Женщина с разбитым сердцем

Глава 1. Первое убийство

7 июля, на рассвете, когда первые лучи солнца начали пробиваться сквозь туман, на главном перекрестке поселка Гармиш-Партенкирхен развернулась сцена, словно вырванная из кошмарного сна. В центре перекрестка, на фоне тишины и пустоты, стоял огромный аквариум, наполненный водой, которая отражала бледное небо. Внутри, словно в кристально чистой ловушке, виднелась верхняя часть тела женщины. Ее голова, с мокрыми черными волосами, раскинутыми по дну, лежала неподвижно. Глаза, широко раскрытые, смотрели вверх, будто застыли в последнем вопросе, обращенном к небу. Вода искажала их взгляд, делая его еще более пронзительным и пугающим.

Черное платье, тяжелое от воды, облегало ее тело, струилось вокруг, как будто пытаясь скрыть ужас происходящего. Но скрыть было невозможно. Нижняя часть тела женщины находилась снаружи аквариума, ноги, изящные и утонченные, были сложены с неестественной аккуратностью, словно она позировала для какого-то извращенного художника. Но самое страшное было в ее спине – она была вывернута неестественным образом, словно кто-то с нечеловеческой силой разорвал ее тело, чтобы обнажить грудь. На груди зияла аккуратная, почти хирургическая рана, разрезанная по центру. Из этой раны, словно из жуткого букета, торчали стебли подсолнухов. Их ярко-желтые лепестки, сочные и жизнерадостные, контрастировали с мертвенной бледностью кожи. Они тянулись к солнцу, будто пытаясь ухватиться за жизнь, которой уже не было в этом теле.

Сердце женщины, обнаженное и изуродованное, было пронзено стеблями. Казалось, что кто-то с особой тщательностью вонзил их в плоть, чтобы создать эту жуткую композицию. Вокруг тела, на дне аквариума, были разложены ветви зелени, словно декорации для какого-то мрачного спектакля. Руки женщины лежали в неестественной, но изящной позе, будто она была куклой, которую кто-то аккуратно уложил. Каждая деталь – от того, как ее волосы раскинулись по дну, до того, как подсолнухи держались в ее сердце, – говорила о том, что эта сцена была тщательно продумана. Это была не просто смерть, это была демонстрация, выставка ужаса, созданная с холодной расчетливостью.

Если бы не ледяная неподвижность тела и не зловещий запах смерти, витающий в воздухе, можно было бы подумать, что это произведение искусства. Но это было не искусство. Это был крик, вырванный из самой глубины тьмы, оставленный здесь, на перекрестке, как предупреждение или как послание, которое никто не мог понять. Солнце поднималось выше, освещая аквариум, и подсолнухи, казалось, оживали в его лучах, но женщина оставалась мертвой, ее глаза все так же смотрели в небо, а сердце, пронзенное цветами, больше не билось.

***

Глаза скользят по строчкам текста, яростно вникая в каждую букву, как будто от этого зависит жизнь. Адреналин бурлит в венах, словно кипящий яд, каждый удар сердца отзывается гулом в ушах. Внутренность щеки ободрана до крови; металлический привкус заполняет рот, оставляя горькое послевкусие отчаяния. Чертов официант где-то блуждает, оставляя меня наедине с темнотой, где погружение в бездну прошлого становится неотвратимым.

Десятилетие в Мюнхене должно было стать новой жизнью – светлой, безмятежной. Но каждое вместе проведенное мгновение напоминает о прежнем, о том, от чего я тщетно бежала. Германия стала моим приютом, но она не может стереть ярко-красные следы, оставленные той ночью.

Мне было семнадцать. Возраст невинности и надежды был грубо растоптан человеком, которому я доверила свою душу. Он, с лицом, будто из кошмаров, забрал с собой мой свет, продал меня в липкие лапы своих 'друзей'. В тот момент что-то во мне сломалось, разлетелось осколками.

Люди в моем городе были беспощадны, их слова были, как остроконечные лезвия, вонзающиеся в самое сердце. Пальцы, указывающие на меня, горящие ненавистью глаза – незабываемая публикация моего позора. Слова 'шлюха', 'виновата' были, как приговор. Моя семья отворачивалась, и каждый смотрящий взгляд был пощечиной. Мне было больно, но это была другая боль – более глубокая, въедливее.

Я собрала все остатки сил, оставшиеся еще у меня. В мае, когда солнце должно обнимать теплом, а не обжигать уколами стыда, я на дрожащих ногах отправилась к свободе. В тот день, билет в руках был последней надеждой на спасение. Это не было побегом – это было воскресение. Я исчезла, растворившись в воздухе, оставив душившие меня оковы позади.

Теперь, сидя в кафетерии, почти анонимная среди равнодушных немцев, я пытаюсь не потеряться в воспоминаниях. Каждая чашка кофе – это маленькое утешение, набат нормальности в моей хаотичной жизни.

– Фрау, ваше кофе.

Голос возвращает меня в реальность – тихий, доброжелательный. Девушка улыбается, ставя чашку передо мной, как будто ничего не произошло. Этот крошечный акт доброты кажется невероятным в своем обыденности, дарит крохотное ощущение, что жизнь вновь может стать обычной, безвременной.

Сегодня в пять утра я уже была на месте преступления. Холодный, пронизывающий ветер бил в лицо, словно пытаясь вырвать из меня последние остатки человечности. Небо было затянуто тяжелыми, свинцовыми тучами, и казалось, что даже природа скорбит о том, что произошло здесь. Я давно уже не чувствовала страха перед трупами. Смерть стала моей спутницей, привычной, как утренний кофе. Но то, что я увидела сегодня, вырвало из меня что-то глубокое, что-то, что я давно считала похороненным.

Приложив губы к ободку кружки, я почувствовала резкую боль. Откушенный кусок кожи с внутренней стороны щеки прижгло горячим кофе, и я шыкнула, сжав зубы. Гребаная привычка кусать губы. Кровь смешалась с горечью напитка, и я выплюнула ее на землю, оставив темное пятно на сером асфальте.

Оторвавшись от кофе, я открыла досье. Листы пахли свежей бумагой и чернилами, но информация, которую они содержали, была гнилой, как разлагающаяся плоть. Женщина. Тридцать семь лет. Выглядела моложе, чем была. Дизайнер из Берлина. Приехала в горы на выходные с друзьями. Вышла из отеля утром в воскресенье и исчезла. Ее нашли сегодня.

Я перевернула страницу, и мой взгляд упал на фотографию. Она была сделана на месте преступления. Женщина лежала на спине, ее тело было обнажено, но не в эротическом смысле, а в каком-то садистском, унизительном. Кожа была бледной, почти прозрачной, с синеватыми прожилками, как будто смерть вытянула из нее все тепло. Ее руки были раскинуты в стороны, ладони раскрыты, словно она пыталась что-то удержать, но не смогла. Глаза были широко открыты, застывшие в последнем ужасе.

Но самым жутким было не это. Ее тело служило холстом, украшенным мрачными цветами. На него было надето черное платье. Тонкие и утонченные линии пересекали друг друга, создавая странные, почти гипнотические узоры. Кровь высохла, превращаясь в темные, почти черные полосы, резко выделявшиеся на фоне бледной кожи. Это было искусство, но искусство, созданное рукой безумца.

Под этим досье лежало еще два. Я перелистала их, и каждый раз передо мной возникала новая жертва. Женщины. Все женщины. Все с похожим худочественым почерком маньяка. Все с одинаковым выражением ужаса на лицах. Все мертвые.

Что за творческий маньяк завелся в землях Баварии? Кто этот человек, который превращает тела в холсты, а смерть в искусство? Я почувствовала, как холодный пот стекает по спине. Это был не просто убийца. Это был художник, который рисовал смертью. И я знала, что это только начало.

Глава 2. Офис

Полицейский участок Гармиша, с его элегантным фасадом, манил прохожих. Построенный из прочного кирпича, со сверкающими стёклами, он выделялся на фоне серых облаков, что медленно ползли по небу, перекрывая свет слабого утреннего солнца. Ремонт, несомненно, удался – современное оборудование, гладкие стены, ослепительные светильники. Казалось, что здесь работают над чем-то важным и благородным, но за этой фасадной иллюзией скрывался мрак, поселившийся в Гармише.

Зимний курорт, который некогда принимал IV зимние Олимпийские игры в 1936 году и саммит G7 в далеком 2022 году, теперь стал местом удивительных и жутких событий. Гордо располагаясь у подножья грозного и мрачного величества германской природы – горы Цугшпитце – Гармиш превратился из уютного, шумного туристического центра в эпицентр кошмара. Со склонами и долинами, которые стаями заполняли туристы со всего мира, теперь ассоциировалось только ужасное и непредсказуемое.

Путешествие в полтора часа из Мюнхена до Гармиш-Партенкирхена прошло в тревожных размышлениях. Местные жители сократили название до ГАП, но эта наивная привычка не могла смягчить давления от ожидания встречи с чем-то ужасным. К месту преступления я прибыла в оцепенении, не зная, чего ждать. Но даже слухи и все, что я слышала до этого момента, не могли подготовить меня к тому, что предстало перед глазами.

Труп женщины лежал не тронутый, как злосчастный образец, выставленный на показ. Местность ограждена лентами, предупреждавшими прохожих, но множество глаз все равно жадно всматривалось из-за спин полицейских. Зеваки, словно стая воробьев, окружали место преступления, надеясь хотя бы мельком увидеть творение маньяка, который использовал страшную, но зловещую творческую свободу в своем ужасающем деле.

Мрачное творчество, словно извращенная картина, сделанная на холсте из страха, поражало до глубины души. Местный комиссар, ослабленный седыми, словно пепел, волосами, прохаживался рядом. В его усталых глазах скрывалось смятение, словно у моряка среди шторма. Он будто пытался разгадать мерзкую загадку преступления, что нависло над Гармишем, но эта темная тайна все ускользала, оставив лишь туманные образы.

Комиссар не отрывал глаз от этого ледяного свидетеля чьей-то извращенной фантазии, убедившись, что кошмар овевает не только этот момент, но и тянет за собой густой шлейф из ужаса и загадок, которые мне предстояло разгадать.

– Господин Шульц?

– Луиза Герлинг, рад вас видеть в Гармиш-Партенкирхене, – сказал мужчина с явной усталостью, пожимая мне руку.

– Надеюсь, путешествие не слишком вас измотало, впереди ведь много дел.

– Полагаю, вы сами об этом знаете.

– Да, я уже ознакомлена с подробностями.

– Долго вы преследуете этого негодяя, – с улыбкой заметила я.

Другого приема я и не ожидала, – тихо вздохнув, подумала я, пробираясь через туман мыслей и разочарования. В воздухе, казалось, витал мрак давно угасшей надежды: три убийства за полгода, и ни малейшего продвижения в расследовании. Это тяготило, как невидимый груз на плечах. Комиссар был вне себя от бессилия, и недавняя новость лишь усиляла это чувство – прислали молодого офицера из Управления уголовной полиции Баварии. Казалось, что каждый шаг по этому жалкому пути должен был стать последним.

Министр внутренних дел Баварии, Йоахим Херрманн, лично дал поручение направить подкрепление. Это решение пришло по просьбе офицера немецкой полиции и даже самого президента Федерального управления уголовной полиции Германии, Хольгера Мюнха. С Херрманном мы были в хороших отношениях, чего нельзя было сказать о Мюнхе, для меня он оставался лишь вписанным на бумаге именем – недостижимая фигура. Мысль о том, что мне когда-то доведется встретиться с ним, была как светлый луч в темном царстве.

Но меня не покидало ощущение загадочности: почему среди всех офицеров выбрали именно меня – молодую, еще не столь опытную девушку? Да, за пять с небольшим лет работы в уголовной полиции мои показатели раскрываемости улыбались удачей, как ночное небо звездами. Среди них было и раскрытие масштабного наркоторгового дела, предусмотрительно засыпающего Баварию всевозможными порошками через Альпы. Однако я была лишь одним из многих – тем, кто помогал, но не вел.

Всего два часа назад прозвучал телефонный звонок господина Херрманна, и вот я уже оказалась за 90 километров от дома, в месте, где каждая тень, каждый порыв ветра напоминал о темной неразгаданной тайне. Уму было трудно переварить происходящее, и тишина сковывает разум, заставляя вновь и вновь возвращаться к этим мыслям.

После осмотра места преступления, где малейшая деталь пыталась обратить на себя внимание, словно крича о помощи, я занесла все важное в заметки телефона. Тем не менее, жуткие образы, едва высветившиеся в голове, остались со мной, заставляя старые кошмары, запертые в глубине сознания, вновь пробуждаться и шептать неизвестное.

Пытаясь вырваться из этого липкого челна тревоги, я направилась в ближайшую кофейню, надеясь взбодрить себя крепким кофе. Но даже бодрящий аромат напитка не мог вытеснить из памяти ужасающие картины. Из этого странного оцепенения меня вывел внезапный телефонный звонок, раздирая глухую завесу тишины. Каждая клеточка организма была напряжена в ожидании очередной порции недоброго известия.

– Луиза, не дождался от тебя ответа, – в голосе мужчины звучало раздражение.

– Простите, господин Херрманн, совсем забыла ответить вам, – выпалила я, возвращаясь в реальность.

– Как дорога?

– Доехала спокойно, всё впечатляет. Допиваю кофе и направляюсь в участок, – отчитывалась я.

– Не волнуйся, господин Видеман будет тебе помогать.

– Это местный офицер?

– Федеральное управление уголовной полиции Германии, – усмехнулся он.

– Разве не далековато его отправили?

– Он из Гармиша, с апреля ведет личное расследование.

– Хольгер Мюнх связался со мной еще тогда, сказал отслеживать это дело и при необходимости отправить кого-то на помощь.

– Но почему я, господин?

– Твое образование и послужной список впечатляют. Но, Луиза, честно, такого трудолюбивого человека, стремящегося к справедливости и истине, как ты, давно не встречал. Ты молода и понимаешь больше многих опытных офицеров.

– Они уверены в исходе, а ты нет. Это тебя отличает; перепроверяешь всё многократно, и в этом деле нельзя допустить ошибок. Я знаю тебя и верю в тебя, Луиза.

– Может, я поспорила бы с вами, но не могу сомневаться в вашем распоряжении, Йоахим.

Добродушный смех начальника успокаивал.

– И я постарался сделать так, чтобы командировка была для тебя комфортной. Отель находится в двадцати минутах от поселка. Подробности пришлю позже. Удачи.

Раздались глухие гудки, и я уже входила в полицейский участок Гармиша.

Глава 3. Отель

Голова гудела, словно в черепе поселился рой разъяренных пчел. Отвратительная пульсация отдавалась в висках, усиливаясь с каждой секундой пребывания в этом… аквариуме. Кабинет казался насмешкой. Огромный, словно специально спроектированный для чувства уязвимости. Посреди него – массивный стол, кусок полированного дерева, вокруг которого можно бродить кругами, словно вокруг могильной плиты. Кожаный стул, в который я ввалилась, казался липким, холодным, будто выделанным из кожи неживого существа.

Стена за спиной – пустая, абсолютная, непроницаемая. Превращала в мишень, выставляла напоказ. Справа – блеклое подобие нормальности: окно запорошено пылью и обещало лишь унылый вид на серый двор, да пара шкафов, набитых, вероятно, архивами чужих ошибок и проваленных дел. Но самое худшее – стекло. Две стены и двери, ведущие в никуда, лишь подчеркивали ощущение заточения. Я – экспонат, препарированный жук под стеклом микроскопа, доступный для изучения и презрения.

Единственное "украшение" – Аралия, уродливое деревце с медными листьями, казалось, умирало медленно и мучительно. Словно отражение моей собственной участи. Его искривленные ветви тянулись к свету, но вместо жизни приносили лишь пыль и увядание. Символ тщетности, выжженный в моем сознании.

Стол был завален документами – бессмысленной макулатурой, за которой скрывались чьи-то сломанные жизни и циничные расчеты. Господин Шульц, с его искусственной обходительностью и стальным взглядом, провел меня как скот по загону, представил нескольким серым лицам, чьи имена тут же выветрились из памяти. Их взгляды скользили по мне, как по свежему трупу, оценивая, сколько пользы я смогу принести.

Прошло пара часов. Часов, наполненных клаустрофобией и тошнотворным осознанием происходящего. И вот, дверь открылась. В проеме возникла худощавая фигура в форме. Лицо исказилось в нелепой, почти болезненной улыбке. Улыбка человека, не осознающего, что он стоит на краю пропасти, а внизу уже разверзается пасть тьмы. И я – часть этой тьмы.

– Привет, я Габриэль, Габриэль Кох, – сказала она с робостью.

– Здравствуй, Луиза Герлинг, – ответила я ей.

– Ты уже ознакомилась с делами? – спросила она дрожащим голосом.

– Только закончила разбирать сегодняшнее убийство, – устало покачала я головой.

– Значит, осталось еще два. Фу, после такого у меня до сих пор кошмары, – произнесла она, скривившись.

– Как же ты хрупка, даже на службе, – заметила я с нежной улыбкой.

– Я окончила учебу пару лет назад, потом была в декрете, а вернулась на год, и тут такое.

– К этому даже опытные не привыкнут. Не переживай, мы найдем вашего…

– Ваятеля.

– Кого?

– Ваятель, так его местные прозвали.

Обед настойчиво стучал в виски, но желудок отказывался подчиняться. В горле стояла горечь, пропитанная запахом формалина и запекшейся крови. Сто восемьдесят дней. Сто восемьдесят дней и три трупа. Отчеты и фотографии, словно змеи, заползли на экран ноутбука, напоминая о гнилостном запахе смерти, который въелся в кожу.

Я закинула их в папку и захлопнула крышку. Хотелось бежать. Бежать подальше от этой мерзости, от этой безысходности. Отель… просто глоток свежего воздуха, временное забытье.

К красоте этого места я была мертва. Пышная зелень полей, казалось, насмехалась над гнилью, которую я носила в себе. Леса стеной стояли непроницаемо черными, храня какие-то свои, темные тайны, а горы, раньше казавшиеся величественными стражами, теперь давили, словно надгробные плиты. Этот тихий городской поселок, пропитанный сплетнями и лицемерным сочувствием, хранил чьи-то грязные секреты, и два трупа – всего лишь первые ласточки разгорающегося кошмара.

Каждая минута пути до отеля казалась вечностью. Двадцать минут, которые растянулись в агонию. И вот он – Замок Кранцбах. Невероятно красивый, словно вынырнувший из сказки. Но даже его величественные башни, устремленные в бледное небо, не могли рассеять мрак, который окутал меня. Он стоял, как безмолвный свидетель, наблюдая за моим падением в бездну отчаяния и бессилия. Замок Кранцбах… очередная красивая декорация на фоне надвигающейся тьмы. В его стенах, я знала, меня ждет лишь временное убежище, а не спасение.

Мрак пропитал каждый шов этого места, незримо витая в воздухе, несмотря на все попытки скрыть его за бежевыми оттенками и стильным ремонтом. Вода стекала по коже, смывая лишь поверхностную пыль, но не липкий страх, обосновавшийся внутри. Теплая кровать, как ловушка, ждала свою жертву, а экран ноутбука обещал лишь фальшивое спасение в цифровом мире.

Милые девушки на ресепшене – лишь маски, за которыми скрываются холодные глаза и знание, которое лучше не знать. Они провели ее к месту, где заканчивается дневной свет и начинается территория леса, где шепчутся забытые истории.

Сторожка… Приют для слуг, возведенный безумной Мэри Изабель Портман сто лет назад. Сто лет боли, отчаяния и, возможно, жестокости, замурованных в этих стенах. Не важно, как сильно старались очистить это место от прошлого, оно просочилось в дерево, в камни, в самую суть строения.

Ремонт – это лишь жалкая попытка обмануть реальность. Бежевый цвет – как саван, накинутый на труп, чтобы скрыть признаки разложения. Темное дерево – словно кости, проглядывающие сквозь бледную кожу. Уют? Лишь иллюзия, созданная для заманивания жертвы в западню.

Кухня, соединенная с гостиной – место, где когда-то, возможно, звучали крики и мольбы о пощаде. Терраса – выход в никуда, в объятия леса, полного тайн и опасностей. Крутая лестница – как путь в преисподнюю, ведущую из одной ловушки в другую.

Ванная, соединенная со спальней – место, где можно омыть свое тело, но не душу. Балкончик – хрупкий выступ над бездной, откуда можно увидеть лишь жуткую красоту умирающей природы.

Домик маленький, тесный, как гробница. Идеальное место, чтобы спрятать свои страхи и похоронить надежды. Работа… Она – лишь оправдание, способ избежать одиночества и ужаса, поджидающего в темноте углов. Но ночь неизбежно наступит, и тогда… Тогда тьма, живущая в этих стенах, выйдет на охоту. И бежевые тона не смогут её спрятать. Сторожка ждёт свою жертву, чтобы добавить её голос к хору призраков, блуждающих по тёмным коридорам времени.

Солнце лениво пробивалось сквозь плотную завесу туч, отчего день и казался немного хмурым, но вопреки ожиданиям, спала я как младенец. Не знаю, что за магия царила в этом месте, но проснулась я отдохнувшей и полной энергии. Утренняя пробежка по лесу, окутанному легкой дымкой, только добавила сил. Быстро перекусив яблоком и парой крекеров, я уже спешила в участок. Дело, которое мне поручили, не терпело отлагательств, да и внутреннее чутье подсказывало, что времени у меня немного. Словно что-то шептало: "Беги, Герлинг, беги отсюда подальше".

Участок встретил меня тишиной и полумраком. Идеальное время, чтобы сосредоточиться. Заварив себе крепкий кофе, я принялась за работу. Пустующая стена за моей спиной превращалась в карту убийств, с фотографиями, схемами и зацепками, связанными между собой красными нитями. Каждый клочок бумаги был словно пазл, который нужно было сложить воедино.

Внезапно, тишину прорезал скрип двери. Я обернулась, готовая встретить любого посетителя, но услышанный голос заставил меня насторожиться.

– Госпожа Герлинг, рад видеть вас, – томный, тягучий, словно мед, голос прозвучал слишком громко в тишине кабинета.

Глава 4. Второе убийство

Тьма в комнате сгустилась, когда он вошел. Леонард Видеман. Само его имя резало воздух, как лезвие. Капитан Федерального управления уголовной полиции Германии. Звание, выкованное в огне расследований и отполированное блеском наручников. Он возвышался над ней, словно хищник над загнанной в угол жертвой. Высокий, да. Но не просто высокий – он был собран из стали и решимости. Каждый мускул, обтянутый спортивной футболкой, говорил о силе, необузданной и пугающей. Никаких тебе лощеных пиджаков и галстуков – зверь, вырвавшийся на свободу.

Но дело было не в физической угрозе. В его глазах плескалась бездна. Взгляд, как прожектор, выхватывающий из темноты самые грязные тайны. Взгляд, способный не просто лишить жизни, а выжечь саму душу дотла. Холодный, оценивающий, он пронзал насквозь, словно рентген.

Дикий. Это слово всплыло в голове невольно. Неотесанный, не прирученный. Опасный. И в этом ощущалась какая-то первобытная, животная правда. Но самое страшное крылось глубже – в неприкрытом недоверии. Он смотрел на меня, как на змею, пригревшуюся на груди.

И тут же, как проклятие, промелькнула мысль: Только не говорите, что этот парень болен ненавистью к женщинам – невидимый, но смертоносный яд, разъедающий справедливость и разум.

Этот "престольный взгляд" – презрительное величие короля, оценивающего свою подданную – обжег меня словно кислотой. По коже побежали мурашки, каждая клеточка тела взбунтовалась, требуя немедленного бегства. Инстинкт самосохранения кричал, заставляя съежиться, стать невидимой, исчезнуть. Хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы больше не испытывать этой леденящей душу, всепоглощающей тьмы, исходящей от него. Хотелось, чтобы этот кошмар поскорее закончился.

– Господин Видеман, чем могу быть вам благодарна в столь ранний момент, – быстро собравшись с мыслями, ответила я.

– Я хотел посмотреть, кого мне направили из управления Баварии, – усмехнулся он.

– Ну вот, вы уже меня увидели, – усмехнулась я.

– Я не намеревался вас обидеть, Луиза, – сделал шаг ко мне навстречу.

Отвернувшись от него, я вновь сосредоточилась на заполнении стенда сведениями о уголовных делах.

– Как вам Гармиш? Удалось ли побывать в Партенкирхене?

Скорее всего, он сел на стол, так как тишину нарушил треск древесины. Не отрываясь от своих дел, я ответила:

– Думаю, сидеть на столе не самое лучшее решение.

– Что касается Гармиша, он действительно красив, но из всего увиденного я смогла лишь посетить участок и место преступления.

– Значит, в Партенкирхен вам не удалось заглянуть.

– Нет, не удалось. Вы же знаете, я приехала сюда не на отдых, а для расследования убийства трех девушек.

Дверь с тихим хлопком закрылась, оставив меня один на один с тяжелым воздухом кабинета. За спиной еще висело едкое эхо его ухмылки – наглый, самоуверенный тип. Меня словно окатили ледяной водой. Выдохнув с трудом, я опустилась на стул, чувствуя, как подгибаются колени. Убийства… одно страшнее другого. И меня бросили в этот омут, словно щенка, надеясь, что я, такая маленькая и неопытная, смогу вытащить расследование из болота безысходности.