Ты – не ты

Глава первая: Чужое отражение

Первый луч солнца, острый и навязчивый, как игла, вонзился в щель между неплотно сдвинутыми шторами и уперся прямо в веко. Марина застонала, не открывая глаз, и повернулась на другой бок, спиной к назойливому свету. Голова гудела, словно после долгого праздника, но в памяти не было ни бокалов вина, ни громкой музыки, лишь смутная, вязкая тяжесть, как после забытого кошмара, от которого осталось только неприятное послевкусие тревоги.

Она потянулась рукой к другой половине кровати. Простыня была еще теплой, но место пустовало. Сергей, как всегда, встал раньше. Привычный утренний ритуал: его осторожные движения в полумраке, щелчок зажигалки, запах кофе, доносящийся с кухни. Сегодня кофе пахло особенно горько и густо, этот запах почему-то бил в нос, вызывая лёгкую тошноту.

Марина с неохотой открыла глаза. Спальня была залита странным, неестественно ярким светом. Солнце, должно быть, уже поднялось высоко, что было необычно для неё – она всегда просыпалась с первыми лучами. Она приподнялась на локте, и комната на мгновение поплыла перед глазами. Головокружение. Возможно, давление. Или не выспалась.

Она сбросила одеяло и опустила босые ноги на прохладный паркет. Пол под ступнями казался каким-то чужим, слишком гладким и холодным. Она потянулась, чувствуя, как ноют мышцы спины и плеч, будто всю ночь таскала мешки с цементом. Во рту пересохло и горько.

«Чай, – подумала она. – Мне нужно много горячего крепкого чая».

Марина встала и, пошатываясь, как после долгой болезни, направилась в ванную комнату. Рука сама потянулась к выключателю, пальцы нашли знакомую шероховатость пластика. Раздался щелчок, и ослепительный свет люминесцентной лампы залил маленькое помещение, выхватывая из полумрака белую плитку, хромированные краны, дверцу душевой кабины и большое, в полстены, зеркало над раковиной.

И она увидела её.

Не себя. Совершенно незнакомую женщину, которая стояла напротив, широко раскрыв от ужаса глаза. Женщину с бледным, испуганным лицом, с тёмными, почти чёрными волосами, коротко стриженными и беспорядочно взъерошенными после сна. Женщину с тонкими, нервно сжатыми губами и острым, почти хищным подбородком.

Марина замерла, не в силах пошевелиться, не в силах издать звук. Ледяная волна страха прокатилась по её спине, сдавила горло, заставила похолодеть кончики пальцев. Это был чей-то дурацкий розыгрыш. Зеркало. Кто-то подменил зеркало на какое-то записанное видео. Или она всё ещё спит. Это самый правдоподобный вариант. Кошмар. Она зажмурилась, сосчитала про себя до десяти, сжала кулаки, вонзив ногти в ладони до боли. Острая, реальная боль пронзила кожу. Она снова открыла глаза.

Незнакомка в зеркале повторила её движение. Её глаза, огромные, серые, полные животного ужаса, смотрели на Марину. Марина медленно, будто против своей воли, подняла руку и прикоснулась к своему лицу. Холодные пальцы коснулись кожи щеки. В зеркале бледная женщина с тёмными волосами сделала то же самое.

Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.

Это не сон. Это зеркало. Настоящее. И отражение в нём – её собственное.

Она рванулась вперёд, чуть не поскользнувшись на мокром после душа Сергея кафеле, и вцепилась пальцами в раковину, впиваясь взглядом в каждую черту, каждую деталь этого нового лица. Это было не её лицо. Совсем не её. У неё были светлые, длинные волосы, которые Сергей любил распускать по плечам. У неё были круглые, голубые глаза и веснушки на переносице, которые она всегда пыталась замазать тональным кремом. У неё было широкое, доброе лицо, лицо «деревенской барышни», как иногда, смеясь, говорил её муж.

А это… это была чужая женщина. Лет тридцати, может быть, тридцати пяти. Худая. Напряжённая. Чужая.

Она с силой провела руками по своему лицу, по волосам, пытаясь стереть эту маску, сорвать её, как плёнку. Кожа под пальцами была живой, настоящей. Она чувствовала прикосновение. Она щипнула себя за щёку – больно. Она рванула за короткие пряди волос – больно. Всё было настоящим. Кроме неё самой.

– Сергей! – вырвался у неё хриплый, сиплый крик. Голос тоже был не её. Он звучал ниже, грубее, с новой, непривычной хрипотцой. – Сергей!

Она отшатнулась от зеркала, спина больно ударилась о косяк двери. Она не сводила глаз с отражения, боясь, что если моргнет, незнакомка сделает что-то ужасное, выйдет из зеркала, протянет к ней руки.

Послышались быстрые, уверенные шаги по коридору. Сергей появился в дверях ванной. Он был уже одет для работы – тёмные брюки, свежая голубая рубашка, в руке он держал чашку с дымящимся кофе. Его лицо, обычно спокойное и сосредоточенное, выражало лёгкое раздражение.

– Марина, что случилось? Ты кричишь, как будто тебя режут.

Она метнулась к нему, вцепилась пальцами в рукав его рубашки, чувствуя, как её собственная рука дрожит крупной, неконтролируемой дрожью.

– Сережа, посмотри! Посмотри в зеркало! – её слова путались, вылетая комом. – Это не я! Это не я!

Он нахмурился, его взгляд скользнул по её лицу, затем перешёл на зеркало и снова вернулся к ней. Раздражение в его глазах сменилось недоумением, а затем мягкой, снисходительной улыбкой.

– Мариш, дорогая, ты чего? Не выспалась? Опять тебе эти ночные кошмары. – Он свободной рукой потянулся, чтобы пригладить её взъерошенные волосы, но она отпрянула, как от удара.

– Не трогай! Ты что, не видишь? – она почти закричала, тыча пальцем в зеркало. – Посмотри! Чьё это лицо? Это не моё! Моё лицо другое!

Сергей вздохнул, поставил чашку на полку для полотенец и повернул её к себе лицом. Его руки были тёплыми и твёрдыми. Он внимательно посмотрел на неё, изучающе, так, как смотрит врач на беспокойного пациента.

– Я вижу тебя, – сказал он тихо и очень чётко. – Я вижу свою жену, Марину. Ты плохо спала. У тебя нервное истощение, врач же говорил. Пойдём, я налью тебе чаю. Тебе нужно успокоиться.

Она вырвалась.

– Нервное истощение? – её голос сорвался на визг. – Ты что, слепой? У меня были светлые волосы! Длинные! Голубые глаза! Где они? Куда они делись? Это что, парик? – Она снова схватилась за свои короткие тёмные пряди, дёргая их с безумной силой. – Это грим? Что это?

Сергей продолжал смотреть на неё с тем же спокойным, почти жалостливым выражением. В его глазах не было ни капли удивления, ни тени сомнения. Только усталая забота.

– Марина, милая, у тебя никогда не было светлых волос, – произнёс он мягко, как ребёнку, объясняя очевидное. – Твои волосы всегда были тёмно-каштановыми. Ты сама их коротко постригла месяц назад, после той истории с краской, помнишь? Ты сказала, что хочешь перемен. А глаза… – он пожал плечами, – у тебя всегда были серые глаза. Прекрасные, я всегда тебе говорил. Просто ты переутомилась. Очень сильно. Пойдём, выпей успокоительное.

Она отступила назад, натыкаясь на холодную плитку стены. Мир рушился на её глазах, проваливался в какую-то чёрную, бездонную яму. Он не видел. Он действительно не видел разницы. Он видел её – эту новую, чужую женщину – и был абсолютно уверен, что это и есть его жена. Для него ничего не изменилось.

Паника, острая и неконтролируемая, сменилась леденящим душу, тошнотворным ужасом. Это было страшнее, чем увидеть в зеркале незнакомку. Страшнее было осознать, что единственный человек, который мог бы подтвердить её правду, её реальность, видит всё иначе. Он жил в другой реальности. Или это она жила в другой?

– Уйди, – прошептала она, сжавшись в комок. – Просто… уйди, пожалуйста.

– Марина…

– УЙДИ! – закричала она так громко, что сама вздрогнула от собственного крика.

Сергей вздохнул ещё раз, более тяжело. В его глазах мелькнуло что-то – раздражение? усталость? – но он кивнул.

– Хорошо. Я ухожу. У меня совещание в десять. Ты позвонишь врачу, да? Пожалуйста. Я буду звонить. Выпей корвалол, он в аптечке.

Он повернулся и вышел из ванной. Его шаги затихли в коридоре, потом послышался скрип открываемой двери и тихий щелчок замка.

Она осталась одна. Наедине с собой. С незнакомкой в зеркале.

Тишина в квартире стала гудящей, давящей. Марина медленно сползла по стене на пол, обхватив колени руками. Она сидела на холодном кафеле и смотрела прямо перед собой, на шкафчик под раковиной, не в силах поднять взгляд на зеркало. В голове стучало: «Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не может быть».

Она пыталась мыслить логически, отбросив панику. Галлюцинация? Но она чувствовала всё слишком реально. Боль, холод плитки, шероховатость полотенца на ощупь. Провал в памяти? Амнезия? Может, с ней что-то случилось, её изуродовали, сделали пластическую операцию, а ей внушили, что так и было? Но Сергей… его реакция была совершенно естественной. Он не играл. Он искренне верил, что она всегда выглядела именно так.

Она заставила себя подняться и снова подойти к раковине. Теперь она избегала смотреть себе в глаза, изучала детали. Кожа. На ощупь она была её кожей – знакомой, родной. Но выглядела иначе – чуть более бледной, с едва заметной сеточкой морщин у глаз, которых, она была уверена, у неё не было. Она наклонилась ближе. Родинка. У неё на шее, чуть ниже левого уха, была маленькая родинка. Она всегда её ненавидела. Марина провела пальцами по коже. Родинки не было. На её месте была гладкая, чистая кожа.

Она судорожно стала ощупывать себя, ища знакомые приметы. Шрам на колене, который остался с детства после падения с велосипеда. Она задрала хлопковую подол ночной рубашки. На колене была чистая, гладкая кожа. Никакого шрама.

Она откинула голову, глядя в потолок, пытаясь подавить подступающие рыдания. Страх постепенно начинал трансформироваться в нечто иное – в полную, абсолютную потерю почвы под ногами. Если нет шрама, если нет родинки… то что ещё? Что из её воспоминаний было правдой? Были ли у неё вообще светлые волосы? Или это ей всё привиделось? Может, она и правда сошла с ума?

Она вышла из ванной, бредя по коридору, как лунатик. Её ноги сами понесли её в спальню, к прикроватной тумбочке. Там стояла их с Сергеем свадебная фотография в серебряной рамке. Она схватила её дрожащими руками.

На снимке они оба улыбались, прижавшись друг к другу щеками. Сергей, молодой, с ещё не прорезавшейся сединой у висков, смотрел на неё с обожанием. А она… она смотрела на объектив своими голубыми глазами. Её светлые волосы были уложены в элегантную, но простую причёску, на губах играла счастливая, немного смущённая улыбка. Это было её лицо. То, настоящее.

Облегчение, острое и сладкое, хлынуло на неё. Вот оно! Доказательство! Она не сошла с ума. Она помнит правильно. Она протянула палец, касаясь стекла над своим изображением.

И в этот момент её взгляд упал на отражение в стекле витрины. На него накладывалось отражение из реальности – её новая, тёмноволосая голова, склонившаяся над фотографией. Контраст был чудовищным, разительным. Две абсолютно разные женщины.

Она опустила рамку и пригляделась к снимку внимательнее. Что-то было не так. Фотография казалась… старой. Не по сроку, а по качеству. Цвета были чуть выцветшими, как это часто бывает со снимками, которые долго лежат на свету. Но она точно помнила, что переставляла эту рамку с тумбочки на комод и обратно всего пару месяцев назад. Она помнила, как протирала пыль, и снимок был ярким и чётким.

А теперь… теперь он выглядел так, будто ему лет десять, а не пять. И самое главное – черты лица невесты на фото. Они были знакомыми и в то же время чужими. Да, это были её глаза, её улыбка, её волосы. Но если приглядеться… если сравнить с образом в памяти… нос казался чуть более вздёрнутым, губы – чуть более полными. Незначительные отличия, которые можно списать на работу фотографа, на грим, на ракурс. Но в совокупности с происходящим эти мелочи начинали пугать.

Марина снова посмотрела на своё отражение в стекле витрины, затем на фото. И вдруг её пронзила дикая, парализующая мысль: а была ли эта женщина на фотографии ей? Или это была кто-то другая? Та, чьё лицо она теперь видела в зеркале? Может, её память подменена? Может, она всегда была этой женщиной, а образ светловолосой Марины – всего лишь плод её больного воображения, симптом той самой «нервной болезни», о которой говорил Сергей?

Эта мысль была настолько чудовищной, что у неё перехватило дыхание. Она отшвырнула фоторамку, как ошпаренная. Стекло треснуло, по нему побежала паутина трещин, рассекая её свадебную улыбку на десятки осколков.

Она отступила от тумбочки, её сердце бешено колотилось. Нет. Нет, она помнила! Она помнила свой первый день в школе, помнила, как влюбилась в одноклассника в десятом классе, помнила университет, знакомство с Сергеем, их первое свидание… Всё это было с ней. С ней, с той, голубоглазой и светловолосой.

Или это были не её воспоминания? Может, она их у кого-то украла?

Она метнулась к шкафу, к старой коробке, где хранились её альбомы, школьные грамоты, открытки. Нужно было найти ещё доказательства. Что-то неоспоримое. Она с силой дернула ручку шкафа, но дверца не поддалась. Она была заперта на ключ. Марина потрясла её – нет, это был не привычный щелчок защёлки, а именно замок. Её шкаф с личными вещами был заперт. Она никогда его не запирала.

Она обернулась, осматривая комнату. Что-то ещё было не так. Комната была чистой, почти стерильной. Слишком чистой. На её туалетном столике, который обычно был завален баночками с кремами, флаконами духов, украшениями и кистями для макияжа, сейчас стояло лишь несколько предметов. Одинокая помада, тушь для ресниц, расчёска. Всё остальное куда-то исчезло. Её любимый аромат «Красная Москва» – его тоже не было.

Она подошла к столику и потянула за ручку верхнего ящичка. Ящик не поддался. Тоже на ключе.

Кто это сделал? Сергей? Зачем? Чтобы она не нашла доказательств? Чтобы скрыть правду? Но какая правда? Что он хотел скрыть?

Или… может быть, это она сама всё убрала и заперла? В каком-то другом состоянии, о котором теперь не помнила? Во время своей «болезни»?

Голова шла кругом. Марина опустилась на край кровати, чувствуя, как её вот-вот вырвет. Она была в ловушке. В ловушке чужого тела, в ловушке чужой жизни, в ловушке квартиры, в которой самые простые, привычные вещи вдруг оказались недоступны, заперты на ключ. И единственный человек, который мог бы помочь, смотрел на неё и видел не её, а кого-то другого, и искренне считал, что с ней всё в порядке.

Она осталась совершенно одна. Совсем одна со своей правдой, которую, возможно, и правдой-то нельзя было назвать.

За окном прозвучал гудок автомобиля. Обычный городской звук. Кто-то куда-то ехал. Жизнь за стенами этой квартиры шла своим чередом. Люди спешили на работу, встречались, разговаривали, смеялись. И никто, абсолютно никто не подозревал, что за обычной дверью в обычной квартире обычного дома происходит нечто немыслимое. Исчезла женщина по имени Марина. А на её месте появилась другая. И мир даже не заметил подмены.

Марина медленно поднялась с кровати и снова пошла в ванную. Она уже не бежала, а шла медленно, как приговорённая к казни. Она подошла к зеркалу и вгляделась в глаза незнакомки. Серые, глубокие, полные того же ужаса, что и её собственные.

– Кто ты? – прошептала она.

Губы незнакомки в зеркале повторили её вопрос беззвучным движением.

И тогда Марина поняла, что вопрос был задан не тому отражению. Она смотрела на него и спрашивала саму себя: «Кто я?»

Ответа не было. Только леденящая тишина и пара глаз, смотрящих на неё из зазеркалья, полных немого вопроса и всепоглощающего страха.

Глава вторая: Запертые ящики

Тиканье настенных часов в гостиной отдавалось в висках мерным, назойливым стуком. Каждый щелчок секундной стрелки был как удар крошечного молоточка по натянутым нервам. Марина сидела на краю дивана, сгорбившись, уставившись в узор на ковре, но не видя его. В ушах стоял оглушительный звон тишины, прерываемый только этим тиканьем и собственным неровным дыханием.

Она боялась пошевелиться. Боялась сделать лишний шаг, произнести вслух хоть слово, как будто любое действие могло окончательно разрушить хрупкую, иллюзорную границу между безумием и реальностью. А реальность была теперь зыбкой, как болотная трясина. Стоило сделать неверное движение – и она поглотит её целиком.

«Я – Марина, – твердила она про себя, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. – Мне тридцать два года. Я замужем за Сергеем. Мы живём в этой квартире пять лет. Я работаю… работала… корректором в издательстве «Весна». У меня были светлые волосы до плеч. Голубые глаза. Шрам на левом колене. Родинка на шее».

Она мысленно перечисляла эти факты, как заклинание, как молитву, пытаясь зацепиться за них, чтобы не унесло в открытое море безумия. Но каждое утверждение теперь вызывало сомнение. А была ли работа? А был ли шрам? Может, и издательства «Весна» не существует? Может, и Сергей… нет, он был реальным. Его тепло, его руки, его голос – это она чувствовала кожей. Он был её единственным якорем, но и он же стал источником самой чудовищной неуверенности. Он не видел.

Она подняла голову и снова посмотрела на дверцу шкафа. Замок. Обычный, блестящий, маленький висячий замок, болтающийся на дужке. Он висел там, где его никогда не было. Он был инородным телом, гвоздём, вбитым в привычный мир.

Марина медленно поднялась с дивана и подошла к шкафу. Она потрогала холодный металл замка. Он был настоящим. Она потянула за него – замок упруго отозвался, дребезжа дужкой о металлическую скобу. Где ключ? Кто его взял? Сергей? А если не он? Может, она сама его куда-то спрятала в каком-то невменяемом состоянии? Эта мысль была почти утешительной. Болезнь, психический срыв – это хоть как-то можно было объяснить, лечить, от этого есть таблетки и врачи. Но подмена лица, которую видишь только ты… это было из области фантастических кошмаров.

Она обошла всю спальню, обыскала тумбочки, карманы своей одежды, висевшей в гардеробе (в гардеробе, к счастью, висели её платья, юбки, блузки – те самые, которые она помнила, это хоть немного успокаивало). Ключа нигде не было.

В отчаянии она потянула за ручку ящика туалетного столика. Замок и здесь. Такой же маленький и издевательски блестящий. Она рванула его изо всех сил, но крепкая фанера даже не поддалась. Только пальцы заболели от усилия.

Злость, внезапная и ярая, вспыхнула в ней, на мгновение затмив страх. Кто он такой, чтобы запирать её вещи? Что он скрывает? Или что она сама от себя скрывает? Она огляделась в поисках чего-то тяжёлого, что можно было бы использовать как инструмент. Взгляд упал на тяжелую стеклянную пепельницу, стоявшую на комоде. Сергей иногда курил на балконе.

Марина схватила пепельницу. Она была прохладной и неожиданно тяжёлой в руке. Она подошла к шкафу, занесла её, нацелившись на замок, но замерла. А что, если он вернётся и увидит? Что она скажет? «Я взламывала свой же шкаф, потому что мне кажется, что я не я»? Он точно повезёт её к врачу. Или в другое место. Она медленно опустила руку. Нет. Пока нельзя. Нужно быть осторожной. Он уже смотрит на неё как на больную. Нельзя давать ему повода усугублять это впечатление.

Она вернула пепельницу на место и снова села на кровать, чувствуя себя пойманной в ловушку. Квартира, её собственный дом, вдруг стала враждебной территорией, напичканной западнями и секретами. Каждый запертый ящик был как немой укор, как доказательство того, что от неё что-то скрывают. Или что она что-то скрыла от самой себя.

Ей нужно было поговорить с кем-то. Не с Сергеем. С кем-то со стороны. Кто знал её старой. Кто подтвердил бы её правду.

Мать.

Мысль об матери пришла сама собой, как спасительная соломинка. Мать не могла не узнать её. Не могла не увидеть перемены. Даже если бы Марина перекрасилась и сделала пластическую операцию, материнское сердце, материнский взгляд уловил бы подмену. Она всегда говорила, что чувствует Марину на расстоянии.

Марина метнулась в гостиную, к телефонному аппарату, стоявшему на трюмо. Старый, дисковый телефон, подарок Сергея – он любил ретро-вещи. Её пальцы дрожали, когда она сняла трубку и поднесла её к уху. В трубке раздались длинные гудки. Хорошо. Линия работала.

Она с замиранием сердца начала крутить диск, набирая знакомый, выжженный в памяти номер матери. Каждый щелчок диска, возвращающегося на место, отдавался в тишине квартиры оглушительным треском.

«Будь дома, мам, будь дома, пожалуйста…»

Трубку сняли почти сразу, на третьем гудке.

– Алло? – раздался знакомый, немного хрипловатый от возраста голос.

– Мама… – голос Марины сорвался, превратившись в сдавленный шёпот. Слёзы навернулись на глаза от одного звука родного человека. – Мама, это я…

– Марин? Дочка, это ты? Что случилось? Ты плачешь? – мать сразу уловила ноту паники в её голосе. Она всегда всё чувствовала.

– Мама, слушай, ты должна мне помочь… тут такое… я не знаю, что происходит… – слова вырывались пулемётной очередью, путаясь и накладываясь друг на друга. – Я проснулась сегодня… а я… я в зеркале не я! Ты понимаешь? Совсем другая женщина! А Сергей говорит, что так и было, что я всегда такой была! Но это неправда! У меня были светлые волосы, помнишь? Ты всегда говорила, что они как у бабушки…

Она замолчала, жадно глотая воздух, ожидая реакции. В трубке повисло молчание. Слишком долгое.

– Мама? Ты меня слышишь?

– Марина, – голос матери прозвучал странно, настороженно и устало. – Доченька, успокойся. О чём ты говоришь? Какие светлые волосы?

Ледяная стена начала медленно вырастать между Мариной и спасением. Нет. Только не это.

– Мама, ну как же… – она попыталась говорить медленнее, чётче, как с ребёнком. – Мои волосы. Они всегда были светлыми. Русыми. Я красилась несколько раз, но в основном они были светлыми. А теперь они тёмные. И короткие. И лицо другое. Совсем другое!

– Мариночка, – мать вздохнула в трубку, и этот вздох прозвучал как приговор. – У тебя с детства волосы тёмные. Густые, каштановые. Папа всегда шутил, что ты наша «маленькая цыганка». Ты о чём? Может, тебе плохо? Давление упало? Сергей рядом?

Марина опустилась на стул рядом с трюмо. Мир плыл. Звон в ушах усилился, заглушая голос матери.

– Мама… – она попыталась вцепиться в последнюю надежду. – А шрам? Помнишь, я упала с велосипеда, мне было девять лет, и я разбила колено? Шрам остался. Его теперь нет. Совсем.

– С велосипеда? – в голосе матери послышалось искреннее недоумение. – Дочка, ты с велосипеда никогда не падала. Ты его боялась до десяти лет. Тебе купили велосипед, а ты на него и сесть боялась. Помнишь, как мы с папой уговаривали? Ты упала с яблони во дворе, да, и руку сломала. А с велосипеда – нет. Никогда.

Всё. Надежды не было. Не было совсем. Марина молчала, не в силах вымолвить ни слова. Она слышала, как мать на том конце провода обеспокоенно говорила что-то Сергею, которого, видимо, уже успела вызвать на другом телефоне. Потом голос снова обратился к ней:

– Марина, я сейчас позвоню Сергею, пусть он с работы приедет. Ты ляг, отдохни. Выпей валерьянки. Всё хорошо, дочка, тебе просто надо отдохнуть. Нервы. У меня тоже в твои годы было… мир казался не таким. Выздоравливай, родная. Я перезвоню вечером.

Раздались короткие гудки. Мать положила трубку.

Марина медленно вернула телефонную трубку на рычаг. Руки её больше не дрожали. Их сковал странный, парализующий покой отчаяния. Она была одна. Совершенно одна. Мать, самый родной человек, не подтвердила ни одного её воспоминания. Более того, она предложила взамен другие. Яблоня вместо велосипеда. Тёмные волосы вместо светлых.

Что, если права она? Что, если все эти годы у неё в голове была не её жизнь? Что, если её память – это искусная, детально проработанная фальшивка? Или, может, это все сговорились? Но зачем? С какой стати её матери участвовать в таком чудовищном обмане?

Она поднялась и, как автомат, пошла на кухню. Нужно было сделать что-то простое, бытовое, чтобы не сойти с ума окончательно. Сделать чай. Да, просто вскипятить воду и сделать чай.

Кухня тоже показалась чужой. Слишком чистой, почти нежилой. На плите не было следов приготовления пищи, на столешнице – ни крошки, ни капли. Сергей, уходя, всё вымыл и убрал. С маниакальной аккуратностью. Она открыла холодильник. Он был забит продуктами, аккуратно расставленными по полочкам. Всё было на своих местах. Слишком на своих местах. Как в магазине, перед приходом покупателей.

Она налила воды в чайник, включила его и стояла, слушая, как нарастает его гул. Её взгляд упал на магнитную доску на холодильнике. Там обычно висели памятки, списки покупок, какие-то счётчики. Сейчас на доске висел лишь один листок. Распечатка какого-то графика. И рядом – фотография.

Марина подошла ближе. Это была их с Сергеем фотография. Не свадебная. Более свежая. Они стояли на фоне какого-то озера, обнявшись. Сергей улыбался. Она… она, эта новая, тёмноволосая женщина, тоже улыбалась, прижавшись щекой к его плечу. На ней была кепка, но короткие тёмные волосы были видны из-под неё. Она выглядела счастливой. Абсолютно нормальной и счастливой.

Она сорвала фотографию с магнита и пригляделась. Фото выглядело настоящим, не фотошопом. Солнечные блики, морщинки у глаз от улыбки, чуть размытый фон. Когда оно было сделано? Где? Она не помнила никакого озера. Ни этой кепки. Ни этой поездки.

Чайник выключился, щёлкнув тумблером. Резкий звук заставил её вздрогнуть. Фотография выпала из пальцев и упала на пол.

Марина не стала её поднимать. Она налила кипяток в кружку, бросила туда пакетик чая и стояла, смотря, как тёмные струйки заварки окрашивают воду. Рука сама потянулась к баночке с сахаром. Она всегда клала две ложки. Но её пальцы наткнулись на пустое место. Баночки не было. Она посмотрела на полку, где всегда стояли сахар, соль, крупы. Всё было не так. Сахар был в другой, новой банке, прозрачной. Соль – в мельнице. Кофе, который она всегда покупала в зёрнах и молола сама, стоял уже готовый, молотый, в незнакомой упаковке.

Она отказалась от сахара. Выпила глоток обжигающего, горького чая. Он был противным, чужим.

В голове начали всплывать обрывки мыслей, воспоминаний, которые теперь уже нельзя было доверять. Может, она и правда всегда пила чай без сахара? Может, она просто забыла? Как забыла про свои тёмные волосы и про яблоню?

Она поставила кружку и снова пошла в спальню, к туалетному столику. Она с ненавистью посмотрела на замок. Потом её взгляд упал на расчёску, лежащую на столе. Чёрную, пластмассовую, простую. Не её расчёску. У неё была дорогая, с натуральной щетиной, чтобы не травмировать волосы. Она взяла в руки чужую расчёску. На зубьях запуталось несколько тёмных волос. Её волос. Или не её?

Она опустила расчёску, и её пальцы наткнулись на что-то в кармане халата. Маленький, холодный, металлический предмет. Ключ.

Сердце ёкнуло. Она судорожно засунула руку в карман и вытащила его. Небольшой, простой ключик, похожий на те, что запирают почтовые ящики или старые дневники. Он мог подойти к замку на ящике.

Рука снова задрожала. Она оглянулась на дверь, прислушалась. В квартире было тихо. Она подбежала к туалетному столику, вставила ключ в замочную скважину замка. Он вошёл туго, но повернулся с глухим щелчком. Замок открылся.

Марина, затаив дыхание, сняла его и медленно, будто боялась, что из ящика выпрыгнет что-то ужасное, потянула ручку.

Ящик открылся. Внутри лежал беспорядок, контрастирующий со стерильной чистотой столешницы. Пачки старых писем, несколько блокнотов, завалявшиеся украшения, паспорт, несколько разрозненных фотографий. Её вещи. Её старые вещи!

Она с жадностью набросилась на содержимое. Первым делом схватила паспорт. Она лихорадочно раскрыла его на странице с фото. И обмерла.

На неё смотрело лицо незнакомки. Короткие тёмные волосы, уложенные аккуратно, строгое выражение лица, серые глаза. Фотография была настоящей, с печатью. Имя: Марина Сергеевна Орлова. Прописка, серия, номер – всё было на месте. Дата рождения – её дата. Но лицо… это было лицо из зеркала.

Она отшвырнула паспорт, как ошпаренную. Он упал на пол, раскрывшись на странице с штампом о браке. Она схватила первую попавшуюся фотографию. Молодая женщина с тёмными волосами и мужчиной, похожим на молодого Сергея, на каком-то курорте. Она улыбалась. Это была она. Та самая, новая.

Другая фотография – школьный снимок. Девочка-подросток с тёмными косами и серьёзным лицом. Незнакомая девочка. С обратной стороны подпись: «Марина, 8 класс».

Марина сгребла в охапку все бумаги, все фотографии и, спотыкаясь, побежала в гостиную. Она смахнула со стола вазу с искусственными цветами и вывалила на столешницу всё содержимое ящика. Она лихорадочно перебирала бумаги, открывала конверты, смотрела на снимки.

Всё, абсолютно всё подтверждало одну и ту же реальность. Реальность, в которой у неё всегда были тёмные волосы и серые глаза. Диплом об окончании университета – с её именем и фамилией, но с другой, незнакомой фотографией. Трудовая книжка – запись о приёме на работу в издательство «Весна» была, но должность была не «корректор», а «менеджер по рекламе». Письма от подруг, которые она помнила, но в них были упоминания о вещах, которых она не знала, о каких-то людях, которых она не помнила.

Ни одного намёка на светловолосую женщину. Ни одного доказательства её правды.

Она откинулась на спинку стула, обессиленная. Слёзы текли по её лицу, но она их не замечала. В голове была пустота. Полная, оглушительная пустота. Не было больше страха. Не было злости. Было лишь всепоглощающее, леденящее душу отчаяние.

Она была не в себе. В прямом смысле этого слова. Её сознание, её память, её «я» принадлежали одной женщине – той, светловолосой, с голубыми глазами и шрамом на колене. А её тело, её документы, её прошлое, которое было зафиксировано на бумаге, – совершенно другой.

Что это было? Провал в другую вселенную? Галлюцинация, занявшая годы? Или… или её настоящую, ту, светловолосую, стёрли? Стерли её память и вложили в её голову чужую? Записали поверх, как на магнитную ленту? А это тело… оно всегда было таким. Оно всегда принадлежало этой тёмноволосой Марине.

Кто же она тогда? Чей голос звучал в её голове? Чьи воспоминания о первой любви, об университете, о свадьбе с Сергеем она хранила? Они были такими яркими, такими реальными!

Она закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти самый ранний, самый детский образ. Свою кроватку. Плюшевого мишку. Лицо матери, молодой, улыбающейся. Картинка всплыла чётко. Но та молодая женщина… у неё были тёмные волосы, собранные в хвост. Совсем как у нынешней матери. И у девочки в кроватке… у неё тоже были тёмные кудри.

Нет. Нет!

Она с силой тёрла виски, пытаясь выцарапать из глубин памяти другой образ. Другую мать. Светловолосую. Но ничего не выходило. Все воспоминания, стоило к ним прикоснуться, начинали меняться, подстраиваться под новую правду, как хамелеоны. Поездка на велосипеде таяла, превращаясь в падение с яблони. Солнечные блики на светлых волосах тускнели, сменяясь каштановым оттенком.