Нулевая отметка

1. Триптих

Я богат. Даже больше, чем мне того хотелось бы, пусть и звучит такая фраза, соглашусь, довольно странно. Дело в том, что богатства своего я не просил. И кроме того, оно абсолютно не в деньгах, которые можно потратить на какую-нибудь ерунду вроде нового и совершенно бесполезного телефона. Все совсем не так: у меня нет ни копейки, кроме пары сотен, которые я потрачу на кофе завтра утром, а потом буду долго смотреть, как разбиваются о стекло в любимой кофейне крупные снежинки, зная, что идти мне некуда. Вот чего-чего, а времени у меня в избытке. А еще есть очень странная и, наверное, жутко дорогая коллекция, большую часть которой собрал вовсе не я.

Еще в начале осени я даже не помышлял ни о каких богатствах, успешно перешел на четвертый курс истфака, зарабатывал фрилансом, потихоньку готовился к защите диплома и донашивал любимую белую водолазку, которую обещал сам себе отправить в мусор сразу с началом взрослой жизни. Впрочем, до ритуала с водолазкой было еще далеко: я для себя решил, что взрослая жизнь у меня начнется с первой поездки за границу, а ее я планировал уже больше полугода и примерно столько же откладывал. Откладывал по очень банальной причине – написание текстов приносило не такой уж колоссальный доход, особенно для столицы. Наверное, знай я тогда, как все сложится в ближайшие пару месяцев, отключил бы телефон и ноутбук, а особенно роутер, и даже выдернул бы провод из стены – ушел бы в полный «даунгрейд», как говорит один мой друг. Не меньше года просидел бы не выходя из квартиры и питался бы содержимым морозильной камеры, включая лед. А чтобы не сойти с ума от скуки, читал бы вдоволь книги.

Но в ту осень мне было не до чтения. Хватаясь за любые заказы на и отбиваясь от упорных попыток друзей затащить меня в новый бар на углу двух промозглых улиц, я отчаянно собирал деньги на главную поездку моей жизни – тур в Арабские Эмираты на пять ночей.

– А чего туда? – Миша вертел в руках мой новенький загранпаспорт, периодически прихлебывая из высокого запотевшего бокала. Завтрак бокалом портера он считал особым аристократическим шиком, хотя сам работал супервайзером в средненькой компании по продаже сигарет.

Мы сидели в пустой пиццерии. Девушка в черном фартуке нарезала на узкие треугольники только что вынутую из печи пиццу и раскладывала их на картонные тарелки. У окна торчали в телефонах школьники в куртках с капюшонами. Молодая мама с дочкой выбирала на витрине вчерашний кекс. Миша снова пригубил холодное пиво.

– Зря отказался!

Ледяной октябрьский дождь за окном, сонное утро, стрелки часов замерли на четверти одиннадцатого. Я поежился.

– Хочу подальше от всего этого. Там солнце, море, лето.

– Тоже зима, – всезнающе причмокнул языком Миша, – только теплая. С Кариной летишь?

– А что мне там делать одному?

Миша усмехнулся и вернул паспорт.

– Так и скажи, что она тащит тебя туда силой за твои же деньги, чтобы девочкам потом похвастать. Что, нет?

Я промолчал.

– А фотография дурацкая. – Он сделал большой глоток и надул щеки, обводя глазами зал. Потом его взгляд остановился на официантке, а голова привычно склонилась вбок.

– Да я в курсе, что ты злишься из-за Турции, в которую я отказываюсь лететь с тобой уже второе лето. Но ты же знаешь, Карина не поймет.

Голова Миши наклонилась еще ниже.

– Плевать я хотел, – нараспев произнес он, – и на Турцию, и на тебя, и на твою Карину.

Он пригладил рукой маслянистые волосы на висках, поправил ворот водолазки. В общем, придал себе солидный вид.

– Ладно, сколько тебе нужно? – Миша выудил из увесистого кошелька банковскую карту с беззаботными ромашками и ПИН-кодом, легкомысленно выведенным черным маркером.

– Пятьдесят, – просопел я.

Миша усмехнулся и засунул карту в карман моего пиджака.

– Трать с умом. И привези мне оттуда… – он задумался, вспоминая, чем славятся Арабские Эмираты, а после снова отвлекся на официантку. Она заметила и теперь недружелюбно поглядывала в нашу сторону.

– Расскажи мне, дружище, как там с учебой дела? Я со своим свободным посещением забыл не только где наш корпус находится, но и на кого я в принципе учусь.

– Все еще на историка, – заверил я и убрал карту.

– Это в тему. Уж что-что, но историй у меня много. И вот, кстати, наклевывается еще одна, – он вздохнул и уставился на меня немигающим взглядом. – Расскажи хоть, что там происходит на факультете. Старик Михей все так же зверствует и утверждает, что видел живого царя?

– Ну, это не он утверждает. Это мы с тобой придумали после зачета в первую сессию. Но, да, зверствовать меньше не стал. Кстати, я диплом у него пишу.

Миша печально вздохнул.

– Самоубийца. Кстати, чего сидишь? Учеба уже, наверное, вовсю.

– Начинается практика, – улыбнулся я. – Трудная, но последняя и долгожданная.

– Не понимаю, о чем ты, но передавай там всем привет. Особенно Вике. Вика еще учится?

Мое многозначительное молчание осталось без внимания. Впрочем, и Миша на продолжении темы не настаивал.

Я поднялся и потянулся к подносу.

– Оставь, я еще задержусь. – Он протянул мне огромную руку и подмигнул.

– Спасибо, – сказал я.

– Бывай. Позвони, как прилетишь.

Миша был из тех людей, кого я мог назвать своим другом, хотя у людей моего поколения настоящих друзей очень мало. Их медленно, но верно вытесняли «френды». Иногда я, конечно, задавал себе вопрос, почему все еще дружу с ним, но, когда я вспоминал первые пару лет нашего студенчества, все вставало на свои места. Да и забыть их было почти невозможно. Из общаги, пропитанной запахом пыльных книг, плесени и вареной капусты, Миша меня утащил сразу после первой сессии. Я слабо посопротивлялся, но идея снимать однушку на двоих и жить как короли, без зоркого коменданта и одной душевой на этаж, казалась мне очень заманчивой. Правда, квартира вышла несколько дороже, чем я мог потянуть на свою стипендию, но ровно наполовину Миша оказался прав. Он как раз начал жить как король и всеми силами старался подтягивать к дворцовой жизни меня – в его глазах очень провинциального и почти разорившегося дворянина. И все же перспектива вернуться на восьмой этаж общежития была мрачноватой, а Миша по природе своей убедителен. Поэтому уже к концу первого курса пришлось подыскивать если не постоянную работу, то хоть небольшой источник дохода.

Я так и остался снимать ту однушку на окраине города, в которой мы ютились два года. Точнее, ютился я. Миша занимал добрую часть квартиры с непонятно откуда взявшимся музыкальным центром, никогда не убывающим запасом пива (он даже где-то раздобыл для него прозрачный холодильник) и постоянно меняющимися девушками, имена которых я, к сожалению, запоминал.

Когда Миша связался с полулегальными инвестиционными фондами, окончательно остыв к учебе, и переехал в центр, видавшая виды квартира с прокуренным балконом и тремя слоями обоев перешла в мое полное владение. Постепенно призраки старой жизни рассеивались. Все реже приходили квитанции со штрафами за превышение скорости, а по пятницам уже не так часто раздавались звонки и в трубке телефона слышались нетрезвые женские голоса, что особо раздражало Карину. Скоро квартира приобрела свой теперешний вид – вид тихой берлоги почти обрученного гуманитария с небольшими потребностями в жизни. Совершенно лишней деталью в ней были только три картины, натянутые на тонкие рамки, которые я небрежно расставил на полу вдоль пустой стены между диваном и окном. Казалось бы – просто старый холст, краски и иссохшее дерево, а они пугали меня до жути своей неуместностью. Словно не стоят в моей комнате, а нарисованы поверх нее. И это странное впечатление заставляло меня часами их разглядывать.

***

В конце сентября мой вечно ноющий дед по линии матери в очередной раз сообщил, что мы совсем не любим их семью. Еще о том, что брат его совсем плох и уже неделю как лежит в больнице. Не успел я навестить двоюродного деда, как он скончался, оставив после себя маленькую квартиру на окраине и небольшую коллекцию картин. Я говорю об этом без большого сожаления, поскольку почти не знал его: жил он один и замкнуто, мать рассказывала, что он человек тяжелый. . Мне он по редким визитам запомнился уже стариком: суровым из моего детства, брюзжащим из юности и умиротворенно покоящимся осенью 2020 года. Уже позже, разбирая с дедом его вещи, я отыскал старые фотографии и нашел у нас удивительное внешнее сходство. А еще, по едкому замечанию деда, у нас с ним были одинаково ужасные и совершенно нестерпимые характеры.

– А это твое, – сказал дед и кивнул на завернутые в брезент вещи своего брата, аккуратно сложенные в углу.

– А что там?

– Вот и посмотри.

Удивительно, но человек, которого я почти не знал, поделился со мной частью имущества, которое, скорее всего, собирал всю жизнь. Конечно, никакого завещания не было. Единственным его близким живым родственником был дед, ему и досталось все содержимое маленькой квартиры. Эту же кучу вещей дед упорно хотел отдать мне.

– Может, хоть теперь перестанешь быть таким оболтусом.

Это был намек на мою бестолковую, как он считал, работу и совершенно бесполезный в перспективе диплом. И, конечно, на разгульно-холостяцкую жизнь в моем, по его словам, почтенном возрасте. Двадцать лет для людей вроде него – это зря потраченная большая часть жизни.

– Когда уже закончишь ликбез свой? – раздраженно полюбопытствовал он, рыская по пыльным ящикам и выгребая оттуда в коробку старые фотографии, какие-то адресные книжки и записки на желтых клочках бумаги. Эти «ценности» дед планировал забрать сразу.

Я промолчал. Втягиваться в заранее проигранный спор не хотелось. В комнате еще витало присутствие живого человека: легкий запах кофе, запах табака, которым тут пропитаны стены, тикали часы на столе, еще заведенные его рукой. Красивые часы, небольшие, с выпуклым стеклом и бронзовой петелькой наверху. Тяжелый красный лак скрывал трещины в деревянном корпусе, а в витиеватом узоре, венчавшем старый механизм, застыла ярко-желтая капля янтаря. День-два – и пружина распрямится, стрелки остановятся. Красный корпус и бронзу покроет вездесущая пыль.

– Все еще на историка своего? А потом что, думал? Делом займешься или в архив до старости клещами дышать?

Дед видел меня юристом в глаженом костюме и немодном широком галстуке, победно открывающим двери ногой в районном суде. Ну, вроде тех по телевизору, которые ни к юристам, ни к нормальной актерской игре никакого отношения не имели. Управляющим банком он меня тоже представлял, хотя понятия не имел, что это значит. Ну или хотя бы успешным бизнесменом, «только не таким» – в этот момент дед обычно щелкал пальцами, показывал на себе пиджак и кивал на что-нибудь красное.

– Учителем истории в школу пойду, – осторожно отмахивался я.

– Ага. Вот это предел мечтаний.

Я снова взглянул на часы. Для визита вежливости достаточно. Вот только дернуло меня вызваться помочь с коробкой. Хотя ничего особо тяжелого и тем более важного там не было.

– В июне после защиты диплом покажу, – пообещал я.

Дед рассеяно взглянул на меня и вернулся к ящикам.

– Полочку из него сделай. Нормальный документ поставить. Кстати, Леша, – добавил он уже более дружелюбно. – Есть хорошие курсы. Я видел по одному каналу, даже записал.

В такие минуты голос его становился елейным. Он потянулся к карману, выудил книжечку без обложки и стал торопливо листать, мусоля пальцы.

Я покивал, особо не слушая. Делал вид, что очень заинтересован хламом в углу под брезентом. Там и правда могло быть что-нибудь интересное. Вроде старой радиолы, которой цены нет в хорошем интерьере. Или очень редких книг, выходивших крошечными тиражами – . Правда, книголюбом покойный дед не слыл.

– Это, кстати, тоже тебе. На квартиру и сберкнижку ты особо не рассчитывай, а кое-что из вещей отдам. На память о брате. Может, хоть так про него вспоминать будешь. – Дед выудил из коробки старую потертую фотографию, на которой кроме фуражки и горбатого носа мало что можно было разглядеть. – Он, между прочим, был капитаном второго ранга на Балтийском флоте. Хотя тебе это, я так понимаю, до фонаря.

Я аккуратно принялся стягивать брезент. Ни радиолы, ни книг.

– И что мне с этим делать?

– Продай, – сказал, как плюнул, дед и вышел за дверь.

Под брезентом меня ждала стопка картин.

***

Мой ноутбук тихо шумел на столике у окна. Было пасмурно, а закрытые шторы еще больше сгущали сумрак, и монитор светился ярким пятном, освещая неубранную кровать и раскиданную на стуле одежду. Желтый конвертик подмигивал, намекая на новое непрочитанное письмо. Наверняка заказчики торопят. Рядом с ноутбуком стояла кружка с недопитым с вечера чаем.

Я скинул куртку на кровать. Затем пиджак. Из кармана выпала карточка с заманчивым рисунком безмятежного поля. Только коряво написанные цифры кода портили всю гармонию.

Некоторое время я сидел на краю кровати, слушая, как капает за стенкой вода. Если прислушиваться достаточно долго, начинало казаться, что капли падают в такт ударам сердца. Тук, еще одна тук… Я проверил телефон. Никаких сообщений, хотя с Кариной, по причине похорон двоюродного деда, не виделись уже три дня. Она снова поменяла фото на аватарке и теперь игриво поглядывала поверх темных очков. Длинную челку опять заколола набок. Так даже лучше. Я лайкнул, хотел оставить комментарий, но передумал. Лучше позвонить, но не сейчас. Когда буду заказывать еду, чтобы точно знать, на сколько человек. А ведь она еще могла прихватить с собой подругу из фитнес-клуба, имя которой я все время забывал, а вот ярко-розовую помаду, неуместную на постоянно загорелом лице, напротив, очень хорошо помнил. Тогда одной пиццей не обойтись. Безымянная фитнес-подруга все время требовала суши.

Почтовое оповещение никак не давало сосредоточиться на мыслях о предстоящем ужине. Я потянулся к макбуку, попутно едва не опрокинув кружку с холодным чаем.

Два письма от заказчиков. Один просил «что-нибудь по средневековой Англии» – видимо, первокурсник, которого торопили с рефератом. Не удивлюсь, если торопил Михей. Второй хотел статью по периоду царствования Анны Леопольдовны для какого-то журнала. Несложно, хотя все еще немного обидно – сколько их таких уже по журналам опубликовано без моей фамилии. Сразу всплыл в голове последний разговор с профессором.

– Как с дипломной работой? – Он смотрел пристально, поджав тонкие губы. Ждал ответа, который хотел слышать.

– За практику доделаю.

Профессор Михеев неспешно, аккуратно кивнул, не сводя с меня глаз.

– Практика – всего три месяца.

– Я успею.

– Разумеется, успеешь. Уже пора бы начать писать что-нибудь. Для себя.

Я сделал вид, что не понял.

Он сделал вид, что выразился максимально понятно.

– В последний день приходишь и приносишь «кирпич» мне на стол.

Кирпичами он по старинке называл любые письменные работы, дипломные особенно.

– А иначе…,– добавил он многозначительно и прервал беседу своим уходом. В своем стиле. Уже лет сто или сколько он там работает?

– А иначе что? – тихо спросил я про себя. Не получу диплом? И буду вынужден снова искать профессию, наиболее раздражающую деда и заодно еще, по инерции, родителей. Это несложно. Учитель младших классов, например. Или иняз. Но язык чтобы был не самый популярный, вроде норвежского.

Я невесело усмехнулся таким перспективам. Кстати, не таким уж призрачным, зная Михея.

Заказчикам ответил, что отпишусь к концу недели. Все потом. Мишина банковская карточка вселила излишнюю уверенность: как будто уже и нет необходимости гоняться за деньгами.

Третье письмо было от Димы. Дима – бывший однокурсник, покончивший с историей после четвертой сессии, а сейчас относительно успешный стартапер – из тех, кого ненавидит мой дед.

«Привет. Значит, сразу по делу – по картинам. Фотографии качеством не очень. По возможности пришли другие. Одного специалиста я отыскал. Он сразу назвал цену. В общем, можешь поискать еще, но если деньги нужны прямо сейчас, то за двадцать обе он заберет».

Я некоторое время поглаживал пальцем клавишу в раздумьях. Потом поблагодарил и пообещал прислать другие снимки. Насчет продажи не написал ни слова. Всегда так: стоит уклониться от прямого ответа, и цена вдруг чудесным образом подрастет.

Картины стояли у стены. В полумраке комнаты краски на них казались ярче, особенно синее небо над домом. Я поймал себя на мысли, что так и не узнал, где двоюродный дед взял эти полотна. На любителя искусства он не был похож, да и других картин в его доме не водилось. Сам живописью тоже не занимался – никаких художественных принадлежностей или эскизов я у него не находил. Только несколько старых писем и тетрадь с набросками фронтового рассказа, который он так никуда и не отправил и никому не показал.

Я подошел к ним ближе, сел на пол напротив. Картины казались двумя окнами в какую-то другую жизнь, о которой я ничего не знал. Окна в прошлое, в иную реальность, если можно так сказать. Отсутствие четких контуров не позволяло ухватиться за детали, но ощущение безмятежности и в то же время зарождающейся тревоги появлялось глубоко внутри. А еще недосказанности. Чего-то не хватало на картинах, мелкой детали, которую художник не успел или не захотел показать.

Протянув руку, я слегка коснулся шершавого полотна. Сухая краска, слегка прохладная.

Пискнул телефон, выдернув меня из раздумий. Аудиосообщение от Димы, голос слегка взволнован.

– Саш, вот еще инфа. Это триптих. Я нашел автора в сети. Некая Ильза Бауэр, видимо, немка. Известны три ее картины, две из которых у тебя, везунчик. А вот третья далеко отсюда. Нужно ехать в Калининград. Бывший владелец продал две – видимо, деньги нужны были, а третью сохранил. Если интересно, пришлю адресок.

Второе сообщение было более деловым.

– Саша, вот еще что. За полный триптих я тебе найду покупателя посерьезнее. Сделаем легенду, рекламу… Сам знаешь, что как. В общем, решай. Кстати, расписание поездов скину на всякий случай тоже. Проверь почту.

Ноутбук немедленно напомнил о себе.

Триптих. Видимо, все же я немного разбираюсь в искусстве, если понял, что чего-то не хватает.

Я прошелся по комнате. Вернулся к картинам. Потом отодвинул плотные шторы и поднес их к свету. Камера на моем телефоне была неплохой, но не вобрала и части очарования живых красок. Я критически полистал снимки, сделал еще пару. Затем набрал сообщение Карине:

«Меня не будет пару недель. Уеду по делам. Целую».

Спортивная сумка легла на кровать, в нее полетели блокнот и несколько футболок. Я осмотрел комнату. Никаких цветов и домашних животных. Даже если меня не будет год, стены не почувствуют моего отсутствия. Как, впрочем, и большинство моих знакомых. Родителям сообщу, что уехал на практику. Что ее можно пройти в нашем архиве, они все равно не в курсе.

Картины я бережно завернул в брезент и спрятал под кровать. Потом достал, развернул и повесил на стены вместо фотографий со счастливыми незнакомыми людьми. Никто не украдет картину, если она не спрятана. По крайней мере, так говорят. Я долго смотрел на них, представляя, как вернусь в обчищенную квартиру с голыми стенами, а потом аккуратно свернул и сунул в сумку.

Через час, когда я уже ехал в такси, пришло короткое сообщение от Карины:

«Ага».

2. Город желтых окон

Поезд лениво шуршал колесами, а за окном тянулись заснеженные поля. Не пушистые белоснежные шапки, из которых торчат верхушки молодых сосен, а белесые жесткие корки снега, растопленного двумя днями оттепели, а потом прихваченного морозами внезапно вернувшейся зимы. За полями тонкие черные силуэты деревьев, а еще дальше свинцовое море.

Когда просыпаешься рано, услышав, как со скрипом ухнула вниз чья-то полка в соседнем купе, а потом меряешь часы до рассвета стаканами горького чая, последующий день кажется бесконечным. Такое часто бывало со мной и дома. Просыпаешься и долго смотришь в потолок. За плохо зашторенными окнами намеки на скорый рассвет, шумит ноутбук на столе, капает в ванной вода из плохо закрытого крана. Вспоминаешь, как много дел и планов ты прокручивал в голове перед сном, составляя в голове заметки на будущий день, как планировал наконец выспаться и в то же время начать уже бегать по утрам в парке, пока город еще сонный. И вот лежишь, а в голове ни одной мысли, только предчувствие того, что день твой будет таким же, как и предыдущие сотни дней до него. А еще ощущение нереальности всего вокруг. Словно дом этот вовсе не твой, и не твоя кровать с очень незнакомыми холодными простынями, да и жизнь не твоя. Она должна быть другой, без ежечасного проставления галочек в списке в голове и вычеркивания выполненных дел. Ведь и эта долгая поездка тоже была очередной галочкой в невидимом списке.

Если лбом прижимаешься к холодному стеклу, ощущаешь, что зима за ним настоящая. Не разбитая колесами грязных машин слякоть, которую перемешивают лениво ползущие утренние и вечерние пробки, а нетронутая чистая зима, замершая в своем собственном времени на четыре положенных ей месяца.

В стакане позвякивала ложка, отвлекала от раздумий. Я иногда возвращался к серым буквам с красочными иллюстрациями на планшете. «Азбука искусства» обещала быстро и без лишних усилий научить отличать работы Дега от картин Мане.

Попутчица – пожилая женщина, севшая в вагон, видимо, ночью на одной из станций, – недобро поглядывала на меня из-под теплого платка. Она прижимала к своему коричневому пальто потёртую сумку, словно везла в ней все сокровища мира. Я изредка бросал на женщину взгляд, когда перелистывал страницу на планшете, а она все еще осуждающе наблюдала за мной.

– Уткнутся в свои компьютеры, – наконец буркнула она. – Лучше бы книжку почитал.

Что на это ответить, я не придумал.

Под крытые платформы Южного вокзала не проникал дождь, зато тут гулял вездесущий промозглый ветер. До электрички еще несколько часов, а после – снова созерцание грязно-белых просторов за окном и колышущихся свинцовых волн.

Телефон задрожал в кармане, словно от холодного ветра. Я нехотя стянул перчатку зубами.

«Добрался?» – это от Миши. Перед вопросом две фотографии из сауны и ссылка на «горячие фотографии» его любимой актрисы. Он считал, что я тоже обязан быть ее фанатом.

«Доеду – напишу».

В ответ усмехающийся смайлик и фотография какого-то жуткого заброшенного города. Видимо, цель моей поездки он представлял себе именно так. Я снова пытался припомнить, по какой причине мы все еще дружим, хотел ответить чем-нибудь едким, но вдруг понял, что, возможно, он прав. Про этот городок я знал пока только две вещи: он существует и там есть железнодорожная станция. Вполне могло оказаться, что кассир в билетном окошке – ровно половина населения городка. Сейчас идея отправиться туда уже не казалась такой гениальной и заманчивой. Хотя еще вчера я думал о том, что моя поездка очень удачно совпадает с практикой. И если все хорошо сложится с поиском и продажей картин, то билеты в далекий арабский край на новогодние каникулы уже можно будет заказывать. Сейчас, стоя в одиночестве посредине заснеженной платформы, я был одинаково далек и от мыслей о поездке, и от разумного плана по поиску недостающей части триптиха.

Я никогда раньше не задумывался о том, что мир меняется в те самые моменты, когда я сижу в большом городе и смотрю в монитор, а не созерцаю отдельные его части. Что замерзают моря, в которых мне довелось плескаться летом, закрываются сувенирные лавки, покрываются снегом громады колес обозрения, а ветер несет по безлюдному пляжу мусор и ледяную крупу. Для меня курортные города всегда были бурлящими жизнью, кипящими, как рассол в котлах с вареной кукурузой. Они словно пропадали из моей реальности на остальные месяцы, особенно зимние, когда меня там не было. С другой стороны, было бы странно круглый год задаваться мыслями о зимней судьбе курортных городов.

Городок, в который направлялся я, курортным не был. Просто маленький поселок на побережье, видавший тевтонских рыцарей, коричневые флаги и панельные многоэтажки. Он радушно встречал туристов в летние и осенние месяцы, предлагал глинтвейн и архитектуру кривых улочек. Что же до зимы, то жизнь в нем замирала, как в курортных городах, , однако в отличие от них, городок не становился бледной межсезонной тенью, а напротив, обретал себя. Но все это я узнал несколько позже. А пока я смотрел на срывающиеся с неба крупные капли. Серое небо висело совсем низко, словно продолжение крытой платформы.

Ладно, будем надеяться, что городок окажется веселее, чем на Мишиной картинке. А вот «горячие фотографии» знаменитости на проверку оказались лишь слегка теплыми.

Ветер принес запах дешевых сигарет. Затем раздался хриплый голос, обращающийся, видимо, ко мне.

– Впервые у нас, наверное?

Я обернулся. Старик с сигаретой в зубах смотрел не на меня, тоже на небо. Из-под кепки выглядывали седые баки и густые брови. Он кутался в старую, но плотную куртку. Рядом стояла тележка с примотанной к ней скотчем клетчатой сумкой..

Я только кивнул в ответ.

– Не по погоде одет, – заключил он. – Из столицы, наверное?

– Из Москвы, – уточнил я. Тут, на севере, понимание столицы было своеобразным.

– Что из Москвы, я вижу.

Старик затянулся, и сигарета затрещала в его зубах. Как ни странно, но это потрескивание показалось даже уютным. Словно дрова в камине. Хотя у меня самого никогда не было камина, да и вряд ли будет. Если только электрический.

– А который час? – снова спросил старик.

Я нехотя полез за телефоном. Значок батареи протестующе горел красным.

– Почти два.

– И взгляд у тебя столичный, беспокойный, – продолжил мой собеседник вместо благодарности. – Вот, смотри, – он поднял на уровне глаз часы, прочно сидящие на запястье – массивные, с календарем, в желтом корпусе. – Уже лет пять как не ходят, а ношу. Люблю их.

Понятно. Ненормальный.

Я отошел к краю перрона. Пустые мокрые рельсы поблескивали внизу. Они уходили вдаль, разбегаясь паутиной развязок, а позади меня упирались в бетонный тупик. Казались напряженными, как струны на гитаре. Приложи ухо – и услышишь тихий гул симфонии железных дорог.

Я достал блокнот и начал штрихами зарисовывать пейзаж: рельсы, теряющиеся в пелене дождя, мокрый перрон, тяжелое небо.

Старик некоторое время смотрел через мое плечо, сопел и тер нос скомканным платком.

– Пригородные на другой платформе, – наконец сказал он.

– Знаю. Я просто жду.

– А куда, если не секрет?

Мне совсем не хотелось, чтобы мы оказались попутчиками, и я нехотя назвал город.

– В первый раз слышу.

Старик отправил окурок в урну, но промахнулся. Досадливо крякнул и снова достал пачку.

– Не нужно тебе туда. В этот твой… – Он пощелкал пальцами.

– Это еще почему?

– А я откуда знаю? – усмехнулся он и долго смотрел на меня, пока я демонстративно не отвернулся. Можно было бы утонуть в соцсетях, если бы не еле живой телефон. С утра же заряжал… Хорошо бы спросить, как пройти на пригородные платформы, но снова начинать беседу не хотелось. Странный он, этот старик, хотя опасным и не выглядит. Скорее из тех, что любят учить жизни, хоть сами не особо в ней разбираются, и будут поучать, пока не случится чудо и не появится повод, извинившись, поспешно удалиться.

Я не заметил, как он исчез. Видимо, пока я раздумывал, как от него избавиться.

А через час я уже о нем забыл. За окнами электрички тянулись холмы, на которые карабкались летние домики. У некоторых в окнахгорел свет. Склоны холмов никак не хотели перекочевывать в мой блокнот, теряли по пути все очарование, становясь просто изогнутыми линиями со штрихами голого леса. Я вспомнил про картины Бауэр, которые так же не хотели становиться фотоснимками. Полез за телефоном в карман, но тот, угрожающе пикнув, отключился совсем.

В вагоне электрички не было никого, кроме меня. Заглянул контролер, но, бросив на меня взгляд, снова исчез за дверью. А потом включился свет. Небо за окном потемнело и стало почти таким, как на полотне Бауэр – тяжелым и тревожным, словно неотвратимый гребень высоченной волны, колышущийся над черным лесом.

В городок я прибыл уже поздним вечером. Большие часы в пустом зале ожидания показывали четверть одиннадцатого, а на окошке билетной кассы красовалась табличка «Перерыв 10 минут». Я вышел в город, опустил сумку под ноги и вдохнул соленый воздух. Недалеко, за насыпью, шумело море, колыхалось, ударяясь о волнорезы. На маленькой площади горел единственный фонарь, выхватывая из темноты мокрые скамейки. Слева от вокзала темнел парк, а справа поднималась на холмы мощеная улица. Ни такси, ни случайных машин.

Я выудил из кармана блокнот. Под светом фонаря мой собственный почерк казался чужим, на кремовую бумагу падали мелкие капли. Хорошо еще, что на всякий случай выписал несколько номеров из объявлений о сдаче квартир. Правда, хозяева размещали их летом, в сезон. Вряд ли кто-то горел желанием сдать квартиру сейчас, среди зимы, да еще и поздно вечером. На кирпичной стене под желтым колпаком, обклеенным рекламными листовками, обнаружился таксофон, как ни удивительно, вполне себе работающий. Ни карт, ни монет аппарат не требовал и терпеливо ожидал тихим, но долгим гудком.

Ответил только четвертый номер. Сонный женский голос долго не мог понять, кто я и что мне нужно, затем назвал адрес. Как добраться, я спросить не успел. Видимо, пешком. Подняв с земли сумку, я заспешил вверх по брусчатке, цепляясь носами кроссовок за неровные края и глядя по сторонам.

Городок совсем небольшой. Вдоль кривой улицы двухэтажные домики с магазинами на первом этаже. Все закрыты. Наверху на холме несколько панельных многоэтажек. Редкие окна светятся. На белом указателе на перекрестке название нужной мне улицы.

Проехала машина, и снова стало тихо. Светофор мигал желтым, бросая блики на окна магазинчика янтаря, в витринах которого разместились яркие желто-оранжевые поделки. Где-то в глубине магазина горел свет – значит, еще работали, несмотря на отсутствие туристов. Я повернул на дорогу к холмам. Совсем темно. Слева чернел сквер без единого фонаря, а по другую сторону от дороги смотрело на меня темными окнами здание за низкой оградой. Я заспешил вперед, сильнее прижав к себе сумку. Мои шаги эхом отдавались на пустой улице, и мне начинало казаться, что по старой брусчатке бегут два человека.

Я обернулся. На мгновение мне почудилось, что незнакомый силуэт метнулся в темноту сквера. Все нервы. Позади ничего, только светофор мигал желтым на пустом перекрестке. Под порывами ветра в сквере постанывали и скрипели ветви старых деревьев.

В панельном доме горели несколько окон: желтым янтарем старых ламп накаливания, скрытых за пыльными занавесками, и синим мерцанием от включенного в темной комнате телевизора. В одной из квартир ждали меня.

– Как добрались? – сонная, но приветливая хозяйка открыла обитую дерматином дверь и сдвинула ногой старую обувь в прихожей. Я прошел с сумкой вперед, разулся на старом половике у двери.

– Спасибо. С трудом вас нашел.

– Это ночью потому что, – заверила хозяйка. – Увидите днем, что городок тут очень маленький, заблудиться почти невозможно.

Она оглядывала собственную прихожую и разводила руками, словно извиняясь.

– Зимой никогда не снимают. Вы меня очень удивили звонком.

– Я писатель, – торопливо и не слишком правдиво ответил я. – Тишина – как раз то, что мне сейчас нужно.

– Вы молоды для писателя, – заметила она.

– Молодость – недостаток, исчезающий с годами, – глубокомысленно процитировал я кого-то.

Хозяйка кивнула, удовлетворенная ответом. Она показала комнату, где были лакированный шкаф-стенка и диван, укрытый старомодным, но чистым покрывалом, маленькую кухню с плитой на две конфорки и наспех прибранную ванную. Запах хлорки еще не выветрился в пыльную решетку вентиляции под потолком.

– Постельное белье в шкафу. Холодильник включите сами. Если что – звоните. Я тут недалеко живу, в доме напротив.

– Хорошо, – я поставил сумку на пол. – Сколько я вам должен?

Хозяйка помялась, покрутила пальцами пуговицу на куртке.

– Сейчас не сезон… В общем, пять вас устроит?

Пять меня вполне устроило. Я рассчитался одной купюрой, сохранившейся еще с Москвы. Смотреть ее на свет хозяйка не стала, быстро сунула в карман куртки и заспешила в прихожую, словно я мог вот-вот передумать.

– А что пишете? – спросила она, обуваясь. – Не детективы?

– Нет. Об искусстве.

– Жаль. Я люблю детективы. Там в шкафу стоят книжки, если что, – зачем-то добавила она и, пожелав спокойной ночи, исчезла в коридоре.

Я закрыл за ней дверь. Потом накинул на петлю старомодную цепочку. Выглянул в мутный дверной глазок. Пустая площадка, снизу через пролет пробивается свет подъездной лампочки.

Квартира не казалась маленькой, несмотря на громоздкий шкаф в единственной комнате. За стеклом стоял старый бесполезный хрусталь, покрытый благородной пылью, сувениры из Сочи, фотографии каких-то людей в рамках и без. Обещанные книги занимали целых две полки – в основном пестрое чтиво на плохой бумаге прямиком из начала девяностых. На глянцевых обложках источали тестостерон перекачанные герои в камуфляже, гавайских рубашках, леопардовых набедренных повязках. Между книжками затерялась открытка из Кракова.

В шкафу обнаружился престарелый пылесос и пальто с лисьим воротником. Пылесос все еще был в форме – об этом говорили чистый зеленый ковер под ногами и не менее чистый красный ковер на стене. От антикварного пальто в 2020 году не было никакого прока.

На кухне я нашел стол, который вполне годился для работы – ноутбук и чашка кофе там умещались. Холодильник с приоткрытой дверкой дожидался продуктов, а в маленькую форточку в окне сочился холод и сырость.

С продуктами я сильно просчитался. Выходить в незнакомый город поздним вечером не было никакого желания, а купить что-нибудь на ужин на вокзале в Калининграде я не догадался. Часы на стене показывали, что до спасительного сна тоже еще нескоро.

Я потянулся к полкам над раковиной. Отыскал четверть пачки вермишели, но ее все равно есть было не с чем. Там же стояла упаковка какао и пакет сухого молока. Не кофе, но хоть что-то. Я поставил чайник и принялся смотреть в окно на пустой двор.

Мой спонтанный отъезд теперь казался мне совершенно необдуманным и глупым. Добраться сюда, на самый край страны, оказалось дороже и сложнее, чем я думал. Мишина карта начала худеть, хотя я еще и одного шага не сделал в сторону знойных Эмиратов. Конечно, триптих обещал все окупить и даже сверх того, если Дима не слишком пожадничает и положит в свой карман человеческий процент. Я оправдывал себя тем, что, побывав в местах создания полотен, смогу сотворить триптиху приличную и достоверную легенду, что для меня было совсем не сложно. Легенд в свое время я сочинил немало. И все же сперва стоило провести разведку, не покидая столицу. Написать пару писем, поискать приличную гостиницу и постараться наконец побороть страх перед самолетами. Прежде, чем один из них понесет меня над персидскими горами в далекий Дубай. Теперь вместо привычной парковки за окном и куска МКАДа, выглядывающего из-за многоэтажки, – серый темный двор без фонарей и низкое беззвездное небо.

Меня отвлек свист закипающего чайника.

Какао в белесой кружке со сколом и остатками цветной картинки никак не хотело растворяться и плавало мелкими шариками, смешанное с сухим молоком. Зато после пары глотков голод отступил. Я достал макбук, проверил почту, открыл вкладки с соцсетями. Немного побродил по новостям и оставил пару комментариев под новой аватаркой Миши. Он и его новая любовь на всю жизнь – официантка из кафе – уместились в яркий прямоугольник фотографии, где фоном была афиша с«Морбиусом». Затем засел за чтение пабликов по искусству. Дима требовал хорошую легенду к триптиху, может, даже несколько статей на разных сайтах для достоверности. Не сложнее, чем обычные тексты, которые я пишу на заказ. Нужно только углубиться в материал.

Еще пару дней назад мне казалось, что разбираться в картинах проще простого. Достаточно прочитать пару книг, которые волшебным образом сделают тебя специалистом и критиком в изобразительном искусстве. Все оказалось запутаннее, чем я думал. Сначала я потонул в направлениях и стилях, потом в именах. Два года назад мне не составило никакого труда стать книжным критиком. Я писал рецензии на заказ, громил отзывами молодых писателей и вступал в баталии на литературных форумах. Еще раньше я без труда окунулся в мир веб-дизайна, где успешно барахтался, сделав себе имя и немного социального капитала. В наступающем году я планировал попробовать себя в СММ, но по стечению обстоятельств Лиотар и Сезанн стали моими компаньонами на остаток зимы.

Сообщение от Димы.

– Добрался?

– И даже заселился.

– Держи адрес продавца. Надеюсь, картина еще у него. Поспрашивай, есть ли еще картины и откуда они. Если есть, то инфу пока прибереги.

– А если откажется продавать?

– Другие же продал. Пробуй. Зря, что ли, ехал?

Я искренне надеялся, что не зря. Вид за окном был не слишком приветливым, квартира – не слишком уютной. Я включил музыку, но не слишком громко, хотя соседей слышно не было. Она показалась мне какой-то чужой. Как белый макбук на кухонном столе с порезанной клеенкой, как мои кроссовки в прихожей со старыми кожаными сапогами, как почти еще новый телефон в ярком чехле на пыльном пледе, укрывавшем старый диван. Английские слова о боли в глазах и нехватке времени плыли среди корешков старых книг, выцветших половиков и гравюр на обоях, разбивались о них, как волны о ледяной берег.

На новом месте всегда сложно уснуть. Пугают чужие звуки, но особенно запахи. Даже зимой тут пахло соленым морем, но больше пустотой. Так пахнут старые квартиры, в которые редко заходят хозяева: скопившейся в углах пылью, затхлым воздухом, ворсом настенных ковров. Я долго лежал на диване, укрывшись найденным в шкафу пледом, и смотрел в потолок на треугольник света, падающий из приоткрытой двери на кухню. В голове стремительно бегали мысли, за мгновение преодолевая путь от моей уютной комнаты в столице до маленького городка на берегу Балтийского моря, путь, на который у меня ушло несколько дней. Вот я стою на перроне, показываю электронный билет угрюмому проводнику, вот лениво листаю страницы на планшете, вытянувшись на нижней полке, ем сэндвич с семгой и пью горячий кофе в закусочной, а вот старик с тележкой смотрит через мое плечо на пустом перроне на Южном вокзале.

– Не страшно в чужом городе будет? – спрашивает он.

– Я всего на пару дней.

Старик закуривает.

– Ну, за пару дней тоже может всякое случиться.

– Надеюсь, обойдется без этого.

Он мешает мне читать. Мы стоим на краю перрона, а под ногами плещется вода, уходящая вдаль ровным серым полотном. Мелкие волны разбиваются о край платформы, касаются моих белых кроссовок.

– Это как пойдет. Иногда все у тебя под контролем, все хорошо. Даже уверен в том, что будет через час, день, год. А потом…

– Что потом? – я отвлекаюсь от чтения и прячу телефон.

– А потом вот, – он зажимает сигарету зубами, приседает и стучит костяшками по мокрому бетону. И еще раз. Как громко!

Я просыпаюсь от стука в дверь. Спросонья не понимаю, где нахожусь и что происходит. За окном все еще темно, на часах начало второго. Новые удары в дверь убеждают, что это не часть сна. Удары громкие, требовательные.

В прихожей я выглянул в глазок, но в темноте разглядел лишь два силуэта.

– Кто там? – хрипло спросил я, не узнав свой голос.

– Это полиция. Откройте.

Я надеялся, что все еще сплю. Но слишком много деталей вокруг: мои грязные кроссовки под ногами, куртка, квитанции на зеркале в прихожей и мое заспанное лицо в том же зеркале. Я приоткрыл дверь, повозившись с замком.

– Живете тут? – поинтересовался капитан, представившись. Фамилию я не запомнил, только то, что капитан.

– Снимаю. Приехал вчера, – я откопал в кармане паспорт.

– Откуда приехали?

– Москва.

Капитан полистал страницы. Остановился на прописке. Там у меня был оттиск нечеткий.

– В гости?

– По делам.

– С вами еще кто-нибудь проживает?

– Нет. Один.

Капитан осмотрел прихожую, насколько позволяла приоткрытая дверь.

– Ничего странного не слышали за последний час?

– Я спал, – пояснил я.

– Крепко спите.

– А что-то случилось?

Он промолчал и вернул паспорт.

На улице падал снег. Он уже ровным слоем покрыл лавки у подъезда, капот полицейской машины с включенными фарами, в свете которых неподвижно застыл на тротуаре человек. Его руки были раскинуты, полы расстегнутого пальто распластались как крылья, снежинки ложились на его лицо, но не таяли.

Вокруг скопилась толпа, несмотря на поздний час и, казалось бы, совершенно безлюдный дом. Я узнал заспанную хозяйку в длинной куртке. Рядом стояла пожилая чета. Старушка куталась в шаль, а тощая шея старика торчала из широкого воротника бушлата. В стороне стояла девушка. Длинные волосы закрывали половину ее лица, а глаза в свете фар казались огромными, но не испуганными. На ней был толстый свитер и очень легкое пальто. За ней стоял парень в теплой серой куртке и задумчиво рассматривал окна, словно происходящее его совершенно не интересовало. Мужчина с сигаретой в зубах, присев, изучал ботинки лежащего. Рядом суетилась и истерично жалась к хозяину непородистая, но ухоженная собака.

Капитан о чем-то говорил с хозяйкой. Та пару раз взглянула на меня и покивала головой. Девушка засунула тонкие ладони в рукава свитера.

– А что случилось?

Старик в бушлате пожал плечами.

– Говорят, с крыши упал.

Я кутался в куртку, но холод все равно пробирался под нее, заставлял тело колотиться мелкой дрожью. Скорее всего, и холод тут ни при чем. Такое бывает после тревожного пробуждения среди ночи – неприятный озноб. Сейчас бы большой стакан кофе, и можно уже не ложиться. Особенно хорошо мне работалось ранним утром перед рассветом. Так было всегда, несмотря на частый недосып. Мысли лезли в голову неконтролируемым потоком, а пальцы едва успевали тарабанить по белой клавиатуре. Но оглядевшись, я понял, что кофе нигде поблизости не добуду. Не столица, где только руку протяни – и в нее вложат горячий стакан. Вокруг царила удивительная тишина. На островке под фонарем суета, негромкие возгласы и вопросы, свет фар и тихое тарахтение двигателя. А дальше – абсолютно тихая и темная ночь, словно мы на маленьком островке в центре какой-нибудь Сверхпустоты Эридана.

– Напомните, кто вы? – Сержант вжимал голову в плечи и пытался расписать в мятом блокноте дешевую ручку.

–Череш Александр Олегович. Я тут снимаю квартиру, я говорил.

Сержант угрюмо кивнул и посмотрел на мои окна.

– Недавно приехали. Сегодня вроде бы, да?

Я подтвердил. Озноб превратился в довольно крупную дрожь, и все еще нестерпимо хотелось кофе.

– Учитесь или работаете?

– Студент, – уверенно сказал я. – Четвертый курс, факультет истории и археологии.

– А к нам зачем?

Я поежился и поднял воротник.

– Практика. Материалы собираю.

В голове созрел целый готовый ответ на вопрос, что интересного и по какой теме можно собрать в качестве материала в этом городке. Но сержант ничего такого не спросил. Только закурил и протянул мне пачку, но я вежливо отказался.

– Надолго? – спросил он.

– Это как пойдет.

Человек смотрел пустыми глазами прямо на фонарь над головой. Снежинки падали и растворялись в них, отчего казалось, что в уголках собрались слезы и вот-вот сорвутся тонкой струйкой вниз по щекам.

3. Янтарь и кофе

Утром все кажется иным. Тревожная ночь, мертвый человек у подъезда, чужие запахи и звуки съемной квартиры – все осталось где-то там, во вчера. Я проснулся, едва в окнах посветлело небо. Тут не было плотных штор из моей московской квартиры, разрешавших на выходных пребывать в утренней дреме до полудня, закопавшись в одеяло. Из плохо прикрытой форточки на кухне веяло холодом, и в комнате воцарился январь – хоть оставляй включенными конфорки на ночь.

За окном все еще падал снег. Кухня неприветливо встречала вчерашней немытой кружкой с остатками какао. Нужно было отправляться на поиски кофе.

Я вышел из подъезда, поежился. Холодный снег падал за шиворот, и тонкий шелковый шарф никак этому не препятствовал.

Тело уже увезли. На его месте только ровный слой снега и глубокие следы от шин.

Осмотревшись, я нашел вчерашнюю дорогу. Сегодня сквер не выглядел таким пугающим. Высокие голые деревья слегка шевелили ветвями. В глубине виднелся белый от снега памятник. По аллее наискосок протянулись следы.

Вниз я шел не спеша. Брусчатка была мокрой и скользкой, с пятнами серого льда, сквозь который просвечивал древний камень. На перекрестке все так же мигал желтый светофор.

Магазины уже открылись, а в янтарной лавке горел свет. На верхней полке, среди статуэток и бус, застыл корабль с желтыми парусами. Маленькие мозаичные картины изображали осенние сады. В глубине лавки за толстыми стеклами витрины темнели массивные часы, старые иконы в окладах. Видимо, тут был настоящий антикварный магазин. Я потоптался у двери, не решаясь войти. В подобном месте я был готов провести остаток дня, но тихое урчание в желудке напоминало об обещанном кофе.

Маленькое кафе на несколько столиков нашлось в переулке за углом. Надо мной звякнул колокольчик. Я сел у окна, заказал омлет и кофе, приветливо улыбнувшись официантке в красном фартуке.

– А тосты к омлету не хотите? – поинтересовалась она.

– Очень хочу. С джемом, если есть.

Джема не было. Зато нашлось ежевичное варенье. Кофе был почти идеальным, только чуть более горячим, чем я любил. Я решил не спешить и достал блокнот. На кремовых листах пестрели заметки, которые я успел набросать по пути из Москвы, несколько постыдных рисунков синей ручкой, напоминавших мне, что художник я так себе. Особо интересные выписки из «Азбуки искусства» перемешались с корявыми четверостишьями для Карины и электронными адресами заказчиков. Островок суеты посреди сонного озера маленького прибалтийского городка. Тут просто идеальное место, чтобы сочинить для триптиха достойную легенду. Может даже не триптиха, а целой коллекции картин, которые, конечно, не стоит продавать сразу. Схема предельно проста – несколько постов куда нужно и кому нужно, потом раздуть загадку вокруг триптиха, подогреть жутковатыми слухами. Главное, вовремя выставить на продажу, пока интерес не пошел на спад. Жаль, что ночное происшествие никак не прикрутишь к этой истории. Добавило бы мрачности.

От раздумий меня оторвал шум. Громкие голоса и смех заглушили даже пронзительный колокольчик. В дверь втиснулись покрытые мокрым снегом спина и плечи. Эту дутую серую куртку я уже видел накануне ночью. За ней в кафе вбежала девушка. Снег налип на ее длинных волосах и легком пальто. Парочка разместилась за соседним столиком. Парень принялся шарить по меню, положив руки на стол. Девушка аккуратно расстегнула пальто, смахнула снежинки с шарфа и присела к окну. Она то и дело убирала волосы за ухо, но они все равно выпадали, закрывали склоненное над цветным разворотом меню лицо.

Повисла странная неловкость. Я пытался вернуться к блокноту, но поймал себя на мысли, что слежу за незнакомкой в пальто, греющей руки о горячую чашку. Эти двое – наверняка парочка. Парень энергично размахивал вилкой над принесенными сырниками, а девушка держала чашку в ладонях и, казалось, совершенно забыла про свойкофе. Они никуда не спешили. Впрочем, в этом городке некуда спешить.

Парень громко засмеялся, перегнулся через стол, похлопал девушку по плечу. Вот-вот начнут пробовать еду с тарелок друг у друга. Я вспомнил Карину. Ее задумчивое лицо, обычно освещенное ярким дисплеем телефона. Я поймал себя на мысли, что хорошо помню верхнюю часть ее лица, а подбородок и губы всегда были скрыты глянцевым прямоугольником гаджета – ее окна в более интересный мир, чем мои рассказы о работе и учебе. Да, изредка я замечал, что она улыбается – собирались тонкие морщинки в уголках глаз, и сами глаза вспыхивали задором. И тогда она энергично стучала ногтями по дисплею, набирая очередное сообщение. Я как-то пошутил, что забавной будет наша свадьба. Я сделаю стрим и кину ей ссылку в соцсеть, чтобы ничего не пропустила. Но она не услышала, только улыбнулась, изящно согнула запястье над экраном и, раздумывая, что написать, нежно потирала друг о друга подушечки пальцев. Да, игнорировала она меня тоже красиво. Только Миша, иногда забегая к нам в гости, мог пошатнуть этот баланс. Он швырял куртку на диван, здоровался с Кариной за руку и отвешивал в меру неприличную шутку. Она смеялась, прикрыв рот рукой, и немедленно откладывала в сторону телефон.

Непохоже, чтобы у этой парочки тоже были проблемы с общением. Я не видел лица девушки – она сидела ко мне спиной – но все это время они отпускали шуточки по поводу названий блюд в меню. И ни разу не взглянули в окно, за которым крупными хлопьями падал снег.

Девушка поднялась неожиданно, потрепала парня по макушке, на что тот отреагировал усмешкой, и, накинув капюшон, вышла из кафе. Немного постояв на крыльце, она направилась вниз по улице, мимо окон и меня. Я заметил лишь мокрый капюшон и выбившиеся из-под него волосы, прилипшие к лицу.

Я положил две сотни под блюдце с крошками от тостов и неспешно двинулся к выходу. Наверное, слишком неспешно – парень в куртке посмотрел на меня немного рассеянно и вдруг коротко кивнул, словно знакомому.

– Я вас помню, – сказал он.

– Что, извините?

Он махнул рукой в сторону окна, словно за ним было что-то значимое.

– Вчера ночью у подъезда. Вы тот студент, который недавно приехал. В этом городе так мало новых лиц, что сразу запоминается каждый, с кем не сталкивался в течение дня как минимум раз пятьдесят.

Я промолчал. Парень выдвинул стул, видимо, приглашая присесть. С выбором он еще не определился и теперь близоруко щурился в меню.

– Рекомендую омлет и тосты, – сказал я. – По крайней мере они точно есть.

– Вот и мне они сразу приглянулись, – он свернул меню и протянул мне руку. – Ким.

Я назвал свое имя как-то неестественно, нараспев, как мне показалось. Словно было неловко за банального «Александра» перед редким и звонким «Кимом». Ким взъерошил короткие мокрые от снега волосы и обтер руки салфеткой.

– Дурацкий снег. Так никуда не годится.

– Так зима, – констатировал я.

Ким серьезно кивнул и замахал рукой официантке.

– Это понятно. Я про то, что снег пока не нужен. Еще дня три.

– А потом? – осторожно спросил я.

– А потом будем снимать другой объект и пусть хоть завалит все под самую крышу. – Он некоторое время смотрел на меня, потом догадался, что я мало что понял, и показал руками видеокамеру. – Мы фильм снимаем. На конкурс. Я, Женя – которая тут со мной сидела только что, видел, наверное, и Глеб. Но Глеб куда-то пропал. Второй день не берет трубку. – Ким сделал заказ и вернулся к беседе. – В общем, не желаешь к нам в группу, если Глеб не вернется? Платим копейки – бюджет ограничен, но зато работы валом. К тому же нам позарез нужен третий человек.

Я засмеялся и покачал головой, вежливо отказываясь.

– Хорошо, что вы не рекламные ролики снимаете. С этим, я вижу, у вас так себе.

– Что есть, то есть. Но ты подумай. Если что – искать нас специально не нужно. За день пересечемся еще раз двести.

Я уклончиво развел руками.

– А что снимаете?

– Говорю же – фильм. О рыцарском замке Конрада. Он здесь, за холмом. Не сказать, чтобы совсем руины, даже одна башня сохранилась. В общем, есть на что направить камеру. Если снег, конечно, прекратится.

– Я подумаю, – пообещал я и взглянул на время. Пора было бежать по высланному Димой адресу, чтобы день окончательно не превратился в бесполезный.

– А ты его знал? – спросил Ким, пожимая на прощание руку.

– Кого? – не понял я.

– Того парня, сорвавшегося с крыши. Мало ли, вдруг вы вместе приехали. Просто лицо у него незнакомое, и в то же время кажется, что я его уже видел раньше.

Я развел руками.

– Ладно, если что – увидимся.

Я едва не столкнулся с омлетом и тостами Кима у двери – засмотрелся в телефон. Мелкие черные буквы в письме Димы сообщали адрес, который мне ровным счетом ничего не говорил.

***

Падал снег. Здесь он опускался на землю большими хлопьями, сразу тающими на влажной после недавних дождей земле. С севера промозглый ветер приносил запах сырости и моря, еще холодного, лениво перекатывающего темные воды от горизонта к пустынному берегу. Отсюда, с вершины холма, я видел серые волны, разбивающиеся о такие же серые скалы, и почти слышал их шум.

Я снова позвонил в дверь и прислушался к мелодичной трели где-то в недрах дома. Никого. Видимо, и в этом городке люди где-то работают, а не ждут гостей с утра до позднего вечера.

Снаружи дом казался очень большим. Он стоял на небольшой возвышенности, и массив фундамента выходил наружу аркой подвала, выглядывавшей в маленький дворик за домом. Туда вела узкая тропинка с покосившейся калиткой. Дверь подвала была закрыта. Из щелей между массивными красными кирпичами веяло холодом и сыростью. Наверху, под черепичным коньком крыши, хлопало рассохшейся ставней слуховое окно.

Наверное, оттуда, с третьего этажа, видно море, свинцовую гладь, отражающийся в волнах закат, кипящие холодные валы под низкими облаками, когда надвигается шторм. Кто бы ни жил в этом доме, на вид из окна он точно не жаловался. Разве что на холод и сырость.

В сад выходила вторая дверь. Я не заметил ее сразу, но она тут была, в арке из красного кирпича. Дверной звонок был и здесь – черная кнопка, непрочно привернутая к штукатурке. Скорее всего, дом был разделен, иначе зачем сразу два входа? Причем второй так умело запрятан.

Звонок отозвался мелодичной трелью. Потом раздался скрип половиц и шаркающие шаги. Некоторое время за дверью мялись, видимо, разглядывая меня в глазок. Потом дважды с легким скрежетом в замке провернулся ключ.

– Добрый день, – произнес я в приоткрывшуюся дверь.

– Вы насчет газа? – поинтересовался хозяин, пожилой мужчина в толстом халате и толстых очках.

– Нет. Я насчет картин.

Хозяин понимающе кивнул и жестом пригласил войти.

– Жду их вторую неделю – обещали почистить котел, – сипло сказал он, поглаживая рукой горло. – Вы звонили Денису?

– Кому? – не понял я.

Старик некоторое время смотрел на меня сквозь толстые линзы, потом махнул рукой и закрыл за мной дверь.

– Денису, племяннику моему. Картины его, и дом, в общем-то, тоже. Вы проходите, присядьте. В ногах правды нет.

Я присел. Осмотрелся вокруг. Большая кухня или столовая – не понять. В единственное окно, задернутое серой занавеской, сочился свет, выхватывал из темноты силуэты старой мебели, большой картины на стене. Черные краски почти сливались с темно-зелеными обоями, местами отставшими от стены. Над картиной покачивали маятником старые часы. Пахло корицей и чесноком. За плотной шторой в углу угадывалась дверь в комнату – видимо, спальню.

– Денис уехал еще вчера. Куда – не доложил, но попросил присмотреть за остальным домом и записывать, кто приходил к нему и кто звонил.

– Можете меня записать, – сказал я.

– Успеется. Пойдемте, я картины покажу.

Я неуверенно пожал плечами.

– Может, Дениса подождать?

– Кто ж его знает, когда он вернется. Так хоть знать будете – устраивает или нет.

– Тоже верно.

– Зовите меня Герман Маркович. – Старик неспешно достал две чашки и наполнил их густым горячим чаем из фарфорового чайника с розой. Вот откуда запах корицы.

Одну чашку Герман Маркович вручил мне и направился к двери за шторой.

– Идемте. – Он снял со стены связку ключей и принялся подбирать нужный. – Этой дверью лет пятнадцать никто не пользовался. Надеюсь, замок не проржавел совсем.

Дом и правда был большой. Дверь открывалась не в пыльную узкую прихожую, а в настоящую гостиную. Над нами уходила вверх на второй этаж деревянная лестница с гладкими перилами. Свет двух больших окон ровными прямоугольниками лег на дощатый крашеный пол, большой бледно-голубой палас со следами обуви и времени.

– Простите, я совершенно забыл, как к вам можно обращаться?

– Александр.

– А, ну да, конечно, – старик рассеянно покивал головой.

Я боялся, что он меня посчитает столичным пижоном, неспособным отличить Моне от Рембрандта, но желающим купить что-нибудь достаточно толково нарисованное, чтобы повесить это на двери в уборной. Но похоже, что Герман Маркович был безразличен к картинам. Как и к большей части дома.

– У вас красивый дом, Герман Маркович, – дежурно сказал я. На самом деле красивым он не был. Дом дышал стариной и пылью. И мебель, которая еще полвека назад могла считаться антикварной, наполняла большие залы с высокими потолками благородством, но отнюдь не уютом. То же касалось и тяжелых штор на резных гардинах под потолок, и очень старых обоев, плотных, знавших сотни прикосновений. Пол местами устилал паркет, еще не рассохшийся и ровный, но не чищенный уже много лет.

– Дом старый, – старик снова загремел ключами, – немецкий. До депортации в сорок шестом тут жила богатая немецкая семья, а потом переехал мой дед с семьей и сестрами. Они ничего не меняли тут, не перестраивали, только разделили одну комнату на две спальни. Даже мебель осталась от прежних хозяев. Скажу, что моему деду очень повезло.

– А картины?

– Их нашли позже, в пятидесятые, во время ремонта. В стене была замурованная ниша, а в ней свернутые в трубочку полотна. Дед полагал, что они ничего не стоят, и хотел было выкинуть. Сохранила его сестра, заказала рамы и повесила тут, в своей спальне.

Я поискал глазами картины, но на стенах висели только пожелтевшие семейные фотографии.

– А где сами картины?

– Минутку. Сейчас отыщем. Может, Денис куда подевал…

Присутствия в доме другого жильца абсолютно не чувствовалось, на него намекали разве что грязные кроссовки в прихожей и забытая на комоде зарядка от телефона.

Герман Маркович указал в сторону второго этажа и поставил на лакированный столик уже пустую чашку. Я все еще поцеживал горячий и несладкий чай, попутно решая, прилично ли будет взять его с собой.

– Пойдемте. Видимо, они на втором. В прошлом году племянник пытался продать, экспертизу даже заказывал, но оказалось, что они действительно ничего не стоят. Неизвестный художник, и не такие уж старинные работы, как сначала показалось. Да и содержание так себе. В общем, сейчас сами все увидите.

Старик остановился на середине лестницы, пристально посмотрел на меня и улыбнулся, обнажив неестественно ровные зубы.

– Не понимаю, зачем они вам.

– Коллекционер, – непринужденно-фальшиво сказал я. – Как раз и собираю работы неизвестных художников. Можете считать это причудой.

– Отчего же, вот мой дед собирал этикетки от спичечных коробков. Так и припрятал их где-то в доме перед смертью. Сгнили уж, наверное.

Он пошел дальше, шурша халатом.

– Неизвестных художников, говорите? Специалист сказал – двадцатый век, первая половина. Значит, это точно то, что вам нужно. Скажу вам так – работ более неизвестного художника вы не найдете во всей Калининградской области.

– А результаты экспертизы сохранились?

Старик засмеялся.

– Что вы, они полетели в мусор вместе с картинами. Вот только картины я вставил обратно в рамочки и повесил на стенку к тетке, где висели. Тут их место.

– И все же потом решили продать?

– Племянник решил. – Старик снова впился в меня глазами. – И дом продаст, как только найдет достойного покупателя. Но я не против. Давно пора переехать куда-нибудь, где в стенах поменьше трещин, а в подвале никто не шуршит. А картины… Да знаете, не так уж и нравятся они мне.

На втором этаже было больше света. Большие окна впускали сюда пасмурное утро, а шторы отсутствовали вовсе.

Справа от лестницы я увидел две наглухо закрытые двери. Слева еще одну, приоткрытую. Оттуда слышался приглушенный шум от радио или, может быть, старого телевизора.

Старик снова выудил из кармана связку ключей и начал по очереди подбирать их к замку.

Белая дверь с облезлой краской. Чуть ниже замочной скважины глубокие царапины в дереве, словно от когтей собаки. На косяке успела нарасти тонкая паутина.

– Комната тетки, – объяснил старик. – Когда дом пустовал, я сюда вообще не заходил, разве что проверить окна после грозы. Денис, думаю, старые комнаты тоже не жалует. Живет в своей мансарде с видом на море. Раз в неделю чаю попить заходит.

Замок наконец поддался, и старик распахнул дверь. Из глубины комнаты потянуло затхлым воздухом, запахом старых вещей и пыли.

– Прошу.

Комната была небольшой, но с высоким потолком и огромным, наглухо запечатанным окном с грязными стеклами. Тут стоял старинный комод, шкаф, железная кровать, , впрочем аккуратно, застеленная, и деревянный стул у окна.

– Ну вот, собственно, и они. Закрыл от солнца и пыли.

Герман Маркович стянул покрывала с двух картин, прибитых к оклеенной синими некрасивыми обоями стене между шкафом и дверью.

– Смотрите.

Герман Маркович, позвякивая ключами, засеменил в свою комнату с телевизором (или радио).

Картины смотрели прямо на меня. Сомнений не было, та же рука и та же кисть. И темно-синее глубокое небо. Дом на высоком холме. Одну его часть освещает солнце, пробившееся через тучи, а другую по крупицам уносит ветер за горизонт.

– Вроде бы картина как картина, а пугает, – сказал вернувшийся Герман Маркович. Он погладил сухой рукой раму. – Что-то в ней не так, но не могу понять, что именно. Вроде бы все обычно – дом, небо… Но смотрю – и жуть берет. Если не испугались, покупайте и забирайте ее отсюда. В Москву или еще куда подальше отсюда.

Я промолчал. Герман Маркович присел на скрипучий стул.

– Она, наверное, старше дома. Во всяком случае, ей повезло больше. Лучше сохранилась. Хотя могла отправиться на растопку. Тут же заселяли народ не по плану, просто приезжали люди в вагонах и забирали любой понравившийся дом. Этот достался семье школьного учителя, потому многое уцелело. Особенно картины. Они висели в гостиной, когда мы выкупили этот дом в девяносто втором у дальней тетки по отцовской линии, – он посмотрел на меня, словно ожидал вопроса. – Да, я тут уже больше четверти века. Жили большой семьей – дом-то тоже большой. Я, брат с женой и мама. Потом Денис родился. Вроде бы как радостное событие, но после этого все под откос пошло. Мама умерла, жена брата собрала вещи, взяла Дениса и уехала. Может, характерами не сошлись – она ведь намного моложе была. Может, из-за денег. В общем, брат долго пил. Все с картиной разговаривал. Денис приехал, когда его уже не стало. С мамой он не ужился, зато на отца похож один в один и лицом, и характером. А я что… Я рад.

Мы некоторое время молчали, любуясь картиной.

– Забираете? – неожиданно спросил Герман Маркович.

– Наверное, нужно Дениса дождаться.

Старик кивнул.

– Да, так правильно, но не знаю, когда будет. Не знаю.

Он развел руками и снова уставился на картину. Картина казалась совсем новой на фоне старых обоев.

– А надолго вы вообще приехали?

– На несколько дней. Хотел пройтись по местным лавкам и магазинчикам, поискать интересные работы. Как мне кажется, моя коллекция почти собрана, но я втянулся, и теперь душа требует новых поисков.

– Понимаю, – Герман Маркович выудил из кармана связку, отцепил один ключ и вручил мне. – Побудьте тут сколько нужно, подумайте. С картиной поговорите. Иногда кажется, что она действительно говорит. Потом запрете – оставьте ключ под вазой за дверью. А я пойду к себе.

Я неловко принял колечко с бронзовым ключом.

– А вдруг я что-нибудь ценное вынесу и убегу?

Старик отмахнулся.

– Тут ценного ничего нет. Да и бежать отсюда некуда.

Прозвучало зловеще.

– А если Денис вернется?

– Вернется до ночи – приходите на ужин. А если позже, тогда сами. Да можете хоть ночевать остаться. Но спать, если что, лучше внизу – тут ночью сквозняки.

Он поднялся и неспешно побрел вниз. Его шаркающие шаги еще некоторое время были слышны на лестнице, потом скрипнула дверь и стало тихо.

Я присел на кровать и шумно выдохнул. Я не верил своему счастью. Вот так случайно, по первому попавшемуся объявлению, найти недостающую часть коллекции – редкая удача. Перед моим отъездом дед скептически смотрел на мой рюкзак, но, как мне показалось, в его глазах блеснула тень уважения. Скорее даже не тень, ее призрак.

Все три полотна! Но могли сохраниться наброски, черновики. Эта, в сущности, пустая затея не давала мне покоя. Но стоило пройтись и осмотреть стены. Может быть, что-то руки той же художницы висело где-нибудь в уголке. Я поймал себя на мысли, что начинаю входить в роль заправского искусствоведа. Может, попробовать себя в этом? И дед будет в очередной раз недоволен.

Дом был чужим. Я спустился вниз и постоял под лестницей, а он нависал надо мной громадой стен и веков. Под штукатуркой стен была замурована сама история, как мне казалось. Свет пробивался сквозь грязное окно, выхватывал из темноты контуры мебели, но тени копошились в пыльных углах, норовя выскочить, едва стемнеет, и наполнить дом мраком и шорохами старого дома. Мне стало жутко, и я вышел во двор.

Маленькая дверь, наглухо запертая, выходила в георгиновый садик. Рядом окошко с геранью. Эту же дверь я видел за кладовкой. Значит, окно выходило на кухню. Подпрыгнуть и посмотреть я не смог – слишком высоко.

Я обошел дом и вернулся к входной двери. Немного постоял на пороге. С моря надвигались тучи, ветер стал заметно сильнее.

Ориентироваться в доме оказалось делом непростым. Он все больше походил на лабиринт, чем на уютное и просторное жилье. В комнате с картинами было жутковато и к тому же перегорела лампочка. Спальня Германа Марковича уже оказалась заперта изнутри.

Уезжать домой и потом снова возвращаться не хотелось, и я решил остаться и дождаться этого самого Дениса – владельца картины. В конце концов, меня пока отсюда никто не прогонял. К счастью, ноутбук с собой, можно заняться делами, пока тянется время.

***

«Привет, путешественник».

«Погода дрянь, – пожаловался я. – Как дела в столице?»

«Так же. Как там дом с привидениями? Уже запасся амулетами?»

«Очень интересная история с этой художницей. Ее картины были написаны до депортации или даже до войны. Возможно, в Германии она писала еще, хорошо бы узнать. Если я куплю всю коллекцию – это будет шикарно!»

«Могу выяснить. Напиши мне ее имя и имя хозяина дома. Наведу справки. Ты картины купил уже?»

Я довольно улыбнулся.

«Улыбаешься, наверное, – смекнул Дима. – Что за полотно хоть? Точно то самое, из триптиха, не обманул дед?»

«Оно самое. Скорее всего. Это вообще все удивительно, Дим! Человек, которого уже давно нет, после которого, возможно, и могилки не осталось, – вот он весь на пяти полотнах. Может, еще есть, не знаю. Это как восстановить чью-то жизнь по кусочкам».

Дима что-то долго писал и стирал, потом ответил: «Тебе виднее».

«Да нет, ты не понимаешь. Вот Дали, например. У него и кроме картин еще огромная яркая жизнь, музей в Барселоне, справочники по нему, страница в Википедии. А по этой женщине-художнику что? Ничего, кроме картин».

«ОК, я понял. Коллекционируешь жизни. Круто».

«Не то чтобы…».

Он снова долго писал и стирал. Потом на ярком экране появилось:

«Саш, не занимайся ерундой. Бери полотно и дуй обратно. Я еще с одним покупателем беседу веду, и тут уже ценник повыше. Кстати, насчет комиссии когда перетрем?»

«Может, я сначала вернусь?» – раздраженно ответил я.

«Ладно-ладно, не кипятись. На тебя северный климат как-то неправильно действует».

«Пока».

Я закрыл чат. Долго смотрел на Карину на рабочем столе ноутбука. Она улыбалась, прикрывая рот рукой. На ее макушке пускали солнечные блики большие очки, на заднем плане ярко-желтый песок, шезлонги и пляжный зонтик. И настоящее теплое море катило прозрачные волны на берег. Не я фотографировал, с Кариной на море мы еще не были вместе. Но снимок мне очень нравился.

Я опять взялся за телефон, набрал маму, тут же скинул и, немного подумав, написал сообщение, что у меня все хорошо. Палец завис над номером Карины.

Где-то за дверью, далеко внизу, раздался грохот.

– Ну вот, началось, – с досадой произнес я. – Старые дома – пугающие звуки.

Хотя вполне возможно было, что вернулся Денис. Я аккуратно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Свет падал на пролет лестницы. Никого, иначе я бы услышал шаги. В полной темноте первого этажа гудел ветер, на крыше яростно хлопало окно. На мгновение мне показалось, что тень мелькнула от лестницы к входной двери.

«Дима, тут какие-то звуки. Пойду проверю, все ли в порядке».

Вооружившись фонариком, я отправился вниз. Под каждым моим шагом ступени издавали скрип. Перила лестницы отбрасывали причудливые тени на стены и пол. Свет из приоткрытой комнаты заливал первый пролет и часть коридора, но на нижнем этаже было довольно темно, особенно в стороне кухни. Я обвел фонариком гостиную, заглянул на кухню. Белая дверь, которую я видел снаружи днем, была наглухо закрыта, в окошко с пустым подоконником стучала ветка.

За окном яростно ревел ветер, по стеклу струились полосы ледяного дождя. На месте Дениса я бы остался там, где был. Впрочем, и мне до дома идти неблизко, а ни одного такси я еще тут не видел.

Я вернулся в комнату, закрыл за собой дверь.

«Ты там живой?»

Я отправил восклицательный знак.

«Слушай, я тут накопал кое-что интересное про эти картины. Я отправлю тебе письмом».

Снова стук. На этот раз за стенкой. Непохоже на ветер – будто кто-то царапает стену. Я вспомнил следы от собачьих когтей на двери, по затылку пробежал холодок. Хотелось запереться на все засовы, но это было бы невежливо и странно – дом не мой, и я тут даже не гость. Наверное, следовало с самого начала извиниться и сказать, что приеду позже. Возможно, завтра. Или, что лучше всего, попросить телефон Дениса.

По маленькому окну над столом хлестал дождь. Он висел серой пеленой, за которой смутно угадывались очертания дерева. Желтый фонарь янтарным огоньком пробивался через стену дождя.

Я достал телефон. После долгих гудков послышался заспанный голос.

– Привет.

– Привет, – ответил я.

Неловкое молчание.

– Не разбудил? – спросил я.

Карина просопела в трубку.

– Есть немного. Задремала после тренировки.

– Извини.

– Угу.

Дождь за окном пошел на спад и вдруг разразился крупным градом. Льдинки били по подоконнику, отскакивали и попадали в стекло.

– У меня все нормально, – сказал я. – Скоро вернусь.

– Да, хорошо.

– Ну пока.

– Пока.

Я сжал острые грани трубки. Некоторое время смотрел в потухший экран. Но вот он снова загорелся и всплыло сообщение. Письмо от Димы.

«Саша, привет еще раз. Высылаю письмом все, что удалось мне найти о твоих картинах и их владельце. В общем, странная история. То полотно, которые ты получил от деда, подписано Ильзой Бауэр – немецкой художницей, работы которой ты пытаешься собрать. Есть еще одна картина в твоем же городе в частном музее, но на этом все. Никто не слышал о Ильзе Бауэр в Германии. И вот почему. Никогда не существовало никакой Ильзы Бауэр. Не удивлюсь, если под этим псевдонимом пишет картины наш с тобой современник. Посмотри документы во вложении и отказывайся от сделки как можно скорее».

Я читал и перечитывал письмо, а в голове все еще звучало сонное «пока». Безразличное и холодное, как дождь за окном, размывающий шапки пушистого, белого и уютного снега.

– Отстаньте, – тихо сказал я и уронил телефон на стол. – Отстаньте от меня все.

Сунув ноутбук в сумку, я побежал вниз, спотыкаясь о ступени. В сером сумраке почти ничего не было видно, кроме очертаний окон и углов. Входная дверь нашлась не сразу – если бы не белые кроссовки возле нее, я бы долго бродил по первому этажу.

На улице все еще выл ветер, швырял в лицо холодные брызги. Дождь, уже не такой сильный, отступал к морю и сейчас колыхался над ним белым туманом. Под ногами поблескивали крупные градины. Они засыпали крыльцо, медленно растворялись в темной луже, натекшей с козырька. Вода мощным потоком вырывалась из водосточной трубы с кусками льда и мокрого снега.

Я обошел дом, стал стучаться в дверь к Герману Марковичу. Он открыл не сразу, долго возился с засовом, потом выглянул, поправляя очки.

– А, это вы, Александр.

– Да, и знаете, я, наверное, в другой раз приеду.

Он развел руками.

– Как угодно.

Я вернул ключ.

– Скажите, а такси тут…

– Сейчас я вам вызову. Их немного, но иногда приезжают.

Он скрылся внутри дома, через некоторое время из темноты попросил адрес.

Накинув капюшон, я смотрел на уходящие к горизонту тучи. Ветер гнал их прочь от города вместе с дождем и градом. Серые облака низко клубились над головой. Безумно хотелось домой. Хотя бы даже в съемную квартиру. Налить себе чаю, заползти под теплый плед и ждать, пока придет более удачный день.

– Через десять минут приедет черная машина, – сообщил Герман Маркович. – А марку и номер я забыл. Заходите, не мерзните.

– Нет, спасибо вам. Я подожду на дороге. Подышу воздухом.

На перекрестке все еще горел желтый фонарь. Ручьи бежали вниз по серому льду и обнажившемуся асфальту. А дом возвышался на холме, и в маленьком окне наверху горел тусклый свет. Забыл выключить. Неудобно. Но возвращаться не хотелось совсем.

Машина приехала ровно через десять минут.

4. Свет в окнах

Скользкая дорога поднималась вверх и уходила за холмы, над которыми все еще колыхалась пелена дождя. Справа от дороги горели желтые фонари, а слева за низкими скалами бушевало и кипело море. Крупные капли постукивали по крыше. На дороге все еще поблескивали градины.

Я смотрел в окно на плавно проплывающие мимо здания серого города. По его безлюдным улицам струились потоки воды.

Водитель хмуро молчал и то и дело посматривал в зеркало на пустую дорогу за нами. На мгновение там показалась машина, но тут же свернула, обдав нас дальним светом.

– Нечасто такое, – вдруг сказал он. Имел ли он в виду вызов такси в непогоду или ледяной дождь среди зимы, я не понял.

Дождь совсем прекратился. Дворники размазали по стеклу последние капли.

– В позапрошлом году тоже лил в декабре. Потом ударил мороз, и город стал новогодней игрушкой. Знаете, шары такие бывают. В тот день не то что машины – люди не выходили из домов. Разве что выпить кофе. Вы уже пробовали наш кофе?

– Очень заметно, что я не местный? – тихо спросил я.

Водитель усмехнулся мне в зеркало.

– Просто всех местных я знаю в лицо. Сейчас попробую угадать – студент из столицы. Кроме вас тут еще двое – парень и девушка, все бегают с камерой. Еще один, мордатый такой. Ну и маньяк, конечно.

– Что? – не сразу понял я.

– Который паренька с крыши толкнул. Вы не в курсе, что ли? Не сам он сорвался. Говорят, что на крыше двое было. А за пару дней до этого видели в парке какого-то неизвестного. Стоял как памятник, не отзывался и лица под капюшоном не показывал. Потом ушел.

Местные страшилки, подумал я. Скорее всего, для приезжих, чтобы городок не казался совсем уж скучным. А то какой же город – и без маньяка.

Остаток пути водитель молчал, а мне в голову лезли злые мысли, вертящиеся в основном вокруг Карины, как мошка вокруг лампочки. И Дима тоже раздражал. И эта машина, и город…

– Приехали. Мельничная, четырнадцать, доставил в лучшем виде.

Я покопался в карманах и протянул мятую сотню.

– Удачи, студент. И аккуратнее на улицах. Скользко.

Машина скрылась за поворотом, окатив мощеные тротуары потоком ледяной жижи. А я остался на перекрестке. Туман легкой дымкой спускался с холма на пустую дорогу. Вокруг фонари, серый мокрый асфальт и пустые незнакомые скамейки. За гранитной набережной беспокоилось море, волны разбивались о волнорез, оставляя на камнях бурую пену. Справа поднималась на холм дорога, по которой все еще тек мутный поток. Где бы ни находился я сейчас, это совсем не похоже на дом. Ни следа пятиэтажек, ни признаков сквера с одиноким памятником и уютных магазинчиков на извилистой улице. Там, где я стоял, не было вообще ничего, кроме моря и пустой дороги. Возможно, Герман Маркович неправильно назвал адрес, или водитель не так услышал. Уже неважно. Я порылся в карманах и в сумкев поисках телефона и вдруг понял, что в последний раз видел его на столе в доме с картинами.

– Здорово. Просто замечательно!

На злость и проклятия в адрес неудачного дня уже не было сил. Подняв капюшон и застегнув до подбородка куртку, я огляделся снова.

– И что теперь делать? – спросил я, но, разумеется, никто не ответил.

Идти по дороге обратно было единственным разумным решением. К сожалению, большую часть пути я провел в сердитых мыслях и не особенно следил за дорогой. Теперь все три направления от перекрестка казались прямым путем в город. Только узкая лестница к морю решительно исключалась из маршрута.

Туман все полз, становился гуще. Я шел по дороге вниз к подножью холма, с каждым шагом все больше убеждаясь, что направление выбрал неверно. На одиноком указателе на повороте было написано «Mühlenstraße», а ниже по дороге виднелся свет. Он пробивался свозь густой туман очертанием окон. Оттуда доносились звуки музыки и голоса людей. Что ж, по крайней мере, получится позвонить и вызвать новую машину. Вот только убедиться бы, что я назвал правильный адрес.

Старинный трехэтажный дом стоял точно в центре кольца машин, припаркованных на мостовой. Возможно, это была гостиница или загородный клуб, расположенный в старом или удачно стилизованном под старину здании. Две башни, широкое крыльцо и большие яркие окна. Только двери вместо массивных деревянных – обычные пластиковые с капризными доводчиками.

На крыльце и вокруг машин толпились люди. Курили и громко смеялись. Большинство в костюмах, хотя некоторые не гнушались спортивными куртками или просто пиджаком поверх водолазки. Меня никто не замечал. Я дважды спросил адрес. Высокий парень в свитере развел руками, девушка в коктейльном платье виновато улыбнулась и покачала головой, а мужчина в пиджаке, не расслышав, протянул сигарету. Что ж, и на том спасибо. Возможно, телефон попадется внутри. Должно же быть в таком месте что-то вроде администрации или хотя бы поста охраны.

Еще одна толпа прошла мимо меня, словно не замечая. Кто-то задел плечом и извинился по-немецки. А куртка у одного из них, как у меня. По крайней мере – не бал, значит, некоторое время, пока не найду телефон, сойду за гостя.

Но фойе оказалось пустым. Парень с фотоаппаратом долго задумчиво смотрел на меня, потом махнул рукой в неопределенном направлении. Видимо, где-то там и находился телефон. Я поинтересовался, нельзя ли позвонить с его мобильного, в крайнем случае.

– Он не понимает. Он финн, – послышался голос позади меня.

Я обернулся. Девушка в черном платье держала в руке почти полный фужер шампанского, а в другой сумочку. Она смотрела на меня, слегка наклонив голову, словно подозревала, что я не гость на этой вечеринке.

– Вам позвонить? – наконец спросила она. – Если подержите мое шампанское, то я попробую найти телефон.

– Да, конечно.

Я ждал, разглядывая медленно поднимающиеся с хрустального дна пузырьки, а девушка неспешно изучала содержимое своей сумочки.

– Все не так просто, – улыбнулась она.

– Понимаю.

Телефон нашелся не сразу. Все это время я следил за ее руками, тонкими запястьями, пальцами без колец. На аккуратных ногтях поблескивал темно-красный лак. Сейчас она должна была поцарапать ноготь обо что-нибудь в своей сумке, с ненавистью посмотреть на пальцы и до конца вечера вспоминать меня плохими словами, но ничего подобного не произошло.

– Придется вам подождать еще немного, пока я возьму свою куртку в гардеробе. Выйдем на улицу. Связь тут просто ужасная. Вы не против?

Я был не против.

Вернулась она быстро. Подхватила фужер и сунула мне в руки блестящий глянцем белый телефон.

– Идемте.

На улице стало немного теплее, хотя ветер еще не стих. На крыльце все так же толпился народ. Пахло сигаретным дымом и сыростью. Кто-то помахал нам рукой – явно не мне, учитывая обстоятельства. А девушка аккуратно взяла меня под локоть и повела в сторону, туда, где под светом фонарей открывался еще один спуск с крыльца.

Людей тут почти не было. Зато открывался отличный вид – набережная, серое холодное море. Вдалеке застыл корабль.

– Звоните, – сказала девушка и прикоснулась губами к фужеру. Я даже не был уверен, что она сделала глоток.

Я повертел телефон в руках. Странное ощущение – он казался каким-то чужим, как те картины в моей далекой квартире в столице. Наверное потому, что не привык прикасаться к чьим-то личным вещам.

– А блокировка?

Она пожала плечами.

– Я доверяю людям.

Снова неуловимо маленький глоток.

– Забавно, – я неуверенно поводил пальцами по экрану, – но я не знаю куда звонить.

Она взглянула на меня с интересом. Не как на чудаковатого незнакомца со странными просьбами, а как на человека, рассказавшего анекдот с тонкой шуткой.