Любовь в стране Уайледу. Сезон 1

Оформление КСЕНИИ ПЕРВУШЕВОЙ

Верстка СТЕФАНА РОЗОВА

Литературный редактор НАТАЛЬЯ КАЛОШИНА

Корректор ЕЛЕНА ПЛЁНКИНА

Ведущий редактор ВЕРА КОПЫЛОВА

Главный редактор ИРИНА БАЛАХОНОВА

Автор приносит сердечную благодарность Александру Рудакову и всему коллективу туристического агентства «Россиянка» за помощь в путешествиях

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

Автор сразу предупреждает: это не Индия. Это альтернативная пространственно-временная реальность, в которой Индия в 1947 году не стала единым государством, а развивалась как множество независимых государств: Уайледу́*[1], Раджастхан, Мхарата и прочие. На самом деле такой страны, как Уайледу, просто не могло возникнуть в реальной Индии, полной любви и радости жизни. Хорошо, что Индия объединилась.

© Светлана Лаврова, текст, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2025

Шестое тысячелетие Калиюги*,

первый день 51-го года жизни современного Будды

Глава 1

Среда

Кандалы из цветочных гирлянд

– Встать! Суд идёт!

Все встали. Реми, конечно, тоже поднялась. Судья в длинном, по обычаю ещё колониальных времён, смешном парике неторопливо подошёл к своему креслу, обитому бордовым плюшем. Парик был розовенький, как положено при рассмотрении подобных дел. Если бы судили настоящего преступника – убийцу или вора, судье полагался бы белый парик, цвета траурных одежд. Но в стране Уайледу нет убийц и воров. Кому охота портить карму из-за нелепого удовольствия украсть или убить? Ну что ж, послушаем приговор. Хотя он известен заранее.

– За то, что осмелилась покинуть небесные просторы верхней половины скорлупы Хираньягарбхи* – Золотого Яйца Брахмы и родиться на этот свет, полный невзгод и соблазнов; за то, что подвергла свою карму риску осквернения во время человеческой несовершенной жизни…

Ну и так далее. Всё как обычно. Реми сто раз это слышала, когда посещала судебные заседания, где подсудимыми были её друзья. Раздался шорох, Реми посмотрела на потолок. По традиции зал суда украшается гирляндами цветов. Сверху, на балках, сидят обезьяны, традициями не предусмотренные. Но им наплевать. Они отщипывают цветочки от гирлянд и бросают вниз, на посетителей. Иногда и что похуже вниз летит, хи-хи. Ой, обезьяний детёныш ухватился лапкой и повис на золочёной раме, в которую вставлена цитата из патриотического поэта прошлого века Шьяма Рама:

Цитата слегка перекосилась. Вот сейчас гвоздь выпадет и тяжёлая рама с надписью ка-ак свалится… нет, не свалилась.

На скамьях внизу посетители – родственники подсудимых, одноклассники, просто знакомые. Родители в нарядных платьях, в лучших украшениях – ещё бы, такое событие! Ребёнок в тюрьму уходит на полгода. Все радуются. Мама Реми, правда, не очень радуется, но делает вид, чтобы не нарушать обычай. Отец на работе, как всегда. Младшая сестрёнка Айми завидует. Ей ещё шесть лет до тюрьмы. Вон несколько подружек из класса, отпросились с последнего урока. А Дхатар не пришёл. Ну и ладно, ей нет дела до Дхатара.

В открытую дверь суда забрела корова. Коровы – священные животные, им везде можно. Корова посмотрела на судью, покачала головой – не одобрила. И вышла.

Приговор длинный. В нём перечисляются все опасности, грозящие хрупкой карме ребёнка, все злые демоны, подстерегающие его, – а демонов в стране Уайледу ой как много! Можно до вечера называть их имена, но в приговоре оглашается только короткий список, только главные демоны, специализирующиеся на работе с подростками.

Реми незаметно зевнула. Ей скучновато слушать имена и профессии демонов, хочется уже скорее в камеру, познакомиться с новыми подружками. Те, кто сидел в одной камере, считаются потом тюремными сёстрами на всю жизнь. Или братьями, если это мальчишки. Такое родство не слабее кровного. Вон у отца начальник – его тюремный брат, так он отца по службе продвигает изо всех сил. Мальчики и девочки содержатся, конечно, отдельно. Только на прогулках через ограждение можно видеться.

Сбоку на галерее – иностранные корреспонденты. Ух, у них глаза аж выпучились от удивления. А что такого? Обычай как обычай. Вон в диких племенах джунглей Уайледу в древние времена был обычай: подростка отправляли в лесную чащу, чтобы он там прожил какой-то срок и убил тигра, леопарда и демона (можно младшего). После этого подросток в ожерелье из зубов тигра и леопарда и с хвостом демона на поясе считался взрослым и мог со славой вернуться в родное селение. Опасный обряд, некоторые гибли. Или ещё хуже: в некоторых странах и сейчас молодёжь отправляют в армию и заставляют убивать себе подобных, что непоправимо губит карму и обрекает убийцу на перерождение в муху или червяка.

Законы Уайледу гораздо гуманнее: подростка четырнадцати-пятнадцати лет запирают в тюрьму на полгода. Это очень разумно. Во-первых, тюрьмы построены ещё при колониальном режиме и без подростков пустовали бы, ведь в стране Уайледу нет бандитов, все берегут карму, чтобы в следующей жизни родиться каким-нибудь высшим существом, а не собакой и не муравьём. Во-вторых, пребывание в тюрьме способствует медитации и нацеливает на решение важных вопросов о смысле жизни и твоём месте в ней. Это же не с настоящими преступниками в камере сидеть, а с такими же ребятами из других школ. Камеры на шесть человек, но есть и одиночные – можешь сидеть одна, если все надоели.

Бывшие заключённые с удовольствием вспоминают свою тюрьму, особенно двоечники и ребята из бедных семей: работать в поле не надо, уроки учить не надо, камеры удобные, еда отличная. Заключённых взвешивают до и после срока, и, если кто-то похудел – позор начальнику тюрьмы, выговор с занесением в личное дело, а то и штраф. Так что обеды-ужины там такие, будто узников откармливают на карри для людоедов. Мама рассказывала, что она после тюрьмы плакала: ни в одни джинсы влезть не могла. Впрочем, в стране Уайледу толстая женщина считается красавицей, назло европейской моде. Не случайно при поступлении в тюрьму всем выдают просторную одежду – толстей на здоровье! Своё всё отбирают, ничего нельзя проносить в камеру, даже амулеты, даже телефоны. Одежда нормальная, хотя и не модная – традиционное дхари почти до полу. Зато в храмовые праздники узников наряжают в красивые шитые золотом дхари из парчи, на голове – жемчужные повязки, на руках и ногах – по дюжине браслетов. Днём ребята участвуют в шествии за колесницей бога Уру, покровителя заключённых, угнетённых и одиноких. А вечером танцуют под звёздами священные танцы – не хуже, чем в ночных клубах, только бесплатно.

Праздников в Уайледу много, так что узники развлекаются часто. Эдакие каникулы длиной в полгода, а не заключение. Считается, что всё это время надо медитировать хотя бы два раза в день, но вообще – делай что хочешь: читай, рисуй, пой песни, сочиняй страшные истории. Реми с удовольствием предвкушала эти полгода. Тем более на послезавтра у них планировалось аж две контрольных – по алгебре и по физике. Бе-бе-бе, теперь никаких контрольных шесть месяцев! Удачно вышло.

А может, в следующую среду в тюрьму посадят Дхатара? Он же ровесник Реми, почему бы их не осудить одновременно. Но это неважно. Реми нет дела до Дхатара.

– …и приговаривается к тюремному заключению сроком на шесть месяцев. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Уф, наконец-то! У загородки с розовой верёвочкой уже вертится следующая девчонка, ей не терпится занять место на скамье подсудимых, чтобы все на неё смотрели и завидовали. Реми помахала маме и Айми и протянула руки охраннику. Он надел на запястья символические кандалы из цветочной гирлянды и сказал:

– Пойдём, дочка, тебя ждут весёлые полгода.

Глава 2

Та же среда

Немного про цветы и навозного червя

То, что находится внутри стены, окружающей тюрьму, Реми никогда не видела. И теперь она с удовольствием осматривает франжипани и бакулы* по краю дорожки, посыпанной красным песком, кусты жасмина и роз сорта «афганская царица» и простые красные цветы на подстриженных кустиках джасванта* под деревьями. На аккуратных газонах копошатся зелёные попугаи, прямо как у них на школьном дворе. Ах, как сладко пахнут цветы!

– Господин охранник, можно я сорву одну розочку?

– Конечно, дочка, хоть целый букет, – пожимает плечами охранник. – Но в камере нет вазы, цветы быстро завянут.

Охранник симпатичный и совсем молодой, наверное, только-только окончил школу. Но он называет Реми дочкой, потому что по закону все заключённые – временные дети всех тюремщиков.

Реми вставляет сорванную розу в волосы. Охранник смотрит одобрительно. Реми, конечно, не болливудская красавица, но вполне ничего себе, а розы идут всем. Охранник вздыхает и ведёт «дочку» дальше, к белым двух- и трёхэтажным корпусам тюрьмы. Один корпус сбоку – чёрного цвета. Вокруг него нет роз и жасмина.

– А там что? – спрашивает Реми.

– Это Особый корпус, – отвечает охранник. – В нём содержатся нарушители Закона № 1. Так им и надо.

И опять вздыхает.

Реми вздрагивает. Закон № 1 страшный. Лучше о нём не думать.

Длинное белое трёхэтажное здание, корпус В – вот её дом на ближайшие полгода. Он имеет форму замкнутого прямоугольника, внутри – двор для прогулок, это Реми знает из рассказов старшеклассников, уже тут побывавших. Левое крыло – девочки, правое – мальчики, между ними – раздатка, склады, комнаты для экзекуции, медицинский кабинет и другие подсобные помещения. На свидания с родными по субботам водят через двор в специальную комнату, пристроенную к наружной стене тюрьмы, рядом с воротами.

Охранник пропускает Реми в небольшой вестибюль и передаёт другому охраннику, гораздо старше и некрасивее.

– Если что не так, если девочки в камере забижать начнут, передашь мне. Я наведу порядок, – говорит молодой охранник. – Меня зовут Норад. Запомнишь?

– Да, спасибо, – кивает Реми. Никто её не будет «забижать», что за чушь.

Второй, некрасивый охранник протягивает ей на подпись бумагу:

Я, (фамилия, имя), осуждённая по статье № 326/2, обязуюсь пребывать в тюрьме до окончания назначенного мне срока и даю честное слово, скреплённое моей собственноручной подписью, что не попытаюсь совершить побег.

Я сознаю, что нарушение этого слова расценивается как преступление, приравненное к убийству 10 000 священных коров Варанаси с последующей карой в виде возрождения навозным червём на 84 000 лет*, и готова подвергнуться наказанию по всей строгости закона государства Уайледу. (подпись)

Реми подписывает. Это просто формальность. Никто не бежит из тюрьмы. Зачем? Нет смысла. Ни одного побега за всю историю.

– Вон там переодевайся. – Старший охранник кивнул на зелёную дверь.

В комнате за зелёной дверью женщина-тюремщица выдала Реми зелёное дхари, тапочки, бельё, зубную щётку и пасту, полотенце, пачку прокладок, ручку, блокнот, расчёску, брошюру «Что мне нужно знать о тюремном заключении» и пакет банановых ирисок.

– Если что-то ещё понадобится, попросишь у охранника или надзирательницы, – говорит она. – Они передадут завхозу, то есть мне.

– Мыло и шампунь, – вспомнила Реми.

– Там всё есть, – махнула рукой тюремщица-завхоз. – Я имею в виду книги, вышивание, краски для рисования… ну, сама придумаешь. Музыкой не занимаешься?

– Нет.

– Хвала Брахме и его сынам, а то в пятнадцатой камере скрипачка, так мы ей неделю подходящий инструмент искали, аж из Италии выписали, а ей всё не то, – вздохнула с облегчением тюремщица-завхоз.

И Реми с некоторым трепетом отправилась на своё новое место жительства.

Большая камера – три окна под потолком! – казалась приветливой и нестрашной. Стены выкрашены в цвет необломанного бивня Ганеши*, на потолке развесёлая роспись: Индра* верхом на ярко-синем слоне Айравате пронзает зеленозубого демона Вритру и освобождает небесных коров. Особенно художнику удались коровы – разноцветные, все в розочках, с драгоценными камнями в ушах и на рогах. От камней жёлтые лучи нарисованы, чтобы никто не сомневался, что это драгоценности, а не просто кружочки. А у коров на мордах глуповатые улыбки, прямо как у Вантара в конце урока, когда он понимает, что сегодня его уже точно не спросят.

Три девочки обернулись на звук открывающейся двери.

– Здрассте, – неловко сказала Реми. – Я новенькая. Моё имя Реми.

Девочки сдержанно поздоровались. И так ясно, что новенькая. Но с расспросами сразу не полезли – понимали, что вновь прибывшей надо сперва осмотреться.

В камере шесть кроватей, возле каждой – тумбочка без дверцы, над кроватью – полки тоже без дверок, чтобы было видно, что там лежит. Справа дверь, видимо, в туалет и душ. Ближе ко входу на полу – синяя туристическая пенка, довольно большая. Наверное, для утренней гимнастики или для медитации. На потолке вентилятор и кондиционер, ого! Сейчас зима, и так неплохо, а летом они пригодятся.

Дверь в туалет открылась, и оттуда вышла четвёртая обитательница камеры. Вот невезуха! Малявка! Лет четырёх, а то и меньше. Это нехорошо, все говорят, что с малявками в камере много хлопот.

Вообще-то по закону в тюрьму отправляют подростков. Но некоторые родители считают, что в четырнадцать-пятнадцать лет нужно всё время употреблять на получение образования, а не на бесполезный отдых в тюрьме. Поэтому отдают своих детей в тюрьму раньше, ещё до школы, в четыре-пять лет. А потом, в старших классах, уже можно не отвлекаться от учёбы.

Эту практику правительство не приветствует и разрешение на досрочную отсидку обычно не даёт. Направить четырёхлетнего малыша в камеру можно только в исключительных случаях. Например, мама умерла и за ребёнком смотреть некому, вот отец и сдаёт дитя на полгода в тюрьму, а за эти полгода обязуется жениться, чтобы обеспечить сиротку заботливой мачехой. Чаще, конечно, ребёнка бабушки забирают или другие родственники, но всякое бывает.

А четырёх-пятилетняя малявка в камере с подростками – это, конечно, не сахар. Её развлекать надо, следить, чтобы покушала, умывать, на горшок вовремя отправлять, а если вовремя не успели – убирать последствия. Так что Реми не зря огорчилась, увидев крохотную фигурку.

Малявка подошла к Реми и спросила:

– У тебя есть слоник?

– Нету, – удивилась Реми.

– У меня тоже нету, – грустно сообщила Малявка. – Дома есть. А тут нету.

– Я же тебе сшила слоника из тряпочки, – сердито сказала девочка за столом, с виду самая старшая.

– Это неплавильный слоник, он не севелится, – возразила Малявка и отвернулась от Реми. Раз у Реми нет слоника, что же с ней разговаривать.

– У меня есть ириски, – вдогонку ей сказала Реми.

Малявка заинтересовалась. Реми отсыпала ей в ладошку несколько конфет.

– Ладно, – смилостивилась Малявка. – Тогда ты холосая.

– У неё от сладкого сыпь будет, – проворчала старшая девочка. – Ей нельзя конфеты.

– А ты плохая, – сообщила ей Малявка, запихивая ириски в рот прямо в фантиках, чтобы не отобрали.

– О божественные Дити и Адити*, теперь она подавится бумажками! – вскочила из-за стола старшая и начала выковыривать ириски изо рта Малявки. – Фу! Плохая девочка! Выплюнь!

– Я же не знала, – растерялась Реми. – Я своей сестре конфеты всегда даю, она их обожает.

– Эта мартышка тоже обожает, а потом делается вся пятнистая, – сказала старшая девочка, вытащив последнюю ириску.

Малявка заревела.

– Тихо! – прикрикнула старшая. – Не ори! Сейчас я уберу бумажки, и можешь есть свои конфеты и делаться пятнистой, как дохлый леопард!

Малявка тут же закрыла рот и замолкла. Потом открыла рот, и старшая девочка сложила туда очищенные от фантиков ириски.

– Сил моих с ней нет, – сказала она. – Не корми её больше сладостями. Меня зовут Ракша. Выбирай себе кровать, у нас две свободны.

– Я Сарти, – назвалась вторая, сидевшая на кровати.

– Я Олле, – сообщила третья.

Реми поставила пакет с вещами на кровать под окном. Девочки смотрели, как она устраивается.

– Ну как тут? – спросила Реми больше для того, чтобы хоть что-то сказать.

– Нормально, – ответила Ракша. – Только Малявка надоела. Ты из какой школы?

– Из пятой.

– Это от нас далеко, я из восемнадцатой.

– Значит, городская, – сделала вывод Сарти. – Завтра четверг. Будут сечь. Тебя родители бьют?

– Нет, – ответила Реми. – Никогда.

– Тогда тебе не понравится, – весело сказала Сарти. – А меня отец ух как стегает! Аж спина трещит. Здешние просто гладят, а не бьют. Не бойся, привыкнешь.

Реми знала, что в тюрьмах заключённых положено сечь специальными плётками или прутьями. Не по злобе, а с воспитательными целями, чтобы беззаботные подростки познали боль и страдание. Но думала, что секут понарошку, лишь бы соблюсти обычай.

– Нет, хлещут вполне себе чувствительно, – возразила Ракша. – По четвергам.

– И абсолютно голыми, – хихикнула Сарти.

– При мальчишках?!

– Нет, раздельно. Нас в левой побивочной, их – в правой. Через стенку слышно, как они ругаются. А если у тебя месячные, тогда не секут, чтобы коврик не замазать. Откладывают до следующего четверга. А мальчишки злятся, что вечно нам поблажки.

Реми кое-как распихала выданные ей вещички по полкам, села на кровать. Ничего, довольно удобная кровать, даже мягче, чем у неё дома.

– Скоро обед, – радостно сообщила Сарти. – Тут одну вкуснятину дают! Вчера запеканка была, так я думала, язык проглочу. Я в жизни такого не ела, чтоб меня Намучи* поцарапал. У нас в деревне… эх, не хочу о грустном. Я уже растолстела в два раза. К освобождению буду совсем толстая и красивая, и меня, знамо дело, сразу возьмут замуж.

Реми знала, что в деревнях, да и во многих городских семьях до сих пор считается, что чем толще женщина, тем она красивее. Худышке трудно найти жениха. Сарти казалась совсем тощей. Какая же она была до тюрьмы?

– А в окна смотреть нельзя? – спросила Реми, глядя на высоко расположенное окошко.

– Почему нельзя? Любуйся хоть весь день, – ответила Ракша. – Встань на тумбочку или на спинку кровати, и дотянешься.

Реми залезла на тумбочку. В окно слева были видны деревья и розы вдоль красной дорожки, ведущей к стене, окружающей всю территорию и корпуса тюрьмы. Зелёные попугаи на газоне тоже были видны, если присмотреться. Справа вдали чернел зловещий Особый корпус, портя пейзаж.

Ничего, пускай. Зато контрольную по алгебре одноклассники будут писать без неё. И в гости к противной тётушке Кшарси в пятницу семейство отправится без неё, ура! И сегодняшние десять задач по физике ей решать не надо! Интересно, у кого теперь Дхатар будет списывать физику? Нет, неинтересно. Ей нет дела до Дхатара.

Глава 3

Всё ещё среда

Вечерние разговоры

– А вот я интересуюсь, девчонки, а Мадам Плётка выздоровела?

– Хи-хи-хи, хорошо бы нет!

– Реми, да ты не знаешь! Нас всегда сечёт одна и та же надзирательница, мы её прозвали Мадам Плётка. И вдруг в прошлый четверг она внезапно заболела! Прямо утром! А секут всегда с утра, до завтрака. Потому что после еды экзекуция считается вредной, мешает пищеварению.

– Ракша, а до завтрака порка полезная?

– Наверное, полезная. Взбадривает, как кофе. Ну вот. Мадам Плётка заболела, другие секущие женщины заняты, у них свои секомые девчонки есть. И к нам отправили охранника! Мужчину! А по правилам нельзя, чтобы мужчина, да ещё молодой, бил голых женщин, то есть нас, оскорбляя взглядами нашу стыдливость. Сарти, кончай ржать, я не про твою стыдливость говорю. И чтобы охранник нас не видел, ему завязали глаза. Тут такая потеха началась! Он, как обычно, начал говорить, что положено: «Мы бьём вас не от злобы, мы бьём вас не для наказания…», ну и так далее, потом плёткой размахнулся, а я отодвинулась, и он хрясь по коврику! Он влево – я вправо. Он вправо – я влево. Мы ржали как не знаю что.

– Мальчишки из-за стенки слышат наш хохот и кричат: «Что там у вас такое?» А мы даже ответить не можем, так уржались.

– Ага, они там с ума сходили от любопытства.

– Я думаю, охранник подглядывал.

– И не просто подглядывал, а у него вмиг выросла тысяча глаз, как у Индры, когда он смотрел на красавицу Тилоттаму*.

– Нет, Олле, он честно завязался и наткнулся на стену, аж башка загудела.

– Ты, что ли, слышала гудение?

– Слышала! Я не глухая!

– Вдруг Мадам Плётка ещё болеет?

– Даже если болеет, ей замену за неделю точно нашли. В прошлый четверг из-за неожиданности так получилось.

– Ловчее всех уворачивалась Олле, прямо как в балете.

– Па-де-де с плёткой.

– Это да, Олле у нас ловкая, обезьяны обзавидуются, хи-хи-хи!

– Кстати, о балете! Когда я была маленькая, в первом классе, меня мама водила в балетную студию при театре. Чтобы я культурная росла. Там у нас балетные пачки были, прямо бело-серебристые, и настоящие выступления, всё взаправду. И вот однажды на Новый год большой спектакль, мы там то ли птичек, то ли бабочек новогодних танцуем. Зрители, пресса, чуть ли не президент приехал.

– Ну, Реми, ты скажешь! Птички-бабочки! Прям интересная жизнь у вас, городских.

– Слушай дальше. Мамы и руководитель волнуются перед спектаклем, и чтобы пачки на нас хорошо сидели и не свалились, их на нас зашили. А чтобы нам в туалет не потребовалось и не пришлось пачки расшивать и снимать, нам воды не давали. Ну, мы сначала пить захотели, потом все срочно в туалет захотели, раз нельзя. И одна девочка так сильно захотела, что описалась прямо в серебристую пачку. Тут мы все испугались, что тоже описаемся, и начали реветь на весь театр. Президент услышал, спрашивает, что такое за звуки? Ему говорят: это оркестр изображает бурю в современной манере. А мы ревём, макияж весь поплыл по лицу. И мамам пришлось наши пачки расшивать, нас отводить в туалет, да ещё потом новый макияж накладывать. А ту девочку феном снизу сушили. Еле успели досушить до начала второго акта.

– Так этим мамам и надо, нечего над детьми издеваться.

– А-а-а!

– О божественные Дити и Адити, что опять? Что ты ревёшь, ракшасов* выползень?

– Па-а-альчик!

– Ну и чем ты умудрилась уколоть палец? В камере вообще ничего острого нет. Сейчас йодом намажу.

– А-а-а, больно будет! Жжётся! Ракша, уйди-и-и-и! А-а-а-а! Нет!

– Послушай, Малявка, я тебе сказку расскажу. Как-то давным-давно великий бог Вишну уколол пальчик. Вот у тебя из пальчика кровь потекла, а у него потекла целая река Ганга*! Сначала она разлилась по небу, потом упала с неба на землю. Ганга была очень тяжёлая и раздавила бы всю землю, если бы не другой великий бог Шива. Шива подставил под падающую Гангу свою голову. Река Ганга упала ему на макушку и разделилась на семь рек, и эти реки, уже не такие большие, стекли по Шиве на землю семью потоками. И если тебе не намазать пальчик, то кровь вытечет, сделается наводнение и мы все утонем. Ракша, мажь её скорее, пока я ей зубы заговариваю.

– Всё, Олле, намазала.

– И что вы с ней цацкаетесь, эка фифа нежная, у нас в деревне дети всё время царапаются да режутся. А про йод и слыхом не слыхивали.

– А прогулка у вас когда?

– Каждый день, кроме четверга. После завтрака. Учи, Реми, расписание, пригодится.

– Прямо все вместе гуляют?

– Ну да, у нас же на весь корпус один внутренний двор. Девочки слева, мальчики справа. Можно подойти, поговорить, если мальчишки знакомые есть. Это не запрещено. Только недолго.

– Почему недолго? Мы же в школе вместе с мальчиками учимся.

– В школе привычная обстановка. И некогда, уроки. А здесь безделье, расслабуха, мысли всякие лезут. Вот надзиратели и опасаются того, что называют нарушением Закона № 1. Этого везде боятся, но в тюрьме особенно, тут скученность. Если вспыхнет – может начаться эпидемия.

– Да ну, Ракша, ты скажешь, тоже мне. Разве оно может быть эпидемией?

– Говорят, да. Не знаю. Говорят ещё, что в стране есть преступные группировки, которые не признают Закон № 1 и борются за его отмену.

– Ну и дураки, однако. Нормальный закон. У нас в деревне все его соблюдают. А если что, так мы, знамо дело, не выдадим, хи-хи.

– Лучше часто к мальчишкам не лезь. Так гуляй. Там качели во дворе, тренажёры физкультурные. Для мелких песочница. Малявка каждый день копается, потом её от песка отмывать замаешься.

– Хи-хи, а вы Зургу видели? У ней живот уже заметный. Мой милёночек брахман статен, строен и румян. Только вот кака фигня – он не сватает меня!

– Да ну тебя, Сарти, с твоими частушками, всё тебе неприличное мерещится. Зурга просто хорошо позавтракала.

– Да-да-да, и каждый день завтракает всё лучше и лучше!

– Вообще непонятно. Некоторые девчонки из тюрьмы и вправду выходят беременными. У нас в классе такая была. С мальчишками мы не уединяемся, только пару слов на прогулке, с охранниками вообще не общаемся, на свиданиях мы – за решёткой, да и допускают до нас только родственников. Считается, что таких девчонок посетил Уру – это который бог заключённых, угнетённых и одиноких. Ничего, это не запрещено. Главное – не нарушать Закон № 1, а секс – деяние, дозволенное законом. Правда, для взрослых. Но мы почти взрослые. У нас в Уайледу разрешено выходить замуж с пятнадцати лет. Мне уже пятнадцать.

– А мне через четыре месяца пятнадцать исполнится!

– А как потом учиться, с ребёнком?

– Ребёнка отдают в храм Уру, чтоб не мешал получать образование. Это приветствуется. Но чаще семья его принимает как младшего братика, данного богом Уру.

– Да ерунда. Главное – не нарушать Закон № 1.

– Ой, а у нас в классе в том году была новенькая из Раджастхана*. Ну, из страны, где нет Закона № 1. Так она это запретное слово, которое нельзя произносить, прямо свободно говорила. При всех! И у неё была запрещённая книжка про то, что нельзя произносить! Она давала почитать. Некоторые девчонки успели прочитать, а я не успела. Потому что её вызвали к директору и долго ругали. И книжку отобрали. Хорошо хоть в Особый корпус не упекли за нарушение Закона № 1, но это потому что иностранка.

– Правильно ругали. Раз приехала в нашу страну, то соблюдай наши законы.

– Она нам сказала, что вырастет и уедет обратно. Потому что без этого запретного, которое нельзя называть, жить невозможно.

– Я думаю, Реми, это раджастханская пропаганда. Вон у них, за границей, нет Закона № 1, так у них и самоубийства сплошь, прямо каждый день, и убийства, и несчастные семьи до девяноста процентов. А у нас всё хорошо. Правильно в Уайледу запретили то, что нельзя называть.

– Это да… жалко, что книжку не успела прочитать. Девчонки, которые успели, говорили, что от этой книжки прямо всё жжётся внутри внизу.

– Мне бабушка рассказывала, что когда после революции ввели Закон № 1 и запретили то, что нельзя произносить, в Министерство поступило предложение всем при рождении удалять точку чакры мулабхара*, в которой пребывает энергия для этого… этого самого. Удалять, как аппендицит. Ну, для профилактики запрещённого чувства. Но предложение не прошло: мулабхара ещё отвечает за духовное развитие, нельзя без неё.

– А у меня дома есть слоник. Его надо дёлнуть за хвостик. И он селе… селевелится хвостиком. И говолит «му-му».

– Малявка, тебе давно пора спать! И ты всё напутала. Слоники не говорят «му-му». Это коровки говорят «му-му». Ну-ка быстро под одеяло и закрывай глаза!

– А слоники как говолят?

– Никак. Они молча думают о вечном. Спи!

Глава 4

Четверг, утро

Трехногая принцесса была ни при чём

Реми всё-таки побаивалась экзекуции. Экзекуция – это когда бьют, а её никогда не били. Вдруг это окажется невыносимо больно и она будет кричать и опозорится? Но всё прошло буднично и спокойно. Девочек отвели в среднюю часть корпуса, они скинули дхари в маленькой раздевалке, зашли в побивочную – комнату для экзекуций – и легли на коврики. Высокая женщина в красном дхари и маске демона бхута* деловито спросила:

– Самочувствие нормальное? Месячных ни у кого нет? Головных болей? Поноса?

Девочки ответили невнятным отрицанием. Всё в порядке, мол, бейте без сомнения.

– Новенькая? – уточнила Мадам Плётка у Реми. – Ложись ровнее, руки вытяни вверх. Не сжимай кулаки, не напрягай спину, расслабься. Лежи, будто ты желе.

И начала равнодушно-заученным речитативом:

– Мы бьём вас не от злобы, мы бьём вас не для наказания, мы бьём вас, дабы приучить терпеть мелкие неприятности вашей тягостной жизни, дабы приучить ценить жизнь без боли, дабы улучшить вашу карму – мы бьём вас.

И как даст плёткой! Реми вздрогнула больше от неожиданности, чем от боли. Вообще-то было неприятно, но терпимо. Реми навоображала себе куда большие ужасы. Мадам Плётка монотонно повторяла про «Мы бьём вас не от злобы», и видно было, что ей надоели и эти слова, и девчонки, и вся её работа.

Процедура длилась недолго. Малявку шлёпнули один раз чисто символически.

– А я не плакала, а я не плакала! – хвасталась она.

– Конечно не плакала, ты же не маленькая лялечка, – подтвердила Ракша, поднимаясь. Какая у неё большая грудь, и бёдра как у взрослой женщины, подумала Реми. Ну да, она старше всех, потому и о Малявке заботится, присматривает, как взрослая.

В голом виде сокамерницы выглядели по-другому, не то что в однотипных дхари. Ракша – совсем взрослая, крепкая, но изящная. Сарти тощенькая, смуглая, ни груди, ни бёдер, будто обстругали. Олле сложена лучше всех, как апсара*, вырезанная на стене пещерного храма. И кожа самая светлая. И глаза не чёрные или карие, а светло-серые. Наверное, в роду были португальцы или другие какие колонизаторы. Олле разговаривала мало, в камере больше читала учебники. Боится, что ли, отстать от класса, заучка? Но сейчас она заучкой не выглядела. Реми заметила у неё на внутренней поверхности бедра, высоко, куда и смотреть-то неприлично, маленькую татуировку. Что там – не разобрала, да и ту увидела случайно, когда Олле неловко споткнулась и нога сдвинулась, показав, что не надо показывать.

– А что там, на татуировке? – спросила Реми.

Олле посмотрела строго и процедила:

– Ничего. Родинка.

Ну ладно, ничего так ничего. Может, Олле из семьи тугов-душителей* или ещё какой запрещённой касты. Говорят, они ставят метки своим. Не нужно допытываться.

– Мне, наверное, показалось, – примирительно сказала Реми.

– Это хорошо, что тебе только показалось, – очень спокойно подтвердила Олле. И Реми стало почему-то не по себе.

После порки полагалась медитация, дабы ощущение боли из спины переместилось в чакру Вишуддха*, находящуюся, как всем известно, в области горла, и оттуда благотворно воздействовало на моральный облик подростка и его восприятие жизни. Но с медитацией по времени совпадал завтрак, и заключённому предлагалось выбрать что-то одно: или завтрак, или медитацию. Потому что медитировать с бутербродом в зубах технически сложно. И все почему-то всегда выбирали завтрак.

Еда была простая, но вкусная: горячие лепёшки наан, чечевица со специями, европейский омлет, чай масала* и тарелка с нарезанными ананасами и папайей. После еды дежурная Ракша прибрала камеру и села рисовать принцессу по требованию Малявки. Олле погрузилась в учебники. Сарти положила приношение на маленький домашний алтарь – кусочек папайи и немного чечевицы. Алтарь она устроила на своей полке и регулярно меняла еду трём крохотным деревянным богам, одетым в жёлтые и красные лоскутки. Из дома богов приносить нельзя, Сарти их заказала у надзирательницы сразу после поступления и слегка сомневалась, настоящие ли они. Но на всякий случай кормила.

– А прогулка сегодня будет? – спросила Реми. Она не знала, чем заняться. После насыщенных школьных будней безделье тюрьмы казалось странным.

– Нет, сегодня же четверг, день порки. Считается, что мы так жестоко избиты, что гулять не можем, ножки не идут, – хихикнула Сарти, укладываясь на постель. – Вот блин-банана, как хорошо ничего не делать, а дома я бы в поле ковырялась до заката.

– Иногда вечером в четверг нам устраивают малую процессию в честь бога Уру, – отвлеклась от своей принцессы Ракша. – Но места во дворе мало, поэтому мы со светильниками обходим священный бассейн и обратно по камерам. Не знаю, будет сегодня или нет.

– Лисуй, лисуй, – строго сказала Малявка, глядя на безногую пока принцессу. – Ноги налисуй. Тли ноги.

– Почему три? – удивилась Ракша. – У людей же две ножки.

– У плинцессы тли нозки, – объяснила Малявка. – Это класиво.

– Наш кузнец говорит, ноги – главное в женщине, – хмыкнула Сарти.

Ракша послушно продолжила дорисовывать трёхногую принцессу. Реми решила почитать выданную брошюру «Что мне нужно знать о тюремном заключении».

Оказалось, знать нужно довольно много. Сначала в брошюре шла неинтересная глава о том, что пребывание в тюрьме – святая обязанность каждого гражданина/гражданки страны Уайледу и что это самое пребывание очень полезно для здоровья, для умственного и психического развития и даже для улучшения будущего потомства. Хотя про потомство было невнятно написано, и Реми не поняла, то ли это самое потомство должно самозародиться в тюрьме, то ли, наоборот, от потомства в тюрьме следует воздержаться для повышения его (потомства) качества в дальнейшем. Ну, Реми не собиралась в ближайшие полгода не то что потомство, но и даже и кошку заводить, так что она вникать не стала и пошла дальше.

Следующий раздел, «Права и обязанности заключённых», был поживее. Оказывается, у Реми в тюрьме столько прав – умотаться! И на еду, и на питьё, и на сон, и на воздух, и на мытьё под душем, и на порку, и на медитацию, и на исполнение любых обрядов, кроме… каких? Ага, кроме поклонения богам, связанным с физическим явлением, запрещённым Законом № 1.

А обязанностей всего три: соблюдать порядок в камере, слушаться надзирателей и не думать о физическом явлении, запрещённом Законом № 1. Реми, конечно, сразу о нём, то есть явлении, подумала, но быстро перестала.

Дальше шёл раздел «Практические советы начинающему узнику», и вот тут уже стало совсем интересно.

– «Пункт 14. Если во время медитации в камеру зайдёт корова…» Что? Это в переносном смысле корова? – удивилась Реми. – Как в камеру на третьем этаже может зайти корова?

– Камеры есть и на первом этаже, – отозвалась Ракша. – Говорят, однажды так и случилось. Летом духота, а кондиционер сломался, надзиратель открыл дверь в камеру на первом этаже, чтобы хоть немного протянуло ветерком. Ну, корова и зашла. Ты читай, там дальше тоже весело.

– «Если во время медитации в камеру зайдёт корова, то не следует прерывать медитацию с целью подоить её, покататься или произвести иные противоправные действия, – читала изумлённая Реми. – В случае нарушения ослушник/ослушница подвергается наказанию в виде двухдневного одиночного заключения совместно с означенной коровой».

– Если с коровой, то уже не одиночное заключение, а номер дабл, – поправила Олле.

– И картинка нарисована: девочка в позе лотоса на коврике для медитации, а корова на неё рога наставила и сейчас забодает, – сказала Реми и продолжила чтение: – «Пункт 15. Если в камеру залетят комары или иные кровососущие насекомые, то следует, не портя карму, почтительно удалить их из помещения, памятуя о восьмой из двадцати восьми преисподних, которая называется андхакупа*. В ней после смерти карают тех, кто при жизни убивал комаров, клопов и прочих кровососущих тварей.

Пункт 16. Если во время заключения тебя одолеет неуместное веселье, то вспомни об уроках, которые ты пропускаешь и которые придётся усиленно нагонять после освобождения. Если же, напротив, ты ощутишь печаль и тоску по дому, то вспомни о тех контрольных и диктантах, которые ты благополучно минуешь, находясь в заключении».

– Дуализм в действии, – заметила Олле. – То есть двойственность. А я и забыла, что там написаны такие мудрые вещи.

Закрыла учебник и перешла на коврик – упражнения делать. Видимо, Реми своим чтением мешала ей заниматься. Выгнулась какой-то причудливой загогулиной, ногу за ухо, вторую за спину и замерла.

– Это йога? – почтительно спросила Реми. – Странная поза.

– Йога, – сухо подтвердила Олле.

Но Реми показалось, что это не йога, которую все в школе проходят, а что-то другое.

Реми ещё немного почитала про то, что надо делать, если сломалась кровать в камере, как правильно мыть пол и как почтительно обращаться к надзирателям, посмотрела схему надевания торжественных одежд для участия в храмовом шествии, решила кроссворд (1 по горизонтали. Помещение для узника. 6 букв. 2 по горизонтали. Третья трапеза заключённого в течение дня. 4 буквы). Раскрасила Малявкиными карандашами картинку-раскраску «Наша тюрьма весной» – прямо сплошь цветочки и попугаи, позитивная такая картинка. Там ещё была дальше раскраска «Наша тюрьма на закате» и «Весёлая прогулка в нашей тюрьме», но рисовать надоело, и Реми оставила на потом «закат» и «прогулку». Она не стала дочитывать брошюру, только пролистала – там ещё много схем, иллюстраций, анекдотов из жизни заключённых, завтра можно прочитать. В конце – «Приложение № 1», страница обведена траурной рамкой, нарисован череп и скрещённые кости. Реми подумала, что это список заключённых, умерших здесь, в тюрьме. Или раздел страшилок с привидениями. Но нет. На следующей странице крупными красными буквами напечатано:

Прочитай это,

вникни,

вырви из брошюры

и сразу сожги на жертвеннике!

Глава 5

Четверг, после полудня

Самое запретное

Реми перевернула страницу. Ого! Дальше был напечатан Закон № 1! Про самое запретное! Они его ещё не проходили на обществоведении.

– А почему сжечь? – спросила Реми.

Олле хмыкнула. Сарти захихикала:

– А чтобы не перечитывала и не возбуждалась!

– А если не сожгу?

– Положено сжечь, надзирательница проверит, – сказала Ракша. – Сегодня ещё можно сделать вид, что ты до этой страницы не дочитала, но завтра точно проверят и накажут, тебе это надо? Лучше сожги. Вон у Сарти есть маленький жертвенник. Когда она своё «Приложение» жгла, чуть пожар не устроила.

Реми начала читать:

– «Этот раздел внесён в руководство с целью ознакомления юного гражданина с Законом № 1 суверенного государства Уайледу, дабы заключение не послужило развитию пагубных страстей и не сломало неокрепшую психику.

Ведущие юристы страны позаботились о том, чтобы изложить Закон № 1 максимально щадяще, не искажая тем не менее его сути.

Прочитай, проникнись мудростью государства, оберегающего своих граждан от опасных эмоций, и сожги эти страницы.

С целью сохранения психического здоровья нации, предотвращения убийств и самоубийств в состоянии аффекта, искоренения несчастливых браков и депрессии на территории суверенного государства Уайледу признаётся незаконным и общественно опасным физическое явление, традиционно обозначаемое термином ЛЮБОВЬ, а также сам этот термин и все производные от него формы (любимый, любящий, влюблённый, любить, любя, влюбиться и т. д.).

Изымаются из библиотек и архивов и запрещаются для домашнего использования произведения, сюжет которых опирается на запрещённое явление или даже касается его вскользь, начиная со “Сказания о Раме и Сите”* и заканчивая произведениями нашего века, как отечественными, написанными до принятия Закона № 1, так и зарубежными.

Не допускаются к просмотру кинофильмы, изображающие явление, запрещённое Законом № 1.

Запрещается культ богов, курирующих это явление (Кама* и др.).

Запрещаются имена Прим (мужское) и Прити (женское), означающие это явление.

При первом нарушении Закона № 1, проявившемся только в употреблении запрещённого термина, назначается наказание в виде строгого прилюдного выговора в храме.

При повторном нарушении Закона № 1, проявившемся только в употреблении запрещённого термина, назначается наказание в виде одиночного заключения сроком 5–10 дней.

При упорном употреблении запрещённого термина, а также при совершении действий или изложении мыслей, в основе которых лежит само запрещённое понятие, назначается комиссия с целью расследования обстоятельств дела. Если комиссией признаётся наличие противоправного чувства в поступках, мыслях и сердце нарушителя, то он как социально опасный элемент подлежит строгому заключению в Особом корпусе на срок 3–5 лет, в зависимости от тяжести допущенного нарушения.

Если нарушитель упорствует в своём запрещённом чувстве, то из гуманных соображений (дабы прервать его мучения) он подвергается смертной казни самым безболезненным способом.

Примечание: обычный физиологический секс, слабо окрашенный эмоциями, не является запрещённым для взрослых граждан и даже поощряется с целью деторождения и поддержания гормонального равновесия с определённого законом возраста.