Шпион
© Артур Таболов, текст, 2025
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Посвящается светлой памяти моей матери
Сабановой Азы Игнатьевны
«Никому еще не удавалось уклониться от выбора, перед которым его ставит история»
Артур Таболов, «Шпион»
Вместо пролога. Перебежчик
3 ноября 1947 года на военной базе британских ВВС вблизи Лондона совершил посадку тяжелый бомбардировщик «Ланкастер», прибывший из Берлина. В салоне было три человека: один штатский лет тридцати пяти, рослый, с резкими чертами лица, в габардиновом макинтоше и двубортном костюме; привлекательная женщина примерно того же возраста, модно одетая, и девочка лет восьми. Их сопровождала охрана из пяти солдат во главе с младшим офицером.
Самолет ждали. Как только он вырулил на стоянку и заглушил моторы, к трапу подкатил длинный черный лимузин с закрытыми шторками окнами. Охрана передала пассажиров «Ланкастера» трем штатским – их пересадили в машину, и лимузин в сопровождении джипа с автоматчиками выехал из ворот базы и направился в сторону Лондона.
Вечером того же дня в одном из домов на Кингстон Роуд раздался телефонный звонок. Хозяин квартиры взял трубку:
– Хопкинс, слушаю.
Звонил полковник Энтони Браун, один из заместителей директора МИ-5 сэра Перси Силлитоу, курировавший недавно созданный русский отдел британской контрразведки. Ветерану секретной службы Брауну было за шестьдесят – он начинал еще после Первой мировой войны, когда штат «Сикрет интеллиджент сервис» состоял всего из тридцати офицеров. В 1947 году их было около восьмисот. К этому времени СИС разделилась на контрразведку МИ-5 и внешнюю разведку МИ-6.
Звонок Энтони Брауна майору Хопкинсу был необычным. Напрямую они почти никогда не общались, все распоряжения передавались через начальника русского отдела.
– Вы мне нужны, Джордж, – слегка скрипучим голосом произнес Браун. – Дело срочное. Одевайтесь и выходите, машина ждет. Вы поняли?
– Да, сэр.
Срочные вызовы на службу во время войны были привычны, теперь они стали редкими. Хопкинс понял, что что-то произошло, но спрашивать не стал: о делах по телефону не говорят. Он надел шляпу и плащ, взял зонт и вышел из дома. Машина уже ждала у подъезда. Это был темно-синий Austin Seven из гаража МИ-5 – очень популярная в те годы «семерка», – на ее лаке отражался свет уличных фонарей, затуманенный моросящим дождем. Водитель молча открыл перед Хопкинсом заднюю дверь, так же молча сел за руль и завел двигатель.
Этот район Лондона сильно пострадал от немецких «Фау-2». Часть домов начали восстанавливать, развалины других обнаруживали себя зловещими черными провалами, прерывающими городские огни. Хопкинс предполагал, что его отвезут в Бленхеймский дворец, дворцовый комплекс в Вудстоке, в двенадцати километрах севернее Оксфорда, где с 1940 года располагались основные службы МИ-5. Но с Кингстон Роуд машина свернула на юг, прошелестела шинами над темной Темзой по Вестминстерскому мосту, пересекла безлюдные, словно бы настороженные, городские кварталы и вырвалась в пустоту, в ночь с мокрыми вересковыми кустарниками.
– Куда мы едем? – спросил Хопкинс.
– Куда надо, сэр, – вежливо, но как бы неохотно ответил водитель. – Будем на месте через сорок минут.
Оставалось ждать и молча смотреть, как навстречу машине летит лента пустого шоссе.
Джорджу Хопкинсу было тридцать лет. Перед войной он окончил Тринити-колледж Кембриджского университета со специализацией по славистике. Еще в детстве в мальчике обнаружилась способность к языкам. Он знал немецкий, свободно говорил по-французски, но самым любимым предметом считал русский язык. Хопкинс мечтал перевести на английский загадочного Достоевского и Чехова – не менее загадочного, но совсем в другом смысле. Те переводы, которые уже были, ему не нравились: они не передавали таинства текстов великих русских писателей.
Но карьеры переводчика не случилось. Началась война, Джорджа мобилизовали и направили в тот департамент Адмиралтейства, который вел переговоры по ленд-лизу с русскими союзниками. Дважды он сопровождал транспорт до Архангельска. Последний конвой оказался неудачным, караван был атакован немецкими истребителями и бомбардировщиками, три большегрузных судна со «студебекерами» потопили. В бою Джордж заменил убитого стрелка зенитной установки. И хотя его неумелая стрельба никакого ущерба немцам не нанесла, а сам Хопкинс был ранен в плечо, командование оценило его храбрость и самообладание – его наградили Военной медалью. В госпитале к нему пришел незнакомый человек в военной форме без знаков различия, долго расспрашивал и предложил перейти на службу в контрразведку.
– Чем занимается эта служба? – спросил Джордж.
– Ловит немецких шпионов. Нам нужны такие молодые люди, как вы. Ваше знание языков найдет у нас хорошее применение.
– Могу я подумать?
– Конечно, можете, – усмехнулся незнакомец. – Три минуты вам хватит?
Через три минуты Джордж сказал:
– Согласен.
После краткосрочных курсов он получил чин лейтенанта и был зачислен в штат оперативного управления МИ-5.
В годы войны выявление германской агентуры было главной и единственной задачей контрразведки. В 1945 году, когда был захвачен архив абвера, выяснилось, что во время войны в Великобритании активно действовали сто пятнадцать немецких шпионов. Все они были выявлены и арестованы. Лишь один избежал ареста – он покончил жизнь самоубийством. Часть германских агентов была перевербована и поставляла немцам дезинформацию, которую готовили аналитические службы МИ-5.
После речи Уинстона Черчилля в Вестминстерском колледже Фултона 5 марта 1946 года приоритеты британской контрразведки кардинально изменились. Через неделю в интервью «Правде» Сталин поставил Черчилля в один ряд с Гитлером и заявил, что тот призывает Запад к войне с Советским Союзом. СССР из союзника превратился в противника – началась холодная война.
Для МИ-5 это был очень серьезный вызов. Германской разведке всегда было трудно вербовать агентуру в Англии. Исторически сложилось так, что немцев там не любили и ко всему немецкому относились с настороженностью. Совсем другое отношение было к русским. В памяти британцев еще были живы воспоминания о совместной борьбе и общей победе над фашистской Германией. В Англии легально действовала коммунистическая партия, насчитывавшая около пятидесяти тысяч членов. Социалистические идеи имели широкое распространение среди интеллигенции. Все это создавало благоприятные условия для вербовки советской внешней разведкой шпионов и агентов влияния.
Попыткой противостоять этому стала реорганизация МИ-5. В ее структуре был создан русский отдел с самыми опытными контрразведчиками. Ему были подчинены все службы. Одним из сотрудников отдела стал майор Джордж Хопкинс.
Машина свернула с шоссе на проселочную дорогу и через некоторое время остановилась перед металлическими воротами.
– Приехали, сэр, – доложил водитель.
В глубине большого участка стоял двухэтажный особняк с колоннами у входа, просторными окнами второго этажа и забранными коваными решетками окнами первого этажа. Джордж хорошо знал этот дом. В начале войны он был арендован или куплен на подставное лицо хозяйственным управлением МИ-5. В нем проходили подготовку диверсионные группы перед заброской в тыл немцев: изучали радиодело, учились обращаться с взрывными устройствами, тренировались в стрельбе из всех видов оружия под руководством опытных инструкторов. За особняком, скрытые плотным строем дубов и кленов, находились небольшой стадион и тир. Джорджу приходилось здесь жить по месяцу и больше, контролируя подготовку диверсантов.
Два вооруженных охранника тщательно проверили документы прибывших и открыли ворота. «Семерка» проехала по аллее, посыпанной красным толченым кирпичом, и остановилась у входа в особняк. Здесь уже стоял тяжелый черный «даймлер» Энтони Брауна. Сам Браун, в сером сюртуке, с черным галстуком-бабочкой, сидел в кресле в просторной гостиной на втором этаже, курил трубку и читал «Таймс». Он был похож на респектабельного джентльмена на пенсии, отдыхающего в своем клубе, но никак не на матерого контрразведчика. «А на кого похож я?» – мимолетно подумал Хопкинс и сам ответил: «На мелкого банковского клерка».
Браун отложил газету и благожелательно покивал:
– Проходите и раздевайтесь, Джордж. Извините, что испортил вам вечер. Вы, вероятно, спрашиваете себя, что заставило меня это сделать?
– Мне интересно, сэр, – подтвердил Хопкинс.
– Сейчас поймете. Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Браун выбил пепел из трубки в хрустальную пепельницу, сунул трубку в карман сюртука, тяжело поднялся с кресла и вышел из гостиной. Охраны в особняке не было видно, но Хопкинс знал, что она повсюду. По одному вооруженному человеку на каждом этаже, а то и по два.
Спустившись в подвал, Браун открыл окованную железом дверь. За ней была небольшая комната с низким потолком и узким, высотой во всю стену, окном. Из него была видна другая комната – побольше, ярко освещенная, с длинным столом посередине и четырьмя металлическими стульями вдоль него с привинченными к полу ножками. Она была на несколько метров глубже первой комнаты. Чтобы войти в нее, нужно было спуститься ниже в подвал.
Джордж знал, что это за комнаты. В большой проводили допросы, из маленькой следили за их ходом. Звук транслировался через скрытые микрофоны. Стекло было поляризованным. Оно позволяло наблюдателю видеть все, а самому оставаться невидимым.
По комнате для допросов от одной стены к другой ходил высокий, крепкого телосложения, довольно молодой мужчина с черными и странно подстриженными волосами – короткими на висках и длинными сверху. Такие прически Джордж видел у русских военных, они почему-то назывались «полубокс». Лицо у мужчины было хмурое, плохо выбритое или с отросшей щетиной. Одет он был в хороший черный костюм с накладными, по моде тех лет, плечами, но сидел он на мужчине так, словно был сшит на кого-то другого. Обычно так выглядят штатские костюмы на кадровых военных, привыкших к мундирам. Мужчина курил папиросы, сминая мундштук в гармошку. На столе лежала самодельная зажигалка из винтовочного патрона и папиросная пачка с изображением всадника на фоне какой-то горы. Пепельница была полна окурков. Но что Хопкинса удивило больше всего: на мужчине были разные ботинки – черные, похожие друг на друга, но явно разные.
– Что скажете, Джордж? – поинтересовался Браун.
– Кто это?
– Перебежчик. Русский офицер, подполковник Токаев.
– У него не славянская внешность.
– Да, он осетин. Есть такая небольшая республика на юге России. Но нам важно другое. С 1945 года он был секретарем Союзнического Контрольного совета в Германии. Комиссию возглавлял маршал Жуков. Позже Токаев работал в Военном управлении Секретариата, занимался поиском немецких ученых, участвовавших в ракетной программе фон Брауна. Некоторое время назад он вышел на нашего человека в Берлине и сообщил, что хочет получить политическое убежище в Великобритании. Я дал согласие. Сегодня его доставили в Лондон. Его, жену и дочь. Инфильтрацию пришлось проводить срочно, обратились за помощью к ВВС. Никогда еще «Ланкастер» не летал с таким грузом.
– Как ему удалось оторваться от слежки? – удивился Хопкинс. – Да еще с семьей! Они же все были под пристальным наблюдением.
– Это нам и предстоит выяснить.
– Где сейчас его жена и дочь?
– В надежном месте.
– Вы хотите, чтобы я его допросил?
– Да, этого я и хочу. По-английски он не говорит. Вам придется провести с этим человеком не один день и, возможно, не один месяц. Он очень много знает. Вы поняли, какой самый главный вопрос, который нас сейчас интересует?
– Да, сэр.
– Приступайте.
По железной лестнице Хопкинс спустился в подвал. Охранник, вооруженный автоматом STEN, открыл тяжелую дверь. При появлении Хопкинса перебежчик остановился и хмуро, исподлобья посмотрел на него.
– Садитесь, господин Токаев, – дружелюбно предложил Хопкинс. – Давайте познакомимся. Меня зовут Джордж Хопкинс, я служу в контрразведке. Зовите меня просто Джордж. Я знаю, что вы не говорите по-английски. Будем говорить на русском. Как мне называть вас?
– Григорий. Что с моей семьей? Куда их увезли?
– Не беспокойтесь, ваша семья в безопасности. Ваша жена и дочь не испытывают никаких неудобств. Удовлетворите, Григорий, мое любопытство. Я обратил внимание, что на вас разные ботинки. Почему?
– Вам никогда не приходилось собираться в спешке? – вопросом на вопрос ответил Токаев. – Когда даже минута промедления смертельно опасна?
– Нет.
– А мне пришлось.
– При каких обстоятельствах это произошло?
– Вы не с того начали, Джордж. Вас сейчас волнует совсем другой вопрос.
– Какой же?
– Не является ли мой побег попыткой советской разведки внедрить меня в Англию. Я прав?
– Да, правы. Как вы ответите на этот вопрос?
– Если я скажу «нет», вы же мне не поверите?
– Не поверю, – согласился Хопкинс.
– Вы не поверите ничему, что я скажу.
– Такова специфика нашей службы.
– В таком случае ответ вам придется искать самому.
В последующие пятьдесят шесть лет, до самой смерти подполковника Григория Токаева, британский контрразведчик Джордж Хопкинс так и не смог ответить на этот самый главный вопрос.
1
25 апреля 1945 года шесть армий 1-го Белорусского фронта и три армии 1-го Украинского фронта начали штурм Берлина. Ранним утром 1 мая над Рейхстагом был поднят штурмовой флаг 150-й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии. 8 мая в 22 часа 43 минуты по центральноевропейскому времени в берлинском предместье Карлсхорст был подписан Акт о капитуляции Германии. Акт подписали начальник Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Штумпф и адмирал фон Фридебург. Безоговорочную капитуляцию Германии приняли маршал Жуков и заместитель главнокомандующего союзными экспедиционными силами британский маршал Теддер. В качестве свидетелей подписи поставили американский генерал Спаатс и французский генерал де Тассиньи.
Третий рейх перестал существовать, Германия была разделена на четыре оккупационные зоны. Американские войска заняли юго-запад страны, английские – северо-запад, советские – восток. За счет американской и английской, небольшую зону оккупации получила Франция. Весь Берлин был занят частями Красной Армии. Это не устраивало союзников. Во время Потсдамской конференции в августе 1945 года министр иностранных дел Великобритании Бевин и министр иностранных дел СССР Молотов заключили соглашение, по которому союзники выводят свои войска из Тюрингии, а Советский Союз уступает им западную часть Берлина. Когда об условиях соглашения доложили Сталину, он выразил резкое недовольство, но Молотову удалось убедить его в правильности решения, потому что речь шла об одном из самых острых вопросов, которые поднимались в Потсдаме, – о германских репарациях.
Еще на Ялтинской конференции в феврале 1945 года была достигнута договоренность о том, что Германия обязана возместить ущерб в двадцать миллиардов долларов США, причиненный другим государствам, при этом 50 % пойдет Советскому Союзу. В Потсдаме западные делегации изменили свою позицию, мотивируя это тем, что сумма репараций чрезмерна, так как Германия потеряла много земель, а ее промышленность разрушена. После трудных переговоров было принято предложение госсекретаря США Бирнса: общая сумма репараций не оговаривается, изъятия производятся из собственных зон оккупации, СССР получает из западных зон четверть демонтированного там оборудования. Но и на этом дискуссии не закончились. Сталин неожиданно заявил, что СССР отказывается от золота и зарубежных германских инвестиций и согласен на репарационные изъятия только из советской оккупационной зоны. Западных союзников этот вариант устроил, хотя они не поняли, чем вызвано заявление главы советской делегации. Они не знали, что бесконтрольные поставки промышленного оборудования и материалов из Германии в СССР уже идут полным ходом. На вторую половину 1945 года был установлен жесткий план: не менее трех миллионов шестисот тысяч тонн грузов по железной дороге и не менее одного миллиона двухсот тысяч тонн – морским путем.
Присоединение Тюрингии к советской зоне оккупации способствовало выполнению этой программы. Оборудование большинства заводов Берлина было уже демонтировано и вывезено в Советский Союз, промышленно развитая Тюрингия представлялась ценным приобретением. Большой интерес вызывали Рудные горы, в которых, по предположениям советских геологов, могли содержаться месторождения урана, крайне необходимого для ядерного проекта СССР. Эти соображения оказались решающими.
Так и получилось, что осенью 1945 года, когда майор инженерных войск Григорий Токаев прибыл к новому месту службы в Советской военной администрации Германии, Берлин уже был разделен на четыре оккупационные зоны. В американский сектор вошли округа Нойкёльн, Кройцберг, Темпельхоф, Шёнеберг, Штеглиц и Целендорф, в британский – Шарлоттенбург, Шпандау, Тиргартен и Вильмерсдорф, во французский – Веддинг и Райниккендорф. Самым большим был советский оккупационный сектор с округами Панков, Вайсензе, Пренцлауэр-Берг, Митте, Фридрихсхайн, Лихтенберг, Кёпениг и Трептов.
Берлин, каким его впервые увидел Токаев, произвел на него гнетущее впечатление. Город лежал в руинах, от многих зданий остались только фасады. Срезанные бомбами стены обнажали внутренность домов с уцелевшей утварью и картинами на стенах. Купол Рейхстага напоминал скелет, сквозь него были видны низкие облака. Оставшиеся в городе немцы выползали из подвалов и рылись в развалинах, вытаскивали обгорелые доски и грузили их на тележки, на кострах из них готовили еду.
«Я много чего повидал за годы войны, – рассказал Токаев на одном из допросов британскому контрразведчику майору Джорджу Хопкинсу. – Видел разрушенные бомбами дома в Москве, взорванный Крещатик в Киеве. Но то, что я увидел в Берлине, потрясло меня так, что первые дни я не мог спать, я задыхался, мне все время казалось, что я на кладбище. Я и раньше знал, что война – это страшная беда. Но только в Берлине понял, какая это жуть, дьявольщина. Я тогда сказал себе, что сделаю все, что смогу, чтобы это никогда не повторилось».
«Мне показалось, что он говорил искренне», – замечает Хопкинс в комментарии к протоколу допроса.
2
Гогки Токаты Ахматы фырт родился в 1913 году на южной окраине Российской империи, в селе Новоурухское Владикавказского района Терской области в бедной крестьянской семье. В 1917 году его отец умер. В 1920 году семью переселили на новые земли северо-запада Осетии, на границе с Кабардино-Балкарией. Там, в селе Ставд-Дорт, прошло все его детство. Гогки Токаты ни одного дня не провел за школьной партой, с малых лет по мере сил работал по хозяйству – пас коз, собирал хворост и кизяк для домашнего очага. Когда немного подрос, наравне со взрослыми работал на кукурузном поле. Было не до учебы, но природная любознательность дала о себе знать: он самостоятельно научился читать и писать, читал все, что попадалось, – книги, газеты, старые, еще дореволюционные журналы.
Как и все его сверстники, он рос при советской власти, идеи светлого будущего, которое обязательно сменит трудную голодную жизнь, находили самый живой отклик в его душе. Он рано вступил в комсомол, а в 1928 году стал членом ВКП(б). Несколько лет до этого работал на «Фордзоне», одном из первых тракторов на Северном Кавказе и единственном в районе, сам его ремонтировал. На активного рослого парня обратили внимание, в 1928 году ему дали путевку на рабфак Ленинградского горного института. Рабфак он окончил очень успешно, проявил незаурядные математические способности и был направлен для продолжения учебы в Москву, в Высшее техническое училище имени Баумана. После окончания училища поступил на службу в Красную Армию и стал работать в Военно-воздушной академии имени Жуковского. Уже через год возглавил одну из лабораторий академии, в 1941 году защитил кандидатскую диссертацию и стал деканом факультета авиационной техники.
За все эти годы он ни разу не побывал на родине, но образ Осетии, ее гор, лесов и быстрых холодных рек, навечно впечатался в его память. В 1989 году, когда профессору Токати исполнилось семьдесят шесть лет, за выдающиеся научные достижения он был представлен к рыцарскому званию. Но почетную приставку «сэр» к своему имени он так и не получил. Для этого каждый претендент, включенный в список, должен был принести клятву верности Ее Величеству королеве Великобритании. Профессор Токати от титула отказался, объяснив это так: «Я, осетин Гогки Токати, тоже попал в этот список. Но для этого я должен был выразить свою преданность королеве Англии в специальной декларации. Иностранец здесь не может стать сэром без этой клятвы. Я отказался от клятвы. Почему? Я не англичанин, я осетин, хотя бесконечно благодарен этой стране за такое доверие, за такую честь. Но я сын Кавказа, там я впервые вдохнул воздух жизни. Меня никакими званиями и наградами нельзя сделать неосетином».
К 1941 году осетин Григорий Токаев вместе с семьей уверенно обосновался в Москве. Женился на уроженке Владикавказа Азе Баевой, она училась в Московском химико-технологическом институте имени Менделеева, получил комнату в малонаселенной коммунальной квартире в Фурманном переулке. В 1938 году родилась дочь Белла. Была увлекательная работа в аэродинамической лаборатории академии Жуковского, была счастливая молодая семья, впереди открывалась серьезная научная карьера.
Все закончилось 22 июня 1941 года.
3
Из протокола допроса подполковника Токаева майором Хопкинсом 14 декабря 1947 года:
– Продолжайте, Григорий. Что с вами происходило после начала войны?
– Сначала объясните, чем был вызван двухнедельный перерыв в допросах. Только не говорите, что вы были заняты другими делами. У вас есть только одно дело. Это дело – я.
– Вы подробно рассказали о своей работе в Военно-воздушной академии и о научных исследованиях, которые там велись. Я не мог оценить их достоверности. Ваши показания были отправлены нашим военным специалистам. Только сегодня я получил их заключение.
– Какое оно?
– В ваших показаниях не обнаружено признаков дезинформации.
– Это убедило вас в моей откровенности?
– Не совсем. Все, о чем вы рассказали, нашим экспертам было уже известно. Не спрашивайте, от кого. В Лондоне очень внимательно следят за военными работами в Советском Союзе. Относительно новым было только ваше сообщение о разработке авиационных ракетных двигателей. Наши эксперты выразили сомнение в том, что русские добились на этом направлении больших успехов.
– Что сможет развеять их сомнения? Налет на Лондон советских реактивных бомбардировщиков?
– Вы слишком мрачно оцениваете политическую ситуацию.
– Я оцениваю ее трезво. Вы еще не поняли, Джордж, что заставило меня поспешить с побегом? Скажу. Но сначала вопрос. Вашей разведке известно, какие части Красной Армии находятся на территории Германии?
– Полагаю, что да.
– Записывайте. В подчинении командующего Группой советских оккупационных войск маршала Соколовского находятся пять армий. На севере Германии 3-я Ударная армия со штабом в Магдебурге, на юго-западе 8-я Гвардейская армия со штабом в Веймаре, на северо-востоке 2-я Гвардейская механизированная армия и 1-я Гвардейская механизированная армия со штабом в Дрездене. Плюс 16-я Воздушная армия со штабом в Вольтерсдорфе. В нее входят девять истребительных дивизий, три штурмовых, шесть бомбардировочных и одна дивизия ночных бомбардировщиков, всего больше двух тысяч самолетов. В войсках поддержки – четыре артиллерийских дивизии, две танковые бригады и пять зенитно-артиллерийских дивизий. Прибавьте сюда части Красной Армии в Австрии и Польше. Вам это ни о чем не говорит?
– Вы предполагаете, что Сталин может попытаться захватить всю Европу?
– А вы этого не допускаете?
– В 1945 году, сразу после войны, такое развитие событий предполагал премьер-министр Черчилль. Силы союзников не могли бы противостоять Красной Армии. Поэтому все сохранившие боеспособность части вермахта, сдавшиеся нашим войскам, концентрировались в лагерях вдоль демаркационной линии. Они сохранили форму, проводили строевые учения, их оружие хранилось неподалеку на складах. В случае наступления русских они приняли бы на себя первый удар. Позже, когда Черчилль решил, что Сталин воевать не будет, всех немецких пленных отвели от границы и подвергли денацификации.
– Что заставило его принять такое решение?
– Американская атомная бомба.
– Черчилль поторопился, бомба Сталина не остановит. Он понимает, что американцы не рискнут применить ее в центре Европы. Это не Япония. Ничто не сможет остановить советские танки. За двое суток они смогут дойти до Ла-Манша. Они ждут только приказа.
– Почему вы считаете, что такой приказ может поступить?
– Я хорошо знаю обстановку в войсках. Они находятся в состоянии полной боевой готовности. В это же время США и Великобритания возвращают своих солдат на родину. Это очень опасно, нарушается баланс сил. Я настаиваю, Джордж, чтобы вы довели мою точку зрения до вашего руководства.
– Я это сделаю. А теперь давайте продолжим нашу работу.
– Спрашивайте…
4
Война, как стихийное бедствие, в одночасье меняет судьбы миллионов людей. Школьный учитель становится пехотинцем, институтский профессор – ополченцем, выпускница медицинского вуза – военврачом, токарь – артиллеристом. Так же, в один день, кандидат наук декан факультета авиационной техники академии имени Жуковского Григорий Токаев превратился в воентехника 1-го ранга и отбыл в распоряжение командира полка тяжелых бомбардировщиков, едва успев попрощаться с молодой женой.
Полк, входивший в Группу тяжелых бомбардировщиков особого назначения, базировался под Мичуринском на прифронтовом аэродроме в Никифоровке. Летом и осенью 1941 года эскадрильи Группы, состоявшие из самолетов СБ и ТБ-3 конструкции Туполева, имели задачей оказывать поддержку Отдельной 51-й армии под командованием генерал-полковника Кузнецова, оборонявшей Крым от 11-й германской армии генерал-майора Манштейна. Тяжелые бомбардировщики Группы доставляли в Керчь, в Багирово, на аэродром Семь колодцев горюче-смазочные материалы, новые двигатели, прожекторные установки, забрасывали десанты в немецкий тыл, бомбили эшелоны в Джанкое и Симферополе. Осень в Крыму выдалась ненастная, истребительная авиация немцев была прикована к земле туманами, почти все самолеты Группы благополучно возвращались на аэродром базирования.
Едва глохли мощные моторы, а пилоты и стрелки покидали кабины, к работе приступали аэродромные службы, одной из которых командовал воентехник Токаев. Натягивали на огромные машины маскировочные сети, заправляли топливные баки, подвешивали к фюзеляжам фугасы, пополняли боезапас. К утру все эскадрильи были готовы к новому вылету.
На стене аэродромной столовой висела черная тарелка репродуктора. Когда в ней умолкал стук метронома, все обращались в слух. Звучал голос Левитана, читавшего сводки Совинформбюро. И хотя составлены они были очень расплывчато, военные летчики прекрасно понимали, что означают слова «успешно отразили атаки превосходящих сил противника и нанесли фашистским оккупантам значительный урон в живой силе и технике». Они означали, что наступление немцев продолжается. Наши войска оставили Смоленск, был блокирован Ленинград, тяжелые оборонительные бои шли на подступах к Москве. В октябре немцы заняли Керчь, части Красной Армии отступили из Крыма на Таманский полуостров.
Двадцать пять самолетов Группы тяжелых бомбардировщиков особого назначения перебазировались на аэродром Грабцево под Калугой, началась подготовка к Вяземской воздушно-десантной операции. Надежно замаскировать эскадрильи не удалось. 27 января 1942 года аэродром в Грабцево подвергся ожесточенной бомбардировке. Массированный налет «Юнкерсов-88» и «Хейнкелей-111» уничтожил четыре самолета 1-го полка, три самолета 3-го полка, 14-й полк и 4-я отдельная эскадрилья ВДВ потеряли по два ТБ-3 и еще один самолет из состава 7-го авиационного полка. При повторном налете немецкой авиации 3 февраля были сожжены еще два бомбардировщика, проходившие в Грабцево ремонт после первого налета.
Вяземскую операцию пришлось отложить и отказаться от использования прифронтовых аэродромов. Высадку десанта под Вязьму проводили во второй половине февраля 1942 года, самолеты вылетали из подмосковного аэродрома в Монино.
В последних числах февраля воентехник Токаев получил краткосрочное увольнение и на попутных военных грузовиках добрался до Москвы. Город встретил его безлюдными улицами, аэростатами воздушного заграждения в скверах и заклеенными крест-накрест бумажными полосками окнами домов. Так москвичи надеялись уберечь стекла при бомбежках. Половина квартир в его доме пустовала после поспешной эвакуации из Москвы. Его комната тоже была пустой. В последнем письме, которое Григорий получил, Аза написала, что научно-исследовательский институт, в котором она работала, эвакуируют на Урал. Больше писем не было. Он посидел в пустой комнате со следами поспешных сборов и вернулся в Монино.
Месяца через три, ночью, на самолетную стоянку, где работала команда Токаева, прибежал посыльный и доложил, что воентехника срочно вызывают в штаб. Начальник штаба вручил ему предписание. Григорию Токаеву надлежало прибыть в распоряжение командования Военно-воздушной академии имени Жуковского. Но не в Москву, а в Свердловск, куда была эвакуирована академия. На следующий день он вылетел в Свердловск.
Вернуться к прерванной работе над реактивными двигателями, на что рассчитывал Григорий Токаев, не получилось. В ВВС остро не хватало специалистов, подготовка авиационных инженеров стала с началом войны главной задачей академии. Сотни выпускников оканчивали академию и уходили на фронт, столько же проходили переподготовку на ускоренных курсах. Ученые занимались методикой размагничивания бронекорпусов самолетов-штурмовиков, изобретали новые фугасные бомбы и кумулятивные боеприпасы, разрабатывали рекомендации для повышения точности бомбометания, по выбору оптимальных режимов полета и работы двигателей для увеличения дальности полета. Только в редкие свободные часы Токаев возвращался к расчетам турбореактивных и жидкостных реактивных двигателей, которые должны прийти на смену винтомоторной поршневой авиации. Повышение мощности поршневых двигателей не давало эффекта. При скоростях свыше семисот километров в час заметного прироста скорости не удавалось достичь, этот путь развития авиации был тупиковым.
В академию поступали разведданные об авиации Германии и ее союзников, и союзников СССР. Еще в 1940 году совершили пробные полеты первые реактивные самолеты «Кампини-Капрони», созданные в Италии. В 1941 году в Англии был испытан самолет «Глостер» с реактивным двигателем, а в 1942 году США испытали реактивный самолет «Айрокомет». Вскоре в Англии был создан реактивный самолет «Метеор», он принимал участие в войне.
В середине войны на вооружение люфтваффе поступили реактивные истребители «Мессершмидт-262», «Мессершмидт-163» и «Хейнкель-162». По скорости и маневренности они намного превосходили наши Илы и Ла. И только ограниченные возможности промышленности Германии не позволили немецким летчикам господствовать в воздухе.
В Советском Союзе тоже занимались реактивной авиацией в конструкторских бюро Королёва и Цандера. В начале 1942 года летчик-испытатель Бахчиванджи совершил первый полет на отечественном истребителе БИ-1 с жидкостным реактивным двигателем. Вскоре при испытании этого самолета Бахчиванджи погиб, работы были приостановлены. Возобновились они только после войны и привели к созданию Як-15 и МиГ-9 с немецкими реактивными двигателями.
Григорий Токаев несколько раз подавал руководству академии докладные с предложениями включить в планы исследования в области реактивной авиации, всякий раз они отклонялись. У академии были более важные задачи.
В 1943 году Военно-воздушная академия вернулась из Свердловска в Москву. Еще через некоторое время из эвакуации вернулся научно-исследовательский институт, в котором работала Аза. Увидеть жену и дочь живыми и здоровыми – это был неожиданный подарок судьбы. Выяснилось, что институт Азы тоже был в Свердловске, всего в нескольких кварталах от академии. Она сохранила все письма от мужа. А почему он не получал писем от нее, так и осталось неизвестным.
День Победы Григорий Токаев с семьей встретил на Красной площади вместе с тысячами москвичей. В два часа ночи по радио объявили, что будет передано важное сообщение. В два часа десять минут диктор Левитан прочитал Акт о капитуляции фашистской Германии и Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая Днем Победы. Люди выбегали из домов и шли на Красную площадь. Все поздравляли друг друга, многие плакали. Вечером прозвучал салют из тридцати залпов, московское небо расцветилось фейерверками. Ими Григорий и Аза любовались из своего дома. Дочь мирно спала, Григорий и Аза стояли обнявшись у окна. Начиналась новая жизнь. Какой она будет? Очень хотелось верить – счастливой.
Через две недели майора инженерных войск Токаева вызвал заместитель наркома внутренних дел СССР генерал-полковник Серов.
5
Вызов к Серову, доставленный курьером НКВД, встревожил Григория Токаева. С госбезопасностью, недавно ставшей частью наркомата внутренних дел, он никогда не сталкивался. В академии, как и во всех учреждениях, существовал первый отдел, предупреждавший разглашение государственной тайны и осуществлявший постоянную слежку за сотрудниками. Григорий знал, что и на него там заведено дело. Но в нем, как Токаев предполагал, нет никаких компрометирующих его сведений, иначе его судьба сложилась бы по-другому. Но это не успокаивало. На памяти Григория было немало случаев, когда сотрудники академии с большими заслугами и безупречными репутациями исчезали бесследно, и никто не интересовался их участью – это было опасно. Успокоив, как мог, жену, испуганную неожиданным вызовом, Григорий отправился на Лубянку.
К заместителю наркома его вызвали на четырнадцать часов. В половине второго он вошел в четвертый подъезд здания на Лубянской площади и предъявил повестку дежурному в бюро пропусков. Пропуск майору Токаеву был заказан. Дежурный выписал пропуск, но ему не отдал, позвонил куда-то по внутреннему телефону и попросил подождать. Минут через десять появился младший лейтенант, взял пропуск, проверил документы Григория и распорядился:
– Следуйте за мной.
Они вошли в лифт и поднялись на пятый этаж. Григорий с интересом осматривался. Удивили очень длинные коридоры, которые, как казалось, опоясывали все здание. По сторонам находились кабинеты с дубовыми дверями, без табличек, только с номерами. Коридоры были пустыми. Лишь изредка навстречу попадались военные с папками в руках и хмурыми лицами. Возле одного из кабинетов сопровождающий остановился:
– Входите.
Это была просторная сумрачная приемная. Лейтенант передал повестку и пропуск Токаева дежурившему в приемной полковнику. Тот приказал:
– Ждите, вас вызовут.
Ждать пришлось минут сорок. Наконец раздался негромкий зуммер, полковник открыл тяжелую дверь:
– Заходите.
В глубине огромного кабинета за письменным столом с телефонами спецсвязи сидел невысокий человек лет сорока в мундире с погонами генерал-полковника, с простоватым лицом и ранними залысинами. На столе перед ним лежала папка с документами, которые он просматривал. Григорий понял, что смотрели его личное дело. Он доложил:
– Товарищ генерал-полковник, майор Токаев по вашему приказанию прибыл.
– Вижу, что прибыл, – неприветливо отозвался Серов. – Садись, майор. Тут написано, что ты осетин. Это так?
– Так, товарищ генерал-полковник.
– Как звали отца?
– Ахмат.
– А почему ты Александрович?
– Так написали.
– Женат?
– Да, жена инженер-химик.
– Дети есть?
– Дочь, ей семь лет.
– Это хорошо. Родители живы?
– Нет.
– Родственники есть?
– Есть. Сестра Нина, двоюродный брат Темур Бегазаевич, они живут в Москве, двоюродный брат Хагуди Гедоевич, живет в Нальчике, племянник Харитон Дзибаевич, он в поселке Мизур в Осетии.
– Ты понимаешь, Токаев, что их судьба зависит от тебя? Они будут расплачиваться за все твои ошибки.
– В чем меня обвиняют?
– Пока ни в чем. Это я так, на будущее. Продолжим. – Серов перелистнул документы в деле. – Награды: «Отличник РККА», медали «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Ну, это многим давали. А орден Красной Звезды за что? Ты же не воевал. Вот запись: «В боевых действиях участия не принимал, ранений и контузий не имеет».
– Я служил в бомбардировочной авиации, в аэродромном обслуживании. Аэродромы были прифронтовые. А что не ранен, просто повезло, многие погибали.
– Мне рекомендовали тебя как человека, который разбирается в ракетах, – продолжал Серов.
– В авиационных реактивных двигателях, – уточнил Григорий. – Я занимаюсь этой тематикой много лет. Это будущее нашей авиации.
– Тут сказано, что ты три раза подавал докладные руководству академии. Предлагал включить эту тему в планы. Почему твои предложения отклоняли? Они что, не понимали их важности?
– Понимали. Не стоит подозревать руководство академии во вредительстве. Перед академией тогда стояли другие задачи.
Серов нахмурился.
– Кого подозревать во вредительстве, а кого не подозревать, это не тебе решать. Это решать нам. Тут сказано, что ты знаешь немецкий язык. Это так?
– Знаю.
– Откуда?
– Много материалов было на немецком языке, – объяснил Григорий. – Немцы продвинулись в реактивной технике дальше нас. Пришлось изучить. Начал с работ Эйгена Зенгера. Еще до войны он опубликовал статью о возможности создания дальнего ракетного бомбардировщика. Потом вышла его книга о проекте «Зильберфогель» – реактивном самолете «Серебряная птица». В ней было много конструктивных идей.
– Эйген Зенгер, – повторил Серов. – Знакомая фамилия. Есть разведданные, что он сбежал во Францию. Его нужно заполучить и вывезти к нам.
– Товарищ генерал-полковник, почему вы мне об этом говорите? – рискнул спросить Григорий.
– Потому что этим придется заниматься тебе. Под моим руководством. Вижу, что ты к этой работе готов. Свободен, майор. Жди приказа.
В сопровождении того же младшего лейтенанта Григорий миновал бесконечные коридоры Лубянки и вышел на площадь. Был серый денек, накрапывал дождь. Возле «Детского мира» тянулась длинная очередь, что-то давали. Григорий чувствовал, что в его жизни наступает новый крутой поворот.
Приказ пришел через две недели. Майору Токаеву предписывалось вылететь в Берлин. Там уже был генерал-полковник Серов, исполнявший обязанности заместителя главноначальствующего Советской военной администрации Германии маршала Жукова и уполномоченного НКВД СССР по Группе советских оккупационных войск. Ему было поручено организовать поиск и отправку в Советский Союз немецких архивов и ученых, работавших с Вернером фон Брауном.
6
Из протокола допроса подполковника Токаева майором Хопкинсом 24 декабря 1947 года:
– Итак, вы получили приказ прибыть в Берлин. Когда это было?
– В первых числах июня 1945 года.
– Ехали поездом?
– Нет, самолетом.
– С какого аэродрома вылетели?
– Из Внукова.
– На каком самолете летели?
– На военно-транспортном Ли-2.
– Летели один?
– Нет, с группой военных летчиков.
– Сколько их было?
– Человек пятнадцать. Их направили в 16-ю Воздушную армию.
– Как вы это узнали?
– Рассказал знакомый офицер. Он проходил переподготовку у нас в академии.
– Куда прилетели?
– В Иоганисталь.
– Сколько времени продолжался полет?
– Около пяти часов.
– Кто вас встретил на аэродроме?
– Капитан Квашнин из Смерша на «виллисе». Он с самого начала был прикреплен ко мне. Осуществлял оперативное сопровождение.
– Что это значит?
– Охранял и помогал в работе. Когда было нужно задействовать дополнительные силы.
– Какие силы?
– Обычно до десяти солдат. Когда находили архивы и нужно было их вывезти. Особенно когда они были в западных оккупационных зонах.
– Он следил за вами?
– Постоянно, это входило в его обязанности.
– Как вы об этом узнали?
– За всеми следили. Это все знали.
– За вами следил только капитан Квашнин?
– Думаю, что нет, у него были люди. Но их я не знаю.
– Значит, на аэродроме в Иоганистале вас встретил капитан Квашнин. Куда он отвез вас?
– В Карлсхорст, там было все командование группы наших войск. Я доложил генерал-полковнику Серову о прибытии и получил сутки на обустройство.
– Где вы поселились?
– С неделю жил в офицерском общежитии в Карлсхорсте, потом снял комнату у немецкой семьи возле Трептов-парка. Комнату мне нашел Квашнин.
– Все старшие офицеры Красной Армии квартировали в Карлсхорсте. Почему вам разрешили поселиться не там?
– Не знаю. В Карлсхорсте все было занято. Думаю, что капитан Квашнин получил согласие своего начальства.
– Как вы добирались от Трептов-парка до места службы?
– Мне выделили машину с водителем. Сначала старый «фольксваген». Но он часто ломался, его сменили на «ганзу».
– Водитель был советским военнослужащим?
– Нет, немцем. Его звали Норберт Биндер. Я платил ему двести марок в месяц, расходы мне компенсировали в финчасти. А до него был другой водитель, Вилли Брем. Но он плохо знал машину, не мог устранить даже мелкую поломку. Поэтому я его заменил.
– Вы все время ездили с водителем?
– Нет, иногда я его отпускал и сам садился за руль. Когда не хотел, чтобы о моей поездке знали.
– Ваши водители были осведомителями Смерша?
– Я этого не исключал.
– Вы сказали, что вашим заданием был поиск немецких архивов и ученых, работавших в ракетной программе фон Брауна. Как вы стали секретарем Контрольного союзного совета?
– Это получилось случайно. Однажды в кабинет Серова вошел маршал Жуков. Я как раз докладывал о ходе работ. Серов представил меня. Георгий Константинович спросил: «Грамотный?» Серов ответил: «Кандидат технических наук» – «Почерк хороший?» – «Разборчивый» – «Годится. Пошли, будешь вести протоколы». В Совет входили генерал Эйзенхауэр, фельдмаршал Монтгомери и генерал де Тассиньи. На заседаниях Совета я сидел рядом с Жуковым, маршал мне доверял. Потом Жукова отозвали в Москву и назначили главнокомандующим Сухопутными силами. Его заменил генерал армии Соколовский. Немного позже он стал маршалом.
– О Контрольном совете мы еще поговорим. Вернемся к началу вашего пребывания в Берлине. Вы жили один?
– До конца мая 1946 года один. Потом мне разрешили вызвать жену и дочь.
– Мы знаем, что очень редко кому разрешали вызвать семью в Берлин. Только высшим руководителям СВАГ[1]. И то не всем. Почему для вас сделали исключение?
– Получилось так. Однажды меня вызвал к себе маршал Соколовский. Ему сообщили, что я замечен в сомнительной связи.
– Кто сообщил? Капитан Квашнин?
– Вряд ли, на Соколовского у него не было выхода. Его начальником был Серов.
– Значит, Серов?
– Возможно. Я не стал спрашивать, а Соколовский бы не ответил.
– Что за связь?
– С одной немкой.
– С кем?
– С Эльзой Рихтер, певицей из ресторана отеля «Кронпринц» на Курфюрстендамм.
– Курфюрстендамм находится в британской оккупационной зоне. Как вы туда попали?
– В Берлине границ нет, я мог свободно ездить по всему городу.
– Продолжайте. Эльза Рихтер была вашей любовницей?
– Да.
– Как вы с ней познакомились?
– В ресторане отеля «Кронпринц» у меня была встреча с человеком, который мог знать об одном ученом-ракетчике, сотруднике фон Вернера. Встреча закончилась вечером. Шел сильный дождь. Эльза как раз вышла из отеля. Я предложил ее подвезти, она села ко мне в машину. По дороге разговорились. Ей было двадцать пять лет. Она рассказала, что муж погиб на восточном фронте, живет одна с дочерью четырех лет. Дочь заболела воспалением легких, нужны антибиотики, а лекарства на черном рынке очень дорогие. Я пообещал помочь, достал пенициллин в нашем госпитале и передал Эльзе. Она пригласила меня к себе. У нее была комната на Фридхофштрассе возле старого немецкого кладбища.
– Как часто вы с ней встречались?
– Когда как. Иногда раз в неделю, иногда реже. Зависело от моей занятости на службе.
– Как это происходило?
– Я подъезжал на машине к «Кронпринцу» к тому времени, когда она заканчивала выступление. Она садилась ко мне, ехали к ней.
– Вы заходили в отель?
– Нет. В ресторане всегда было много американцев, англичан и богатых немцев из спекулянтов. Русский офицер вызывал бы ненужный интерес. Я не хотел привлекать к себе внимание.
– О вашей связи доложили Соколовскому. Что он вам сказал?
– Могу повторить, но вы не поймете.
– Ругался?
– Это мягко сказано. Сказал, что я безответственный кобель и это до добра не доведет. Кто знает, кто такая эта певичка и с кем она связана. И он бы немедленно отправил меня в Москву, если бы не важность работы, которой я занимаюсь.
– Что вы ответили?
– Что я мог ответить? Что все мы кобели, кто больше, кто меньше.
– А он что?
– Сказал, что есть только один способ это прекратить. И приказал вызвать в Берлин жену. Аза с Беллой приехали через месяц. Больше с Эльзой я не встречался.
– Как приезд вашей семьи воспринял Серов?
– Был очень недоволен. Он с самого начала относился ко мне с подозрением. Вообще-то он всех подозревал, такой человек…
Комментарий майора Хопкинса: «Показания подполковника Токаева кажутся достоверными в части обстоятельств его переезда в Берлин. Его описание здания НКВД на Лубянке соответствует сведениям, полученным нами ранее от других источников. Вместимость самолета Ли-2 и время полета из Москвы до аэродрома в Иоганистале также названы правильно. Сомнения вызывает причина, по которой ему разрешили жить вне Карлсхорста. Из этого района Берлина, контролируемого советскими патрулями, ему было бы гораздо труднее выехать в британский сектор, что он сделал 3 ноября 1947 года.
Особое внимание обращает на себя странное разрешение Токаеву вызвать в Берлин семью. Если правильны наши подозрения о том, что Токаев является советским агентом, которого готовили к внедрению в Великобританию, можно предположить, что он заранее поставил условием своего согласия уход на Запад вместе с семьей.
Подозрительность к Токаеву генерал-полковника Серова можно объяснить тем, что внедрение агента готовили советские спецслужбы, не подчиненные Серову, втайне от него и его сотрудников. Что говорит об очень высоком уровне секретности операции.
Считаю необходимым:
1. Уход на Запад такого секретоносителя, каким является подполковник Токаев, расценивается в СССР как государственная измена и влечет за собой репрессии по отношению к его родственникам и друзьям, оставшимся в Советском Союзе. Нужно найти возможность узнать о судьбе его сестры Нины, двоюродных братьев Темура и Хагуди, племянника Харитона и ближайших сотрудников Токаева в Военно-воздушной академии имени Жуковского.
2. Навести справки о капитане Квашнине, которому была поручена слежка за подполковником Токаевым. Побег его подопечного должен был привести к серьезным дисциплинарным мерам вплоть до разжалования и предания суду.
3. Дать задание нашей агентуре в Германии встретиться с певицей отеля “Кронпринц” Эльзой Рихтер и проверить достоверность сведений, сообщенных Токаевым».
7
К приезду семьи Григорий Токаев снял три комнаты в коттедже неподалеку от Трептов-парка у пожилой немецкой пары. Хозяева коттеджа перебрались в подвал, а верх сдавали. По карточкам они получали в день триста граммов хлеба, двадцать граммов мяса, двадцать граммов сахара, четыреста граммов картофеля, семь граммов жира, а также ежемесячно двадцать пять граммов кофе в зернах, сто граммов эрзац-кофе и тридцать граммов соли.
Карточки были нескольких категорий: для рабочих, для служащих, для пенсионеров. Самыми большими были нормы для рабочих, занятых тяжелым физическим трудом, самыми маленькими, их называли кладбищенскими, – для неработающих и пенсионеров. Деньги, которые советский офицер платил хозяевам коттеджа за аренду, помогали им выжить, он делился с ними продуктами, которые получал на службе. Это было серьезным подспорьем, все продукты на черном рынке стоили немыслимых денег.
Коттедж для Токаева нашел капитан Квашнин. Родом он был из Рязани, расторопный, исполнительный. Григорий знал, что он регулярно пишет рапорты о том, что его подопечный делал и с кем встречался, но не обращал на это внимания, ему нечего было скрывать. К тому времени он получил чин подполковника и служил в Советской секции Союзного секретариата, в январе 1945 года был избран секретарем партбюро организации, позже переведен в Военное управление Секретариата. Его основное задание оставалось прежним – поиски архивов и ученых, задействованных в ракетной программе Вернера фон Брауна.
Сам фон Браун был уже захвачен американцами и вывезен в Соединенные Штаты, его сотрудники, оставшиеся в Германии, прятались кто как мог, жили под вымышленными именами. Выйти на каждого из них стоило немалых трудов, приходилось допрашивать десятки немцев.
Авиаконструктора Эйгена Зенгера, о котором Токаеву говорил генерал-полковник Серов, заполучить так и не удалось. Вместе с женой, математиком Иреной Бренд, он скрывался во Франции. В Берлине в это время служил генерал-майор Василий Сталин. Григорий Токаев рассказал ему о проекте «Зильберфогель». Зенгер начал работать над ним еще до войны, в 1941 году проект заморозили, Зенгер вернулся к нему в 1944 году. Это был фантастический проект. Если бы его удалось реализовать, немецкие ракеты смогли бы подниматься в стратосферу, пересекать Атлантику и бомбить Нью-Йорк. Рассказ произвел на Василия Сталина неизгладимое впечатление. Он загорелся идеей выехать с подполковником Токаевым во Францию, найти Зенгера и вывезти его в Советский Союз. И был очень недоволен, когда генерал-полковник Серов запретил ему даже думать об этом. Сказал: «Что вам делать во Франции без знания языка? Там есть наши люди, пусть они и занимаются Зенгером». Вскоре после этого Василий Сталин вернулся в Москву и был назначен командующим ВВС Московского военного округа. Близкое знакомство с ним способствовало карьере Григория Токаева.
Основной ракетный центр Германии находился на Балтике, в Пенемюнде. Здесь испытывали ракеты «Фау-1», отсюда запускали «Фау-2», разрушавшие Лондон. В бетонных бункерах Пенемюнде работали сотни немецких ученых, собранных со всей страны. С поездки в Пенемюнде Токаев начал свою работу.
Искать в центре было нечего, почти все было уничтожено британскими бомбардировщиками 17 августа 1943 года.
С ракетами А-3, позже названными «Фау-1», которыми поначалу немцы обстреливали Лондон, британская ПВО справлялась без особого труда. Они летели с небольшой скоростью и заранее засекались локаторами. Положение изменилось, когда немцы перешли на «Фау-2». Они сваливались на город внезапно, в Лондоне даже не успевали объявить воздушную тревогу. Каждая ракета несла восемьсот килограммов взрывчатки. И хотя точность была небольшой, разрушения в городе производили нужный немцам эффект. Британская разведка установила, что запуски производятся из Пенемюнде. Было принято решение уничтожить центр.
Поздно вечером 17 августа над Пенемюнде прошли первые эскадрильи бомбардировщиков, не сбросив ни одной бомбы. Внизу даже не объявили воздушную тревогу. Внезапно зажглись осветительные ракеты и начался самый сильный за всю историю города воздушный налет. Около шестисот тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков обрушили на центр тысячи фугасных и зажигательных бомб. Одна волна самолетов следовала за другой, превращая в труху пусковые установки, производственные корпуса, лабораторные здания. ПВО Пенемюнде оказалась бессильна. Срочно вызванные из Берлина ночные истребители сбили около пятидесяти американских летающих крепостей, самолетов В-27. Но дело было сделано, ракетный центр надолго приостановил свою деятельность.
В Пенемюнде были убиты больше семисот человек, среди них много ведущих специалистов, в их числе главный конструктор двигателей доктор Вальтер Тиль. Узнав о результатах налета, застрелился генерал-полковник люфтваффе Йешоннек, отвечавший за систему ПВО района. Но глава Пенемюнде генерал Дорнбергер и Вернер фон Браун заверили прилетевшего начальника службы безопасности обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера, что оставшиеся в живых сотрудники центра смогут преодолеть последствия катастрофы. По решению командования вермахта был создан резервный испытательный полигон в Польше, доводка «Фау-2» продолжалась.
Группа офицеров под командованием Токаева была не первой экспедицией советских специалистов, приезжавших в Пенемюнде. Еще в июне 1945 года по приказу генерал-полковника Серова сюда прилетели сотрудники НИИ-1, разрабатывающего реактивные самолеты. Но и они опоздали. 10 марта 1945 года войска 2-го Белорусского фронта вступили в район Пенемюнде, а 2 мая весь гарнизон центра переехал в Нордхаузен и в полном составе сдался американцам. В тот день, когда русские солдаты расписывались на стенах дымящегося Рейхстага, американцы захватили ценнейшие трофеи: более четырехсот основных научно-технических сотрудников центра, документацию и отчеты по разработкам, а на заводе «Миттельверк» более ста готовых к отправке на фронт ракет «Фау-2».
В 1945 году в США действовал приказ президента Трумэна, запрещавший сотрудничество с активными членами НСДАП. Все ракетчики из Пенемюнде состояли в нацистской партии, а Вернер фон Браун еще в 1943 году получил чин штурмбаннфюрера СС. Чтобы обойти этот запрет, немецким специалистам сочинялись фальшивые профессиональные и политические биографии, не содержащие никаких компрометирующих их сведений, после чего их привлекали к работе в американских ракетных центрах. Операция получила название «Скрепка»: скрепками прикреплялись новые биографии немцев к их личным делам. К середине мая 1945 года все ценные специалисты и архивы были вывезены в США, советским военным специалистам из НИИ-1 осталось рыться в развалинах и допрашивать обслуживающий персонал Пенемюнде.
Только в одном им повезло. Один из офицеров, отошедший в сторону по нужде, наткнулся в руинах на брошюру с надписью на обгорелой и подмоченной обложке Streng Geheim («Строго секретно»). Это был проект реактивного самолета-бомбардировщика, разработанного Зенгером. Его технические характеристики поразили советских специалистов. Тяга двигателя составляла сто тонн (при том что тяга наших двигателей едва достигала полутора тонн), скорость была в тридцать раз выше скорости звука, высота полета до трехсот километров, а дальность – до двадцати тысяч километров. Брошюра была напечатана в ста экземплярах и, судя по списку рассылки, направлялась руководителям главного командования вермахта, министерству авиации, всем институтам и организациям, работавшим на военную авиацию, и всем немецким специалистам-руководителям, имевшим отношение к ракетной технике, в том числе в отдел вооружения армии генералу Дорнбергеру.
Никому не докладывая о находке, брошюру сунули под рубашку одному из сотрудников, посадили его в самолет и отправили в Москву. Позже ту часть брошюры, где был список работавших над проектом ученых, рассекретили и передали поисковым группам. По ним Токаев и его сотрудники искали немецких ракетчиков по всей Германии. Это была кропотливая работа, требующая настойчивости и терпения. Ни того, ни другого подполковнику Токаеву было не занимать.
Среди немецких авиаконструкторов, задействованных в ракетной программе фон Брауна, особое внимание советской разведки привлекал ученый Курт Танк. Он не попал в число специалистов, захваченных американцами, потому что в это время находился в Польше на строительстве резервного ракетного полигона. После того как в Польшу вошли части Красной Армии, следы Курта Танка затерялись.
8
В феврале 1947 года Курту Танку исполнилось сорок девять лет. С 1933 года до окончания войны он был главным конструктором на «Фокке-Вульф-Верке». По его проектам были созданы самые быстрые истребители военных лет Fw 58 «Weihe», Fw 190 и высотный перехватчик Focke-Wulf Та 152. В конце войны он разработал проект турбореактивного истребителя Focke-Wulf Та 183, в котором были реализованы самые передовые идеи реактивной авиации. К работе ракетного центра в Пенемюнде он был привлечен в начале 1945 года и занимался аэродинамикой «Фау-2». Советской разведке было известно, что он не попал в число немецких ракетчиков, вывезенных американцами в США в ходе операции «Скрепка». Скорее всего, скрывался где-то в Берлине, в западных оккупационных секторах.
На след Курта Танка группа подполковника Токаева вышла случайно. Однажды вечером, в конце февраля 1947 года, в коттедж Токаева примчался на мотоцикле посыльный с запиской от капитана Квашнина. В записке было: «Есть интересный улов, нужно срочно допросить». Григорий выехал в Карлсхорст, где были специально оборудованные помещения для подозрительных лиц, задержанных на черных рынках.
Самые большие черные рынки Берлина были возле Рейхстага и в районе Бранденбургских ворот. Каждый день в любую погоду на рынках собирались тысячи людей. Только здесь можно было купить или выменять какую-нибудь еду. По приказу коменданта Берлина генерала Берзарина были отрыты все магазины и пекарни, но торговать было нечем и выпекать хлеб не из чего. Даже карточки удавалось отоваривать не всегда. Многие берлинцы подкармливались супом и кашей из красноармейских полевых кухонь, к ним выстраивались многочасовые очереди. Но основная еда добывалась на черных рынках. Сюда несли все, что сохранилось после бомбежек и пожаров: одежду, обувь, посуду. За ботинки можно было получить банку свиной тушенки, за ковер – полмешка картошки. Килограмм сливочного масла стоил шестьсот рейхсмарок, килограмм кофе – около тысячи двести марок, пачка американских сигарет – двадцать марок. Сигареты были валютой наравне с долларами. Женские чулки стоили четыре пачки «Кэмэла» или «Честерфилда», не очень поношенное пальто – двадцать пачек. Спекулировали всем. Блок сигарет приносил прибыль в сто долларов, бутылка шнапса – сорок долларов, кусок мыла – пять долларов. Самым дорогим товаром были лекарства и часы. Случалось, что часы с Микки-Маусом, которые в США стоили три доллара девяносто пять центов, уходили за пятьсот долларов. Когда американцы стали выписывать их с родины целыми коробками, командование специальным приказом запретило военнослужащим США появляться на черных рынках. Нарушителей вылавливали патрули и сажали под арест.
Очень активными покупателями были солдаты Красной Армии, которым заплатили жалованье за несколько лет. Они покупали все подряд – одежду, фотоаппараты, аккордеоны, часы и отправляли посылками на родину, обнищавшую за годы войны.
У немцев в западных оккупационных зонах карточек не было, им платили зарплату в рейхсмарках даже тогда, когда предприятия не работали. Марки быстро обесценивались, немцы старались как можно быстрее их потратить. В Восточном Берлине все было немного дешевле, черные рынки притягивали к себе жителей всего города. К Рейхстагу, находившемуся в советской зоне, они старались не приближаться, предпочитали рынок у Бранденбургских ворот, который был как бы на ничейной земле. Советских патрулей здесь не было, но постоянно дежурили сотрудники Смерша в штатском, высматривая по ориентировкам подозрительных лиц из числа скрывающихся нацистов. В тот день, в конце февраля, внимание контрразведчиков привлек человек лет сорока в поношенной одежде, в надвинутой на глаза кепке, с большим вещмешком за плечами. Он постоянно настороженно оглядывался и покупал продукты, не торгуясь. По всему чувствовалось, что он спешит сделать покупки и поскорее убраться из опасного для него места. В его аусвайсе стояло: имя – Генрих Хиль, профессия – лаборант, место жительства – округ Штеглиц. Штеглиц был в западном секторе Берлина.