Червь-2

Название: Червь-2

Автор(-ы): Лагутин Антон

Ссылка: https://author.today/work/265030

Глава 1

Здесь очень тесно.

Мне сразу же вспоминается тот день, когда эта женщина, называющая себя моей матерью, заставила меня залезть в чемодан. Она настояла на том, чтобы я не спорил, иначе мы не выберемся из этого ада живыми. Только встав на мысочки, я мог своим лбом дотянуться до её пояса. Только свернувшись калачиком, я смог уместиться в тесной дверце чемодана. Я снова оказался младенцем, что покоился в тёплом утробе матери, с нетерпением дожидаясь свободы. Она закрыла чемодан. Тьма и духота.

Та женщина, что всем говорила какая она заботливая мать, прошептала мне в узкую щёлку: молчи и ничего не говори. Всё что я мог – дышать. Вдыхать горячий воздух, в котором концентрация кислорода была меньше, чем требовалось моему юному организму. Кисловатый запах старинной кожи напоминал мне о высокой цене молчания.

Всё просто. Есть только одно правило. Всё что от меня требовалось – молчать.

Как же там было тесно.

Но здесь, между шершавей костью черепа и тёплым мозгом не то чтобы тесно. Здесь ужасно некомфортно. Я не то чтобы не в своей тарелке, я вообще не на своём месте! Я так сильно привык к глухим ударам сердца, к бульканью перевариваемой пищи, что свист воздуха, проходящего сквозь женские ноздри, меня выбешивает основательно!

Вдох-выдох.

Поток воздуха трётся о стенки носоглотки создавая вой, похожий на завывание ветра, что просачивается в комнатушку сквозь прохудившееся окно холодной зимней ночью.

Я не могу уснуть. Я не могу думать. Я не могу молчать. Мне некомфортно! Вы слышите меня?

МНЕ НЕКОМФОРТНО!

Всё повторяется… Круговой цикл моей жалкой жизни снова схватил меня в свою орбиту и крутит по кругу.

Крутить и крутить. И я как будто снова оказался на той жёсткой койке в душном купе.

В ту ночь я мчался в поезде со скоростью 120 километров в час где-то на окраине нашей великой страны. Я ворочался третий час к ряду, не в состоянии целиком отдаться глубокому сну. Простыня успела пропитаться потом, а своё одеяло я одолжил соседу – он быстро остывал.

Еще до наступления темноты мы с соседом приятно общались, употребляя всевозможные спиртные напитки. Прикид у него – огонь! Серая майка с изображением пухлой бабы, у которой бокал пива зажат между огромных сисек. Голубые треники. Серые носки. Он по-пацански ставит ногу на диван и протягивает мне пачку сигарет.

Мы сидим напротив друг друга. Между нами столик с металлической окантовкой, а за окном мелькают голые деревья и мёртвые поля, устланные белым снегом. Сосед своим внешним видом вызывает у меня мерзопакостные ощущения: он тощий, бледный, дерзкий, пахнущий древними носками и никотином, пропитавший все его зубы до коричневой желтизны.

– Куришь? – спрашивает он.

– Здесь нельзя.

– Что ты как маленький, – недовольно заявляет он, глядя на меня с хитрым прищуром.

Когда он кладёт свой щетинистый подбородок себе на колено, я вижу, как из его зияющей дырени между ног вываливается бледное яйцо, покрытое свалявшимися волосами. Он просовывает пальцы в дырку и слегка оттягивает клетчатые семейники, тем самым пряча свои причиндалы.

Мы чокаемся.

Я закидываю стакан, обжигаю себе глотку, и мой сосед уже не такой гадкий, как мне казалось вначале нашего знакомства. Он снова протягивает мне пачку, но тут же вспоминает мой ответ и деловито её отводит в сторону.

У нас на столе много закуски. Тут и солёные огурцы, тут и кислая капуста. Есть селёдка и шпроты в клюквенном соусе. Я закусываю всем поочерёдно.

Водка. Закуска. Повторить.

Стакан за стаканом.

Сосед зажимает сигарету губами – и меня это напрягает. Затем он встаёт, распахивает узкую форточку окна – и меня это уже парит. Прикуривает сигарету, делает тягу, выдыхает дым, часть которого возвращается в купе, и когда тонкие струйки затекают мне в лёгкие – меня это уже бесит!

– Здесь нельзя курить, – я спокоен, держу себя в руках.

– Не парься, – говорит он, – я всегда так делаю.

Может, мне действительно последовать его совету и перестать парится? Я сам хочу курить и с удовольствием припал бы сейчас губами к серому фильтру, но мои принципы не позволяют вот так брать и нарушать установленные правила. Какой я зануда! Я беру бутылку водки и наполняю два стакана. Два гранёных стакана, вздрагивающих на каждом стыке рельс.

Выбросив окурок, он возвращается на место. Когда он протягивает руку к стакану, я вижу пучок серых волос, вывалившихся из его подмыхи. Я не только их вижу, но и ощущаю. И запах никотина уже мне не кажется столь мерзким. Когда мы уже практически чокнулись, он вдруг говорит:

– Постой. Меня эта рыба уже заебала.

Это ты меня уже заебал своими вредными привычками, своей неопределённостью и, просто, своим несерьёзным отношением к гигиене! Мне хочется его придушить, вставить стакан ему в глотку, а внутрь стакана, как в вазу, напихать сигарет и наслаждаться видом прекрасного “букета”, торчащего из раскрытых губ. Но пока он ковыряется в своей сумке, я делаю обжигающий глоток, закусываю селёдочкой, и мой сосед уже не кажется мне таким уж конченым мудаком.

Водка. Закуска. Повторить.

Стакан за стаканом.

– Да куда эта тупая пизда положила пачку?! – это так он ругает свою жену.

Пока мы ехали, он успел её вспомнить раз пятьдесят, и каждый раз недобрым словом. Он любит её, и любит своих детишек. А еще он любит свою любовницу и её детишек, которые, кстати, от него. У него два кошелька – один на каждую семью. И для него каждый кошелёк – отдельная жизнь, которой он не просто наслаждается, а получает кайф. Обалдеть! Я не могу и одну жизнь прожить правильно, как хочет моя мать, а тут оказывается, что есть люди, которые спокойно себе проживают несколько жизней, и всё, что для этого нужно – работать вахтой.

– Живём один раз, – говорил он тогда, – надо всё попробовать.

Выложив на потрескавшийся линолеум практически всё содержимое сумки, он облегчённо выдохнул. Выудил плоскую упаковку с надписью: “копчёный бекон”. Взявшись за уголок упаковки зубами, открыл её, и достал тонкую полоску жирного мяса.

– Будь здоров! – говорит он, закидывает стакан и сразу же, словно птица кормит червячками своих птенчиков, поднимает руку над головой и опускает тонкую полоску мяса себе в глотку.

Бекон – вкусный и скрытый убийца. Когда вы его жуёте – по факту вы его не пережёвываете. Ваши зубы всего лишь мнут миллионы тонких прожилок, оставляя полоску мяса целой. И вот, когда ваш мозг уже думает, что пища готова к поглощению, вы допускаете роковую ошибку. Вы глотаете. Пытаетесь заглотить и давитесь.

Кашляете, пытаясь выгнать из себя застрявший кусок и снова давитесь.

Давитесь и давитесь.

Сосед покраснел. Задёргался. Своими граблями смахнул со стола стакан и пачку сигарет. Сам свалился на пол, но умудрился встать на колени. И кинуть на меня умоляющий взгляд.

Я, не проявляя никакого сожаления, наливаю себе стакан тёплой водки, цепляю вилкой кусочек холодной селёдки и говорю:

– Твоё здоровье!

– Гх-х… – отвечает он, засунув пальцы в рот.

Сам себе он точно не поможет, только с посторонней помощью можно вытащить застрявший кусок мяса. Я вижу, как от страха он кусает свои пальцы, которыми пытается вытащить ускользающий кусок бекона. Его глаза покрылись красной паутиной и уже начали закатываться за веки. Кожа на лбу посинела. Затряслись руки. Я поднимаю с пола пачку сигарет и прячу в карман.

– Гх-х… – говори он.

– Не парься, – отвечаю я, – я всегда так делаю.

На адреналиновой тяге он умудряется встать на ноги, залезть на стол и спрыгнуть на пол. Ну не долбаёб? И что вообще это был за пируэт?

За дверью, там, в коридоре, раздался тяжёлый топот. Что-то, стуча каблуками о мягкий ковёр, двинулось в нашу сторону.

Когда проводница распахнула дверь, я уже сидел возле соседа, делая вид, что помогаю. Она наклонилась, посмотрела на безжизненное тело. Затем посмотрела на меня.

– Что с ним? – спрашивает она.

– Подавился…

Она спрашивает:

– Он мёртв?

– Он мёртв.

Проводница тогда сказала, что так бывает. На каждый сотый маршрут кто-нибудь да умирает. Это у неё такая статистика, типа – сто к одному.

– Как правило, – говорит она, – случается инсульт. Бывает остановка сердца. Как правило, все смерти неожиданные. Как по щелчку пальцев. Щёлк – и нет человека. Щёлк – и вот он валяется на полу, синий, остывающий, и все узнают, что у него было две семьи. Тайна всегда становится явной. Факт.

А потом, она еще сказала, что ничего страшного, но вам (то есть мне и моему мёртвому соседу) придётся вместе доехать до конца маршрута.

Я выпучил глазки и охуел. И даже пол литра влитой в меня водки не дали мне спокойно принять эту чудовищную новость. Может мне еще с ним рядом лечь?

– Вместе? – спрашиваю я, не скрывая полного охуевания.

– А что вы хотели?

До конца маршрута еще где-то сутки. Сутки, мать вашу! Сутки. И всё, что мне сейчас хочется – ехать с живыми людьми. И этой пухлой проводнице я так и говорю:

– Я хочу ехать среди живых людей!

– У нас нет свободных мест, – говорит она, пропихивая свой зад в купе.

Затем закрывает за собой дверь и говорит:

– И я буду вам очень любезна, если вы не будете про этот инцидент распространяться.

– Но это неправильно…

– Поймите, если мы сделаем остановку, запросим наряд полиции, скорой помощи – пройдёт время. А для нас время это не только деньги, но и имидж.

– И что? – спрашиваю я.

– Поймите, – она поправляет на шее белый платочек, неумело скрывающий её третий подбородок, – если остановим наш поезд – остановятся другие, едущие за нами.

Мой сосед всего лишь хотел закусить водку чёртовым куском сала!

– Если остановятся десять поездов, – она цинично продолжает мне рассказывать про убытки, которые понесёт железнодорожная компания, если они решат “избавиться” от тела, – сдвинется график. Если сдвинется график – фирма понесёт убытки, имиджевые потери.

– Но он умер!

Она поправляет серую пилотку на своём чёрном кусте волос, блестящего от десятка слоёв лака, и говорит:

– Формально, пока поезд едет, ваш сосед жив.

– Но он мёртв! Или вы хотите сказать, что я могу сесть и продолжить с ним выпивать?

– Формально.

И вы знаете, после того как она помогла мне уложить моего соседа на его койку, после того, как она принесла накрахмаленные простынь и пододеяльник, которыми я накрыл своего соседа, формально я продолжил с ним выпивать.

Но ночью мне так было неудобно лежать на своей твёрдой постели, что я решил поменяться местами с соседом. Я переложил его на своё влажное от пота бельё и улёгся спать на его место. И сейчас я думаю, что мне стоит поступить так же. Да и нечем тут мне питаться. Я могу, конечно, начать жрать мозги бедной девчонки, но какая мне от этого польза, когда я могу поселиться в тёплых кишках и жить там, не причиняя вреда организму.

Струясь как ручеёк, я ползу по шершавой кости в сторону глаза. Ползу медленно, стараясь сохранить связь с мозгом. Ползу, оставляя за собой густой след молофьи, при помощи которой та самая связь и существует. Своей тонкой головой нащупываю тугой узловатый тросик. Наматываюсь на него. И ползу вперёд, впихивая своё утончённое тельце в узкий проход, ведущий прямиком к глазу. Я словно врываюсь в туннель метро, сидя в пустом вагоне, после того как заснул и уехал в депо. Я как ребёнок, что прыгнул в водяную горку и радостно понёсся в объятия темноты, но дух захватило с такой силой, что я описался и зарыдал.

Я упираюсь в слизистую глаза. Ползу по влажному шарику, огибаю его, и чем ближе я к свободе, тем сильнее окружающие меня мышцы давят на моё тельце. Они давят с такой силой, что я ощущаю пульсацию крови в венах. Я ощущаю боль и дискомфорт. Но не смотря на всё, у меня получается протиснуться сквозь веки, нащупать влажный слезный канал, и уже от него, вдоль носа, я подползаю к губам, оставляя за собой блестящий узкий след. Связь с девичьим сознанием есть, но она хрупкая, и в любой момент может оборваться.

Передо мной распахиваются губы как врата. За ними белые зубы, розовый язык. Повсюду слюни, но меня они не пугает! Наоборот! Я целиком проваливаюсь в рот и, искупавшись в луже густой слюны, проскальзываю в глотку. Затем в пищевод (главное не попасть в гортань).

В желудке – еще не успевавшая целиком перевариться пища. Кислота. И спустя несколько секунд – моя молофья. Я уже в нескольких шагах от дома. Я так устал. Мне хочется поскорее залезть в кишки, укутаться тёплым одеялом мягких фекалий и быстро провалиться в сон. Но моим мечтам не суждено сбыться. Твою мать! Опять!

Как только я испустил молофью, обрёл полный контроль над разумом девчонки, – в ту же секунду я слышу:

– Червячок!

Бля, меня спалили!

Открыв глаза, я вижу возле себя ошарашенного Отто, смотрящего на меня с широко раскрытыми глазами. Какого хрена! Я так и говорю:

– Какого хрена! Ты что, подглядываешь за мной?

Он начал мямлить и оправдываться, как подросток, пойманный своей мамашей за онанизмом. Одеяло валялось на полу, и я уже начал представлять: что-то он там разглядывал, но тут же расслабился, увидев белую повязку, окутавшую мою грудь.

– Ах ты засранец!

Я хватаю его за шею, спрыгиваю с кровати, и мы вместе валимся на пол. Чуть придушив его, спрашиваю:

– Ты что, дрочил, глядя на меня?

– Он хрипит, хватает меня за руки, пробует их отвезти в сторону, но не тут-то было, хватка у меня железная.

– Я… – произносит он, задыхаясь, – я…

– Что: Я? Ты дрочил?

– Я ничего не делал… меня отец послал тебя разбудить…

– Никакого червячка ты не видел! Понял меня?

– Но я видел, как из твоего глаза…

– Нихуя ты не видел! – и встряхиваю его, хорошенько, чтоб выбить всё дерьмо, что успело скопиться в его голове. – Понял?

– Но червячок…

Блядь! Тупой пиздюк!

– Ты ничего не видел, это была сопля, длинная!

– Но она из глаза…

Мне хочется его отпиздить, врезать как следует, вырвать язык! Так, стоп, это уже перебор…

– Отто, – говорю я спокойно, – тебе показалось. Нет никакого “червячка”! Хорошо?

Он открыл рот и прохрипел: хорошо.

– Ну, вот и славно.

Я медленно слезаю с него, но в этот момент дверь в комнату открывается. Отец Отто!

– Что случилось? – спрашивает он. – Я слышал шум. Отто, ты почему лежишь на полу?

– Мы играли, – улыбнувшись, я начинаю сочинять очередную небылицу. – Играли в слона.

– Играли в слона… это что еще за чудо?

Отец Отто явно удивлён. Видимо, они не то чтобы не видели ни разу слона, но даже и не слышали о таком звере.

– Это не “чудо”, а игра, и Отто в ней победил меня. Верно, шкет?

Я протягиваю ему руку. Он хватает меня за ладонь и начинает подниматься.

– Победил, – он напуган, растерян, но, посмотрев на меня, добавляет: – Победил её, пап. Я победил!

– Ладно, Отто, пойдём. Инге нужно одеться, – он перевел взгляд на меня, и с присущей отцовской теплотой говорит: – Твои грязные вещи мать забрала в стирку. Но у неё для тебя приятный презент. На стуле найдёшь одно из её любимых платьев. Ну, когда она была молода… Одевайся и мы ждём тебя. Завтрак стынет.

Они вышли из комнаты, а в голове у меня только и крутиться – платье-платье-платье. Блядь, да какого хера! Еще и платье носить? Я подбежал к стулу, осмотрелся. Ничего! Вещей моих нет! Только грёбаное платье, которое я быстро скинул на пол. На мне белая повязка вместо лифчика, и трусы. И в таком виде даже мне будет стыдно выйти на люди. Ну что же, платье так платье.

Подняв с пола платье, я примерил его к своему телу. В голове всплыли образы музыкальных кумиров, позволявших себе на концертах выходить в подобных вещах. Они были крутые, но только до тех пор, пока не вышибали себе мозги или не отправлялись в бесконечный сон после очередной передозировки наркоты. Слабаки! Я вот смог устоять! Встать на подоконник и устоять! Может, я и не рок звезда, но это платье – белое, облегающее, доходящее до колен, с двумя тонкими лямками, – было мне к лицу. Однозначно, при первой возможности, я его сменю.

Одевшись, я выхожу в кухню. Запах горячей еды сразу же сводит меня с ума. В кишках совсем нет еды, а та, что переваривается в желудке, не сможет нас прокормить. У меня закружилась голова, тело охватила еле заметная судорога, словно у меня поднялся сахар, и, если я немедленно не сделаю укол инсулина – упаду в обморок.

– Инга, присаживайся, – увидев мою растерянность, мать вежливо приглашает меня за стол.

Отец поставил рядом с Отто стул и указал мне на него рукой. Круто, у меня будет офигенная компания! Я хочу жрать, пить, и меня никто не остановит!

Я ныряю за стол. Хватаю ложку и вижу в тарелке кашу. Настроение моё быстро опустилось, как хер при виде ляжки сморщенной старушки, но ничего страшного, и это сойдёт.

Только я успеваю пару ложек сунуть себе в рот, как отец спрашивает:

– И как ты собралась искать Роже?

С полным ртом я отвечаю:

– Пока не знаю. Пойду по дороге, следом за “Кровокожами”, а там тропинка приведёт куда надо.

Мать не выдерживает и начинает истереть:

– Но ты можешь заблудиться, потеряться! Дикие звери…

Блядь, можно мне спокойно поесть? Пожалуйста, заткнитесь! Дайте мне пожрать!

– Она не заблудится, – говорит отец, – лес – её второй дом. Правда? – и смотрит на меня.

Заебали…

– Правда! – и кусочки каши вываливаются из моего рта.

Отто захихикал, а я даже не обратил внимание.

– Доедай кашу, – говорит отец, – и пойдём к Эдгарсу. Он тот еще путешественник. Обследовал все леса в округе, регулярно ходит в соседнюю деревню. Он наш портной. Всегда возвращается с качественной кожей: крепкой и мягкой. Хотя, чаще мы ему сами приносили кожу, ну ту, что срезали с коров и свиней, а теперь, когда Роже с нами нет, я уже и не знаю из чего мы будем делать сандалии, да одежду на листопад. А листопад уже не за горами…

Я не знаю. Честно, я не ебу из чего вы будете делать свои шмотки. Мне похую! У меня просто свербит в одном месте из-за того, что где-то спокойно себе путешествует баба, осмелившаяся обозвать меня паразитом. И, к тому же, занимающаяся киднепингом! Вот сука! Я этого так просто не оставлю! Я обязательно тебя найду. Найду и придушу!

Глава 2

Ну вот и позавтракали.

Тёплая кашка провалилась в желудок и уже готовилась ворваться ко мне в кишки. Конечно не кусок сочного мяса, но что поделать, и так сойдёт. У меня было желание попросить “кишхелу”, которую Отто уплетал за обе щёки, но соседство с твёрдыми орехами ничего хорошего мне не сулит. Это как лежать на острых и шершавых камнях, которые непросто впиваются в твою плоть, а медленно рвут её на тонкие лоскуты.

В области живота всё напряглось. И я даже знать не хочу, что последним употребляла Инга, но если я не спущу давление, кишки лопнут вместе со мной.

Я тихо пускаю шептуна, а когда первые нотки начинают играть в воздухе, зажимаю нос пальцами и говорю:

– Фу, Отто, ну ты и засранец!

Поначалу никто ничего не понял. Все смотрели на меня продолжая завтракать. Но когда отец учуял мой аромат, тут такое началось. Это был полный пиздец. Отто зачем-то выскочил из-за стола и попытался убежать, но не тут то было. Я реально подумал, что батя сейчас прибьёт мелкого пиздюка. Уже хотел вступиться за него, но не стал. Да и не успел бы. Мне хотелось до конца насладиться происходящим. Не фонтан, но хоть что-то.

Отец отвесил смачного подзатыльника шкету и приказал вернуться за стол. И всё.

– Это не я, – хныкал Отто.

– А кто? – кричал отец. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы за нашим столом не было ни каких игр! Решил выпендриться перед Ингой?

– Это не я!

Я так и вижу, как пацан напрягается из-за волны несправедливости, беспощадно смывшей его в океан позора. А я, вместо того, чтобы проявить чуточку сострадания, перданул еще разок, но слабее. Мне необходимо было очистить кишки от газов, вызывающих у меня дикий зуд.

Сделав вид, что я сыт и доволен, я встал из-за стола. Мать Отто смахнула посуду в деревянный тазик, похожий на раздутое ведро, и, прежде чем удалиться с кухни, спросила нас:

– Может добавки?

– Нет, – ответили все хором.

– Инга, пойдём, – говорит отец, – я кое-что приготовил тебе в дорогу.

Мы переместились в комнату, где отец протянул мне кожаный мешок, похожий на рюкзак. По весу – лёгкий.

– Что там? – спросил я.

– Твоя маска, и еще кое-что.

Тут он подмигнул мне, но я вместо того чтобы улыбнуться в ответ, открыл рот и сказал:

– Бля, точно! Я совсем забыл про маску!

Мужчина резко прекратил улыбаться, и уже смотрел на меня с подозрение.

Ну да-да! Я всё никак не могу привыкнуть к тому, что я девушка. Двадцатилетняя девушка с плоской грудью!

– Инга, я надеюсь, что ты полностью осознаешь все риски…

– Полностью. Деваться некуда.

– Ну как же “некуда”. Оставайся! Будешь, как и раньше, усмирять животных, помогать в разведении.

О Господе, я еще выступал и в роли свахи? А природа что, не сможет без меня? Нет? Бычку надо указывать, куда сувать свой стручок? После таких новостей, желание съебаться у меня резко возросло. Ни осталось никаких сомнений, что я поступаю верно.

– Нет, – категорично заявил я. – Главное сейчас – убить эту… ох… Главное сейчас – спасти Роже и как можно быстрее вернуть её домой.

– Да-да, тут я с тобой согласен. Но если вдруг мы потеряем и тебя, – он отвернулся в сторону. Походу дела решил смахнуть слезу, что успела блеснуть на его глазу, – деревня может исчезнуть. Ты понимаешь?

– Понимаю-понимаю. Не переживай, всё будет хорошо.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Ну хорошо, ты меня успокоила. Ладно, пойдём во двор. У меня к тебе есть просьба. Последняя.

– Крайняя…

– Крайняя?

– Ну да, я же вернусь, так что просьба твоя не последняя. Понимаешь?

Даже не попытавшись убрать с лица нагромоздившуюся кучу сомнений, он рукой указал мне на дверь, и мы вышли из комнаты. А затем вышли во двор.

Уличный воздух был пронизан вонью кирпичного коровника, возле которого огромные кучи навоза сушились третий день на солнце. Я не могу сказать, что воздух дурно пахнет и меня от этого воротит. Нет. Люди ко всему привыкают. Страшно, когда ты начинаешь наслаждаться ароматами фекалий и гнили. Набрав полную грудь воздуха, я слегка содрогнулся от удовольствия.

Оказавшись во дворе, отца сразу потянуло к стойлам, где ютились корова и свинья. Ночью я подумал, что меня конкретно плющит. Я испугался, приняв происходящее за галлюцинации, вызванные моим недавним проживанием вблизи девичьего мозга. Ну кто его знает, как молофья может повлиять. Мало ли. Но когда я успокоился и понял, что с моим телом всё в порядке, я начал вслушиваться. Я точно слышал мычание и хрюканье, но ни это меня напугало. Меня напугало то, что я понимал их срач. Корове не нравилось, что свинья вечно ссыт и срёт в своём загоне, ну а свинья выдвигала аналогичные претензии корове. И вот, они пол ночи пытались выяснить, кто из них начал первым.

Пока я завтракал, животные молчали, но, когда отец потопал в их сторону, пластинка снова заиграла.

Вначале свинья пустила тугую струю мочи, а вслед за ней, корова навалила груду горячих лепёх. Я не удержался и прокричал:

– Свинья была первой!

Отец замер. Обернулся. Медленно спросил:

– Что?

– Свинья нагадила первой, – и зачем я это сказал?

Не знаю, что там подумал батя, но он отвернулся и пошёл дальше. Поравнявшись с загоном, он говорит мне:

– Как ты понимаешь, без Роже я не смогу… Как бы это сказать… – он начал подбирать слова, но я быстро понял, что за проблема нарисовалась в его жизни. – Я не смогу срезать с коровы мясо и при этом оставить её в живых.

Да ты даже и не попробовал!

– О да, я это прекрасно понимаю. И что ты хочешь от меня?

– Корову сегодня в любом случае придётся забить, – бедное животное, и он так это говорит, как будто это всё из-за меня происходит, – и мне бы хотелось, чтобы она, – тут он приблизился к корове и нежно погладил её по голове, водя ладонью между коротеньких рожек, – не испытывала боли. Три зимы кормила нас.

Ну ты еще зарыдай.

Своим огромным лбом он прижался к голове коровы и зарыдал, но так, чтобы я не слышал. Начинается! Здоровый мужик, а плачет как дитя.

Он шмыгнул носом, утёр низом рубахи лицо. Повернувшись ко мне, говорит:

– Поможешь, в последний раз.

Ну тут не поспоришь. Для коровы это точно будет в последний раз.

– А что я должна сделать? – ага, у меня уже получается использовать женский род!

– Ну… как ты всегда делаешь…

– Как я всегда делаю? – обожаю эту игру. Но я реально не знаю – как я это делаю!

– Инга, мне сейчас не до шуток.

Действительно? А я так не считаю. Мне кажется, что ты и не прекращал шутить ни на секунду. Ладно-ладно, надо помочь мужику в трудную минуту.

– Да я прикалываюсь, – говорю я, подходя к корове.

– Подожди, – говорит отец, – дай сперва вытащу её во двор.

Провозившись минуту, отец подвел бурёнку к столбу и накинул ей верёвку на шею.

– Всё, – говорит он, – можешь приступать.

Так… Как там это делала Роже – водила рукой, закидывала голову и что-то бормотала. Интересно, вот это бормотание имеет какой-то смысл или это побочный эффект от применения магии? Сейчас узнаем!

На блестящей влажной плёнке чёрного коровьего глаза виднелось отражение, в котором я вскинул руку над рогами и начал рисовать круги. Раздалось мычание, животное чуть дёрнулось. На землю вывалилась очередная порция навоза.

– Что ты делаешь? – раздалось откуда-то сбоку, а может быть и снизу. Я сразу и не понял, но голос звучал так, как будто говоривший держал металлическое ведро перед губами. Мне показалось, что говорил отец.

– Как что, – отвечаю я, – пытаюсь усыпить корову.

– Ты это с кем говоришь?

Открыв глаза, я вижу отца, уставившегося на меня с таким прищуром, что его глаза с трудом заметны между складок кожи.

– Это я всем говорю. Настраиваю себя на работу.

– Да, ну ладно. В прошлый раз ты молча всё делала. Приложилась лоб к корове и готово.

Точно! Я же помню эту историю.

На блестящем глазу свиньи, продолжающей ссаться в своём загоне, моё отражение приблизилось к корове, схватилось обеими руками за рога и прижалось лоб в лоб.

– Ты что делаешь? – снова слышу я. И в это раз я понимаю, что со мной говорит корова.

– Хочу отправить тебя в вечный сон.

– Я буду спать? Но я недавно проснулась. Я не хочу спать!

–Спи!

– Не буду!

– Спи!

– Не хочу!

Да бляха муха! Как же тебя усыпить? Есть один вариант. Мерзкий и противный. Вылезти изо рта Инги и быстро проскочить корове в рот, затем в кишки, и, овладев телом, приказать корове спать. Я прям вижу, как сливаюсь с коровой в “французском поцелуе”, скольжу по языкам, пытаясь сменить тело. Фу! Нет! Я так не могу…

Должен быть другой вариант!

Так, стоп!

Ага, точно-точно. Закрыв глаза, я отправился в чертоги Ингиной памяти. Откатил плёнку на пару дней назад, и остановился в том месте, где отец привёл Ингу во двор, упрашивая в очередной раз усыпить корову. Я тогда стоял как сейчас – перед коровой, взявшись за рога, приложившись лбом, – а дальше память обрывается. Пиздец. Словно всё стёрли.

Последний раз я испытал похожее разочарование, когда в подростковом возрасте привёл домой друзей. Мы сели напротив телика. Все в предвкушении, комната быстро наполнилась запахом возбуждения. Мы нервничали. Трясущейся рукой я вставляю VHS кассету в видик и нажимаю кнопку “play”. На наших взмокших лицах играет отражение зернистой картинки. Играет и играет. И больше ничего не играет. Перемотав вперёд, наконец-то появляется изображение, и это оказывается серия очередного говёного сериала, которыми засматривалась моя мать перед сном!

МАТЬ СТЁРЛА МОЮ ПОРНУХУ! СТЁРЛА НАХУЙ ВСЁ И ЗАПИСАЛА ОЧЕРЕДНОЕ ГОВНО!

Вот так и сейчас. Кто-то или что-то стёрло всё из памяти. Следующие кадры – отец благодарит Ингу, а корова в полудрёме валяется на земле.

Тупая ты корова! Я сильнее сжал рога, сильнее вжался в её лоб. В этот момент произошла магия. Моё сознание закружилось в чёрном водовороте. Вокруг меня всё затряслось. Звуки потекли к моим ногам густыми черными линиями, в которых отражался космос. Когда тряска прекратилась, я огляделся. Меня действительно окружал космос, а сам я и корова стояли на чёрном плоском блюдце. Здесь ни холодно, ни жарко. Я не испытывал голода, но и не был сыт.

Стоящая передо мной корова была обычной коровой. Я был обычным человеком, являющимся центром данной реальности. Мои руки свободно висели вдоль тела, но когда я попробовал схватиться за рога, мои пальцы прошли сквозь них как сквозь дым.

Корова замычала.

– Спи! – кричу я.

– Спи-спи-спи-спи… – бесконечное эхо моего голоса кольцом окутало меня и корову.

Забавно…

– Соси!

–Соси-соси-соси… – вместо того, чтобы слиться, новое кольцо развеяло старое.

Как-то всё это странно работает. Я заглянул корове в глаза. И увидел там своё отражение, но не девчонки, а своё, старое тело. Ну не старое, оно было довольно молодое. Я имею ввиду – своё тело, что было у меня в первой жизни. Это так необычно. Я не удержался и ткнул пальцем в глаз. И ничего не произошло. Палец провалился сквозь полупрозрачную материю, не причинив корове никакого вреда.

Любопытно. Про то, как вернуться в реальность, я даже и не помышлял. Мои мысли были направлены на животное, упорно не желающее подчиняться моей воле. После очередных двух неудачных попыток усыпить корову, я задумался. И когда первые мысли родились в моей лобной доле, я ощутил тепло, бегущее по моему телу нарастающей волной. Источником отопления и был мой лоб. И тут до меня дошло. Произнесённые слова не имеет никакого веса в этой реальности, но вот мысли… Мысли – это другое.

Уставившись на корову, я мысленно произношу:

– Спи!

Громко замычав, корова задрала голову. Крутанула хвостом, кисточкой нарисовав в воздухе круг. Взглянула на меня и в тот же миг обрушилась на блюдце. В ту же секунду я открыл глаза и услышал голос отца:

– Спасибо, Инга!

Корова лежала на боку. Дыхание ровное, вывалившийся язык розовый. Животное мирно спало.

– Пусть животинка поспит, – говорит отец, нагнувшись к корове, – а когда вернусь, сделаю всё, чтобы она ничего не почувствовала. Без Роже не видать нам халявного мяса, придётся снова возвращаться на лесопилку и жить обычной жизнью.

А как ты думал? Халява вещь такая – непостоянная. То в золоте купаешься, то хуй посасываешь. Надо было масштабнее думать, разведением заняться, а не обсасывать бедную бурёнку.

Своей могучей рукой он нежно погладил корову по лоснящейся шерсти на шее, пару раз хлопнул по плечу, и выпрямился.

– Ладно, пойдём.

Выйдя на улицу, мы еще минут десять пёрлись под палящим солнцем, наматывая сотни метров по песчаной дороге. Дом этого мужика находился где-то на окраине деревни и, может, это даже хорошо. Мне не хотелось ни с кем встречаться, а то мало ли кто еще что попросит. Извращенцев во все времена хватало, и многие люди не ради дружбы заводят себе животных.

Когда мы поравнялись с двухэтажным домиком, приютившегося в тени огромного дуба, отец сказал:

– Пришли, – а потом как крикнул на весь двор: – ЭДГАРС, ВЫХОДИ!

Еще до такого, как отец надорвал свою глотку, в доме слышалась суета, и нас точно никто не ждал. Дверь дома отворилась. С порога нас встретил высокий мужчина лет за пятьдесят. Седые короткие волосы, аккуратно стриженные седые усы и седые кустистые брови, готовые своим весом раздавить линзы очков, похожие на два овала.

– Юлиус, Инга, – он вежливо с нами поздоровался, но весь его вид говорил о том, что нашему визиту он не рад. Он куда-то торопился и из-за чего-то сильно волновался; только и успевал смахивать влажным платком капли пота со своего бледного лица.

В отличие от всей деревни, этот мужик знал толк в моде. Ни одной серой вещи на нём не было. Зелёные штаны и рубашка были сшиты явно не из дешёвого материала. Только не хватало на груди белой таблички с надписью: Hello: я – гомосек. Он напоминал разноцветного богатея, туго затянутого в брендовое шмотьё, но день был настолько неудачным, что пришлось спуститься в душное метро. И как подобает богатею в простецком обществе, он небрежно спрашивает:

– Чего вам?

Быдло!

– Эдгарс, – говорит отец, – хотел у тебя помощи просить. Инга собирается Роже вернуть в деревню…

– Роже вернуть! Инга, ты с ума сошла? – и смотрит на меня.

Так и хочется ответить: да. Но…

– Мне нужно догнать “Кровокожих”, – говорю я, – Я уверена, что смогу освободить Роже. Но я даже не представляю, куда они могли отправиться.

– И вы думаете, что я знаю, куда они ушли?

– Нет, – говорит отец. – Но ты знаешь, как добраться до ближайшей деревни. И я уверен, что ты знаешь, у кого можно поспрашивать про “Кровокожих”.

Мужичок протянул руку и поманил нас ладонью.

– Заходите в дом. Живо.

Внутри было всё обставлено со вкусом. На полу меха, на стенах висели дубовые полки, битком набитые рулонами ткани различных цветов. Украдкой заглянув в соседнее помещение, я увидел подобие швейного станка, только в разы больше.

– Ты куда-то собрался? – спрашивает отец у мужика.

Мужчина молчал. Забыв про нас, он ходил вдоль полок, пальцем подсчитывая рулоны. Обойдя комнату по периметру, он подошёл к огромному кожаному рюкзаку, стоявшему в углу, и достал из него рулон синей ткани, а потом закинул его на свободное место в полке.

– Юлиус, ты что-то спросил?

– Да, ты куда-то собираешься?

– Верно. Нужно пополнить запасы. Срочно!

– Отлично! Значит, мы вовремя пришли.

Мужик не просто был чем-то взволнован, его что-то серьёзно беспокоило, и после слов отца, он словно взорвался.

– Роже больше нет! – он подошёл к отцу и, встав нос к носу, снова прокричал: – Роже больше нет! Нам надо готовиться к холодам! Юлиус, ты понимаешь это?

– Конечно понимаю, поэтому и привёл Ингу.

– Дурак! Ты думаешь она успеет вернуть её до холодов?

Честно, мне вообще похуй, когда я смогу её вернуть. И сроков ни каких я устанавливать не собираюсь! Просто, укажите мне дорогу! Я много не прошу.

– Эдгарс, успокойся! – отец явно начинает заводиться. – Инга единственный человек в деревне, кто обладает даром, при помощи которого у неё есть шансы найти Роже. Понимаешь?

– Понимаю.

Мужчина отстранился от отца и начал ходить вокруг нас, кидая взгляд то на меня, то на отца. Реально псих какой-то.

– Ну допустим, – говори мужик, – мы придём в Окрост, что дальше?

Отец кинул на меня вопросительный взгляд и повторил сказанное мужчиной:

– Что дальше?

– А дальше… – начинаю я. – А дальше мы найдём другую дорогу. Там же есть еще дороги?

– Есть-есть.

– Ну вот и замечательно. Отправлюсь дальше, по дороге. Возьму след, если мне выделят собаку.

– Юлиус, а ты знаешь, идея небезнадёжна, – почёсывая подбородок, мужчина подошёл ко мне. – Только вот местные защитники вряд ли смогут выделить тебе собаку. У них сейчас каждая псина на счету. Времена нынче сложные, и опасные. Окрост регулярно подвергается атакам, но мы… – тут он осёкся, прокашлялся и продолжил, – …но они регулярно их пресекают. Пресекали! Что сейчас будет – никто не знает.

– А тебе откуда ведомо об их проблемах? – спросил отец, неумело скрыв подозрения.

– Слухи-слухи.

– Так ты проведёшь её до Окроста?

– Юлиус, ну послушай ты меня, пойми, что даже если мы придём в Окрост, даже если ей укажут на дорогу, по которой пришли “Кровокожи”, куда она дальше отправиться? Снова бродить по лесам? Из Окроста давным-давно никто никуда не путешествует. Люди пропадают в лесах. Постоянные набеги происходят. Это безумие! Самоубийство! Путь в никуда. У неё даже зацепок нет никаких.

– Ну почему же нет, – говорю я, ставя свой рюкзачок на пол. Засунув в него руку, я выудил наружу маску. – Я еще не знаю как, но уверен, что она поможет мне.

Коричневый кусок запёкшейся крови, искусно исписанный тонкими порезами, напоминающий измученный лик человека, блеснул в жидких лучах солнца, примагнитив к себе мужские взгляды.

– Любопытно-любопытно, – говорит мужик, затем протягивает пальцы к маске, но вдруг резко замирает, отстраняет руку. И молчит, косясь то на меня, то на маску.

– В Окросте есть маги, или чародей? – спрашиваю я. – Мне нужно им показать маску.

– Ты имеешь ввиду – тебе подобные?

– Именно.

– Нет. Там никого нет.

Я уже было приуныл, как вдруг мужичок подарил надежду:

– Но я сведу тебя с одним человеком. Я тут вспомнил, что за пару ручных волков он на многое готов пойти, а я уверен, что ты сможешь помочь ему решить этот вопрос. Верно?

Уххх, я любой вопрос могу решить с лёгкость, если только знать как.

– Конечно, – говорю я, – без проблем. Так мы выдвигаемся?

– Да-да, я только вещи соберу, и сразу же выдвигаемся.

Глава 3

Как же меня заебал этот лес! Ну серьёзно. После суток блужданий по кривым тропинкам, устланных мелким щебнем, сухими ветками и глубокими лужами, мои ноги просто охуели. И хрен бы с ногами, но я и сам охуел после проведённой ночи на влажной траве. То, что я не смог сомкнуть глаз – это еще не самое страшное. Нет. Веселуха началась утром, когда у меня обострился цистит. Скорее всего, Инга простудилась еще в пещере, лежа на холодных камнях, а я всё усугубил, бездумно уснув на холодной земле. Каждые полчаса я бегал в кустики, пытаясь струёй мочи хоть как-то сгладить болезненную резь в мочевом пузыре. Может, это было бы и не так напряжно будь я в платье, но перед выходом Эдгарс уговорил меня переодеться на что-то более подходящее для длительной прогулки по лесу. Теперь на мне брюки из тонкой кожи (охуенно на мне сидят), удобная рубаха и кожаная жилетка с парой карманов. Вещи удобные, стильные, и теперь со стороны я похож на обычного подростка.

Всё бы хорошо, но вопрос с обовью, как с одеждой, удачно я не смог решить. Всю дорогу я мечтал заполучить свои моднючие треккинговые ботинки, чтобы можно было ходить по камням и не бояться вывернуть ступню. Но, имеем что имеем. А имеем мы сандалии, успевшие за сутки стереть в кровь мои ступни. Но помимо мозолей на пятках, я умудрился стереть кожу между пальцев. Когда я отлучался поссать, мне приходилось делать свои дела сидя. Хотелось стоя, но увы. Горячая струя била в землю между ног, окропляя теплыми каплями мои ступни. Когда я возвращался на дорогу – к этим вонючим каплям лип песок, в последствие который работал по моим ногам как наждачка. И это был полный пиздец.

Эдгарс оказался нормальным мужиком. Мутным, но добрым и отзывчивым. Постоянно меня успокаивал, рассказывая всякие приколы. Иногда я смеялся, а иногда поглядывал на него с подозрением, мечтая в руке держать нож.

Я пытался расспросить его: с чем связано его беспокойство, но он старательно уходил от темы. Но однажды всё же он сморозил лишку, и я даже напрягся. Расспрашивая о набегах на деревню под названием Окраст, он обмолвился, что мол без помощи Азуолуса, им (то есть жителям деревни) совсем будет плохо. На секундочку: Азуолус – тот старый дед, приютивший во влажной пещере своего сыночка с парой мутных дружков, напавших на меня без раздумий. Тупые ублюдки!

На вопрос: а что не так с Азуолос, Эдгарс ответил:

– Когда его сын заразился, Азуолос совсем пал духом. И теперь он мертв…

Тут он осёкся и быстро на меня глянул, расплывшись в широкой улыбке.

Любопытно! И как он успел узнать о смерти старика? И откуда он знает, что сынок заразился? Вроде, все в деревне думали, что сын пропал.

Тогда Эдгарс мне показался подозрительным, но я не стал акцентировать на это внимание. Мало ли что. Но, вполне вероятно, что я всё выдумываю. Последнее время что-то голова сама не своя.

Ночью, когда бессонница окончательно меня замучила, я достал из рюкзака маску. Рассматривая её в свете луны, у меня возникла одна идейка. Я положил маску на ладони и приложил к своему лицу. И БАЦ!

НИ

ХУ

Я

Ничего необычного не произошло. Мне лишь захотелось снова сбегать по-маленькому. Каждый раз, когда я прятался за деревом или за разлапистым кустом, я незаметно выглядывал и краем глаза наблюдал за Эдгарсом. Ну, не то что бы я его подозревал, мне просто было любопытно, будет он подглядывать за мной или нет. Я даже чутка выставлял свой голый зад, но он не обращал никакого внимания. Точно педик! И уже только по этой причине мне стоило париться.

В остальном, я мог задушить его ночью, или проломить череп толстой палкой. Но это вообще край. Если я точно пойму, что мужик затеял что-то неладное и хочет использовать меня или мои умения в корыстных целях, ну тогда его спокойный сон оборвётся короткой вспышкой белого света, что блеснёт сквозь густые облака на его вытекающие на траву мозги.

Хорошо или плохо, но мы дошли до деревни без эксцессов.

На вторые сутки, когда звёздное небо скрылось за густым серым дымом, подсвеченным ярким пламенем огня, Эдгарс сказал, что мы пришли. Миллионы мелких искр тянулись к небесам широким столбом, и мне стало любопытно, какого хера там происходит.

Эдгарс ответить не смог. Он сам с удивление наблюдал, как порывы ветра подхватывали искры и уносили их прочь, медленно протаскивая по деревянным крышам местных домов.

– Беда, – всё, что смог он тогда прохрипеть.

Дорога привела нас к глухим деревянным воротам, искусно врезанных в бревенчатый частокол, окружающий деревню неразрывным кольцом. Возле ворот, в огненном блике факела, стояла парочка перевозбуждённых стражников. Словно им дали хороших пиздюлей, перед тем как отправить на службу.

Шурша кожаным доспехом, один из них вскинул руку, приказывая нам остановиться. Ну прям как секьюрити перед ночным клубом. Может мне и паспорт надо было с собой взять? Хотя нет, я же привлекательная девушка – и так пропустят.

– Кто идёт? – спросил стражник, закрывая нам проход.

Его факел ярко осветил наши лица.

– Да я это, Эдгарс, – и повернулся боком к факелу, демонстрирую огромный рюкзак с торчащими наружу рулонами ткани.

– А Эдгарс. А ты чего так поздно?

– Да вот, внучка в дороге задержала.

Опа, я теперь внучка? Ну ладно, хрен с этим, но вот приплетать ко мне тот факт, что из-за меня мы задержались, не надо!

– Ясно. Проходите.

– А что там случилось? – с волнением спрашивает Эдгарс. – Что горит?

– Трупы сжигаем. Вы проходите, не задерживайтесь. Внутри безопаснее.

Ступив на каменную дорожку, мы зашли в Окрост. В отличие от первой деревне Окрост выглядел гораздо разветее. Тут уже не было песчаных тропинок зассаных мочой местного скота, не было заборчиков, отделяющих участки друг от друга и не было нищенских холуп. Вдоль улиц красовались каменные двухэтажные дома с деревянными крышами. Фонарных столбов видно не было, но на крышах виднелись белёсые шарообразные предметы, размером с футбольный мяч, внутри которых горел огонь. Хоть на дворе и ночь, но улицы были освещены годно.

Стуча каблуками, люди одетые в приличное шмотьё двигались в сторону центра. Туда, где ярко светит пламя, испускающее мириады искр.

Взяв меня под руку, Эдгарс потянул меня вслед за толпой.

– Пойдём, – говорит он, – надо глянуть.

Я был не против. Наоборот, я сам хотел туда сгонять, утолить нарастающее любопытство.

Проходя между домами, мы быстро углублялись в центр деревни. Я уже ощущал запах гари, и он мне показался до боли знакомым. Всплыли воспоминания из детства, погружаться в которые у меня не было никакого желания. Я взял себя в руки. И уже был готов развеять свои детские страхи, как вдруг новая порция густого запаха гари наполнила мои лёгкие.

Выйдя на площадь, мы увидели охваченную огнём площадку, выложенную из дюжины круглых брёвен; на таких еще сжигали тела викингов – я смотрел в интернете. И мне всё сразу стало ясно. Запах гари сменился запахом палёной человеческой кожи, вскипевшего жира и обожжённых волос. В тесной толпе, молча уставившейся на языки пламени, Эдгарс пытался кого-то разглядеть. Взглядом он пробежался по головам, затем еще раз, и на третий воскликнул.

– Вон он, пошли к нему.

Снова схватив меня под руку, он потянул меня за собой. Пробираясь сквозь плотную толпу, я не мог оторвать глаза от огня. Я ощущал не только тепло. В груди вспыхнула боль. Эмоциональная. Каждое потрескивание бревна, каждая искра, каждый кусочек раскалённого уголька, что вываливался из костра на каменную дорожку, возвращали меня в детство.

Нет!

Я не хочу вспоминать!

Пожалуйста, не надо! Я ПРОШУ! ПРЕКРАТИТЕ!

Мне слышится смех и бытовые разговоры, гуляющие по толпе из уст в уста. И вдруг все эти люди, даже не осознающие всей трагедии происходящего, даже не понимающие, что каждая искра уносит к небесам боль утраты, становятся мне противны. Мне их жалко. Они как тараканы, которых приходиться давить тапочкам ради сокращения численности. Бесполезно и жестоко.

– Инга, что с тобой?

Я осознал, что стою как вкопанный, зажмурился как ребёнок, закрыв ладонями свои уши. Эдгарс расшатывал меня за плечи, пытаясь привести в чувства.

– Всё-всё, – крикнул я, – я в порядке.

– Точно?

– Точно.

И не смотри так на меня! Я не псих тебе какой-то. С кем не бывает…

Мы пошли дальше, раздвигая зевак в стороны. Люди послушно нас пропускали, стараясь не отрывать взгляды от огня, как будто там еще что-то может случиться.

Мы превратились в тени, до нас не было никакого дела. Пройдя толпу насквозь, мы вышли на центре площади. До костра было метров двадцать. Мои щёки полыхали, горячие капли пота пересекали лицо и затекали на губы, оставляя во рту кисловатый привкус.

Эдгарс прокричал что-то невнятное и двинул в сторону толстого мужчины, смотрящего, как и все, на огонь. Его одежда переливалась всеми красками пламени, становясь то ярко-оранжевой, то тёмно-красной, словно лампочка на новогодней ёлке в психиатрическом диспансере.

Оранжевый-голубой-красный.

Когда мы подошли ближе, он оторвался от просмотра горящих тел. Повернулся. Морщинистое лицо блестело из-за тонких струек пота, обильно выливающихся из густых сальных волос белёсого цвета. Выпирающие глаза, как у карася, медленно скрылись за огромными веками и так же медленно предстали нашему взору, когда этот тучный дядя все же понял, кто перед ним стоит.

– А-а-а, – протянул он, – Эдгарс, наконец-то ты вернулся.

– Томаш! – они пожали друг другу руки. – Что случилось?

Мужчина сделал глубокий вдох, и тут же искривился, ощутив в полной мере пропитанный гарью воздух. Он повернул голову и снова начал пялиться на охваченные пламенем тела, затем содрогнулся, услышав вырвавшийся из прохудившегося человеческого брюха натужный свист газов, скопившихся в трупе еще при жизни. Он поёжился, помотал головой. Повернулся к Эдгарсу и опустошённым голосом произнёс:

– Очередная попытка пополнить ряды поредевшего отряда “Труперсов”.

Труперсов? Название чертовски знакомое, мне даже хочется проявить заинтересованность, спросив, кто они такие. И когда я уже осмелился открыть рот, Эдгарс меня перебил.

– Они понесли потери?

– Ты смеешь сомневаться в наших защитниках?

– Ни в ком я не сомневаюсь, – возразил Эдгарс и еле заметно улыбнулся. – Ты же прекрасно знаешь мой интерес в этом деле.

– Не переживай. Для тебя мы отложили парочку хороших экземпляров. И кстати, они прочухали, что у нас заканчивается зелье. Надеюсь, ты не с пустыми руками?

– Да, – Эдгарс повернулся боком, показывая огромный кожаный рюкзак, ставший светло-оранжевого цвета из-за ярких бликов огня. – Но у меня немного.

– Немного? Но почему?

– Давай не здесь, – глаза Эдгарса с каким-то недоверием пробежались по моему лицу. Он взял тучного мужчину под руку, и, прежде чем они повернулись ко мне спиной, он сказал: – Не при свидетелях.

Ну старый хрыч! Что это ты там затеял? И кстати, я сюда не просто так пиликал два дня через хренов лес!

– А куда ушли “Кровокожи”?! – кинул им в спины, нагло так, с напором.

Они повернулись ко мне. Состроили кислые мины.

– Кто твоя спутница? – спросил мужчина.

– Это… – Эдгарс замешкался.

И чего ты резину тянешь? Язык проглотил? Или спиздеть опять хочешь? Давай ка я тебе подыграю, старый ты хрен.

– Я его внучка.

Лицо тучного мужчины смялось. Сложились так, что лицо пропало под дюжиной складок, между которых еле-еле выглядывали две тонкие линии глаз.

– Эдгарс, ты когда успел? И как звать твою внучку?

– Я… я…

Да! Ты когда успел? Сейчас еще добавлю бензина в огонь.

– А зовут меня Инга.

– Какое красивое имя! Очень приятно. Нас не познакомили.

Он протянул мне мясистую ладонь, в которой мои пальцы утонули, покрывшись липким потом.

– Томаш! – представился мужчина.

– Очень приятно! – я как маленькая сучка, делаю свой голосок таким нежным и милым, что у него просто обязан колом встать болт и оттянуть штаны с такой силой, что дуновение теплого ветра расправит его парус и унесёт к ебеням. Но, ничего не произошло. Импотент хренов! Он лишь почесал жопу и снова вернулся к разговору с Эдгарсом. Но, дядя, погодите, вы так и не ответили мне на мой вопрос!

– А в какую сторону двинули “Кровокожи”?

– Так, Инга… – встрял Эдгарс, но я его быстро обломал.

– Дедуля, ну что не так?

– Эдгарс, что происходит? – мужик что-то заподозрил.

– Томаш, пойдём в “Швея”, и я там тебе всё расскажу.

– Угощаешь?

– Угощаю.

Их глаза блестели в свете огня. Что они имели ввиду – мне не понятно. Может они и педики, ждавшие друг друга с нетерпением, а может и парочка лучших друзей. Какой-то замкнутый круг получается. Тем не мене, прежде чем удалиться (а я думал, что уйду вместе с ними, но не тут-то было), так вот, прежде чем удалиться, Эдгарс повернулся ко мне, протянул переливающуюся серебром монетку, и сказал, что на неё я смогу арендовать на ночь номер в местной гостинице, а утром он меня найдёт. Дурацкий план, но после его слов меня потянуло в сон. И зачем я подумал о мягкой кровати, о мягкой подушке, о цистите, который отпустит меня хотя бы на одну ночку, если я улягусь в сухую кровать.

Монета тёплая. Отчеканенная так криво, что я так и вижу, как на деревянный пень кладут тонкий блинчик серебра и бьют по нему головой местного дурачка. Дважды. После первого удара – по краям отпечатались зубы, после второго – в центре монеты появилась вмятина от носа.

Когда я кладу монету в карман жилетки, старпёры уходят с площади. Тащатся вдоль толпы, и уже там, за кострищем, растворяются, утонув между тел зевак, засмотревшихся на красоту огня.

Огонь действительно был красивым. Ярким, сопровождающимся треском деревяшек и звуками лопающейся кожи. Тела, а их там было штук пять, напоминали куски пережаренного шашлыка, неумело приготовленные, по пьяни, на дешёвом мангале, приобретённом в продуктовом магазине. Как лето, так вонь стоит на весь двор. Прям как сейчас, но много ли людей сможет отличить запах человечины от запаха свинины? Мало.

Когда я уже собирался отправиться на поиски отеля, я услышал плачь. Детский. Рыдал пацан лет семи. Мне бы пройти мимо, не обращать внимание на сопли ребёнка, но я не могу. И почему это? Словно какой-то инстинкт… материнский… только этого мне еще не хватало! Я теперь буду испытывать женские переживания? Ну это уже ни в какие ворота не лезет! О нет, если я пробуду в этом теле пару недель – я застану месячные. Отличное комбо: месячные и цистит. Что там еще может быть?

Снова плачь, и я уже несусь к пацанёнку на всех парах.

Не успел я подойти, как слышу трогающие за душу слова.

– Мама, папа, – рыдает пацан.

Я присаживаюсь возле него на колено. Смотрю на лицо, испачканное сажей. И каждый раз, когда он своим маленькими кулачками вытирает слёзы, его лицо становится еще чернее.

Чернее и чернее. Чернее ночи! Чернее чёрной дыры!

Оранжевый-голубой-красный.

– Что случилось? – спрашиваю я, но, если честно, я уже догадываюсь, в чём тут дело. И эти догадки ой как сильно ударили меня в сердце. Уже прошло сто лет, а я всё никак не могу забыть тот день, вбитый в моё сердце раскалённым гвоздём.

– Мама, папа, – продолжает рыдать пацан.

– Где они?

Его дрожащая рука поднимается в воздух. Указательный палец выпрямляется и, точно стрелка компаса, указывает на ритуальный костёр.

Бедный парень. Бедняга. Жизнь – жестокая штука. Но сейчас я знаю, что может тебя успокоить. Я протягиваю руки, нежно его обхватываю и крепко обнимаю, прижав к своему телу. Он тёплый, он дрожит. Он как бедный щенок, забравшийся к тебе под тёплую куртку холодной зимой. Пищит и ссыт.

Ссыт и пищит.

Плачет и плачет.

Пожалуйста, успокойся! И всё, что я могу ему сказать: всё будет хорошо.

Я чувствую, как он утыкается мне в плечо и его слезы затекают мне под жилетку, быстро впитываясь в рубашку, пахнущую потом. Я сжимаю его крепче. Вроде он начал успокаиваться. Всхлипывает, но рыдать прекратил. Лишь слегка содрогается, как умирающий человек от потери крови. Бедный-бедный пацан. Когда я глажу его по волосам, по грязным сальным волосам, у меня внутри разливается тепло. Я не понимаю, что со мной происходит, но мне это нравится. Мне хочется стать матерью, родить своих детей, любить их…

Да что за нахуй тут происходит! Я так не могу. Я сойду с ума!

– Так, пацан, – строгим тоном пытаюсь отвлечь его на себя, – твоих родителей не вернуть! Успокойся! У тебя есть бабушка или дедушка?

Глядя мне в глаза, он вытирает слезы и говорит:

– Нет.

– А дядя с тётей?

Он дважды резко вздыхает и говорит:

– Нет.

– Ну а хоть кто-то то есть?

– Нет, – сопит он.

– Ясно.

И что теперь делать? Как быть…

Мальчик прильнул ко мне и обнял крепко-крепко. Шмыгнул носом. А затем, обдав мою шею тёплым дыханием, шепчет мне в ухо:

– Тётя, ну я пошёл?

Все проблемы вдруг сдуло куда-то мне за спину. Вот бы всё так в жизни решалось.

– Ну, иди, – отвечаю я.

А когда он уходит, я ощущаю пустоту. Нет, не в душе. А в кармане жилетки!

Наверное, критическое мышление спокойно почесывало задницу, пока пацан лазил по моим карманам.

Маленький ублюдок!

Я вспыхиваю, как все факелы деревни вместе взятые. Зубы скребут так, что даже мне становиться больно от скрежета, несмотря на то, что я засел глубоко в кишках. Пацан видит, что я всё пронюхал о его грязных делишках, и даёт по педалям. Но прежде, этот мелкий засранец, этот мелкий воришка, пиздюк и плакса кричит:

– ТУПАЯ КОРОВА! – и кладёт мою монетку в карман своих грязных штанов.

Есть и приятный момент: наконец-то мальчик улыбнулся, продемонстрировав мне сантиметровый налёт на зубах, цветом напоминающий скисшую мочу в углу грязного туалета.

Ах ты сука! Только сейчас до меня допёрло, что я остался без денег, без жилья, и без сна в тёплой сухой кровати!

Ну нет, я так это не оставлю! Женские инстинкты быстро разбежались по углам, когда мой гнев разлился по жилам. Сжав кулаки, я побежал следом.

Глава 4

Беги, Форест! Беги!

Но всё равно, ни куда ты, мелкий пиздюк, от меня не убежишь!

Я ныряю в толпу зевак. Задрав голову как можно выше, пробираюсь сквозь плотные ряды людей, не отрывая глаз от паренька. Он недалеко, но его малый рост позволяет ему двигаться сквозь густой лес рук гораздо быстрее, чем я, упирающийся своими хрупкими плечами то в плечо мужчины, то в плечо женщины, имеющую наглость мне что-то предъявить!

Здесь душно. Жарко. И воняет смесью копоти и дорогих духов, словно кусок жаренного мяса макнули в рюмку водки, а затем положили в рот. Жуй. Запивай… Запивай водкой, а не водой!

Когда пацан выбирается из людской массы, я еще на середине. Хитрый малый, рванул к домам и сразу нырнул в узкий переулок.

Еще чуть-чуть. Уже вижу свет в конце туннеля. Ага, извините, а вы идите нахуй, нехера здесь руки распускать! Не прикасайся ко мне!

Вот я выбираюсь из толпы, оставив позади себя рой проклятий и яркий огонь, пожирающий трупы.

Вижу, как малый ныряет за угол кирпичного дома. Хочу рвануть за ним, но мои ступни говорят мне: до свидания.

Мне больно! Ёбаные мозоли! Я не то что бегать не могу, пройти метр спокойным шагом для меня – испытание. Ну нахер эти сандалии.

Я развязываю тонкие кожаные шнурочки, скидываю обувь, и, ощутив прохладный камень своей шершавей ступнёй, даю по газам. Теперь норм. В обуви болели только пальцы и пятки, ступни живы. И вот что я теперь думаю: когда нагоню пиздюка, вначале выбью из него всё дерьмо, и только потом заберу свою монетку, и хер я пойду снимать жалкую комнатушку на ночь. Не-е-е-т! Мне кажется, что на эту монетку я смогу славно оттянуться. Нажраться, покурить. Потом поесть и еще раз нажраться. Попробую местное пиво, сидр или что там еще они готовят. Усну за столом. А если даже и выкинут на улице, мне похуй. Ну что я еще могу здесь подцепить опасного для моего здоровья помимо цистита? Воспаление легких? Да и хрен с ним, тело сменить – это не проблема.

А самый прикол заключается в том, что я впервые в жизни буду бухать за чужой счёт. Точнее – за счёт мужика. Эдгарс сказал, что найдёт меня утром – ну так пусть и ищет, а если не найдёт – то и хуй с ним. Спрошу у местных куда ушли “Кровокожи”, да и двину следом. Дело в то.

Забегаю в тёмный переулок. Слышу стук обуви, вглядываюсь, и вижу вдалеке пробежавшую по каменной стене тень. Снова даю по газам. Несусь сквозь треугольники света, падающие на дорогу с крыш домов. Мимо мелькают окна, за которыми тени людей готовятся ко сну. Зарычав, мне в ноги с подоконника прыгнул кот. Вот зараза! И зачем? Дом охраняешь? Сволочь. Он быстро улетает в тень, получив пяткой по морде.

Продолжаю нестись как угорелый. Стараюсь не оглядываться. И думаю только о деньгах.

Деньги – это иллюзий свободы, даже в таком чахлом месте. Заснуть здесь, по среди улицы, на холодных камнях – равносильно смерти, медленно убивающей твои органы час за часом.

Снова ныряю за угол – а там никого! Тишина. Но дорога тут одна, никуда не денешься, засранец!

Забегаю за угол очередного дома. Под ногами хлюпает вода, всюду разбросаны очистки от овощей, словно крысы тут кутили целый день. Блядь! И всё-таки я наступил на скользкий ломтик то ли картошки, то ли сгнившего помидора. Меня кинуло в сторону, приложив руками о кирпичную стену соседнего дома. Посмотрев под ноги, вижу возле ступни отрубленную рыбью голову и крохотные белые кишки, торчащие из-под пальцев ног.

Ну не мудачьё здесь проживает? Неблагодарные свиньи, выкидывающие мусор на улицу. Убил бы всех!

Я огляделся. Куда? Куда убежал пацан? Зараза! Я потерял след…

– Беги сюда…

Испугавшись, я закрутил головой. Никого. Голос словно из тумана, вышел из соседнего угла, и пролетел сквозь мою голову, оставив свист в ушах.

– Беги сюда…

– Хорошо-хорошо!

Я последовал за голосом. Забежал за угол и снова чуть не пизданулся, наступив на какого-то бомжа, лежавшего в луже собственной мочи (а может и не собственной). Я с трудом устоял на ногах. Вот честно, был бы у меня нож, всадил бы не задумываясь! Развалился тут, пидр вонючий.

– Ты меня звал? – спрашиваю я его.

Сволочь даже не посмотрела в мою сторону. Облачённый в рваную рубашку и штаны, он перевернулся на бок, к стеночке, и смачно пёрднул, громко кряхтя.

– Беги сюда…

Я повернулся на странный голос, показавшийся мне нечеловеческим, словно ветер говорил со мной через трубку мобильного телефона. Там, куда я смотрел, на дороге снова мелькнула тень, юркнувшая за угол.

Бегу за тенью. Деваться некуда. Остановлюсь – проиграю. Боюсь, что могу заблудиться, но на секунду оглянувшись, вижу небо, освещённое ярким пожаром, – оно и будет служить мне ориентиром.

Ладно, в сторону плохие мысли, сейчас надо думать о хорошем! Но как тут думать о хорошем, когда ступни ног горят от боли! Да и мышцы ног словно охвачены огнём. Всё тело ломит. Еще минут пять бега и мои лёгкие вылезут наружу, напоминая пару лопнувших гандонов, после многократного применения.

Приближаюсь к углу, пытаюсь затормозить, но быстро не выходит. Инерция тянет меня вперёд, и я маленькими прыжками вываливаюсь из-за угла и вижу пацана, стоящего в конце улицы у огромной двери двухэтажного каменного дома с огромным балконом.

– Открывайте! – пищит пацан на всю улицу.

Ну сейчас ты у меня получишь!

Между нами метров пятьдесят, и вроде бы это даже не препятствие. Но когда ноги стёрты в кровь, каждый метр – это мука. И я очень надеюсь, что под ногами чавкает вода, а не кровь. Мне хочется оглянуться, но я боюсь, что могу увидеть кровавые следы моих узких стоп. Оставлю это на потом.

Прыгая как голубь на одной лапе, я стремительно сокращал дистанцию.

Пацан уже близко.

Сорок восемь мучительных прыжков позади. Последний рывок! Он снова кричит, чтобы ему открыли. Парень, никто тебя не слышит! И никто тебе не поможет! Ну, если только порка ремнём, хорошая такая, чтобы кожа на спине слезла тонкими лоскутами, иначе так и будешь всю жизнь просить о помощи под окнами, или просиживать штаны на бетонной лестнице в переходе метро, держа в трясущейся руке бумажный стаканчик для мелочи.

Когда я уже был готов схватить парня за шкирку, на балкон дома вышел молодой мужик с длинными светлыми волосами. На нём нет верхней одежды, а то, что снизу – скрыто за глухими досками перил. Медленно, он облокачивается на перила. Расслабленно смотрит на пацана. Затем переводит взгляд на меня, изобразив на лице кислый лик подозрения.

– Ты привёл за собой хвост! – прокричал мужчина, пальцами закидывая прядь волос за ухо.

Пацан уже собирался визгнуть в ответ, но я его перебил.

– Он украл у меня деньги, – кричу я на всю улицу, но что-то мне подсказывает, что к моим претензиям никто не прислушается.

Одна из створок огромной двери чуть приоткрылась, высвободив наружу звонкие женские голоса, застывшие в кураже веселья. Парень резко дёрнулся и скрылся в появившейся щели, которая исчезла так же быстро, как и появилась. Я хотел нырнуть следом, но не успел. Дверь захлопнулась перед самым носом.

Блядь!

Пиздец!

Меня кинули! Суки!

Я поднимаю глаза на мужика, смотрящего на меня как на говно, и говорю:

– Он украл у меня деньги!

– Тот пацан? – он ухмыльнулся, посмеялся. – Как этот ребёнок мог у тебя что-то украсть?

Я хотел объяснить ему на пальцах, как этот мелкий прохиндей залез ко мне в карман, но потом понял, что это был просто сарказм. Эта красивая “золушка” просто издевалась надо мной, стоя на своём подиуме!

– У тебя нечего брать! – продолжает он. – Вали отсюда нахер!

Он отлипает от перил. Разворачивается. И медленно плывёт к распахнутым дверям, за которыми я слышу вопли веселящегося народа.

Ну уж нет, я так просто этого не оставлю!

– Педрила, – кричу я ему в спину, – твой грязный сынок ворует у прохожих деньги! Тебе со своим дружком, который долбит тебя в зад, надо задуматься о воспитании ребёнка. Иначе вырастет такой же хуесос, как и ты.

Тишина.

Специально тянет паузу? Или не понял ни единого моего слова?

Он повернулся, посмотрел на меня. Сквозь зубы крикнул:

– Вали отсюда!

– Уйду, но только после того, как вы вернёте мне мои деньги.

Кожа на его груди блестит в свете огня, падающего с крыши дома напротив. Мужик шмыгнул носом, снова закинул волосы за ухо. Ему не хватала зеркальца, в которое он смотрел бы на себя с наслаждением. Он повернул голову в сторону дверей и с кем-то перекинулся парой слов. С кем – мне не видно. Затем, расплывшись в широкой улыбке, стал нагло на меня пялиться.

Ну вот, дело сделано. Скорее всего, сейчас кто-то выйдет и вернёт мне мою монетку.

– И еще, – говорю я, – мне бы сверху накинуть, за беготню, отнявшую у меня кучу времени.

Он ничего не ответил.

Дверь широко отворилась. Наружу вышел огромный лысый амбал в толстой кожаной жилетке без рукавов, под которой с трудом умещалось килограмм сто двадцать жира. Скрипя кожаными штанами как байкер, он двинул в мою сторону.

– Приятель, – говорю я, – ты захватил сверху пару монет? Мне причитается!

Встав возле меня, он улыбнулся и резко замахнулся пухлой рукой.

Я не знаю каким чудом, но я увернулся. Кулак размером с кирпич просвистел над моей головой, обдав меня запахом пота. Я сделал шаг назад. Отпрыгнул в сторону и снова увернулся, услышав скрип кожи на его жирной заднице.

Ну всё, понеслась пизда по кочкам! Амбала не остановить! И меня!

Еще удар и я снова избегаю точного попадания в висок, ловким прыжком в бок.

Отплясывать тут, возле входа в каменный дом, я бы мог до утра, но ступни ног болят невыносимо. Времени у меня мало. Надо действовать! Жёстко!

Я прыгнул вперёд, проскочив под волосатой подмышкой бугая и с силой врезал ему по жирной шее. Мой кулак погрузился в мягкую кожу, не нанеся никакого вреда. Я еще врезал, целясь в затылок. Попал. И почувствовал такую боль, словно по костяшкам врезали молотком. Бетонная башка и женские руки – вещи не совместимые.

Кулак не сжимается. И всё, на что я сейчас способен – отвесить этой жирной туше смачную пощёчину! Но я не успел…

Амбал резко развернулся. Моя ошибка заключалась в том, что я стоял слишком близком. Сам того не ожидая, он врезал мне в плечо своим локтем, да с такой силой, что я отлетел. Потерял равновесие и начал падать. Я попытался смягчить падение выставив перед собой руки, но ладони скользнули по чему-то тёплому, и разъехались в разные стороны. Со всей дури я приложился лицом во что-то тёплое.

И это оказалось…

И это оказалось…

ДЕРЬМО! Вонючее собачье дерьмо!

Сквозь вонь, окутавшее моё сознание, я слышу, как ржёт на всю улицу длинноволосый хер. Ржёт надо мной и амбал, накрыв меня тенью своего пуза. Они смеются так громко и заливисто, что мне хочется медленно отрезать им языки, выдавить глаза, и всё это запихнуть им в кишки, а потом наблюдать, как они, сидя на корточках, буду пытаться высрать из себя ту малую часть самих себя, что позволяла им вести полноценный жизни.

Соскоблив пальцами с лица куски говна, я встаю на ноги, поднимаю глаза. Смотрю на балкон и вижу, как длинноволосый педик тычет в меня пальцем и сквозь слёзы смеха произносит:

– Ну и тупая же ты корова, – он смеётся согнувшись пополам. – Тебе сказали: вали отсюда!

Окружающее меня говно в кишках вдруг закипело. Закипела кровь в жилах. Закипели мои глаза. Заскрипели зубы. Кулаки я сжал с такой силой, что улица наполнилась хрустом костей.

– Ублюдок! УБЛЮДОК! УБЛЮДОК! Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА!

Я быстро разворачиваюсь лицом к хохочущему амбалу, заношу кулак и бью. Не знаю, что было раньше, но в ту же секунду моё лицо ощутило прилив острой боли, отправившей меня в нокаут. Последнее, что я видел – быстро приближающиеся дорожные камни и блестящий кровавый след, похожий на мою ступню.

Сознание отключилось, оставив меня в теплых кишках наедине со своей злостью. Злостью, закрывшей мой разум от здравого смысла. Злостью, закрывшей мой разум от прекрасных идей. Закрывшей мой разум от человечности, сдерживающей моего внутреннего зверя. Раньше мне помогали таблетки. Теперь я в помощи не нуждаюсь.

Самое страшное, что последствия меня не волновали. Я даже не задумывался, что со мной может случиться, а могло случиться всё, что угодно: амбал мог целиться мне в сердце острым ножом. Или утопить меня в бочке. Или разрезать на куски, а потом скормить голодным дворнягам.

Гнев – всё, что сейчас меня волновало. Или я дам ему выйти наружу, или он сожрёт меня изнутри! Если бы у меня были лапы с острыми когтями как у собаки, я начал бы скрести стенки кишок, а будь у меня кулаки как у боксёра – я бы отмудохал кишки в кашу, и быть может это смогло бы меня успокоить. Чуть-чуть. Но у меня нет даже ног! Но есть голова, рот и порция свежей пищи. Видимо, когда тело Инги падало на каменную дорожку переулка, желудок скрутило, тем самым выдавив в кишки немного пищи. Воспользуемся подарком!

Еще тогда, когда патлатый отправил в нокаут бедного Отто, я сумел быстро привести тело пацана в чувство. Не вижу никаких препятствий опробовать проверенный способ и на Инге. И мне приятно, и делу хорошо.

Обвившись своим длинным, скользким и тонким телом вокруг горячих фекалий, я начал жрать. Жру как оголодавший турист, получивший на руки банку тушёнки после того, как спасатели обнаружили его на двадцатый день поисков в глуши леса. Присасываюсь и пью соки, как потерянный моряк пьёт воду, после недели скитаний в лодке под палящим солнцем. И начинаю спускать. Спускаю молофью во все стороны, как мужик после месяца без ебли.

Спускаю и спускаю. Ух… Да… Вот так, ага… вот-вот… а если так… любопытно, но так даже лучше! Да-да… О ДА!

Дрыгаюсь, кручусь и трусь. И продолжаю спускать до тех пор, пока все кишки не наполняются горячей молофьей.

Вначале я почувствовал головную боль. Кружилось всё вокруг, словно побывал на каруселях, вращающиеся со скоростью сто километров в час. Но потом… Потом по телу прошла нарастающая волна наслаждения.

Горячий бриз взял своё начало с кончиков пальцев ног, тронул колени, приятно пробежал по животу, потеребил мои груди и жаром дунул в лицо. Головная боль мигом улетучилась. Мне стало невыносимо приятно. Мышцы скрутила судорога, но боли я не испытывал. Нет! Мышцы свернуло в узел от наслаждения, доселе которое я даже не мог себе вообразить. Последовала новая волна, и я застонал.

Ёб твою мать! Что происходит? Я стонаю как шлюха, впервые получившая удовольствие от продажной любви! Да-да, и такое бывает. Я хочу открыть глаза, увидеть, что со мной происходит, но не могу. Мне так приятно, что я уже ничего не хочу. Вот просто, нихуя не хочу. Хочу так и дальше валяться связанной в сухой постели, и наслаждаться тёплым мужским языком, трепыхающимся как флаг на ветру между моих ног.

Постойте-постойте.

Я всё же открываю глаза. Сквозь мутную пелену я вижу деревянный потолок, ярко освещённый парой факелов, установленных на каменной стене.

Медленно опуская глаза. Вижу вдалеке стену с деревянной дверью.

Еще ниже.

Вижу свои груди, набухшие соски. Вижу плоский живот, покрытый каплями пота, как утренней росой. И вижу между ног мужскую голову с длинными волосами. Стоя коленями на полу, этот мужик лег грудью на кровать, а голову прижал к моей промежности, и, словно чёртик из табакерки, болтал ею из стороны в сторону: туда-сюда.

Туда-сюда.

О нет! Этого еще мне не хватало!

Когда я в полной мере осознал, что со мной происходит, мне резко поплохело. Приятный тёплый бриз сменился ледяным ветром, а волны удовольствия разбились о бетонный волнорез. Мне захотелось залезть в ванну. Погрузить своё грязное тело в горячую воду.

И мыться…

Мыться.

Мыться!

Я замер. Сжал губы. И попытался стиснуть ноги, надеясь зажать шею волосатого ублюдка. Но ничего не вышло!

Ноги, как и руки, были по-отдельности связаны толстой верёвкой, тянущейся в каждый угол кровати. Меня распяли буквой “Х”! И всё, что я сейчас мог сделать – это закричать. Закричать так громко, чтобы у всех кровь хлынула из ушей.

И я кричу. И дёргаюсь изо всех, пытаясь вырваться из пут, что превратили меня в живую куклу для игр. Кровать зашаталась, заскрипела. Там, где верёвки обвивали мою кожу, я почувствовал боль и жжение. Зараза! Отпусти меня!

– Отпусти меня! – кричу я на мужика, вставшего передо мной во весь рост.

Он голый, со стояком. Его тело блестит, как статуэтка “оскар” в свете прожекторов. Убрав свои длинные волосы за ухо, он срывается на грубость:

– Заткнись!

– Отвяжи меня, ублюдок! И не смей ко мне прикасаться!

– Если ты не заткнёшься, я тебя придушу! – говорит он.

Перекроешь газ на время или действительно придушишь? Любопытно. Но и страшно!

– А потом что будешь делать? – спрашиваю я. – Попробуешь засунуть свой сморчок в остывшее тело?

Он залезает на кровать. Вначале меня накрывает его тень, а затем его тело начинает ползти надо мной, словно пассажирский самолёт низко-низко пролетает над головами зрителей на авиашоу. Его сальные волосы щекотно трутся о мою кожу. Его тёплые причиндалы касаются моих ног. Я пробую вмазать ему коленом между ног, но лишь еще сильнее раздираю верёвкой себе кожу на щиколотке. Мужик даже не дёрнулся. Всё так же уверенно продолжал приближаться к моему лицу, не ощущая никакой опасности.

Но только попробуй свой язык вставить мне в рот – мигом откушу! А хотя – хорошая идея! Вставляй!

Я открываю рот и начинаю страстно облизывать свои губы. Давай, клюй!

Он наклоняется ко мне, заглядывает в глаза. Нагло улыбается. Смотрит то на мою грудь, то на мою шею, то снова заглядывает мне в глаза.

– Жаль, – говорит он. – Но ты отбила у меня всякое желание! – и отвешивает мне пощёчину. А затем еще одну.

Лицо словно обожгло крапивой. Тварь! Чего ты хочешь от меня? Давай-давай, наклонись ко мне поближе. Да, вот так… Я собираю полный рот слюней (хочу выстрелить ему прямо в глаз), и когда уже курок взведён, у меня происходит осечка. Его руки с такой силой сжимают мою шею, что слюна извергается из моего рта как гной из лопнувшего пузыря. Крошечные слюнявые пузырьки залетают мне в глаз и блестят на губах.

Усевшись мне на живот, мужик начинает меня душить. Зажал шею своими длинными пальцами и давит. Давит так, что у меня язык вываливается наружу. Сжимает так, что глаза лезут из орбит. Мой хрип вырывается с остатками слюней, и я не знаю, что мне делать! Отсоединиться от разума и прекратить испытывать боль удушья, или оставить всё как есть? Ведь умрёт тело, а я останусь жить.

Перед глазами пелена из слёз и размытое лицо моего убийцы. Ну за что мне всё это? За что?! Я, всего лишь, хотел забрать свою монетку, хотел выспаться, отдохнуть…

Разум начал ускользать, еще чуть-чуть и связь с телом навсегда разорвётся. Мне искренне жалко Ингу, ведь это я привёл её сюда. Ведь это я позволил всему случиться, и только по моей вине она очутилась тут, привязанной к кровати, под голым мужиком.

– Н-е-е-е-е-е-т! – мысленно ору я от обиды, и вдруг, совсем неожиданно мне кто-то отвечает.

– Ну что ты орёшь? Случилось чего?

Всё это у меня в голове. Кошмар, я опять сошёл сума. Дроздов, это ты?

– Нет, это не он.

– А кто?

– А ты посмотри…

– Куда? И как! Еще чуть-чуть и мои глаза вылезут наружу! Я задыхаюсь…

– Тебе помочь?

Даже в голове мои мысли формируются с хрипотцой:

– Конечно…

Кем оказался мой спаситель – остаётся для меня секретом. Хватка на моей шее ослабла. Душить меня прекратили, и я стал жадно хватать воздух ртом. Затем раздался пронзительный мужской крик. И не просто крик, он визжал как дитя, чьи пальцы угодили между захлопывающейся стольной дверью и дверным косяком. Орал и визжал, умоляя его отпустить.

С глухим стуком он упал с кровати на пол. Начал крутиться, биться головой о деревянный пол.

Орал и орал. Кричал и кричал.

Я быстро хлопал веками, пытаясь прочистить глаза от слёз, и когда картинка стала чёткой, я смог их разглядеть.

Глава 5

И как я дошёл до жизни такой…

Как я позволил себе так быстро очутиться здесь, в тёмной комнате, где сырость с трудом перебивалась жаром от двух факелов, коптивших потолок из кривых досок.

Как я мог потерять бдительность и позволить двум жалким уродам сделать из меня беспомощное создание, валяющееся связанным на кровати.

Как?

Оторвав голову от подушки (а сейчас это единственная часть тела, которой я хоть как-то мог управлять), я посмотрел на пол возле кровати. Там, на деревянных досках, серых и кривых, с бесконечным множеством заусенцев, с узорами в виде овалов от сучков, в муках крутился человек. Мужчина. Блондин. Он кричал и извивался, словно его положили на раскалённые угли. Словно каждый нерв его тела сейчас испытывал укол боли. А источником этой боли служил его пах.

Спустя минуту он уже не кричал от боли. Он вопил от безумия. Я улыбнулся, осознав ту страшную безвыходность ситуации, всасывающую блондина всё глубже и глубже.

Глубже и глубже.

Его мокрое от пота тела снова повернулось ко мне. Лицо исказила боль и отчаяние. Руки пытались усердно что-то отодрать от члена, успевшего превратиться во что-то похожее на разорванный взрывом петарды указательный палец. Тонкие лоскуты кожи. Кровь на лобке и ляжках. Кровь на руках. Там уже не было члена. Так, огрызок.

С конца капает на пол.

Когда остатки члена уже не было смысла спасать, блондин попытался оторвать пушистые комочки шерсти от своих яиц. Эти комочки напоминали помпоны на детских шапках, что мы носили в детстве. Пока твоя голова не погрузилась в снег, помпон оставался пушистым и красивым. Но когда помпон заливало кровью, он напоминал вымокшую в грязной луже кошку – скелет, обтянутый мокрой шерстью.

Вымокшие в крови помпоны начали пищать. Они и до этого пищали, но я не мог их различить из-за постоянных мужских криков.

Когда блондин всё же оторвал один помпон и отбросил его в сторону, я увидел, как этот помпон вытянул длинный тонкий хвост и, перебирая четырьмя лапками, побежал обратно, в сторону рваной мошонки.

Я напряг руки, ноги. Пошатался из стороны в сторону. Дерьмо! Привязан на мертво! Только хуже себе сделаю, если буду продолжать дергаться. Эти верёвки как леска, которой можно отпилить руку, если долго и усердно тереть.

Я изгибаю спину и кричу в потолок от обиды. Затем смеюсь, услышав очередную порцию вырвавшейся изо рта блондина боли. Смех захватывает меня. Моя грудь трясётся. Трясётся живот. Сквозь зубы я издаю рык, как животное угодившее в капкан.

Там, на полу, на пропитанных кровью досках, он всё орёт и орёт!

Орёт и орёт!

ЗАТКНИСЬ! ПОЖАЛУЙСТА, ЗАТКНИСЬ!

Отпустите меня! ОТПУСТИТЕ!

– Тебе помочь?

Мои глаза забегали из стороны в сторону. Я не знаю куда смотреть. Я не знаю, где стоит говорящий. Потом я понимаю, что это снова звучит голос у меня в голове.

Отпустите меня!

– Я здесь! Опусти глаза.

Меня словно окатили из ведра, и сотни ледяных капель начали бегать по моему животу. Сотни холодных лапок, щекоча, оставляя на коже белые царапки, забегали по моему телу.

Я опускаю глаза. Вглядываюсь в горизонт между своих грудей. И вижу крысу. Серую, с длиннущими усами, с чёрным мокрым носом, с розовыми лапками. Вся в крови, и выглядит как скелет, обтянутый мокрой шерстью. Разместившись в моём пупке как в мягком кресле, она смотрела на меня, чуть наклоняя голову из стороны в сторону.

Крысы? Что за хуйня тут происходит?

И крыса говори:

– Да тут такое дело, приятель…

Приятель? Ты назвала меня: приятель?

– Мои мысли интерпретируются в твоей голове в меру твоей образованности. В меру твоего словарного запаса. Понимаешь?

Отпустите меня!

– Да ты не паникуй, всё будет хорошо.

Мои шейные позвонки онемели. Больше держать голову я не могу, и я плюхаю её на подушку. Наволочка влажная, как и всё бельё на кровати. Как и эта крыса, восседающая у меня на животе.

Да какого хрена тут происходит?!

– Происходит то, что тебя вывезли из деревни, – говорит крыса. – Упрятали в подвал дома, спрятанного в лесу, и хотели насиловать до тех пор, пока ты не помрёшь. Понимаешь?

Я покрутил головой.

– Ты перешёл дорогу не тем людям, – говорит крыса у меня в голове. – Но тебе повезло. Мы тоже не любим этих людей. Да и тебя мы не особо любим, но есть такое выражение: враг моего врага – мой друг. Понимаешь, приятель?

Я киваю головой.

Прежде чем ответить, крыса облизала свои лапки и умыла лицо, забавно загнув свои ушки. Затем взяла свой длинный хвост и тоже его облизала. Раз десять. Я уж подумал, что сейчас увижу, как крыса намывает свои яйца, но вместо этого в голове раздаётся её голос:

– Я могу тебе помочь. Но взамен ты поможешь нам.

В чём? Чем я могу вам помочь?

Прежде чем ответить, крыса смотрит на мужика, продолжающего громко вопить и кататься по полу.

– Сейчас это имеет значение? – спрашивает крыса, глядя уже на меня. – Ты думаешь, что можешь отказать? Ну хорошо. Мы уйдём, а ты можешь оставаться. Валяйся и дальше в кровати, можешь даже поспать. Местные скоро хватиться, и примчатся сюда. Увидят своего начальника на полу с откусанным членом. Увидят тебя. Ты можешь отказаться, я не настаиваю.

Эта крыса – мастер переговоров. Мастер убеждения. Что тут вообще происходит?

Отпустите меня!

– Твой дар, – говорит крыса, – тебя спас.

Крохотные влажные лапки зашагали по моему телу. Запрыгнули на грудь, чуть качнув её в сторону. Прыгнули на плечо, пробежали по вытянутой в угол кровати руке.

Шейные позвонки ноют, но я поворачиваю голову и смотрю, как крыса перегрызает тугие путы, сковывающие меня как наручники.

Руки и ноги у меня затекли. Сквозь боль я поднимаю свободную руку и сгибаю её в локте. Разминаю.

Крыса спрыгивает с кровати, и прежде чем снова кинуться на мужика, говорит:

– Дальше сама.

Я развязываю вторую руку. Развязываю ноги. Тело ломит. Кожа покраснела и жжётся в тех местах, где были туго стянуты верёвки.

Я слезаю с кровати. С другой стороны, где не крутиться мужик, где пол не измазан кровью. Выхожу на середину спальни. Осматриваюсь. Глаза бегут по высоким деревянным шкафам, по комодам, прижавшимся к каменным стенам. Смотрю на кровать – она огромная, чисто для круглосуточной ебли! И при мысли, что я мог быть той самой лошадкой, на которой скакали бы все местные мужики, я начинаю вскипать. Злиться!

Я обхожу кровать. Смотрю на корчившегося в муках блондина, стирающего своими длинными волосами кровь с пола как швабра. Ловлю его взгляд, полный боли и отчаяния. Наверное, он сейчас думает, как это вообще могло произойти? Думает, что это сон. Такого быть не может! Он тут главный, всё в этом доме движется по его сценарию. Приятель, у меня плохие новости. Твоими заслугами можно лишь подтереться в мужском туалете. Ты обесценен парочкой грызунов. Теперь всё будет по-моему.

Мне хочется поднять кровать и опустить толстую ножку прямо на его драную мошонку. Выдавить яйца наружу! Но кровать тяжёлая. Неподъёмная. Я оглядываюсь. Вижу у дальней стены, воткнутый в углу стоит письменный стол. На нём – пару свечей, в свете которых я вижу стул.

Подойдя ближе, вижу на стуле мужское шмотьё. Белая рубаха, кожаные штаны и грязная тряпка, судя по запашку заменяющая трусы. Среди всего этого секонд-хенда своих вещей я не нахожу, но за то на спинке стула нахожу кожаный ремень с огромной бляхой и длинными ножнами. Из ножен на меня смотрит необычная рукоятка меча. Такая не обычная, что мне стало дурно. Я не мог поверить своим глазам. Из ножен на меня смотрела человеческая ладонь с чуть оттопыренным большим пальцем. Кожа сморщенная, высушенная, цвета сухого бетона. Синие ногти чуть поблёскивали. Поблёскивала и гарда, собранная из россыпи двух десятка человеческих пальцев. Такие же сухие и серые. Такие же сморщенные и мёртвые. Связанные между собой кожаным шнурком.

Мерзость!

Не раздумывая ни секунды, я вложил свою ладонь в ладонь-рукоять, словно мы жмём друг другу руки, и потянул на себя. Вместо привычного лязга метала, я услышал звук, похожий на биение дождя по толстому картону, еще не успевшему целиком пропитаться влагой. В детстве, когда утихали взрывы, и можно было выйти с друзьями на прогулку, мы накрывали кусками картона лежащих на улице людей, и смотрели, как под каплями дождя бумага принимала форму лица. Впадала в раскрытый рот. Обволакивала стеклянные глаза. Впадала в огромные дыры, оставленные осколками. Впитавшаяся в картон кровь свёртывалась, придавая дополнительной жёсткости и красивый алый оттенок. После дождя, когда солнце просушивало всё вокруг, мы забирали свои новые маски для игр.

С конца капает на пол.

Он продолжает кричать. Испуганно пятиться, перебирая ногами и скользя жопой по полу. Упирается спиной в дверцу шкафа возле кровати. Смотрит на меня. А я смотрю на лезвие меча, полностью показавшееся на свет. Лезвием это трудно назвать. Почему-то, но у меня слово “лезвие” ассоциируется с блестящим металлом, слегка искажающим твоё отражение. Здесь – другое. Здесь нет металла. Здесь нет блеска. Нет отражения. Я смотрю и вижу высушенную, отвердевшую кожу с тремя одутловатыми складками над гардой. Над складками – сосок. Да-да! Сосок, синий и скукоженный!

Блядь, что я держу в руке?!

Глазами бегу по лезвию к самому кончику и вижу коричневые родинки. Вижу поры, волоски. Цвет лезвие как у “ладони-рукоятки” – бетонно-белый.

Кручу меч возле лица и понимаю, что лезвие обоюдоострое. Пробую приложить палец – зараза, действительно острое! Капелька крови показалась на кончике пальца.

Положив палец в рот, я снова слышу моего блондинистого друга. Он всё никак не мог угомониться! Ну хорошо-хорошо, я иду!

Держа меч в руке, я топаю через всю комнату. Я голый. Меня чуть потряхивает от адреналина. На моей коже вибрируют блики огня, отбрасываемые парой факелов. Подхожу к блондину. Присаживаюсь.

Пара крыс продолжает копошиться в области его паха, громко пища. Я хочу, чтобы они ушли, оставили его, предоставили мне, но как им это сказать – я не знаю.

Да нет же! Знаю!

Всё у меня в голове. Весь диалог происходит только в моей голове.

Отпустите его. Оставьте мне.

Парочка серых крыс спрыгнули с тела на пол. Оставляя крохотные кровавые следы, подползли ко мне и встали за моей спиной.

– Нам надо уходить, – говорит одна из них.

– Мне нужно закончить одно дело, – говорю я. – Я быстро.

Блондин, собрав в кулак всю свою волю и пару яичек, выкатившихся из рваной мошонки, поднял руку и, тыча в меня пальцем, говорит:

– Ведьма…

– Дальше?

– Сука…

– Еще?

– Тварь…

– Этого мало, продолжай.

– Ты хоть понимаешь, – его глаза сводятся то к носу, то закатываются к потолку, обнажая белки, – с кем ты связалась?

Приятель, я боюсь, что это ты не знаешь, с кем связался.

Хоть его лицо и освещает жёлтый свет огня, он всё равно выглядит смертельно белым. Волосы скомканы, измазаны кровью. Его губы кривятся так, как будто он хочет зарыдать. Но это не так. Их кривит боль. И наблюдая за тем, как с каждой секундой лужа крови под его жопой становится всё больше и больше, я удивлён, как он умудряется оставаться в сознании.

Но это же и здорово!

– Смейся! – кричу ему я в лицо. – Смейся!

Он чуть приоткрывает рот, и в тот же миг я закрываю узкую щёлку между губами лезвием меча, и давлю, но несильно. Сейчас он похож на собаку с палкой во рту, только вместо слюней – течёт кровь.

Нижняя челюсть повисла, показался язык. Вот он, розовый, толстый как подушка. Блондин затрясся. То ли от боли, то ли от шока, а может и от злости. Мне похуй! Мы продолжаем.

Я вытаскиваю лезвие и плоской стороной прижимаю к подбородку блондина. Затем кончиками пальцев хватаю его язык и тяну на себя. Он упругий, скользкий. И когда он уже собирается выскользнуть из моих женских пальцев, я резко веду меч к потолку.

По моим ладоням ударил фонтан крови. Горячей и липкой. Тепло ощущалось на коленях, на животе и груди. Когда я подношу руку к своим глазам, я улыбаюсь. Улыбаюсь, рассматривая отрубленный язык на моей ладони.

– Нам пора уходить! – говорят крысы.

– Я сделал только пол дела.

– Оставь его, он и так умрёт!

– В том то и дело, что он и так умрёт, – говорю я. – Хуже ему не будет.

Язык я кладу на пол, рядом с мечом.

Ноги, руки, тело, и голова блондина трясутся. С подбородка на грудь течёт кровь, образуя багровые подтёки по виду напоминающие разрастающуюся ржавчину из-под головки стального болта, что торчит из листа металла на северной стороне. Прошёл дождь – пятно вздулось. Снег растаял – пятно пошло вниз к земле, туда, куда его зовёт сила тяжести.

Дождь.

Снег.

Металла больше нет.

С подбородка капает на пол.

Я перешагиваю через ноги блондина. Сажусь на корточки. Обеими руками хватая его трясущуюся голову как футбольный мяч. Держу крепко. И свои большие пальцы вставляю ему в глазницы. Вначале его голова затряслась еще сильнее. Он даже схватил меня за руки, но в его ладонях сил не хватило бы даже для драки с младенцем. Чем глубже я погружал пальцы, тем меньше он трясся.

Еще глубже.

Еще.

Я ощущал его круглые глаза, словно ладонь погрузил в банку с орбизами. Влажные и тугие. Я надавил еще, погрузив пальцы глубже.

Еще глубже.

Еще.

Оба глаза вывалились наружу, повиснув на узловатых нервах. Я схватил их пальцами и резко дёрнул.

Теперь на полу, возле меча и языка, лежали два глаза.

– Нам срочно надо уходить! – говорят крысы.

– Я почти закончил. Осталось последнее.

Осталось совсем чуть-чуть. И только тогда я смогу выдохнуть. Смогу принять миллионы мыслей, что так долго и упорно обвивают пороги у входа в мой мозг. Потерпите, гнев скоро уйдёт.

Я поднял с пола меч. Взял блондина за ногу, и потопал на цент комнаты. Волочу за собой беднягу, рисуя на досках его волосами жирную полосу крови. Как кисточкой. Он тяжёлый, но держа его за щиколотку, я продолжаю идти вперёд.

На центре я отпускаю его ногу. Он лежит на спине. Живой. Еще живой…

Уперев кончик меча ему в пупок, я вначале надавливаю, погружая лезвие в брюхо, и только потом рублю в бок.

Блондин снова затрясся. Его руки и ноги бесцельно елозят по полу, словно от этого ему станет легче.

Нет не станет! Хоть ногтями пол скреби, всё равно легче не станет!

Засунув свою ладонь в образовавшееся отверстие, я нащупываю горячие кишки и вынимаю их наружу. Показался розовый канат, переплетённый синими венами. Кишки горячие. Тяжёлые. Как дюжина сосисок.

Я ухожу за языком и глазами.

Возвращаюсь.

Сажусь на корточки. Подняв с пола кишки, мечом делаю надрез длинною с ладонь. И по очереди запихиваю в кишки глаза, а потом язык. Нафаршированные кишки аккуратно убираю обратно в брюхо.

Я еще не успел высунуть окровавленную ладонь из живота блондина, а волна наслаждения уже начала меня накрывать. Захлестнула так, что у меня затряслись колени. Вместо привычного стояка между ног я ощутил горячую влагу. Обжигающая волна удовольствия двинула к моему животу. Набухли соски. Одной ладонью я сжал свою грудь, а другую – запустил между ног.

О да… пиздец… да-да… Вот так… хорошо… как необычно…

– Нам пора уходить! – пищат крысы в моей голове.

– Да-да…

Такой экстаз я испытал в первый раз! И зачем бабам нужны мужики?

Я опускаю глаза. Грудь блондина не вздымается и не опускается. Он не шевелиться. Руки и ноги застыли в неестественной позе для сна. Он умер. Скорее всего, от потери крови. Да. Я здесь не причём.

– Идём! – кричат крысы.

– Иду!

Моя голова чуть не лопнула от потока мыслей, пытавшихся вытащить меня из этой темницы. Я подбегаю к двери, уже хочу дернуть за ручку, но замираю. Посмотрев на себя, понимаю, что в таком виде идти будет глупо. Босой, голый. Но зато с мечом в руке!

Я осмотрелся. Быстро пробежал вдоль стены из шкафов. Открыл все дверцы, заглянул в каждую полку, но ничего не нашёл! Лишь спальное бельё да подушки. Ну и блядство!

Оставляя за собой ворохи шмотья, я вернулся к столу. Внимательно осмотрел стул. Ничего не поделаешь, бери то, что дают!

Вещи блондинка хоть и были мне велики, но выбора у меня не было. Штаны оказались в самый раз. Почти. Я подвернул штанины и стало заебись. Рубаха была велика на столько, что одна из грудей вывалилась наружу через треугольный вырез на шее. Не беда. Взяв из шкафа белую наволочку, я отрезал от неё широкий кусок и опоясал грудь, сделав что-то типа лифчика. Можно было еще что-нибудь придумать, но меня постоянно подгоняли крысы. Кожаные ботинки тоже велики, но отрезав еще пару кусков от простыни, я сделал себе портянки.

Теперь всё супер! Вещи сидели как влитые. Надев ремень с ножнами, взяв в руку меч, я подошёл к двери и дёрнул ручку.

Свежий воздух ворвался в комнату, потеребив пламя факелов и свечей. Там, за дверьми, оказался туннель, наполненный густой темнотой, сквозь которую я не мог разглядеть ладонь на вытянутой руке. Кромешная тьма. Чёрная дыра. Космическая бесконечность!

– Возьми со стены факел и иди вперёд, – говорит крыса.

Держа в одной руке меч, а в другой факел, я переступил порог, нырнув с головой в темноту.

Глава 6

Как же здесь влажно. Тепло и сыро, как в кишках, только с одним отличием – здесь, в густой тьме туннеля, я не ощущал под ногами дерьмо.

Окружённый шаром света, я и мои новые друзья, двигались в глубь. Мои руки жёлтого цвета. Стены, выложенные из булыжников различных размеров, тоже жёлтого цвета. Две крысы, бегущие впереди меня – жёлтые. Огонь, что жрёт факел, движется волнами, создавая эффект мерцания. Словно кадры бегут перед глазами с секундным прерыванием. Сколько еще метров плёнки мне придётся пройти, чтобы увидеть свет в конце туннеля?

Я ощущал, как портянки медленно впитывали кровь с моих стёртых ступней и твердели. Обувь жала, но я готов терпеть. Как терплю цистит. Как терплю боль, возникающую на лице при каждой эмоции.

Всё это мелочи. Пустяки. Не это меня сейчас беспокоит. Другое! Где мой рюкзак? Куда его спрятали эти ублюдки? А вдруг, они всё выкинули, не придав никакого значения мои вещам?

Сотни вопросов обрушились на мою голову. Ладно, нужно решать проблемы по мере их поступления.

Я смотрю на двух мохнатых пищалок, бегущих вдоль стен, и мысленно задаю вопрос:

– Где я?

– В подвале.

– Спасибо, конечно, но это и ежу ясно.

– Здесь ежей нет! Если выберешься живой – можем их в лесу поискать.

Она вот реально глумится надо мной или это прикол какой-то?

– Я хочу точно знать, где я сейчас нахожусь?

Крысы не останавливаются. Бегут себе вперёд короткими прыжками, а мне так и хочется одной из них наступить на хвост.

– Над нашими головами – двухэтажный дом, – говорит крыса, – принадлежащий отряду обороне.

Обороне?

– Обороне чего? – спрашиваю я.

– Они обороняют деревню.

– От кого?

– От “труперсов”, – отвечает крыса.

Каждый раз, когда я слышу “труперсы”, у меня в голове начинает бурлить. Серое вещество кипит, но выкипает впустую. Льётся из всех дыр, и только тушит огонь памяти, как газовую комфорту. И что страшное – газ копиться, заполняя в голове каждый пустой угол, каждую пустую извилину. Но ничего-ничего, рано или поздно всё тут нахуй рванёт. И я вспомню.

Труперсы.

Труперсы…

Нет, не рвануло.

– Кто они такие? – спрашиваю я.

– Это уже не важно! Сейчас важно то, что ты убил Севастьяна. Он тут главный. Был. Осознаёшь масштабы проблемы?

Ну начинается! Нашли крайнего.

– Я не виноват!

Нет, сейчас я не пытаюсь оправдаться перед двумя грязными крысами в узком туннеле. Нет! Всё это я говорю для успокоения собственной совести. Ведь если чиста совесть – чист и разум. Чисты мысли. Чистый я. Понимаете? Я чистый! Ко мне не должно быть вопросов. Они первые начали!

– Они первые начали, – всё же продолжаю оправдываться перед крысами, – Он хотел залезть на меня, вставить мне! Что мне еще оставалось делать?

– Не оправдывайся, мы всё видели. И мы тебя не осуждаем.

– И давно вы там были? В комнате?

– Мы с тобой с самого начала. Как только ты ступил за ворота деревни, мы сразу тебя почуяли.

– Почуяли? Запах мой? Если что, то это из-за цистита мои ноги воняли мочой. Я не успел вымыть ноги…

– Мысли, – перебила меня крыса. – Мы услышали твои мысли. Добрые и злые. Хорошие и плохие. Чистые и грязные!

Мне теперь страшно думать. Какие-то крысы могут читать мои мысли. Подстава, теперь обо мне все всё узнают! Узнают, как я мастурбировал в школе на переменах. Как я мастурбировал на работе. В машине. В кружку начальнику…

– Мы не читаем твои мысли, – говори крыса. – Мы их слышим! Понимаешь разницу?

Главное сейчас – это успокоиться.

Вдох.

Выдох.

Пламя огня чуть дёрнулась от порыва воздуха из моего рта. Мне вспомнились тёмные улицы местной деревни, пацан, что удирал от меня. Монетка и Эдгарс, скорее всего, разыскивающий меня по всей деревне.

– Постойте, – меня вдруг осенила, – это вы мне подсказывали на улице куда бежать?

– Мы, – отвечают крысы.

– Значит это вы меня привели к тому дому…

– Мы привели тебя к пацану.

Вроде, разницы никакой, но вот подмена значимых объектов слегка меня насторожила. Мутные крысы! Мутный подвал!

Выпустите меня отсюда! Пожалуйста!

– Что ты разоралась? Успокойся…

– Если вы были там, если вы всю дорогу были со мной…

– Были…

– Значит вы должны знать где мой рюкзак! Мне нужно забрать его…

– Сейчас нужно, – говорит крыса, – чтобы ты от сюда выбралась. Живой. Ты понимаешь это? Ты наша должница.

– Помню…

Там, в глубине зевы коридора раздался натужный скрип досок. Квадрат света упал с потолка, осветив деревянную лестницу. Как и свет, лестница тянулась с потолка под небольшим углом.

– Начинается, – говорит крыса.

– Что начинается?

Только я смекнул в чём соль, как с потолка свесилась пара ног. Тяжёлые ботинки плюхнулись на ступени. Туннель быстро заполнился глухим топотом.

– Подними факел над головой! – голос крысы казался резким и быстрым. – Он не должен тебя увидеть!

Я задираю руку и бью факелом в потолок. Сноп искр опалил мне волосы, осыпался на крыс.

– Твою мать! – вырвалось у меня, но мысленно. – Здесь низкие потолки, так не получиться.

Человеческий силуэт спустился по лестнице наполовину.

– Вытяни факел перед собой и откинь голову назад!

Я вытягиваю руку, как можно дальше, и откидываю голову назад. Всё это время странный меч, сделанный из человеческой кожи, был у меня в руке. Не стоит сейчас им сверкать. Я опускаю меч – лезвие смотрит в пол.

– Теперь иди вперёд и жди нашей команды, – говорят мне крысы.

– Какой?

– Просто, будь готов бежать…

– Куда?

Пропустив две ступеньки, мужчина спрыгнул с лестницы на пол. Раздался глухой удар. В прямоугольнике света засверкали крохотные зёрна пыли, обрисовавшие силуэт высокого мужчины. Он шагнул на встречу ко мне, вытянул руку, в которой держал факел и, прищурившись, попытался меня рассмотреть. Мужчина весь жёлтый. Жёлтый на жёлтом. Жёлтое лицо. Блестящие жёлтые волосы, зачёсанные назад. Жёлтые зубы.

– Севастьян? – кричит он. – Ты чего так долго? Молодая сучка не выпускала тебя из своих объятий?

Я сжимаю рукоять меча с такой силой, что ногти на сухих пальцах врезаются мне в кожу.

Мужчина начинает идти в мою сторону, а пламя его факела словно длинный язык, лижет потолок.

– Мы устали ждать своей очереди! – продолжает он, громко хохоча. – Ты же не забыл про нас?

Он уже в паре метров от меня. Я вижу его лицо. Он вдруг видит моё. Его рука потянулась к ножнам, болтающимся на левом бедре. Мой меч быстро взмыл в воздух, и когда я уже собирался сделать замах для удара в столь узком коридоре, мужчина вдруг завизжал. Факел упал возле его ног, и я вижу, как он хватает и оттягивает кожаные штаны на уровне лобка.

– Быстро, убей его! – говорят мне крысы.

Мужик свалился на пол. Скрючился. Левой рукой оттянул ремень со штанами, а правую – запустил внутрь.

– Зачем его убивать? – спрашиваю я.

– Просто… убей… Мы так долго не протянем…

– Но он не сделал мне ничего плохого, – это что получается, крысы приняли меня за хладнокровного убийцу?

– Послушайте, – обращаюсь я к крысам максимально понятно, – я не знаю, что вы там себе напридумывали, но грех на душу я брать не собираюсь!

Мужчина извлекает руку из штанов. В туго сжатой ладони я вижу голову крысы, чьи глаза страшно блестят в свете огня. Он хочет кинуть её в конец туннеля, но я быстро пришпориваю своим ботинком его руку к полу. Крыса кусает его за большой палец. Мужчина снова громко орёт. А только что высвободившееся крыса кричит мне:

– Убегай! Сейчас на шум сбежится весь дом!

– Вы найдёте мой рюкзак?

– Поднимайся! – кричит крыса, после чего снова бросается на мужчину, и кусает его за нос.

С потолка бьёт яркий свет. Нужды в факеле больше нет, только руку занимает. Я кидаю за спину палку с огнём. За спиной новый сноп искр, треск, шипение, и раздирающий крик боли. обернувшись, вижу, что факел упал мужику на лицо. Извините, я не специально! Хочу вернуться, убрать факел, но крысы снова орут мне:

– Поднимайся!

С мечом на перевес я быстро поднимаюсь по лестнице. Оказываюсь в узкой комнате с одной дверью, за которой я вижу длинный коридор, залитый солнечным светом.

Уже утро?! Это же сколько времени я был в отключке?

– Закрывай люк, быстро!

Эти две вымазанные кровью крысы еще не успели подняться по лестнице, а уже приказывают мне во всю! Но, справедливости ради, если бы не они – продолжал бы я сейчас валяться связанным на кровати и хрен знает, какой бы по счёту мужик потел бы над моим телом. А может и под…

– Надеюсь, вы ему яйца отгрызли? – с презрением спрашиваю я, поглядывая сквозь проход на мужчину, валяющегося скрюченным на полу в тусклом квадрате света.

– Люк закрывай!

– Да-да…

Оторвав от стены массивную крышку, искусно сколоченную из шести досок толщиною с четырёхтомник Толстого, я пытаюсь закрыть вход в подвал без лишнего шума, но нихуя не выходит. Усталость и стресс начали сказываться. Где-то на середине, мои руки не выдержали веса этой махины, и побелевшие пальцы решили просто отпустить крышку. Проход закрылся, но с таким грохотом, что аж стёкла узких окон звякнули в коридоре.

– Быстрее, – говорят крысы, – побежали.

Две мохнатки ускакали вперёд, в коридор. Я следом, выставив меч.

Я уже начал думать, что пронесло. Что самое страшное позади. Что вот-вот и крысы проведут меня к двери, которую я благополучно открою, выйду на залитую солнцем лужайку и убегу домой. Уже начал мечтать о выпивки, о сигаретах, о тёплой кровати. Хотя нет, сейчас в кровать мне что-то совсем не хочется… Спасибо, но я выспался! Я мог еще много чего нафантазировать, но не успели мы пробежать коридор целиком, как услышали топот. Громкий, тяжёлый, словно молотом били по доскам.

Я притормозил, понимая, что если сейчас вылечу из прохода – попаду прямиком на приближающееся к нам тело. И я оказался прав.

Выход из коридора перекрыл огромный мужик. Он казался даже шире этого коридора. И я сразу узнал в нём того самого амбала, вырубившего меня всего одним ударом. Но даже несмотря на всю его брутальность, на его кожаные доспехи цвета бурой ржавчины, на его дюжие плечи, увидев меня он искренне растерялся. Лицо выпрямилось, челюсть чуть опала. Он уже собирался меня о чём-то спросить, но увидев в моих руках меч, который я выставил перед собой, он окончательно впал в ступор.

Честно, я сейчас и сам растерялся и даже не представлял, что делать дальше. Меч безумно лёгкий, но скопившаяся усталость тянула руки к полу, а ноги чуть лихорадило, а еще болели ступни, бля, а еще…

Еще…

Ну, и если вы помните, еще меня мучает цистит. Короче, достало всё!

Амбал перевёл взгляд с кончика меча на моё лицо. Растерянность сменилась тревогой.

– Где Севастьян? – спрашивает Амбал. – Что с ним?

Ну почему сегодня меня все спрашивают про Севастьяна? Почему меня не спросят: приятель, как ты себя чувствую? Не болят ли у тебя руки, ноги? Как голова? Эгоисты!

– С твоим дружком всё в порядке, – говорю я. – Ждёт тебя в своей уютной постельке!

Зарычав, Амбал шагнул мне на встречу. Давай-давай, дядя, я жду тебя! Его плечи упёрлись в косяк, и мне стало любопытно: сможет он втиснуться в столь узкий коридор?