Город мёртвых птиц
Город мёртвых птиц
– Ну и как мы прибудем в город? – спросила Астонция, с тревогой рассматривая стаю ворон, пролетавшую мимо окон кареты. – Как нормальные люди, с главного входа, или же эпично свалимся им на голову, выкинув какой-нибудь трюк?
– Делай как хочешь! – возведя глаза к небу, а точнее, к крыше экипажа пожал плечами мистер Шварцзиле.
– Я в любом случае сделаю, как захочу, вне зависимости от твоего мнения, но мне всë же интересно его узнать!
– Давай хотя бы на этот раз по-приличному, майн либер!
– О, Великая Тэрке, ты скучнеешь на глазах, Арчи! – вздохнула Астонция. – Смотри, как бы я от тебя не избавилась, пресытившись столь унылым обществом! Пора бы повеселеть! И, знаешь ли, я всë-таки хочу по-неприличному!
Шварцзиле изобразил кривую улыбку на сероватом лице и отвернулся к окну. А чего же ещë можно было ждать от этой несносной девчонки?
Все в Локшере только и говорили, что о новом члене их славного сообщества – мистере Шварцзиле. Примечательно, что, хотя, в сущности, никто ничего о нём не знал, рассказывали очень и очень многое.
Был он то ли немцем по рождению, то ли просто немецкого происхождения, а сам исторической родины и в глаза не видел. Рассказывали: он страшный мот и способен проиграть в одну ночь целое состояние. Другие же утверждали: Шварцзиле одной ногой стоит на пороге работного дома и именно поэтому переехал в провинцию. Странным было также то обстоятельство, что загадочный иностранец, проигнорировав сдающиеся в аренду дома, выкупил полуразвалившуюся и давно не действующую часовню, в которой, по слухам, некогда совершила самоубийство графиня, чьей фамилии никто уже и не помнил.
Вызывала вопросы и спутница мистера Шварцзиле, привезшая с собой – опять же по слухам – пять больших сундуков, до самых краёв набитых куклами. Никто точно не знал, кем же приходилась джентльмену юная мисс Дульсемори: то ли племянницей, то ли сиротой-воспитанницей, то ли внебрачной дочерью. Высказывались разного рода предположения.
Боюсь, я вынуждена разочаровать и жителей славного города Локшера, и славных читателей сей истории: в мистере Шварцзиле, по крайней мере при поверхностном знакомстве, не обнаруживалось ни грамма загадки. Людей вроде него свет проглатывал, пережёвывал, а иногда и выплёвывал сотнями за сезон. Но, повторюсь, такое впечатление складывалось лишь при поверхностном знакомстве. А до более близких отношений с Арчибальдом Шварцзиле нам ещë ой как далеко!
Единственная важная и бросающаяся в глаза его особенность – шестой палец на левой руке, вызвавший суеверный страх в акушерке, принимавшей роды у мадам Шварцзиле (если, конечно, мать шестипалого джентльмена могла когда-нибудь позволить себе услуги акушерки), которая назвала данный дефект меткой дьявола и оклеймила мальчика богопроклятым созданием.
С другой стороны, судьба, да и сам мистер Шварцзиле позаботились о том, чтобы кличка «одиннадцатый палец» не прилипла к нашему герою. Ведь мизинец правой руки, в свою очередь, был навсегда утерян в дебрях тëмной биографии Арчибальда Ганориуса Шварцзиле. Таким образом, при нём осталось стандартное количество пальцев. Тем не менее ладони производили жуткое впечатление на окружающих: казалось, палец, обладая неуëмной энергией и нелюбовью к долгому нахождению на одном и том же месте, решил взбунтоваться и присоединиться к своим соседям на второй руке.
Впрочем, довольно о пальцах Шварцзиле.
На долгом жизненном пути отца Моррисона встречалось множество туманных утр и тяжёлых исповедей, но лишь одна девочка, свободно гуляющая по кладбищу, будто по парку. Примечательно, что встретилась она ему именно в туманное утро после тяжёлой исповеди.
– Грешна, ой, грешна, – лепетала по-детски уродливая старуха, сверкая чёрными дырами вместо зубов. – Грешна, ой, грешна! Столько женщин на своëм веку сгубила, столько душ невинных! Тысячи!
Старая сводница, увы, ничуть не врала. Грехам еë не было счёту, оставалось только поражаться, как слабая память умудрялась хранить в себе столько бесстыдных фактов. Но очень скоро священнику надоело поражаться, и он совсем перестал вслушиваться в строки мрачного перечня, а лишь монотонно покачивал головой в такт исповеди, пребывая в том пограничном состоянии между сном и явью, когда сознание наполняют самые странные фантазии и образы.
Так ему примерещилась его кузина, прекрасная Лизелла Смаугер, хладнокровно убивающая какого-то черноволосого ребёнка. Видение исчезло быстрее, чем Моррисон смог обдумать или запомнить его, а сам служитель божий очнулся от дрёмы и немедленно устыдился. Старуха ещë не прекратила откровенничать и как раз нашёптывала одну очень интересную для священника вещь, которую он внимательно выслушал, запомнил и обдумал по пути домой.
Наконец смерть сжалилась и над умирающей, и над исповедующим, отпустив отца Моррисона восвояси, а тот запоздало отпустил грехи покойнице, хотя выбить себе место в Раю той явно не удалось бы уже ни при каком раскладе.
Было около четырёх часов утра, когда он, усталый, задумчивый и чем-то слегка напоминающий работника похоронной конторы во время эпидемии чумы, возвращался домой через туманное локшерское кладбище, неся на носу бесполезные запотевшие очки. Протирать стёкла не было смысла, потому что в таком тумане рассматривать было совершенно нечего, в этом Джон Моррисон уже успел убедиться.
Кладбище ожидаемо не могло похвастаться наплывом живых посетителей. Тишина, умиротворение, спокойствие. Идеальное место и время, чтобы погрузиться в мирные благочестивые думы.
Но не о вечном и неземном думал в этот момент усталый священник. И даже не о том, как бы поскорее добраться до тëплой постели и забыться безмятежным сном человека с чистой совестью и отменным здоровьем. Честно говоря, здоровье-то у Моррисона было не такое уж и отменное, и вряд ли сырая кладбищенская прогулка могла послужить его укреплению. К тому же снятие грехов с чужой души – вообще весьма тяжёлый и вредный труд, который добавляет работающим в этой сфере дополнительные камни на сердце и морщины на лоб. Нет, его занимала одна интересная деталь старухиной биографии, которая напрямую касалась Лизеллы Смаугер.
Ах, Лизелла! Если бы ты только знала, Лизелла, какой мрачный секрет доверили сегодня твоему кузену! И чтобы с тобой случилось, выплыви всё наружу? А может, стоит рассказать, открыть миссис Смаугер страшную правду? Нет, конечно, нет, молчать до последнего, унести с собой в могилу, похоронить эту тайну в своëм благочестивом мозгу, и ни слова Лизи! Она ведь этого не переживёт: такая эмоциональная, страстная, ревнивая. Такая… Ну, в общем, самая удивительная женщина на всём белом свете! Нет, гнать прочь мысли о кузине, не позволять им взять над собой верх! Моррисон сделает всë, чтобы она была счастлива, счастлива в неведении. А что же Смаугер, этот подлец, который зовётся её мужем? Лизи ведь так его любит!
На этом месте мысли преподобного прервал высокий звук, странно напоминающий пение ребёнка. Девочки. Ранним утром. На одиноком кладбище.
Джон замер, оцепенев, прислушиваясь, пытаясь понять, не чудится ли ему это. Нет, и правда кто-то пел. Любопытство в душе священника одержало верх над страхом, и он ринулся вперëд, натыкаясь на надгробия и мысленно проклиная хаотичное расположение могил локшерского кладбища.
Через минуту он уже смог разобрать слова, произносимые очень нежным, почти ангельским голоском:
Ты живёшь, не понимаешь,
Что о смерти лишь мечтаешь,
Лишь о том твои мечты,
Как в гробу гнить будешь ты.
Смерть крадётся за тобою,
Веки я твои закрою,
Ты приветствуешь меня,
Будто я твоя родня.
Мир мой тихий и печальный,
Но ты гость в нём неслучайный,
И могилы темнота
Много лет как ждёт тебя.
Я во тьму тебя зарою,
Двери в ад тебе открою.
Плачут демоны в огне,
Так скучают по тебе!
А в земле сырой, глубоко
Труп гниёт твой одинокий.
Твари ночи жить хотят —
Плоть твою пускай едят.
Ну а я петь буду вечно,
Век мой славный бесконечный!
На твоей крови и боли
Длится жизнь моя в приволье!
Моррисон ускорил шаг. Ему было необходимо во что бы то ни стало добраться до кладбищенской певички, пусть даже эта встреча повлечёт его гибель, а в душе священника почему-то с каждой секундой росла уверенность, что именно это и произойдёт.