Поэма Русь Сказочная. 1 часть

Из цикла "Сказания Древней Руси"

Глава 1. Русь Сказочная

Преданья старины

У тёмных топей мох зелёный;

Сквозь ряску свет струится мглой.

В избе там ветхой и бездонной,

Кикимора метёт долой

Пылинки, сор и паутину, –

И звонко треснет помело;

Порядок вносит в погостину,

Чтоб в чистоте тут всё цвело.

Там Водяной, на кочке сидя,

В кафтане тинном, с бородой,

Гармонь свою из вод изыде,

Пленяя слушателей мглой.

И вторит хор ему лягуший,

И слизень замер на листе,

Когда мотив, лаская уши,

Плывёт по сонной темноте.

А в заводи, где плачут ивы,

Струится лунная тропа,

Ведут русалки молчаливо

Свои ночные кружева.

То прячутся под лист кувшинки,

То в догонялки мчат гурьбой,

Сбивая с листьев все росинки

Своей прозрачной чешуёй.

Баба-Яга взревёт, метнётся,

В ступе летит сквозь мглу лесов;

Платок из паутины вьётся,

Скрывая тайный свой покров.

Блестит сеть пряжи паучиной,

Трепещет в лунном серебре;

И вещий Гамаюн тропиной

Поёт судьбу ночной заре.

Разбойник-Соловей, чаруя,

Зальется трелью колдовской,

И девы, по лесу кочуя,

Навек утратят свой покой.

И, очарованные звуком,

Кто с полотна, кто с тёплых нив,

Идут, терзаемые мукой

Змеиных трелей и напев.

А в чёрной башне, в отдаленье

Кощей, худая кость в руке,

Выводит с адским вдохновеньем

Слова на липовом листке;

Летят сюжеты, кляксой дымной

Ложатся в тяжкий переплёт;

И шёпотом страницы длинной

Слагают мрачный разворот.

Прими, мой юный почитатель,

Сказаний позабытых дар;

Я их усердный создаватель,

Во мне горит стихов пожар.

Войдём же в мир преданий дивных,

Где бродят леший и колдун,

Где звук от песен заунывных

Несёт напев из дальних дум.

Преданья старины глубокой,

Дела давно минувших дней,

За Музой резвой, быстроокой,

Мой друг, вослед лети за ней.

Она откроет мир старинный,

Где витязь борется со злом,

Где змей крылатый и былинный

Грозит всему живому в нём.

В светлице девушка томится,

Готовя свадебный убор,

Не зная, что беда стучится

И ей готовит приговор.

Там ждут тебя дела иные,

Былины, сказки, чудеса…

Так слушай повести седые,

Навострив уши и глаза.

Часть 1. Деревня

Удел славян, преданий полный,

Где быль и сказка сплетены,

Там на пригорке брег безмолвный

Хранит покой седой страны.

Деревня зеленью укрыта,

Из труб дымок стремится ввысь,

Резьбой узорной вся покрыта,

Где предков думы родились.

Близ врат обители святой,

Где нищий ждет подачки праздной,

Спешит инок стезей прямой,

И вторит им смех детский, разный.

Там на лугу, в сиянье дня,

Мужик, чело в поту утерши,

Сбирает сено для коня,

На мир крестьянский взор простерши.

А в горенке, при свете тусклом,

Жена и дочерь, сев к окну,

Веретеном по нитям русским

Прядут усердно пелену.

В лесах, что сумраком объяты,

Где бродит зверь и тень встает,

Смех детворы звучит крылатый,

И страх его не достает.

Над ними птиц летучих стая

Чертит узоры в синеве;

Лучина в избах, догорая,

Трещит о близкой тишине.

Идут тропинкою девицы,

Стыдливо опустив глаза;

Румяны щёки, как зарницы,

Прекрасна девичья краса.

Но вот, прервав свой шепот тайный,

Глядят, где молодец идет,

И взор их, робкий и случайный,

Ему признание несет.

Средь жителей села простого

Жил витязь, удалью ведом,

Был нрава пылкого, живого,

И остр и дерзок языком.

Но в нем жила не только слава,

Не суета пустых похвал:

Он чтил родителей по праву,

Их слово свято уважал.

И, встретив друга у ограды,

Он речь повел, хвастлив и горд:

«Не ждал я этакой засады!

Кабаний целый дикий сброд!

Они неслись, клыками блеща,

Топтали братьев-ловчих в прах!

Один я бился с силой вещей,

Внушая им животный страх!

Я их разил мечом булатным,

Пока не пал последний зверь.

Соседям, селам небогатым,

Я мясо их раздал теперь.

А этого, что всех был меньше,

Везу как знак победы я!»

И друг, словам бездумно внемля,

Дивился силе бытия.

Хоть был кабан размером с кошку

И спал, когда его настиг,

Наш витязь сочинил немножко

Свой богатырский, славный миг.

А у ворот, где люд толпится,

Сидел певец с седой брадой;

И песнь его, как вольна птица,

Летела в воздухе густой.

Он пел о витязе удалом,

Что славен доблестью своей.

Герой, подъехав с видом бравым,

Ему бросает пять рублей.

Певец, монету поднимая,

Ударил в струны веселей,

И песнь полилася иная,

Еще хвалебней, чем досель:

«О, щедрость витязя лихого!

О, зоркий глаз, о, твердый нрав!

Он не жалеет золотого,

За честь и правду постояв!»

Его доспех, стальной и гладкий,

Всегда сверкал, как серебро,

И не было на нем заплатки,

Лишь солнца яркое клеймо.

А конь под ним – арабской стати,

Резвее ветра и стрелы,

Не знал крестьянской серой плати,

Лишь шелк узорной пелены.

На пир ли, в бой – в наряде лучшем

Являлся витязь всякий раз,

Чтоб взглядом девичьим и жгучим

Пленять сердца в урочный час.

Кафтан из бархата цветного,

Сапог с узором дорогим —

Он не жалел добра чужого,

Чтоб быть завидно молодым.

Влюблен он был, как то пристало,

В одну лишь деву средь села,

Чья красота его пленяла

И за собой в мечты вела.

Но, правды ради, скажем прямо,

(Простит нас ветреный Амур),

Порой от взгляда девы самой

Он отвлекался на Лаур.

Блеснет улыбкой белозубой,

Поправит кудри со чела,

Чтоб весть летела по изрубам,

Какая доблесть в нем жила.

Но прежде чем домой явиться,

Он в Божий храм направил путь,

Чтоб перед ликом помолиться

И веры в сердце почерпнуть.

Затеплил восковую свечку,

Что пред иконой зажжена:

«О Боже, выслушай словечко!

Пусть будет мне побед сполна!»

И, лоб крестом пересеняя,

Он прошептал в тиши святой:

«Даруй мне сил, не покидая,

И вечно будь, Господь, со мной!»

У старой церкви, у погоста,

Где крест склонился над землей,

Он крестника, в тени помоста

Увидел с юною вдовой.

Добрыни был отец когда-то

Ему как брат, товарищ, друг;

Но в сече яростной, проклятой

Прервался жизни верной круг.

И витязь, над безмолвным телом,

Дал клятву в тот предсмертный час

Беречь семью поступком смелым

От злых людей и горьких глаз.

С тех пор он бремя нес по чести,

Отцовский заменяя свет.

Сошел с коня. Забыв о лести,

Сказал вдове простой привет.

И, от кабаньей туши ловко

Отрезав знатный он кусок,

Промолвил тихо, даже робко:

«Возьми, не откажи, сынок».

«Вот, матушке твоей снеси-ка,

Да и себе оставь чуток.

Скажи, не обижает лихо?

Не тронул злой язык, дружок?»

Малец, подарок принимая,

Смотрел, как на отца, в слезах,

А витязь, горечь зажимая,

Узрел товарища в глазах.

И, вскинув юношу на гриву,

К коня могучей голове,

Он прошептал ему нелживо:

«Пока я жив, ты жив вдвойне».

Затем, оставив друга с вестью,

Спешит в родительский свой дом,

Чтоб поделиться славной честью

И мыслью главною о том,

Что он решился: «Мать, отец мой!

Примите сына откровенье:

Хочу назвать ее невестой,

Прошу на брак благословенья!»

Родители, слезы не пряча,

Его с улыбкой обняли.

И вот уж новая задача —

Спешить к красавице в любви.

А та, что сердцем завладела,

Предмет его надежд и снов,

Любила золота пределы

И яркий блеск цветных шелков.

Приняв подарок драгоценный —

Узорный, красочный атлас —

Она созвала непременно

Подруг своих в тот самый час.

Им хвастала не раз, не дважды

Обновой дивной, не простой,

Что ей жених принес отважный,

Пленённый девичьей красой.

«Смотрите, милые сестрицы,

Какой узор, какой атлас!

Такой не вышьют и царицы,

Он из столицы, и для нас!

И любит он меня безмерно, —

Шептала дева им потом, —

Клянется в верности безмерной,

Готов весь мир сложить в мой дом!»

«А ты сама, скажи, голубка,

Его ли любишь всей душой?»

Вопрос, как тоненькая струйка,

Нарушил девичий покой.

Она вздохнула, не ответив,

Лишь оберег рукой нашла,

Подруга, взор ее заметив,

Все без утайки поняла.

Когда ж подруги удалились,

И тишина легла на дом,

Её заботы пробудились,

Что были скрыты за замком.

Она достала холст суровый,

Что не чета был тем шелкам,

И в чан с смолою той еловой

Его спускала по кускам.

Она трудилась, не жалея

Ни рук своих, ни красоты,

Чтоб та смола, в огне слабея,

Впиталась в нити, как мечты.

Она трудилась до рассвета,

Чтоб плащ не пропускал дожди,

И чтоб теплом её согретый,

Хранил от хвори и беды.

Не для богатства, не для славы

Трудилась девичья рука,

А чтоб укрыть от злой забавы

Холодных капель сквозняка.

И в каждый шов она вплетала

Свою заботу и любовь,

И заговор свой напевала,

Чтоб он вернулся к ней живой.

Меж тем наш витязь шел обратно,

Победой горд, успехом пьян,

Не видя в деве той приятной

Расчета тонкого изъян.

Он верил: сердце покорилось,

И свадьбы близится пора…

А дева втайне лишь дивилась,

Как жизнь на милости щедра.

Любовь с богатством совместились,

Как две заветные мечты,

И вот теперь они свершились

В сиянье дивной красоты.

Глава 2. Таинственный недуг

Но смолкли звуки дня былого,

Прошла и ночь. Едва заря

Зажгла свой луч, для всех не новый,

На ложе, тихо говоря

Слова бессвязные, лежала

Красавица, бледней холста.

Вчера румянцем что пылала —

Сегодня мертвенны уста.

Душа впадет в оцепененье,

То жар ее палит огнем;

И дева чахнет, как растенье,

Под ледяным седым дождем.

Родные, в горести глубокой,

Зовут знахарку впопыхах.

Та, с травкой горькой и жестокой,

Явилась в сумрачных стенах.

Зажгла куренья, дым пахучий

Пустила в горенку, но вот —

Взяла свечей пучок горючий,

А пламя гаснет, не живет.

Едва затеплится, мигая,

И тут же тонет в темноте.

И поняла жена седая:

Здесь чары действуют не те.

«Не порча злая, не обида,

Не сглаз от зависти людской.

На ней незримая планида

Сплела узор своей рукой.

Моя здесь сила – прах и тленье.

Ищите ту, что средь болот

Хранит времен былых ученье,

Что в чаще сумрачной живет».

Глава 3. Марена-Ворожея

И вот, оставив все надежды,

Идут тропой в дремучий бор,

Где мхи, как ветхие одежды,

Скрывают вековой позор.

Там сырость, тлен и запах гнили,

И тишина, что смерти ждет;

Там, слухи древние твердили,

Колдунья-ведьма жизнь ведет.

Марена – имя ей пристало,

И вид ее был страшен, дик:

Суха, как корень, что впитал он

В себя земли иссохший лик.

Меха свисали, пахли кровью,

И перьев сальный, черный клин

Лежал у ведьмы в изголовье,

Как знак погибельных годин.

От плеч её, худых и острых,

Свисали длинные клочьЯ,

А смрад стоял, как на погостах,

В глазницах – два гнилых ручья.

В руке держала горсть обломков —

Сухих, как прошлогодний лист.

То были кости не потомков,

А тех, чей крик давно утих.

На левом же плече, как стража,

Сидел ее извечный друг —

Тот ворон с песней как пропажа

Для всех живых существ вокруг.

Глаза ж ее – два разных света:

Один – как неба летний свод,

Другой – бельмом слепым одетый,

Влекал в пучину тёмных вод.

Сквозь занавес из мшистой ветки,

Где факел лиственный чадил,

И дым смолы тягучий, едкий,

По стенам медленно бродил.

Марена, не сказав ни слова,

Свечей семиграненных ряд

Воткнула вкруг чела больного,

Чтоб совершить ночной обряд.

Посыпав пол золой и пылью,

Полыни с толотым углем,

Она, ведомая ей силью,

Взмахнула костяным ножом.

Надрезав палец девы нежный,

(Обряд был древен и жесток),

Крови ручея безмятежный

В обсидиан-сосуд потек.

Смешав его с росой студеной,

Что меж громами собрала,

Она, как зверь в глуши рожденный,

Слова гортанные прочла.

И, выдохнув сквозь клюв вороний

Тот дым, что в легких сберегла,

На деву пепел посторонний

Сыпучей горстию стряхла.

И в дыме том, в его спирали,

Прозрели синие черты —

Письмен проклятия скрижали,

Венец лихой и немоты.

Без сил колдунья повалилась,

Из уст ее раздался стон:

«Судьба над нею совершилась,

Таков извечный их закон.

Те чары спрядены богиней,

Что держит судеб наших нить.

Моей руке той паутине

Увы, узлы не разрубить».

Но, видя витязя кручину,

Промолвила: «Есть путь один.

Ты должен отыскать причину,

Судьбы своей став господин.

В Черниграде, у князя в славе,

Есть книжный дом, где свитки спят.

Там в позабытой пыльной главе

Ответ твоих таинств хранят.

Возьми перо мое, о юный,

С ним вскроешь тайну кладовых.

Но, взяв тот свиток многострунный,

Ты сдвинешь нитей судьб своих».

Её родители, взирая,

Безмолвно скорбь свою несли,

И мать, платок свой обрывая,

Промолвила ему: «Иди,

Вот плащ смоляной, что в тиши

Твоя невеста создавала,

Вложив в него тепло души,

Чтоб хворь тебя не доконала.

Спаси дитя от муки смертной,

Ищи, вверяясь силе рока!»

И он, их волей безответной

Благословлён был на дорогу.

Глава 4. Путь в Черниград

Едва румянец зори нежной

Коснулся сонных облаков,

Наш витязь, в думе безмятежной,

К походу ратному готов.

Оседлан конь, гнедой и верный,

Надежный друг в делах войны.

Тяжелый панцирь, черный, скверный

Холодит кожу со спины.

А шлем, иссеченный мечами,

Венчает смелое чело;

В сумах за верными плечами

Припасов взято не зело:

Лишь хлеба ломоть, мяса вяла

Да фляга с ключевой водой.

Но сердце пламенем пылало,

Чтоб биться с властною судьбой.

Дорога вьётся лентой длинной

Чрез лес дремучий, луг широк;

То холм встаёт спиной былинной,

То мчит коня степной поток.

Свистит в ушах насмешник-ветер,

Лицо сечет, как злобный бич.

Но путь его надеждой светел,

И в сердце слышен страсти клич.

Он броды рек переправлялся,

Где мутный вал бурлил у ног,

С конём здесь за уздцы таскался,

Чтоб омут сбить его не мог.

Но на второй день, у заката,

Когда сгустилась в чаще тень,

Ждала разбойная ватага,

Прервав его походный день.

Пять бородатых, диких ликов,

Скрываясь за стволом дубов,

С размахом топоров и криков

Явились из лесных кустов.

«Плати-ка дань, ездок богатый!» —

Грозит им хриплый атаман. —

«Иль здесь найдёшь конец проклятый!

Гони кошель и свой кафтан!»

Но витязь слов напрасно тратить

Не стал с толпой нечистых душ;

С коня сопрыгнув, молвил: «Хватит!» —

И вынул меч, отважный муж.

Вихрём набросились злодеи,

Но он удары их встречал;

Один, лишившись вмиг затеи,

С рассеченным плечом упал.

Другой, с размаху топорищем,

Героя погубить хотел,

Но тот, укрывшись под лезвищем,

Ударить в бок его успел.

А третий, сзади подбирался,

Но верный конь, взмахнув хвостом,

Копытом так ему достался,

Что тот отброшен был пластом.

Два остальных, узрев расправу,

Завыв, метнулись по кустам.

Герой не гнался с ними в славу —

Он время уступал мечтам.

Отёр клинок о травы луга,

Проверил, цел ли конь-дружок,

И вновь помчал, гоня недуга,

На дальний, дымный огонёк.

Но ждал его иной противник.

На третий день, среди полей,

Навстречу – княжеский дружинник,

В рядах не счесть его людей.

С десяток всадников суровых,

В доспехах, с гербом на щитах,

Сбирали дань в краях дубовых,

На смертных нагоняя страх.

Их воевода, сед и важен,

Коня пред витязем сдержал:

«Кто ты таков? Путь твой не глажен!

Ты вор иль просто опоздал?

Плати-ка князю дань по праву,

Иль ждёт тебя тюремный сруб!»

Герой, поняв, что на расправу

Против дружины— будет труп.

Смирил свой пыл, не лез до драки,

Хоть сердце рвалося на бой.

И, не чиня в ответ отваги,

Достал кисет свой дорогой.

Он развязал свой кошель с краю,

Монету приготовил дать,

Но воевода, всё смекая,

Сумел богатство увидать.

Глаза его огнём зарделись,

В них жадность вспыхнула тотчас.

«Вся дань моя! – уста пропели. —

Здесь княжья воля, не указ!»

Рукою цепкой, беззаконной

Он вырвал кошель из руки,

И злата звон самодовольный

Раздался средь лесной тоски.

«Теперь ступай! – кивнул он властно, —

Свободен путь, иди туда

Где путь твой будет не напрасным,

Без золота, в ком нет вреда!»

И стража в стороны шагнула,

Давая витязю проход.

Душа героя не взглянула

Назад, но ринулась вперёд.

И вот, на третий день дороги,

Узрел он в утренней тиши

На каменном крутом отроге

Цель утомлённою души.

Как дивный сон, как изваянье,

Черниград-город восставал,

Стен деревянных очертанье

И башен стройных ряд сиял.

И солнце крыши золотило,

И таял дым, как тень, везде.

Он прибыл. Сердце в нём застыло.

Теперь – в палатах книжных, где

Искать ответ средь древних рун,

Что скрыты в тишине извне,

И сдвинуть нити судеб струн.

На рынке том – и смех, и крики,

И люд гуляет там и тут,

И каждый край, большой, великий,

Свой представляет самоцвет.

Москва ж представила народу

Диковину на все века:

Медведь, забыв свою породу,

Идёт по нитке свысока.

А как дойдёт до середины,

Так в пляс пойдёт под гуслей звон,

И все дивились той картине,

И шлют медведю свой поклон.

А Новгород явил потеху,

Что не видали и в веках:

Сидит там заяц, для утехи,

В хрустальных, сказочных листах.

Но та капуста – из хрусталя,

А в ней – зелёный изумруд,

И стража, что стоит у края,

Тот изумруд в мешки кладёт.

А Тула диво сотворила,

Чтоб изумить честной народ:

Из ларца блошку отворила,

Что в пляс неистовый идёт.

Её подковы золотые

Блестят, как искра на свету,

Такие лёгкие, простые,

Что держат танец на лету.

Глава 5. Библиотека

Пред ним, в лучах зари багряной,

Предстал великий Черниград,

Стеной увенчан деревянной,

Рядами башен строен в ряд.

А у собора, средь величья,

Стоит палата из камней,

Где мудрость в книжном безразличьи

Ждет любознательных очей.

Но вход в нее – не для простого,

Два ратника, как два столпа,

Глядят на витязя сурово

На гостя не из их села.

Исполнен гордого тщеславья,

Решил купить к познаньям путь,

Забыв про честь и благонравье,

Просунул стражнику на грудь.

Но тот, как истукан безмолвный,

Лишь меч поправил у бедра:

«Приказ блюдем мы безусловно,

Нам честь дороже серебра».

Второй был план его отчаян:

В одежде краденой солдат,

Но взгляд у стражи неслучаен,

И он отправлен был назад.

Отчаявшись найти решенье,

Средь шума шёл он наугад,

Как вдруг он встретил то виденье,

Что устремлял в писанье взгляд.

Слагала дева, Светозара,

С усердием чертя слова,

К ней витязь подошел средь жара,

И речь была его жива.

Про подвиг, девушку, проклятье

Он рассказал, печали полн,

И дева, веря в то заклятье

Что шлёт среди летящих волн,

Смахнув с ланит румянец робкий,

Ему вручила тайный ключ:

«Вот пропуск временный и топкий,

И он пробьет завесу туч».

И вот он в комнате старинной,

Где воздух пахнет тленом книг,

Где свет, полоской бледной, длинной,

Едва в оконный свод проник.

Зал первый – летопись державы,

Второй – устав церковных служб,

А третий, полный книг лукавых,

Закрыт для посторонних дружб.

Хранитель-старец, сед и строгий,

Сказал: «Туда лишь княжий глаз

Глядеть посмеет на пороге,

Таков его прямой приказ».

Перо, что ведьма даровала,

Во тьме светилось, как маяк,

Сквозь щель решётки проникало

В густой и непроглядный мрак.

Дождался он, когда стемнело,

Прокрался в башню, как злодей,

И шпилькой, действуя умело,

Открыл он запертых дверей.

Как в лабиринте, меж веками,

Он шел, ведомый огоньком.

Перо дрожало над томами,

Шурша понятным языком.

Вот полка «О», вот полка «Ка»,

Перо дрожит в его руке.

И здесь, где надпись так близка,

Оно горит на стеллаже!

За стенкой ложной, за панелью,

В шкатулке под большим замком,

Лежал, укрытый пыльной тенью,

Тот свиток с древним ободком.

Он руны на обложке вывел

Концом пера, и в тот же миг

Пергамент вспыхнул, будто выпил

Всю тьму вокруг, и свет возник.

Не карта в нем была, не строки,

А образ – ясный, как живой:

Дуб-Стобор, страж лесной, высокий,

Что путь укажет под землей.

Но шум шагов раздался в зале…

Схвативши свиток, он к дверям!

Там Светозара, вся в печали,

Кричит: «Сюда! Пожар! Беда!»

И стража ринулась на крики,

А он, шепнув «Спасибо» ей,

Скользнул в проулок темный, тихий,

Быстрее ветра и теней.

Глава 6. Туманный Бор и его Страж

И снова он в седле, ведомый

Сквозь чащи, топи, бурелом.

Но путь лежит в удел суровый,

Что скрыт туманным полотном.

Въезжает в Бор, где свод из веток

Скрывает солнце в вышине,

И Воздух сыр, и путь без меток,

И тишь в печальной пелене.

Средь сотен вековых деревьев,

Что тянут ветви к небесам,

Стоит один, сухой и древний,

Не веря солнцу и дождям.

Дуб-Стобор, тайной осенённый,

Испещрен рунами дотла.

И вдруг, из кроны оголенной,

Послышались его слова:

«Кто ты, посмевший в царство тени

Принесть тепло живой крови?

Загадки отгадай ступени,

Иль здесь свой век ты оборви.

Что ярче солнечного дня,

Но не узришь ты оком бренным?

Что не в стекле блестит, звеня,

А прорастает сокровенным?»

Герой взглянул на ткань с восторгом,

И после паузы сказал:

«Вот красный бархат, чистый, строгий,

Что душу с небом повязал».

И дуб, скрипя корой ветвистой,

Стряхнул с себя туманов плед,

И голос, древний и речистый,

Дал витязю такой ответ:

«Твой ум остер, твой верен глас,

Но жил ли ты так в добрый час?

Ты зрел лишь внешнюю красу —

Цветка на утреннем лугу.

Искал румянец, блеск очей,

Забыв, что в сумраке ночей

Сияет ярче всех огней

Душа, что злата тяжелей».

Умолкнул дуб. И витязь бравый

Услышал приговор судьбой,

Как будто бой проигран главный

Не со врагом, а сам с собой.

Он опустил свой взгляд усталый,

Поникнув гордой головой:

«Ты прав, мудрец лесного края…

Я был не прав, судьбу кляня.

За мишурой богатства рая,

Я позабыл всего себя.

Мечтал девицам угодить

Сияньем лат и серебра,

Но ты помог мне ощутить:

Важна не внешность, а душа.

Не блеск камней, не гордый вид,

А то, что сердце говорит».

Дуб вновь качнулся, скрипнув глухо,

И молвил, ветви опустив:

«Твой ум не спит, и зорко ухо,

Ты мудр, но слишком горделив.

Ты полюбил лишь лик прекрасный,

Не душу, что внутри жила.

И выбор твой теперь опасный,

Судьба тебя сюда вела.

Я помогу найти истоки

Тех нитей, что плетут удел.

Но за такие вот уроки

Отдай, чем больше всех владел».

Сорвал тут витязь с шеи смело

Тяжелый крест свой золотой,

Что мать ему на счастье пела,

И бросил в мох перед собой.

Потом клинок, что прадед славный

В боях кровавых добывал.

«Бери! Сей дар, мой самый главный,

Что род мой вечно защищал!»

Усмешку выдал древ герою:

«Мне злата блеск и сталь – ничто.

Ты платишь ценностью другою,

Что не вернет тебе никто.

Я отниму не дар фамильный,

А дар бесценный – память дней.

Тот миг, когда отец твой сильный

Сам подводил тебе коней.

Забудешь матери улыбку,

Ее объятий теплоту,

И с девой встречу, в неге зыбкой,

Настроившую красоту.

Все то, что грело твое сердце,

Что было слаще всех побед,

Исчезнет. И за этой дверцей

Ты новый примешь свой обет.

И знай, когда сотрется это,

Твой выбор будет вдвое крут.

Ведь ты любил ее за лето,

А не за зимний сердца труд».

И витязь замер, будто камень,

Закрыв глаза рукой своей.

В душе зажегся скорбный пламень

По памяти ушедших дней.

Он видел мать, отца седого,

И смех любимой в тишине…

Но долг свой помнил, долг суровый,

И подошел он к старине,

И выдохнул, собравшись с силой,

Смотря на мертвую кору:

«Пусть станет прошлое могилой.

Я все тебе отдам. Иду».

И лишь промолвил он три слова,

Как чудо началося там:

Из-под брони, из-под покрова

Помчались нити к тем ветвям.

Не нити – жизни волоконца,

Светясь, текли из-под руки:

Вот нить златая, ярче солнца —

Отец дает ему клинки.

Вот нить лазурная струится,

Благоуханна и легка —

Когда над ссадиной склонится

Родимой матушки рука.

Они алели, будто раны,

И пахли мятой и весной —