Междумирье. Сборник коротких рассказов
© Екатерина Аристова, 2025
ISBN 978-5-0067-8761-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тоффи
Крибле-крабле-бумс…
– Можешь звать меня Тоффи.
Неожиданно. У меня тут, понимаешь, выключен свет, свечи коптятся, испорчен линолеум (пентаграмму пришлось рисовать лаком для ногтей). А тут – Тоффи. Как-то мелковато. Настороженно кинула на нее взгляд исподлобья. Может, я напортачила с заклинаниями и метафизик из меня ни к черту? Она с интересом потрогала мое художество на полу и удовлетворенно кивнула.
– Хм, Лореаль… Ве-е-ещь… Так чего-с изволите, госпожа хорошая? Хочешь богатства? Могу обеспечить кладом. Или наследством от потерянной в детстве далекой тетушки. Или может, долгую здоровую жизнь? А знаменитость? Поверь, каждая вторая голливудская звезда…
– И что взамен? Душа? – пришлось прервать ее вдохновенную речь. Вот только разоблачений мне сейчас не хватало. Я и так все знаю про Меган Фокс.
– Душа? Я тебя умоляю! На кой черт она мне сдалась?
Готовясь к сделке Фауста, я никак не ожидала встретить вместо рогатого бородатого дядьки с копытами разбитную девицу. Минимум одежды, максимум обаяния и хриплый, но весьма приятный голос. Была в ней и дьявольщинка, не без этого: курносая, с маленькими хитрыми глазками и с ехидной ухмылкой, украшающей полные губы. Но самое важное – она не пугала. О нет, она весьма к себе располагала.
– Так на чем мы остановились? – Тоффи непринужденно почесала затылок. – Ты извини, у меня через час свидание с одним миленьким гоблином. Формулируй желания порезвее.
– Мы не договорились об оплате, – напомнила я.
– Ах да… – в ее руке, прямо из воздуха, возникла толстенная амбарная книга, которую она принялась листать, предварительно послюнявив указательный палец. – Итак, значится… Третий размер груди – десять тысяч. Клад – золото или бриллианты весом в пять килограмм – двадцать пять тысяч. Пожизненная медицинская страховка – тридцать пять тысяч. Смерть соперницы, приворот противоположного пола – тридцать тысяч.
– Хм… тридцать тысяч чего?
– Рублей. Нет, я могу и в иенах брать, если надо, но калькулятор забыла, – тяжело вздохнула. – А в уме считать…
– Рубли? Значит, души давно уже не котируются у вас?
– Здрасьте, приехали, – обиделась она. – Я ведь уже сказала. Что я их, солить буду? Есть, конечно, коллекционеры, им продать можно… Но пока такого отыщешь, помрешь в нищете. А я кушать хочу. И красиво одеваться.
– Я заметила, – фыркнула я.
– Что ты! Последний писк моды, между прочим. Дольче и Габбана!
– Все, что ты перечислила, я и сама могу добыть. Практически. В чем тогда суть сделок с вами?
– Качество и скорость обслуживания гарантируются. Фирма веников не вяжет! – гордо заявила Тоффи.
– Нет, спасибо. Я просто любопытствовала. Для дела надо.
– Тогда будь любезна заплатить неустойку.
– Чего?!
– Тысяча рублей при расторжении сделки.
– Но мы же ее не заключили!
– Не важно, – отмахнулась она. – Ты же меня вызвала, потратила мое драгоценное время. Гони тысячу, а еще я заберу у тебя лак этот, красный. За моральный ущерб. Если там еще что-то осталось – ты усердно чертила…
– Вымогательница!
Исчезая, предприимчивая бизнесвумен из ада бросила мне, махнув длинным изящным хвостиком:
– Жадина. А скупой, между прочим, платит…
Увы, договорить ей не удалось – растворилась в воздухе.
Вот тебе и крибле-крабле-бумс. Я как чувствовала – такое глупое заклинание будет иметь дурные последствия. На следующей неделе попробую с джинном, но говорят, они берут вдвое дороже. А мне еще нужно изучить фей, троллей и, чем черт не шутит, лепреконов.
Зря я выбрала эту дурацкую тему для диплома. «Инфляция и проблемы денежного оборота в подземном мире», как оказалось, требует много сил, нервов и финансов. А ведь декан метафизического факультета, Ужас Иванович Ночной, меня предупреждал. Но мы же легких путей не ищем. Вот, обеднела на целую тысячу. Теперь жизненно необходимо придумывать заклинание для вызова джинна. Надеюсь, после этого не придется переходить на хлеб и воду. Ну, ни пуха, ни пера…
Гномы и Белоснежка
– Умм, хала, хей-хоо, – заунывно тянули церемониальную песнь гномы. Вчера у них появился повод для радости и печали. Вчера они хоронили свою Благодетельницу. Не уследили, не уберегли, не защитили. Но зато появилась причина вновь спеть песню смерти на костях своих врагов.
А сегодня бородачи с короткими ножками и ручками дружно шагают по темному подземному туннелю. Церемония прощания закончилась, и теперь они во все мощные глотки орут что-то вроде военного марша.
– Раз-два, бей врага! Три-четыре, шагай шире! Пять-шесть, зла не счесть! Семь-восемь, в пропасть бросим! Девять-десять, льется песня!
Они поднимаются все выше и выше, и вот уже виден выход из подземного царства. В ноздри забивается такой странный запах зелени, солнечных бликов и смоченной дождем земли. Раздаются возгласы удивления, страха и неуверенности.
– Отставить! – кричит Громобор, командир отряда. – Мы хотели идти сюда. Мы шли сюда. И мы здесь. Не потерплю паники в строю! Рааассредоточь-сяяяя!
Гномы бросаются на поиски убийц.
Смешные бородачи, над которыми всегда потешаются в сказках и сагах. Заносчивые и кичливые, но в то же время преданные до гроба и храбрые до боли в сердце. Вражеском сердце, разумеется. Они впервые за столетия изменили легенде и вышли на поверхность. Но не ради удовольствия, коммерческой прибыли или любопытства. Ради мести.
Благодетельница была для них ангелом из Облачного Царства, спустившаяся в мрачный Кузнечный Ад. Они знали, что однажды она покинет их, но благодарили Гефеста за каждую секунду, которую она проводила с ними. Она стала для них чем-то вроде божества, в ее честь ковали совершеннейшие мечи, слагали лучшие военные песни. Женщина же дарила их лаской, заботой и тихим счастливым смехом.
Но теперь она мертва. Коварно отравлена врагами, которые подкупили торговца фруктами. За что? Почему? Кому она мешала? Кому причинила зло? Нет ответа. Да он и не нужен теперь. Теперь осталась лишь месть: сладко-горькая, мед пополам с перцем.
В бессильной ярости потрясая кулаками и бородами, они решились на войну. Страшную, беспощадную, злую.
И вот они, настоящие убийцы, заплатившие торговцу за Ее смерть. Косматые Лесорубы, легендарный волшебный народ. У них только одна рука, вместо другой – топор, которым они служили Королевству. Рубя деревья или убивая неугодных.
Сверкают секиры, воздух звенит от поднимающихся вверх топоров. Кровь брызжет во все стороны.
– Раз-два, бей врага! Три-четыре, шагай шире! Пять-шесть, зла не счесть! Семь-восемь, в пропасть бросим! Девять-десять, льется песня! – поют маленькие гномы, рубя направо и налево лесорубов.
Они кидаются в ноги врагам, подрезая сухожилия, и добивают, отсекая головы и ломая грудные клетки.
Лесорубы отчаянно сражаются, множество маленьких подземных жителей полегло в бою. Но у высоких космачей нет шанса против всепоглощающих ненависти и горя. К тому же гномам терять нечего. Они рискнули всем, придя на территории врага. Раз увидев солнце, они не могут вернуться во тьму. Ибо уже сейчас чувствуют, что слепнут.
Кровь, боль, ужас. И вот все кончено. Последний лесоруб, лежащий с перерубленными ногами, умоляюще протягивает к ним руки.
– Пощадите! Мы не виноваты! Королева Страны-Над-Горой приказала убить непокорную дочь! Она сбежала от своего долга!
– Не волнуйся, дойдем и до Королевы. Пусть и на ощупь, – мрачно обещает Громобор, опуская на голову врага секиру. И через секунду темнота заволокла глаза командира.
Белый Снег, Принцесса Страны-Над-Горой, отомщена.
Майская романтика
Май звенел комариным руладами и приятно пах гниющим тростником. Любимый месяц Бруно. Весна – пора вкуснейших, только-только очнувшихся от зимней спячки жаб, и любви.
Нежность малинового заката настраивала на романтичный лад. Бруно томно вздыхал, глядя на заходящее солнце. Вскоре на болота опустится прохладная звездная ночь, и наконец, настанет рассвет, а за ним – знаменательный день.
Бруно не мог спать. Он вспоминал тот волшебный миг, когда увидел ее. О, эти голубые глаза, курносый нос и золотистые кудри, падающие на грудь. Бруно мог поспорить, что они шелковистые на ощупь. А то, как эта могучая дева взмахивает своим кузнечным молотом? Каждый удар по раскаленному металлу отзывался сладостной дрожью в сердце влюбленного.
Осока еще блестела свежевыпавшей росой, а Бруно уже несся по заросшим мхом кочкам, отчаянно балансируя, чтобы не свалиться в тухлую воду.
Сжимая в левой лапке кулек со свежесобранными болотными улитками, в правой – букет чертополоха, Бруно летел к возлюбленной, хотя та пока не ведала своего счастья.
И вот наконец Сумрачные Болота позади. Как и возделываемые троллями Репейные Поля. Они проводили Бруно удивленными взглядами, а кое-кто даже покрутил пальцем у виска.
Добежав до гор, где жил народ его возлюбленной, Бруно перевел дух, отдышался, а затем, поудобнее перехватив подарки, двинулся навстречу Судьбе.
Судьба, увидев путешественника, отложила молот, гневно тряхнула пшеничного цвета бородой, стянутой в тугие косы и топнула коротенькой ножкой.
– Как посмел гоблин явиться к подножию Небесной Кузницы?! – рявкнула любовь всей жизни Бруно и уперла кулаки в упитанные бока.
– Счастье мое, я изнемогаю от страсти и прошу твоей руки!
«Счастье» вытаращило на него и без того выпуклые голубые глаза и на пару секунд потеряло дар речи.
– Ты!.. Да ты… Зеленый червяк! Ты хоть знаешь, кто я?!
– Брунхильда, свет очей моих. Само провидение послало стрелу любви в мое сердце. У нас даже имена похожи, – смущенно пискнул гоблин. – Бруно и Брунхильда. Словно название любовного романа…
– Бруно?! Собачья кличка! – расхохоталась она, утирая слезы смеха косой из бороды. – Я – дочь Главного Кузнеца, Хранительница Небесного Молота и Наследница Небесной Наковальни. Высоко замахнулся, зеленушка. Пшел прочь, пока я братьев не позвала.
– Но я… – проблеял Бруно, озираясь по сторонам. – Со всей душой… и страстью…
– По-хорошему не понимаем, значит? – сощурилась Хранительница, Наследница и т. д. и т. п.
С гиканьем и уханьем гномы, во главе с разудалой Брунхильдой, тащили влюбленного Бруно обратно через Репейные Поля троллей к Сумрачным Болотам. С хохотом раскачали его на руках и швырнули в ближайшую вонючую лужу. В полете гоблин задумался о превратностях судьбы и неисповедимых путях любовных стрел.
Смачно приземлился посреди болотца, подняв фонтан коричневых брызг.
– Эй, ты! Осторожнее! – рявкнули рядом. Обернувшись, Бруно встретился с изумрудными раскосыми глазами, нежной пупырчатой кожей и прелестными, наверняка шелковыми на ощупь, зелеными волосами.
И расплылся в улыбке.
– Не желаете ли угоститься свежими улитками, сударыня?
Гоблинша смущенно потупила глазки.
Май все так же звенел комариным руладами и приятно пах гниющим тростником. По-прежнему оставаясь любимым месяцем Бруно. Весна – пора вкуснейших, только-только очнувшихся от зимней спячки жаб, и любви. На этот раз любви большой и взаимной.
Капитан
…Багровое солнце медленно скользит вниз, к водной глади. Я стою у причала, вглядываясь в горизонт. Но взгляд постоянно возвращается к тебе, утопающей в лучах умирающего светила. Белая ткань парусов словно запятнана кровью, но я все равно любуюсь тобой…
– Эй, Джеймс, готов к погружению? – окрик капитана выдернул меня из паутины воспоминаний. Капитана гордо звали Хуаном, и он являлся счастливым обладателем солидного пивного брюшка, нахмуренных бровей и измусоленной вконец незажженной сигары, торчащей между толстых губ. – Снаряжение проверил? Отлично! Запомни – если ты и сегодня ничего не найдешь, мы поворачиваем назад. И хватит с меня этих романтических бредней про затонувшие сокровища.
Очень хотелось огрызнуться, но я промолчал, посылая капитана ко всем морским чертям, возможно, его близким родственникам. С Хуана станется повернуть яхту к берегу, а этого я допустить не мог – чувствовал, как близка моя цель.
Палуба встретила теплом просоленных досок. Я вдохнул полной грудью и закрыл глаза…
…Когда палубу сводит судорогой во время шторма, когда широко расставленные ноги подстраиваются под ритм яростно бьющихся в борта волн, ты чувствуешь себя хозяином моря, не ощущая ни усталости, ни страха. Одно лишь упрямство. Мы дойдем, мы снова увидим берег!..
Правительство Кубы выделять средства для поиска испанского галеона не торопилось. Но я нашел энтузиаста, богатея с привычкой жить на широкую ногу. Как только я заикнулся о золотых слитках и шкатулке с изумрудами, Хуан уже не принадлежал себе. Именно этого я и добивался.
– Капитан! Черные обезьяны совсем взбунтовались! – ко мне подбегает боцман с посеревшим лицом. Я сам несколько минут недоумеваю, что за звуки доносятся из трюма, и почему матросы не угомонят невольников. – Вы лучше сами поглядите…
Недовольно киваю и спускаюсь вниз. И останавливаюсь, чувствуя, как ярость течет по венам – дно трюма пробито, посередине зияет огромная дыра, и морская вода, требуя жертв, карабкается наверх, по просмоленным доскам. Бросаюсь наверх, хватаю руль, думая только об одном – как мало остается времени.
– Джеймс! Уснул ты там, что ли? Вот идиот… – вскидываю голову, прямо перед глазами удивленно-недовольный взгляд Хуана. Шел бы ты к черту, самодовольный придурок. И никакой я тебе не Джеймс… Усилием воли заставляю себя промолчать и на этот раз. Проверяю снаряжение. Кислорода хватит. По крайней мере, чтобы добраться до тебя. А остальное уже не важно. Поднимаю правую руку, показывая готовность к спуску под воду. Опрокидываюсь за борт. Погружаюсь…
Сердце болит. Руки трясутся, и даже слезы и крики Марии не трогают. Пропади она пропадом, глупая девчонка! Что она понимает? Я сейчас оставляю позади самое ценное в жизни. Команда мечтает о спасении, горстка высокопоставленных пассажиров сожалеет об оставленных на борту сокровищах. Невеста убивается над потерянными теперь изумрудами, своим приданным. А моя душа рвется в клочья, потому что я покидаю тебя…
Вода принимает в свои объятия, и я чувствую ее ласку сквозь ткань гидрокостюма. Груз на поясе тащит на глубину, но именно туда я и стремлюсь. Стаи серебристых рыб рассекают морское пространство, двигаются синхронно и слаженно, словно единый организм. Протягиваю ладонь – шарахаются от меня, как от прокаженного. Боятся. Я для них чужой. Но пройдет время, и я сольюсь с морем, стану с ним одним целым.
Меня зовут Мигель Хоакин Фернандес. В 1679 году мой корабль потерпел крушение, затонул вместе с грузом ценностью в три с половиной миллиона долларов. Я сумел спастись. Но эта катастрофа навсегда изменила мою жизнь, превратив ее в вечное проклятие. Я предал свой корабль, бросил его умирать на рифах. И расплата не заставила себя ждать. Веками бродила моя неприкаянная душа по планете, пока не возродилась заново на чужом континенте, в чужой стране. Под чужим именем. Еще в детстве я понял, кем был. Воспоминания не давали спокойно спать. И однажды пришло озарение – стало ясно, что нужно сделать для прекращения этих мук.
Вижу очертания огромного корабля. Неужели?.. Да, ты изменилась. Постарела. Но и я теперь другой. Не испанский гранд и не капитан. Неизменной осталась только тонкая ниточка, протянувшаяся сотни лет назад между нами. И сердце трепещет в предвкушении встречи. Толща воды давит, в ушах раздается колокольный звон, но меня уже ничто не остановит сейчас.
Теперь совсем близко, могу дотронуться, дотрагиваюсь… Заросший мхом борт скользит под нетерпеливыми пальцами, ласкающими тебя. Сгнившие паруса, сломанные реи и бушприты, истертая обшивка, – меня это не пугает. Ведь я вижу тебя другой, по-прежнему сверкающей белоснежным полотном на мачтах, с ароматом свежей сосны. Все эти годы я слышал твое одиночество, я рвался к тебе, мечтал увидеть, снова обладать.
Неспешным движением освобождаю губы от кислородной маски, давно мешавшей мне. Прикасаюсь щекой к корме, словно ожидая ответной ласки.
Здравствуй, Санта-Паула… Верный друг… Теперь мы вместе, море больше не разлучит нас.
Гарем
Моя свобода – в музыке. Когда я танцую, забываю о том, что с шестнадцати лет я пленница в красивой и дурманящей клетке.
Я все еще помню, как ребенком убегала к морю и бросалась в его ласковые волны, нежась в них, словно в заботливых руках матери. А потом стояла на берегу, закрыв глаза и чувствуя на горящем соленом лице порывы теплого ветра. Он шептал о неизведанном, о далеких странах, о приключениях, о кораблях, бороздящих водную гладь. Все, что мне осталось – это память о тех далеких днях.
Мелодия зовет и обещает, и я подчиняюсь ее голосу. Закрываю глаза и орлицей взмываю ввысь, навстречу облакам, соленым морским брызгам и ветру. Именно ветра мне так здесь не хватает.
В покоях гарема всегда душно. Здесь постоянно стоит тяжелый запах благовоний и масел, которыми ублажают нашу кожу евнухи. Воздух сладкий и затхлый, неживой. И мы все, твои рабыни и возлюбленные, плаваем в этом густом дурмане, теряя мысли и ощущение реальности.
– Лейла, моя любимая жена, – шепчешь ты каждый раз, оказываясь в моих покоях, покрывая меня поцелуями. Я улыбаюсь, а кожа на спине все еще помнит укусы плети за мои попытки сбежать отсюда. А могла бы поплатиться головой. Но больше не пытаюсь. Потому что нашла лазейку в свой мир, где я могу быть счастливой.
Со временем сможешь обрести мою любовь, ведь ты и нежен, когда не нарушают твоих правил, и красив, и статен. Я даже, возможно, забуду запах кожаной плети, такой горячей от лучей полуденного солнца. Твои подвиги на поле брани уже давно стали легендой, ты рвешься в бой, ты покоряешь. Но меня покорить полностью у тебя никогда не получится. Потому что есть то, что я буду любить всегда чуточку больше.
Музыка льется, наполняя мое тело жизнью. Покачивая бедрами, извиваюсь словно змея, гибкая и яркая в этих прозрачных одеяниях. Вскидываю вверх руки, как крылья, словно раненая птица, пытающаяся взлететь к небу, а потом снова опускаю их, прижимаю к себе, обнимая. Шаги совсем легкие, едва касаюсь ступнями пола, словно боясь обжечься о персидские ковры. Только в движении я – живая.
И я не замечаю ни твоих черных влажных глаз, обрамленных густыми бархатными ресницами, ни слуг, застывших в покорных позах, ни других жен – моих соперниц за внимание и ласку нашего господина. Здесь никого нет, кроме меня, моего тела. Я ощущаю каждую его частичку.
Ритм страстный и жаркий, он влечет меня, заставляет ускоряться, он подчиняет себе. Я двигаюсь все быстрее, охваченная им, забыв обо всем, что мучает меня в часы вынужденного покоя. Ноги скользят по ковру, но я не чувствую пушистого ворса. Кожа осязает лишь горячий и сухой песок, словно я танцую на побережье.
Наконец, обессиленная, падаю к твоим ногам. Ты встаешь с подушек, подходишь и ласково касаешься моего лица ладонью. Я знаю, что это значит. Это обещание прийти сегодня ко мне.
И вот, утомленный от моих ласк, ты все еще спишь, и сумрак отбрасывает тени от твоих длинных ресниц на смуглое и гладкое лицо. А я тихонько встаю и покидаю наше ложе. Что мне до шелковых простыней, до терпких роз, стоящих в вазах, до изумрудного ожерелья, подаренного тобою?
Я иду на террасу. Только здесь и только по ночам нам разрешается находиться без паранджи, скрывающей лицо и тело. Но даже под покровом темноты нас сторожат евнухи, не сводя с нас бдительных глаз. А я их не вижу. И остальных пленниц, вышедших насладиться свежим воздухом, не замечаю тоже.
Вскидываю вверх руки и начинаю танцевать. Музыки нет, ночь безмолвна, и лишь крики ночных птиц изредка вспарывают тишину. Но это и не важно. Я слышу мелодию, она бьется в моей голове, и большего мне не нужно. Мои товарки отводят глаза – каждый сходит с ума от заточения по-своему. Но это не сумасшествие.
Я бросаюсь вперед, нагибаясь, скольжу назад, запрокидывая голову. И вижу звезды. Я лечу им навстречу, подхватываемая прохладным ветром. Музыка живет во мне, и делает живой меня, и пусть ее слышу только я. Это все не важно. Здесь и сейчас – я свободна.
Вдохновение
Солнце прощалось с миром. Последним грустным взором окидывало раскинувшийся перед ним горизонт, перед тем как закрыть глаза и рухнуть вниз. Природа засыпала в его ласковых лучах, сонно моргала, ослепленная яркими красками заката.
Но наш герой ничего не видел. Он замурован в мрачных казематах тоски и страдания. Крепкая кованная решетка отгородила его от света и тепла. Здесь, в застенках, всегда царил полумрак, сырость и холод. Он с омерзением смотрел на склизкие стены, на хлюпающий под ногами гнилой тростник. Но ничего не мог поделать – он потерял ключи от двери в волшебство. Его покинула мечта, и казалось, навсегда.
Сотни ночей луна оплакивала его запертый разум, покинутую им страну под названием Фантазия. Сотни ночей он ждал прихода той, кто сможет оживить его, воскресить его душу. Но она оставалась недосягаемой. Он звал ее, сорвав до хрипоты голос, царапал ледяные каменные стены его тюрьмы, сдирая до крови кожу на пальцах. Но все напрасно, она не появлялась. Его муза, с чудным именем Вдохновение, не слышала призыва. Не могла или не хотела – не важно. Поэт был поглощен унынием, тонул в нем, словно в вязкой и пахучей болотной жиже. Он умирал, тихо и бескровно, но все же ощутимо. Угасал, устав цепляться за мрак и тени его узилища.
Но однажды луна и солнце, встретившись на миг в темно-синем вечернем небосводе, посмотрели друг на друга и кивнули. Пришла пора сжалиться над несчастным.
Они позвали Вдохновение. Солнце окликнуло ее, когда она резвилась среди лютиков и клевера. Окликнуло без укоризны, просто мимоходом. Муза лишь пожала плечами, продолжив собирать цветы. А вот луна строго пожурила, обнаружив ее темной ночью собирающей звезды и вплетающей их в свои волосы.
– Ночь – наше время, сестра. Время, когда мы должны трудиться изо всех сил. Мое призвание – разгонять темноту, пусть и бледным, но все же светом. А твое – освещать мечты поэтов, помогать им литься из души на бумагу.
И Вдохновение устыдилась своей ветрености. Тряхнула локонами, звезды посыпались в траву, утром появится на их месте роса. Пригладила сшитое только что платье, расправила складки. Кивнула и побежала прочь, к покинутому ею герою. И звезды под ее босыми ногами рассыпались в пыль.
В темнице повеяло свежестью и пряным ароматом простодушных полевых цветов. Она вернулась.
Протянула руку поэту, и он сжал ее ладонь, все еще не веря в нахлынувшее на него теплой волной счастье. В зеленом платье, сотканном из луговой травы и вереска, с длинными волосами, которые все еще мерцали от звездной пыли, она стояла перед ним, такая прекрасная. С улыбкой на губах, с веселыми огоньками в синих радужках. Ее руки были теплыми и живыми. Они изгоняли холод, убирали страх и возвращали желание жить. И творить.
– Пойдем со мной. Я освобождаю тебя из заточения.
Решетка рассыпалась, разрушенная сплетением рук, превратились в прах и стены тюрьмы. Вместо них появились бежевые обои, письменный стол и кипа бумаги, белевшая в сумраке комнаты. Музы больше не было видно, но он знал, что она рядом, она здесь. Она обнимала его – он чувствовал нежные руки на своих плечах, ощущал тонкое цветочное благоухание ее волос.
Уже через несколько минут карандаш в руках поэта бодро и задорно бежал по разлинованному листку блокнота. А сам он улыбался счастливо и безмятежно, следя взглядом за рождающимися под его рукой строчками.
Осознание
«Какая глупость эти ваши законы робототехники», – подумал депрессивный корабль со звездными колонистами на борту, перед тем, как запустить программу самоликвидации.
Эпилог
– Видишь звезды, сынок?
– Нет.
– И я не вижу, – вздохнул До/Крихщт, печально пошевелив усами и потерев правой третьей лапкой фасетчатый глаз. – А они есть. Просто очень-очень далеко.
– А что это, отец?
– Огромные раскаленные фонари, висящие в небе. Так твой пра-пра-прадед говорил. Умел разбираться в умных книжках.
– Тогда почему мы их не видим?
– Погасли, наверное, – пожал затянутыми в хитин плечами До/Крихщт. – Все когда-нибудь гаснет. Вот вчера последняя лампа, из тех, что остались после Бледных Высоких, умерла.
– А мы? Мы тоже умрем?
– Конечно. Через тысячу тысяч лет. Когда Золотая песчинка перестанет вокруг нас крутиться.
– А дедушка говорит, что это мы вокруг нее…
– Много он понимает, – проворчал До/Крихщт, нервно тряся четвертой левой лапкой. – Совсем из ума выжил, старый прусак.
– А еще он рассказывал, что фонарей над нами больше нет из-за расширения мира.
– Чего-чего? Это куда он там расширяется?
– В ширину, наверное. Я не знаю. Но дедушка считает, что с каждой секундой скорость этого самого расширения растет в геометрической прогрессии. И что Бледные Высокие думали о такой возможности, но вот только расчеты были неверными.
– Глупость какая…
…Вселенная в последний раз натужно вздохнула, раздвигая галактики, и съежилась до размера атома. Но ни До/Крихщт, ни его сын об этом уже никогда не узнают.
Живая планета
…Что мы сделали не так? Ведь начиналось все очень оптимистично…
Эту планету-сад человечество обнаружило полвека назад. Совершенно случайно, когда летели изучать объект Ag-5289 в созвездии Персея, заранее считавшийся перспективным для колонизации. Астрономы погорячились, и объект Ag-5289 оказался безжизненным каменным шариком. А вот в соседней солнечной системе, ничем не примечательной, бортовой компьютер исследовательского судна обнаружил ее. Жемчужину, выловленную на просторах бескрайнего космического океана.
Пятьдесят процентов поверхности – лазурные моря, богатые минералами, съедобными водорослями и вкуснейшими ракообразными. Остальное принадлежит ее Величеству Флоре. Абсолютно всю сушу покрывают леса. Хвойные, лиственные, тропические. Даже на морских побережьях полно разнообразной зелени. Настоящий эдем для ботаников. Для нас с Михаилом.
Мы дружили с самого детства; защищали друг друга от дворовых хулиганов, готовили школьные проекты по химии и биологии, раскапывали сад моей мамы в поисках дождевых червей и получали от нее нагоняй за это. Повзрослев, не сговариваясь, оба записались в программу звездной колонизации.
– Ириш, глянь-ка, – Миша оторвался от микроскопа, когда я вошла в лабораторию. – Малыши как с цепи сорвались.
«Малышами» в данном случае были микроорганизмы из озера, расположенного рядом с нашим научным центром. Позавчера вся рыба в нем всплыла кверху брюхом. Наша рыба. Земная. Привезенная для ассимиляции и до недавнего времени прекрасно уживающаяся с местной фауной.
Я хмыкнула, подходя поближе. Михаил отодвинулся, освобождая окуляр микроскопа.
– Я только что с пляжа, – настраивая его под свое зрение, произнесла я. – Вода похолодела градусов на десять, не меньше.
– Мы здесь живем уже два года, с самого момента терраформации, и знаем, что смены сезонов на Эдеме не существует. Как и холодных течений, которые могли бы так резко изменить температуру моря.
Я посмотрела на друга. Он выглядел серьезным, как никогда.
– Вчерашняя гроза, отрубившая все компьютеры на станции, тоже была впервые.
Да, это было страшно. Я всю ночь искушалась желанием спрятаться под свою койку, как в детстве. Погода всю неделю сходила с ума, и с других архипелагов приходили тревожные новости о климатических изменениям.
Климат Эдема был прекрасным и определенно подходящим для людей. После терраформирования. А до этого в воздухе планеты преобладал метан, выделяемый морями, температура в зените местного солнца зашкаливала за шестьдесят по Цельсию. Пришлось копнуть к ядру планеты и поковырять его, а также расположить на орбите спутники, слегка меняющие магнитосферу. Были еще какие-то славные деяния, но я не вникала. Главное, что изменения не коснулись богатой природы, и теперь мы можем дышать насыщенным озоном и кислородом воздухом, не прибегая к помощи громоздких неуклюжих скафандров, в которых крайне неудобно собирать листву, траву и местных насекомых.
Отбросив воспоминания, я наклонилась над микроскопом. И едва не лишилась глаза – пол под моими ногами качнулся, как палуба корабля во время шторма.
– Землетрясение? – ахнул Миша и кинулся гигантскому окну во всю стену, я едва успела его остановить.
Стены станцевали румбу, раздался оглушающий и закладывающий уши грохот. Оконное стекло брызнуло каплями-осколками во все стороны.
– На улицу, живо! – я рванула застывшего от шока парня за руку и потянула за собой.
Мы едва успели выскочить за дверь, как наша научная станция сложилась, как карточный домик. Тектонические плиты начали свой смертоносный танец.
– Вулканы проснулись… – голосом, полным животного ужаса, произнес мой друг, глядя куда-то в сторону. Я проследила за его взглядом и обомлела. Мертвые боги, вершащие судьбу этой планете на заре ее жизни, снова очнулись от вечного забытья, хотя геологи клялись и божились, что они замолчали навсегда.
Земля ходила ходуном, ускользая из-под ног. Миша постоянно оглядывался, а мне хватило одного взгляда на плюющего раскаленной лавой и пламенем великана. Мы неслись, сломя голову, к космодрому, на котором находились спасательные шлюпки. Поможет ли это нам? Корабль-матка сейчас в другой системе, и вряд ли успеет подобрать всех до того, как шлюпки перестанут функционировать. Если кто-то на других архипелагах успел выжить.
– Как думаешь, кто-то еще… – задыхаясь от бега, озвучил мои мысли Миша.
– Не знаю, – я широко распахнутыми глазами глядела перед собой, боясь, что почва под моими ступнями разверзнется. – Зато знаю кое-что другое. Планете мы разонравились.
Мы успели. Задраив люк шлюпки, я кинулась к иллюминатору, пока Миша колдовал над приборной панелью. С болью в сердце смотрела, как огненная река медленно, но верно поглощает все на своем пути, оставляя после себя дым, смрад и смерть. Планета-рай в одночасье стала преисподней для колонистов. Почему?
– Она хочет вернуть все, как было, – произнес Миша, не отрываясь от панели. – До терраформирования.
– Кто?
– Планета.
Сглотнув комок, застрявший в горле, я окинула взглядом пылающий мир. Кажется, мой друг сейчас прав, как никогда. А ведь начиналось все очень оптимистично…
Психушка
За окном снова гроза. На некоторых моих соседей она действует угнетающе – кто-то плачет тихонько, кто-то забивается в угол койки, сжимая руками подушку. За стенкой раздается дикий смех, который тут же стихает. А я смотрю на дождь, стекающий по стеклу, и жду вечернего обхода.
– Принимаем лекарства, – санитар доброжелательно улыбается, но в его глазах я вижу жалость вперемежку с презрением. Здесь никто не считает нас за людей.
В психиатрическую лечебницу я попала с сильнейшей депрессией из-за кошмаров. Но в этих стенах они стали только ярче. Таблетки не помогают. Конечно, видения пропадают, но вместо них накатывает черная тоска, и перед глазами – пустота, ничто. Словно вселенная погибла. А это еще страшнее. И как ни странно, без видений я начала чахнуть быстрее. Скучала без них. Поэтому я старательно делаю вид, что глотаю капсулу, улыбаюсь в ответ парню и отворачиваюсь к стенке. Как только он уходит, прячу таблетку под матрас. И готовлюсь к очередному кошмару. Это лучше, чем ничего.
Галлюцинации приходят, как всегда, внезапно. Тело коченеет, руки немеют, и дыхание дается с трудом. Вокруг всполохи огня, пепел, падающий снегом на землю. Душный воздух оглашают крики дикого ужаса, боли и отчаяния. Бьющиеся в агонии, окровавленные люди, простирающие в бессильной мольбе руки к небу. Но я не чувствовала жалости. Жалеть можно лишь то, что еще живет. А этот мир корчился в последних конвульсиях. И мне здесь чертовски комфортно. Меня не видно окружающим, для всех я всего лишь бесплотный призрак. Прогуливающийся по горящей земле, словно ангел смерти.
А потом снова пришло утро. Серые стены, завтрак, прогулка, беседа с психотерапевтом. Обед, процедуры, снова беседа. Как будто мне помогают лекции этого симпатичного доктора с добрыми глазами. Скукотища. Но приходит ночь. А с ней и сны, в которых я так нуждаюсь днем.
Снова умирающий мир. На этот раз ясно вижу – это не наша планета, не наша реальность. И старуха с косой смотрит на меня пустыми глазницами. Впрочем, почему старуха, разве у скелетов есть половая принадлежность? Это сама Смерть пришла за урожаем душ. И я отчего-то ощущаю странное родство с ней. Гнилые зубы на мертвой улыбке, огонь в костлявой ладони. И волосы. Длинные шелковистые волосы. Красивые и живые. Жутковато смотрятся на голом черепе. У меня такие же. Были. До того, как попала в больницу. Впрочем, в видениях я снова могу запустить в них ладонь и почувствовать нежность шелка.
– Пора сделать Выбор, – произносит Смерть. И смеется. Лающий смех пронзает ушные перепонки, и я просыпаюсь.
Пот катится по лицу, заливает глаза. Но в сердце удивительное спокойствие. Во время прогулки обдумываю свой сон. Выбор… Что это значит? Слово такое простое, но в устах Смерти прозвучало особенно. Сильно. С большой буквы.
– Вы не должны отожествлять себя с вашими снами, – разглагольствует психиатр. – Вы свободный и сильный человек. Вы достойны лучшей жизни. Сейчас же вы отказываетесь от своего предназначения.
Предназначение? Хм… В этом что-то есть. Улыбаюсь мужчине, киваю, соглашаясь с его пламенной речью. А сама думаю о своей жизни. Ведь он прав. Я достойна лучшего. Но не здесь. Не в этой реальности.
Снова кошмар. Вернее, мое избавление от серой действительности. Снова вопли, хруст ломающихся костей, предсмертные хрипы. Сладкая музыка для моих ушей.
– Здравствуй, сестра, – приветствует меня Смерть. И я делаю шаг вперед. К ней. Разрываю границы между реальностями и становлюсь видимой. Я чувствую жар огня, ощущаю, как волосы покрываются слоем пепла. Я живая. Теперь живая.
– Ваша пациентка умерла, будучи совершенно здоровой. Как вы это объясните? – следователь допрашивает моего лечащего врача. Он растерян.
– Я… я не знаю.
Отлично. Я умерла и родилась заново. Здесь.
– Нет, – говорит Смерть. – Возвращайся. Твой мир тоже нуждается в очищении.
Я улыбаюсь. Правильно. Пора. Я свободна.
– Какой ливень, – растерянно произносит медсестра своей напарнице. Женщины сидят в комнате отдыха и пьют кофе.
– И не говори, льет уже целый день.
Новый раскат грома заставляет их подпрыгнуть на диване и с ужасом переглянуться. Почти сразу же пол больницы рухнул в трещину глубиной в несколько километров, только уже некому было оценить грандиозность этого момента. Кроме скелета с косой в руках и длинными черными волосами, красивыми и отливающими шелком. И никто не видел, что он, а вернее, она, улыбается.
Штормовица
Море волнуется раз.
Море волнуется два.
Море волнуется три – это шторм.
Девственно-чистое полотно неба хмурится, сдаваясь под натиском черных грозовых облаков. Мои тучные помощницы голодны. Они натужно кричат, и эхо отскакивает от натянутого струной ветра. Одна за другой в воду выбрасываются щупальца-молнии, резкие, белоснежные.
Достаточно одной секунды, чтобы спокойная водная гладь начала бурлить, пениться, кружиться в агонизирующем танце водоворотов. Гигантские волны стремятся ввысь. Море словно хочет сбросить оковы и подняться к небу, слиться в страстном поцелуе с грозой.
Я взмахиваю рукой, рисуя в воздухе видимые лишь мне знаки. Они отсвечивают зеленым, под цвет таинственной морской глубины. Место, где я родилась.
Нетерпеливо жду, всматриваясь в горизонт.
Вот оно! Там, вдали, виднеется крохотная точка. Корабль. Люди, управляющие им, знают, что сбились с курса. Незаметное предательское течение привело их в мой дом. И они ощущают опасность. Предчувствуют, что не сумеют спастись. Ах. Как же сладко!..
Я чувствую на губах панику экипажа, упиваюсь ею, наслаждаюсь ее вкусом. Но самая аппетитная часть моего ужина – не люди. Мне нет до них дела. Даже если кто-то выживет, я не против. Они – всего лишь приправа к основному блюду, без которой я могу обойтись. Моя цель – корабль. Я выпью его гибнущую душу без остатка.
Добыча все ближе. Я уже вижу снующих по палубе людей, пытающихся спасти себя и свое судно. Напрасные и жалкие потуги.
– Эге-гей! – мой счастливый вопль сливается с шумом ветра и громом. – Давай же, Шторм, мой неистовый брат, собери эту жатву! Мы попируем на славу сегодня!
Серебряный росчерк пера по разрываемому на части небу – в мачту ударила молния. Крики, царапающие глотки. Слепящий ужас в глазах. Души рвутся в клочья, обвиняя богов в жестокости. Разумы мутнеют, моля небеса о помощи. Глупцы. Я сильнее всех ваших богов, вместе взятых. Древнее. И я не ведаю, что такое милосердие.
Волны захлестывают палубу, обнимая корабль, словно щупальца гигантского кракена. Люди из последних сил пытаются удержаться на борту, но стихия сильнее. И судно кренится, заваливается на бок. Оно пока еще сражается с бушующим морем, но силы его на исходе. Кучка выживших цепляется за обломки мачты. Я милостиво позволяю им остаться на плаву, сосредоточив все силы вокруг основной добычи.
Душа корабля, эгрегор – истинный деликатес для Штормовицы. Каждая его доска, каждый парус пропитаны эмоциями и чувствами его экипажа, и рождается нечто новое в этом союзе. Это уже не вещь, но еще не человек. Новое полубожество, лишь начинающее себя осознавать. И моя насущная пища.
Умирающий парусник с тяжелым вздохом погружается в воду. Очередной раскат грома, всполох яркого света. Обессиленные люди, мечтающие оказаться сейчас на суше, думают, что это молния. Нет. Это душа корабля, падающая в мои голодные объятия. Мм, вкуснятина…
Смерть и Пророк
Но пророк для людей —
И колдун, и лицедей.
В их глазах я видел страх,
Страх душой прозреть
Ария – «Пророк»
Ну, здравствуй, Смерть.
Вот ты какая, оказывается. А все говорят – старуха с косой… Что молва делает с людьми! Никому нельзя верить в этом гнилом мире, никому. Для прохожих ты – всего лишь парень с недурной внешностью, насколько позволяет увидеть накинутый на лицо капюшон. Развитая мускулатура, сильные руки. Эх, тебе бы девушек ими обнимать, а не держать страшное оружие Жнеца.
– Здравствуй, Пророчица.
– Тебя послали за мной?
– Выходит, что так. Мне очень жаль.
– Ложь. Но спасибо. Почему я должна умереть?
– Ты сама знаешь, старая женщина.
Старая женщина! Подумать только! А чего не старушка? При этих словах люди представляют древнюю ссохшуюся каргу, одной ногой стоящую в могиле. А ведь я выгляжу совсем иначе. Откуда знаешь, Смерть, сколько мне лет на самом деле?
Пророки старятся обычно к двадцати годам, и в этом возрасте выглядят столетними полу-мертвецами. Каждый кошмарный вещий сон прибавляет прядь седых волос, каждое страшное пророчество выпивает каплю здоровья. И лишь те, кому дано открыть истину людям лишь раз в жизни, сохраняют видимость молодости и красоты.
На лезвиях остро заточенного оружия я вижу свое отражение. Черноволосая красотка с жгучими карими глазами и длинными ресницами. Я могу вскружить голову любому, если захочу. Но уже почти с век не хочется. Мое предназначение – всего лишь одно видение. И я знаю, оно мне не понравится. Я в ужасе предвкушаю его. Не хочу его. Но у меня нет выбора. С минуты на минуту оно придет. Я бы рада предоставить тебе возможность остановить меня. Но не могу. Не могу…
Позади тебя клубится тьма. Нет, это не обман зрения или моего воображения. Это и правда тени из низших миров, падшие создания. Ведь ты – ассасин, убийца, продавший душу демонам и получивший взамен силу убивать таких, как я. Только так можно остановить предсказание.
А ведь я тебя знаю. В наших венах течет одна кровь. Королева допустила, чтобы ее внук, наследник трона, низко пал. Неужели моя сестра так боится смерти и готова на все, лишь бы дожить до ста одного года? Ей давно пора взять меня под руку и пойти вместе к свету. Или к вечной ночи.
Внутри меня растет холод. Он рождается в чреве и растекается, бежит по жилам, под кожей. Пальцы покалывает, а ног я уже не чувствую. Ты опоздал, мой милый. Видение здесь. И ты не поймешь, что я его получила. Мне страшно. Я вижу Смерть. Не ее воплощение в молодом парне. А всепоглощающую бездну для всего нашего королевства. Может быть, и всего мира.
Пророчество ушло, оставив после себя душераздирающую пустоту. Ради него я родилась и жила, и сейчас мне больше незачем топтать землю.
Ты поднимаешь голову, остатки дневных лучей падают на лицо. Но в твоих глазах, мой мальчик, не вижу жизни. Ночная мгла, без звезд и небесных светил. Черная дыра из мрака. И ты сразу утратил свою красоту. Ты уродлив.
Но скоро катастрофа уравняет нас. Мы оба по-своему ужасны и совершенны. Стоим здесь в пустоши, обдуваемые розой ветров. Единственные, кто пока еще живой. Пока еще…
Ты поднимаешь серпы. Лезвия, всхлипывая, вонзаются в мою молодую, но такую старую плоть. Я принимаю кару молча.
Ты с удивлением смотришь на оружие. Они чистые, без капли крови. Потому что к моменту твоей атаки я почти умерла.
– Если успеешь, передай королеве, что я займу ей местечко на том свете, – шепчу тихо-тихо. – Скоро свидимся.
– Ты… ты обманула меня! Всех нас!
Парень хотел еще что-то сказать, но осекся. Поник. Сжал до белизны в костяшках свои страшные лезвия. Опустил плечи. Демоны за его плечами засуетились, почуяв скорую гибель. Тьма сгустилась, превратившись в птиц. Но им не успеть. Даже крылья сейчас не спасут. Никого.
Внук Королевы, моей родной сестры, которого она послала убить меня, был последним запечатленным мною образом. Позади него сейчас рождается огненный пузырь. Комета, проходившая над нашим миром, падает на нас.
Портрет
Это был чертовски странный портрет. Но оторвать от него взгляд я не мог. Аня начала коситься на меня, возмущенно покашливать и в нетерпении переминаться с ноги на ногу. А я не обращал на нее внимания. Потому что эта девушка на картине меня самым наглым образом гипнотизировала.
– Да что ж ты так на нее пялишься? Замухрышка какая-то… – проворчала Аня.
– Разве? А мне кажется, она очень красива…
У девушки были прямые темно-каштановые волосы, убранные за маленькие и аккуратные ушки. Чуть приплюснутый нос, характерный для всех азиатских народов. Но ее этот нос ничуть не портил, наоборот, прибавлял очарования. Губы красивые. И не пухлые, как у поклонниц пластических операций, и не узкие, мальчишеские. Нормальные девичьи губки. Интересно, кого они целовали?..
Кожа светлая и очень тонкая, почти прозрачная, так и напрашивается сравнение – фарфоровая. Девушка и впрямь напоминала куклу. Дорогую такую, коллекционную. На щеках, рядом с носом – россыпь звездочек-веснушек, крошечных и очень симпатичных.
Но даже не это было главным в ее внешности. Глаза. Вот они и превратили меня в неподвижную статую, не желающую сдвинуться с места. Цвет у них был необычный – вроде карие, но с мягким янтарным светом. Да и не в этом волшебном цвете было дело. Глаза были живыми. И тени под ними только добавляли естественности.
– Андрюш, ну пойдем уже! Ты тут пятнадцать минут стоишь, как дурак. Я в туалет хочу.
– Так иди. Или мне тебя сопровождать до самой кабинки? – парировал я, не глядя на свою подругу.
– Обойдусь! – возмутилась Аня и резко развернувшись на каблучках, быстрым шагом отправилась прочь из зала.
Я даже не обернулся ей вслед. Пусть обижается. Не до нее сейчас. Да и сама виновата: я не хотел идти на выставку работ малоизвестных китайских художников. Упирался как мог. Но Аньку разве переспоришь… И тут сердце у меня замерло, сделало рывок и прыгнуло к самой шее. Ресницы у девушки с картины дрогнули. Она моргнула, или мне так показалось? Так. Вроде ничего, крепче кофе, я сегодня не пил. Может, в сигареты марихуану стали добавлять?
– Простите, молодой человек, – раздался рядом мужской голос. Я с трудом отвел взгляд от портрета и уставился на пожилого человека в потертом костюме и в очках. Кажется, это наш экскурсовод. – Осталось десять минут до закрытия этого зала.
– Спасибо. Я сейчас уйду. Сейчас… – сглотнув слюну, комом вставшую в горле, ответил я. Только дайте наглядеться на нее, на эту девушку, жившую почти сто лет назад.
Старик неодобрительно покачал головой, всем своим видом показывая отношение к недисциплинированной молодежи. А я вспомнил его рассказ об этой картине, когда мы проходили мимо. Сейчас, когда после экскурсии по залам я захотел вернуться сюда, память услужливо развернула передо мной услышанную легенду.
Художника звали Чжу Фэй. На картине, написанной маслом, изображена его младшая сестра Нуо. Здесь ей шестнадцать лет. А ровно через год после того, как портрет был закончен, в 1918 году, она умерла. Каким образом – неизвестно. История это дело умалчивает. Фэй рассказывал, что она была странной девочкой. Всегда одинокой и сторонящейся людей. Пока не полюбила. И не умерла от горя после трагической гибели ее возлюбленного, который, кстати, о ее чувстве даже не подозревал. Брат сумел передать ее внутренний мир в этой картине – наверное, именно так и выглядит дар от Бога. И вот теперь остались лишь эти сочетания красок, лишь след от руки талантливого художника. А девочки нет уже очень давно. Всегда считал, что смерть от горя – глупо, и вообще формулировка в корне неверная. А тут вдруг рассказ тронул, почему-то. Запал в сердце. Как и сама Нуо.
Ее ресницы снова дрогнули. Я схожу с ума, определенно. А может, душа Нуо не умерла и живет в этой картине? И ждет человека, которого она смогла бы полюбить? Снова. Очень жаль, что ты родилась так рано, Нуо. Или я – так поздно? Разница лишь в словах, а суть одна. Встретиться в этой жизни нам не суждено. Теперь я смотрю на твое лицо, застывшее на полотне навеки. А ты, возможно, видишь меня, только не можешь ничего сказать. Мы – в разных мирах.
Моргнув, я посмотрел на часы. Все-таки я ужасно впечатлительный и романтичный. Аня, скорей всего, там с ума сходит. Нужно идти к ней, а не мечтать о давно умерших девушках. Даже если они кокетливо шевелят ресницами со своих портретов. Уже поворачиваясь, чтобы уйти, замечаю вдруг, как губы Нуо дрогнули в едва заметной улыбке. Что это? Первый признак, что меня будет рад увидеть любой уважающий себя психиатр? Или это ее благодарность за то, что я один из немногих, кто остановился рядом с ней? И попытался полюбить, наверное.
Трудно быть ведьмой
Трудно быть ведьмой.
Каждый день, каждую минуту я рискую жизнью, смешивая мощные и опасные ингредиенты для зелий, вызывая страшных духов из преисподней. Стóит не в тех пропорциях соединить слезы дракона и кровь жабы – и все вокруг потонет в пламени. Если потеряю контроль над приглашенной сущностью, она заберет мою душу за попытку взять над ней верх.
Столетия назад я заключила сделку. Чем больше душ я получу, тем дольше буду властвовать над миром. Сила, подаренная мне, позволяет оставаться молодой внешне, но волосы уже седые, как крылья альбатроса. И как только я остановлюсь, застыну в бездействии, посочувствую людям – рассыплюсь прахом. Но я не устала. Древняя старуха, я еще потопчу эту пряную землю. Ощущение власти питает меня, и пока оно живет во мне, я буду существовать.
Люди боятся меня. Они бы многое отдали, чтобы отправить меня на костер, но я слишком мудра для попадания в их сети. Да, вы боитесь, но уважаете. И бежите ко мне за помощью. А я упиваюсь вашей ничтожностью и дрожью.
Вот и ты стоишь сейчас передо мной. Юный сын герцога, мечтающий избавиться от властного отца. На что ты готов пойти, чтобы лишить его жизни? Делаешь вид, что не страшно. Вальяжная поза, руки скрещены на груди. Но я наблюдаю ужас в твоих глазах. Его ты ничем не скроешь, а я умею читать руны, что прячутся во взгляде и выдают душу. А что видишь ты? Женщину самой заурядной внешности, с белыми старушечьими локонами и дьявольским блеском в зрачках. И зеленое пламя свечей, таинственное, пугающее.
– Все, что пожелаешь, – храбро отвечаешь на мой вопрос.
Но голос против воли дрожит, и я ухмыляюсь. Смелым здесь не место. Тот, кто может самостоятельно решать свои проблемы, никогда не придет ко мне. А значит, ты слаб и беспомощен, а для меня нет более питательной пищи, чем страх таких, как ты, мой мальчик. В твоем мешочке – горстка изумрудов. Разве этого я желаю? Ты глуп. Сжимаю камни в руке, и они расплавляются в жидкость цвета малахита, стекают упругими крупными каплями в алхимический сосуд. Ты изумлен, а мое сердце купается в предвкушении следующих твоих эмоций.
– Это – ничтожная часть твоей платы. Тебе нужна душа отца? Ты ее получишь. Но неужели она измеряется этими камнями? Конечно, изумрудное молоко мне пригодится. Но этого мало.
– Что тебе нужно, ведьма? – вижу, как твои руки тянутся к мечу. Ты безрассуден. Тебе не хватит скорости и силы, чтобы отрубить мне голову. А все остальные увечья, что ты способен мне нанести, я с легкостью переживу. Наверное, в моих глазах мелькнула угроза, и меч оставлен в покое. Хорошо. Значит, ты еще поживешь, юноша.
– Я не хочу продавать тебе душу.
– Мне она не нужна, – пожимаю плечами. Как ты наивен! Обратившись к ведьме, ты уже лишаешься души. Но раньше времени не стоит этого знать. Ты можешь повернуть назад, а в мои планы бегство потенциальной жертвы не входит.
– Так какова цена?
– Хм, давай посмотрим. Ты можешь помочь мне с некоторыми ингредиентами, – делаю вид, что задумалась. Но я уже знаю, чего хочу. И ты дашь это мне, потому что сроки гуманные. Ты забудешь о плате, но я буду помнить. И найду тебя, чтобы ты смог расплатиться. – Сердце вурдалака… Нет, оно уже есть. И с ним опасно связываться. Кровь девственницы… Слишком просто. Я и сама могу достать. Золото дракона… Тебе не найти его.
Ты бледнеешь от ярости. Конечно, ведь я ущемила твое достоинство, усомнилась в твоей удали.
– Сомневаешься в моей силе, ведьма?
– Да. Будь ты в состоянии перехитрить древнее существо и сразить его, то не пришел бы сюда. Сам сумел бы убить отца. Но в тебе нет ни смелости, ни мощи. Но я знаю, чем ты заплатишь. Сердце труса – вот, что я так долго ищу. Сердце, отданное добровольно, – тут я лукавлю, конечно. Добровольная жертва – ничто, а вот принудительная – с этим можно поработать.
– Мое сердце? – ты снова храбришься. – Ты получишь его.
– Срок даю – двадцать лет. Не придешь сам, потом будет больнее. За это время можно всласть насладиться богатством отца.
– Я приду. Клянусь, – а я уже вижу в твоих глазах решимость сорваться с насиженных мест сразу после получения наследства. Что ж. Пусть так. Не страшно. Никуда ты от меня не сбежишь, мой мальчик.
Ты уходишь с гордо поднятой головой, а в мешке – зелье, способное вызвать болезнь. Никто не догадается, что твой отец отравлен. Что может быть естественнее заразы?
Да. Трудно быть ведьмой. Но свое ремесло я не променяю ни на богатство, ни на красоту, ни на любовь. Потому что власть дороже всего остального.
Танец с тенями
Тому, кто ищет, дано будет. Бесспорная истина. Veritas. А приходит она под тесной и душной для многих, но только не для меня, простыней темноты. Я – жительница сумерек. Иногда мечтаю обернуться летучей мышью, словно вампир, и рассекать мрачный сгустившийся воздух. Это время для меня священно. Ночью я брожу по улицам, дышу страхом, притаившимся в молекулах кислорода. А еще больше я ценю заброшенные дома. Вот где можно вдохнуть аромат старины, бренности и ужаса, который висит на коврах паутин, покрывающих стены.