Когда погасли звезды

Последние дни, несмотря на отгремевшую Сангвиналлу, проходили, вроде, как обычно: писцов, кто еще не заработал на собственные комнаты в улье, в общих кельях будила на смену преподобная Лизет. Причем методы у нее были весьма стандартны: запустить с десяток херувимов, которые проносились вдоль четырехэтажных кроватей, громко читая литании. А кто не поднялся, того местные сестры рангом помладше могли спокойно ударить шоковой дубинкой. Для бодрости, так сказать.

Но что-то всё же изменилось. Что-то витало в воздухе. Лица священников поменялись: под внешней доброджелательностью и высокодуховностью они прятали беспокойство. От них оно передавалось другим, тем, кто не покидал своды храма Святой Паменьи.

Рейвен тоже чувствовала беспокойство, но, в основном, потому что уже второй день не могла связаться с братом. Не сказать, что дело это было необычное, Арбитрес всегда заняты, и чем старше они становились, тем Томас выше взбирался по карьерной лестнице, и тем реже он вспоминал о своей сестре, которой не повезло стать рядовым писцом в Экклезиархии.

А ведь у нее был дар в вычислениях, запоминании и общении в машинными духами. Она быстро находила подход к любому когитатору, знала многие литании и некоторые бинарные гимны Механикус наизусть. Её даже хотели взять в адепты. Но преподобная Мазьярмата решила, что её дети должны учиться в Схоле при храме Святой Пламеньни, где она и сама служила. И никакие Омниссии не должны касаться их разума.

Это было самым большим разочарованием в жизни Рейвен. Она, пятилетняя девочка, которой учителя восхищались за успехи в учебе и сулили большое будущее, которая уже загорелась идеей стать адептом машинного культа, попала в мир, который ни во что её не ставил. А мать, ко всему прочему, разболтала всем о жрецах Механикус, что хотели забрать её дочь. Это поставило крест на жизни Рейвен в Схоле.

И вот, получив высшие баллы по точным наукам, она совсем немного не добрала на дополнительных экзаменах, где нужно было наизусть цитировать сотни томов жития святых и их писания. Если с обычными литаниями у Рейвен проблем не было, всё-таки даже отец был человеком верующим, то вот чтение сочинений святых и о святых казались ей самым настоящим адом. Оттого она брала их в руки без особого энтузиазма, о чем, в принципе, не жалела. Разве что чуть-чуть.

Если в обычной схоле её бы с удовольствием отправили куда-нибудь на хорошую должность в Администратум, то вот храм с Рейвен не церемонился. Она предполагала, что повлияло и предвзятое отношение, и то, что в отличии от остальных предметов, религиозные у нее проседали. Да и мать наверняка вмешалась. Но факт остается фактом: ей дали предписание стать младшим писцом.

Она не слишком сетовала на свою жизнь, и даже не завидовала брату, который сдал экзамены не намного лучше неё, но был признан дарованием и занял высокий пост в Адептус Арбитрес. Просто поняла, что лучше не будет, и нужно довольствоваться тем, что есть. Наверное, так размышляло большинство жителей Терры.

Рейвен ещё повезло. Хвала Трону, через год служения, её заметил преподобный Ларсус, которому приходилось обслуживать когитаторы и вообще всю технику в храме. Он был уже в летах, поэтому соображал не так хорошо, как в молодости, и ему нужна была подмога. Периодически он испрашивал у настоятеля храма разрешение взять Рейвен с собой на обслуживание какой-нибудь древней и строптивой машины. Тот, хоть и ворчал, но свое разрешение давал. Возможно, назло Мазьярмате, которая на тот момент уже метила на его место.

Сегодня Рейвен решила не оставаться в общей келье, а вернуться домой, к отцу. Она старалась делать так как можно чаще, но на сон, дорогу и еду у нее было всего восемь часов – настоящая роскошь для рядового терранца – а потом начиналась новая шестнадцатичасовая смена, после которой очень болело правое запястье. Но из-за общего беспокойного настроения и отсутствия связи с братом, ей очень хотелось обнять отца, пусть из-за этого и придётся поспать всего два часа.

До терранской квартиры пришлось добираться на поезде. Людей, казалось, было гораздо больше, чем обычно. Они куда-то спешили, толкались, постоянно ругались друг с другом, толкали локтями, пытались что-то у кого-то отнять, кого-то вышвырнуть из поезда. Пару раз затевалась настоящая драка, которую разимали подоспевшие арбитры. Характерно ли подобное поведение для Терры? Вероятно, но не в святых кварталах, где во-первых, стояла огромная золотая статуя Императора, во-вторых, располагался храм, и в-третьих, высилась одна из крепостей Арбитрес, и, соответственно, слуг закона здесь хватало в избытке.

Рейвен вжалась в угол, надеясь, что белые одежды Экклезиархии оградят её от общего безумия.

Не оградили.

Сначала её ударили локтем под дых, а затем огромный верзила, в драке с другим таким же верзилой, влетев, едва не сломал её пополам. Даже свисток арбитров не успокоил смутьянов.

Рейвен сильнее вжалась в угол вагона, прикрыла голову руками и, увидев небольшой просвет среди человеческих тел, быстро юркнула в него, скрывшись за спинами других пассажиров.

На своей станции она, наконец, вздохнула с облегчением и побрела по перрону, потирая ушибы.

Рейвен заранее по воксу передала, что едет домой, поэтому отец уже ждал её в их небольшой комнатушке с видом не на соседний улей, а прямо на мизинец на ноге золотой статуи Императора. Ну, чтож, лучше, чем смотреть в окна соседей. Тем более, что улей Лундориум состоял из целых девяти пиков, и они так близко располагались, что не будь терранцы к такому привычны, занавески держали бы всегда закрытыми. Соседние же ульи Франкий и Гронад начинались буквально через дорогу и представляли из себя нагромождение балконов, пристроек и странных витиеватых коммуникаций, что ещё больше уродовали внешность фасадов. Лундариум был гораздо приличнее и, если быть совсем честным, комнаты тут стоили на порядок дороже.