Урок труда
Урок труда.
Он был с утра.
Мы лобзиком пилили все трудовика.
Арни & Марат
Наша классная руководительница, Светлана Борисовна, обожает заводить свою любимую, заезженную до скрипа шарманку:
– Вот, какие же вы все неблагодарные исчадия! – тут она непременно делала театральную паузу и обводила нас тяжёлым, как чугунный утюг, взглядом. – От вас трудовики бегут, как крысы с «Титаника»! Последний, говорят, вообще просился в армию, лишь бы подальше от восьмого «А»!
И в такие моменты мне всегда хочется вставить свои пять копеек. Сказать что-нибудь вроде: «Ну что вы, Светлана Борисовна, мы же почти интеллигентные люди. Да, пошаливаем, но строго в рамках Уголовного кодекса… той его части, которую мы пока не дочитали. Будто вы сами в наши годы не подкладывали гвозди на стул физруку?».
Но тут в памяти всплывает ангельский лик нашего прекраснейшего, великолепнейшего, скромнейшего мальчика в мире – Вовчика Дармоедова. И я тут же понимаю: обвинения нашей классной не то что обоснованы, они преступно мягкие. После тех двух случаев, что вошли в мой нетленный сборник «ВОВЧИК», наш последний трудовик уволился, оставив на столе лишь записку «Я ухожу в тюремную колонию. Там спокойнее и люди более интеллигентные».
Но между этими двумя эпическими провалами был ещё один, ставший, так сказать, контрольным выстрелом в его педагогическую карьеру.
Кабинет труда у нас располагался стратегически – на первом этаже, прямо напротив малого спортзала. Поэтому все трудовики, словно сговорившись, начинали урок с армейского построения в коридоре. Это была их личная минута славы и садизма. Особенно усердствовал последний из могикан – Павел Сергеевич. Представьте себе сухонького, как прошлогодний веник, дедка с черепом, отполированным до зеркального блеска десятилетиями педагогического выгорания. Звали его Павел Сергеевич, но за глаза мы величали его Пал Сергеич. Или просто Палач. Его взгляд мог заставить завянуть даже пластиковый фикус в углу, а скрип его ботинок действовал на нервы похлеще бормашины. Я был уверен: любая шутка в его сторону приведёт к последствиям, описанным в книге Оурэлла «1984». И оказался прав.
– Смир-р-рно! – рявкнул он, вылетая из класса так, будто его оттуда катапультировали.
Мы, как пингвины на льдине, вытянулись в кривоватую шеренгу. И тут мой взгляд наткнулся на Вовчика Дармоедова. Он… плакал! Натурально, по-настоящему. Закрыл лицо ладонями, плечи его содрогались в беззвучных конвульсиях вселенской скорби, а по щеке катилась скупая, но предательски солёная мужская слеза размером с хороший пельмень.