Полдень древних. Селение
Глава 1
Светлана Ярузова
ПОЛДЕНЬ ДРЕВНИХ. Селение
ПРОЛОГ
Минуло несколько месяцев со дня моего падения в этот странный мир. Камень пал в стоячую воду, пребывающую в гармонии тысячи лет. И всколыхнулась волна, столкнулись с тысячами брызг, листья водных растений, с цветов взмыли пчелы. Никто не ждал небесного гостя, никто не звал… Никто не готовился к переменам.
А перемены и дают, и отнимают… Из-за меня погибло два человека. И, казалось бы, древнее озеро должно было отторгнуть меня, растворить в темных водах, чтобы не было и памяти. Но не отторгла и не растворила меня в себе Арьяна Ваэджо. Желала постигнуть суть чужого, затягивала и погружала в придонные слои. Дала понять, как умеет защищаться, дала узнать, как умеет жить. И вот рассказ о том…
глава I ДОМ ДЕТЕЙ
Лина. Обстоятельство первое
Реальность вернулась в страхе и неудобстве. Нависла угроза и от нее не уйти. Ужас вселенский, дикий, тяжко роняющий сердце.
Дернулось тело в вате забытья, приоткрылись веки, проник внутрь серый безрадостный свет. Смутно, сквозь слипшиеся ресницы – окошко, сочащийся сквозь него луч, коричневые сумерки, дерево, темный, давящий грозной мощью потолок. Невероятный!
Они такие любят… Всегда городят в своих жилищах. Значит сказка продолжается… И лежит она теперь форменной колодой во всей древней красоте, отнесенная в прошлое на тысячи лет…
И если бы кто-нибудь мог помочь! Одна в комнате. Только и можно, что моргать и ворочать головой. Крадется страшное… Хищное, безжалостное, с нежной пушистой шерстью. Древний ужас приматов…
Треугольная плоская морда с огромными глазами. Орать хочется, но получается стон, слабый, хриплый, старческий. Тело пронизывает, нет, не боль – томительная дурнота и слабость. Приходится бороться с этими шершавыми оковами, тщательно выбирать порывы и траектории. Любая неловкость и разум меркнет, завязнув в липких сетях. Пробуждение…
Однако запахи, звуки, цвета льются внутрь все стремительней, наполняют силой и любопытством. Жило… Пахнет пылью, сеном, едой. Людьми. И это, давящее на грудь, заглядывающее в лицо – кошка. Кошенька… Полосатый пушистый зверь, любопытный. Нюхает. Усами щекочет…
Меж тем, в сознание просачивались все более настойчивые звуки. Тонкое частое сопенье, пинки и ерзанье. Получилось скосить глаза. Светлое пятно в буром мраке. Молочные, сероватые, золотистые цвета.
Кошка мявкнула и канула на пол. На смену ей бочком, опасливо, подбиралось, гнездилось и осваивалось белобрысое существо лет, наверное, семи. Постепенно прорисовывались детали в полумраке клети.
Клеть… Это они так называют комнату. Привычно уже… Но как в тумане, смутно помнится. Ангар… Огромный летающий дом. Рарог… Кажется. Почему в ангаре дети? Стоит немного привстать на локте, оглядеться. Но не смогла. Неловко повалилась на лавку.
Однако существо уже заняло собой все пространство – веснушки, серьезное сопение, высунутый от усердия язык. Изучали, и подходили к процессу с полным погружением. Ну, надо же, в конце концов, понять что под одеялом, не парик ли волосы такого странного цвета и не накрашены ли чем-нибудь щеки. Вот так… Женская любовь к деталям… При ближайшем рассмотрении существо оказалось женского пола. На тонкой шее – ниточка стеклянных бус, в ушах маленькие золотые серьги, рубашка с пояском щеголевата, в складках и примятостях, не объяснишь, сквозит какой-то неуловимо дамский оттенок. Можно, конечно, назвать девченочей толстенькую, довольно-таки длинную косу. Но косы здесь плели все…
Создание, очевидно, было не из робких. После детального осмотра и сидения некоторое время с приоткрытым ртом, было произнесено, наконец, тонким, хриплым шепотом: «Мати, ты кто?» Даже напугала. Совершенно по-русски. Что тут ответишь? Отдышаться бы…
Но громыхнула дверь. В клеть хлынул свет. В потоке его влетела Ратна. Сама как этот свет – сияющая веселая, в белом платье.
– Аса! – дальше зазвенела длинная фраза, смысл которой вроде понимается, но интонация и характерный выговор уносят смысл. Так бывает, когда говорят на болгарском или украинском. Однако, уяснить сказанное можно без труда – распекала ослушницу. Инда как можно в гостевую клеть лезть до срока! Проступок серьезный! Ратна делала сердитые глаза, грозила пальцем… Она любила детей, и вела себя как типичная французская мать. Более женщина и старшая подруга, чем наседка. Подхватила девчонку, завертела смеясь по комнате. Усадила на колени, к себе лицом, и продолжила выговаривать. Аса болтала ногами и тянулась к ее бусам. Ратна нахмурилась, надула щеки, прыснула со смеху, кинула девочку на плечо и вылетела из комнаты. Это женщине семьдесят лет… Неожиданно откуда-то вспомнилось. Да… Все, эти их, аномалии…
И вот это – Аса… Так он просил назвать дочь. Как ножом резануло. Сар… Где он?
Вскоре Ратна вернулась. Уселась на край лавки. Май во всем великолепии выглядит так, если надумает превратиться в женщину. Вся она состояла из светлых красок. Золотых, розоватых, белых. Невозможно отвести глаз.
– Рада, что ты вернулась! Хвала богам! – наклонилась, коснулась щекой щеки, прильнула.
Сладко ее обнимать. Есть в ней что-то птичье. Видишь – крупное, сильное, в перьях, а в руках – такой скелетик. Лучше не жать – сломаешь. Мельче всегда оказывалась на ощупь, чем на вид… Однако руки ноют. Переждать хоть пару мгновений. Невыносимо…
– Где я?
– В доме детей.
– Где?!
– В вайшской общине.
Ратна выпрямилась, сложила руки на коленях и принялась рассказывать. Да, так случилось что ее, Лину, пришлось увести во мрак. Поле повреждено, так бывает, ломают в нем ток силы. Кто это сделал? Сар. На вопрос «Зачем?» она, Ратна, затрудняется ответить. Этот человек для нее закрытая книга. Ясно одно – самому ему уже давно место во мраке. Лечить надо и долго… Но упустили, не восприняли задачей.
Посмотреть на нее – спокойна, мила, говорит с тенью улыбки. Тихо произносит слова… И, как всегда, это исподволь прорывающееся ощущение синхронного перевода. Борута так делал, когда нервничал. Болтал по-своему вовсю. Но сзади, у затылка всегда это радио включено. И движения губ со словами не совпадают. Борута… Был такой…
Ратна поступала также. Только не нервничала – пугать не хотела. Притворялась, будто произносит слова. Памятуя о том, что жрецы не любят телепатию – творилось важное. Знаковый такой разговор.
Она говорила о Саре как о живом. Очень страшно было спросить, так ли это? Не дай бог обмолвиться, хотя бы мельком. Потом, когда с силами соберусь…
Надо вспомнить как это было с Борутой – мысленно говорить. Перед фразой собраться надо, думать лишь о том, что содержит вопрос.
Память начала возвращаться. Мир этот, со всей своей проблематикой, заново вобрал. Но вот беда, отношение к нему теперь не прежнее. Нет порывов и слез. Нет дрожи, страха, отчаянных вопросов… Выслушала этак, холодно кивнула. Понятно, мол. Две актрисы играют сцену. Это не их жизнь…
Дикое ощущение. Когда смеешься над прежними своими действиями, а иных понять не можешь. Это кем надо быть? Представьте – некогда свела ее судьба с человеком по прозвищу Сар, вполне себе странным типом, неприятным скорее… Надо было выжить и она вступила с Саром в связь, не любила, но вынуждена была. Местные высокопарно называют такое «продать себя за блага». Но вообще это ситуативная проституция. В дальнейшем, естественно, пошла по рукам, что оставалось? Часть мужчин в этом мире не вступают в брак и ценят присутствие подобных женщин…
Ход мыслей такого рода удивлял до глубины души. Все эти страсти, которые вроде бы были – самопожертвования, человеческие драмы на разрыв… Уложенные в пару предложений выглядели вот так! Хотя совершенно естественная ситуация. Все эти пробежки по потолку, ужасные форсмажоры и цейтноты вечера утром смотрятся примерно также. Как полная, необъяснимая дурь!
То есть сейчас ситуацию видит совсем другой человек, с перезагруженной после сна системой. Так может быть?
– Скажи, Ратна, что это, погружение во мрак? Долгий сон?
– Не совсем.
Ратна улыбалась. Ее перебили на полуслове нелепым вопросом. Совсем не по теме. Значит, не слушают и не вникают. Но жрице полагается быть снисходительной. Хотя даже и не сверхчеловечице понятно, что на том конце провода не в себе – толком не проснулись, не собрались в кучку и не вполне понимают, где оказались.
Ласково провела по руке, поправила подушку и продолжила:
– Во мраке ведут.
– Это какая-то мистерия под дурью?
– Нет. Это именно сон, просто он снится не одной тебе.
– А так можно?
– Во мраке нужно. Надо помочь понять себя, свои порывы и страхи. Найти их причину. Засыпают два человека и видят один сон. Сильный ведет в нем слабого.
– И меня тоже кто-то вел?
– Вел. Ты любопытна нам. Тебя вели двое. Я и мата, глава жреческого сообщества нашей общины.
– Это вы так лечите, ну если там, в ауре, что-то поломалось.
– Да.
Ратна склонила голову набок и солнечно улыбалась. Даже говорить расхотелось. Этакое живое счастье, остается только завороженно любоваться… Интересно у нее это тоже сценический образ? Однако, говорить надо. Соображать сквозь вату и говорить. Все точки над и должны быть расставлены.
– Ты говоришь – Сар что-то сломал во мне, покалечил.
Ратна усмехнулась.
– Ты сама догадываешься, знаю. Он привязал тебя, лишил выбора. У вас это называется эгильет. Изрядное, надо сказать, непотребство даже в ваше время.
Молчала с минуту, задумчиво глядя в темный угол.
– На деле суть такого действа сродни убийству, лишает пути. Отбирая свободу медленно убивают, разрушают и корежат сперва поле, потом тело.
Теперь уж захотелось хохотнуть самой, но получился глухой хрип.
– Ты сама спала с этим Саром. Даже без всякого колдовства, есть хотя бы одна женщина которая может перед ним устоять?
Ратна серьезно, даже сердито взглянула.
– Тяжелая судьба часто отрицает все дары внешности. Будь сколько угодно красивым – не заметят. Но не вини его, – взгляд Ратны потеплел, улыбнулась, – не ведал, что творил. Есть в Кама-ряде запретные области, в них не стоит падать в пламени чувств.
Помолчала, покачивая головой, потом добавила тихо:
– Говорю же, болен.
И опять как о живом человеке… Но для верности надо спросить.
– Он жив?
Ратна молчала некоторое время, опустив ресницы. Подбирала слова? Выдумывала легенду? В темноте клети ее окружало едва заметное золотистое сияние. Сар говорил, что жрецы умеют прятать поле…
– Можно сказать и так.
– В смысле? Можно сказать иначе?
– Это тоже мрак, но другого рода. Из него никто не может вывести и помочь. Сам человек должен решить – возвратиться или нет.
– Уф, значит, не сгорел как в видении!
– Сгорел.
С минуту они с Ратной молча смотрели друг на друга. Наконец тело дало о себе знать оглушительным глотком. В горле запершило, все переросло в кашель. Но спрашивать, спрашивать сейчас же, даже хрипя и не узнавая свой голос!
– Тогда о каком возращении речь!?
Ратна пожала плечами.
– Он человек Праматери, ты забыла. Им многое подвластно.
Повела рукой перед лицом. Мир заволок мерцающий голубоватый туман. Стало тихо, тепло.
По полю, покрытому голубоватой травой, шел человек. Далеко до него было, удалялся, касаясь ладонями стеблей. Медленно брел. Потом обернулся. Знакомые черты, косы, собранные сзади в пучок. Так оборачиваются в порыве тревоги, когда кажется, будто неотвязно идут вслед…
Сар… Только на расстоянии. Выключили волшебный, искрящийся свет. Осталась форма. Телесный сосуд незаурядного существа. Умного и сильного. Чужого…
Которому предстоит сделать выбор…
Ратна. Мета первая
Как бы это сказать… Как вообще говорить о теплящейся надежде. Отчаянной… У которой очень мало шансов сбыться. А вдруг… Всегда это «А вдруг…»!
Я надеялась, когда стояла у его ложа. Надеялась, когда звала…
Пришел. Не медлил, значит важно было. Не доделал, не досказал, не дожил…
С ними сложно, с выбирающими путь. Надо сделать выбор у черты смерти. Будешь жить или уйдешь. Бывает так – теплится в теле жизнь, хоть и разрушена ключевая область. Сложно восстановить, много сил надо, чтоб в явь вернуть. Тогда говорят с человеком, просят выбрать – жизнь или смерть. Покуда не выбрал – кладут на три дня в янтру с особыми свойствами. Она может поддерживать морок жизни. Грудь Хади прошило копье. Смертельный удар. Но он жил, думал – уходить или нет.
Вопрошала я. Важно было его в яви задержать.
Сидит напротив на лаве, голову понурил. Яркий и сильный у него двойник. Может Зимний Волк своим выбором гордится – поискать такого восприемника! На себя живого точь в точь похож.
– Что ты выбрал, Хади?
Поднимает голову, глядит исподлобья, на лице горькая усмешка:
– А сама-то как думаешь? – кивает на тело, – добром ему отплатили за открытое сердце?
Что ему ответишь? Лишь примешься быстро, страшась, что не успеешь, говорить о своем.
– Не уходи. Ты нужен ей.
– Зачем.
– Сам знаешь.
– Ты ошибаешься, Ратна. Не буду тем, кто ее исцелит. Я воин и я убит теми, кому верил и кого уважал. Хочу покоя и общества близких по духу.
Закрывает лицо темной рукой, ведет по усам, взглядывает пронзительно.
– Нельзя помочь той, которую не выбирал…
– Но ведь и детей мы своих не выбираем. Выполняем долг человека, когда их растим.
Усмехается.
– Нет, милая, не долг… Мы их любим.
Да, о чем разговор… К чему все это?
– Ты уже решил?
– Нет. Нужно время.
Тогда, прощаясь и уходя я уже ощущала, что все-таки решил… Решил уже. Да, удалось ему приподнять полог над входом в волшебную страну, где живет сила Лины. Всего лишь приподнять… Дальше пойти не удалось. А надо. Приведение в мир шестой расы требует огромной мощи. Ее исток – в волшебных странах детства.
Ну что ж – возьмет ее за руку и поведет на свет другой.
Я должна подумать об этом…
Лина. Обстоятельство второе
Нежданное забытье, где Сар брел по лугам эллизиума, было не первым. Да, жрецы, высококлассные мозгокруты, конечно догадывались, что перегрев для нестабильной психики – это зло. Когда больной лелеет тяжкие думы, задает нескромные вопросы, и вообще, лезет куда не надо со своими поисками истины – это утомительно. И утомительно не только для него…
Благо, хоть методы у местных целителей были относительно гуманные. Не сажали синяков и не пытались проломить череп, как их коллеги-воины. Все мило – рука перед лицом и отруб. Лежишь, сон интересный смотришь. Благодать…
Правда, порой само уносило, без посторонней помощи. Слабым было еще тело после сна. По словам Ратны, уход во тьму длился несколько месяцев. За окнами – зима… Один раз удалось подняться, залезть на лавку и глянуть. Окна едва не под потолком. Но в основном лежала, много спала. И как-то уже надоело спать. Столько нового вокруг! Но только оглядишься, начнешь прикидывать что к чему – в сон кидает.
Терпение. Терпение требовалось к самой себе… Жить потихоньку легчало. Появлялась ясность. Появлялась сила. Только вот, первая странного была какого-то свойства. Даже пугала
Это вот, знаете, когда природа не включает вовремя родительские чувства, видна становится вся неприглядная суть процесса. Годы напролет, почти выключив себя как человека, ходишь в качестве сиделки и аниматора за неадекватным, примитивным персонажем, порой ведущим себя как настоящий палач…
Но природа милосердна. Она украшает весь процесс розами и надеждами. Лошадиными дозами окситоцина. И понять ее можно. Иначе никто бы не заводил детей, не захотел бы уступать им место под солнцем…
Вот и ей сдвинули мозги… Причем в направлении природой отвергаемом. Ей ведь, маме, чем больше чувств и страстей – тем лучше. Черте что можно заставить делать даже и разумное существо. В нынешней ситуации – чувств не было. И без бабочек в животе, томных вздохов, спасательских порывов было как-то стыдно себя прежнюю вспоминать. Все эти страсти были, своего рода, стокгольмским синдромом. Когда занесло в непонятную хрень, но человеком-то ты продолжаешь оставаться и нужны тебе разные точки опоры и положительные эмоции… Иначе умом двинешься…
Предположения подтверждала Ратна. Девушка, как можно понять, выполняла роль куратора и даже отчасти сиделки при болящей. Улыбалась, старалась держать интонацию.
– Воины защищают наш мир. Столкнувшись с неизвестным должны, как минимум, отловить и попробовать на зуб. Они жестоки, не привыкли кланяться и давать время.
Смотришь так на эту богиню и понимаешь, что задать ей вопрос: «С какой целью вы промыли мне мозги?» абсолютно бессмысленно. Не ответит. Будет путать и вилять. Но богини тоже прокалываются. Так что надо следить и сечь момент. Постепенно выяснится в ходе наводящих вопросов.
Хотя цели, они на поверхности лежат. Надо чтоб болели спокойно, о себе думали, не срывались, не неслись спасать и искать правду. Хотя кого спасать? Оба воина мертвы… Видение оказалось пророческим. И Борута был прав… «Красивая ты баба, но погубишь их обоих…». Так и вышло.
Сар тут еще этот вспомнился со своим порывом от боли оградить. Чтоб о подлеце и изменнике не печалились. Нашел способ, черт его дери. Отморожу уши мамке назло….
Может и эти перестарались? Хотели как лучше… Получилась психопатка, не способная ощущать ничего человеческого, холодная как камень…
За этими тяжкими мыслями не виден был даже тот волшебный мир, который ее ныне вмешал.
Называлось помещение гостевая клеть. Впрочем, не клеть – целая амфилада комнат. Чтоб, значит, пришелец, весь такой лохматый, жестокий, из леса, мог здесь пожить и обратно человеком сделаться. Обычай у них был такой – приехал поживи на отшибе, сколько в твоем случае необходимо. Ненадолго отлучался – сутки, с охоты пришел – дня три, в иных случаях и до нескольких месяцев доходило. Ратна сказывала. Говорила, что жить тебе, гостье из далекого далека, в странноприимном крыле предстоит еще пару месяцев. Никак иначе…
Ратна старательно кураторствовала. Приносила пищу, оставалась поболтать, начала учить языку и обычаям. Между ее визитами было одиночество. И, знаете, не скучное такое одиночество. Стоило внимательно изучить обстановку комнаты, стоило разглядеть дворовую жизнь через высокие подслеповатые окна. Вполне себе нормальные с рамой и витражным стеклом (привет историкам из 31 века до н.э.), без особого труда распахивающиеся. И вот в щелку можно было много чего увидеть, пока не замерзнешь. На улице стоял, должно быть, январь. И настроение было такое, специфическое, волшебное, можно его, наверное, назвать «Дух Рождества».
Это когда по непонятной причине понимаешь жизнь идиллией. Очень значительной и наполненной смыслом. И свет этот от витражей и деревянные стены – все как из сказки. Вот сейчас откроется дверь и войдет веселый дед в вышитой шубе и валенках. Прям, хорошо бы смотрелся на этих резных лавах, за массивным столом. И вещи все местные – одежда, посуда, утварь – из его владений были. Такой терем Морозко, как из мультфильма…
Расхаживая по комнатам, прибирая стол, изучая вещи из сундуков, выглядывая из окон – отмечалось, что жило это для людей строено. Людям, таким как она, сомасштабно. Не должны здесь жить свирепые титаны в татуировках, не должны лавки выдерживать падающего с маху богатыря, не рассчитаны стены на удары могучих кулаков. И, вот знаете, слава богу! Очень все-таки бесит этот мамонтизм, экстрим на разрыв из воинской усадьбы – Дома артх.
Да… Дом артх… Пещера. Где-то там, на стенах есть два образа. Законченный и начатый едва… И оба ничего не изменили и не помогли.
Горько… Это чувство? Ура! Какая-то, пусть и болезненная, эмоция! Но нет… Просто констатация факта. Хади ошибался, когда назвал ведьмой… Хади… Однажды, когда пришло воспоминание о нем, в груди кольнуло, потом случилось странное. Будто болезненно сжалось нечто внутри, заломило, дико заболела левая рука. Что это?! Как! Почему! Прошло быстро, всего несколько мгновений продолжалось… Потом опять спокойствие и прохладное любопытство. А картину-то про него стоит дописать… Ратна говорила, что вайшская община, где она сейчас – единая система с воинским кромом, и находится неподалеку от Дома артх.
И что страшно, здесь, в общине, живут родители Сара… Что я им скажу, когда встретимся?
Но это тоже были не чувства. Мысли, даже планы как увильнуть от тяжких разговоров, слез… Почему я должна доказывать, что не виновата? Ведь придется. Это их ребенок, будут нападать, наверное проклинать даже.
Демоническая снегурочка… Та, что из пьесы Островского, оттаяла в конце концов, а меня, вот, заморозили. И все они здесь такие, эти жрецы. Видят несущую конструкцию событий, полностью свободную от эмоций. Вполне можно замутить такой проект, как они с этими семерыми воинами, в числе которых и Сар, и Хади…. Использовать и уничтожить… И я такая? Жрецы меня сделали такой?
Но с Ратной это мрачное изуверство как-то не вязалось. Поглядеть – феерверк! Смеется, шутит, философствует. Порой грустит, смущается. Обманывает? Играет роль?
Но, помимо шуток, Ратна была способна заставить цвести даже пустырь. Такая уж женщина. Состояние, которая она транслировала можно назвать «Великая женственность». Вот так, на уровне гениальности. В суровом мире воинов жрица была пришелицей, человеком не на месте, чужим, даже несчастным от непопадания в атмосферу. Да, она старалась найти общий язык с этими дикими душами, принимала на себя эту аскезу. Ведь воины приемлемой для себя средой полагали пространства на вид нежилые, какие-то общественные помещения, наподобие манежа или казарм. Даже уютная гостиница в Доме артх – тоже, по сути, казарма, где нет ничего приросшего к душе, сугубо своего…
В гостевом же блоке Дома детей Ратна могла расслабиться и быть собой – сплетничать, лениться, прихорашиваться… Это было именно дамское пространство, уютное людское жило. Тоже, называя вещи своими именами – гостиничный номер. Но «Великая женственность», с ее тягой к уюту, приватности, изобильной декоративности, была именно из этих мест. Такая неуловимая игра пропорций, предполагающая более низкий рост и скромный объем обитателей этого пространства…
Нарочитое изобилие плавных волнистых линий и форм. Мир женщины, здешней женщины. Во всей ее лени и мягкости, с ее деликатной, миниатюрной телесностью, с ее склонностью идти по жизни бережно и осторожно, не уронив и не сдвинув ни один из всего изобилия предметов, которые ее окружают. С ее стихийной тягой к красоте и гармонии….
Ратна здесь была на месте. Весела, ребячлива, много, звонко смеющаяся. В мире миниатюрных вещей-безделушек, она была дома. И не скрывала своей радости. Даже, когда она отсутствовала, дух ее здесь царил. Этакий знак этого мира. Так и стояла она перед глазами – сияющая, свежая, трогательно-женственная, в красивом платье с богатой вышивкой.
И что это? Третья комната в сердце? И сколько их будет еще? Этот мир вознамерился создать в глупом, слабом человеческом сердце небоскреб с тысячью квартир? Где каждый встречный и поперечный из этого пространства может спокойно селиться и жить? Да! Потому что ничего подобного не было в людях ее мира. Потому что каждый из жителей Арьяна Ваэжо – целая вселенная, со всеми ее чудесами! Все они – приросшие к сердцу и просто промелькнувшие, жили внутри. О ком-то вспоминалось чаще, о ком-то реже. Спокойно, без эмоций. Как о значимом, сверхценном опыте. Даже Глама, безумного сарова отца, хотелось увидеть, понять, жив ли и здрав, после всего, что наворотил…
И как можно все это понять?
Как понять, что здесь, в совершенно чужом, незнакомом доме она ощущала себя в полной безопасности. Почему? Откуда понятны намерения местных жителей? Да, они взяли в котики, но может оказаться, что не в котики, а в свинки… Вопросы… Может быть, женщинам я, в силу инстинкта, я просто больше доверяю?
Да и как не доверять тем, кто не давит, ведет себя в высшей степени деликатно. Составляет приятную компанию. Исподволь вводит в местный быт. Рассказывает о вещах и обстоятельствах. Как все устроено и действует. Не как воины, насмехаясь и удивляясь дикости, а подробно, как ребенку, в ходе игры.
А порассказать было о чем. Вся, эта их, бионика в гостевой клети имела высокой градус. От спального места (а это была именно кровать, а не жесткая лавка, как в Доме артх) до возможности помыться и в туалет сходит в комфортных условиях. Местные, как помнилось, были помешаны на договоре со всем сущем, все пункты трепетно соблюдали. Природу ни под каким видом не моги загрязнять, извернись весь, но придумай, как ей жить рядом с тобой без ущерба. Для этого была вся их бытовая нежить, для этого все остроумнейшие, простые и действенные до безобразия изобретения. Ум у них был повернут был как-то непредставимо, позволял находить абсолютно гениальное решение на пустом месте. И часто выгода конструкции дополнялась специфической тонкой природой, в разы все усиливая. Роспись, резьба, странная нелогичная форма – все это было не просто так.
И вот она жизнь – печка работающая часами на двух поленьях, замкнутый как в звездолете цикл переработки биоотходов, стерилизация помещения – заходи хоть чумной, хоть прокаженный… Ее современникам было далеко… Даже в 21 веке. Не говоря уже о колоссальных сложных энергетических конструктах, чтоб разуму в недрах серединного мира легче жилось. Производным одной из таких тонких штук была она сама, древняя янтра сумела сделать из посредственности величину, это ж надо представить.
Может когда-нибудь современники дойдут до подобных методов… Когда сперва ищут тонкую машину в информационном поле (можно назвать это шаманским путешествием), потом приводят в мир на тонком уровне, потом конструкция начинает обрастать плотью (это называлось «строить»). Все свои тонкие и плотные машины они, естественно, видели и умели с ними работать. Вот так. А вы говорите сказки, нежить, мистические существа, волшебные озера и пещеры. Большей частью это – машины древних, как выяснилось. Работающие тысячи лет. Исправно работающие…
А с виду гостевое жило – этакая развесистая сказочная клюква, рустикальный стиль. Приятная дикость без затей. Яркие росписи, резьба. Вроде для красоты или по обычаю… Приятно, тепло в помещении…
Вот это, последнее, и побудило последовать совету Ратны. Девушка простодушно предложила раздеться, встать посреди клети, раскинув руки ладонями вверх, закрыть глаза и выключить мысли. Как результат – увидишь все тонкие коммуникации в комнате. Ток энергий и, как следствие, наличие и мощность янтр, контролирующих обстановку в гостевом блоке.
– Ну, если тебя интересует истинное положение вещей… – Ратна лукаво улыбалась прищурив глаза. Подначка, иначе не назовешь. И зерно пало на нужную почву. Даже из московского опыта явствовало, что если голой походить в помещении, сразу, как бы сказать, срастешься с ним, ощутишь меру добра и зла во всех его углах. Если холодно, трясет, тянет быстрей одеться – беги. Плохое место.
Ну и сейчас решила поиграть. Качало еще немного от слабости. Проблема – закрыв глаза стоять. Но увидела такое! Это словно занесло тебя в сложнейший механизм, внутрь часов каких-нибудь огромных. Все крутится, живет, сверкает! Чуть не отрубилась там, посреди комнаты.
– Это вы всех по приходе кидаете в такую тонкую мясорубку? Чтоб прожевало и нимб отрос?
Ратна смеялась.
– А для чего тогда нужна гостевая клеть? Чтоб утоптать и подровнять человека под ритм общины. То, что ты видела – модель места. В этих клетях гость решает – выходить и жителям кланяться, либо восвояси отправляться.
– А вдруг мне тоже надо восвояси?
– Тогда бы ты места себе не находила. Но вижу хорошо тебе здесь… Даже, вон, одежду сбросить не боишься.
Интересно, как она себе это представляет «места не находила» и «боишься». В голове прежняя тишина, этакий компьютер прикидывающий варианты.
А за окнами кипела непонятная таинственная жизнь… Зима, «Дух Рождества», белая целина, охристые тропинки, красиво, архаично укутанные люди, пар, поднимающийся от морд и спин лошадей, валящийся из печных труб…
Двор был красивым зрелищем. И смотреть на него – та же сказка, что можно услышать от Ратны.
Порой, проводили они вместе целые вечера. Сидели по лавкам, перебирали лари, валялись на кровати, болтать пытались, как уж получалось, на местном наречии. Ратна потешалась над ее странным выговором, учила четкой артикуляции, чтоб слова звучали понятно, языку жестов. Сердилась при взгляде на сутулую спину. Говорила, что многие звуки языка искажаются, если спина крючком. Хочешь, чтоб поняли – выпрямись. Приходилось соответствовать.
Общество женщин во все времена, в конце концов, находит для себя довольно короткую дистанцию. Когда можно обняться, посидеть касаясь боками, поцеловаться при встрече. Все это здесь поощрялось, не рассматривалось странным.
К тому же, община постепенно присматривалась и примеривалась к новому включению. Люди со своим любопытством во все времена остаются собой. Особенно совсем юные, дети. Вернула ее в этот мир девочка по имени Аса. Кто знает, может дочка Сара. На фоне всех привычных для здешнего слуха Млав, Милен, Ирей, Аса звучало экзотично.
Усадьба называлась Дом детей. Населена была множеством девочек и девушек разных возрастов. От 7 до 25 лет. Тридцать душ, по словам Ратны. Принято было, чтоб дочки жили отдельно от родителей, в обществе учителей. Учителями, сколько можно понять, были люди жреческой варны. В основном женщины, но были и мужчины. Дикий, довольно-таки, обычай. Но если вспомнить, что в семьях античных и средневековых правителей детей (порой обоего пола) вели воспитатели, в домах которых дети жили, то понять можно. Эту же традицию сохраняла даже древняя знать в ее времена. Может, боялись вырастить из потомства мажоров?
Она очень мало знала об этом мире. Его традициях, называемых здесь ряды, о взаимоотношениях людей. Приходилось приглядываться, прислушиваться и сопоставлять факты. Слова Ратны не всегда можно было понять, некоторые повороты смахивали на рекламный копирайт. Да, промытым мозгам требуется дозированная информация. Но жизнь, она продолжалась и являла себя неожиданно. Суровое детство без мамы и папы не слишком печалило маленьких обитателей Дома детей. Девчонки носились по двору, смеялись, шалили, собирались стайками и шушукались. В гостевую клеть, естественно, заглядывали. Совали розовые носы, убегали с визгом, если застигнут. Топот, смех, горящие любопытством глаза. Дети… Такие же, как и везде.
Что-то будет дальше…
Ратна. Мета вторая
– Здравствуй, Невзор!
– И тебе здравия, тата!
Кланяется. Высокий, кряжистый. Все шесть локтей в нем, как в воине. Толстая бурая коса сползает на грудь.
– Как ты?
– Плохо, мати. Видишь ведь.
Жрецам врать не принято. Все равно узнают. Не секрет для меня его горе. Жена умерла. Вернее не умерла… Выбрала смерть.
Как ведется, женили его в молодые годы на той, что многое должна была открыть в женской природе… И открыла…
Матерью была. Женой правой руки. Но неизвестно с Вайкунх или из Поталы была ее тяга. Болезненная тяга к тому, что дает материнство.
Так бывает, что соки плоти, сопровождающие всплески бытия, выделяются у человека слишком обильно. Гнев, близость, вынашивание плода несут невыразимую сладость, заставляют терять разум и меру. Это помогает забыть жизнь со всеми ее тяготами, дает заглянуть за грань зримого мира. Беда, если это только тяга забыться, получить то, что жаждет от жизни зверь…
Из трех естественных Ра – Ксатры, Тантры и Матры, Матра – самая опасная. Чтобы выносить и родить дитя природа дает наисладчайшую отраву. Женщина теряет в ней себя, забывает о людском. Беснуется в ней самка, жаждущая сладкого забытья. Хочет сбежать туда от людского. И два года, пока носит и кормит – слепа и довольна, живет чужой жизнью…
Природа хитра, если дала женщине забыться в этом – идет до конца, пока плоть полностью не обветшает, извергнув десяток детей. Меж тем, старшие остаются без материнского тепла. К ним просто теряют интерес, едва они начинают ходить и говорить.
Но что хорошо для зверя, не годится людям. Одержимые звериной Матрой порой неизлечимы. Не спасает даже уход во тьму. Если намерены жить в этом мороке дальше – им дают выбор – вспомнить о себе, либо вкусить счастье еще один, последний раз. Жена Невзора, Ида, о себе вспомнить не захотела.
Да, боролась с собой, да, пыталась сделать свою одержимость входом в иные миры… Но все тщетно. Любая боль, любой страх заставляли ее, закрыв глаза, страстно мечтать о счастливых временах забвенья. Таковы вайшьи, люди земли. Беда, если тело возьмет в них верх над духом.
Любой людской социум – это еще и про количество. Порой людские сообщества губила слишком легкая жизнь, подразумеваюшая возможность отказаться от деторождения, ровно как обязывающая к чрезмерному изобилию потомства… Не будем говорить и о толпах чужаков, ломающих строй жизни, истощающих ресурсы земли, куда они вторглись… Это мера, которая господин, которую так трудно понять зверю в нас…
– Я со скорбным даром, Невзор.
Склоняет голову, протягивает широкую черную ладонь. Ощутив тяжесть мошны с дарами, усмехается, встряхивает головой.
– Вон оно как… Не ждал…
Узнает кузнец свое изделие даже в слоях ткани и кожи. Осторожно кладет на стол, разворачивает.
– Один из моих лучших.
Тесак по имени Кара поблескивает в отсветах горна.
– Упокой его боги. Храбрый был витязь, веселый… Думал заживется.
Разглядывает на свет Нагу. Осторожно ведет пальцем по лезвию.
– Ишь, ведь! Змеиное искусство! Поменялись, значит… Побратимы.
Со стуком кладет клинок на стол. Махает рукой – да ну его все к бесу! Бредет прихрамывая к ларю, что в углу кузницы. Из-под крышки – блеск металла. Осиротев, клинок возвращается к истоку… Целый ларь…
Впрочем, о чем я?
– Может вернутся? Братья-то? Тата?
Хитрый этот Невзор. Глядит искоса, глаз прищуря. Кузнецам многое знать дано…
– Не вижу пока, Невзор. Их выбор.
– И то… Кто знает, что боги выберут…
Этакое чучело! Все знает! Даже любопытно его разглядеть, медведя. Такой вот, представьте. А я тут его утешать пришла…
– Не грусти, Невзор, скоро твоя жизнь изменится. И тебе придется выбор делать.
Молчит, глазом косит, ус еле заметно поднимает ухмылка.
– Как скажешь, тата. Тебе видней.
Глава 2
Лина. Обстоятельство третье
Ратна, должно быть, была занятым человеком. Шутка ли – такое хозяйство. Детей – тридцать душ. Жрецов – человек десять. Она – одна из жрецов.
Поросль молодая, естественно, требует внимания, питания и развлечений. Едва оставишь без присмотра – набедокурят. И не важно, что девочки. Девочки порой такое творят…
Но едва наступало утро – Ратна тут как тут. Порой, глядя на нее, приходила странная мысль, что шефство над гостьей для нее совсем не навязанное бремя. Ей интересно. Не столько с пришлым человеком, сколько с новым своим статусом. Он ее радовал. Судите сами – с детьми приходится надувать щеки, казаться старшей, сильной и важной, с коллегами – соблюдать субординацию. А здесь, с персонажем из ниоткуда, можно показывать себя любой, под настроение. Побыть подругой, ребенком, сомневающимся в себе, задающим нескромные вопросы, взрослым.
Статус «жрец», все-таки, обязывает, тем более что Ратна принадлежала к течению сайбов. Деятелей весьма суровых. Хозяином их душ был беспощадный Сиб, олицетворение разума, стремящегося к свободе. Соответственно, все, что этой свободе препятствовало, как-то: плотские страсти, утехи и самооправдания, беспощадно отметалось. Сайбы были экстремистами и аскетами, и в деяниях своих далеко могли зайти. И с ними, представьте, нежная, смешливая Ратна…
Но вид ее говорил сам за себя. Короткие волосы, конечно, могли свидетельствовать об отрицании цели деяния, когда корыстные цели и славу человек принципиально отвергает. Но у женщин короткая прическа была несомненным выбором пути Сиба. Вайснави носили длинные волосы…
Но даже если ты какой-то отмороженный экстремист, а кто ее, эту Ратну, знает, наступает момент, когда хочется собрать детское выражение лица, пустить слезу и ощутить большую, теплую руку на макушке. Поверьте, такой момент рано или поздно наступает… У всех…
Хочется родительского тепла, участия, утешения, даже если ты сам отец или мать всея вежды и слабым не можешь быть по определению. Тем более, если на другом конце провода понимают о чем ты, сочувствуют… И если ластишься – обнимут, поцелуют в макушку, примутся говорить добрые, глупые слова.
Может действительно – в попу не доцеловали, по головке не догладили, слишком рано кинули в жизнь, понадеявшись, что сильная?
Тем более, что детско-родительские отношения здесь странные царили. Родительское тепло, ведь оно какое, в привычном понимании – старики умиляются, сюсюкают, пускают слюни, молодь все терпеливо сносит, для того, чтобы потом отметить про себя: «Да, счастье в детстве, оно, наверное, было…». Все это незамысловатое звериное удовольствие… И бог бы с ним, с тем, что старшие ничего не сделали, чтоб деть вырос в благополучного взрослого человека…
Здесь, в доме детей, делали… Очень внимательно следили чтоб отрос. Каждый. Какие тут стариковские сопли… Технология.
Девочки, жившие в доме детей, были для своих семей «отрезанный ломоть». И состояние это начиналось с пяти лет. Может там, в семьях, с младенцами, они и сюсюкают. Здесь же дите понимается отдельной самодостаточной личностью (на минутку – с пяти лет), уже вполне достойной почтительного «ста» и поклона. Вот так.
Что-то у них было поздно. Например, взрослели только к 25 годам. А что-то уж слишком рано, не по-людски.
Доводилось наблюдать в оконные щели… Это вот, приходят к десятилетней дочери мама с папой, приходят, причем, не издалека, а из усадьбы в двадцати километрах. Но это песня – при полном параде, увешанные золотом. Даже у мужчины золотая серьга в ухе. В общем, упакованы на все 100, аки боги. Местные дамы редко красятся, но если уж навели себе жестокие брови, красные круги на щеках и губки бантиком – все, официальное событие происходит, не до шуток.
И девчонка при параде. Все утро, наверное, прихорашивалась. И тебе сережки в ушах, и нарядная одежка, и круги красные на щеках, как у мамы. Официоз такой – вручение верительных грамот. Сейчас, вот-вот, гимн грянет. Поклоны, низкие гортанные голоса, чтоб звучало со значением. Пришли проведать, гостинцы принесли. Господи…
Раз довелось вообще драму наблюдать. Видимо, официальный визит к некоему знаменательному событию (девочке на вид лет 12). Догадаться, впрочем, не трудно – в поневу вскочила, изменила статус в роду… И тут, понятно, одних поклонов и прочувствованных слов недостаточно, надо петь. Как они умеют – жуткими утробными голосами. Смахивает на народное пение, только в каком-то, уже совсем пугающем варианте. Девчонка вполне осмысленно отвечает, примерно тем же манером. Пропели полчаса. Революция, по-видимому, свершилась, как в старом анекдоте, дальше – дискотека. Народ расслабился, принял позицию «вольно», ребенка по голове погладил и дары вручил (одежду и гостинцы). Вот такая семейная идиллия…
К слову о гостинцах. Многие их трапезы, то есть совместное преломление хлеба, было весьма значимой мистерией. Своего рода, комфортным подключением низких вибраций. Пища полагалась обрядовая, очень жестко обозначенный набор продуктов. Выглядело как плошка сладкой каши (в тряпице приносили). Если пионерлагерь вспомнить – конфеты, апельсины, печеньки. Сугубо для удовольствия. Удовольствия… Не смешите. Духовное наставление чаду, воспитательный акт, с оттенком кланового посвящение (вроде приема в пионеры). Порой даже угощались все. Развязывали тряпицу на морозе градусов в 20 и черпали оттуда по очереди с серьезными лицами. Глотанули, поклонились в пояс, этак с выпрастыванием руки, как в былине какой-нибудь. И все у них нормально, довольны. Вот такие гостинцы, знаете ли…
Да, спонтанности никакой. Даже жалко детей. Такие маленькие тетеньки – солидные, серьезные, знают как надо, какое слово молвить, как в каких случаях себя вести. Шаг вправо, шаг влево – мир рухнет. Как у них всегда. И бредет горемыка со своей плошкой в дом. Маленькая, понурая, даже не оглядывается на родителей. Можно так жить?
Может, они потом где-нибудь общаются. Неофициально. И там можно обниматься, шалить, галдеть…
Бедняга Ратна. У нее было такое же детство. Может быть, к вольному, непредсказуемому бытию стремилась она в клети для гостей. Чтоб не надо каждый шаг контролировать? Вопросы… И какие-то невеселые. Порой Ратна вела себя по-детски, видеть подобное сердце сжималось… Все лезла на глаза, пыталась развлечь, удивить…
Хотя, игнорировать такую невозможно. Как всякий красивый человек мгновенно становилась центром композиции. Это вот, как она ходила, поворачивала голову, жестикулировала – глаз не оторвать. Спектакль!
И если учесть, Что Норма Джинн Бейкер, там в 20 веке, была во многом искусственной конструкцией. Следствием своего маниакального желания быть красивой и любимой… Прямо как Сар… То Норма Джинн из 31 века до н. э напоминала увесистый золотой перстень. Литой, тяжелый, абсолютно натуральный, завалявшийся случайно среди бижутерии. Вот такая…
Натуральная платиновая блондинка. Со всей своей ледяной красотой не помещающаяся в образ девушки пин-ап, как взрослый не помещается в распашонку. Другое здесь было, на порядок выше – удивительное, почти божественное, чрезвычайно заманчивое, грациозное женское существо. Можно часами любоваться, не теряя интереса. Каждую черту рассматривать.
Впрочем, обитатели местные удивляли всегда. Тех же воинов вспомнить. Чудовища просто… Но там, в этой страшной форме, являл себя весь блеск человеческой природы – и ум, и великий дух, и самоирония. Ратна была той же гранью Вайкунтх.
Если вспомнить не игровые фотографии Нормы Джинн последних лет жизни – не юная, усталая, вполне обыкновенных пропорций женщина. Но… Она была гениальной актрисой, точнее гениальной моделью, умеющей быть богиней на фото. Та, кем она хотела казаться, ходила теперь рядом. Настоящая северная богиня, оригинал… С молочно-белой, гладкой кожей, с удивительной совершенной формой груди, с тонкой талией. Двадцатилетняя дева, живая и свежая.
От которой можно реально сойти с ума и удариться во все тяжкие… И вот вопрос такой интересный, что она делает в детском саду? Такой даме есть до детей дело, и до какой степени? Ведь материнство, все присущие ему сопли, слезы и вздохи – совсем не ее увлечения. Скучно ей, поди. Хочется жизни, блестящих взглядов, приключений известного рода…
Да и я-то сама, что тут делаю? Приволокли из последних времен какую-то жуткую тварь и возле детей поселили… Может дети – последние, кому надлежит выжить? Но против природы, как то… Опять вопросы и опять невеселые…
Однажды речь зашла о Норме Джин. Рассказывать пришлось на пальцах, как пятилетнему, кто она такая и почему в культуре считается значимой величиной. На том конце провода хлопали снежными ресницами, имели вытянувшееся, глуповатое лицо и приоткрытый рот.
Сперва Ратна не понимала до конца, о чем речь, внимательно разглядывала нечто над макушкой и за ушами, как они любят, даже вскочила и сделала пару шагов назад, наверное, чтоб обозреть композицию целиком. Рассмеялась, махнула рукой – какие, мол, глупости и выдала:
– Она – мурти, как и я!
– Кто?
– Мурти. Тело, вмещающее дух богини.
– Аватар что ли?
– Нет, мурти – другое. Так богиня являет черты своей формы, меняя изначальную оболочку. Чтоб знали.
– А… И что же это за богиня?
– Анахита. Матар… Мой дух.
Ратна приложила руку к груди. Мурти, сколько помнилось – статуя божества. Действительно форма, которой стремятся придать все черты портретируемого. Получается янтра, предмет воздействующий на психику, даже на материю, могущественная, магическая штука. К слову о чудотворных иконах… Но вот, это «матар» настораживает. Как то до боли знакомо, только там, в прошлом, был «патар». Древний человек, хозяин Сара…
Присев рядом на лавку, Ратна взгрустнула, понурилась, опершись рукой о резные доски.
– Жаль ее. Перед глазами у тебя стоит образ, виден… Надорвалась, сожгла ее мати… У меня-то не всегда хватает сил быть ее формой…
Вот так. А кому, спрашивается, воспитывать девочек, как не ей? Кто может им рассказать, какая она, женственность? Сколько дает и сколько отбирает? Им, маленьким эгоисткам, отчасти мальчишкам, еще не прикоснувшимся к собственной женской силе, полезно послушать Ратну.
Тем более, что живущие в этом доме – вайшьи по варне. Люди творчества. Те самые матерые бабы, что складывают их земледельческие общины. Следят за землей и животными, держат дома, детей рожают и растят. Соль земли…
Тут уж слабину давать нельзя. На таких, как они, свод стоит. И о своей женской силе они должны знать все…
Невзор. Мета первая
Никто он нее зла не видел, от Иды… Красива, дородна, почтительна. Только, вот, ощущаешь себя подле нее, как сынишка мой, Бима, досадной помехой. Преградой на пути к ее новой любви. В которой она вся, без остатка, погибни весь мир.
Вот сейчас, перекинется парой слов, макушку потреплет и туда, к младенцу… Долг выполнила, а теперь счастье. Трудно осознавать себя долгом, по настоящему нужным раз в пару-тройку лет, чтобы новое счастье зародить… А остальное время как не с тобой, поверх смотрят.
Спросил однажды у старшего:
– Адхира, ты пастырь вежды, всех видишь. Зачем женил меня на Иде?
Приезжают порой к жрецам искать истины…
– Нечто не видишь, что не нужен ей муж, кто угодно способен счастье дать?
– Она тебе нужна.
Ста как всегда спокоен, улыбкой встречает гнев и слезы.
– Зачем?
– Чтоб со стороны себя увидеть и понять, как страсть уродует. Узнаешь потом… Да и сейчас уже видишь. Что, не прав?
– Прав, ста…
И то… Головой только покачаешь. Вспомнишь – одно время едва не запил с тоски. Есть такие травы, что дают забвенье. Легче становится. Вопросы горькие в голову не лезут…
Пришел однажды домой, едва на ногах держусь – гляжу Бима в углу притаился, глазами сверкает, боится. Всего боится, не смеет к Иде с дитем подойти. Понял тогда – нельзя мне, сгублю мальца.
С тех пор малой на мне и жил. В кузницу на весь день, к трапезе, потом в постель, рядом, под бок. Оттаял. Только все спрашивал:
– А мамка когда придет?
– Что тебе мамка?
– Пахнет от нее вкусно – молоком, кутьей. А от тебя все гарью.
Вот так… Спросил у Иды:
– Пошто так рано понесла? Нужна ведь ты мальцу, три лета ему всего.
Головой тряхнула.
– А обо мне кто подумал?
Дулась, младенца трясла, тот даже расплакался. Как успокоила – оттаяла, утихла, прядь за ухо убрала.
– Младенчика страсть хотелось. Хоть раз еще вдохнуть, как они пахнут.
Глаза даже прикрыла. Понял тогда отчетливо – добром не кончит. Не осталось в ней человека…
Лина. Обстоятельство четвертое
Медленно тек срок принятия и постепенно подошел к концу. Мир, который ее теперь вмещал, полагал гостью человеком, тяготеющим к жреческой варне, связанной с миром жрецов. Это был некий пункт против абсолютного отторжения. Жрецов считали людьми со странностями, потусторонними такими, сущностями… И делали на это обстоятельство поправку. Посему любопытство проявляли деликатно, без навязчивости. Но… Но люди всегда остаются собой. Это любопытные существа. Любопытные просто в силу своей природы. Знать – значит жить…
Выражалось это в действиях отдельных нетерпеливцев. Не только детей – взрослых. Живым воображением и любопытством отличались здесь не только младшие. И не только дети норовили просунуть в щелку нос. До того, что поведение некоторых можно обозначить словом «повадился».
Сны странные снились. Будто совершенно реально приходили в клеть люди, беседовали о чем-то, спрашивали, разглядывали удивленно… Некоторые наведывались много раз. И порой казалось, что любопытные носы, мелькающие в дверях, формы имели знакомые. Узнавались из снов, странных видений, в которые падала порой от переутомления. Слабость от долгого сна все еще накатывала. Порой это было знакомое ощущение раздвоения, будто смотришь с двух точек зрения. Что это такое – из прошлой жизни хорошо помнилось… Порой мелькала клетчатая юбка той, другой, Лины. Мнилось, что двойник сидит в углу, смотрит, будто силится что-то сказать…
Но, даже помимо снов, было постоянное ощущение, что смотрят в спину, что за стеной кто-то присутствует. Просто стоит часами, порой шумит и возится, порой прожигает взглядом, изучая неким внутренним зрением во всех деталях. Самое простое объяснение – после комы крыша не в порядке. Чудились тени, людские силуэты по углам. Этот «Солярис» к ней примеривался, легонько пробовал на зуб, морочил, изучал… Могучий коллективный разум местной общины, ясновидящий и яснознающий, вполне способный не ощущать в своем любопытстве преграды стен…
Да, великолепное, но заключение. Состояние не напоминало гощение, скорее уж, бытие подопытного животного. Загнали в лабиринт и изучают, благожелательно, с любопытством, но зорко. Не забалуешь.
Все от ума. От холодного, бесстрастного разума… Вернувшийся зверь, в какой бы грязи не изводился, через минуту уж трется о бока сородичей, облизывается с ними. Местные же знают, что впечатление растворяется на третий день, чувство на девятый, а мысль – на сороковой…
А если ты – какая-то левая, абсолютно чужая хрень, то что? Сколько месяцев надо, чтобы тебя переварить? Или лет…
***
Вопросы вопросами, но однажды токи светил меняются. Боялась она очень, что жизнь местная окажется много примитивней и глупей, чем ожидалось. И, признаться, сознание как-то сопротивлялось началу нового цикла, уронило все в тело, как привыкло. И шарахалось оно, горемычное, делало кучу навязчивых, неловких движений, бесило всем этим невыразимо. Как маленький копуша, которого заставляет замирать страх перемен, глубинная неготовность к ним…
С ритуальностью бытия, осознанием незыблемого закона жизни – ряда, безусловной довлеющей доминантой, она познакомилась еще в доме артх. Понималось, что здесь, у вайшьй, эта атмосфера гуще.
Жизнь как сложный, бесконечный обряд, напоминающий навязчивое действие невротика, способный вымотать до полусмерти – это можно вынести и не сойти с ума?
А предстояло страшное – представление нового жителя общины. И не просто, так себе, рядового, а представителя местной администрации. Ведь, как-то так понимали жрецов. Старшими… По словам Ратны предстояла церемония. Не средняя – сложная, требующая терпения, которую надо выдержать, собраться и достойно себя представить… Порой возникал вопрос, неизбежный в тяжелых обстоятельствах: «Это со мной происходит? Я эту казнь, вообще, осилю?»
Вкратце предстояло следующее: обнуление потенциала с помощью огня и воды, чтобы видно стало все дно пришельца. А это, на минутку, день голода и молчания, потом поход в мороз, в одной рубахе, к идолу воды. Ритуальное омовение у колодца. Потом облачение и представление местным старшинам. И не оплошать надо. Делать, как сказано. Чтобы боги довольны остались…
Мама дорогая… Ну, хотя бы некогда будет скучать…
***
И настал этот день. Господи, помоги…
И если бы не Ратна, вполне себе нормальный, плотно занятый своим делом человек, воспринимать себя всерьез не получилось бы. Через вечное: «Ну, что я идиотка!?» надо было валять всего этого дурака. И голодать, и отправлять какие-то важные, с точки зрения Ратны, притопы и прихлопы, и со спокойствием обреченного рассматривать, собственно, костюм… Как вкатили вешалки со срядой – сердце упало. Это каким психом надо быть, чтоб во всю дикость лезть? Чего, вообще, ждать, если с такой одежды начинается?
Язык, усилиями Ратны, на начальном уровне был освоен. Но вспомнить Сара и это его: «Думать-то ты будешь на своем примитивном и слабом наречии…». Да, прав. Полностью погрузиться в звук и ритм их языка – значит иметь сверхчеловеческие мозги, полагать естественным весь круг понятий, в быту пятой расы непредставимый… Например, сложную терминологию состояния поля и настроений в этой связи.
Дрьета, их астрология, тоже привносила в быт известное сумасшествие. Это была не наука, а этикет. Надо тебе поговорить с планетой – берешь и говоришь. В рамках соответствующего ряда, естественно. Помнишь, что существа этого уровня – поколение создавших тебя праотцов и близки по мощи к богам. Посему, если хочется понять на каком с ними надо языке – почитай Ригведу. И помни, что хвалебные гимны-обращения надо петь, очистившись мысленно и телесно, сняв одежду. А что, ты полагаешь, изначально называлось гимном, то есть «голой песней»?
Ну и помнить надо, что на том конце провода имеют совсем другой ритм жизни, и могут ответить лет через десять, а то и пятьдесят. А ты должен помнить, о чем был разговор и почтительно отвечать.
Шизофрения… Но для жрицы реалии весьма насущные. Ратна этим жила. И хотя человеком была легким, с великолепным чувством юмора, все же порой удивлялась, как можно до такой степени выпадать из круга жизни разумного существа. С ее точки зрения, привычная тупость пятой расы была скотством, болезнью, проблемами с памятью и самоидентификацией. Когда, к примеру, путают себя с кошкой или собакой.
Порой Ратна отчаивалась что-либо донести на словах и переходила на телепатию. И лучше бы она этого не делала. Те понятия, которые она давала, от них пухла голова и реально накатывало безумие. Та грань восприятия, когда о себе пытается рассказать существо, живущее в шестимерном, каком-нибудь, пространстве, где присутствует уйма архиважных, но посторонних для тебя параметров. И вот, насколько ты ориентируешься во всей этой зауми – будет зависеть жизнь. Реальная жизнь твоего тела, физическая… И надо со всем справиться, во всем разобраться… Но это дикий перегруз, когда и трясет, и лихорадка, и грань обморока… В общем, можно догадаться, почему жрецы не любили телепатию. Это даже воину какому-нибудь, или вайшье уже накладно.
Однако, вернувшись к ритуальному поведению местных, следовало помнить, что к этим, своим, играм относились они чрезвычайно трепетно и последовательно. Порой все было серьезно – что-нибудь перепутаешь и конец! Как в случае зелий и общения с нежитью, местной биомашинерией.
А порой… Порой они так с собой боролись, ставили на рельсы порядка. Легко, непринужденно, будто играют. Беспокоишься – пой, бесишься – танцуй или заворачивай тело в узлы в каком-нибудь воинском правиле, боишься – размышляй предметами, ходи по камням лабиринта, выкладывай янтры из камешков, чтобы спокойно и определенно стало, чтобы сделал и сразу получилось… Такая история…
А там было чего в себе бояться, и от чего беспокоиться. Устроены арьи уж очень мудрено. С виду – ледяные горы, степенная, неторопливая северная флегма. Внутри же – костер, гляди – не удержишь! Этакая ярая, свирепая, сметающая все на своем пути жажда жизни. Любой ценой, не благодаря, а вопреки, с верой до последнего вздоха. А как, вы думаете, видят мир родившиеся в темной ледяной пустыне. Этот огонь противостоял холоду и мраку, не пускал их внутрь. Страшное родило и страшное же поработило. Жить они могли лишь на своей снежной родине, как белые медведи.
Плазму эту надо было держать в капсуле, не только степенных, медлительных нравов и движений, но ума, великого, холодного, изощренного. Лишь он один был иллюзией власти над пылающей внутренней печью.
Понималось это все. И вызывало сочувствие. Можно было представить насколько громко звучит мир для человека, живущего в волнах этого холодного рассудка, пришедшего к идее полевого устройства мира, даже исследовавшего и интерпретирующего эту природу, развившего чувства и реакции до немыслимой остроты… Но, знаете, лишь представить… У нее, порождения демонического социума-муравейника, все ворота и форточки, через которые мир валится внутрь, были закрыты и опечатаны. Для удобства использования…
А они, эти люди были очень сильны, но и очень слабы. Непредставимы без своей социальной структуры. Обречены жизнь жестко регламентировать, ибо естественный бич нужды и жесткого давления общества убран. Прошедшая через ад своего социального устройства, она могла взглянуть на их мир со стороны. И ловила себя на том, будто играет с ними, как взрослый с детьми, повторяя их ритуалы, чтобы сберечь и поддержать…
Но вернемся к ритуалу представления общине. Присмотревшись, как к нему относится Ратна (а она в разговорах про грядущие события сохраняла ни лице степенство и серьезность), понималось что легко не отделаешься. Это как у них всегда, длительные предстояния, чтение мантр, какие-нибудь ритуальные пассы, соответствующий дресс-код. Да что люди только не напридумывают, чтобы жилось веселей.
Был день голода и молчания, разбавленный визитами Ратны, приходившей читать мантры. Следовало такое делать в определенные часы. Страх от всего этого накатывал еще больший. Как общаться с местной администрацией? Что от нее ждать? Неизвестно… Одна надежда, что кривая, как всегда, вывезет.