Проклятье бессмертия

КНИГА ПЕРВАЯ: «РОЖДЁННЫЙ В ПЕПЕЛЕ»

ГЛАВА 1: ЦВЕТ КРОЛИЧЬЕЙ КРОВИ

Мир был красным.

Таким он был всегда. С самого первого вздоха, с первой секунды жизни. Небо – блёкло-алым, трава – тёмно-багровой, а лица людей – странными пятнами из оттенков ржавчины и запёкшейся крови. Он не знал, что это ненормально. Он думал, что все видят именно так.

Единственное, что выделялось в этом багровом мироздании, – это его собственные волосы. Длинные, спадающие на плечи пряди цвета лунного света и свежего молока. Они были таким же проклятием, как и его глаза. Проклятием, которое забрало у него всё.

Сначала мать. Она умерла, едва успев взглянуть на него. Потом отца. Его забрали ночью какие-то люди за то, что он не смог заплатить за что-то. Мальчик не понял. Он только запомнил грубые голоса, скрип половиц и красную лужу на пороге, в которой утонул образ отца в последний раз.

Его приютила старуха из соседней деревушки. Её лицо было сморщенным коричневым яблоком, а голос – скрипучим, как ветхие половицы. Но в её хижине пахло травяным чаем, и это был единственный запах, который не казался ему враждебным.

– Тебя как звать-то, дитё? – спрашивала она, протягивая ему краюху чёрствого хлеба. Он молчал.Имя… У него было имя? Он его забыл. Или никогда не знал.

– Ладно, – вздыхала старуха. – Буду звать тебя Тишиной.

Так и жили. Он – Тишина. Она – старуха, чьё имя он тоже не запомнил.

Пока однажды в деревню не пришли другие красные люди. С твёрдыми, как камень, лицами и длинными блестящими палками в руках. Они искали кого-то. Мальчика с белыми волосами и глазами цвета свежей крови.

Старуха, не говоря ни слова, схватила его за руку и почти вытолкала в чёрную дыру – люк в полу, ведущий в подполье.

– Сиди тихо. Как мышь, – прошипела она, и её красное лицо исказилось страхом. – Не дыши.

Он сидел в полной темноте, в пыли и паутине, и слушал. Слышал грубые вопросы, слышал её старческий, но твёрдый голос: «Нету тут никакого мальчика!». Слышал удар. Тупой, тяжёлый звук, от которого содрогнулась вся хижина. Потом ещё один. И ещё.

Потом наступила тишина. Настоящая. Та, которую он так любил.

Когда он выполз наружу, мир не изменился. Он был всё таким же алым. Но теперь этот красный цвет лился с стола, капал с края лавки и растекался по полу широким, тёплым и липким озером. А в центре этого озера лежала старуха. Её коричневое яблоко-лицо было теперь разбитым и алым.

Он не плакал. Он просто смотрел. Смотрел, как красное медленно ползёт к его босым ногам.

Потом он убежал. Бежал, не оглядываясь, пока не рухнул в густой, колючий подлесок. Голод скрутил его в тугой узел уже на следующий день. Он ел землю, жевал кору, но боль в животе не утихала. Она грызла его изнутри, напоминая, что он ещё жив. Кому-то это было нужно.

И тогда он увидел Его.

Маленькое, тёплое, пушистое существо. Оно замерло, глядя на него своими чёрными бусинами-глазками. Кролик. С перебитой лапкой.

Они смотрели друг на друга – мальчик, видящий мир в крови, и раненый зверёк. И в голове у мальчика что-то щёлкнуло. Голод. Выживание. Закон.

Он навалился на кролика всем телом. Тот забился, запищал, царапался. Но мальчик был сильнее. Он сжимал, душил, чувствуя, как под его пальцами бьётся что-то маленькое и горячее. Пока не затрепыхалось в последний раз и не затихло.

Он разжал руки. Шёрстка зверька была мягкой и тёплой. А кровь на его пальцах… Она была другого оттенка. Не такого, как у старухи. Более яркого, более живого.

Он впервые за долгое время почувствовал вкус. Металлический, тёплый, солёный. Вкус победы. Вкус жизни.

Он сидел над мёртвым кроликом, облизывая свои красные пальцы, и смотрел на свой мир. Багровый, жестокий, бессмысленный.

И тихо, шёпотом, произнёс своё первое правило. Закон, который будет вести его следующие миллион лет.

– Чтобы выжить… нужно быть сильным.

Ещё он не знал, что где-то в ином измерении существо с голубыми волосами и глазами цвета неба улыбнулось. Оно услышало его. И решило, что этот мальчик будет идеальным сосудом.

Ещё он не знал, что его зовут Евен.

Но его первая жизнь уже закончилась. Начиналась вторая. Вечная.

КНИГА ПЕРВАЯ: «РОЖДЁННЫЙ В ПЕПЕЛЕ»

ГЛАВА 2: ЗАКОН ЛЕСА

Лес стал его миром. Багровый, безжалостный и безупречно простой в своей жестокости. Здесь не было людей с их враньём, долгами и внезапными ударами в спину. Здесь был только голод, холод и тихий шепот инстинкта: убей, или убьют тебя.

Он выкопал себе нору под корнями старого дуба, чьи листья были цвета ржавого железа. Спал, свернувшись калачиком, вжимаясь в землю, пытаясь забрать у неё хоть каплю тепла. Голод стал его постоянным спутником, тенью, скелетом под кожей. Он ел всё, что мог найти: ягоды, похожие на запёкшуюся кровь, корешки, личинок под корой. Но этого было мало. Слишком мало.

Он наблюдал. Красный волк разрывал оленя. Стая вороньих трещоток, которых он звал «кровавыми птахами», клевала глаза ещё тёплой добычи. Он учился. Учился терпению, учился тишине, учился бить первым.

Первая охота на оленя провалилась. Он был слишком мал, слишком слаб. Копыто, брошенное в отчаянии, угодило ему в грудь, и он пролежал без сознания полдня, хрипя и чувствуя, как что-то острое впивается в легкое при каждом вдохе.

Боль была учителем. Суровым, но честным. Она говорила: «Ты слаб. Будь сильнее».

Он начал тренироваться. Каждый день. Беспощадно.

Он таскал камни, заставляя дрожащие мышцы гореть огнём. Взбирался на самые высокие деревья, срываясь и снова карабкаясь, пока пальцы не стирались в кровь. Бил кулаками по стволам, приучая костяшки к боли. Он дрался с тенью, с ветром, с собственным отражением в луже – багровым мальчиком с белыми волосами и сумасшедшими алыми глазами.

Он искал самых сильных. Огромного кабана с клыками, похожими на ржавые кинжалы. Волка-вожака, шерсть на загривке которого была седой от старых шрамов. Он бросался на них с голыми руками, с палкой, с камнем. Чаще всего его отбрасывали, рвали клыками, заливая его мир новыми оттенками красного. Но каждый раз он уползал, выживал. И возвращался.

Победа пришла неожиданно. Не к кабану и не к волку. К медведю.

Старый, слепой на один глаз зверь пришёл на его запах – запах крови и одиночества. Рев был похож на скрежет камней, а лапа с когтями, длинными в его руку, ударила так, что он отлетел к дубу и увидел все свои три года жизни разом.

Медведь надвигался, огромный, как гора из плоти и ярости. И в этот миг что-то в нём щёлкнуло. Не страх. Не ярость. Холодная, безликая пустота. Он перестал быть мальчиком. Он стал инструментом. Оружием.

Он отскочил от дуба не в сторону, а навстречу зверю. Прополз под брюхом, чувствуя, как когти рвут ему спину. Вскочил на спину, вцепился пальцами в шерсть, впился зубами в толстую шею. Он не отпускал. Его трясло, били о деревья, пытаясь стряхнуть, но он впивался глубже, рвал, жевал, пока во рту не стало тепло и солоно.

Медведь рухнул с тихим, удивлённым хрипом.

Он лежал на тушке, всякий в крови – медвежьей и своей. Дышал, и каждый вдох был похож на стон. Но внутри была лишь ледяная тишина. Пустота, которая оказалась сильнее боли, сильнее страха, сильнее голода.

Он выжил. Он победил.

С тех пор они оставили его в покое. Звери чувствовали исходящий от него запах – запах смерти, которой не боятся. Запах того, кто сильнее Закона.

Иногда он выходил к опушке. Смотрел на огни деревни в долине. Люди. Они смеялись, кричали, жили. Он помнил запах хлеба от старухи. Помнил звук её голоса.

Однажды он подошёл ближе. Спрятался в кустах у края поля. Смотрел, как две девочки играют в салки. Их визг резал слух. Одна из них заметила его. Замолкла, указала пальцем.

– Мама! Смотри! Призрак!

Из дома вышла женщина. Взглянула на него – на тощего, грязного дикарка с белыми волосами и глазами, горящими, как угли. Её лицо, и без того багровое, исказилось ужасом.

– Брысь отсюда, нечисть! – закричала она, схватив палку. – Не смей подходить! Изыди!

Он не понял слов. Но понял жест. Понял страх. Понял, что он здесь чужой. Всегда чужой.

Он развернулся и ушёл обратно в лес. В свой багровый, простой и честный мир.

Там был его закон. Его территория.

Он был сильным. Этого было достаточно.

Пока не стало мало.

КНИГА ПЕРВАЯ: «РОЖДЁННЫЙ В ПЕПЕЛЕ»

ГЛАВА 3: ПЕРВАЯ КРОВЬ НА ЧУЖОЙ КРОВИ

Лесной закон был милосерден. Он не знал предательства. Удар когтистой лапы был честным предупреждением. Смертельный укус – актом уважения. Здесь не лгали. Здесь убивали.

Человеческий мир оказался сложнее. Он был полон странных, неочевидных правил, которые мальчик с белыми волосами не мог прочитать.

Он приходил к деревне всё чаще. Сидел в кустах на опушке, наблюдая. Он научился различать их звуки. «Смех» – резкий, дробный звук, который чаще всего издавали дети. «Крик» – он бывал разным. Иногда это был предвестник боли, как тогда, в хижине. Иногда – просто способ сделать тихий звук громким.

Он научился различать запахи. Тёплый, дрожжевой – «хлеб». Кислый, резкий – «пот». Сладковатый, приторный – «страх». Этот запах он чувствовал на себе каждый раз, когда кто-то из них замечал его алые глаза в листве.

Он хотел понять. Что они делают? Зачем они собираются вместе, чтобы просто издавать звуки и жевать? Зачем одни бьют других, а потом хлопают по спине и издают звук «смех»?

Ему было нужно только одно. Еда. Тот самый тёплый хлеб, пахнущий жизнью.

Однажды ночью, движимый голодом, который грыз его сильнее любого лесного зверя, он решился. Он прокрался в деревню, двигаясь от тени к тени, сливаясь с ними, как призрак. Его цель была очевидна – небольшой домик на отшибе, откуда каждый вечер доносился тот самый хлебный запах.

Дверь была не заперта. Он скользнул внутрь.

Тепло. Невыносимое, почти болезненное тепло очага обожгло его кожу. И запах. Он ударил в ноздри, закружил голову. Хлеб, тушёное мясо, сушёные травы. Его живот свело от спазма.

На столе, под грубым полотняным покрывалом, лежала половинка душистого каравая. Он не стал ничего искать больше. Схватил его, прижал к груди, развернулся к выходу.

И замер.

В проёме двери стояла девочка. Лет восьми. В одной длинной рубахе, со спутанными каштановыми волосами. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читался не ужас, а жгучее любопытство.

Она что-то сказала. Звук был мягким, вопросительным.

Он стиснул хлеб и сделал шаг вперёд, готовясь оттолкнуть её, исчезнуть в ночи.

Девочка не отпрянула. Вместо этого она медленно протянула руку. Не к нему. К краю стола. Она взяла с тарелки кусок сыра и так же медленно, не отрывая от него глаз, протянула ему.

– Голодный? – в её голосе слышалась жалость.

Он не понимал слова. Но понял жест. Понял отсутствие угрозы. Это был новый, незнакомый закон. Закон… дарения?

Он колебался. Его инстинкты кричали об опасности, о ловушке. Но запах еды был сильнее. Он резко выхватил сыр из её руки, сунул в рот вместе с краюхой хлеба.

И в этот момент с верхнего этажа раздался грубый мужской голос: —Лилия? Ты там чего? С кем разговариваешь?

Девочка вздрогнула, испуганно обернулась. —Ни с кем, папа! – крикнула она слишком бойко и неестественно.

Но было поздно. На лестнице показалась огромная тень. Мужчина, крупный, краснолицый от хмеля и сна. Его глаза, маленькие и заплывшие, уставились на мальчика. На его белые волосы. На алые, горящие в полумраке глаза. На украденный каравай в руках.

Лицо мужчины исказилось от чистой, животной ненависти. —Чёртов выродок! – проревел он. – Вор! Изыди!

Он схватил первое, что попалось под руку – тяжелый чугунный котелок с очага – и ринулся вперёд.

Закон леса сработал мгновенно. Угроза. Атака. Ответ.

Мальчик отшвырнул хлеб. Его сознание сузилось до точки. Он не видел ничего, кроме огромного красного тела, несущегося на него. Не слышал ничего, кроме крика девочки.

Он не стал уворачиваться. Он встретил атаку в лоб.

Низко пригнувшись, он рванулся навстречу, проскочил под замахом с котелком и вонзился зубами в мужчину в пах.

Тот взревел от боли. Котелок со звоном грохнулся на пол. Мужчина рухнул на колени, хватая себя за рану.

Мальчик не остановился. Он был как зверёк, загнанный в угол. Он вскарабкался на спину орущему великану, вцепился пальцами в его жирную шею и… дёрнул.

Раздался страшный, влажный хруст.

Рёв оборвался. Тело затрепыхалось и затихло, рухнув на пол лицом вниз.

В хижине воцарилась тишина. Было слышно только потрескивание поленьев в очаге и тихие всхлипывания девочки, прижавшейся к стене.

Мальчик спрыгнул со спины мёртвого мужчины. Он тяжело дышал. На его губах и подбородке алела чужая кровь. Он посмотрел на девочку.

В её глазах не было любопытства. Там был тот самый, знакомый до боли ужас. Тот самый запах страха.

Он посмотрел на свои руки. Они были красными. Посмотрел на мёртвое тело. Оно было красным. Посмотрел на неё.

Она что-то прошептала, заливаясь слезами. —Папа… Монстр…

Он не знал, что это значит. Но он всё понял.

Он снова был в своей багровой реальности. Там не было места мягким жестам и кускам сыра. Был только закон. Его закон.

Он повернулся и выбежал из хижины. В руке он по-прежнему сжимал украденный каравай хлеба.

Он бежал без оглядки, пока не рухнул в своём логове под старым дубом. Он сидел, обхватив колени, и трясся. Не от страха. От ярости. От разочарования. От непонятной, щемящей боли в груди, которую не мог объяснить.

Он откусил кусок хлеба. Он был горьким от крови на его губах.

Он впервые убил человека. И это не принесло ему никакого удовлетворения. Только пустоту, которая была страшнее голода.

Где-то в далёком измерении существо с голубыми волосами улыбнулось. Всё шло по плану.

КНИГА ПЕРВАЯ: «РОЖДЁННЫЙ В ПЕПЕЛЕ»

ГЛАВА 4: УРОКИ КРАСНОГО ГОРОДА

После той ночи в хижине что-то в нём окончательно сломалось. Вернее, закалилось. Мягкая, неуверенная часть его существа, которая потянулась к свету и к куску сыра, была выжжена дотла. Остался только холодный, отточенный клинок.

Он больше не подходил к деревне. Деревня была местом слабых. Местом, где правила были сложными и нечестными. Где тебя могли ударить за кусок хлеба. Где взгляд девочки мог причинить боль острее когтей медведя.

Но ему нужно было знать больше. Нужно было понять их язык. Их «деньги». Их «магию». Чтобы быть сильным среди них, нужно было знать их слабые места.

Он отправился в Город.

Это было большое скопление камня и дерева на берегу широкой, медленной реки. Запах здесь был совсем другим. Не лесной сыростью и не деревенским дымом. Здесь пахло потом толпы, металлом, чужими специями и всегда – подвальной сыростью и чем-то кислым, протухшим. И ещё – страхом. Страх здесь витал постоянной дымкой, смешиваясь с запахом жареной пищи.

Город был огромным, шумным и слепым. Здесь его заметили не сразу. Он был просто ещё одним оборвышем среди десятков других. Бездомные дети, нищие, воры – они копошились в сточных канавах и тёмных переулках, как крысы. Он стал одной из них.

Он научился двигаться бесшумно в толпе, выхватывать кошельки и яблоки с лотков, растворяться в толпе, прежде чем жертва понимала, что произошло. Его алые глаза он скрывал, опуская голову и прикрываясь белыми прядями волос.

Язык давался трудно. Слова были похожи на щебет непонятных птиц. Но он ловил их, складывал в голове, как мозаику. Он учился по обрывкам разговоров, по крикам торговцев.

– «Стой, вор!» – значит, тебя заметили и сейчас будут бить. —«Золотой» – блестящий кружок, за который дают много еды. —«Стража» – люди в блестящих грудях, которые носят палки и мечи и наказывают тех, кто нарушает правила.

Правила города были проще деревенских. Главное правило – не попадайся.

Однажды он увидел Магию.

На центральной площади толпа окружила человека в длинном синем одеянии. Он что-то бормотал, и на его ладони расцвёл огненный цветок. Толпа ахнула. Мальчик замер, вперившись в пламя. Это было не похоже на огонь очага. Он был живым, послушным.

В его голове щёлкнуло. Это была сила. Новая сила. Не сила мышц или скорости, а сила, которая творила что-то из ничего.

Он стал искать других. Нашёл старика, починявшего разбитый кувшин взмахом руки. Увидел, как женщина в тёмном плаще шептала что-то над раной нищего, и плоть срасталась сама собой.

Он хотел этого. Сильнее, чем хлеба, сильнее, чем тёплого угла.

Он выследил ту самую женщину-целительницу до её дома – убогой лачуги на самом краю города, у стены. Он подождал, пока она уйдёт, и проник внутрь.

Внутри пахло травами и болезнью. На полках стояли склянки с подозрительными жидкостями, сушились пучки растений. В углу лежала стопка потрёпанных книг.

Он взял одну. Кожаный переплёт, пожелтевшие страницы, покрытые непонятными значками и рисунками. Он не умел читать. Но он водил пальцем по линиям, по странным схемам, и чувствовал… эхо. Слабый отзвук той силы, которую видел на площади.

Он просидел в лачуге до темноты, листая книгу за книгой, впитывая картинки: руки, сложенные в причудливые жесты, звезды, соединённые линиями, растения с подписями.

Внезапно дверь скрипнула. Вошла целительница. Увидев его, она вскрикнула и отшатнулась, прижимая к груди узел с травами.

– Кто ты?! Что ты здесь делаешь? – её голос дрожал.

Он не ответил. Он поднял на неё свой взгляд. В полумраке его алые глаза пылали, как тлеющие угли.

Она увидела их и ахнула, переходя на шёпот: —Глаза дьявола… Изыди, нечисть! Не навлекай на меня беду!

Она стала метаться, хватая первый попавшийся предмет – палку-посох – и размахивая им, как оружием.

– Вон! Сию же минуту!

В нём закипела знакомая ярость. Он оскалился, готовясь к прыжку. Ещё одна. Ещё одна, кто кричит «изыди», кто смотрит с ненавистью и страхом.

Но потом он посмотрел на её руки. Старые, в синих венах, в мозолях. Руки, которые лечили. Руки, которые знали силу.

Он не стал нападать. Вместо этого он указал на книгу у себя на коленях, потом на неё, потом на свой рот. Повторил жест. Научи.

Она поняла. Её страх сменился недоумением, затем – странной жалостью. —Ты… ты хочешь научиться? – она медленно опустила посох. – Безмолвный дьяволёнок, жаждущий знаний… Как же ты одинок.

Он кивнул. Один раз, резко.

Она вздохнула, поманила его к столу. —Ладно. Покажу одно. Только одно, а потом – уходи и никогда не возвращайся. Договорились?

Он кивнул снова.

Она взяла его руку, повернула ладонью вверх. Её прикосновение было шершавым, но не грубым.—Смотри. Чувствуй. Энергия жизни. Она везде. И внутри тоже.

Она что-то прошептала. И на его ладони возникло лёгкое-лёгкое тепло. Словно пригрело солнце. Маленькая царапина на его пальце, полученная вчера, затянулась, исчезла.

Он смотрел, заворожённый. Это было… иное. Не сила, чтобы убивать. Сила, чтобы… чинить.

Он посмотрел на неё. В его взгляде не было благодарности. Был голод. Ненасытный, всепоглощающий голод к знанию.

– Теперь уходи, – устало сказала женщина, отступая. – И молись, чтобы мы больше никогда не встретились.

Он вышел. На его ладони ещё сохранялось эхо тепла. В его голове горели новые образы, новые символы из книг.

У него была новая цель. Он выжил в лесу. Выжил в городе. Теперь он покорит Магию.

Он шёл по тёмной улице, и его красный мир внезапно стало немного светлее.В нём появились новые оттенки. Цвет силы. Цвет знания.