Писк поиска
Писк поиска
Пьеса «Бескрайняя вода»
Первый акт
То ли лес, то ли чья-то квартира, вокруг деревья. На деревьях, как на полках, ютятся вещи: книги, одежда, посуда, зубная паста, пластинки, торт, свечки. Также на деревьях развешаны картины. На одной из них изображён человек на грани распада. Это автопортрет автопортретчика. Некий гражданин по кличке Муравьед принимает душ, который прикреплён также к одному из деревьев.
М. Хорошая вода, абстрактная вода, милая вода, счастливая вода, дельная вода, рациональная вода, резонная вода, кремниевая вода, научная вода, деловитая вода. Вода – это трибьют. Кому? Воздуху. А воздух – кому? Кому, кому? Никому! Он сам по себе.
(В душ заходит некий гражданин по кличке Жвачка. Они вместе начинают принимать душ.)
Ж. Хорошая вода, незабвенная вода, параличная вода, животворная вода…
М. Хватит! Замолчи, я не могу это слушать.
Ж. Пф, тоже мне, это поэзия, мой друг.
М. Я тебе не друг, я тебя не знаю.
Ж. Знаешь! Я – Жвачка.
М. Думаешь, я жвачек не видел?
(Муравьед начинает намыливаться. Намылившись, он передаёт гель Жвачке. Жвачка начинает намыливаться.)
Ж. Этот гель натуральный?
М. Натуроподобный.
Ж. Это тоже дело.
М. Тебе всё вечно не нравится.
Ж. Ты прав, на нашей планете всё так устроено, что всё должно непременно вызывать отторжение.
М. Пф, пессимист?
Ж. Я – натуралист.
М. В каком смысле?
Ж. В ложном.
М. Сложном?
Ж. В ложном.
М. Сложном?
Ж. С ложкой.
М. А, в ложном.
Ж. Нет, с ложкой.
М. Я тебя понял, необязательно повторяться.
Ж. Прости, я всё время ставлю под сомнение твои умственные данные.
М. Данные? У тебя есть данные обо мне?
Ж. Естественно! Ты же знаешь, я – работник особо секретной организации. Мы занимаемся данными о людях, разводом тараканов, посадкой лука-порея, извлечением памяти из субъекта с намерением пересадить эту память носорогу и подметанием сора на улице.
М. А при чём тут убийства летучих мышей?
Ж. Откуда ты знаешь?
М. Ты сказал.
Ж. Я?.. Может быть. Меня уже пятнадцать раз увольняли из-за того, что я разглашаю секретную информацию.
М. А вы занимаетесь извлечением актёрского мастерства?
Ж. Нет.
М. Почему?
Ж. Да.
М. Почему?
Ж. Ты знаешь, что такое актор?
М. Актёр?
Ж. Нет, актор.
М. Знаю. Это актёр!
Ж. Правильно. Только неправильно.
М. Может быть, может быть.
(Они всё ещё намыливаются, поочерёдно передавая друг другу гель. Гель заканчивается.)
Ж. Хороший был гель. Очень хороший.
М. Похороним?
Ж. Надо бы.
(Я забыл упомянуть, что мылись они в парадных костюмах: Жвачка – в фиолетовом, Муравьед – в красном. Они выходят из душа. Молчат примерно две минуты. Заходят обратно.)
М. Там совсем не о чем разговаривать.
Ж. Это уж точно. Когда не занят делом – речи не существует.
М. Но нам надо похоронить гель.
Ж. Надо. Обязательно надо. Но как?
М. Давай выйдем наружу. И тот, кто скажет первое слово – тому будет позволено прочитать поминальную речь в честь нашего дорогого друга – геля.
Ж. Давай.
(Они выходят. Молчание длится примерно минуту. Заходят обратно.)
М. Там совсем не о чем говорить!
Ж. Тут хотя бы вода. А вода – это смазка для коммуникации.
М. Давай попробуем в последний раз. И если не получится, то мы останемся под этим душем навечно.
Ж. Договорились.
(Они выходят. Молчание длится примерно две минуты.)
Ж. Тут не так плохо, как можно было подумать.
М. Да, неплохо. Совсем неплохо. Тут свобода всё-таки.
Ж. Тут мы можем быть собой.
М. А у тебя есть ты?
Ж. Конечно.
М. Тебе повезло.
Ж. Ну, по крайней мере, должен быть. Лет двадцать назад я его ощущал.
М. А я – никогда. Мне кажется, я – это различное количество набросков (под каждую секунду свой), которые не так уж качественно прорисовывает работник концлагеря. Например, я могу сейчас сказать тебе, что ты – мой лучший друг, но через секунду я могу тебя убить… и съесть тебя. А потом, когда съем, снова скажу, что ты – мой лучший друг.
Ж. Ты тоже мой лучший друг!
М. Давай похороним гель.
Ж. Вот и лопата.
(Лопата висела на дереве. Они начинают копать яму. Яма выкопана.)
М. Что ж, привилегия поминальной речи – у тебя.
Ж. Но у нас нет гроба.
М. Тут он есть. Обязательно должен быть!
(Муравьед достаёт гроб из кармана.)
Вот где он! Я всегда ношу с собой. Бывают различные случаи.
Ж. Клади гель.
(Муравьед кладёт гель в гроб. После подбрасывает его и пинает ногой. Он попадает точно в вырытую яму.)
Ж. Потрясающе! Превосходно!
М. Читай речь.
Ж. Я подготовился. Она где-то у меня… вот, за моим ухом.
(Он достаёт из-за уха небольшой листочек, разворачивает и начинает читать.)
Ж. Гель был великим. Великой подмогой. Великой главой нашей с вами жизни. Он вёл себя эпохально и поступал всегда так, как велело ему его поистине необъятное сердце. Когда нужно – он был товарищем. Когда нужно – был палачом. Но лишь заслуживающих наказания он казнил. Он не позволял себе вольностей. Он был…
(Жвачка начинает плакать. Слёзы капают прямо в яму, разбиваясь о гроб.)
Он был моим лучшим другом! Лучшим во всех смыслах этого лучшего слова! Как вам известно, мы проживаем в лучшем из возможных миров – и наш дорогой гель ему соответствовал на все сто! Прощай, мой друг. Мой родственник… что уж там – мой отец! Прощай, мой отец – тот, кому я обязан своим появлением на свет. Тот, в ком и заключён весь свет нашего дрянного мира!
М. Браво! Эта речь достойна нашего геля. Если бы умер кто-то из нас – он бы мог сказать подобное и про меня, и про тебя.
(Они плюют несколько раз в гроб. И одновременно начинают орать.)
М.Ж. Сдох, сдох, сдох! Этот урод наконец-то сдох!
(Они очень сильно смеются, витиевато приплясывая.)
Ж. Что ж, хорошего понемножку.
М. Такого праздника давно не было.
Ж. Никогда.
М. (начинает плакать) Но он же и правда был хороший.
Ж. Он был, и этого уже достаточно.
М. На свободе очень быстро пачкаешься, пойдём, ещё помоемся.
Ж. Не хочу я никаких помоев.
М. Нет, я имею в виду другое.
Ж. Другого тоже не хочу.
М. Я хочу умереть. Я давно мечтаю об этом. Поцеловаться со смертью – единственная возможность испытать феномен откровения.
Ж. Так полезай в яму. Я её закопаю.
М. (разбегается, прыгает, делает сальто, но неудачное; приземляется на спину, ударяясь о гроб.) Мне не больно. Никогда не больно.
Ж. (начинает закапывать яму, при этом приговаривая.) Умирать – не землю пахать. Таланта не нужно, умений не нужно, силы не нужно, слабости не нужно, сахара не нужно, соли не нужно – ничего не нужно. Умирай себе с комфортом. Умирать – это комфортабельно, это изысканно. Не каждому дано умирать.
М. (почти весь засыпанный, отплёвываясь от земли) Ты перепутал. Умирать – это дано каждому. Каждый так или иначе столкнётся с изнанкой нашей прекрасной… (Лицо его полностью засыпано землёй, он больше не может говорить.)
Ж. Что ж, поработал – теперь не помешало бы и отдохнуть. Но вначале надо бы смыть с себя всю эту липучую смерть… (Начинает смеяться.) Но ведь смерть – это мой партнёр, товарищ и даже друг. Зачем её смывать? Хоть сегодня у меня умерло два лучших друга —
но я счастлив. Я их достойно похоронил. Да, я написал лишь одну речь, но она была блестящая. По поводу смерти второго друга я ничего не придумал, а импровизировать я не умею…
М. (еле выбравшись из-под кучи земли) Поищи в правом кармане. Не в том, где у тебя орден и повязка, а в другом.
Ж. Тш!
М. Прости. Я просто хотел помочь…
Ж. Ты же всё портишь! Ты абсолютно всё портишь!
М. Я засыплюсь заново. Ты, главное, не переживай. Я снова умру.
Ж. (порывшись в правом кармане, выбросив оттуда верёвку с петлёй, чьи-то башмаки и маленький стульчик, наконец достаёт свёрнутую бумажку) Ты был прав. Но это уже не имеет смысла. Всё испорчено.
М. (вылезая из ямы) А ты всё равно прочитай. Может, это очень важно.
Ж. Важно? Ничего на свете не важно. Но я прочитаю. (Разворачивает бумажку, начинает читать.)
Ж. (читает) «Безумие поселилось в нас, дорогие друзья. Оно выткало в нас себе уютные домики…» Так, это не важно. Вот: «Люди, одумайтесь! Вы низвергаете друг друга!» Это тоже не важно. «Милосердие – вот язык, на котором думает Вселенная и на котором должны научиться говорить мы…» Какая-то чушь. Дальше… (Он читает это излишне эмоционально.) «Побойтесь гнева природы! Единственный выход, который у нас есть – это уничтожить себя. Выходите на улицы, вешайтесь, застреливайтесь, топитесь, травитесь —
делайте всё, что в ваших силах, чтобы остановить распластывание этой гангрены, которую мы называем…» А вот это уже интересно! Это то, что надо!
М. Но тут нет последнего слова.
Ж. Оно есть.
М. Так прочитай!
Ж. Я уже прочитал.
М. Упадничество это всё. Тотальный пессимизм. Не всё так плохо. Я бы даже сказал – всё хорошо. Всё прекрасно! Я люблю жизнь. Я без жизни – никто.
Ж. Ты знаешь, что такое нигилизм?
М. Да. Это когда кит подплывает к другому киту и видит в нём себя. В итоге он становится уверен, что по какой-то случайности он разделился на две сущности, одна из которых сейчас перед ним. И теперь они вынуждены существовать параллельно. Он долго думает, что бы ему такое сказать этой второй сущности – то есть, по сути, самому себе. Но в итоге он ни до чего путного не додумывается и выбирает другой способ коммуникации. Он хочет просто подмигнуть. Мол, этот другой и так всё поймёт. Первый кит подмигивает – но в ответ не получает абсолютно никакой реакции. Как будто бы этой второй сущности совсем не интересно с ним взаимодействовать. От злости он начинает рвать свою вторую сущность.
Он заглатывает её огромными кусками – а всё от обиды, которую, получается, он нанёс самому себе. В итоге, полностью проглотив другого кита, ему приходит озарение. Он наконец-то догадывается, почему тот другой никак не отреагировал на его подмигивание.
Ж. И почему же?
М. Кит уже был мёртв до того, как он его начал кромсать.
Ж. И что происходит дальше? (Они вдвоём заходят в душ и начинают мыться.)
М. Дальше кит начинает свирепеть ещё сильнее. Он злится на второго кита за то, что тот оказался мёртв. От этой распирающей злости он начинает отрывать куски от самого себя,
чтобы отомстить самому себе же. Он съедает себя полностью – так что от него не остаётся даже молекулы. Потом атома. А потом – даже субатомной частички. (Они моются.)
Ж. У меня есть кое-что. (Ж. достаёт склянку, снимает лейку душа, заливает туда содержимое склянки, закручивает лейку обратно. Ничего не изменилось.)
М. Что это было?
Ж. Ничего. Просто вода.
М. Хорошая вода.
Ж. Хорошая вода.
Они одновременно падают – и без лишних движений умирают. Вода, наконец-то, перестаёт литься из душа. Из радио, которое также прикреплено к дереву, начинает играть Восьмая симфония Шостаковича. Занавес начинает опускаться. Раздаётся смех.
Жвачка и Муравьед очень громко смеются.
ЗАНАВЕС
Второй акт
Деревянная лодка плывёт по озеру. Но это не водяное озеро – оно чёрное, это, скорее всего, нефть или что-то похожее. Периодически из озера выпрыгивают рыбы – они полностью покрыты этой нефтью, это скорее куски чёрной субстанции, чем рыбы. Но они выпрыгивают. Они пытаются жить! В лодке сидят два человека. Хотя, возможно, это не люди. Это Некто 1 и Некто 2. У них на верхней одежде как раз и располагаются эти цифры.
Н.1 Хорошая вода.
Н.2 Это не вода, идиот.
Н.1 Да? А выглядит как вода.
Н.2 Эта жижа, по-твоему, выглядит как вода?
Н.1 Да.
Н.2 А ты воду хоть раз в жизни видел?
Н.1 Нет, но я слышал о ней.
Н.2 И что ты о ней слышал?
Н.1 Что по ней можно плавать, и её можно пить, а ещё на ней можно спать.
Н.2 Ну, зачерпни тогда немного этой воды и попробуй выпить.
Н.1 Но это же не вода.
Н.2 Это вода!
Н.1 Эта жижа, по-твоему, похожа на воду?
Н.2 Да.
Н.1 А ты хоть раз видел воду?
Н.2 Да. Я о ней… впрочем, ладно. Честно признаюсь – я впервые слышу такое слово. Вода – это для меня просто набор букв.
Н.1 И для меня.
Н.2 Странно всё это.
Н.1 Не странней, чем жить.
Н.2 Но странней, чем умирать.
Н.1 Ты знаешь историю про господина Муравьеда и господина Жвачку?
Н.2 Да, её знают все в нашем… нашем озере.
Н.1 Кроме рыб. Рыбы не знают эту историю – у них нет ушей.
Н.2 У рыб есть уши. Они постоянно рассказывают друг другу истории о далёком прошлом, когда на месте этого озера был лес, и по нему бродили рыбоподобные люди.
Н.1 Люди? Что это значит?
Н.2 Я не знаю. Но в нашем озере принято говорить о людях. Они были когда-то давно. И да, они, скорее, полумифичны. Это не чистая история – это вопрос веры. Но всё же кто-то уверен, что люди когда-то были. Но какими они были – не знает никто.
Н.1 А кто в этом уверен? Ты хоть кого-нибудь знаешь, кроме меня?
Н.2 Да я и тебя не знаю. Но я тебе соврал: кое-что про людей всё же известно. Точнее, это лишь предположения, но всё же. Говорят, что люди больше всего любили лепиться друг к другу. Они грезили однажды стать огромной, цельной массой, неделимой субстанцией. Например, вот (показывает в сторону воды) как эта жижа, которая покрывает озеро. Может, мы плывём сейчас по людям. Может, они всё-таки стали этой неделимой субстанцией.
Н.1 А куда мы плывём?
Н.2 Существует легенда, что это озеро конечно. И если плыть очень-очень долго, можно добраться совершенно до другого ландшафта. Там будут… не знаю… может, там будут другие озёра.
Н.1 А ты хоть что-то видел, кроме этого озера?
Н.2 Нет. Точнее, я слышал, что существуют некие звёзды. Но они далеко, и о них не принято говорить.
Н.1 От кого ты это слышал? Я никого тут, кроме тебя, больше не видел.
Н.2 А ты уверен, что меня ты видишь?
(В этот момент из озера прямо в лодку прыгает рыба, точнее – кусок чёрной жижи. Н.1 ловит её на лету и в бешенстве начинает её поглощать. После того, как от рыбы не остаётся даже скелета, он дико начинает смеяться.)
Н.2 Что смешного?
Н.1 Я никогда не ел рыбу. Я никогда не ел.
Н.2 И что, разве когда поешь, становится смешно?
Н.1 Видимо. А ты когда-нибудь ел?
Н.2 Нет. Но я слышал, что это интересно.
Н.1 От кого ты это слышал?
Н.2 Люди любили есть. Говорят, им больше ничего было не надо.
Н.1 Значит, они вечно смеялись.
Н.2 Да, наверняка.
Н.1 А ты знаешь, что такое свобода?
Н.2 Да. Мне говорили, что это похоже на то, как рыба выпрыгивает из озера.
Н.1 А как думаешь, вот эта рыба, которую я съел, была свободна?
Н.2 О да, она же выпрыгнула.
Н.1 Как всё-таки хорошо – съесть свободную рыбу.
Н.2 А ты знаешь, что среди этих мелких рыбёшек плавает такая огромная, что она бы нас проглотила, даже не заметив этого?
Н.1 Разве так бывает?
Н.2 Я точно не знаю. Но она явно несвободна.
Н.1 Почему?
Н.2 Она не умеет выпрыгивать.
Н.1 А что она умеет?
Н.2 Только заглатывать рыбёшек поменьше. Например, таких, как мы.
Н.1 А мы – это рыбы?
Н.2 Я точно не знаю. Но я слышал такую теорию.
Н.1 А я слышал, что раньше такие, как мы, могли видеть себя. Это называлось «отражение». Ты представляешь, как здорово – видеть себя?
Н.2 Мне тебя не очень здорово видеть. С чего ты взял, что тебе это понравится?
Н.1 Так не смотри на меня, раз тебе не нравится.
Н.2 А ты что, даже не знаешь, что мы прибиты к этим местам, на которых сидим? Я не могу смотреть никуда, кроме как на тебя.
Н.1 (Пытается встать, потом повернуться и понимает, что он не может пошевелиться.)
Я не знал, что мы прибиты… не знал… Кто нас прибил??
Н.2 Этого я знать не могу. Но есть поверье, что это сделали люди.
Н.1 Разве люди были так недавно?
Н.2 Они были давно. Но и мы были давно.
Н.1 Я себя помню лишь со слов: «хорошая вода».
Н.2 Я тоже это помню. Я сказал эту фразу.
Н.1 Это я сказал, а не ты!!!
Н.2 Нет, это сказал я. Ты не мог такого сказать – ты даже не знаешь, что такое вода.
Н.1 (начинает орать) Это сказал я! И точка! Я не хочу больше ничего слушать насчёт этого!
Н.2 Можешь не слушать. Но ты прекрасно знаешь, что это сказал я, а не ты.
Н.1 Я тебя убью за эту поганую ложь.
Н.2 Ты хоть знаешь, как это – убивать?
Н.1 Я знаю. Точнее, я могу предположить.
Н.2 Ты не знаешь, что значит убить. Ты не знаешь ни как убивать, ни зачем!
Н.1 Но я хочу тебя убить! Я это явственно ощущаю!
Н.2 На самом деле ты хочешь убить себя, а на меня лишь перенаправляешь это желание.
Н.1 А разве можно убить себя?
Н.2 Я думаю, если подойти с чисто математическим взглядом на эту проблему, то, исходя из некоторых формул, выходит, что убить себя довольно-таки возможно. Но есть всегда небольшая погрешность. В общем скажу так – это можно, но и нельзя одновременно.
Н.1 А давай раскачаем нашу лодку и просто-напросто её потопим – вот и проверим, возможно ли это или нет.
Н.2 А ты знаешь, ведь, если верить легендам, последний написанный человеческий трактат был посвящён самоубийствам. Я даже больше скажу – он пропагандировал самоубийство как единственно верное решение в обстоятельствах произошедшей с вами жизни.
Н.1 Чего? Ты сейчас серьёзно? Посмотри, как вокруг прекрасно! Какое озеро! Какие рыбы в нём плавают! Какие мы с тобой! Как можно предпочесть этому какую-то глупую смерть? Жизнь чудесна, мой друг! Я всегда буду это твердить!
И тут они, не сговариваясь, начинают изо всех сил раскачивать лодку. Лодка вначале сопротивляется, но потом поддаётся. Она переворачивается и начинает увязать. Чёрная жижа поглощает лодку. Но перед тем, как герои окончательно исчезли в этой первозданной жиже, можно было разглядеть – если хорошо присмотреться – крохотную улыбку, которая плескалась на лицах Некто 1 и Некто 2. И я вам скажу: эта улыбка была насмешливая. Лодки больше не было. Ничего больше не было.
ЗАНАВЕС
Третий акт
Абсолютно пустое пространство. Я бы сказал – чёрное, но оно избавлено даже от черноты. Неизвестно, на чём, и неизвестно, как стоят два человека. Они смотрят друг на друга. На лицах у них – искреннее непонимание. Назовём их работниками пустоты. У одного будет имя – Неделимый, у другого – Квант.
К. Бесконечность – это отсутствие движения. Бесконечность может существовать только в полной статике. Движение – язык времени. Или время – язык движения. В бесконечности не может быть времени. Каждая часть бесконечности – такая же бесконечность. В бесконечности не может быть частей, только одно сплюснутое целое, которое расстелено во всех возможных пространствах и измерениях.
Н. Что? Что всё это значит?
К. Я выучил это, когда был совсем ребёнком.
Н. Кем?
К. Ребёнком – это когда… когда тебя ещё нет.
Н. Значит, я ребёнок. Я наверняка знаю, что меня нет.
К. Как ты это докажешь?
Н. Я не преломляюсь ни в каких вещах, и вещи не преломляются во мне. Я никогда ничего не видел, не слышал и не ощущал. Значит, меня нет.
К. Но если ты ничего не ощущал, значит, ты не должен иметь представления, что такое ощущение. А если у тебя нет понимания, что такое ощущение – значит, возможно, ты что-то да ощущал, просто не смог это правильно интерпретировать.
Н. Я не хочу говорить об этом. Когда появляется даже небольшая возможность, что я есть – мне становится дурно.
К. Вот ты даже говоришь, что ничего не слышал. Но меня-то ты слышишь. И даже мне отвечаешь.
Н. Я не хочу об этом думать. Я никогда не думал ни о чём.
К. И опять-таки ты лжёшь.
Н. (Достаёт из кармана пистолет, заряжает, подносит к виску, стреляет.) Видишь? Видишь? Я не могу себя убить! Значит, меня нет.
К. А разве в нём есть патроны?
Н. (Высыпает патроны из пистолета вниз.) Это невыносимо. Я что только ни пробовал – и повеситься, и утопиться…
К. На чём ты хотел повеситься? И где утопиться?
Н. Какая разница? Какая тебе вообще разница? Ты кто такой?
К. Я… я не знаю. Я знаю, кто ты.
Н. Кто я? Откуда тебе это знать?
К. Мне рассказала она.
(Появляется молодая девушка. Лицо у неё полностью чёрное. Она встаёт между Неделимым и Квантом, смотрит сначала на одного, потом на другого, потом – куда-то вдаль. Подходит к Неделимому, смотрит прямо в глаза.)
Д. Не стыдно тебе?
Н. Мне? За что?
Д. За что? Он ещё спрашивает – за что?! (Смотрит на Кванта, они оба смеются.) Нахальный ты тип! Наглость из тебя можно ложками вычерпывать!
Н. Что я сделал?
Д. Он серьёзно не понимает? (Снова смотрит на Кванта, они снова смеются. Неделимый тоже начинает смеяться.)(со злостью) Я что-то смешное сказала?!
Н. Ну, не знаю… Просто забавно выходит всё это.
Д. Забавно? Ему забавно?! А когда людей отказался расстреливать – тебе тоже было забавно?
Н. Каких людей? Я никого не знаю.
Д. Не знает… Он не знает… Ты имя-то хоть своё знаешь?
Н. Нет. А вы знаете?
Д. Вы? Он ко мне – на вы! Ты меня совсем не признаёшь?
Н. Нет. Я вас никогда не видел.
Д. Не видел? Он меня не видел! Это ж надо – до такого додуматься!
Н. Я вас правда не видел. И ничего о вас не слышал. Я никогда никого не видел. Я даже себя не видел.
Д. На, посмотри. (Достаёт зеркало. Неделимый смотрится в него, начинает себя ощупывать. Он не верит своим глазам.)
М. Муравьед? Меня зовут Муравьед. Я вспомнил. Это я. Меня так назвал… не помню кто… Но меня зовут именно так.
К. Наконец-то понял, в чём дело. А меня-то хоть теперь узнаёшь?
М. (очень радостно) Жвачка! Мой любимый Жвачка, мой лучший друг! Где это мы находимся?
Д. (Жвачке) А меня что – не хочешь представить?
Ж. А это… это… А кто вы?
Д. Посмотрите на него – не понимает, кто я… (Смотрит на Муравьеда, они начинают смеяться.) Как вы думаете, господа, вы умерли? Или ещё не родились?
Ж.М. Мы не родились, но уже умерли.
Д. Ха! Хороший вариант. Вы никак репетировали?
Ж.М. Никак нет. Просто мы думаем одинаково.
Д. Это хорошо. Значит, у нас с вами всё получится.
Ж.М. Будем рады вам услужить.
Д. Давайте представим, что вы появились на свет. Какова будет ваша судьба? Кем вы будете?
Ж. Ну, я хотел бы заниматься творчеством. Может, писать пьесы. Например, вот – про нашу встречу. Представляете, что за пьеса бы получилась?
Д. А ты, Муравьед?
М. Не знаю. Я бы хотел помогать животным. Я очень люблю животных.
Ж. Ты хоть знаешь, кто такие эти твои «животные»?
Д. Ничего страшного, Жвачка. У Муравьеда хорошее желание. Очень хорошее. И у тебя тоже. Я думаю, я смогу исполнить ваши мечты. Знаете, ведь тот, кого я представляю, очень сильно любит исполнять мечты. И к вашим он отнесётся с особым интересом. (Девушка уходит.)
Ж. Очень красивая девушка.
М. Да, только у неё нет лица.
Ж. Ещё появится, не переживай. Я слышал, лица порой вырастают, как грибы после дождя.
М. А что ты думаешь насчёт наших мечт? Она и впрямь их исполнит?
Ж. Ну а почему нет?
(Опускается занавес, через несколько минут он поднимается. На сцену возвращается девушка. Все герои оказываются в каком-то загоне. Вокруг них пасутся коровы.)
Д. Я рада вам сообщить, что ваши мечты исполнены.
М. А где это мы?
Д. Как где? На скотобойне. Вот, видите – эту коровку сейчас надо будет забить. Муравьед, справишься?
М. Да, конечно. (Муравьед берёт топор, подходит к корове, отрубает ей голову. Раздаётся вопль.)
М. Здорово, слушайте! Я всегда хотел помогать животным.
К. А мне чем тут заниматься?
Д. Ты хотел заниматься творчеством? Вот мольберт, холст, краски, кисти. (Вносят мольберт, холст, краски и кисти.) Ты должен зарисовывать, как Муравьед выполняет свою работу. А я по твоим рисункам буду понимать – хорошо он это делает или нет.
К. Это очень серьёзная задача. Спасибо за доверие.
Девушка уходит. Жвачка берётся за кисть и начинает рисовать. В это время Муравьед рубит головы коровам – сначала одну, потом другую, потом третью. Жвачка всё это время что-то рисует. В итоге Муравьед отрубает головы всем коровам. Жвачка заканчивает работу. Он снимает холст с мольберта, подходит на край сцены, поворачивает холст к зрителям. На нём изображено чёрное бесконечное озеро с натянутой огромной улыбкой. Муравьед и Жвачка начинают смеяться.
ЗАНАВЕС
Пьеса «Писк поиска»
Действующие лица:
Р. – Риспер
З. – Золоф
Э. – Эсцит
Т. – Тералид
С.1, С.2 – Санитары
Ж. – Женщина
Кто будет во втором акте – не скажу.
Первый акт
На сцене множество куч различного хлама. Сцена буквально завалена предметами. Между кучами хлама ходят четыре человека с металлоискателями. Металлоискатели периодически пищат, но четыре человека не обращают на это никакого внимания. На них одинаковая одежда – белые рубашки и белые штаны.
З.Ну что, как у вас?
Р. Бога пока ещё не найдено.
Т. А ты Бога ищешь?
Э. А кого ещё ему искать?
Р. Я в первую очередь ищу следы метафизики. Ведь трудами позитивистов она была изгнана из…
З. Из пролетариата. Мы поняли.
Р. Я хотел другое сказать…
Э. Да разве это важно?
(Они безостановочно ходят и наводят металлоискатели на разные предметы.)
Т. А что в наше время неважно?
Э. Ничего не важно, кроме…
З. Свободы. (Все начинают смеяться.)
Р. Свобода, равенство и братство.
Мы – братья – это раз.
Мы равны – это два.
И мы свободны себя удушить – это…
Э. Четыре, четыре, четыре!
Т. Тсс!
З. Сам тссс…
Р. Свобода, равенство и братство…
Э. А вы знаете святую троицу?
Т. Ничто, нигде и никогда.
З. А никак?
Э. Я же говорю – четыре, четыре…
Т. Ты сказал «четыре» три раза, а не два.
Р. Кому какая разница, что он сказал?
Э. Мне вообще-то есть разница.
З. Никому. Никогда. Ни за что.
Р. Ребята, вы знаете, что такое герменевтический круг?
Э. Ты с его помощью ищешь Бога.
З. Но найдёшь лишь поросшую лишайником небылицу.
Т. (издаёт звук) Ззззззз…
Р. Пчела, пчела!
Э. Жало правосудия.
З. Чирик, чирик, чирик…
Р. Птица провозвестия.
Э. Я уже совсем запамятовал, кто из нас пророк?
З. Пророков было четыре – так гласит древняя мудрость.
Р. Чем древней – тем правдивей.
Т. Чем древней – тем гнилей.
Э. Я полностью готов отрицать любое ваше отрицание.
Р. Чирик, чирик…
З. Хватит пародировать.
Р. Почему культуре можно пародировать, а мне – нет?
Т. Какой культуре? Ты вообще о чём?
Э. Звук какой-то странный. Слышите?
Р. Чирик, чирик…
Э. Не этот.
З. (поёт) Всё всегда не это, а всё всегда не то…
Т. Змеи расползаются, чтобы искусать нас.
Э. Искушать.
З. Искажать.
Р. Иссушать.
Т. Змеи – это что, мысли?
Р. Мокрота мыслей.
Э. Тоже мне, пиит.
З. Рассуждение – это первое и главное право любого рассуждающего.
Р. Философично.
Т. Ищем, ищем целый день, а всё же…
Э. Целый день? Целый год!
Р. Целый год? Целый век!
З. Тысячелетие, братья мои!
Р. Давайте сыграем в пятнашки.
Э. Ты и так достаточно запятнан.
З. (рычит) Рррррр!
Р. Как хотите, я сам с собой сыграю. (Риспер наводит на себя металлоискатель. Металлоискатель пищит.)
Р. Запятнал.
Э. О чём это говорит?
З. Что человек – это золото?
Т. Что человек – это крышка от банки с тушёнкой.
З. (рычит) Рррррр…
Р. А вы знаете, по какой формуле вычислить то, насколько далеко человек ушёл от обезьяны?
З. По какой?
Р. По коэффициенту того, насколько сильно он согласен с тем, что происходит вокруг.
З. (рычит неуверенно) Рррр…
(Каждый из искателей хватает в руку палку и начинает притворяться обезьяной – прыгают и бьют палкой по разным предметам. Прыгая, они выкрикивают.)
Р. Такие законы вселенной!
З. Так уж заведено!
Т. Это непреложно!
Э. По-другому никак!
Р. Я со всем согласен!
(Перестают притворяться обезьянами, берут металлоискатели и продолжают искать.)
З. (рычит) Ррррр…
Т. У моих мыслей туберкулёз.
З. А у моих – стрептококки.
Р. А у моих – разложение.
Э. А у моих – соглашательство.
Р., З., Т. Фууу, какая мерзость.
Э. Кто из нас больше всего носорог? Кто первый превратится?
Р. Я, если превращусь, то только в лобстера.
З. Муть какая.
Т. Чудодействие сферического образца мыслей всегда приводит к эсхатологическим прогнозам.
Р. Тоже мне, формула.
Э. По крайней мере, не лишённая смысловой подоплёки.
З. Дионис, хаос.
Т. Энтропия.
Р. Беспорядок.
Э. Абсурд.
З. Беременное смертью бытие.
Р. Как бы попотчевать его, да поухаживать за ним…
Э. Зачем? Само родит.
(На сцену два санитара вывозят на каталке рожающую девушку. Она кричит – ведь она рожает. Два санитара вытаскивают из девушки киноплёнку. Девушка родила киноплёнку. Они отматывают её и отматывают. После того, как пленка полностью родилась, санитары разглядывают вблизи каждый кадр. В итоге они констатируют.)
С.1, С.2 Будет жить. (Увозят девушку со сцены.)
(Четверо продолжают ходить по сцене и сканировать всё вокруг металлоискателями.)
Т. Если у вас есть убеждения, то меня от вас тошнит.
Р., Э., З. Ты не прав! Ты не прав! Ты не прав!
Р. Сегодня знаменательный день.
Э. Как и любой.
З. Как и ночь.
Т. Как и междуречье дня и ночи.
Э. Это как?
З. Запросто.
Э. Тогда понятно.
Р. Давайте забудем наши распри.
Э. У нас не было распрей.
З. Расприев.
Т. Распреев.
Р. Распрей-ев.
Э. Вы как хотите, а я не согласен с нынешним миропорядком.
З. Гнусно, братья мои, жить на свете, ох как гнусно.
Р. Ретроград?
Т. Мракобес?
З. Оптимист!
Р., Т., Э. Тогда понятно, тогда понятно…
(У Риспера пищит металлодетектор. Он откапывает в куче хлама меч и сразу поднимает его вверх.)
Р. (напыщенно кричит) Смерть! Я пришёл нести смерть!
Э. Напугал Будду ориентализмом.
Т. Напугал францисканца Францией.
З. Напугал герменевтикой терапевта.
Р. (снова поднимает меч) Чушь! Я пришёл нести чушь! (Э., Т., З. начинают аплодировать.)
Р. (отбрасывает меч) Всегда нахожу его, и всегда – как в первый раз…
Э. Если соответствовать поэтике собакинистов…
Т. Собакинистов?
З. Собакинистов?
Р. Собакинистов?
Э. Собакинистов!
Т. Собакинистов?
З. Собакинистов?
Р. Собакинистов?
Э. Собакинистов! То выходит, все мы – черви, живущие в конуре своего дряхлого миропонимания.
З. Собакинисты считают не так.
Т. Не так.
Р. Вовсе не так.
Э. Они совершенно не так считают. Я с вами согласен.
З. Философия собакинистов восходит к временам довременным.
(На сцену снова выбегают два санитара, везущие каталку с уже снова беременной женщиной. На этот раз они вытаскивают из неё клещи.)
С.1, С.2 (обращаясь к женщине) Спасибо.
(Теперь они клещами вытаскивают что-то ещё – в итоге это оказывается маленькое огородное чучело. Два санитара впопыхах втыкают чучело в первую попавшуюся кучу с вещами и сразу же увозят женщину. Важно понимать, что все вещи вокруг это хлам, рухлядь, хлам.)
Р. Теперь хоть птиц не будет.
Э. Да, птицы последнее время стали так назойливы.
Т. Птицы повсюду.
Р. Теперь уже нет.
Т. Кто не птица – тот птица, а кто птица – тот ещё более птица.
З. Мне не нравится такая философия.
Р. Философия нравилась только Сократо-Платоно-Аристотелю.
Э. И больше никому?
Т. Ещё собакинистам!
Р. Им не нравилась философия – они жили ею.
З. Они умерли…
Р. Следуя своему манифесту.
Э. Что такое истина, братья?
Р. Протухший и прокисший хаос.
Т. Разрыхлившееся и поношенное время.
З. Абсолют, который просит милостыню.
Э. Истинно то, что вы говорите.
Р. Ещё бы.
Т. А как же.
З. Так уж заведено.
Р. Порой, ныряя в фаянсовый океан…
З. Почему именно фаянсовый?
Р. Порой, ныряя в первородный океан…
Т. Первородный? Или первопричинный?
Э. А есть разница?
Т. Одно – это одно, а другое – это другое.
Э. Доходчиво.
Р. Когда я подыхал, все вокруг смеялись. Им было смешно от того, что я подыхаю. Моя дочка, маленькая куколка лет шести, плюнула в меня и закричала: «Харе Кришна».
Э. Харе Рама.
Т. Харе поиск.
З. Харе писк поиска!
Р. Весьма рекурсивно. Но наша с вами рекурсия – лишь паллиатив. Когда я умирал, моя дочка так и сказала: «Папа, то, что ты делаешь – это паллиатив». От этих слов я воспрял духом и решил, что больше никогда не буду умирать. Никогда.
З. Ничто, нигде и никогда.
Р. А никак?
Т. Философия собакинистов провозглашала, что именно ничто является всем. Что ничто – это краеугольный камень, отколотый от скалы первородного гомерического хохота.
Р. Не совсем так. Собакинисты верили, что их души обретут ничто лишь посредством полного отрицания – того отрицания, которое отрицает даже отрицание отрицания. Понимаете? Они верили в то, что поголовный нигилизм ведёт к пустоте по вымощенной золотыми кирпичами мостовой скорби.
З. Не совсем. Они хотели превозмочь существование. Существование – то, что должно превозмочь. Они хотели выкристаллизовать ничто в пробирке существования.
Э. Не совсем так. Они хотели достичь того, чего не достигал ещё ни один смертный, даже после гибели. Они хотели отпочковаться от круговорота смертожизни не посредством смерти, а посредством обретения ничто через принятие пилюль невозможности.
Р. Какая глупая смерть постигла собакинистов.
З. Любая смерть глупа. Величие смерти – это мерзкий изворот.
Э. Может, они всё-таки обрели ничто?
Р. Нет, они умерли. Это совсем не то.
Т. Ничто – безлико, а смерть имеет сконфуженную гримасу.
Р. Братья, скоро закончится наш поиск. И тогда мы уже не сможем взаимодействовать. Наши механические процессы завянут, наши мысли обратятся в плесень, наше тело станет скисшей сметаной.
Э. Я тысячу лет не ел сметаны.
Т. Тоже мне – я сметану вообще никогда не ел.
З. Я вообще не знаю, что такое сметана.
Р. Чёрная сметана власти окутывает нас. И ей невозможно сопротивляться. Наше общество разваливается изнутри. Мы становимся пеной. Только настало время выбирать – какой именно: морской или для бритья?
Э. Мы – это пена преданий.
З. Завуалированно хочу сообщить вам, что я раздуваю из мухи слона.
Т. В каком смысле?
З. В самом определённом. Я, по-моему, нашёл чашу милосердия, из которой испили первые собакинисты!
Р. Где? Как?!
(У Золофа пищит металлодетектор. Он роется в куче и что-то находит. Золоф восторженно поднимает над головой большую золотую чашу. На чаше написано: «НЕ чаша милосердия».)
Р. Это чаша милосердия?
З. Она самая!
Т. А зачем ты её поднял?
З. Я думал – так надо.
Э. Для чего?
З. Ну как же – это же чаша милосердия!
Р. А где написано, что чашу милосердия обязательно нужно поднять?
З. Я и не говорил, что где-то подобное написано. Это как негласное правило. Закон.
Р. Посмотрите – наш брат стал законопослушным!
Э. Опусти ты её уже.
Т. Надоел.
З. Простите, но я её теперь никогда не опущу.
Р. А тебя не смущает, что ты больше не сможешь ничего искать?
З. Мне больше незачем искать. Я нашёл.
Т. (кричит) Хватит уже делать вид, что мы созданы только лишь для того, чтобы искать чашу милосердия!
Р. Никто и не делает. Кроме, разве что, него (показывает на Золофа).
(З. держит над головой чашу, неожиданно начинает играть музыка из последнего акта «Парсифаля». Герои молча стоят и смотрят на Золофа. Музыка обрывается. Все, кроме Золофа, продолжают свою работу.)
Р. (Золофу) А ты не думаешь, что это симулякр?
З. Симулякр чего?
Р. Симулякр симулякра.
Т. Симулякр симулирует свою симулякровость. На самом же деле он – выбеленный оригинал.
Э. Почему выбеленный?
Т. А почему нет?
З. Я не опущу чашу милосердия.
Р. Следуя философии собакинистов, даже если чаша милосердия распростёрла своё существование дальше мифа, она всё равно является вымыслом.
З. С этим я никогда не соглашусь.
Р. Ты вообще знаешь, что сделали собакинисты для нашего вида?
З. Да. Они вымерли.
(Трое начинают шипеть на Золофа.)
З. Хорошо. Они распотрошили бессмертие.
(Все ещё шипят.)
З. Хорошо. Они выклянчили ничто.
(Шипят уже меньше.)
З. Они, настигнув, постигли.
Р. Опусти эту чашку.
З. Никогда.
Т. Может, мы тоже обрящем чашу милосердия?
Р. А тебе она нужна? Забери силой у нашего брата.
Э. Силой? Всё вокруг – сила, даже слабость.
Р. Дело обстоит немного сложнее. Материя в принципе склонна лишь к подавлению другой материи. Знаете, о чём мечтает любая уважающая себя звезда?
Т., З., Э. Знаем.
Р. Она мечтает распластать свою агонию настолько широко, чтобы её предсмертные конвульсии смогли проглотить как можно больше обносков бытийного содержания.
З. Причём здесь чаша милосердия?
Р. Любая жизнь – даже не так – любое существование хочет выявить себя лишь через акт насилия. Когда новорождённый телёнок кричит, он хочет себя выразить, как и любая жизнь. Но именно с первого крика начинается подавление. Мироздание, кучкующееся вокруг телёнка, всеми способами хочет его подавить, хочет его размазать. Но сила сопротивления телёнка стремится к тому же: его с пелёнок питало молоко насилия, которое он тоже пытается вершить. Но не надо забывать, что он способен вершить насилие лишь до тех пор, пока над телёнком не занесётся топор. Топор, который вознёс телёнок разумный – выращенный в пробирке насилия, более замысловатого – того насилия, которое этот разумный телёнок называет справедливость, или обычный ход вещей, или закон, или мораль.
З. Или чаша милосердия.
Р. Причём здесь чаша милосердия?
Т. И к чему ты рассказываешь то, что известно любому уличному фокуснику?
Э. Я тоже не понял.
Р. Потому, что самоповторение и самораспластывание – это всё, на что способна любая материя. Будь она хоть мёртвая, хоть полумёртвая, хоть мёртвая на треть.
З. А есть материя мёртвая на четверть?
Р. Такой нет.
Э. Собакинисты говорили: «Всё, что не смерть, – то несуществование».
Р. Собакинисты много чего говорили. Именно поэтому мы сейчас обязаны отыскивать отрывки, по которым, возможно, когда-нибудь получится собрать полный образ их уже замутнённой и обросшей пылью философии.
(На сцену снова выезжает каталка, которую везут два санитара. На каталке – беременная женщина. Всё та же. Она рожает очень мучительно. Спустя n-ое количество криков и конвульсий санитары вытаскивают и сразу же поднимают над головой Чашу милосердия.)
З. (уверенно) Я так и знал, что это подделка! (Выбрасывает свою чашу куда подальше и начинает снова искать, как и все остальные.)
С.1 И что нам с этим делать?
С.2 (женщине) Что нам с этим делать?
Ж. А я откуда знаю?
Р. Друзья, можно вмешаться?
С.1, С.2, Ж. Заткни пасть!
Р. Без проблем.
С.1 Надо покурить.
Ж. Надо.
С.2 Надо.
(Санитары, держащие чашу милосердия, аккуратно ставят её на каталку. Все трое достают сигареты. Санитар 1 достаёт зажигалку, она загорается, он подносит её ко всем сигаретам – они курят.)
С.2 Никогда у нас не получится.
С.1 А я думаю – получится.
Ж. Я стараюсь.
С.2 Мы тоже стараемся. Но толку нет. Никогда не получится создать то, что противоречит всему, что есть.
С.1 Но это чашка. Разве это не то?
С.2 А ты что, чашек не видел?
С.1 Я, к сожалению, видел только тарелки. И они всегда были объедены.
Ж. Сами тарелки?
С.1 Ну да.
С.2 Может, ты имеешь в виду обеденными?
Р. Да, скорей всего, он именно это и имеет в виду.
Ж. Закрой свой рот. Я не хочу тебя слышать.
Р. Без проблем.
(Санитары с женщиной докурили.)
С.1 И что же? Какой будет итог?
С.2 Мы исчезнем, как и любая закорючка на прыщавом лике бытия.
(Санитары увозят женщину, забыв чашу милосердия. Золоф подбегает к чаше, жадно её хватает, но поскальзывается и падает. Упав – умирает. Его труп лежит недвижимо на сцене.)
Э. Я что-то долго молчу.
Т. И я.
Р. Собакинисты не чурались молчать. Но когда они говорили, они извергали из себя белокаменные истины, которые таились под хрупкой и спертой вуалью чёрно-чёрного мрака.
Т. Например, какие истины?
Р. Жизнь поедает смерть.
Э. Ещё какие?
Р. Дети постоянно плачут, потому что скорбят о своём появлении на свет.
Т. Ещё?
Р. Роды – это насилие, помноженное на сверхнасилие.
Э. Ты хотел сказать – ультра?
Р. Собакинисты придумывали свои слова. Лишь через язык можно заарканить жеребца скорби, который несётся сквозь облепленные гнилью сточные ямы, которые зовутся чёрными дырами разума.
Т. Как метафорично они разговаривали.
Э. Да. Метафора грызёт другую метафору, ведь двум метафорам на одной территории тесно. Кому-то одному надо съесть другого.
Р. Собакинисты говорили, что ребёнок постигает мир с помощью смерти.
Т. А было то, чего собакинисты не говорили?
Р. Собакинисты говорили, что чёрные дыры – это сточные ямы.
Э. Это уже было.
Р. Собакинисты говорили, что чёрные дыры – это сточные ямы и в то же время артерии, по которым носится туда-сюда микстура произрастания.
Т. А я слышал, что чёрные дыры – это метастазы, которые в конечном итоге поглотят весь организм.
Р. Для того, чтобы чёрные дыры были метастазами, нужно, чтобы был организм. Но организма нет. Собакинисты говорили, что вселенная – это ампутированный ноготь.
Э. Почему они всё так ненавидели?
Р. Они любили. Просто той любовью, которая щекочет лишь безумцев.
Т. А что они говорили про человека?
Э. Про кого?
Т. Про человека.
Р. Они говорили, что человек возомнил себя загогулиной, будучи закорючкой. Или что человек возомнил себя буквой, будучи опечаткой.
Э. Про кого?
Р. Они говорили, что человек – это чёрная дыра, а чёрная дыра – это…
Т. Метастаз.
Р. …в циррозе бытия. В природе, которая подобно слизи лишь перетекает, вихрится, журчит, сжимается, икает. В природе, которая обречена на бесконечное становление. В природе, которая сгрызла все ответы, оголив текучую жижу неопределённости. В природе, которая постигает лишь самое себя, – в этой природе человек является раздробленным, лишённым хоть какой-то частички самости. Человек распластан во все направления. И природа поддакивает ему в этом. Человек загнивает из-за своей безграничной ограниченности. Человек пляшет на трупах дней. Течение… ты чувствуешь это жвачное течение? Это время подкралось к человеку. Время переливается, но не движется. Время распято временем. Если нет замирания – разве возможно движение? Течение времени – это не течение вовсе, а переливание из сосуда в сосуд, где каждая капелька жидкости преломляет и отражает каждый из лоскутов раздробленного и разобщённого мира. Ни пространства, ни времени не осталось у человека. Хотя он сам – разбросанное по псевдомгновениям проявление различных позывов, крутящееся колесо, где нет ни одной точки замирания. А если нет замирания – значит, и человека нет как понятия. Раз он вечно перетекает – значит, он и есть время. А время умерло с началом вселенной. Конец пришёл человеку. Дряхлый пережиток времени он. Узрите: коровы, свиньи и курицы идут на похороны человека. Узрите: даже зубная щётка и пластырь идут проводить человека. Покуда мысль барахтается ещё в человеке – не видать человеку начала. Перманентное созревание – это и есть человек. Но плода – сгнившего. На переваривание обречён человек. Но не существует переваривания. В нескончаемом движении заключается ужас мышления. В нескончаемом произрастании заключается ужас природы. Конец тебе пришёл, человек, в тот момент, когда ты постиг нескончаемость и непостижимость того, что ты считал конечным и постижимым. Нет тебе конца, человек. Именно поэтому пришёл твой конец. Так говорили собакинисты. Так они говорили.
На сцене начинается вакханалия. Герои начинают разрушать декорации, ломать предметы, прыгать и бегать как бешеные. В этот момент опускается занавес.
ЗАНАВЕС
Второй акт
В центре сцены разлёгся поставленный набок круглый стол, к столу приклеены четыре чашки и восемь зажжённых свечей. Ещё на сцене располагаются четыре странных стула, которые расставлены хаотично. На каждом из стульев сидит человек; если провести некоторые математические вычисления, человеков окажется четверо. Все они одеты в костюмы с изображением собаки. Каждый человек погружён в газету, каждая из которых, в свою очередь, очень умело прячет их лица. Неожиданно на сцену выходит ещё один человек, тоже в костюме с изображением собаки. Пора бы дать им имена. Тот, кто зашёл, будет П. Четверо сидящих будут Л., Ф., Н., Э.
П. Плохие имена, скажете? А что, надо было назвать их всех Игорь? Это была бы путаница…
Л. Чего?
П. Ничего, рассуждаю.
Н. Рассуждение доводит, сам знаешь, до чего.
Ф. (смеётся) До пространственно-временной шизофрении.
Э. Может, хватит делать вид, что мы читаем газеты? Кто вообще в наше время их читает?
П. (подходит к столу, отрывает приклеенную чашку, пытается пить) Как всегда, чай увернулся.
Ф. (смеётся) Замаскировался под газету.
П. (вырывает газету из рук у Ф. и начинает её пить, жуя) Прекрасный чай. Были времена, когда…
Л. Какие?
Н. Он всё время говорит «были времена». Откуда ты знаешь, что были?
Э. Не согласен категорически! Исходя из теории, которую разработал наш проповедник эстетики, уважаемый К., времена – это сонм осьминогов, которые переплелись и запутались настолько, что стали похожи на банку с желе.
Л. А при чём тут банка?
Н. И правда, при чём тут банка? Правильно было бы сказать, что осьминоги стали похожи на желе. Как они могут быть похожи на банку?
П. (заканчивает есть/пить газету) Это всё не то, совершенно не то.
(Персонажи отбрасывают газеты.)
Э. Если бы вы умело вскрывали тяжеловесные мысли скальпелем воображения, тогда, друзья, мы бы были более счастливы.
Ф. (смеётся) Счаст? Чего?
П. Я прекрасно понимаю, что наша философия может пугать, корча гримасы и выкидывая коленца, но всё же, насколько запуган ты, раз ищешь счастье? (кашляет) Чуть не подавился этим словом.
Л. Я его не слышал с начала новой зари.
Н. Посуди сам: мы подавились тем, что называется бытием. Мы корчимся в лаве смыслов, мы испепелены замогильным взглядом справедливости.
Ф. (смеётся) Поэт. На этой сцене родился поэт.
Л. Ты про кого?
П. Дело не в поэзии, а в том, что такие люди, как мы, – затычка. Мы барахтаемся между грязью предела и…
Н. …гноем запредельности.
Ф. На этой сцене теперь два поэта! Друзья, если вы побаиваетесь поэзии, что, конечно, является правомерным и законодательно выверенным, то лучше бегите отсюда.
Л. Ты кому это говоришь? А?
Э. А ты что, не знаешь? У него личность четвертована.
Л. И что? Разные части между собой общаются?
Э. Они не общаются, они взаимодействуют на более утончённом уровне.
Н. Ты же знаешь, что человек во время речи – это не совсем человек, это культурный труп.
Л. Почему именно труп?
Н. Потому что через него говорит исключительно культура, как через мёртвого говорит исключительно природа.
Л. Это как?
П. Мы отвлекаемся от самого главного.
Э. Например?
П. От Альфа и Омега того, что мы затеяли.
Ф. Омега-3, магний, В6. Нам необходимы эти биоактивные добавки.
П. Это в первую очередь. Во вторую же…
Ф. Во вторую – кальций и витамин А.
П. Это во вторую. Но в третью… (смотрит на Ф., Ф. показывает: мол, продолжайте)
П. В третью очередь, когда мы будем значительно укреплены, нам придётся иметь дело с неугомонной материей, которая ничего не умеет, кроме как исторгать себя из себя же.
Л. Каким образом?
П. Самым радикальным.
Н. Инертность материи просто угнетает. Она бесхребетно терпит своё размножение.
Э. А что ей остаётся, кроме как кланяться самой себе?
Л. Зачем она это делает?
П. Потому что давным-давно, во времена без времени, нематерия была изнасилована.
Л. Чем? Кем? Чем?
П. Это неизвестно. Но известно, что нематерия залетела.
Э. Иными словами – забеременела…
П. Беременность была не такой уж долгой, но до умопомрачения мучительной, ибо нематерия вынашивала то, что противоречит ей не просто по природе, а то, что противоречит ей во всех возможных плоскостях, которые вы только способны представить, и тех, которые вы представить не способны.
Н. Она вынашивала материю.
Э. Иными словами – бытие.
П. Но и небытие она тоже вынашивала – это важно понимать!
Э. Конечно-конечно.
Л. Это как?
П. Короче говоря, она забеременела двойней: один ребёнок выпал выкидышем, другой вылез, так сказать, «живой».
Н. Выкидышем оказалось небытие, живым ребёнком оказалась материя.
П. Мы пропустили важное описание, а именно извержение материи и распластывание небытия.
Н. Иными словами – роды.
Л. А что, были роды?
Ф. И акушеры были, и медсёстры.
Э. А этого даже я не знаю. Кто был акушерами?
Н. Исходя из философии нашего этического кружка, акушерами были боги, а медсёстрами…
П. И очень важно понимать, что выкидыш долгое время пытались оживить.
Л. Зачем?
П. Лишь только для того, чтобы потом…
Н. …убить.
Л. Как это?
Н. Акушеры не могли смириться с тем, что выкидыш оказался сам по себе мёртвым, без какого-либо их акушерского вмешательства.
П. То есть, конечно, этот ребёнок и так должен быть мёртв, но лишь посредством творческого акта, осознанного волеизъявления. Он не должен быть жалкой добычей случая.
Н. То, что случай – это хищник, я надеюсь, не надо объяснять?
Э. Мне не надо.
Ф. Мне не надо.
Л. Как – не надо?
Э. И, конечно же, этим не исчерпывается наша теория.
Н. Важно понимать, что мы приравниваем зарождение материи к насилию, равно так же, как и появление небытия.
П. То, что мы называем «нематерия», – это не небытие, это непознаваемая субстанция, тем не менее которую мы записываем в жертвы.
Н. Сочувствуем ей и считаем её абсолютным благом.
Л. Но как быть с живой материей? Живая материя – это же что-то третье, нет? (Все, кроме Л., засмеялись.)
П. О, мой друг, ты даже не представляешь, как ты ошибаешься.
Л. В смысле?
Н. Живая материя – это инцест бытия, то есть живого ребёнка с выкидышем, то есть с небытием.
Ф. Некрофилия??? Такое вообще можно говорить?
Л. То есть?
П. То есть получается, что мы все – плод извращённой и вывернутой любви.
Л. А разве была любовь?
Н. Любовь, (смеётся) да, может, это и была единственно возможная любовь, понимаете, именно тогда зародилась эстетика, не отягощённая этикой.
П. Ну, насчёт эстетики – это ещё спорный вопрос.
Н. Сколько гнили не перегниёт, а всё же жизнь будет продолжать балансировать исключительно на эстетических началах.
Л. Ну а если речь идёт о первой клетке? Разве там уже была эстетика?
Н. Если бы её не было, то любой живой организм предпочёл бы своё отсутствие.
П. Спорное утверждение.
Н. Самокопирование молекул – не эстетика? Попробуй нарисовать процесс эволюции в любой из её точек, чтобы это не выглядело прекрасно. Попробуй посмотреть в космос без содрогания, попробуй посмотреть в микроскоп без содрогания, без эстетического содрогания. Я всегда буду считать, что всё, что вокруг, держится исключительно на сваях эстетики.
П. Но ведь может быть так, что эстетика – это ухищрение исключительно человеческого разума, сплетённое лишь для того, чтобы повесить человека на крюк жизни, для опять-таки самокопирования.
Н. А я говорю, что эстетика – это ткань, которая расстелена по всему космосу, и именно она заставляет атомы соединяться в молекулы, именно она заставляет краба ползти спариваться с крабихой, и именно она запрещает блевать светом чёрным дырам, которые такие лишь для того, чтобы поражать своей эстетической заряженностью.
П. Я напоминаю, что это ещё не доказано.
Н. Естественно, мы, как люди надломленные, то есть интеллектуально удобренные…
Ф. Почти поэт.
Н. Понимаем, что красота – это затуманивание прозорливого взгляда, отвлечение человека от голой гнили существования.
П. И очень важно понимать, что красота не производит, а именно преломляет гной, выдавая его за амброзию.
Н. И он действительно может выглядеть амброзией. Эстетика – это мера пресечения. Эстетика – это формула, вокруг которой кооперируются пожитки живой материи, я бы сказал, она трансцендентальна и, подобно времени и пространству, которые её источают, является третьим звеном в двуликом континууме.
Э. Который на поверку оказывается не двулик, а триедин.
Н. Возможно, всё наоборот, совсем наоборот.
Л. Это как?
Н. Возможно, эстетика является навозом, благодаря которому произрастает время и пространство, то есть я говорю, что первична эстетика, а всё остальное вторично.
П. Но навоз не первичен, первично зерно.
Н. А я говорю, что первичен навоз, посмотри вокруг пять раз, три раза подумай и один раз скажи – прав я или не прав.
(П. начинает вращаться, разглядывая всё вокруг, совершив пять оборотов и три раза всё обдумав, объявляет:)
П. Прав.
(Все начинают хлопать Н. Он тоже хлопает сам себе. Зрители почему-то не хлопают.)
Л. А чему мы аплодируем?
Э. А есть разница?
Ф. Действительно, какая разница – аплодировать тому, что тебя превосходит, или аплодировать самим аплодисментам?
Л. То есть мы аплодируем аплодисментам?
Н. (монотонно) Человек – это то, что должно превозмочь. (Все смеются, кроме Л.)
Ф. Первый собакинист. (Все, даже Л., начинают шипеть и подносить палец к губам.)
Н. Такое нельзя говорить!
П. Запретный плод горек и гадок.
Э. Нельзя же такими словами разбрасываться.
Л. А почему нельзя?
Н. Подобные слова могут склеить тебя.
Э. Иными словами, прилепить тебя к особой парадигме.
Н. (устало) Парадигме мышления, парадигме восприятия, парадигме умирания.
П. И эта парадигма своими корявыми клешнями вцепится в парадигму тебя и зафиксирует её на одном месте.
Э. Иными словами, сущность сделает субстанцией.
Л. Субстанцией?
Н. Самое важное, что ты должен понять.
П. Это то…
Н. Что надо бесконечно распадаться.
П. И никогда не обретать форму.
Н. Мышление – это бесконечное расшаркивание.
П. У порога истины.
Н. Которая повесилась в своём доме.
П. Не выдержав своей статичности.
Н. Омертвелости.
Э. Иными словами, истина захотела мыслить, и первым актом её мышления стало самостирание.