Право на тишину

ГЛАВА 1: ШЕПОТ ЗА СТЕНОЙ

Мира сжимала ремень сумки до боли в пальцах, пока левитационная капсула линии Альфа плавно скользила по энергетическому коридору над утренним Челябинском. За тонированными панелями проплывали вертикальные био-комплексы, их живые стены мерцали зеленоватым светом фотосинтеза. Нейро-проекции пропаганды вспыхивали в воздухе яркими голубыми всплесками: “Единство – жизнь”, “Эхо – твой путь к гармонии”.

Семнадцать лет, и каждое утро – одна и та же пустота там, где у остальных пульсировала связь. Мира закрыла глаза, пытаясь нащупать хотя бы слабый отголосок того, что делало других людей… людьми. Эхо. Глобальная нейронная сеть, которая связывала сознания, позволяла делиться эмоциями и мыслями одним касанием разума к разуму.

У неё была только тишина.

Капсула мягко затормозила у платформы образовательного комплекса при ЮУрГУ. Мира вышла, стараясь не встречаться взглядом с другими студентами. Они двигались синхронно, как стая птиц – кто-то делился шуткой через Эхо, и десятки лиц одновременно озарялись смехом. Кто-то передавал тревогу перед экзаменом, и волна беспокойства прокатилась по толпе.

А Мира шла в своём стеклянном куполе одиночества.

В аудитории квантовой физики нейро-проектор мерцал формулами, пока преподаватель Сергей Владимирович транслировал знания напрямую в подключённые к Эхо сознания студентов. Мира сидела в заднем ряду, судорожно записывая в блокнот то, что другие впитывали без усилий.

– Квантовая запутанность частиц, – голос преподавателя звучал отстранённо, – основа нашей нейронной сети. Эхо использует принципы мгновенной связи между…

Под учебником лежала потрёпанная книга в тканевой обложке. Мира нашла её вчера в заброшенном архиве под Кировкой – место, куда не ступала нога калибраторов уже десятилетия. Страницы пахли плесенью и забытым временем. “Индивидуальность против коллективности: философские основы свободы сознания.”

Автор – некий профессор Андрей Волков. Год издания стёрся, но точно до создания Эхо. До того момента, когда человечество якобы добровольно отказалось от “хаоса индивидуальных переживаний” в пользу “гармонии единого разума”.

– Мира Новикова, – резкий окрик заставил её вздрогнуть. – Опять витаете? Подключитесь к потоку данных!

Сергей Владимирович смотрел на неё с тем особым выражением, которое она знала наизусть. Смесь жалости и раздражения. Он знал о её диагнозе – “нулевой статус нейронной чувствительности”. Медицинский термин для того, что одноклассники называли проще: нулевик.

– Я… уже подключена, – солгала Мира, быстро пряча книгу.

– Тогда ответьте на вопрос о квантовой когерентности в биологических системах.

Мира почувствовала, как горят щёки. Вокруг неё студенты обменивались сочувствующими взглядами – те, кто мог позволить себе сочувствие к нулевику, не рискуя собственной репутацией.

– Я… изучу материал дополнительно, – пробормотала она.

Преподаватель вздохнул и вернулся к лекции. Мира сжала ручку до белых костяшек пальцев. В книге под столом была глава “Тишина как форма сопротивления”. Может быть, её молчание – не дефект, а что-то иное?

После занятий Катя Волкова – яркая блондинка с нейро-татуировками на висках – перехватила Миру у выхода из комплекса.

– Слушай, что с тобой? – Катя говорила с показным сочувствием, но Мира чувствовала фальшь. – Ты совсем отключилась от реальности.

– Просто устала, – Мира попыталась пройти мимо, но Катя загородила путь.

– Мы с Сергеем думали… – она кивнула на коренастого парня с квантовыми имплантами в ушах, который подошёл к ним. – Может, тебе стоит пройти дополнительную калибровку? Есть новые методики для… таких как ты.

Сергей Молчанов изобразил понимающую улыбку:

– Что, в самом деле грустить? Подключись к нашему эмоциональному потоку. Мы сейчас планируем вечеринку, ощущения супер!

Он протянул руку, и его нейро-татуировка засветилась мягким синим – приглашение к ментальной связи. Мира знала, что произойдёт. Секунда контакта, затем его лицо исказится разочарованием. “Черт, она действительно пустая.”

– Спасибо, но у меня дела, – она обошла их и зашагала к остановке левитационного транспорта.

– Да ладно тебе! – крикнула вслед Катя. – Не будь такой… странной!

Мира не обернулась. Странной. Да, она была странной в мире, где нормальность означала растворение собственного “я” в коллективном сознании. Где тишина в голове считалась болезнью, а не даром.

А может быть, подумала она, сжимая книгу в сумке, быть странной – не так уж плохо?

Био-комплекс, где жила семья Новиковых, возвышался на сорок этажей, его стены покрывали симбиотические растения, регулирующие температуру и очищающие воздух. Мира поднялась на двадцать третий этаж и остановилась перед дверью их квартиры, собираясь с духом.

Родители встретили её на кухне. Мама, Елена, накрывала на стол – её движения были слишком резкими, выдавая нервозность. Отец, Виктор, сидел за столом с квантовым связником в руках, изучая какие-то документы.

– Как дела в учёбе? – спросила мама, не поднимая глаз от тарелок.

– Нормально, – Мира села на своё место, чувствуя нарастающее напряжение.

– Миронька, – отец отложил связник и посмотрел на неё серьёзно. – Нам нужно поговорить.

Мира замерла с ложкой супа на полпути ко рту.

– Мы получили направление в Центр Нейро-Калибровки, – продолжил Виктор. – Новая экспериментальная процедура для людей с… твоими особенностями.

– Я не хочу, – тихо сказала Мира.

– Послушай, дорогая, – мама присела рядом, – это твой шанс стать нормальной. Найти своё место в обществе, завести настоящих друзей…

– У меня есть место в обществе.

– Какое? – резко спросил отец. – Изгоя? Нулевика? Ты думаешь, мы не видим, как ты страдаешь?

Мира медленно поставила ложку. В груди что-то сжалось – не от их слов, а от того, что они могли быть правы. Возможно, её одиночество действительно было болезнью, которую нужно лечить.

– Процедура безопасная, – мягко сказала мама. – Доктор Дмитрий Калугин лично будет тебя курировать. Он специалист по нейронной интеграции…

– Я подумаю, – прошептала Мира.

Виктор кивнул:

– Хорошо. Но не слишком долго. В твоём возрасте нейропластичность мозга ещё позволяет провести полную интеграцию.

Остаток ужина прошёл в молчании. Мира механически жевала еду, думая о книге в сумке. “Индивидуальность против коллективности.” А что, если её тишина – не недостаток, а защита? Что, если Эхо не так безобидно, как кажется?

После ужина она заперлась в своей комнате и достала потрёпанный том. На одной из страниц был помечен абзац:

“Истинная свобода начинается с права на собственные мысли. Коллективное сознание, каким бы гармоничным оно ни казалось, неизбежно ведёт к унификации личности. Тишина в таком мире – не пустота, а последний оплот индивидуальности.”

Мира перечитала эти строки трижды. Может быть, профессор Волков был прав. Может быть, её “неполноценность” на самом деле делала её свободной.

Она открыла блокнот и начала записывать свои мысли – те, которые никто не мог подслушать, потому что они рождались в абсолютной тишине её разума. Впервые за долгое время Мира почувствовала что-то похожее на надежду.

За окном мерцали нейро-проекции ночного города, но в её комнате царила спасительная тишина. И в этой тишине, как в зародыше, зрела мысль о том, что быть собой – значит иметь право на молчание в мире, который разучился ценить одиночество.

Мира закрыла книгу и прижала её к груди. Завтра она продолжит читать. Завтра она узнает больше о том мире, который существовал до Эхо. О мире, где тишина была не болезнью, а выбором.

ГЛАВА 2: СТЕКЛЯННЫЙ БАРЬЕР

Утренний снег падал на энергетические кондуиты Центра Нейро-Калибровки, превращаясь в пар от исходящего тепла. Мира стояла перед входом в здание, которое когда-то было Челябинским металлургическим заводом, а теперь превратилось в храм принудительной гармонии. Био-стены мерцали холодным синим светом, а нейро-проекция над входом транслировала: “Единство исцеляет. Калибровка – путь к себе.”

Её квантовый связник вибрировал напоминанием о назначенной процедуре. 09:30. Повторная калибровка для субъектов с нулевым статусом нейронной чувствительности.

– Мира? – мягкий голос заставил её обернуться.

Высокий парень лет восемнадцати стоял рядом, слегка наклонив голову. Каштановые волосы падали на тёмно-карие глаза, а на куртке красовался логотип Центра – переплетённые нейронные связи в виде спирали ДНК.

– Я Арис, – он улыбнулся, и Мира заметила, что улыбка касается только губ. Глаза оставались настороженными. – Арис Калугин. Ты выглядишь… озадаченной.

Калугин. Мира вспомнила слова отца о докторе Дмитрии Калугине. Неужели это его сын?

– Я не озадачена, – она сделала шаг к входу. – Просто не люблю толпу.

– Понимаю, – Арис пошёл рядом. – Хотя толпа здесь особенная. Все подключены к Эхо, но каждый в своей боли.

Странные слова для сына главного калибратора. Мира украдкой глянула на него. На запястье у Ариса не было стандартного нейро-браслета, который носили все подключённые к сети. Только старые механические часы.

В приёмной Центра царила стерильная тишина, нарушаемая лишь гудением систем климат-контроля. Пациенты сидели в креслах из биоматериала, их лица выражали одинаковое смирение. Все они были здесь по одной причине – исправить “дефекты” нейронной чувствительности.

– Мира Новикова, – позвала медсестра с нейро-имплантом вместо левого глаза. – Кабинет номер семь.

Мира встала на подгибающихся ногах. За три года калибровок она так и не привыкла к этому моменту – когда тебя ведут “исправлять”, как сломанную вещь.

– Удачи, – неожиданно сказал Арис.

Она обернулась. Он всё ещё сидел в кресле, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Не жалость, которую она привыкла видеть, а именно сочувствие. Как будто он понимал.

– Спасибо, – прошептала Мира и пошла за медсестрой.

Кабинет номер семь представлял собой белую капсулу с медицинским креслом в центре. На стенах мигали квантовые экраны с показателями нейронной активности. Доктор Дмитрий Калугин – высокий мужчина с седеющими висками и холодными голубыми глазами – уже ждал её.

– Мира, – он кивнул, указывая на кресло. – Садитесь. Сегодня попробуем новый протокол.

Она устроилась в кресле, и медсестра начала подключать датчики к её вискам. Мира закрыла глаза, чувствуя знакомое покалывание нейро-электродов.

– Расслабьтесь, – голос доктора звучал отстранённо. – Позвольте Эхо войти в ваше сознание. Не сопротивляйтесь.

Шприц с нейро-сывороткой блеснул в его руке. Мира знала, что сейчас будет – укол, затем жжение в висках, попытка системы пробиться сквозь стены её молчания. И снова провал.

Игла вошла в вену почти безболезненно, но сыворотка жгла как кислота. Мира стиснула зубы, чувствуя, как что-то чужое пытается проникнуть в её разум. Вспышки чужих эмоций – радость, страх, гнев – хлестали по краям сознания, но не могли зацепиться.

Её тишина была как ледяная стена.

– Интересно, – пробормотал доктор, изучая показания. – Нейронная активность в норме, но синаптические связи для эмоциональной передачи… как будто заблокированы.

– Это больно, – сказала Мира сквозь стиснутые зубы.

– Потерпите. Ещё минута.

Но минута тянулась как час. Мира чувствовала, как сыворотка пытается разрушить её внутренний мир, навязать чужие ощущения. В голове пронеслись обрывки воспоминаний из книги: “Тишина – щит от навязанной гармонии.” Может быть, её сопротивление было не случайностью, а природной защитой?

Экраны показали нулевые значения синхронизации.

– Очередная неудача, – вздохнул доктор, отключая аппаратуру. – Но мы не сдаёмся. Через неделю повторим с усиленным протоколом.

Мира молча кивнула, чувствуя слабость в ногах. Сыворотка всё ещё жгла в венах, но хуже был взгляд доктора – как на экспериментальный образец, который упорно не хочет подчиняться.

У выхода из Центра её снова ждал Арис. Он сидел на скамье из биоматериала, наблюдая за потоком пациентов. Увидев Миру, поднялся.

– Как прошло? – спросил он, когда она подошла, шатаясь.

– Как всегда, – Мира попыталась пройти мимо, но ноги подкосились.

Арис подхватил её под руку:

– Эй, осторожно. Сыворотка действует сильно.

– Ты откуда знаешь? – она посмотрела на него подозрительно.

– Мой отец работает здесь, – в его голосе послышалась горечь. – Я видел многих после процедур. Выглядят как ты – потерянными.

Они медленно шли к остановке левитационного транспорта. Арис не расспрашивал о результатах калибровки, не предлагал “подключиться для поддержки”, как это делали все остальные. Он просто шёл рядом, давая ей опереться на его руку.

– Скажи честно, – неожиданно спросила Мира. – Что ты думаешь о людях вроде меня? О нулевиках?

Арис остановился и повернулся к ней:

– Хочешь знать правду?

– Да.

– Думаю, что вы единственные по-настоящему свободные люди в этом городе.

Мира моргнула, не веря услышанному.

– Что?

– Эхо… – он посмотрел на нейро-проекцию с лозунгом “Единство – сила”. – Иногда мне кажется, что это не связь между людьми, а цепь. Очень красивая, очень удобная цепь.

– Ты подключён к сети, – сказала Мира осторожно. – Почему тогда говоришь так?

– Кто сказал, что я подключён? – Арис показал ей запястье с механическими часами. – Не все носят нейро-браслеты. Не все хотят, чтобы их мысли стали общественным достоянием.

В груди что-то екнуло. Мира впервые встречала кого-то, кто говорил о Эхо с сомнением. Кто видел в тишине не дефект, а возможность.

– Но тогда ты тоже…

– Нулевик? Возможно. Хотя официально я числюсь как “технический персонал” – у детей калибраторов особый статус.

Левитационная капсула линии Бета приближалась к остановке. Мира поняла, что не хочет расставаться с Арисом – первым человеком, который не смотрел на неё как на неполноценную.

– Хочешь… прогуляться завтра? – спросила она, краснея. – После занятий?

Арис улыбнулся – на этот раз улыбка дошла до глаз:

– Хочу. У старого завода, рядом с квантовыми кратерами. Знаешь место?

– Знаю.

– Тогда увидимся в семь.

Капсула остановилась, и Мира зашла внутрь. Через прозрачную панель она видела, как Арис машет ей рукой. В её груди зародилось незнакомое чувство – не радость, которую можно передать через Эхо, а что-то своё, личное, укрытое в тишине её разума.

Дома родители встретили её настороженными взглядами.

– Ну? – спросил отец. – Как результаты?

– Как обычно, – Мира села за стол, где мама уже накрыла ужин. – Доктор сказал, что через неделю повторим.

– Этот доктор Калугин обещал результат, – проворчал Виктор. – За такие деньги должен быть прогресс.

– Денег жалко? – огрызнулась Мира.

– Дело не в деньгах, – мягко сказала мама. – Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива. А как ты можешь быть счастлива в изоляции?

Мира подумала об Арисе, о его словах про красивые цепи и свободу тишины.

– А кто сказал, что я в изоляции?

Родители переглянулись.

– У тебя есть друзья? – спросила Елена. – Настоящие друзья, с которыми ты можешь поделиться переживаниями?

– У меня есть я сама.

– Это не ответ, – отец покачал головой. – Человек – существо социальное. Без связи с другими ты просто… существуешь.

– Может быть, существовать лучше, чем растворяться в толпе?

Повисла тишина. Мира поняла, что сказала что-то крамольное. В мире, где высшей ценностью считалось единство, её слова звучали как ересь.

– Мира, – осторожно сказала мама, – откуда такие мысли?

– Из головы, – девушка встала из-за стола. – Из своей собственной головы, которой никто не управляет.

Она пошла к себе в комнату, чувствуя на спине тяжёлые взгляды родителей. За дверью достала из сумки книгу профессора Волкова и открыла на закладке:

“Сопротивление коллективизации сознания – естественная реакция здорового разума. То, что система называет ‘дефектом’, может оказаться эволюционным преимуществом. Индивиды, сохранившие автономность мышления, становятся носителями истинной человечности.”

Мира прижала книгу к груди. Завтра она увидится с Арисом. Завтра она узнает, не одинока ли она в своей странности.

А пока что в её комнате царила спасительная тишина – та самая тишина, которую весь мир считал болезнью, но которая могла оказаться её величайшим даром.

За окном мерцали нейро-проекции ночного города, обещая гармонию и единство. Но Мира больше не верила этим обещаниям. В её тишине рождалось что-то новое – сомнение, которое однажды могло стать бунтом.

Она открыла блокнот и написала: “День второй. Встретила Ариса. Он понимает. Может быть, я не одна.”

Затем добавила: “Тишина – не пустота. Тишина – это пространство для собственных мыслей.”

И впервые за долгое время Мира заснула с улыбкой на губах.

ГЛАВА 3: ПОД СТЕКЛЯННЫМ КУПОЛОМ

Заброшенная промышленная зона за Челябинском простиралась до горизонта – километры ржавеющих трубопроводов, выключенных энергетических вышек и кратеров от квантовых взрывов времён Великого Перехода. Место, которое официальная история предпочитала забыть, а современные челябинцы обходили стороной.

Мира шла по потрескавшемуся асфальту, обходя лужи кислотных дождей. Арис предложил встретиться именно здесь – вдали от нейро-проекций и бесконечного жужжания Эхо. Здесь было тихо. По-настоящему тихо.

Старые заводские корпуса возвышались как скелеты гигантских животных. На одном из них она увидела граффити – выцветшую надпись: “Помните 2089”. Год начала Великого Перехода, когда человечество “добровольно” приняло Эхо.

– Не опоздала? – голос Ариса заставил её обернуться.

Он сидел на обломке бетонной плиты рядом с самым большим кратером. В руках у него была такая же потрёпанная книга, как у неё.

– Читаешь профессора Волкова? – удивилась Мира, подходя ближе.

– Читаю. И не только его, – Арис показал рюкзак, набитый старыми томами. – Архивы под городом полны сокровищ. Нужно только знать, где искать.

Мира устроилась рядом с ним на плите. Отсюда открывался вид на кратер – идеально круглая воронка диаметром в сотню метров, на дне которой мерцали осколки квантовых кристаллов.

– Что здесь произошло? – спросила она.

– Сопротивление, – просто ответил Арис. – Здесь была лаборатория профессора Волкова. Когда началось внедрение Эхо, группа учёных пыталась создать альтернативу – технологию, которая усиливала бы индивидуальность вместо её подавления.

– И что случилось?

– Квантовый взрыв. Официально – несчастный случай. Неофициально… – он показал на кратер, – устранение неугодных.

Мира почувствовала, как по спине пробежал холодок. В школьных учебниках Великий Переход описывался как мирную революцию сознания, добровольный отказ от “хаоса индивидуализма” в пользу гармонии Эхо.

– Откуда ты всё это знаешь?

– От отца, – в голосе Ариса прозвучала горечь. – Дмитрий Калугин был одним из создателей системы принудительной калибровки. Он искренне верил, что спасает человечество от самого себя.

– Верил?

– Верит до сих пор. Но иногда, когда думает, что я не слышу, он говорит с мамой о том, что они потеряли. О том, что значит быть по-настоящему живым.

Арис открыл одну из книг на закладке:

– Слушай: “Эхо создаёт иллюзию близости, заменяя подлинную человеческую связь симуляцией. Люди думают, что чувствуют друг друга, но на самом деле просто обмениваются стандартизированными эмоциональными паттернами.”

– Значит, всё, что чувствуют подключённые к сети…

– Не их собственные чувства. Усреднённые, очищенные от крайностей эмоции, которые система считает “здоровыми” и “социально приемлемыми”.

Мира вспомнила лица одноклассников – их синхронный смех, одинаковые реакции на шутки и новости. Она всегда думала, что не понимает их. Оказывается, понимать было нечего.

– А мы? – спросила она. – Нулевики?

– Мы чувствуем по-настоящему. Наши эмоции принадлежат только нам. Наша боль – настоящая боль, наша радость – настоящая радость.

Арис протянул ей руку:

– Попробуем?

– Что?

– Настоящий контакт. Не через Эхо, а просто… человек с человеком.

Мира осторожно коснулась его ладони. Никаких вспышек чужих эмоций, никакого жжения в висках. Только тепло живой кожи и едва уловимое дрожание пульса. Но почему-то это простое прикосновение значило больше, чем все попытки “подключиться” к сети.

– Чувствуешь? – тихо спросил Арис.

– Да, – прошептала Мира. – Но что я чувствую?

– То, что чувствовали люди тысячи лет до изобретения Эхо. Близость без вторжения. Понимание без контроля.

Они просидели у кратера до заката, читая друг другу отрывки из запрещённых книг и делясь мыслями, которые никто не мог подслушать. Мира узнала, что Арис с детства притворяется “частично подключённым” – носит фальшивый нейро-браслет и имитирует реакции на команды Эхо.

– Сложно изображать то, чего не чувствуешь? – спросила она.

– Поначалу было очень сложно. Но потом я понял закономерности. Эхо делает людей предсказуемыми. Достаточно изучить стандартные эмоциональные паттерны, и можно подделать любую реакцию.

– Это же…

– Обман? Да. Но единственный способ выжить. Ты представляешь, что будет, если Центр узнает о ещё одном нулевике из семьи главного калибратора?

Мира представила и содрогнулась. Скандал, позор для отца, а для Ариса – интенсивная “терапия” до полного подчинения системе или…

– Или устранение, – как будто прочитав её мысли, сказал Арис. – Как устранили профессора Волкова и его команду.

Солнце садилось за горизонт, окрашивая кратер в красноватые тона. Мира подумала о родителях, которые наверняка волнуются из-за её долгого отсутствия. О завтрашней учёбе, где её снова будут жалеть и презирать одновременно. О следующей калибровке…

– Арис, – сказала она, – а что, если мы не одни?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… другие нулевики. Те, кто притворяется, как ты. Или те, кто даже не знает о своих способностях, потому что боится признаться себе в “дефективности”.

Арис задумчиво кивнул:

– Вполне возможно. Статистически невероятно, чтобы из семи миллиардов людей мы с тобой были единственными, кто сохранил автономность сознания.

– Тогда надо их найти.

– Это опасно. Очень опасно.

– Всё опасно, – Мира встала и отряхнула пыль с джинсов. – Но что хуже – риск или жизнь в одиночестве?

Арис поднялся следом:

– У меня есть идея. В архивах под городом я нашёл планы старых коммуникационных туннелей. Система, которая существовала до Эхо – примитивная, но недоступная для слежки.

– И?

– Если мы сможем восстановить хотя бы часть этой сети, то создадим альтернативный канал связи. Для таких, как мы.

Мира почувствовала, как в груди разгорается что-то новое. Не просто надежда – решимость.

– Когда начинаем?

– Завтра вечером. После занятий встречаемся у входа в старые катакомбы под Кировкой.

Они медленно шли обратно к городу по разбитой дороге. Нейро-проекции Челябинска мерцали на горизонте, обещая тепло и единство. Но Мира больше не нуждалась в их обещаниях.

У неё был Арис. У неё была цель. И – самое главное – у неё была тишина, в которой могли рождаться планы сопротивления.

Дома родители встретили её подозрительными взглядами.

– Где ты была? – спросил отец. – Связник показывал, что ты вне зоны покрытия Эхо.

– Гуляла за городом, – ответила Мира, стараясь казаться спокойной. – Нужно было подумать.

– О чём? – мама придвинула к ней тарелку с ужином.

– О жизни. О будущем.

Повисла напряжённая тишина. Мира понимала, что родители чувствуют перемены в её поведении, но не могут понять их природу.

– Мира, – осторожно сказал отец, – доктор Калугин звонил. Он хочет назначить дополнительную процедуру. Новый экспериментальный протокол.

– Когда?

– Послезавтра. Он считает, что твой случай… особенный.

Мира кивнула, продолжая есть. Внутри всё сжалось от страха, но она не подала виду. Значит, у неё есть ещё день. День, чтобы начать создание альтернативы.

– Хорошо, – сказала она. – Если доктор считает это необходимым.

Родители переглянулись, явно ожидая большего сопротивления.

– Ты… согласна? – удивилась мама.

– А у меня есть выбор?

После ужина Мира заперлась в комнате и достала блокнот. Сегодня она напишет не просто мысли, а план. План поиска других нулевиков. План создания подпольной сети. План сопротивления.

“День третий, – писала она. – Встретила родственную душу. Арис показал мне, что тишина – это не одиночество, а свобода. Завтра начинаем строить мост между островками сознания в океане коллективной пустоты.”

За окном мерцали проекции ночного города. Где-то там, в квартирах био-комплексов, спали люди, чьи сны контролировала система. Чьи эмоции фильтровались и стандартизировались.

Но где-то там же могли быть другие – такие же тихие, такие же свободные. И завтра Мира начнёт их искать.

Она закрыла блокнот и легла спать, прижимая к груди книгу профессора Волкова. Завтра будет новый день. День, когда тишина перестанет быть приговором и станет началом революции.

ГЛАВА 4: СПУСК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Старый люк под улицей Кирова был замаскирован слоем биомха – живого покрытия, которое город использовал для очистки воздуха. Мира спустилась по ржавой лестнице в абсолютную темноту, следуя за световым пятном фонаря Ариса.

Воздух внизу был спёртым и пах машинным маслом времён прошлого века. Стены туннеля покрывали кабели – километры оптоволокна и медных проводов, которые когда-то передавали данные между городами России.