Танька и Тигер

Алексей Эрр

Танька и Тигер

I

Слушайте, дети дорогие, сказку на ночь.

Жила-была в одном лесу дикая кошка – Танька. Вы спросите, – почему Танька, почему дикая, а если дикая, то кто ее так назвал? Дело в том, что она не всегда такой была, то есть не всегда в лесу жила. Жила она когда-то в прекрасном дворце, у нее была своя Принцесса, которая во всем ее слушалась, и мама принцессы тоже только на кошечку любимую смотрела, кусочки курочки ей подкладывала, шерстку расчесывала. И даже папа принцессы – Король (богатырь с серыми глазами), хоть и старался не терять свое королевское достоинство, но и он души в Таньке не чаял, глаза его сияли, когда он Таньку видел или на руки брал – приласкать.

А Танькой ее еще до рождения назвали. У ее мамы-кошки была длинная-длинная родословная. Там была прапрапрабабка Тонька, прапрабабка Тишка, прабабка Тинка, бабка Тамарка и сама мама-кошка – Тоська. Всех кошек в этой родословной звали на «Тэ». Вот и Таньке еще до рождения имя такое королевское придумали – на «Тэ», а как родилась – окрестили и в новую родословную записали.

Таньке, конечно, нравилось, что у нее своя Принцесса была, и Королева тоже, все кусочки курочки подкладывала, и даже Король. Ходила она по дворцу как главная. На кухню зайдет, посмотрит-понюхает, что там на обед готовят; в казну королевскую заглянет – там можно было с камушками красивыми и монетками золотыми играть; на конюшню сходит, там у Таньки друг был, даже два. Могучий конь Василий, его еще до рождения так называли, все кони королевские такие имена – на «Вэ» – получали, и ослик Заморыш. Этот, конечно, не королевских кровей был, простой. Но добрый и, главное, Таньку очень любил.

Заморышем его конюхи прозвали, его из-за моря привезли, из далекой страны – особая порода, у нас таких нету. Обычные ослики – упрямые и кричат дурным голосом, а Заморыш – нет, не кричал. Он целыми днями морковку хрумкал, а ночью – спал. Но в том-то и секрет, что ослик был простой-простой, да не очень. Волшебный! Если ровно в полночь к нему тихо-тихо подойти и за хвост дернуть, у него из-под хвоста золотые монетки начинали сыпаться, новенькие, с портретом короля золотые, так блестели на солнце, что хоть глаза не открывай. Король его в далекой стране у одного Султана на ковер-самолет выменял. Ковер-самолет – вещь, конечно, полезная, только денег от него – никаких. А ослик Заморыш – другое дело: как у Короля в казне монеток мало собиралось (Танька про это своими глазами видела, ей на игру не хватало, катать было нечего), так Король со свитой в шерстяных тапочках ночью подкрадывался к ослику… и за хвост его, за хвост, так что золотые во все стороны катились, раскатывались. И свита под командой Казначея те монетки собирала в большую корзину и волокла в казну – чтобы Таньке было чем играть. И Король тоже монетки любил. Еще бы, на каждой его портрет был – с одной стороны анфас, а с другой в профиль. И блестели они, хоть целый день глаза жмурь.

Ослик после этого нехорошо себя чувствовал, дня три или четыре болел. Но что делать! Деньги королевству порой позарез нужны, вот и дергали Заморыша за хвост. Каждый день нельзя было дергать, но раз в неделю или две обязательно дергали. Терпел он это стойко – знал, что такое ему предназначение. Хорошо еще, что тихий был и, главное, Таньку любил очень.

Могучий конь Василий тоже Таньку любил нежно, особенно, когда забиралась она на его могучую шею и коготками расчесывала его густющую гриву. А когти у Таньки были длинные, иногда даже царапали Василия сквозь гриву. Иной бы конь дергаться начал, но Василий только жмурился от счастья и урчал, будто не конь он, а могучий кот.

Но все же был он конем и тоже простым-простым, да не очень, как и Заморыш – волшебным немного. Золотых монет он, правда, не давал, хоть сто раз его за хвост дергай. Да и не было таких смелых, чтоб Василия за хвост дергать: копыта у него были пудовые, так мог ногой лягнуть, что поминай как звали. Впрочем, охотников проверять не нашлось. Даже Король подходил к Василию с опаской, хоть и знал, что конь ему верно служит и лягать уж, точно, не станет. Король потому с опаской подходил, что конь был повыше Его Величества вершков на девять, а то и на все пятнадцать. Его Величество даже взобраться на Василия просто так не мог. Слуги выстраивали у правого бока коня лесенку небольшую, по которой шаг-другой-третий и мог дотянуться Король до стремени, чуть покряхтеть и с пятой попытки закинуть ногу на могучую спину под седлом с серебряными звездочками и золотыми солнышками.

А как садился Король на Василия, у того аж ноздри раздувались от гордости: все-таки почетное дело Короля на себе нести, а не простого там лесоруба или сапожника. И несся Василий быстрее стрелы, быстрее копья, а если с силами соберется – так прыгнуть мог, что под самые облака улетал, только звездочки на седле серебряные и солнышки золотые с неба светили. Хочешь – на гору большую взопрыгнет, хочешь – на пребольшую, хочешь – через пребольшую гору перелетит, будто крылья у него за спиной. Ну зачем, сами скажите, такому королю ковер-самолет, ежели конь Василий его хоть до Багдада за полчаса домчать мог? Вот и то-то, что и без ковра-самолета хорошо было Его Величеству жить. В Багдад он, кстати, ездил иногда, по особому приглашению Его Султанского Величества —Султан приглашал поговорить, про здоровье ослика узнать и на коня Василия поглядеть. Уж очень Василий ему нравился, у Султана аж глаза от зависти закатывались, когда он на могучего коня смотрел. Но обменять Василия ему не на что было, да и не стал бы Король меняться.

Василий Королю верно служил, а Король верность ценил. И когда по Королевству своему ездил, он обязательно Василия седлал. А еще кошку Таньку с собой брал. Спросите: а зачем Королю кошка была нужна, когда он разные Уголки Королевства заглядывал? А вот зачем…

В каждом Уголке Королевства у Его Величества был Угольничий, слуга Королю, отец народу. Король сам Угольничих выбирал из самых толковых и верных слуг – чтобы толково и верно служили. Чтобы в Уголке все чинно было и гладко. Чтоб народ не голодал, чтобы все обуты-одеты были, да при работе. Работы-то много везде: то дом построить, то мост, то пруд выкопать или рыбы в море наловить – разная бывает работа, но обычно полезная. И разумный Угольничий дело свое по уму делал. Народу – работа, еда, дома, ярмарки для покупок и развлечения, а Королю – денежка, чтобы мудро правил, от ворогов страну защищал, и чтобы порядок был в Королевстве, в каждом его Уголке.

Обычно так оно и бывало. Но порой приходили в Королю тревожное вести: что таком-то тридевятом Уголке народ голодает и на улице живет, потому как все дома от старости развалились, а новые хорошо бы построить, да у народа денег нет и леса нет, и досок тоже. А Угольничий вместо того, чтоб порядок вести в своем Уголке, об народе не думает, только лапой загребущей денежку в свою тайную казну гребет. А Его Величеству докладывает, что хлеб не уродился, ветер все заборы повалил, да рыба в прудах взбесилась и в соседнее Королевство перебежала вся. Дескать, там ее кормят лучше, червячков всяких дают, да хлебушка. Много чего такой Угольничий наплести мог, и Его Величество поначалу многому верил, опять верил, а потом – дай, думает, загляну в тот Уголок, где рыба с ума сошла, сам погляжу отчего такое приключилось, чисто ли тут дело? Приезжал он, понятно, на могучем коне, да еще и Таньку с собой брал. И вот зачем…

Приезжал Король к своему Угольничему небыстрым шагом. То есть всю дорогу конь Василий летел, как на крыльях, а перед домиком Угольничего сбавлял ход или вовсе замирал, будто не было никакого дела у них с Его Величеством, даже травку мог пожевать недолго. Потом неспешным своим могучим шагом шел прямо к домику, а Танька – та на голове Василия сидела и с интересом щурила серые свои глаза. Видела, как Угольничий Королю кланяется, хлеб-соль подает, да Василию овсяную конфету с сахарной пудрой. Таньке же ничего не давали, и не потому что жадничали, просто допрыгнуть до нее не могли. Кто ж допрыгнет до стройной кошки, что на голове могучего коня сидит? Впрочем, здесь Танька обиду не таила, она не какая-нибудь там мурка подзаборная была, чтобы угощение ждать да облизываться, ей интереснее было на Василии сидеть и щурить свои серые глаза. Так и получалось: Король чуть хмуро на Угольничего глядел, Василий – никак, только ноздри раздувал, а Танька – та с интересом.

Угольничий, конечно, всего не видел – у многих глаза от страха перед королевской милостью или немилостью шальными становились, так и бегали от одного угла к другому. Впрочем, не так: у одних бегали, а у других – не бегали. Танька давно заметила, что чем домик скромнее у Угольничего, тем больше в нем спокойствия, а ежели домик – не домик, а дворец небольшой, тут уж глаза в такую пляску пускались, что не уследишь, куда они смотреть собираются. А ежели домик был на большой дворец похож, так и глаз не было видно: щеки у такого Угольничего обычно как атласные мячи были, пухом набитые, гладкие да розовые – поросеночьи прямо. Глаза за такими щеками спрятаться могли, только зыркали иногда – туда-сюда-обратно. Тут уж Танька урчала от удовольствия, знала, что скоро театр будет.

И взаправду, театр начинался. Подходили к Его Величеству разные люди: и плохо, и хорошо одетые, и все в один голос бубнили, как славно Угольничий Уголком Королевства управляет. «Король-батюшка, не вели казнить, вели миловать, правду я скажу, древний я человек, сто лет живу без малого, а такого Угольничего в наших краях не бывало. Он и ласковый, и умный, и простому народу последнюю рубаху с себя отдасьть. Век бы такой Угольничий у нас был, мы бы тогда бы о-го-го как зажили бы, ели бы ситный хлеб белый со свежими карасями из прудов наших…»

Танька такие речи не просто слушала серыми своими ушами, а фыркала порой. Уж больно противно было такое слушать, будто невкусное что тебе дали вместо курочки вареной или рыбки свежей. Король – тот печально смотрел, ничего не говорил, а конь Василий ноздри раздувал и переминался с одного пудового копыта на другое, да Танька сверху фыркала. И вдруг от всего этого происходило маленькое чудо: люди в хороших или плохих одеждах расступались, выходил Угольничий, твердо зная, что сейчас наврет Королю с три короба, таким героем себя покажет, что ордена мало дать, такому надо орден и еще медаль в придачу… Но Угольничий вдруг, к ужасу своему, начинал говорить не то, что хотел. Хотел он сказывать, что народ него, конечно, бедно в Уголке живет, но сие не его вина, а виноват ветер, что месяц назад был, злой такой, повалил все заборы и половину домов повалил. Да еще месяц был злобный, хоть и ночью, да так светил, что вся пшеница на полях выгорела. Да еще… Много чего мог Угольничий наврать, но вместо того только зыркал злым глазом и начинал другую песню:

– Король-государь, вор я и разбойник пред тобой и пред народом нашим. Мог бы верой-правдой служить, Уголок чтоб богатым и сытым был, но как-то раз украл грошик, за ним другой, и пошло-поехало, остановиться не мог. Как видел деньги, так сразу и думал – почему не мои это деньги? Остановиться не мог, все подчистую в свою казну тайную складывал, вот она здесь под дубом зеленым зарыта. А чтоб народ голодный мне глазки мои не выцарапал, я часть казны дружине отдавал, делился, чтобы меня днем и ночью охраняли. А в дружину самых злобных отбирать стал. Да что я! Они сами, самые злобные, в дружину так и лезли, так и норовили попасть-пролезть правдой али неправдой. Это, значит, чтобы самим есть-пить досыта-допьяна, а остальные, что не такие злобные, чтобы водичкой да сухарями питалися, да и то, коль повезет им. Ой, грешен я, Король-государь, делай со мной что хошь, век не замолить мне грехов своих…

И ведь ничего не было такого, никто не кричал, не пугал, не грозил, а вороватые Угольничьи сами все говорили-сказывали. Отчего? Почему? То никому не ведомо. Порой люди думали и друг дружке шептали, что это в Таньке-кошке такая сила была: как фыркнет, так самый-самый злодей вдруг правду про себя выложит, ничего не утаит. Танька про то ничего не знала – просто сидела на голове Василия и фыркала. Может, и вправду какая сила в ней была волшебная, а, может, придумали люди… Но не суть дело. Король ее всегда с собой брал, коли разобраться хотел – правду говорит человек али скрыть чего хочет?

II

Вот такая она была – кошка Танька.

Вы же не забыли, дети дорогие, что Танька однажды оказалась в диком лесу. И вам, конечно, очень хочется узнать, как она там оказалась. Обязательно расскажу! Но не сейчас, а сейчас расскажу, что было, когда Танька там оказалась.

Случилось это ночью, когда дикий лес спал, и все звери в нем тоже спали – ну, почти все. Ведь некоторые звери называются ночными – оттого, что днем спят, а ночью выходят на лесные дорожки. Танька этого не знала, она еще не была дикой кошкой и все что знала – это как живут во дворце. Она, конечно, помнила все, что случилось до ее путешествия в дикий лес, хотя путешествием это сложно назвать: Танька долго летела по воздуху, а потом где-то очутилась, в темноте. А что это за темнота, почему темнота вокруг нее, и что прячется в этой темноте – этого Танька не знала, и даже догадок у нее не было. Она даже не испугалась толком, все-таки неробкого склада была от самого рождения, но все же сердечко ее часто постукивало – вдруг что-то страшное на нее сейчас как прыгнет, как начнет с нею драться! Но прошла минутка, другая, целых пять, а на Таньку никто не прыгал. Тогда она успокоилась и сердечко свое успокоила. Посмотрела внимательно по сторонам и поняла, что волшебный ветер ее в какой-то лес принес.

– Ну и что! Ничего страшного в этом лесу нет, – подумала Танька, – и не такой он, кстати, темный, тем более что кошки хорошо в темноте видят, а я – точно кошка, да не простая, – королевская я.

Танька это подумала и чуть загрустила, вспомнила, как хорошо ей было в дворце: все любят, все ласкают, курочки подкладывают вареной вкусные кусочки, а здесь никакой курочки и с любовью негусто, ласки никакой. Но делать было нечего, топтаться на полянке, куда ее волшебный ветер принес, было глупо, надо было куда-то вперед двигаться. Но как понять, где у этого леса перёд – спереди или сзади, или вообще слева или справа? Танька махнула лапой и пошла куда глаза глядят, а глядели они прямо, прямо перед Танькой. Полянка быстро закончилась и превратилась в тропинку, где поначалу было не так темно – луна просвечивала сквозь густые ветки, а потом стало так темно, что даже королевская кошка ничего не могла разглядеть. Не могла, не могла, а потом вздрогнула: прямо перед ней на тропинке светились чьи-то не то серые, не то голубые глаза…

Танька на всякий случай села на землю, а тот, у кого были не то серые, не то голубые – он тоже сел на землю и пару раз моргнул.

– Почему у тебя глаза такие серые и в темноте светятся? – спросил неизвестно кто. Голос у него был приятный, хрипловатый, баритонистый такой, а говорил он чуть в нос, может, простудился недавно.

– У самого серые! У самого в темноте светятся!

Танька огрызнулась, но потом подумала, что можно было не огрызаться, а поласковее быть. Этот со светящимися глазами прыгать на нее не собирался и драться тоже не хотел – это даже в полной темноте было видно.

– А ты кто, вообще? – спросил непонятно кто и потянул лапу вперед. Тут луна блеснула на небе, и Танька увидела, что лапа была полосатая, рыжая с темными полосками.

– Танька! – гордо ответила Танька, а потом убрала гордость и так, между прочим, добавила, – Кошка я. Королевская.

– Ух ты! Это почему королевская? Это как кобра?

– Нет, – Танька продолжала говорить просто, без гордости. – С Королем и Королевой во дворце живу. У меня своя Принцесса есть.

– Ух ты! А зачем она тебе?

Танька задумалась.

– Ну как тебе объяснить? Чтобы любила меня, чтобы шерстку расчесывала, чтобы кормила вкусно, чтобы играла со мной, чтобы подарки дарила. Очень полезная Принцесса. И родители у нее тоже полезные. Королева меня просто так любит, а Король – на важные королевские дела берет, помогаю ему королевские дела делать.

– Ух ты! – в голосе полосатого зверя даже нотки зависти появились.

– Да! – просто ответила Танька. Потом помолчала и спросила, – А ты кто? Почему полосатый?

– Ну как тебе объяснить? Родился таким. У меня они с детства, полоски, порода такая.

– Какая такая? Как у кобры? – Танька почему-то развеселилась и решила подразнить полосатого.

– Ну почему как у кобры? Ты, наверное, и кобру-то никогда в жизни не видела. Просто положено так. Я же тигер!

«Тигер, тигер…» – подумала Танька, а голосом спросила:

– Ты тигр, что ли?

– Неее! Тигры они большие и кровожадные. А я – маленький. И не очень кровожадный. Ну, бывает, с голодухи зайца какого поймаю или куропатку. Но это просто – позавтракать, пообедать. А так я оченно даже мирный, никого просто так трогать не буду. Потому что кровь проливать – это грех большой, а ежели с голодухи, тогда можно чуть-чуть. Если бы не голодуха, я бы травой питался, но от нее сытым не будешь, вообще, противно ее жевать, я как-то пробовал, целый день жевал, а потом животом маялся четыре дня, жутко было, живот болел, у меня даже настроение испортилось. Ну не сразу, а на третий день больного живота. В общем не понравилась мне трава, не для меня ее придумали…

Видно, маленький тигер очень любил поболтать. «Болтушка какая!» – подумала Танька, вполуха слушая, что этот полосатый еще про траву и больной живот скажет. Но потом ей надоело слушать:

– Слышь, полосатый, а у тебя поесть не найдется? – Танька вдруг почувствовала, что она голодная, целый день ничего не ела, а сейчас уже ночь.

Тигер запнулся на полуслове, задумался.

– Ты знаешь, я тут в одном доме живу…

– В доме!? – перебила Танька. Она никак не думала, что в темном лесу найдется хоть какой-нибудь дом, пусть не дворец, но хоть что-нибудь, хоть хижина.

– В доме! – эхом отозвался Тигер. – Тута один ученый долго жил, звериный язык изучал, диалекты всякие, мы с ним подружились. Он все говорил, что я его приручил, хотя не приручал я никого, этого ученого тоже не приручал. Потому что я до конца не понимаю, что такое – приручить? Это сделать ручным, что ли? А ручной – это как? Это который на ручках целый день сидит? Но у меня на ручках, то есть на лапах никто никогда не сидел, тем более целыми днями. Значит, никаких ручек, никаких приручений, я так думаю, потому что…

– Господи, какая болтушка! – сквозь зубы застонала Танька.

Но Тигер продолжал болтать про ручки и приручение, про то, что никто у него на ручках не сидел ни разу, так долго болтал, что Таньке это вконец надоело:

– Слышь, полосатый! – Танька запнулась, она не любила никого обижать. – Давай, поменьше болтать! Ты мне просто скажи – есть у тебя еда или нету? А если нету, то где найти можно еду в этом лесу?

Тигер так и замер с открытым ртом. Он был уверен, что говорит о самом интересном на свете – о приручении, о котором ему рассказал ученый, изучающий звериный язык в их лесу целых два года, построившем хижину, где теперь жил Тигер, улетевшем на своей самолетной тарелке, которая все два года стояла на большой поляне темного леса. Это было самое интересное на свете, а тут какая-то принесенная ветром кошка спрашивает про еду, про обычную простую еду. Тигер чуть не обиделся, но Танька ему на обиду времени не дала.

– Говори, полосатый! Найдется у тебя еда или нет?

Тигер задумался.

– А что ты обычно ешь?

– Обычно! Я ем свежую рыбку или вареную курочку, – скромно ответила Танька.

– Ну тогда у нас два пути: можно быстро смотаться в деревню и утащить там курицу, или же пойти на речку и попробовать поймать рыбу. Если поймаем, это будет быстро – ловим, потрошим, едим. А с курицей может быть очень и очень хлопотно. Во-первых, если проснутся собаки, они всю ночь будут гавкать и хозяев предупреждать, что кто-то хочет залезть в курятник. Дальше! Даже если собаки не проснутся сразу, курицы поднимут такой гомон куриный, что на десять километров будет слышно. Тогда и собаки проснутся, а за ними – люди, котором жалко курочкой поделиться, а у людей может быть копье. Это такая штука длинная, с ней лучше не связываться. Потому что…

– Пойдем ловить рыбу! – Танька была очень голодная и не собиралась еще полчаса слушать про трудности на куриной охоте.

– Пойдем! – как-то очень охотно согласился полосатый Тигер. Видно, ему очень не хотелось красть курицу в деревне, где можно встретиться с собаками и под копье можно попасть.

Он повернулся к Таньке длинным хвостом и потопал по тропинке, потом повернул в густую чащу, перепрыгнул через несколько поваленных деревьев. Танька легко за ним поспевала, она уже научилась не только видеть в темноте, но с носом чуять, что вокруг нее творится, а еще ушами слышать – куда полосатый топает.

А притопал Тигер на берег не очень большой реки. В ней журчала вода, кто-то квакал, ветки склонялись к самой воде и еле слышно ее рассекали. И, конечно, веяло от воды не теплом, а ночной сыростью. Танька поежилась и еще подумала, что плавать она, скорее всего, не умеет. Никогда не пробовала, но, скорее всего, не умеет.

Она оглянулась на Тигера, который и не собирался никуда плыть, он выделывал не совсем понятные вещи: становился на передние лапы, задние вытягивал вверх, но еще выше задних вытягивал куда-то вверх-вверх свой длинный хвост.

– Мда, хвост у него знатный! – подумала Танька даже с некой завистью.

А Тигер дотянулся знатным хвостом до какой-то очень высокой ветки, видно, загнул знатный хвост крючком, чтобы ветку зацепить и пригнуть к земле. Танька очень удивилась, когда увидела, что на ветке этой сидят, наверное, сто светлячков рядышком и светятся, как хорошая лампа у Принцессы в классной комнате.

– Во! – Тигер был доволен собой. – Вот на это мы будем рыбу ловить.

– На светлячков? – еще больше удивилась Танька.

– На свет, глупая! – Тигер продолжал изгибать ветку так, чтобы она светила прямо в воду.

Танька подумала, что «сам он глупый», но вслух этого не стала говорить. Ей любопытно было, и рыбки хотелось очень, с каждой минутой все больше и больше.

– Видишь? – Тигер показал, как в воде собираются совсем темные рыбы и начинают смотреть на свет. Их плохо было видно, они собирались, как какие-то темные деревяшки, но все же живые «деревяшки», они чуть изгибались они и плавниками шевелили.

– И как их поймаешь-то!? – Танька теряла королевское спокойствие.

– Обычно дело!

И Танька не успела ушами пошевелить, как Тигер быстро сунул лапу в воду и вытащил когтями не очень большого карася. Или не карася, Танька в этой рыбе плохо разбиралась. Один раз слышала, как повар во дворце сказал, что карасей привезли, но самих карасей так и не увидела.

Тигер бросил «карася» на большой плоский камень, а Танька прижала лапой его, чтобы не очень трепыхался.

– Так его же чистить надо!

– А ты проведи когтями против чешуи, он и почистится.

Танька попробовала, ей понравилось. Обычно ей еду в тарелочке приносили, да еще уговаривали, чтобы она рыбки поела. А здесь – точно никто уговаривать не будет, зато в Таньке охотница проснулась. Ее ноздри раздувались, мышцы играли на передних лапах и на задних, хвостом она себя прямо по боками била от счастья. И даже два раза сама в воду лапу запустила и двух «карасей» вытащила когтями, когтями.

Потом они натрескались свеженькой рыбки до ушей, до после хруста за ушами. Тигер показывал Таньке, как рыбу чистить, потрошить, как выбирать вкусные кусочки, а невкусные – в речку обратно выбрасывать. «Не пропадут! Раки доедят! Экосистема лесная!»

Последнее умное слово Танька не поняла, но расспрашивать не стала. Они лежали с Тигером на большом плоском камне, который даже за ночь не остыл и к утру был чуть теплый. Тигер щурился от первых лучей и солнечных зайчиков и, как всегда, болтал про что-то умное, а Танька слушала его чуть-чуть, чтобы вовремя сказать – угу! Ей нравилось, как Тигер свой хвост направо-налево перекидывает и порой Танькины лапы задевает. Это было щекотно, но не только – сытое сердечко от этого сладко замирало.

III

Так Танька стала дикой кошкой, лесной. Была королевской, да и осталась такой (королевское просто так из души не выбросишь, и осанку королевскую не потеряешь сразу), но теперь научилась быть дикой. Целую неделю она у Тигера узнавала, как ловить разную живность, больше всего ей нравилось тихо-тихо подкрадываться к гнезду куропаток, ловко спрятанное в куче хвороста или в кустарнике густом. Конечно, малышей она не хватала: в них и мяса меньше, чем пуха, и нехорошо как-то слабых обижать. Танька выслеживала дичь покрупнее. Иногда ее совесть мучала, что она живую птицу придушила и съела. Но Тигер правильно говорил: с голодухи и не такое сделаешь. Да в лесу все это считали порядком вещей: хищник ловит, птица улетает. Не успела – стала обедом. А успела – может долго гадости кричать с ветки, куда Танька не влезет быстро.

Но бывали такие дни, когда на охоте не везло – вот не везло, и хоть убейся, а ничего не поймаешь. Тигер в такие дни ей кашу варил, очень ловко поленья складывал в очаг, поджигал поленья, воду кипятил, а в эту воду кипяченую сыпал белый порошок, говорил, что это сухое молоко, но Танька ему не очень верила – тоже, придумал! Молоко оно мокрое, а сухим не бывает. Но вода кипяченая от этого порошка, действительно, как молоко становилась белой. А в белую воду Тигер сыпал хитрую смесь под названием мюсли. В общем ничего так получалось, можно было денек продержаться, мюсли в белой воде пожевать. Не рыбка и не курочка, конечно, но съедобно. А еще Тигер говорил, что это безумно полезно, что там витаминов – море. Причем самых разных – и «А», и «Бэ», и «Цэ». Но Танька ни про какие витамины слышать не хотела. Вот рыба свежая – это точно полезная штука без всяких там «а-бе-це».

Но ей нравилось смотреть, как Тигер кашеварит. И вообще нравилось, что он не в лесу живет, а в хижине. Не дворец, конечно, но все же дом. Хижину эту построил ученый по имени Антуан, Тигер про него двести раз рассказывал, он в лесу два года жил и звериный язык изучал, диалекты разные, а потом улетел куда-то на своей самолетной тарелке, как он сказал – по срочному делу. Обещал вернуться, но сразу Тигеру честно сказал, что быстро вернуться не получится – наверное, только через год или два. И попросил Тигера дом стеречь и за морской свинкой ухаживать. Звали ее просто Свинкой, она родилась в какой-то далекой стране, Тигер даже не понял, где эта Южная Америка находится. Там Антуан ее приручил и с собой взял звериные языки учить, диалекты разные. Но Свинка не очень-то любила учиться, она целый день морковкой хрумкала, а если морковь вдруг заканчивалась, она к Антуану приходила и, трагически скосив глаза, бормотала на человеческом языке: «Месье, же не манж па сис жур!1» или «Будь человеком, дай морковки!» За морковь Свинка была готова учиться хоть 24 часа в сутки, хотя половину суток она обычно спала. Зато для другой половины Антуану пришлось засадить морковью большой огород, и весь подвал под хижиной был забит морковью.

То есть в подвале ничего интересного не было. А в доме – чего только не было! Одних книг штук, наверное, пятьсот или тысяча. Тигер, правда, читал плохо, только по складам, и то с ошибками. Но зато картинки он во всей тысяче книг сто раз видел и запомнил все до одной. И Таньке любимые картинки показывал; а когда показывал – так, как бы невзначай, касался своей большой лапой Танькиной лапки, левой, у нее сердечко от этого сладко замирало на миг, как тогда, на теплом камне. А в один день Тигер вздохнул задумчиво и положил полосатую лапу большую сверху на Танькину маленькую, прижал, несильно, как бы невзначай, и затих. И Танька затихла, сердечко ее не замерло – провалилось куда-то далеко, в задние лапки. Но потом тихонько очнулись – Танька и сердечко – и тихонько, чтоб не обидеть, решили вытащить левую лапку из-под тяжести полосатой. А Тигер – он как бы и не заметил ничего, другой лапой переворачивал странички и водил ею по картинкам.

Дни проходили за днями, Танька обживалась в диком лесу. Поначалу все было такое новое, яркое, что и думать ни о чем времени не было. Но потом день за днем повторялся, и порой Танька лежала на теплом камне или на ветке дерева грелась на солнышке, жмурилась в светлых лучах, и картинки из ее прошлой жизни во дворце в светлых лучах проносились. Не то, чтобы Танька скучала по вкусной еде – здесь в лесу после охоты еда была вкуснее, пожалуй. Но почему-то Танькины глаза порой становились грустными.

– По дому скучаешь? – как-то Тигер рядом сидел и увидел грусть в Танькиных глазах.

– Нуууу… – потянула Танька; она сама толком не знала – скучает или нет?

Тигер снова как бы невзначай Танькину лапу своей полосатой накрыл, но у нее сердечко уже не проваливалось, она этого Тигера изучила и знала, что он порой лапой начинает приставать.

– Ты что, бабник что ли? – Танька, ворча, вытащила лапу из-под тяжелой полосатой.

– Сама ты бабник! – Тигер обиделся. – Я так, чтоб поддержать по-товарищески. Бабник! Скажет тоже!

– Ну и поддерживай, а лапой не лезь!

– Ну и не буду. А сама – чего грустишь-то?

Танька вздохнула: «Умер мой сероглазый король…»

– Чего?

– Ничего! Стихи такие, мне Принцесса читала.

– Ну у тебя-то никто не умер?

Танька снова вздохнула.

– Да как тебе сказать? Не знаю!

– Так не бывает – знаю, не знаю. Либо умер, либо нет! – Тигер даже головой своей замотал полосатой.

– А я вот не знаю…

***

– Помнишь, я тебе говорила, что Король Его Величество меня на разные важные дела королевские брал? У меня дар такой есть – от бабки Тамарки – ежели человек там или зверь начинает врать, я это чую и фыркаю. Дар такой, королевский.

Танька скромно подобрала лапки и уселась, как настоящая кошка из дворца.

– Ух ты! Прям сразу чуешь?

– Ага!

– Хорошо, что я никогда не вру, а то бы… – начал Тигер, но Танька сразу фыркнула. Тигер закатил глаза к полосатому лбу. – Ну было два раза, так не корысти ради, а просто так, народ лесной повеселить.

Танька снова фыркнула, а Тигер начал голову чесать, будто у него там муха в шерсти запуталась.

– Ладно, – вздохнула Танька. – Взял меня Король на оченно важное дело, понятно – королевское, но очень важное. У него Султан из Багдада решил ослика любимого моего отобрать.

– Какого еще ослика? У тебя что, весь дворец любимый? Сколько еще любимых, про которых я не знаю…

Танька посмотрела, как у Тигера глаза загорелись от обиды и еще какого-то чувства, сразу не распознать. Или распознать… Танька улыбку спрятала.

– Обычный Ослик, он с Василием на конюшне жил, звали Заморышем, да и сейчас зовут. Потому что он простой-простой, да не очень. Если его ночью за хвост дернуть внезапно, у него из-под хвоста монеты золотые начинают сыпаться в разные стороны…

– Врешь! – чуть не закричал Тигер, – Не бывает такого, чтоб у простого осла из-под хвоста золотые монеты падали!

– Я-то как раз никогда не вру! – гордо сказала Танька. – А про ослика нашего не выдумывай, всю правду говорю, это особенный ослик, Заморыш, его из-за моря от Султана привезли, его Король наш у самого Султана из Багдада на ковер-самолет выменял.

– Ух ты! – снова сказал Тигер и от удивления уселся на хвост.

– Да! – еще раз подтвердила Танька, – Выменял на ковер-самолет. А потом, знаешь, чего придумал этот Султан? Что мы ему ковер-самолет дырявый дали, и что он теперь совсем продырявился и не летает теперь. Вот Султан и говорит нашему Королю: «Ты, Ваше Величество, либо мне ослика волшебного возверни, а ковер свой дырявый забирай. Либо я соберу армию большую и на тебя войной пойду, победю тебя и ослика все равно заберу! Вот так!

– Вот гад! – выдохнул Тигер, глаза у него стали круглые.

Танька тоже села – не на хвост, конечно, это Тигер мог из своего хвоста кресло сделать, а Танька не могла.

– Гад, конечно. И меня забросил за тридевять земель, и Короля моего погубил.

– Как погубил? – Тигер все хлопал круглыми глазами.

– Да просто… погубил. Мы к нему поехали с дарами, официальная делегация. Конь Василий под Королем, а я как обычно – у Василия на голове. Рядом с нами сундуки богатые в тележках – с дарами для Султана. Королю Его Величеству очень не хотелось с Султаном ссориться и воевать. Не любил он войну, вот не любил и всё! Обычно Короли ее любят, а мой – не любил. Часто приходил к нам с Принцессой и говорил, что война – это гадость и кровь, и несчастье на бедные головы. В общем, очень не любил. Но ослика ему отдавать не хотелось. Он же знал, что честно поменялся, хороший ковер-самолет, большой по размеру за ослика отдал, никакой не дырявый. Летал хорошо, быстро, все честно. А Султан, видно решил себе и Заморыша прикарманить, и ковер оставить, а вместо настоящего самолета нам подсунуть тряпку дырявую.

– Нечестно же! – завопил Тигер, только не громко, почти шепотом.

– Честно-нечестно, а королевская работа – трудная. Может, у бессовестного какого короля и легкая, а у моего очень трудная. Была.

– Почему была?

– Охх! Недогадливый ты какой! Султан же, понятное дело, обманул нас. Принял по-царски, как положено, официальная делегация. Сладкие речи стал говорить, подарки рассматривать, нахваливать, языком даже от удовольствия щелкал, как попугай прямо. Потом обедом вкусным накормили. А потом и говорит моему Королю: «Оченно мне ваша кошечка королевская нравится! Подарите мне ее. И конь ваш Василий – замечательный! Ему бы в моих конюшнях стоять, он бы такое могучее потомство дал…»

– Ух ты! – Тигер замотал головой.

– Да! – подтвердила Танька, – А мой Король говорит Султану: «Ваше Султанское величество, осмелюсь напомнить Вам, что у нас есть еще один неразрешенный вопрос. Вы же не могли серьезно подумать, что при нашем обмене я Вас обманул и вручил Вам негодный к использованию ковер-самолет!»

– Ну да! – Тигер закивал, будто сам менял ковер на ослика.

– Вот! Даже тебе ясно. А Султан, он такой хитрый, он сверкнул золотыми перстнями и хитро так медовым голосочком: «Ваше Королевское Величество. Именно это я оченно серьезно подумал, когда убедился, что ковер-самолет вы мне вручили с дыркой, может, ее моль проела, а вы о том не знали. Но все именно так: дырка сия с самого начала не позволяла мне насладиться полетом. Ну сами представьте: какой же это полет с наслаждением, ежели одна нога в дырку проваливается, а вторая вот-вот провалится, поелику ткань ковра ветхая, прям расползается под ногами. И под руками тоже. Ветхая совсем!»

– Ого! А Король чего сказал?

– Король не сразу сказал. Он на меня смотрел и слушал, как я фыркаю. Я как слышу, что кто-нибудь врет бессовестно, ну хоть сам Султан, я фыркать начинаю.

– Мда! – Тигер потер уши лапой. – А после что было?

– Султан поднялся со своего ложа, хлопнул в ладоши, и слуги внесли ковер-самолет. Очень он был похож на наш, от Его Величества, но такой старый и нечистый, будто его двести лет грязными ногами топтали. И в нем, действительно, огромная дырка чернела и рядом, видно было, ткань вот-вот полезет, и новые дырки пойдут.

«Ну! Узнаете свой ковер, Ваше Величество?» – Султан чуть не смеялся Королю прямо в глаза. «Вот, видите, все как на вашем ковре: здесь ласточки вышиты, чтобы узорные полеты делать, здесь – Солнце, чтобы вверх лететь, здесь – Земля, чтобы вниз лететь. Это же ваш ковер, который вы мне подсунули в обмен на золотого ослика. Этот ковер ваш два дня чуть-чуть полетал, а потом вообще летать перестал. Вот, извольте сами убедиться – хоть что с ним делай, а летать не будет».

Я опять фыркнула, и Король мой сильно нахмурился. Очень ему хотелось сказать гневные слова, но он знал, что потом будет ссора с Султаном, а за ней – война, и потому сдержал себя, хоть у него рука даже, что лежала на рукояти королевского меча, чуть дрожала.

«Ваше султанское Величество…» – начал мой Король и остановился, чтобы дрожь в голосе унять, покашлял и продолжал уже твердым голосом: «Я, конечно, с радостью осмотрю этот почтенный ковер. Потрогаю, пощупаю. Только все это лишнее. Вы же сами видите, что этот ковер совсем-совсем древний. А мой ковер, то есть уже ваш ковер, который вам торжественно вручили в обмен на ослика, был почти новый. Ну не с иголочки, но он был крепкий, толстый, прочный, и летал превосходно. Я сам его отдавал с болью в сердце, поскольку таких волшебных вещей на всем белом свете осталось немного…»

Король замолчал на время и продолжил таким же твердым голосом, тверже не бывает: «Конечно, Ваше Султанское Величество ввели в заблуждение. Кто-то из ваших не совсем верных слуг, возможно, подменил хороший новый ковер-самолет на какую-то старую тряпку, не побоюсь этого слова…»

В султанских покоях повисла тишина, зловещая, только Король продолжал твердо стоять и неслышно дышал, да Султан продолжал стоять и сопел своим кривым носом, как старый филин. Глаза его были темны от гнева, а руки – те просто тряслись. И вот в темных глазах засверкали молнии, и Султан завизжал:

«Вы мне, в моем дворце, перед моими слугами, под оком всевидящего Аллаха бросаете такие обвинения?!!!! Вы намекаете, что среди моих верных слуг может найтись бесчестный человек, который обманет своего Султана?!!! Вы, может, хотите сказать, что я сам способен на такую гнусную ложь, которой недостоин даже простой смертный, а лик Султана даже отразить и сотую часть такой лжи не может, ибо Султан – наместник Аллаха на Земле?!!! Вы покушаетесь на самое Святое, на Нашу Веру?!!!»

Тут я опять фыркнула, но это не помогло…

– Совсем не помогло? – моргнул Тигер.

– А ты что думал, я колдунья какая? Нет, Тигер, не колдунья. К сожалению.

Лицо моего Короля тоже потемнело от гнева, зато рука уже не дрожала, а крепко схватила рукоять меча. Султан это тоже заметил и завизжал еще выше – как чайник со свистком: «Убивают! Король меч обнажил! В моем доме! Под оком всевидящего Аллаха! Караул! На помощь!»

Со всех сторон стали сбегаться стражники с кривыми арабскими саблями. Конечно, они на Короля не посмели напасть – тем более, что меча Его Величество не обнажил, а только вытащил на полвершка из ножен. Да и вид Короля был страшный-страшный, он же не маленький человек был, а богатырь, вдвое выше всех этих стражников. И потому они остановились, не решаясь приблизиться. Но Султан, видя их страх, громко хлопнул в ладони, и сверху, из-под узорного потолка султанского на Короля упала огромная сетка, из тонких прочных веревок. Не успела она упасть, как Его Величество взмахом меча рассек ее, я думала – пополам, но нет, сетка осталась сеткой, она упала на Короля, ее потянули в одну сторону, в другую, ловко запутывая моего сероглазого Его Величество, и совсем скоро он уже не мог сопротивляться, связали по рукам и ногам.

«В темницу его! Бросить на съедение львам! В подземелье! Пусть там сгниет враг Султана и Аллаха!» – Султан продолжал свистеть, как чайник. Противно так и громко, аж уши закладывало…

– А ты что? – Тигер хлопал круглыми глазами.

– А я что? Я попятилась и вскочила на диван Султана. Можно было бежать, но куда? А, может, я просто застыла от страха. Вот уж не думала, что Султан решится на такую гадость. Фыркай, не фыркай, а никому до этого дела в султанских покоях нет.

Но прошли какие-то длинные минуты, Короля моего уволокли, не знаю куда, может, действительно, в клетку львов бросили, а может, просто в подземелье. Стражники разошлись, осталось несколько, про меня вообще забыли. Но нет, не забыли! Султан отдышался, упал на свой диван, поел винограда, еще отдышался, закрыл глаза – надолго. А потом раскрыл и повернул свой кривой нос направо, налево, налево, направо… и увидел меня, я вжалась в подушки дивана.

– Ух ты!

– Да, вжалась, – кивнула Танька. – Но невидимой не стала, Султан меня увидел и очень обрадовался. «Ой, киса! Кошечка королевская! Иди ко мне, я тебя любить буду, кормить как царевну, будешь у меня любимой кошечкой в кошачьем гареме. Тридцать восьмой кошечкой любимой. Нет, тридцать девятой? Ой, не помню я всех своих красавиц! Но всех люблю как родных. Иди! Мур-мур-мур!»

Он потянул ко мне свою лапу противную султанскую, и уж я показала, какая я ему «мур-мур-мур». Никогда не царапала людей, а тот выпустила когти на целый вершок и как садану Султана по лапе его султанской! Ой, ты бы слышал, как этот кривоносый завизжал. Опять визжал: «Убивают! В покоях султанских! Под всевидящим оком Аллаха!» Визжал как поросенок недорезанный. И стражники снова сбежались, с кривыми саблями. Меня бы они не испугались зарубить, я не богатырь какой. Но Султан такой злой был, что остановил их и начал бормотать, и кривые пальцы скрючил, как когти. «Омбала, шомбала, камбала, чумбала…» Я всех слов не запомнила, но вдруг поняла, что превращаюсь… в воздух, и по воздуху улетаю куда-то сквозь султанский потолок.