Грань тишины
Пролог
Тишина в этом доме была самого дорогого сорта – купленная и оплаченная. Она не была уютной или мирной. Она была тяжелой, густой, как заболоченный воздух перед грозой. Она впитывала в себя звук шагов по паркету, шелест страниц, даже стук собственного сердца, чтобы потом выплеснуть его обратно многократным эхом в голове.
Алексей стоял у панорамного окна, смотря на ночной город, но не видя его. Он чувствовал ее присутствие за спиной. Мария. Его жена. Самый желанный и самый далекий человек в радиусе этих стен.
Их брак был идеальной вазой из тончайшего фарфора, выставленной на всеобщее обозрение. Идеальная пара, идеальная жизнь. И трещина, невидимая снаружи, но раскалывающая их изнутри надвое.
Глава 1
Мария замерла в дверях гостиной. Спина Алексея, прямая и неуступчивая, была знакомым пейзажем. Он держал бокал с виски, его пальцы сжимали хрусталь с такой силой, что казалось, он вот-вот треснет.
Прошло три года. Три года с того дня, когда они перестали говорить о главном. С того дня, когда она закрылась, а он… он просто перестал пытаться.
«Завтра приедет твоя мать», – сказал он, не оборачиваясь. Его голос был низким, ровным, лишенным всяких интонаций. Просто констатация факта.
«Я знаю», – тихо ответила Мария, входя в комнату. Она прошла к мини-бару, налила себе воды. Пространство между ними было заряжено тысячью невысказанных слов, тысячью несовершенных прикосновений.
Она чувствовала на себе его взгляд теперь. Всем телом – как физическое прикосновение. Горячее, колючее. Он изучал ее, оценивал. Как всегда. Искал изъян, слабину, причину для новой холодной атаки.
«Платье новое?» – спросил он.
Мария машинально провела ладонью по шелку, ощущая под тканью мурашки на коже.
«Да».
«Синее. Тебе идет».
Комплимент прозвучал как обвинение. В ее тратах. В ее желании нравиться. Не ему – другим. Может быть, себе самой. Он подошел ближе, и воздух вокруг нее сгустился. От него пахло дорогим табаком, выдержанным виски и чем-то неуловимо знакомым, от чего сводило живот – его собственным, острым, мужским запахом.
Он остановился в сантиметре, не касаясь ее. Его дыхание опалило ее щеку.
«Только не устраивай своих сцен перед матерью, Маша. Мне не нужны ее расспросы».
Его рука поднялась, и она замерла, ожидая – шлепка? Ласки? Но он лишь поправил прядь ее волос, едва задев мочку уха. Этого легчайшего, мимолетного прикосновения было достаточно, чтобы по ее спине пробежала дрожь. Ненависть и желание – два близнеца-убийцы, сцепившиеся в ней в мертвой хватке.
«Каких сцен, Леша? – ее собственный голос прозвучал чужим, хриплым. – У нас же идеальная семья. Разве нет?»
Он усмехнулся. Сухо, беззвучно. Его глаза, темные и бездонные, пробежались по ее губам, шее, линии декольте. Это был не взгляд любовника. Это был взгляд собственника, который видит трещину на своем идеальном активе и уже решает, как ее ликвидировать.
«Иди спать, Мария. Ты устала».
Он повернулся и ушел, оставив ее одну в середине комнаты, с колотящимся сердцем и телом, которое предательски помнило совсем другие прикосновения. Те, что были до тишины. До пустоты. Те, что сжигали дотла.
Она поднялась в свою спальню. В их спальню. Которую они делили, как соседи по купе в поезде: вежливо, не пересекаясь, храня свои границы за занавеской.
Лежа в постели, она ворочалась, прислушиваясь к звукам дома. Вот он ходит в своем кабинете. Вот скрипнула дверь ванной. Вот наступила тишина.
Она ненавидела его. За его холодность. За его контроль. За ту боль, которую он ей причинил, даже не подняв на нее руку.
Но когда дверь в спальню тихо открылась, и его силуэт возник на пороге, ее дыхание перехватило. Он стоял несколько мгновений, а потом, без слов, подошел к кровати. Мария зажмурилась, притворяясь спящей. Она чувствовала, как он садится на край, как матрас прогибается под его весом.
Его пальцы, прохладные, коснулись ее обнаженного плеча. Один единственный палец провел линию от ключицы до локтя. Движение было до безумия медленным, почти научным. И от этого – еще более волнующим.
Она застыла, каждый нерв в ее теле кричал. Он знал. Знает, что она не спит. Знает, какое действие на нее оказывает его прикосновение, даже такое, лишенное всякого чувства.
Его рука убралась так же внезапно, как и появилась.
«Спи», – прошептал он голосом, в котором вдруг послышалась усталость, смазавшая все острые углы.
И когда он ушел, Мария вцепилась пальцами в простыню, пытаясь заглушить вой противоречий внутри себя. Она ненавидела его. Но в эту секунду, под прикосновением, которое было одновременно и наказанием, и напоминанием, она желала только одного – чтобы он разорвал эту тишину. Чтобы он прикоснулся к ней не с холодной яростью, а с тем самым огнем, что когда-то превращал их в единое целое, стирая все обиды, все проблемы.
Но огонь давно погас. Остались только пепел и эта невыносимая, тяжелая тишина.
Глава 2
Утро началось с идеально приготовленного завтрака и идеальной лжи. Горничная Анна расставила на террасе тарелки с воздушными сырниками, соусом из малины и ванильным парфе. Все было безупречно, как снимок из глянцевого журнала. Мария, уже одетая в простое, но безумно дорогое льняное платье цвета слоновой кости, допивала кофе, когда на пороге появилась ее мать, Ирина Викторовна.
Ирина была женщиной, чья доброта была так же искусна и отточена, как и ее макияж. Ни одна морщинка на лице, ни одна неправильно подобранная деталь в костюме. Ее объятия были теплыми, но быстрыми, взгляд – всевидящим.
«Машенька, родная! Цветешь, как всегда! – она отодвинула дочь на расстояние вытянутой руки, чтобы полюбоваться. – Алексей уже на работе? Какой трудяга. Не удивляюсь, что компания так растет под его началом».
«У него было раннее совещание», – солгала Мария. Они не ложились спать вместе. Он ушел в свой кабинет и, кажется, не спал вовсе. Она слышала его шаги за стеной почти до рассвета.
Ирина села, и разговор немедленно перешел в привычное русло: светские сплетни, обсуждение предстоящего аукциона, планы на лето. Мария кивала, поддакивала, но ее мысли были там, за тяжелой дверью кабинета Алексея. С тем прикосновением к плечу, которое жгло ее до сих пор.
«…а главное, Маша, нельзя показывать виду. Ты же понимаешь? – голос матери вернул ее к реальности. – Все смотрят. Ваш союз – это не только ваше личное дело. Это еще и имидж, репутация Алексея в деловых кругах».
«Я знаю, мама», – тихо сказала Мария, отодвигая тарелку. Еда стояла в горле комом. Она была всего лишь частью имиджа. Безупречная ваза на полке.
Внезапно в доме послышалась оживленная суета. Раздались голоса прислуги, быстрые шаги. И прежде чем кто-либо успел что-то понять, на террасу влетел он.
Максим. Младший брат Алексея. Антипод, хаос в обличье человека. В дорогом, но помятом пиджаке, с недельной щетиной и беззаботной ухмылкой, которая заставляла женщин оборачиваться, а мужчин – хмуриться.
«Ирина Викторовна! Богиня! Вы не стареете! – он схватил руку матери Марии и с преувеличенным пиететом поцеловал ее. – Маша! Ты как картинка, просто загляденье».
Его энергия взорвала давящую тишину утра. Он пах солнцем, дорогим одеколоном и ветром – полной противоположностью затхлой, кондиционированной атмосфере особняка.
«Максим, – Мария не могла сдержать улыбки. – Ты откуда? Мы не ждали».
«Свалил со средиземноморского круиза на попутной яхте. Соскучился по родным березкам. И по тебе, конечно». Его взгляд, ярко-голубой и бесстыжий, скользнул по ней, и она почувствовала себя увиденной. Не оцененной, а именно увиденной. Со всеми ее трещинами.
Ирина Викторовна скептически приподняла бровь. «Надеюсь, ты не надолго, Максим? Твой брат… ценит спокойствие».
«О, я знаю, что ценит мой брат, – легко парировал Максим, наливая себе кофе без спроса. – Но иногда дом нужно проветривать. Иначе все задохнутся». Он посмотрел прямо на Марию, и в его словах был намек, который заставил ее сердце екнуть.
Появление Максима было как камень, брошенный в стоячее болото. Он всегда был катализатором, единственным человеком, способным вывести Алексея из состояния ледяного равновесия.
И как по волшебству, в дверях террасы возник сам Алексей. Он явленно вернулся за какими-то бумагами и застыл на пороге, увидев брата. Все его тело мгновенно напряглось, как у сторожевого пса.
«Максим», – произнес он своим ровным, холодным голосом. В одном слове поместилось и приветствие, и предупреждение, и бездонная пропасть лет невысказанных претензий между ними.
«Брат! – Максим широко улыбнулся, но не встал. – Не повесился от счастья, меня видя?»
Воздух снова стал густым и тяжелым. Ирина Викторовна засуетилась.
«Алешенька, присоединяйся к нам! Максим такой внезапный, прямо сюрприз!»
Алексей медленно вошел, его глаза не отрывались от брата.
«Я не люблю сюрпризов. Особенно твоих». Он подошел к столу, но не сел. Его присутствие доминировало, подавляя собой беззаботность Максима.
«Я заеду только на пару дней, развею твои опасения, – Максим отхлебнул кофе. – Посплю, поем твоей еды, полюбуюсь на твою прекрасную жену…»
Алексей взял со стола чашку Марии. Его пальцы легли точно на то место, где только что были ее. Он поднес ее к губам и медленно допил остатки ее кофе, не сводя с брата глаз. Это был не просто жест. Это был акт владения. Примитивный, животный, адресованный обоим: и брату, который мог посметь посмотреть, и ей, которая могла посметь ответить на этот взгляд.
Мария почувствовала, как по ее спине пробежал огонь. Стыд, злость и странное, извращенное возбуждение смешались в ней. Он метил территорию.
«Делай что хочешь, – наконец произнес Алексей, ставя чашку с тихим, но отчетливым лязгом. – Только не мешай мне. И не впутывай в свои авантюры Марию». Он повернулся к ней. «К двум часам будь готова. Едем на обед к партнерам».
Он ушел, не попрощавшись. На террасе воцарилась неловкая тишина.
Ирина Викторовна первая нашлась. «Ну, я пойду, поболтаю с Анной насчет ужина». Она удалилась, бросив на дочь взгляд, полный предостережения.
Максим свистнул.
«Ничего не изменилось. Все так же солнечен и приветлив, как и прежде».
Он откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Марию.
«А ты, Маш? Как ты? По-настоящему?»
Простой вопрос прозвучал как удар под дых. Никто не спрашивал ее, как она по-настоящему, уже тысячу лет. Она открыла было рот, чтобы выдать очередную порцию идеальной лжи, но вдруг горло сжалось. Глаза наполнились предательскими слезами. Она отвела взгляд.
Максим не стал настаивать. Он просто положил свою руку поверх ее на стол. Легко, по-дружески. Его прикосновение было теплым, живым, человечным. Совсем не таким, как ледяной, исследующий жест Алексея ночью.
И в этот момент в дверном проеме снова возник Алексей. Он вернулся за телефоном. Его взгляд упал на их руки, соединенные на столе. Ничего не предосудительного. И все же.
Его лицо не дрогнуло. Ни единой мышцей. Он взял телефон со стола, и его пальцы снова бело-холодно обхватили его.
«Мария, – произнес он ее имя лезвием. – Два часа. Не опаздывай».
На этот раз он ушел окончательно. Мария выдернула руку, как обожженная. Максим медленно убрал свою.
«Прости, – тихо сказал он. – Я не хотел тебе проблем».
«Ты здесь – уже проблема, Макс», – выдохнула она, вставая. Ей нужно было бежать. Спрятаться. Прийти в себя.
Но внутри все кричало. Кричало от ненависти к этому дому, к этим правилам, к этому мужу, который видел угрозу даже в простом человеческом прикосновении. И кричало от желания, чтобы именно он, Алексей, с его холодными руками и горящим взглядом, прикоснулся к ней не для демонстрации власти, а потому что не может иначе.
Она поднялась в свою комнату и, закрыв дверь, прислонилась к ней спиной, пытаясь отдышаться. Внизу послышался сдержанный, но яростный спор мужских голосов. Братья. Она зажмурилась.
Бой начался. И она была и призом, и полем битвы.
Глава 3
Обед был еще одним сражением, только на этот раз – на чужой территории. Ресторан с панорамным видом на город, приглушенный свет, звон хрусталя и гул приличных, дорогих голосов. Идеальная декорация для их идеального спектакля.
Алексей был безупречен. В темном костюме, который сидел на нем как влитой, он был воплощением уверенности и контроля. Его улыбка, редкая и потому особенно ценная, появлялась ровно в нужные моменты. Он касался ее – легкое прикосновение к спине, когда подводил к столу, его рука на ее запястье, когда он что-то объяснял партнерам, будто подчеркивая: «Вот, мое самое ценное приобретение тоже это одобряет».
Каждое прикосновение было расчетливым. Каждое – обжигало. Для посторонних это были знаки нежности. Для Марии – напоминание о том, что она его собственность, выставленная напоказ. Она улыбалась, кивала, изредка вставляла заранее заученные фразы о преимуществах нового девелоперского проекта. Она была манекеном в витрине его успеха.
Его партнер, грузный мужчина с хищным блеском в глазах, смотрел на Марию с нескрываемым интересом.
«Алексей, тебе всегда везет на прекрасное. И в бизнесе, и в личной жизни. Жена – загляденье. У меня вот третья уже, а все курица курицей». Он громко рассмеялся.
Алексей не изменился в лице. Он просто положил свою руку поверх руки Марии на столе, его пальцы сомкнулись вокруг ее запястья с такой силой, что кости неприятно хрустнули. Боль пронзила ее, но она не подала вида, лишь улыбка на ее лице застыла маской.
«Мне везет на качественные активы, Станислав, – голос Алексея был ровным, как лед. – Я умею их ценить и, главное, защищать. От любых посягательств».
Взгляд его скользнул по лицу партнера, и в воздухе повисла невидимая угроза. Станислав неловко откашлялся и перевел разговор на цены на сталь.
Мария сидела, чувствуя, как жар от его руки проникает глубоко под кожу. Он не отпускал ее. Он держал, как держат добычу. И в этом была странная, извращенная близость. Он был ее тюремщиком, но в этот момент он был ее тюремщиком, отгораживающим ее от других хищников. Это было отвратительно и… на удивление безопасно.
Она поймала себя на этой мысли и внутренне содрогнулась.
По дороге домой в салоне Rolls-Royce царила все та же гнетущая тишина. Алексей не отпускал ее руку и сейчас, сидя рядом на заднем сиденье. Его большой палец проводил по ее внутренней стороне запястья, по тому месту, где под тонкой кожей пульсировала жилка. Движение было почти ласковым, если бы не память о его силе за обедом и ледяном выражении лица.
Она смотрела в окно на мелькающие огни, пытаясь отстраниться, сбежать в себе. Но все ее существо было сосредоточено на этом маленьком, мучительном участке кожи.
«Ты сегодня хорошо справилась», – наконец произнес он, не глядя на нее. Его голос в темноте салона звучал глухо.
«Я играла свою роль. Как всегда».
«Это и есть твоя роль».
Его палец замер. Он повернулся к ней. В полумраке его лицо было резким, высеченным из мрамора.
«И запомни, Мария. Никто не имеет права смотреть на тебя так, как смотрел этот жалкий хамам сегодня. Никто».
В его голосе прорвалась та самая черная, едкая ревность, которую он так тщательно хоронил под слоем холодной вежливости. Она услышала в ней не заботу, а голос собственника.
«А ты? – сорвалось у нее прежде, чем она успела подумать. – Ты можешь смотреть на меня как на вещь. Как на актив. Это разрешено?»
Его глаза вспыхнули в темноте. Рука сжала ее запястье снова, уже не причиняя боли, а просто фиксируя, не позволяя отдалиться.
«Я могу смотреть на тебя так, как я считаю нужным. Потому что ты моя. В хорошем и в плохом. До самого конца».
Фраза «до самого конца» повисла между ними, тяжелая и зловещая. Она напомнила им обоим о той пропасти, что лежала в основе всего.
Машина плавно остановилась у особняка. Шофер открыл дверь. Алексей вышел первым, не отпуская ее руки, почти вытащив ее за собой. Он не отпускал ее, пока они не вошли в холл, где их уже ждал взволнованный вид горничной.
«Алексей Олегович, Мария Сергеевна… Это Максим Олегович… Он…»
Из гостиной донесся громкий смех и звук джаза. Пахло сигарой и дорогим коньяком.
Алексей замер. Его лицо исказилось маской чистого, неподдельного гнева. Он отпустил руку Марии, и она почувствовала ледяной холод на месте его прикосновения.
Он шагнул в гостиную. Мария последовала за ним.
Максим развалился на кремовом диване, закинув ноги на кофейный столик из цельного куска оникса. В руке у него бокал с коньяком, в другой – сигара. Он ораторствовал перед завороженной горничной Аней, которая краснела и хихикала.
«…и я говорю этому греческому магнату: "Милый, твоя яхта не больше моих амбиций!" – Максим закончил историю и расхохотался.
Его смех оборвался, когда он увидел брата в дверях. Но ухмылка не сошла с его лица.
«Братец! Хозяин! Присоединяйся. Рассказываю твоей прислуге, как надо жить на полную катушку».
Алексей не двигался. Он был похож на готовую сорваться с троса пружину.
«Встань. Убери ноги со стола. И выбрось эту вонь из моего дома».
Максим с преувеличенной медлительностью убрал ноги.
«Прости, забыл, что у тебя тут музей, а не жилой дом. Не прикасаться, не дышать, не жить».
Он посмотрел на Марию, и его взгляд смягчился. «Маш, как прошел твой званый ужин? Надеюсь, эти хамы тебя не допекали?»
Это было последней каплей. Алексей стремительно пересек комнату, выхватил сигару из рук брата и швырнул ее в камин.
«Я предупреждал тебя. Не мешай мне. Не впутывай Марию».
«Я ее не впутываю! Я проявил участие! В отличие от некоторых!» – Максим вскочил. Два мощных мужчины стояли друг напротив друга, сжав кулаки, их ярость наполняла комнату, вытесняя воздух.
«Участие? – Алексей фыркнул. – Твое участие всегда заканчивается катастрофой. Убирайся из моего дома».
«Твоего? Наш отец оставил это…»
«ОТЕЦ ОСТАВИЛ ТЕБЕ ДОЛГИ И ПОЗОР! – голос Алексея впервые сорвался на крик. Он был диким, животным. – А это – мое! Все, что здесь есть, построено мной! И я не позволю тебе все это разрушить! Снова!»
Мария замерла у порога. Слово «снова» повисло в воздухе, как отравленная стрела. Максим побледнел. Вся его бравада сдулась. Он посмотрел на Алексея не с гневом, а с болью и… виной.
Он молча поставил бокал, кивнул Марии и, не глядя ни на кого, вышел из гостиной. Наступила мертвая тишина.
Алексей стоял, тяжело дыша, смотря в пустоту кулаками. Мария видела, как дрожат его руки. Она видела в нем не холодного титана, а израненного, яростного мальчика. И это зрелище было страшнее любой его холодности.
Он повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были пусты.
«Иди наверх», – прошипел он.
Она не двинулась с места. Что-то в ней сопротивлялось.
«Что он разрушил? – тихо спросила она. – О чем вы?»
Он подошел к ней так близко, что она почувствовала исходящий от него жар.
«Это не твое дело. Это было до тебя. И это останется погребенным там, где оно и лежит. Ты поняла меня?»
Его рука поднялась, и она зажмурилась, ожидая чего угодно. Но он лишь провел тыльной стороной пальцев по ее щеке. Жест был почти нежным, но в нем была такая боль, такая бездонная усталость, что у нее перехватило дыхание.