История со счастливым концом. Начало пути

Глава 1. Что такое "невезет."

Несчастье, непруха -Что это такое? Ответ на этот вопрос Санька знал очень хорошо. Например, это когда сессию сдали все кроме тебя, начались каникулы у всех, кроме тебя, домой разъехались все – кроме тебя. Сессию можно пересдать комиссионно, надо только подтянуть хирургию и зоотехнию; каникул не предвидится по любому; на лето надо куда-то устроиться подработать. А уезжать Саньке из ставшей за годы учебы родной общаги в общем-то некуда. Санька сирота. Нет, теоретически какая-никакая родня после гибели в автокатастрофе    родителей у него осталась.. Кто-то, где-то. Отошли же кому-то из-за несовершеннолетия прямого наследника родительские квартира, дача и бизнес. Кому-то, как-то. На тот момент Саньке было не до того – выжить бы. Столкнувшись на трассе с каким-то лихачом их машина загорелась. Передние двери заклинило и кинувшийся на их спасение народ смог достать только его, сидевшего ссади. С изрядно обгоревшим лицом и несколькими глубокими порезами стеклом, но живого, пусть и без сознания. Потом были ожоговый центр, реанимация, выздоровление. На все – про все ушло почти полгода. А там вдруг оказалось, что над ним за это время и опеку оформить успели дальние родичи и в «бегах» его объявить и с выручкой от продажи его наследства раствориться на просторах страны. Ладно, хоть в детском доме он пробыл всего-ничего – каких-то пару лет. Но и этого хватило. Нет, Санька не был мажором и бестолочью, но так и не смог до конца вписаться в детдомовские реалии. Армия ему из-за полученных травм не светила, на нормальную работу, вроде автомеханика его тоже не брали. Была у них в школе профподготовка, так ему сразу сказали, мол парень с твоими болячками тебе работать где-нибудь на свежем воздухе. На дворника что ли намекали, шутники. А Санька взял да и пошёл учиться на ветеринара, благо в техникум детдомовских брали без экзаменов. И пусть скотину до того видел только по телеку, а от тяжелых мешков на извечной картошке страшно болела покалеченная рука, но Санька решил, что обязательно выучится. И вовсе не потому, что любил он этих рогатых-хвостатых, просто особого выбора у него не было. И он учился, а на лето оставался и здесь же подрабатывал, да хоть и тем же дворником. Первые пару лет все было нормально, пока не началась практика по хирургии. Тут-то и сказалось следствие той аварии. Оказалось, что Санька не переносит вида свежей крови. То есть абсолютно, от слова совсем. Первые раз когда его замутило при виде крови, сочащейся из раны на ноге у коровы, над ним не смеялись. Даже посочувствовали ему и парочке позеленевших девчонок. Но через месяц его подруги по несчастью мчались на практику в первых рядах, а его уже и в операционную не пускали – надоело возиться с его ушедшим в обморок телом. А отработки на муляжах ему «не светили» – препод попался принципиальный. Раз хирургия оперативная будьте любезны, сударь к операционному столу. А с незачетом по практике к экзамену его просто не допустили. И вряд ли теперь допустят. По крайней мере до осени. С зоотехнией тоже вышла "засада". Санька – человек исключительно городской. Он коров и свиней только тут и увидел.

Лошадей, правда любил и неплохо с ними мог управляться. И ухаживал и ездил. Этому еще в той – счастливой жизни, спасибо родителям, научился. Вообще, они были для него самыми замечательными. И, главное для него – не то что жили почти богато – поднятый отцом бизнес позволял не считать копейку до зарплаты, а то что они были очень дружными и как понимал теперь повзрослев Санька, они просто любили друг друга и конечно же его, своего золотого мальчика. Он их тоже очень любил не думая скрывать свое отношение к родителям перед приятелями. а еще ему нравилось учиться. Нет, школьную программу он осваивал вполне успешно. Но ему нравилось учиться у своих родителей. Вообще всему. Как подобрать и носить костюм, как убраться в доме и сделать так, чтобы в нем было уютно и как-то по-особенному тепло, как печь пироги и варить щи и борщ. Как строить дом и разбивать сад, прокладывать дорожки, мастерить фонтан. И пусть это делали приглашенные мастера, но быть рядом и «вникать в процесс» жизнерадостному парнишке, готовому подать-принести-подержать никто из них не мешал. Так Санька рос, осваивая потихоньку кучу знаний и умений, которые в жизни может и не пригодятся, но как говорится, свой груз не тянет. А тут на зоотехнии он посмел усомниться в том, что если зимой собрать четыре сотни коров в неотапливаемой бетонной коробке и кормить их перекисшим силосом, то воспаление легких и понос это лишь признак лени здешнего ветеринара. Навоз же по самым передовым технологиям коровам надлежало самостоятельно протаптывать сквозь решетчатый пол в огромную яму- накопитель. Именно на этом этапе описания светлой    и радостной коровьей жизни Санька не выдержал и рассмеялся, живо представив процесс протаптывания навоза «в лицах». За что и был до конца семестра отлучен от занятий. И вот теперь его поджидала пересдача. Сидеть на скамейке у опустевшего учебного корпуса Саньке надоело. Ходя посиделки эти и имели конкретную цель. Ему нужна была бабФрося. Именно так, в одно слово. Так величали вахтершу их общежития, которая за помощь в прополке и поливе огородика пускала паренька на пару летних месяцев пожить в пристройке – сараюшке. Но вездесущая старушка где-то задерживалась, а с ней задерживался переезд Саньки из общежития в летние апартаменты. Далеко отойти от скамейки Санька не успел. К нему подкатился рыжий урчащий ком и стал самозабвенно тереться об ноги. Кто был хозяином этого всклокоченного чуда и как кошку назвали изначально не зал никто. Санька с ней познакомился и подружился в прошлом году. Он звал ее Зиной, Зинулей. Так звали кошку из маминого детства, а у него имя просто слетело с языка в их первую встречу. Решив поискать бабФросю на ее огороде, Санька двинулся вдоль дороги к зеленеющим недалеко посадкам. Зинуля увязалась за ним. Она, гоняя воробьев то отставала, то неслась вперед. А потом и вовсе рванула через дорогу. Все, что случилось потом, немногочисленные свидетели писывали по разному, расходясь в деталях. Но главное все увидели одинаково: легковушка сбивает рыжую кошку, паренек кричит и кидается к ней, подхватывает обвисшее тельце на руки и сам падает на дорогу.

Приехавший врач констатировал смерть от инсульта и народ еще долго пересказывал увиденное, а знающие историю жизни погибшего студента припоминали и как он мучался от головной боли и его обмороки при виде крови. А Саньке снова, как тогда, после аварии, не было дела ни до чьих пересудов. Он падал. Или взлетал? В общем куда-то стремительно двигался. Как в аэротрубе или на американских горках. Причем виражей становилось все больше и его начинало потихоньку укачивать и мутить. Кажется, на этих горках вместе с ним катался еще кто-то. По крайней мере парень все отчетливее слышал голос, а может и голоса. Они Саньке в общем-то были не интересны. И не важны. Совсем улететь ему мешали не они, а мысль, что надо крепко держать в руках Зинулю. Сколько все это продолжалось Санька не знал, отметив лишь краем сознания, что к укачиванию и тошноте добавилась боль во всем теле. Подумалось, что дело в общем-то привычное, но из-за этого удерживать кошачье тельце становилось все труднее. Вдруг после особенно сильного рывка Санька понял, что Зину он больше не держит, метнулся поймать ее и открыл глаза. Хотя, можно было и не открывать. Все равно темно. Так подумалось Саньке в первую минуту, но потом окружающий мир немного посветлел и прояснился. Ровно настолько, чтобы разглядеть нечеткие силуэты двух людей в свет огонька свечи в руке одного из них. Санька еще успел удивиться, почему свечка не тухнет, раз они несутся на американских горках. И отчего его на аттракцион пустили с кошкой в руках. А потом он снова отключился. Новое пробуждение было довольно неприятным из-за накатившей тошноты. Но Санька все же смог удержать себя на грани сознания и рассмотреть повнимательнее то, что его окружало. Окружала его судя по всему комната. Наверное небольшая. Со стенами завешенными тряпками синего цвета. Потом, когда он лишь чуть шевельнулся, в районе головы появилось лицо. Несколько размытое, но кажется женское. По крайней мере именно так его определило Санькино сознание, живущее несколько обособленно от него самого. А еще Санька услышал голос, вернее один из голосов, слышанных им раньше в качающихся темноте и мути. Слов он не понимал, но суть и настроение уловил четко. Его звали, уговаривали и жалели. Все это Саньке было знакомо. В его жизни это уже было, когда он вытягивал себя из болезни после аварии. А еще он знал, что облегчение приносит сон. И позволил тому увести себя туда, где в этот раз все было спокойно, его любили и рядом урчала рыжая Зина.

Глава 2. Жизнь сначала.

В следующий раз первым пришло в себя Санькино обоняние, и то, что оно почувствовало ему не понравилось. Запах жженых перьев вообще мало кому нравится. Проснувшийся Санькин нос чихнул, а вслед за носом проснулся и весь Санька. Открыл заслезившиеся от яркого света глаза, еще раз чихнул, пытаясь избавиться от противнейшего запаха горелых перьев и даже смог немного повернуть голову в сторону, где шуршало и скрипело. Удалось это ему с трудом. Но ведь главное результат. А он Саньку озадачил. Судя по всему то что он принимал за синюю комнату было лишь балдахином огромной кровати. Дальше за ним просматривалось помещение, в разы превосходящее размерами немаленькую Санькину комнату из прошлой жизни.

Обстановка комнаты ничего не напоминала, потому что не была    похожа ни на что ему знакомое. Из поддающегося идентификации были прикрытые цветными тряпками сундуки или ящики, а в дальнем углу кажется возвышался шкаф. Санька невольно потянулся затекшим от долгого лежания телом, отметив вскользь, что боли в порезанной когда-то руке почти не чувствует, зато отчего-то сильно болят ноги, особенно правая. Его движения не остались без внимания и рядом появилось знакомое лицо. Сперва он решил, что это бабФрося, но потом разглядел и другой овал лица и седые волосы, выбивающиеся не из привычного всем студентам пучка, а из-под странной штуки на голове женщины. Вроде это называлось капор? Или чепец?– сознание забуксовало и пропустило момент, когда женщина что-то спросила. На всякий случай Санька медленно прикрыл глаза и снова их открыл. Так он делал, лежа в больнице, если надо было согласиться с говорившим. Кажется он угадал со своим молчаливым ответом и в качестве приза получил возможность напиться, вдруг поняв, что именно воды ему так не хватало все это время. Вода оказалась прохладной, чуть кисловатой и, главное ее было сколько хочешь много. Жажда ушла, а на ее место наперегонки рванули другие чувства и ощущения. Перво-наперво Санька понял, что ему срочно надо в туалет. Пожилая женщина явно была человеком опытным и проблема вмиг была успешно решена с ее помощью и довольно таки странного в Санькином понимании судна. Но ведь решена же. Потом настала очередь звуков. И они навалились на него со всех сторон. Вокруг что-то скрипело, шуршало, где-то звенело и бренчало. А еще совсем рядом говорили. Вернее голос был один, женский, и обращался он явно к Саньке. Только смысл слов уплывал, хотя чуть прислушавшись, он стал различать сперва отдельные слова, потом и целые фразы. Женщина радовалась, что их светлость наконец пришел в себя и жара больше нет и что ручки – ножки шевелятся почти как и раньше. Про светлость Санька не понял, но на всякий случай одобрительно ненадолго прикрыл глаза, а потом взглядом показал на чашку на ножке (бокал? кубок?) из которого его поили, намекая что не прочь попить еще. Ура! Его поняли правильно и снова напоили. И Санька заснул. Теперь уже нормальным сном выздоравливающего человека. Следующий раз он проснулся судя по горящей свече, поздним вечером или ночью. И снова услышал голос. Теперь он знал, что говорит в комнате та пожилая женщина. Сначала правда, он не понял с кем, а потом сообразил: – женщина молилась. Здесь не было выверенных слов молитвы. Женщина просто разговаривала с тем, кого называла Всеблагим Отцом и Радетелем. Санька от нечего делать стал прислушиваться и вдруг понял, что хоть слова вроде бы ему и понятны, но вот о чем женщина рассказывает Всерадетелю совершенно неясно. Нет, местами все было нормально. Женщина благодарила за то, что мальчик ее остался жив, и что хоть и покалечился сильно, но уже пошел на поправку и даже ноженьки его целыми будут. И лицо совсем не пострадало, а что из-за ран на голове волосы состричь пришлось, так ведь не беда это и отрастут они вскорости. Вот тут Санька слегка завис. То, что на его голове волос нет он знал и так. У него в горящей машине так обгорели лицо и голова, что волосы больше не росли. От слова совсем. Нигде.

По большому счету он не был совсем уж уродом. Но лицо без волос и бровей, зато с парой розовых рубцов народ не привлекало. А женщина все молилась, прося всевышнего, если уж надо взять кого, так пусть забирает ее – Серру, стара нянька пожила на свете. А ее мальчик, ее Санни пусть останется и еще поживет. Санька сперва слушал этот напевный монолог, особенно не вникая в суть. Но вот сознание зацепилось за слова – старая нянька и чудном имени – Серра, потом царапнуло имя. Его, а говорила женщина явно о нем, звали за его неполные 19 лет по разному, и Александром и Шурой и Сашенькой. Хотя с некоторых пор он предпочитал простой и короткий вариант своего имени – Санька. Для всех, без исключения. Или по фамилии – Ястребов. А тут его называли чуть иначе и уловив именно эту неправильность он вдруг понял, что неправильно здесь вообще все. Раз болен, то где больница, врачи, медсестры, обходы, таблетки и уколы. Ничего этого не было. Были большая комната, кровать завешенная синими тряпками и старая Серра. Еще бы понять, почему она называет себя нянькой. Чьей? Неужели его?    Тогда еще бы понять где он и что случилось? Он отлично помнил, как рыжая кошка метнулась через дорогу, звук удара и отлетающее в сторону тельце. И свой крик он тоже помнил. И как подхватывает Зинулю, и выбивающую сознание боль в голове он тоже помнил. И как летит куда-то в темноте, жалея что не спас рыженькую мурчалку Все остальное в понятную схему – заболел – больница-лечат- свободен – не вписывалось, но паники не было. Были непонимание, удивление и, как ни странно – любопытство. Прикинув все так и этак, Санька вдруг понял, что ему действительно любопытно. Краешком сознания он допускал мысль, что все вокруг не бред, а значит он попал… вот именно, что попал…. Знать бы еще куда. После аварии, чтобы совсем уж не расклеиться он мало что позволял себе вспоминать из прежней жизни, Но об этом вспоминал, особенно когда становилось совсем уж скверно. Дома чаще всего с ним занималась мама. Но и отец бывало присоединялся к их возне. И тогда случалось настоящее чудо. Они сочиняли истории и сами становились их участниками: рыцарями, прекрасными дамами, разбойниками, королями далеких стран и их королевами. Прелесть этих преображений состояла в том, что танцовщицей бродячего театра мог стать отец, роль пирата доставалась хохочущей маме, а Санька с энтузиазмом осваивался с виртуальными париком и длинным подолом парадного платья престарелой королевы. У каждого персонажа была своя история, неизвестная окружающим. Поставленных герою целей следовало добиваться, общаясь с окружающими. В общем сплошной экспромт. Неизменным было лишь одно. История должна была закончится счастливо для каждого участника. Отец говорил, что так можно развить умение чувствовать окружающих и максимально успешно выстраивать с ними отношения. Как-то мамина подруга стала свидетельницей их подготовки к очередной игре. Помнится, тогда Санька, усердно побродив по просторам интернета и прикидывая, как следует вести себя королеве на парадном обеде на 300 персон, решил сжиться с полученной информацией и посмотреть на практике, то есть за обедом, получится ли у него обсудить с ближайшей соседкой по столу «последние дворцовые новости». Мамина подруга от это сначала слегка зависла, потом обидевшись назвала всех шутами и, кажется больше у них не появлялась.

То что с ним происходило сейчас Санька до лучших времен решил воспринимать как такую вот домашнюю ролевую игру. Где сценарий незнаком, его роль неясна, и чем это все закончится совершенно непонятно. Главным стало то, что приняв решение воспринимать происходящее, как игру-экспромт он успокоился и даже прикинул, что будет делать в ближайшее время. Конечно прежде всего надо было определяться со своей ролью, о которой другие кажется знают гораздо больше чем он. И еще необходимо собирать и копить информацию. – Господин проснулся? Над Санькой склонялся какой-то расфуфыренный парень. Блин, заслушавшись молитв-причитаний своей (своей?) няньки, Санька оказывается успел задремать, и теперь щурясь от солнечного света разглядывал склонившуюся над ним физиономию прилизанного типа. Именно как "Прилизанного" для себя он определил данный персонаж. Вместо ответа он показал глазами на стоящий рядом кубок. Пить хотелось неимоверно. Но, вот засада – его не поняли и, кажется не собирались понимать. Хотя бы потому, что для диалога нужны двое. А этот тип совершенно не собирался замолкать. За пару минут он успел попенять на плохой уход за его господином, на то что на улице слишком жарко, на то, что пока господин болел прошло уже пять пятков, а жалование ему, верному личному лакею их светлости никто заплатить не озаботился. С трудом заставив язык и губы шевелиться Санька смог просипеть

– Дай пить.

И, о чудо – получил желаемое. Сразу стало легче и дышать и соображать. А, главное, говорилка хоть на миг замолчала. Санька, набравшись сил просипел

– Где Серра? – надеясь, что имя няньки он заполнил верно.

– Так услали ее, – почти радостно сообщил этот личный лакей.

– Почему?

– Не гоже старухе быть с молодым господином. Тем более, что я всегда рядом.

Интересно, подумал Санька, откинувшись на подушки, а где ты был все время, пока я здесь валялся, помирая? Что-то никого кроме этой Серры я все то время, что здесь лежу, не видел. Санькино сознание зацепило слова «господин» и «лакей». Ага, хмыкнул он про себя. Раз я, кажется господин, то и приказать могу. Надо попробовать. По реакции прилизанного опыт явно удался. На Санькино сиплое, но от того не менее грозное:

– Позвать. Серру. Живо.–    тот замер, сразу сдулся и постоянно кланяясь сбежал.

А Саньке явно стало лучше, раз оперившись о подушки он мог теперь не только рассматривать потолок, но и, наконец нормально видеть все, что происходит в комнате. А посмотреть там было на что. Через пару минут после ухода лакея комната стала заполняться. Первым, открыв тяжелую дверь заглянул Прилизанный (очухаюсь – выгоню, кровожадно подумал Санька, сам удивившись самой мысли и тому, что она ему понравилась). Но в комнату это разодетое в какой-то чудной наряд, явно с чужого плеча пугало не вошло, а посторонившись с поклоном пропустило двух весьма примечательных персонажей и завопило:

– Ваша светлость! К вам господин доктор и миттер управляющий. Как доктора Санька определил первого, в балахоне цвета молодой травки. Наверное из-за его многозначительных взглядов, бросаемых на все подряд.

– Зазнайка – определил для себя Санька.

А вот управляющий не понравился парню очень сильно. Помнится, отец говорил о таких, как о самых опасных и мстительных типах, поднявшихся по чужим головам и ногам с самых низов и готовых отстаивать свое теперешнее высокое положение всеми доступными средствами. Первым к Санькиной постели подошел доктор. От взгляда натуралиста, разглядывающего бабочку, наколотую на булавку, которым удостоил его доктор, Саньку передернуло. Но дальше разглядывания дело не пошло. Доктор лишь покивал своим мыслям и развернувшись к управляющему сообщил, что, раз их светлость не только пока не скончался, но и пришел в сознание, то значит назначенное им лечение приносит отличный результат и, следовательно вознаграждение за его услуги должно быть увеличено вдвое. А потом кивнув то-ли своим мыслям, то-ли присутствующим, изволил удалиться. – Господи, куда же меня занесло? – Санька задумывался об этом и раньше, но именно сейчас данная мысль прозвучала в сознании очень отчетливо. А к его постели меж тем приблизился уже второй визитер и с неким подобием поклона сообщил, что раз их светлость уже очнулась, то не соблаговолит ли она, в смысле светлость, подписать бумаги, накопившиеся за те пять пятериков, что господин изволил быть болен. И, раз – подсовывает под правую руку Саньке этакий бювар. Где и баночка чернил есть и перышко гусиное приготовлено. Ну и небольшая стопочка документов присутствует. Санька машинально отметил, что документы написаны пусть на грубой, серой, но все же бумаге. Это маленькое открытие его отчего-то развеселило. А может развеселило и то, как мастерски заговаривая зубы ему на подпись подпихивают документы, даже не предлагая с ними ознакомиться. О таких фокусах ему тоже рассказывал отец, когда Санька был еще совсем малышом. И с тех пор он выучил истину: "не читая – не подписывай". Поэтому и не взяла его рука протянутое перо, уже заботливо окунутое в чернила.

– Оставь, потом подпишу- просипел Санька, удивившись тому, что голос слушается его вполне прилично.

Управляющий как-то скис, попробовал высказаться на тему важных дел, которые без хозяйской подписи непременно встанут, но бювар оставил, перенеся его на стол. А Санька, совершенно не представляя, как к нему следует обращаться и удивляясь соей смелости в пустоту приказал- выпалил,

– Вели привести сюда Серру. Живо.

Санька готов был поклясться, что от его сиплого рыка управляющего передернуло, но он услужливо сложившись в поклоне вымелся из комнаты. Увы, побыть одному и передохнуть Саньке не дали. Снова пришел Прилизанный и стал нудеть над ухом, зачем их светлости эта сумасшедшая старуха, если рядом с ним такой замечательный и верный он. Этого Санька решил просто игнорировать, и прикрыв глаза, кажется даже задремал, отмечая лишь краем сознания, что Прилизанный так и остался в комнате и затих где-то в районе изножья кровати. Вынырнув из состояния полудремы Санька во-первых отметил, что уже темнеет, а во вторых что кроме него в комнате никого нет. Чувствовал он себя вполне прилично, так что идея попробовать встать с постели дикой ему не показалась. Диким оказалось ее исполнение. Отвыкшее от движений тело находилось в явной ссоре с его желаниями и усердно сопротивлялось всем попыткам своего хозяина покинуть уютную лежаночку, которая самому Саньке надоела хуже лапши Доширак. Но не зря же говорят, что дорогу осилит идущий. И Санька, разобравшись наконец с руками, ногами и длинной рубахой, в подоле которой успешно путался,, в конце – концов сполз с кровати, оказавшейся довольно высоким сооружением. Сполз, постоял, привыкая к своему состоянию сперва на четвереньках, потом, кряхтя как старый дед и цепляясь за ту же кровать ухитрился подняться на ноги и даже сделать пару шагов. Его здорово повело и он не удержавшись на ногах все же стек на пол. Полежал, и принялся снова подниматься. Упорства ему было не занимать, времени было навалом. Так что, решив отнести свои потуги к изощренному виду гимнастики, Санька добился в конце концов вполне приличного результата: смог сам дойти до «ночной вазы», вернуться к кровати, рухнуть на нее и вырубиться. Очередное пробуждение его можно было бы назвать приятным, если бы не  сильно чесавшаяся макушка. Сонный Санька провел ладонью по голове. Замер, осмысливая ощущения и провел снова. Нет, ощущения его не обманывали – пальцы приятно покалывали отрастающие волосы. Санька осмотрел ладонь и провел по своей макушке еще пару раз. Сомневаться не приходилось – у него на голове действительно отрастали волосы. И вот тут-то его, наконец и накрыло осознание того, что он стал другим. Или  этот мир другой? Или он другой в другом мире? – не в этом суть. Главным было то, что он вроде больше как и не он. Нет, он и раньше это понимал, глядя на чудную комнату, слушая причитания старой Серры или наблюдая за ужимками доктора и управляющего. Но, оказывается – понимать и осознать вещи несколько разные. А вместе с осознанием пришли любопытство и страх. Любопытно – кто ты, какой, где, как там    вокруг… Страшно – а вдруг поймут, распознают, привлекут.

–Ха, а к чему меня привлечь – то? К краже чужого тела?

Последняя из мыслей его и насмешила и немного успокоила. В прошлой жизни он не был фанатиком фэнтези про иные миры и всяких аватаров, но долгая болезнь научила цепляться за любой шанс, даже самый невероятный. Жив – отлично. Почти здоров – вообще красота. Волосы на голове отрастают – приятный бонус к имеющимся подаркам.

Санька обвел комнату взглядом – очень захотелось увидеть, как он теперь выглядит. А для этого лучше всего подходит зеркало. В поле зрения ничего похожего на оное ему не попалось. И тут он вспомнил, что зеркало у них дома было с внутренней стороны дверцы шкафа в маминой спальне. Шкаф в комнате был, осталось до него дойти и открыть дверцу. Дорогу осилит идущий – и он осилил, дошел. Открыл, замер и аж присвистнул от восторга. Он бы и завопил, будь девчонкой – шмоточницей. Ибо шкафа как такового не было. Была ярко освещенная благодаря трем большим окнам комната. Несколько меньше спальни размером, но явно больше ее загруженная предметами. Из понятных и знакомых Саньке по прежней жизни там были стойки на которых на специальных плечиках – распорках висела одежда, наверное даже мужская, раз уж она была в его комнате. Вот только несколько удивили Саньку расцветки и фасоны, по крайней мере того, что он смог разглядеть. Вдоль одной из стен тянулись полки с обувью. Та, судя по размеру была все же мужской, но наличие на представленных образцах сапожного искусства довольно высоких каблуков, бантов и обилия камушков Саньку смутило. Ладно бы обувь для малышей – Сумасшедшие мамаши могли там и не такого навертеть. Но это была обувь явно взрослого человека. Но добили Саньку шляпы. Нет, против головных уборов он ничего не имел; как выглядел в шляпах отец ему очень нравилось, но то, что лежало на полках и украшало головастых болванов могло повергнуть в культурный шок кого угодно. Шляп было неимоверно много. Плоских, округлых, треугольных, с перьями, лентами и, конечно же – с бантами и камушками. Первым желанием у Саньки было захлопнуть дверь в царство шмоток и более туда не заглядывать. Останавливали от этого только две вещи. Во первых ему все же нужно было зеркало, а во вторых- до жути надоела ночная рубаха. Поэтому, решив представить себя путешественником в джунглях, где все пестро и опасно, он собрался продвигаться вдоль тряпичных рядов пока хватит сил или пока не найдет что-то более менее знакомое из одежды. И, конечно же зеркало. Как не странно, но все требуемое нашлось у дальней стены, где на полках обнаружилось нижнее белье (пусть будут кальсоны и нательная рубаха – не ночнушка и слава богу), в углу на, отчего-то показавшимся грустным манекене красовался вполне приличный мужской костюм из материала, который    Санька определил как плотное сукно. И только светло-серая рубашка была явно шелковой. Штаны и о радость! – настоящие кожаные сапоги – ботфорты нашлись рядом. Судя по последнему штриху – лежащей на столике широкополой шляпе, на которой перо типа страусиного смотрелось вполне уместно, это был, как сказала бы мама, единый ансамбль, подобранный тщательно и с любовью. Зеркало в комнате тоже было. Висело на стене в виде зеленоватого квадрата и слегка искажая действительность несколько неровной поверхностью, готово было поведать Саньке как он теперь выглядит. А он вдруг оробел. И, совсем по детски стараясь потянуть время знакомства с новым собою, решил сначала переодеться. Тем более, что суконный костюм ему действительно очень понравился и, кажется был вполне его размера. Отвернувшись от зеркала Санька стал переодеваться. Ночнушка отправилась в угол (потом надо будет поднять и постирать), порадовала мягкость нательного белья (натуральный продукт, никакой синтетики, жалко, что вместо пуговиц завязочки – но ничего, справимся).

Конечно же Санька понимал, что желание юморить это лишь попытка сознания адаптироваться к происходящему и не мешал самому себе осваиваться в новой реальности. Рубашка оказалась чуть велика, камзол и штаны тоже. Но Санька сообразил, что за время долгой болезни он здорово исхудал. Его конечно кормили, но все больше протертым и жидким, которое он чаще всего просто пил. Как например сегодня утром. И вдруг Саньке захотелось есть. До перехватившего дыхание голодного спазма в желудке и урчания в животе. Так что процесс одевания он завершил в ускоренном темпе. Сапоги сели на ногу идеально (чудак, чему ты удивляешься, шили то их для этого тела). Он не мог решить, брать ли с собой шляпу, но подумал, что раз лежит рядом, так надо брать. Хотя бы, для того, чтоб что-то держать в руке. – Ну, вроде все, пора поворачиваться к зеркалу. И не раздумывая дольше, Санька круто развернулся и отчаянно смело глянул в лицо своему отражению. Мама часто говорила, что он очень похож на отца и когда вырастет будет таким же симпатичным и чертовски обаятельным. И маленький Санька веря ей никогда не переспрашивал, почему именно симпатичным, а не прекрасным или просто красивым. Один раз она сама    объяснила, что имела ввиду.

– Видишь ли Санек, говорила мама, обнимая его и целуя в макушку, – симпатичный – это от слова симпатия. То, что невольно располагает к себе. И это много важнее чем красота, тем более, что та вдруг может закончится.

Как может закончится красота Санька понял, когда первый раз после аварии увидел свое отражение в зеркале. Медсестра, давшая ему зеркало явно не ожидала такой реакции от изувеченного ожогами мальчишки. А он лишь на миг глянув на свое новое лицо, вернул ей зеркало, подмигнул и сказал – Зато я чертовски обаятельный. Почему смену та проходила с покрасневшими глазам медсестра не сказала никому. Теперь же на Саньку из зеркала глядел высокий, голубоглазый, худющий парень. Саньке не понравилась торчащая из воротника рубахи его тощая шея и он вполне профессионально замаскировал ее, обмотав прихваченным с полки платком. На его взгляд образ получился очень стильным и гармоничным. Санька никогда не разбирался в моде, но от родителей ему досталось чувство ощущения цельности и гармоничности, не важно, в какой сфере. Например, еще не умея читать и считать он мог почувствовать место, где в тексте или расчетах кроется ошибка. Когда его спрашивали, как он это делает, то он ничего толкового сказать не мог. Ну как объяснить людям, что на гладком листе бумаги, покрытом ровными рядами букв или цифр он вдруг видел искривление, сбой, кучу-малу. Он просто тыкал в это место пальцем и взрослые действительно находили там опечатку или ошибку в расчетах. Оценив этот дар мама иногда просила его просмотреть финансовые документы, когда проверяла их, контролируя бухгалтера отцовской фирмы, и неполадки находились всегда очень быстро. Отец тоже иногда просил парнишку помочь ему и «одним глазком» глянуть на эскиз. Фирма отца была совсем маленькой и занималась «привязкой к месту» различных небольших, чаще всего частных. проектов. Такие услуги обычно оказывают специалисты по ландшафтному дизайну, но те, кто видел работу Ястребова-старшего всегда отмечали, что после его вмешательства место приобретало уют и «изюминку», притягивая к себе взгляд и радуя душу. Разглядывая себя в зеркало Санька подумал вдруг, что родители были бы довольны, увидь они его в теперешнем виде. А раз так, – «будем веселиться, пока мы молоды…», – пропел Санька строчки из любимого мамой "Гаудеамуса" и, нахлобучив шляпу почти на глаза, подмигнул своему отражению. А потом подумал, что для завершения образа ему пожалуй не хватает трости или шпаги. Шпага на глаза ему не попалась, а вот трость обнаружилась прислоненной к столику. Она была просто замечательная. Из полированного дерева с прихотливо изогнутой серебристой рукоятью в форме головы хищной птицы. Санька влюбился в нее, как только взял. Ему даже показалось, что голова птицы сама ластится к руке. Еще раз осмотрев себя в зеркало Санька решил продолжить свое путешествие по новому миру, тем более, что чувствовал он себя сносно и поход за пределы комнаты мог осилить. Да и цель у него была вполне прозаична – надо было найти кухню и, наконец нормально поесть. Допив из кубка остатки местного аналога киселя (хоть что-то упало в желудок) он распахнул дверь и отправился знакомится со своими владениями. В длинном и полутемном коридоре было пусто и тихо. Пройдя половину от его длинны Санька так никого и не встретил, зато сквознячок донес аромат чего-то съедобного. Тогда Санька, как тот охотничий пес повел носом беря след и – ура! через несколько шагов, открыв неприметную дверь уже стоял на площадке лестницы. Она была явно «для служебного пользования» и круто спускалась на несколько пролетов вниз. Туда-то Санька и отправился.

Глава 3. Их светлость граф Ивлис.

Кухня была огромной. Многокастрюльной, многопродуктной, многолюдной и, в то же время очень уютной, по крайней мере на Санькин взгляд.

Диссонировала с кухонным уютом лишь компания, разместившаяся за огромным столом, заставленным блюдами, тарелками и плошками, заполненными снедью.

Среди выставленных на столе блюд Санька опознал колбаски, кашу, заливное мясо и что-то вроде запеченных овощей. Натюрморт дополняли кувшины и были они явно не с водой.

И все это богатство поглощала разношерстная компания, восседающая вокруг стола на лавках и табуретах. Сидели здесь, судя по градусу веселья довольно давно.

Стоя в дверях и пару минут понаблюдав за чужим банкетом , Санька легонько стукнул тростью по полу. Звук от удара получился тихим и на него отреагировала поворотом головы только толстая тетка, сидевшая ближе всех к двери.

Когда-то в школе Санькин учитель, объясняя что такое черная дыра сказал, что это можно представить как абсолютный вакуум, в котором замерла вся жизнь.

Как это выглядит в реальности Санька смог увидеть только сейчас. Вакуум был полный. Он сменил истошный визг увидевшей его тетки, которая тут же сползла под стол, уйдя в глубокий обморок. Но расслышать в ее вопле слова:

– Старый граф восстал – смогли наверное все.

Через миг в его сторону глядела уже вся компания. Вот тогда-то вакуум и возник. С недонесенной до рта ложкой, с не дожёванным куском, с застрявшем в горле смешком.

Не давая народу опомниться Санька шагнул к столу, ударил по его краю кованным наконечником трости и очень спокойно и тихо приказал :

– Встать.

Компания со скоростью улиток пенсионного возраста поднялась из-за стола и замерла.

– Кто повар?

– Я, ваша светлость, – отозвался с дальнего края стола фактурный мужик в красном колпаке и такого же цвета фартуке, пытаясь при этом изобразить поклон. Попытка удалась плохо – мешал объемный живот.

Санька зацепил взглядом управляющего.

–Ты – и трость ткнула в его сторону – всех вон, разогнать по службам. Завтра с утра буду проверять, как кто работает. Будешь ждать меня (черт, как у них тут время-то считается), – на рассвете у дверей моей комнаты.

По суетливым поклонам управляющего Санька понял, что пока все идет как надо. Народ тихонько протекал мимо, утаскивая под руки отключившуюся толстуху, а он взмахом руки остановил управляющего

– Завтра к обеду здесь должна быть моя нянька. Если Серры к назначенному временив доме не окажется, то разговаривать с тобой я буду в темнице. Побледневший управляющий подобострастно закивал.

Повар был хоть и бледноват, но вполне вменяем и пригоден к беседе.

– Ты главный на кухне?

– Да, ваша светлость.

– Мне нужна жаренная курица, тушеные овощи и вот эта каша – Санька называл все, что шипело и шкворчало на плите в поле его зрения.

– Подашь все это (куда бы это подать?)….    Подашь все это в кабинет.

– Слушаюсь, ваша милость, а в какой кабинет подать прикажите – в старый или новый?

Санька глянул грозно и непререкаемо изрек – в старый. По тому, как вздрогнул маячивший в дверях управляющий, понял, что от него ожидали все же другого ответа. (Еще бы знать, где этот кабинет)

– Ваша милость…

Силы небесные, опять этот управляющий, – Что надо?

– Ваша милость, там бы бумаги важные подписать…

– Вот что, любезный, – Санька мигом просчитал ситуацию….За бумагами в спальную пошли моего лакея, а мы пройдем сразу в кабинет.

– Катрай, живо беги к их светлости в покои, забери со стола бювар с бумагами и неси в кабинет старого графа.

Ага, Прилизанного зовут Катрай, запоминаем. Санька был доволен результатами своей вылазки – еды добыл, всех построил, как зовут личного лакея выяснил. Узнать бы еще отчего они все так на него уставились, когда он вошел на кухню. Кстати! Санька обернувшись к повару приказал, краем сознания удивившись, что с каждым разом выходит у него это все лучше и лучше:

– Вот что любезный, всю еду со стола убрать на ледник, кухню отмыть, закрыть и без моего позволения никого туда не пускать.

– Так ваша светлость, а как же народ покормить, ночь ведь скоро.

– Ответь- ка мне, любезный, за столом, когда я пришел были все, кто обитает в доме?

– Как есть все до единого, ваша милость.

– Ну так вот, сам запомни и всем передай. Есть сегодня никто больше не будет, хватит, наелись. А завтра ты их накормишь только после того, как я обойду все службы и увижу, кто как исполняет свою работу.

– А если кто-то…– испуганно мяукнул повар.

– А если кто-то, например ты, или кто другой нарушит мои указания, то разговаривать я с ним буду в подвале этого дома.

Интересно, размышлял Санька, идя рядом с управляющим к кабинету, отчего они так пугаются, когда я упоминаю подвал и почему так переполошились, увидев меня на кухне?

Почему переполошились стало понятно, лишь только Санька переступил порог кабинета, первым войдя в услужливо распахнутую перед ним дверь. Прямо напротив двери на стене висел портрет. На нем в полный рост на фоне лесной зелени был изображен Санька.

По крайней мере так показалось ему в первую минуту. Потом, приглядевшись он понял, что человек на портрете лет на восемь – десять его старше. Хотя, без сомнения они с Санькой очень похожи как лицом, так и костюм. Санька пригляделся, отыскивая схожие черты. Ну точно, даже трость у портрета таже, что сейчас он держит в руках.

Обернувшись, Санька увидел, что управляющий мнется на пороге и входить не спешит.

На Санькин молчаливый вопрос он очередной раз поклонился, пробормотал, что сейчас проследит, чтобы их светлости кушать подали и незамедлительно умчался.

– А кабинетик-то этот народ ох как не любит, – размышлял Санька, осматривая свои новые владения. Вроде ничего пугающего он не почувствовал. И само помещение и вся его обстановка и даже портрет воспринимались Санькой как очень гармоничное целое, без каких либо тревожных всплесков.

Подойдя к портрету Санька еще раз внимательно посмотрел на своего (да уж куда теперь деваться) предка и вдруг склонил перед портретом голову в легком поклоне и поздоровался. Говорить с картинами конечно никому не возбраняется, но Саньке показалось, что мужчина на портрете ему едва заметно подмигнул.

И на душе у парня вдруг стало очень спокойно. Он со всем справится, он сможет. И снова посмотрев на портрет Санька шепнул ему – Спасибо и еще раз склонил голову в легком поклоне.

А потом совершенно по-хозяйски уселся в глубокое кресло за большим рабочим столом.

– Ваша милость, ваша милость – Катрай маячил перед входом в кабинет.

– Чего тебе?

– Ваша милость, я бумаги принес.

– Так давай их сюда.

– Боюсь я, ваша милость, аж дрожь по ногам, как боюсь.

Санька не стал вдаваться в подробности природы страхов прилизанного пройдохи, а поступил уже проверенным образом.

– Бумаги. Мне. Живо.

Через миг бювар оказался у него на столе, а Катрай снова маячил в дверях, кланяясь и спрашивая, не будет ли еще каких приказов.

– Понадобишься, позову, – сказала Санькина милость, которой не терпелось заглянуть в принесенные пареньком бумаги.

Не дали. Сначала взвыл голодный желудок, потом в кабинет ежесекундно озираясь вошел толстяк-повар и стал выгружать на маленький столик у камина ( – О! его то я и не приметил, – хмыкнул новый хозяин кабинета) содержимое большой корзины..

Расставив на столе блюда повар поклонился и исчез за дверью. А Санька переместившись поближе к столу, первым делом наполнил небольшой кубок ароматным темным вином из пыльной бутылки, доставленной среди прочего с кухни, и отсалютовав им портрету пригубил, шепнув – За нас.

Напиваться он не собирался, не имея к алкоголю ни малейшего пристрастия, но как-то так вышло, что к концу его первого полноценного обеда в этом мире кубок оказывался наполненным не один раз.

А потом Саньку сморил сон. Необычно яркий и реалистичный. Он видел себя повзрослевшего в этом самом кабинете, сидящим за столом и увлеченно пишущем в большой тетради. Еще несколько таких же тетрадей лежало рядом на столе. В камине светились красным угли, на столе догорала свеча.

Человек из Санькиного сна наконец закончил писать, потянулся, распрямляя затекшую спину и встав, собрал все исписанные тетради в довольно объемную стопку, потом подошел к стене за столом и сложил свою ношу в замурованный в нее ящик.

Закрыв дверцу на ключ он положил тот в выемку на боковой поверхности стола, задвинул на место вынутую дощечку и вот уже на столе ничто не говорило о тайнике. Впрочем тайника на стене видно тоже не было – все скрыл ребристый рельеф стены. А на него опустился приподнятый край ковра.

Санька из видения улыбнулся Саньке – зрителю, шепнул – Владей, – подмигнул и пропал. А Саньку как пробку из воды выкинуло из сна.

А потом он сидел и соображал, пытаясь понять, с какого бока ему этот сон и что теперь делать. Затем встал, осмотрел кабинет и стал прикидывать где может находиться тот самый тайник и где мог быть раньше ковер. Раньше, потому что сейчас никаких ковров на стенах не наблюдалось.

Он даже попытался использовать свои способности и почувствовать пустоту в стене, но из этого, кажется первый раз в его жизни ничего не вышло. Тогда он решил пойти другим путем и найти подтверждение своим мыслям о реальности сна поиском тайника с ключом. И ему это удалось практически сразу.

Прикинув, как по отношению к столу стоял человек в его сне Санька встал так же, опустил правую руку на край стола и тут же почувствовал пробежавшую по пальцам волну тепла.

Его душа с восторгом завопила – Есть!! – а пальцу уже прощупывали и надавливали на край стола. Дощечка сдвинулась почти сейчас же и Санькины пальцы сжали вполне реальный ключ. Осталось найти для него дверку .

Ощущая себя новоявленным Буратино Санька вдруг сообразил, что хозяин тетрадей, закрыв их в тайнике никуда с этого места не уходил. Он просто развернулся и спрятал ключ в столешнице. А значит

– Эврика! Если, стоя лицом к столу повернуться на сто восемьдесят градусов, то тайник будет перед тобой.

Санька повернулся и ожидаемо уткнулся в портрет.

– Ох-ты ж, – подумало сознание, а руки уже пытались подвинуть с места картину так, чтобы не сорвать ее со стены. Сделать это оказалось неожиданно легко, а сдвинутая картина так и замерла под неимоверным углом.

Проведя рукой по стене Санька уловил уже знакомую теплую волну, а глаза разглядели небольшую щель, куда без проблем вошел ключ.

Щелкнул замок и перед Санькой открылся тайник, большую часть которого занимали те самые тетради из сна.

Перенеся стопку на стол и вернув все на стене в исходное состояние, Санька с чувством благодарности провел рукой по полотну портрета и уселся за стол, собираясь прочитать все тетради от корки до корки. Но тут же замер, пораженный весьма дельной мыслью – а сможет ли он здесь читать и писать.

Кажется, в историях про аватаров это называлось памятью тела, ибо прочитать что написано в первой же наугад открытой тетради у него получилось совершенно свободно.

Ровные строки покрывали лист плотной сероватой бумаги и вызывали чувство покоя и уверенности. С этими чувствами Санька и приступил к чтению.

– Дорогой мой потомок. Я, Алисандр Родер, третий граф Ивлис начинаю вести свои записи спустя четыре пятерика после погребения моего единственного сына и наследника Дака Уриуса Родер, погибшего по официально признанной версии на охоте, будучи растерзанным раненным им вепрем. Иные версии королевскими расследователями не рассматривались.

Теперь из потомков у меня осталась пятнадцатилетняя дочь Вестия, которая по высочайшему королевскому слову через шесть месяцев станет женой барона Фредерха Молиде – одного из ближайших друзей его высочества, наследного принца.

По существующим в нашем государстве многовековым устоям женщина, даже являясь единственным ребенком в семье не может наследовать титул и земли своего рода. Но, как велят законы, она становится местоблюстителем и сохраняет права наследования родового имени и земель для своего старшего сына, если ее супруг ниже ее по родовому статусу или своего второго сына, если старший сын наследует титул отца.

Кроме того, тебе, мой потомок, надлежит знать, что по особо утвержденному королевской волей статуту, полученному основателем нашего рода Форвоком Стремительным более трехсот лет назад, наследовать наши земли и титул может только потомок, рожденный в законном браке.

Дети, рожденные вне брака или вошедшие в семью как пасынки не могут претендовать на право наследования. В случае прерывания рода все его богатства становятся собственностью гильдии мастеров клинка, а земли отходят короне.

Документ, подтверждающий все это хранится в канцелярии королевского двора. Но! Помни это – опасаясь утери документов наш предок передал в королевскую канцелярию копии. Оригиналы хранятся все эти годы у старейшин гильдии мастеров клинка.

Для получения их и иного, переданного нашими предками и мною на хранения в эту гильдию в память о том, что первый граф Родер вышел из ее мастеров и получил почетное имя Стремительный за непревзойденные скорость и мастерство владения клинком, спасая не раз жизнь своего короля, тебе, мой потомок, будет достаточно показать ее главе ту трость, что ты найдешь рядом с костюмом. Не удивляйся моей прозорливости. Примерно так одеваются уже пять поколений все графы Родер. Надеюсь эта традиция будет продолжена и тобой.

Следующая запись шла после небольшого пробела.

– Две недели назад моя дочь стала женой барона Фредерха Молиде. Свадьба, как знак особой милости прошла в королевском дворце. Праздник растянулся на неделю, что очень понравилось моей малышке. Я не стал огорчать влюбленную девочку тем, что ее свадьба просто была одной из многих забав большого королевского праздника в честь свадьбы наследного принца. Сегодня молодая баронесса отправляется в поместье своего супруга. Я буду о ней очень скучать.

Опять пробел и новая запись. Саньке показалось, что от ровных рядов слов повеяло тоской и беспокойством.

– Вчера вечером в    наш замок пришел человек. Это был один из тех доверенных слуг, которые, выполняя мою волю перешли в служение нашей дочери и уехали с ней в замок Эркрос Молиде, которым издавна владела семья ее мужа.

То, что этот надежный человек рассказал о жизни моей дочери привело меня в стояние такого гнева, что успокоится я смог лишь далеко заполночь, переколов на дрова для успокоения рвущейся мстить души весь запас чурбаков за кухней. Такое дело не роняет моей чести и позволяет пережить самый острый момент всплеска ярости, не искалечив никого из окружающих.

Во первых, мне передали письмо, несомненно написанное собственноручно моей дочерью. Там она прежде всего сообщает, что беременна. Рождения ребенка она ожидает примерно через полгода. Во вторых она сообщает что живется ей замечательно и она счастлива в замужестве так же, как ее самая любимая бабушка Элиада.

После чего шли заверения в искренней любви ко мне и пожелания долгих лет жизни. Слова про счастливую жизнь Элиады заставили меня схватиться за голову. Бедная моя девочка, что же там с ней происходит?

Дело в том, дорогой потомок, что моя троюродная тетка Элиада вышла замуж, как оказалось за человека, наибольшим удовольствием для которого было стремление весьма своеобразно развлекаться с молоденькими крестьянками. Свои привычки он довольно скоро перенес на молодую жену, которая к тому же почти сразу после свадьбы забеременела.

Наша семья узнала о творимых с ней зверствах от одной из сбежавших из поместья служанок. К сожалению приехавшие в замок отец и братья Элиады живой ее уже не застали. Окончательно потерявший над собой контроль муж насмерть забил ее плетью.

По настоянию нашей семьи и результатам проведенного королевскими узнавателями расследования, муж Элиады был казнен, а ее имя стало в нашей семье символом большой женской беды. Я вызвал принесшего письмо человека и от него узнал подробности жизни моей дочери, ужаснувшие меня еще более.

Ее муж оказался весьма азартным, но не удачливым игроком. Женитьба на моей дочери, вернее на ее весьма неплохом приданом помогло ему оплатить часть его многочисленных долгов, но за неполный год не помешала наделать новых.

Заложив все, что возможно и невозможно из имущества семьи он отправил для расчета с кредиторами своего управляющего, который благополучно скрылся с доверенной ему суммой. И теперь моя дочь живет в разоренном поместье из которого ушли почти все слуги и почти ежедневно должна выслушивать угрозы кредиторов. Сам же барон, под предлогом поиска денег для погашения долгов где-то скрывается.

Выслушав это я написал и отправил письма с просьбой прибыть для встречи со мной в замок Эркрос Молиде королевскому стряпчему митерру Ленгли и казначею гильдии мастеров клинка митерру Корбель. А сам, понимая, что унять, клокочущую во мне ярость не удается, отправился колоть чурбаки.

Их как раз хватило, для того, чтобы туман в голове рассеялся и я смог ясно представить план своих действий. А на рассвете, сменив одежду и немного подкрепившись, я был готов отправиться в путь. Через сутки почти безостановочной скачки, дважды сменив на подставах лошадей наш отряд добрался до замка баронов Молиде.

Приказав замковой страже доложить госпоже что прибыл ее отец, я стал наблюдать, как к воротам приближаются еще две группы всадников. Отряд казначея гильдии мастеров клинка я узнал сразу, а вот другая группа, с шумом приблизившаяся к нам со стороны раскинувшегося в стороне поселения была мне незнакома.

Между тем и этот отряд подъехал к воротам. Один из всадников, одетый явно богаче других, остался в стороне, а пять или шесть его спутников, не обращая на нас никакого внимания стали чем попало долбить в замковые ворота и вопить, что сегодня наконец их господин получат свои деньги или войдет в замок, как новый хозяин всего, что там имеется. При этом они спорили, является ли госпожа баронесса замковым имуществом.

До сих пор в своих молитвах я с благодарностью вспоминаю господина казначея, который не дал мне возможности вступить в схватку с этими скотами, ценой которой стали бы, возможно моя свобода и благополучие моей дочери.

Быстро определив, кто в этой группе главный, миттер казначей подъехал к хозяину этих горлопанов и, назвав себя, сообщил, что именно для решения всех долговых вопросов мы сюда и прибыли.

Тот, оценив мою решимость и вооружение нашего отряда приказал своим людям отойти от ворот и сообщил, что готов к переговорам.

Но к ним оказался не готов я, потому что в этот момент из бойницы надвратной башни крикнули, что госпожа просит пройти в замок своего отца. Одного.

Я подошел к небольшой калитке, прорезанной рядом с воротами и она тут же приоткрылась ровно на столько, чтобы один человек смог в нее протиснуться.

Открывшаяся картина меня совершенно не порадовала своей унылой запущенностью. Замка, как такового не было. Была скорее простая сельская усадьба не очень расторопного, но очень стеснённого в средствах землевладельца. Двор перед воротами зарос травой, ловко пробившейся между плитами, которыми его давным-давно вымостили.

Дом когда-то имел весьма привлекательный вид. Выстроенный из белого камня, он тонул в зелени сада, а массивные колонны, поддерживающие широкий балкон придавали ему вид солидный и надежный.

Но все это было давно. Сад одичал и разросся, дом смотрел на меня темными провалами окон, облезшей краской рам и покосившимися перилами балкона, а светлая когда-то лепнина, украшавшая фасад здания, посерела от дождей. И только старая башня несокрушимо темнела у ворот.

Мне тогда подумалось, что скорее всего это дом пристроили к старой башне. И еще меня удивила тишина. Не шумели животные, не слышно было людских голосов. Мне даже на миг показалось, что я вошел в замок, который его обитатели бросили, сбегая в спешке.

В этот момент ко мне из той самой башни вышла женщина лет тридцати пяти – сорока, судя по весьма скромной одежде – прачка или кухарка.

– Ваша светлость – прошелестела она, молодая хозяйка ждет вас. И развернувшись направилась к башне. Я вошел с ней в помещение первого этажа, которое скорее всего раньше было оружейной замковой стражи и по лестнице поднялся выше. Моя провожатая остановилась перед единственной здесь дверью и толкнув ее вошла внутрь, кивком головы приглашая меня следовать за ней.

Войдя я оказался, судя по въевшемуся в стены комнаты застарелому запаху пота многих мужчин, в караульном помещении или в небольшой казарме. Не смотря на угли, тлевшие в печке, тут было весьма прохладно и сыро.

У стены я разглядел деревянную кровать. Туда-то и прошла моя провожатая.

– Я привела вашего батюшку – прошелестел ее голос.

На кровати зашевелилась груда покрывал и я увидел лицо своей дочери в первый раз спустя почти год после ее свадьбы.

Год назад, как раз перед свадьбой, Вестии исполнилось шестнадцать лет. Назвать ее невероятной красавицей было бы неверно. Но она неизменно привлекала к себе внимание живостью характера, прекрасной фигурой, длинными косами цвета гречишного меда и огромными зеленоватого цвета глазами, которые так красиво смотрелись на ее всегда веселом лице.

Сейчас, из-под вороха покрывал на меня глядела старуха. Не могу сказать, что привело к таким мыслям, разглядеть свою дочь в полумраке я толком не мог, но первое ощущение бывает самым верным. Хотя    в этот раз я бы очень хотел ошибиться.

Я нагнулся к тому, кто смотрел на меня с кровати и начал узнавать в этом создании свою Весту. А она откинувшись на подушку смогла лишь прошептать

– Спасибо, батюшка, –   и потерять сознания.

Приведшая меня сюда женщина засуетилась, оттеснив от кровати в сторону. Приведя мою девочку в чувство посредством флакончика с нюхательной солью, она прошептала ей что-то успокаивающее и дав напиться из чашки, укутала поплотнее.

– Моя госпожа заснула, давайте, чтобы не тревожить ее поговорим внизу.

Мы спустились вниз и вышли из башни. Мне указали на пару скамеек, стоящих у стены. Я присел и очень удивился тому, что женщина присела на соседнюю скамейку.

– Меня зовут Серра,    – начала она разговор. Барону Фредерху Молиде, супругу вашей дочери я прихожусь молочной сестрой. А, заодно, с самого нашего детства нянькой и поверенной всех его тайн. После его женитьбы я стала наперсницей его юной супруги.

Ваша дочь оказалась чудесным созданием и я ее искренне полюбила. Тем больнее мне было видеть, как мой непутевый брат губит ее. Я очень надеялась, что женившись он наконец остепенится и прекратит проводить все время за игорным столом. Но, увы, страсть к игре, погубившая его отца, стала смыслом жизни и для моего молочного брата.

Расплатившись с долгами почти всем приданным вашей дочери он по приказу принца, охладевшего вдруг к своему любимцу, переехал из столицы в родовое поместье – последнее, что осталось не проданным в семье барона Молиде.

Играть он не прекратил и вскоре пришлось распродавать и последнее. Я не приглашаю Вашу светлость в дом лишь оттого, что там ничего нет. От поместья остались лишь стены. Даже гобелены со стен были проданы перекупщикам, не говоря о мебели, посуде и всем, что еще можно найти в доме у доброго хозяина.

Деньги для уплаты долга были собраны и переданы управляющему, который должен был отвести их в город и передать кредиторам. Сам господин барон в это время после многодневной пьянки был сильно болен и не мог не только куда-то ехать, но и вспомнить, как его зовут.

Через несколько дней стало известно, что управляющий бежал с доверенным ему золотом, а кредиторы, не надеясь вернуть свои деньги, перепродали все долговые расписки барона Молиде некому господину Ларгу, который вот уже два десятка дней осаждает со своими людьми наш замок и грозить в качестве возмещения долгов продать в Южные земли всех, кого здесь захватит.

Господин барон с отрядом уехал из замка ловить вора – управляющего, как только стало известно о бегстве того и с тех пор о нем нам ничего не известно. Слуг из замка всех давно распустили или разогнали, пригрозив плетьми. При баронессе остались лишь мы: старый слуга – охранник, я и Андрес, которого мы смогли, незаметно для людей ростовщика, выпустить за стену с письмом для вас.

Я буду всю жизнь благодарна Вашей светлости, за то что вы успели приехать и молю лишь об одном – спасите свою дочь. Она ни в чем ни перед кем не виновата и не заслуживает того, что с ней сделали.

Я всегда любила своего молочного брата, но то что он бросил в разоренном доме свою беременную жену навсегда отвернуло меня от него.

Женщина замолчала и уткнувшись лицом в край фартука расплакалась, я же сидел истуканом, пораженный ее рассказом до глубины души.

Серра быстро взяла себя в руки, поднявшись со скамейки поклонилась мне и сказав, что ей надо быть с госпожой, ушла.

Я же подойдя к воротам позвал охранника и приказал выпустить меня. Он пошел было открывать калитку, но остановившись поклонился и прошамкал – Ваша светлость, не дело нашей хозяйке здесь оставаться. Надо бы перевести ее отсюда.

– Куда же, – спросил я и охранник ответил, что в деревне есть хороший постоялый двор и хозяйку туда можно перевезти, и знахарка там есть хорошая, а то уж больно госпожа слаба.

Через пару мгновений я уже был за воротами. За время моего отсутствия народа тут прибавилось. Я с радостью узнал королевского стряпчего миттера Корбель, с которым был знаком много лет и в чьей исключительной честности никогда не сомневался.

То, что его сопровождал отряд из двух десятков вооруженных всадников меня тоже весьма порадовало. Судя по тому, что здесь происходит опытные бойцы лишними не будут.

Подойдя к притихшему при виде большого отряда кредитору, которому что-то втолковывал господин казначей я, дождавшись их поклона (не особенно было и надо, но положение обязывает) сказал, что в отсутствие хозяина замка переговоры по выкупу его долговых расписок я готов провести в гостевом доме ближайшего поселения.

Не дожидаясь от того ответа я, поднявшись в седло подведенного коня, двинулся с отрядом рысью в сторону деревни.

Гостевой дом мне понравился чистотой и порядком. Подозвав хозяина я предупредил, что задержусь со своими людьми здесь надолго и приказал подготовить для меня и моих людей все комнаты, какие тут найдутся.

Но, первым делом, сказал я этому толстяку с глазами умного пройдохи, мне нужна комната для двух женщин – теплая, светлая с хорошими постелями. Потом велел найти четырех парней покрепче и смастерить крепкие носилки. Все было исполнено мгновенно.

Велев прихватить с собой кроме носилок еще и пару теплых плащей я отправил их в сопровождении слуги, принесшего мне письмо от дочери и двух пятков пеших солдат из моей охраны, в замок за моей девочкой и ее компаньонкой.

Мне же предстоял разговор с тем, кто отчего-то так стремился стать единственным кредитором моего зятя.

Однако меня перехватил миттер Корбель.

– Ваша светлость, – заговорил он. – Пока вы отсутствовали, мне под предлогом обсуждения сумм долгов их светлости барона Молиде, удалось побеседовать с нашим кредитором.

– Сколько мне надлежит ему заплатить? – теряя терпение спросил я, уверенный, что имеющихся у меня средств вполне хватит выкупить и отстроить три таких поместья. Однако названная сумма вызвала у меня некоторый шок.

– Он готов передать Вам долговые расписки вашего зятя в обмен на сумму, значительно превосходящую указанную там, утверждая, что это – проценты за просроченные платежи. – закончил миттер Корбель.

Мои планы могли нарушится, как бы мне не хотелось после всего увиденного отомстить зятю за дочь. Но, собрать за 1-2 дня нужную сумму я не смог бы, да и не стоило все это баронство таких вложений.

Однако миттер Корбель, лукаво усмехнувшись сказал то, что подняло его в моих главах как великолепного специалиста по нахождению выхода из казалось-бы тупиковых положений.

– Ваша светлость, напомните мне, что случилось в вашем присутствии сегодня утром у ворот замка?

Я посмотрел не понимающе,    а он продолжил:

– Сегодня утром люди господина Ларгу на глазах у Вас – Алисандра Родер, третьего графа Ивлис пытались ворваться в замок барона Фредерха Молиде, где в то время находилась лишь его беременная супруга и немногочисленная прислуга, и угрожали всех, кого там захватят продать как рабов в Южные земли.

Господин Ларгу находился там же, но ни словом ни делом не препятствовал своим людям.

Этим он нанес оскорбление не только баронессе Молиде, но и Вам, как ее отцу. Теперь Вы, граф Ивлис намерены требовать строгого наказания и для людей господина Ларгу и для него самого, как лица, допустившего появления угрозы жизни потомка одного из знатнейших родов государства.

Миттер Ленгли, в качестве королевского стряпчего готов оказать вам помощь в составлении нужного прошения на имя Его королевского Величества.

Его предложение придало мне новые силы и я готов уже был вызвать Лагру для разговора, но миттер Корбель остановил меня, сказав, что зная меня очень много лет он позволил себе от моего имени уже обо всем известить нашего противника.

И что именно сейчас уважаемый миттер Ленгли, возможно уже договорился со сумме, которую, Вам, как пострадавшей стороне, должен выплатить этот самоуверенный господин.

Королевского стряпчего мы встретили внизу, сидящим за столом с очень довольным видом. Поднявшись и поклонившись он протянул мне свеженаписанный документ, гласивший, что по долговым распискам барона Молиде миттером Лагру была получена вся сумма.

Я не выдержал    и спросил, сколько же было на самом деле заплачено. Ответ меня отчего-то не удивил – ровно половина от того, что указано было в расписке.

Передо мной легла пачка бумаг, оказавшихся документами на право владения всем имуществом барона.

– Завтра к утру вы, Ваша светлость получите от меня их заверенные по всем правилам копии, а эти оригиналы, с вашего позволения я сохраню в своем семейном сейфе – закончил миттер Ленгли.

А потом мы втроем обнялись и дружно расхохотались, как делали это не раз во времена нашей беспокойной и прекрасной молодости.

Мои друзья уезжали утром следующего дня, отдохнувшие и довольные тяжестью своих кошельков, а я задержался в тех местах еще на целый месяц.

Когда к вечеру со всей осторожностью моя дочь была доставлена и размещена в своей комнате Серра меня к ней не пустила, сказав, что девочке надо отдыхать и что теперь с ней все будет хорошо.

Осмотревшая Вестию знахарка только качала головой и приговаривала, что на все воля создателя, но она сделает все, что может, чтобы сохранить жизнь госпоже. А если будет на то воля всевышнего, то и ее ребеночку.

К дочери меня пустили только вечером следующего дня.

Отдохнувшая, в одежде, соответствующей ее положению (за ней я отправлял в ближайший городок одного из своих парней со списком, написанным Серрой и указанием покупать всего в двойном размере – от меня).

Второй комплект одежды я вручил Серре со словами, что няня моего будущего внука должна выглядеть так же хорошо, как и его мать.

Свое первое мнение о ней, как о крестьянке, поднявшейся лишь волей случая, я изменил узнав от хозяина гостевого дома, что отец Серры был командиром замковой стражи еще при старом бароне Молиде и погиб в стычке с разбойниками.

Тогдашний управляющий, жалея молодую вдову, пару дней назад ставшей матерью, привел ее и пристроил кормилицей к молодому барону, рожденному за день до того.

Несколько следующих дней прошли вполне спокойно. Мои люди излазили все поместье в поисках возможных тайников, но повезло мне. Осматривая кабинет барона мои парни с трудом, но сдвинули в сторону массивный рабочий стол. Под ним нашлась весьма приметная дощечка, открывшая в полу небольшой тайник. Из него я достал простой деревянный ящичек, хранивший с десяток старинных женских украшений, стоимостью в небольшое поместье.

На дне ящичка нашлась записка, гласившая, что эти драгоценности являются фамильными, передаются по наследству и принадлежат баронессе Молиде.

Судя по тому, что ценности небыли проданы, нынешний барон о них ничего не знал.

– Вот и славно, – подумал тогда я, вынимая драгоценности из ящичка, заворачивая их в свой шейный платок и пряча сверток за пазуху. ,

Я не хотел показывать их дочери, но забрать и сберечь их для своего внука я был обязан.

Ящичек вернулся в тайник, стол встал на место и о раскрытой тайне ничего больше не напоминало.

А еще через день в поместье объявился пропавший барон. Потрепанный, злой и отнюдь не готовый встретить здесь меня.

То, как он ворвался в гостевой дом с пятком своих людей заставило всю мою охрану схватиться за оружие.

Противостояние двух вооруженных групп вполне могло закончится схваткой, но я как раз вернулся с осмотра здешних угодий и в моем присутствии отдать команду к бою барон не решился.

Пару дней спустя приехал рекомендованный моими друзьями новый управляющий поместьем, которому я намерен был доверить возрождение здешнего хозяйства.

Была и еще одна отличная новость.

Митерр Ленгли сдержал обещание и смог не только передать нашему монарху мое послание с подробным описанием всего случившегося, но и подтвердить все, свидетелем чему он здесь стал (конечно же без указания того, что сумма баронского долга его усилиями была значительно уменьшена).

А еще он смог убедить короля признать все мои действия правомочными и издать о том соответствующий документ, копию которого, заверенную малой королевской печатью мне передал приехавший управляющий.

С ней-то я и знакомил трезвеющего на глазах барона в общем зале гостевого дома деревни Удельной, уже не принадлежащей ему, как и все остальное здесь.

В высочайше одобренном документе было подробно расписано, кому и на каких условиях теперь принадлежит баронство Молиде.

Оно принадлежало мне. До достижения совершеннолетия ребенка, которого должна в скором времени подарить нам моя дочь – баронесса Вестия Молиде.

Если у баронессы родится мальчик, то в день совершеннолетия он станет следующим бароном Молиде, если родится девочка, то она станет местоблюстительницей этого титула и передаст его своим потомкам мужского пола.

Если случится так, что детей у барона и моей дочери больше не будет, то земли баронства будут присоединены к владениям графства Ивлис, а сам род баронов Молиде будет признан угасшим.

При это нынешнему барону Молиде позволялось жить в поместье (и не где больше).

Из доходов барону выделялись средства, позволяющие вести образ жизни, соответствующий его статусу. Отчет о их использовании управляющий должен был пересылать мне ежемесячно.

Его попытки увидеться с женой или с Серрой я пресек самым простым образом – барона, взяв под руки, доставили в замок и предложили поселиться в той башне, где ютились до этого брошенные им на произвол судьбы женщины.

А через пару недель мы, наконец отбыли домой, в графство Ивлис.

Путь занял почти десять дней. Осень стояла прохладная и сухая, дороги были отличными, но Вестия была еще очень слаба и мы делали в день совсем небольшие переходы.

Женщин мы разместили в купленной для этой поездки удобной карете, запряженной самыми смирными лошадьми, каких только удалось найти.

Моя любовь, хороший уход и покой потихоньку делали свое дело и однажды я даже услышал, как Вестия засмеялась.

В замке Ивлис все было готово к нашему приезду. Слуги знали, что к хозяину приехала погостить его    дочь. Соседи начали было надоедать нам визитами и приглашениями, но им неизменно отвечали, что молодая баронесса в тягости и поэтому никого не принимает.

А видеть меня – холодного и чопорного нашим соседям было особенно не интересно.    (Отличный прием. Запомни, может когда пригодится). Так что не прошло и двух недель, как нас оставили в покое и жизнь потекла в замке спокойно и размеренно, почти как прежде.

Днем мы гуляли с Вестией по саду, много разговаривали, я шутил, вспоминая проделки молодости, а вечерами, отужинав мы с дочерью и Серра, ставшей нам за это время кем-то вроде заботливой троюродной тетушки, засиживались у горящего камина, тихо разговаривая или просто глядя на огонь.

Единственной  темой в нашей маленькой семье, которую мы никогда не затрагивали, было замужество моей дочери и судьба ее мужа.

Вестия, как мне казалось тогда, почти оправилась от свалившихся на нее невзгод.

Прошло еще почти три месяца и на свет появился ты. Поверь, ожидая этого я не переживал так, когда ждал рождения своих детей.

Когда спустя полдня после начала родов Серра зайдя в кабинет, где я пытался заниматься делами, поздравила меня с рождением внука, я возликовал, как мальчишка.

Через несколько минут я уже был там, где знахарка и несколько женщин хлопотали вокруг молодой матери и моего новорожденного внука. Так я увидел тебя первый раз. Хотя рассмотреть что-то среди пеленок было почти невозможно, но я знал, что у меня родился самый прекрасный внук на свете.

Вестия была бледна, но, казалось чувствовала себя неплохо. Я подошел к ней и поцеловал руку, благодаря за такой чудесный подарок.

Она улыбнулась и попросила оказать ей милость – назвать сына в мою честь Алисандром. Я, конечно же согласился. Серра вывела меня из комнаты, сказав, что и матери и ребенку нужен отдых.

Утром следующего дня, как и положено, в нашем доме собрались все ближайшие соседи. Их пригласили пройти в комнату, где на кровати, опираясь о подушки полусидела приодетая и красиво причесанная Вестия, а рядом в резной колыбельке лежал ты.

Когда все приглашенные, преподнеся подарки новорожденному и его матери, заняли свои места, а столпившиеся в дверях слуги затихли, я взял тебя из колыбели и подняв на руках перед всеми торжественно объявил, что признаю тебя своим внуком и наследником и нарекаю Алисандром Родер, четвертым графом Ивлис.

Гостей пригласили в большую гостиную, где уже были накрыты столы для праздника. Я тоже собирался выйти со всеми, когда меня остановил голос моей дочери.

– Скажите, отец, довольны ли вы мною.

– Конечно, дорогая, я тебе очень благодарен за подаренное мне счастье.– ответил я, не понимая причин такого разговора.

– Значит, я выполнила свой долг перед Вами сполна и могу уйти спокойно – улыбнулась моя девочка и умерла.

Как прошли следующие десять дней я почти не помню. Знаю что все хлопоты по погребению тела молодой матери и уходу за осиротевшим тобою взяла на себя Серра.

Она потом рассказала мне, что все это время я провел в своем кабинете сидя за столом или бродя, точно призрак, по замку.

Сам себя я впервые осознал стоящим с тобой на руках посреди пустой спальни Вестии. Ты плакал, а никого из нянек и кормилиц рядом не было. Потом в комнату вбежала Серра и захлопотав вокруг нас, стала просить меня отдать ей малыша.

Тогда разум уже совсем вернулся ко мне и я выполнил ее просьбу, едва разжав сведенные от напряжения    руки.

Тебя передали кормилице, все это время стоящей оказывается здесь же, зажавшись в углу, а меня за руку, как ребенка Серра увела в свою комнату, усадила и протянула стакан грушевого взвара – самого замечательного напитка, из всех, что мне приходилось потом пить.

Так моя душа вернулась к жизни. Серра рассказала, что сегодня я, как бывало все последние дни, бездумно брел по коридору и вдруг бросился в комнату, услышав плач ребенка. Кормилицу я отшвырнул в сторону и выхватив тебя из колыбели замер посреди комнаты. Хорошо, что за мной по приказу Серры приглядывали и тут же сообщили ей о случившимся.

Мы еще долго сидели в ее комнатке. Она говорила, рассказывая обо всем подряд, своим голосом не давая мне снова уйти в темноту забытья, и потихоньку кормила меня, подкладывая то кусочек мяса, то ломтик хлеба или яблока.

Потом повар проговорился, что я съел в тот вечер целую курицу, не считая многих закусок и выпил большой кувшин грушевого взвара.

С того дня я стал снова тем Алисандром Родер, которого все знали – властным и не терпящим пререканий человеком – отличная маска и давно знакомая роль.

Отдыхал я душой только сперва глядя, как Серра ухаживает за тобой, а когда ты немного подрос, то забавляя тебя нехитрыми играми.

Новые проблемы возникли весной, когда барон Молиде стал, как отец требовать твоего переезда в отчий дом.

Когда я с этим посланием в руках пришел к Серре, она лишь печально усмехнулась и протянула мне документ из королевской канцелярии.

Он оказался заверенным большой королевской печатью указом о назначении меня опекуном моего внука до его совершеннолетия в случае смерти его матери.

Расплакавшись Серра призналась, что видела, как Вестия, едва вернувшись домой написала прошение королю. Ответ был доставлен курьером уже после ее смерти.

Так что барон Молиде мог продолжать жить в теперь уже в моем имении и дальше, а мы совершенно забыв о нем, были вполне счастливы в нашем доме.

Тебе исполнилось три года, когда из столицы пришла весть о смерти старого короля Филиан Эриха Второго Справедливого и восшествии на престол его сына Эрика Октиона Первого Красивого.

Не знаю, как для страны, а для нас эти события стали началом череды больших бед и малых неприятностей.

Как написали мне из столицы друзья, новый король охотясь в северных землях, дважды заезжал передохнуть во владения моего зятя , после чего стал весьма любезно отзываться о баронах Молиде.

Мой зять воспрял духом и обратился к государю с прошением о возвращении его сына и наследника в родной дом. что тот дал милостивое согласие.

Послание из столицы с приказом Алисандру Родер младшему барону Молиде покинуть дом его деда и до совершеннолетия жить в замке Эркрос Молиде под присмотром своего отца барона Фредерха Молиде нам доставил королевский вестник, в тот самый день, когда зацвели яблони, а ты первый раз прокатился на подаренной тебе серой в яблоках лошадке.

Мое сердце снова стало погружаться в темноту уныния, но, даруй всевышней много счастья Серре! Она напомнила, что как опекун, я волен проживать рядом со своим воспитанником столь долго, сколько сочту возможным. Так что в замок Эркросс Молиде мы выехали вместе.

Глава 4. Замок Молиде и его обитатели.

В путь мы отправились через три недели, когда весенняя распутица уступила место теплу и зеленеющим полям, а сады почти отцвели.

Спешить нам было некуда, ибо ни я, ни Серра не торопились встретится с тем, кого готовы были забыть навсегда.

Как-то я спросил у Серры, как она относится к своему молочному брату. Она, погрустнев вполне искренне ответила, что с тех пор как первый раз увидела мою дочь рыдающей, этот человек стал значить для нее меньше засохшего листа. А после смерти леди Вестии для нее существует лишь одна привязанность – маленький Алисандр.

Этот ответ меня вполне успокоил. В тот же день, когда мы остановились на ночлег в придорожной гостинице я пригласил Серру для разговора. Она зашла ко мне в комнату удостоверившись, что    ты уже спишь. Разговор нам предстоял не простой.

Я понимал, что уже далеко не молод и могу умереть задолго до того, как мой внук достигнет совершеннолетия. Поэтому, готовясь к поездке в места, где мне вряд ли будут рады, я через моих друзей в столице устроил так, что право распоряжаться всеми моими средствами, землями и доходами с них в интересах моего внука Алисандра Родер, четвертого графа Ивлис получал совет попечителей, в который вошли: королевский стряпчий митерр Ленгли, казначей гильдии мастеров клинка митерр Корбель и нареченная мать моего внука миттрис Серра Ловиль.

Получив от меня соответствующие документы Серра долго не могла успокоится и шептала, что она будет молить вседержителя, чтобы он даровал мне долгие годы жизни и ей не пришлось бы растить нашего золотого мальчика одной.

Успокоив, как умел эту замечательную женщину я отослал ее отдыхать, а сам впервые задумался над тем, аким образом передать тебе все, что должен знать наследник нашего славного рода.

Я говорю не о том, чему учат всех потомков благородных семейств.

Мне надлежало передать тебе то сокровенное, что передаются лишь наследнику рода. Тогда и родилась мысли записать для тебя всю историю нашей семьи, знания о которой я получил, как великий дар и тяжелую ношу от своего отца.

Все необходимое тебе ты найдешь в трех тетрадях, хранящихся вместе с этим дневником.

Если у тебя возникнут вопросы или тебя одолеют сомнения, то обращайся к тем, в верности которых мне ни разу не пришлось усомниться.

Здесь же я продолжу свое повествование.

Наша поездка заняла неделю и в Праздник Первой Борозды мы въехали в ворота замка баронов Молиде.

За то время, что я не был здесь, усилиями управляющего и нанятых им работников все вокруг приняло ухоженный вид. Ворота распахнулись при нашем приближении, на ступенях лестницы, ведущий в дом собралась прислуга во главе с управляющим поместьем и его супругой, которая как я знал, следила за порядком в доме и много сделала для его возрождения. Теперь замок и снаружи и внутри имел право называться жилищем аристократа.

И только барона Молиде я не увидел среди встречающих. Не появился он и к вечеру, когда разместившись и отдохнув с дороги я пригласил управляющего пройти со собой в кабинет для приватного разговора.

Звали его миттер Алиан Доррин. Этот замечательный человек, многие годы служивший в лучших домах столицы, был когда-то опытным лазутчиком, с которым много лет назад меня свела судьба в одном из военных походов.

Тяжелая рана, полученная вскоре после нашего знакомства вынудила его сменить профессию, а мои старые связи помогли неплохо устроиться в столице.

Закрыв поплотнее дверь, как добрые друзья мы расположились у горящего камина с бутылочкой вина.

Я ждал, а он видимо собирался с мыслями.

– Ваша милость, наконец начал он, – мне очень не нравится все, что происходит в этом доме последнее время. Дождавшись моего одобрительного кивка он продолжил.

– После Вашего отъезда мы занялись восстановлением поместья, и смогли всего за пару лет привести все в порядок.

Барон Молиде обитал до вашего отъезда из поместья в старой башне, а потом перебрался в деревню и поселился на целый год в гостевом доме у старика Итора.

Нас это вполне устраивало, а я получал от своих людей отчеты о каждом его шаге. Всю зиму он почти не выходил их своих комнат, проводя время, как нам казалось за чтением книг.

Возможно так в первое время и было. Однако весной, когда дороги подсохли и в наших краях стало появляться больше торговцев и иного чужого люда, мне стали сообщать, что господин барон все чаще спускается ужинать в общий зал и охотно знакомится и пил с чужаками.

Особенно его привлекали бродяги.

Как-то Итор спросил, зачем господину барону эти голодранцы, а тот только пьяно рассмеялся. Позже стало ясно, что через них господин барон с кем-то переписывается.

Мои люди, задержав одного такого посыльного, под предлогом поиска украденного кошеля обыскали его, но ничего не нашли. Зато своими хлопотами вокруг бродяги они немало позабавили господина барона.

А потом он вдруг затаился, перестал спускаться вечерами в зал, зато изъявил желание вновь поселится в замке. Под жилье он выбрал себе домик, в котором раньше жила семья смотрителя за птичьим двором.

В доме было всего три комнаты и кухня, и стоит он рядом с птичником, большим, но пустующим.

Но вскоре в нем появились обитатели. Осенью для господина барона из столицы привезли петухов бойцовых пород, которых очень любят разводить в Южных землях. С ними приехал смуглый человек, явно уроженец тех мест, который теперь смотрит за всем этим разросшимся птичьим хозяйством, тренирует птиц и организует петушиные бои.

Мой собеседник замолчал, а я все не мог понять, что могло не понравиться этому опытному человеку в такой в общем-то вполне невинной забаве.

– Ваша светлость, бои проводят внизу, в деревне. Там построен большой шатер, на подобие тех, в которых на праздниках выступают акробаты и жонглеры.

Только здесь арена всего в три локтя. И огорожена высоким барьером. А вокруг устроены этакие ступени, на которых стоят те, кто пришел на эти бои поглядеть.

– Не понимаю, что в этом тревожит тебя мой друг, – нетерпеливо прервал я его.

Он приподнял руку с просьбой не торопить и, вздохнув, продолжил.

– Туда ведь не только простой люд приходит. Рядом с ареной есть две роскошные ложи, в которых каждый пятый день, когда идут петушиные бои, обязательно сидит кто-то из благородных.

Господа приезжают даже из столицы, чтобы посмотреть на бои и поставить деньги на кого-нибудь из их участников.

– И много ставят? – спросил я, начиная понимать, что с этой затеей действительно что-то нечисто.

– Нашему конюху, заглянувшему туда, проговорился слуга столичного гостя, что тот проиграл свой городской особняк.