Слепая любовь

© Владимир Вдовиченко, 2025

ISBN 978-5-0067-9354-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Задумывались ли вы когда-нибудь, почему из 8 миллиардов людей, проживающих сегодня на нашей планете, мы находим ту единственную и неповторимую в своём ауле, в своём городе, на своей улице, в соседнем подъезде, на университетском курсе?

Когда я начинал эту повесть, не было замысла писать о слепоте.

Я хотел рассказать о видимости и невидимости – в чувствах, в словах, в том, как мы находим друг друга не глазами, а чем-то глубже.

«Слепая любовь» – это не история о героизме или жертвах. Это путь. Иногда тихий, иногда болезненный, но всегда человечный и честный.

Это книга о том, что чувствовать – важнее, чем видеть. И что быть рядом – значит слышать, даже когда другой молчит.

Автор не скрывает, что при написании и оформлении повести пользовался услугами искусственного интеллекта для корректорской и редакторской правки (см. стр. 208). Но замысел, стержень, канва, выбор литературного стиля написания повести и описание многих жизненных сцен и психологических характеров, принадлежат автору. Поверьте, я эту тему знаю не понаслышке.

Спасибо вам, если вы открыли эту повесть – и особенно, если прочли её с открытым сердцем.

Владимир Вдовиченко

Вступление

История – это не то, что было.

История – это то, что рассказывают.

И не важно, основана ли она на фактах и документах, подсмотрена или выхвачена из контекста чьей-то жизни, а может, просто высосана из пальца.

Пушкин не был лично знаком с Евгением Онегиным и Татьяной Лариной. И они никогда не рассказывали ему о своих чувствах и переживаниях.

Толстой не пил в кабаке пиво с Пьером Безуховым и не танцевал на балу с Наташей Ростовой.

И всё же они подарили нам прекрасные истории любви – живые, трепетные, настоящие, полные чувства и правды.

Просто История не должна быть сухой, как старый пергамент или опавший лист. Она должна быть живой, захватывающей, гибкой и правдоподобной – чтобы читатель переживал и верил в неё, даже зная, что это вымысел.

В этой повести вы найдёте не только глубокую и трогательную историю о преодолении жизненных трудностей, внутренней духовной силе и ценности настоящих чувств. Она расскажет о том, как любовь – с её радостью, болью, надеждами и разочарованиями – становится определяющим фактором в судьбе человека. О том, что делает нас людьми. О том, что остаётся в сердце, когда перестают звучать слова.

И эта история – уже здесь. Она ждёт вас.

Пролог

Любовь – странная вещь. Она приходит тихо, почти неслышно. Иногда – в шелесте листвы, в запахе дождя, в случайной фразе, произнесённой почти шёпотом. А иногда – в молчании. В долгом взгляде глаза в глаза. Или даже… во взгляде, которого собственно и не было, который никогда не видел, а может быть, и не увидит вашего лица и ваших глаз,

За окном город дышал сумерками: окна домов медленно загорались тёплыми огнями, улицы звенели шагами спешащих людей, а в воздухе витал тонкий аромат осени – чуть горьковатый, чуть сладкий, как ожидание чего-то большого.

В её комнате царил полумрак, мягкий и спокойный. На столе – чашка остывшего чая, рядом раскрытая книга, которую она давно перестала читать: мысли уплыли далеко, туда, где ни страницы, ни буквы уже не имели значения. Она сидела на подоконнике, обняв колени, глядя на отражение в стекле – на девушку с тихими глазами, в которых будто прятался вопрос, который она никогда не решалась себе задать.

Там, внизу, за стеклом, шумела жизнь. Она же – слушала её, как чужую мелодию, слишком красивую, чтобы не любить, и слишком далёкую, чтобы принадлежать ей.

И всё же он был уже где-то рядом. Его шаги ещё не коснулись порога её двери, его голос ещё не прорезал тишину, но он шёл – через улицы, через годы своей собственной судьбы. Шёл к ней.

Он не видел её лица и, возможно, никогда не увидит. Не знал цвета её глаз, не замечал, как солнечный свет играет в её волосах, не видел, как она улыбается, когда слушает музыку. Для него, замкнутого, ранимого, не верящего в жалость и не ждущего любви, она была нежным голосом. Тихими шагами. Тёплым прикосновением, пахнущим ванилью и весной.

А она… Она видела всё. И многое – впервые. С ним. Через него. Через его мир, в котором не было цвета, света и теней, но было что-то гораздо большее – глубина. И в этой глубине протекала его жизнь. Она училась видеть по-другому – не глазами, а сердцем. Слушать, как он слушает. Чувствовать, как он чувствует.

Они были разными. Она жила в мире, полном образов, он – в мире ощущений и звуков. Но что-то неуловимое потянуло их друг к другу, и чем дальше они шли вместе, тем меньше им хотелось возвращаться обратно, в привычное, понятное, безопасное одиночество.

И в тот вечер Настя ещё не знала, что наступит день, когда их взгляды впервые встретятся, всё станет иначе. Что в этот день её жизнь раскроется, как книга, в которой страницы уже исписаны невидимыми чернилами.

Но пока она сидела у окна и не знала, что в этой тишине уже дышит её будущее.

Эта история – не о слепоте. И не о жалости. Она о выборе.

«Слепая любовь» – это повесть о том, как два человека, каждый по-своему уязвимый, учатся слышать, чувствовать друг друга и доверять. О том, как страх становится опорой. Как прикосновение оказывается сильнее взгляда. Как чувства обретают смысл, даже когда мир прячет правду за чем-то внешним.

Это история не о слепоте. Это история о прозрении. О любви, которой не нужны глаза. Любви, которой нет нужды смотреть. Любви, которая чувствует не глазами, а сердцем.

Глава 1. Белая трость

1

Зареченск был городком тихим, словно шёпот осеннего ветра. В тот вечер город дышал спокойной, почти робкой красотой. Узкие улочки, будто вытканные из старого холста, хранили тёплый запах нагретых за день камней и слегка влажной травы у заборов.

Неспешная река Ласка мягко обнимала его излучиной, отражая в прозрачных водах багряные кроны и унося куда-то зеркальные отблески облаков. Вдоль берегов, словно мудрые хранители времени, стояли берёзы, дубы и клёны, облачившиеся в золото, медь и пунцовые тона. Осень здесь не просто приходила – она царила, рассыпая под ноги ковры из листьев, устилая ими аллеи парка, деревянные мостики и старые скамейки с облупившейся краской. В воздухе стоял терпкий аромат сырой коры, прелой листвы и лёгкий холод вечернего тумана.

Настя возвращалась с занятий мединститута. В её руках, крепко прижатых к груди, лежала стопка учебников; в голове ещё бродили обрывки лекций. Рядом шагал Виктор – её сокурсник – высокий, стройный, светловолосый, с той лёгкой улыбкой, что нравилась почти всем девушкам на курсе. Они болтали, перебрасывались шутками, смеялись так искренне, как умеют смеяться только в двадцать лет, когда кажется, что вся жизнь впереди и непременно будет щедра на радость. Их смех звучал особенно звонко в прозрачном, прохладном воздухе.

Они шли по узкой аллее, укрытой от ветра старыми липами. Листья, дрожа, нашёптывали свои непостижимые истории. В воздухе витал аромат влажной земли после ночного дождя, и этот запах странно отзывался в сердце Насти – словно обещание чего-то нового, ещё неведомого. Лёгкий аромат спелых яблок смешивался с прохладой реки, а над всем витало предчувствие перемен.

Виктор оживлённо рассказывал какую-то историю. Настя слушала его, но в глубине души ловила себя на мысли: «А вдруг он однажды сделает мне предложение?» Эта мысль была словно солнечный луч сквозь тучи – тёплая, но робкая.

И вдруг, за поворотом аллеи, её взгляд задержался на одинокой фигуре. На старой скамейке, засыпанной жёлтыми листьями, сидел молодой человек. Тёмные очки, белая трость, аккуратно прислонённая к колену. Лицо – бледное, с чёткой линией подбородка – было обращено чуть вверх, словно он вслушивался в небо, пытаясь уловить то, что недоступно другим.

Что-то в этой неподвижной фигуре тронуло Настю до глубины души. С одной стороны – они с Виктором: юные, лёгкие, смеющиеся. С другой – этот юноша, одинокий в своём молчании, лишённый возможности увидеть всю роскошь осени, её яркость и увядание.

«Каково это – сидеть в полной темноте, не зная, как золотится лист клёна на солнце?» – промелькнуло в её сознании.

Они прошли мимо. Но Настя ещё несколько раз обернулась, пока аллея не свернула к городской площади.

2

На следующий день Настя возвращалась после учёбы домой тем же маршрутом. Серая куртка промокла на плечах, тонкие капли стекали по вороту. Было не холодно, но ощущение лёгкого одиночества не отпускало. День не задался: на паре она поссорилась с преподавателем, у подруги был свой мир, а дома – тишина, которая ждала её на пороге.

Парк, в который она свернула, был полупуст. Лавки – мокрые, дорожки блестели от дождя, деревья шелестели, словно перешёптывались между собой. И всё же здесь было спокойнее, чем в городе. Здесь она могла идти медленно, не думая ни о чём, растворяясь в ритме шагов.

Она заметила его сразу. Юноша был там же, на той же скамейке, в той же позе, словно не уходил отсюда с вечера. Он сидел неподвижно, словно был частью этого осеннего пейзажа. Листья падали рядом, касались его плеча и скатывались вниз, но он не шевелился. Настя задержала дыхание: было ощущение, что любое слово нарушит его невидимый диалог с миром

Настя осторожно прошла мимо раз, другой, третий… Каждый раз замедляя шаг, потом возвращалась по аллее. Её взгляд скользил по нему – аккуратная стрижка, лёгкая сутулость, ладони, спокойно лежащие на коленях, и странная, тихая улыбка уголками губ. Высокий, худой, с внимательным лицом, он словно вслушивался не только в мир, но и в самого себя.

Когда он снял очки, чтобы протереть их платком, Настя заметила: его глаза, красивые и глубокие, смотрят куда-то в сторону, но не фокусируются ни на ней, ни на чём-то ещё. И тогда она поняла – он совершенно не видит.

На мгновение её охватило странное волнение: не жалость и не испуг, а острая нежность – как бывает при встрече с чем-то хрупким и бесконечно ценным. Она замедлила шаг, и в этот момент лёгкий ветер донёс до неё запах осенних цветов, смешанный с влажной пылью, словно дыхание земли после дождя и дневного зноя.

На четвёртый раз она остановилась недалеко, но подойти так и не решилась.

– Девушка, вы уже в пятый раз проходите мимо меня и всё не решаетесь заговорить.

Настя вздрогнула. Его взгляд был направлен мимо неё, в невидимую даль. На губах играла лёгкая, почти насмешливая улыбка.

– А как вы… – начала она, но запнулась.

Он слегка повернул голову, всё так же глядя мимо – в пустоту или в свой невидимый мир. И Насте показалось, что в этом взгляде есть что-то судьбоносное, словно сама жизнь ненароком повернула ключ в каком-то тайном замке и приоткрыла дверцу в её будущее.

Он прислушался к её дыханию и едва заметно улыбнулся – так, как улыбаются, узнав что-то важное в совершенно незнакомом человеке.

– Слышу шаги. Узнаю их. У вас они… лёгкие, но решительные. Такие шаги легко запоминаются.

Вечер стал гуще, насыщеннее; каждый звук – шаг, шорох листвы, далёкий плеск воды – казался теперь частью их странного, но естественного знакомства.

Настя вдруг поймала себя на том, что улыбается.

– Меня зовут Настя, – произнесла она, чувствуя, как тонкая дрожь проходит по кончикам пальцев. Она сказала это слишком тихо, будто боялась потревожить. Её голос прозвучал осторожно, но сердце колотилось так, словно она призналась в чём-то. Где-то неподалёку пролетела синица, её резкий взмах крыльев прозвенел в вечерней тишине, подчеркнув полноту момента.

– А меня – Антон, – ответил он. – И теперь у вас есть повод не проходить мимо в шестой раз.

Настя присела рядом. Не думая. Просто осталась.

– Ты часто тут гуляешь? – спросила она.

– Иногда. Мне нравится этот парк. Он… звучит красиво.

– Звучит?

– У него свой ритм. Вот дерево справа скрипит, как старая дверь. А вон там, слышишь? – он указал влево, – сидит дрозд. Он поёт не как остальные. Он упрямый.

Настя прислушалась. И вдруг поняла, что действительно слышит всё это. Как будто он дал ей пароль от другого восприятия.

– Ты живёшь поблизости?

– Да. Через пару кварталов. А ты?

– За университетом. На третьем этаже. У нас балкон, и я часто слушаю дождь. Но раньше не слышала птиц…

Листья тихо кружились между ними, словно подслушивая их первое знакомство.

Они говорили просто. Но в этих простых фразах рождалось что-то хрупкое. Настя смотрела на его руки – длинные пальцы, чуть дрожащие. Он говорил немного отстранённо, будто оберегая свою территорию. Но не прогонял. И это уже значило многое.

Ветер усилился, снова забарабанил дождь, но под густой кроной липы было уютно и сухо.

Они посидели в тишине. Где-то капал дождь, шелестела трава. В воздухе витало что-то зыбкое, ещё не осознанное. Как будто они оба стояли у границы чего-то большего, чем просто встреча.

Он повернул голову в её сторону. Внимательно.

– Ты пахнешь дождём. И чем-то сладким… ванилью?

Она растерялась.

– Наверное… У меня духи такие. Вы… ты чувствительный.

– Когда зрение подводит, всё остальное становится острее.

Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Они встали. Настя предложила проводить его. Он отказался – вежливо, но твёрдо. Её это задело: он будто ставил границу.

– Тогда может, я тоже приду завтра? – нерешительно сказала она.

– Это свободная страна, – ответил он с лёгкой улыбкой. – Приходи.

Настя возвращалась домой с новым чувством. Ей не хотелось анализировать его. Просто было тепло.

На следующий вечер она снова пошла в парк. Он уже ждал её. С белой тростью, с упрямым дроздом рядом, с полуулыбкой в уголках губ.

Так началась их история. Без громких признаний, без мимолётных вспышек. Просто – с того, что кто-то стал слушать мир внимательнее, а кто-то – смотреть на него другими глазами.

На третий день она пришла раньше. И чуть не ушла. Антона не было – лавка у липы была пуста, дрозд не пел, даже дождя не намечалось. Всё казалось обманчиво обычным, и в какой-то момент Настя подумала, что, может быть, она слишком многого ждёт от случайной встречи.

Но потом услышала трость. Ритмичную, узнаваемую. И сердце почему-то подпрыгнуло.

– Привет, – сказала она, когда он подошёл. – Я уж думала, ты не придёшь.

– А я, вообще-то, не обещал, – мягко заметил он. – Но хотел.

Они пошли гулять. Не спеша. Настя шла рядом, слегка поддерживая его за локоть. Он позволял это, но не искал прикосновений. Его движения были осторожны, будто каждый шаг он взвешивал. А она училась замедляться.

– У тебя необычный голос, – сказал он вдруг.

– Не люблю свой голос, – призналась она. – Кажется скучным.

– Он мягкий. Не режет слух. Такой голос… остаётся в памяти. Даже когда ты молчишь, он не исчезает.

Она покраснела, сама не зная почему.

– А ты часто говоришь комплименты?

– Нет. Я просто замечаю, когда что-то… звучит неправильно.

Они молчали какое-то время. Настя чувствовала, как дрожит в воздухе что-то тонкое, почти неуловимое. Словно мир слегка покачнулся, сбился со своей оси, и она вдруг стала слышать не только звуки, но и молчание.

– А как ты представляешь окружающий мир? Его цвета и оттенки? – спросила она вдруг.

Он улыбнулся – уголками губ, чуть иронично.

– Я помню, что такое красный цвет или синий. Я знаю, что они есть. Могу вспомнить их по отдельности. Но не могу представить картину в целом. Зато я знаю, как звучит дождь. И как пахнет утро после грозы. Как шепчутся деревья по утрам и умолкают в жаркий зной… У меня свой мир. Он не хуже вашего. Просто другой.

– Прости… я глупо спросила.

– Да нет. Часто спрашивают хуже.

– А как ты представляешь людей?

– Не лица. Их характер, эмоции, движение, шаги. Вот тебя, например, я представляю… как весенний ручеёк. Ты не сидишь на месте. В тебе постоянная внутренняя спешка. Но голос… голос твой журчит спокойно, неторопливо. И это странно.

Она чуть прикусила губу.

– Ты много видишь, вернее, чувствуешь, – поправилась она тихо.

– Я просто слушаю.

В тот вечер Настя возвращалась домой в состоянии, которое не умела описать. Это было не влюблённость. Не увлечение. Это было… вовлечение. Как будто её втягивали в пространство, где всё иначе. Где слова важнее взглядов. Где шаги – это признания. А прикосновение – событие.

На четвёртый день она принесла яблоки и маленькую пачку печенья. Он не стал отказываться.

– Ты заботливая?

– Наверное. А ты не привык?

– Нет. Люди часто жалеют меня. Это очень неприятно. А забота – не то же самое. Это когда знаешь и помнишь то, что нужно кому-то другому. А ты помнишь. И это приятно.

Они сидели на той же скамейке, под тем же деревом. Он ел медленно, будто пробуя не вкус, а момент.

– Когда ты потерял зрение? – спросила она почти шёпотом.

– Зачем тебе это?

– Я хотела бы понять – каково это быть незрячим.

– Это лучше почувствовать. Когда-нибудь я тебя этому научу. Глаза часто мешают. Они кричат, а сердце и разум шепчут.

Настя замолчала, прислушиваясь к себе, к своим новым ощущениям. Сердце у неё и правда шептало. Очень тихо. Но чётко.

Ближе к вечеру он неожиданно протянул руку в её сторону и немного мимо.

– Покажи свою ладонь.

Она положила свою руку в его. Он провёл по ней пальцами – медленно, почти благоговейно.

– Длинные. Худые. Холодные. Ты много держишь телефон, и часто злишься. Вот тут – мышца напряжена. Удивительно… У тебя мягкая кожа, но твои пальцы будто защищаются от чего-то, выдавая твой сильный характер.

Она не знала, что ответить. Просто смотрела, как он «читает» её, как книгу. И чувствовала – сердце её становится теплее.

– Я… могу тоже попробовать? – вдруг спросила она.

– Что?

– Закрыть глаза. И… попробовать почувствовать тебя, как ты меня.

Он кивнул.

Настя закрыла глаза. Провела рукой по его лицу. Лоб – тёплый. Скулы – резкие. Подбородок – с маленькой ямочкой. Она коснулась его волос – мягкие, чуть вьются. Он не шелохнулся.

– Ты похож на кого-то… из старого фильма, – сказала она тихо.

– Интересно, на кого?

– Не помню. Просто такое чувство. Что-то знакомое.

Они так и сидели – один с невидящими глазами, спрятанными за тёмными очками, другая – с желанием понять – каково это ничего не видеть. И в этот момент Настя ощутила: этот человек уже внутри её мира. Не как гость, а как часть.

Поздно вечером они расстались у входа в парк. Он ушёл первым. Настя стояла и смотрела ему вслед – хотя знала, что он этого не увидит, но, возможно, почувствует. Она закрыла глаза, прислушалась и услышала, как затухали его удаляющиеся неторопливые шаги и мерное постукивание его трости.

Странно, – подумала Настя, – а ведь когда я смотрела ему вслед, то на это совершенно не обратила внимание. Действительно, с закрытыми глазами мир тишины и звуков воспринимается совсем по-другому.

3

Настя не планировала влюбляться. Особенно так – без встреч взглядом, без уверенности, что её чувства будут разделены. Но с каждым днём внутри разгоралось что-то новое, тонкое, почти болезненное.

Её утро теперь начиналось с мысли: «А будет ли он сегодня в парке?» Даже если шёл дождь или первые заморозки покрывали всё вокруг лёгким инеем, она всё равно шла. Потому что стало невозможно не идти.

Антон говорил мало, но каждое его слово казалось Насте весомым. Иногда – тёплым, иногда – острым, будто вскрывающим давно спрятанные мысли. Он не спешил открываться, словно боялся чего-то. Или просто умел быть осторожным.

– Ты боишься людей? – спросила она как-то, когда они сидели на его скамейке.

– Нет, – после паузы ответил он. – Я просто научился не ждать от них многого.

– А от меня ты что ждёшь?

Он помолчал.

– Пока – ничего. Но… я тебя чувствую. Особенно когда ты молчишь. Это редкость.

Им нравилось молчать вместе. В этом молчании не было неловкости. Было доверие. Он чувствовал, когда она рядом, даже если она не издавала ни звука. А она всё больше училась слушать мир, как он: по шелесту листвы, по дыханию ветра, по далёким голосам.

Иногда Настя закрывала глаза и пыталась представить, каково это – жить так всегда. И ей становилось страшно. А потом – спокойно. Потому что рядом был человек, который это пережил.

Разговоры у них были странные. Не о том, о чём говорят влюблённые в кино. Не о поцелуях, не о свиданиях, не о будущем. Они говорили так, словно долго искали друг друга и наконец нашли, но не спешили называть это словами.

– Ты умеешь плакать? – неожиданно спросил Антон.

– Да… Конечно.

– Я нет.

– Совсем?

– Плакать – значит отпустить. А мне нельзя. Я держусь. Всегда.

– Ты боишься, что развалишься?

– Да. И никто не соберёт.

Он сказал это спокойно, как факт. А Настя вдруг почувствовала: ей хочется обнять его. Сказать, что она бы собрала. Но не сделала этого – знала: он не примет. Пока – нет.

Настя сидела рядом, слегка склонив голову. Ветер шуршал листьями, и каждый звук казался важным, словно отдельным аккордом их молчаливого разговора.

– Ты часто гуляешь один? – спросила она.

– Раньше да. – Антон чуть улыбнулся. – Но сейчас я люблю, когда кто-то рядом. Не важно кто. Главное – чувствовать присутствие.

Настя улыбнулась – лёгкой, едва заметной улыбкой, которая всё же заставила его отвлечься от мыслей.

– А ты когда-нибудь боялся быть один? – тихо спросила она.

– Всегда. Но одиночество другое, когда зрение подводит. Ты учишься доверять не глазам, а всему остальному. Каждое движение, каждый звук становится важным.

Настя задумалась. Она пыталась представить мир его глазами – мир без образов, но с насыщенной звуковой и тактильной картиной. И чем больше она пыталась, тем яснее ощущала: он воспринимает глубже.

– И ты никогда не теряешься?

– Иногда теряюсь, – признался он. – Но каждый раз нахожу путь. Люди помогают. Или музыка. Или запахи. Всё, что даёт ориентир.

Настя поняла, что для него слушать мир – не просто умение, а жизненная необходимость. И чем больше она смотрела на него, тем сильнее росло чувство уважения и тихого удивления.

– Я хочу попробовать понять тебя лучше, – сказала она осторожно. – Даже если будет трудно.

Антон слегка улыбнулся.

– Я не знаю, можно ли полностью понять мир другого человека. Но попытки важны. Очень.

Настя кивнула. В её сердце появилось ощущение: между ними рождается нечто большее, чем дружба. Это было взаимное доверие, которое нельзя объяснить словами.

– Я рада, что пришла, – сказала она тихо. – Погода сегодня хорошая.

– Я тоже, – ответил он. – Каждый день здесь другой. Даже не из-за погоды. А потому что кто-то проходит рядом.

Вечер постепенно угасал. Парковые аллеи окутывались мягким полумраком. Они сидели на скамейке, слушая, как шепчется мир. Слов не требовалось: ощущение близости говорило само за себя.

На следующий день Настя пришла в парк чуть раньше обычного. Антон уже сидел на скамейке, трость рядом, а неподалёку снова пел дрозд. Она остановилась и почувствовала, как сердце бьётся быстрее.

– Привет, – сказала она. – Я думала, что ты не придёшь.

– Как видишь, пришёл, – улыбнулся он.

Они пошли по аллее. Настя слегка касалась его локтя, он позволял это. Каждый шаг был внимательным, будто он считал их. Настя училась быть рядом – не спеша, внимая каждому звуку.

– Сегодня тихо, – сказала она. – Наверное, потому. что дождя нет.

– И хорошо. Тогда слышно всё, что важно.

Настя изредка поглядывала на Антона и думала: «Он слышит мир так, будто тот больше, чем просто пространство.» И в этом внимании к жизни Настя видела его силу – тихую, незаметную, но глубокую.

– Ты всегда так наблюдаешь за миром?

– Я учусь. Иначе нельзя. Даже если глаза не видят, можно почувствовать всё вокруг.

Настя кивнула. Ей стало ясно: их встречи – это не просто прогулки. Это уроки чувств, уроки слушания, уроки присутствия.

– Иногда мне страшно, – призналась она. – Не за себя, а за то, что могу не понять твой мир.

– Страх – часть жизни. Он учит ценить то, что есть.

Они снова сели на скамейку. Листья кружились, дрозд пел, ветер шевелил ветви. Настя закрыла глаза и слушала. Мир казался ярче, чем прежде. Настя улыбнулась. В её сердце было тепло – от того, что кто-то понимает её без слов.

– Ты чувствуешь то же, что и я? – спросила она.

– Чувствую. Каждый звук, каждый шаг, каждый вздох. Мир здесь – наш.

Солнце садилось, наполняя аллеи мягким золотым светом. Настя и Антон сидели рядом, ощущая друг друга и тишину.

Настя поняла: их история только начинается. Без громких слов, без ярких жестов. Просто – с того, что два человека учатся видеть мир по-новому. Первые шаги сделаны. И это было важнее всего.

4

На пятый день Антон не пришёл.

Настя сидела на лавке одна. Ждала. Смотрела на капли дождя, слушала, как шелестят крылья голубей, купающихся в лужах. Сердце щемило, как от потери чего-то хрупкого и дорогого. В голове крутились мысли: «Может, он не придёт? Может, передумал? Может, решил, что хватит? А вдруг я для него – всего лишь случайная прохожая, а не часть его жизни?»

Но на следующий день он снова пришёл. Уставший. Чуть напряжённый.

– Почему тебя не было вчера? Я прождала весь вечер.

– Прости. Я… был в больнице. Просто проверка. Ничего серьёзного.

– Почему не сказал?

Он пожал плечами:

– Я не знал, что ты придёшь.

– Теперь я всегда буду приходить.

Он замолчал. Потом тихо сказал:

– Спасибо.

Настя впервые решилась прикоснуться к нему сама. К его руке. Легко, как ветер. Сначала едва-едва, кончиками пальцев – словно пробуя лёд. Он не отстранился, но и не ответил. Просто слегка напрягся и чуть повернул голову в её сторону.

Он повёл её в другую часть парка. Там, где дорожки уже, а деревья гуще, сплетали кроны, закрывая свет. Настя не сразу поняла, что это знак – он впустил её в свой мир дальше. Ближе. Туда, где он бывал один.

– Я тут обычно не хожу с кем-то. Тут… слишком тихо.

– А со мной?

– Ты не мешаешь тишине. Ты – часть её.

Настя остановилась. Посмотрела на него – так, как будто он мог увидеть. И вдруг сказала:

– Я боюсь.

– Чего?

– Что привяжусь. А ты… исчезнешь.

Он чуть усмехнулся.

– Я не могу исчезнуть. Меня видно издалека: с этой тростью, с этим лицом.

– А внутри? Там ты умеешь исчезать? Например, замкнуться в своём мире.

Он замолчал. Потом кивнул:

– Да. Там – умею. Я просто закрываю дверь, ведущую в ваш мир, если чувствую в нём ложь, обман, предательство.

И тогда она взяла его за руку. Уже не робко. С решимостью. Он вздрогнул, но не отдёрнул. Долго стоял неподвижно. Словно прислушиваясь к самому себе и удивляясь новым чувствам, которые впервые так ясно охватили его.

Они сидели на корнях большого дерева. Листва шептала над головой. Настя положила голову ему на плечо. Он затаил дыхание. Потом выдохнул – очень медленно.

– Я никому не позволял быть так близко, – признался он. – Даже родным.

– А мне… позволишь?

– Я не знаю, но ты уже здесь. И мне приятно.

Антон сидел молча. Настя чувствовала, как он замирает внутри – словно решаясь. В его тишине было не спокойствие, а сдерживаемое прошлое.

– В детстве я был… как все, – начал он неожиданно. – Только зрение уходило постепенно. Сначала просто пятна. Потом – чёрные пятна. Потом – тьма. Как будто ставни закрыли.

– Ты был совсем маленьким?

– Нет. Всё проходило постепенно. Я помню лица. Маму. Снег. Огни гирлянды. Я не помню их отчётливо… но тело помнит. Я иногда… скучаю.

Он замолчал. Настя слушала, не перебивая.

– В школе я был немного чужим, – продолжил он. – Некоторые пытались дружить со мной. Одна девочка даже… ну, мы как будто дружили. Она читала мне книги. Писала стихи. Я очень сильно привязался к ней. Потом она уехала. Не попрощалась.

– Почему?

– Испугалась, наверное. Или родители не хотели. Или просто… выросла.

Настя чувствовала, как в ней что-то сжимается.

– А как её звали?

– Лена.

– Потом она вернулась. Мы долго снова были вместе. Мне казалось, что мы оба счастливы. Но однажды она вновь исчезла. И снова без объяснений, не попрощавшись. И тогда я решил, что больше никого близко не подпущу. Не потому что злой. Просто… так выжить проще.

– Ты думаешь о ней?

– Долго переживал, думал: «Почему?». А теперь – уже нет. Только когда стихи слышу.

Она кивнула, будто он мог это увидеть. Но он, кажется, и без взгляда понял.

– Ты… ревнуешь? – вдруг спросил он.

– Нет. Ну… может, чуть-чуть. Глупо, да?

– Нет. Это живое. Значит, тебе не всё равно.

– Да, не всё равно. Уже нет.

– Расскажи о себе подробнее, – попросила Настя.

– Я ещё не готов. Может быть, позже.

Он сжал её ладонь. Впервые – сам. И в этом движении было больше, чем в любом слове.

5

Через пару дней они решили встретиться в кафе. Маленькое, почти пустое, с окнами в переулок. Антону было там комфортно – неяркий свет, негромкая музыка. Настя помогла ему выбрать столик, посадила напротив окна, описала, что вокруг. Он слушал, улыбаясь.

– Люди часто начинают говорить громче, когда узнают, что я слепой, будто я плохо слышу.

– Глупо.

– Или жалеют. Это ещё хуже. Жалеть: жалеть – значит ставить выше. Или ниже

– Ты для меня – на равных, – сказала она. – Даже… чуть выше. Ты видишь то, чего я не замечала. Пока не встретила тебя.

Он ничего не ответил, но взгляд его, если бы он мог быть, был бы благодарным.

Когда они выходили из кафе, у дверей стояла компания молодых ребят. Один из них – высокий, с наушниками, задел Антона плечом.

– Осторожней, слепой! Уступи дорогу!

Настя вспыхнула.

– Ты сам смотри, куда прёшь! – Она замахнулась сумкой. – Он не видит, если ты не заметил! – резко сказала она.

Парень фыркнул что-то себе под нос, но отступил.

Антон тихо вздохнул.

– Не надо, – сказал он. – Я привык.

– А я – нет, – отрезала Настя. – И не хочу привыкать.

Он повернулся к ней. Медленно. И сказал:

– Это было важно – спасибо.

– Не за что. Я просто… не позволю никому тебя обидеть.

Он молчал. Потом вдруг коснулся её лица. Подушечками пальцев – лба, щёки, уголка губ.

– Ты как пламя: мягкое, но способное обжечь, – и это мне нравится.

Вечером она написала ему. Просто: «Ты не один».

Ответ пришёл через несколько минут:

«Знаю. Потому что ты рядом».

Глава 2. Уроки звуков, тьмы и света

6

Некоторые вещи не нужно называть словами. Они просто происходят – как утро, как дыхание, как тёплый пар от чашки кофе, как чувство, от которого теплеют руки. Настя уже не спрашивала себя, зачем идёт в парк. И Антон больше не удивлялся, услышав её шаги. Она стала частью его тишины. А он – её тишины тоже.

В этот день они сидели у воды. За парком начинался старый ботанический сад – почти заброшенный, но с прудом, в котором летом жили утки. Сейчас было тихо, прохладно, листья чуть шумели над головой.

– Хочешь – я опишу тебе, что вижу? – предложила Настя.

– А ты сможешь сделать это так, чтобы я почувствовал?

Она улыбнулась.

– Дай попробую.

Он кивнул. И она начала:

– Вода тёмная, почти как стекло. Её не видно насквозь, но в ней отражаются деревья – и кажется, будто ты смотришь вниз, а видишь небо. На поверхности плавает жёлтый лист, кружится медленно, словно в танце. Чуть в стороне ветка склонилась в воду, покачивается и от неё расходятся тонкие круги – будто кто-то дотронулся пальцем до зеркала. А рядом… я.

Антон вздохнул. Он протянул руку, дотронулся до её плеча – будто хотел проверить, не сон ли это всё. Где-то высоко в небе прокурлыкали журавли.

Вдруг Настя повернулась к нему, словно что-то вспомнила, и сказала:

– Я тоже люблю наблюдать природу. И даже иногда пишу стихи. Для себя. Люблю Есенина, Тютчева. А хочешь прочту одно небольшое стихотворение малоизвестного поэта. Моё любимое. Я думаю оно очень хорошо передаст моё настроение и то, что я чувствую сейчас рядом с тобой.

– Это будет интересно, – согласился Антон.

Настя села поудобнее, повернулась лицом к озеру, к соснам, к багряному закату и её голос зазвучал какой-то обволакивающей нежностью:

– Очень душевно, – произнёс Антон, сжимая крепче обычного её пальцы.

– А какого цвета солнце сегодня? – чуть помолчав, спросил он.

– Оно большое и золотистое, с чуть красноватым отливом. Медленно опускается к горизонту точно посередине за тонкой белоствольной молодой берёзкой на противоположном берегу озера.

– Ты описываешь не пейзаж. Ты описываешь состояние. И это – лучше, – тихо сказал Антон.

7

В другой день Настя привела его на городской мост – небольшой, но красивый. Снизу шумела река, прохожие торопились, машины гудели, ветер дул в лицо. Антон шагал медленно, осторожно, но не сопротивлялся.

– Я не люблю шум, – признался он.

– Знаю. Но мне хотелось показать тебе город, как я его вижу.

– А ты хочешь, чтобы я понял?

– Нет… Я хочу разделить.

Он остановился. Прислушался.

– Мост звучит, как музыка. Ритмичная, с паузами. Кто-то спешит, кто-то замирает, кто-то гремит, кто-то шепчет. Это… почти как симфония.

– Вот видишь, ты всё равно «видишь». Просто иначе.

Он повернулся к ней. Лицо его было спокойным, но на губах дрожала едва заметная улыбка.

– А ты боишься?

– Чего?

– Что однажды я не откроюсь тебе полностью?

Она подумала. Потом честно сказала:

– Да. Иногда боюсь.

– Я тоже. Боюсь, что ты передумаешь, когда поймёшь, как сложно быть рядом со мной. Что это не просто прогулка. Это путь – по которому не все могут идти.

Настя взяла его руку. Сжала крепко.

– Я не передумаю. Я уже иду этим путём, – и почти шёпотом добавила, – Я боюсь потерять тебя.

Её голос дрогнул, и сама она удивилась, что слова вырвались так резко. Внутри у неё всё сжалось: будто она в первый раз призналась не в любви, а в собственной уязвимости.

Потом были вечера с музыкой. Она приносила ему наушники, делили на двоих, ставила плэйлисты. Он слушал внимательно, закрывая глаза – хотя они и так не видели.

– Эта мелодия пахнет холодом, – говорил он. – А эта – каштанами и осенью. А эта… пахнет тобой.

– Почему?

– Потому что в ней что-то тревожное, но светлое. Как ты.

Он почти не касался её – но каждое слово, сказанное им, было прикосновением. Настя ловила себя на том, что после встречи с Антоном не может воспринимать мир как прежде. Шум стал ритмом. Свет – тенью. Молчание – словом.

Однажды, когда солнце клонилось к закату, она спросила:

– Ты хочешь когда-нибудь попробовать операцию?

Он замер.

– Иногда… да. Иногда – нет. Не потому что боюсь, а потому что не уверен, что мир, который я «вижу» сейчас, хуже. Я боюсь потерять тот, что у меня есть.

– А если бы ты увидел меня – разочаровался бы?

Он повернулся к ней лицом. Медленно провёл пальцами по её щеке, по линии скулы, коснулся губ.

– Я уже тебя вижу. Не глазами. Но очень точно. И не хочу, чтобы ты стала другой.

В её комнате теперь лежал его плеер – один раз он оставил его по ошибке, и она не вернула сразу. Просто держала его в руках, когда скучала. Это было больше, чем вещь. Это была его часть. Его граница – и его доверие.

В один из дней Настя пришла в парк чуть раньше обычного – и впервые увидела, как он идёт ещё издали. Один. Без неё. Его фигура двигалась уверенно, но в каждом шаге было напряжение. Он словно проверял мир под ногами, даже если знал его наизусть. Она замерла, просто наблюдая.

Когда он приблизился, она не позвала сразу. Подождала, пока он сам почувствует её присутствие. И он почувствовал.

– Ты здесь, – сказал он спокойно. – Я чувствую.

– Я… хотела немного побыть рядом молча. Ты красивый, когда не знаешь, что на тебя смотрят.

Он усмехнулся.

– Это звучит почти дерзко.

– Это звучит честно.

Они посидели, как всегда, на той же скамейке. Потом Антон неожиданно повернулся к ней.

– Хочешь попробовать?

– Что?

– Идти… как я. С закрытыми глазами.

Настя задумалась. Потом кивнула.

Антон достал из рюкзака тонкую тканевую повязку – почти шелковую. Настя удивилась.

– Ты что, носишь её с собой?

– Иногда прошу друзей надевать её, чтобы понять, как объяснять. Ты – первая, кому я сам это предложил.

Он аккуратно завязал повязку ей на глаза. Его пальцы были бережными. Вдруг ей стало страшно – темнота не была пугающей, пугающим было доверие.

– Готова? – шепнул он.

– Не совсем… но да.

Он взял её за руку. Вёл медленно, почти церемониально. Под ногами хрустели листья. Пахло мятой и сухой травой. Шаг – пауза. Ещё шаг – и снова остановка.

– Ты не спеши. И не слушай голову. Слушай воздух.

– Он… плотный.

– Это дерево рядом. Оно старое, и вокруг него всегда чуть тише. Чувствуешь?

– Да… странно. Будто всё и правда плотнее. Будто мир здесь – другой.

– Потому что ты перестала «смотреть» и начала чувствовать.

Он провёл её вдоль дорожки, потом – через поляну. Настя ощущала его ладонь, его пульс, чувствовала, как он предупреждает её телом о каждом повороте, о каждом шаге. В какой-то момент она споткнулась – и он подхватил.

– Прости.

– За что?

– За то что спотыкаюсь.

– За это не просят прощения. За это благодарят, что рядом кто-то держит.

Он остановился.

– Можешь снять.

Она развязала повязку. Глаза защипало от света. Перед ней – Антон. Чуть взъерошенный, уставший, но улыбающийся.

– Ты справилась, – сказал он. – Даже лучше, чем я ожидал.

– Я боюсь, что теперь мне будет не хватать этого чувства.

– Какого?

– Быть с тобой… в полной темноте. Без отвлекающих картинок.

Он смотрел на неё – глазами, которые не видели, но будто проникали вглубь.

– Тогда останься, – прошептал он. – Здесь. Со мной. Не в темноте. В тишине.

Настя шагнула ближе. Его ладони легли на её плечи. Она не целовала его – просто прижалась лбом к его щеке. Он не отстранился.

– Я не знаю, что это, Антон, – сказала она. – Любовь? Привязанность? Что-то среднее? Я только знаю, что мне нужно, чтобы ты был. И чтобы я могла быть с тобой.

– Это и есть главное, – ответил он. – Для всего остального у нас будет время.

Когда она пришла домой в тот вечер, мир казался другим. Обычные вещи – чашка, книги, зеркало – будто отодвинулись, обрели неслышную тень. Теперь важным было то, что не видно: прикосновение. Запах кожи. Линия дыхания рядом.

Она положила повязку в ящик. Не выбросила. Не убрала далеко. Просто хранила – как напоминание, что всё настоящее начинается там, где заканчивается привычное.

Глава 3. Первые конфликты

8

Дома её мама сразу заметила перемену в ней – не во взгляде, а в какой-то тихой сосредоточенности, в том, как дочь двигалась и молчала.

– Ты изменилась, Настя, – сказала она, откладывая чашку. – Какая-то… отвлечённая. Вся в себе. У тебя кто-то появился?

Настя молча посмотрела в окно. Отпираться не было смысла.

– Да.

– Он из института?

– Нет.

– Из вашего кружка?

– Нет, мама.

Пауза.

– А кто?

Настя долго не отвечала. Потом сжала руки, словно боялась расплескать то, что несёт внутри, и выдохнула:

– Антон. Он слепой.

Мать чуть нахмурилась. Как будто это слово пробило что-то внутри – тонкое, но ощутимое.

Отец сидел в кресле у окна, газета в руках задрожала.

– Нам только слепого и не хватало в семье! – сказал он резко, даже не поднимая глаз.

– Папа! – Настя вскочила. – Как ты можешь так говорить?

– А что не так? – он резко бросил газету на стол. – Ты молода, красива. У тебя всё впереди. А с ним… что? Ты станешь нянькой. На что вы будете жить?

– Ты ничего не понимаешь! – в её голосе звенели слёзы. – Он сильный. Он научил меня видеть мир иначе.

– Мир… – отец зло усмехнулся. – Мир строится на хлебе, доме, детях. А не на красивых словах.

– Замолчи! – Настя сжала кулаки. – Ты даже не хочешь его узнать.

В комнату вошла мать, остановилась между ними, подняв руки.

– Да уймись ты, старый! – строго сказала она мужу. – Хватит кричать. (потом мягче, к Насте)

– Дочка, ты всё же подумай. Может, отец в чём-то прав? Тебе ведь будет тяжело.

Настя глубоко вздохнула.

– Я люблю его. – Она смотрела прямо. – И я не откажусь от него.

Мать молчала несколько секунд, потом вздохнула и тихо произнесла:

– Настя… Я всё понимаю. Ты у меня девочка добрая, ты всех жалеешь. Но подумай, милая. Это не роман. Это путь, на котором легко обжечься. И прежде всего – это ответственность на всю жизнь. Ты готова?

– Это не жалость, мама.

– А что?

– Это… человек. Я его люблю, наверное.

Слово «наверное» повисло в воздухе, как дрожащая нота на краю обрыва, от которой зависела вся дальнейшая мелодия. Мать тихо вздохнула.

– Я не осуждаю. Я просто боюсь за тебя. Боюсь, что тебе будет больно.

Настя впервые за долгое время заплакала.

– Лучше больно – чем пусто, – сказала она сквозь слёзы.

В комнате повисла пауза, нарушаемая лишь тиканьем часов.

– Ты всегда была упрямая, – вздохнула мать. – Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

– А я счастлива, – тихо сказала Настя. – Потому что рядом с ним я – это я.

– Ну что ж. Это твоя жизнь. Делай, как велит сердце.

Родители переглянулись. Споров больше не было, но она знала – им понадобится время, чтобы принять её выбор.

Отец долго сидел молча. Потом поднял глаза, изучающе посмотрел на Настю и уже смягчившись глухо произнёс.

– Хорошо, – сказал он устало. – Познакомь нас. Приведи его к нам домой. Мы просто хотим поговорить с ним, узнать его поближе.

– Хорошо, – сказала Настя.

Она встала. Тихо. Ровно. И ушла в комнату, оставив родителей в растерянной тишине.

Вечером Настя пришла к Антону с тяжестью, которую не могла стряхнуть. С рвущимися, как птица из клетки, мыслями. Он как будто почувствовал это ещё до того, как она сказала хоть слово.

– Что-то случилось?

– Я рассказала о нас родителям.

– И?

– Отец против. Настаивает на встрече с тобой. Мама понимает меня, но… боится. Думает, что это временно. Что я просто… увлеклась.

Антон опустил голову.

– Они правы.

Настя замерла.

– Что?

– Может, ты действительно увлеклась. А потом… поймёшь, что хочешь обычной жизни. Где нет нужды защищать кого-то на улице, вести за руку, подстраивать под него каждый шаг. Где можно смотреть закаты, фильмы, делиться картинками… обычной любви. С глазами, с фотоальбомами, с турпоездками… – Антон помолчал. – Пойми, Настя, я не смогу всего этого тебе дать.

– Ты сейчас меня отталкиваешь?

– Я – предупреждаю.

– Нет, Антон. Ты боишься. Опять. Как тогда – с Леной. Только теперь ты уже не ребёнок.

Он встал. Резко. Его голос стал твёрже.

– Ты не понимаешь, Настя, мне больно даже от мысли, что ты можешь пожалеть. А я не хочу быть тем, кого «носят на руках». Я хочу быть равным. А не обузой.

– Ты не обуза!

– А кто? Тот, кому нужно всё объяснять? Тот, кто не увидит твоего нового платья, не оценит твоей улыбки? Я – неполноценный. Я инвалид. И ты это знаешь.

– Я знаю, что ты мой. Ты настоящий. Ты чувствуешь больше, чем те, кто видят. Ты светлее, глубже, – и уже совсем шёпотом: – ты… ты, мой.

Он отвернулся. Настя сделала шаг ближе – он сделал шаг назад.

Настя почувствовала, как в воздухе что-то сломалось. Она протянула руку, но остановилась в нескольких сантиметрах от его плеча. Этот короткий миг показал ей: расстояние между ними может быть не в шагах, а в сердце.

– Не надо сейчас, – сказал он глухо. – Мне нужно подумать.

– Ты хочешь уйти?

– Я хочу, чтобы ты могла уйти. Если захочешь. Без чувства вины. Без боли.

Настя не выдержала. Слёзы побежали по её щекам.

– Ты – трус. Я тебе доверилась. Впустила тебя в мою жизнь. А ты опять бежишь. Уходишь в свою тьму.

Он не ответил.

Она ждала. Потом развернулась и ушла. Впервые – не оборачиваясь.

В ту ночь она не спала. Её комната была заполнена пустотой. И даже повязка в ящике – теперь казалась холодной. Как напоминание о том, что можно доверять, можно чувствовать… и всё равно можно потерять, остаться одной.

А он сидел на полу своей комнаты, опершись спиной о стену, прислушиваясь к дождю. Впервые – не как к музыке. А как к шуму. Беспорядочному, рвущему. Словно небо тоже не знало, что делать с этой болью.

В тишине его квартиры даже часы тикали иначе. Будто медленнее, будто жалели. Антон сидел, обхватив голову руками. Он слышал её голос. Вспоминал, как она смеялась, как говорила «я иду». Помнил, как сжала его руку, когда он впервые коснулся её лица. Это всё было так… ясно. И от того – так больно.

В голове звучал её голос: «Ты мой». Больно было от того, что он хотел ответить, но промолчал. А потом это: «Ты – трус».

Он не знал, что сейчас делать. Оправдываться? Искать её? Молчать?

В темноте не было ответов. Только вопросы, слишком острые, чтобы их обойти.

А Настя сидела у окна и смотрела на улицу. За стеклом тонкой паутиной бежали капли дождя. Настя провела пальцем по холодному стеклу и почувствовала, как её собственные мысли текут так же неуправляемо. В каждой капле ей слышалось несказанное слово. Город жил своей жизнью – фары машин, лай собак, отрывистые голоса с улицы. Телефон лежал на столе. Иногда экран вспыхивал – уведомления, сообщения от друзей. Она ни на одно не ответила.

Пальцы зависли над экраном. Её тянуло написать. Просто: «Ты как?» Или: «Ты был неправ». Или, наоборот: «Я скучаю».

Но ничего не вышло. Страх – быть отвергнутой. Или – услышать: «Я действительно ухожу».

Вместо сообщения она написала в заметках:

«Если ты думаешь, что мне легко – ошибаешься. Я задыхаюсь. Потому что ты для меня не просто человек. Ты – мой воздух. Но ты не веришь. А я устала доказывать. Просто будь. Я приму любое „быть“ – лишь бы рядом».

И сохранила. Только для себя.

Через день на факультете подошёл Игорь – парень с параллельного потока. Умный, спокойный, сдержанный. До этого Настя едва с ним общалась, хотя и знала, что он испытывает к ней симпатию. Теперь он, будто почувствовав, что она уязвима, сел рядом в столовой.

– Ты сегодня какая-то грустная. Всё нормально?

Настя кивнула.

– Да. Просто… немного устала.

Он не стал навязываться. Но сказал:

– Если захочешь – сходи со мной как-нибудь в кино или кафе. Поговорим. Нормально, по-дружески. Отвлечёшься.

Она вежливо улыбнулась. И в ту же секунду поняла: не сможет. Смотреть кино без Антона – значило предать ту глубину, которую он открыл в ней. Значило – пойти «по-простому». По-обычному. А она уже не была обычной.

– Спасибо, Игорь. Но мне сейчас… не до кино.

Он понял и не обиделся. Ушёл, оставив за собой лёгкое послевкусие несостоявшейся альтернативы. А в ней осталась твёрдая уверенность: обычная жизнь теперь уже невозможна.

Вечером Настя вышла в парк. Машинально. Не надеясь – просто по привычке. Села на их скамейку. Листья шумели. Вдалеке кто-то катался на роликах. Воздух пах влажной корой и прохладой осени.

Она достала телефон. Открыла диалог. Пусто. Ни слова от него.

– Дура, – прошептала себе и расплакалась. – Ну почему так больно, когда человек всё ещё жив – но не рядом?

Антон сидел в кресле с телефоном в руках. Слушал, как сосед за стеной стучит молотком. В голове крутилась Настина фраза: «Ты трус».

Он знал – она была права. Он испугался. Но не за себя. За неё.

Он поднял телефон. Долго держал, прислушиваясь к чему-то. В голове звучал её голос. Её шаги. Её шепот: «Ты мой».

Он написал одно сообщение. Короткое: «Я твой». А затем добавил: «И хочу, чтобы ты была моей». Но не отправил. Сохранил, как и она, для себя, сознавая, что ещё не готов – пока не готов.

9

Прошла неделя.

Неделя, в которой не случилось ничего – и при этом произошло всё.

Они не виделись. Не писали. Не звонили.

Но каждый день был заполнен мыслями про другого и сообщениями, которые сохранялись только для себя.

Настя сидела на кухне, когда мама зашла, не стуча.

– Ты не ешь. Не спишь. Я вижу.

Настя не ответила.

– Ты страдаешь из-за него?

– Нет, мама. Я страдаю потому, что он отдалился. Потому что я дала ему уйти.

Мама села напротив.

– Ты сильнее, чем я думала, – сказала она неожиданно. – Я всегда боялась, что ты слишком мягкая, слишком сердечная. А ты, оказывается, умеешь любить так, что не отступаешь.

– Я и правда люблю, мама.

– Тогда не отпускай.

Настя подняла глаза. Впервые – без боли, с решением, которое было крепче слёз.

Антон сидел в интернет-кафе. Он вернулся к своим любимым занятиям – работе с графическими нейросетями, но внутри царила пустота.

Было ощущение, что он проживает чью-то жизнь. Не свою. Потому что его «жизнь» осталась на той скамейке, когда она ушла.

К нему подошёл его друг, с которым он когда-то учился в институте.

– Ты стал другим, Антон, – сказал он. – Словно голос у тебя теперь – не только из горла. А из сердца.

– Я… потерял человека.

– Значит, был человек, кто туда – в сердце – вошёл. И если он ушёл, а ты всё ещё говоришь его голосом… может, не всё потеряно?

Антон кивнул. Медленно. Но впервые – без злости. Без глухой обиды. Только – с грустью и пониманием.

Настя пришла в парк. Не на скамейку. В ботанический сад – туда, где вода в пруду пахла осенью, где кружились листья. Там, где она впервые описывала ему отражения.

С собой у неё была повязка.

Она села у воды и завязала глаза.

Прохожие смотрели – кто-то с удивлением, кто-то с иронией. Она не обращала внимания. Просто сидела. Вспоминала. Слушала.

Ветер. Хруст. Чей-то кашель вдалеке. Голос ребёнка.

И шаги. Не просто шаги. Его шаги.

Она не повернулась. Не сняла повязку. Он остановился рядом. Молчал. Потом сел.

– Ты снова здесь, – сказал он.

– Да, здесь.

Он молчал. Потом спросил:

– Почему ты завязала глаза?

– Чтобы быть рядом. На твоих условиях.

– А если я больше не хочу условий?

Она сняла повязку. Повернулась к нему.

Он не смотрел на неё – но держал лицо в её сторону.

– А что ты хочешь?

– Чтобы ты больше никогда не уходила. Даже если я скажу «уходи».

Она дрожала. Не от холода – от слов. От всего, что в них было.

– А ты не оттолкнёшь, если я скажу: «Я боюсь, но я остаюсь».

Он покачал головой.

– Тогда я останусь.

Он улыбнулся. Его улыбка была светлой и немного робкой – как слабое зимнее солнце, пробивающееся сквозь облака. Настя почувствовала, что эта улыбка согрела её сильнее любого слова.

Он протянул ей руку. На ладони лежала белая трость. Он держал её за самый край.

– Возьми, если хочешь быть со мной. Не как поводырь. А как спутник.

Она взяла.

И с этого касания всё началось заново – не как повторение, а как новая глава их жизни.

Глава 4. Знакомство с семьёй Насти

10

С тех пор, как они снова были вместе, время будто текло иначе. Медленнее. Но полнее.

Они не пытались наверстать упущенное. Не рвались вернуть то, что было «до». Они шли от новой точки. Там, где боль уже прожита, страх – признан, и осталась только любовь. Тихая, как дыхание ребёнка.

В один из вечеров, когда город затихал под дыханием увядающей осени, они сидели на крыше старого дома. Настя нашла туда проход – по пожарной лестнице, с пледом и термосом.

– Это безумие, – сказал Антон, усмехаясь. – Ты точно не хочешь, чтобы я свалился?

– Со мной ты не упадёшь, – ответила она, прижимаясь к его плечу.

Тишина была не гнетущей – обволакивающей.

– Знаешь, – вдруг сказала она. – Я ведь не сразу поняла, что люблю тебя. Это пришло… как запах весны. Сначала кажется, что это просто воздух. А потом – понимаешь, что дышать без этого больше не можешь.

Он молчал долго.

Потом прошептал:

– А я понял раньше. И потому испугался. Потому что, когда ты ничего не видишь – ты учишься не привязываться. Но ты… как луч сквозь щель в закрытых ставнях. Всё равно остаёшься. Я тебя… люблю, Настя. И мне больше не страшно.

Она обняла его. Не крепко – мягко, бережно. Как обнимают то, что хотят сохранить.

Операция обсуждалась один раз. Без пафоса.

– Если бы ты захотел, – сказала она, – я была бы рядом, готовая на любой исход.

– Я знаю, – ответил он. – Но я не хочу менять свою тьму на риск потерять то, что вижу внутри.

– Тогда – так. Ничего не меняй.

– Только тебя бы я хотел видеть. Иногда думаю: если бы открыл глаза и первым делом увидел твоё лицо, – это бы стоило всего.

Она улыбнулась:

– Тогда представь. Я с тобой – каждый раз, когда ты захочешь.

Он кивнул. Закрыл глаза. И сказал:

– Сейчас вижу.

Через несколько дней Настя пришла домой поздно. Мама была на кухне, в халате, с книгой и кружкой чая.

– Привет, – сказала Настя. Спокойно, без опаски.

– Ты счастлива? – спросила мать, не отрывая взгляда от кружки.

Настя задумалась. Потом кивнула.

– Да. Не легко. Но – да.

Мама впервые улыбнулась искренне.

– Тогда ладно. Пусть будет он. Я просто хочу, чтобы ты была с тем, кто будет тебя беречь.

– Он уже бережёт.

На следующий день они шли по улице, взявшись за руки. Он – с тростью, она – без спешки. Иногда она подсказывала тихо: «лестница», «ветка», «поворот». Иногда – он сам замирал, чувствуя, что впереди меняется воздух, звучание, люди. Листья хрустели под ногами, и каждый их шаг отзывался тихим шёпотом. Настя украдкой всматривалась в его профиль, будто хотела запомнить каждую линию, а он, чуть приподняв голову, ловил запах осени и говорил: «Слушай… как тишина поёт». Настя прикрывала глаза и слушала…

Они были не идеальной парой. Но были вместе. И это – значило больше, чем всё остальное.

11

Как-то Антон сидел у окна своей небольшой квартиры, прислушиваясь к звуку дождя, который мягко касался подоконника. В воздухе стоял запах мокрых улиц, старой штукатурки и свежезаваренного кофе – мать, как всегда, готовила его крепким, будто этим могла защитить сына от усталости.

– Ты опять был в парке? – спросила она, ставя перед ним чашку.

Антон не ответил сразу. Пауза повисла, и мать успела услышать в его дыхании что-то новое, непривычное. Он боялся сказать, что впервые за долгое время его сердце снова ищет кого-то.

– Да. – наконец сказал он.

– С той девушкой?

– С Настей.

– Она… добрая? – В её голосе было больше опасения, чем любопытства.

Антон знал этот тон. Мать не любила, когда в его жизнь приходили новые люди. Слишком часто они уходили, оставляя за собой пустоту.

– Добрая, – тихо ответил он. – И она не боится моей тьмы.

Мать вздохнула.

– Не бойся и ты. Но… и не спеши.

Вечером Настя встретилась с Виктором, тем самым – своим однокурсником. Он ждал её у входа в библиотеку, где она брала книги для учёбы. Высокий, с чуть растрёпанными волосами, он всегда улыбался так, будто знал какую-то шутку, которой делиться не собирался.

– Ты изменилась, – сказал он, когда они пошли по улице.

– В каком смысле?

– Стала… задумчивой. Улыбаешься меньше. Но глаза у тебя светятся.

Настя промолчала. Она не хотела рассказывать о своих встречах с Антоном. И хотя Виктор был её другом и когда-то нравился ей, иногда его слова звучали так, будто он проверяет её.

– Если кто-то обидит тебя, – сказал он, – я буду рядом. Но, Настя… будь осторожна. Не все, кто кажутся сильными, такими являются.