потому что выбора у меня не было.

– Ну как ты считаешь – нормальное такое поведение, или нет? – спрашивала меня Натаха.

И рассказывала она ещё про мужа девушки этой, что был он до неё безработным лохом. И что согнала она его с дивана и пнула под жопу, отправив работать. А сама этот диван и заняла, вместо ленивого мужика, наслаждаясь роскошной жизнью.

И надоело мне слушать Натаху. И пошёл я к Каме – руки обмыть, к тем девушкам ближе. И прошёлся я по раскалённому песку, что солнце нагревало ещё с пермских времён. И вступил я в воду, что водорослями зелёными заросла. И надеялся я, что смогу пойти по воде, если захочу. И оглянулся я, и видел, как Натаха в смартфон пальцами тычет. И слышал я разговоры тех девушек, что приглянули мы с Натахой, как только пришли на этот пляж. И будто казалось мне, или это было на самом деле, что говорят они, обсуждают, то же, что и Натаха. И странно мне было, непонятно. И ушёл я обратно, так и не искупавшись в Каме. А Наташа что-то мне про спину мою говорила, что сутулюсь я, как всё поколение миллениум. И пошли мы вон с пляжа, под крики налетающих чаек. И быстро мы скрылись в густом лесу от яркого солнца. А Наташа мне говорила о Максиме, о том, как познакомились они, дружили. И понял я в этот момент, что нет у неё друзей, что должны оставаться из прошлого в настоящем. И что друзья её уже живут своей жизнью, хоть и их много. И шли мы с ней по улицам убогим, чьё-то говно обходя. И говорил я Наташе, что Максим, её друг, всего лишь шут, что плачет, когда остаётся один. И то ли призадумалась Наташа об этом, то ли обиделась, то ли – и то, и другое. И шли мы с ней дальше, обойдя здание школы, чей угол в центральную улицу упирался. И повернули мы направо, попав на улицу шумную, и где яркое солнышко всё засвечивало. И увидели мы с Натахой пони, что бедные, дыбали на месте, ожидая команд женщин не высоких, что стояли рядом. И шли мы дальше с ней, подругой моей – мимо аптек и магазинов. И всё говорили о Максиме с Викой, и о их жизни интересной. А Наташа всё на солнышко косилась, раздражённо прикрывая рукой голову. Ведь кепку розовую, она опять забыла дома.

И видели мы с ней странное действо – как мужчина азиатско-персидской внешности, что стоял с велосипедом у остановки, поучал женщину за что-то, которая была водителем тролейбуса. И что-то эмоционально объяснял он ей, чему-то учил. И слышал я язык не русский, чужой. И прошли мы дальше, хоть и интересно было мне. И подошли мы с Натахой к светофору – ожидая зелёного сигнала. И проехал пред нами пустой тролейбус огромный, за рулём рулём которого была та самая женщина с охонинными бровями. И загорелся зелёный цвет пропуская пешеходов по своим делам. И промелькнул пред нами тот мужик на велосипеде, крутив педали в шлёпанцах. И шли мы дальше с Натахой к ней домой, уж в последний раз для меня. И на вахте привычно осмотрели нас, будто видят впервые. И зашли мы к Натахе домой, обрадованные тем, что скрылись, наконец, от знойного солнца. И завалились мы с ней на кровать, отдыхая от утомительной прогулки. И посмотрел я на часы, и было три часа. И лежала рядом Натаха, что-то мне говоря.

– Надо готовить, – неожиданно очнулась она.

И пошла Натаха к плите, в последний раз для меня готовить.

– Есть макароны и гречка, – говорила Наташа, – что будешь?

– Макароны, – выбрал не думая я.

– Макароны готовить аль-дэнтэ? – спрашивала она с каким-то странным акцентом.

– Аль-дэнтэ? – переспрашивал я.

– Да, аль-дэнтэ, – повторяла она тот же акцент.

– Ну хорошо, путь будет аль-дэнтэ, – соглашался я.

– Значит – аль-дэнтэ, – утверждала Натаха.

А я всё копался в смартфоне, пытаясь понять – куда же я сегодня уеду?

– А макароны спиралька или ракушка? – всё донимала меня Натаха.

– Спиралька, – отвечал я.

И стала Натаха трясти коробку с макаронами, что спиралькой были.

– А спиралькой мало, – говорила она, – придётся с ракушкой готовить.

А я молчал – мне было всё-равно. И стал я свой рюкзак собирать, чтобы вещи свои впопыхах не оставить. А Наташа всё это время кушать готовила. И крутилась она возле плиты в том платье, что запомнил я её в те дни. И просила она меня открыть грибы и маслины консервированные. И открыл я их спокойно, лёгкой рукой. И радовалась Наташа почему-то, тому, что я еа кухне ей помогаю. И собирал я свой рюкзак, с тревогой ожидая дороги. И думал я, что не могу остановиться. И еду я туда, куда не должен приезжать. А Натаха жарила грибы и маслины, заливая их маслом подсолнечным и олифковым. И слышал лишь я, как шипит сковорода накалённая, а не разговоры Натахи. И чувствовал я, что что-то от меня уходит из этой квартиры, дешёвой студии. И что уже ничего меня не остановит от того, чтобы отправится дальше. И поставил я перед собой рюкзак свой, готовый уже уйти. И разлёгся я на кровати, как ленивый муж, в ожидании жратвы. И сготовила Натаха грибы с маслинами, и осталось ей только макароны в аль-дэнтэ приготовить. И завалилась Натаха на кровать, рядом со мной. И как бы не заметил я этого, копаясь в своём смартфоне. И прислонялась Натаха ко мне, как могла. И не замечал я этого, хоть и чувствовал.

– Ты качаешся что ли? – спрашивала она, разглядывая мою руку.

А молчал, терпиливо ожидая того, что произойдёт, или не произойдёт. И чувствовал я на плече своём толстые пальцы Наташи.

– Нет, не качаюсь, – отвечал я, отдёргивая руку.

– Ну дай посмотреть, – конючила она, желая меня пощупать.

– У тебя макароны, похоже, переварились, – отвечал я.

И соскочила Наташа с кровати, и изгибалась и пружинила кровать эта, под тушей тяжёлой. И шла Наташа громкими шагами к плите, на которой макароны варились.

– Блин, переварила, – говорила она, пробуя что-то.

И зашумела она чем-то железным, и забилась вода из-под крана. И не успел я одуматься, как уже стояли на столе две тарелки. И пригласила меня Наташа на кушанье, сев первой за стол. И кушали мы макароны – одни аль-дэнтэ, а другие – не очень. И кушал я грибы и маслины жаренные от Натахи. И боялся я, честно говоря, за желудок свой, и за то, что отравлюсь я, и в дороге худо будет мне. И вроде кушал я что-то, но понимал, что еда эта, всё-таки, вегитарианская. Но кормили меня бесплатно, и как бы, всё же, вкусно. И скушал я быстро макароны, что были разварившиеся и полусырыми, но не смог я осилить грибы с маслинами, потому что жирным это было. И поблагодарил я Наташу за пищу, и за то, что путника просто так кормила. А Наташа лишь спрашивала – почему я не доел грибы с маслинами, и переваливала остатки мои к себе в тарелку. И смотрел я, как жадно Натаха жрёт. И всё-таки осуждал я её за это. Хоть и не касалось меня это всё, до определённой степени. И сидел я в своём углу спокойно, сил перед поездкой набирался. И Натаха сил набиралась, и спрашивала всё меня – во сколько я уезжаю. И говорил я ей, что осталось мало времени, буквально пару минут. И предлогала мне Натаха в дорогу орехов, изюма, кураги, чтобы голод нахлынувший утолить. И соглашался я взять то, что она предлогала, потому что – если дают, то бери. И сидел я напротив рюкзака поглядывая на часы, выжидая, когда же можно будет отправиться в дорогу. А Натаха всё кушала, и тоже ждала. И увидел я, как большая стрелка к малой приблизилась, так тут же понял я, что опаздываю почему-то. И схватил я рюкзак свой тяжёлый, закинув его на плечо.

– Всё, пора, – сказал я Натахе, и присел снова на кровать – на дорожку.

И заторопилась Наташа собираться, хватая все вещи, что без дела два дня валялись. И надел я обувку, и вышел вон из квартиры Наташи, что домом мне была пару дне, а Натаха слелом. И прошёл я мимо вахты той, что ха всем следит, в последний раз, и вышел вон. И шли мы с Наташей к автобусной остановке, а она что-то опять пошлое шутило. И подумал я случайно – не остаться ли мне ещё на ночь в Перми, женщину разведённую удовлетворить, и себя? И пришли мы к остановке той, где подростки дурачились от безделья, как мартышки половозрелые.

И подъехал, самым неожиданным образом, наш автобус до города. И зашли мы в него, заняли места свободные. И говорила мне что-то Наташа, а я и не слушал вовсе, а рядом ещё контролёрша с подружкой болтала, и я её тоже не слышал. Я лишь слышал себя и мысли свои. И остановился автобус случайно на остановке, бабушку подобрав.

– Молодой человек, – сказала контролёр, – уступите место бабушке.

И уступил я место бабушке, что было рядом с Наташей, хоть и были в автобусе свободные места. А контролёрша всё базарила на те темы, что Наташа постоянно говорила. И обсуждала она то, как кто-то с кем-то встречается, и замуд выходить не хочет. И слышал их весь автобус, отрешённо поглядывая в окно. А подруга её, да и она сама, больше на казашек походили, чем на коми-пермяков. И снова остановился автобус непонятно где, и осталась контролёр одна – ушла её подружка. И занял я место свободное, поближе к власти, что в виде контролёра была предсавлена в автобусе. И остановился вновь автобус, и ушла та бабушка, что сидела рядом с Натахой.

– Костя, иди сюда, – звала меня Натаха.

– Нет, у тут, у власти местной, хорошо, – отвечал я.

А контролёрша слушала наш разговор и громко смеялась. И остановился опять автобус у остановки какой-то. И зашли ещё народ.

– Уступи мне место, – требовала одна женщина, что запомнил я её с мальчишеской стрижкой.

И встал я покорно, уступив ей место. И стоял я в проходе, дожидаясь, когда же я приеду на вокзал. И чувствовал я уже усталость, хоть только и начал свой путь. А Натаха уже болтала с той бабулькой, что подсела к ней. И видел я, что общалась она со своим будущим – так легко они понимали друг друга. И оглядывалась Натаха на меня, спрашивая – как дела? А я ехал молча, понимая, что должен страдать. И тянул меня назаз, всё время, рюкзак мой тяжёлый. А яркое солнце продолжало палить – было жарко. И видел я за окном Пермь не увиденную. И остановился автобус в последний раз, у остановки конечной. И вышел я быстро, скорее высвободиться от духоты автобусной. А следом за мной Натаха плелась. И шёл я на вокзал на который и приехал. И вспомнил я, что думал, что Перми одного вокзала недостаточно, поэтому и появилась Пермь-вторая. И оставил я Натаху где-то одну, у вокзала, а сам пошёл билет себе покупать. И купил я билет до станции Балезино – до самой ближайшей станции на запад. И слышал я за спиной топотания суетливые. И знал я, что это Натаха, помаячить зачем-то пришла. И шептала она мне что-то, а рядом три стража полиции проходили мимо. И смотрели они на меея и Натаху странно, нехорошо. И думал я, как бы мне не хотелось, чтобы меня прибрали полицейские из-за этой девки суетливой. Но прошли они мимо, хоть и каждому мы не понравились. А Натаха мне всё шептала что-то, а я услышал её, как только полицейские скрылись за стенами вокзала.

– Тут моя бабушка на вокзале, – говорила она.

– И что? – не понимал я ничего.

– Она видимо на дачу поехала, – говорила оглядываясь Натаха.

– Ну и где она? – спрашивал я.

– Там, на платформе, возле вокзала, – отвечал Натаха, странно смеясь.

– Ну пошли на другую, – говорил я.

И пошли мы с ней на другую платформу, чтобы не встретить бабушку, что могла увидеть чужого, незнакомого ей мужика с её внучкой. И отправлял я Натаху вон с вокзала, объясняя, что я и сам могу уехать.

– Езжай домой – не надо меня провожать, – говорил я.

– Не, я тебя провожу, – настаивала Наташа, – сейчас она скоро уедет.

И падало всё из рук Натахи. И жалел я себя в тот момент, что попался мне в Перми такой друг. И разорвалась цепь у сумочки, что блистела оттенком истёртой краски, что долно было походить на золото. И паниковала Наташа почему-то, не прекращая странно смеятся, рот рукой прикрывая. И звонила ей бабушка, в это же время, рассказывая, что поехала она на дачу сейчас. И врала ей внучка, что на красную шапочку похожая, что в делах она вся, занятая. И ждал я электричку свою, чтоб уехать скорей подальше от Натахи. И вдруг – стало тихо. И поняли мы, что электричка, на которой бабушка Натахи едет на дачу, уехала. И пошли мы на тот перрон, попутно спрашивая дорогу у продавца мороженного, где стояла моя электричка. И сели мы на скамейке попрощаться, как парень и девушка прощаются. И хотелось мне скорей уйти и сесть в пропитанную потом электричку. И спрашивала Натаха ещё, у работников железной дороги – правильно ли я еду? И обнялись мы с Натахой напоследок. И почувствовал я тело её. И ощутил грудь мягкую, и тело здоровеющее. И знаю я, о чём думала, в тот момент, Натаха. И попрощались мы с ней, не договорившись даже встретиться ещё раз. И поднялся в вагон тот, что выбрал случайно. И сел я на то место, где перрон и Пермь было видно. И видел я Наташу через вагон электрички, и было мне как-то спокойно и хорошо. И помахала мне рукой Натаха на прощанье. И я помахал ей в ответ. И видел я, как ушла она куда-то по-делам своим, ориентировочно – на восток. И остался я один – свободным и одиноким.

И мог я делать всё что угодно – хоть вылезти из электрички, и пойти жить другой жизнью в этом городе. И сидел я и ждал, когда же электричка тронится, и поеду я на запад. А солнце всё палило, жарило, и было всем непосебе. И слышал я уже разговоры шумные позади, на непонятном, смешанном с чем-то русском языке. И какие-то, непривычно активные были эти люди – живые, деревенские.

Балезино – Киров

И как только я призадумался о том, что можно и выйти вон, так хлопнули двери и электричка дёрнулась вперёд. И медленно медленно тянулась она туда, куда все хотят уехать. И поехала электричка, народом разным наполненная, тихо бремча колёсами. И смотрел я всё в окно, наблюдая за тем, меняется вид дорожный. И казалось мне уже, что жизнь которую я прожил с Наташей, последние два дня, уже была не со мной, и не сегодня. И слышал я позади разговоры, и понимал я, что люди там празднуют что-то – кушают, обсуждают дела свои, и при этом – ещё узнают знакомых, что случайно попали в этот же вагон. И говорили они, как я понял, на удмуртском языке, не забывая и русское словечко добавить. И сидели напротив меня два парня длинноногих. И ноги свои они не знали куда деть. И хоть и разные были они – один с тёмными волосами, а другой с рыжими, очень похожими они были, как двоюродные братья. И ехали все куда-то туда, домой. Одни я, несчастный, всё хотел в западную Россию попасть необычным способом. И ходила по вагону, в это время, растерянный контролёр, что билета проверяла и зайцев в поезде искала. И к каждому она подходила – рвя билетик, и отдавая его обратно. И ко мне подошла, посмотрела на билетик, порвала, и ушла. И ехали мы все дальше. И слышал я, как компания шумных людей хотела угостить, перекусом небольшим, контролёра строгого. И останавливались мы у пеньков и заборов, что имели странные названия деревень. И интересно было мне заглянуть в каждую – посмотреть – как там живут люди простые? И шумел народ в электричке вечерней. И шумели колёса железные. И бегали люди, из одного вагона в другой, дверями железными шумя. И услышали все крики в тамбуре возмущённые.

И кричали что-то люди, ища контролёра, требуя объяснений. И шла к ним напуганный контролёр – слушать жалобы. И поняли все, по крикам встревоженным, что не открылись у электрички двери, те, что к северу были направленны. И ждали смиренно пассажиры в тамбуре, когда же выпустят их, хоть и проехали они уже свою станцию. А электричка, как назло, продолжала ехать всё дальше и дальше. И ничего, никто, не мог поделать в этой обречённой ситуации. И смотрели они покорно на дверные створки электрички. И читали они надпись, что была сделана, по трафорету, старой, горчичного цвета, краской, ту самую надпись, что читали все жители страны большой. И видели они буквы эти, на которых краска эта обтёрлась да отвалилась местами. Буквы, те буквы, что сами по себе не красивы и строги, чрез которые видны все бескрайние просторы наши, что полюбили мы навсегда, хоть и не понимаем этого. И ведь каждый, эту надпись, читает ещё раз, хоть и не замечает этого, как только собирается выходить на станции своей. Вот они там стояли и читали – "не прислоняться", и видели пугаючи одинаковый вид, что разделяет одну станцию от другой.

И шептались пассажиры, испуганные неприятнейшим событием.

– Что случилось? – спрашивал кто-то

– Похоже, с той стороны двери не работают, – отвечали другие.

И ведь великая случайность – сесть в именно в этот вагон, а не другой. Но ещё более выликая – пойти, со своего места, направо, а не налево. И при этом, я видел, что люди эти сидели где-то рядом со мной, но всё же решил почему-то пойти направо, уж потом, когда поняли, что те двери – это ловушка, они бежали обратно, через весь вагон, к той двери, что была открыта, но было уже поздно. И как бы они не стучали по закрывшимся двермям, двери не открывались. Потому что не может электричка, что поехала дальше, вернуться назад – это необратимый процесс. И все до единого знали это, в том числе и те люди, что не вышли на своей станции. И стояли они покорно в тамбуре, ожидая следующую остановку. И смотрели они в горизонт, на север, как и я, когда только домой приеду с западной России. И остановилась где-то электричка. И крикнула разозлённая женщина, уставшей, что-то нехорошее и злое. И вышли пассажиры те, кто должен был выйти на этой станции, и те, кто не должен был. И смотрел я в окно и видел любей, что проехали свою остановку из-за глупости какой-то. И шли люди по платформе номер один и проклинали они всё и вся, идя куда-то туда. И думал я, как некоторые другие в вагоне – как они будут добираться до дома? И поехала дальше электричка, набирающи гудя, разносить пассажиров по просторам страны. И видел я, что солнце уже стремится упасть за горизонт, туда, где не видно было бы объекта, что всю жизнь земную согревает. И увидел я одни, как скрылось оно за лесами густыми и тёмными, и засмеркалось пространство вокруг. И заметил я, на небе тучи хмурые, что не видел я несколько дней. И стало очень темно в электричке, так темно, что включили свет, который освещает вагоны, когда темно на улице. И заметно было, что чем сильнее вечереет, тем меньше народу в вагоне едет. И расползлась, по станциям маршрутным, компания шумная, что позади сидела. И шла к тамбуру женщина весёлая, что была самая шумная в вагоне. И что-то хохотала она, шутила уходя.

– Ой, сумку забыла, – говорила она возвращаясь.

– Тут нет твоей сумки, – отвечал ей кто-то.

И искала женщина сумку свою, которую где-то оставила.

– А где я её оставила? – спрашивала она у всех, в том числе и у себя.

Но никто не знал – где её сумка. А электричка, как назло, всё торопилась скорее приехать к той станции, к которой женщина эта ехала. И не было понятно – то ли она её потеряла на пункте отправления; то ли, сумку эту, украли во время пути; то ли и не было вовсе этой сумки, и женщина что-то забыла, не помнила.

– Ладно, потом, надеюсь, найдётся, – говорила женщина хохоча, торопилась к тамбуру, к правильной двери, к той, что открывается. И вышла она в темнеющее пространство, на станции своей, держа в руках какую-то сумку. И двигалась наша электричка дальше. А мне всё боязно было смотреть в окно, ведь там – бушевал уже ветер. И видел я, как гнул он берёзы, что вокруг болот местных росли. И странно мне было, будто еду я вникуда, в ад. А в вагоне уже сидела мало народу – пару человек и контролёр, а все остальные разъехались по станциям своим попутным.

– Вы до куда едет? – спросила меня томный контролёр, надвиснув надо мной, склонив голову.

– До Балезино, – отвечал я, боясь, что меня могут высадить во тьму.

– До Балезино? – удивилась контролёр, – понятно.

И уходила она куда-то туда, позади, где сидели оставшиеся пассажиры. И страшно мне было оглянуться, увидеть тех, кто приследует меня. И смотрел я в окно, и видел я там, как бушевала гроза. И всё-таки оглянулся я на всякий случай, и увидел я, что в вагоне сидит всего пять человек, в то числе и я. И страх мой, как оказалось напрасный был на это счёт – такие же люди, как я, сидели в вагоне, блеклым светом покрываемые, и тоже ждали остановки своей. А страх мой был на основе того, что ночевать, в Балезино этом, мне было негде. И чем ближе мы подъезжали к Балезино, тем страшнее мне становилось. И выходили из вагона последние пассажиры.

– Осторожно – двери закрываются, – сказал голос из неоткуда, – следующая остановка Балезино – конечная.

И услышал я это, и интересно стало мне – кто ж до самого Балезино со мной едет? И увидел я в вагоне двух девушек болтающих и смеющихся. И ушёл куда-то в другой вагон контролёр, дверми от тамбура хлопнув, и оставив нас одних. И хотелось мне подойти к ним – попроситься на ночлег, но боялся я, что примут они меня за сумасшедшего. И встал я с места своего, на котором пронёсся в пространстве от точки "А" до точки "Б". И закинул я рюкзак свой тяжёлый на плечи уставшие. И смотрел я на своё отражение, что виднелось от окна, за которым была только тьма. И поглядел я в их сторону странно – себя и их пугая. И решил я всё-таки подойти к ним, не желая спать на вокзале или на улице. И шёл я медленно по проходу вагона к девушкам этим, а они лишь притихли на местах своих. И рассказал я им о себе, и о том, что мне ночлег на ночь нужен.

– Здравствуйте, девушки, – сказал я.

А девушки молчали.

– Мне нужна вписка в Балезино на ночь, – говорил я, – я путешестую по стране нашей.

И слушали они меня замерши, боязливо.

– Ладно, не буду вас пугать, – сказал я, и ушёл с обидой в горле.

А они так и нечего не ответили, лишь молчаливо пронаблюдав. И пришёл я обратно к своёму месту, опозоренный, сам не зная за что. И понял я, в тот момент, что все привыкли говорить, что они любят путешествовать, но меньше всего, всем хотелось бы встретить путника, что идёт мимо их дома в поисках ночлега. И приехали мы к станции какой-то. И шли, девушки эти, налево, поэтому-то и мелькнули перед глазами моими ещё раз. И стояли они в тамбуре – ожидая, когда же откроются двери. И вышел я, в этот же тамбур, ожидая того же. И ждали они молча впереди, читая ту самую надпись. И знал я, что думали они, в тот момент, обо мне, о том человеке, что не должен был оказываться в этом месте, у станции Балезино. И открылись двери неожиданно, как бы долго их открытия не ждали. И вышли девушки первыми, в тёмное пространство спустившись по железным лесенкам.

– Приехали, мои путешественницы, – говорила какая-та женщина, что слышал я.

И прошёл я мимо, и пропали из виду силуэты в темноте, что скрывала предвокзальную суету. И не видел я ничего – только темноту и синие фонари. И не знал я – куда мне идти и что делать? И зашёл я на вокзал – желая купить билет дальше по пути.

– Здравствуйте, – опять поздоровался я, – а какая следующая электричка уезжает?

– Мы не продаём билеты на электричку, – сказала кассир.

– В электричке брать? – удивился я.

– Да, – неохотно отвечала кассир.

– А когда следующая электричка из Балезино уезжает? – всё спрашивал я.

– Молодой человек, – злилась кассир, – завтра утром придёте и всё узнаете.

– Спасибо, – ответил я чуть ли не плача.

И прогнала меня кассир, злобно рывкнув и объяснив, что не продают они билеты.

И видел я, на скамейках вокзальных, бомжа, что сладко спал. И никто его не хотел будить, даже полицейские. И заметил я путника, что был с сумкой большой, и видел я, что решил он расположиться на другой скамейке, свободной, поспать. И не хотелось мне так же ночь проводить, потому что без силы так можно остаться быстро. И боялся я полиции, что бродила вокруг вокзала. И вышел я с вокзала, сев на лавочку ближайшую. И ходил куда-то народ, во тьме ночной. И слышал я гудки и стук колёс об рельсы, где-то недалеко. И было мне непосебе, нехорошо – уставшим был я.

И пробегал где-то состав, отдавался эхом шум железа. И думал я всё – как же мне быть. И кипела во мне растерянность, и овладевал мною страх, что ночь эта будет длиться вечно, хоть и летняя она. И пошёл я зачем-то вокруг вокзала бродить, надеясь встретить того, кто решит мою проблему.

– Ты не знаешь, где тут есть круглосуточные магазины? – спросил меня кто-то, выскочив из-за угла вокзала.

– Нет, – растерянно ответил я.

И пробежал этот куда-то дальше, ища то, что искал. И бродила рядом полиция, и слышал я где-то скребет частот рации полицейской. И напряжённым мне казалось всё вокруг. И как мне было тяжело.

И пошёл я гостиницу искать, надеясь, там переночевать. И шёл я чрез выбоины и грязь – не видя пути ближайшего. А рядом – таксисты дорогу переминали, слепя меня фарами. И слышал я подростков, что шумели где-то рядом. И обнадёживало меня это, потому что означало это то, что город живой ещё, не умирший. И увидел я подростков, что шумели в темноте, но под фонарём каким-то. И решил я у них спросить – где можно переночевать в этом городе? А толпа та, у которой я хотел спросить самое важное, всё шумела, веселилась, как положенно. И стояли в этой толпе – две девочка, и два мальчика.

– Ребята, не подскажете, где у вас тут можно вписку найти? – спросил я, разглядывая одну из девушек, что улыбалась постоянно.

– Где-то тут гостиница должна быть, – ответил один из пареньков.

И пошёл я дальше – искать себе прибежеще. И видел я, что непадалёку таксёрики теснились на площади вокзальной. И решил я спросить у них – где же та гостиница, про которую подростки говорили? И подошёл я к перво попавшейся машине, и спросил я то, что хотел.

– Не подскажите, где у вас тут гостиница? – спросиля я.

И смотрели таксёрики на меня удивлённо, выглядывая из водительских кресел.

– Нет, не знаю, – ответил один, – где-то тут, вон там, – показывал он в темноту.

И знал я, что таксёрики знают всё, кроме названия улиц и домов черёд. И пошёл я опять к вокзалу зачем-то. И увидел я там объявление с номером телефона, и в объявлении этом, было сказано то, что можно найти койко-место за деньги небольшие. И набрал я этот номер, и позвонил я тут же, решительно.

– Здравстуйте, – сказал я в очередной раз, – у вас койко-место есть?

– Нет, сегодня нет, – ответил забуханный голос паренька.

И стало мне обидно, что неприкаянный я, как всегда, и почувствовал я обречённость свою.

И думал я – может место здесь такое, особенное? А в это время мне Натаха писала – спрашивала и донимала – где я и с кем. И было мне тошно от этого ещё больше. И пошёл я обратно, по той же дороге, к вокзалу. И зашёл я на вокзал, и увидел я, что путник тот уже спит сидя, кивая головой, а на другой скамейке всё так же спал бомж, и была свободна третья скамейка – для меня. И видел я ту же злую кассиршу, что скрывалась за стеклом пластиковым, и смотрела она в зал стеклянным взглядом – ничего не видя. И почему-то решил я, глядя на скамейку пустую, что она, всё-таки, не для меня. И ушёл я с вокзала – по новой гулять вокруг. И вышел я опять на привокзальную площадь, а там всё таксёрики переминались на машинах своих, клиентов выжидая.

И слышал я подростков, что кричали в праздновании ночи летней. И шёл я вперёд, думая – а что если прогуляться по этому городку, уйти туда, к тёмным улицам, и гулять там до самого утра. И было мне непосебе от того, что представил я себя, бродящего по незнакомым улицам, что скрыты тьмой. И повернул я голову туда, куда не должен был. И увидел я дверь, что освещалась зачем-то. И стоял я, на том самом месте, где я спрашивал у подростков про вписку. И поднялся я по ступеням разрушенным, к двери, что свет отвещал тёплый. И постучал я в стекло один раз, и позвонил в звонок, всякий случай, и посиучался ещё раз. И дребизжало стекло от стуков моих, и видел я в нём своё отражение. И увидел я, что кто-то за дверью, и открылась дверь, и трещал замок и открылась ещё одна. И вышла старушка со злым лицом.

– Здравствуйте, – сказал я опять, – это гостиница?

– Да, – ответила старушка.

– А у вас есть свободное койко-место? – спрашивал я.

– А ты один? – спросила она настороженно.

– Да, один, – ответил я.

– Проходи, – сказала она, уступив мне путь в дверь.

И зашёл я в гостиницу тёмную старую. И оглянулся я, и видел, как старушка боязно обглядела улицу, и быстро закрыла дверь. И шёл я вперёд, не видя куда иду. И шла старушка за мной, что-то ворча. И извинялся я перед ней, за то, что потревожил её. И попросила она паспорт мой, чтобы убедиться, что я легальный человек. И попросила денюшку за то, что койку-место мне обеспечит. И отдал я ей денешку, потому что мне не жалко было, в такой ситуации. И разместила она меня в комнате, где было три кровати. И остался я, наконец, один. И был я рад тому, что буду спать в условиях комфортных. И была возможность у меня сходить в душ, и иные блага циливизации. Но, чем больше я находился в гостинице этой, тем заметнее было для меня то, что гостиница эта, так, возможно, и не изменилась со времён союза. И лёг я на мягкую постель, не веря тому, что тело моё отдыхает. И писал я про это Натахе, и писала она мне в ответ, что рада за меня. И выключив я свет, пытался быстро уснуть, чтобы поспать подольше. И думал я обо всём, о том, какой длинный был мой день. И слышал я шаги чьи-то в коридоре, и ворчанье ещё. И понимал я, что это старушка та, что за гостиницей следит в ночное время. И думал я всё, перебирал, что если бы мне на пути попались бы не добрые люди, то могло занести меня ещё более не туда, чем я оказался. И слышал я ещё за окном шумы уличные, что окружали меня, когда я ночлег себе искал. И уснул я сладким сном в покое, каким давно не засыпал. И спал я ночью этой хорошо, только слышал шаги и бурчание в коридоре, что будили меня однажды. И знал я, когда засыпал, что рано мне придётся проснуться. И проснулся я утром от духоты. И открыв глаза, увидел я, как солнышко комнату мою освещает. И надо было вставать мне быстрей, чтобы посмотреть город, где бывали декабристы. И тяжело я проснулся, с неохотой, но нужно мне было отправляться дальше, куда там я ехал. И слышал я какие-то разговоры в коридоре, и не спали уже все, хоть и было времени не больше, чем шесть утра. И позавтракал я теми орехами, что Натаха мне дала, да чаем из термоса. И не охота мне было уходить, покидать комфорт, потому что не отдохнул я толком, ведь ждала мне долгая дорога, без конца. И умыл я лицо заспанное, и ощутил я ещё раз социализм упущенный, прогуливаясь по коридору гостиничному. И собрав вещи, в рюкзак свой тяжёлый, вышел я вон из комнаты, что ночлегом мне служила прошедшую ночь. И шёл я по коридору деревянному, и слышал я, как сплетни в воздухе летали. И видел я, как старушка та, что-то с белобрысой женщиной обсуждала. А старушка эта, не была злой, на самом деле, удмуртом по национальности она оказалась. А женщина та, что белобрысая, как-то опасливо на меня оглянулась, и тут же попрощалась и ушла. И я отдал ей ключи от комнаты, прощаясь.

И она попрощалась со мной. И шёл к дверям гостиницы старой, а она шла вслед за мной, что-то бурча. И подумал я, что ругает она меня за то, что не сидится мне дома, и что побеспокоил я края их болотные. И вышел я из гостиницы, и пошёл я гулять по улицам, что уходили куда-то к болотам. И встречал я людей, что похожие были на страшуку ту, один в один. И гулял я по улицам городка, в котором оказался случайно, надеясь выйти к реке той, что, наверняка, видели декабристы. Но, как бы долго я не шёл, так и 6е вышел к ней. И видел я пустые улицы, и спящие дома. И казалось мне всё каким-то чужим, хоть и узнаваемым. И видел я те же берёзки, что и дома, и что видел по пути, и везде они казались одинаковыми. И понимал я, всё-таки, почему страна наша такая большая и многонациональная, что хоть и разные народы живут в ней, но очень они похожие друг на друга. И побежал я на вокзал – боязь уже на электричку опоздать. И видел я уже совсем другой вокзал, не такой, что я запечатлел вчера. И забежал я на вокзал, узнать – где же моя электричка, что следующей в западную Россию едет. И увидел я там тоже самое, что видел, когда уходил – путник тот – всё так же спал, как и бомж, на другой скамейке. И понял я, что электричка та, которая мне нужна, уже скоро отправляется. А вокзал всё наполнялся народом шумным. Было так шумно, и эхо, шума этого, отдавалось на весь вокзал, и путник тот, захмурил голову свою, что лежала на мягком рюкзаке. И понял я, что электричка моя – отправляется с первого пути первой платформы. И объявляла эту информацию всё та же женщина, что злая за окном сидела на кассах дальнего следования. И побежал я скорее к платформу первую искать, и подальше от этого вокзала. И попалась мне на проходе женщина, что большие сумки волочила на вокзал. И помог я ей, хоть и опаздывал, потому что добрый. И пока я ей помогал, заметил я путника того, ведь прошёл он мимо меня, на ту же электричку торопясь. И выбежал я к путям железнодорожным, но не было суеты вокзальной, что бывает пред утренним рейском электрички пригородной. И не было никого. И не видел я электричку, которая скоро уже отправлялась.

– Куда едешь? – спросила меня полная женщина, что курила в сторонке.

– До Кирова, – ответил я.

– До Кирова вон там стоит, – показывала она рукой с сигаретой.

И побежал я туда, куда направляла меня женщина эта.

– Беги скорей, – кричала она мне вдогонку, – а то она скоро отправляется.

И бежал я, суетливо месли перебирая, не зная – туда ли я бегу? И видел я поезда и электрички, и не понятно было мне – где та, в которую мне надо было. И прибежал я туда, куда должен был. И видел электричку, только двери её, створки – были закрыты. И крутил я головой, не мог понять – куда же мне идти. И стоял я на перроне, разглядывая поезда и рельсы, на которые они готовы были наехать, и хотелось мне уже перешагнуть, пойти по рельсам, блуждать, искать ту электричку, что увезла бы меня дальше. И услышал я за спиной шум створок дверей электрички. И оглянулся я, и увидел, что двери ваготов открылись той электрички, что стояла пустой, отрешённая, где-то на крайнем пути. И взобрался я в тамбур серый, пересчитывая до трёх. И наделся я, что зашёл я правильно. И увидел я в вагоне контролёров, что беззаботно болтали.

– Это до Кирова идёт? – кричал я им с самого входа.

И отвечал та, что была в очках, но не слышал я ответа из-за шагов своих.

– Эта электричка до Кирова идёт? – спросил я ещё раз.

– Да, до Кирова, – повторяли оба контролёра.

И выдохнул я с облегчением, садясь на мягкое кресло. И заметил я тут же, как комфортно в этой электричке. И кресла какие-то мягкие вместо обшарканный скамеек, на которых мне приходилось сидеть до этого. И как-то чисто в вагоне, прибранно. И всё думал я – а вдруг кто-то ошибся? А вдруг контролёры сказали не то случайно; а вдруг я услышал то, что хотел услышать? И объявил машинист, что едем мы все до Кирова. И дёрнулась электричка вперёд. И успокоился я, наконец, что сел я правильно. И подошли контролёры ко мне, и отдали мне билет до нужной станции, продолжая болтать между собой. И разговаривали они с охранником ещё, что спал беззаботно. А в вагоне и не было толком народу – только я, да контролёры с охранником спящим.

И поехала электричка потехоньку двигаясь на запад. И сам я не верил тому, что снова в дороге я. И разгонялась электричка наша, там, где были поля и только. И ведь видел я горизонты те, что дома видеть привык. И останавливалась электричка на станциях тихих. И заходили в вагон люди после каждой остановки. И заполнялась электричка людом, что пробуждался, и торопился по делам дня грядущего. И будили заботливо контролёры охранника, что сопел где-то в конце вагона. И проснулся охранник, и вышел он к людям, расхаживая по пятам за контролёрами; и был он щуплым каким-то, худым. А электричка всё чаще останавливалась, забирая пассажиров с одной станции, и перенося их на другую. И смотрел я всё в окно, наблюдая одни и те же виды. И знал я, что скоро мы проедем станцию Глазов, где Сталин с Дзержинским были, да ещё и Александры, что императорами были. И ждал я остановку эту из-за любопытсва человеческого. И остновились мы у Глазова , и стала наполняться электричка народом. И сели рядом со мной мужики рабочие – трое. И первый севший, что напротив меня, тут же схватил свой смартфон, и стал пальцами тыкать в него жмакать. Второй, что сел справа от меня – притащил на руках собачку маленькую. И держал он бережно её, как ребёнка, а собачка эта, на всё происходящие, лишь выпучила глазки свои большие. И поглаживал её мужик по головке, успокаивая. Напротив второго, и рядом с первым – сидел странный старик – всем довольный он улыбаясь чему-то. И поехала электричка дальше, и ехали пассажиры куда-то в полном вагоне. И молчали они сначала в троем, увлечённый каждым своим, выжидая остановку свою. Но что-то произошло, и стали они разговаривать, и понял я, что работают они на железной дороге. И смотрели они все на каждой остановке в окно, и чью-то работу осуждали. И самым авктивным среди них был тот, что тыкал в смартфон всё время. И вертел он им как указкой, показывая коллегам недоработки халтурщиков, что были видны его глазу.

И соглашались с ним другие – и смеялся как-то странно старик, и говорил своё мнение тот, что с собакой был, и гладил её активно. И проезжали мы станцию за станцией, и обсуждали они каждую. И рассказывали они, по очереди соответствующей, истории и случаи на работе своей. И успокоилась собачка, что была на руках у второго, и облизывалась она что-то, поскуливала выпучив глаза, и гладил её хозяин большой рукой. А тот, что первый, уж и не тыкал в смартфоне уже, и лишь для того, чтобы паузу сделать между репликами своими. А старик, что третим был, говорил вообще своё, не в тему. И переговаривались рабочие, через весь вагон, что-то уточняя. И смотрел я вместе с ними на бетонные постройки, что далеко построены были, в лесной глуши. Так мы и ехали, как неожиданно остановились у станции одной. И вылез куда-то народ путейный, на работу, что притянула их у местам диким. И оказался я вновь один, станции Киров дожидаясь. И видел я в окне деревеньки небольшие, и обычные, русские домики. И тянулись эти деревеньки в пространстве, за дикими лесами скрываясь. И было моё настроение хорошим, потому что путь мой продолжался, и видел я в окне город больше вдалеке. И видел я уже пригород Кирова, что начинался одноэтажными домами, и сменялся вид этот на гаражи и панельки, что обозначали то, что в город мы въехали. И ждал я уже с нетерпением, когда пойду гулять свободным по улицам Вятки. И видел я охранника в вагоне, что сидел на другой стороне, и сидел он напротив контролёра, что считала выручку. И сидел он с понурым лицом, выжидая, когда же, наконец, закончится его смена, и приедет электричка в Киров. И перебирала рельсы электричка, меняя пути. И пересчитывала мелочь контролёр, звеня монетами. И пошли все к выходу, чтобы покинуть электричку скорей, что пронесла всех сквозь пространства огромные. И объявил машинист, что прибыли мы в Киров, и слышно было на вокзале эхо объявления, что сообщало тоже самое. И скопился народ в тамбуре, ожидая, когда откроются двери. И самый первый, кто ближе стоял к дверям, был охранник. И свисаоа у него сумка на плече худом. И упирался его взгляд в ту самую надпись. И остановилась электричка, неприятно затормозив.

И открылись створки дверей вагона с тупым грохотом. И увидел я, сквозь силуэты людские, что стояли в тамбуре пред мною в очереди хаотичной, вокзал старый.

– Всего доброго, – сказал охранник контролёру, и стал спускаться по железным лесенка куда-то вниз.

– Всего доброго, Гоша, – ответила контролёр, спускаясь вслед за Гошей.

И пробирался народ в тамбуре к выходу медленно. И дошла очередь до меня. И чувствовал я, как за мною люди толпятся, недовольные тем, что оказался я впереди их. И переступил я три ступеньки быстро, оказавшись на перроне людном. И пошёл я за всеми, куда бы они не шли. И знал я точно, что приведёт меня толпа эта к городу, минуя вокзальные лабиринты и залы. И действительно, шёл я за толпой, и вёл её, возможно, кто-то, только не видно было его, чрез тела человеческие. И вышел я на привокзальную площадь Кирова, и видел я, как расползался народ по разным сторонам. И пошёл я по улице той, что тянулась куда-то налево. И шумели машины, и хрипели автобусы старые на дорогах с ремонтируемых. И знал я, что в гости ждёт меня пара молодая. И пришёл я к аллее какой-то. И сел я на скамейку – отдохнуть. И бросил я рюкзак свой рядом, что плечи давил мне всё время в пути. И видел я, как люди гуляют рядом, что туристами были, потому что сидел я напротив гостиницы. И знал я, что не могу позволить себе остановиться в гостинице ещё раз. И волен был я только скитаться по хатам, и проситься к людям чужим. И пошёл я искать дом, где та пара живёт, что согласилась взять меня к себе. И шёл я в лабиринт панельный. И бродил я в лабиринте этом, пытаясь найти дом нужный, и подъезд, куда бы меня впустили. И бродил всё я, вокруг одинаковых домов, и не мог понять – какой же из них есть их дом?

И видел я вокруг себя дворы и дома, как и в любов другом городе. И шёл я по заброшенным каким-то местам, а рядом пацаны на самокатах катались, и матерились, а вслед за ними бежал ещё один. И видел я цифры на доме, что были чёрными на белом, и что означали, что нашёл я правильный дом, хоть и прошёл уже мимо несколько раз. И вышел я к подъезду, где была квартира парочки той. И поднялся я к двери, к домофону. И готов был уже я позвонить, но собирался с мыслями, чтобы объяснить всё, и рассказать о себе. И позвонил я, нажав цифры правильно, и только напряжение во мне возникло, как тут же двери открылись мне. И зашёл я в подъезд дома мне не знакомого. И поднимался я по лестнице на этаж следующий. И видел я, что ухоженный подъезд этот, хоть и не изменился, похоже, он с социолистических времён. И поднялся я на этаж, что был где-то между пятым и шестым. И решил я, почему-то, завернуть направо. И окрикнула меня девушка, та, что ждала. И ушёл я налево, к ней. И увидел я Иру, что решилась принять меня. И поздоровались мы, как путник, и хозяин дома, что гостя принимает. И прошёл я в дом, квартиру, что на две ночи домом станет моим. И разулся я, и скинул рюкзак свой, что надоел мне окончательно.

– Будешь манную кашу? – предложила Ира.

– Да, буду, – согласился я.

И прошёл я сразу на кюхну, попутно руки помыв, и стояла на столе чашка с манной кашей – меня ожидая. И рассказал я Ире, набивая рот кашей, что как и куда еду. И налила она мне ещё чаю фруктового.

– А я автостопом поеду, – хвасталась Ира.

– Куда? – стало интересно мне.

– От Владивостока, – говорила Ира, – Байкал посмотреть, Алтай.

И вспомнил я Андрея, что тоже рассказывал, как он ездил на юг автостопом.

– Автостопом – это серьёзно, – бубнил я, – ты не боишся?

– Да не, – отвечала Ира, – главное с фуриками о политике говори и всё.

– Ну всё-равно – не каждый решится на такое, – говорил я.

– Да я уже ездила однажды, – говорила Ира, – никаких проблем.

А я всё кушал манную кашу, что Ира приготовила.

– Ладно, ты кушай тут, а я пойду, если что – бери тут всё, не стесняйся, – и скрылась она за стенами квартиры.

И смотрел я на стол кухонный, где было несколько сортов чая, и сладости для гостя. И закончил я быстро кушать, и убрал за собой, как приличный человек. И пошёл я по квартире – Иру искать. И вышел я в зал большой, где был диван только, маленький стол, да телевизон. И сидел на диване парень Иры. А на столе был ноутбук на котором двигалась игра. И играли они в игру, что я помнил со времён студенчества.

И протянул мне парень этот руку.

– Саша, – сказал он.

И протянул я свою в ответ.

– Костя, – ответил я.

И поздоровались мы.

– Это моё? – спросил я, смотря в угол, где лежал спальник.

– Да, – ответила Ира, не отвлекаясь от Саши.

А Саша, помимо того, что играл с Ирой на ноуте, ещё успевал тыкать в смартфон, покорно опустив голову.

И растелил я спальник, желая отдохнуть, на полу твёрдом. И разлёгся я в самом углу, склонив голову на стену. И видел я рядом место, где собака когда-то спала. И говорили Ира с Сашей о своём, не замечая меня. И понял я, по разговорам их, что квартира эта её сестры, что на лето уехала в Турцию отдыхать. И понял я ещё, что Ира на вврача учится – медицинская сфера ей по душе. И говорила она с Сашей о его животе, что диареей переболел он недавно. И лежал я всё в углу, как собака, а хозяева, что подобрали меня, так и не замечали меня. И будто не замечали они меня, разговаривая между собой. И лежал я на твёрдом полу, слушая их разговоры. И говорили они о том, что все говорят. И заняты они были тем, чем заняты люди их поколения в свободное время. И портил тихо воздух Саша, и смеялась на это Ира, заботливо его журя. И стало мне понятно, что для любящей женщины, газы кишечника мужчины, что она любит, как благовония воспринимаются. И засутелись они что-то, потому что звонили им друзья их. И жаловалась Ира на Сашу, что не выходили они из квартиры несколько дней. И звали их друзья на пляж, ведь погода хорошая была. И зазвенел, неожиданно, сигнал домофона. И открыла дверь Ира, ещё гостей ожидая. И зашёл в квартиру парень в чёрной футболке, и широкими плечами, а за ним девушка маленькая, худенькая. И ни сколько не легче мне было от того, что пришли люди, а не плохие. Ведь проскочила у меня мысль неприятная, что неожиданные гости, и Ира с Сашей, могли оказаться ворами, что наивных путников грабят. И поздоровались мы с тем парнем, что в чёрной футболке был.

– Сава, – сказал он, и прошёл дальше к дивану.

– Ой, какие-то мужики у тебя тут Ира, – говорила светлая худенькая девушка, что Леной звали.

И как-то неловко мне было, что лежу я в углу на коврике мягком.

– Полный дом мужиков у тебя Ирка, – всё говорила Лена, гуляя по квартире.

И гостям новым тоже было неловко, что в доме оказался ещё кто-то, кроме тех, кто должен был быть. И заприхорашивалась Лена, поправляя волоса, и обвиняя Иру, что не сказала, что мужиков её полон дом. И понравилась мне эта Лена, потому что волосы её были светлые. И ругил друзья Иру и Сашу, что те ленятся ходить куда-то. И говорил им Саша всем, что нечего ему там, где-то, что-то смотреть, что ему достаточно того, что у него под боком. И ругал он Иру за то, что она была как все.

– Ойвсё, – говорила Ира на это, якобы обиженно.

И показывала она улыбку свою белую, и ямочки на щеках. И стали все суетиться, собираясь на пляж. А я всё думал – возьмут ли меня, хотя бы, как собачку ручную? И собрались быстро Саша и Сава, и ушли куда-то вон.

– Ой, сколько мужиков у тебя Ира, – всё говорила Лена.

И выбросил я лишние вещи из рюкзака. И ведь не знал я – еду ли я с ними, или нет, и что вообще меня ждёт? И накинул я облегчённый рюкзак на плечи, и надел я обувь. И оделать Ира, стояли мы с ней, Лену дожидаясь. А Лена суетилась всё – забыв что-то. И прихорашивалась она находу, и стройна Лена была, и был оголён её худой живот, и была она в шортиках маленьких, и видел я ножки её тонкие. А ведь Ира тоже в шортах была, но не интересно мне казалось это. И собралась, наконец, Лена. И пошли мы в троём к лифту. И опять я оказался в лифте тесном, и было рядом со мной, по девушке от каждой руки. И чувствовал я, что мог уже стать парнем Иры, несмотря на Саву, если бы жил в этом городе. И стояла, по правую руку от меня, Лена, волосы свои белые поправляя. И видел я её глаза голубые, и румянец небольшой на щёчках маленьких. И стояла по левую руку мою Ири, и были у неё волосы тёмные и глаза карие, и смотрела она как-то строго на Лену, когда переглядывались они. И ехали мы в лифте молча и улыбаясь. И всё поправляла Лена волосы притягивая мой взгляд. И вышли мы из лифта. И шли рядом со мной две девушки, что были в коротких шортиках, но совсем не знал я их. И вышли мы из подъезда, и не знал я до этого момента – где я укажусь через час. И представлял я пляж дикий, что на реке Вятка был веками.