Берега закона

Посвящается

Моему другу и земляку.

Уроженец Азербайджанской ССР Рашид Бадалов родился в 1959 году. В 1984 году окончил юридический факультет Казанского государственного университета и поступил на службу в прокуратуру Новокуйбышевска в должности старшего следователя. В 1999 году занимал должность начальника организационно-методического отдела следственного управления прокуратуры Самарской области, с 1999 по 2007 годы – начальник отдела криминалистики прокуратуры Самарской области, с 2007 года – заместитель прокурора Самары, а в мае того же года Бадалов был назначен на должность прокурора города Самары.

Часть 1: Зарождение (события происходят в «энном» городе областного значения)

Глава 1: Перевод. (сентябрь 1985 г.)

Межгородской автобус прибыл в областной центр, плавно остановился у перрона. Дверь открылась, и Рашид Муратов, крепко держа ручку своего единственного добротного чемодана, вышел на просторную бетонную площадку автовокзала.

Позади остался год напряженной, но важной работы помощником следователя в прокуратуре районного центра области. Год первых профессиональных шагов, столкновений с реальностью провинциального правосудия и накопления опыта. Там он научился видеть за документами живых людей и понимать сложность стоящих перед законом задач.

Впереди ждал перевод в Прокуратуру областного центра. Повышение. Новый масштаб и горизонты. И… долгожданная встреча с отцом. Рашид окинул взглядом заполненную людьми площадь автовокзала, взгляд его скользил по лицам в поисках знакомого силуэта. В сердце, несмотря на усталость от дороги, было приподнятое чувство – начиналась новая глава

– Рашид! Сынок!

Голос, пробивающийся сквозь гул толпы. Ильдар Муратов. Высокий, подтянутый, в тщательно выглаженной рубашке и добротном, но уже не новом пиджаке.

Он прилетел из Азербайджана специально, чтобы встретить сына на переломном этапе его жизни. Шесть долгих лет разлуки (после окончания Рашидом Гос.университета в 1984-м и распределения в небольшой город районного значения) стерся в мгновение крепкого объятия. Отцовские руки, крепкие от работы на бакинских судоверфях, сжали плечи сына.

– Ата (Отец)! Ты доехал хорошо? – Рашид отстранился, оглядывая отца. Тот выглядел усталым, но глаза светились.

– Как по маслу! – Ильдар махнул рукой. – Аэропорт, потом такси до вокзала. Успел. Ну, показывай, как выглядишь? Прокурор областного масштаба! – В голосе звучала гордость, смешанная с легкой иронией.

Рашид улыбнулся:

– Пока только помощник следователя прокуратуры области. Как и прежде. Но… уровень другой, область! – Он похлопал по чемодану. – Вещи здесь. Диплом и документы – при мне. – Он потрогал внутренний карман пиджака.

– Умно, – одобрил Ильдар. – Документы – святое. Особенно в твоей работе. Не дай бог, карманник… Пойдем, сынок. Выбирайся из этой толчеи. Я тут нашел приличную столовую, недалеко. Поедим, поговорим. Тебе ведь завтра на службу?

Они шли по оживленной улице, минуя привокзальные магазинчики и ларьки. Запах жареных пирожков смешивался с выхлопами автобусов. Ильдар нес чемодан, как знамя.

– Как в «малом городе Эн»? – спросил он, когда уселись за столиком в шумной, пропахшей борщом столовой. – Тяжело было начинать? Один, в новом городе?

– По-разному, – Рашид налил отцу чаю из громадного самовара, стоящего рядом. – Дела… как дела. Хищения с завода, хулиганки, пьяные разборки. Было и серьезное – дело о злоупотреблениях в ЖКХ. Но чувствовал себя… на периферии. Теперь – центр. Другой размах. Другие проблемы, наверное.

– И другие шишки, – серьезно добавил Ильдар, разламывая хлеб. Он огляделся, понизил голос. – Я тут пока ждал тебя, почитал местную прессу, поговорил с таксистом… старичком. Город большой, сынок. Очень большой. И неспокойный. Говорят, тут уже вовсю свои порядки устанавливают. Особенно в торговле, в услугах… Вон, ресторан тот самый – «Парус» на углу Садовой и Красноармейской – легенды ходят.

Рашид насторожился:

– Какие легенды, Ата (Отец)?

– Да о хозяине его, вернее, о сыне хозяина. Виталий Маркелов. Отец у него – Константин Маркелов, большой чин в «Главстрое». А сынок… – Ильдар многозначительно качнул головой. – Мастером числится на бумаге, а сам, по слухам, реальный хозяин в том «Парусе». И не только там. Связи, деньги, охрана своя. Будь осторожен, Рашид. Такие люди… они закон считают помехой. А того, кто закон всерьез представляет – врагом. Опасайся его.

Рашид молча помешал остывающий борщ. Образ нагловатого сынка чиновника, чувствующего себя хозяином жизни, возникал в голове. В Новокуйбышевске были свои местные «короли», но масштаб, судя по словам отца, здесь был иной.

– Я буду осторожен, отец, – сказал он твердо. – Но прятаться не стану. Если он нарушает закон – он мой объект. Как и любой другой.

Ильдар смотрел на сына с тревогой и гордостью:

– Знаю твой характер. Прямо как у деда. Тот тоже на своем стоял. Помни, сынок: твоя сила – в законе и в чести. Их сила – в деньгах и страхе, который они сеют. Держись своего берега. Крепко.

На следующий день. Площадь Ленина. Утро.

Рашид вышел из троллейбуса на широкой, залитой осенним солнцем площади. Перед ним высилось строгое, с колоннами здание Прокуратуры Куйбышевской области. Сердце билось ровно, но сильно. Новый этап. Новый фронт.

Он направился к входу, окидывая взглядом центр города. И тут его взгляд зацепился за машину. «Волга» ГАЗ-24 вишневого цвета, вычищенная до блеска. Она стояла чуть в стороне, у тротуара напротив Дома Союзов – солидного здания с витринами «Берёзки» и других престижных магазинов. Возле машины, непринужденно опираясь на крыло, стоял молодой человек в импортном костюме цвета кофе с молоком. Двое крепких парней в добротных плащах стояли чуть поодаль, наблюдая за потоком людей. Виталий Маркелов.

Рашид узнал его по описанию отца – самоуверенная осанка, холодноватый взгляд, скользящий по людям как по предметам. Один из охранников что-то сказал, Маркелов кивнул, не меняя позы. Его взгляд скользнул по Рашиду в его скромном советском костюме, с портфелем под мышкой. На лице Виталия мелькнуло не то удивление, не то презрительное узнавание. А, это тот самый "бакинец"-правдолюбец из районного центра…" Казалось, говорил его взгляд.

Маркелов медленно, демонстративно окинул Рашида с ног до головы – от недорогих ботинок до скромного галстука. Уголки его губ дрогнули в едва заметной, но ледяной усмешке. Он слегка кивнул в сторону Равиля – не как приветствие, а скорее, как констатацию факта присутствия незначительного объекта. Жест был наполнен таким непререкаемым чувством собственного превосходства, что это ударило сильнее слов. "Ну что ж, добро пожаловать в большой город, юноша. Посмотрим…"

Затем он развернулся, сказал что-то охранникам, и вся троица направилась к боковому входу Дома Союзов, вероятно, в какой-то закрытый клуб или кафе для избранных. Один из охранников на мгновение бросил на Рашида оценивающий, колючий взгляд.

Рашид замер на секунду. Воздух, напоенный запахами осеннего города – опавшей листвы, выхлопов, свежей выпечки из булочной – вдруг показался ему резким. Укол той немой насмешки, презрения к его статусу и, возможно, к самой его профессии, был ощутим. Но следом за ним пришла не ярость, а холодная решимость. Он видел врага воочию. Врага Закона, которого ему предстояло ставить на место.

Он резко повернулся и твердым шагом пошел к тяжелым дверям Прокуратуры. Его рука потянулась к внутреннему карману пиджака – туда, где лежал диплом юриста и приказ о назначении. Вчера отец говорил о берегах. Сегодня он увидел того, кто пытался смыть эти берега. Его путь лежал прямо через эту силу.

Он толкнул массивную дверь. Внутри пахло старым деревом паркета, лаком от шкафов, пылью бесчисленных дел и незримой, но ощутимой властью Закона. Завтрак Маркелова в Доме Союзов подходил к концу. Служба помощника следователя Прокуратуры области Рашида Муратова начиналась сейчас.

Глава 2: Фронт Закона (сентябрь 1985 г.)

Массивная дубовая дверь с табличкой «Следственный отдел» закрылась за Рашидом с глухим, властным стуком. Воздух здесь был иным, чем на шумной площади. Густой, тяжелый. Пахло старыми фолиантами (Уголовный кодекс РСФСР, сборники постановлений Пленумов Верховного Суда СССР и РСФСР, стоявшие на всех столах), дешевым табаком «Примой», пылью архивных дел и подспудным напряжением – запахом постоянной, невидимой войны.

Коридор был длинным, по обе стороны – двери с номерами и фамилиями следователей. Где-то за одной из них резко звонил телефон, за другой слышался монотонный диктовочный голос. Молодые секретарши в строгих платьях несли стопки бумаг, едва не роняя их. Старший следователь в мундире прокурорского работника (темно-синий китель с петлицами) что-то сурово объяснял помощнику, тыча пальцем в протокол. Это был механизм Закона в действии. Мощный, не всегда отлаженный, но неумолимый.

Рашида проводили в кабинет начальника следственного отдела. Не огромный, но солидный. Большой стол, заваленный бумагами, стопки дел в папках на подоконнике, портрет Генерального секретаря ЦК КПСС на стене. И человек за столом.

Игорь Семенович Гордеев. Лет пятидесяти, коренастый, с короткой, проседью тронутой щетиной и пронзительными, словно рентгеновскими, глазами серого цвета. На кителе – скромная, но почетная медаль «За отвагу» – напоминание о прошлом, не прокурорском. Он поднял взгляд от бумаг, окинул Рашида быстрым, оценивающим взглядом. Ни улыбки, ни приветствия.

– Муратов? – Голос хрипловатый, как наждачная бумага. – Из районного центра? Садитесь.

Рашид сел на краешек стула, выпрямив спину. Чувствовал себя как на экзамене, который начался до первого вопроса.

– Приказ о вашем переводе и назначении помощником следователя отдела лежит тут, – Гордеев постучал пальцем по папке. – Опыт годовой имеется. Аттестация… сдержанно-положительная. – Он подчеркнуто медленно перелистнул страницу. – Написали, что «проявляет излишнюю принципиальность, порой в ущерб оперативности решения вопросов». Это как понимать? Упертый? Или просто тормоз?

Рашид почувствовал, как кровь приливает к лицу. Тот случай в Райцентре – он отказался закрывать глаза на явные нарушения при задержании местного «авторитета», которого «крыло» начальство. Дело затянулось, но он добился правды.

– Я считаю, Игорь Семенович, что принципиальность – основа работы следователя прокуратуры, – четко ответил он, глядя Гордееву прямо в глаза. – Оперативность не должна достигаться за счет законности.

Гордеев на мгновение задержал на нем взгляд. Что-то мелькнуло в серых глазах – не то одобрение, не то усталая ирония.

– Красиво сказано, Муратов. Очень красиво. «Основа». – Он откинулся на спинку кресла, скрестив руки. – Тут, в областной прокуратуре, основы иногда крошатся под весом… обстоятельств. Или вышестоящих указаний. Запомните: ваш непосредственный начальник – следователь, к которому вас прикрепят. Его слово для вас – закон. Пока не противоречит Уголовно-процессуальному кодексу и вашей совести. Надеюсь, разницу чувствуете?

– Чувствую, Игорь Семенович.

– Ладно. С теорией покончили. – Гордеев достал из стопки тонкую папку. – Практика. Ваш первый «подарок» на новом месте. Знакомьтесь: дело №… по факту хищения строительных материалов со склада СМУ-3 треста №11 «Главкуйбышевстрой».

Рашид невольно напрягся. СМУ-3? Трест №11? Именно там, по словам отца, числился мастером Виталий Маркелов. Совпадение? Гордеев, казалось, прочитал его мысли.

– Да, – сухо подтвердил он. – Знаменитый трест. И знаменитое СМУ. Небось, уже слышали шепотки? – Он не стал ждать ответа. – Суть: со склада систематически исчезали цемент, краска, электроды. Не астрономические объемы, но… настойчиво. Завскладом – Петр Сидорчук, ветеран труда, орденоносец. Кристально чистый, как нам доложили из парткома треста. Кладовщик – молодая девушка, Лида Сомова. Подозрение пало на грузчика, некоего Кольцова. Местного алкаша. Он и сознался. Мол, продавал на сторону, чтобы пропить. Дело вроде как закрывается. Ваша задача – «формально» подготовить материалы к утверждению обвинительного заключения и передаче в суд. Проверить, все ли процессуальные действия соблюдены, нет ли формальных нестыковок. Стандартная рутина для новичка. Понятно?

Рашид взял папку. Она была легкой, слишком легкой для уголовного дела.

– Понятно, Игорь Семенович. Но… если позволите вопрос? Почему подозрение сразу на грузчика? И почему он так легко сознался?

Гордеев снова прищурился.

– Потому что он – грузчик. Потому что он – алкаш. Потому что у него нет крыши. А у завсклада Сидорчука – ордена и партбилет. А у кладовщицы Сомовой… – он сделал многозначительную паузу, – …говорят, симпатичная девушка. И, по слухам, была замечена в компании… определенных молодых людей с престижными авто. Вам хватит для начала? Или будете искать конспирологию в хищении десяти мешков цемента?

Тон был откровенно издевательским. Проверка. Рашид почувствовал это.

– Мне хватит материалов дела, Игорь Семенович, – спокойно ответил он. – Я изучу все внимательно. Как и положено.

– Вот и славно. – Гордеев кивнул на дверь. – Ваш следователь – Петр Николаевич Волков. Кабинет 217. Он вас ждет. И… Муратов?

– Да?

– Не ищите здесь врагов в каждом чиновнике. Но и не верьте никому на слово. Особенно партбилетам и орденам. Держитесь фактов. И УПК. Это ваша единственная броня. Пока.

Кабинет 217 был меньше, забит шкафами с делами до потолка. За столом сидел Петр Николаевич Волков – мужчина лет сорока, с усталым, но добродушным лицом и лысиной, блестевшей под лампой дневного света. Он пожал Рашиду руку тепло, но без лишних слов.

– Рашид? Садись. Гордеев сказал, дело по хищениям в СМУ-3 дал? – Волков вздохнул. – Знакомое дело. Сидорчук… Кольцов… Эпопея. Собирайся, поехали.

– Поехали? Куда? – удивился Рашид.

– На склад. И к Кольцову. Ты же не по бумажкам только работать будешь? Надо место посмотреть, людей в глаза взглянуть. Бумаги – они одно, а жизнь – другое. Заодно покажу, как опись вещдоков составлять, если что новое найдем. Хотя… – он махнул рукой, – …вряд ли. Кольцов все на себя взял. Типично.

По дороге на служебной «Волге» ГАЗ-24 (старой, поскрипывающей) Волков, куря «Беломор», рассказывал о реалиях:

– Область – не райцентр, Рашид. Тут масштаб другой. И шишки покрупнее. Тот же «Главспецстрой» – гигант. И как любой гигант, болеет. Дефицит, приписки, «левак» … Кто-то гвозди таскает, кто-то целые вагоны воровал. Наше дело – ловить тех, кого подставили или кто сам дурак попался. А большие рыбы… – он выразительно выпустил дым в открытое окно, – …у них чешуя потолще. И крючки осторожнее.

На складе СМУ-3 царил полумрак и запах сырости, цемента и машинного масла. Петр Сидорчук, седой, с орденскими планками на пиджаке, встретил их с подчеркнутой суровостью и готовностью сотрудничать. Он водил их по проходам, тыкая пальцем в пустые места на стеллажах: «Вот тут был цемент… тут краска…». Все четко, по документам. Кладовщица Лида Сомова, миловидная девушка с испуганными глазами, тихо подтверждала: «Да, Петр Ильич прав. Все списано по накладным Кольцову». Рашид заметил, как ее взгляд избегает встречи с его глазами. И как Сидорчук слишком уж бдительно следит за каждым ее словом.

Виктор Кольцов жил в бараке неподалеку. Запах перегара, нищета, запустение. Сам Кольцов – опухшее лицо, трясущиеся руки. На вопрос Волкова подтвердил: «Да, я брал. Продал. Пропил. Больше не буду». Говорил монотонно, как заученный урок. Рашид попытался задать уточняющие вопросы – где продавал, кому, по какой цене? Кольцов путался, мычал, потом просто замолкал, уставившись в пол. Сидорчук, присутствовавший «для порядка», нетерпеливо ерзал: «Ну чего его мурыжить? Сознался же!».

Обратно в машине Волков хмуро молчал. Потом сказал:

– Видел? Классика. Грузчик – козел отпущения. Сидорчук – неприкасаемый «орденоносец». Девчонка – запугана. А где реальные объемы? Где деньги? Кольцов за год столько не вынесет, даже если только пить будет. Но… – он тяжело вздохнул, – …дело шито-крыто. Партком треста дал Сидорчуку характеристику – «безупречный». Нарыли бы мы что – все равно замяли бы. А Кольцову… ему даже лучше в зоне. Там хоть кормят. Так что готовь бумаги к передаче в суд. Не наше дело рыскать против течения.

Рашид смотрел в окно на проплывающие корпуса заводов. В голове стоял образ Кольцова – сломленного, обреченного. И Сидорчука – с каменным лицом и орденами на груди. И Лиды Сомовой – испуганной и лживой. И всплывало лицо Виталия Маркелова с его презрительной усмешкой. «Их русло – грязное, но сильное». Слишком сильное для одного пьяницы-грузчика?

Вернувшись в кабинет, Рашид открыл папку. Дело действительно было «чистым» на бумаге. Но факты, которые он видел сегодня, кричали о фальши. Он взял телефонную трубку (тяжелую, черную).

– Архив? Это помощник следователя Муратов. Мне нужны журналы учета движения материалов по складу СМУ-3 треста №11 за последние… шесть месяцев. Да, все. И накладные. Срочно. Спасибо.

Он положил трубку. Волков поднял бровь:

– Зачем тебе это? Дело-то уже…

– Я хочу сверить, Петр Николаевич, – спокойно сказал Рашид, открывая толстый том УПК РСФСР на нужной странице. – Есть сомнения в полноте предварительного следствия. Статья 21 обязывает нас их устранять. Даже если дело, кажется, «шитым». Особенно тогда.

Волков долго смотрел на него. Потом медленно улыбнулся – впервые за день. Невесело.

– Ну что ж… Добро пожаловать на фронт, Муратов. Только учти: стреляют тут не только в грузчиков. И не всегда холостыми. И… – он кивнул на телефон, – …это твое дело. Но если что – я рядом. Формально.

Рашид кивнул. Он открыл первую папку с архивными документами. Начало было положено. Не с громкого ареста, а с кропотливой проверки смет и накладных. С поиска истины там, где все уже решили поставить точку. Он чувствовал на себе незримый взгляд Гордеева из кабинета в конце коридора и еще более незримое, но осязаемое присутствие тех, чьи интересы могли стоять за этим «шитым» делом. Включая, возможно, того самого человека в вишневой «Волге».

Война за закон, как и предупреждал отец, началась не с грохота пушек, а с шелеста бумаг в тишине прокурорского кабинета. И первый бой он давал не бандитам, а лжи и удобному молчанию. Своего берега он не уступит.

Глава 3: Бумажный Тигр (октябрь 1985 г.) 

Архив прокуратуры напоминал подземелье древнего замка – низкие своды, запыленные стеллажи до потолка, мертвенный свет ламп дневного света, едва пробивающийся сквозь тучи бумажной пыли, поднятой Рашидом. Он просидел здесь три дня, погруженный в журналы учета материалов склада СМУ-3 и пачки накладных. Запах старой бумаги, плесени и типографской краски въелся в одежду.

Рядом скрипел стул. Надежда Петровна, пожилая архивариус с лицом, как у строгой классной руководительницы, но с добрыми глазами, принесла очередную стопку.

– Ну, молодой человек, – вздохнула она, ставя папки на стол, – нашли своего дракона в этих бумажках? Или только мышиный помет?

Рашид оторвался от строк, тер глаза. Он чувствовал себя археологом, раскапывающим слой за слоем лжи.

– Пока только несоответствия, Надежда Петровна. Как иголки. Мелкие, но острые. – Он показал на разложенные листы. – Вот накладная на отпуск цемента Кольцову. Подпись Сидорчука. А вот журнал учета – запись о том же цементе сделана другим почерком и… на день позже. Как будто задним числом вписывали.

Надежда Петровна надела очки, присмотрелась.

– Почерк… Да, похоже на Лиду Сомову. Девчонка писала аккуратненько. А Сидорчук – каракулями. Это раз. – Она перевела палец. – А вот это что? Накладная номер 147. А в журнале она идет после 148-й. Хронология нарушена. Странно. Сидорчук старый волк, порядок знает. Или… ему было не до порядка.

Рашид почувствовал прилив адреналина. Это было не просто несоответствие – это был «шов в шитье дела». Он продолжил копать, сравнивая объемы списанных материалов по накладным Кольцова с реальными возможностями грузчика и… с потребностями нескольких текущих объектов СМУ-3. Цифры не сходились. Кольцов физически не мог вынести столько за указанный период. И объекты, судя по отчетам, получали меньше материалов, чем было списано. Куда уходили излишки? Или деньги за них?

Кабинет 217. Рашид разложил перед Волковым свои находки: копии накладных с подозрительными подписями, выписки из журналов с нарушенной нумерацией, сводную таблицу несоответствий объемов.

Волков курил, хмуро разглядывая бумаги. Его циничная маска треснула, уступив место профессиональной сосредоточенности и… тревоге.

– Черт… – пробормотал он. – Ты прав, Муратов. Дело пахнет не перегаром Кольцова, а крупной махинацией. Сидорчук тут явно не один. И не главный. Он – винтик. Кто-то сверху организовал схему. «Левая» реализация стройматериалов через подставных? Классика. Но масштаб… – Он свистнул. – Не хило для склада СМУ.

– Надо вызывать Сидорчука и Сомову снова, – предложил Рашид. – Давить на несоответствия. Особенно на Сомов. Она выглядела запуганной. Может, дрогнет.

– Сомову – может быть, – согласился Волков. – Сидорчука… бесполезно. Он как скала. Ордена, партбилет, стаж. И крыша, я уверен. Но… – он стряхнул пепел, – …попробуем. Только осторожно. И запрос ув банк сделаем – проверим счета Сидорчука и его родни. Вдруг там «сюрпризы». Хотя… если схема умная, деньги пойдут мимо них.

Лида Сомова пришла в прокуратуру бледная, как бумага. Руки дрожали. На вопросы Волкова о несоответствиях в журнале и накладных она запиналась, путалась, твердила: «Я ошиблась… Перепутала… Петр Ильич потом поправил…». Рашид заметил, как ее взгляд постоянно скользил к двери, будто она ждала, что ее вот-вот прервут.

– Лида, – мягко, но настойчиво сказал Рашид, отодвинув грозного Волкова на второй план. – Мы знаем, что ты боишься. Но ложь тебя не спасет. Ты же видела, что происходит? Не просто Кольцов таскал мешки. Гораздо больше. Кто заставлял тебя вписывать лишнее в журнал? Кто диктовал цифры? Сидорчук? Или… кто-то выше?

Девушка задрожала. Слезы покатились по щекам.

– Я не могу… – прошептала она. – Они… они…

– Кто «они», Лида? – наклонился Рашид.

– Мне сказали… что если я хоть слово… – Она вдруг вскочила, дико озираясь. – Мне плохо! Я больше не могу!

Волков ворчанием остановил Рашида, который хотел продолжить. Он видел настоящий ужас в глазах девушки.

– Ладно, иди. Но подумай, Лида. Пока еще можешь выйти сухой. Позже – будешь тонуть вместе со всеми.

После ее ухода в кабинете повисло тяжелое молчание.

– Видел? – спросил Волков. – Это не просто страх начальника. Это страх «их». Тех, кто стоит за Сидорчуком. И за Сомовой.

Вечером Рашид задержался, составляя запрос в банк и план дальнейших действий. Выйдя из здания прокуратуры в промозглый октябрьский вечер, он ощутил усталость, но и странное удовлетворение. Они сдвинули камень, под которым копошились гады. Теперь главное – не дать ему упасть обратно.

Он шел к остановке трамвая, погруженный в мысли, когда из подворотни старого дома напротив вышли двое. Не те «тени» Маркелова, что были у Дома Союзов. Эти были попроще, но не менее опасны на вид. Один – коренастый, с бычьей шеей и плоским лицом. Другой – постарше, с холодными глазами и шрамом через бровь. «Афганец», мелькнуло в голове Рашида.

– Муратов? – спросил шрамированный, перекрывая путь. Голос глухой, без интонаций.

– Я. В чем дело?

– Дело – в тебе, умник. – Коренастый шагнул ближе. От него пахло дешевым одеколоном и агрессией. – Завязывай ковыряться в том, что тебя не ебёт. Слышал? Склад, Сомова, Сидорчук – забудь. Как страшный сон.

– Или что? – Равиль почувствовал, как холодок пробежал по спине, но голос не дрогнул. Он оглянулся – улица была пустынна, только далекий свет фар.

– Или… – шрамированный достал из кармана куртки армейский нож-финку, не спеша раскрыл длинный, узкий клинок. Он не направлял его на Равиля, просто чистил им ногти. – …у тебя могут начаться проблемы со здоровьем. Очень конкретные. Например, острая нехватка воздуха. Или внезапная хромота. Понятно объясняю?

Ращид сжал кулаки в карманах пальто. Бежать? Драться против двоих, один из которых с ножом? Нет, надо выждать.

– Понятно, – сказал он четко, глядя в холодные глаза «афганца». – Передайте вашему начальству: помощник следователя прокуратуры области Рашид Муратов не реагирует на угрозы уголовных элементов. Дело по хищениям в СМУ-3 будет расследовано до конца. По закону.

Коренастый фыркнул:

– Бля, законник! Да я щас…

– Не надо, Вить, – спокойно остановил его шрамированный. Он убрал нож. – Он пока сказал. Теперь мы сказали. – Его взгляд впился в Рашида. – Следующий разговор будет… предметнее. Учти. Иди.

Они растворились в подворотне так же внезапно, как и появились. Рашид стоял, прислушиваясь к бешеному стуку собственного сердца. Холодный пот выступил на спине. Угроза была реальной. Осязаемой. «Стреляют тут не только в грузчиков», – вспомнились слова Волкова.

Он добрался до своей комнаты в общежитии (временное жилье от прокуратуры) на автобусе, весь путь оглядываясь. Тишина. Только шум мотора и его собственные мысли. Он включил свет, запер дверь на все замки. Первый раз в жизни ощутил настоящую опасность, перемешанную с чувством страха. Не абстрактный, а физический, от ножа в темной подворотне.

Он подошел к столу, где лежали копии документов по делу СМУ-3. Рука дрогнула, когда он взял папку. Сомнение. Мгновенная, предательская мысль: «Может, Волков прав? Может, не лезть?» Он посмотрел на фотографию отца, приколотую к стене. Тот смотрел на него с бакинской набережной улыбкой – спокойно и уверенно.

Рашид глубоко вдохнул. Открыл папку. Достал ручку. Беспокойство не прошло. Но он был вторичен. Первичной была ярость. Ярость против этой наглости, против попытки запугать Закон холодной сталью. Они показали клыки. Значит, он попал в цель.

Он начал составлять запрос о проведении внезапной инвентаризации на складе СМУ-3. С привлечением независимой комиссии и ОБХСС. Нож в подворотне лишь подтвердил – там есть что искать.

Загрохотал телефон на столе (громкий, дисковый). Рашид вздрогнул. Кто в этот час? Он снял трубку.

– Алло?

– Муратов? – Голос Гордеева. Без предисловий. Сухой, как осенний лист. – Ты что там, в СМУ-3, раскопал такое, что по тебе уже предупредительные выстрелы делают? Или это просто твоя богатая фантазия?

Рашид замер. Как он узнал? За ним следят? Или звонок был сверху?

– Я… работаю по делу, Игорь Семенович. В рамках своих полномочий. Столкнулся с попыткой запугивания.

– В рамках полномочий… – Гордеев язвительно повторил. – Ну что ж. Завтра к восьми у меня. С докладом. И со всеми своими «находками». И будь готов к тому, что твои полномочия… могут быть пересмотрены. В свете новых, «обстоятельств». Не засыпай.

Щелчок в трубке. Рашид медленно положил ее на рычаги. Тишина комнаты вдруг стала гулкой. Война перешла в новую фазу. От бумажных тигров – к реальным клыкам и когтям. И первый выстрел – звонок начальника – прозвучал. Завтра предстоит бой не на складе, а в кабинете Гордеева. Его берег подвергся первой атаке. Пора было окапываться.

Глава 4: Линия Фронта (октябрь 1985 г.)

Звонок Гордеева повис в воздухе комнаты, как запах пороха после выстрела. Рашид стоял у стола, пальцы бессознательно сжимали край папки с документами по СМУ-3. Беспокойство и страх, холодный и липкий, сменился леденящей ясностью. Угрозы уличных гопников – это одно. Звонок начальника следственного отдела, прозвучавший как обвинительный акт, – совсем другое. Это означало, что его действия уже вызвали «реакцию системы». Не снизу, где копошатся «Витьки» и «афганцы», а сверху. Оттуда, где принимаются решения, где «шитые» дела становятся аккуратными папками в архиве.

Он не сомневался – Гордеев знал о встрече в подворотне. Слишком быстро. Значит, либо за ним следят плотно, либо кто-то из «них» уже дотянулся до коридоров прокуратуры. Или сам Гордеев был частью… чего? Не обязательно криминала. Системы удобного молчания. Системы, где «орденоносцы» вроде Сидорчука неприкасаемы, а пьяницы-грузчики – идеальные виновники.

Рашид резко отодвинул стул. Страх гнал бежать – к Волкову, к отцу в Баку, куда угодно, лишь бы подальше от этого города с его вишневыми «Волгами» и ножами в подворотнях. Но «ярость и злость» была сильнее. Ярость против наглости, с которой пытались сломать его на первых же шагах. Ярость за сломленного Кольцова, за запуганную Лиду Сомову. За циничное извращение Закона, которое он почувствовал еще в кабинете Гордеева при первом разговоре.

Он схватил ручку и лист бумаги. Дрожь в руках мешала писать ровно, но он выводил слова четко, как приказы себе самому:

1.  Инвентаризация. Запрос в ОБХСС и независимую комиссию – УТРЕННЯЯ ПОЧТА. Копия – Волкову. Основание: выявленные несоответствия + попытка давления на свидетеля (Сомова) и следователя (он сам).

2.  Банк. Ускорить запрос. Личный контроль.

3.  Кольцов. Допрос с пристрастием. Давление на него? Кто обещал «решить» его проблему в обмен на признание?

4.  Гордеев. Доклад. ТОЛЬКО ФАКТЫ. Без эмоций. Без предположений о «крыше». Показать шитость дела. Спросить о мерах безопасности.

5.  Бдительность. Маршрут домой – только освещенные улицы, людные места. Никаких подворотен.

Он сложил листок вчетверо, сунул во внутренний карман пиджака. Это был его «план обороны и наступления». Он знал – Гордеев может отозвать запрос на инвентаризацию. Может снять его с дела. Может вообще выгнать из прокуратуры под благовидным предлогом. Но если успеть до восьми утра… Если бумага уйдет в ОБХСС и к Волкову… Это создаст шум. Замять станет сложнее.

Он не спал. Сидел за столом, перебирая документы, сверяя цифры, выстраивая логическую цепочку махинации так, чтобы ее нельзя было игнорировать. Каждый шорох за дверью общежития заставлял вздрагивать. Ожидание удара было почти невыносимым.

8:00. Кабинет начальника следственного отдела.

Гордеев сидел за столом, пил чай из массивной кружки с гербом. Лицо было непроницаемым. Ни тени вчерашней язвительности. Только усталая серьезность высокого начальника.

– Садитесь, Муратов. Докладывайте. Кратко. О фактах. И о вчерашнем… инциденте.

Рашид сел, положил перед собой папку и свой конспектированный отчет. Говорил четко, без запинки, как на экзамене по уголовному процессу:

– Игорь Семенович. По делу о хищениях в СМУ-3 треста №11 выявлены существенные несоответствия. – Он перечислил пункты: нарушенная хронология журналов, несовпадение подписей Сидорчука на накладных и в журнале учета, физическая невозможность Кольцова вынести указанные объемы, нестыковки между списанными материалами и потребностями объектов. – Имеются основания полагать, что хищения носили систематический характер и совершались организованной группой. Грузчик Кольцов В.П. является, вероятно, подставным лицом. Кладовщица Сомова Л.И. при повторном допросе вела себя неадекватно, демонстрировала признаки сильного страха, намекала на давление. Для установления истины мною подготовлен и направлен в ОБХСС и на имя товарища Волкова П.Н. запрос о проведении внезапной инвентаризации материальных ценностей на складе СМУ-3 с привлечением независимой комиссии. Что касается вчерашнего инцидента… – Рашид сделал паузу, глядя Гордееву прямо в глаза. – Примерно в 19:30, при выходе из здания прокуратуры, ко мне подошли двое неизвестных. Один, коренастый, назвал меня по фамилии. Второй, со шрамом через бровь, демонстрировал холодное оружие (армейский нож). В грубой форме потребовали прекратить расследование в отношении Сидорчука П.И. и Сомовой Л.И., угрожали физической расправой. Я ответил отказом. После чего неизвестные скрылись. Ориентировки на них мною составлены и переданы в дежурную часть.

Гордеев слушал, не перебивая. Его лицо оставалось каменным. Только пальцы слегка постукивали по кружке. Когда Рашид закончил, в кабинете повисла гнетущая тишина.

– И это всё? – наконец спросил Гордеев. Его голос был тихим, но каждое слово било как молоток. – Вы, Муратов, в первый же месяц работы в областной прокуратуре умудрились: во-первых, усомниться в выводах предварительного следствия, проведенного опытными товарищами; во-вторых, напугать до истерики молодую работницу; в-третьих, навлечь на себя внимание уголовного элемента и, как следствие, угрозу для своей безопасности; и, в-четвертых, самовольно, без санкции начальства, инициировать крупную проверку в стратегически важном строительном тресте, рискуя сорвать выполнение квартального плана! Вы понимаете, что творите?!

Рашид не отводил взгляда:

– Я выполняю свои служебные обязанности, Игорь Семенович. Статья 21 УПК РСФСР обязывает следователя всесторонне, полно и объективно исследовать обстоятельства дела. Выявленные мной несоответствия – факт. Попытка давления на свидетеля и следователя – факт. Угрозы – факт. Игнорировать это – значит нарушать Закон.

– Закон?! – Гордеев резко встал, опершись руками о стол. Его лицо налилось краской. – Вы мне будете тут Закон цитировать? Я знаю его лучше вас! Знаю, как он работает в реальности! Ваша «принципиальность» может обернуться «хаосом»! Для треста! Для города! Для вас лично! Вы думаете, эти ублюдки с ножом шутят? Они убьют вас как щенка, и никто даже не пискнет! А ваше «дело» благополучно сгинет в архиве с грифом «за недоказанностью»! Вы этого хотите?!

Рашид тоже встал. Его сердце колотилось, но голос звучал твердо:

– Я хочу установить истину, Игорь Семенович. И наказать виновных. Если система позволяет запугивать свидетелей и следователей, если она покрывает воровство под прикрытием партбилетов и орденов – значит, система больна. И ее нужно лечить. Начиная с таких вот «шитых» дел. Я не могу и не буду закрывать на это глаза.

Они стояли друг напротив друга, разделенные широким столом, но пропасть между ними казалась бездонной. Два мира. Две правды. Гордеев тяжело дышал. Гнев в его глазах сменился на что-то другое – на усталое, почти отчаянное понимание.

– Лечить… – он горько усмехнулся. – Идиотский максимализм. Ты, Муратов, не лекарь. Ты – «пушечное мясо». И тебя скормят первой же атаке. – Он махнул рукой, резко сел. – Ладно. Делай, что должен. Твой запрос… – он заглянул в папку входящих документов, – …уже здесь. Отозвать его – значит подписать себе индульгенцию в их глазах. Пусть ОБХСС копает. Но запомни: с этого момента ты идешь по «минному полю». Один шаг в сторону от буквы закона, одна ошибка – и я тебя не прикрою. Наоборот. Твоя принципиальность станет твоим же обвинительным заключением. Убирайся. И… – он добавил уже беззлобно, устало, – …смотри под ноги. И за спиной.

Рашид вышел из кабинета. Коридор прокуратуры показался ему вдвое длиннее. Он чувствовал на себе взгляды секретарш, следователей, выходивших из кабинетов. Шепот. Новость о его «подвиге» и разговоре с Гордеевым, видимо, уже разлетелась. Одни смотрели с любопытством, другие – с опаской, третьи – с откровенным неодобрением. Он был «чужим». Нарушителем спокойного течения бюрократической жизни.

В кабинете 217 Волков сидел заваленный другими делами, но взгляд его был серьезен.

– Ну что, герой? Гордеев тебя… благословил?

– Сказал, что я иду по минному полю. И что он меня прикроет только для того, чтобы самому завалить.

Волков хмыкнул:

– Честно, как всегда. Инвентаризацию назначили. Завтра. В семь утра. Будет весело. Сидорчук уже, поди, в курсе. Готовься к «теплому» приему. И… Муратов?

– Да?

– Гордеев прав вдвойне. Минное поле – это не только их мины. Это и наши. Те, кто в мундирах. Будь осторожен вдвойне.

Склад СМУ-3. 7:00 утра.

Тусклый октябрьский рассвет едва пробивался сквозь грязные окна склада. Воздух был холодным и спертым. Рашид стоял рядом с представителями «ОБХСС» – двумя майорами с каменными лицами – и членами «независимой комиссии» из треста-смежника, явно недовольными ранним подъемом. Волков курил в сторонке, наблюдая.

Петр Сидорчук встретил их с ледяной вежливостью. Ордена на его пиджаке блестели в свете принесенных комиссией переносных ламп. Лица не было. Каменная маска. Кладовщицы Лиды Сомовой не было. Сидорчук сухо пояснил: «Уволилась по собственному желанию. Вчера». Рашид почувствовал укол. Свидетеля убрали.

Инвентаризация началась. Стук счетов, скрип фломастеров по бумаге, монотонные голоса: «Цемент М-500, мешков – 50… по документам – 75… Недостача 25». «Краска масляная, белая, банок – 120… по документам – 150… Недостача 30». Цифры нарастали как снежный ком. Комиссия работала медленно, тщательно. ОБХСС-ники фиксировали все. Сидорчук стоял неподвижно, лишь челюсти время от времени сжимались. Его «безупречная» репутация трещала по швам с каждым выявленным несоответствием.

Внезапно скрипнула дверь склада. Все обернулись. В проеме, окутанный утренним туманом и сигаретным дымом, стоял Виталий Маркелов. Не в импортном костюме, а в добротной темной куртке и кепке, но его осанка, холодный взгляд были теми же. За ним, чуть поодаль, маячили две знакомые фигуры – его «тени» из-под Дома Союзов.

Маркелов, не спеша вошел, окинул склад и собравшихся оценивающим взглядом. Его взгляд скользнул по Рашид – без презрения, без усмешки. С холодным, профессиональным интересом, как хищник рассматривает неожиданно выросшее на пути препятствие. Он подошел к Сидорчуку.

– Петр Ильич? Что тут у вас? «Пожар?» —спросил он громко, с нарочитой небрежностью.

– Инвентаризация, Виталий Константинович, – Сидорчук вытянулся, голос дрогнул. – Внезапная. По инициативе… – он кивнул в сторону Рашида.

Маркелов медленно повернулся к Рашиду. Их взгляды встретились.

– А… Помощник следователя. Муратов, кажется? – произнес он с легкой, едва уловимой интонацией, будто вспоминал что-то незначительное. – Рьяно взялись за дело. Молодцом. Наведение порядка – это хорошо. Очень хорошо. – Он сделал паузу, его глаза, холодные как сталь, впились в Рашида. – Только вот… порядок бывает разный. Иногда слишком усердное метение поднимает такую пыль, что всем дышать нечем. И метельщика первого сметают. Будьте… осмотрительны, товарищ Муратов. Ради общего спокойствия.

Он не ждал ответа. Кивнул Сидорчуку, бросил взгляд на ОБХСС-ников, которые старались не смотреть в его сторону, и развернулся. Его «тени» молча раздвинулись, пропуская его. Через мгновение они исчезли в утренней дымке, оставив за собой тяжелое молчание.

Рашид стоял, чувствуя, как ледяная волна прокатывается по спине. Это была не уличная угроза ножом. Это была официальная демонстрация силы. Предупреждение, озвученное открыто, при свидетелях, но с таким подтекстом, что придраться невозможно. «Метельщика первого сметают». И Сидорчук был лишь первым веником, который ломался у него в руках. Маркелов показал, что наблюдает. Что контролирует. Что он – «хозяин» этой территории. И законы здесь – его.

Волков подошел, бросил окурок, раздавил его каблуком.

– Ну, вот и познакомились поближе, – пробормотал он. – «Патриарх» лично почтил. Теперь ты у него на карандаше. Очень жирном. – Он посмотрел на Рашид. – Не струсил. Молодец. Но теперь ты точно идешь по минному полю. И мины теперь – не только Сидорчука. И даже не только Гордеева. – Он кивнул в сторону, где исчез Маркелов. – Теперь они с его меткой. И взорвутся так, что от тебя мокрого места не останется. Работай дальше. Факты – твоя единственная броня. Пока она держится.

Рашид взял в руки планшет с актом инвентаризации. Цифры недостач горели на бумаге. Он видел каменное лицо Сидорчука, чувствовал тревожные взгляды комиссии. Он слышал эхо слов Маркелова: «Будьте осмотрительны… Ради общего спокойствия». «Общее спокойствие» – это когда воруют, а следователи молчат? Когда закон гнется под «орденоносцев» и сынков начальников? Когда «Патриарх» правит бал?

Он поднял голову, встретился взглядом с одним из майоров ОБХСС.

– Продолжаем, товарищ майор. Секция электродов. Документы показывают 2000 штук. Фиксируем фактическое наличие.

Его голос звучал ровно. Страх был. Ярость была. Но сильнее было «железное упрямство». Он нашел свою линию фронта. И отступать не собирался. Ни на шаг. Пока держалась броня фактов. Пока он мог ставить подпись под актом, обличающим воровство. Его война только началась. И враг обрел имя и лицо – Виталий Константинович Маркелов. «Патриарх».

Глава 5: Цена Фактов (октябрь 1985 г.)

Холодный складской воздух, пропитанный пылью и горечью выявленных недостач, казалось, впитал и эхо слов Маркелова. «Будьте осмотрительны… Ради общего спокойствия. Метельщика первого сметают». «Патриарх» ушел, оставив после себя не просто угрозу, а осязаемую реальность власти. Его появление было не случайностью – это был расчетливый демарш, карта, брошенная на стол перед всеми: следователями, ОБХСС, комиссией, Сидорчуком. «Я здесь главный. Игра идет по моим правилам».

Рашид чувствовал этот взгляд на спине еще долго после того, как вишневая «Волга» скрылась в утреннем тумане. Но он продолжил работу. Каждую цифру недостачи, каждый неучтенный мешок цемента, каждую банку краски он превращал в строку акта инвентаризации. Факты. Это была его крепость. Его единственное оружие против наглой силы «Патриарха».

Кабинет 217. Стол был завален бумагами итоговой инвентаризации. Цифры кричали о хищении в особо крупном размере. Не на уровне пьяницы-грузчика, а на уровне хорошо организованной схемы. Волков, сдвинув очки на лоб, щурился на сводную таблицу.

– Ну вот, герой, – он постучал карандашом по итоговой сумме ущерба. – Ты докопался. До золотой жилы Сидорчука. Или, вернее, до того, кто стоял за Сидорчуком. Теперь вопрос: что с этим делать? Гордеев уже звонил. Требует доклад и все материалы. Срочно.

– Отдадим, – сказал Рашид, подшивая последний лист в папку. Его руки были испачканы типографской краской и пылью, но движения точны. – Факты – вещь упрямая. Пусть пробуют их оспорить.

– Оспорить? – Волков горько усмехнулся. – Их просто… потеряют. Или найдут «ошибки в подсчетах». Или Сидорчук вдруг вспомнит, что часть материалов была в аварийном состоянии и списана по устному распоряжению какого-нибудь замначальника треста, который сейчас в отпуске на Байкале. Вариантов – масса. А твои факты превратятся в бумажного тигра. Рычащего, но беззубого.

Рашид знал, что Волков прав. Система умела перемалывать неудобные истины. Но сдаваться было рано.

– Сомова, – напомнил он. – Она ключ. Она знает, кто давал указания, кто вписывал лишнее. Ее надо найти. И защитить.

– Сомова? – Волков снял очки, устало протер переносицу. – Лида Сомова, как ты думаешь, где сейчас? В лучшем случае – за тридевять земель, в какой-нибудь глухой деревне у тетки. В худшем… – Он не договорил, но смысл был ясен. – Искать ее – все равно что искать иголку в стоге сена. А «они» уже вычистили за собой. И Сомова – лишь первый мусор.

Кабинет Гордеева. Начальник следственного отдела листал объемистую папку с актами инвентаризации, докладными Рашида и Волкова. Лицо его было непроницаемым, как гранитная плита.

– Значительные недостачи, – констатировал он наконец, откидываясь в кресле. – Факт. Организованная группа. Факт. Сидорчук – явно причастен. Факт. – Он перечислил это монотонно, как будто диктовал протокол. – Однако… – Гордеев сделал паузу, его взгляд стал тяжелым. – Однако, товарищ Муратов, ваша прыть привела к тому, что главный свидетель, Сомова, исчезла. Возможно, запугана именно вашими неосторожными действиями и преждевременными выводами. Это ставит под сомнение всю доказательную базу. Сидорчук, как вы понимаете, уже подал заявление о клевете и давлении. У него есть поддержка парткома треста и… – он многозначительно поднял бровь, – …вышестоящих товарищей.

Рашид почувствовал, как кровь ударила в виски.

– Игорь Семенович! Сомова была запугана до моего вмешательства! Ее исчезновение – прямое следствие давления на нее со стороны тех, кто стоит за хищениями! А поддержка Сидорчука лишь подтверждает масштаб коррупции!

– Коррупция? – Гордеев резко хлопнул ладонью по папке. – Осторожнее с терминами, помощник следователя! Вы не имеете доказательств причастности конкретных вышестоящих лиц! У вас есть Сидорчук и куча бумаг, которые могут быть оспорены! Ваша «принципиальность» обернулась оперативным провалом! Вы спугнули свидетеля, спровоцировали конфликт с важным хозяйственным объектом и навлекли на прокуратуру ненужное внимание! – Он встал, его фигура казалась вдруг огромной и подавляющей. – Дело по хищениям в СМУ-3 передается другому следователю. Для проверки всех обстоятельств, включая ваши методы работы. Вы отстраняетесь. Временно. Пока не уляжется пыль.

И займитесь-ка лучше какими-нибудь хулиганками. Без риска для репутации прокуратуры и… для вашего здоровья. Это приказ.

Рашид стоял, сжав кулаки. Гнев душил его. Предательство. Открытое и циничное. Его факты, его риск, его столкновение с угрозами – все было перечеркнуто одним росчерком пера Гордеева. Система защищала своих. «Патриарх» уже нанес ответный удар – не ножом в подворотне, а через кабинет начальника следственного отдела.

– Я обжалую это решение, Игорь Семенович, – сквозь зубы произнес он.

– Обжалуйте, – равнодушно пожал плечами Гордеев. – Но учтите: пока решение в силе. И… – его взгляд стал ледяным, – …не создавайте себе дополнительных проблем, Муратов. Ради вашего же спокойствия.

Рашид вышел, чувствуя себя избитым. Не физически, а морально. Коридор прокуратуры казался враждебным. Шепоты за спиной звучали громче. Отщепенец. Сорванец. Карьерист, напоровшийся на собственное рвение. Он заперся в кабинете 217. Волков молча протянул ему стакан холодного чая.

– Принял удар? – спросил он без осуждения.

– Принял, – кивнул Рашид, опускаясь на стул. Руки дрожали. – Передали другому. Отстранили. Гордеев… он с ними?

– С ними? – Волков задумался. – Необязательно. Он – с системой. Система сказала: «Хватит копать под СМУ-3». Сидорчук – часть системы. Маркелов – ее бенефициар. А ты… ты – песчинка, которая засорила шестеренки. Система просто стремится к равновесию. К тому самому «общему спокойствию». Гордеев – ее служака. Он выбрал спокойствие отдела, спокойствие треста, спокойствие города. А твои факты… факты мешают спокойствию. Вот и все.

Вечер. Рашид шел домой другим маршрутом – длинным, через освещенные центральные улицы, мимо кинотеатра «Сатурн», где толпилась молодежь. Он боялся подворотен. Боялся тени от фонаря. Боялся глухого голоса: «Муратов?». Угроза «афганца» и коренастого Вити казалась теперь куда реальнее. Если система от него отвернулась, то уличные волки «Патриарха» почуяли слабину.

Он купил в киоске газету «Правда», пытаясь отвлечься. На первой полосе – отчет о трудовых успехах «Главстроя». И фотография – группа передовиков производства. И среди них, чуть сбоку, но с уверенной улыбкой – Виталий Маркелов. «Мастер СМУ-3». Рашиду показалось, что на фотографии Маркелов смотрит прямо на него. С тем же холодным, оценивающим взглядом, что и утром на складе. «Видишь? Я – здесь. Я – свой. А ты – никто».

Он свернул в свой двор. Типичная «хрущевка». Темный подъезд. Он нащупал ключи, стараясь двигаться быстро. Сердце колотилось. Один пролет… второй… его квартира на третьем этаже.

Тень. Резкое движение справа, из-под лестницы, ведущей в подвал. Рашид инстинктивно рванулся вперед, к своей двери. Но было поздно.

Удар. Оглушительный, страшный. Не по голове – в спину, чуть ниже лопатки. Не нож – что-то тяжелое и тупое. Кирпич? Обрезок трубы? Боль пронзила все тело, выбив воздух. Он рухнул на колени, ударившись лицом о холодную бетонную плиту пола. Во рту – вкус крови и пыли. Он попытался перевернуться, закричать, но второй удар обрушился на плечо. Хруст. Дикая боль. Он услышал хриплое дыхание над собой, шаги – не двое, а один. Быстрый, тяжелый. И голос, знакомый – коренастого Вити из подворотни у прокуратуры:

– Говорили же, умник… Не услышал. Теперь услышишь… надолго.

Третий удар пришелся по ребрам. Рашид сжался в комок, пытаясь защитить голову руками. Темнота заволокла сознание. Шаги удалялись вниз, в подвал. Грохот захлопнувшейся двери.

Он лежал в темноте подъезда, на холодном полу. Боль была всепоглощающей. В ушах звенело. Он чувствовал теплую струйку крови, стекающую по спине под одеждой. Страх сменился животным ужасом и… унижением. Они сделали это. Легко. Без свидетелей. Как и обещали. «Внезапная хромота». Или что похуже.

Он не знал, сколько пролежал. Минуту? Пять? Время расплывалось. Потом услышал шаги сверху. Соседка? Он попытался пошевелиться, крикнуть, но выдал лишь стон. Шаги спустились ближе. Женский вскрик:

– Боже мой! Кто здесь?! Муратов?! Что с вами?!

Он узнал голос – Анна Петровна, пенсионерка с пятого этажа. Ее испуганное лицо склонилось над ним.

– Помогите… – прошептал он. – Вызовите… милицию… и «скорую» …

Потом сознание поплыло. Он слышал, как Анна Петровна стучит в двери соседей, как кто-то бежит вниз звонить. Видел расплывчатые лица, наклоненные над ним. Слышал далекий вой сирены. Боль смешивалась с гудящей пустотой в голове. Последней мыслью перед тем, как темнота поглотила его окончательно, было лицо Маркелова на газетной фотографии. И голос Гордеева: «Твоя принципиальность станет твоим же обвинительным заключением».

Очнулся он в белой камере боли. Больничная палата. Резкий запах антисептика. Тусклый свет лампы под абажуром. Голова гудела, тело ныло и горело, особенно спина и плечо. Рука в гипсе. Над ним склонился усталый врач.

– Очнулись? Не шевелитесь. У вас перелом ключицы, два ребра, сильная контузия, ушибы. Повезло – позвоночник цел. Кто вас так, товарищ прокурор?

Рашид попытался ответить, но голос был хриплым и слабым.

– В подъезде… напали… Не видел…

– Типично, – вздохнул врач. – Урки. Обозрели. Отдыхайте. Вам нельзя говорить.

Дверь палаты приоткрылась. В проеме стоял Волков. Его лицо было серым от усталости и… злости. Он кивнул врачу, тот вышел. Волков подошел к койке.

– Жив, – констатировал он без предисловий. – И это главное. Милиция уже тут была? Опрашивали?

Рашид кивнул с трудом.

– Знаю. Пустое дело. «Темный подъезд, не видел нападавшего». Следов – ноль. Свидетелей – только Анна Петровна, которая нашла тебя уже избитым. Расследование будет. Формальное. Как по Кольцову. – Волков сел на табурет, потер лицо. – Гордеев передал: ты на больничном. Надолго. Пока выздоравливаешь – о делах забудь. Особенно о СМУ-3. Оно уже благополучно… пересматривается. Сидорчук пишет объяснительные. Недостачи… списываются на «несовершенную систему учета во времена перестройки». Твои факты, Муратов, оказались дорогим удовольствием. Заплатил по полной. – Он посмотрел на Рашида. В его глазах не было осуждения. Была горечь и понимание. – Теперь ты понял цену фактов в нашем городе? И цену своего упрямства?

Рашид закрыл глаза. Боль, унижение, гнев, бессилие – все смешалось в один клубок. Они сломали его физически. Выбили из игры. Замяли дело. Маркелов выиграл этот раунд. «Метельщика сметают». Он был первым. Гордеев оказался прав вдвойне.

Волков встал, положил на тумбочку пачку печенья «Юбилейное».

– Выздоравливай. Не торопись. И… подумай. Действительно ли этот берег стоит того, чтобы за него умирать? Или может, стоит найти другой? Пока не поздно. – Он вышел, не дожидаясь ответа.

Рашид лежал, глядя в потолок. Белый, безликий, как бумаги в деле СМУ-3, которые теперь превращались в макулатуру. Его берег рушился. Закон, которому он служил, оказался бумажным тигром перед реальной властью денег и страха. «Патриарх» показал, кто здесь хозяин.

Внезапно в палату зашла медсестра.

– Вам передали, – сказала она, ставя на тумбочку рядом с печеньем Волкова черную телефонную трубку стационарного аппарата. – Звонили на пост. Попросили передать, что звонил… отец. Из Баку. Передал, что летит. Первым же рейсом. Сказал… – медсестра запнулась, – …сказал: «Держись, сынок. Я еду».

Рашид почувствовал, как к горлу подкатил ком. Глаза застилали предательские слезы. Отец. Его берег. Его опора. Тот, кто верил в Закон и в него. Отец летел в этот город, где Закон был посмешищем, а правду забивали трубой в подъездах.

Он сжал здоровой рукой край одеяла. Боль пронзила сломанное плечо, но это была другая боль. Ярость вернулась. Холодная, сконцентрированная. Не слепая, а расчетливая. Они сломали ему ребра, но не сломили дух. Они отняли дело, но не отняли правду, которую он знал. Они показали цену фактов. Теперь он знал цену их страха. Страха разоблачения. Страха перед упрямством того, кого не смогли сломать до конца.

Он посмотрел на телефонную трубку – символ связи с отцом, с его миром чести и веры. Отступать было некуда. Другого берега для него не существовало. Эта война стала его судьбой. И он только что получил первое боевое крещение. Кровью и болью. Выздоровление будет долгим. Но возвращение – неизбежным. И когда он вернется, он будет другим. Более опасным. Более осторожным. Более беспощадным к врагам Закона. «Патриарх» и его система еще узнают цену его упрямства. Он дал себе слово. Лежа на больничной койке, с переломанными костями, он начал планировать свое возвращение на поле боя. Война только началась по-настоящему

Глава 6: Костяк (ноябрь 1985 г.)

Больничная палата стала его крепостью-тюрьмой. Белые стены, запах лекарств, монотонный стук капельницы – все напоминало о сломанных ребрах, перебитой ключице и унизительной беспомощности. Но хуже физической боли была гнетущая тишина прокуратуры. Ни звонков от Волкова (после того первого визита), ни запросов от милиции по поводу нападения (формальное «расследование» зашло в тупик на второй день), ни даже язвительного окрика Гордеева. Его вычеркнули. Как будто Рашида Муратова, помощника следователя, принципиального и неудобного, никогда и не было. Дело СМУ-3 растворилось в архивах, Сидорчук остался на свободе, а Виталий Маркелов по-прежнему восседал в своей вишневой «Волге» или в кабинетах Дома Союзов, неприкосновенный «Патриарх».

Дверь открылась без стука. Рашид, дремавший в полузабытьи под действием обезболивающего, вздрогнул. Инстинктивный страх – образ коренастого Вити с трубой – пронзил его прежде, чем сознание распознало фигуру в проеме.

Ильдар Муратов. Высокий, подтянутый, но сейчас – сгорбленный под тяжестью чемодана и пережитого ужаса. Его лицо, обычно сдержанное и уверенное, было серым от бессонной ночи перелета, а глаза – запавшими, полными немой боли и ярости при виде изуродованного сына.

– Рашид… – вырвалось у него хрипло. Он бросил чемодан на пол, шагнул к койке, осторожно, словно боясь сломать сына еще больше, обнял его здоровое плечо. Руки отца, крепкие от работы с металлом, дрожали. – Сынок… Что они с тобой сделали?

Рашид не смог сдержаться. Комок подступил к горлу, предательские слезы жгли глаза. Он уткнулся лицом в грудь отца, в знакомый запах бакинской пыли, табака «Прима» и чего-то неуловимо родного, что было «домом». В этом объятии рухнула вся броня, вся показная стойкость. Он чувствовал себя не следователем, а маленьким мальчиком, избитым во дворе хулиганами.

– Ата, Отец… – прошептал он, голос сорвался. – Они… они просто…

– Молчи, сынок, молчи, – Ильдар гладил его по голове, сжимая зубы так, что скулы выступили белыми буграми. Его взгляд скользнул по гипсу, по синякам на лице Рашид – карте преступной наглости. В глазах Ильдара закипала ярость. Ярость отца, чьего ребенка тронули. – Я все знаю. Анна Петровна звонила в Баку. Рассказала. И этот Волков… он нашел меня в гостинице. Тоже рассказал. Про склад. Про Маркелова. Про Гордеева. Про всю эту… грязь.

Ильдар отстранился, сел на табурет, не отпуская руки сына. Его глаза стали холодными, аналитическими. Бакинский слесарь-судоремонтник, прошедший огонь и воду советской реальности, включая «разборки» на верфях, включал «режим осады».

– Теперь слушай меня внимательно, Рашид, – голос Ильдара стал тихим, но таким же твердым, как сталь балок, с которыми он работал. – Эти твари сломали тебе кости. Но они не сломали тебя. Понял? Не сломали. Ты – Муратов. У нас в роду не было трусов и предателей. Твой дед в сорок третьем под Сталинградом… – Он махнул рукой. – Неважно. Главное – ты жив. И теперь у тебя есть я. Мы будем биться вместе. Но не так, как ты начал.

– Как? – спросил Рашид, вытирая лицо здоровой рукой. Голос окреп. Ярость отца была заразной. – Гордеев отстранил меня. Дело закрыли. Милиция бездействует. Маркелов… он везде. Как бороться?

– Слепо ты полез, сынок, – покачал головой Ильдар, но без упрека, с горечью опыта. – На рожон. Как твой дед. Но времена не сорок третьи. И враг не в окопах напротив. Он – в системе. Владеет ею. Ты показал зубы, но не нашел слабое место. Ты атаковал Сидорчука – винтик. А надо бить по «механизму». По связям. По деньгам. И бить тихо. Пока они не ждут.

– У меня были факты! – вырвалось у Рашида.

– Факты – это хорошо. Но их надо уметь применить, – возразил Ильдар. – Ты бросил их Гордееву в лицо как вызов. А надо было – как ловушку. Ты испугал Сомову, вместо того чтобы взять ее под защиту сразу, тайно. Ты не нашел слабого звена. Кольцов? Он – жертва. Сомова? Ее убрали. Сидорчук? У него ордена и крыша. Кто следующий? Кто боится больше всех? Кто знает все ниточки, но не имеет брони партбилета или страха перед Маркеловым?

Рашид задумался. Образы мелькали: запуганная Лида, каменный Сидорчук, пьяный Кольцов…

– Бухгалтерия? – предположил он. – Там же должны быть документы… настоящие.

– Возможно, – кивнул Ильдар. – Но это рискованно. Или… – он прищурился, – …твой «афганец». Со шрамом. Он исполнитель. Низшее звено. У таких часто, длинные языки, если надавить правильно. Или… – Ильдар сделал паузу. – Тот, кто боится стать следующим Кольцовым. Кого Маркелов может в любой момент сдать, как Сидорчук сдал грузчика.

Две недели спустя.

Рашид, еще с перевязанными ребрами и рукой в поддерживающей повязке (гипс сняли), но уже на своих ногах, сидел с отцом в крохотной комнатке общежития. На столе – нехитрая еда из столовой и… толстая тетрадь в синей клеенчатой обложке. В ней – не факты из архивов прокуратуры, а знания Ильдара Муратова.

Отец провел эти две недели не только ухаживая за сыном. Он исходил Куйбышев вдоль и поперек. Он нашел старых знакомых. Не криминальных, а таких же, как он сам – рабочих с заводов, водителей, мелких служащих, переехавших из Баку или связанных с ним годами работы на Волге. Он пил с ними чай в курилках, «стрелял» сигареты, вспоминал старые времена. И слушал. Слушал шепот о «Патриархе», о его отце-начальнике из «Главкуйбышевстроя», о его делах в «Парусе» и аэропорту Курумоч. Слушал о страхах, о негласных правилах, о «крышах» и «откатах». Он не задавал прямых вопросов о СМУ-3. Он собирал «пазл» власти Маркелова.

– Вот, – Ильдар открыл тетрадь, тыча пальцем в аккуратные, но твердые записи. – «Парус». Его Маркелов не просто купил. Он его отжал у прежнего хозяина, некоего Арутюнова. Тот пытался судиться, но… сломался. Уехал. Говорят, его машину сожгли. Первый звонок. Аэропорт Курумоч… – Ильдар перелистнул страницу. – Там у Маркелова не просто бизнес. Там все. От стоянок и гостиниц до… – он понизил голос, – …щипачей и наркоты. И главное – там его люди. Управляющий – некто Черногоров. Бывший директор. Умер «от сердца». Очень вовремя. Теперь там верховодит человек Маркелова – Чернышов. А раньше там был армянин, Эмо Саакян. Крутой парень. Держал все. Пока не зазнался. И не полез на равных с «Папой». Кончилось плохо. Пулей. Списано на бытовуху. Но все знают. Страх. Вот основа его власти, сынок. Не только деньги. Страх. Кто следующий? Кто боится стать Эмо? Или Сидорчуком? Кто знает слишком много?

Рашид впитывал информацию. Его прежняя картина мира – черное и белое, Закон и Преступление – трещала по швам. Перед ним вырисовывалась сложная, мрачная машина влияния «Патриарха», построенная на деньгах, связях, коррупции и терроре. Бороться с ней в лоб было самоубийством. Гордеев оказался прав в этом. Но отец предлагал другую тактику – партизанскую войну. Найти трещину. Найти того, кто боится больше других.

– А Лида Сомова? – спросил Рашид. – Есть слухи?

Ильдар помрачнел.

– Есть. Нехорошие. Одни говорят – сгинула. Другие – что ее видели в каком-то селе под Чапаевском. Забитую, запуганную. Живет у какой-то тетки. Но проверить… опасно. Если она жива, то под колпаком. Ловушка, возможно.

В дверь постучали. Три коротких, четких удара. Рашид и Ильдар переглянулись. Не медсестра. Не сосед. Равиль осторожно поднялся, подошел к двери, заглянул в глазок. На площадке стоял Петр Волков. Лицо усталое, в руке – потрепанный портфель. Он оглядывался по сторонам.

Рашид открыл.

– Петр Николаевич? Заходите.

Волков вошел, кивнул Ильдару.

– Здравствуйте. Муратов-старший? Волков. – Пожали руки. Волков скинул пальто, оглядел скромную комнатушку. – Выздоравливаешь, Муратов? Выглядишь лучше.

– Потихоньку, – ответил Рашид. – Что привело?

Волков сел на единственный свободный стул, тяжело вздохнул.

– Принес… кое-что. Неофициально. – Он открыл портфель, достал несколько листков, снятых копиркой. – Это… выписки. Из материалов по СМУ-3. Того, что «пересматривается». Сидорчук написал объяснительную. Гениальную. Оказывается, часть материалов была передана на аварийный ремонт детского сада №147 по устной просьбе зама председателя райисполкома. Просьба устная, товарищ зам – в длительной командировке. Акт списания якобы потерян при переезде склада. Остальное – «погрешности учета». Дело благополучно закрывается. Гордеев уже завизировал.

Рашид сгреб листки здоровой рукой. Гнев закипел в нем снова. Цинизм был вопиющим.

– И это все?! После таких недостач?!

– Это – система, – мрачно сказал Волков. – Она перемолола твои факты. Но… – он сделал паузу, посмотрел на Рашида, потом на Ильдара. – Но пыль-то ты поднял, Муратов. И кое-кому это не понравилось. Сильно не понравилось. Гордеев… он не дурак. Он понимает, что если ты полез один раз и едва не погиб, но не сломался, то полезешь снова. И в следующий раз будешь умнее. Он… боится. Не Маркелова. Тебя. Твоей принципиальности, помноженной теперь на личную месть. Он боится скандала, который ты можешь устроить, если тебя снова попытаются убрать. Он боится, что ты пойдешь выше. В обком. В Москву. С криком о коррупции и покушениях на следователей.

Волков достал из портфеля еще один листок – приказ о кадровых перемещениях.

– Смотри. Гордеев выбил тебе… ну, не повышение. Перевод. Из следственного отдела – в отдел по надзору за следствием в органах МВД. Формально – шире полномочия. Фактически – ссылка. Ты будешь проверять законность действий милицейских следователей. Копошиться в их бумажках, а не в своих. Дали тебе время «на восстановление». Месяц. Потом – на новое место. Думаю, это его попытка… нейтрализовать тебя. Спрятать подальше от реальных дел.

И успокоить Маркелова. Мол, смотри, мы его убрали с твоей тропы.

Рашид смотрел на приказ. Отдел надзора за МВД. Это было далеко от строительных трестов и складов. Далеко от «Патриарха». Но… было ли это поражением? Или новой возможностью?

Ильдар первым понял.

– Милиция… – протянул он задумчиво. – Там свои порядки. Свои грехи. И свои… недовольные. Тот, кто бил тебя в подъезде… он ведь не с неба упал. Кто-то дал приказ. Кто-то знал твой маршрут. Кто-то в погонах мог прикрывать следы.

Рашид встретился взглядом с отцом. В глазах Ильдара горел тот же расчетливый огонь, что и в больнице. Волков смотрел на них обоих, словно видя рождение нового, более опасного союза.

– Ты что-то задумал, Муратов? – спросил он.

– Я выздоравливаю, Петр Николаевич, – ответил Рашид, складывая приказ о переводе. Его голос звучал спокойно, но в нем появилась новая, стальная нота. – И я благодарен за информацию. Неофициально. – Он подчеркнул последнее слово.

Волков кивнул, встал.

– Ладно. Береги себя. И… – он кивнул на тетрадь Ильдара, – …будь осторожен с «неофициальными» источниками. В этом городе стены имеют уши. А подъезды… зубы. – Он ушел, оставив в комнате тяжелую тишину.

Рашид взял синюю тетрадь отца. Его взгляд упал на имя: Эмо Саакян. Убит за то, что полез на равных с «Папой». Кто следующий? Кто в окружении Маркелова сейчас чувствует себя слишком уверенно? Кого «Патриарх» может счесть угрозой? Или… кого он уже готовит в жертву?

– Отец, – сказал Рашид, глядя на записи об аэропорте Курумоч. – Нам нужно узнать больше про этого Чернышова. Нового управляющего. И… про обстоятельства смерти Эмо. Неофициально. Очень тихо.

Ильдар усмехнулся, коротко, без веселья.

– У меня есть знакомый водитель. Возит начальство из аэропорта. Пьющий. Болтливый. И… должок мне имеет. Завтра схожу с ним «на чаек». – Он встал, потянулся. – А ты, сынок, отдыхай. Копи силы. Скоро тебе в новую контору. В самое логово. – Он кивнул в сторону приказа о переводе в отдел надзора за МВД. – Там свои волки. И свои ягнята. Ищи слабое звено. Ищи того, кто боится.

Рашид смотрел в окно. Над серыми крышами «хрущевок» висело низкое ноябрьское небо. Боль от ребер напоминала о цене ошибки. Но теперь у него был «костяк». Не только срастающиеся кости. Костяк воли. Костяк мести. И костяк поддержки – в лице отца. Он возвращался в игру. Не прежним наивным идеалистом, а раненым, но опытным бойцом, готовым бить не в лоб, а по швам империи «Патриарха». И его новым фронтом становились не только склады и кабинеты, но и темные улицы, шепотки водителей, страхи мелких сошек и грязные секреты милицейских участков. Война входила в новую, более опасную и скрытую фазу.

Глава 7: Аэропортские Тени (ноябрь 1985 г.)

Кафе "Стрела" у автовокзала было идеальным местом для неофициальных встреч. Пахло дешевым кофе, жареным луком от соседнего ларька с чебуреками и безысходностью. Пластиковые столики, липкие полы, вечно недовольная продавщица за стойкой. Сюда, на нейтральную территорию, Ильдар Муратов вызвал своего "источника" – водителя Виктора.

Виктор пришел с опозданием, шаркая стоптанными ботинками. Его лицо – красное, с паутинкой лопнувших капилляров на носу – светилось виноватой улыбкой. Запах перегара предшествовал ему на несколько шагов.

– Ильдар Константинович! Простите великодушно… Развоз затянулся… – забормотал он, пожимая руку Ильдара влажной, нерешительной ладонью.

– Ничего, Виктор, садись, – Ильдар кивнул на стул, отодвигая в его сторону бумажный кулек с чебуреками и две бутылки "Жигулевского", уже открытые. – Голодный? Бери. Холодно, греться надо.

Виктор не заставил себя уговаривать. Он жадно впился зубами в чебурек, жир стекал ему на поношенную куртку. Запил большим глотком пива, удовлетворенно крякнул.

– Эх, жизнь… – вздохнул он, вытирая рот рукавом. – Раньше хоть на "Чайках" возил, а теперь… ржавая "буханка", да полная пьяных делегатов после банкета в "Полёте". И все претензии – к водиле. – Он махнул рукой, брызгая пивом.

Ильдар терпеливо кивал, поддакивал, давая Виктору выговориться о дорогах, ценах, глупом начальстве. Пиво и горячая еда делали свое дело – язык водителя развязывался, осторожность притуплялась. Ильдар помнил долг: год назад в Баку он вытащил из серьезной переделки родного брата Виктора. Эта ниточка доверия была тонкой, но прочной.

– А как твой новый босс? – осторожно ввернул Ильдар, когда первая бутылка опустела наполовину. – Чернышов? Говорят, мужик суровый. Взял бразды после Черногорова?

Виктор на мгновение замер, чебурек на полпути ко рту. Его глаза метнулись по залу – полупустому, кроме пары дальнобойщиков у стойки.

– Николай Иваныч? – понизил он голос до хриплого шепота. – Суровый – не то слово. Дубина. Но дубина исполнительная. Пришел – и сразу кулаком по столу: "Порядок будет!". Не то что прежний… Вячеслав Федорович… – Виктор махнул рукой с презрением и страхом. – Интеллигент. Бумажки, отчеты… А что реально в порту творилось – в ус не дул. Потому и… – он постучал пальцем по височку. – Сердечко, говорят. Внезапно. Хотя… – Виктор наклонился так близко, что Ильдара ударило в нос перегаром и чесноком. – …кто его знает? Шептались… очень уж кстати помер. Как раз, когда Виталий Константинович… ну, ты понял… стал всерьез интересоваться портовыми делами. А Вячеслав Федорыч, он хоть и не лез, но бумажки-то его подписи носили. Мог и возмутиться, если б копнули… Вдруг. Вот и… – Виктор снова постучал по виску. – Удобненько.

Черногоров. Устранен. "Сердечный приступ". Удобно. Ильдар мысленно добавил эту строчку в свою "синюю тетрадь". Он протянул Виктору вторую бутылку.

– А до него… тот самый Эмо? Армянин?

Лицо Виктора резко помрачнело. Он отхлебнул пива, долго смотрел на запотевшее окно, за которым мелькали огни автобусов.

– Эмо… Армен Григорьевич, – произнес он тихо, почти с уважением. – Зверь.

Но зверь по делу. Кто пахал – тому и почет, и деньга. Кто воровал у "Папы"… – Виктор провел ребром ладони по горлу. – Жестко, но справедливо. Он все держал: стоянки, гостинку "Полёт", буфеты, точки… и всю "чернуху" – щипачей, барыг, девочек. Порядок был. Железный. Касса – полная. "Папе" – львиная доля, себе – прилично, нам – чтоб не рыпались. – Он замолчал, потом добавил мрачно: – Но зверь. Гордыня его сгубила. Чертова гордыня.

– Что случилось? – спросил Ильдар, разворачивая второй чебурек. Виктор машинально взял его.

– Возомнил себя чуть ли не «хозяином». Стал парить выше "Папы". Машины – круче, костюмы – дороже, бабы – шикарнее. На советах мог перечить. Слово лишнее в пьяной компании ляпнуть. А "Папа"… он такого не терпит. Совсем. – Виктор понизил голос до шепота, едва слышного под гул автовокзала. – Была пьянка. В "Полёте". Эмо разошелся… полез в спор с самим Виталием Константиновичем. Голос повысил. Палец, говорят, ткнул. Все замерли. Как мыши. "Папа" сидел – лицо каменное. Ни слова. Встал и вышел. А наутро… – Виктор сделал драматическую паузу, глотнул пива. – …нашли Эмо в его же номере. Пуля в затылок. Рядом – пистолет. И… записка. "Устал. Не могу больше". Все кивнули: самоубийство. Официально. Кто усомнился – те быстро поняли, что лучше кивать. С тех пор в Курумоче – мертвая тишина. Как в склепе. Чернышов – не зверь. Он – дубина на цепи. Исполнитель. Без мозгов. Делает, что скажут. И боится. Боится пуще огня. Как и все теперь. Знают – зазнаешься, станешь Эмо.

Ильдар слушал, не перебивая. Картина вырисовывалась четкая, жестокая. "Патриарх" – центр паутины. Устраняет конкурентов и непокорных хладнокровно, под маской естественных причин или самоубийств. Страх – цемент его власти. Эмо – страшный пример для всех: "Не высовывайся. Знай место. Иначе – пуля или сердечный приступ".

– А сейчас кто заправляет… "чернухой"? – осторожно уточнил Ильдар.

Виктор пожал плечами, доедая чебурек.

– Формально – Чернышов. Но реально… – он оглянулся с привычной опаской. – …реально, говорят, люди "Большого" приезжают. Саши Болотова. Из города. Контролируют точки. Сборы забирают. Чернышов только кивает. Он дубина. Боится стать следующим Эмо. – Виктор допил пиво, смял бутылку. – Страшно, Ильдар Константинович. После Эмо. Раньше хоть знал, чего ждать. Теперь – тишь да гладь. А под ней… – он пошевелил пальцами, изображая что-то ползучее, – …не пойми что. И чуешь, что в любой момент тебя может смести бульдозер. Просто так. Ни за что.

В глазах Виктора Ильдар увидел искренний, животный страх мелкого винтика в огромной машине. Этот страх делал его болтливым, но и уязвимым. Нужно было закругляться.

– Понимаю, Витя, – сказал Ильдар, кладя ему на колени оставшийся чебурек. – Держись. И спасибо. Поговорили по душам. Брат твой как? В Баку?

– Да, слава Богу, – оживился Виктор. – Работает. Семья. Спасибо вам еще раз, Ильдар Константинович… – Он встал, замялся. – Я… я побегу. Автобус мой скоро…

– Иди, иди, – кивнул Ильдар. – Береги себя. И поменьше этого… – он показал на пустые бутылки.

– Понимаю, – Виктор виновато улыбнулся, сунул чебурек в карман телогрейки и зашагал прочь, быстро растворившись в толпе у автовокзальных дверей.

Ильдар остался сидеть. Гул автовокзала, крики диспетчеров, рев моторов – все это отступило. В голове звучали слова Виктора: "Страх", "дубина Чернышов", "Большой Болотов", "Эмо – самоубийство", "Черногоров – сердце". Страх был фундаментом власти Маркелова. Но страх – это и слабость. Боящийся человек – потенциальный предатель. Боящийся человек может сломаться.

Он поднялся, заплатил за чебуреки продавщице. Ключевая фигура для давления теперь была ясна: Николай Чернышов. Управляющий аэропортом. "Дубина на цепи". Знаток всех грязных тайн Курумоча. И смертельно боящийся стать следующим Эмо. Если посеять в Маркелове сомнения в надежности Чернышова… Или дать самому Чернышову понять, что его готовят в козлы отпущения… Тогда в монолите империи "Патриарха" может возникнуть трещина.

Он вышел на холодный ноябрьский воздух. План созревал. Нужно было обсудить его с Рашидом. И решить, как использовать этот страх. Тихо. Точно. Как нож в темноте. Первый шаг в их контрнаступлении был сделан. Они нащупали слабое звено в броне "Патриарха". Теперь предстояло нанести точечный удар.

Глава 8: Серые Бумаги (декабрь 1985 г.)

Прокуратура области. Тот же коридор с запахом старого дерева, пыли и власти, но другой поворот. Дверь с табличкой: «Отдел по надзору за следствием в органах МВД». Для Рашида это был не просто кабинет – это была ссылка. Тихое захолустье прокурорской системы, куда Гордеев сослал неугодного «возмутителя спокойствия».

Рашид вошел, стараясь держать спину прямо, несмотря на тупую боль в сросшихся ребрах и дискомфорт от поддерживающей повязки на левой руке (ключица срасталась медленно). Новый мундир – такой же, но почему-то казался чужым. В комнате царил полумрак – тяжелые шторы были полуприкрыты, пылинки танцевали в единственном луче света от настольной лампы. Воздух был сперт от табачного дыма и бесконечной бумажной пыли.

За столом, заваленным стопками папок и журналов, сидел начальник отдела – Геннадий Петрович Круглов. Человек лет пятидесяти пяти, с одутловатым лицом, жидкими, зачесанными на лысину волосами и вечно усталыми глазами за толстыми стеклами очков. Он не поднял головы, продолжая что-то выводить авторучкой на бланке.