Aurental. Volumen II: Saeculum virti et silentii
ГЛАВА 1. Век стекла и тишины
Они несли молчание, как носили когда-то знамена.
Судьба не раздавала прощений. Она лишь отмеряла время до расплаты. И время подошло.
Элара стояла на коленях, волосы падали на лицо, а руки были связаны за спиной. В зале было холодно, хотя огонь в очаге полыхал так, будто должен был спалить весь мрамор. Мордрагон не спешил. Он смотрел на неё, как смотрел когда-то на мятежников – не с ненавистью, а с равнодушием хищника.
– Ты уничтожила не храм, а шанс, – сказал он. – И теперь сама станешь тем, что будет разрушено.
Никто не встал на её защиту. Даже Лирхт. Он был здесь, в тени, но не сказал ни слова. В его взгляде было не презрение – пустота.
Она не кричала, не просила. Только один раз подняла голову, и сказала:
– Она должна была умереть. Это был приказ.
Мордрагон усмехнулся:
– И теперь ты – тоже. Ты знала на что шла. И выбрала молчание.
Пальцы Лирхта сжались, но он не двинулся. Готье стоял поодаль, бледный, с опущенными глазами. Он не простил. Никто не простил.
Когда тело Элары исчезло в огне, ни один голос не дрогнул.
Годы прошли, как проходят только после великой бури – медленно, с болью, но без следов.
Дети выросли. Эстер теперь читала на трёх языках и задавала вопросы, на которые даже жрецы не спешили отвечать. Люси говорила мало, но слушала всех. Она больше не пряталась. Элизиар – сын Паулин и Лирхта – рос замкнутым, но в его молчании была странная зрелость. Он помнил сны, которые никто не объяснял, и тянулся к огню, который никто не учил зажигать. Младшие из новых – те, кто родились после падения Совета – не знали, что значит быть в храме. Они знали только Академию.
Мир изменился. Монархия пала. Альвескарды больше не держали перстней. Люди размножались быстрее, чем их можно было отследить. Те, кто обладал древними силами, снова ушли в тень. И вновь родилось правило: не показывай, кем ты был.
Город утопал в стекле и железе. Машины шумели, вывески мигали, люди спешили туда, где им разрешили быть. В Академии, где когда-то читали молитвы, теперь учили экономику, информационные потоки и «историю древних культов» – как факультатив.
Ориэлла Морель сидела у окна. Её глаза были спокойны. Руки – сложены. На запястье – тонкая нитка чёрного цвета. Почти незаметная. Но она всё ещё там.
Рядом сидела подруга – тонкая, светловолосая, с чуть лисьими глазами. Звали её Тесса. Она жевала кончик карандаша и шептала:
– Если они ещё раз скажут, что Паулин Ленц была сумасшедшей фанатичкой, я встану и брошу в лектора книгу.
Ориэлла не улыбнулась. Но уголок её губ чуть дрогнул.
– Тебя исключат, – ровно сказала она.
– Но это будет эффектно.
На кафедре, меж тем, лектор вещал:
– Согласно записям, Паулин Ленц умерла во время последней битвы. Некоторые верят, что она была реинкарнацией жрицы смерти. Но современные учёные склоняются к версии, что это миф, вызванный коллективной травмой войны.
Тесса шепнула:
– Коллективная травма – это то, что сейчас в моей голове. Эти идиоты правда верят, что кто-то с таким именем мог просто умереть?
Ориэлла посмотрела на стекло. За окном отражение чужого мира – нового, шумного, без веры. Там не было лица. Только призрачный силуэт. И тогда она подумала:
«Скука и только». Потому что иногда легче притворяться пустой, чем вспомнить потом, что говорил лектор.
Лекция закончилась, как заканчиваются все пустые разговоры – без выводов, без смысла. Стук стульев, ропот голосов, шелест бумаг.
Ориэлла медленно поднялась. Тесса уже засовывала тетрадь в рюкзак и ворчала:
– Когда-нибудь я не выдержу. Прямо посреди лекции встану и скажу, что у них мозг, как у гнилой рыбы.
– Пожалей рыбу, – тихо отозвалась Ориэлла.
Они вышли из аудитории. Академия была шумной, но чистой – холлы с белыми стенами, полосы навигации на полу, стеклянные двери, камеры в каждом углу. У входа в библиотеку стоял автомат с водой и столпотворение первокурсников. Вечер опускался на кампус медленно, будто не желал показывать, что день уже уходит.
Они только собирались пройти к выходу, когда экран на стене – один из тех, что круглосуточно транслировали новости и рекламные лозунги Академии – вдруг изменился. Звук стал громче сам по себе, как будто кто-то подкрутил громкость в панике.
– …сообщается о нападении на городской музей истории, – произнёс диктор. – По предварительным данным, пострадали трое посетителей. Нападавших было двое, оба скрылись с места преступления. Мотивы неизвестны, ведётся розыск. Свидетели утверждают, что действия были скоординированы.
Изображение показало обгоревший фасад здания, оцепление, одну из витрин, разбитую ударом. Камера на секунду выхватила девочку лет десяти в белом пальто, которую увозили на носилках. Лица не было видно.
Тесса нахмурилась:
– Опять. Уже третье нападение за месяц.
– Они ищут что-то, – сказала Ориэлла, будто не себе. – Или кого-то.
Они замолчали. Толпа за их спинами рассеивалась – студенты уже отвлеклись, обсуждали вечерние планы и расписание. Но что-то в этом коротком сообщении не отпускало. Ощущение не опасности – скорее, тревожного дежавю.
Ориэлла посмотрела на чёрную нить у себя на запястье. Она не дрожала. Не звала. Просто была.
– Пойдём, – тихо сказала она.
И они вышли из холла, будто за ними никто не следил.
ГЛАВА 2. Те, кто не кланяются
Академия Альвескард не терпела беспорядка. Особенно – в форме.
Каждое утро начиналось с построения: длинный зал с зеркальными стенами, отражающими не студентов, а ожидания. Ноги вместе, руки вдоль тела, галстук ровно по центру. За малейшее отклонение могли отстранить от занятий. За повтор – лишить доступа к архивам.
Над всем этим парила женщина с лицом, вытесанным из мрамора. Не ректор. Не куратор. Её звали Вердиса Эйрхарт. Формально – старший модератор дисциплины. Но все называли её просто: Завуч.
Её каблуки щёлкали по полу, как выстрелы.
– Подол ниже колен. Украшения запрещены. Макияж – только в пределах допустимого. Ты. – Она остановилась у одной из девушек. – Ты это видишь?
Перед ней стояла Ориэлла Морель. Юбка – на ладонь выше нормы. Глаза – подведены, будто шла не на лекцию, а на казнь. Волосы убраны, но не аккуратно – намеренно.
Дождь шёл весь день. Каменные стены впитывали его запах, и теперь даже воздух в галереях был влажным и тяжёлым. Огни в коридорах горели тускло, как будто не хотели светить слишком ярко. Внизу, в арке у библиотеки, Лирхт стоял у окна и смотрел на сад, в котором давно никто не ходил.
Он услышал шаги – лёгкие, отложенные, неуверенные. Но не служанка. Не страж. Он не обернулся сразу. Дождь шёл – и это было важнее. До того момента, пока она не остановилась рядом.
Вижу, – спокойно сказала она.
– Ты нарушаешь кодекс.
– Я дышу.
На секунду повисла тишина. Остальные студенты замерли.
– Прекрасно. Отстраняешься от утренних лекций. Идёшь в модуль пересмотра.
Ориэлла сделала шаг вперёд.
– Не пойду.
– Что?
– У вас нет такой статьи в кодексе. Только если нарушение повторяется трижды – тогда, возможно, модуль пересмотра. Это первое. Лектор может сам выбрать, допускать ли меня к занятию. Ваш контроль – визуальный, но не административный.
Она говорила тихо, почти безэмоционально. Как справочник. Но в этом и был вызов. Потому что каждый в зале понимал: она права.
Вердиса Эйрхарт напряглась.
– Значит, ты выбираешь дерзость.
– Я выбираю точность.
Кто-то в ряду сдержал смешок. Завуч резко повернулась, щёлкнули каблуки. В воздухе завис запах сандала и раздражения.
– Ты – не исключение, Морель.
– Нет. Я – напоминание.
Щелчки каблуков прервались.
Зал на мгновение застыл. Словно кто-то сжал воздух в кулак.
По коридору шёл человек. Не в форме Академии. Не в мантии Совета. В чёрном длинном пальто, с перехваченными перчатками и шагом, которому не нужно было внимание – оно приходило само.
Лирхт.
Его видели только на экранах, в новостных сводках, в старых записях. Говорили, он исчез.
Говорили, мёртв. Но теперь он шёл по академическому коридору, будто и не уходил. Студенты не шептались – они молчали. Это было громче любого вопроса.
Вердиса Эйрхарт ахнула так, что едва не поперхнулась собственным контролем.
– Представитель Совета по наблюдению… – только и выдохнула она.
Он не остановился. Только взглянул на неё – коротко, холодно. Она сразу отступила, словно этот взгляд был приказом.
– Дисциплина страдает, – сказал он. Голос его был негромким, но каждый в зале услышал.
– Я… я немедленно навожу порядок, – торопливо проговорила Эйрхарт и резко обернулась к Ориэлле. – Ты. Уходи. Сейчас же.
Но Ориэлла не двинулась. Не отступила. Только выпрямилась чуть сильнее.
И тогда Лирхт остановился. Повернул голову – и посмотрел прямо на неё.
Не на нарушение. Не на форму. А на неё.
В этот миг всё вокруг перестало существовать. Как будто два мира столкнулись в одном взгляде – молча, без взрыва. Ледяная грань, которую никто не мог понять, пересеклась с другой тишиной – не менее опасной.
Ориэлла не отвела глаз.
Лирхт тоже не говорил.
Он просто прошёл мимо. Ни слова. Ни приказа. Ни угрозы. Он пришёл не за этим.
Когда его фигура скрылась за стеклянной дверью, Вердиса сжала ладони так, что побелели костяшки. На лбу блестел пот.
– По занятиям! Все! Немедленно!
Толпа снова зашевелилась, как проснувшийся улей. Но все шли тише обычного. А те, кто шли мимо Ориэллы, украдкой на неё поглядывали. Уже не как на нарушительницу. А как на ту, на кого посмотрел он.
Тесса подбежала, едва успевая за ней:
– Почему он так на тебя смотрел?
Ориэлла пожала плечами:
– Не знаю. Видимо, понравилась.
Она усмехнулась. Тесса с возмущённым лицом попыталась стукнуть её по плечу, но в тот же миг Ориэлла перехватила её запястье – быстро, почти автоматически. Взгляд стал мгновенно серьёзным. Почти опасным.
Они обе замерли.
Ориэлла медленно отпустила руку.
– Извини, – тихо сказала она. Почти шёпотом.
Тесса растерялась. Потом кивнула.
– Ты странная, Ори.
Все мы странные, просто кто-то делает это красивее.
И пошла вперёд, будто ничего не было.
В кабинете было темно, несмотря на дневной свет. Жалюзи закрыты, лампа включена – тёплая, тусклая. На столе – папки, отчёты, схемы. Грифы допуска. Цифровой планшет моргал статусами.
Лирхт сидел, склонившись над документами, будто искал в них не данные – смысл. Его пальцы едва касались бумаги, но взгляд был сосредоточен. Он не отрывался даже тогда, когда дверь открылась.
– Вызывали, господин куратор? – спросила Вердиса Эйрхарт, робко переступая порог.
– Входите.
Она вошла. Встала по стойке, будто перед старшим офицером, хотя здесь уже не было армии. Лирхт отложил планшет, наконец взглянув на неё.
– Девушка в третьем секторе. Нарушение формы. Резкий словесный ответ. Кто она?
– Морель. Ориэлла Морель. Прибыла год назад по общей программе. Сирота. Родственников не указано. Поведенческий код стабильный, но есть жалобы на отстранённость, пренебрежение к правилам. По оценкам – выше среднего. По дисциплине…
– она замялась, – вызывающая.
Лирхт не моргнул.
– Не вмешиваться. Только наблюдать.
Вердиса напряглась:
– Простите, но если она продолжит…
– Никаких мер. Ни вызовов, ни дисциплинарных протоколов. Всё, что она сделает, должно быть зафиксировано. Но не остановлено. Я ясно выражаюсь?
– Да, господин куратор.
Он вновь посмотрел в бумаги. Она поняла, что разговор окончен, и медленно вышла, не оборачиваясь.
Когда дверь закрылась, Лирхт долго сидел неподвижно. Потом снова посмотрел в планшет. Развернул запись утреннего наблюдения. Пауза. Приближение.
Кадр: Ориэлла. Смотрит прямо в камеру. Как будто знает.
Он выключил экран.
ГЛАВА 3. За столом, где не прощают
Комната была старой, как и все в этом доме. Потолок – высоко. Потолок молчал.
Дубовый стол тянулся почти до стены. Стулья скрипели – слишком редко их касались.
Накрыто было аккуратно. Без излишества. Чай, хлеб, тушёные овощи. Кто-то принес вино – скорее по памяти, чем из желания. Вечера не случались здесь давно.
Эстер сидела, подперев щеку. Она выросла – но всё ещё хранила в лице ту самую девочку, что однажды сказала Мордрагону «я тебя вижу».
Элизиар был рядом. В тени. Он не любил говорить, но всегда слышал.
Люси – с прямой спиной, синяк почти исчез, но внутри – ни капли тепла. Мириэль – её волосы были цвета полированного золота, лицо – спокойное, почти безмятежное, как у тех, кто ещё не научился бояться. Она что-то рисовала пальцем по ободу чашки, делая вид, что скучает. Но взгляд – краем – ловил каждую эмоцию за столом.
Готье вошёл последним, даже не извинившись.
Лирхт уже сидел. Он, как всегда, – был первым.
Молчали. Потому что никто не знал, с чего начать.
Вино плеснулось в бокал. Кто-то кивнул. Кто-то отвернулся. Тарелки зашумели, но никто не ел с аппетитом.
Только когда прошёл почти час, когда разлили чай, когда казалось, что всё уже будет постарому, Лирхт поднял взгляд.
– Я думаю, я нашёл её.
Слова прозвучали не громко. Но стол застыл. Всё замерло.
Готье резко поставил бокал.
Элизиар напряг руку.
Эстер приподняла бровь, будто услышав старую песню.
Люси побледнела, но не из страха – из того, что не хотела вспоминать. Мириэль опустила взгляд в чашку, будто в пророчество.
– Где? – спросил Готье.
– Академия. Альвескард.
– Это невозможно, – отозвалась Люси. – Она…
– Я не говорю, что это она, – перебил Лирхт. – Я говорю: возможно.
Эстер посмотрела на него пристально:
– Ты видел?
– Взгляд. Поведение. Жесты. Она бросает вызов – точно так, как это делала она. Только молодая. Только… будто без памяти.
Готье рассмеялся. Горько.
– Может, тебе хочется, чтобы это была она. Но таких слишком много. Они копируют всё, даже фанатизм.
Не копия, – тихо сказал Лирхт. – Не она. Но что-то от неё.
– Ты говоришь о реинкарнации? – уточнила Элизиар. – Я говорю о возможности.
Опять молчание. Но теперь оно было другим. Острым. В комнате пахло старым огнём и несказанным.
– И что ты собираешься делать? – спросила Мириэль. Лирхт посмотрел прямо на неё:
– Ничего. Пока – только наблюдать.
И это “ничего” прозвучало страшнее, чем любой приказ.
Общежитие западного крыла дышало тишиной.
Шторы закрыты, лампа – в полнакала. На полу – пустая бутылка, две чашки. На кровати – Ориэлла, в растрёпанной форме, с расстёгнутым воротником и бледным лицом. Губы – винного цвета. Смотрела в потолок.
Тесса стояла у окна, разочарованная и уставшая:
– Я не понимаю. Зачем ты это делаешь? Ты же сильнее всех здесь, ты это знаешь. Так зачем?
Ориэлла молчала.
– Ты могла бы просто жить. Просто быть. Не играть в эти странные игры с униформой, с лектором, с этой… сдержанностью, которая больше пугает, чем если бы ты кричала.
– А ты не замечаешь? – тихо сказала Ориэлла. – Всё, что они называют порядком, держится только потому, что никто не дёргается. Стоит один раз – и весь фасад падает.
– Это не повод заливать в себя бутылку вина.
– А может, повод – единственный способ вспомнить, как дышать.
Тесса фыркнула:
– Звучит поэтично. Но ты не поэт. Ты странная, Ори. Иногда я смотрю на тебя – и не понимаю, ты здесь вообще зачем?
Ориэлла приподнялась, улыбнулась чуть криво:
– Может быть, чтобы кто-то наконец задал этот вопрос.
Шаги в коридоре.
Ровные. Чёткие. Остановились у двери.
Тесса всполошилась:
– Вот и прекрасно. Теперь ещё проверка дисциплины. И что мне им сказать?
Ориэлла медленно поднялась и прошла в сторону ванной. – Скажи, что мы читаем. Что я сплю. Что ты здесь одна. – Вечно ты исчезаешь, как тень.
– Лучше тень, чем пустое лицо, – тихо отозвалась Ориэлла и скрылась за дверью.
Стук.
Вердиса Эйрхарт стояла в проёме, строгая, с планшетом.
– Морель в комнате?
Тесса кивнула слишком быстро:
– Она спит. Устала после лекций. Я только убираю кружки.
– В комнате пахнет вином.
– Это старое. Мы не пили. Я просто… я протирала полку, и бутылка упала.
Вердиса посмотрела на неё долго. Потом – шаг назад.
– В следующий раз убедитесь, что “полки” не оставляют следов.
И ушла.
Тесса закрыла дверь и выдохнула.
Ориэлла вышла из ванной, как будто и не пряталась.
– Слишком уверенно, – сказала Тесса. – У тебя это… почти привычка?
– Нет, – ответила она. – Просто я хорошо учусь.
На следующее утро Академия гудела, как потревоженный улей.
Официальное сообщение появилось на внутренней доске в 07:45:
“Урок химии сегодня ведёт приглашённый специалист – доктор Готье Альвескард.” И всё. Ни объяснений. Ни причин.
Те, кто знал имя – уже не могли говорить. Те, кто не знал – чувствовали: это важно.
Когда он вошёл в аудиторию, тишина наступила сама собой.
Высокий, одетый строго, но не в униформу. Тёмные волосы собраны, перчатки в руке.
Глаза – спокойные, тяжёлые. Почти уставшие.
Он не представился. Просто подошёл к доске и написал:
Органическая нестабильность: теория саморазрушения.
И повернулся к аудитории.
– У вас есть мнение, что химия – это предсказуемо. Это ошибка. В любой формуле всегда есть доля хаоса. И вопрос не в том, произойдёт ли реакция. А в том, кто её переживёт.
Он говорил тихо. Без пафоса. Но с такой интонацией, будто говорит лично каждому.
Именно в этот момент дверь скрипнула.
Ориэлла вошла. Поздно. С чуть растрёпанными волосами, без макияжа, с явными следами недосыпа. Осанка – всё та же: ровная, без извинений.
Все повернулись. Но Готье не взглянул. Ни тени удивления.
Она заняла место в третьем ряду. Достала тетрадь. Он продолжил:
– Любая система может быть приведена в точку перегрева. Даже та, что кажется стабильной. Вопрос – в катализаторе.
Он сделал паузу.
И тогда впервые посмотрел прямо на неё.
Не как на студентку. Не как на нарушителя.
Как химик смотрит на вещество, которое он когда-то сам разрушил.
Ориэлла держала его взгляд.
Спокойно.
Не вызов – но и не подчинение.
Готье склонил голову.
– Вы опоздали.
– Не привыкла к утрам, – ответила она ровно. – Тогда постарайтесь не проспать взрыв.
Над аудиторией повис странный смех – короткий, нервный. Но они оба уже больше не улыбались.
В воздухе всё ещё витало эхо слов Готье.
«Постарайтесь не проспать взрыв».
Некоторые нервно переглянулись. Другие записывали дословно – будто от этого зависела стипендия.
Тишину нарушил голос из первого ряда.
– Простите, доктор Альвескард. Но я считаю недопустимым подобное поведение. – Староста группы, – добавил он чётко. – Устин Даллер. И я не потерплю, чтобы ктото срывал урок и проявлял неуважение к вам.
Он повернулся к Ориэлле, уверенный, что все взгляды – на его стороне:
– Прошу вас выйти из аудитории.
Пауза.
Ориэлла даже не подняла головы от тетради. Только сказала:
– Заткнись.
В зале повисло оцепенение. Кто-то выронил ручку.
Устин побагровел.
– Что ты сказала?..
– Ты услышал, – медленно подняла на него глаза Ориэлла. – Или тебе это тоже нужно записать?
Он обернулся к Готье, в надежде на поддержку.
Но Готье смотрел не на него.
Он смотрел на неё.
И в этом взгляде была не злость. Не раздражение. А заинтересованность. Как будто он только что получил ответ на незаданный вопрос.
Он отложил мел.
– Устин, присаживайтесь.
– Но…
– Система измеряется не строгостью правил, а тем, кто их нарушает, – сказал он. – Сегодня вы увидели катализатор. – А теперь – продолжим.
Ориэлла вернулась к тетради.
На лице – ни капли победы.
Просто пустая, спокойная тень.
ГЛАВА 4. Тень над Асквевальдом
Ночь медленно опускалась на Академию Асквевальд. Здания, отлитые холодным стеклом и бетонным камнем, отражали огни уличных фонарей, словно напоминая о своей невозмутимой мощи. Но внутри этих стен царила тревога – тревога, которую не могли скрыть даже хладнокровные лица охраны и преподавателей.
Внезапно раздался оглушительный взрыв – один из складских корпусов, хранивший материалы и редкие артефакты, был охвачен огнём. Пламя заливало небо, а клубы чёрного дыма рвались вверх, вырываясь из разрушенных окон. Паника мгновенно охватила всех, кто находился на территории.
Посреди хаоса стояли две фигуры – Ориэлла Морель и её лучшая подруга Тесса. Лица их были спокойны, а глаза светились решимостью. Рядом слышались крики,
шум бегущих шагов, но они будто находились в другом мире – в мире, где давно привыкли к войнам и взрывам.
Из темноты появилось двое в капюшонах, лица которых скрывали тени. Они приблизились к девушкам без страха, будто пришли за тем, что давно было обещано.
Ориэлла, не моргнув, улыбнулась с лёгкой насмешкой и сказала:
Опять решили устроить шоу? Скучно, ребята. Придумайте что-то получше, или хотя бы маски поменяйте – а то уже как дежавю.
Второй из нападавших хмыкнул, оглядываясь: – Ты уверена, что хочешь продолжать этот разговор?
– Не обижайся, – ответила Ориэлла, повернувшись к Тессе, – но вы, похоже, вообще не умеете выбирать цели. Намекаю – выберите кого-нибудь, кто хоть немного боится.
Мгновение – и холодный голос прервал напряжённость:
– Ну что, снова встретимся.
– Ещё увидимся, – спокойно кивнула Ориэлла. – И постарайтесь в следующий раз не разочаровать.
Тени скрылись так же внезапно, как и появились, оставляя после себя запах дыма и лёгкое послевкусие угрозы.
На следующее утро в комнате для допросов военного сектора Академии царил холод и тишина. Тяжёлый воздух сгущался под тяжестью вопросов, которые ещё предстояло задать.
Лирхт сидел напротив, неподвижный и бескомпромиссный. Его взгляд был острым, как лезвие, он внимательно изучал каждую мелочь – каждую тень на лице Ориэллы и каждое дрожание в жестах Тессы.
– Взрыв, пострадавшие, разрушения… – его голос был тих, но каждому слову придавалась сила приговора. – Почему вы были так близко к эпицентру? Что вы знаете о тех, кто это сделал?
Ориэлла подняла глаза, спокойная и уверенная:
– Мы – не виновники. Мы были там, как и все остальные. Мы – жертвы.
Лирхт улыбнулся, но это была не улыбка радости, а холодный приговор:
– Жертвы, которые оказались слишком близко к разрушению. Совпадение? Или судьба?
Тесса молчала, сжимая руки в кулаки, ощущая тяжесть момента.
– Кто эти люди? – снова спросил Лирхт, голос его стал глубже, глухой. – Те двое, что пробрались сюда среди ночи?
Ориэлла встретила его взгляд и сказала:
– Мы не знаем. Только фанатики, что решили сделать шум. Вероятно, кто-то с манией величия и острым желанием внимания.
Лирхт нахмурился:
– И вы решили не предупреждать? Или считаете, что это – не ваша забота?
Тесса заговорила тихо:
Мы – студенты, не разведка. Ваша задача – разобраться с этим.
Лирхт долго смотрел на них, словно взвешивал слова и лица.
– Вы оказались слишком близко к взрыву, – наконец сказал он. – И это не случайность.
Ориэлла спокойно ответила:
– Тогда найдите виновных. Мы – здесь, чтобы учиться. Не больше.
Лирхт взглянул на девушек с холодом.
– На вас наложены санкции. До выяснения обстоятельств – ни шагу с территории Академии. Поняли?
Тесса быстро повернулась к Ориэлле и тихо сказала: – Лучше не спорь с ним сейчас, это серьёзно.
Но Ориэлла перебила её ледяным тоном: – Заткнись.
Тесса замерла, взгляд её смешался с удивлением и страхом.
Ориэлла, глядя прямо в глаза Лирхту, спокойно произнесла: – Прекрасно. Значит, никуда и не свалим.
Лирхт не улыбнулся, но в его взгляде мелькнула тень уважения – хотя и предупреждения.
Слухи о взрыве быстро затихли, и Академия вновь погрузилась в учебный ритм. Экзамены стали неизбежной проверкой для всех. Но Ориэлла вела себя иначе.
Она избегала занятий, исчезала в своих комнатах и возвращалась поздно, словно охваченная внутренним смятением. Временами её глаза горели необычным блеском – смесью возбуждения и скрытой злости. Она говорила мало, но в каждом её жесте чувствовалась напряжённая энергия, которую Тесса не могла понять.
– Ты совсем не похожа на себя, – однажды тихо сказала Тесса, пытаясь заглянуть под маску равнодушия. – Что с тобой?
Ориэлла лишь отмахнулась и, не глядя, бросила в неё учебник.
– Учись сама. Я вечно рядом не буду.
Тесса осталась стоять, ошеломлённая таким отказом. В её душе росло непонимание и тревога. Что скрывает Ориэлла? И почему ей так трудно приблизиться?
Аудитория была наполнена шелестом страниц и напряжённым дыханием студентов, готовящихся к экзамену. Тесса сидела на одном из последних рядов, пытаясь сосредоточиться, но мысли её были далеко – о поведении Ориэллы, о тайнах, которые та прячет.
Внезапно к ней подошли двое – строгого вида студенты из старших курсов, которых знали как людей, отвечающих за дисциплину и контроль.
Тесса, – сказал один из них низким голосом, – расскажи, где сейчас Ориэлла? Почему её нет на занятиях?
Тесса покраснела и покрутилась на месте, стараясь найти оправдание.
– Я… она… иногда остаётся в комнате, – сбивчиво ответила она.
– Иногда? – хмуро спросил другой. – Ты знаешь, что её отсутствие вызывает вопросы? Что-то не так.
– Я не знаю, – почти шепотом призналась Тесса, – просто она странная. Она замкнута, не разговаривает со всеми, но… я стараюсь помочь ей.
– Помочь? – усмехнулся первый. – Не думай, что все так наивны. Нам нужна информация. Где она? Что делает?
Тесса замялась, чувствуя, как давление усиливается.
– Она… иногда работает над… каким-то заданием, – выдохнула наконец. – Она не хочет говорить, что именно. Но она очень устала, и кажется, что что-то её мучает.
– Значит, не просто пропадает, – сказал второй, – а скрывает что-то. Это уже интересно.
Они обменялись взглядами, затем с угрозой в голосе добавили:
– Нам нужна правда. И ты её дашь.
Тесса кивнула, осознавая, что другого выхода нет. В её душе поселился страх и растущее чувство вины.
Комната для совещаний была небольшой и закрытой. На столе лежали документы, планшеты и чашки с едва остывшим кофе. Сквозь жалюзи пробивался дневной свет, но атмосфера оставалась напряжённой, словно в воздухе висела невидимая угроза.
Вердиса Эйрхарт, словно накатанная машина, докладывала:
– По информации от Тессы Морель, студентки группы Ориэллы, ситуация вызывает тревогу. Ориэлла регулярно отсутствует на занятиях, ведёт себя замкнуто и странно. В своих ответах она уклончива, а задания выполняет выборочно и с явной усталостью.
Лирхт, не отрывая взгляда от планшета, тихо произнёс:
– Всё совпадает с наблюдениями. Она – загадка, но и источник нестабильности.
Готье, сидящий напротив, склонил голову в сторону, задумчиво почесывая подбородок: – Её поведение… напоминает мне знакомую структуру. Слишком много скрытого потенциала и… тревожной энергии. Как будто химическая реакция, которая ещё не перешла в фазу взрыва, но находится на пределе.
Лирхт поднял глаза, устало улыбнувшись:
– Какова цель? Наблюдать? Или контролировать?
– Пока наблюдать, – ответил Готье. – Но контролировать – значит вмешиваться. А вмешательство может изменить всё.
Вердиса кивнула:
– Требуется усиленный мониторинг. И, возможно, подготовить меры реагирования, если ситуация выйдет из-под контроля.
Лирхт задумчиво вздохнул:
– Паулин всегда была искрой, что может либо осветить путь, либо сжечь всё вокруг. Если это действительно она… нам предстоит быть готовы ко всему.
Лирхт встал из-за стола, откинулся назад и взглянул в окно – на холодный город, который казался таким же непредсказуемым, как и та тайна, что плелась вокруг Ориэллы.
– Пусть будет так, – произнёс он тихо. – Пока наблюдаем. Но если она сыграет не по правилам – мы сдержим её.
Готье молча кивнул. В его глазах вспыхивала смесь уважения и беспокойства – перед лицом старой силы, которая не хочет раскрывать своих карт.
Вердиса, собрав бумаги, сделала шаг к двери:
– Я приступаю к подготовке отчётов и усилению контроля.
– Хорошо, – согласился Лирхт. – Мы на грани. Время – наш враг и союзник одновременно.
Все трое замолчали, погружённые в собственные мысли.
В воздухе витала тишина, которую могла разорвать только одна вещь – движение фигур, что уже шли по их следам.
ГЛАВА 5. Тени предстоящей бури
Ориэлла сидела в полутёмной комнате своей квартиры в Академии, её глаза блестели от напряжённого сосредоточения. Перед ней лежала карта территории, на которой красными метками были отмечены уязвимые места – склады, входы, маршруты патрулей. Она перебирала последние сведения, пытаясь разложить по полочкам цепочку недавних нападений.
Тесса вошла тихо, чуть нервничая:
– Что ты ищешь? Ты выглядишь… будто пытаешься разгадать сложную загадку.
Ориэлла не поднимала головы, её голос был спокойным, уверенным:
– Они не просто фанатики, Тесса. Это организованная группа. Они изучают нас, ищут слабые места. И у них есть план.
Тесса села рядом:
– Какой?
– Они хотят не просто нанести урон – они хотят сломать систему, заставить нас дрогнуть. Взрывы – это только начало. Следующий шаг – блокировка коммуникаций, отключение охраны. Они хотят взять Академию в осаду.
– Ты думаешь, они вернутся?
Ориэлла наконец посмотрела на подругу:
– Вернутся. И будут ждать ошибки. Мы должны быть готовы.
Тесса вздохнула:
– И что мы будем делать?
Ориэлла улыбнулась, но в её глазах сверкнул холод:
– Мы будем ждать. И играть по своим правилам.
Тесса сидела на краю кровати, глаза её блестели, словно в них отражались огни далеких пожаров.
– Знаешь, – начала она тихо, – мне кажется, среди этих нападавших есть кто-то особенный. Кто-то… не просто фанатик. Кто-то, кто ведёт их за собой. Я не знаю, почему, но меня словно тянет к этому человеку.
Ориэлла посмотрела на неё с холодной усмешкой.
– Романтизация опасности – это слабость, Тесса, – спокойно сказала она. – Кишка тонка, чтобы участвовать в таких играх. Или, что ещё хуже, чтобы позволить себе верить в них.
Тесса отводила взгляд, пытаясь оправдаться:
– Они опасные… и это неправильно. Но всё равно… меня что-то к ним притягивает. Это словно… запретный плод.
– Запретный плод, – повторила Ориэлла, – сладок, пока не отравит тебя. Не позволяй себе заблуждаться. Это не игра. Это война.
Тесса молчала, задумчиво глядя в пол.
Ориэлла перевела взгляд к окну, где ночь уже сгущалась над Академией.
– Помни, – тихо добавила она, – любовь к врагу – это самый быстрый путь к поражению.
– Знаешь, – с улыбкой сказала Тесса, – ты бы была отличной преступницей. Холодная, хитрая, с таким взглядом… Весь этот мир тебе к лицу.
Ориэлла вдруг рассмеялась – тихо, почти шёпотом, но с искрой, что заставила комнату немного потеплеть.
– Преступницей? – повторила она, улыбаясь. – Может, это моя истинная роль. Кто знает, может, война – это всего лишь игра для тех, кто не боится играть по своим правилам.
Ориэлла внезапно наклонилась и крепко схватила Тессу за майку, приподняв её чуть ближе к себе. Глаза её горели холодным огнём.
– Так, – тихо произнесла она, – может, стоит подыграть им? Или ты просто боишься последствий?
Тесса замерла, почувствовав неожиданное давление, и встретила взгляд подруги – такой серьёзный, что промолчала.
Тесса глубоко вздохнула, отступая под тяжестью взгляда Ориэллы. Она опустила глаза и тихо сказала:
– Может, ты права. Я боюсь. Боишься того, что может случиться, если переступить черту.
Она отстранилась, отпуская майку, и добавила уже мягче:
– Просто… я не знаю, готова ли я идти так далеко.
Ориэлла внимательно посмотрела на неё, затем кивнула:
– Тогда держись рядом. Но помни – страх не может управлять тобой.
Тесса кивнула в ответ и оба молча разошлись по своим мыслям.
Большой зал Академии был наполнен лёгким гулом – учащиеся готовились к своему экзамену, приглушённый свет мерцал от старинных канделябров, а стены отражали едва слышные шорохи и вздохи волнения.
На сцену вышла Ориэлла Морель – она казалась погружённой в собственный мир. Её глаза были полны глубокой сосредоточенности и тихой боли, будто она несла внутри тяжесть невыразимых воспоминаний.
С первых же звуков – тонких, прозрачных – зазвучала "Lacrimosa". Клавиши под её пальцами пели печаль и надежду одновременно. Музыка окутывала зал словно лёгкая дымка, наполняя пространство тонкой грустью.
Звуки струились, переплетаясь и рождались заново в каждом прикосновении. Вся атмосфера замерла – слушатели забыли о времени, о своих заботах. Ориэлла отдавала музыке всё сердце, и в этот момент она была не просто студенткой, а живым голосом, соединяющим прошлое и настоящее.
Когда последний аккорд растворился в тишине, зал наполнился лёгким вздохом. Некоторые не могли сдержать слёз, другие, наоборот, прятали эмоции за сдержанными лицами.
Ориэлла тихо поклонилась и вышла со сцены, оставляя после себя шлейф магии и тайны.
Зал вздохнул, словно очнувшись от глубокого сна.
Однокурсники Ориэллы обменивались взглядами – одни поражённые, другие растерянные, многие не могли понять, что только что услышали. Это было больше, чем просто музыка – это была история, рассказанная без слов.
Тесса стояла неподвижно, глаза её блестели от волнения и гордости. Она знала, что перед ними была не просто студентка – перед ними была загадка.
Среди зрителей преподаватели пытались сохранить спокойствие, но в их взглядах читалось признание. В глазах Готье мелькнула искра – глубокое, почти болезненное понимание. Он задержался на одном из кадров камеры – на Ориэлле, на её руках, на том, как она коснулась клавиш.
Лирхт, наблюдая через другую камеру, нахмурился. Взгляд его стал пронзительным, словно пытался проникнуть в самые глубины этой мелодии и найти там ответ на вопрос, который мучил его многие годы.
– Она играет с огнём, – тихо произнёс Лирхт. – Это не просто музыка. Это послание. И нам нужно понять, что оно значит.
Готье лишь кивнул в ответ, сжав губы.
Ночь была тихой, но в комнате Ориэллы стояла напряжённая атмосфера. Тесса собиралась остаться, чтобы помочь подруге, но Ориэлла уже решила иначе.
– Тесса, – сказала она холодно, не поднимая головы от бумаг, – тебе лучше пойти к подружкам. Ночь – не время для учебы. Плюс, иногда ты слишком много мешаешь.
Тесса замялась, не понимая причины такого резкого отказа.
– Я просто хочу помочь, – прошептала она.
– Помощь – это хорошо, – усмехнулась Ориэлла, – но иногда нужна дистанция. Мне нужно больше пространства.
На следующий день Вердиса Эйрхарт подошла к Ориэлле с вопросом:
– Ты часто отправляешь Тессу прочь. Это странно. Не кажется ли тебе, что она – твоя единственная связь с этим местом? Может, стоит перестать прятаться?
Ориэлла откинулась на спинку стула, бросив на завучиху холодный взгляд.
– Возможно, тебе стоит понять, что я здесь не для дружбы и поддержки. И иногда каждому нужно пространство, чтобы заниматься своими делами.
– Это не похоже на обычное поведение студента, – отметила Вердиса.
– Может быть, – ответила Ориэлла, – но я не обычная студентка.
Следующее утро в Академии началось не так, как обычно.
Линейка – традиционное построение, строгие ряды студентов, безупречные формы и выверенная дисциплина.
Но вдруг на поле появился неожиданный силуэт. Ориэлла.
Не в форме. Не в привычном строгом одеянии.
На ней была одежда, словно вырванная из мрака самой ночи – почти точная копия тех, что носили нападавшие. Капюшон, тяжелые ботинки, а по груди – нарукавная повязка с символом, который моментально вызвал шок и мурашки по коже у всех присутствующих.
Студенты застыл в ступоре. Некоторые невольно отступили назад.
Шёпот и возгласы понемногу поднимались, пока не дошли до ушей Лирхта.
Он быстро подошёл, остановился напротив Ориэллы и голосом, холодным как сталь, произнёс:
– Морель, ты что здесь творишь?
Она посмотрела прямо на него, глаза сверкающие вызовом:
– Пародия. Отражение. Мысль, которая не даёт спать.
Лирхт нахмурился, сжав кулаки:
– Ты роешь себе яму. Это не игра. Не сцена для самовыражения.
Он шагнул ближе, голос стал тише, но от этого не менее грозен:
– Если хочешь выжить здесь – научись играть по правилам. Иначе Академия проглотит тебя без остатка.
Ориэлла лишь улыбнулась в ответ и, не сказав больше ни слова, повернулась и ушла, оставляя после себя растерянных и встревоженных.
Ориэлла встретила взгляд Лирхта с холодной усмешкой и тихо ответила:
– Ты хочешь сказать, что роешь мне яму? На самом деле, это ты копаешь снизу, пытаясь меня погребсти. Пока же публика наслаждается шоу – и я не против.
Лирхт на мгновение дрогнул – удивление мелькнуло в его глазах. Его рука взмыла в воздух – резкий удар прозвучал в тишине.
Ориэлла отшатнулась, но в её глазах не было страха. Был вызов – как будто она ожидала этого.
Взрыв напряжения разразился в мгновение – звук удара эхом прокатился по линейке, заставляя головы студентов вздрогнуть и обернуться. Тишина повисла густой паутиной, в которой каждый ловил дыхание.
Студенты застылли, не веря своим глазам. Кто-то стиснул кулаки, другие опустили взгляды, боясь нарушить мгновенное безмолвие. Из уст некоторых прорвалось тихое, ошеломлённое шептание.
Вердиса Эйрхарт шагнула вперёд, её лицо побледнело, но голос остался твёрдым и решительным:
– Это недопустимо! Мы не можем позволить себе подобное на территории Академии.
Лирхт, ещё дыша тяжело, осмотрел Ориэллу – в её глазах не было ни боли, ни страха. Был лишь вызов, холодный и бескомпромиссный.
– Пусть это будет последним разом, – сказал он тихо, но с угрозой. – Академия – не сцена для спектаклей и бунтов.
Ориэлла, сдерживая улыбку, кивнула, как будто признавая условие игры. Затем повернулась и, бросив последний взгляд на собравшихся, ушла, оставляя за собой шлейф напряжения и неизвестности.
ГЛАВА 6. Тени возвращаются
Сквозь приглушённый свет академического двора тихо пробирались две фигуры – Ориэлла и Тесса. Воздух был густым от ожидания, и каждое движение отдавалось эхом.
– Держи это, – тихо сказала Ориэлла, протягивая Тессе тяжёлое, холодное оружие, – но не бери его внутрь Академии. Там за нами следят, и любое движение заметят.
Тесса посмотрела на предмет, ощупала рукоять, и хотя внутри что-то сопротивлялось, она кивнула.
– Ты уверена? Я не знаю, смогу ли…
– Если хочешь играть в эту игру – придётся. И скоро они вернутся.
Тесса сделала вид, что не согласна, слегка покачала головой:
– Я не хочу ввязываться, но… ладно. Возьму.
Они обменялись взглядами – в них было больше, чем слова могли сказать. Это было обещание – и предупреждение.
Прошла ровно неделя с тех пор, как Ориэлла и Тесса спрятали оружие за пределами Академии. Ночь вновь окутала её стены холодом и предчувствием беды.
Внезапно среди тишины раздался грохот – враги вернулись. Несколько фигур в тёмных одеждах пронеслись через ворота Академии, их лица скрывала тьма и решимость.
Студенты и охрана растерялись, но среди хаоса на свет вышла Ориэлла. Её движения были быстры и точны – она помогала отбиваться, направляла и поддерживала. Враги, увидев такую решимость и холодную меткость, остановились в изумлении, но потом согласились – сопротивление было слишком сильным.
Появилась и Тесса, держа в руках оружие, которое Ориэлла ей доверила. Ориэлла повернулась к ней с едва заметной улыбкой:
– Всё-таки пришла.
Тесса, хотя и напряжённая, кивнула, обретая уверенность.
Тесса, вооружённая и напряжённая, шла рядом с Ориэллой. Сердце её билось учащённо, но решимость не покидала.
Внезапно раздались выстрелы, крики, звон разбитого стекла. Нападавшие вступили в схватку с охраной.
Ориэлла была как тень, быстро и метко нейтрализуя противников.
Но когда один из нападавших приблизился к Тессе, Ориэлла резко оттолкнула подругу, шепнув:
– Не подведи.
В этот момент с темноты вылетел дротик – беззвучный, точный – и поразил Ориэллу. Её глаза закрылись, тело рухнуло на землю.
В это время подъехала полиция и военные. Они попытались схватить Тессу, но она вырвалась и побежала прочь.
Свет прожекторов и крики разорвали ночную тьму.
Свет в помещении был резким и холодным – безжалостный, как сама реальность, в которую Ориэлла очнулась. Глаза слипались от яркости, тело болело, каждое движение давалось с усилием.
Она лежала на жесткой койке в безликой комнате, стены которой казались холоднее самой ночи за окном. Звуки шагов, металлический скрежет и приглушённые голоса проникали сквозь двери.
Дверь резко распахнулась, и внутрь вошёл Лирхт. Его взгляд был холоден и пронзителен, без всякой жалости.
– Проснулась, – сказал он, почти без эмоций. – Думаю, теперь всё стало яснее. Ориэлла молчала, не спеша открывать глаза полностью.
– Ты не жертва, – продолжил Лирхт, – а преступница. Тот, кто играет по своим правилам, не считаясь с чужими жизнями.
Он шагнул ближе, голос стал резче:
– Кто ты на самом деле? Что ты хочешь?
Ориэлла, чувствуя холод в голосе, наконец подняла взгляд. В её глазах – не страх, а вызов.
– Ты думаешь, что можешь меня сломать? – тихо сказала она. – Я не здесь, чтобы просить прощения.
Лирхт сделал шаг назад, оценивая противника, который перед ним.
– Тогда начнём игру, – произнёс он. – И посмотрим, кто из нас победит.
Лирхт приблизился, его голос стал холодным и насмешливым:
– Интересно, – сказал он, – а в тюрьме, пока ты будешь ждать казнь, когда с тобой захотят поразвлекаться заключённые… ты всё ещё будешь такой же острой?
Ориэлла лишь улыбнулась в ответ – не покоряясь, не отступая.
Лирхт кивнул охранникам, стоявшим в дверях.
– Уводите её в камеру. Пусть отдохнёт… перед тем, как начнётся настоящее.
Ориэллу поставили на ноги и крепко схватили под руки. Она шла с ровной спиной, не показывая ни страха, ни сомнения.
Дверь камеры с глухим щелчком захлопнулась за ней. Внутри было темно и тесно, холодно и пусто.
Она опёрлась спиной о холодную стену и закрыла глаза. В её душе загоралась искра – не покорности, а предстоящей борьбы.
ГЛАВА 7. Сделка в тени
Дни в камере протекали однообразно, но для Ориэллы каждое утро начиналось с одного и того же – с холодного взгляда Лирхта, в котором смешивались вызов и безжалостный расчёт.
Он приходил, садился напротив, задавал вопросы, выжимал слова из неё, словно воду из камня. Но ответов Лирхт не получал. Тишина, скрытая за молчанием, была его самым опасным противником.
Пока не наступил тот день.
Дверь камеры открылась. Лирхт вошёл без прежней строгости, голос его звучал иначе – твердо, но с оттенком делового расчёта.
– Вставай, – сказал он. – Мы тебя выпускаем. Но при одном условии.
Ориэлла поднялась, не выражая ни надежды, ни страха.
– Поможешь поймать свою подругу – и её новых друзей. Это смягчит твой приговор.
Она встретила его взгляд. В её глазах не было доверия, но и не было отказа. – Ты играешь со мной, – тихо сказала она. – Но я слушаю.
Лирхт провёл Ориэллу по длинному коридору военной базы – холодному, стерильному и заполненному гулом техники и шагов солдат.
– Ты не выйдешь на свободу, – спокойно сказал он, – но получишь шанс. Шанс вернуться в строй. Только под другим именем. И новой ролью.
Он остановился перед дверью с табличкой:
Военное училище «Вольфгард» – Курс для будущих офицеров.
– Ты будешь студенткой, – продолжил Лирхт, – под именем Мира Норд. Никто не будет знать о твоём прошлом. Ты – новобранец. Твоя задача – учиться, наблюдать и работать на меня.
Ориэлла кивнула, приняв условия. Она знала, что это – новая партия в игре, где ставка – её жизнь и свобода.
– Ты знаешь, что если попытаешься бежать или раскрыться – последствия будут самыми жёсткими.
– Я играю по своим правилам, – ответила она с лёгкой усмешкой.
Лирхт улыбнулся в ответ, но в глазах его горел холодный огонь – он не собирался упускать контроль.
Лирхт проводил Ориэллу по длинному коридору военной базы, стены которого были украшены строгими графиками и портретами прославленных офицеров. В конце пути стояла дверь с табличкой:
Психиатрический кабинет – Доктор Шион Бернсайд.
– Это Шион, – сказал Лирхт, открывая дверь. – Она будет твоим психиатром и оценщиком. Проведи с ней анализ, – добавил он строго. – Нам нужно знать, с кем имеем дело.
За столом сидела женщина с проницательным взглядом – Шион. Её глаза казались холодными, но внимательными, словно она могла заглянуть в самую суть души.
– Приветствую, Мира, – сказала она ровным голосом. – Расслабься, это просто беседа. Расскажи немного о себе.
Ориэлла взглянула на Лирхта, потом на Шион и, словно решив, что игра начинается, ответила:
– Начнём.
Она посмотрела на Ориэллу с лёгкой усмешкой, полной понимания. Её глаза блестели – в них не было удивления, а была уверенность.
– Мира, – начала она тихо, – я знаю, кто ты на самом деле.
Ориэлла остановилась, не выказывая ни малейшей реакции.
– Но здесь игра, – продолжила Шион, – и ты играешь её блестяще.
Шион жестом пригласила сесть, но её взгляд не отпускал.
– Расскажи мне, почему ты здесь? И зачем пытаешься скрыть то, что не может быть скрыто.
В воздухе повисла тяжелая пауза, где каждый мог прочесть слова, не произнесённые вслух.
Ориэлла наконец улыбнулась – тихо, но с оттенком вызова:
– Потому что я не хочу быть пленницей прошлого.
Шион кивнула, словно принимая вызов.
– Тогда начнём. Игра только начинается.
Ориэлла, не отрывая взгляда от Шион, медленно улыбнулась и сказала с холодной иронией: – Я не люблю женщин-змей, когда они пытаются казаться умнее, и мужчин-ледышек, которые обжигают.
Она сделала паузу, позволив этим словам повиснуть в воздухе, а затем тихо добавила: – А теперь можно мне назад в камеру?
В комнате воцарилась оглушающая тишина. Никто не решался сразу нарушить это напряжение. Все взгляды устремились на Ориэллу – сильную, дерзкую и неподдающуюся.
Шион сдержанно кивнула, словно отметив нечто важное, а Лирхт на мгновение сжал губы, понимая, что перед ним не просто пленница, а противник.
Ориэллу проводили через длинные коридоры и тяжёлые двери, пока не привели в новую камеру – просторную, но без излишеств, с тусклым светом и холодными стенами. Здесь она будет жить дальше – под пристальным наблюдением и без права на ошибки.
Она огляделась, приняла ситуацию с привычным спокойствием, словно уже привыкла к таким переменам.
Тем временем в соседнем кабинете Лирхт с шумом влетел в помещение, его лицо было искажено яростью.
– Что, чёрт возьми, было?! – проревел он, обращаясь к Шион. – Как ты могла позволить ей так говорить? Позволить ей сбросить нам вызов? Ты потеряла контроль!
Шион спокойно посмотрела на него, но голос её был твёрд и ровен:
– Я не потеряла контроль. Я просто дала ей понять, что мы знаем, кто она. И теперь всё зависит от того, кто кого перехитрит.
Лирхт тяжело вздохнул, напряжение медленно спало, но угроза в его голосе осталась.
– Следи за ней ещё тщательнее. И не дай ей шанса сбежать из-под контроля.
Лирхт опустился в кресло, лицо его оставалось напряжённым, но голос приобрёл иной оттенок – спокойный, словно он говорил сам с собой, пытаясь упорядочить мысли.
– Кто она? – задумчиво произнёс он. – Реинкарнация… или просто девочка с манией величия?
Он провёл рукой по лбу, глубоко вздохнул.
– Мы не можем просчитаться.
– Если ошибёмся… – добавил он, чуть тише, – последствия будут катастрофическими.
Шион молча слушала, её взгляд не отрывался от Лирхта, словно пытаясь прочесть его страхи и сомнения.
ГЛАВА 8. Нечистота формулы
Ночь спустилась на базу Вольфгард медленно, как тень, что стелется по полу пустой лаборатории. Свет над рабочим столом был слишком белым – как мёртвое молоко. Ориэлла сидела, не мигая, перед аккуратно разложенными пробирками. Руки пахли спиртом и медью.
Формула лежала в её голове как заноза. Она помнила последовательность, дозировку, температуру пальцами, а не цифрами. Но каждый шаг – провал.
Колба снова потрескалась, жидкость свернулась в мутную вязь. Не было ни вспышки, ни тепла, ни дрожи в груди. Только тусклый пар и вонь неудачи.
– Слишком чисто, – прошептала она. – Слишком правильно.
Она откинулась назад, стиснув зубы. Бессильный смех слился с горлом, пересохшим от попыток. В этом месте нельзя было ошибаться – но именно ошибка давала жизнь. Формула Готье никогда не была точной. Она была живой. Она создавалась в безумии, боли, жажде. А здесь – стекло, камеры, тишина.
Ориэлла ударила по столу. Пробирка с треском разлетелась. Стекло рассекло кожу, но она не моргнула.
– Без тьмы он бы никогда не добился идеала, – выдохнула она, – а у меня – нет ничего. Ни страха, ни хаоса. Ни даже боли.
Она медленно встала, подошла к раковине, смыла кровь. Но смотрела не на воду, а в своё отражение.
– Я не он. И я не та, кем была. А значит, это… не сработает.
Лаборатория осталась за её спиной – пустая, мёртвая, безопасная.
Звук шагов – чётких, размеренных, приближающихся – ударил по сознанию, как по натянутой струне.
Ориэлла замерла.
Мгновение – и она уже в движении.
Пробирки – в раковину. Осколки – в ткань, ткань – в карман. Форма – чуть взъерошена, но она быстро приглаживает складки. Кровь на пальцах – смыта. Запах – прикрыт антисептиком.
Её лицо – идеально пустое. Как у тех, кто родился, чтобы лгать.
Дверь открылась.
– Мира Норд? – прозвучал ровный мужской голос.
Офицер с планшетом вошёл внутрь, глядя строго, но без особой враждебности. Просто один из тех, кто привык следить за порядком.
– Я, – коротко ответила она, обернувшись.
Он провёл взглядом по комнате. Ничего. Ни следа. Только одна перегретая лампа, кипяток в воздухе и запах резины от перчаток.
– У вас… была внеурочная активность? – спросил он, чуть склонив голову.
Ориэлла улыбнулась – быстро, по-военному.
Подготовка к тесту по биохимии, – отозвалась она. – Думаю, мне надо лучше справляться с графиком.
– Учёт за вами, – отрезал он. – И не забывайте, что базовые материалы не выдаются дважды без разрешения. Камеры пишут всё.
– Конечно, – сказала она спокойно, не мигая.
Он постоял ещё секунду, затем кивнул и вышел.
Дверь закрылась.
Ориэлла осталась в тишине. Только теперь позволила себе выдох – неглубокий, сдержанный, как у раненого зверя, который знает, что кровь может привлечь хищников.
Она посмотрела на руки.
– Больше нельзя. Не здесь. Не так.
Это место было слишком стерильным, слишком прозрачным. Любая ошибка – и всё рухнет. Если кто-то увидит, если они узнают, что она не просто студентка, а создаёт это, – всё кончено.
Она присела на край стола, зажала рану на ладони и прошептала, почти беззвучно:
– Мне нужно другое место. Мне нужен… хаос.
Комната Шион была такой же, как в первый раз – нейтральной, стерильной, выкрашенной в серо-бежевую пустоту. Воздух пах лекарствами и пыльными бумагами, а на столе – всё та же чашка, в которой никогда не бывало чая.
Ориэлла вошла молча. Ни стука, ни приветствия. Села. Сложила руки. Смотрела в пол.
Шион, не поднимая головы от планшета, произнесла:
– У тебя сегодня запах стерилизующего геля, сгоревшей резины… и крови. Ты хочешь, чтобы я задала вопрос?
Ориэлла молчала. Лицо её было как маска: ни вызова, ни усталости. Только тень в уголках губ.
– Или хочешь, чтобы я сделала вид, что ничего не чувствую?
Тишина. Несколько секунд.
– Что ты хочешь, Ориэлла?
Имя упало в воздух с тихим звоном. Оно было как выстрел – не по телу, а по прошлому.
Паулин подняла глаза. Медленно. В её взгляде не было паники. Лишь отголосок чегото старого, почти вымершего.
– Ты хочешь честность, Шион? – спросила она тихо. – Я… пыталась сделать то, что раньше делала с лёгкостью. Баланду. Вещество. Ты знаешь, какое.
Шион кивнула.
– И?
Ориэлла склонила голову набок.
– Не получилось. Слишком чисто. Слишком безопасно. Всё вокруг… как витрина. Без боли. Без тьмы. Без живого.
Шион не перебивала. Только слушала. Это было редкое искусство – слышать то, что говорят, не задавая ненужных вопросов.
– Я думала, смогу повторить путь. Разобрать на части. Но формула – это не химия.
Это я. А я теперь… другая.
Она замолчала.
Шион наклонилась вперёд:
– Тогда скажи – кто ты?
Ориэлла усмехнулась, чуть склонив голову вбок:
– Ты думаешь, ты мне поверишь? Что я скажу – и всё встанет на места?
– Нет, – отозвалась Шион. – Но я хочу услышать, как ты сама это сформулируешь.
Паулин на мгновение закрыла глаза. Затем открыла их – и они были другими: глубже, старше, спокойнее.
– Я – человек, который больше не чувствует страха. Но ощущает, как его хотят заставить бояться.
– А тебе страшно? – спросила Шион мягко.
– Только от мысли, – прошептала она, – что я забуду, ради чего я жива.
Шион замолчала, впервые не зная, что сказать.
Шион встала. Слишком резко.
Планшет на столе качнулся. Она схватилась за край стола, как будто только сейчас вспомнила, где находится.
– Мне тяжело, – прошептала она. – Тяжело держаться между мирами. Я… Я не успеваю перестраиваться.
Ориэлла не ответила. Лишь наклонила голову чуть в сторону – слушала.
– Ты говоришь с моим прошлым, Паулин. А я должна смотреть на тебя и звать тебя иначе. "Ориэлла"… "Мира"… – Шион обернулась к окну. – Всё путается. И ты, и он. Лирхт. Имя есть, а лицо… прежнее.
Она прошлась по кабинету, сдерживая дрожь в голосе.
Когда ты сидишь передо мной… я снова слышу Советы. Тот зал. Гул. Запах крови и света. И ты – там. А теперь – здесь. Как будто это всё не закончилось.
Ориэлла спокойно смотрела в лицо женщине, которая всё ещё пыталась дышать сквозь прошлое.
– Значит, ты всё ещё злишься, – тихо сказала она. – Не на меня. На то, что тебя не предупредили. Что не спасли. Что ты выжила, когда остальным не дали шанса.
Шион села на край кресла. Руки сжаты.
– Я злюсь, потому что вижу в тебе живую память. И мне страшно. Потому что если ты действительно вернулась – значит, всё это было не зря.
Она подняла глаза. Глухо добавила:
– И значит, всё может повториться.
Ориэлла ответила не сразу. Потом – с лёгкой иронией, но без насмешки:
– Тогда не забывай, Шион. Лучше помнить, чем снова гореть.
Шион молчала. Лицо её было выжженным внутри, будто каждое слово Ориэллы вырезало новый символ на сердце. Она пыталась сохранить контроль, но руки снова дрожали. Слова Паулин звучали слишком точно. Слишком узнаваемо.
Ориэлла смотрела на неё – без злобы, но и без прощения. Словно судила. Или, что хуже, – просто запоминала.
– Значит, ты всё ещё веришь, что сможешь остаться в стороне? – спокойно произнесла она.
Шион чуть повернулась. Тихо.
Словно на исповеди.
– Я… я связана клятвами. Я врач. Я не участвую.
Ориэлла прищурилась.
– Так, значит, твои клятвы – пустые? Или ты теперь с ним заодно?
Шион вздрогнула. – Нет.
– Нет? – переспросила Ориэлла. – Но ты же слушаешь его приказы. Смотришь мне в глаза и пытаешься назвать это анализом. Ты же знаешь, кто я. Но молчишь. Почему?
Пауза. Тяжёлая. Глубокая.
Шион хотела что-то сказать, но не смогла. И тогда Ориэлла сделала шаг вперёд.
Один.
И ещё один.
Тень её тела изменилась.
Контуры стали мягче. Волосы – чуть длиннее.
В глазах исчезло равнодушие, и вспыхнуло пламя – то самое, древнее, бессмертное. Появилась Паулин.
Без слов.
На одно дыхание.
Прямо перед Шион.
– Я здесь, – прошептала она. – Но только ты это знаешь.
Облик вернулся к прежнему. Тень Ориэллы вновь стала гладкой, строгой, дисциплинированной.
– Ты скажешь им? – спросила она.
Шион опустила глаза. – Нет.
– Почему?
– Потому что если я скажу… они начнут войну.
Паулин – Ориэлла – тихо улыбнулась. – Они её уже начали.
Шион стояла, не шевелясь. Казалось, даже воздух в комнате стал плотным, как вода – густой от правды, которую нельзя было выговорить.
– Но как? – прошептала она наконец. – Как ты выжила? Мы видели, как тебя разрывает… Ты должна была погибнуть.
Ориэлла молчала. Потом медленно подошла к окну, повернувшись к нему спиной, будто говорить проще, когда не нужно смотреть в глаза.
– Я должна была, – отозвалась она. – Но не захотела.
Пауза. Затем – чуть тише, с оттенком усталости:
– Когда Элара… когда её свет рванул мне в грудь, я поняла, что это конец. Что она пришла не ради приговора – а ради казни. Не публичной. Не формальной. Окончательной. Без остатка.
Шион медленно опустилась в кресло, не сводя с неё взгляда.
– Но у тебя не было времени… Не было сил…
– Именно поэтому, – перебила Ориэлла, – я использовала то, что не должна была использовать. Последнее из запретных заклинаний. Слова, которые я сохранила в памяти ещё до падения Храма. Слова, которые даже Безымянная называла слишком дорогими.
Она повернулась.
Голос её был сух, ровен, но глаза… в них плескалась невыносимая глубина:
Это не телепортация. Это разрыв. Я разорвала себя на фрагменты и рассеяла в пустоте. Мой дух, моё тело, моя суть – всё разошлось, как пепел. Если бы хоть одна из нитей оборвалась – я бы не вернулась.
– И где ты была?
– Вне мира. Вне себя. – Она отвела взгляд. – Полтысячелетия, проведённые между дыханиями. Без времени. Без тела. Без имени. Я собирала себя обратно по крохам. Шаг за шагом. Пока вы – вы считали, что я исчезла. Или умерла. Или просто проиграла.
Шион прикрыла глаза.
– Мы не считали. Мы надеялись. А потом… мы боялись, что если ты вернёшься – ты станешь тем, что хотела уничтожить.
Паулин – впервые за всё время – чуть усмехнулась.
– Ты права бояться. Я вернулась не для того, чтобы возглавить старое. Я вернулась, чтобы разрушить всё, что осталось.
Пауза.
Шион смотрела на неё долго. Потом, почти шёпотом:
– Почему сейчас?
– Потому что я снова могу. Потому что Лирхт жив. Потому что Мордрагон бродит за границей миров, и потому что… – она замолчала, затем почти беззвучно – …всётаки остались те, кого стоит защищать.
Шион долго сидела молча. В её взгляде боролись страх, сомнение и что-то ещё – возможно, усталость. Усталость от всех сторон, которые вечно требуют, чтобы она выбрала одну из них.
– Тогда скажи, – наконец произнесла она, – чего ты хочешь от меня?
Паулин подошла ближе, присела на край стола. На лице – никакого высокомерия, только странное, хрупкое спокойствие.
– Мне нужно к Готье, – спокойно ответила она. – Не для побега. Не для шантажа. Для разговора. Для встречи, которую никто другой не должен видеть. И он не должен знать, что это я – до самого конца.
Шион сжала пальцы, приподняла подбородок.
– Это невозможно. Он даже не в Академии. Он перемещается между базами – по приказу Лирхта. Если я выведу тебя из-под наблюдения – всё посыплется. Он не поверит.
Паулин покачала головой.
– Не нужно выводить. Мне нужно, чтобы он сам инициировал это. Чтобы Лирхт обратил внимание. Чтобы он сам захотел провести Готье мимо меня – под предлогом наблюдения, испытания, даже случайности.
Шион непонимающе нахмурилась:
– Лирхт не поверит совпадениям.
– Значит, не надо совпадений. – Паулин встала и прошлась по комнате, руки сложены за спиной. – Я дам ему повод. Я сделаю то, что заставит его посмотреть на меня, как на аномалию. Как на возможную уязвимость. И ты поможешь, Шион. Ты – ключевой фактор доверия. Ты скажешь ему, что видишь во мне признаки нестабильности. Укажешь на несоответствие психотипов. На сдвиг. На обострение.
Шион поднялась, голос её стал чуть тише:
– Ты хочешь, чтобы я солгала?
Паулин посмотрела прямо в глаза.
– Нет. Просто скажи, что ты заметила что-то. Намёк. Тень. Эхо. Внуши Лирхту идею – что облик Ориэллы начинает… проседать. Пусть он думает, что я трещу по швам. Пусть боится. Он сам позовёт Готье, чтобы «сравнить материал».
– А потом?
– А потом я попаду туда, куда должна. – Голос Паулин стал почти шёпотом. – В дом, где меня когда-то убивали. В дом, где я жила. И в дом, откуда я выйду – либо с ответом… либо с приговором.
Шион медлила. Очень долго. Потом тихо сказала:
– Я сделаю это. Но если ты солжёшь мне – я не пожалею. Ни себя, ни тебя.
Паулин кивнула:
– Ты всё ещё веришь в верность. Это красиво.
Через несколько минут после того, как Шион осталась одна, дверь снова приоткрылась. В проёме возник Лирхт. Он не вошёл, просто стоял, опершись плечом о дверной косяк, с тем напряжённым выражением, которое появлялось у него всякий раз, когда речь шла о Паулин.
– Ну? Как она? – коротко бросил он.
Шион медленно подняла взгляд, оторвавшись от своих записей.
– Прекрасно, – ответила она без тени иронии.
Лирхт нахмурился, пытаясь распознать в голосе ложь или сарказм. Но Шион была пуста, как белый лист. Абсолютно профессиональна.
– Прекрасно? – переспросил он, сделав шаг ближе. – Ты уверена?
Шион кивнула.
– Более чем. Она стабильна. Хладнокровна. Осторожна. И абсолютно опасна.
Они встретились взглядами.
Она играет в эту игру лучше, чем мы с тобой, Лирхт.
Он ничего не сказал. Лишь закрыл дверь и ушёл, оставив Шион в тишине, где снова шевельнулись призраки старых ошибок.
ГЛАВА 9. Материал нестабильный
День начинался медленно. Осеннее солнце едва пробивалось сквозь жалюзи, отбрасывая на стены полосатые тени – тени решёток, нарисованных светом.
Ориэлла стояла у окна казармы, на ней была форма Вольфгарда – идеально выглаженная, без единой складки, но слишком чуждая. Словно на манекене, а не на живом теле. Взгляд – стеклянный, отстранённый. Она наблюдала за тренировочной площадкой, где новобранцы проходили утренний марш-бросок.
Кто-то выронил автомат. Кто-то споткнулся. Кто-то засмеялся.
– Шумные, – прошептала она. – Неповоротливые. Обычные.
В этот момент дверь распахнулась – без стука, без предупреждения. Один из офицеров, сухоплечий, с квадратной челюстью, сделал шаг внутрь.
– Норд, – сказал он, – вас вызывает капитан Вельт. Прямо сейчас. Идёте?
Она обернулась. Лицо оставалось ровным.
– Иду.
Комната допросов была непривычно пустой. Ни камер, ни лишних бумаг. Только стол, два стула, и один – для наблюдения.
Лирхт сидел в полумраке, в тени, не спеша заглядывая в бумаги, будто ждал сигнала.
Ориэллу усадили напротив. Она не стала задавать вопросов. Молчала. Вглядывалась в его профиль, в резкий изгиб скулы, в морщину между бровями – всё то, что когда-то казалось почти священным.
– Тебя заметили, – произнёс он, не отрываясь от документов.
Она не ответила.
– Ты не реагируешь на дисциплину. Не теряешь самообладание. Даже когда вызываешь страх у сверстников. Старшие считают тебя «материалом нестабильным».
Он поднял взгляд.
– А я считаю – материалом интересным.
Ориэлла чуть склонила голову.
– Это диагноз или приглашение?
Лирхт смотрел долго. Словно пытался достать иглой до самой сути её молчания.
– Это наблюдение, – наконец произнёс он. – Слишком хладнокровна. Слишком отчуждённая. Не студент. Структура сознания больше похожа на бывшего боевого агента или… – он замялся. – Или фанатика.
Она усмехнулась. Почти ласково.
– Спасибо. Я приму это за комплимент.
– Это не комплимент, – резко сказал он. – Это тревожный отчёт. Потому что такие, как ты, либо ломаются, либо… что хуже – управляют чужими поломками.
Он встал. Подошёл ближе.
– Поэтому тебе назначен внешний наблюдатель. Эксперт. Мы вызвали его с другой базы.
– Кто он?
– Специалист по формированию девиантного поведения. Его зовут доктор Альвескард. Он приедет сегодня. Устроим вам встречу. Академический разбор.
Она не вздрогнула. Ни одним мускулом.
Лишь кивнула:
– Убедительно.
– Это не просьба, – тихо добавил он. – Это – приказ.
Он вышел. Ориэлла осталась одна в комнате.
И только тогда позволила себе закрыть глаза – на полсекунды – и прошептать:
Готье.
База Вольфгард притихла к вечеру. Воздух стал плотнее, как будто чувствовал напряжение. Казалось, само здание сдерживает дыхание.
Чёрная машина с затемнёнными стёклами въехала на территорию, не издав ни лишнего шума, ни сигнала. Только сопровождающие солдаты на мгновение переглянулись – слишком узнаваемый номер, слишком редкий визитёр.
Дверь открылась, и из машины вышел мужчина. Высокий. В меру хрупкий, но точный в движениях. Костюм безупречный. Перчатки – чёрные. Взгляд – обжигающе холодный.
Доктор Готье Альвескард.
Он шёл по коридорам, как будто помнил каждый шаг, каждую плитку. Хотя здесь он не был много лет. Или был – но не как гость, а как тот, кто ищет слабости в системе.
Офицер остановился у двери и произнёс:
– Она ждёт внизу. Комната допроса номер четыре. По поручению капитана.
Готье кивнул. Ни благодарности. Ни раздражения. Только сухое:
– Хорошо.
В комнате было тихо. Слишком тихо.
Ориэлла сидела, сложив руки, как образцовая студентка. Формально. Но в её теле не было ни покорности, ни страха.
Дверь открылась.
Он вошёл.
Она не подняла взгляда.
– Здравствуйте, – произнесла она холодно, как будто видела перед собой обычного наблюдателя.
– Здравствуй, – ответил он, оглядывая её как вещество, с которым работал раньше. – Удивительно, что тебе дали шанс. После всего.
– После чего именно?
– После того, как ты оказалась в центре двух нападений. После того, как одна из твоих подруг исчезла. И после того, как ты… слишком спокойно молчала.
Она приподняла бровь, наконец глядя ему в глаза.
– Может, потому что мне нечего сказать. Или потому что вы задаёте не те вопросы.
Готье молчал, и это молчание было опаснее слов. Он обошёл её, взглянул на её плечи, волосы, на то, как ровно она дышит.
– Ты похожа на… очень старую формулу, – наконец сказал он. – Не идеальную. Но такую, которую я когда-то пытался повторить. Безуспешно.
Ориэлла усмехнулась.
– Может, формула пыталась повторить себя без вас.
Он застыл.
Они встретились взглядами. Впервые.
Он ещё не знал. Но ощущение, что знает – пронзило его, как яд в вене.
– Кто ты? – тихо произнёс он.
– Материал. Нестабильный, – ответила она.
За стеклом наблюдали двое. Лирхт и Шион.
– Ты видишь? – сказал Лирхт, не отрываясь. – Он колеблется. Он чувствует. Значит – она что-то значит.
Иначе бы он уже ушёл, – отозвалась Шион.
Они молчали.
А внизу – началась новая партия. И если раньше это была симуляция, теперь всё было понастоящему.
Паулин вернулась домой.
Под другим именем. В другой оболочке.
Но формула внутри снова начинала дрожать.
Первый разговор закончился в тишине. Ни признания. Ни вывода. Ни вопросов, которые могли бы проломить стену между ними.
Готье ушёл, не попрощавшись. Его шаги стихли в коридоре так же, как и начинались – идеально ровно. За ним захлопнулась дверь, оставив Ориэллу в полумраке бетонной комнаты, наполненной эхом несказанного.
Шион наблюдала за Лирхтом, но он не проронил ни слова. Только взглянул на монитор и, не комментируя, выключил запись. Что-то не сложилось. Что-то не вышло наружу. Что-то сдерживалось.
Ночь. Глубокая, вязкая. С застывшими окнами и глухим холодом в стенах.
Ориэлла сидела в своём новом жилье – то ли комната, то ли клетка. Слишком чисто, слишком ровно, слишком безопасно. Она привыкала к этим краям – как зверь привыкает к ошейнику, пока не научится душить самого дрессировщика.
Стук. Один. Второй.
Неофициальный. Простой.
Она не поднялась – просто посмотрела в сторону двери.
– Открыто, – бросила.
Дверь медленно открылась, и в проёме появился он.
Готье.
Без сопровождения. Без формы. В простом сером пальто, чуть влажном от ночной прохлады. На лице – сдержанность. В глазах – то, что не должен был показывать.
Она не двинулась. Только подняла взгляд и сказала спокойно, почти ласково:
– Здравствуйте, доктор.
(пауза)
– Я скучала.
(ещё пауза)
Иди же ко мне.
Он замер. Привычный взгляд – холодный, научный – дрогнул. Одно движение ресниц – и он стал не врачом, а кем-то, кто пришёл на зов.
– Ты знаешь, что я не должен быть здесь, – сказал он. Голос его был ровным, но дыхание – нет.
Она медленно поднялась, не торопясь поправляя складки тонкой ткани на плечах. Ни капли страха. Ни тени притворства.
– Ты пришёл. Значит, уже должен. Значит, что-то внутри тебя гниёт и требует ответа. Или воспоминания.
Он закрыл за собой дверь. Остался стоять у стены, словно дистанция могла спасти его.
– Это ловушка? – спросил он. – Или игра?
– А ты в ней разве не с самого начала?
Ориэлла прошла к столику и налила себе воды. Поставила вторую чашку рядом – молча, без приглашения, но с подтекстом.
– Скажи мне, доктор, – произнесла она, глядя через плечо, – что ты думаешь, когда видишь меня в полутьме? В этой клетке? Ты боишься? Или…
Он шагнул ближе. Неосознанно. Рука прошла по краю стола. Он не садился.
– Я думаю, – медленно сказал он, – что в тебе слишком много неправды. Что ты можешь быть кем угодно. Но даже когда врёшь – ты настоящая.
Она развернулась. Смотрела прямо в глаза. Говорила шёпотом, но каждый слог был выверен:
– А ты ведь скучал, да?
(молчание)
– Так скучал, что не спишь. Что бреешься слишком аккуратно. Что приходишь ночью – без цели, без приказа.
Он напрягся. Но не ушёл.
– Хочешь знать правду? – добавила она. – Я не узнаю тебя. Ты стал… мягким. Или просто научился носить броню под кожей.
– А ты? – резко спросил он. – Ты кем стала?
Она подошла ближе. Почти вплотную.
– Тем, кого ты боишься. Тем, кого ты любил. Тем, кого ты уничтожил.
Он не выдержал – отступил.
Завтра я приду снова, – бросил глухо. – Но не один.
– Приведи кого хочешь, – отозвалась она, опускаясь обратно на кровать. – Всё равно говорить будем мы.
Дверь уже почти закрылась за ним, когда её голос прозвучал чётко – низко, без просьбы, но с той нотой, которую он не мог игнорировать:
– Готье.
Он замер. Его рука всё ещё лежала на ручке, но пальцы сжались.
– Мне нужна твоя помощь.
Несколько секунд – тишина. Только слабый гул вентиляции напоминал, что они всё ещё в настоящем мире, где нельзя повернуть время вспять.
Он медленно повернулся. Глаза прищурены, губы – в насмешке, но взгляд… Взгляд был на грани дрожи.
– О, вот это я понимаю, – произнёс он, заходя обратно и аккуратно закрывая дверь. – Великая Паулин. Не успела вернуться – уже что-то просит.
– Не просит, – резко ответила она. – Требует. Потому что иначе не осталось ни одного способа добраться до сути.
Он рассмеялся. Глухо, как будто в горле застрял яд.
– Ты не изменилась. Всё так же думаешь, что можешь приказывать. Всё так же смотришь, будто держишь меня на поводке.
Она подошла ближе. Ни угрозы, ни флирта – только неумолимость. Как будто сама тьма пришла за ним, но с лицом той, кого он знал до боли.
– Потому что я тебя знаю, Готье. До костей. Я знаю, что ты не спал. Я знаю, что ты хотел увидеть меня, чтобы понять – правда это или нет. А теперь стоишь здесь и цепляешься за язвительность, как за щит.
– Я пришёл посмотреть на "аномалию", – процедил он. – Не для того, чтобы снова…
– Чтобы снова начать чувствовать? – перебила она. – Поздно. Это уже началось.
Он подошёл вплотную. Их разделяло только дыхание.
– Что тебе нужно, Паулин?
Она смотрела в глаза. И впервые – без иронии.
– Мне нужен ты. Но не как мужчина. Не как прошлое. А как создатель. Мне нужен тот, кто знает, как сделать невозможное.
Он хотел сказать что-то резкое. Хотел уйти. Но не смог.
Потому что в её голосе была не слабость.
А вера. В него.
Готье молчал. Его пальцы дрожали так слабо, что, возможно, никто бы и не заметил – но она заметила. Она чувствовала каждую вибрацию воздуха между ними, как будто стены снова начинали дышать.
– Я скучала по тебе, – прошептала она. – Но не по тебе… внешне.
Он отступил на полшага – она не позволила. Один шаг – и она уже рядом.
Контуры её тела начали растворяться, как дым. Плавно, без звука. Волосы удлинились, черты лица заострились, взгляд – углубился. Возвращалась Паулин. Та, чьё имя нельзя было произносить. Та, которую он сам разрушал.
Она провела рукой по его шее – медленно, не как женщина, а как жрица, прикасающаяся к реликвии. Её пальцы были холодными, как омовение перед ритуалом.
– Верни мне это, – шепнула она прямо в его ухо. – Это чувство насыщения. Когда формула горела в крови. Когда ты держал моё тело так, будто оно – последний сосуд. Когда каждый вдох рядом с тобой был как вспышка.
Готье не двигался. Только моргнул.
– Я пыталась, – продолжила она, – я создавала. Я крушила. Я вдыхала химикаты и варила грязь, чтобы догнать тебя. Но всё – мёртвое. Даже формула умирает, когда в ней нет тебя.
Она посмотрела ему в глаза.
– Потому что ты слишком особенный. Ты не повторяешься. Ты не объясняешься. Ты заражаешь.
Он стиснул челюсть, отступая снова. Вдох – хриплый.
– Прекрати… – прошептал он. – Я не…
– Ты не хочешь помнить? Или не хочешь начать снова? – перебила она. – Но ты уже начал. Просто шагнул не туда.
Она всё ещё гладила его шею – будто касалась не кожи, а старого пульса, закопанного под слоями лет.
– Скажи только одно, Готье. Скажи, что ты всё ещё хочешь чувствовать.
Он не отвечал. Только стоял – будто его сердце замуровали в стеклянный купол, и всё внутри билось без звука.
Паулин приблизилась вплотную. Лицо её было спокойным, почти нежным, но в этом спокойствии сквозила власть – такая, от которой не отводят глаз, даже если она разрушает.
Её губы скользнули к его уху. Голос – почти выдох, почти исповедь:
– Ты так нужен мне. Маленькая пауза.
– Я знаю, ты мечтал об этих словах.
Тишина между ними затрещала – слишком интимная, слишком честная.
– И они искренние, – добавила она, прижимаясь ближе. – Я не лгу. Не сейчас. Не тебе.
Она знала, что он слышит каждую вибрацию её дыхания. Что внутри него всё уже горит, но он всё ещё держит форму – как перегретое стекло перед трещиной.
Пальцы Паулин скользнули по его затылку, медленно, осторожно, почти ласково. Не с желанием, а с властью.
– Готье, – шепнула она, – ты всё ещё веришь, что сила – это быть одному? Он дрогнул. Она уловила это.
– Нет, – продолжила она. – Сила – это когда ты выбираешь, кого подпустить ближе. Я тебя уже выбрала. А ты?
Он не шелохнулся. Но что-то в нём треснуло – не сломалось, нет. Просто дало трещину, которую ни один научный язык не опишет, ни одна формула не удержит.
Паулин провела пальцами по его шее, наклоняясь чуть ближе, будто отмеряя дыханием ту же границу, что когда-то разделяла их.
– Это как тогда, – прошептала она, её голос был нежен, как яд, от которого не умирают сразу. – Когда он закрыл меня в той комнате. Помнишь?
Он сжал челюсть, но не отодвинулся.
– Мы оба стояли у порога, – продолжила она, – и никто не решился переступить. Ни я. Ни ты.
Она провела ладонью по его спине, не как женщина, а как та, кто знает, где у него болит.
– Но сейчас, – произнесла она тише, почти с благоговейной ясностью, – ты уже внутри.
Пауза была оглушающей. Он не двигался. Но воздух между ними был натянут, как нервы в канун казни.
– Я впустила тебя. – Последняя фраза прозвучала просто. Не как признание. Как приговор.
И в эту секунду, когда в комнате стало слишком тихо, он всё ещё стоял – великий алхимик, главный из аналитиков, мужчина, что выжил среди хаоса. Но перед ней он был просто Готье. Тот, кто однажды не сделал шаг – и теперь всё ещё стоял в том же месте. Только на этот раз дверь была открыта.
Он медленно поднял руку и, не отрывая от неё взгляда, осторожно взял её за лицо – ладони обхватили щёки, как будто он боялся, что она снова исчезнет, снова станет иллюзией. Его пальцы дрожали. Совсем немного, почти незаметно. Но дрожь была.
– Я тоже скучал, Паулин, – выдохнул он, глядя в глаза, в самую её глубину. – Каждый раз, когда думал, что ты умерла, я ненавидел всё, что жило во мне.
Она не двинулась. Даже дыхание её стало тише.
Но я не могу дать тебе это… – он чуть сжал её лицо в ладонях, подступив ближе, как будто хотел запомнить её черты, углы, тепло. – Не так легко.
Он наклонился, их лбы почти соприкоснулись.
– Ты вернулась не за этим. И я знаю – ты хочешь меня не только ради воспоминаний.
Паулин смотрела на него, и в этом взгляде не было лжи.
Только голод, древний, хищный, знакомый им обоим.
И тишина между ними стала темнее, чем ночь за окном.
Она чуть склонила голову, как будто дразнила, как будто пробовала на вкус каждое слово, прежде чем произнести:
– Что же ты хочешь, любимый? – прошептала она, так близко, что её дыхание скользнуло по его щеке. – Скажи. Я здесь. Я больше не призрак.
Готье вздрогнул.
Не от страха – от того, как звучало это слово в её устах. От того, как естественно оно вернулось между ними, словно не прошло ни лет, ни крови, ни предательств.
«Любимый».
Он опустил взгляд, как будто эти два слога ожгли его изнутри, как будто в них была правда, которой он боялся больше всего.
– Не говори так, – тихо выдохнул он. – Ты не имеешь права.
Но пальцы всё ещё были на её лице. И дрожали сильнее.
Он чуть склонился, голос стал ниже, почти шепотом:
– Договор, Паулин. На крови. Как с жрицей. Ты помнишь, как это работает. Один обмен. Одно обязательство. Я даю тебе то, чего ты просишь. Ты даёшь мне право на желание. Не сейчас. Не завтра. Но когда я решу. Ты его исполнишь. Без вопросов.
Она склонила голову, словно обдумывая.
– Без пошлятины, – сказала наконец. – Без твоих кривых намёков. Без грязи.
Он усмехнулся. Тонко, даже горько.
– Разумеется, – тихо ответил он. – С тобой… всегда только добровольнопринудительно. Всегда с уважением. Всегда с оглядкой на боль, которую мы оба заслужили.
И она рассмеялась. Впервые – открыто. Звонко. Почти по-доброму.
–
– Заключено, – кивнула. – Договор подписан. Ты получаешь право на желание. Я – доступ к формуле.
Она провела пальцем по его щеке – почти ласково, почти по-домашнему. – Уходи, Готье. И возвращайся с личинками. Мне нужно работать.
И, не давая ему задержаться ни на секунду, она поднялась, легко коснулась губами его щеки – мягко, почти как прощание – и резко отстранилась, повернувшись к окну. Так, будто он никогда не приходил.
А он… остался стоять.
С этой каплей тепла на щеке.
И с новой каплей ярости в груди.
ГЛАВА 10. Жар в сосуде
Помещение для работы выделили внизу, под техническим крылом. Там, где стены ещё пахли бетоном, где лампы мигали, как дыхание забытого механизма. Здесь даже камеры писали в полурежиме – Готье настоял, чтобы "не мешать фокусировке".
Паулин стояла у стола, склонившись над реагентами. Волосы собраны, лицо – маска. Но внутри… внутри всё кипело.
Контейнеры были закрыты, но она уже знала, что в них: остатки старого вещества, фрагменты его новых формул, которые он хранил как артефакты. Рядом лежала металлическая капсула с гравировкой – её символ, только искажённый. Он изменил её знамя. Он построил свою алхимию на руинах её дара.
Она сняла перчатки.
– Ты ведь останешься? – не обернулась. Голос – ровный, будто ветер в лаборатории.
Готье, сидящий у стены, только кивнул.
– Я не доверяю техникам, – отозвался он. – А ты не доверяешь себе.
Паулин усмехнулась, открывая первый контейнер.
Запах ударил сразу – как ржавый металл, смешанный с амброй и горечью. Он был слишком знаком. Он был Готье.
Она влила каплю в чистую колбу, потом – ещё одну. Прочертила ножом по стеклу символ, слегка колебнувшись. Он всё ещё горел в её памяти.
– Ты используешь мой метод, – заметил он с интересом. – Без катализатора.
– Катализатор – это ты, – ответила она. – Но мне надо научиться без тебя.