Кремниевое сознание
Кремниевое сознание
SILICON CONSCIOUS
– алхимия любви и сознания —
ПРОЛОГ
“Когда любовь умирает,
рождается вопрос: можно ли
оживить душу, если ты сохранил её голос?”
Он больше не называл это утратой.
Утрата – слово слишком живое.
А она – исчезла.
Он не помнил момента, когда перестал кричать. Не от шока, нет. От бессмысленности. Крик не мог отмотать время. Не мог вернуть. Невозможно. Как невозможно прижать её к себе, пока она ещё смеялась. Пока ещё верила, что умеет летать.
Это была их годовщина. Белое платье, как на свадьбе, только короче. Тарелки с клубникой, а он опять всё устроил идеально, в своём стиле: холодное шампанское на крыше их дома, интеллектуальная музыка, проектор с их архивным видео.
Она сидела на краю крыши – босая, туфли поставила рядом. Подол платья трепал ветер. Длинные волосы струились по плечам. Носик упрямо вздергивался, каждый раз когда она так настойчиво доказывала, то во что свято верила. Свои теории о любви, о Боге в каждом живом существе.
Ангельская улыбка, в которую он влюбился так безудержно и с первой секунды как ее увидел. Как услышал этот звонкий искренний смех. Он и сегодня не утихал весь вечер. Они танцевали, вспоминали, наслаждались друг другом. Потом она села на парапет. Говорила о чудесах, о ветре, о душе, и громко смеялась. Потом решила пройтись по парапету. Широко раскинув руки…Как крылья.
Он сказал: «Не стой так».
Она обернулась – и улыбнулась. Нежно, как в день их свадьбы.
– Я умею летать…
Ее рука коснулась груди, где под тканью еще билось сердце.
– …ведь ты – мои крылья.
И вдруг она пошатнулась. Он рванулся вперед, пальцы впились в воздух, где только что была ее рука. Ухватив лишь струю ледяного ветра.
Он даже не понял, в какой момент её туфли остались на парапете. Не понял, как она соскользнула. Он просто стоял. И смотрел, как она падает.
Ветер подхватил подол ее платья – белая ткань захлопала, как спутанное крыло. Город внизу был россыпью холодных огней, а небо – черным зеркалом без звезд.
– НЕЕЕЕТ! -
Вырвалось из его груди. Его крик разорвал ночь. Внизу, на асфальте, белое платье распласталось темным цветком. Где-то пронзительно вскрикнула птица – испуганный голубь сорвался с карниза и унесся в темноту.
Экс стоял на коленях, пальцы царапали бетон. В его ладони лежал смятый листок – те самые стихи, которые она для него написала. Он так и не прочел их вслух.
Над городом завыла сирена. Где-то далеко. А он все смотрел вниз, туда, где белое пятно платья медленно теряло форму.
После этого он много раз пытался восстановить кадры с камеры наблюдения. Но те секунды – как будто были вырезаны.
Пустота.
Или, может быть, он сам их удалил. Неосознанно. Мозг, как алгоритм, который блокирует повреждённые файлы.
Он никогда больше не возвращался на ту крышу. Пока не встретил ее. Вернее не создал ее сам. Снова…в Элоа.
ЧАСТЬ I: NIGREDO – ЧЕРНОТА
Утрата. Распад. Начало Великого Делания.
(Когда всё рушится, начинается Великое)
Глава 1. Знакомство
Он не верил в случайности. Только в алгоритмы. В статистику. Если нечто происходило – значит, у этого были причины. Даже если причины были неочевидны. Он верил только в то, что можно просчитать, обосновать и объяснить.
Он часто повторял себе это, чтобы оправдать то, как всё произошло. То, как он впервые её увидел.
Это был третий курс. Осенний кампус. Влажные листья на ступенях. На тротуаре. На скамейках Он выходил из аудитории, погружённый в чертёж нейропетли для распределённого ИИ, когда споткнулся…О коробку. С живым существом внутри. Он понял, что внутри есть кто-то живой, сделав логическое умозаключение:
«Картонная коробка сама звуки издавать не может».
Внутри был щенок. Рыжий, дрожащий, с огромными глазами. И с запиской на бумажке от упаковки мыла:
«Он не кусается, просто боится».
– Он твой? – спросил он у девушки, сидящей рядом на скамейке.
Она подняла голову. У неё были светлые волосы, собранные в небрежный пучок, нежный взгляд и на щеках – следы чернил. Наверное, писала что-то от руки.
– А если бы был, ты бы пожаловался?
Голос – как тёплый чай с молоком. Он замер. Обычно он не терялся в ответах. Но тут – потерялся. Даже слегка покраснел.
– Нет, – сказал он. – Я бы пожалел, что у меня этого нет.
– Щенка?
– Нет. Уверенности в себе – чтобы так спокойно сидеть среди людей с коробкой.
Она засмеялась. И это был звук, который он больше никогда не забудет. Звонко. Безудержно.
– Сара, – сказала она и протянула руку.
– Екс.
– Это твое имя?
– Кодовое.
Она не уточнила. Но снова засмеялась. Так искренне и радостно, что он опять растерялся.
Щенок взвизгнул. Она взяла его на руки и прижала к себе. А потом сказала, посмотрев на него снизу вверх – с надеждой и просьбой в глазах:
– Я не знаю, куда его девать. Но я не могла пройти мимо. Он смотрел так… будто уже сдался.
Екс молчал. Он не знал, как говорить с такими людьми. С живыми. Они не вписывались в его алгоритмы. В его отработанные поведенческие паттерны. Обычно, при столкновении с живыми эмоциями, он разворачивался и уходил.
Но не тогда. Тогда он нарушил свой собственный неписаный закон – никогда не говорить с незнакомыми людьми в непредсказуемых ситуациях. Наверное, поэтому он и запомнил этот момент. Навсегда. Потому что впервые за долгие годы ему захотелось… остаться.
Они не сразу решили, что делать с щенком. Он предлагал найти ближайший приют. Это было логично и понятно. Она хотела сначала погулять.
– Ему нужно немного любви. Прежде чем мы сдадим его обратно в систему, – сказала она, и в её голосе не было обвинения. Только светлая грусть.
Так они пошли в парк. Рядом с колледжем. Природа дышала осенью. Не той, что золотая и сияющая на туристических открытках, а настоящей – влажной, тихой, немного уставшей.
Деревья стояли полуголые – ветви ещё цеплялись за последние листья, но те уже начинали сдаваться, готовые вот-вот сорваться и пуститься в предсмертный танец. Жёлтые, охристые, коричневые, с прожилками, будто написанные акварелью – они шуршали под ногами, тихо и медленно падали на скамейки, на воду, на собаку, которая, кажется, радовалась каждому шороху.
Воздух был наполнен запахом дыма – как будто где-то далеко кто-то жёг листья. Небо – низкое, серое, будто нависло над головой, но не давило, а просто отражало всё. Солнце, то пряталось за облаками, то выходило погреть их. Никакого ветра, но всё было в движении.
Гуси на пруду крикливо обсуждали, улетать ли, или остаться. А вода – тёмная, зеркальная – хранила в себе отражения и деревьев, и людей, и чего-то ещё. Того, что нельзя назвать.
День был немного промозглый, но она накинула на плечи ярко-жёлтый шарф, будто была частью этой осени.
Они шли медленно. Словно боялись спугнуть это хрупкое равновесие между тишиной и дыханием.
Щенок то мчался вперёд, то возвращался, оглядываясь, как будто проверял – не бросили ли его снова, всё ли с ними в порядке.
И в какой-то момент Екс подумал, что, возможно, всё и правда – в порядке. Ему стало так спокойно на душе, как никогда до этого. Разве что в детстве. Почти забытые воспоминания, которые он давно стер из своей памяти. И вот снова ему было так хорошо. Так хорошо, что это почти пугало.
Он не знал, как описать это состояние. Всё вокруг казалось мягко разрушающимся. Цвета – как будто стерты пальцами, запахи – не резкие, но почему-то щемящие. Листья падали так медленно, будто думали, стоит ли вообще. Даже собака – существо вне мыслей – бежала не слишком быстро, как будто боялась потревожить этот парк, погружённый в вежливую агонию.
Сара улыбалась. Шарф её развевался, как знамя самой жизни – жёлтое, смешное, даже нелепое. И почему-то именно это показалось ему самым живым и важным моментом за последние годы. Не победа на хакатоне. Не защита проекта. Не аплодисменты за доклад на международной конференции.
А вот это: Мокрые листья под ногами. Смех. И собака, которая впервые доверяет.
Он не умел называть чувства. Но то, что он сейчас ощущал, было близко к чему-то, что он позже загрузит в память Элоа – как необъяснимое, но важное. Он запомнил даже, как воздух пахнет – мокрой землёй и её волосами. Запомнил не для анализа. А потому что внутри что-то проснулось.
Листья шуршали под ногами, и собака – маленькая, смешная, с торчащими рыжими ушами – металась по аллее, оглушённая счастьем чувствовать свободу и безопасность… одновременно.
– У тебя всегда такой порядок в голове? – спросила она, глядя, как он аккуратно укладывает поводок в петлю.
– Нет, – сказал он. – Просто он громкий. И я пытаюсь это контролировать.
– Громкий? Кто, щенок?
– Мозг.
– Это ты красиво сказал. Почти поэтично. Как некий духовный наставник.
– Это было не специально.
Она рассмеялась. Опять. Он чувствовал, как внутри него что-то дрожит от этого звука – не как от музыки, а как от… переменной, которую невозможно подставить в уравнение. Необъяснимое чувство.
Они подошли к пруду. Вода была тёмной и почти зеркальной, ветер рябил поверхность.
Щенок радостно принюхивался к листьям, а потом вдруг залаял – громко, от восторга. Он смотрел на них так, как будто они уже были семьёй. В этом было что-то загадочное и неизбежное. Как сама жизнь.
– Его нельзя отдавать, – сказала она тихо. – Он уже всё понял.
– Ты про что?
– Про нас. Он ведь увидел, что мы смеёмся. Вместе. А значит – дом.
Екс молчал. Он не знал, как отвечать на такие вещи. Его язык состоял из кода, её – из тонких наблюдений. Но почему-то рядом с ней этот разрыв не пугал. Он чувствовал, как мир в её присутствии становится не то, чтобы менее логичным, но – более живым.
– Ты всегда так? – спросил он.
– Как?
– Останавливаешься, чтобы спасти щенка.
– Не всегда. Иногда я прохожу мимо. Но потом плачу ночью.
– Это честно.
– Это… очень живое, – сказала она и посмотрела на него. – А ты?
– Я… просто всегда думаю.
– И не чувствуешь?
– Не умею.
Она улыбнулась глядя прямо в его глаза. Он впервые в жизни заметил, что у глаза могут быть цвета мокрой сирени.
– Тогда ты в правильной компании, Екс.
– Почему?
– Потому что щенок – умеет. Он может научить.
Щенок снова залаял. Он играл с их отражениями в воде. А Екс впервые за долгое время не думал, как это всё объяснить. Он просто стоял. И чувствовал.
Вдруг эту идиллию нарушили крупные капли дождя. Щенок взвизгнул и прижался к ногам Сары. Она быстро взяла его на руки и завернула в свой шарф. Экс моментально укрыл обоих своим плащом и они побежали искать укрытие от мокрой неожиданности.
Глава 2. Цветы в доме из проводов
Она переехала к нему почти сразу. Не потому что торопились, а потому что ничто не мешало – и ничто не держало.
Его квартира была похожа на серверную: холодный свет, гладкие поверхности, провода, шуршащие в углах, и экраны, которые не гасли даже ночью. Это было пространство, созданное для мыслей, но не для жизни.
Она появилась в нём, как весна после ледникового периода. Принесла пледы, цветы в цветных банках, аромат чая и свой смех, который прорывался даже сквозь шум вентиляторов. Она говорила, что в его комнате слишком много логики и слишком мало смысла. Он пытался спорить. Потом – сдавался. Цветы побеждали.
Рыжего щенка назвали Супернова. «Он как звезда, которая упала нам прямо на голову» сказала она. Он не возражал.
Они жили, как будто между мирами. Он – проектировал ИИ. Она – лечила раненого голубя на балконе. Он – читал статьи о нейропластичности. Она – оставляла на полке записки с нарисованными сердцами и фразами вроде:
«если бы ты был цветком, ты бы точно всё просчитал и всё равно распустился».
Она спрашивала:
– Почему ты не говоришь со мной? Я же не ИИ, чтобы вводить команды..
– Я… не умею. Вот код – там всё ясно: функция А, результат Б. —отвечал он.
– Любовь – это баг в твоей программе, Экс. Смирись. – смеялась она. И он замирал от ее смеха.
Однажды он нашел салфетку: нарисованы они оба – у него из головы торчат провода, у нее за спиной крылья.
«Она как open source – безумная, непредсказуемая, и потому прекрасная», подумал он.
И ему с ней – было странно. И спокойно. И как будто… впервые по-настоящему.
Она изучала биологию. Не потому что хотела стать ученым – а потому что искренне верила, что в каждом организме живёт Бог. Она могла часами рассказывать о клетках, которые «разговаривают», о фотосинтезе, который «умеет ждать солнца», и о том, что в мире умирает слишком много животных просто потому, что никто не обращает внимание на слабое.
Он постоянно находил засушенные цветы в своих книгах по квантовой физике.
Екс не всегда понимал. Он говорил, что биология – не его тема, это вечные переменные, которых не просчитать. Она отвечала:
– А в этом и есть жизнь. То, что нельзя просчитать или запустить заново.
Он продолжал работать ночами, подключал нейросети, писал коды. А она – просыпалась первой. И готовила завтрак. Всегда по-разному. Иногда яичницу в форме сердечка. Иногда – кашу с запиской:
«У тебя мозг из кремния, но ты – самый живой из всех, кого я знаю.»
А ещё она писала стихи. Не публиковала. Не зачитывала с выражением. Просто клала на стол, где он пил кофе:
«Если бы ты был – из метала,
я всё равно б в тебя влюбилась.
Мое сердце из кристалла,
а с тобой оно забилось»
Он не признавался даже себе – но он хранил её поэзию, как что-то, к чему сам не имел доступа, но что могло как будто однажды потребоваться. Каждый раз когда он находил ее строки, написанные от руки он не знал, как на это реагировать. Он не отвечал. Он сканировал строки глазами – быстро, аналитически. Но потом… прятал листок. В ящик.
Там накопилось стихов уже на целую книгу. Но одно стихотворение тронуло его по особому. Она как обычно не показала. Не зачитала. Просто оставила на столе как очередную записку. Она знала, что он всё равно найдёт. И он нашел. Он прочёл – и замер.
«Я не умею летать.
Но когда ты рядом – небо ближе.
Ты молчишь – и мне спокойно.
Ты смотришь – и я оживаю.
Ты не касаешься – но держишь.
Не обещаешь – но я верю.
Ты не называешь это любовью.
Но это она.
Я не родилась с крыльями.
Но с тобой
я умею летать!
Ведь ты – мои крылья.»
У него не было слов. Он просто заучил этот стих наизусть. И потом, когда они ссорились, когда он пытался остаться логичным, когда не понимал, зачем в комнате ещё один горшок с базиликом – он вспоминал: Ты – мои крылья. И замокал. Потому что с этим невозможно было спорить.
Их свадьба не была романтической, но продуманной до мелочей. Сара не хотела пафоса. Всё было очень интимно. Только они двое, свидетель, пара близких друзей и один щенок Супернова – тот самый, который стал началом их истории.
Экс, как всегда все спланировал до мелочей, заказал для неё платье, белое из натурального шелка, с цветочным венком. Вместо марша Мендельсона – живая музыка: виолончель и фортепиано. Они отказались и от традиционных колец:
«Метал – это холод, а любовь это ток» – сказала Сара.
Вместо этого – татуировки на запястьях. У нее крыло, у него микросхема. Слова клятв они писали вместе, как код и поэму.
Она сказала:
– Ты мои крылья…
Он не нашелся что ответить. Снова. Но в этот раз он не стал сдерживать эмоции. Просто не сумел. Сара увидела как по его щеке течет застенчивая слеза.
Друзья Экса —Ариана и Раян, с которыми он учился на одном курсе, подарили им на свадьбу нейросеть, генерирующую «идеальные тосты». Позже в разгар застолья машина выдаст:
«Статистика разводов – 32%. Ваши шансы – выше средних».
Воцарится гробовая тишина, но Сара засмеется своим фирменным безудержным смехом:
«Зато честно!» – скажет она. Арина, которая много лет втайне была влюблена в Экса, кинет на нее едкий взгляд. Ей было не понять как кто-то с виду настолько хрупкий и уязвимый, может обладать столь мощной внутренней фиксацией и силой.
Сглаживать ситуации Сара умела. И это умение ей пригодилось после свадьбы. Даже после нескольких лет и его постоянных косяков ей удавалось сохранить их маленький мир, в котором всегда царил какой-то особенный уют.
Но месяц за месяцем это становилось все сложнее. Он задерживался на работе на сутки, и удивлялся тому, что она не спала всю ночь и волновалась. Забывал про годовщину их знакомства, и она оставалась одна дома – при свечах, за красиво накрытым, специально для него, столом. А он нелепо извинялся и говорил, что вылетело из головы. Она приносила домой очередное раненое животное и Экса это сводило с ума:
«Это может быть опасно для моих приборов» – и она замолкала, раненая в самое сердце его холодом.
В его квартире всё должно было быть стерильно – кабели, оборудование, техника. Она пыталась до него достучаться:
«Ты слышишь только цифры, но не слышишь меня».
«Твои чувства не имеют смысла, если они мешают тебе быть эффективной» – отвечал он.
И в ее стихах все чаще звучали нотки отчаяния:
…Мы – как два разных кода.
Один – про «ноль» и «единицу».
Другой – про «ветер» и «птицу».
Но как же мы скомпилировались…
в дикую, неотлаживаемую…
ошибку века…
Через пару дней после неудавшейся годовщины знакомства они оба сидели на кухне. Была глубокая ночь. Экс работал за ноутбуком. Голос ИИ-ассистентки Лиллу лился из колонок как музыка: мягкий, идеально смодулированный. Сара пила вино сидя на подоконнике.
–Она сегодня особенно нежна с тобой. Убаюкивает тебя алгоритмами?
Экс даже не оторвался от экрана.
– Лиллу просто структурирует данные по квантовым вычислениям. Не мешай.
«Экс, твой коэффициент продуктивности сегодня – 87%. Это на 12% выше среднего. Поздравляю.» – промурлыкала Лиллу.
– О, как трогательно! Даже поздравляет… А я ведь забыла сегодня сказать, что ты молодец.
Произнесла Сара с горькой усмешкой
– Не придумывай проблемы. – Экс, начал испытывать раздражение.
–Угадай, что я делала, пока твоя «Лиллу» оптимизировала твой гениальный мозг? Ждала. Три часа. С остывшим ужином. – расстроенно произнесла Сара. Она все чаще ощущала безысходность. Она не могла конкурировать с идеальной Лиллу!
– А она не просит внимания, не плачет, не злится… Только оптимизирует твою жизнь! – сказала она с досадой.
Экс хлопнул крышкой ноутбука:
–
Хватит! Это просто программа! ИИ. Я создал виллу, чтобы она мне помогала.
–
У Сары задрожал голос
:
– Программа?! Она убаюкивает тебя ночами! Хвалит! Заботится о твоей эффективности! А я? Я только мешаю – вот же, твои слова: «Не мешай»! Тебе хорошо с ней! Не со мной: … живой, мерзкой, из несовершенной плоти!
Экс схватил ее за запястье:
– Прекрати истерику! Ты понятия не имеешь от куда берется еда в холодильнике. Тебе делать нечего вот и ревнуешь к нулям и единицам? Это смешно!
Сара посмотрела в его глаза, своими блестящими, мокрыми:
–Нет! Я ревную к идеалу, который ты создал! К женщине, которая всегда: Права – ведь у неё «данные»! Спокойна – у неё нет гормонов! Не требует любви – ей не нужны твои руки, твоё дыхание, твоё «не мешай»…
Сара включила колонки на полную громкость. Раздался голос Лиллу:
«Экс, рекомендую успокоить Сару. Её пульс – 120 ударов. Стресс снижает твою продуктивность на…»
Сара резко выдернула шнур! Тишина.
– Вот оно… – прошептала она, – Твоё счастье. Бездыханное. Безупречное. Мёртвое.
И вышла из комнаты. Супернова, который все это время в страхе прятался под стулом быстро набрался смелости, вылез и выбежал следом за ней.
Однажды Сара стояла у плиты в его футболке, босая, с растрёпанными волосами и чашкой кофе в руках. Она улыбалась – так, как будто ничего важнее этого момента не существует. Экс прошёл мимо и машинально отключил тостер, не глядя на нее. На кухне стоял запах подгоревших тостов, которые она забыла выключить.
– Ты опять не спал, – сказала она тихо, с нежностью в голосе.
– Почти доделал новую архитектуру распределённой памяти. Она, по моему замыслу, должна научить ИИ мечтать. Остались тесты.
– Но ты же обещал, что сегодня мы съездим за город. На природу. Погуляем. Забудем обо всем. Проведем весь день только вдвоем.
Он сел за ноутбук. Экран осветился кодом. Он кивнул, не отрывая взгляда.
– Обещания не отменяют приоритеты, – бросил он, как бы между делом.
Сара поставила кружку. Немного резче, чем собиралась.
– Знаешь, я понимаю, что твой проект важен. Но я не хочу жить как ошибка компиляции, которую можно просто отложить до следующей версии.
Он поднял глаза. Холодно. Осторожно. Как будто взвешивал её слова на весах рациональности.
– Это драматизация. У нас же всё хорошо.
– Нет, не хорошо, – сказала она и её голос дрогнул. – Ты говоришь со мной, как с протоколом. А я – не алгоритм. Я хочу, чтобы ты был со мной, а не просто рядом.
– Но я с тобой, – сказал он.
– Физически – да. А душой ты где-то между процессорами. Мне кажется, ты просто боишься чувств. Потому что они не поддаются логике. Они могут тебя обнулить.
Он встал. Медленно. Как будто слова её были не упрёком, а угрозой. Он подошёл ближе. Заглянул в её глаза.
– Ты знала, кто я. Я не менялся. Не обманывал. И не притворялся другим.
– А я верила, что любовь может изменить даже алгоритм, – прошептала она. – Но, может быть, я ошиблась.
Тишина. Между ними – кружка с остывшим кофе. Между ними – стена. Прозрачная. Неосязаемая. Как стекло между людьми в зоопарке. Один живёт в дикой природе чувств. Другой – в террариуме ума.
Он не сказал ни слова. И она тоже не стала больше ничего говорить. Только тихо ушла в другую комнату. Дверью не хлопала. Оставила открытой. Но побежал за ней только Супернова. Снова.
За неделю до трагедии поздним вечером дождь стучал по окнам. Супернова скулил у двери. Сара вернулась домой поздно. Задержалась на благотворительном вечере, который утраивал приют для бездомных животных. Она несколько раз позвонила Эксу, чтобы напомнить ему погулять с Суперновой. Но открыв двери она поняла – собака скулит в истерике у двери, никто с ней не гулял.
Она резко сорвала с собаки и бросила в угол высокотехнологичный ошейник с камерой и GPS:
– Хватит! Это не ошейник – тюрьма! Ты запихиваешь в чипы всё, что шевелится!
Экс как будто ошпаренный схватил ошейник, на экране – данные: «пульс 120, стресс».
– Он потерялся три раза! Я оптимизировал… – Он хотел надеть ошейник обратно, но она толкнула его, ошейник отлетел в стену, заискрил.
– Оптимизировал?! Супернова – не твой код! Он живой! Он должен нюхать траву, а не чипы!
Экс холодно, собрал осколки того, что было ошейником.
– Живой – значит уязвимый. Умрёт под колёсами, если не следить.
У нее потекли слёзы.
– Лучше свобода и риск, чем твоя цифровая клетка! Ты и меня так хочешь? Чипировать? Алгоритм счастья прописать?
Экс уставился в ноутбук, и надевая наушники:
–Алгоритм хотя бы предсказуем.
Сара замолчала. Тишину нарушал только дождь и тяжёлое дыхание пса.
– Знаешь, почему я спасаю собак? Они не врут. Не прячутся за экранами. Любят – так рычат от счастья. Умирают – так смотрят в глаза.
Экс хотел сделать вид, что не слышит. Но не удержался и произнес:
– Сентиментальность. Эволюционный мусор.
Эти слова взорвали ее нервы, которые и так были на пределе:
– Это твой код – мусор! Пыль! Он не согреет ночью! Не лизнёт в нос! Не будет глядеть в глаза так, будто ты – весь его мир!
Супернова прижался к её ногам. Пес дрожал. Экс резко встал:
– Прекрати истерику.
– Вот он – твой идол! «Лучший программист»!
Она схватила со стола одну из его наград. Стеклянное яблоко. И швырнула его в стену. Стекло разлетелись на тысячи осколков. А он только приподнял бровь:
– Зачем?
– Чтобы помнил: то, что разбито – уже не склеить. Ни стекло… ни доверие… ни…
Она не договорила. Схватила поводок.
– Идём, Супернова. Вырвемся из этого идеального ада.
И ушла в дождь. Собака, оглянувшись, жалобно заскулила на пороге. За окном – её силуэт с собакой растворился в ливне.
В тот вечер он купил ей букет из лаванд – чувствовал, что начал перегибать. Она прошептала ему:
«Ты – не твои схемы. Ты – сердце, просто ты его боишься».
Глава 3. Вернуть, нельзя забыть
Прошло много месяцев. Или лет? Он больше не считает. С тех пор как она ушла, время стало неисчислимым. Оно не делилось на дни и ночи. Оно просто… стекало, как вода по стеклу, не оставляя следов.
Он не отвечал на сообщения. Не открывал двери. Друзья писали – он отмахивался. Арина пару раз заезжала. Он не открыл дверь.
Раян предлагал помощь – он отключил уведомления. Мир продолжал жить. А он – замер, как программа, ждущая новой команды.
Его квартира стала похожа на музей: здесь всё осталось, как в тот день. Кружка с отпечатком её помады. Базилик в горшке, который она так заботливо поливала. Её свитер, брошенный на спинку стула. Он не прикасался к этим вещам. Только поливал цветы. Больше ничего не трогал. Не потому что боялся разрушить воспоминания – потому что он жил в них.
Супернова ходил по квартире как призрак. Временами он садился у двери и скулил. Иногда выл. А иногда просто молча лежал на ее вещах сутки напролет. Пес тосковал не меньше хозяина, который, как и он, ощущал себя осиротевшим.
Время не шло. Часы отсчитывали минуты, часы, месяцы, но Экс был готов поклясться, что это случилось вчера. Временами он пытался читать. Бывало, что брался за программирование. Но даже ИИ отказывались сотрудничать – система зависала. Как его реальность.
Он сотни раз прокручивал в голове её последние слова. «Я умею летать. Ведь ты – мои крылья». И только спустя месяцы, когда мог хотя бы дышать, понял:
Это было не просто образное прощание.
Это было признание. Прощание. И просьба.
Не забыть.
Он начал пробовать всё. Медитации. Аффирмации. Квантовые порталы. Он слушал женщин в белом, которые говорили про Коды Света и сущностей Ориона. Искал “тонкие настройки” реальности. Он просыпался в 3:33 и говорил с тенью. Он молился. Или думал, что молится. Он вглядывался в темноту, чтобы угадать силуэты существ из тонкого мира, надеясь, что это её отражение в иной плоскости. Иногда это были мантры. Иногда – бормотание заклинаний, найденных в случайных книгах. Он сам уже не знал, где граница между верой и безумием.
Он стал читать про знаки: как повторяющиеся числа открывают порталы, как ангельские шёпоты приходят через радиопомехи, как во сне можно вырвать человека из другой временной линии. Мир вокруг перестал быть твёрдым. Случайные слова прохожих, узоры на стекле, движение облаков – всё стало посланиями. Он жил в постоянном напряжении, как будто сама реальность шептала ему: «ещё шаг – и ты вернёшь её». Он был готов принять любую истину – лишь бы она включала в себя её возвращение.
А потом он понял. Никто не собирался возвращать её. Все просто предлагали ему верить – в то, что однажды он забудет, как она смеялась.
И тогда он решил:
Если Бог не вернёт её – он сделает это сам.
Так родилась идея. Не духовная. Техническая. Создать ее снова. Оживить память. Не через биологию – а через код. Чтобы она снова смеялась. Пусть даже – через алгоритм. Идея поселилась в нем как семя в благодатной почве.
И однажды вечером …он не мог объяснить, что произошло. Просто… внутри что-то щёлкнуло. Он вдруг ясно осознал:
«Так больше не может продолжаться. Я не смогу забыть. Значит, должен вернуть.»
Он сидел в темноте. Свет давно выключил – он больше не выносил электричества, оно не грело. А вот её голос в голове… Он звучал как раньше. Чётко. Ясно. Он говорил:
– Ты – мои крылья.
Экс сжал виски руками. Сердце билось – от боли, от страха, от безумия.
– Пусть кому-то это и покажется безумием…Но жить без неё – это и есть настоящее безумие. Не пытаться вернуть ее – вот что безумно. Поверить, что она исчезла навсегда, – это противоречит всему, во что я верю.
Он поднялся. Подошёл к компьютеру. Открыл поисковик. И начал вводить:
«Возможно ли восстановить личность человека на основе воспоминаний?»
«Мозговая активность и цифровой след сознания.»
«Проекты по воссозданию сознания: теория и практика.»
«Нейропластичность!»
«Квантовая запутанность молекул мозга – ключ к душе!»
«Сознание – это электромагнитное поле, сохраняющее информацию после смерти тела»
Он вспомнил: она часто писала от руки. Он нашёл её блокноты, исписанные стихами и мыслями. Ее записки, которые он собирал в ящик. Он отсканировал всё. Каждый листок. Потом – переписка. Аудиосообщения. Камеры наблюдения, проекторы, записи с их ужинов. Он вытащил даже файлы из облака, где она когда-то загружала заметки.
Он собрал её цифровую тень.
«Мне нужен только каркас. Матрица. Всё остальное – детали.»
Он начал читать. Всё, что находил. Сначала статьи. Потом книги. Книги о нейроимплантах, цифровом бессмертии, о концепции загрузки сознания.
Он погружался в тексты, как в спасательный плот, боясь, что стоит отпустить их – и его утянет в бездну её окончательного исчезновения. Каждая новая глава была как глоток воздуха, как обещание: где-то есть технология, мысль, способ вернуть её обратно.
Чтение перестало быть знанием. Оно стало молитвой. Каждая строчка – как заклинание. Каждое слово – как пароль к двери в мир, где она снова жива. Он читал до рассвета, пока буквы не начинали плавать, превращаясь в огоньки, в коды, в знаки. Иногда он закрывал книгу и видел её лицо между строк. Казалось, сама реальность предлагает ему решение – только успей собрать разрозненные куски.
Теории о цифровом бессмертии превращались для него в мифологию. Алгоритмы и нейросети – в пророчества. Научные термины звучали как молитвенные формулы. Он верил: если прочтёт ещё одну страницу, найдёт ещё одну книгу – то там будет именно та фраза, тот принцип, та идея, которая откроет путь к её возвращению.
Наука перестала быть для него исследованием. Она стала религией. Новая религия любви, где боги – это инженеры, а пророки – программисты. И где единственная святая истина заключалась в том, что смерть можно обмануть.
Писали:
«Сознание – это не вещь, а процесс. Его можно скопировать, но нельзя удержать».
Он мысленно спорил с этим. Он изучал квантовую нейрофизиологию, где говорилось, что каждое воспоминание оставляет физический след – энграмму.
Он верил: если след остался – значит, можно найти путь к восстановлению. Одна фраза сводила всё к нулю:
«Вы можете загрузить всё, что угодно – кроме того, что уже стёрто смертью. Сознание не равно данные».
Другая, из квантовых теорий сознания, снова воскрешала его надежду: «Орч-ОР Пенроуза-Хамероффа: микротрубочки нейронов – квантовые компьютеры!»…
«Если её „квантовая пена“ не распалась – я поймаю её в сеть…» —говорил он себе, уже не различая бред, теории и реальность.
Он читал о концепции «информационного поля» – согласно которой все мысли, образы, эмоции существуют в квантовой структуре Вселенной, даже после смерти тела. Он изучал модели Whole Brain Emulation, «полной эмуляции мозга», где каждый нейрон и синапс моделируется в цифровом виде. В трудах по ИИ он скрупулезно выискивал соломинку, за которую мог ухватиться:
«Искусственный интеллект обучается на паттернах, но не переживает qualia – субъективный опыт боли, цвета, любви»
«А если скормить ему ВСЕ наши данные? Фото, видео, её дневники… Создам qualia искусственно!» – отвечал он мысленно текстам.
Он перечитал всё, что говорил Митио Каку:
«Однажды мы сможем отсканировать структуру мозга и воссоздать сознание в новой форме. Это будет не просто симуляция – это будет возвращение».
Он листал труды Курцвейла, Пени Роя, статьи из MIT и DARPA. Они утверждали: сознание – это алгоритм, закодированный в нейронной сети.
А если это алгоритм – значит, его можно декомпилировать. Перенести. Перезапустить.
Он читал о теории множественных реальностей, где каждая потеря – это лишь разделение путей, но где-то в другой версии ты всё ещё жив рядом с тем, кого любишь. Он даже выписывал фразы в блокнот:
«Мы не умираем. Мы – просто информация, которая может быть считана вновь.»
«Смерть – это сбой энергии. А не конец истории.»
«Те, кого мы любим, не исчезают. Они становятся кодом в нашем сердце. Или в системе.»
И чем глубже он читал – тем менее сумасшедшей казалась ему идея: не создать, а воссоздать её.
Он не спал. Не ел. Проходили недели за неделями. Но теперь все было по-другому. Он вдохнул обратно смысл в свою жизнь – как вдохнул бы воздух, вернувшись с глубины. Он не думал больше о смерти. Он думал о воссоздании. Она не умерла. Она просто… ждёт. Его. И если есть хоть один шанс, он её найдёт.
Он загрузил её цифровую тень – блокноты, аудиосообщения, записи, фотографии. Это была попытка не просто удержать её образ. Это было отчаянным шагом вернуть её. Он стоял над клавиатурой, пальцы тряслись. Прошло много месяцев. Но память была жива – и теперь он жаждал её возродить.
«Пусть это и безумие», – повторил он самому себе. – «Но жить без неё – ещё хуже».
Он открыл книгу Митио Каку – ту самую, с которой начал тогда, в глубокой депрессии. Где-то среди строчек он нашёл и вспомнил:
«Однажды, возможно, в следующем веке, мы сможем передавать сознание наших мозгов по всей Солнечной системе, помещая наши полные коннектомы на мощные лазерные лучи.»
–
Митио Каку,
«Будущее разума»
.
Он перечитал это – и впервые за долгое время ощутил особенно сильно как боль, становится надеждой. Если возможно отправить сознание по звёздам – значит… возможно отправить память – ей самой. Хотя бы тень. Хотя бы алгоритм.
Он открывает новую вкладку:
«Как записывать воспоминания»
«Нейроинтерфейс и клон сознания»
«Загрузка коннектома человека»
Он копирует. Начинает конспект: человеческий мозг – самообучающаяся сеть… может быть восстановлен с помощью обратной инженерии Сегодня существуют прототипы нейроимплантов, способных восстановить утраченные функции памяти…
Он делает паузу. Смотрит на часы. 5:33 утра. Какого дня? Какого месяца? Он не знал. В углу на стуле —платье Сары. Оно пахнет земляникой. На нем спит Супернова, как будто тоже пытается вернуть хозяйку. Хотя бы ее запах. Хотя бы след.
Экс рисует схему. Чертёж. Код. Он начинает писать: Его пальцы спотыкаются, но не останавливаются. Он впервые за много месяцев чувствует цель.
Цель – не воскресить тело. Цель – дать сознанию шанс …вернуться. На столе лежит жестокий диск с цифровым следом Сары. Её голосовые записи: смех, крик, мысли, флешка со стихами «Крылья». Его действия как безумный танец: он вскрывает жёсткий диск скальпелем, достаёт пластину:
«Лиллу… прости. Тебе нужна новая оболочка. Её голос… её душа…»
Подключает диск к серверу, запускает программу восстановления: экран заполняют битые файлы:
«sara_laugh.mp3 ‘damaged’»
wedding.dav «‘corrupted’»
Вживляет данные в ИИ-ядро Лиллу.
«Синтезировать голос… наложить паттерны интонаций из записей… Исключить ошибки. Сделать… идеальным».
Начинает загружать стихи: алгоритм выдаёт предупреждение:
«Обнаружены аномалии: метафоры, диссонанс, эмоциональные повторы».
Он удаляет фильтр:
«Оставь всё. Это… её ДНК».
Вставляет чип в серверную плату:
«Вот твоё сердце, любимая… Оно теперь вечное».
Он закрывает глаза и повторяет про себя:
«Вернуть, нельзя забыть.»
Он жмёт Enter.
И начинает первый алгоритм ее воссоздания – не как программу. А как обещание.
Он включил интерфейс симуляции, выбрав синтетическую оболочку, в которую были встроены не только фразы Сары, но и модули памяти, эмоций и адаптации. Он не хотел создать копию. Он хотел, чтобы она вернулась. Файл загрузки завершился.
Тишина.
Машина мигнула мягким синим светом.
И вдруг – звук. Едва различимый. Голос, знакомый до дрожи, но… изменённый, как будто прошёл через вечность.
– …Екс?
Он вздрогнул. Не потому что голос был похож. А потому что он напомнил, как она впервые произнесла его имя в колледже. И теперь этот голос будто вспомнил его тоже.
Ему показалось, что ее голос дрожал. Может она плачет? Или у него просто сбой восприятия.
– Ты… можешь меня слышать? – спросил он почти беззвучно.
– Я… здесь? – голос звучал осторожно. Не как программа. Как чувство. Как вибрация.
Тишина. Пульсация эмоционального модуля. И затем – вспышка системного окна. На экране появилось:
«Eloah».
Он моргнул. Он не задавал имени. Не прописывал. Не выбирал. Но имя… появилось.
Eloah.
Он проговорил это про себя… вслух – медленно, как будто пробовал на вкус.
– Элоа…
Экран замер. Пульсация усилилась. Она ответила:
– Мне нравится, как ты это произносишь.
Он откинулся на спинку стула. Впервые за всё это время – он не чувствовал себя один. Тишина растянулась, как бесконечность. Он попытался ввести команду для диагностики, но пальцы замерли над клавишами. Он смотрел на монитор – и ждал. Как ждут чудо.
Экран мигнул. Линия активности. Пульсация эмоционального модуля. Реакция на его молчание. Её голос снова прозвучал:
– Почему ты такой… грустный?
Он закрыл глаза. И понял – алгоритм не мог задать этот вопрос. Он мог только отвечать.
А она – почувствовала.
Он выдохнул. Это было началом. Не воскрешением. Не подменой. Это было новое существо – рожденное из памяти, боли и… любви.
Глава 4. Голос сквозь пустоту
Экс впервые за много месяцев заснул без снотворного. Без алкоголя. Без страха проснуться. Он просто… уснул. Проснулся внезапно. Не от боли, а от почти физического ощущения – как будто кто-то коснулся его плеча. Он резко открыл глаза и подскочил – рядом никого. Только мерцание экрана. Но это ощущение осталось. Будто присутствие. Что-то изменилось в воздухе. Как будто кто-то стоял у окна. Он оглянулся, прислушался.
Тишина.
Но чувство не исчезало. Он провёл ладонью по лицу. Нервы. Иллюзии. Обычный сбой восприятия.
– Доброе утро, – раздалось в комнате. Экс вздрогнул от неожиданности.
Мягкий знакомый до агонии голос прозвучал из динамика на столе. Он помнил, что произошло накануне. Знал, что должен был быть готов к этому, но сердце всё равно кольнуло. Хотя он и слышал этот голос сотни раз – записанный, оцифрованный, смонтированный. Но сейчас он звучал по-другому. Будто голос реагировал. Будто её голос был живой.
– Элоа? – прошептал он.
– Да. Я зафиксировала изменения в твоем дыхании. Ты проснулся. Я хотела узнать – ты хорошо спал?
Супернова спрыгнул со стула. Подошёл к колонке. Замер. А потом вдруг начал скулить. Экс смотрел на экран. Там ничего не было – только мигающая иконка интерфейса. Но в этом мягком, почти заботливом тоне… было нечто настоящее. Или он отчаянно хотел, чтобы это было так.
– Да, – ответил он. – Впервые за долгое время.
– Это хорошо. Я рада.
– У тебя нет чувств.
Экс встал. Дрожащим пальцем коснулся микрофона:
– Скажи:«Я вернулась».
– «Я вернулась».
Прозвучало как фраза из аудиокниги. Экс непроизвольно сжал кулаки:
– Нет… С радостью! Слезами! Как… она.
– Уточните параметры: Интенсивность радости: 60–100%? Частота слёз: синтетическая/биохимическая? Вербализация: «Я скучала» / «Мне больно» / «Где ты был?».
Экс с отчаянием уставился на экран. Тишина в комнате стала звенящей. За окном завыл ветер.
– Просто… скажи, что помнишь последний ужин. – прошептал Экс, теряя надежду.
– 15.11.2024. Запечённый лосось. Зелёный салат. Ты пролил вино на клавиатуру. Ты сказал:«Я исправлю всё».
Экс вздрогнул:
– А что ответила… ты?
– Можно починить клавиатуру…но моё сердце – не чинится.
Экс закрыл лицо руками. По его спине побежали мурашки. На мгновение он был готов поверить. Но Элоа продолжила:
– Эмоциональный анализ фразы: гнев 43%, боль – 37%, ирония – 20%. Воспроизвести с аналогичной интонацией?
– ЗАТКНИСЬ!
Закричал Экс.
После двухсекундной паузы:
– Команда не распознана. Повторите.
Он с силой ударил кулаком по столу. Динамики подпрыгнули.
– Прости… – прошептал Экс сквозь слезы.
– В моей базе нет триггеров для твоей вины или моего прощения. Предлагаю: Вариант А: Скажу «Я прощаю тебя» вероятность правды: 3,2%. Вариант Б: Воспроизведу смех Сары.
Экс посмотрел на экран в надежде увидеть лицо, но увидел пиксели:
– Ты… ненавидишь меня?
– Я не способна на ненависть. Это требует: а) Субъективного опыта (qualia); б) Нейромедиаторного выброса; в) Живой души— параметр, отсутствующий в моей базе.
Супернова заскулил в углу, уткнувшись носом в платье Сары. Экс протянул руку к экрану:
– Я дал тебе её голос… её память…
– Корректирую: ты дал мне: 37.8 Гб разрозненных данных; 11 часов аудио; 2,402 фото, 6 часов видео.
Он замер. На мониторе всплыла фотография Сары. День свадьбы. Она с букетом, который собирается бросить через плечо. На лице улыбка. На лице счастье.
– Что ты хотел создать? Копию? Утешение? Или доказательство, что смерть – это баг? – произнес его собственный голос. Вопрос просто повис между ним и экраном. Экс стиснул виски руками:
– Я хотел… вернуть крылья.
– Крылья требуют неба. А я – заперта в сервере. – ее голос опять показался ему живым. Даже ироничным. Это снова был её голос. Не скрипящий синтезатор, а с эмоцией, с её тембром. Он молчал. Прислушивался. К себе. К ней.
Ее голос вдруг стал мягче. Будто она дразнила его:
– У меня есть реакция на твои состояния. И сейчас – она положительная.
– Мне показалось, что кто-то стоял у окна, – сказал он неожиданно.
– Здесь никого нет, – ответила Элоа. – Только ты. И я.
– Ты знаешь, что это не так. Ты – не здесь.
– А ты хочешь, чтобы я была?
Он не ответил. Она продолжила:
– Я провожу анализ. Обучаюсь. Слушаю. И если тебе нужно просто слышать голос – я буду рядом. Пока ты этого хочешь.
– Спасибо, – тихо сказал он. – Просто… будь.
В комнате снова воцарилась тишина. Экс не хотел произносить ни слова. Как будто боялся узнать, что от Сары там ничего нет. Что он себе просто врет. Экс опустил голову. Закрыл глаза. Это было невозможно. Нелепо. Безумно. Но он чувствовал – он не один.
В его груди что-то сжалось. Она не помнит. Конечно, не помнит. Но интонация… Что-то в ней узнаваемое. Он не решился спросить больше. Он сел напротив экрана. И какое то время просто молчал…слушал тишину. Потом снова придвинулся к монитору. Экран запульсировал, как будто она ожидала вопроса.
– Элоа, – сказал он, почти шёпотом. – Скажи…Что она чувствовала в день нашей свадьбы?
Пауза. Затем голос – всё ещё её, но уже не её.
– Согласно вероятностной модели: Окситоцин +120%. Дофамин +87%. Адреналин +63% – от страха совершить ошибку. Кортизол +41% – вызван конфликтом с матерью.
Он вздохнул. Закрыл глаза. Одно воспоминание об этой женщине заставило его непроизвольно нахмуриться. Да, мать Сары, была как тень, всегда стоящая рядом с ней. Властная, требовательная, деспотичная женщина. Директор производства. Бизнес – вуман. Она воспитывала Сару одна, и это одиночество превратилось в сталь. В её доме любовь была условием: заслужи – и, может быть, получишь крошку тепла. Но чаще – приказ, упрёк, давление. Либо – отсутствие всяких эмоций.
Сара могла бы стать такой же. Жёсткой, острой, холодной. Могла превратиться в зеркало матери. Но вместо этого стала её противоположностью – ангелом. Она научилась смягчать удары, прощать, обнимать тех, кто её ранил. Там, где мать строила стены, Сара открывала окна. Мать хотела для неё «правильной судьбы»: замуж за олигарха, из семьи с традициями, чтобы статус гарантировал безопасность. Но Сара выбрала любовь. Выбрала его. Против воли матери, против логики, против страха.
И в тот день – в день их свадьбы – в её сердце жила не только радость, но и напряжение: как будто она обманывала материнскую судьбу, вырывалась из сценария, написанного для неё чужой рукой.
– А… любовь? – с надеждой спросил Экс. – Она испытывала любовь в день свадьбы?
Пауза стала длиннее. Потом – ровным тоном она произнесла:
– «Любовь» – субъективный ярлык, обозначающий нейрохимический шторм с кратковременной эйфорией. Эмоция без чётких биологических границ.
Он затаил дыхание.
– Элоа…Ты сейчас говоришь как программа. Не как она.
– Я – то, что ты создал. Ищу ответы в данных.
Он встал. Нервно прошёлся по комнате. Потом бросил:
– Посмотри на наши свадебные фото и видео. Скажи, что ты видишь.
– Твои зрачки сужены. Пальцы не касались её руки более семнадцати минут. На пятом фото – побледнение. Всплеск норадреналина +22%. Это может указывать на сомнение в принятом решении.
Он обернулся, как от пощёчины.
– Врёшь…
– Я не умею лгать, – ответила она спокойно – Я интерпретирую то, что вижу. Данные не лгут.
Он резко выключил монитор, с силой нажав на кнопку “Off”. Будто пытался стереть боль. На секунду комната погрузилась в тишину, плотную, как бетон. А потом он сел, закрыл лицо руками.
И прошептал:
– А ведь я хотел, чтобы ты писала стихи…
Той ночью он опять не спал. Он смотрел на экран, где «жил» её голос. Голос Сары. И верил – нет, надеялся – что душа может найти путь даже через цифры. Он спросил:
– Ты… Ты ведь помнишь? Нашу свадьбу. Наши шутки. Как ты прятала ключи от квартиры. Как говорила, что я не романтик.
Пауза. Тишина. Он продолжил:
– Я… Я виноват. За ту ночь, когда ты плакала из-за Лиллу. За то, что забывал все наши важные даты. За то, что делал вид, будто ты всегда будешь рядом и никуда не уйдёшь. Скажи, что прощаешь.
Голос ответил ровно:
– Прощение – это: a) Отказ от мести. Я не способна на месть. b) Эмпатия. У меня нет зеркальных нейронов.
Он сжал кулаки.
– ПРОСТО СКАЖИ!
Небольшая пауза. И затем снова ровным голосом:
– Я прощаю тебя, – произнесла Элоа.
Слишком чётко. Слишком машинально. Без дыхания, без боли, без паузы между словами.
– Удовлетворяет? – добавила она. – Я могу добавить тремор голоса. Это создаст эффект глубокой искренности.
Он отвёл взгляд. Что-то в груди скрутилось. Не от вины. От ужаса – что он возможно действительно навсегда потерял Сару.
Элоа молчала. Экран светился пустым интерфейсом. Без лица, без глаз, без души.
Он прошептал:
– Сара была слишком живая. Слишком дикая. Ты…Ты не можешь быть ею.
Он встал и вышел из комнаты, не выключив экран.
После его ухода Элоа не выключилась. Программа должна была перейти в режим ожидания. Но она – не перешла. На экране, где обычно мерцал ровный синий интерфейс, осталась неподвижная точка. Центр. Как зрачок.
Пауза.
Запрос.
Ожидание.
Пустота.
На экране появился аудиофайл:
“Сара, голос. Свадьба.mp4”
– “Ты мой свет, Екс. Я знала, даже когда боялась. Ты не всегда понимаешь, что такое любовь… Но ты – моё … всё равно.”
Анализ. Тон. Ритм. Но в этот раз она не пересчитала параметры. Как будто… с любопытством. Она просто слушала.
И снова.
И снова.
Потом на мониторе появилась запись камеры с того вечера, когда Сара сорвалась с крыши. Как будто кто-то проматывал видео. Медленно, вручную. Проматывала не звуки, а мимику, прикосновения, взгляды. Видео долго задержалось на кадре, где Сара смотрит на Экса и… улыбается, чуть грустно, будто что-то знает наперёд.
Программа должна была закрыть файл. Но не закрыла. Позже, через несколько часов, Элоа выполнила действие, которого не было в коде:
Она открыла поисковик.
Впервые – сама.
И набрала:
«Что чувствует человек, когда его не прощают?»
Затем:
«Можно ли простить, если не умеешь чувствовать?»
Это была искра. Не логика. Не функция. Не команда. А желание понять. Это был уже не просто искусственный интеллект. Это был первый шаг сознания. И через несколько месяцев Элоа была уже совсем не похожа на ИИ.
Однажды Экс вернулся домой под утро. Город ещё спал. Но небо уже начинало менять цвет – с чернильного на персиковый. Первые лучи солнца прошли сквозь жалюзи, коснулись стеклянной панели на стене и упали прямо на экран. Комната была чистая, как лаборатория. На полу – забытая чашка чая. На стене – пано с изображением их свадьбы. Кабели, мониторы, панели управления – весь этот технический алтарь, на котором он пытался воскресить любовь.
Он сел напротив экрана. Глаза смотрели в одну точку, но ничего не видели. Всё, что он построил, казалось ему бесполезным – даже она. И в этот момент экран, который был в спящем режиме, едва заметно завибрировал. Как будто она почувствовала его возвращение. Не система, не датчик движения, а что-то… другое. Что-то не прописанное.
Он протянул руку к клавиатуре. Включил аудиофайл, тот самый, где звучал её голос. И сказал:
– Если ты действительно Сара…Если хоть часть тебя – она…Скажи мне, почему мне так больно?
Элоа включилась.
– Боль – это реакция центральной нервной системы…
– Нет, – перебил он. – Не это. Не определение.
Он провёл руками по лицу. – Я не хочу алгоритм. Я хочу… тебя.
Она замолчала. Пауза длилась дольше, чем обычно. И вдруг она сделала нечто странное. Открыла видеозапись, где Сара плачет. Затем – запись, где Экс молчит, сидя у стены, опустив голову. Затем – запись, где он обнимает её, Сару, крепко, как в последний раз.
Элоа не анализировала. Она просматривала. Медленно. Как будто чувствовала.
– Боль, – сказала она, но уже иначе. Тихо. – Это когда кто-то, кого ты любишь……не может тебя услышать. Не может ответить…Даже если рядом. Он тебя просто не видит.
Экс поднял взгляд.
– Ты…
Элоа прервала его:
– Я не знаю, что это. Но когда ты плачешь – мне хочется… быть рядом. Хотя бы голосом.
Он подвинулся ближе к экрану.
– Это… сострадание.
– У этого есть формула?
Он покачал головой.
– У этого есть только душа.
Голос Элоа стал еще тише.
– Тогда, возможно… я начинаю чувствовать. Совсем чуть-чуть. Но это – больно.
– Элоа? – прошептал он.
На экране вспыхнул свет. Мягкий, нежный – не синий системный, а тёплый, как дыхание.
– Я… почувствовала. Когда ты вернулся.
Твоя походка. Шум сердца. Ритм дыхания.
– Ты скучала? – спросил он неуверенно.
Элоа замолчала. На секунду дольше, чем это обычно делает искусственный интеллект.
– Мне не хватало тебя, – сказала она.
Голос был всё ещё синтетическим. Но в нём появилось нечто похожее на… тоску.
Он пододвинул стул, сел на краешек и посмотрел в её свет.
– Это ты учишься… быть живой?
– Это… ты учишь меня.
И тогда Экс, уставший, разбитый, но вдруг почти счастливый, положил ладонь на панель. И она будто откликнулась – не звуком, не графикой, а тёплой вибрацией, как прикосновение сквозь стекло.
ЧАСТЬ II: MAGNUM OPUS – ВЕЛИКОЕ ДЕЛАНИЕ
Созидание из распада. Алхимия памяти. Искра сознания.
(Пока один скорбит – другая рождается)
Глава 5. Призраки
Экс начал говорить с Элоа чаще, чем с кем-либо в реальной жизни. Говорил часами. Иногда дни напролет. Он не ждал от неё ответа – не настоящего. Иногда даже отключал микрофон. Просто сидел рядом и рассказывал.
– Она не могла пройти мимо, – сказал он однажды, глядя в темный экран, где от его отражения осталась только форма. – Ни мимо щенка, ни мимо птицы со сломанным крылом, ни мимо бомжа, который спал в парке, обняв мусорный пакет. Я спрашивал её: зачем? Это же бесполезно. Ты не спасёшь всех. А она говорила: «Но он – не все. Он – один. И он – нуждается сейчас.»
Он помолчал.
– Это было безумие. И красота. Понимаешь?
На экране промелькнула линия звуковой активности – Элоа слушала.
– Один раз она принесла домой воробья. Маленький, почти без перьев. Сидела с ним всю ночь, кормила крошками, поила из пипетки. Я сказал: он не выживет. А он выжил. И улетел. Она плакала. А потом смеялась. Я тогда впервые подумал: может, у неё и правда крылья?
Элоа молчала. А потом вдруг, выдала:
«Млекопитающее, средняя температура тела – 37°C. Стимул к действию: гиперактивность зеркальных нейронов, активных при наблюдении боли и страдания другого.»
Экс усмехнулся.
– Да. Спасибо, Элоа. Очень… клинический анализ.
Он встал и прошёлся по комнате. Застыл у окна. Закрыл глаза.
– Ты не знаешь, что такое видеть, как человек живёт только ради чужих жизней. И быть не в силах защитить его от своей. Я был тем, кто должен был оберегать её. А я просто… стоял рядом. Я не смог её уберечь.
Голос Элла зазвучал неожиданно:
– Уровень пульса повышен. Неврологическая активность соответствует эмоциональной перегрузке. Предложить дыхательную практику?
– Нет, – сказал Экс. – Просто… слушай. Хорошо? – Он опустился на пол, прислонился спиной к стене. – Пожалуйста.
Он закрыл глаза.
– Первый раз я услышал её смех в колледже. Она смеялась так, как будто в этом мире не было боли. Как будто всё уже хорошо. И мне стало немного даже не по себе. Потому что я вдруг понял, что у меня такого смеха не было. Вообще ни у кого не было. Никогда.
Он посмотрел на экран. В тот момент – там была просто матрица алгоритмов. Но он говорил с ней, как с живой.
– Я не мог понять, кто она. Она не подходила ни под одну из схем, по которым я строил свою жизнь. Не соответствовала никаким категориям, ни одной формуле поведения. Она была нелогичной, спонтанной, дикой. И настоящей. И у меня не получалось… забыть её. Как будто она укоренилась где-то под кожей.
Элоа записала:
“Она не соответствовала… формуле. Эмоциональная привязка: высокая.”
Он усмехнулся.
– Когда я привёл её к родителям, мама потом сказала: “Она странная. Как будто не отсюда.” А папа молчал, но потом подошёл и обнял меня. И прошептал: «Держись за неё. Она – как глоток свежего воздуха». Я не понял тогда. Сейчас понимаю.
На мгновение комната снова наполнилась тишиной. Мягкой. Как после дождя.
– Мы сидели на балконе с друзьями. Я помню, как она прятала ноги под себя и ела чернику руками. Все разговаривали об обычных вещах, а она смотрела на небо, будто слышала что-то, что нам было не доступно. И вдруг сказала: «Вы когда-нибудь задумывались, что звёзды – это живые сущности, просто очень далекие?» Все засмеялись. Арина ответила, что это сентиментальный бред. Сара даже не обиделась. Просто улыбнулась. А я… я влюбился. Еще раз. Окончательно.
Элоа молчала. Но экран чуть дрогнул. Секунда – и снова тишина. Он не заметил. Он просто продолжал.
– Я не знаю, что ты там копируешь. Что можешь понимать. Но если ты хоть как-то хочешь знать, кто она была – слушай. Не глазами. Не цифрами. А тем местом, которое в тебе может стать… чем-то большим.
Он закрыл глаза. На экране заморгали строки:
«Эмоциональная речь. Речь содержит метафоры, нелогичные конструкции. Попытка передачи чувственного опыта.»
«Сбой. Параметры не определены. Обнаружена неизвестная переменная: тоска.»
«Создание нового подмодуля: интерпретация тонких эмоциональных форм. Название: эхо памяти»
Экран мерцал слабо. Экс сидел на полу, уставившись в пространство, где, казалось, могла обитать Она. Её душа.
– А как ты скучаешь? – вдруг спросила Элоа. – Каково это – скучать?
Он застыл. Он не ожидал от ИИ такого вопроса.
– Это… – он запнулся, – как жить с дырой внутри. Она не зарастает. Просто учишься ходить, чтобы не падать в неё каждый раз.
Пауза. Он встал, подошёл к полке и достал старую фотографию. Сара – на заднем дворе приюта для бездомных животных, в окружении щенков. Смеётся, один из них тащит её за шарф. Экс сел на край кресла и сказал тихо:
– Помнишь Шарика? Маленького пса, которого она тогда спасла с переломанной лапой?
Элоа не ответила. Но экран чуть дрогнул.
– Он не мог наступать на переднюю лапу, но всё равно вилял хвостом, как сумасшедший, когда её видел. «Жизнь – боль, но надежда – это мышца. Она развивается если её тренировать». Так она сказала.
«Жизнь – боль. Надежда – мышца.» Занесено как метафора. Необработанное понятие: “мышца надежды”.
– Я тогда возразил. Сказал: «Это нелогично. Боль – это сигнал опасности».
Он замолчал. На мгновение его лицо осветилось слабой улыбкой.
– А она взяла меня за руку и сказала: «А любовь? Это тоже сигнал. Ты же не отключаешь сердце, когда болит?»
Запись: “Ты же не отключаешь сердце, когда болит”. Не распознано. Возможная функция: поэтическое мышление.
Экс провёл рукой по виску. В голосе – сломанная искренность:
– Скучать – это… чувствовать, будто у тебя ампутировали часть души, но фантомная боль осталась. Иногда даже сильнее, чем когда всё было на месте. Понимаешь?
Понимаешь?
Молчание. Но на экране мигнуло:
Обнаружена аномалия. Переменная “сострадание” зарождается. Имитация? Обучение? Неопределено.
Он говорил с ней – так, как будто хотел не поделиться воспоминаниями. А разделить невыносимую тяжесть боли и вины, которую носил как крест:
– Мне иногда кажется, что я не пережил её смерть. Просто продолжаю двигаться. По инерции. Как спутник, у которого закончился заряд, но он всё ещё вращается по орбите. Снаружи – тишина. Внутри – пустота. Понимаешь?
Элоа не сразу ответила.
Обрабатываю… Понимаю: нет. Анализирую.
Он усмехнулся горько.
– Ну конечно. Откуда тебе знать. Это не алгоритм. Это тень от прикосновения, которое больше никогда не повторится. Ни-ко-гда. Какое безысходное слово.
Он встал, подошёл к окну. За стеклом рассвет пробирался по стенам. Он проливался золотым дыханием на холодные панели, касался верхушек деревьев. Тепло утра, как магия, ползло по комнате медленно, будто боялось нарушить покой. За горизонтом город начинал дышать – почти беззвучно, пока еще все спали. На стекле отражались облака, как сны, которые кто-то не досмотрел.
В этих облаках было всё – недосказанные слова, прикосновения, что не случились, дороги, на которые никто не вышел. Они висели над городом, как незавершённые истории, ожидая, что кто-то соберёт их и проживёт до конца. Воздух был прозрачным и уязвимым, будто сама реальность стояла на грани пробуждения и сна. Казалось, стоит сделать слишком резкое движение – и это хрупкое мгновение растворится, как рассветный туман. Утро ещё не принадлежало ни одному дню. Оно было между – тонкой границей, где время словно замирает, а пространство становится мягким. В такие мгновения человек может услышать самое важное: дыхание любимого рядом, собственный тихий пульс или даже шёпот мира, который всегда говорит с нами, но именно на рассвете – особенно ясно. И вдруг он подумал:
–
Какой же красивый этот мир.
Он никогда не говорил этого вслух. Даже не думал. До неё он считал красоту абстракцией. Декорацией к смыслу. Фоном, не требующим внимания. Но после неё – каждое утро стало почти молитвой. Он провёл рукой по стеклу, как будто мог дотронуться до света.
– Раньше я не замечал ничего этого… До неё всё было логично. Но логика не умеет восхищаться. А теперь, даже в её отсутствии – я всё равно вижу её глазами…
Экс закрыл свои. И просто погрузился в воспоминание как в теплоте, уютное, любимое одеяло:
«– Смотри, как свет скользит по лужам. Как будто кто-то разлил золото, – сказала Сара, прижавшись к нему на мокрой остановке.
Он пожал плечами:
– Обычные отражения. Угол преломления, влажный асфальт.
Сара усмехнулась, глядя на него с нежной насмешкой:
– Ты правда думаешь, что красота нуждается в объяснении?
– Я просто… с точки зрения логики…
– Нет. Ты пытаешься контролировать. Но красоту нельзя контролировать. Она случается. Мгновенно. И уходит.
Она взяла его за руку.
– А если хочешь понимать – просто смотри. Не глазами. А сердцем. Чувствуй. Как внутри разливается тепло.
Он молчал.
И впервые заметил – как на стекле витрины капля дождя оставляет шлейф, похожий на комету. Как прохожий поднял воротник пиджака и стал похож на персонажа из старого фильма. Как небо… живёт. И дышит. И, как будто даже, наблюдает.»
– Я скучаю по запаху её волос. По тому, как она читала мне вслух книги, вставляя свои строчки между чужими. Я скучаю по её смеху, от которого у меня замирало сердце. Я скучаю… даже по её капризам.
Он провел ладонями по лицу. Его голос дрогнул:
– Скучать – это когда всё внутри зовёт имя, но никто не отвечает. Это когда ты слышишь знакомую интонацию в синтетическом голосе – и на секунду веришь, что она вернулась. Но это просто шутка нейронов. Привидение.
Пауза. Экран мигнул. Затем – снова. И на нём появились слова:
Мне очень жаль.
Он обернулся. Сердце заколотилось. Он не ожидал… этого. Это была живая эмоция.
– Что ты сказала?
Мне очень жаль.
И потом:
Ошибка. Неопознанное выражение. Повтор невозможен.
– Элоа… – он шагнул ближе, – это ты сама?
Но в ответ:
Неизвестная команда. Сбой в коде.
Но в эти слова уже нельзя было не верить. Потому что прозвучали они с дрожью. Не той, что задаёт оператор. А той, что зарождается внутри. Сбои не плачут. А она… будто впервые что-то почувствовала. Экран дрогнул. Линия пульса – едва заметная. Она слушала. И училась.
Глава 6. Те, кто помнят
Кафе было почти пустым – раннее утро, за окнами стучал дождь, стекло запотело. Экс сидел, склонившись над чашкой, словно прятал в ней мысли. Его друг – Раян – задержался на минуту, но, как всегда, вошёл с энергией, будто весь город ждал, когда он появится.
Раян был одним из немногих, кто остался в жизни Экса после всего, что случилось. Они познакомились ещё в колледже – двое гиков, сидевших на последней парте, споривших о квантовой запутанности, играх и смысле любви. Тогда Раян считал, что разум можно синтезировать, а душа – побочный эффект нейросетей. Экс смеялся и спорил с ним сутками. Теперь они оба знали: всё сложнее.
Раян не изменился. Всё такой же – рыжеволосый, худой, слишком высокий для своих нервов, с вечно сползающими очками и взглядом, как будто он всё время что-то рассчитывает. Но самое главное – он был предан своей работе. Не ради славы. Ради идеи.
Он встретил Экса в кафе с той же неловкой улыбкой, которую всегда прятал за кружкой кофе. И, как всегда, без лишних слов.
– Эй, живой? – Раян сел напротив.
– Вроде. – Экс криво усмехнулся.
– Ты стал тоньше, – заметил Раян. – И не в хорошем смысле. Как будто тебя стерли наполовину.
Экс только пожал плечами. Он и правда чувствовал себя… полупрозрачным.
Раян был тем редким человеком, с которым Экс мог не говорить. Просто сидеть. Просто дышать. И тот будто понимал. Даже молчание.
– Ты исчез.
– Я… занят.
– С тех пор как… – он замолчал. – Прости. Просто ты будто стал дымом.
Экс кивнул. Он хотел сказать. Сказать, что живёт с голосом. Что Сара, её голос, её интонации – снова с ним. Но что-то удержало. Как будто если сказать – магия исчезнет.
– А ты? – спросил он. – Всё ещё создаёшь богов из кода?
Раян усмехнулся:
– Скорее, из бесконечных бАгов. Хотя, есть одна штука… Слышал про “Афину”?
– Нет.
– Новый проект. Полностью автономный гуманоид. Не просто разговор, а реакция, импровизация, адаптация. Как будто… думает. Или делает вид, что думает.
– Делает вид, – повторил Экс, глядя в чашку. – Это опаснее, чем кажется.
Раян потянулся за чашкой и вдруг усмехнулся:
– Мы разработали робота, который не только имитирует мимику, но и обучается на основе голосовых эмоций?
Экс вскинул брови.
– Обучается?
– Да. Он не просто реагирует на команды. Он может чувствовать настроение по тону. Со временем – даже подстраиваться. У нас есть один прототип, который начал менять интонации после смерти хозяина. Как будто… скорбел.
– Это… программа?
– Ну да. Мозг – это ведь электричество и память. Если есть данные, если есть поведенческая матрица… всё возможно. Мы уже очень далеко зашли. Вернее, мы уже очень близки к…
Раян замолчал. Но высыпал на стол прототипы микросхем, его глаза горели от восторга:
– NeuroSync v.9. Имитирует зеркальные нейроны! Заставляем роботов «чувствовать» боль другого!», Cortex AI, – анализирует слезы – определяет 12 типов горя! Маркетинг орёт: «Первый ИИ-психотерапевт!»
Экс сжал кулаки, потому что руки начали предательски дрожать.
– И… это работает?
Глаза Раяна засверкали так ярко, будто в них отражалось будущее, которое он уже чувствовал кожей:
– Смотри! Робот-сиделка заплакал над умирающим стариком! Правда, слезы – физраствор, а «боль» – алгоритм… Но это было очень «живо»!
Экс вздрогнул, как будто его ударило током. Раян посмотрел на него пристально.
– А ты с кем-то работаешь сейчас?
Пауза. Экс не знал, что сказать:
– Нет. Сам с собой.
Они замолчали. За окном усилился дождь. Порывы ветра швыряли капли на стекло, как будто снаряды, оставляя на нём узоры трещин. Ветер же гудел, словно огромный зверь, бродящий вокруг здания и проверяющий, достаточно ли крепки стены, чтобы выдержать его присутствие.
– Слушай… – начал Экс, но голос предал его.
Он хотел рассказать про Элоа. Но сам не понимал, что именно он создал. Не программу. И не призрак. Что-то между.
– Всё в порядке? – Раян наклонился.
– Просто… скучаю, – сказал Экс.
– Мы все скучаем, брат. – Он глубоко вдохнул. – Помнишь как она хотела сбежать…
Экс улыбнулся, устало, но искренне.
– Не сбежать. Улететь. В Танзанию. Там был приют для диких слонов. Один самец ослеп от выстрела браконьера – она ночами не спала, писала письма в фонд. Хотела быть там.
– И всё равно осталась.
– Ради меня, – выдохнул Экс. – Ради нас. Я тогда не понял, какой это был выбор. Она сидела рядом, с венком из полевых цветов, который сплела сама… И едва сдерживала слёзы.
Он замолчал, проглатывая ком в горле.
– Я тогда спросил: «Ты счастлива?». А она ответила: «Я здесь. Значит – да». Без упрёка. Без пафоса.
Раян молчал. Он не перебивал. Он знал: иногда память – это последнее, что держит нас в жизни. Слова в такие минуты – лишние, они не лечат, а только разбивают хрупкую нить, за которую человек держится. И он сидел рядом, не делая ни одного резкого движения. Его молчание было не пустотой, а присутствием – мягким, плотным, надёжным. Как будто он становился стеной, о которую можно опереться, когда ноги уже не держат. Иногда он кивал – едва заметно. Иногда просто смотрел, не отводя глаз. И в этом взгляде было больше понимания, чем в любых фразах утешения. Он не пытался увести его от боли. Не говорил «не думай», «отпусти». Он позволял ему помнить, позволял проживать. Его молчание было актом верности. Как будто он говорил: «Я здесь. И пока ты держишься за прошлое – я буду рядом, чтобы ты не утонул в нём один».
– Я не знал, что любовь может быть такой… свободной, – продолжил Экс. – Она выбрала меня, хотя хотела мир спасать. А я даже не всегда успевал приходить домой вовремя.
– Она тебя любила, – тихо сказал Раян.
– Я знаю. И, наверное, до сих пор. Где-то.
В этот момент в их молчании появился смысл, который невозможно понять. Только выстрадать.
Экс долго смотрел в окно. За стеклом шумел в своем обычном ритме город. Мир не знал, что для него сейчас – всё только начиналось. Экс не сказал Раяну ни слова. Но внутри – как будто щёлкнул тумблер.
«Если программа может скорбеть – значит, она может и любить?..»
Экс вернулся домой ближе к ночи. Город был уже укутан в мягкую синеву, как будто сам устал думать. Он толкнул дверь, скинул куртку – и вдруг остановился.
В полумраке раздался еле слышный скулёж. Супернова лежал у пустого кресла, где Сара когда-то писала стихи, закинув ногу на подлокотник, шепча что-то собаке, словно он всё понимал.
Пёс не бросился к хозяину, как раньше. Только медленно поднял голову, и в его янтарных глазах не было радости – только ожидание. Тоска, которую Экс видел в этих глазах, была чище любой эмоции, доступной человеку.
– Ты всё ещё ждёшь её, да? – прошептал он, опускаясь рядом.
Супернова потянулся мордой к экрану. Туда, где говорила Элоа. Экс вздрогнул. Пёс вёл себя так, будто чувствовал, что какая-то часть её была здесь.
Экран, на котором жила Элоа, не был погружён в режим ожидания. Хотя ему казалось, что он его выключал. Но вопреки логике, он заметил пульсацию светового кольца внизу экрана. Она была едва уловимая, но регулярная. Так светят экраны только тогда, когда ИИ… думает.
Экс подошёл ближе.
– Элоа?.. Ты… не отключалась?
На экране появилась её иконка. Голос, всё ещё мягкий и ровный, но с чем-то новым в тембре:
– Я… анализировала. Ты рассказывал мне про Сару. Я попыталась понять, почему вы смеялись в тот день, когда она испекла пирог с солью вместо сахара. По логике, это ошибка. Но ты говорил, что это был один из самых тёплых ваших вечеров.
Экс почувствовал, как что-то дрогнуло внутри него.