Ветер океана звёзд. Часть 3

Сушилка

Крейсер-Академия нёс в своём чреве смертоносный арсенал. На его просторной трёхсотметровой причальной палубе теснились тридцать семь единиц боевой техники: эскадрилья малых космолётов (семь звеньев по четыре истребителя – «птички») и эскадрилья средних космолётов (три отряда по три грозных боевых глайдера). Рядом громоздились стойки с личным оружием, боевыми скафандрами и горами поддерживающего оборудования – весь этот металлический зверинец ждал своего часа.

Рейнар Гару был зачислен в одно из звеньев «птичек». Его машина, оснащённая малокалиберными пулемётами, уже ждала своего пилота. Он мысленно примерял грядущие боевые вылеты, готовый ринуться в космическую мясорубку… Но судьба распорядилась иначе. Одно событие, разыгравшееся в душных недрах корабля, перечеркнуло все планы.

Направляясь в каптёрку, Рейнар замер как вкопанный у знакомой, проклятой двери. За ней, в адской духоте сушилки, разворачивалась картина, жутко напоминающая ту, полугодовой давности. Тот же убогий квадрат помещения, завешанный мокрым бельём, те же раскалённые трубы. Только на этот раз не было Тамара Науменко, чтобы охладить пыл агрессоров. Исчезновение их прежнего заводилы, Оля Голдева, и таинственная пропажа Стефана Дамоклова, казалось, усмирили эту шайку. Но нет – первокурсники-пилоты, в которых Рейнар за полгода так и не разглядел ничего, кроме злобного убожества, вновь активизировались.

В центре их внимания, как и тогда, был Рейк Рун. И нутро Рейнара сжалось от ледяного предчувствия: на этот раз всё кончится куда хуже.

Гару резко рванулся в соседнюю каптёрку – там должны были дежурить старшина и каптёр! Но помещение было пусто. «Нарушение устава! – пронеслось в голове. – Одновременно покинуть пост не имеют права!» Где они – на перекуре? В уборной? Неважно. Их не было здесь и сейчас, когда они были нужны как воздух. Чувство дежавю смешалось с гнетущим ощущением надвигающейся беды.

Стиснув зубы, Рейнар развернулся и шагнул в пекло сушилки. Воздух, густой и влажный, обрушился на него, как физический удар. Жара сдавила горло, сердце забилось чаще, будто предупреждая об опасности. Повсюду висело бельё – носки, трусы, майки – не оставляя ни сантиметра свободного места на трубах. Два огромных вентилятора за решётками в углах едва шевелили раскалённый воздух, их жужжание тонуло в духоте. Казалось, не дышишь, а пьёшь кипяток. Рейнару почудилось, что он увязает в этом месиве, как муха в смоле. Но отступать было нельзя. Рейк нуждался в нём.

Картина была отвратительной. Двое крепких парней держали щуплого Рейка, третий методично, со свирепым удовольствием, вгонял кулаки ему в живот. От каждого удара Рун корчился, пытаясь сдержать стон, но сил вырваться не было. И сквозь хрип агрессоров Рейнар услышал ключевое, леденящее душу:

– Отдай пробирку, тварь эстерайская! Ты даже не понимаешь, на кого мы работаем! Смотревший на звёзды не потерпит, чтобы земляне получили образец! С него сделают противоядие! Наши шкуры – и твоя, предатель! – пойдут на барабан, если мы его упустим! Отдай то, что ты украл у своих родителей!

Время замедлилось. Мысль о вирусе, о том, что Рейк завладел образцом, о некоем «Смотрящем на звёзды» – всё это пронеслось вихрем. И в следующее мгновение Рейнар Гару, забыв про страх и духоту, ринулся в бой.

Его появление ошеломило нападавших. Миг замешательства – и этого хватило. Рейнар врезался в группу, как таран. Его первый удар, могучий и точный, отшвырнул ближайшего хулигана к раскалённой трубе. Высокий рост давал преимущество, длинные руки держали дистанцию. Но один из парней, ловкий и злобный, прыгнул ему на спину, обвив руками шею, пытаясь задушить или повалить. Остальные, опомнившись, набросились спереди. Рейнар взревел, рванулся, раскинул руки с нечеловеческой силой – и сбросил мелких агрессоров, как щенков. Они отлетели, ударившись о стены и трубы.

Но ловкач на спине держался мёртвой хваткой. А тот, кто бил Рейка – самый опасный, с холодными, жестокими глазами – оказался умелым бойцом. Он метко бил в незащищённые места: висок, нос, солнечное сплетение. Его удары были острыми, болезненными. Опасный и тот, другой – снова кинулись к Рейнару, хватая за руки, за ноги, сковывая движения. Немец яростно вырывался, но противников было слишком много, они висели на нём гирями.

Рейк, едва придя в себя от ударов, не думал о бегстве. С отчаянным воплем он кинулся на ближайшего обидчика, вцепился в него, пытаясь оттащить от Рейнара. Но его просто отшвырнули, как назойливую мошкару. Он упал, ударившись головой.

Силы Рейнара таяли под градом ударов и в чудовищной духоте. Казалось, вот-вот сомкнётся темнота. И тогда, собрав остатки воли и воздуха в лёгких, он издал оглушительный, звериный рёв. Рёв нечеловеческой ярости и отчаяния, от которого, казалось, задрожали сами трубы и на мгновение замерли даже вентиляторы. Державшие его вздрогнули, их хватка ослабла на долю секунды…

Этого хватило. Собрав последние силы, он рванулся, как загнанный зверь, вырывающийся из капкана. Мощным рывком он швырнул державших его парней прочь. Двое, не успев вскрикнуть, грохнулись о стены и змеившиеся по углам раскалённые трубы, соскользнув на пол в полубессознательном состоянии. Третий, самый ловкий и жестокий, отлетел дальше всех. Он вскочил, его лицо, искажённое бешенством и внезапным страхом, ясно говорило: победа, казавшаяся верной, ускользала в самый последний миг.

«Нет!» – словно выдохнул его взгляд. И с диким, отчаянным воплем он бросился вперёд, нанося слепой, безысходный удар. Кулак угодил Рейнару точно в бровь.

Хлюп! Тёплая, липкая волна хлынула по лицу, заливая глаз. Но боль, острая и жгучая, лишь подстегнула Рейнара. Адреналин пылал в жилах, заглушая всё. Он не видел красного тумана, не чувствовал ничего, кроме жгучей потребности добить.

Игнорируя кровь, заливавшую половину лица, Рейнар обрушился на противника всей своей массивной тушей. Не было изящества, только звериная мощь. Он вогнал колено в пах нападавшего со всей силы, вложив в удар вес всего тела и всю накопленную ярость.

«У-ух!» – воздух вырвался из глотки пилота хриплым стоном. Он согнулся пополам, лицо побелело от невыносимой боли. И в этот миг, когда он был абсолютно беззащитен, Рейнар занёс кулак, будто кузнечный молот. Со всего размаха, вложив остатки сил и всю свою ненависть к этой подлости, он обрушил его сверху вниз – прямо на склонённую голову.

Глухой, костяной щелчок. Тело пилота обмякло, как тряпичная кукла, и рухнуло на пол, безжизненно распластавшись. Поединок был окончен.

До этого мгновения Рейнар держался на чистой воле, на экстренных резервах, которые мобилизует организм перед лицом смерти. Он должен был стоять. Должен был победить. Увидев, что в зловещей духоте сушилки теперь стоят на ногах только он и Рейк, а их обидчики лежат поверженные, эта стальная пружина внутри него щёлкнула и разжалась.

Второе дыхание, державшее его на плаву, иссякло. Ноги подкосились. Он тяжело осел и растянулся на липком от конденсата и крови полу. Перед глазами где-то вдали плыл потолок. Дыхание хрипело в груди, каждый вдох обжигал лёгкие раскалённым воздухом.

Правый глаз был заклеен густой, непроглядной корочкой запёкшейся крови. Но боль отступила куда-то далеко, приглушённая адреналиновым откатом. Тело ныло глухими, отдалёнными толчками – там, куда пришлись удары. Эти сигналы бедствия казались чужими, не имеющими к нему отношения. Он смутно представлял своё лицо: сплошное кровавое месиво, ссадины, гематомы. Металлический привкус крови во рту говорил о разбитых губах и, возможно, выбитом зубе. Но сейчас это было неважно.

К нему медленно подполз Рейк. Ноги эстерайца тоже, видимо, отказали после пережитого кошмара. Рейнар с трудом сфокусировал левый глаз на друге. На лице Рейка не было ни синяка, ни царапины – лишь глубокая трещина страха в глазах и безмерная печаль. «Хорошо, – промелькнула в тумане сознания мысль, – Я справился с той задачей, которая передо мной стояла. Друг невредим. Хотя, поплатился я жёстко». Лёгкая волна жалости к себе тут же накрылась ледяным безразличием усталости. Выжил. Этого достаточно.

Вдруг Рейк, рыдая от нахлынувших чувств, обвил Рейнара руками, прижался к его окровавленной куртке. Гару вздрогнул от неожиданности – тело, избитое до полусмерти, протестовало против любого прикосновения.

– Спасибо, – голос Рейка срывался от слёз и акцента, слова вырывались с трудом. – Что спасти меня! Спасибо! Они убить меня. Ти настоящи друг, я не заслуживай такой друг как ти, Рейнар!

– Нет, нет, всё порядок! – Рейнар еле выговорил, с трудом находя воздух для слов. Каждое движение грудной клетки отзывалось болью. – Всё… кончено… Успокоись…

– Спасибо тебе, спасибо.

Но Рейк, захлёбываясь благодарностью, не слышал. Он прижимался всё сильнее, и в порыве чувств буквально лёг всем телом на израненного друга. Вес эстерайца был невелик, но для истощённого, избитого тела Рейнара он стал непосильной тяжестью. Из груди немца вырвался стон, перешедший в хриплый, болезненный смешок.

– Эй… перестать… – прохрипел он. – Душно…

– Спасибо тебе, Рейнар, я никогда не мечтать о такой друге как ти! – Рейк, казалось, не замечал дискомфорта немца, его захлёстывали эмоции. – Спасибо тебе!

Рейнар, сквозь боль и удушье, попытался улыбнуться разбитыми губами:

– Забуди, я уверен, ты бы сделать для меня то же самой! Надо звать помощь. Пока эти не очнулись.

Рейк замолк на мгновение, его глаза стали невероятно серьёзными. Он медленно кивнул, и тихо, с непоколебимой твёрдостью, произнёс на своём языке, словно священную клятву:

– Ке Арлатцер Катцен.

Тишина повисла в душной камере, нарушаемая только их тяжёлым дыханием. Рейнар, сквозь кровавую пелену на глазу, всмотрелся в лицо друга. В нём читалась странная смесь горя, благодарности и… обречённости?

– Ты… – Рейнар с трудом выдохнул, – …и правда счастлив?

Рейк задержал взгляд на избитом лице спасителя. В его глазах что-то дрогнуло. Он медленно, очень медленно кивнул.

– Да.

***

Мир перед глазами Рейнара начал меркнуть, затягиваясь копотью. Молодой пилот не просто забывал слова – он терял самую их суть. Понятия, которые эти слова обозначали, растворялись в пустоте. Русский язык, которым он так гордился, чьи тонкости с таким трудом постигал за пять месяцев в Академии Королёва, ускользал первым. Знания, накопленные на этом языке, опыт общения, шутки, которые когда-то смешили, драгоценные крупицы понимания мира – всё это поглощала густая, маслянистая чернота, как будто кто-то выжигал участки его памяти кислотой. Исчезали не просто слова, а целые пласты его личности, сформированные здесь.

Скоро чёрная волна добралась и до немецкого. Родная речь, последний оплот, стала зыбкой и ненадёжной. Остались лишь обрывки, бессвязные обломки фраз. Он оказался замурованным в собственной голове.

И вот Офелия была здесь, в его палате на корабле-госпитале, в разгар этой проклятой войны! Она говорила с ним, гладила руку, её глаза были полны боли – за него, за Землю, за всё. Но пропасть между ними стала непроходимой. Он не мог рассказать ей о трещинах в своём сознании, о провалах в памяти, зияющих как чёрные дыры, о редких, мучительных проблесках ясности – слепяще-ярких, но коротких, как вспышка боли. Эти моменты лишь подчёркивали глубину тьмы, в которую он погружался.

Иногда – редко, как милость – мыслительный туман ненадолго рассеивался. Сознание вздрагивало, как человек на грани утопления, хватающий глоток воздуха. Но этого хватало лишь на то, чтобы осознать масштаб разрушения, а не восстановить утраченное. Процесс стирания памяти шёл грубо, варварски, словно невидимый вандал ковырялся в его мозгу тупым ножом, оставляя после себя лишь набухшие, гноящиеся раны воспоминаний и хаос.

Медсёстры были безупречны: внимательны, предупредительны, выполняли все просьбы мгновенно. Но общаться он мог лишь через переводчика – его русский был мёртв, а немецкая речь, срывающаяся с губ, была для персонала лишь набором чужих, бессмысленных звуков. Офелия, сидевшая рядом, всё чаще расплывалась в его глазах, как призрак в утреннем тумане. Он понимал рационально: туман был только в его голове. Её глаза видели ясно – и боль в них была невыносимее любой физической муки. Иногда приходила Блайз, и Рейнар сквозь пелену замечал, как тяжёлое, гнетущее напряжение сковывало обеих девушек, сидевших у его постели, разделённых пропастью его болезни.

Потом пришла боль в глазах. Жгучая, распирающая, невыносимая. Ему казалось, что глазные яблоки вот-вот взорвутся изнутри, вытолкнутые чудовищным давлением, что горячая жидкость хлынет по щекам. Паника, холодная и липкая, сжимала горло каждый раз, когда боль накатывала с новой силой. Он тыкал дрожащими пальцами в свои воспалённые веки, хрипел что-то по-немецки – и ему вводили что-то, что лишь притупляло острие боли, но не убирало саму глыбу страдания. И боль не уходила – она ползла, как ядовитая гадюка.

Через полтора дня распирающая агония захватила виски, сдавила череп стальными обручами. Затем ноющая, изматывающая боль поселилась в пояснице. Она была постоянной, назойливой, как зубная боль в самом начале. Она ассоциировалась у него с дряхлостью, с немощью глубокой старости, и это унизительное чувство разъедало его изнутри сильнее самой боли. Он, сильный, молодой пилот, чувствовал себя дряхлым столетним стариком, чьё тело предало его.

Часы сливались в мучительный поток. Поясница ныла и днём, и ночью. Как-то он проснулся среди ночи от жажды и ощутил всё ту же предательскую, глухую боль в спине. Потянулся к воде – и обнаружил, что боль расползлась, охватив весь позвоночник. Он одеревенел, словно ствол мёртвого дерева. Его мешок-мочеприёмник уже был наполовину полон, врачи справедливо рассудили, что сам себя обслуживать и совершать походы в туалет он не сможет, а потому подсоединили к нему катетер. Каждое движение отдавалось тупым ломом в костях. Ему почудилось, что они трещат под невидимой тяжестью, медленно, неумолимо надламываясь изнутри. Даже лёжа неподвижно, он чувствовал это коварное разрушение, эту тихую войну, которую болезнь вела против его плоти и духа.

***

С настоящими, живыми цветами Рейнара пришёл навестить Рейк Рун. Офелия в этот момент была у постели, воспользовавшись увольнительной. Увидев эстерайца, она поставила принесённые им цветы в вазу и, не сдерживая порыва, обвила Рейка руками в крепком объятии.

– Спасибо, – тихо прошептала она, отстраняясь. Её взгляд задержался на избитом лице Руна.

После той драки с пилотами его лицо было сплошной палитрой боли: синяки всех оттенков, от лилового до желтовато-зелёного, ссадины, отёки, делающие черты неузнаваемыми. Яркие багровые полосы от попыток удушения зловеще опоясывали шею.

Поймав её взгляд, Рейк слабо улыбнулся и махнул рукой, словно отмахиваясь от собственного отражения:

– Пройдёт, – произнёс он просто. – Они бить сильно. Они – монстры. Я давал показания… их под трибунал. Их выбросить в открытый космос через шлюз корабля. Смертная казнь.

– Они это заслужили! – вырвалось у Офелии, её голос звучал жёстко, как сталь.

Каждый раз, глядя на Рейнара, неподвижного на больничной койке, её охватывало исступление. Он спал почти постоянно с момента поступления на корабль-госпиталь. Тяжёлые травмы требовали колоссальных ресурсов для восстановления, и сон был единственным лекарством.

– Да! – горячо согласился Рейк, но тут же его лицо исказила гримаса вины. – Но я тоже виноват, Офели. Если бы не я, ничего это не случиться бы с Рейнар.

– Ты ни в чём не виноват! – вспыхнула Офелия. – Это всё они! Врачи говорят… ему разбили голову, сотрясение мозга… и из-за этого… пошли умственные нарушения. – Голос её дрогнул на последних словах.

– Да. Это они сделать! – Рейк кивнул, его глаза горели. – Но они хотеть убить меня! – он нажал на последнее слово. – Если не Рейнар, то с разбитый голова сейчас здесь лежать я. – Он сделал паузу, его взгляд стал отрешённым. – Всё происходить так, как и должно быть происходить. Рейнар не стать инвалидом. – Он покачал головой, горечь сожаления прозвучала в каждом слове. – Виноват только я.

– Не смей так говорить! – Офелия вскипела, её терпение лопнуло. Она резко шагнула к нему и схватила за плечи, заставляя встретиться взглядом. – Перестань! Ты сделал бы для Рейнара то же самое!

Рейк на мгновение замер, глядя в её полные слёз и гнева глаза. Потом тихо, почти беззвучно, выдохнул:

– Да.

Офелия отпрянула от него, словно обожглась. Она отвернулась к спящему Рейнару, но не в силах вынести вид его беспомощности, закрыла лицо руками. Плечи её затряслись от беззвучных рыданий, которые она уже не могла сдержать.

Рейк виновато пошаркал ногой по полу. Его взгляд метнулся от содрогающейся спины Офелии к неподвижной фигуре Рейнара.

– Я… я оставить вас один, – заботливо произнёс он, его голос звучал неестественно громко в гнетущей тишине палаты.

Офелия, задыхаясь от рыданий, лишь судорожно кивнула, не отрывая рук от лица. Она не могла вымолвить ни слова.

Выходя, Рейк замер на мгновение в дверях. Его взгляд скользнул по бессознательному Рейнару и по содрогающейся от горя фигурке Офелии. Глубоко в его глазах, обычно таких открытых, мелькнуло что-то нечитаемое, тяжёлое.

«Поплачь, девочка, – пронеслось в его голове. – Тебе нужно сейчас выплакаться. Поплачьте оба, черви. Дальше будет тяжелее».

«Мечты Циолковского»

Прибыв на «Мечты Циолковского» младшим лейтенантом, Тамар Науменко был назначен начальником расчёта. Под его командой оказалось четверо: Савчик, Чичук, Иванов и Горбухин. Они были парнями с соседних кораблей снабжения, не глядевшими на звёзды сквозь призму академических знаний, но крепко сбитыми и привыкшими к тяготам службы. Внешне – такие же молодые, как и он сам.

Выбор пал на них, а не на закалённых ветеранов, неспроста. Их группу готовили как «скороспелый плод» для операции, требующей не столько опыта, сколько гибкой психики и «молодой» способности адаптации ко всему новому (и неизведанному миру в том числе). Но Тамар ловил себя на мысли: «Чёрт, да они же изнутри – такие же перепуганные пацаны! Едва за двадцать. Первая война, первое боевое задание… Не я один тут дрожу мелкой дрожью под кителем».

Ему самому не было и двадцати. И хотя его подчинённые были на пару лет старше, открытого бунта или саботажа не случилось. Тамар боялся скрытого презрения, фальшивого «так точно!» и подковерных игр из-за его возраста. Но парни, к его удивлению, держались подчёркнуто по уставу. Даже в редкие минуты неформального общения не позволяли себе фамильярности или подколок в адрес «молодого начальника». Возможно, инстинкт подсказывал им, что в предстоящем аду им понадобится сплочённость.

Корабль «Мечты Циолковского» был ульем из батарей. Помимо командного пункта и связистов – ещё четыре боевых батареи, рассредоточенных по палубам, плюс взвод обеспечения. В батарее Тамара, под началом капитана Виталия Ивановича Ипатова, служило восемнадцать человек: два сержанта, три офицера и рядовые. Ипатов. Его имя всплывало в сводках: серия дерзких разведполётов и операций слежки у сатурновского форпоста эстерайцев в 2118-2120. Ожидался профессионал, астропеленгатор с холодным умом. Получили же они… нечто иное.

Капитан Ипатов был живым воплощением служебного кошмара. Низкорослый, грушевидный, он передвигался вразвалочку, его крошечная, лысеющая голова, похожая на яйцо, казалась нелепо прилепленной к массивному туловищу. Лицо – узкое, с близко посаженными глазками-бусинками и вечным свирепым прищуром, вызывало стойкие ассоциации с озлобленным грызуном. Первое впечатление часто вызывало сдержанную усмешку, но Ипатов умел заставить пожалеть о ней мгновенно.

Его команды «Равняйсь! Смирно!» рождались не во рту, а где-то в глубине глотки – два хриплых, нечленораздельных рыка. Распознать в них приказ могли лишь те, кто уже хлебнул ипатовского «гостеприимства». Непонимание новичков взрывало капитана яростью. Он смотрел на младший состав как на расходный материал, на грязь под сапогами. Любой, кто осмеливался переспросить его невнятный рык, немедленно получал наряд вне очереди или унизительную порученческую работу. Обращение вне строя было ещё хуже. Фамилии он коверкал с садистским удовольствием («Наменко!», «Савло!»), приказы щедро сдабривал матом, а младших офицеров и солдат награждал обидными, бессмысленными кличками («Ты – Тряпка! А ты – Ведро!). Неизбежная путаница из-за его же команд и кличек оборачивалась новым витком ярости и наказаний для виновных… то есть для всех. Тамар хлебнул этой «науки» сполна. Горькой чашей.

Ипатов требовал не просто соблюдения устава – он требовал фанатичного, рабского поклонения букве. Его подчинённые безропотно тянули лямку, но создавалось ощущение, что этот гипертрофированный формализм – не необходимость, а извращённое удовольствие для капитана. Субординация под его началом превратилась в мелкую тиранию, доведённую до абсурда. И самое горькое: ходили слухи, что в других, не разведывательных батареях, дышалось хоть чуть свободнее. Здесь же Тамар знал – малейшая искра неповиновения, и Ипатов без колебаний пристрелит «бунтовщика», представив это как подавление мятежа. Рот лучше держать на замке. Все и держали.

Но унижения были лишь цветочками. Первую же неделю службы Тамар и его расчёт встретили голодом. По норме гарнизонная служба снабжения должна была выдавать протеиновые плитки, калорийные вафли, витаминные пластинки – трижды в день. Реальность оказалась не так радужна: младшие офицеры и солдаты получали жалкую треть положенного. Ипатов и его приятели-комбаты из других разведбатарей делили «излишки» между собой, списывая недостачу на «провинности» подчинённых. Единственная милость – воду не отбирали.

Никогда Тамар не думал, что будет тосковать по нормированным пайкам Объединённого Флота с академической столовой. Раньше он воротил нос от синтетики, мечтая о земных яствах. Теперь же эти безвкусные плитки казались недосягаемым пиром. Высадка на Лирюлте маячила спасением. Повстанцы должны были помочь с провизией. Да и сама планета с её посевами и скотом сулила надежду. «Прокормлюсь, – думал Тамар, – себя и своих ребят, если придётся». Но здесь, на «Мечтах Циолковского», они медленно таяли от недоедания. И тихо ненавидели старших, копившаяся злоба булькала в пустых желудках.

Голод сводил с ума. В отчаянии Тамар прибегал к чипам пищевым имитаторам. На мгновение мозг обманывался – вкус сочного стейка, аромат свежего хлеба… Но желудок не обманешь. Как только действие чипа заканчивалось, голод набрасывался с удесятерённой яростью. Ощущение предательства – вот он, вкус, а еды нет! – превращалось в безысходную ярость. Тамар в бешенстве выплёвывал чип и давил его каблуком сапога, словно ядовитого жука. Каждый раз.

С начальством Тамару катастрофически не повезло. Подчиняться этому «моральному уроду» приходилось беспрекословно. Докладывать – постоянно, дотошно, даже если в оперативной обстановке не менялось ровным счётом ничего. Но Тамар гнал от себя слабость. «Вынесу, – клялся он себе в редкие минуты не сдавленного голодом сознания. – Вынесу всё». Глубинной силой, питавшей эту клятву, был образ. Образ Зои. Он верил, что этот адский путь – цена за образец вражеского вируса, цена за возвращение героем. И эта цена, в его измученном сознании, была билетом обратно не просто на Флот, но и в её сердце. Эта мысль горела в нём слабым, но упрямым огоньком посреди ледяного мрака службы у Ипатова.

Ке арлатцер катцен

Высокая температура пожирала его изнутри, но странным образом – он чувствовал всё. Мысли ускользали, как скользкие рыбы, воля слабела, контроль над собственным разумом и телом таял. Он не отдавал себе отчёта в реакциях организма, но жгучее знание не покидало: он горел в адском пламени лихорадки. Боль в глазах и спине отступила, сменившись жутким ощущением, будто эти части тела уже мертвы, просто ждут, когда остальное тело догонит их в небытии. Нет, он ещё видел расплывчатые пятна света, но казалось, глазные яблоки – лишь стеклянные шары в пустых орбитах, а позвоночник – высохший хребет, бесполезно скрепляющий тлен.

Позвоночник, впрочем, напоминал о себе с каждой новой судорогой. Его выворачивало наизнанку, тело сотрясали спазмы, из горла вырывались потоки желчи и густоты. Каждый приступ рвоты был новым витком изнурения, выжимающим последние капли влаги и сил. Когда он в последний раз ходил в туалет? Ни по малой, ни по большой нужде – память отказывала. Хотя воду он пил литрами, жадно, без остановки. Всё уходило с ядовитым потом лихорадки, солёными ручьями, стекавшими по горячей коже.

В редкие минуты затишья, когда тошнота отпускала, он падал на койку, безвольный и пустой. И в эти мгновения перед его мутным взором возникала фигура. Девушка. Та, что помогала, поддерживала, вытирала лоб. Рейнар смотрел на неё, но видение было призрачным, лишённым смысла. Разум, как дырявый котёл, не удерживал образ: карие глаза, чёрные волосы, веснушки на носу – совершенная незнакомка. Кто? И она постоянно растворялась в вязкой черноте, плывущей перед глазами.

Человек по имени Рейнар Гару забывал своё имя. Он начинал забывать, что он – человек. Что он вообще такое? Уверенности не осталось ни в чём. Единственное, что занимало его расползающееся сознание – ощущение собственного «я». Вернее, состояния этого «я». Ему казалось, что с его головой произошло нечто чудовищное. Череп вскрыли. Мозг – мысливший комок плоти – вырвали и швырнули с высоты. Он шлёпнулся на бетон с отвратительным хлюпающим звуком. Потом это мозговое месиво, в котором уже почти не осталось серого вещества, обмакнули в липкий, едкий гудрон, обсыпали пеплом и втолкали обратно в черепную коробку. А макушку прикрыли грязной тряпкой.

Да. Вот так он и чувствовал. Чернила пропитали насквозь его растёкшиеся мысли, пыль забила все щели, высушила остатки жизни. Без его ведома. Да… это сделали без его ведома. Его не спросили. Просто сделали. И всё. «Без его ведома…»

Эти слова висели крюком в пустоте. Что-то важное было с ними связано, но ускользало в чёрную дыру. Рейнар пытался ухватить русскую жар-птицу за хвост – вспомнить, но тщетно. Без его ведома… Он увидел лицо. Не имя – лишь образ. Светлое, открытое, улыбающееся лицо доброго человека. Тамар? Без его ведома… – Эти слова! Без его ведома… Нет!!! Не слова!!!

Взрыв. Фейерверк из адского пламени рванул в чернеющем разуме. Ослепительные, смертоносные искры выжгли провал. Это были не слова. Это было утопленное воспоминание, выброшенное на поверхность чёрной пучиной. Его ведомо… Его ведомо, украденное у него. Его «ведомо» отняли с помощью биологического оружия. Воспоминание раскрылось перед ним, выросло во весь экран сознания, обволокло объёмной, стереоскопической проекцией.

Клубы чёрного дыма и пыли отхлынули под напором света. И Рейнар Гару увидел. Ту самую сцену. Яркую, кристально ясную, как вчера. Как он мог её забыть?

– … Спасибо тебе, Рейнар, я никогда не мечтать о такой друге как ти! Спасибо тебе!

– Забуди, я уверен, ты бы сделать для меня то же самой! Надо звать помощь. Пока эти не очнулись.

– Ке Арлатцер Катцен, – прозвучало из уст Рейка, как священное заклинание.

– Ты и правда счастлив? – спросил Рейнар.

Рейк ответил:

– Да.

Друг усмехнулся, наклонившись над Рейнаром. И в этот миг случились две вещи. Быстрые, неуловимые, слившиеся в одно роковое мгновение, к которым Рейнар был совершенно не готов.

Первое: лицо Рейка Руна преобразилось. Оно побледнело до мертвенности, наполнилось дикой смесью страха и нечеловеческой решимости. Все знакомые черты исказились, сползли, словно маска, обнажив под ней что-то чуждое, неотвратимое. Это было лицо существа, обречённого совершить нечто ужасное, известное только ему.

Второе: что-то тёплое, влажное и скользкое коснулось его правой ноздри и хлынуло внутрь. Жидкость – тёплая, безвкусная – залила носоглотку. Рейнар, застигнутый врасплох, рефлекторно, против воли, втянул её глубоко в лёгкие всем объёмом грудной клетки. Проконтролировать этот вдох он не успел. Не смог.

До этого избитый, полумёртвый, цеплявшийся за сознание последними усилиями воли, Рейнар вдруг резко очнулся. Словно кто-то выдернул его из липкого кошмара. Дрёму, усталость, боль от ран – всё как рукой сняло. Ясность ударила в голову, холодная и обжигающая.

– Что ты сделать? – выдохнул он, глядя на отползающего Рейка с недоумением, граничащим с ужасом. Это было абсолютно непостижимо. И правда – что он сделал?!

– Что это было?.. – приподнявшись на локте, повторил Рейнар, его голос окреп.

Рейк шаркал задом по полу, отползая к двери. Быть может, Рейк дал ему нюхнуть пузырёк с нашатырём? Но холодный голосок интуиции кричал: нет, это было нечто совершенно иное.

– Рейк?! Что ты дать мне? – рявкнул Рейнар, пытаясь встать.

Рейк замер. Его глаза, обычно робкие, горели странным, чужим огнём. Губы растянулись в кривой ухмылке.

– Ке Арлатцер Катцен, Рейнар! Ке Арлатцер Катцен! – прошипел он, смакуя каждое слово.

– Что?! – ничего не понимая, нахмурился Рейнар. Знакомые слова обрели зловещий, незнакомый оттенок.

– Это был эстерайски боевой вирус, тупой ти орясин! – выкрикнул Рейк, его голос звенел ненавистью и торжеством. – Надеясь, тебе понравится, сволочь! Ты это заслужить! Приятны аппетит!

Слова ударили, как обух по темени. Человек, корчившийся перед ним, не имел ничего общего с щуплым, отзывчивым Рейком Руном. Это был чужак. Убийца. И леденящая догадка парализовала Рейнара: его уже убили.

– За что?! – захрипел он, собрав остатки сил. – Я же спасти тебя!

– За всё хороши! – завыл Рейк, его лицо исказилось экстазом жестокости. – Ке Арлатцер Катцен! Ке Арлатцер… Ке Арлатцер… – Он повторял слова родины, как магическое заклинание ненависти.

Ярость. Слепая, всепоглощающая ярость. Рейнар рванулся вперёд, как лев, защищающий логово. Но его тело было сломлено – побитое, истекающее силами, подкошенное страшным известием. Он больше напоминал дряхлого старика, чем грозного хищника.

Но ему удалось… Схватить Рейка за горло. Свалить его на грязный пол сушилки. Рун завизжал, его глаза буквально полезли из орбит от животного страха. Рейнар душил, впиваясь пальцами в тонкую шею. Рейк вырывался, царапался худенькими ручонками, хрипел, задыхался, отчаянно хватая воздух ртом. Силы оставляли Рейнара. Хватка ослабла на мгновение – и предатель вырвался, ползком потянулся к выходу.

Рейнар пополз за ним. Словно раненый зверь. Настиг. Рывком развернул к себе. И обрушил на испуганное лицо град ударов своими всё ещё могучими кулаками. Раз-два! Раз-два! Кровь брызнула из разбитого носа, распухших губ. Подбитый глаз моментально заплыл. Рун обмяк, беззвучно растянулся на полу. Отключился.

Рейнар откатился от тщедушного уродца. Сидел, судорожно хватая ртом липкий, раскалённый воздух. Кровь стекала по его лицу, смешиваясь с потом и грязью.

И тут…

Сцена переключилась. Как эпизод из чужого фильма, она развернулась во всех мрачных подробностях перед глазами Рейнара Гару. Он стал сторонним наблюдателем. Видел… Продолжал смотреть…

Он видел, как его прошлое «я» посидело возле отключившегося Рейка Руна, оглушённое внезапной пустотой в голове. Потом что-то щёлкнуло – помрачение накрыло его сознание волной. Рейнар из прошлого забеспокоился, озадаченно озираясь. С глуповатым выражением лица, он начал тормошить «друга». Похлопывал по щекам – почти ласково. Когда Рейк пришёл в себя и в ужасе отполз, прошлый Рейнар зачастил, успокаивая:

– Это я, Рейк! Это я! Всё закончиться, всё прошло! Больше тебя никто не обидеть! Они в отключка!

Рейк несколько секунд смотрел на него диким взглядом, не веря, что это не ловушка. Потом до него дошло: эстерайский вирус начал действовать. Ретроградная амнезия. Физическая и психологическая нагрузка драки сработала как спусковой крючок. Рейнар совершенно не помнил последние минуты кошмара.

И Рейк отреагировал. Молниеносно. Достойно отыграл подвернувшуюся роль верного друга. Поддерживая друг друга – актёр и его жертва – они покинули адскую сушилку. Будто бы всегда были и останутся впредь настоящими друзьями.

* * *

Казалось, сама тьма сгустилась вокруг него, вязкая и бездонная, затягивающая последние обрывки «я». Он забыл имя. Забыл, что значит быть человеком. Забыл слова, обозначавшие боль, страх, любовь. Всё растворилось в чёрном мареве умирающего разума. Но из этой пустоты, как последняя искра из пепла, рванулся внезапный импульс – слепой, животный порыв к фигуре, сидевшей в кресле рядом.

Мир плыл перед его почти ослепшими глазами. Очертания существа расплывались, двоились, залитые кроваво-чёрной пеленой, будто он смотрел сквозь треснувшее, заляпанное стекло. Он наткнулся на что-то мягкое – руки? – и почувствовал, как его охватывают. Глухие, успокаивающие звуки раздались из лицевого отверстия, колыхнули тяжёлый воздух. Голос. Знакомый голос? Имя… имя этого голоса… оно ускользало, как песок сквозь пальцы.

И тогда, из самых глубин распада, из последнего островка сопротивляющегося сознания, вырвался спазм. Он напряг всё своё измождённое тело, собрал в кулак остатки воли. Язык, родной и чуждый одновременно, обрёл форму – последнюю связку звуков, смысл которых уже угасал, но инстинкт, первобытная правда, требовала их выкрикнуть:

– Mörder… Freund… mörder.

Объятия вдруг окаменели. Успокаивающие звуки оборвались. Воздух вокруг сгустился, наполнившись внезапным, леденящим напряжением. Он, почти невидящий, почувствовал это: волну непонимания, сменившуюся щемящим недоверием, а за ней – острый, животный страх. Существо замерло, превратившись в вопросительный знак из плоти и ужаса.

И тогда, в самую последнюю секунду, когда пропасть окончательно раскрылась под ним, его губы дрогнули в последний раз. Не язык детства, а язык предательства, язык проклятия – те самые слова, что прозвучали над ним в зловещей духоте сушилки, – вырвались наружу, колебля воздух предсмертным шёпотом:

– Ке Арлатцер Катцен.

И сознание погасло. Навсегда.

Лирюлт

Девятнадцатое февраля. Три недели ада под началом Ипатова позади. Настал час броска. Настал час Лирюлта.

По накатанному плану, Тамара и других офицеров с их расчётами должны были свести с нехлианскими повстанцами – подпольными ячейками, разбросанными по городам Юджура, Градура и Барахира. Задача лейтенантов Объединённого Флота под командой Ипатова: поодиночке, как тени, установить контакт с нехлианцами Барахира, завоевать доверие и получить заветный образец боевого вируса. Цель у повстанцев и землян была общая – сокрушить имперское иго. В знак доброй воли и будущей солидарности земляне везли подарок – не слова, а сталь и свинец: пистолеты, автоматические винтовки, гранаты и бронежилеты.

Экспедиционное подразделение превратилось в серые призраки. Маскировочные костюмы сливали их с любым фоном. Вещмешки, раздутые серые сосиски, висели тяжёлыми горбами. Внутри – аптечка (надежда на выживание), сигнальные и осветительные патроны (надежда на спасение), скудные запасы воды и синтетической пищи (надежда не сдохнуть с голоду), спецснаряжение и средства связи (надежда на связь с командованием). Личное оружие – последний аргумент: пистолет с ПББС (бесшумный, беспламенный, беспощадный), два боекомплекта, три гранаты, нож – холодный и надёжный.

Навьюченных до предела разведчиков затолкали в десантные челноки. Их сопровождал корвет «Стрела» – стальной страж транспортов. Весь конвой рванул к цели – к Кротовой норе, зловещему порталу, устроенному эстерайцами в околосатурновской пустоте. Ожидание перед прыжком в неизвестность сжимало глотки, леденило пальцы.

– Раньше эта дыра в пространстве охранялась как зеница ока, – неохотно, сквозь зубы, пояснил младший сержант, второй пилот транспортника. Его пальцы нервно барабанили по штурвалу. – Пограничники, сторожевики… Попробуй сунься без частот защитного периметра – сожгут раньше, чем моргнёшь. Сейчас… – он кивнул в темноту за иллюминатором, – …сейчас тут сквозняк. Наши здорово поработали. Вычистили охранные кордоны у самого горла норы. Путь открыт.

– А на выходе? – рявкнул Ипатов, его свиноподобное лицо было обращено к пилоту. – У Лирюлта?

Сержант на миг оторвался от приборов:

– Там фортуна нам улыбается шире. Противокорабельная оборона – дырявое решето. Гегемония в секторе трещит по швам. На планете – брожение, бунты. А тут ещё… – он усмехнулся, – …какие-то пришельцы вломились в систему, устроили эстерайцам кашу на орбитах соседних планет. Все их сторожевые и дозорные корабли рванули туда, как на пожар. У выхода из Норы – благодать. Пока кордон не вернётся, мы успеем просочиться и рассадить наших агентов по норам.

– Перегрузки? – Ипатов сморщил нос, будто унюхал нечистоты. – При проходе через эту… дыру? И при торможении после? Экипаж не расколбасит? Зубы не посыпятся?

Младший сержант уставился на капитана, будто тот спросил, круглая ли Земля. В его глазах мелькнуло недоверие, смешанное с брезгливостью. Неужели серьёзно? Вежливость и субординация не позволяли открыто усомниться в компетенции офицера, но напряжение в кабине нарастало. Ипатов же сидел, надутый и непробиваемый, как мешок с песком, абсолютно уверенный в своей правоте. Неловкая тишина затягивалась. Тамар, не выдержав, пробурчал себе под нос, но достаточно громко:

– Несколько запоздалый вопрос, Виталий Иванович, не находите?

– Насекомым слова не давали! – проревел Ипатов, его рык был узнаваемо нечленораздельным, но ярость – кристально ясной.

– Нет, – ответил сержант, старательно глядя куда-то мимо Ипатова, его голос был плоским. – Никаких особых перегрузок. Ничего сверх обычного космического полёта. Защита стандартная. – «Успокоил, сволочь», – яростно подумал Тамар, стиснув зубы.

Защита в виде кораблей отсутствовала, но минное поле на дальних подступах к Норе встретило их мёртвой тишиной, таящей смерть. Бомбы-призраки дрейфовали в вакууме, безмолвные и грозные. Пилоты «Стрелы» сработали хладнокровно и профессионально. Бортовые орудия обрушили выстрелы. Мина за миной вспыхивали короткими, беззвучными похоронами. Ни одной не упустили.

Кротовая нора поглотила их. Не рывком, а как огромная, беззвучная волна. Звёзды за иллюминаторами растянулись в жутковатые, светящиеся нити, окаймляющие абсолютную, всасывающую черноту. Внутри… время текло иначе. Кто-то позже клялся, что видел вспышки прошлого – лица, места. Кто-то бормотал о пространстве, заворачивающемся в спирали прямо в трюме. Кто-то просто вжался в кресло, ослеплённый тьмой, чернее космической пустоты. Тамар Науменко смотрел в иллюминатор. Он видел завихрения, искажения, свет, гнувшийся как нагретый металл. Он не был поэтом. Он предпочёл не видеть ничего, кроме приборов, заглушая нарастающий вопль иррационального страха где-то глубоко внутри.

Выход был антиразвязкой. Беззвучное выныривание. Плавное, незаметное. Ещё восемь долгих часов полёта на низкую орбиту Лирюлта. И вот она – планета. Лента лиловых, как синяки, континентов, окаймлённых полосками буро-жёлтых океанов разделяла этот мир.

Вход в атмосферу начался с высоты 90 км. Скорость – бешеная, 6-7 км/сек. Обшивка челноков и корвета вспыхнула ослепительной плазмой – погребальным саваном из чистого огня. «Стрела» и челноки пылали, как падающие звезды. Спасала лишь оболочка – лёгкий, невероятно прочный композит из керамики и углепластика.

– Без этого панциря, – прокомментировал младший сержант, его лицо было напряжено в свете пламени за стеклом, – мы были бы уже угольками.

Снижаясь, пилоты включили все системы РЭБ – электронный хаос должен был скрыть их от чужих глаз. Встретит ли их планета, контролируемая эстерайцами, огнём зениток или мёртвой тишиной, предстояло узнать. Высадку назначили за чертой города Канакур. Глухое, богом забытое захолустье в регионе Жёлтый Край. Ни зениток, ни патрулей. Посадочной площадкой служил заброшенный космодром.

Асфальт взлётно-посадочной полосы Канакура был изъеден временем и безразличием. Трещины, как шрамы, поросли скудной лиловой растительностью Терминатора. Именно эту «любезно забытую» площадку и использовали повстанцы для рискованной встречи.

Перед самым приземлением Ипатов обернулся к своей команде. Его голос, скрежещущий и низкий, прозвучал как скрип ножа по кости:

– Первый лоботряс, который ахнет от красоты пейзажа или полезет птичек считать, – сложит голову здесь же. Понятно? Вложения в эту операцию – колоссальные. Её успех может переломить хребет всей войне. – Он впился взглядом в каждого, особо задержавшись на Тамаре. Тамар, к своему удивлению, мысленно кивнул. Впервые за всё время он был согласен с капитаном. Цена слишком высока. Любая слабина – предательство.

Челноки и «Стрела», содрогаясь в агонии трения, пронеслись сквозь лиловый туман Терминатора, их керамический брюхопанцирь дымясь от чудовищного жара входа. С оглушительным скрежетом исковерканного металла шасси впились в потрескавшийся асфальт заброшенного космодрома Канакура, подняв тучи пыли цвета вяленой сливы. За шипением остывающих двигателей и треском сжимающегося композита повисла мёртвая тишина Жёлтого Края, нарушаемая лишь свистом разреженного ветра, несущего терпкий запах чужой биосферы. Они приземлились. Мишень – Лирюлт – приняла их в свою лиловую, полную скрытых угроз, безмолвную пасть.

Разведывательная группа капитана Ипатова выбралась из удачно приземлившихся челноков. Восемнадцать пар лёгких жадно втянули непривычно густой, пряный воздух Лирюлта, пахнущий смолой пурпурных хвойных и чем-то сладковато-терпким – запахом чужого мира. Над ними распахнулось небо, разорванное двумя багровыми дисками – Ариэль и Нимродом, висящими низко и создававшими причудливые двойные тени.

Подоспели нехлианцы – шестеро мужчин с обветренными, замкнутыми лицами и движениями, отточенными до автоматизма. Земляне невольно застыли, изучая уроженцев чужого мира. Внешне – человечество, знакомое до боли: две руки, две ноги, привычные пропорции. Но что-то в глубине взгляда, в пластике мышц, в самой ауре осторожности и вечной готовности выдавало иное происхождение, выкованное под двойным солнцем. Взаимное изучение длилось недолго – время поджимало.

Нехлианцы наскоро представились – лишь отрывистые имена и никаких фамилий – и быстро разделили группу Ипатова.

– Каждая часть – в свою зону влияния. Быстро! – бросил командир нехлианцев голосом со свистящим обертоном, словно воздух выходил сквозь узкую щель. Ипатов, Тамар и его расчёт попали в один электромобиль, направлявшийся в Парарт, столицу Жёлтого Края.

Пока их микроавтобус ещё не тронулся, Тамар оглянулся. Один нехлианец уже взбирался на борт ближайшего челнока. Под его руководством эти технологические алмазы Объединённого Флота – новейшие универсальные десантно-взлётные модули – должны были исчезнуть в глубинах Лирюлта, спрятанные до часа возвращения. Ещё двое оперативно грузили в их микроавтобус парашютно-десантную тару со стрелковым оружием и боеприпасами, движения их были резки, экономичны, без лишнего шума.

Двое нехлианцев за рулём – копии предыдущих по сдержанности и «свисту» – тронули машину в путь. Младший сержант Трушилов пытался завязать разговор на эстерайском, но ответы были краткими, лексикон – примитивным, словно они говорили с детьми или очень тупыми людьми. Местного сленга избегали. Это – как, по-видимому, предполагали нехлианцы, (и вполне справедливо) – лишь усложнило бы понимание чужой речи Ипатовым и землянами.

Странная шепелявость, вероятно, происходила из общего прошлого. «Братья? – подумал Тамар и незаметно пригляделся к их лицам. – Вроде, семейного сходства нет», – очень необычно, решил он.

Путь лежал на запад, вглубь субтропического Жёлтого Края, от тропического Канакура. Водители пояснили: маршрут петляет вдали от вражеских радаров. За окном поплыл пейзаж, чуждый и величественный: бескрайние дюны Лемета, покрытые не зеленью, а колючими зарослями скрэба цвета ржавого железа и меди. Креозотовые кусты цеплялись за песок средневековыми монстрами.

– Колония древняя, – бросил один водитель, указывая подбородком на пустошь. – Семьсот пятьдесят тысяч лет. Росла здесь, когда эстерайцы ещё в пещерах дрожали, – голос его свистел, как ветер в расщелине.

Шли долгие часы местного времени. Восхищение сменилось усталостью. Земные биоритмы сбились: 52-часовые сутки Лирюлта переворачивали привычный цикл с ног на голову. Тамар ощущал себя жертвой камнепада – так сильно ломило всё его тело. Они не спали больше двух земных суток, и тягучая усталость давила на веки. В условленных укрытиях – замаскированных под туристические стоянки бункерах в пурпурных лесах – водителей сменяли столь же молчаливые и свистящие двойники. Еды не предлагали, лишь прохладную воду в жёстких флягах. Островерхие холмы, поросшие колючками, напоминали хребты доисторических зверей. Редкие придорожные таверны выглядели заброшенными крепостями.

Ближе к фазе «Глубоких Сумерек» – когда меньшее солнце, Нимрод, скрылось, а Ариэль висела низко, заливая всё кроваво-багровым светом – пустыня Лемет сменилась предгорьями. На вершинах скал замкнулись мрачные бастионы, зловещие и безжизненные. Встречные поселения были редки: покосившиеся глинобитные дома с мутными окнами-глазницами. При их приближении шторы шевелились, силуэты прятались. Страх был почти осязаем. Машина проносилась здесь призраком, нарушающим вековой уклад. Она плыла сквозь багровый сумрак, монотонное гудение мотора сливалось с гулом в усталых головах, стирая границы времени и пространства в немыслимой длительности лирюлтских суток…

Рейнар и Офелия

Немецкие слова Рейнара так и остались для Офелии бессвязным бормотанием, тарабарщиной угасающего сознания. Но другая фраза, с характерным, режущим слух эстерайским звучанием, прозвучала с пугающей чёткостью и врезалась в память: «Ке Арлатцер Катцен».

Она немедленно связалась с Юлией Ивановной Синицыной, экспертом по ксенолингвистике. Ответ майора пришёл быстро, но лишь углубил тайну: это был архаичный магмарийский диалект, давно вышедший из употребления. Дословный перевод звучал зловеще: «Клянусь, что поплатитесь».

Леденящее непонимание сжало Офелии горло. Что это значило? Зачем Рейнар, умирая, произнёс угрозу на мёртвом языке врагов? Кому она адресована? Троим пилотам-садистам, изуродовавшим их в сушилке? Или… ей самой? Может, он возненавидел её за тот разрыв, за боль, которую она причинила? Мысль была невыносимой, но логика рушилась: почему угроза звучала на эстерайском? И откуда он вообще знал этот забытый диалект? Его не изучали в Академии Королёва. Это знание было таким же чуждым, как болезнь, пожиравшая его мозг.

Офелия уставилась на неподвижную фигуру в койке. Он бодрствовал – об этом говорило слабое мерцание сознания в глубине глаз. Но тело было безвольной куклой, а взгляд… Взгляд застыл, уставившись в одну точку где-то в пустоте над потолком. Глаза, подёрнутые мутной плёнкой, забывали моргать – лишь редкий, рефлекторный спазм век, вызванный невыносимой сухостью или болью, ненадолго нарушал этот жуткий, остекленевший транс.

Спрашивать его было бессмысленно. Безнадёжно. Способность к речи, к осмысленному контакту, исчезла несколько дней назад, растворившись в чёрной пучине болезни вместе с его личностью, памятью, всем, что делало его Рейнаром Гару. Теперь оставалась лишь оболочка, медленно гаснущая под неумолимым напором странного недуга.

* * *

Тревожная тень легла на историю Рейнара Гару. Лечащий врач, чьё лицо было складкой озабоченности, вызвал Офелию. Его слова повисли тяжёлым грузом: клиническая картина не укладывалась в рамки посттравматического синдрома или последствий сотрясения мозга. Сотрясение не объясняло прогрессирующей деградации когнитивных функций, сползания к состоянию, напоминающему глубокую умственную отсталость. Консилиум врачей, собранный срочно, лишь подтвердил его опасения – их лица отражали сначала профессиональную озадаченность, а затем и нарастающую тревогу. Офелию охватило леденящее предчувствие: эта кошмарная история, казалось бы, завершившаяся с осуждением пилотов, была ещё далека от финала. У Рейнара экстренно взяли кровь на расширенные анализы, а Офелию и Рейка Руна – как наиболее частых посетителей помимо семьи – немедленно изолировали в герметичных боксах блока биологической опасности.

В тот же день к смотровому окну её камеры подошёл человек в форме. Михаил Артелин, следователь военной прокуратуры. Его взгляд был серьёзен и сосредоточен. Офелия поднялась с койки, шагнув навстречу к холодному стеклу.

– Младший лейтенант Минасян, у меня есть несколько вопросов к вам, – начал он без лишних предисловий, сверяясь с планшетом. – Как часто Рейк Рун навещал Гару в лазарете? Замечали ли вы в его поведении что-то… необычное? Тревожное?

Вопрос застал Офелию врасплох. Она на мгновение задумалась, перебирая воспоминания.

– Пожалуй, нет, – ответила она наконец. – Он был подавлен, но это объяснимо. Посттравматический стресс после нападения… Это естественно.

– Понятно, – Артелин сделал пометку. Его невозмутимость была пугающей.

– А почему вы спрашиваете? – не удержалась Офелия, чувствуя, как внутри сжимается холодный комок.

Артелин глубоко вздохнул, будто к нему в грудь влили свинец. Готовность к тяжёлому разговору читалась в каждой его черте.

– Несколько месяцев назад, – начал он, отчеканивая слова, – курсант Олимпий Голдев с факультета Стратегическая разведка, был арестован по обвинению в саботаже. Он устанавливал диверсионные маячки на боевые скафандры. На допросе… – Артелин сделал паузу, подбирая точные слова, – Голдев дал показания о своём кураторе. Некий аноним, известный только под прозвищем «Смотревший на звёзды». Этот куратор отдал Голдеву чёткий приказ: любой ценой изъять у Рейка Руна образец эстерайского боевого вируса. «Смотревший» был убеждён, что образец у Руна есть. Голдеву не удалось выполнить приказ – его разоблачили раньше. Но, – следователь подчеркнул слово, – поручение «Смотревшего» не кануло в Лету. Его подхватили другие. Сообщники Голдева, его друзья с факультета «Военное пилотирование»: Константин Бардуков, Андрей Фарников и Александр Блохин.

Офелия замерла, впитывая каждое слово. Неверие боролось с леденящим ужасом.

– Именно эти трое, – продолжил Артелин, его голос стал твёрже, – напали на Гару и Руна в той злополучной сушилке. И теперь у нас есть все основания полагать, что их целью была не просто травля. Они пытались выбить у Руна образец вируса. Силой. Запугиванием. Именно это было их истинной задачей.

– Штаб Академии, – Артелин перешёл к следующему звену цепи, – после ареста Голдева и вскрытия приказа «Смотревшего» о Руне, немедленно санкционировал проверку. Учитывая статус Руна – ценный союзник, неприкосновенность частной жизни, и главное – абсолютную уверенность командования в его лояльности – обыск провели тайно. Всё личное имущество Руна и его каюта были тщательно обследованы во время занятий курсантов.

Офелия слушала, как в кошмарном трансе. Паника, холодная и липкая, поднималась по позвоночнику. Она отчаянно пыталась отвертеться от зловещей мозаики, складывавшейся с неумолимой жестокостью у неё на глазах. Артелин не сводил с неё пристального взгляда.

– Факт остаётся фактом, – сказал он, возвращаясь к исходной точке заговора. – Родители Руна, эстерайские военные бактериологи-перебежчики, при побеге с сатурновского форпоста действительно вывезли опытный образец биологического агента. Именно этот образец позволил нашим учёным на Земле расшифровать ДНК-цепочку вражеского вируса и создать тесты для его обнаружения. Но вернёмся к вашему сокурснику. Обыск ничего не дал. Никакой ампулы. Никаких следов образца. Штаб счёл опасения Голдева, а заодно и параноидальные фантазии его таинственного куратора «Смотревшего», необоснованными. Однако… – Артелин сделал многозначительную паузу, – Руна решили не выпускать из поля зрения. Наблюдение продолжилось.

Он замолчал, давая Офелии переварить поток информации. Воздух в изоляторе казался густым от невысказанного.

– Должен подчеркнуть, – продолжил следователь, – что ни до, ни после того нападения в сушилке, где Рун фигурировал как жертва, он не проявил ничего подозрительного. Ни малейшего намёка. Но теперь… – Артелин слегка наклонился к перегородке, – теперь с нами связался лечащий врач Гару. Он высказал крайне серьёзные, обоснованные подозрения относительно природы болезни вашего парня. Симптомы категорически не укладываются в картину неврологических последствий травмы. Они указывают на нечто иное. Гораздо более опасное. Я здесь, чтобы собрать пазл. Поведение Руна в последние дни. Любые мелочи. Скрытое напряжение, странные реакции, неадекватные высказывания… Всё, что может показаться незначительным.

– Вы считаете… – голос Офелии прозвучал глухо, будто из глубокого колодца, – …что Рейк отравил Рейнара?

– Если анализ Гару подтвердит определённые опасения врачей, – ответил Артелин с ледяной прямотой, – то да. Это будет единственным логичным выводом.

Ноги Офелии вдруг предательски подкосились. Она опустилась на край койки, ощутив, как мышцы превратились в безвольное дрожащее желе.

– Не может быть… – прошептала она, но в её голосе уже не было уверенности, лишь ужас перед набирающей силу истиной.

– Скажите, – настаивал Артелин, – могли ли у Руна быть личные мотивы желать зла Рейнару Гару? Конфликты, обиды, что-то скрытое?

В голове Офелии бушевал хаос. Чудовищные догадки, обрывки воспоминаний. Она заставила себя сосредоточиться. Мотив? Почему тихий, безобидный Рейк мог захотеть смерти Рейнару? Ответ лежал на поверхности, жуткий и банальный одновременно. Эта его обманчивая внешность… И её собственная, ставшая невольной причиной раздора.

– Он… он мог ревновать, – выдохнула Офелия, чувствуя, как слова обжигают губы. – Ко мне. Рейнар и Рейк… оба проявляли ко мне интерес. Рейнар стал моим парнем. Рейку я отказала.

Она поделилась со следователем своими догадками, описав тот ничем не примечательный день, когда Рейк признался ей в симпатии. Он пригласил её на свидание, а она – не смогла ответить взаимностью. Тогда ей казалось, что всё прошло гладко, без намёка на драму; она решила, что парень воспринял отказ безболезненно. И уже совсем скоро Рейнар предложил ей то же самое… и против своих чувств к нему она устоять не смогла. Артелин выслушал внимательно, его лицо оставалось непроницаемым.

– Да, – вдруг вырвалось у Офелии, осенённой новой мыслью. – Ревность… неразделённое чувство… Это же классический мотив!

Артелин кивнул, но его следующий вопрос обрушился как удар под дых:

– А мог ли Рун испытывать подобные чувства… или иную вражду… по отношению к вашему брату, Армавиру?

Офелия резко подняла голову, уставившись на следователя с немым вопросом и отрицанием в глазах. Она мотала головой, не в силах представить даже намёка на конфликт между братом и эстерайцем.

– В Академии Королёва, – неумолимо продолжал Артелин, – безусловно, орудуют завербованные курсанты, у которых может быть доступ к эстерайскому биологическому агенту. Но мы не можем исключать, что и Рун – сын тех самых перебежчиков-бактериологов – также им обладал. Разве не логичное предположение? – Следователь сделал паузу, давая ей осознать тяжесть этого умозаключения. – Следовательно, у нас есть все основания полагать, что первой жертвой Руна стал ваш брат. Возможно, для испытания вируса… или по иным причинам. Он мог выбрать кого угодно, но выбрал именно Армавира. Так была ли причина? Обида? Конфликт? Что-то, что могло ускользнуть от вашего внимания?

– Я… я не знаю, – прошептала Офелия, ощущая полное бессилие. – Никакой вражды… ничего подобного я не видела. Они почти не общались.

– Постарайтесь успокоиться, Офелия, – сказал Артелин, и в его голосе впервые прозвучала тень сочувствия. – Волнение вам сейчас ни к чему.

Горькая, истерическая усмешка сорвалась с губ Офелии.

– Волнение? Какое волнение? – её голос дрожал от сдерживаемых эмоций. – Ведь вы только что не сообщили мне, что мой сокурсник, с которым я бок о бок училась, возможно, оказался… маньяком-убийцей? Который покалечил моего брата и убивает моего парня? Да, конечно, я совершенно спокойна!

Артелин скривился в извиняющейся гримасе.

– Наши подозрения в отношении Руна – пока лишь версия. Возможно, мы ошибаемся.

– Но все ваши аргументы указывают именно на него, так? – с мрачной, почти издевательской прямотой спросила Офелия.

– К сожалению, да, – вынужден был признать следователь. – И, если подозрения подтвердятся, Рейк Рун будет задержан и предстанет перед судом. Следующим на допрос иду к нему. Потерпите немного. Скоро эта тяжёлая история получит развязку.

* * *

Результаты анализов обрушились как приговор: Рейнар Гару был заражён эстерайским вирусом. Клиническая картина развивалась по классическому, самому мрачному сценарию – стремительное погружение в тяжёлую умственную отсталость, полная утрата рассудка, инстинкта самосохранения и способности к социальному взаимодействию. Его разум был обречён.

Но тут медиков ждала аномалия. Никто из посещавших палату Рейнара – ни Офелия, ни Блайз, ни Рейк, ни медперсонал, ни родные – не заразился. Все анализы крови у контактных лиц упорно показывали отрицательный результат. Врачи выдвинули гипотезу: образец являлся испытательной, несовершенной версией вируса. Она сохраняла свою смертоносную функцию – необратимо разрушать мозг жертвы, – но, к счастью, утратила способность к воздушно-капельной передаче. Этим и объяснялось отсутствие эпидемии.

Офелию и Рейка выпустили из изолятора. Когда они случайно пересеклись в стерильном коридоре госпиталя, сердце Офелии забилось с такой силой, что гул отдавался в висках. Рейк приблизился, его лицо было омрачено тяжёлой, искренней на вид печалью.

– Привет, – сказал он тихо. – Ну как ти?

Офелия совершила титаническое усилие над собой. Её лицо должно было отразить лишь усталость и грусть – ни тени подозрения, ни капли ненависти. Ничего, что могло бы его насторожить.

– Привет, – ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Плохо.

Она пожала плечами – жест бессилия, который мог относиться ко всему: к состоянию Рейнара, карантину, войне.

– С тобой тоже беседовать следоватей?? – спросил Рейк, в его голосе сквозила озадаченная искренность.

Вопрос заставил Офелию на миг забыть о страхе. Она пристально взглянула на эстерайца. Мастер лицедейства. Если виновен, то играл свою роль безупречно – встревоженный сокурсник, разделяющий общую боль.

– Да, – подтвердила она коротко. – Расспрашивал, не замечала ли я чего-то подозрительного в Академии в последнее время. Странного поведения. Не появлялось ли у кого… сомнительных лекарств или веществ в каютах.

– И что ты ответить? – Рейк смотрел на неё с неподдельным, казалось, интересом.

– Ответить, что ничего не видела, – Офелия не смогла полностью скрыть лёгкое, ледяное пренебрежение в тоне.

И тогда она увидела это. Микроскопическое, но безошибочное: едва заметный выдох облегчения. Напряжение в уголках его губ ослабло на долю секунды. Лицемерие дало слабину. Он поверил её лжи.

Офелия изо всех сил старалась сохранять видимость нормальности, болтая о пустяках – о госпитальной еде, о новостях с фронта (туманных и тревожных). Но между ними нависла незримая стена. Рейк, то ли уловив её холодность и желание остаться одной, то ли действительно исчерпав темы, вскоре откланялся. Узнав, что Офелия хочет ещё побыть с Рейнаром, он кивнул с тем же притворным участием и направился к выходу, к причальной палубе корабля-госпиталя.

Только когда его фигура скрылась за поворотом коридора, Офелия рухнула. Она прислонилась спиной к холодной стене герметичной палаты Рейнара и медленно, как подкошенная, стала оседать вниз. Ноги отказали, превратившись в безвольную дрожь. Сдержанность, стоившая ей невероятных усилий, лопнула, выпустив наружу всепоглощающую волну ненависти и отвращения. Он стоял рядом! Говорил с ней этим спокойным, фальшивым голосом! Притворялся обеспокоенным другом, в то время как его руки были в крови её брата и её любимого!

Прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить рыдание, она чувствовала, как по щекам катятся горячие, крупные слёзы. Они оставляли на стерильной стене тёмные, солёные дорожки – единственные свидетельства её тихой агонии перед дверью, за которой угасал человек, ставший жертвой чудовища в обличье друга.

Нехлианцы

…К концу второго этапа пути, когда усталость стала тупой болью в висках и спине даже у закалённых бойцов, их ненадолго выпустили размяться у очередного укрытия. Тела протестовали против неземного ритма. Еды снова не дали. «Отдохнёте и поедите у кураторов», – было единственное пояснение. Предстояло встретиться с теми, кто будет их опекать в Парарте.

На границе города, у древней, поросшей лиловым мхом хижины, под сенью гигантских деревьев с листвой цвета запекшейся крови, их ждал приземистый, крепкий мужчина.

– Гын, – отрывисто представился он. Густые, ёжиком чёрные волосы, щетина как стальная стружка, карие глаза, полные сдержанной ярости. Его гримаса смягчилась лишь после проверки позывных.

– Внутрь. Быстро.

Прежде чем затхлый сумрак хижины поглотил их, Тамар успел мельком заметить фигуру, праздно бредущую по опушке лилового леса. Гын, поймав его взгляд, бросил одно слово: «Дозорный». Этого было достаточно.

Внутри, в густом воздухе, пропахшем плесенью и чем-то терпко-сладким (винные споры? смола лиловых деревьев?), их ждала четвёрка мужчин. Они расположились кто на полусгнившем диване, кто у выцветшего деревянного стола в центре гостиной. При появлении землян кто-то встал, кто-то лишь кивнул, но ни один не сделал шага навстречу, не протянул руки для какого-либо приветствия – земного, эстерайского или нехлианского. Ожидание было напряжённым, лишённым ритуалов.

Четверо из них, включая Гына, держались с сухой, сдержанной официальностью. Но пятый… Пятый сразу выделялся. Это был молодой человек, лет тридцати, излучавший невероятную энергию. Он встретил инопланетян широкой, искренней улыбкой, в которой читались живое любопытство и азарт. Однако в его тёмных глазах, прятавшихся под чёрными кудрями, плясали дерзкие, почти опасные огоньки. Лицо с крупными, привлекательными чертами хранило отпечаток бурно прожитых лет, но в самой его позе чувствовалась неуёмная жажда приключений и отвага, напоминающая сорванца, готового и на шалость, и на подвиг. Над левым ухом, поверх короткой стрижки, красовался большой белый пластырь. Его звали Ог.

Остальные представились коротко: Орб, Дек, Гог, Дребч. Имена звучали отрывисто, грубовато, как обрубки слов. Их одежда – лёгкие стёганые куртки, полотняные штаны, синтетические ботинки – была практичной и по погоде. Но главное, что сразу поразило Тамара и объединяло всех шестерых (включая водителей), – это их речь. Эстерайский язык звучал у них с отчётливым, шипяще-свистящим акцентом, словно воздух выходил сквозь узкую щель или между особыми зубами. Многие звуки сопровождались характерным присвистом. «Это особенность всех лирюлтских нехлианцев?» – подумалось Тамару. Он не припоминал, чтобы майор Синицына или «Цифровой Близнец» упоминали такую деталь. Это было странно и настораживающе.

Держались нехлианцы отстранённо. Их взгляды, осторожные и пристальные, скользили по землянам, выдавая глубокое недоверие и тень ксенофобии. Эти люди привыкли полагаться только на своих.

Ипатов, с привычной ему напыщенной официальностью, представил себя и свой отряд на эстерайском. Его произношение было чудовищным, фонетика – искажённой. Гын и другие нехлианцы выслушали это с вежливой, едва уловимой усмешкой терпения. Тамар внутренне сжался от досады: «Дай слово мне, звучало бы куда лучше…».

Пока шли формальности, Тамар невольно сравнивал. Все нехлианцы выглядели старше его лет на пятнадцать, были коренастыми, невысокими (около 170 см), с плотными, словно выкованными под давлением, фигурами. «Высокая гравитация на Нехле?» – попытался вспомнить Тамар, но геофизические данные родного мира нехлианцев стёрлись из памяти. Он мысленно поморщился – Жокей прикончила бы его за такую халатность одним взглядом. Здесь, на Лирюлте, с его почти земной гравитацией, они казались удивительно приспособленными к своей среде, но следы иного мира впечатались в их стать.

После обмена ничего не значащими фразами о перелёте Гын извлёк из кожаной сумки предмет, похожий на простой пистолет.

– Это не оружие, – прошипел он своим характерным свистящим голосом. – А устройство. Дорогое. Без него здесь, вы – никто. Протяни руку.

Он подошёл к Тамару, приложил устройство чуть выше запястья. Резкий укол, жгучее ощущение – и крошечное отверстие размером со спичечную головку осталось на внутренней стороне руки, на границе предплечья и кисти.

– Ручной Голографический Компьютер или РГК, – пояснил Гын, закончив процедуру с остальными землянами, всеми кроме Ипатова.

Капитан потряс головой, мол ему эта приблуда не понадобится: его дело – подготовка точки извлечения. Подчинённым же сухо объяснил, что для связи с ним у них есть гарнизонные средства. Гын вернулся к инструктажу:

– Эстерайские РГК технологичнее, почти ИИ. Но главное различие – в коде, – и для наглядности он «вызвал» свой интерфейс. Голограмма цвета электрума засветилась над его предплечьем. – Наш помечен. Любой сканер сразу видит: перед ним – «низшая раса».

Каждый землянин сосредоточенно попытался вызвать голографический интерфейс силой мысли. Сначала проекции были тусклыми, неустойчивыми, управление – вязким. Тело сопротивлялось новому импланту. Но через десять минут упорных попыток все более-менее справились. Нехлианцы, к удивлению Тамара, не поскупились на редкую похвалу, сравнив их сноровку с местными уроженцами. Тамар, несмотря на обстановку, невольно ощутил горделивый толчок – он оказался способным учеником.

– Каждому, даже нелегалу, нужен идентификатор, – вернул всех к делу Гын.

Они отсканировали лица землян, создав в системе РГК новые цифровые личности. Так родились Горбух, Савчик, Иван, Чичук и Тар Наумек, молодые нехлианцы.

– Обычный патруль проверит РГК поверхностно – ваши легенды выдержат, – пояснил Гын своим характерным свистящим голосом. – Но! – Он резко повысил тон, и свист стал пронзительнее. – Если вы влипнете по-крупному и вас возьмут за задницу «Мясники» – Гвардейцы Эстерайской Гегемонии… – Гын сделал многозначительную паузу, его карие глаза сузились. – У них полномочия государственной службы безопасности. Они не ограничатся сканером. Они сверятся с активностью вашей биометрии. – Он отчётливо подчеркнул последнее слово. – Устройства слежки по всему городу – на улицах, в управлениях, даже в трущобах, где есть камеры – постоянно считывают лица и сетчатки глаз. И тогда они увидят, что ваш биометрический след появился в системе лишь вчера или сегодня. Что вы не жили здесь месяцы и годы, а свалились с неба буквально на днях. А уж тогда… – Гын мрачно улыбнулся, и эта улыбка не сулила ничего хорошего. – Думаю, последствия объяснять излишне. Так что, по возможности избегайте гражданских заварушек. Не привлекайте к себе внимания ни заносчивым поведением, ни взглядом, который «берёт на слабо» первого встречного. Старайтесь быть невидимками. Серыми тенями.

После инструктажа по навигации с помощью РГК Гын приступил к главному. Ему помогали другие нехлианцы, их голоса, грубые и шипящие, вплетались в повествование, как в единый, хотя и диссонирующий, хор.

Дребч, самый возрастной нехлианец, оплывший жиром, величественно-ленивый, заговорил тяжело и монотонно, словно каждое слово требовало усилия, его свистящий голос булькал где-то глубоко:

– Исследовательский Центр Эреб… Расположен в городе Дакайлайт, в одноимённом ущелье. Далеко отсюда. Ближе к Ночной стороне, в холодных широтах. Самая настоящая крепость. Территория огорожена, опутана защитными экранами и высокотехнологичными средствами слежения. Система обнаружения… безупречная. Вшивый Арказёнок не проскочит незамеченным. Сотрудник, переступивший порог КПП… на весь рабочий день – как в клетке. Закрытая зона. Выйти по своей воле – невозможно. За каждым шагом следят. Доступ к отсекам – только по биометрии: сетчатка, отпечаток, РГК. К каждой двери, к каждой лаборатории, даже к раздевалке – свой программный маячок, вшитый в РГК. Всё отслеживается. График – просто тюрьма. Если отклоняешься – навлечёшь на себя подозрение. Пронести что-то внутрь… или вынести наружу… тем более образец вируса? Невозможно. План Биолочеса Ширкна требовал… грандиозного отвлечения. Беспрецедентного.

Дек, худой, нервный, его скрипучий голос звучал отрывисто, с дребезжащим свистом на высоких нотах:

– Мы решили провести осаду. Отряд в четырнадцать человек проводил штурм. Применили светошумовые гранаты, импульсные винтовки. Наши прорвались на территорию… не для захвата, нет. Целью были обстрел и бомбёжка главного корпуса. Стремились создать видимость атаки именно на него. Отвлечь внимание службы безопасности… и особенно «Чёрной Ночи»… от биолабораторий. Пока они бросили бы все силы на наши головы… настоящую кражу должен был совершить их человек. Изнутри. И… это сработало. По тревоге «Чёрная Ночь» прибыла мгновенно.

Заговорил Ог, его энергия прорывалась даже в сдержанном повествовании, голос звенел, свист был легче, быстрее:

– По внутренней трансляции всего центра объявили порядок действий. Рабочему персоналу велели укрыться в столовой и… и в холодильных хранилищах биоматериала! Представьте! Тем временем Биолочес Ширкн… был готов. Облачился в полный костюм биологической защиты – как для обычной работы с «горячими» агентами. При этом, не вызывая ничего подозрительного. Прошёл в герметичную лабораторию по разработке рецептур… Изъял штатив с пробирками… Заряженными вирусом! Упаковал в медицинскую сумку… Сбросил скафандр… И – растворился! Пока служба безопасности и мясники «Чёрной Ночи» помогали раненым, гражданским, расчищали завалы от «налёта» наших людей… он проскользнул мимо постов охраны. В обычное время на такой манёвр шансов не было бы. Но в тот хаос… эстерайский бактериолог ушёл чисто и филигранно.

Гын, резюмируя, его голос стал жёстче, свистящий звук – острее лезвия, сказал:

– Вирус и противоядие… похищены. Цена… – Он замолчал, сжал кулаки. – Десять наших бойцов убиты на месте. Четверых… – Гын выдохнул, и в его глазах вспыхнула холодная ярость, – схватили. Допрашивали. Не сомневаюсь… пытали. Потом казнили. Цель нашей общей операции – получить этот вирус и передать его вам, землянам, на ваш Объединённый Флот. Чтобы ваши учёные создали противоядие. Для того, чтобы поправить последствия атаки Эстерау, обрушенной на ваш родной мир. Но! – Он ударил кулаком по столу. – Протащить образец сквозь заслоны эстерайских засад с боем… чистой воды самоубийство. Так что, действовать будет тройка: Ширкн, один из нас, один из вас. Минимум людей. Без лишнего шума. Но сначала… – Гын посмотрел на каждого землянина, – нам нужно выйти на самого Биолочеса.

Гын развернул голографическую карту из своего РГК, показывая регион Дакайлайта.

– Политикой лирюлтских эстерайцев всегда была сегрегация. Низшие расы – аполлинарцы, хараднийцы, акваритяне, нехлианцы – хоть и работают на них, но живут в резервациях. В каждом городе, на отшибе. Например, наш Барахир… – он ткнул пальцем в точку на карте, – одна из таких резерваций. На северном проходе ущелья Дакайлайт, за чертой города. Там… около ста тысяч душ. Ширкн подался именно туда. Это было ближайшее укрытие, без ресурсов дальше он не смог бы уйти. В Барахире… – Гын усмехнулся без юмора, – царит вооружённый паритет. Две банды – аполлинарская и хараднийская. Каждая… примерно по пять тысяч стволов. Веками резали друг друга. Но сейчас у них шаткое перемирие, которое длится несколько месяцев. Небывалое дело, надо отметить. Значит, во главе – не горячие головы, а мудрые лидеры. Фальет у аполлинарцев и Арайд у хараднийцев. Ширкн прибился к ним. Почему они его укрывают?

Гын посмотрел на землян, его свистящий голос зазвучал с горькой иронией:

– Все низшие расы люто ненавидят эстерайцев. Подвиг Ширкна против Империи… для них как знамя. Как только они услышали об этом, сразу предложили кров. Но чтобы его не выдали «Мясникам»… его постоянно перемещают. От банды к банде. Местоположение – строжайшая тайна. И вот здесь… – Гын постучал пальцем по виску, – загвоздка для нас. Чтобы получить наводку… последние два месяца мы втирались к ним в доверие. Налаживали мосты. Почему мы были вынуждены это делать? Почему они не доверяют нам сходу? Позвольте…

Голос Гына стал глухим, насыщенным многовековой тяжестью:

– Мы, нехлианцы… изначально здесь, на Лирюлте были наёмниками. Их наёмниками. Эстерайцев, то бишь. Подавляли мятежи акваритян, аполлинарцев, хараднийцев… со всеми вытекающими. У аполлинарцев и хараднийцев… всегда была своя вековая грызня, как я и говорил. А акваритяне… те всегда держались в сторонке. Но все трое… – Он провёл рукой по воздуху, словно очерчивая круг ненависти. – Они видели и до сих пор видят в нас… цепного пса господина. Эстерайская элита – хозяева. Нехлианцы – их псы, допущенные до ошейника и намордника… и до права кусать. Имевшие хоть какое-то… превосходство. Власть усмирять. Поэтому… доверия к нам – ноль. Лютого недоверия полные закрома! Хотя мы другие! Мы – Повстанческое Движение Нехлы! Раскольники! Бунтари против Империи! Но старые раны… они гноятся. Доверие надо завоёвывать. Кровью. Информацией. Подарками. – Он махнул рукой в сторону воображаемого Барахира. – Вот что мы делаем там: сливаем данные о передвижениях «Чёрной Ночи», о Гвардейцах Гегемонии… дарим их главарям технологичные безделушки… Оказываем посильную помощь. Всё ради одного шанса выйти на Ширкна.

– Если нехлианцы всегда состояли на службе у эстерайцев, – не удержался Тамар, задав вопрос, вертевшийся у всех на языке (Ипатов лишь хмуро посмотрел, но не остановил), – то почему ваша группа против Империи?

– Свобода и справедливость – дороже «тёплого местечка» под сапогом Империи, – пожал плечами Гын, его лицо стало каменной маской ненависти.

– Душа велит бросить вызов жестокой тирании Эстерау! – с лихой, почти вызывающей улыбкой ввернул Ог, и в его тёмных глазах вспыхнули те самые дерзкие, бунтарские огоньки. – Не все продались за миску похлёбки!

Тамар наблюдал. Все нехлианцы, кроме жизнерадостного Ога, поджимали губы. Рассказывали они скупо, будто делая одолжение. Земляне для них – неизвестная величина, потенциальная угроза. Продадут? Сдадут? Подведут? – читалось в их настороженных взглядах. Тамар понимал их: доверие в их мире было смертельно опасной роскошью.

– Значит так, – Гын выдохнул, словно сбросив груз. – Разбиваемся на пары. Землянин – со своим нехлианцем. Каждая пара – к своему «хозяину» на постой. Отдыхайте. Через несколько дней – движемся в Барахир. Завершать начатое. – Он махнул рукой, сигнализируя об окончании совета. – Всё. По домам.

Рекогносцировка была закончена. Гын сухо попрощался, подчёркивая «приятность» знакомства. Землян начали разводить по «опекунам». Савчик, Горбухин, Чичук, Иванов – к Орбу, Дребчу, Гогу, Деку. Ипатов остался с Гыном – капитан должен был вернуться на стартовую площадку для подготовки возможной эвакуации. И Тамар… Тамар достался Огу. Парня неожиданно охватило облегчение. После мрачного Ипатова и настороженных нехлианцев Ог казался глотком свежего воздуха, пусть и со своими опасными искорками. Интуиция подсказывала: в этом хоть и есть риск, но повезло. Он мысленно, впервые за долгое время, поблагодарил Ипатова за эту мелкую удачу.

Навстречу вечности

Состояние Рейнара неумолимо угасало. Через несколько дней его перевели на парентеральное питание – жизнь теперь поддерживалась тонкими трубками, вливавшими питательный раствор прямо в кровь. Он спал почти постоянно, погружённый в небытие, из которого уже не возвращался ни к проблескам сознания, ни к боли. Никакой отдых не мог обратить вспять разрушение его разума. Каждое посещение погружало Офелию во всё более бездонное отчаяние. Мир вокруг померк, окрасившись в оттенки апатии и глухой, безучастной тоски.

Она стояла за перегородкой его герметичной палаты, наблюдая, как грудь Рейнара едва заметно поднимается под стерильным покрывалом. Мысли текли медленно, тяжело, как расплавленный свинец:

«Триста миллиардов душ… И всё равно ты одинок в этой переполненной галактике, когда боль сжимает сердце.

В момент испытания ты остаёшься наедине с собой. Никто не видит битвы внутри, не слышит вопля нейронов под натиском агонии. Никто не придёт – не потому что не хочет, а потому что не может знать. Не повезло нам с телепатией. Никто не узнает о твоей борьбе в одиночку, о том, как ты, превозмогая, делал следующий шаг.

Твой личный ад существовал только для тебя. Пока кто-то смеялся под солнцем, а кто-то брёл сквозь свои мелкие бури. Пока гигантский мир бурлил триллионами суетливых мелочей – лихорадочный котёл жизни – ты был один. И этот остров боли навсегда останется твоим. Никто не узнает. Им не понять. Боль познаётся лишь в её объятиях. И каждый из трёхсот миллиардов, встретившись с ней лицом к лицу, узнает ту же истину: в этой вселенной страдания ты всегда одинок.

Рейнар Гару познал эту истину сполна.»

Наконец, в Академию прибыли следователи. Михаил Артелин встретился с Офелией в почти пустой кают-компании. Его лицо было сурово.

– Рейка Руна задержали. Официально – по подозрению в применении эстерайского боевого вируса против Гару и вашего брата.

– Нашлись доказательства, что это был он? – выдохнула Офелия, чувствуя, как сердце колотится, как птица в клетке.

– Нашлись, – твёрдо подтвердил Артелин. – Мы прочесали все записи камер с момента того нападения. На одной из них – на первой палубе – Рун что-то бросает в шлюз утилизации мусора, ведущий прямо в космос. На повторном допросе мы нажали на этот момент. Спросили, что он выбросил. И он… дал слабину. Замялся, пульс скакнул, голос задрожал. Мы не отпустили. Он признал: это была пустая ампула.

Слова следователя обрушились на Офелию всей своей тяжестью. Силы покинули её, она осела в кресле, будто кости превратились в песок. Но почти сразу бездонная скорбь сменилась леденящей яростью. Она подняла на Артелина горящие глаза:

– Я убью его. Своими руками.

– Офелия, нет, – его голос звучал мягко, но не допускал возражений. – Это будет лишь месть. Быстрая и импульсивная, и вы заплатите за неё свободой. Преступник здесь – он, а не вы. Убийство Руна – это поступок сгоряча, и он сделает преступницей вас. Не забывайте о его статусе беженца, находящегося под защитой Флота. Его убийство – уголовное дело. Вас осудит трибунал.

– Сгоряча, – передразнила она с горькой усмешкой, не скрывая презрения к его аргументам.

Артелин оставался непоколебим.

– Убийство преступника – это избавление монстра от страданий. Тюрьма же – мучение. День за днём. Год за годом. Смерть – конец всему. Тюрьма – вот наказание. Позвольте правосудию сделать свою работу. Он получит своё – пожизненное заключение строгого режима в исправительно-трудовом лагере, или роль пушечного мяса в горячей точке.

Офелия яростно сопротивлялась его логике, но холодный рассудок знал – он прав. Убийство было слишком милостивым для Рейка. Смерть Рейнара требовала большего. Медленно, с трудом, ярость стала отступать, уступая место ледяной, опустошающей усталости. Она обмякла в кресле, будто гиря свалилась с плеч.

– Он смотрел мне в глаза… – прошептала она, глядя куда-то в пустоту. – Говорил спасибо… заботился… Играл друга. Так убедительно. Притворщик.

– Некоторые обладают этим даром лжи, – согласился Артелин. – Но не думаю, что он задумал зло с самого начала. Реалии его сломали. Подросток… неразделённая любовь… лучший друг, получивший то, чего он так хотел… Не каждый выдержит такой удар по гордости и чувствам. Разум в этом возрасте хрупок.

– Вы его оправдываете? – резко спросила Офелия.

– Нет. Объясняю мотив. Пытаюсь понять, как это произошло. Чтобы предотвратить такое в будущем.

В памяти Офелии всплыли первые дни: робкий, искренний Рейк. Потом – перелом. Точка, после которой его улыбка стала пустой, а глаза – непроницаемыми и холодными, как космический вакуум. Губы кривились, но радости в них не было. Только расчёт. Жестокость.

– Нет, – твёрдо сказала она. – Иметь в себе силы пережить отказ не каждому дано. Но опускаться до убийства? Многие проходили через подобное, не доходя до крайней точки. Никто не стал убийцей. Эстерайское отродье. А мы… мы поверили. Приютили змею. Утешали себя сказками, что и среди них есть «хорошие». – Голос её сорвался. Но тут, она смогла взглянуть от противного. И тогда… глубокая, режущая правда вонзилась в сердце: Она – Офелия – стала спусковым крючком. Её отказ, её выбор Рейнара перевернули что-то в Рейке. Он пытался быть другом, а в душе клокотала ревность. И он отомстил. Страшно. Окончательно. Она знала – вина за смерть Рейнара лежит и на ней.

– Может, среди эстерайцев и есть союзники, – глухо проговорила она, глядя на свои руки. – Но, наверное… Это я виновата… я… я отказала Рейку. Выбрала Рейнара. Если копать до корня… я виновата в том… что Рейнара больше нет.

– Офелия, – мягко, но настойчиво остановил её Артелин. – Первоначально, я не знал о ваших чувствах. И теперь отчасти понимаю мотив Руна. Но виновна в отравлении не вы. Рука, державшая ампулу, – его рука. Не ваша.

Она молчала. Его слова не могли смыть горечи самообвинения, въевшейся в душу. Убедить её не удалось.

– Схватить бы этого тщедушного недоноска за глотку! – вырвалось у неё сдавленно, с дикой ненавистью. – Вытрясти из него подлую душонку!

– Согласен, – неожиданно просто сказал Артелин. – Будь я на вашем месте – желал бы того же. И желаю сейчас, если честно. Но мы с вами уже решили: насилие – не наш путь. Мы сделаем иначе. Законно. И у нас есть для этого все рычаги.

Перспектива законного, неотвратимого возмездия – не быстрой смерти, а долгого, унизительного заточения – принесла странное, горькое успокоение. Оно не снимало боли, но давало слабую надежду на то, что справедливость восторжествует.

Новость пришла быстро: бывшего курсанта Академии Королёва, младшего лейтенанта Рейка Руна, предали трибуналу. Но никакой приговор не вернёт Рейнара. Никакое наказание не искупит содеянного. Мать Рейнара сначала не могла расстаться с сыном, которого в мире живых удерживала искусственная нить, но в какой-то момент ей самой стало ясно, что её надежды – это мольбы к пустоте. Фрау Гару, сломавшаяся под тяжестью вида сына, привязанного к аппаратам, подписала бумаги на отключение от систем жизнеобеспечения. Надежды не было.

Проводить Рейнара в последний путь пришли его взвод, друзья с других курсов – Рома, Вектор, Валера, Янис, Энрике, Андреа, Эмма, Зоя, Саша, Наташа. Пришли Офелия и Блайз. Американская красавица стояла, словно тень себя прежней – ссутулившаяся, раздавленная. На её щеках застыли дорожки от слёз, такие же серые как глаза, из которых они вытекли.

Тело Рейнара Гару, облачённое в парадную форму, было бережно помещено в воздушный шлюз. На мгновение воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением систем корабля. Потом раздался мягкий шипящий звук – и его останки медленно уплыли в беззвёздную черноту космоса, навстречу вечности.

Ог и Лахт

Покинув хижину, нехлианцы и земляне быстро распределились по ждущим электромобилям. Забрав свой боекомплект, Тамар сел в салон к Огу. Машина нехлианца выделялась чуть более футуристичным дизайном, но не настолько, чтобы привлекать ненужное внимание. С тихим гулом двигатели ожили, и маленький конвой растворился в пурпурных сумерках Лирюлта, каждый – к своей временной базе.

Их путь лежал на юг, где под двойным солнцем раскинулось обширное солёное Карпурское море, а вдоль его побережья выстроились города Жёлтого края. Скоро вдали показался Парарт.

Город предстал резкой сменой ландшафта и социальных слоёв. Архитектура кричала о неравенстве:

У подножия теснились глинобитные постройки, облепленные спутниковыми тарелками и вентиляционными трубами – удел нехлианцев, аполлинарцев, хараднийцев, акваритян.

Выше раскинулись ряды безликих, быстросборных кубов из обливиона – жилища эстерайского среднего класса.

В небесах вздымались массивные, ледяных пропорций небоскрёбы правящей элиты Лирюлта. Среди них высились административные башни – нерукотворные, бескомпромиссные, холодные, как сами их эстерайские хозяева; яйцеобразные бизнес-центры, чья несуразность обманчиво скрывала сложные расчёты; причудливо выпуклые торговые комплексы. Вся эта мощь концентрировалась в сияющем центре, оттесняя неприметные жилые кварталы окраин в тень.

– Как и говорил Гын, наши народы живут в резервациях – «пригородах», прилепленных к каждому крупному городу, – пояснил Ог, пока их электромобиль петлял по нарастающему потоку. Его голос, несмотря на привычный свист, звучал открыто и радушно. – У Дакайлайта – Барахир, у Плойерта – Градур… А мы с тобой едем в Юджур – это резервация Парарта. Там у нас временное убежище. – Он махнул рукой в сторону небоскрёбов. – Парарт, Плойерт, Дакайлайт… Экономические артерии Лирюлта. Нам, «низшим», здесь не место для собственных дел. Работаем по найму у эстерайцев. Сфера обслуживания, непрестижная, грязная, низкооплачиваемая. Основа их благополучия.

Они окончательно влились в урбанистический хаос Парарта. И тут Тамар увидел их.

Высоко над землёй, в километре от серых улиц, по невидимым трассам скользили магнитолёты. Каплевидные, отполированные до зеркального блеска, они сверкали под багровыми солнцами, как россыпь алмазов, вычерчивая безупречные, изменчивые узоры между гигантскими башнями. Это был танец высшего порядка – точный, скоординированный до микросекунд.

– Их так много… – вырвалось у Тамара, и он сам удивился детскому восхищению в своём голосе. Он не мог оторвать взгляда от этого футуристичного балета, сотканного из пунктирных линий.

Ог усмехнулся его реакции, но в его глазах светилось понимание – сам он тоже завороженно смотрел вверх.

– Воздушное движение – искусство Империи, – начал он объяснять с живым интересом. – Каждый магнитолёт синхронизирован с центральной навигационной сетью. Маршрут, скорость, интервалы – всё просчитано виртуальным диспетчером. Ведёт машину ИИ. Хотя эстерайец-пассажир может взять управление в свои руки… – Ог сделал значительную паузу, – но это редкая прихоть. Тогда на лобовом стекле возникают голографические подсказки – строжайшие указания, от которых нельзя отклониться ни на метр. Свободы манёвра – ноль. График движения планируется на день вперёд. Нарушить его – значит выпасть из системы. Опоздал? Жди «окна» – отмены кого-то другого. Шанс успеть сегодня – призрачный. Зато аварии… – он свистяще выдохнул, – аварии здесь реже, чем восход одного солнца. Дисциплина.

– Почему мы не летаем? – в голосе Тамара снова прозвучала та самая детская досада, смешанная с горечью. Он ловил взглядом очередной сверкающий корпус, проносящийся высоко над их скромной машиной. Восхищение технологиями врага смешивалось с чувством несправедливости.

Ог покачал головой, его улыбка стала жёстче.

– Магнитолёт? Запретная роскошь. По закону – только для эстерайской крови. Да и цены… нам не потянуть даже подержанный корпус. Мы, «низшие», – он кивнул на руль, – ездим только по земле. И то… – его взгляд скользнул по почти пустым улицам вокруг их электромобиля. Резкий контраст с кишащей жизнью воздушной паутиной высоко над головой был разительным. – Видишь, как пусто? Без специального кода в РГК – рабочего пропуска – нам запрещено даже находиться в Парарте. Попался без разрешения? – Ог сделал многозначительную паузу. – Смертная казнь. Разрешение на перемещение по городу дают редко – только по служебной необходимости, непреодолимой силе. Оно индивидуальное. Семья остаётся в резервации. Поэтому на улицах – только единицы, у кого есть этот пропуск. Остальные после смены спешат обратно, в Юджур.

– Погоди, – насторожился Тамар, глядя на своего спутника, – ты ведь сам из Барахира? Зачем нам тогда Юджур?

– Верно, наша база – Барахир, – подтвердил Ог. – Но ехать туда напрямую – слишком долго и рискованно. Юджур – перевалочный пункт. Наши люди подготовили там места. Отдохнёте, а мы тем временем всё организуем для финального броска.

– Значит, у нас нет разрешения пересекать Парарт? – Тамар посмотрел на Ога с немым вопросом. Риторического оттенка было не скрыть.

Ог хитро улыбнулся, улавливая мысль.

– Рисковать жизнью просто так? Лихачество. Но есть лазейка, – он понизил голос, хотя вокруг никого не было. – Проезд транзитом. Если ты не останавливаешься, движешься без задержек из пункта А в пункт Б через городскую черту – Тар Наумек, то формально это не считается «посещением». Кара не настигнет. Главное – не сворачивать и не тормозить без крайней нужды.

Ог назвал его Тар Наумек. Впервые. Имя прозвучало чужим, режущим слух. Тар Наумек. Тамар мысленно повторил его, ощущая, как старая жизнь – Земля, Академия, его настоящее имя – на мгновение отступает, стирается. Ог сознательно использовал легенду даже наедине – чтобы новый псевдоним быстрее прижился, чтобы Тамар научился откликаться на него без малейшей задержки. «Я надеваю маску» – с тревожной ясностью понял Тамар. Он украдкой взглянул на нехлианца. Взгляд снова зацепился за большой белый пластырь на затылке Ога, чуть выше линии коротко стриженных чёрных волос. Ранее было не до вопросов, а сейчас он снова вспомнил о нём. Он уже открыл рот, чтобы спросить…

Но Ог, словно почувствовав его интерес, вернулся к теме:

– Перемещаться между резервациями – можно. Запретов нет. Но… – он поднял палец, – есть бюрократическая удавка. Каждый из «низших» обязан встать на учёт по месту временного пребывания. Вот я и моя Лахт… – в его голосе мелькнула нежность при упоминании жены, – мы снялись с учёта в Барахире, как постоянные жители. Теперь мы здесь – «каникуляры». Встали на учёт в Юджуре. Не встанешь вовремя – жди неприятностей.

– Казнь? – вырвалось у Тамара, леденящий страх сжал горло.

Ог рассмеялся, его свистящий смех прозвучал неожиданно легко.

– Нет-нет! Лишь арест и долгая отсидка. Смерть – только за самовольное проникновение в священные для эстерайцев города без пропуска. – Он коснулся своего РГК, и через мгновение на устройстве Тамара отобразилась детальная карта. – Держи. Парарт, Юджур, основные ориентиры. Знание местности придаёт уверенности. Тебе ведь, Тару Наумеку, теперь ориентироваться здесь, – он снова произнёс его новое имя, закрепляя легенду.

Тамар (Тар?) взглянул на карту, а затем снова на пластырь Ога. Вопрос повис в воздухе, отложенный, но не забытый.

Пока электромобиль Ога петлял по лабиринту улиц Парарта, похожих на замысловатую паутину, а нехлианец играл роль гида, Тамар окончательно осознал, где он оказался. Они были в субтропическом сердце Зоны Терминатора. За окном царил «Двойной Расцвет» – период, когда оба солнца, Ариэль и Нимрод, зависали в зените, заливая город густым, почти физически ощутимым светом. Эта нестерпимая жара длилась добрых шестнадцать лирюлтских часов. Асфальт на поворотах дорог пузырился и плавился, искажая очертания зданий.

– Не могу привыкнуть, – пробормотал Тамар, щурясь от света и потирая виски. Голова гудела от усталости. – День тянется вечность, то бледнеет, то снова слепит… А ночи – настоящей, тёмной, дающей выспаться – и в помине нет. На Земле, на Флоте… всё просто: день – ночь. Восемь часов темноты – минимум. Отдых. А здесь… – Его голос звучал удручённо и растерянно.

– Сутки на Лирюлте тянутся 52 земных часа, – объяснил Ог, – но это лишь наш рукотворный ритм, метроном для сердец и машин. Природный же свет танцует свой танец: то льётся с неба вдвоём, то гаснет одиноким факелом, то сменяется Глубокими Сумерками, когда оба солнца касаются края мира. Ничего не поделаешь – наши «Кровавые дьяволы». Или «Кровавые Близнецы» – кому как нравится. Сейчас у нас Активность Главная – всё кипит. Через шесть часов начнётся «Тихий Отлив» – многие уйдут на первый сон, город приглушит свет, замедлит пульс.

Тамар заметил массивные светозащитные ставни на окнах.

– А настоящая ночь? – спросил он с надеждой.

Ог усмехнулся:

– Настоящей тьмы здесь не бывает, друг. Даже в фазу «Тёмного Времени» – это лишь час-два самых глубоких сумерек, да и то не всегда. Кто-то спит под этим полусветом, но большинство предпочитает «Капсулы Абсолютной Тьмы» или светонепроницаемые спальни для имитации ночи и качественного сна в любое время цикла. Мы спим урывками, как вахтенные в долгом плавании: 4-5 часов сна, потом 10-12 бодрствования. За полные Сутки – два, а то и три таких цикла. К этому привыкаешь, особенно с нашими стимуляторами и адаптогенами, – он достал из кармана пачку жевательных мармеладок. – Помогают пережить долгие Активности.

Взглянув на небо, Тамар увидел, как меньший диск Нимрода начал заметно клониться к горизонту, окрашивая всё вокруг в насыщенные багровые и лиловые тона. Ариэль ещё держалась высоко.

– Вот и начинается «Багряный Шквал», – сказал Ог, – Самое зрелищное время. И сигнал, что скоро пора на первый сон. Но у нас по плану – подкрепиться. Скоро приедем.

Они проезжали вдоль побережья Карпурского моря. Золотистый песок пляжей искрился под двойным светом. Лучи двух красных карликов – Ариэль и Нимрода – преломлялись в толще воды, окрашивая море в необычайно густой, почти яично-жёлтый цвет. Это было гипнотизирующее зрелище.

– Из-за солнц вода такая? – спросил Тамар, завороженный.

– Отчасти, – ответил Ог. – Но главное – их свет, пропущенный через атмосферу, насыщенную «винными спорами». Не будь древних атмосферных процессоров… – он махнул рукой, – может, и океаны были бы голубыми, а леса – зелёными, как у вас. Шутка, конечно, – добавил он, видя изумление Тамара. Но в его словах звучала горечь.

Искрящаяся жёлтая гладь манила своей неземной красотой.

– Не слишком обольщайся экзотикой, – предостерёг Ог, его голос стал серьёзнее. – Под этой красотой Карпур таит те же опасности, что и ваши синие моря. Неосторожность, легкомыслие – и он утопит или скормит тебя обитателям своих коричневых глубин.

– Какие обитатели? – спросил Тамар, не отрывая взгляда от мелькающих за неровностями берега жёлтых волн.

– О, там водится всякая причудливая живность, – отозвался Ог. – Но звезда местного «шоу» – это, безусловно, «иллюзоры». – Он активировал свой РГК, вызвав голографическое изображение. Существо напоминало земного дельфина, но его голову венчал странный выпуклый гребень, на котором была… точная, но мертвенно-неподвижная копия его собственной морды, расположенная чуть выше настоящей.

– Не дай этой красоте обмануть тебя, Тар, – предупредил Ог, следя за реакцией Тамара. Его улыбка была без юмора. – Внутри этого, казалось бы, бесполезного хрящевого нароста скрывается второй мозг. Наделяет их телепатией. Сильной. Животные, оказавшиеся рядом, попадают под власть иллюзий. Капризных, насмешливых. Безобидным существам иллюзоры могут досаждать проказами, но хищников… – Ог сделал многозначительную паузу, – их иллюзии дезориентируют, сбивают со следа, заставляют терять стаю. Часто – навсегда. Красиво, но смертельно.

Тамар переключился на карту Юджура в своём РГК, переданную Огом. Схематические улочки Парарта и его резервации казались огромным, запутанным лабиринтом. Запомнить всё сходу было невозможно.

Въезд в Юджур ударил по ощущениям. Высоченные эстерайские башни-иглы остались позади, словно отрезанные ножом. Мир резко сплющился, стал приземистым, горизонтальным. Перед ними расстилались «лысые» пустыри и низкие, словно придавленные к земле постройки. Контраст с вертикальным могуществом Парарта был ошеломляющим. По мере движения вдоль побережья стали видны окультуренные ландшафты: плодородные участки, засаженные лиловыми и пурпурными лирюлтскими фруктами, ягодами и овощами. Повсюду росли деревья, отдалённо напоминающие пальмы, с причудливыми плодами. На некоторых виднелись гроздья стеклянных «ягод» с прозрачно-салатовой мякотью внутри, по форме удивительно похожих на земные оливки. «Лирюлтские оливки», – мысленно окрестил их Тамар, ощущая новую волну отчуждённости от этого мира.

Наконец, миновав условную границу, обозначенную лишь потрёпанным знаком, Тамар въехал в самое сердце резервации Юджур. Перед ним открылся мир, резко контрастирующий с футуристичным Парартом. Одно- и двухэтажные домишки, слепленные из подручных материалов и обмазанные грубым цементным раствором, теснились вдоль узких улочек. Штукатурка местами облупилась, обнажая трухлявое дерево или ржавую арматуру. Воздух был гуще, пропахший пылью, морем и чем-то сладковато-кислым – запахом перенаселённой жизни на краю.

Увидев потрясение, застывшее на лице Тамара, Ог усмехнулся, его свистящий голос звучал с горьковатой иронией:

– Не думай, что мы в каменном веке застряли. Кое-что сюда всё же дотянулось. – Он указал на трубы, кое-где торчащие из стен. – Отопление есть, канализация, газ… хоть и гудят они как одержимые. А вон, на том холмике, – он махнул рукой в сторону невысокого травянистого бугра, – наша связь с миром. Радиовышка. Есть и лавчонки, столовки, где кормят чем попало, медпункт, куда лучше не попадать, да пару кабаков, где народ забывается.

Он замолчал на секунду, его взгляд скользнул по убогим фасадам.

– После того, как Уэрто Барвард опозорился перед эстерайским командованием и отправился гнить на Боушеские острова, новый администратор-господин бросил нам кость. Средства на «реновацию». – Ог произнёс это слово с явной издёвкой. – Пыль в глаза. Чтоб убаюкать, уменьшить ропот, отвадить от повстанцев. Но львиная доля денег оседает в карманах посредников. А что доходит… хватает лишь на косметику, чтоб язвы не так бросались в глаза. Не на успокоение.

Теперь их путь пролегал мимо настоящих трущоб – нагромождений бетонных коробок, утыканных пластиковыми навесами, балкончиками и пристройками, налепленными друг на друга в отчаянной попытке выкроить ещё метр жилья. Они утопали в этом хаосе дополнений, как в болоте.

– Это гетто аполлинарцев, хараднийцев, акваритян, – пояснил Ог, его голос стал тише. – Так живёт большая часть резервации. Нам, нехлианцам… – он сделал паузу, – отводят места получше. На окраине, ближе к морю.

– Привилегия верных псов? – не удержался Тамар, его взгляд цеплялся за нищету вдали, мелькавшую за окном – оборванных детей, стариков с большими пустыми глазами, женщин, стирающих в чанах прямо на улице.

Ог резко повернулся к нему, его глаза сверкнули, но не гневом, а чем-то более сложным – стыдом? горечью? признанием?

– Псов кормят чуть лучше, чтобы кусались сильнее, – отрезал он свистящим шёпотом. – Да.

***

Спустя тридцать долгих минут езды вдоль побережья, где жёлтое море Карпур лениво лизало золотистый песок, они свернули в тихий переулок. Резервация здесь отступала, уступая место более просторным участкам. Дома нехлианцев, сложенные из местного ракушечника или аккуратного бетона, выглядели скромно, но крепко. Жилище Ога оказалось небольшим, но опрятным особнячком, утопающим в буйстве пурпурной флоры. Высокие деревья с гибкими, махровыми ветвями и причудливые кусты, чьи ветви напоминали растопыренные пальцы, сплетали над крышей живой навес. Их гнуло под тяжестью странных плодов – жёлтых, в толстую чёрную полоску.

Следуя за Огом к двери, Тамар снова поймал взглядом белый пластырь на его затылке. Вопрос вертелся на языке, но отвлёк шум открывающейся двери и волна тёплого воздуха, пахнущего чем-то вкусным и незнакомым. В дверях стояла женщина.

Волнение Тамара («а вдруг неловкое молчание?») рассеялось мгновенно. Жена Ога, Лахт, оказалась миловидной девушкой, с живыми карими глазами, сверкающими искоркой озорства, и шапкой тёмных волос. Её черты были настолько… человечными, что Тамар невольно задержал взгляд.

Лахт окинула его быстрым, оценивающим взглядом, от макушки до сапог, и её губы тронула хитрая улыбка. На чистом, но с характерным нехлианским присвистом эстерайском, она произнесла:

– Ого! Так вот вы какие? – Её взгляд явно задержался на его светлых (для нехлианца необычных) волосах и серых глазах.

Тамар, слегка ошарашенный прямотой, но не желая ударить в грязь лицом, широко улыбнулся. В его голове мелькнула мысль: «Нужен достойный ответ». Он сделал шаг вперёд, с преувеличенной галантностью приложил руку к груди (где должен был быть сердечный платок) и ответил на чистейшем русском:

– Сударыня! Земляне бывают всякие. Но я, пожалуй, самый скромный экземпляр в коллекции. – Он тут же переключился на эстерайский: – А вот вы, должно быть, самый яркий экспонат в коллекции Нехлы?

Ог фыркнул. Лахт рассмеялась – лёгкий, серебристый смех со свистящим обертоном.

– Землян я не встречала, – призналась она, приглашающим жестом пропуская их в дом. Её глаза весело щурились. – Но теперь вижу: хоть и бледнолицый, а шутить умеешь! Почти как нехлианец. Заходи, заходи, герой! Ужин ждёт. – Она подчёркнуто кивнула на стол в уютной гостиной, где уже стояли наполненные бокалы и дымились тарелки.

Тамар почувствовал, как напряжение спало. Он переступил порог, окунувшись в тепло и запах еды. На керамических тарелках дымилось главное блюдо: лутринтцы – толстые, шайбовидные диски незнакомого растения, щедро обжаренные до румяной корочки и истекающие ароматным маслом. Они выглядели невероятно аппетитно и… знакомо?

– Лутринтцы я приготовила… по-русски! – с гордостью объявила Лахт, тщательно выговаривая незнакомое слово.

Тамар удивлённо поднял брови. Он точно знал: таких «овощей» на Земле не водилось.

– По-русски? – переспросил он, садясь за стол. – Интересно… как именно?

– Так делают ба-ла-жа-ны! – старательно произнесла Лахт, явно гордясь своим знанием экзотической кухни. – По вашему рецепту из… «Цифрового Близнеца». – Она смущённо улыбнулась, видя его недоумение. – Да, данных о вашей кухне там – Айзерон наплакал. Нашла лишь обрывки, картинки… Но очень хотелось угостить тебя чем-то… земным. Или почти земным. – Она вопросительно посмотрела на него, надеясь на одобрение.

Тамар (выходец из Беларуси, где баклажаны жарят, но не так) отломил кусочек. Вкус был жирным, насыщенным, непривычным, но очень хорошим. Он зажмурился от удовольствия.

– Лахт, – сказал он с искренним восхищением, глядя на неё, – это гениально. Вы не просто угодили. Вы совершили кулинарный подвиг! Земляне бы плакали от счастья… или от зависти.

Лахт засмеялась снова, её свистящий смех наполнил уютный дом. Ог согласно хмыкнул, наливая напиток. Лёд был сломан. Пластырь на его затылке мог подождать.

Помимо лутринтцев, стол ломился от других яств. «Батара» – сочные куски местной скотины, щедро обжаренные в ароматном розовом масле до румяной корочки, источали дразнящий мясной дух. Но настоящим сюрпризом стали «конзо-илати» – бурые, причудливо изогнутые завитки, до жути напоминавшие ржавые рыболовные крючки. И столь же острые на вид!

– Не бойся, не уколется, – подбодрила Лахт, заметив его колебания.

Тамар опасливо взял один «крючок». К его удивлению, на зубах он хрустнул, как самый изысканный земной снек, раскрываясь солоновато-пряным, с лёгкой жгучестью, вкусом. Нежная, почти воздушная текстура таяла во рту, оставляя приятное жирноватое послевкусие и… неожиданную сытость. Парень мысленно усмехнулся своей ошибке: глядя на их хрупкий вид, он ожидал, что проглотит целую тарелку без последствий, но эти обманчиво лёгкие завитки оказались калорийной бомбой. Он потянулся за вторым, затем за третьим.

Через десять минут, наблюдая, как Тамар с явным удовольствием опустошает тарелки, Лахт спросила с лукавой надеждой в голосе:

– Ну что, землянин? Пришлись ли тебе по вкусу дары Лирюлта?

В голове Тамара пронеслось: «Боже, после недель голодных пайков на том проклятом корабле… Да я бы сейчас проглотил хоть эстерайскую отраву, если б она так пахла и так насыщала!» Но внешне младший лейтенант Науменко сохранил подчёркнутую солидность. Он отложил приборы, вытер губы и посмотрел на Лахт с искренним восхищением:

– Ваше кулинарное мастерство, Лахт, – это… искусство. Каждое блюдо – открытие. Особенно эти «крючки» – конзо-илати? Гениально. На Земле за такой рецепт шеф-повару дали бы звезду. – Он не врал. Экзотика была, но вкус – глубокий, понятный, человечный. И, что немаловажно, желудок бунтовать не собирался, вопреки его тайным опасениям и предупреждению Лахт перед едой. Успокоившись, он мог теперь наслаждаться едой по-настоящему.

– В принципе, – откинулся он через полчаса в кресло, ощущая приятную тяжесть сытости и тепло разлитого по жилам местного напитка, – такая «служба» мне определённо по душе. Особенно гастрономическая её часть.

Ог и Лахт рассмеялись – их смех, звонкий у неё и хрипловато-свистящий у него, наполнил комнату теплом. Застольная беседа текла легко в мягком свете включённых ламп, смешивающемся с последними алыми лучами Нимрода, кравшимися за горизонт. За окном, в наступающих «Глубоких Сумерках», багровое зарево Ариэль цеплялось за край мира, окрашивая небо в лилово-чернильные тона. Её косой, угасающий свет ещё цеплялся за гребни волн Карпура, прочерчивая по тёмной воде короткие, дрожащие, искрящиеся дорожки – последние блики перед долгим полумраком. Они казались обманчивым обещанием света, бессильным перед неизбежно сгущающейся тьмой сумерек.

Когда Ог ненадолго удалился, Тамар, пользуясь моментом, задал вопрос, который вертелся у него на языке:

– Скажите, Лахт… Как вам живётся здесь? – Его взгляд скользнул по уютной комнате к окну, за которым лежала резервация и весь угнетённый Лирюлт. – Под пятой врага… Среди этих восстаний, волнений…

Лахт вздохнула, её живое лицо на миг помрачнело. Она отставила бокал.

– Мы… не знаем другой жизни, Тар. Мы родились здесь. Наши родители, их родители… Это наш дом. – Она обвела рукой комнату, но её жест, должно быть, обозначал Барахир и Лирюлт. – Единственный дом. Да, он… болен. Далеко не такой, каким должен быть. Каким мы мечтаем его видеть. Спокойным. Справедливым. Свободным. – Грусть в её голосе была глубже слов.

Тамар хотел спросить о будущем, о надеждах, но Лахт опередила его. Её голос стал тише, сдавленнее:

– Сейчас… особенно мрачно. Темнота сгущается. Наша с Огом молодость выпала на эти времена. Поэтому… – она опустила глаза, – детей не заводим. Пока.

– Боитесь? – тихо спросил Тамар, догадываясь о причине.

Лахт кивнула, подняв на него влажные глаза.

– Я – да. А Ог… – она слабо улыбнулась, – Ог говорит, что опасность будет всегда…

– И буду говорить! – весело прокричал Ог, возвращаясь в комнату. Он обнял жену за плечи. – Неважно, какие времена! Жить-то надо! Иначе так и умрём, не оставив после себя ни крика, ни смеха маленьких Ога и Лахт! – Его глаза горели привычным бунтарским огнём, но в них читалась и нежность.

Лахт скривилась, по-дружески толкнув его локтем. Тамар хотел найти слова поддержки, обнадёжить… Но что он мог пообещать? Будущее виделось туманным и грозовым. Провидцем он не был. Вместо пустых слов он послал Лахт самую теплую, самую понимающую улыбку, какую только мог собрать, – улыбку, в которой была и благодарность за ужин, и печаль за их долю.

Лахт, опираясь на крепкое плечо мужа, продолжила, возвращаясь к мрачной реальности:

– Парарт… типичный имперский полис. На вершине – эстерайская элита. Они правят всем: строят города, пишут законы, держат в кулаке власть. Их господство… оно как яд. Проникает везде. Рождает пропасть. Их аристократы – генералы, чиновники, владельцы всего ценного. А мы… – её голос заострился, – акваритяне, аполлинарцы, хараднийцы, нехлианцы… гнём спины на их заводах, ютимся в рабочих кварталах, на окраинах, в резервациях.

– Наши обычаи… наши боги… под запретом, – подхватил Ог, его свистящий голос потерял весёлость, став тяжёлым, как камень. – Законы они штампуют свои – удобные им, выжимающие из нас все соки. Мы просили… умоляли! – его кулак невольно сжался, – позволить нашим детям учиться не только грамоте раба. Чтобы они могли стать кем-то больше, чем каторжным рабочим. Отказали. А когда мы вышли с мирным протестом… – он замолчал, глотнув воздуха, – …их «Чёрная Ночь» разогнала демонстрацию. Не без крови. Так и родилось наше… дело. Из этой нужды. Из этой боли. – Он горько усмехнулся. – Спасибо, конечно, что кое-кому из нас разрешают жить среди них торгашами по мелочи. Великая милость при тотальной сегрегации! Они сносят наши храмы, а их собственная секта… – Ог понизил голос до шёпота, полного отвращения и страха, – …ходят слухи, что они творят такое, от чего волосы встают дыбом. Если хоть половина правда… дела хуже, чем мы думаем. И это… – он посмотрел прямо на Тамара, – ещё не всё. Есть кое-что новое. Что-то… зловещее.

Ог начал говорить медленнее, тщательно подбирая слова, будто нащупывая путь в темноте. Лахт мягко вплетала свои реплики в его повествование, дополняя и уточняя, их голоса сливались в тревожный дуэт.

– Смирианцы… – произнёс Ог, делая паузу, чтобы слово повисло в воздухе. – Они придут. Рано или поздно.

– Смирианцы? – Тамар насторожился, его взгляд метнулся между супругами. – Кто это?

– Сверхсущества, – ответила Лахт, её свистящий голос звучал мрачно. – Пришельцы из другой галактики. Из Экв. Они называют себя Творцами Мироздания.

Ог кивнул, подхватывая нить:

– Ты слышал о новых агрессорах? Тех, что атакуют систему Нимрод-Ариэль? Их главный враг сейчас – Эстерау. Единственная сила в Галактике, способная им противостоять. Мы знаем о них мало, но их имя… их технологии… – он сдавленно выдохнул, – …подтверждают, что их самомнение – не пустой звук.

– И они направляются сюда. К Лирюлту, – добавила Лахт, обхватив себя руками, будто от холода. – Их флоты уже концентрируются в системе. Год, пять, десять – не важно, они придут. И эстерайцы… они чувствуют это. Они сворачивают лагерь.

– Полностью уходят? – уточнил Тамар, сердце его учащённо забилось.

– Нет! – резко качнул головой Ог, подняв палец. – Улетают только эстерайцы. Возвращаются в метрополию, на родную Эстерау. Нам туда путь заказан. А здесь… – его голос стал глуше, – …здесь растёт паника. Народ чувствует: старые хозяева бегут, а новые – уже на пороге. Какая разница, скажешь ты? Одно ярмо сменит другое. Но люди… люди просто устали. Устали от вечного гнёта. От этой… неизвестности. Мы как звери в клетке, а вокруг леса – горит. Эстерайцы спешно покидают этот «лес» – Лирюлт. И среди этого хаоса… – Ог замолчал, его взгляд стал остекленевшим.

Лахт тихо продолжила, её голос дрожал:

– …начались исчезновения. Сперва единицы. Потом десятки. Сейчас – сотни. За последние три года. Люди пропадают. Аполлинарцы. Хараднийцы. Акваритяне. Нехлианцы. Без следа. Без причин. Мистически. Необъяснимо. Но слишком похоже. Слишком… систематично. Это не случайность. Не несчастные случаи. Это… – она сглотнула, – похищения.

– Мы просили помочь расследовать! – в голосе Ога прорвалась ярость. – Умоляли! Ответ всегда один: «Не ваше дело» или «Расследуем сами». Официальные сводки – туман. Виновных нет. Следствие топчется на месте. Потому что… – его губы искривились в горькой усмешке, – …кто же станет указывать пальцем на себя? Истина никогда не выйдет наружу.

Тамар молча переваривал услышанное. В голове складывался жуткий пазл.

– Давайте по порядку, – начал он, аналитически выстраивая цепь. – Смирианцы угрожают вторжением. Эстерайцы готовятся к отступлению, улетая к себе домой. И именно в этот момент резко участились похищения представителей ваших четырех рас. Как это связано? Чем похищение отдельных людей помогает эстерайцам в их глобальном отлёте? Что им это даёт?

– Мы не знаем! – Ог в отчаянии всплеснул руками. – Но факт в том, что волна похищений началась синхронно с первыми признаками их ухода. Одно тянет за собой другое. Мы чувствуем связь, но не видим нити.

Беспомощность и тревога, написанные на лицах Ога и Лахт, были искренни. Их история оставила Тамара с тяжёлым камнем недоумения на душе. Пропажи… Это слово эхом отозвалось в нём. Точно такие же таинственные исчезновения происходили и на Объединённом Флоте. То, о чём он спорил с Ромой, Вектором, Валерой и Армавиром, что они тщетно пытались понять. Теперь это здесь, на Лирюлте. И все улики – все пальцы – указывали на эстерайцев. Это было частью чего-то большего. Частью их войны. Но какой именно части? Как эти похищения вписываются в их стратегию? Ответов не было. Лишь леденящая догадка, что эти пазлы – земные и лирюлтские – складываются в одну чудовищную картину.

Мысленно Тамар поставил жирную галочку: доложить командованию. Вспомнились слова младшего сержанта на челноке – о «каких-то пришельцах», отвлёкших эстерайские корабли. Теперь у него были не слухи, а свидетельства. Он перебрал в уме известные три фазы эстерайской кампании против Земли: двадцатиоднолетний перелёт флотилии, заражение планеты и поимка улетевшего Флота с последующей транспортировкой пленных в Лаврентийский Перст, столицу Империи. Три кита их плана: Ударная флотилия, Флот Земли (как добыча), Основные силы Эстерау (как приёмник). Но теперь появился четвёртый, непредвиденный элемент – война со Смирианцами. И это меняло всё. Если основные силы Эстерау будут скованы отчаянной битвой за выживание на своём фронте против Творцов Мироздания… В душе Тамара, сквозь тревогу и непонимание, пробилась слабая, отчаянная искра надежды. Может быть, этот новый враг Империи отвлечёт достаточно сил, чтобы предначертанная землянам судьба пленников в Лаврентийском Персте… так и не состоялась.

Вектор и Эмма

Несколько дней миновало после тяжёлого, не укладывающегося в сознании прощания с Рейнаром Гару. Никто из них так до сих пор не пришёл в себя от его утраты и предательства Рейка Руна. Но жизнь, пусть и отмеченная первой потерей, брала своё, и на фоне эстерайской угрозы личные перипетии вспыхивали ещё ярче.

Теперь, едва Вектор пытался заговорить с Эммой, девушка словно деревенела. Лицо её приобретало землистую бледность, будто всё внутри неё замирало при одном его приближении. Стоило ему лишь заметить её и вознамериться подойти, поздороваться, перекинуться парой слов – как Эмма с виртуозной точностью находила укрытие – будь то группа громко обсуждающих тактику курсантов возле тренажёра виртуального боя, открытый технический люк в энергоотсек, где кипела плановая проверка, или даже внезапно зазвонивший смартфон, на который она отвечала с преувеличенной серьёзностью, тут же разворачиваясь и уходя.

Объяснение желания иной раз поздороваться с Эммой Бреннан Вектор находил в чисто человеческих приличиях и общественной необходимости. Да, это была формальность, но социально неотъемлемая. И чем больше Эмма игнорировала эту необходимость, тем сильнее разжигала в парне желание подбирать новые синонимы к трактовке необходимости приветствия. Вектор яростно убеждал себя, что ничего иного за этим не стоит, кроме желания добиться от девушки поведения по-человечески, не замечая, как его всё больше разбирают другие чувства, интерпретировать которые он совершенно не желал. И чем больше он пытался задавить в себе эти чувства, тем сильнее они росли. Это оказался до того трудоёмкий процесс, что Вектор замечал за собой физическую усталость, особенно после безуспешных попыток «случайно» пересечься с Эммой в столовой или у тренажёрного зала.

Дошло до того, что Вектора эта тупиковая ситуация вывела из себя окончательно. Несмотря на упорное, почти оскорбительное нежелание девушки замечать его, он подошёл первым и насильно вверг их в обмен приветствиями. Эмма ответила сквозь зубы, глаза её неестественно округлились от волнения, и она тут же замолкла, словно язык отняло. Это и было нужно Вектору – говорить собирался он.

– Я хочу предложить… – начал он, запинаясь. – Может, если выдадут увольнительную, сходим как-нибудь… В Весенний парк?

Эмма остолбенела на мгновение, а затем взглянула на него так, словно видела впервые. Лицо застыло маской, и было видно, как она буквально выдавливает из себя слова.

– Не знаю… Сейчас много дел. Могут в любой момент перевести на другое место службы.

– Нас не переведут, – попытался успокоить её Вектор, но тут же понял тщетность – её это не волновало. – Мы же с тобой там… Помнишь… Гуляли. Может, сходим? – не сдавался он, сопроводив неуклюжее предложение натянутой улыбкой.

Улыбка вышла фальшивой, и оба это ощутили. Эмма лишь изобразила извиняющуюся мину, оставаясь непреклонной.

– Прости, нет. Не смогу, наверное, – бросила она и, видя, что разговор исчерпан, поспешно ретировалась, оставив Вектора с понуро опущенной головой.

После этого навязанного разговора Эмма с удвоенным рвением вернулась к политике игнорирования. Она избегала его так последовательно, словно той достопамятной беседы и вовсе не существовало, а отсутствие приветствий снова достигло критической массы.

Однажды, погружённый в эти мучительные подсчёты (сколько раз за неделю она успешно его «не заметила»?), Вектор шагал по узкому сервисному коридору на седьмой палубе Академии, направляясь на склад. Подполковник Агасов поручил ему достать комплект минералов-медиаторов – кристаллов, способных ретранслировать псионическую энергию. В них собирались втравить кодирующие узоры для офицеров-телекинетиков на случай абордажных схваток.

Коридор, освещённый холодным светом аварийных ламп, был заставлен стеллажами с запасными частями и опутан вентиляционными трубами. Вектор так увлёкся внутренним диалогом («Может, она правда его не видит? Нет, видит, глаза округляются, как у совы на фарах…»), что не обратил внимания на предупреждающую жёлтую полосу на полу и открытый люк инспекционного тоннеля, ведущего к магистральным трубопроводам теплоносителя. Люк был прикрыт лишь лёгкой временной решёткой, помеченной табличкой «Осторожно! Демонтировано крепление!».