Прости меня, отец

Размер шрифта: 13

Серия «LAV. Темный роман»

Katerina St Clair

FORGIVE ME FATHER

Перевод с английского В. Гришко

От автора

Этот роман ни в коем случае не отражает моего мнения о католицизме, христианстве и религии вообще. Он всего лишь выдумка, которую не следует воспринимать буквально. Если вы тяжело воспринимаете истории, в которых религия изображается негативно, пожалуйста, не читайте дальше. Внимательно прочитайте список предупреждений, прежде чем погружаться в историю.

А теперь – наслаждайтесь чтением.

Предупреждение о триггерах

Селфхарм

Абьюз

Сталкинг и домогательства

Подробные описания насилия и смерти

Взаимодействие доминант/сабмиссив

Секс без согласия

Сексуализированные действия без согласия

Бладплей

Связывание

Плейлист

Trouble (Stripped) – Halsey

God Must Hate Me – Catie Turner

Arsonist’s Lullabye – Hozier

The Fruits – Paris Paloma

Do It For Me – Rosenfeld

Unholy – Sam Smith & Kim Petras

You’re Somebody Else – Flora Cash

Daylight – David Kushner

In Your Arms – SOMBR

Love Is A Bitch – Two Feet

Hotel – Montell Fish

Black Out Days – Phantogram

Older – Isabel LaRosa

Universe – David Kushner

Глава I
Иден

Воскресенье.

День, посвященный Богу.

– Это день, когда мы выражаем благодарность за семью и веру, – голос моей матери эхом отдается в коридоре, – будем же благодарны за то, что мы можем собраться вместе и пойти в церковь. Не всем это дано.

Кого она пытается убедить, нас или себя, в том, что мы благополучны, – трудно сказать.

Один день в неделю эта семья ведет себя так, будто отец не изменяет маме, я не пропащая, а Эйден не укурок.

Как жаль, что моя ничтожная задница должна была вернуться из университета домой на неопределенное время и все испортить.

На первый взгляд наша семья – будто с картинки. Сын, который получит полную стипендию за свои достижения в футбольной команде старшей школы. Муж, владеющий одной из самых успешных юридических фирм в этом крошечном никчемном городке. Жена, которая всегда первой рвется участвовать во всех местных общественных событиях.

Если не приглядываться, наша жизнь – пример любящей, стабильной и полной семьи. У нас есть все, даже проклятый дом с белой оградой посреди какого-то там пригорода.

Но на фасаде есть трещины. Я вижу их, когда смотрю на свою мать. Не знаю, как, топя печали на дне бутылки вина каждую субботнюю ночь и смотря повторы «Офиса», она хочет исправить жизнь с безразличным мужчиной, который украл ее молодость. Полагаю, и я бы смогла утопить свою боль в пятничных мартини с подружками на заднем дворе, делая вид, что у их мужей не встает, когда они в баре обжимаются с девчонкой, которую все еще можно перепутать с подростком.

Все они счастливы в своем отрицании и каждый день перед завтраком отмаливают грехи перед Десятью заповедями в рамке.

Почитай отца твоего и мать твою.
Не прелюбодействуй.
Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

Поганые лжецы.

Но один день в неделю мы можем вести себя так, будто все в порядке. Можем притворяться, что показываемся в храме как образцовые верующие, а не как те, кто тщетно пытается убедить людей вокруг, что все нормально.

– Мама сказала, у тебя пять минут, – вздыхает Эйден, оглядев коробки, беспорядочно разбросанные в углу моей комнаты. Я так и не распаковала их с тех пор, как побросала все в машину и сбежала из общежития домой.

– Я умею водить, – бормочу я, возясь с настройками камеры. Чем дольше Эйден смотрит на меня, тем неуютнее мне становится.

Каштановые волосы Эйдена намеренно растрепаны. У его свежевыглаженной сорочки и брюк слегка небрежный вид: галстук ослаблен, рубашка выправлена, пиджак изящно наброшен на плечи. Такой образ типичного парня-католика – угроза целомудрию любой девушки, и я уверена, что он этим пользуется.

– Ну и зашибись. Мама хочет быть уверена, что ты действительно будешь там, – он зевает, сбрасывая одну из легких коробок с ближайшей груды.

Средства для уборки и всякие мелочи высыпаются из нее и катятся под мою кое-как заправленную кровать. Я поднимаю голову, чтобы увидеть, как ухмыляется этот говнюк:

– Упс.

Швырнув камеру на стол, я хватаю с кровати ключи от машины, уже готовая так пнуть брата под зад, чтобы он придурковато ходил все Причастие.

– Вали отсюда, или помоги мне Господь… – начинаю я, собираясь впечатать его довольную физиономию прямо в дверной проем.

– Следи за языком, Иден! – кричит мама, ругая меня так, будто бы я не слышу от нее вещи похуже каждый раз, когда она наряжается для моего отца, чтобы получить хоть немного его внимания.

– Мы уезжаем! – продолжает она, гневно захлопывая дверь.

– Ты что, серьезно собираешься в этом пойти? – спрашивает Эйден, а я слежу за его взглядом: огромный темно-синий свитер и поношенные черные треники.

– Я полтора часа буду сидеть, преклонять колени и держаться за руки с хреновой кучей незнакомых людей, а ты хочешь, чтобы я нарядилась как на сраную свадьбу? – спрашиваю я, отталкивая Эйдена с дороги. – Иди ты.

– Свадьбу? – смеется он. – Я и забыл, что ты веришь в невозможное. Будто ты выйдешь замуж, станешь фотографом, продержишься год в универе…

Чтобы отвлечься от брата с его жаждой унизить меня любым способом, я затыкаю уши, позволяя звону ключей завладеть моим вниманием. Глубоко укоренившееся внутри желание отразить волну чувств, нахлынувшую на меня, грозится завладеть мной, пока я выхожу из комнаты. Я сдерживаю мысль взять обернутое тканью лезвие, которое храню в комнате, а в воображении уже мелькают картинки самой себя, проводящей острой стороной по коже, пока боль не утонет в красном мареве. Еще раз посмотрев в ближайшее к двери зеркало, я убеждаюсь, что все мое тело закрыто, показываю брату средний палец и молюсь, чтобы Бог наконец услышал меня и перевернул машину раньше, чем я доберусь до церковной парковки.

Пусть я и содрогаюсь от ужаса при мысли о незнакомых людях, жаждущих узнать, почему я вернулась домой, храм, как и всегда, приводит меня в восторг.

В его огромном пространстве, под мягким светом, проходящем сквозь витражные окна, поблескивает сосуд со святой водой. Вода, наверняка уже оскверненная грязными руками грешников, лениво ползущих на места, стоит в центре нефа, ее поверхность отражает искусно сделанные мозаики и арки наверху. Края сосуда украшены изящной резьбой, похожей на ту, что на колоннах, обрамляющих зал.

Перед Престолом стоят кресла для священника и дьякона. Маленькие сиденья и подушечки для коленопреклонения, предназначенные для алтарников, расположены в задней части возвышения для чтения Священного Писания.

Хор сидит у дальней стены, скрытый и не привлекающий внимания прихожан. Слева от главного зала – отдельная комнатка для исповеди, сейчас она не занята. Ее дверь будет отперта за тридцать минут до мессы, чтобы люди сняли тяжесть грехов со своих душ. В отличие от многих католических церквей, Сент-Майкл выбрала более личный подход к исповеди, при котором стул священника стоит напротив стула кающегося, из-за чего приходится смотреть в глаза, пока признаешься в грехах.

С годами исповедь стала больше похожа на игру, чем на искреннее покаяние. Стало проще лгать отцу Кевину о своих грехах. Он старый и немощный, его лучшие годы давно прошли. Иногда я задаюсь вопросом: не ждет ли он момента, когда услышит о моих безумных грехах и узнает, как в этот раз меня искушал Сатана.

На прошлой неделе я сказала ему, что впервые попробовала травку, – смехотворно, если учитывать, что в тот единственный раз, когда я ее покурила, меня так рвало, что я поклялась больше никогда не прикасаться к подобному.

А за неделю до этого я рассказала ему, что участвовала в оргии, и намекнула, что лучше бы мне не пить кровь Христа из общей чаши.

Каждый раз я жду этих игр со стариком, чтобы отвлечься от настоящих демонов в моей душе.

Моя мама думает, что однажды исповедь придаст мне смелости и я расскажу ей, почему вернулась домой.

Моему отцу наплевать, что я отчислилась. Меньше придется тратить на дочь-неудачницу. Он сказал мне едва ли двадцать слов с тех пор, как я перебралась в этот маленький городишко среди лесов.

Позор.

Я вижу, как Эйден разговаривает с несколькими друзьями из футбольной команды. Он всегда был популярен, но я сомневаюсь, что кто-либо знает его настоящего.

Отпив из стаканчика приветственного лимонада, я скрываюсь от стаи разодетых прихожан на одном из диванчиков в притворе, где мы собираемся перед мессой.

Листая соцсети, я нервно просматриваю посты друзей из университета, а потом закрываю их его совсем, увидев его лицо на одной из общих фотографий с весенних каникул.

Допив остаток, я бросаю стаканчик в ближайшую мусорку и хмурюсь, когда он падает рядом.

– Размахнулась, да промахнулась, – звучит знакомый голос. Зои садится рядом со мной, широко улыбаясь.

Темные кудрявые волосы, золотые, как мед, глаза и смуглая оливковая кожа… Зои Ли – это само совершенство. В отличие от меня с моими непослушными каштановыми волосами, мутными ореховыми глазами и покрытой веснушками бледной кожей, она всегда полна жизни, согрета солнцем, а ее зубы белы как снег. Я смотрю на Зои, сегодня она в милом платье в цветочек, которое подчеркивает ее привлекательное тело и шикарную грудь.

Если бы она не была подругой детства, ненавидящей религию так же, как и я, вряд ли у нас было бы что-то общее.

– Сколько женщин сплетничало о моей маме сегодня? – спрашиваю я, наклоняясь к ней.

– Шесть. Далия всегда что-нибудь болтает, когда твой отец строит ей глазки, – шипит она, указывая на молодую женщину, к которой мой папа стоит неприятно близко.

– А что Эйден говорит?

Я прекрасно знаю, что он первым разносит сплетни обо мне в церкви и вне ее.

– Кажется, твоя шутка про травку зашла дальше, чем хотелось бы, – говорит она с сожалением и хлопает меня по спине. – Но я-то знаю, что это неправда, – шепчет она и целует распятие. – И Он тоже.

Она улыбается. Я чувствую, как мое собственное холодное металлическое распятие, прижатое к центру груди, требует внимания.

Я перебираю пальцами розарий в кармане, использую четки, предназначенные для молитвы, чтобы отвлечься от мыслей о шрамах на запястьях.

– Надо пойти зажечь свечку, – бормочу я, внезапно почувствовав на себе чужие жгучие взгляды.

– Я хотела тебе сказать кое-что, – улыбается Зои, оглядывая комнату. Она тянет меня за руку и заставляет сесть, а потом прижимает губы к уху: – Отец Кевин уходит.

– Уходит? Отец Кевин, который сказал, что умрет раньше, чем покинет церковь, уходит?

Зои весело кивает.

– Он попросил у клира, чтобы ему дали время для паломничества в Иерусалим. Ему позволили и назначили нового священника. Представить его должны сегодня…

– Эй, Иден! – кричит с другого конца комнаты один из друзей Эйдена, алтарный служка. Его маленькой пакостной ухмылки достаточно, чтобы я поняла, к чему все идет. – Как думаешь, Господь одобрит то, что ты куришь травку?

Я вижу, как локоть брата врезается в его бок.

Вот тебе и уважение к ближним твоим.

Услышав, что шепотки в комнате стали громче, отец смотрит туда, где я стою. Тот же жесткий и холодный взгляд, которого я боялась еще ребенком. В своей голове я слышу звук пряжки его ремня, сглатываю и оставляю Зои в толпе.

Я толкаю массивные дубовые двери и обмакиваю палец в святую воду.

– Во имя Отца, Сына и… – я останавливаюсь, оглядываю пустые скамьи и думаю: «В чем смысл, если никто не наблюдает?»

– Ну нахер, – шиплю я, останавливая себя посреди крещальной формулы. Мои глаза вглядываются в незанятую комнату для исповеди, и я решаю выяснить отношения с отцом Кевином.

Направляясь в исповедальню, я расправляю плечи, поднимаю голову и готовлюсь встретить старика со всей смелостью, какую могу собрать. Широко распахивая дверь, я начинаю говорить, но ошеломленно останавливаюсь.

Десять минут до мессы.

Он все еще должен быть здесь.

Он всегда здесь.

Но сейчас вместо него здесь кто-то другой.

Он одет в черное с головы до ног: рубашка и брюки, идеально подогнанные, облегают внушительную широкоплечую фигуру. Руки скрещены на груди. Ростом примерно шесть футов и четыре дюйма, он выше большинства мужчин в церкви. Его темные волосы, остриженные андеркатом, обрамляют карие с зеленцой глаза, взгляд которых впивается в меня и точно пожирает всю. По спине бежит холодок: лгать отцу Кевину это одно дело, но я никогда не смогу обмануть этого мужчину. Татуировка поднимается по его шее, серебряное распятие поблескивает у горла. Молодой, но суровый, с таким пронзительным взглядом, что мне пришлось отвести глаза не в силах его выдержать. Я никогда не видела в церкви этого одновременно прекрасного и жуткого мужчину. Его губы движутся, но я не слышу ни звука.

– Ч-что? – спрашиваю я, с трудом находя слова. В огромном свитере, скрывающем мое тело, сейчас становится намного жарче.

Он отталкивается от стены, и прежде, чем он прячет руки в карманы, я вижу на его пальце сверкнувшее золотое обручальное кольцо.

– Я спрашивал, могу ли тебе помочь? – повторяет он, глядя перед собой, на пустующее кресло отца Кевина.

– Где отец Кевин? – спрашиваю я, стараясь думать о чем угодно, только не о глазах этого мужчины, поразительных до боли.

– Отец Кевин сегодня закончил рано. Между нами: я думаю, что он подавлен тем, что сегодня проведет свою последнюю мессу, – он вздыхает, остановившись передо мной. – Тебе было что-то нужно от него? – чем дольше мужчина смотрит на меня, тем сильнее сжимаются его челюсти. – Ты выглядела довольно злой, когда вошла сюда.

Я стараюсь перевести дыхание, но присутствие этого мужчины душит. Его глубокого голоса и статной фигуры достаточно, чтобы заставить кого угодно еще раз обдумать свои действия в доме Господа.

– Я пришла исповедаться, – лгу я, заставляя лицо принять нейтральное выражение. – Но я не хочу, чтобы незнакомец отпускал мне грехи, – говорю тут же, а на привлекательном лице мужчины появляется легкая улыбка.

– У тебя и список есть, не так ли? – спрашивает он, почти насмехаясь надо мной.

– Не такой длинный, как у его алтарных служек, – ворчу я. – Как думаешь, Бог знает, как часто отец Кевин ощущал необходимость поделиться моими признаниями со своими лицемерными шавками? – спрашиваю.

Мужчина поднимает брови в ответ:

– Шавками?

– Идеальные маленькие последователи, все в белом, преклоняющие колена у его ног, как будто он и есть божество, и умоляющие о том, чтобы облизать его ботинки, повинующиеся любому приказу. Как бы ты назвал их, если не шавками?

– Я бы назвал их детьми Божьими, почитающими своего Отца, – шепчет он, приближаясь на шаг. Я чувствую, как теплеют щеки, а ногти нещадно впиваются в сжатые ладони.

– Я никогда не подчинялась так слепо никому и ничему, – шиплю я, не сдавая позиции. – Возможно, поэтому отец Кевин и треплется о моих тайнах.

Он изучает меня, позволяя взгляду остановиться на шее дольше, чем мне хотелось бы.

– Однако ты носишь крест? – спрашивает он.

– Показная вера лучше, чем ничего.

Кивая, он смотрит мимо меня: деловитые перешептывания тех, кто уже стремится в главный зал, нарушают тишину между нами.

– Иден Фолкнер, я прав? – спрашивает он.

То, как он произносит мое имя, пробуждает каждый нерв в теле. Мой живот крутит от тревоги, кожа нагревается от прилива крови.

– Так значит, я права. Он уже рассказывал обо мне? – спрашиваю я. – Что, и ты готов меня осудить?

Мой обвиняющий тон заставляет его наклонить голову в сторону.

– Как я могу испытывать что-то, кроме сочувствия, к развратной курильщице травки? – спрашивает он с сарказмом. – Хотя вряд ли это описание подходит девушке передо мной, – говорит он так, будто полностью меня разгадал.

– Так что ты видишь… – держу паузу я, чтобы позволить ему назвать свое имя.

– Роман, – уточняет он, усмехаясь и на мгновение показывая клыки.

Низкий гул хора, поющего хвалу, достигает моего слуха: первый сигнал того, что нужно занять место перед началом мессы.

Сейчас мне больше всего хочется сбежать и спрятаться в ванной, но я трясу головой и сжимаю виски. Последнее, на что мне хватит терпения, это полтора часа стоять рядом с Эйденом и притворяться послушной.

– Полагаю, тебе пришло время уйти, – говорит Роман и протягивает руку к открытой двери.

Я бросаю на него раздраженный взгляд, потом медленно отступаю, пренебрежительно вздохнув.

– А что насчет тебя? – спрашиваю я, стараясь сосредоточиться.

– Я тоже буду участвовать, просто иначе. – Роман пожимает плечами и совсем не помогает мне понять, кто же он такой.

– Понятно, – шиплю я, закатывая глаза от того, как он расслаблен и безразличен.

Развернувшись на пятках, я направляюсь к выходу и удивленно смотрю на руку, преграждающую мне путь. Он наклоняется к дверному проему, мешая пройти дальше.

– Отвечая на твой вопрос, Иден, – шепчет он, его голос становится ниже, а его дыхание касается моей шеи сзади. – Я вижу девушку, которая слишком часто открывает рот, не подумав, – язвит он, его губы все еще близки к моей шее. – Тебе будет полезно научиться помалкивать. Может быть, направить всю эту эмоциональную энергию, которой ты разбрасываешься, на что-то более полезное.

Я поворачиваю голову, а он остается недвижим, его нос почти касается моего, он возвышается надо мной, стоя в проеме.

– Да? – спрашиваю я, а в голове уже рождаются неблагие мысли об этом мужчине. – Может быть, тогда придумаешь, на чем мне сосредоточиться?

Я трясу головой, зная, что его глаза следят за тем, как я ухожу, хотя он сам исчезает в комнате для исповеди.

Я иду мимо скамеек, не обращая внимания на огонь под своей кожей, опустив голову, пока не встречаюсь взглядом с семьей, которая всегда будет разочарована во мне.

* * *

Спустя сорок пять минут Писания, тридцать – гимнов и двадцать – стояния на коленях, отец Кевин наконец отвлекается от алтарников. Прочищает горло и люди затихают, когда он движется к передней части зала.

Он складывает руки перед собой, торжественно осматривает каждую часть алтаря и ждет, пока возбужденная болтовня сойдет на нет.

– Я уверен, многие уже слышали о том, что я собираюсь покинуть церковь…

– Эй, – вмешивается Эйден, дергая меня за волосы, чтобы привлечь внимание; его губы почти прижаты к моему уху. – Я пообещал паре друзей, что покурю с ними после мессы. Отвезешь меня в Оверлук?

– И с хрена ли я это сделаю? – Я шлепаю его по ладони и отвечаю достаточно тихо, чтобы мои родители не могли подслушать.

– Будет невредно, если я поддержу тебя, когда мама и папа будут орать дома, – шипит он, хвастаясь родительской любовью, как наклейкой-звездочкой за особые достижения. – Соглашайся, или я скажу, что слухи правдивы.

Я отшатываюсь и холодно смотрю на него так, чтобы он заметил:

– Да пошел ты.

– Будем считать, что это «да», – хмыкает он, отвешивая мне подзатыльник, и снова сосредотачивается на отце Кевине.

Я держу голову опущенной, чье-то навязчивое присутствие меня начинает донимать. Его невозможно игнорировать долго, я осматриваюсь, чтобы понять, кто меня беспокоит, и вижу Романа, опершегося на дальнюю стену и тут же посмотревшего мне в глаза.

Таращась на мужчину, я натягиваю рукава свитера и думаю о его золотом обручальном кольце.

Интересно, где же его жена?

Как долго он смотрел на меня?

– Я решил, что мое время здесь, увы, подошло к концу и пора двигаться дальше по пути, который диктует мне вера, – восклицает отец Кевин. Я отвлекаюсь от Романа. – Но не думайте, что я оставляю вас без пастыря.

Нахожу Зои в толпе, она смотрит на меня: «Я же говорила». Люди вокруг начинают хлопать и шокировано всхлипывать. Некоторые даже драматично покидают зал, чтобы скрыть бурю эмоций после таких новостей.

Да кому охота занять его…

– Отец Брайар, – отец Кевин указывает в глубь зала, а я столбенею, когда Роман отталкивается от стены и уверенно направляется к алтарю.

Зои роняет челюсть при виде Романа, ее глаза восхищенно расширяются. Ясно, что его поразительная внешность не оставила равнодушной ни ее, ни других женщин на скамейках. Пока он пожимает руку отцу Кевину, их взгляды, полные нескрываемого голода, прикованы к нему. В то же время их мужья сидят, едва сдерживая раздражение, их руки крепко сжаты в смеси ревности и гнева: они видят очевидное восхищение своих жен.

– Это отец Брайар, – отец Кевин улыбается. – Он закончил проповедовать в предыдущем приходе и рад занять мое место…

– Не слишком ли он молод для этой роли, отец Кевин? – спрашивает мой отец, слегка толкая мать, которая не сводит глаз с Романа.

Глаза отца Кевина гордо блестят, когда он представляет нового священника:

– Отец Брайар был весьма одаренным с юности, – начинает он, его голос полон восхищения. – С его успехами в семинарии могли сравниться лишь его непоколебимая вера и упорство. Он перенес множество сложных жизненных ситуаций, включая смерть родителей, когда был совсем молод, что усилило его сострадание и решительность. Несмотря на молодость, он уже продемонстрировал ясное понимание воли Господа и того, как редко выпадает счастье направлять других. Его путь отмечен удивительным упорством и божественным предназначением, и он готов вести эту церковь с мудростью, какую трудно отыскать людям его возраста.

В этом свете Роман выглядит мягче, чем в комнате для исповеди, скармливая публике свою теплую улыбку и нежный приветственный взгляд.

Он берет микрофон у отца Кевина, негромко кашлянув; его низкий рокочущий голос заставляет мой живот сжаться.

– Благодарю, отец, – улыбается Роман, делая глубокий вдох. – Я знаю, о чем вы думаете. «Да кто он, черт возьми, такой, чтобы стоять здесь»?

Услышав грубость, наиболее благовоспитанные прихожане ахают.

Я чувствую, как губы изгибаются в улыбке, но заставляю ее исчезнуть, глядя на золотую полоску на его пальце.

Выходит, он предан не женщине, а Господу.

– Я знаю, что мне будет непросто соответствовать своему достойному предшественнику, и даже не надеюсь оставить такое же большое наследие. Однако я обещаю вести этот приход с неугасающей верой и упорством. Я намереваюсь узнать каждого из вас лично и направлять со всей искренностью и состраданием. Вместе мы будем стремиться к Божественной благодати и укрепимся в своей вере, – его глаза задерживаются на мне, пока он изучает публику.

Чувствуя, что последнее замечание относилось ко мне, я, недолго думая, поднимаю средний палец к груди.

Видя, как на его лице тут же появляется легкая улыбка, я быстро опускаю руку, чувствуя себя гораздо более уязвимой под его взглядом, чем весь вечер в церкви, несмотря на то, что на протяжении всей службы меня рассматривали и другие. Я опускаю голову, изучая собственные ноги, чтобы не обращать внимания на отца Брайара и его чудовищно нахальное поведение.

– На этом, – вставляет отец Кевин, – я думаю, пора приступить к Причастию.

* * *

Наша семья идет к алтарю одной из последних. Следуя за Эйденом, я наступаю ему на пятки так часто, как могу. Он сдерживает желание наорать на меня и продолжает послушно идти за отцом, не говоря ни слова. В то же время я наблюдаю, как прихожане передают друг другу коробки: Церковь упорно собирает пожертвования, как будто все еще нуждается, хотя все вокруг нас говорит о богатстве.

Я наступаю на пятку брату так сильно, что Эйден едва не теряет ботинок, и он наконец поворачивается, подняв кулак. Я указываю на огромный крест над алтарем.

– Что скажет Иисус? – спрашиваю я самым участливым тоном.

– Что тебя надо было абортировать, – шипит он, но его оскорбление даже не трогает пустоту во мне.

Когда наконец наступает наша очередь принять Причастие, Эйден быстро нацепляет милую улыбку, пока родители занимают места перед алтарниками, держащими чашу.

Мой брат подходит к отцу Кевину, который осторожно кладет кусочек хлеба ему на язык. Я иду к единственному пустому месту, намеренно избегая чаши из-за своих сложных отношений с алкоголем. Когда я встаю перед алтарником, то пораженно замираю с открытым для Причастия ртом, потому что ладонь, внушительная и властная, с длинными сильными пальцами, оканчивающимися твердыми квадратными ногтями, внезапно сжимает плечо молодого алтарника.

– Лучше я, – улыбается Роман и берет металлическое блюдо, полное хлеба. Он встает передо мной, и я едва задумываюсь, что, должно быть, глазею на него.

– Не любишь кровь? – спрашивает он, я закрываю рот.

Я ничего не говорю и не ведусь на его насмешку. Пожалуй, я готова отвергнуть все Христовы жертвы. Все равно я уже обречена.

Я хочу отойти от алтаря, но резкое, неожиданное прикосновение к нижней губе заставляет меня замереть. Его рука находит мое лицо, большой палец уверенно проскальзывает между губ. Он осторожно, но настойчиво тянет мою челюсть вниз, опускает взгляд, внимательно меня изучая. Я смотрю на него, мои глаза расширены в замешательстве и ожидании.

– Высуни язык, – требует он. Моя семья слишком занята собственным Причастием, чтобы понять, что происходит.

Колеблясь, я все же делаю, как он хочет. Роман кладет хлеб мне на язык, его большой палец слегка нажимает на мою нижнюю губу, а потом ладонь медленно отстраняется. Моя голова кружится, все расплывается в глазах, а между бедер собирается напряжение.

– Тело Христа, – шепчет Роман, я мгновенно закрываю рот.

– Аминь, – отвечаю я бездумно, все еще ошеломленная прикосновением его пальца к губам.

– Молодец. Видишь, ты умеешь подчиняться. Вспомни об этом в следующий раз, когда захочешь открыть свой прелестный рот, чтобы выразить гнев, – шепчет он; его взгляд немедленно светлеет, когда подходит моя мать.

Отступая, я касаюсь лица там, где касался он, обескураженная тем, как легко он смог заставить меня сделать то, чего ему хотелось.

Не в силах успокоить нервы, я глубоко вдыхаю, решив немедленно покинуть здание и остаток мессы провести, накручивая себя в машине.

Глава II
Роман

Я иду по вестибюлю. Прихожанки задерживаются, чтобы расспросить меня о прошлом; каждое их слово, обращенное ко мне, сочится похотью и голодом. Я вижу, как их мужья собираются в дальнем углу комнаты, замечаю, что многие смотрят на меня с отвращением: им с их хрупким мужским эго, не хочется показывать злобу на своих жен, которые еще способны течь по кому-то.

Выдавливая вежливую улыбку, я окидываю взглядом комнату, пытаясь понять, когда же я перестану искать ее каштановые локоны и одетую не по случаю фигуру в море слишком тесных платьев и свежевыглаженных сорочек. Отец Кевин выглядит умиротворенно, с удовольствием принимая нежные прощания и ласковые слова от своих верных последователей. Я замечаю, что он смотрит на меня каждый раз, когда кто-то говорит, как же его будет не хватать.

– Мне так жаль, что вы уходите, – рыдает одна из этого хора, оплетая руками старика и в то же время рассматривая меня краем глаза.

Похлопав ее по спине пару раз, отец Кевин отпускает ее и наклоняется ко мне, чтобы его не услышали.

– Думается, они могли бы быть искренними в присутствии двоих священников, – шутит он, подняв бровь.

– Она казалась вполне искренней, – поддразниваю я, улыбаясь чуть сильнее, когда старик закатывает глаза.

– Я даже не замечал до сегодняшнего дня, что среди прихожан так много женщин, – улыбается он, стараясь, чтобы последователи не пользовались им как способом поближе посмотреть на меня. – Может, я и посвятил жизнь Богу, как и ты, но такой заряд уверенности был бы не лишним иногда.

Я похлопываю его по спине, пытаясь смягчить дискомфорт.

– Надеюсь, вы не переживаете. Мне никогда не составляло труда противостоять искушению, – честно говорю я, проклиная себя за потерю контроля рядом с Иден. Ее вызывающее поведение разбудило во мне что-то, о чем я не был готов думать.

Большую часть времени было довольно просто не смотреть на женщин: мой разум всегда возвращался к служению Господу, а грешные извращенные мысли были заперты в его глубине.

Так почему, черт возьми, я не могу перестать думать о том, насколько ее строптивость задевает что-то скрытое во мне?

Размахивая большим белым листом в воздухе, один из юных алтарников, Натан, скользит ко мне с самодовольным видом.

– Это список? – спрашивает отец Кевин, на что парень едва кивает.

– Не поверите, кто записался в служки этой осенью, – хмыкает парень, осматривая меня с головы до ног.

Глубоко вдохнув, я чувствую стойкий запах травки и позволяю усмешке показаться на лице.

– Обожаешь препараты? – спрашиваю я, и его самодовольный вид быстро исчезает.

– Иден Фолкнер? – голос отца Кевина звучит удивленно, но ее имя заинтересовывает меня быстрее и сильнее, чем все разговоры после мессы.

Все еще чувствуя призрачное касание ее губ на своих пальцах, я неловко переступаю с ноги на ногу, сжимая челюсти, потому что чувствую, как кровь приливает к промежности.

Мать твою. Может, время помолиться? Образы глубоко укоренившихся чудовищных грехов немедленно приходят на ум, напоминая мне о том, что я оставил после рукоположения.

Я посвятил жизнь Господу, чтобы избавиться от демонов, а не броситься прямо в их когти.

Почему она не покидает мою голову еще с разговора в комнате для исповеди? Лучше об этом не думать.

Или, может, осознание того, почему она не покидает мою голову, пожирает меня живьем?

– Она по своей воле записалась? – спрашивает отец Кевин, который не скрывал от меня своих чувств насчет Иден.

Самые щедрые спонсоры реновации храма, Фолкнеры, хорошо известны в городе. Ее отец Дэвид и мать Морган – оба верные церкви католики. Их сын Эйден – увлеченный и деятельный координатор молодежи, один из здешних любимчиков. Иден, однако, «то еще исчадие ада», по мнению Кевина.

– Не совсем…

– Я ее вписал, – встревает мужчина средних лет. Он обменивается улыбками с Кевином, а похожая на Иден женщина плетется за ним. Оба мужчины явно хорошо знакомы, и мое присутствие никак не меняет их отношений, какими бы они ни были.

– Твоя последняя попытка помочь ей спастись? – шутит отец Кевин, а мой рот открывается раньше, чем я успеваю обдумать свои слова.

– Неужели вы так мало влияете на дочь, что вам пришлось привлечь священника в наставники? – спрашиваю я и вижу, как глаза мужчины удивленно распахиваются.

– Простите, не запомнил вашего имени, отец, – рычит мужчина, протягивая руку.

Я принимаю ее и пожимаю так крепко, как могу, и не отпускаю. Он кривится, и его лицо краснеет от злости.

– Роман Брайар, но здесь вы будете называть меня отцом Брайаром, – высокомерно говорю я, а он усмехается.

– Дэвид Фолкнер, – отрезает он и оглядывается на жену. – Это Морган.

Женщина едва поднимает голову, чтобы взглянуть на меня.

Видимо, она уже получила за бессовестный взгляд в мою сторону во время мессы.

– Иден и Эйден – ваши дети? – спрашиваю, пока он смотрит в пространство.

– Эйден – да. Иден, к сожалению, тоже, – он вздыхает, и его слова заставляют меня сжать ладонь еще чуть сильнее.

– И где же золотой ребенок? – спрашиваю я, готовый встретиться с любимчиком семьи Фолкнеров.

– Проводит время с сестрой в отеле Оверлук. Ей стало нехорошо после Причастия, – отвечает Дэвид; кажется, ему безразлично как состояние дочери, так и его причина.

Отпуская его руку, я медленно киваю и беру список у алтарника. Ее имя нацарапано в самом низу страницы.

– И она знает, что ее записали? – Он закатывает глаза на мой вопрос.

– Как будто ее можно заставить сделать хоть что-то бескорыстно. Это единственный способ, – отрезает он. От его эго уже душно.

– Хорошо. Итак… ей будет сказано, что служба потребуется не только во время воскресной мессы, не так ли? – спрашиваю я, а его глаза сужаются:

– Она не сможет выбирать, что ей делать. Отец Кевин едва ли мог ее сдерживать. Посмотрим, на что способны вы.

– Уверяю тебя, Дэвид, – улыбается отец Кевин, чувствуя напряжение. – Отец Брайар сделает из твоей дочери женщину, которую не стыдно пускать в дом Господа.

Неопределенно глядя в сторону, я натыкаюсь взглядом на указатель в сторону кабинета и вежливо откланиваюсь.

– Мне еще нужно дозаполнить документы, – улыбаюсь я, еще не зная, хочу ли жить на территории церкви.

Легко кивая, отец Кевин отпускает меня и продолжает наслаждаться беседой с Фолкнерами.

Сунув листок со списком в карман, я пробираюсь через толпу, не обращая внимания на попытки заговорить со мной, но улыбаясь достаточно широко, чтобы люди чувствовали себя замеченными.

Добравшись до кабинета, я быстро закрываю и запираю дверь. Вздохнув, иду к столу, и сажусь в блестящее кожаное кресло.

Я расправляю листок на столе. Нащупываю фляжку, которая до сих пор лежит в кармане, но сдерживаю желание выпить, считая часы обязательных работ напротив имени каждого служки.

Иден была в церкви годами, но у нее меньше всех часов.

Взглянув на изображение Марии Магдалины, висящее на стене напротив, я беру ручку и стучу ею по углу стола.

– Что ж, если они считают, что она настолько безнадежна, – говорю я, указывая ручкой на картину, – чем помешает еще пара часов?

Нацарапав напротив имени Иден столько часов, сколько вообще можно требовать от служки, я снова прячу листок в карман и пишу электронное письмо для церковной рассылки с объявлением списка алтарников и их обязанностей.

Матфея 6:11–13: хлеб наш насущный дай нам на этот день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Глава III
Иден

Постукивая пальцами по рулю в такт ритмичной мелодии, я подавляю свои беспорядочные мысли. То, что случилось во время мессы, все еще повторяется в моем воображении. Воспоминание о ладони Романа на моем лице, к несчастью, вызывает больше возбуждения, чем гнева.

Чужое прикосновение ко мне отбрасывает к воспоминаниям о той ночи в его комнате. Туман опьянения мешает разглядеть его фигуру, он удерживает мои стертые запястья, причиняет боль, заглушает мои крики…

Эйден стучит в окно со стороны пассажира, вырывая меня из воспоминаний. Два его дружка, Натан и Зак, нетерпеливо ожидают позади. Он показывает жестом, чтобы я разблокировала машину. Я нажимаю кнопку, и дверь с мягким щелчком открывается. Парни заваливаются в Kia, пиная мое сиденье, пока возятся. Урвав себе переднее сиденье, Эйден толкает локтем мою руку, чтобы привлечь внимание.

– Ты не продержалась до конца мессы? Теперь ты точно захочешь, чтобы я за тебя заступился, – скалится он; рюкзак Натана источает знакомый, не слишком приятный запах.

– Ты можешь просто заткнуться и дать мне побыстрее покончить с этим? – спрашиваю я, сжимая руль.

– Как хочешь, Иден, – вздыхает он, вытаскивая шнур из моего телефона. – Мы не будем слушать эту хрень, даже если приходится мириться с твоей унылой задницей.

* * *

Спустя двадцать пять минут отупляющего рэпа я подъезжаю к отелю Оверлук; отсюда, с высоты птичьего полета, видно наш дом и церковь. Парни хлопают друг друга по спинам, выбираясь из машины. Зак задерживается, следит взглядом за своими дружками, а потом смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Тебе что-то надо?

– Иди к нам, – говорит он с усмешкой, его голос намного мягче, чем у других друзей моего брата.

Подтянув колени к груди, я смотрю на него с поднятой бровью.

– Я не поклонница этого, – отрезаю я и удивляюсь, что он улыбается еще сильнее.

– Я и не прошу тебя курить. Тебе явно плохо, и твой брат может быть тем еще козлом. Просто подыши воздухом. Скорее всего, скоро дождь, поэтому сейчас подходящее время, – говорит он, оплетая руками спинку моего кресла, темно-русые волосы лезут ему в глаза.

Тряся переднюю часть моей машины, Эйден показывает Заку средний палец и беззвучно говорит: «Что за хрень?», пока Натан копается в рюкзаке. Зак игнорирует подначки моего брата и ждет, пока я отвечу.

– Скажи «да», чтобы мне больше не пришлось смотреть, как Эйден изображает дрочку, – настаивает он, а я закатываю глаза, когда мой брат делает именно это.

– Ладно, – шиплю я. – Но я вас брошу тут, если вы только попробуете что-то сделать со мной, – я улыбаюсь, и его лицо становится довольным.

– Не буду, честно-пречестно, – игриво отвечает он.

Открываю дверь, Зак идет следом.

Нетерпеливо ожидая, пока Натан подкурит сигарету, я сажусь на капот, кручу в пальцах ключи и наблюдаю, как брат жадно вдыхает дым. Эйден передает сигарету Заку, и он выдыхает в воздух. Передает обратно Эйдену и садится на капот рядом.

– Фигово затянулся, чел, – фыркает Эйден, наблюдая, как Зак пожимает плечами и смеется над обоими.

– Кстати говоря… а кто дилер моего брата? – спрашиваю я Зака, а он трет рукой шею.

– Так Зак же, – смеется Эйден. – Ты забыла, что вы были в одном классе, пока ты не выпустилась?

Поломав голову, я наконец понимаю, почему его лицо выглядит таким знакомым.

– Погоди. Зак Лерман? – спрашиваю я, улыбаясь как идиотка. – Ни хрена себе, я думала, что ты поступил в универ?

– Ну да, ненадолго, – он вздыхает, его лицо слегка розовеет. – Оказалось, не мое. Теперь я работаю на отца, продаю «Теслы» богатым мудакам этого города.

Сложив все вместе, я ругаю себя за забывчивость.

– Я никогда не думала, что ты…

– Твоего возраста? Да ничего. Мы все равно виделись мимоходом пару раз, и даже тогда наши компании не пересекались.

Смеясь над его словами, я трясу головой.

– Какие компании? – спрашиваю я. – у меня особо не было друзей. Да и сейчас нет.

– Удивительно, – бормочет Эйден.

– Почему бы тебе не заткнуться и не перестать быть козлом? – резко говорит Зак. Натан смеется над ошеломленным и пристыженным выражением лица Эйдена.

Я потираю предплечья, вдыхая запах приближающегося дождя.

– Мне тоже не особо подошел универ, – вздыхаю я.

– Все еще фотографируешь?

– Пытаюсь, – признаюсь я. – Но что-то вдохновения нет сейчас.

Снова улыбнувшись, я натягиваю рукав свитера и нервно пытаюсь сосредоточиться на чем-то, кроме взгляда Зака.

– У меня вопрос, – восклицает Натан. – Нафига ты приперлась обратно?

Я чувствую, как внутри все переворачивается, пожимаю плечами и стараюсь казаться настолько расслабленной, насколько можно.

– Как я сказала, универ – это совсем не мое…

– У нее был психоз, – встревает Эйден.

– Эйден, я не думаю…

– Ой, да ладно, Иден. Можешь рассказать, все равно твои остальные секретики обсуждает весь город. Вы бы видели, как хреново она выглядела, когда пришла домой. Вся в синяках, глаза налились кровью. Папа решил, что это наркотики, но, видимо, это не особо обоснованная теория…

– Эйден…

– Или, может, это была убийственная секс-зависимость. Ты всегда была ханжой. Может, встретила не того извращенца и…

– Эйден! – кричит Зак. Улыбка Натана тут же пропадает, а брат снова сосредотачивается на мне.

Не знаю, когда потекли слезы, но чувствую, как они бегут по щекам. Я прерывисто вздыхаю, мои челюсти стиснуты, а ногти впиваются в ладони. Я соскальзываю с капота машины и глотаю воздух. Смутное предчувствие панической атаки дышит мне в спину, я чувствую ее приближение. Я ухожу за машину и ложусь на багажник, радуясь, что могу здесь успокоиться.

Слушая ругань Натана и Эйдена, я прижимаю голову к прохладному заднему стеклу и надеюсь, что паника отступит. Слышу звук приближающихся шагов и уже готова отмахнуться от брата и вереницы его неискренних извинений.

– Да нормально все, Эйден…

– Как я и говорил, твой брат – скотина, – повторяет с сожалением Зак.

Опираясь на машину, он скрещивает руки на груди и пристально наблюдает за тем, как я стираю слезы рукавом свитера.

– Я не собиралась так реагировать, – всхлипываю я, проклиная себя за то, что показала уязвимость в обществе этих придурков.

Зак залезает на край багажника, берет меня за руку и заставляет, соскользнув, сесть рядом.

Я позволяю своей ладони остаться в его, пока он откидывает голову и смотрит на облака.

– Твоему брату пришлось чаще испытывать на себе гнев отца с тех пор, как ты приехала. Думаю, он злится на тебя за это.

Я недоверчиво смеюсь.

– Да Эйден и не любил меня никогда, – я трясу головой, отчасти желая, чтобы между нами все было по-другому. – Ему было так хорошо, когда я уехала в университет, и так паршиво, когда я вернулась.

Качая головой, Зак отводит плечи назад:

– Твой брат, как бы он мне ни нравился, идиот под прикрытием, который не думает ни о ком, кроме себя. Ему нужно порефлексировать о своем дерьмовом поведении, – признает он. – Но скажи честно, между тобой и мной, почему ты вернулась домой? Кажется, тебе нужно поговорить об этом.

Закрывая глаза, я прогоняю всплывающие в голове картины той ночи, кусаю щеку изнутри, чтобы сосредоточиться на боли, а не на том, что случилось.

– Нечего тут рассказывать, – глухо говорю я. – Просто знай, что у меня была веская причина вернуться домой.

Зак гладит меня ладонью по спине, но я уклоняюсь. Он останавливается, но не отнимает руки, рассматривая мое лицо. Я двигаюсь обратно, позволяя его пальцам чертить круги вдоль позвоночника, его взгляд все еще выискивает что-то большее.

– Что ж, как бы там ни было, я уверен, это было оправданно, – улыбается он, немного успокаивая меня.

Я улыбаюсь в ответ, вздыхая с облегчением.

По привычке натягиваю рукав свитера, он долго рассматривает толстую ткань.

– Не жарко ли для такого, как думаешь? – спрашивает он, задирая рукав.

– Будет дождь, – говорю я, первые капли падают на крышу машины. – Нормально.

Я хочу натянуть рукав обратно, но он продолжает сжимать ткань, и что-то меняется в его выражении.

Он смотрит на меня иначе, и ту же перемену я видела в его глазах той ночью, когда все изменилось. От страха засосало под ложечкой.

– Теперь я вспомнил, кажется, мы виделись в старшей школе, – шепчет Зак. – Не ты ли в последнем или предпоследнем году отказалась идти со мной на выпускной, потому что я был «никчемным»? – спрашивает он, свободной рукой изображая кавычки.

– Зак, пусти…

Я напрягаюсь, когда он сует руку под мой свитер, прикосновение его ладони к моей коже практически невыносимо. Я хочу позвать брата, но застываю. Его рука яростно тянет мой свитер, пытаясь сорвать его с меня.

– Эйден…

– Знаешь, всем интересно, чего ты кутаешься все лето, – я пытаюсь отодвинуться, но не могу: иначе он все увидит. – Блять, парни, вы были правы! Она что-то скрывает! – кричит остальным Зак, перед моими глазами встает красная пелена, когда свитер задирается до шеи. Я барахтаюсь в воздухе, пытаясь вырваться, и выскальзываю из свитера, когда мои ноги касаются земли.

Отшатываясь от Зака, я вижу, что мой свитер сжат в его руке. Немедленно скрещиваю руки. Тонкий белый топ липнет к моей груди, а холодный ночной воздух колет незащищенную кожу. С распахнутыми глазами, сбитые с толку, парни огибают машину и подходят к Заку, рассматривая меня с меняющимися выражениями лиц. Без свитера я не могу скрыть изуродованную плоть на предплечьях и выше. Одни порезы новее, чем другие. Зак и Натан прикрывают рты, неудержимо трясясь от беззвучного смеха. Эйден стоит без движения, в его глазах шок.

– Ты посмотри на это! Иден Фолкнер, когда-то прекрасная принцесска старшей школы, теперь похожа на побитую разделочную доску! – Зак хохочет, я смотрю только на ужасные порезы, полностью покрывающие мои руки.

Дрожащей рукой я лезу в карман за ключами и цепенею, когда не нахожу их.

Крутя ключи на пальце, Зак ухмыляется мне и протягивает руку Эйдену с Натаном.

– Кажется, вы оба должны мне по двадцатке. Говорил же, что стяну этот свитер за один разговор.

Шлепая двадцатку в руку Зака, Натан смеется, а мое горло сжимается от рыданий, когда Эйден тянется за кошельком.

– В-вы, – начинаю я, направляясь к ним, в глазах темнеет от гнева, – вы, сраные ублюдки!..

Эйден толкает меня в грудь, и я лечу на землю, проезжаюсь задницей по грязи и камням.

– Спасибо, что подкинула, – глумится он и поглядывает на друзей в поисках одобрения. – Найди дорогу домой, если сможешь. Не то чтобы твоя жизнь чего-то стоила, – сплевывает он.

Суицид был актом эгоизма, и любое самоповреждение было ничем не лучше, согласно нашим родителям, так что я не удивилась отвращению на лице Эйдена, но боль от его предательства тут же раздавила меня. Игнорируя мои тихие всхлипы, они залезают в машину, пока я пытаюсь встать на дрожащие ноги.

– Черт побери, Эйден! – кричу я, дергая за ручку двери, но он уже заблокировал все двери прежде, чем я добралась до машины. Я бью рукой по окну, и ладонь отзывается болью.

Приоткрыв окно со стороны водителя, Зак бросает мне что-то. я узнаю потрепанный лоскуток в ту же секунду, как скрытое в нем лезвие выпадает и скачет по земле.

– Повеселись с этим. У тебя наверняка еще есть чистая кожа где-нибудь, – смеется Зак, хватает меня за предплечье и вновь толкает на землю, заводя машину, чтобы уехать. Капельки воды, еще недавно легко касавшиеся земли, теперь достаточно велики, чтобы промочить мою тонкую майку.

Я смотрю, как моя машина поворачивает на главную дорогу, и они уезжают. Сдавленно вою, когда вода и грязь попадают на свежие порезы. Заставляя себя встать с земли, я обнимаю себя руками и гляжу в небо, шаря рукой в поисках распятия.

Пропускаю волосы сквозь пальцы, тяну за цепочку так сильно, как могу, и прихожу в ярость, понимая, что она не порвется. Ищу вокруг телефон, но вспоминаю, что оставила его в сраном подстаканнике.

– Это Ты? – спрашиваю я, всматриваясь в небо. – Когда это закончится? Неужели я не заслуживаю Твоей милости?

Как всегда, ответа нет, я совершенно одна.

Но что в этом нового?

Глава IV
Иден

Каждая капля ливня ощущается на коже как тонкая игла. Майка, насквозь мокрая, липнет ко мне, не оставляя ничего воображению. Я крепко обнимаю себя, вновь чувствуя их взгляды на себе, жар стыда сильнее, чем холод, от которого я непрерывно трясусь. Грязь облепливает мои ноги и разъедает свежие корочки на руках, каждая из которых жестоко напоминает о том, что было обнажено. Каждый шаг дается с трудом, и я все дальше от мыслей о безопасности дома и ближе к осознанию, что родители поверят в любую ложь, которую скормит им Эйден.

Как и всегда.

Гнев сжимает мою грудь, мешая дышать, мешая думать о чем-либо, кроме как об избавлении от этого кошмара.

– Я, блять, ненавижу его, – шиплю я, задаваясь вопросом, как бы мне добраться домой и не убить брата.

Сколько себя помню, целью всей жизни Эйдена было мучить меня. Он во всем был вторым, пока я не уехала в университет. С тех пор, как я вернулась, он вывернул разочарование родителей во мне в нечто гнусное, настроив их против меня, когда я больше всего в них нуждалась.

Поскальзываясь на грязи, я пытаюсь думать о чем-то хорошем, пока иду.

Но меня гложет только злоба.

– Я, блять, убью…

Увидев свет фар прямо напротив, я замираю как вкопанная, взвешивая плюсы и минусы ситуации.

Либо я останавливаю эту машину, рискуя быть убитой, либо как-то попытаюсь найти другую дорогу домой до наступления ночи.

Кажется, мои шансы – пятьдесят на пятьдесят.

Выбегая на середину дороги, я размахиваю руками, которые сплошь покрыты шрамами, и, без сомнения, выгляжу как умалишенная или какое-то болотное чудовище, с головы до ног покрытое грязью и пылью. Черный 4Runner подъезжает и останавливается передо мной, но окна сильно затонированы, и я не вижу ничего внутри. Я кое-как подаюсь в сторону двери водителя, которая в тот же момент открывается.

Хватаясь за дверь, я резко вдыхаю, не в силах придумать достаточно вескую и убедительную причину, по которой я оказалась в таком положении.

– Извините, – начинаю я, но слова застревают в горле. Большие глаза Романа встречаются с моими, и мы оба замираем в удивлении.

Когда незадолго до этого я просила Бога о милости, я имела в виду другое. Сейчас божественное вмешательство казалось просто жестоким.

Сейчас я, как никогда, хочу заползти в яму. Еще сильнее осознавая свою наготу, я чувствую, как соски торчат сквозь мою мокрую майку. Я немедленно прикрываю грудь руками.

– Отец…

Без лишних слов он отходит от заведенной машины, не обращая внимания на дождь, тут же намочивший одежду. Фланелевая и черная рубашки мгновенно начинают липнуть к его мускулистому телу. Его крупная ладонь сжимает мой локоть и уверенно направляет меня к пассажирской двери.

– Отец, подождите…

– Садись, Иден, – отрезает он суровым голосом, распахивая дверь. Дождь стекает по его лицу.

Я с трудом сглатываю, проскальзывая на пассажирское сиденье. Пространство заполняет запах кожаной обивки с ноткой специй. Я смотрю, как он идет к месту водителя, его гнев почти ощутим. Он захлопывает дверь и крепко сжимает руль, его ярость понятна и без слов.

Трясясь от холода, я причесываю волосы пальцами, сгорая от стыда за то, насколько нецеломудренно выгляжу в его присутствии.

– Кто это сделал? – спрашивает он, уставившись в окно, где дождь бьет по стеклу. Он подносит руку к центру приборной панели и включает обогрев.

Почувствовав дуновение теплого воздуха, я устраиваюсь в кресле. Чтобы сохранить безопасное расстояние, я отвожу ноги к окну и молчу, пытаясь придумать ложь для прикрытия.

– Я не буду спрашивать снова. Кто это сделал? – он переводит взгляд на меня, рассматривая лицо. Я чувствую, что он слишком зол, чтобы отвлечься на порезы, которые явно уже видел на моих руках.

– Никто…

Он сжимает край майки, его теплые пальцы легко касаются моей кожи. Мои глаза расширяются, когда он указывает на отметины от ногтей на боку, темно-розовые и грубые шрамы, уже начинающие формироваться, пока тело пытается исцелиться после ночи, которую я предпочла бы забыть.

Я осматриваю его, и тепло приливает к щекам, чтобы пройти по всему телу и не вовремя спуститься в промежность, хотя мой разум этого не хочет.

– Кто это сделал? Это были дружки твоего брата?..

– Нет, это было не сегодня, – бормочу я, сражаясь с желанием заплакать.

Сжимая челюсти, он отдергивает руку и вжимает кончики пальцев в сомкнутые веки:

– Какого черта ты вообще здесь?

– А вы? – нажимаю я, раздраженная властностью в его голосе.

– Твой отец сказал, что ты отправилась в какое-то укромное место со своим братом. Я люблю поразмышлять в одиночестве после мессы и хотел знать, стоит ли поездка того. Твоя очередь, – шипит он.

– Эйден… Я привезла Эйдена и двух его друзей сюда, чтобы… покурить после мессы.

– Кто были те двое? – спрашивает он, не давая мне закончить.

– Зак и Натан.

– Из прихода? – произносит он.

Киваю, заставляя себя продолжить.

– Они поспорили, сможет ли Зак увидеть то, что было под моим свитером, – я всхлипываю, разжимая и сжимая руки. – Он вел себя ласково и сорвал его, когда я меньше всего этого ждала…

– Прекрати говорить, – шипит Роман, его костяшки белеют от того, как он сжимает руль.

Проходит несколько секунд, он сосредоточен на чем угодно, кроме меня.

Наконец его взгляд находит и мои руки. Я ожидаю увидеть осуждение, написанное на его лице, но его выражение – это что-то, что я не могу расшифровать до конца. Это похоже на понимание, смешанное с печалью, смешанного с печалью.

– Как долго?

– Три месяца, – признаюсь я, чувствуя себя так, будто впервые действительно говорю правду на исповеди.

– А следы от ногтей? – спрашивает он. – Как давно они у тебя?

Я кусаю губу, проглатывая гордость.

– Три месяца, две недели и один день, – говорю я холодно.

Он смотрит назад из окна, прежде чем выехать на дорогу и убраться из отеля.

Шум дождя заглушает тишину между нами.

* * *

Мне не пришлось долго рассказывать Роману, как везти меня домой. Мою семью достаточно хорошо знают в этом городе, и всем известно, где мы живем. Когда мы подъезжаем к воротам соседства, я даю ему пароль и створки распахиваются. Он паркует машину в паре кварталов от моего дома. Из-за ливня невозможно находиться на улице. Он выключает зажигание и поворачивается ко мне.

– Спасибо, но я хочу объяснить, мой брат…

– Должен ступать с осторожностью, – шипит Роман, заглушая мои оправдания.

Я мотаю головой и прищуриваю глаза:

– Эйден легко поддается влиянию…

– Разве не на таких чаще всего охотится Дьявол? – спрашивает Роман, и в такие моменты разница между нами становится очевидной.

Он считает, что вера – единственный путь. Я же верю… что ж, я даже не знаю, во что верю, с той ночи – ни во что.

– Вы не можете винить Дьявола, когда у всех есть свобода воли. Каждый сам выбирает совершать грехи, – шиплю я, помахивая рукой перед его лицом. – Дьявол не заставлял меня резать кожу, чтобы справиться с…

– Тебе нравится боль? – спрашивает Роман, его пальцы обхватывают мое запястье. Наблюдая за тем, как он изучает порезы, я мотаю головой:

– Нет, но это единственный способ забыться.

Он смотрит выше, его взгляд пронзает меня на мгновение, прежде чем он отвечает:

– Думаешь, это поможет тебе забыться? – он ведет пальцем вниз по запястью. Дыхание застревает в горле, тело предает меня приглушенной пульсацией между ног.

Черт, что я делаю?

Мой дом всего в паре кварталов, я могу просто уйти…

– Есть другие предложения? – выпаливаю я. Его лицо мрачнеет, что-то похожее на низкий рык рокочет в его горле.

В отличие от Зака, Роман не относится ко мне, как к своей добыче. То, как он смотрит на меня, связано с чем-то другим.

Может, желанием?

Или ненавистью?

Он опускает взгляд на карман моих штанов, из которого торчит небольшое лезвие, завернутое в тонкую ткань. Поняв, что он его заметил, я быстро опускаю руку, чтобы скрыть.

– Ты носишь его с собой? – спрашивает он.

– Нет, я…

Взявшись за ткань, он разворачивает ее на моих глазах. Он берет лезвие поудобнее, сжимая тупую сторону, пока крепко удерживает мое запястье свободной рукой.

– Тело можно избавить от боли многими способами. Некоторые считают боль величайшим испытанием Господа, – настаивает он, прижимая лезвие к запястью; мои глаза расширяются:

– Что вы делаете?

– Ты собиралась запереться в комнате и сделать это с собой, не так ли? – спрашивает он. – Скажи, ты чувствуешь облегчение прямо сейчас?

Видя, что он прижимает лезвие сильнее, я отворачиваюсь. Он сжимает пальцами мой подбородок, заставляя повернуться обратно.

– Смотри, – настаивает он, прижимая край лезвия к моему запястью. – Если ты считаешь, что так следует поступать с твоей болью, ты будешь не против посмотреть.

Я отбрасываю лезвие от него и опираюсь на приборную панель, гнев окутывает меня, как защитное покрывало, когда я тянусь к его лицу.

– Да пошел ты, – шиплю я. – Ты не лучше, чем они…

Он прерывает меня низким рычанием.

– Ложись на спину, – резко говорит он, никакой нежности в его приказе.

– Что?

Толкнув меня обратно на сиденье, он наклоняется надо мной и берется за рычаг, чтобы опустить спинку назад. Его лицо оказывается в паре дюймов от меня, и я ложусь практически горизонтально, когда он отпускает рычаг.

– Расслабься, Иден, – все так же резко говорит он и осматривает меня сверху донизу. – Ты спросила, есть ли предложения – сейчас узнаешь.

Чувствуя, как его тело нависает надо мной, я жду, когда я захочу сбежать, но вместо этого тело расслабляется, желание облегчает напряжение, которое сжимало мою грудь слишком долго.

Что, черт возьми, происходит?

– Дай мне руку, – требует он, моя голова уже дрожит.

– Я не…

Осторожно беря меня за руку, он сдвигает ладонь к моему животу, позволяя расположиться над поясом. Он обхватывает своей рукой мое лицо, оперев локоть на приборную панель.

– Некоторые думают, что боль помогает душе исцелиться, – шепчет он. – Некоторые, как я, считают, что есть способ получше.

Свободной рукой он направляет мою ладонь под штаны. Сердце колотится в груди, когда мои пальцы касаются белья, а его легкое дыхание на моем лице лишь усиливает возбуждение между моих ног.

– Ты согрешила, ты раскаялась, теперь прочитай мне Аве Марию как часть твоей епитимьи, – требует он.

– Что ты делаешь, Роман? – спрашиваю я, а его рука продолжает вести мою.

– Тебе нужно облегчение, – шепчет он. – Так что трогай себя, пока читаешь мне молитву.

Ошеломленная его словами, сдерживая желание отстраниться, я спрашиваю себя: не жестокая ли это шутка?

– Я не…

– Сделай это, или я сделаю это за тебя.

Чувствуя, как еще одна волна желания течет сквозь меня, я впиваюсь зубами в нижнюю губу и ощущаю, как выступает кровь. Роман, не отрываясь, смотрит на мои испачканные красным губы. Подняв свободную руку, он большим пальцем разжимает мои зубы и освобождает губу. Мои принципы исчезают, когда его рука вместе с моей проскальзывает под белье и прикасается к нежной коже.

– Начни здесь, – рычит он, слегка задевая мой клитор своими пальцами, которые все еще лежат поверх моих. Всего от одного прикосновения я уже мокрая.

Его дыхание скользит по щеке, когда он прижимается губами к моему уху. Мое лицо пылает от прикосновения.

– А теперь читай молитву.

Я пытаюсь в своей голове рационализировать то, что происходит. Поворачиваюсь, чтобы встретиться с ним взглядом и не увидеть на его лице ни следа игривости. Влага растекается по внутренней стороне бедер, желание почувствовать его прикосновение пересиливает все, что меня еще сдерживало:

– Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между жёнами, и благословен плод чрева Твоего Иисус…

Его рука направляет мои дрожащие пальцы к чувствительному скоплению нервов и выводит поверх него небольшие круги. Хриплый стон вырывается из меня, когда его тело становится ближе.

– Вот так, – хвалит он, рассматривая мою прокушенную губу. – Продолжай.

– Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…

– Тебе понадобятся все ее молитвы, пока ты со мной…

Его слова обрываются, когда он входит в меня своими пальцами. Еще один безрассудный стон срывается с моих губ: чувствовать его внутри бесспорно приятно. Я стискиваю его фланелевую рубашку, пока он с легкостью выскальзывает и входит, звуки лишь усиливают мое возбуждение. Он двигается, и я вместе с ним, сосредотачиваясь на увеличившемся клиторе, пока он продолжает погружать пальцы все глубже и быстрее. Я зажмуриваюсь, пытаясь сдержать звуки, готовые сорваться с моих губ. Что-то теплое и влажное касается моего рта. Мои глаза распахиваются, когда Роман слизывает кровь с моей нижней губы.

– Закончи молитву, пока мои пальцы полностью в тебе, – требует он.

Как, мать его, я это сделаю?

Как я когда-либо смогу оставить это в прошлом?

Почему я не хочу этого забывать?

– … ныне и в час смерти нашей. А-аминь…

Он движется быстрее, сгибает пальцы, касаясь того места, которое посылает волны удовольствия в низ живота. Я развожу ноги сильнее, чувствуя легкое прикосновение его костяшки к моему входу, когда он вталкивает пальцы еще глубже. Он берет меня за подбородок, заставляя смотреть на себя.

– Я хочу слышать, – настаивает он. – Я хочу слышать твое наслаждение.

Он продолжает двигаться, требуя моего оргазма.

Притягивая его к себе за рубашку, я не могу помешать тихому всхлипу наслаждения сорваться с моих губ. Мои бедра приподнимаются ему навстречу. Та ночь с ним – последнее, о чем я думаю.

Чувствуя, как его нос касается моего, ведомая жаждой, я вытягиваю руку и прикасаюсь к впечатляющей выпуклости между его ног, желая подарить ему то же удовольствие, что ощущаю сейчас.

Я легко касаюсь его члена сквозь брюки, но он сжимает мое запястье и неторопливо вытаскивает свои пальцы из меня.

– Урок окончен, – шепчет он, возвращая мою ладонь на мое же колено. Безмолвно я слежу за тем, как он подносит блестящие пальцы, покрытые моей смазкой, к своим губам.

Он вбирает каждую каплю, прикрывая глаза, пока наслаждается вкусом. Я все еще поражена тем, насколько соблазнительным нахожу его в эту секунду.

Распятие, прижатое к моей груди, будто бы жжет кожу, когда он отнимает ладонь ото рта. Опустошенная и жаждущая, я хочу схватить его руку и вернуть туда, где она была. Пульсирующее желание говорит мне, что этот голод еще нескоро пройдет.

Роман помогает мне поднять спинку сиденья, прежде чем отстраниться. Мои щеки горят румянцем, взгляд цепляется за крупную выпуклость, угрожающую порвать его брюки. Искорка удовлетворения вспыхивает во мне, когда я понимаю, что он возбужден этим так же, как была я.

– Я-а…

– Ты моя алтарница, – говорит он, сменив тему так, будто не трахнул меня пальцами пару секунд назад. – Ты начинаешь службу с завтрашнего дня.

Он без стыда поправляет брюки, все это время глядя мне в глаза.

– Ты только что…

– И я сделаю это снова. Сегодня лезвие коснулось твоей кожи в последний раз, – рокочет он, и что-то греховное возникает в моей голове.

– Ты поклялся Господу…

– Мне знакомо искушение, Иден, – говорит он. – И пусть моя преданность Богу неизменна, боюсь, ты можешь стать моим величайшим грехом.

Все еще пытаясь осмыслить случившееся, я всем телом желаю снова почувствовать его прикосновение, нуждаюсь в большем. Резать себя я собираюсь меньше всего. Стремление освободиться от боли иным способом будит во мне голод, которого я еще никогда не ощущала. Но он сладок и греховен, и я хочу выпустить его на волю с Романом.

– А если я откажусь? – спрашиваю я.

Его губы изгибаются в усмешке, а слова вызывают волну наслаждения внутри.

– Значит, мне станет еще интереснее, – повернувшись ко мне, он опускает взгляд: – Я уверен, ты знаешь, что я могу хранить тайны? – спрашивает он. – Потому что никто, кроме меня, не посмеет больше прикоснуться к тебе вот так.

Ничего больше не говоря, он трогается с места, где мы припарковались, и едет к моему дому. Мое естество, едва ли насытившись, все еще горит и пульсирует от желания.

Впервые за много месяцев жажда наслаждения перевесила необходимость в боли.

Как, черт побери, я смогу очнуться от этого?

1 Коринфянам 10:13: Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести.

Глава V
Роман

Когда я помогаю Иден выбраться из машины, она выглядит растерянной, с ее щек еще не до конца сошел румянец греховного наслаждения, которое мы разделили. Воспоминание о том, как неустанно мои пальцы двигались внутри нее, как отвечало ее тело, несмотря на слабые попытки сопротивления, еще свежо. Мысль о каждом разе, когда я вталкивал их глубже, а ее глаза закатывались, ее дыхание щекотало мое лицо, вызывает у меня мурашки по коже. Я не могу отрицать напряжение в своих брюках, вызванное диким желанием подарить ей удовольствие, – желанием настолько всепоглощающим, что никакое раскаяние не сможет его стереть.

Видеть ее посреди дороги, такую уязвимую и надломленную, бросающуюся вот так к моей машине, с покрытыми шрамами руками… и эти отметины от ногтей – все это не вызывало ничего, кроме ярости.

Ярости, которую, как я думал, задушил еще давно.

Я не идиот.

Отметины на ее боку говорят о схватке, которую она едва пережила. Она прячет боль из-за случившегося довольно хорошо. Отстраненная внешне, она скрывается в хаосе своего разума, отталкивая всех остальных.

Когда она выходит, ее ноги дрожат, она цепляется за меня для поддержки. В мгновение, когда ее щеки краснеют, а полные губы сжимаются, я чувствую, как кровь снова приливает к промежности. Ее нервный взгляд встречает мой, и я не могу не представлять, как она будет выглядеть с моей рукой на шее, как эти прекрасные губы будут глотать воздух…

– Я н-не могу идти вот так, – запинается она, все еще под впечатлением от того, что случилось между нами в машине.

В мгновение, когда она коснулась моего напряженного члена сквозь штаны, мы пересекли черту, это осознание поразило меня вспышкой холода, и все стало ясно. Я нарушил правила, которые клялся соблюдать, будучи в семинарии. Эта девушка – испытание Господа, которое покажет, живы ли еще демоны, которых я похоронил. Она разжигает во мне пламя, которое, как я думал, уже давно остыло. Я смотрю на нее – и вижу нежную невинность, которой другие уже пытались воспользоваться. Их эгоистичные желания чуть не пожрали ее.

– Мои руки, – продолжает она, – если папа увидит шрамы, он меня убьет.

Вспомнив о короткой сегодняшней встрече с Дэвидом Фолкнером, я понимаю, что она не преувеличивает.

Казалось бы, большинство родителей могли бы выказать добродетель сострадания, увидев, как она изранена. Сделать очевидные выводы, почему это так. Но, видимо, Фолкнеры не так наблюдательны, или же им просто насрать.

Я снимаю фланелевую рубашку и накидываю ей на плечи, продеваю руки в рукава. И в то же время не могу не взглянуть на ее идеальную грудь, видимую сквозь тонкую ткань ее топа. Мысль о ее пальцах, сжимающих мои волосы, пока я исследую ее дальше, искушает меня невыносимо. Как долго еще я смогу терпеть эту муку, прежде чем поддамся желанию? Я чувствую ее запах на своих пальцах, когда застегиваю пуговицы на рубашке, и это делает желание позже прикоснуться к себе этой рукой невыносимо привлекательным.

– Я провожу тебя до двери…

– Нет, – вскрикивает она, беспорядочно мотая головой. – Эйден наверняка уже придумал для них историю…

– Я уверен, что твои родители предпочтут правду, сказанную их священником, любой истории, придуманной твоим братцем, – отрезаю я, а ее глаза сощуриваются при внезапном напоминании о моем чине.

Священник – вот кто я для этой девушки.

– Священник, – фыркает она. – Я думала, что в основном священники предпочитают, чтобы юные послушники сосали им за закрытыми дверями.

Это утверждение чудовищно, но, к несчастью, правдиво для некоторых церковников.

Прикасаться к ребенку таким образом не просто грешно. Это омерзительно.

На свете мало вещей, из-за которых я готов сойти в ад, но убийство тех, кто издевается над детьми, пожалуй, одна из них. И я никогда не раскаюсь.

– Это не для меня, – усмехаюсь я.

– А что тогда для тебя? Любишь находить впечатлительных девушек и делать с ними, что пожелаешь? – спрашивает она, пытаясь вызнать что-то еще.

Она хочет знать, была ли она единственной, с кем я позволил себе такое.

Наклоняясь ближе, я шепчу:

– Иден, если тебе интересно, как часто я это делаю, то ты будешь удивлена, узнав, что я всегда мог удержать себя от прикосновения к женщине, – мой голос становится мягче, когда я добавляю: – Можешь представить, как я поражен твоим вкусом, который еще чувствую на языке. Это удивило меня так же, как и тебя.

Ее щеки краснеют, и я вижу, что теперь ей недостает уверенности, чтобы оттолкнуть меня. Не уверен, что она удовлетворена моим ответом, но нет причины говорить ей что-то, кроме правды. Кажется, она принимает сказанное – пока что – и поворачивает голову к двери своего дома.

– Что ж, больше этого не случится, – отрезает она, и меня пронзает злость при мысли о том, что это было всего лишь один раз.

Она права.

Я не могу позволить, чтобы это случилось еще раз.

– Мы можем просто покончить со всем этим? – спрашивает она, очевидно вымотанная.

Я киваю и позволяю ей пройти, чтобы показать дорогу. Я прячу руки в карманы, чтобы поправить стояк, пока мы идем: его не выходит игнорировать.

До этой минуты я был так поглощен Иден, что не обращал внимания на дом перед нами. Исполинский символ богатства. Белый фасад сияет под точечным светом, огромные окна с темными жалюзи и внушительная черная парадная дверь создают впечатление тщательно контролируемого совершенства. Крыльцо с высокими колоннами и безупречными ступеньками, ведущими ко входу, источает пугающее спокойствие. Большой балкон на втором этаже с полностью стеклянными дверями нависает над ухоженным изумрудным газоном, украшенным царственными кустами и деревьями. Тщательно продуманная картина, но тишина за ней намекает на что-то темное внутри.

Пока мы поднимаемся по крыльцу, мне приходится сдерживать себя, чтобы не касаться низа ее спины. Ее рука дрожит, когда она тянется к звонку.

Изнутри дома раздаются все более громкие крики и Иден вздрагивает от звука, который, я полагаю, может быть только голосом ее отца. Точных слов не разобрать, но в его чувствах нет сомнений: грохот, отдающийся от стен, делает воздух наэлектризованным и тяжелым.

Дверь распахивается, и я вижу искаженное яростью лицо ее отца. Он меняет выражение в ту же секунду, когда замечает за Иден меня.

Семенящая за мужем Морган смотрит с облегчением. Перевожу глаза на лестницу за ними, на которой сидит Эйден. Мы встречаемся взглядами, затем он склоняет голову, побелев от стыда.

– Иден, – вздыхает Дэвид, притворяясь, будто бы не собирался кричать на нее. Выходя из-за двери на крыльцо, он притягивает ее, чтобы обнять. Ее ладони едва касаются его боков, пока она стоит без движений и без чувств. – Отец Брайар? – он ласково подталкивает Иден к матери. – Все в порядке?

– Нет, я так не думаю, Дэвид, – вздыхаю я, вновь глядя на Эйдена. – Не могли бы вы позвать сюда своего сына на секунду?

– Эйдена? – спрашивает Морган. Ее голос такой хриплый, будто она плакала. – Он так беспокоился за свою сестру…

– Все нормально, мам, – отвечает Эйден, направляясь к парадной двери.

– Иден, что случилось, черт возьми? – спрашивает Дэвид. Эйден смотрит на сестру предупреждающе.

Стыдно, – хотя и забавно, – заставлять ее лгать в присутствии священника.

Надо же, какой смелый.

– Я могу ответить на это, – улыбаюсь я; ладони Эйдена уже трясутся.

– Нет нужды, отец Брайар. Спасибо, что привели ее домой…

– Она отвезла вашего сына и его друзей в укромное место по их просьбе. Полагаю, Эйден и его приятели хотели сделать кое-что запрещенное. Потом они оставили Иден там во время грозы. Я отправился, чтобы осмотреть место, которое вы упомянули в нашем разговоре после мессы. Представьте себе мое удивление, когда я нашел вашу дочь бредущей по грязной дороге, мокрой насквозь, без телефона и машины.

Я смотрю на дорогу и вижу ее грязную машину.

– Мне бы тоже было трудно добраться домой, если бы мой брат позволил друзьям угнать мою машину, чтобы развлечься.

Захлопнув рот, Дэвид смотрит на свою дочь широкими глазами:

– Это правда, Иден? – она медленно кивает, и Эйден начинает нервно переминаться с ноги на ногу. Ладонь Морган взлетает ко рту, чтобы скрыть шок.

Дэвид резко вдыхает, трогает свой ремень. Я вижу, как вздрагивают и Эйден, и Иден. Кровь под кожей закипает от ярости, я могу представить всего несколько вещей, которые могли бы вызвать у них такую реакцию. Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони, и всеми силами стараюсь сосредоточиться на происходящем.

Мужчина поворачивается к сыну, мелькает его рука, звук пощечины резкий и неожиданный. Из дверного проема парень отступает назад в дом. Как только он возвращает равновесие, он поворачивается к нам и сплевывает кровь на крыльцо. Его нижняя губа рассечена, и на щеке уже выступает красный след.

Часть меня удовлетворена наказанием Эйдена, из-за чего мне трудно сдержать улыбку, угрожающую появиться на лице.

– Морган, отведи Иден внутрь и приведи ее в порядок. Ее брат попросит у нее прощения, когда мы договорим, – шипит Дэвид. – Отец Брайар? – спрашивает он. – Есть ли у вас время для домашней исповеди?

Бросив взгляд на крыльцо, я замечаю два кресла:

– Разумеется.

* * *

Эйден идет к креслам и, скрестив руки на груди, падает на подушку. У него красные и опухшие глаза, челюсти стиснуты от раздражения. Я сажусь рядом, прекрасно понимая, что Дэвид все еще рядом, наверняка подсматривает и подслушивает.

– Послушайте, я ничего не делал, это все Зак…

Во мне вспыхивает желание задушить его голыми руками. Мысль о том, как он будет хватать ртом воздух, привлекает меня больше, чем должна бы. Эта жажда отмщения вызвана чем-то первобытным.

– Скажи, почему ты так сильно ненавидишь сестру?

Я видел ее лицо в свете фар.

Эйден позволил своим друзьям навредить ей.

Он взял их на слабо́.

– Я не ненавижу свою сестру, – говорит Эйден, ерзая на месте. – Я не ненавижу Иден.

– Тогда зачем ты позволил сделать то, что они сделали? Зачем спорить на это вообще?

Мелкий пиздюк прищуривается и фыркает:

– На ней не было этой рубашки, когда мы оставили ее, отец. Вы тоже видели шрамы. Мы оба знаем, что́ Церковь говорит об актах самоповреждения. Это идет вразрез с основным представлением о святости жизни. Ей следует стыдиться себя.

– Значит, позволить другим навредить твоей сестре намного лучше?

Эйден замирает, плотно сжав губы. Судя по выражению лица, он занят каким-то воспоминанием. Я не могу не думать о Дэвиде и о том, как Эйден и Иден вздрогнули, когда он потянулся к ремню.

– В каких грехах ты хочешь покаяться сегодня?

– Я не жду, что вы поймете меня или мою семью. То, как они относятся к Иден сейчас, то, как они ее ненавидят, – это то, как я жил, пока она не уехала в университет. Она была их любимым ребенком. Настоящим ангелом. Так что вы можете смотреть на меня, прикидываясь, будто не осуждаете, но поверьте, то, что я сделал с Иден – ничто по сравнению с тем, как меня наказывали всю жизнь, – намеренно шепчет он. – Я не ненавижу свою сестру за то, что она сделала с собой. Я ненавижу ее за то, что она вернулась и снова отправила меня в ад, а это так и есть. Да, они ведут себя так, будто я их новый любимчик, но это не значит, что наказания пропали. Чем дольше она рядом, тем хуже становится. Но самое лучшее что? Что ни хрена она не знает, насколько мне плохо, потому что он никогда ее не трогал.

– Не трогал? – спрашиваю я. – Он бил вас обоих, – предполагаю я, и Эйден медленно кивает:

– Да, он бил, и до сих пор…

Я молчу какое-то время, сдерживая ярость, которая требует, чтобы я оторвал Дэвиду руки.

– Он всегда наказывал меня особенным образом.

– Эйден, – встревает Дэвид, нетерпеливо постукивая ботинком по порогу и глядя на сына со скрытой угрозой. – Мне неловко прерывать, отец, но ужин готов. Он может идти? Ему назначили епитимью?

Я бросаю взгляд на Эйдена, и он нервно сглатывает; я вижу давний ужас на его напряженном лице.

– Почти, – я улыбаюсь. – Пять минут.

Дэвид кивает и уходит обратно в дом.

– Полагаю, мой самый большой грех в том, что я ждал, что она облажается достаточно и он хоть раз обратит внимание на нее, – говорит Эйден, его эгоистичное желание освободиться от отца мешает ему заметить, насколько ебанутый путь к свободе он выбрал. – Теперь все стало хуже для нас обоих, – вздыхает он и поднимается, чтобы уйти.

Я беру его за руку, чтобы остановить раньше, чем заметит Дэвид.

– Твой отец… причиняет тебе боль сейчас, Эйден?

– Какая разница? Отец Кевин регулярно отпускал ему грехи, так что все прощено, не так ли? Господь же не отверг его, так или иначе.

Я встаю на его пути, мешая подойти к двери.

– Он прикасался к тебе? – нажимаю я, его глаза сощуриваются.

Он прикасался к Иден?

– Спокойной ночи, отец Брайар.

Слегка оттолкнув меня, он проходит мимо отца, не поднимая головы, и исчезает в доме. Иден следит за братом, оцепенев, переводя взгляд с него на меня, пока не останавливает его на отце, который выходит на улицу, направляясь ко мне.

Когда он подходит, я вижу его в новом свете. Его существование для меня – жестокая насмешка над доброй волей Господа. Его природа извращена и крепко переплетена с враждебным влиянием Сатаны. Что-то темное и густое, как деготь, возникает в горле, когда я смотрю на него.

– Мне жаль, что мои дети притащили вас сюда, отец Брайар, – смущенно и почти беспечно говорит Дэвид.

Сколько раз ты трогал Эйдена?

Прикасался ли ты к Иден?

Почему Эйден никому не сказал?

Как мог отец Кевин закрыть глаза на такие грехи и не связаться с властями?

– Ничего страшного – это просто недопонимание…

– Так или иначе, я прослежу, чтобы Эйден прочитал свои молитвы и был наказан как следует.

У меня стынет кровь.

– Я не думаю, что это необходимо…

– Глупости. Это мой долг как отца – напоминать им, что у действий есть последствия. Он совершил страшный грех, и мне очень больно смотреть, как кто-либо из них отклоняется от пути, назначенного им Господом. Я не оставлю это без внимания. Он получит наказание не только от меня, но, что важнее, он должен вымаливать прощение у Господа исповедью и покаянием. Только искреннее раскаяние позволит им исправить сделанное и вернуть благодать Божью.

– Вы собираетесь наказать и Иден?

– Все в свое время, – вздыхает он. – Я думал, что она переросла необходимость в моем воспитании, но, видимо, дьявол нашел способ вернуться в ее жизнь…

Я делаю шаг вперед и встаю с мужчиной лицом к лицу, всего в нескольких дюймах от него, смотрю сверху. Нацепив лживую улыбку, я похлопываю его по груди.

– Господь все видит, Дэвид, – шепчу я. – И я тоже все вижу, – наклоняясь ближе к его уху, я перестаю сдерживаться: – Я всегда считал нужным наказывать грешников, которым нужна дополнительная мотивация, чтобы вернуться на праведный путь, будь то отцы или матери, сыновья или дочери. Не знаю точно, в чем заключается твое наказание, но… – Я настаиваю, полагая, что этот человек просто сраный педофил. – Ты можешь сам управиться с Иден, или дать мне возможность наставить ее, – улыбаюсь я и вижу, как что-то меняется в его лице.

– Так ты видел список? – спрашивает он с дьявольской ухмылкой. – Мне было интересно, пригласил ли Кевин еще одного любителя, и вижу, что так и есть.

Я стреляю вслепую, уверенный, что список алтарников это явно не тот список, о котором он говорит. Нехорошее предчувствие стянуло мою грудь, когда он ухмыльнулся.

– Неплохая подборка в этом году, – улыбается он. – Вот что я скажу: можешь делать с ней что угодно, наказания на тебе. Однако мой сын под запретом.

Все внутри перекручивается от его слов. Я протягиваю руку и улыбаюсь ему.

– Вселите в нее страх Божий, отец.

Сжимая руку мужчины, я мешаю ему уйти обратно.

– А что со списком? Кто может рассказать мне подробнее о моей роли в этом всем? – спрашиваю я.

Похлопывая меня по плечу, он выглядит довольным:

– Я думал, Кевин все тебе рассказал.

– Да, в целом, – лгу я. – Очень долгий день.

Последнее, что мне нужно, это чтобы Дэвид узнал, что я не вхожу в их тайное общество. Мне нужно знать, что здесь происходит.

Боюсь, положение Дэвида Фолкнера в этом приходе намного выше, чем я думал.

– Я должен возвращаться. Спокойной вам ночи, отец.

Он исчезает в доме, а я все еще стою на крыльце, пытаясь распутать липкую сеть подробностей, слишком туманных, чтобы я их понял.

Меня приняли в эту церковь, взяв клятву служить Богу.

Но какую роль играл отец Кевин во всем этом?

Что это означает для меня?

Оглянувшись через плечо, я встречаюсь взглядом с Иден через окно, прежде чем она наклоняет голову, когда отец занимает место за столом.

Ясно одно.

Дэвида Фолкнера вынесут вперед ногами, если он еще раз поднимет на нее руку.

Глава VI
Иден

У меня возникает плохое предчувствие, когда я вижу, как Роман спускается по ступенькам.

– Ты не будешь против, если я провожу отца Брайара и поблагодарю за то, что он привез меня домой?

– Иди, – говорит папа, махнув рукой. – Твоя мать может снова разогреть еду, – добавляет он с улыбкой. Однако безжизненный взгляд, которым он всегда смотрит на нее, заставляет меня поежиться.

Эйден ковыряется в картошке, его глаза следят за тем, как я направляюсь к двери.

Роман еще не успевает дойти до своего 4Runner, когда я выхожу. Со стороны кажется, будто он занят своими мыслями, невидяще глядя на дверь автомобиля.

– Эй, прости, что папа заставил тебя…

– Дай мне свой телефон, – резко говорит он, протягивая руку.

– С чего бы мне это делать? – спрашиваю я, вытаскивая его из кармана.

За ужином Эйден молча передал мне его под столом, избегая пристального взгляда отца.

– Дай мне его, или я заберу сам, – предупреждает Роман, все еще держа руку передо мной.

Я колеблюсь, прежде чем снять блокировку, и отдаю телефон ему. Он хватает его и неуклюже тыкает пальцами в экран.

– Тебе помочь разобраться? Я думала, ты знаешь, как им пользоваться, раз уж попросил. Или же…

– Или что?

– Или же твоя внешность меня обманула и ты слишком древний, чтобы знать, как пользоваться смартфоном.

Он игриво улыбается, заканчивая и блокируя телефон.

– Так значит, не древний, а? Ты не можешь быть моего возраста. Насколько я знаю, священники поступают в семинарию с двадцати двух.

– Добавь семь лет. В октябре мне будет двадцать девять, – он возвращает мне телефон, и наши пальцы соприкасаются. – Я добавил свой номер. Хочу, чтобы ты позвонила утром, как только проснешься. Начнешь службу с утра пораньше.

– Службу? – спрашиваю я. – Папа и правда меня вписал?

– Так и есть, – бормочет он, опираясь на машину. – Вообще-то у тебя больше всех часов.

– Я не могу, – запинаюсь я; мысль о том, чтобы остаться с Романом наедине, одновременно ужасает и возбуждает. – Мне пришлось найти работу. Родители хотят, чтобы я платила за аренду, пока живу дома. Я работаю в «Айдлвуд Кофе» по утрам, это кафе в центре…

– Тогда найди меня после.

– А если у меня уже есть планы? – резко отвечаю я. – Это понедельник…

– Ты найдешь время, – он пожимает плечами, глядя на дом. Приблизившись на шаг, он убирает выбившуюся прядку мне за ухо. Я закрываю глаза, ненавидя то, как мне нравится чувствовать его прикосновение и сдерживая желание подойти чуть ближе.

– Запри дверь сегодня.

– Зачем? – спрашиваю я, он наклоняет голову.

– Сделай это. Мне не нравится, когда ты не слушаешься.

Он отнимает ладонь от моего лица, отступая, заставляя мою кожу тосковать по его прикосновению. Изумленная и смущенная, я слежу за тем, как он идет к машине. Я направляюсь назад к дому и оглядываюсь через плечо, когда поднимаюсь по ступенькам крыльца, чтобы увидеть, как он все еще ждет на дороге. Он уезжает только тогда, когда я закрываю входную дверь.

* * *

Бросившись на кровать, я быстро пишу Зои, спрашивая, работает ли она в кафе с утра. Получив стремительное «да», я пролистываю контакты, закатывая глаза при виде имени Романа среди них. Выключив телефон, я смотрю вниз и вижу, что кое-где на коже еще осталась грязь. Этой ночью у меня, по крайней мере, есть право тщательно очистить тело, надеясь смыть остаток дня как физически, так и ментально.

Воротник фланелевой рубашки Романа касается моего лица, и я вдыхаю его запах. Я думаю о том, как его руки исследовали внутреннюю сторону моих бедер, спрашивая себя, ненавидел ли он меня, хотя я и не собиралась никоим образом искушать его этой ночью. Но теперь мне самой хочется исследовать эту связь между нами.

– Иден, – зовет хриплый голос Эйдена, он сам медлит в дверях. – Можно поговорить с тобой?

Я бросаю взгляд на часы на ночном столике. Уже поздно, почти полночь. Меня удивляет, что он еще не спит. Наверняка его извинения могут подождать до утра, но в итоге соглашаюсь:

– Давай.

Он заходит в комнату, тихо закрывает дверь и садится ко мне на кровать, взъерошивая свои волосы. Я замечаю, насколько истощенным он выглядит.

– Неужели разговор с отцом Брайаром забрал у тебя столько сил?..

– Папа делает мне больно, – выдает Эйден, и желание поддеть его по поводу событий сегодняшнего дня тут же пропадает полностью, а в горле пересыхает.

Глядя на брата, я глотаю пустоту, а моя рука неосознанно сжимает телефон.

– Что ты имеешь в виду?..

– Помнишь, как мы росли? Да, тебе, конечно, тоже досталось прилично дерьма, но ты всегда была их любимицей. А я… чтобы я ни делал, они всегда были недовольны, – говорит он, наклонив голову. – Папе всегда нравилось лупить тебя этим проклятым ремнем, но, когда он увел меня в свою комнату, чтобы наказать, я так и не увидел ремня, – всхлипывает Эйден, и миллион мыслей проносятся в моей голове. – Как бы мне, блять, хотелось, чтобы это был ремень.

– Эйден…

– Когда ты уехала, у меня появилась возможность вести себя достаточно хорошо, чтобы он решил оставить наказания. А потом ты вернулась, и почему-то он не хотел вымещать на тебе злость, как раньше. Снова я стал его грушей для битья. Я не ненавижу тебя, Иден. Я завидую тому, что он никогда не мучил тебя так же, как меня. Я ненавижу себя за то, что ждал, чтобы ты сделала что-нибудь с проблемой, о которой даже не знала. Я думал, что твой проеб отвлечет его. Я был неправ, – продолжает Эйден; слезы капают с его подбородка и остаются темными кляксами на джинсах.

Я глажу его по спине, но он дергается и отстраняется.

– Если он не берет ремень, Эйден, то что он…

– Дети, – появляется мой отец, и нас обоих трясет от звука его голоса.

Толкнув дверь так, чтобы она полностью открылась, он встает с ремнем в руке. Моя мать мнется позади него, ее расширенные зрачки блестят – явно от антидепрессанта, которым она наверняка закинулась после ужина.

– Эйден, идем, – настаивает он. – Морган, наслаждайся своими сериалами. Иден, отдохни…

– Нет, – отрезаю я, вставая между отцом и Эйденом, упрямо глядя на него. – Он уже признался во всем и попросил прощения. Мы слишком взрослые для физических наказаний, отец, – шиплю я. – Эйден…

Моя мать вскрикивает, когда рука отца сжимает мне горло. Он со всей силы толкает меня в шкаф. Эйден вскакивает с кровати, вцепляется в рубашку отца, чтобы оттащить его от меня.

– Вот из-за такого неуважения ко мне я и согласился, чтобы отец Брайар занялся очищением твоего грязного ума, – шипит он. Мысль о том, что они могут в чем-то согласиться, кажется бредовой.

Чем труднее мне дышать, тем дальше меня отбрасывает в детство, напоминая про каждый раз, когда пьяные побои моего отца заходили слишком далеко. Его рука сжимается еще немного, и вдруг я снова оказываюсь в комнате общежития, пьяные глаза Эрика наблюдают за мной, пока он…

Эйден бьет папу прямо в промежность сзади. Тот отпускает мою шею, и я валюсь на пол, хватая ртом воздух. Холодная ладонь моей матери касается моего лица, я вижу в ее взгляде беспомощность, хотя перед глазами мелькают пятна. Я слышу шаги отца, которые приближаются к Эйдену.

– Подожди…

– Ты сделаешь только хуже, – шепчет мать, прижимая губы к моему уху. Шея пульсирует от боли из-за отцовской хватки. Она удерживает меня, когда я оглядываюсь на дрожащего Эйдена. Я прекрасно знакома со страхом, который написан у него на лице.

Ему причиняли боль, как и мне.

Наш собственный сраный отец.

И моя мать знает об этом.

Хватая Эйдена за воротник, он тянет его к двери, пока мой брат старается отбиться. Оттолкнув мать, я следую за ними.

Плевать, если это тупая идея. Я должна что-то сделать.

– Я предложила Эйдену покурить травки, – шиплю я, глядя, как отец останавливается. – Я предложила ему покурить травки и подбила Зака прокатить его на моей машине, пока он был под кайфом. Он не хотел ничего этого, – я дышу быстро и неглубоко, пока мозг пытается выдумать выход. Срать на последствия.

– Ты веришь в благодать Господа и правду. Не наказывай Эйдена за мои грехи, – умоляю я.

Он отпускает Эйдена, поднимает брови в замешательстве и раздражении:

– Ты позволила брату пострадать за свое аморальное поведение?

Я смотрю на Эйдена и понимаю, что нужно сделать.

Отвлечь внимание.

Выдавливая улыбку, я опускаю голову:

– С радостью.

Как дикое животное, стремящееся убивать, отец хватает меня за волосы и тащит в спальню. Из горла вырывается крик, когда боль обжигает кожу.

– По комнатам, быстро! – кричит отец матери и брату. Я слышу их всхлипывания из коридора, моя мать что-то мягко говорит брату, но я уже не могу разобрать.

Захлопнув дверь моей спальни, папа тянет меня к кровати. Меня пронзает паника, когда он заставляет меня лечь на живот, перекинув через матрас. Он заводит мне руки за спину и связывает их своим ремнем. Мое тело столбенеет, когда он хватает меня за голову, чтобы удержать.

Нет.

Он не посмеет. Да, он наказывал меня физически, но никогда вот так. Шок парализует меня, воспоминания об Эрике всплывают в голове. Это не может случиться снова. Я не могу позволить, чтобы это случилось снова.

Воя в матрас, я чувствую, как он стаскивает треники, и моя задница полностью открывается – только тонкое белье скрывает самые уязвимые части моего тела. Щелкнув языком, он смотрит на мою обнаженную кожу; порезы на передней части бедер скрыты от него. Я извиваюсь, но не могу вырваться, а он только сильнее вжимает меня в матрас.

Блять. Эйден не врал.

– Пусть твое наказание будет совсем иным, чем у Эйдена, – шипит он, прижимаясь губами к моему уху, – поверь мне, когда я скажу, что очень жду, когда отец Брайар и церковь покажут тебе, что такое настоящее послушание.

– Что ты делаешь с Эйденом?..

– Тш-ш, – воркует он. – Эйден запутался, как и ты. Вы оба даже не представляете, что такое быть родителем. Мы с твоей матерью дали вам все, – бормочет он, трогая меня за задницу. Цепочка с распятием впивается в кожу вокруг шеи, пока я продолжаю отбиваться.

Святый Боже, если ты слышишь, пожалуйста…

– Папа, убери свои сраные руки от меня!..

Я кричу от боли, когда он всей ладонью бьет по обнаженной коже, и хлопок эхом разносится по комнате.

– Прямо как когда ты была маленькой девочкой, – шипит отец. – Я думал, ты выучила урок, но… – Его рука снова опускается, этот удар больнее предыдущего. – Видимо, нет.

Секунды превращаются в минуты. Его рука то и дело опускается на мою задницу, мои ноги грозят подломиться каждый раз, когда его ладонь встречается с уже ободранной кожей. Когда он снимает ремень с моих запястий, я освобождаю руки, готовая начать драку, которую вряд ли выиграю.

Когда я пытаюсь подняться с кровати, я чувствую удар металлической пряжкой о свою кожу, спина выгибается, и я лечу на пол. Натягивая штаны прежде, чем он увидит мои бедра спереди, я падаю на бок, мое тело невыносимо болит, тихий всхлип срывается с губ. Стоя надо мной, отец пошатывается, и я чувствую витающий вокруг запах алкоголя.

Присев, он смотрит на меня, на его лице – сожаление.

– Я никогда не хотел делать больно моей маленькой девочке, Господи, – шепчет он. – Пожалуйста, прости меня, – его пальцы гладят меня по щеке.

Я лежу на полу спальни, безудержно трясясь.

Медленно вставая, папа смотрит на дверь:

– В будущем я ожидаю уважения от тебя и твоего брата.

Распахнув дверь, он выходит из комнаты, оставляя меня одну с последствиями вспышки его пьяного гнева. Я хочу пойти к Эйдену, к матери, но боль практически невыносима. Я качусь к краю кровати, опираюсь на руку, чтобы подняться. Когда я встаю на ноги, приказ Романа эхом разносится в моей голове.

Запри дверь.

Я так и делаю.

Что он знает, чего не знаю я?

Он знает о склонности моего отца к насилию?

Что Эйден на самом деле сказал ему во время исповеди?

Покачиваясь на пути в ванную, я беру телефон с ночного столика и проверяю, что заперла за собой дверь.

Знаю ли я, насколько далеко он готов зайти?

Он уже думает, что Роман сделает из меня идеальную богобоязненную женщину, которой он всегда хотел меня видеть.

Я должна найти выход.

Я должна вытащить Эйдена.

Моя мать может закрыть глаза на то, что делает мой отец, но я не стану.

Эйден не заслужил этого.

Я этого не заслужила.

Я поворачиваю ручку на ванне, позволяя теплой воде заполниться пузырьками, насколько это возможно, отчаянно желая почувствовать хоть что-то, кроме жгучей боли, впивающейся, как стекло, в мои ягодицы. Медленно поднимая себя на ноги, я встаю лицом к зеркалу и снимаю одежду слой за слоем. Я осматриваю свое тело: мозаика шрамов и свежих порезов идет по моим рукам, бедрам, бокам, останавливаясь под грудью. Моя кожа запятнана всеми оттенками синего и фиолетового, уродливый след уже выступает на шее, за которую меня хватал отец.

Бросаю взгляд на телефон на стойке, зная, как глупо было бы звонить в полицию.

Если уж они не поверили моей матери, звонившей пару раз, когда отец заходил слишком далеко, они не поверят мне.

Шериф Акоста жмет руку отцу каждое воскресенье.

Мы с Эйденом одни.

– Чем, черт возьми, стала моя жизнь? – бормочу я, не в силах больше смотреть на свое отражение.

Заползая в ванну, я терплю боль от того, как теплая вода касается моей воспаленной кожи. Когда пузырьки окружают меня, я чувствую облегчение. Мои мысли начинают блуждать.

Отец выместил свой гнев на мне.

Это все, на что я годна?

Быть отдушиной для мужчины.

Боль той ночи пытается затмить мой разум.

Я чувствую, как его ногти впиваются в мои бедра, когда он пытается раздвинуть мне ноги. Я чувствую его голос – грубый, неровный, как наждачка, когда он наклоняется, чтобы шептать мне в ухо. Запах алкоголя наполняет воздух, когда он открывает рот.

– Я буду осторожен, Иден, – шепчет он. – Я буду очень осторожен, ты будешь в норме, – бормочет он. Мои глаза едва открыты, а руки лежат вдоль тела мертвым грузом.

– Эрик, – всхлипываю я, совершенно не готовая к чьему-либо прикосновению, пока пытаюсь понять, почему не могу двигаться.

Всего мгновение назад я выпивала с соседкой, а теперь я распластана на кровати Эрика, держащего в руке телефон, вспышка его камеры слепит меня.

Несколько недель назад я не выдержала и в этой самой комнате рассказала Эрику про всю свою жизнь, про все, что сделал со мной отец, про то, как его ремень и его кулак навсегда отпечатались на моем теле.

– Эрик, пожалуйста…

– Тихо, Иден, – рычит он, закрывая мне рот и проталкивая пальцы в меня; мое тело сжимается и пытается избежать их вторжения. – Боже, детка, я едва могу их вставить…

Вытащив голову из-под воды, я глотаю воздух, звонок телефона выдергивает меня из воспоминаний о той ночи. Сморгнув боль, я осматриваюсь, напоминая себе, что на самом деле я не вернулась в ту комнату общежития.

Когда зрение проясняется, я вижу, что экран телефона загорается снова, мелодия идет по второму кругу. Я быстро вытираю руки о полотенце, прежде чем поднять трубку. Вода стекает с волос по лицу, когда я снова сажусь в теплую ванну, едва не роняя телефон на грудь.

– А-алло?

– Иден? – спрашивает он низким голосом.

Роман.

– Ой. Эм, прости, что не ответила раньше. – Я отворачиваю голову от динамика, скрывая всхлип, когда новая волна боли вырывает позвоночник из спины. – Тебе что-то нужно? – спрашиваю я.

– Ты плакала?

– Нет, – я задыхаюсь и хватаю ртом воздух. – Я в порядке.

– Где ты сейчас? – спрашивает он.

Я смеюсь, надеясь, что скрою всхлипы, вырывающиеся из меня:

– Ну, если честно, я отмокаю в ванне, облегчая боль и страдания.

Это правдоподобно, да? Технически это правда.

– У вас есть иные предложения, чтобы облегчить мою боль и страдания, отец? – спрашиваю я, опустив голову на край ванны и ничего не ожидая от мужчины.

Тихий рык раздается из динамика телефона перед тем, как он отвечает.

– Ты одна?

– Да, а что?..

– Поставь меня на громкую связь, – требует он. – И слушай меня внимательно.

Притчи 6:20: Сын мой! Храни заповедь отца твоего и не отвергай наставления матери твоей…

Глава VII
Роман

Идя по коридору к бывшему кабинету отца Кевина, я не могу не замечать, как зловеще выглядит храм поздно ночью. Я заглядываю за поднятые жалюзи, висящие над стеклянным окошком тяжелой деревянной двери. Я вижу изображение Марии Магдалины, охраняющее комнату, пока я копаюсь в карманах в поисках ключей, которые оставил мне отец Кевин. Когда я захожу внутрь, слова Дэвида все еще звучат в голове, хотя разговор давно закончился.

Я думал, что Кевин все тебе расскажет.

Пытаясь понять, что мог иметь в виду Дэвид, я начинаю перетряхивать ящики и наконец нахожу папку, полную банковских выписок и счетов для Сент-Майкл. Раскладываю выписки на столе, и мое внимание немедленно привлекает имя и подпись рядом с именем Кевина Доу.

Дэвид Фолкнер Управляющий партнер | Фолкнер и партнеры

На каждом перечне расходов и счете его имя стоит рядом с именем отца Кевина. Постукивая пальцами по столу, я задумчиво смотрю на компьютер перед собой. Профиль отца Кевина все еще существует. Мне нужен только сраный пароль.

Я осматриваюсь и под стопкой книг замечаю старую Библию в потрепанном кожаном переплете. Отложив книги в сторону, начинаю листать ветхие страницы. Она написана на латыни и наверняка старше, чем архивы Ватикана.

Я останавливаюсь, когда вижу страницу с цветным пятном, которого не должно здесь быть, и одно слово бросается мне в глаза, выделенное желтым.

– Satanas, – шепчу я.

С латыни – Сатана.

Медленно ведя пальцами по клавиатуре, я нажимаю на семь букв, молясь Иисусу, чтобы пароль сработал. Бью по клавише ввода, экран загорается. Я неистово стучу ногой под столом, пока ожидаю.

Проходит несколько секунд.

Роман, ты сходишь с ума…

Рабочий стол отца Кевина появляется на экране, и на нем всего одно приложение – для электронной почты. Я навожу курсор на иконку, колеблясь, прежде чем дважды кликнуть.

Поднимаю глаза на изображение Марии Магдалины: кажется, она смотрит на меня, осуждая за то, что я сую нос туда, куда не следует.

– Казалось бы, твое присутствие должно было удержать старика от лжи, – фыркаю я.

Почтовый ящик пуст. Я двигаю курсор влево, к «Корзине». Открываю, одно письмо. Тема – «Перечень товаров».

Затаив дыхание, я кликаю, чтобы открыть его. К письму прикреплен документ с перечнем, рядом с каждым товаром стоит абсурдно высокая цена. Некоторые единицы, проданные почти одиннадцать лет назад, оценены примерно в двадцать тысяч долларов и должны быть доставлены в церковь через три месяца. В списке около двадцати наименований. Листаю до конца бланка заказа и снова вижу подпись Дэвида Фолкнера.

Какая, к черту, мебель может стоить почти четыреста тысяч долларов?

Ее что, вручную делали потомки апостолов?

Бутылка бурбона в баре на колесиках, стоящем в углу комнаты, зовет меня. Мои глаза закрываются, наконец приходит накопившаяся за день усталость. Эта загадка становится слишком тяжелой ношей для невыспавшегося мозга.

Смотрю на список в последний раз, и в глаза мне бросается один предмет. Он старее остальных, и его описание звучит зловеще.

Винтажный диван, двадцать лет, идеальное состояние, премиальная коричневая кожа, подходит для семейных встреч.

Увеличив изображение дивана, я вижу, что он совершенно обычный – такой, какой можно подобрать в универмаге или на гаражной распродаже, если честно. Но он стоит дороже всего, едва ли не вдвое дороже всей остальной мебели, вместе взятой.

– Что за хрень?..

Я вскидываю голову, и мое сердце грохочет, когда тишину взрезает глубокий, гулкий звон огромного церковного колокола. Звук раздражает, пронзает воздух, как удар грома, отдается от каменных стен. Из-за полночной темноты он кажется еще более жутким, будто предвещающим что-то недоброе.

Я выхожу из профиля Кевина, бросаю на Марию последний взгляд и покидаю кабинет.

* * *

Прошло тридцать минут с тех пор, как я оставил храм и приехал домой. Все это время мой взгляд был прикован к телефону. Двух стаканов шотландского виски недостаточно, чтобы я перестал думать о том, чем она занимается сейчас.

Послушала ли она меня, когда я сказал запереть дверь?

Как себя вел чертов Дэвид, когда меня не было?

Сказал ли Эйден правду?

Обхожу дом: вещи еще не разобраны, коробки заклеены. Кровать – одна из немногих вещей, которые я привел в порядок прежде всего. Приняв душ, в попытках очистить голову от мыслей я хожу по комнате в тренировочных штанах, влажная ткань прилипает к моей коже. Татуировка, которая начинается вокруг шеи, ползет по боку и вдоль спины, открыта. Если бы кто-то пригляделся, он увидел, что замысловатый узор искусно скрывает множество шрамов, разбросанных по моей коже. Перекручивающиеся шипы и лозы, прекрасные и мрачные, оплетают мое тело, как живое существо. Воспоминание об игле, прокалывающей покрытую шрамами кожу, до сих пор свежо. Боль странно успокаивала и отвлекала от прочих страданий, что я перенес. Часы, проведенные под иглой, были смесью агонии и облегчения, подарившей непонятный катарсис.

Вызывая в памяти мгновения, проведенные с Иден в машине, я чувствую, как от вожделения твердеет член. Я пытаюсь думать о чем угодно, кроме желания удовлетворить себя, вспоминая, как я чувствовал ее вокруг своих пальцев. Я едва попробовал ее на вкус, и это вызвало привыкание быстрее, чем любые тяжелые препараты, которые я пробовал в юности. И я не могу выкинуть из головы то, как она вела ладонью по всей длине.

Я думал, этот ебучий переоцененный бурбон помешает возбудиться.

Проводя рукой по волосам, я снова бросаю взгляд на телефон и быстро хватаю его с ночного столика.

Я не должен был искать ее номер в форме с данными алтарников.

Я должен был держаться на расстоянии.

Сжимая челюсти, я снимаю распятие с шеи и кладу его на ночной столик.

Один звонок не повредит.

Проверить, как там она после всего случившегося, не странно.

Если я позвоню один раз и она не возьмет трубку, я так это и оставлю.

Половина первого, сомневаюсь, что она еще не спит.

Откинувшись на изголовье кровати, я набираю ее номер, кладу телефон на грудь и позволяю доносящимся из динамика гудкам отвлечь меня от напряжения между ног.

Через четыре гудка я начинаю терять надежду. Глупо было беспокоить ее вот так…

– А-алло?

Когда я слышу ее мягкий голос, воспоминание о вздохах ее наслаждения появляется в голове. Моя рука опускается под пояс штанов и сжимается вокруг основания члена, наконец уделяя ему то внимание, о котором он умолял всю ночь.

Все нормально.

Как только я положу трубку, я смогу удовлетворить себя и забыть об этом.

– Иден? – спрашиваю я, и звук ее имени, ласкающий мои губы, усиливает пульсацию под моими пальцами.

– Эм, прости, что не ответила раньше, – бормочет она, и тихий болезненный стон вырывается из ее охрипшего горла.

Неужели она плакала?

– Тебе что-то нужно? – спрашивает она, плеск воды на фоне мешает сосредоточиться.

– Ты плакала? – спрашиваю я, внезапно больше обеспокоенно, чем раздраженно.

– Нет, – задыхается она, но я знаю, что она лжет.

Если бы я только мог наказать ее за это.

– Все в порядке, – выдавливает она и скрывает слабый всхлип на том конце провода.

Твою мать.

Она плакала.

А я чем занимаюсь?

Возбуждаюсь, слушая ее голос.

– Где ты сейчас? – спрашиваю я, всеми силами стараясь оставаться спокойным.

Она смеется, но вяло, пораженчески:

– Ну, вообще-то я отмокаю в ванне, облегчая боль и страдания. Вы предложите что-то еще, чтобы облегчить мою боль и страдания, отец?

Отец. Она бросается на этот чин, будто он – стена между нами, а она – таран. Порочное напряжение сворачивается внутри меня. Я снова начинаю медленно двигать рукой, надеясь ослабить боль. Перед глазами встает ее образ в ванне: ее тело влажное и теплое, ее прекрасная грудь вздрагивает, пока ее прелестные губы выкрикивают мое имя…

– Иден, – резко говорю я. – Ты одна? – спрашиваю я, придумывая решение.

– Да, а что?

– Поставь меня на громкую связь, – требую я. – И слушай внимательно.

Звук движущейся воды раздается из динамика, сопровождаемый мягким стуком.

– Я поставила тебя на край ванны, – шепчет она. – Так что ты предлагаешь?

Стягивая штаны еще ниже, я освобождаю пульсирующий член. Оборачиваю пальцы вокруг него, до боли неторопливо двигаясь вверх и вниз по основанию.

– Ты хочешь боли, Иден, или ты хочешь наслаждения?

Через несколько секунд она отвечает шепотом:

– Наслаждения, отец.

Я с удовольствием слушаю ее слова. Я прикрываю глаза, упиваясь открывающимися возможностями; желание достичь оргазма уже угрожает закончить то, что толком еще не началось.

– Тогда давай, сделай кое-что для меня, красавица. Подними правую руку и проведи ею вниз по своему телу, – шепчу я. – Продолжай, пока не дойдешь до своей прелестной киски, и слушай мой голос, пока входишь в себя.

Короткая пауза предваряет звук ее движения и тихий вздох наслаждения, который заставляет меня прикусить нижнюю губу в предвкушении.

Двигаясь все быстрее, я продолжаю добиваться от нее большего.

– Теперь левой рукой сожми свою идеальную грудь, представляя, что это мои пальцы трахают тебя, – рычу я; прозрачная капля уже собирается на головке моего твердого члена.

Ее голос прерывается, пытаясь скрыть еще один стон.

– И ч-чем вы занимаетесь сейчас, отец Брайар? – спрашивает она. – Помните, лгать грешно.

Забавляясь ее остроумием, я делаю голос ниже.

– Хочешь знать, ангел мой? – мурлыкаю я. – Сейчас я веду рукой по члену, представляя, как ты доставляешь себе удовольствие, – я продолжаю: – Представляя, каково, когда ты сжимаешь вокруг него свои очаровательные губы, пытаясь вобрать полностью. – Я издаю стон, ускоряясь, когда ее дыхание становится глубже и тяжелее. – А теперь будь моей хорошей девочкой и добавь еще один палец.

– Я не могу, Роман…

– Сделай это, – резко говорю я.

Плеск воды становится сильнее, моя рука яростно растирает смазку по всей длине, и влага только усиливает мою безумную одержимость девушкой на том конце провода. На несколько мгновений мы не больше, чем соединение греховных звуков.

– Знаешь ли ты, как отчаянно я хочу попробовать тебя на вкус, Иден? Знаешь ли ты, насколько сильно я хочу твою прелестную маленькую киску? Вставить в тебя свой толстый член, растягивать тебя, пока ты не закричишь…

– Роман…

– Отец, – шиплю я. – Ты произносишь молитвы в мою честь. А теперь говори, пока кончаешь на свои пальцы.

Она с усилием пытается произнести молитву.

– Отче наш…

– Твой, – шепчу я. – Только твой.

– Отче мой, Который на небесах, да святится Имя Твое…

– Хорошая девочка. Я хочу слышать, как ты продолжаешь говорить своим грязным ртом.

– … да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…

Стон ее освобождения отзывается в динамике, и я не могу сдерживать оргазм дальше. Кусаю свою нижнюю губу; сперма изливается потоком на низ моего живота. Я не разжимаю руку, вызывая волны наслаждения в своем теле одну за другой. Приятное умиротворение разливается по всему моему телу, пока я восстанавливаю дыхание. Я все еще слышу Иден через динамик, и раздающиеся звуки заставляют меня думать, что и она чувствует нечто похожее.

Я беру салфетку с прикроватного столика, стирая следы; мой член все еще слегка твердый. Думаю, мне не потребуется много времени, чтобы возбудиться снова.

– Вы были правы, – шепчет она спустя пару секунд. – Ваше предложение помогло избавиться от боли, отец. Спокойной ночи.

Она обрывает звонок. Я смотрю в потухший экран телефона, спрашивая себя, стоит ли перезвонить. Я все еще не был убежден, что она рассказала все до конца.

Прежде чем я кладу телефон на прикроватный столик, на экране вспыхивает оповещение.

Одно непрочитанное сообщение от: Иден Фолкнер

Нажав на уведомление, я сажусь в кровати и едва не роняю телефон, глядя на фото перед собой.

Это фото Иден, мокрые волосы и все прочее. Она облизывает сторону одного из своих блестящих пальцев, ее взгляд опущен к камере. Вершины ее идеально округлых грудей и нежные бледно-розовые соски остаются за границей экрана. Во рту собирается слюна, когда я обвожу пальцем изгибы ее тела.

Одна строчка возникает под фото.

Всего одним сообщением она берет верх надо мной: «Ваш ход, отец».

Экран гаснет спустя мгновение.

Иден Фолкнер.

Неужели сам дьявол прислал тебя, чтобы совратить с пути?

1 Петра 5:8: Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш, дьявол, ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить.

Глава VIII
Иден

Что я наделала?

Какой разумный человек займется сексом по телефону со священником? И как будто дать ему послушать, как я трахаю себя пальцами, было недостаточно – я полила бензином и так неуправляемое пламя, прислав это фото.

Винить ли мне дьявола за это неугасающее желание искушать его сильнее или благодарить Господа за неожиданное избавление, которое дарит мне Роман, от боли и мучений, каждый день угрожающих сломать меня? Я сгибаюсь от звука его голоса, падаю в бездну страсти и голода каждый раз, когда думаю о нем.

Это непохоже на меня.

Я почти не посылала Эрику эротических фото, даже когда он умолял о них.

Почему я решила искушать своего проклятого священника своими фотографиями себя, слизывающей собственную смазку с пальцев?

Роман так и не ответил на мое непристойное фото или сообщение, что можно понимать миллионом разных способов. Но в моменте я почувствовала власть.

Я хотела знать, как далеко Роман готов зайти.

Теперь же, спустя один оргазм и ноль сообщений, я спрашиваю себя: может, он уже дошел до предела?

Боль от особого наказания моего отца все не исчезает, и теперь, когда отец Брайар следит за мной особенно внимательно, я не могу резать себя, чтобы избавиться от напряжения, скапливающегося в груди и распространяющегося по всему усталому телу.

Взглянув на шкатулку, где храню лезвия, я считаю до десяти.

Они всегда будут там.

Нет нужды наносить новые раны уже истерзанному телу. Если ты не закончишь, у тебя не останется целой кожи.

Не сегодня.

Завязав фартук, я наношу несколько слоев консилера поверх следов на шее. Лучшее, что я могу сделать, – прикинуться, что кто-то хорошо провел время, страстно покрывая меня засосами.

Я специально тяну время, собираясь, чтобы не дать отцу никакой возможности настоять на завтраке со всеми. Подхожу к напольному зеркалу в спальне, расправляю облегающее черное платье-водолазку с длинными рукавами и проверяю, что оно прикрывает мои бедра спереди под фартуком. Торопясь сбежать домой пару месяцев назад, я оставила большую часть одежды в общежитии. Я знала, что ее выкинут, когда я уеду, но тогда мне было все равно. Я взбесилась, найдя этим утром все четыре пары штанов, которые у меня были, в стирке. Осталось выбрать: надеть сегодня на работу это платье или пижамные шорты.

Я подошла к шкафу и достала пару сапог до колен, надеясь прикрыть голые ноги от прохладного воздуха. Глянув на телефон, я схватила сумку и выбежала из комнаты, чтобы не опоздать.

Пока я крадусь вниз, чувствую запах жареных яиц. Вижу брата, ссутулившегося над столом и гоняющего еду туда-сюда по тарелке. Тусклая кожа лица и мешки под глазами говорят, что прошлой ночью он спал примерно столько же, сколько и я. Я беру ключи с крючка перед дверью, но не успеваю сбежать: меня останавливает голос отца.

– Иден, – радостно восклицает он, как будто не отлупил меня по заднице до синяков прошлой ночью. – Даже не попрощаешься?

Заглядываю в столовую, и все трое членов семьи смотрят на меня. Но единственный, кто улыбается, – отец. Он выглядит куда более опрятным, чем прошлой ночью, его аккуратный вид и пошитый на заказ костюм вполне подходят тому, кто управляет юридической фирмой.

– Попрощаться?

– Ты ведь знаешь, что твоя служба при отце Брайаре начинается сегодня? – он отпивает из кружки, не отрывая взгляда от меня.

– Дэвид, у нее долгая смена, может…

Он перебивает мать раньше, чем она успевает закончить:

– Ты отправишься в церковь сразу после работы. Ты меня поняла?

– Разумеется, – улыбаюсь я, взглянув на Эдена. – С одним условием, – настаиваю я, отчего глаза отца расширяются. – Позволь Эйдену пойти со мной на работу. Там есть бесплатный вай-фай, и он может готовиться к поступлению, – улыбаюсь я. – Мы можем перечесть Писание в обеденный перерыв.

Его лицо расслабляется, на губах – довольная улыбка. Пусть думает, что победил, если это значит, что я смогу вытащить брата отсюда.

– Эйден…

– Только возьму рюкзак, – говорит он, почти выпрыгивая из-за стола. Одобрительно кивнув, папа смотрит, как мы уходим, и покачивает пальцем в воздухе.

– Иден?

Я замираю, сжимая дверную ручку.

– Да?

– Приди вовремя к отцу Брайару сегодня, – резко говорит он, в его голосе – предупреждение.

Без лишних слов я поворачиваю ручку и ухожу, предвкушая, как проведу полдня среди шотов эспрессо и слишком дорогих макиато.

* * *

Прижав голову к стеклу, Эйден безучастно смотрит в окно. Скребущий звук какой-то там альтернативной группы, которую он громко включил через колонки, напоминает мне о чем-то, что могло понравиться моей соседке из университета. Он молчал все это время, и тишина между нами более-менее успокаивала.

– Тебе не обязательно было брать меня с собой сегодня.

Глянув в его сторону, я пожимаю плечами.

– Да ладно. Я буду занята большую часть смены. Наверное, даже не замечу, что ты там, – дразню я, заставляя себя поверить, что все может быть нормально.

Я должна верить, что так и будет.

– Мы правда будем это делать? Будем прикидываться, что прошлой ночью ничего не случилось? Как мы притворяемся, что все в порядке каждый раз, когда он бьет маму слишком сильно? Или, например, как мы прикинулись, что один раз он не влепил мне такую пощечину, что мне пришлось пропустить день фотографий? Я слышал твои крики прошлой ночью, Иден…

– А разве разговоры что-то изменят? – я сжимаю руль сильнее. – Моя задница так болит, что я едва могу ходить, а ты хочешь, чтобы я размышляла об этом прямо перед рабочим днем? Игнорировать эту долбанутую семью намного проще, чем понимать, что мне больше некуда идти. Университет – твоя возможность освободиться, Эйден. Я ошиблась, но у тебя еще есть шанс сбежать. Так что вместо того, чтобы терять время, таскаясь со своими кончеными друзьями, делай то, что я должна была сделать, – найди способ держаться подальше отсюда.

Он недолго молчит, разглядывая кроссовки, прежде чем поднимает взгляд на меня и прокашливается.

– Почему ты вернулась, если знала, как плохо все здесь? – и в его голосе я слышу неподдельное беспокойство. Он спрашивает не чтобы использовать это против меня, а чтобы помочь, и это намного тяжелее принять. Было бы проще, будь он обыкновенным козлом.

Я хочу сказать ему, чтобы спросил Эрика.

Эта семья так сильно любила его проповедническую, проникнутую страхом перед Господом задницу. Я удивлена, что никто не связался с ним, когда мы разошлись.

– В университете было кое-что похуже этой семьи, – шепчу я.

Я медленно прихожу в себя в больничной кровати. Комната едва освещена, медицинское оборудование гудит на заднем плане. Я моргаю, растерянная, пытаюсь найти объяснение тому, чем окружена. Моя вагина пульсирует от ужасной боли, будто бы ее разорвали и снова сшили.

Женщина в белом халате наклоняется надо мной, мягко улыбается, прежде чем сесть на край кровати. У нее добродушный вид, а глаза полны сочувствия.

– Где… где я?

– Ты в больнице и все еще можешь чувствовать себя странно из-за обезболивающих, – говорит она, положив руку на мое предплечье. – Ты можешь рассказать, как ты попала сюда, милая? Насколько тебе больно?

Я пытаюсь собрать хоть какие-то воспоминания о том, что могло случиться и привести меня в больницу, но в памяти туман. Страх сжимает мышцы груди.

– Нет… Моя голова… И мой живот… И моя… Я… чувствую боль и жар. Все расплывается, – я медленно касаюсь головы.

– Мое имя – Доктор Мур. Вероятно, тебе что-то дали… запрещенный препарат, скорее всего, без твоего ведома. Мы проводим кое-какие тесты, но самое важное, что ты теперь в безопасности.

– Что вы имеете в виду? Неужели кто-то… – мой голос стихает, когда приходит понимание.

– Мы пытались отследить твой ID, чтобы позвонить кому-то, но не нашли его у тебя. Выглядит так, будто кто-то пытался причинить тебе вред. Тебя нашли без сознания. Но теперь ты в хороших руках, и мы поможем тебе разобраться с этим. Раны, с которыми ты сюда попала, были сосредоточены в нескольких зонах, – она вздыхает, бросая взгляд на дверь: мужчина и женщина в полицейской форме стоят у входа в комнату. У мужчины в руках планшет для бумаг. Они смотрят на меня так, будто просят разрешения войти.

Я закрываю глаза на мгновение, чувствуя, как слезы текут по щекам. Боль и страх смешиваются с непониманием, пока я пытаюсь принять то, что она говорит. Я прерывисто вздыхаю и открываю глаза опять.

Доктор Мур сжимает мою руку:

– Это займет какое-то время, но все будет в порядке. Есть люди, которые заботятся о тебе. Полиция захочет поговорить с тобой просто чтобы понять, что случилось, и помочь узнать, кто это был. Набор для осмотра после изнасилования, который мы дадим, очень просто использовать…

– Иден! – кричит Эйден, вырывая меня из воспоминаний, я вдавливаю ногу в педаль тормоза и едва успеваю остановиться на красный.

Хватая воздух ртом, я кладу руку на грудь брата.

– Куда ты пропала?

Тряся головой, я нажимаю пальцами на глаза, пытаясь успокоить себя и сосредоточиться на действительности, а не на воспоминаниях о той ночи.

– Никуда, Эйден, – вздыхаю я. – Просто устала.

* * *

На работе меня окутал волшебный аромат жареных кофейных зерен. Я показала Эйдену уютный диванчик в углу и, кинув ему пароль от вай-фая, отпустила заниматься своими делами.

– Хочешь чего-нибудь?

– Что угодно, что меня разбудит. Я почти не спал прошлой ночью, – вздыхает он, с прищуром глядя на мою шею.

– Ага, – улыбаюсь я. Горло все еще саднит.

Зои машет мне из-за стойки, не обращая внимания на клиента перед собой.

Обойдя стойку, я игриво отталкиваю ее в сторону и отмечаюсь на кассе.

– Можешь сделать Эйдену двойной эспрессо? – прошу я. Ее губы складываются в недовольную гримасу, когда она смотрит на моего брата. Тот изо всех сил изображает умоляющий взгляд, надеясь, что она в конце концов сдастся.

– Ладно, – вздыхает она, закатив глаза. – Я все равно хотела сварить себе.

Мне не трудно улыбаться Зои, пока она посмеивается и идет к кофемашине. Ее фартук покрыт значками, символизирующими разные организации и инициативы, которые, по мнению некоторых, вступали в противоречие с огромным серебряным крестом, висящем у нее на шее. Она всегда была открыта новому, и это немедленно привлекло меня. Я никогда не чувствовала себя униженной или осуждаемой рядом с ней.

В университете у меня не было никого, кого можно было бы считать другом. Да, с некоторыми я часто виделась, но все это всегда казалось поверхностным. А еще очень напоминало мне семью, что иронично: ведь я отправилась в университет, чтобы сбежать от нее как можно дальше.

Моя соседка проводила большую часть свободного времени, перепихиваясь при любой возможности с парнями из братства, иногда даже приводила их в нашу комнату, запираясь от меня, пока все не закончится. Я провела больше ночей, чем хотела бы признать, в коридоре общежития. Не думаю, что ее это волновало.

Я не могу представить, чтобы Зои сделала подобное, и поэтому я считаю ее подругой. Несмотря на то, что она старается ходить в церковь со своими родителями каждое воскресенье, я знаю, что, будь у нее возможность, она бы послала организованную религию куда подальше.

Она всегда хотела обрести собственную веру в Бога, вне церкви.

От мыслей меня отвлекает звук мужского голоса:

– Мне нужна рекомендация. Посоветуете что-нибудь из меню?

Звук рассыпающихся по полу зерен привлекает мое внимание к Зои. Она делает это каждую нашу совместную смену, но я все еще удивляюсь.

– Простите!

Мужчина, стоявший передо мной, был ростом как минимум шесть футов, светло-каштановые волосы и вспотевшее покрасневшее лицо. Хоккейная джерси окутывает его мощное тело, добавляя очарования голубым глазам и доброжелательной улыбке.

Я бы точно влюбилась в такого парня сразу после школы, но я была ужасно занята, планируя идеальную католическую свадьбу с Эриком.

– Смотря зачем. Ты только что пробежал марафон? – шучу я, пока он отводит влажные волосы от лица.

Он смеется:

– Вроде того. Я только что закончил хоккейную тренировку, и мне понадобится серьезное количество кофеина, прежде чем я схожу в душ. Итак… Что ты посоветуешь… – он останавливается и находит взглядом мой бейдж. – Иден? Красиво, почти как Эдем, – он улыбается, а мои щеки розовеют от комплимента.

– Что насчет, эм, г-грязного латте? – запинаюсь я, как идиотка.

Он наклоняется ко мне ближе над стойкой:

– Насколько грязного?

Я в замешательстве, и это вызывает у него еще один смешок.

– Я просто прикалываюсь. Это звучит отлично. Сколько?..

– За счет заведения, – влезает Зои, отталкивая меня от кассы. – Иден сделает, просто подожди у того конца стойки.

– Ты уверена? Мне нетрудно заплатить…

– Абсолютно. А теперь иди, синеглазка, – отмахивается она, а мужчина бросает десять долларов, которыми хотел заплатить, прямо в нашу банку для чаевых.

– Зои, ты что делаешь?..

– Он прикольный и приходил сюда уже несколько раз, но никогда не просил советов. Он всегда берет одно и то же. Так что иди сделай красавчику его грязный напиток и заведи разговор, пока я варю Марте ее декаф-латте и слушаю нытье про проблемы с сердцем.

Она подталкивает меня, а я могу только помотать головой. Подхожу к кофемашине и, пускай я делала этот напиток десятки раз, сегодня я не тороплюсь, хочу приготовить его безупречно. В конце добавляю слой коричной пены и ставлю кружку на стойку, гордая за свой почти идеальный рисунок листа на кофейной пене.

– Ого, я бы заказывал его каждый раз, если бы знал, что вы так подаете, – усмехается он, глядя на меня.

– Ой, черт, – шепчу я, сжимая переносицу. – Я не спросила, хотел ли ты взять его с собой…

– Обычно я беру с собой, но, думаю, сегодня выпью здесь.

Он берет кружку с кофе и протягивает мне свободную руку.

– Я Лука, – говорит он, и я пожимаю его ладонь.

Шутливо указываю на свой бейдж:

– Иден. Вдруг ты уже забыл.

Он качает головой в мою сторону перед тем, как отпустить руку.

– Скажи мне, Лука, – шепчу я, уперев локти в стойку, чтобы получше рассмотреть его. – Что вдохновило тебя поменять заказ?

– Если честно, – шепчет он, тоже наклоняясь над стойкой, – ты привлекла мое внимание, едва я вошел. Я никогда не видел тебя здесь. И теперь я скрещиваю пальцы, надеясь, что ты не школьница и эта встреча не превратится в катастрофу.

Я улыбаюсь: он очарователен.

Может, познакомиться с ним ближе – это не такая уж плохая идея.

По крайней мере, это прилично. Я бы не смогла бесстыдно флиртовать со священником на публике. Никогда.

Внимательнее посмотрев на Луку, я вижу крест под его джерси. Поднимаю руку и показываю на его грудь:

– Ты верующий, или это просто модное украшение?

– Определенно католик, – улыбается он. – Но никогда не был в восторге от похода в церковь.

– Поверь мне, – вздыхаю я. – Я понимаю.

Взяв одну из ручек и пустой бланк опроса для гостей, Лука что-то быстро пишет и подвигает листок бумаги ко мне.

– У меня тренировки по утрам большую часть недели, в остальные дни – работа в магазине снаряжения моего папы. Вечера полностью свободны. И я бы сказал, что сейчас мне надо идти, – шепчет он, снова сжимая кружку, – но ты не сделала мне кофе с собой, – притворно вздыхает он. – Видимо, придется сесть и заняться учебой тут.

– Видимо, придется…

– Отец Брайар, – восклицает Зои, немедленно отвлекая меня от разговора с Лукой.

Я кручу головой и замечаю его. Черные спортивные штаны и серое худи, татуировка на шее выступает из-за ворота. Вряд ли кто-то бы понял, что он священник.

– Она только что сказала «отец»? – спрашивает Лука. – То есть этот мужчина – священник?

– Ага, – бормочу я. – Именно это она и сказала.

Встретившись взглядом со мной, Роман поднимает брови, когда замечает Луку. Волна возбуждения окатывает меня и останавливается внизу живота. Я скрещиваю ноги, сжимаю зубы, стараясь сосредоточиться на чем-то еще.

Какого черта он здесь забыл?

Я тяну за свой воротник: он кажется слишком узким.

Поворачиваясь к Луке, я пытаюсь продолжить с того же места, где мы остановились:

– Хочешь посидеть со мной, пока я на перерыве?

Лука кивает, вглядываясь в мои глаза с любопытством и удовлетворением:

– Конечно.

Я выхожу из-за стойки, держась к Роману спиной и игнорирую звук его голоса, когда он диктует Зои заказ.

– Зои, я на пятнадцать минут, – кричу я, направляясь наружу, подальше от отца Брайара.

Глава IX
Иден

Эйден даже не поднимает головы, когда я выхожу из кофейни с Лукой. Он слишком занят учебой и музыкой, орущей в наушниках. Я быстро веду Луку к одному из столиков сбоку от кафе. Мы садимся друг напротив друга, его напиток чуть не проливается.

– Заметка на будущее: когда ты говоришь «сейчас», ты имеешь в виду «сейчас», – смеется Лука, делая большой глоток из кружки.

– Ненавижу встречать церковников вне храма, – честно говорю я. Причины, по которым я избегаю Романа, мне бы точно не хотелось рассказывать кому-либо.

– Понимаю. Мои родители пытались ходить на воскресные мессы какое-то время. Потом их затащили на чтение Библии и групповые молитвы. В конце концов им надоело участвовать в куче мероприятий, лишь бы быть полностью принятыми в церкви. Примерно тогда они и перестали на них ходить.

Когда он говорит о родителях, в его голосе ясно слышится почтение. Моя интуиция говорит, что они близки, между ними много любви. Идея выбора в том, что касается веры, мне незнакома.

– Я бы хотела, чтобы мои родители могли отдаться с такой силой чему-то, кроме церкви. Вся моя жизнь вращалась вокруг католической веры и служения Богу. Не говоря уже о том, что папа воспринимает Писание буквально. Для него это высший авторитет, и оно сильно влияет на то, как он хочет, чтобы жили мы.

– Иисусе, когда ты говоришь «буквально», ты имеешь в виду…

– Если бы ты поискал «сумасшедшие католики», наверняка бы наткнулся на фотографии моих родителей.

Я вздыхаю, пряча лицо в ладонях; моя задница все еще пульсирует от наказания, в необходимости которого папа, вероятно, убеждал себя все утро.

– Что ж, – вздыхает Лука, – мне никогда не мешало немного сумасшествия в жизни.

Я улыбаюсь. Если бы я не была в ловушке, которую создали родители, будучи «сумасшедшими католиками», я бы, может, могла построить действительно здоровые отношения с кем-то хоть раз. Осознание того, что я никогда не смогу поделиться семейной жизнью с кем-то вроде Луки, наваливается на меня. Стыд и тоска искажают мои черты, когда я склоняю голову: не могу смотреть на него дальше.

Он берет меня пальцами за подбородок и поднимает голову, чтобы снова встретиться взглядом. Его прикосновение теплое и нежное, и я чувствую, как щеки горят от этого внимания.

Не могу сдержаться и не послать ему улыбку, хоть бы и неловкую.

– Хотелось бы увидеть это снова…

– Иден? – где-то на периферии звучит глубокий голос, который я слушала в динамике прошлой ночью и который мгновенно посылает тепло по всему моему телу.

О нет.

Вскинув голову, я вижу, что Роман смотрит на нас, крепко сжимая в пальцах свой картонный стаканчик, Лука убирает ладонь от моего лица.

– Ром… Отец Брайар, – поправляюсь я.

– Фолкнер, – слегка улыбается он, изображая обходительность, хотя взгляд его остается гневным.

Он ревнует?

Сообщения, которые я отправила прошлой ночью, остались неотвеченными. Может, это всего лишь мой ум, который нашептывал обманчивые мысли более рациональной части меня, так что вчерашнее любовное приключение со священником я объяснила себе как что-то наподобие фантазии на один раз, которую он до смерти хотел воплотить, потому что держал целибат так долго.

– Что у тебя за друг? – Роман указывает на Луку.

– На самом деле мы только встретились, отец, – улыбается Лука, протягивая Роману руку. – Лука Торн.

– Роман Брайар, – бесцветно говорит он, разглядывая пустой стул рядом со мной.

– Что ж, отец, как вы видите, мы заняты, – выпаливаю я, взглядом умоляя Романа просто уйти.

– Не думаю, что Лука будет возражать, если я посижу здесь, допивая кофе. Не так ли, Лука?

Тот выдавливает улыбку и жестом позволяет присоединиться.

Я уверена, что в большинстве случаев любой благочестивый католик пригласил бы священника, если бы он был на моем месте, наверняка боясь, что иначе он вызовет гнев Господа.

Но большинство священников – совсем не Роман, и они не выглядят, как он.

Роман снял худи, в котором я видела его недавно, и теперь стоял перед нами в однотонной облегающей футболке, того же черного цвета, что и его штаны. Он выше ростом, его фигура впечатляет больше, чем Луки, и, будучи старше, он крепче сложен. Когда он подходит к нам, я замечаю четко очерченные мышцы под его футболкой и задумываюсь о его физической силе. Мой взгляд задерживается на татуировке, ползущей по его шее, я вижу часть ее замысловатого рисунка – сложный узор из переплетающихся черных лоз и шипов.

– Конечно же нет, отец, – улыбается Лука.

– Отлично. Иден, а ты?

Он прекрасно знает, что я против. Но если я буду показывать характер Роману в присутствии Луки, возникнут вопросы, на на которые я бы не хотела отвечать. Придется быть милой.

Когда Роман занимает место прямо рядом со мной, его запах наполняет мои ноздри. Его нога слегка касается моей, когда он устраивается на стуле поудобнее, но вместо того, чтобы убрать ее, он удерживает ее на месте. Он кладет левую ладонь на бедро и откидывается назад, шире расставляя ноги.

– Итак, Лука, я вижу, ты носишь крест. Какую веру ты исповедуешь? – спрашивает Роман, как будто ему не насрать.

Чего он хочет добиться?

– Католицизм вообще-то. Простите, отец, но вы выглядите слишком молодо, чтобы быть священником, – осторожно говорит Лука, но я чувствую сомнение в его голосе, пока он ждет ответа от Романа.

– Телом – может быть, но разумом – нет, – вздыхает Роман. – Приходи в церковь как-нибудь. Семья Иден очень вовлечена в ее жизнь.

– Он не ходит в церковь…

– Вообще я могу. У меня не было возможности посмотреть на храм с тех пор, как я переехал в этот город. Полагаю, никогда не вредно попробовать что-то новое, – подначивает Лука, только еще сильнее электризуя воздух между ними.

– Ты фанат хоккея? – Роман осматривает джерси Луки.

– Фанат, игрок. Пожалуй, это мое единственное увлечение, – Лука сияет, пока они обсуждают эту тему, а мои собственные мысли заглушают разговор.

Пальцы Романа проходятся по моей ноге, и мой ум возвращается к прошлой ночи.

– Она моя алтарница, – говорит Роман, и я снова включаюсь в беседу.

– Ты служишь? – удивленно спрашивает Лука.

– Не по своей воле, – отрезаю я, глядя на Романа. – Мой отец записал меня…

Под столом Роман незаметно скользит ладонью под часть фартука, лежавшую на моем бедре. Он медленно ведет по моей обнаженной ноге, поднимая платье, и его ладонь останавливается в углублении, образованном моим бедром и животом. Я замираю, когда он подцепляет мизинцем ткань моего белья и прижимает остальные пальцы к моему естеству. Я чувствую, как его длинные пальцы начинают двигаться между складочками, раскрывая меня, пока большой палец дразняще ложится у входа. Это ощущение угрожает вырвать стон из моего горла.

– Все в порядке? – спрашивает Лука. Пальцы Романа продолжают скользить по влажной коже. Я сдерживаю вскрик, когда он прищипывает мой клитор, в своей манере предупреждая, что не стоит говорить о том, что происходит под столом.

Луке достаточно наклониться немного дальше, чтобы увидеть ладонь Романа там, где ее не должно быть.

– Да, я в порядке…

Я улыбаюсь, опустив руку под стол, и прижимаю ладонь к ткани платья между бедер, чувствуя его руку, устроившуюся в моем белье, продолжающую медленное движение вверх-вниз между моими складочками. Выступившая влага покрывает мои бедра, пока я пытаюсь сосредоточиться на разговоре с Лукой.

Боже, дай мне сил сейчас.

– Как ты развлекаешься? Любишь играть в игры?

– Иногда. А вы, отец? – спрашивает Лука, беспечно отпивая из кружки и все еще не зная об игре, которую отец Брайар ведет под столом.

Мать твою.

Меня бесит то, как мне это нравится.

Кто угодно может зайти за угол кофейни и увидеть сбоку ладонь Романа под моим фартуком.

– Люблю хорошо поиграть в пики, – улыбается Роман. – Я редко проигрываю в карты. Вообще-то я бы сказал, что редко проигрываю во что угодно, я…

Локтем я толкаю на землю между нами несколько лежавших на столе салфеток. Ноги Романа наклонены в мою сторону, и внутренняя часть его бедра – прекрасное место, чтобы уцепиться, пока я наклоняюсь, чтобы поднять их с бетона.

Он продолжает вести ленивую беседу с Лукой. Пока он увлечен, кладу руку выше, между его бедер, обхватывая и сжимая плотную выпуклость его члена, затем сажусь полностью и кладу салфетки обратно на стол. Я снова кладу ладонь на свое бедро, пока она не накрывает его. Я развожу ноги шире ради него и уверенно нажимаю сквозь платье, чтобы ему пришлось остановиться.

Я хочу показать ему, что это игра, которую он не выиграет.

Мужчина подавляет рык, его рука дрожит, удерживая пустой стаканчик.

– Не мог бы ты выкинуть это в мусорку за своей спиной, парень? – Роман передает Луке свой стаканчик, пока его рука все еще зажата между моими ногами.

Поглядев назад, Лука пожимает плечами, перекидывает ноги через скамейку и уходит к переднему входу, где стоит мусорка.

Убрав руку с моего пульсирующего естества, другой рукой Роман берет меня сзади за шею и притягивает к себе. Его левый локоть стоит на столе, пока он держит блестящие пальцы в воздухе между нами. Вид моей смазки, покрывающей его пальцы, вызывает жадный рык, идущий из какой-то безумно голодной части меня. Не в силах остановиться, я смотрю вниз, на выпуклость между его ног. Я обиженно кривлю губы и подаюсь к нему, наши носы почти соприкасаются.

– Прости меня, отец…

Сжав мою шею сзади, чтобы я замолчала, Роман проскальзывает пальцами в мой рот, и вкус моей смазки остается у меня на языке. Он нажимает сильнее, удерживая мое лицо, когда я едва ли не давлюсь его пальцами, которые упираются в стенку моего горла.

– Ты так отчаянно хочешь почувствовать мой член, Иден? – рычит он, напоминая не только о сегодняшнем, но и о прошедшей ночи, когда я потянулась к его бедрам перед тем, как он привел меня домой. – Тогда научись его принимать, – шипит он, проталкивая пальцы дальше в мое горло, тошнота усиливается. – Ты едва можешь вынести мои пальцы. Как думаешь, как будет ощущаться мой член, вбивающийся в твою прелестную киску? – он легко касается своей щекой моей. – Мы оба знаем, что этот хренов хваленый мальчишка из братства – вовсе не причина, по которой ты насквозь промокла, – шепчет он, его губы ласкают мое ухо, прихватывают мочку. – Ты сказала, что это «мой ход», Иден? – спрашивает он, повторяя мои же слова. – Это всего лишь мелочь по сравнению с тем, что я сделаю после того, как ты прислала мне эту блядскую фотку прошлой ночью.

Он высвобождает пальцы из моего рта, и я хватаю ртом воздух, наконец способная вдохнуть, прежде чем вижу, как кудрявая голова Луки появляется из-за угла. Роман смотрит на него и улыбается, опуская руку вниз, на бедро, чтобы скрыть свой заметный стояк, прежде чем Лука дойдет до стола.

– Там сидит твой брат? – спрашивает Лука. – Тот, который учится?

Я отстраняюсь от Романа, чтобы расстояние между нами помогло мне ясно мыслить.

– Да, – признаю я, – а что?

– Я пару раз был в летних спортивных лагерях с ним, – пожимает плечами Лука. – Мы поболтали, пока я выкидывал стаканчик…

Умолкнув, Лука поворачивается к Роману.

Если бы напряжение было видимым, оно было бы сейчас настолько плотным, чтобы его можно было резать.

– Отец Брайар, разве вы не уходите? Вы сказали, что все еще обустраиваетесь на новом месте, так?

Последнее, что мне нужно – это Роман рядом со мной, пока я пытаюсь оправиться от ощущения его пальцев во рту.

Его насмешливые слова отдаются эхом в моем разуме.

Как думаешь, как будет ощущаться мой член, вбивающийся в твою прелестную киску?

Я прокашливаюсь, скрещивая ноги, чтобы облегчить томление.

– Ты права, Иден, – вздыхает Роман, натягивая худи на себя перед тем как встать. Он держит руку в кармане, едва ли скрывая еще заметную выпуклость в штанах.

– Я жду тебя в церкви в пять, – он проходит мимо меня, наши взгляды встречаются. – Не опаздывай, – шепчет он.

Не спеша пройдя мимо Луки, он игнорирует его попытку пожать ему руку, уходит за угол, исчезает и оставляет меня здесь, в тумане желания.

Я прикасаюсь к кресту и пытаюсь подумать.

Как много я еще могу позволить?

– Мне не особенно хотелось разговаривать в присутствии твоего священника, он немного…

– Устрашающий? – спрашиваю я, отвечая за него.

– Только чуть-чуть.

Как я, черт возьми, могла позволить Роману сделать это со мной прямо перед Лукой?

Парнем, мать твою, моего возраста? Который действительно может мне понравиться? Который может действительно мне подойти?

Который не посвятил всю свою жизнь церкви.

– Так вот, Эйден. Я поговорил с ним. Несколько моих приятелей и я планируем отправиться на луга и немного выпить, может, разжечь костер. Я пригласил твоего брата и задорную девушку, стоявшую за кассой. Она сказала, что вы подруги. Хочешь с нами?

Я опускаю голову. Идея снова остаться наедине с какой-либо компанией парней после того, что вчера случилось с моим братом и его друзьями, не входит в список моих желаний

– Я обещаю, что тебе не придется пить, чтобы повеселиться. Я могу забрать тебя из церкви позже. Эйден сказал, что он собирается подвезти тебя…

– У меня не лучшие отношения с алкоголем, – признаю я. – А на вечеринках еще хуже.

– Я обещаю быть трезвым, чтобы тебе не было одиноко, – улыбается Лука. – Ты выглядишь классной девчонкой, и, если честно, было бы приятно познакомиться с кем-то, кроме моей команды, – он пожимает плечами. – Так что ты скажешь?

Отправиться на вечеринку с людьми, которых я не знаю, – это последнее, что я должна делать, но если я закроюсь в комнате, прячась от отца, то это может привести к тому, что я снова напишу Роману, чего точно не должно произойти.

– Хорошо. Я приеду с Эйденом, – вздыхаю я. – Что мне взять?

Улыбаясь, Лука поднимает брови.

– У тебя есть купальник?

Глава X
Роман

Несколько оставшихся покровителей, в основном пожилые и те, у кого слишком много свободного времени в будни, рассредоточилось по церкви, тихо погрузившись в свои дневные молитвы. Я храню роскошные наряды для воскресных месс, а сегодня выбираю более деловой костюм: черная сорочка, аккуратно заправленная в неприлично дорогие слаксы.

Отец Кевин был настолько любезен, что оставил мне средства на новый гардероб, не говоря уже о весьма щедром жаловании. Даже для зажиточного прихода, состоящего из ультрабогатых мудаков, оно казалось немного странным.

Захваченный потоком эмоций, рассматриваю кабинет. Я держал дверь запертой, встревоженный тем, что нашел в компьютере, и стыдящийся того, что удовлетворил плотские желания здесь же, когда вернулся в церковь из кофейни. Пульсация в моем члене не проходила с тех пор, как я увидел Иден в кафе. Я не мог перестать думать об этом черном платье, облегавшем ее фигуру, и о том, какой гладкой была ее кожа. Запах ее киски и губ еще оставался на моих пальцах, и я хотел думать о ней, пока кончаю.

К этому моменту я, считай, получил билет в одну сторону прямо в ад.

Бросаю взгляд на часы: осталось двадцать минут до пяти. Иден не писала мне, но у меня нет причины думать, что она не придет сегодня.

Мои губы пытаются изогнуться в легкой улыбке, когда я думаю о нашей встрече в кофейне: видеть, как она смущена моими словами, было неописуемо приятно.

Не в силах избежать воспоминания о Луке, я злюсь на то, что и он был там же.

Показываться в кофейне было идиотизмом.

Встревать в ее разговор, просто чтобы не оставлять ее наедине с мужчиной, было нелепо.

Он едва ли сказал ей одну фразу за стойкой, и я среагировал вот так?

Что бы я сделал, черт возьми, если бы он прикоснулся к ней?

Почему я так себя веду?

У меня уже были женщины.

Для меня все всегда было просто.

Секс был просто сексом. Ничем больше.

Так почему же теперь я поглощен мыслями о том, как засуну свой член глубоко в Иден?

Почему я хочу знать, как она выглядела бы со связанными руками, на коленях, молящейся мне, пока она…

– Отец Брайар? – жуткий голос Дэвида пронзает тишину и отвлекает меня от больных мечтаний о его дочери.

– Дэвид? – спрашиваю я оглядываясь, не зная, когда он вошел. – Прости, я задумался, – признаю я прищуриваясь. – У нас была назначена встреча?

Он двигается, чтобы встать передо мной; под мышкой зажата папка для бумаг.

– Нет, не назначена, но я только что поговорил с Кевином, – признает он. – Я говорил с ним по телефону, и, кажется, он не подозревал, как много ты знаешь о наших… обычаях в этой церкви. Он не знал, что ты разделяешь те же убеждения, что и мы с ним, – вздыхает Дэвид; я все еще не понимаю ничего. – Твое назначение должно было быть временным, так?

Я киваю:

– Всего на пару месяцев…

– Кевин хотел бы, чтобы это изменилось, – прерывает Дэвид, приближаясь на шаг. – Нечасто мы находим тех, кого можем пригласить в свое общество, и, учитывая твой возраст, ты можешь стать удачным приобретением на долгие годы, – Дэвид улыбается и бросает взгляд на распахнутые двери в исповедальню. – Кевин увидел, что кто-то зашел в его аккаунт. Полагаю, это был ты?

Лгать бессмысленно.

– Любопытный пароль, – усмехаюсь я. – Местная шутка? – я продолжаю подыгрывать, что бы, черт возьми, здесь ни происходило.

– Скорее, танец с Богом, – усмехается Дэвид, понижая голос. – В таком случае, ты видел список?

– Дорогая мебель, – пожимаю плечами я. – Для чего? – уточняю я.

Любой, кто готов заплатить такие деньги за старую и вышедшую из моды мебель, сошел с ума.

– Наша организация поддерживает благосостояние Сент-Майкла и обеспечивает тебе зарплату. Взамен мы используем это место для хранения товара. – Он осматривает пространство. – Мы оплатили ту еще переделку, – он улыбается, постукивая ногой по полу. – Подземные тоннели позволяют перемещать товар незаметно.

Смехом я пытаюсь скрыть свое замешательство и подозрения.

– Мебели много не бывает, я думаю, – поддразниваю я, подмигнув мужчине.

Небрежно кивнув мне, Дэвид смотрит на часы.

– Моя дочь скоро будет здесь, – вздыхает он и берет меня за плечо. – Там, в моем доме, я говорил серьезно. Иден грешница. Я хочу, чтобы она почувствовала гнев Господень с твоей помощью. Ее бунтарская натура нечестива, и ее нужно вернуть на праведный путь.

Я с улыбкой похлопываю его по плечу:

– Конечно, Дэвид. Я собираюсь как можно лучше исполнить твое желание во имя Господа.

С каждым днем все яснее, что против Дэвида Фолкнера не пойдешь. Так что, если я должен потакать его экстремистской религиозной идеологии, чтобы избежать безумного возмездия, которое он хочет воздать, так тому и быть.

Не знаю, как Кевин выдержал здесь столько. Он казался достойным человеком.

– Знаешь, Роман, сперва я сомневался насчет тебя, – сообщает Дэвид. – Я сказал своим людям в офисе окружного прокурора проверить тебя. Мы не хотим, чтобы кто-то совал в нашу работу свои грязные руки. Ты ведь служил до поступления в семинарию? – спрашивает он, разрывая могилу моего прошлого.

Продолжить чтение

Прости меня, отец

От автора

Предупреждение о триггерах

Плейлист

Глава IИден

Глава IIРоман

Глава IIIИден

Глава IVИден

Глава VРоман

Глава VIИден

Глава VIIРоман

Глава VIIIИден

Глава IXИден

Глава XРоман

Глава I
Иден

Глава II
Роман

Глава III
Иден

Глава IV
Иден

Глава V
Роман

Глава VI
Иден

Глава VII
Роман

Глава VIII
Иден

Глава IX
Иден

Глава X
Роман