Карга

Максим торопился, как мог, но всё равно не успел: махина красного автобуса с грязными бортами уже отъехала от остановки, высадив перед этим двух человек: согбенную старушку, пытающуюся получше перехватить свою коричневую сумку, и здоровенного пузатого мужика в зелёной бейсболке.

Он ещё бежал, будто и вправду мог всё ещё успеть, заскочить в салон и облегчённо выдохнуть, поэтому собирал своими новыми белыми кроссовками все лужи – ночью хлестал ливень, и теперь в выбоинах на тротуаре скопилась мутная холодная вода.

Парень пронёсся прямо по одной из луж, взметнув по сторонам тысячу брызг. Одну руку он поднял, как будто пытался притянуть автобус назад, а второй вцепился в свой синий рюкзак, набитый футболками и джинсами.

Мужик отшатнулся назад от этого ошпаренного, а вот старуха не успела, и вода из лужи окропила её чёрную юбку, едва не волочащуюся по асфальту.

– Эй, малахольный! – хрипло выкрикнула окна, разворачиваясь за ним следом. – Куда скачешь?!

– СТОЙ! – крикнул парень, но водитель автобуса то ли не видел отставшего, то ли не собирался затормаживать, и стал неумолимо разгонять свой транспорт дальше.

Максим остановился, пробежав ещё шагов десять. Он тяжело дышал, да и во рту всё пересохло, но продолжал смотреть вслед удаляющейся громаде какое-то время. Только потом понял, что пронёсся прямо по луже, и с горечью оглядел свою замызганную обувку, ещё неделю назад сверкавшую новой белизной.

– Съездил в деревню, – процедил он, и с неохотой обернулся – предстояло пойти назад.

Мужик смотрел на него добродушно; его щетинистое лицо растягивала слабенькая улыбочка. Так смотрят коты на птенцов. А вот старуха выглядела довольно рассерженно: она продолжала сверлить его взглядом, сжимая скрюченными артритом пальцами свою поклажу. Судя по всему, ждала ответа.

Максим сразу обратил внимание ещё и на то, что она не просто горбатая, а будто согнутая почти пополам. Но когда он глянул ей в лицо, то даже невольно поморщился, рассмотрев крючковатый длинный нос и только один прищуренный глаз. Вместо второго у неё зияла чёрная дыра. Выбившиеся из-под чёрной косынки серебристые локоны не добавляли ей привлекательности.

– Ты немой?! – спросила она у него тоном, требующим немедленного ответа. – Ты посмотри, что наделал с моей юбкой, олух малолетний!

Неудовольствие Максима переросло почти сразу же в раздражение, а оно, в свою очередь, молниеносно сменилось свирепой яростью.

– Нечего на дороге стоять! – рявкнул он громче, чем хотел бы. – Видели же, что я на автобус опаздываю!

Старуха мощно вздохнула, покачнувшись от этого движения, а мужик тут же раскрыл рот, как будто этот торопыга со светлыми кудрявыми волосами, одетый в джинсовый костюмчик и некогда белые кроссовки, хорошенько поддал этой престарелой женщине.

– Не ори на меня! – взвизгнула старуха, и в голос её добавилось строгости. – Щенок малахольный, выдумал тут! Несётся, как ужаленный, и ещё вздумал…

Максим, уже почувствовавший, что полностью вымочил обе ноги, не смог обуздать только что зародившуюся агрессию… Всё навалилось на него одним махом: и сбежавший автобус, и мокрая обувь, и визгливая старушка. Может, его задело ещё и то, что она-то на автобус успела, и уже приехала, вернулась домой…

– Да я бы тебя ещё не спросил! – крикнул он, и направился в её сторону, потому что ему предстояло идти назад тем же маршрутом, так или иначе.

Старуха угрожающе прищурила оставшийся глаз и яростно возопила:

– Да ты чего, щенок, несёшь-то?! Я тебе покажу кузькину мать!

Максим продолжал закипать, как чайник.

– Иди отсюда! – рявкнул он ей в ответ. – Тебе сколько осталось-то?!

Старуха фыркнула, и медленно подняла на него указательный палец с острым чёрным ногтем, что заставило его остановиться.

– Ты знаешь историю о скоморохе? – спросила она заговорческим шёпотом. – Был такой скоморох, много кривлялся, а потом ему голову отрубили.

Максим смотрел на неё, но никакого испуга или другого неудобства не чувствовал.

– Бабуля, – сказал он, понижая голос и инстинктивно сжимая кулаки. – Идите домой. Хватит тут вонять.

Она мельком глянула на мужика в бейсболке, и Максим тоже выстрелил по нему глазами. Тот весь побелел от явственного испуга, как-то сжался, будто сделался мельче.

– Маленький гадёшыщ, – отчётливо проговорила свидетельница революции тысяча девятьсот пятого года, искривив губы в жесточайшем отвращении. – Ты меня разозлил.

– И чего же Вы сделаете? – издевательски спросила дерзкая поросль в ответ. – Сельскому участковому пожалуетесь?

– Сегодня ты будешь бежать от меня, но я везде дотянусь до тебя своими руками, – проговорила бабулька глухим голосом, совершенно другим. – Ты будешь искать угол, но не найдёшь. Ты будешь стучаться в дома, но тебе никто не откроет!

Старуха плюнула в него – чёрная слюна метко попала ему на джинсовую куртку гадким склизким сгустком.

Максим отпрыгнул назад, взмахнув руками. Чувство невероятного омерзения окатило его с ног до головы. По спине побежал холодок, однако, замешательство длилось совсем недолго.

– Тварь пересохшая, – сказал он и на самом деле рванулся вперёд, будто хотел отвесить ей натурального пинка, но почувствовал, как грубая мужская рука схватила его за тоненький бицепс и чуть не раздавила.

– Всё, парень, тихо, – затараторил мужик в бейсболке, на пару тонов понижая голос. – Ты с ума спрыгнул, что ли? Это ж Клавдия Афанасьевна…

Максим непонимающе огляделся – старуха уже направлялась дальше неспешной и хромой походкой, но щетинистый верзила продолжал его удерживать.

– Я в порядке, не надо меня держать, – сообщил Максим и попробовал мягко высвободиться, и новый знакомец позволил ему это сделать.

– Моё дело, конечно, телячье, – сказал мужик, вытирая пот со лба… Хотя сейчас и не было жарко. – Но я тебе советую перед ней извиниться. Попросить прощения от всей души.

– Она харкнула в меня! – возмущённо заявил Максим, указывая пальцем на чёрное поблёскивающее пятно. Он почувствовал, как его затошнило. Надо было как-то стереть слюну, но парень не мог заставить себя прикоснуться к ней.

– Она – очень страшная старуха, – прошептал мужик. – Старики считают, что ведьма.

Максима прошиб пот, он даже вздрогнул, словно кто его хлопнул по плечу.

– Байки из склепа, – заметил он, но на всякий случай коротко обернулся: никого.

– Смотри сам, моё дело – предупредить… А ты сам чей будешь-то? Как зовут?

– Максим.

– А фамилия-то у тебя есть, Максим?

– Зимин.

Мужик присвистнул, почесав затылок.

– Ты – внук деда Платона, что ли?!

– Да, – бросил Максим, снова посмотрев вслед удаляющейся старухе.

– Так я ж ваш сосед, Геннадий Иванович, – мужик протянул руку, похожую на медвежью лапу, и едва не переломил подростковую белую кисть Максимки. – Я тебя не видел.

– Я вчера приехал деда навестить, – пояснил Максим. – Чувствовал, что из этой дыры валить надо скорей.

Мужик немного помрачнел, как и всякий человек, чей родной уголок кто-то оскорбит.

– Тяжкий у тебя характер.

– Золотой, потому и тяжёлый, – огрызнулся Максим. – Был рад знакомству, но мне надо идти… Теперь тут торчать до вечера опять.

– Мне в ту же сторону.

Они прошли полсотни шагов молча, а потом здоровенный спутник завёл свою шарманку с самого начала.

– Ты лучше извинись перед этой бабкой, – сказал он, снова понижая голос. – Она хоть и злыдня, но если ты извинишься, как следует…

– Вы, дяденька, на полном серьёзе меня упрашиваете просить прощения у полоумной старухи?! – воскликнул Максим, оборачиваясь к нему в пол-оборота.

Геннадий Иванович посмотрел на него сурово, словно решая, отвесить ли этому щеглу хорошенькую затрещину, или ещё подождать.

– Её тут все уважают… – пояснил он.

От остановки они прошли по улице с простыми престарелыми срубами, с такими же серыми ставнями. Никаких росписей, никаких ярких наличников. Трава у некоторых домов поросла так, будто там никто и не жил.

Около одного из домов лежал огромный лохматый пёс, изнывающий от распаляющейся жары. Он выбрался из-под ворот, но дальше уйти не позволяла толстенная железная цепь. Высунув язык, животное часто дышало, без всякого интереса оглядывая шагающих мимо людей.

– Если она коптит воздух дольше меня, это не значит, что я должен уважать её, – заметил Максим в духе современного бунтарства.

– Острый ты на язык. Таким можно траву косить.

Максим пропустил это мимо ушей. Они прошли ещё пруд, обрамлённый со всех сторон раскинувшимися кустарниками, а после него миновали столетнюю детскую площадку. Горке пришёл конец, как и карусели – всё развалилось, а реставрировать никто это не спешил.

Дед Платон жил поблизости – сразу у поворота. Его дом выглядел чуть лучше, чем у остальных жителей, но прясла в покосах все сгнили и повалились, и в огромную траву забрался упитанный козёл, торопившийся втянуть в рот всё разнотравье, какое успеет. Сам же дед – невысокий и жилистый старикашка в майке-алкоголичке упорно направлялся к нему, зажимая в руке кривой занозливый дрын.