Когда поют цикады

Патрик

На Локаст-лейн он сбил собаку. Выскочила невесть откуда, темное размытое пятно в свете фар. Он крутанул рулем, однако маневра оказалось недостаточно, и машина врезала краем бампера животному по задней части. Псина улетела кувырком обратно в ночь, под аккомпанемент собственного воя, сливающегося с визгом шин. Патрик остановился прямо посреди дороги, с готовым выпрыгнуть из груди сердцем и мыслью, что идея прокатиться, пожалуй, была не такой уж и удачной.

Буквально через мгновение он снова увидел сбитую тварь. Она помчалась в обратную сторону, но добралась лишь до ближайшей лужайки, где теперь и крутилась волчком, кусая себя за бок, зациклившись на тщетной погоне за болью. В конце концов собака улеглась и принялась неистово зализывать место удара. Такая здоровенная черная псина. Лабрадор, наверно, или лабрадор и что-то еще через дефис. Патрик в породах собак не разбирался.

Он окинул взглядом близлежащие дома – проверить, не вспыхивает ли в них свет, в то время как владельцы в пижамах высыпают на крыльца. Нет, стояла тишь да гладь. Часы на приборной панели показывали 3:11. Вполне возможно, для обитателей Локаст-лейн инцидент так и остался незамеченным. Здания от дороги здесь отстоят на приличное расстояние, а окна плотно закрыты. Фасады большинства домов прячутся за деревьями. События на улице происходят словно бы за тридевять земель.

Собака продолжала холить рану, хотя манера ее движений уже предвещала процесс успешного восстановления. Патрик принялся убеждать себя уехать. В произошедшем его вины не было. В Эмерсоне собакам запрещено разгуливать на свободе. Это всем известно. Будьте любезны обзавестись двухметровым поводком. Даже знаки стоят на каждом углу. Потом, не факт, что он не превысил установленного ограничения скорости. И последнее, что ему сейчас было нужно, это проходить тест на трезвость, вышагивая по белой линии под надзором какого-нибудь зевающего копа. «Езжай домой, – уговаривал себя мужчина. – Прикончи бутылку да ложись спать. Порядок тебе известен. Настанет рассвет, а с ним и еще один бессодержательный день».

Но он не мог так поступить. Он ранил живое существо. А значит, несет за него ответственность. И потому обязан помочь. Ни к чему ему еще одна позиция в перегруженной тележке вины, что он толкал перед собой по супермаркету жизни. Некогда Патрик сам себе пообещал придерживаться определенных принципов. На все остальное можно наплевать, но только не на это.

Он отогнал машину на обочину. Собака по-прежнему лежала на траве, свернувшись клубком, но бок лизала уже не столь неистово. Приняв решение помочь несчастной твари, мужчина теперь осознал, что понятия не имеет, как же ему эту самую помощь оказывать. О том, чтобы загрузить крупную, испуганную и потенциально кровожадную псину в свой БМВ М3 и повезти в круглосуточную ветлечебницу, не могло быть и речи. И уж точно он не потащит ее к себе домой. Если что-то и предпринимать, то делать это нужно прямо на месте. Пока же единственное, что пришло ему в голову, это взглянуть, имеется ли на ошейнике бирка с телефонным номером хозяина.

Патрик выбрался из машины. Собака наблюдала за ним, явственно ожидая, что человек во всем разберется.

– Хороший мальчик, – произнес мужчина, хотя ни в том ни в другом уверен не был.

Животное отозвалось поскуливанием – скорее в качестве проверки связи, нежели призыва о помощи. Определенно, собака присматривалась к созданию, причинившему ей боль. И хвост ее при этом подрагивал отнюдь не в дружелюбной манере. В качестве мирного жеста Патрик протянул руку – ладонью вниз, пальцы расслаблены, – словно королевская особа в ожидании поцелуя. Этим его познания в области общения с псовыми и ограничивались. Собаки у него никогда не было.

Пошатываясь, животное поднялось, держа правую заднюю лапу в нескольких сантиметрах над травой. Это было хорошим признаком. Обошлось без повреждения позвоночника и, надо полагать, разрывов жизненно важных органов. Значит, собака вполне способна доковылять домой, чтобы о ней позаботился идиот, посреди ночи выпустивший ее гулять без присмотра. Патрик развернулся к машине, однако в следующий миг застыл, заслышав злобный рык. Глухой и зловещий, словно рокот включенного измельчителя кухонной мойки. Мужчина снова повернулся к своей жертве. Шерсть на загривке собаки, до этого гладко лежавшая, теперь щетинилась, словно под воздействием статического электричества. Тварь сделала угрожающий шаг вперед. Раненой лапе как будто с каждой секундой становилось все лучше.

«Так, – мелькнуло у Патрика в голове. – Пора закругляться». Он опять продемонстрировал псине руку – на этот раз открытую ладонь в жесте регулировщика, останавливающего уличное движение. Проблемы ему были ни к чему. Тот, чье имя значилось на ошейнике, далее вполне мог справиться самостоятельно. Купить двухметровый поводок и выполнять чертов закон.

Мужчина сделал шаг назад, на что животное отреагировало еще одним шагом вперед. У Патрика закралось подозрение, что для псины его жесты могут иметь несколько иной смысл, нежели он в них вкладывает. Патрик быстро оглянулся через плечо. Дверца машины так и осталась открытой, что сейчас было весьма кстати. До убежища каких-то пяток шагов, и он нисколько не сомневался, что проделает их быстрее трехногой собаки.

Однако затем та неожиданно повернула голову, переключив внимание на что-то в густой рощице, отделяющей жилищного исполина прямо перед Патриком от соседнего дома, еще громаднее. Мужчина проследил за взглядом собаки. Поначалу ничего существенного ему не открылось, да и несущественного тоже. Лишь густо растущие деревья, вдобавок обильно оплетенные лозами. Но затем кое-что проявилось. Темные очертания размером с человека. Кто-то – высокий, широкоплечий – наблюдал за ними метров с тридцати.

«Какого хрена?»

– Это ваша собака? – крикнул Патрик.

Ответа не последовало.

– Эй!

Снова ничего. Бессмыслица какая-то. Зачем владельцу собаки прятаться среди деревьев? Наказание за нарушение городского закона о поводках отнюдь не ужасало своей суровостью. А может, это вовсе и не хозяин животного? Однако бродяги и бездомные не служили визитной карточкой Эмерсона. Насколько Патрику было известно, бездомный контингент города сводился к малочисленной и непостоянной группе мужчин, прохлаждающихся в «Хилтоне» после изгнания из дома оскорбленными женами. Известно это ему было по собственному опыту – в прошлом году он сам оказался одним из таких изгнанников.

Он перевел взгляд на собаку, как раз когда та определилась с типом в тени и вновь воззрилась на Патрика. В этот же самый момент тварь определилась и с ним, и отнюдь не в позитивном ключе. Рычание повторилось, и более зловеще. Животное сделало еще один угрожающий шаг вперед – вылитый подкрадывающийся хищник в передаче о дикой природе. Раненая лапа как будто и вовсе полностью исцелилась.

Пора линять. И немедленно. Припомнив свое спортивное прошлое, Патрик прибегнул к обманному движению принимающего в американском футболе: подчеркнуто выставил правую ногу вперед, а затем резко развернулся и рванул в противоположном направлении. Для «тук-тук за себя» ему только и нужно было, что проделать пять шагов, изящно юркнуть в салон и захлопнуть за собой дверцу. И у него почти получилось. Мужчина уже поставил ногу перед сиденьем, когда задняя часть бедра другой ноги взорвалась острой болью. Чертова тварь все-таки укусила его. К счастью, впиться зубами ей не удалось. Единственно по инерции Патрик плюхнулся на водительское сиденье и потянул за собой дверцу. Вот только вместо успокоительного щелчка последовал приглушенный удар по подушке из плоти и костей – по голове псины. Та разразилась оглушительным визгом и, поскуливая, отступила. Патрик не мешкая закрыл дверцу, в то время как собака поковыляла к густой роще, откуда притаившийся тип безучастно наблюдал за ее нападением на другого человека.

Патрик осторожно ощупал укушенное бедро. Брюки порвались, однако следов крови не обнаружилось. Продолжающийся выброс адреналина воспламенил его гнев. Что за чертовщина сейчас произошла? Почему этот урод не вмешался? И не дал ли он собаке какой-нибудь тайной команды напасть на него? Патрик завел двигатель и развернул машину, чтобы дальним светом осветить рощу. Однако там никого не оказалось. Только деревья да лозы. И, естественно, тьма, терпеливо дожидающаяся окончания этого исступленного вторжения в свои владения.

По возвращении в свой таунхаус Патрик снял загубленные брюки и обследовал место укуса. Раны на коже отсутствовали, но, весьма вероятно, вскорости проступит жуткого вида синяк. В целях профилактики он смазал рану антисептическим кремом и приложил пакет со льдом. А для ослабления боли принял внутрь стакан виски «Сантори» и две таблетки ибупрофена.

Время близилось к четырем. Уже давно пора в постель. Вообще говоря, он должен был в ней и находиться, когда на него набросилась собака. Когда принял решение прокатиться. Но его разбудил сон, разбудил и погнал прочь из дома. На самом деле, даже не сон, а бестелесный голос, яснее и внятнее любого сна. «Папа, можешь меня забрать?» Голос не Габи-девочки – жизнерадостной и беззаботной, просящей забрать ее с футбольной тренировки или из похода по торговому центру. Не принадлежал голос и ей более поздней – умоляющей, бушующей и, наконец, сломленной, – звонящей либо по одолженному одноразовому мобильнику, либо по тюремному платному телефону – за счет вызываемого абонента, 24,99 бакса за минуту разговора. Нет, то был зов из настоящего времени – зов молодой женщины, какой она была бы сейчас. Уверенной и чуточку нетерпеливой. На пороге самостоятельной взрослой жизни. Делающей отцу одолжение, позволяя ему сделать одолжение для нее.

Когда Габи обратилась к нему, он был вовсе не в постели, а в своем старом мягком кресле – единственном предмете мебели, что удалось урвать из сгинувшей жизни. Ему потребовалась целая минута, чтобы сообразить, где же он находится. На нем были брюки «Докерс» и тенниска, в которые он переодевается после работы. А на столе рядом стоял стакан с растаявшим льдом, чуть подкрашенным виски, и мисочка с фисташковыми скорлупками. По телевизору канал «Дискавери» беззвучно повествовал о бородатых мужиках в лодке, бросивших вызов стихии.

Сна не было ни в одном глазу, Патрик и решил прокатиться. Просто ехал себе по городу, не придерживаясь какого-либо определенного маршрута. Там свернул налево, здесь направо. Главное было двигаться, а куда – неважно. С Адамс на Кабот, с Сент-Джеймс на Смит, а потом по Рокингем. По Сентр через центр города, где все было закрыто, но ярко освещено. Мимо школы, на огромной стоянке которой была припаркована одна-единственная машина, словно теплой моросью поливаемая светом натриевой лампы. Мимо минимаркета «Мобил», где за пуленепробиваемым стеклом виднелась сидящая фигура в лучших художественных традициях Эдварда Хоппера. И затем по Локаст, где путь ему и пересекла черная псина.

Ему следует попытаться поспать хотя бы несколько часов, пускай даже без вспомогательных средств обойтись и не получится. Не с болью в ноге, не с остаточным адреналином, все еще циркулирующим у него по венам. Потому Патрик подлил себе японского чудодейственного средства и принялся размышлять о фигуре среди деревьев. И чем больше он думал об этом типе, тем больше тот его бесил. Неужто в городе найдется такой человек, который не вмешается, если его любимец попадет под машину и набросится на незнакомца, а вдобавок еще и схлопочет автомобильной дверцей по башке? Да это животное как пить дать требует расходов больше, чем три четверти детей во всем мире. И тем не менее из рощи не донеслось ни гугу. Если этот человек оказался там лишь по совпадению, то что он тогда там делал? Что-то тут не так.

Патрик задумался, не сообщить ли в полицию о подозрительном типе и разгуливающей без поводка собаке. Однако он уже ясно видел, чем подобный звонок завершится. Его терпеливо выслушают, отправят на Локаст-лейн патрульную машину и ничего не найдут. К тому же отношения с местными копами у него были отнюдь не из лучших. Нет, с инцидентом покончено. Патрик решил назначить себе еще две порции. Этого должно хватить, чтобы залить три маячащих часа, прежде чем настанет пора вставать. Прежде чем неспешно проявится пустота утра.

Даниэль

Она дежурила в зале, когда они вошли. Строго говоря, дежурили все – во время ланча у них всегда самый наплыв. Люди предпочитают покупать драгоценности в середине дня. Клиентура в этот период по большей части состоит из офисных работников, выбравшихся из своих контор на перерыв. Парами, поодиночке – на однообразие жаловаться не приходится. Хочешь поднять продажи – уходи на ланч раньше, или позже, или вообще не ешь.

Вот только эти двое покупателями не были. Это она сразу просекла. Они и парой-то не были – по крайней мере, парой того рода, что обычно наведываются в ювелирные магазины. Чернокожая средних лет, смахивающая на директора школы, в сопровождении белого раздолбая, на которого так и напрашивался ярлык тренера по реслингу. Женщина была немного полновата – что, впрочем, отнюдь ее не портило, – а одета просто безупречно. В телосложении мужчины угадывались тренажерный зал и пиво, над прической потрудились электробритва и гель. Нет, эти определенно явились не за обручальным кольцом. На шеях у них висели какие-то значки, но издалека было не разобрать. Налоговики, решила Даниэль. Стив должен был увидеть их на мониторах слежения в своем кабинете. Наверняка уже пропускает документацию через шредер.

Томи был занят продажей, судя по всему, солитера в полкарата, так что оставалась Бритт. Лохушка приняла непонятных визитеров за покупателей и подошла к ним с клоунским видом, который сама полагала обаятельным. Ее улыбочка разом угасла, стоило женщине что-то ей сказать. Маленькая дурочка повернулась и указала на Даниэль.

«Ну вот, началось», – вздохнула про себя женщина. Опять. Вчера ночью позвонила Иден, в самом начале первого, но Даниэль пропустила вызов. Она рано легла и отключила на мобильнике звук – в последнее время от спамеров житья не стало. Потому о звонке дочери узнала только по пробуждении утром. Сообщения Иден не оставила. Даниэль попыталась до нее дозвониться, однако никто не ответил. Вследствие чего она никак не могла предполагать, что за фигню ей сейчас преподнесут.

Проблем с налоговиками у Даниэль никогда не возникало, а у дочери деньги попросту не водились, так что, быть может, визитеры были из социальной службы. Хотя эти-то, как правило, парами не ходят. Гады, разносящие судебные приказы и повестки, тоже чаще работают в одиночку. А в следующее мгновение она поняла, что на шеях у обоих золотые значки детективов, и чувство досады у нее переросло в тревогу.

Первой заговорила женщина:

– Даниэль Перри?

Голос у нее оказался на удивление мягким. В большинстве случаев такой можно было бы назвать успокаивающим. Но только не в этом.

– Что еще она натворила?

– Меня зовут Дороти Гейтс. Я детектив полиции штата. А это детектив Прокопио из Эмерсона.

Говорившая огляделась по сторонам. В торговый зал как раз впустили еще одну пару, а помещение было не таким уж и просторным. Становилось тесновато.

– Мы можем где-нибудь поговорить?

Вот теперь Даниэль охватил страх. Иден вляпывалась в неприятности бог знает сколько раз, но двое детективов и конфиденциальность для объяснений никогда еще не требовались.

– Госпожа Перри?

Вообще-то, в магазине имелась складская комната, но, по сути, то был огромный сейф, где даже присесть негде. Стало быть, оставался лишь директорский кабинет. Стив точно не обрадуется, если в его обитель нагрянут копы.

– Я не…

И тут, как по сигналу, он и появился – Стив Слейтер собственной персоной, с выставленной на всеобщее обозрение волосатой грудью, в неизменных лоферах. Взгляд его был сосредоточен на полицейских, а лицо нахмурено до такой степени, что невольно напрашивалась мысль о начальной стадии инсульта. Словно бы уже следуя совету адвоката, мужчина хранил молчание.

– Это детективы Гейтс и Прокопио, – объяснила ему Даниэль, всегда хорошо запоминавшая имена. – Можем мы на минуту воспользоваться твоим кабинетом?

– Моим кабинетом, – безжизненным эхом откликнулся он.

Среди уймы вещей в кабинете Стива Слейтера, попадаться которым на глаза детективам было крайне нежелательно, числился и блестящий «Кольт М1911» в кобуре, закрепленной в нише стола, – орудие кровопускания, на которое штат Массачусетс, может, выдал лицензию, а может, и нет. В тех редких случаях, когда Стив позволял войти в зал откровенно подозрительным типам, он так очаровательно запихивал пистолет за пояс брюк спереди.

– Да, была бы весьма признательна, – кивнула Гейтс. Это ставило Слейтера в весьма затруднительное положение. Отказ неизбежно вызвал бы у полицейских вопросы.

– Пожалуйста, – произнес мужчина таким голосом, будто у него склеились коренные зубы.

Затем обреченно отпер замок ключом на пружинной цепочке и распахнул перед ними дверь.

– Сколько это займет времени? – осведомился он, когда все трое зашли внутрь.

Гейтс обернулась и, обаятельно улыбаясь ему прямо в лицо, ответила:

– Займет столько, сколько будет нужно.

Если мед может быть едким, то именно таким и был у нее голос. Особо прочная дверь тяжело захлопнулась. Перед директорским столом стояло два стула, и Гейтс, немедленно принимая на себя безоговорочное руководство, указала на один из них:

– Госпожа Перри, вам лучше сесть.

Тогда-то Даниэль и поняла, что случилось самое худшее. Один раз ее уже просили сесть. После бабушкиного инфаркта.

– Предпочитаю постоять, – произнесла она, словно поза помогла бы отвратить неминуемое.

– Пожалуйста, садитесь. – Голос детектива по-прежнему мягкий, но не терпящий возражений.

Даниэль подчинилась. Гейтс устроилась на другом стуле, на самом краешке, готовая в любое мгновение вскочить. Прокопио остался стоять, лишь скрестил руки на груди. Он не сводил глаз с Даниэль с того самого момента, как на нее указала Бритт. В них не отражалось абсолютно никаких эмоций. Словно она была неким испытанием, к которому детектив готовился.

– Госпожа Перри, – снова заговорила Гейтс. – Мне действительно нелегко вам это сообщить. Боюсь, Иден мертва.

Даниэль какую-то секунду продолжала смотреть женщине в глаза – просто для верности, – а затем огляделась по сторонам, чтобы сосредоточить взгляд на чем-нибудь другом, лишь бы не на этом невыносимом сочувствии. Но на глаза ей попалась фотография Слейтера с дочерями на фоне маслкара. Она снова посмотрела на Гейтс.

– Примите мои соболезнования, – произнесла та.

Даниэль задалась про себя вопросом, почему она не плачет, почему не слетает с катушек. Несомненно, где-то внутри нее все это уже происходит, просто пока еще не достигло поверхности.

– Что случилось?

– Опять-таки, известие снова тяжелое. Мы полагаем, что ее убили.

– Как?

– Судя по всему, ударили по голове.

– Где она находилась?

– В доме в Эмерсоне. Известно ли вам…

– Подождите, а Билл и Бетси…

– Их не было в городе.

– Вы уверены, что это она?

– На месте преступления обнаружено ее водительское удостоверение. Мы допросили домовладельцев. Даниэль, это она.

– А ее…

– Мы проверяем.

Больше вопросов у Даниэль не оставалось.

– Когда в последний раз вы разговаривали с дочерью? – нашелся таковой у Гейтс.

– Вчера вечером. Около семи.

– Вам ничего не показалось подозрительным? – впервые дал о себе знать Прокопио, и его голос полностью оправдал ожидания Даниэль – футбольные поля, пивнушки, вечеринки.

– Нет, – покачала женщина головой. – Где она сейчас?

– О ней позаботятся.

В дверь постучали, и мужчина отвлекся открыть. Долго его разговор со Слейтером не продлился. После этого они снова остались втроем. Вдруг Даниэль кое-что вспомнила.

– Она звонила. Второй раз, я имею в виду. Уже ночью.

– Когда именно?

– Сразу после полуночи.

– Что она сказала?

– Я пропустила звонок. Спала.

– Она оставила сообщение?

Даниэль покачала головой.

– Я пыталась перезвонить ей утром, но…

Но она была мертва.

– Так что я теперь должна делать?

– Нам необходимо задать вам кое-какие вопросы, – ответила Гейтс.

– Может, попозже? Я не…

Она не знала, что она «не».

– Нет, это нужно сделать сейчас, и позвольте мне объяснить почему. На данный момент мы пока еще пытаемся свести все воедино. И с каждой упущенной секундой делать это становится немного сложнее.

– Тогда хотя бы не здесь?

– Почему бы вам не поехать с нами в участок? Так будет лучше во всех отношениях.

– Она там?

– Нет, о ней заботится Бюро судебно-медицинской экспертизы.

– А можно сначала туда?

– Давайте обсудим все в участке.

В торговом зале, наверно, все и позабыли, что успели надумать, стоило им увидеть выражение лица Даниэль. Что-то сказал Стив, что-то Бритт, но Даниэль была не в состоянии разобрать их слов.

Иден.

Автомобиль детективов был припаркован вторым рядом прямо напротив входа. Еще стояла уотертаунская патрульная машина, но эти после кивка Гейтс сразу же укатили. Даниэль села на заднее сиденье. До Эмерсона ехать было всего ничего. Вел Прокопио. Несколько раз он включал мигалку и сирену, чтобы расчистить путь. Все молчали, но Гейтс оборачивалась чуть ли не каждую минуту – удостовериться, что с Даниэль все в порядке. Та же не могла ни на чем сосредоточиться. Состояние у нее было прямо как на пороге сна, когда мозг уже начинает отключаться. Все по-прежнему оставалось знакомым и в то же время совершенно отличалось от реальной жизни. Она запросто представляла себе, что Иден всего лишь в своем репертуаре. Угодила в каталажку. В неотложку. Взывает о спасении из мелкого ДТП, от зловещего любовника на одну ночь или разъяренных граждан, которым хватило тупости довериться ей. Умирает со смеху над чем-то только ей понятным. Но только не мертва. Она всегда была живой, когда бы Даниэль о ней ни думала. Живее кого бы то ни было. Суетилась, болтала, расспрашивала. Прихлебывала ее пиво, выхватывала еду из ее тарелки. Толком ничего не понимала, но все равно очертя голову бросалась вперед, словно бы мир – лишь большая прорезиненная детская площадка, где ничего по-настоящему дурного случиться просто не может.

– Пароль от ее телефона, случайно, не знаете?

– 1526, – не задумываясь ответила Даниэль. Уловив удивление Гейтс, она объяснила: – Ее день рождения плюс мой. Я купила ей мобильник на условии, что буду знать пароль.

Детектив отправила сообщение, и в салоне снова воцарилось молчание. За окнами уже мелькал Эмерсон. Большие дома, большие машины, тихие улочки. Даниэль уже привычно поразилась видимости полнейшего спокойствия вокруг.

– Здесь подобное наверняка нечасто происходит, – заметила она. – Убийства, я имею в виду.

– Подобное везде происходит, – отозвалась Гейтс с оттенком усталого интереса в голосе.

Главное управление полиции Эмерсона больше походило на штаб-квартиру какой-нибудь высокотехнологичной фирмы на шоссе 128, нежели на место вершения грязного бизнеса блюстителей порядка. Возле входа в здание стоял фургон, разрисованный логотипами местной новостной компании. Рядом с ним миниатюрная крашеная блондинка на шпильках-небоскребах наговаривала на камеру.

– Прекрасно, – пробурчал Прокопио.

Они припарковались возле заднего входа и сразу же прошли в большой офис открытого типа, одновременно кипучий и притихший. Даниэль немедленно стала центром внимания, хотя взгляды на ней люди старались не задерживать. Возле двери остекленного конференц-зала их поджидал мужчина в форме – высокий, в годах, с седыми волосами. Он представился начальником полиции, однако его имя потонуло в океанском гуле, наполнившем теперь уши Даниэль. Ее рука исчезла в лапище полицейского, словно кусок теста в вафельнице.

– Примите мои искренние соболезнования в связи с тем, что произошло с вашим ребенком, – проговорил мужчина.

Выбор слова оказался странным – как-никак, дочери было двадцать лет, – однако непреднамеренно точным. Сказать, что Иден была ребенком, – все равно что ничего не сказать. Вчетвером они вошли в зал, и ей снова указали место, где сесть. Гейтс и Прокопио устроились напротив, шеф полиции остался на ногах. На столе лежал конверт из оберточной бумаги. Гейтс откуда-то извлекла компактный диктофон, нажала кнопку и поставила устройство между ними.

– Наш разговор будет происходить под запись. Также ведется видеосъемка.

Даниэль кивнула. Как будто она могла возразить.

– Итак, сейчас я собираюсь показать вам две фотографии. И нам необходимо, чтобы вы посмотрели на них и сказали, изображена ли на них ваша дочь. Должна предупредить вас, будет нелегко. Но сделать это важно.

– Да, я понимаю.

– Хорошо. Тогда начнем.

Женщина достала из конверта две большие фотографии. Какую-то секунду разглядывала их, словно бы раздумывая, действительно ли предстоящая процедура столь необходима, затем положила их на стол перед Даниэль. Это оказались снимки крупным планом лица Иден. Глаза девушки были полуоткрыты. Белок левого весь багровый, веко распухшее, словно размоченный хлеб. Меж губ проглядывал самый кончик языка.

– Глаз…

– Это могло произойти вследствие внутреннего кровотечения, – пояснила Гейтс.

Даниэль подвинула за краешек одну из фотографий, выставив ее вровень с другой. Затем кивнула. Какое-то время в зале стояла тишина.

– Итак, вы подтверждаете, что изображенная на этих фотографиях личность – ваша дочь, Иден Анджела Перри?

– Да.

Какое-то движение у нее за спиной. Шеф. Он что-то положил на стол рядом с ней. Ручку. И довольно красивую.

– Нам нужно, чтобы вы поставили свои инициалы на оборотной стороне каждой фотографии.

Она сделала, как было велено, и Гейтс спрятала снимки обратно в конверт.

– Могу я ее увидеть?

– Пока еще нет.

– Но мне надо.

– Мы понимаем. – Детектив поерзала на стуле. – Итак, о чем вы разговаривали с дочерью вчера вечером?

– Да, в общем-то, ни о чем. Я только хотела ей напомнить… Вам ведь наверняка известно, что ей предстоит судебное разбирательство.

– По поводу магазинной кражи.

– Да чепуха это. Тем не менее ей нужно было связаться с адвокатом.

Гейтс небрежно махнула рукой. Теперь магазинная кража никого не волновала.

– Она не упоминала, что собирается вечером с кем-то встретиться?

– Нет.

– А что именно она делала у Бондурантов? По телефону они объяснили, что приходятся ей родственниками.

– Дальними. Степень родства вам у Бетси нужно уточнить. Мы связаны через мою тетушку Нэнси. Познакомились на ее похоронах…

На этом слове Даниэль запнулась.

– Не торопитесь.

– Бондуранты взяли Иден под свое крылышко. Она… не подарок. Но она не плохая. Просто она… просто иногда делает глупости, потому что их делать куда легче. Доверяет людям, которым доверять нельзя. Но она и мухи не обидит.

– Не сомневаюсь, – кивнула детектив.

– Она выводит из себя по десять раз на дню, и в то же время она вроде ангела. Мне трудно объяснить. Для этого нужно ее знать.

Даниэль начала плакать. Она в жизни не плакала, и вот сейчас ее прорвало. Слезинки булавками кололи глаза. На столе материализовалась коробка с бумажными носовыми платочками – снова шеф полиции. «Так, – сказала себе Даниэль через двадцать-тридцать секунд. – И на этом хватит. Поплакала, а больше все равно уже не поможет». Она промокнула глаза, и белоснежный платочек стал черным как уголь.

– Как долго она жила у них? – тут же возобновила расспросы Гейтс.

– Почти три месяца.

– И была всем довольна?

– Да.

– А чем именно она у них занималась?

– Бетси была нужна компаньонка. Помочь ей оправиться. Хотя думаю, что она просто скучала по своим детям. Вы, наверно, знаете об их старшем.

– Да. Очень печально.

– А остальные выросли и разъехались. И ей нужно было над кем-то трястись. Поначалу я не верила, что из этого выйдет что-нибудь путное. Иден отнюдь не опытная сиделка. Но они действительно сошлись. Ах да, еще же была собака. Она за ней тоже присматривала. А собака…

– С ней все в порядке. Что вам известно о круге общения Иден?

– Совсем немного. Она не любила рассказывать о друзьях и знакомых. Мы часто ругались на эту тему.

– Почему же?

– В прошлом она несколько раз ошибалась с выбором, так что, пожалуй, я могла проявлять излишнюю строгость касательно ее компании.

– Значит, ее друзей вы не знали? Я имею в виду здесь, в Эмерсоне.

– Нет, никого. Но, зная Иден, нисколько не сомневаюсь, что они у нее имелись.

– И работы, как я понимаю, у нее не было? Помимо дома Бондурантов, я хочу сказать.

– Да, она только выгуливала собаку и не давала скучать Бетси. Они ей платили. Прилично. И отвели ей комнату – с отдельной ванной, огромной кроватью и большим телевизором. Но вы же и сами все видели. Может, в этом причина и была? Ограбление или что-то вроде этого?

– Разумеется, мы рассматриваем все версии. А вот вы упомянули ошибки Иден с выбором. Как вы считаете, могло ли у кого-то из ее прошлого возникнуть желание навредить ей тем или иным образом? У бывшего парня, например?

– Да отшитых целая уйма, но вряд ли кто из них был склонен к насилию.

– Можете назвать их?

– Мэтт, Рейшард… Знаете, мне нужно вспомнить.

– Если получится составить список, нам это очень поможет.

– Я сделаю.

– Так, а ваша дочь употребляла наркотики?

– Не до такой степени, чтобы это составляло проблему. Никаких шприцев или чего-то подобного.

– И у вас никаких предположений насчет цели того полуночного звонка?

– Никаких.

– Это было в ее духе, звонить так поздно?

– В последнее время нет.

Гейтс какое-то время пристально смотрела на Даниэль, затем спросила:

– Как бы вы охарактеризовали ваши отношения с дочерью?

– Я ее мать.

– Можно поконкретнее?

– Наверно, можно сказать, что мы с Иден взяли паузу. Вообще-то, на деле все было не так плохо, как звучит. Просто, понимаете, после двадцати лет мы обе решили, что перерыв не помешает.

– Кстати, а где вы сами были прошлой ночью? – спросила детектив так, будто мысль только пришла ей в голову. – Вы сказали, что разговаривали с дочерью в семь…

Даниэль понимала, что со стороны полиции подозревать ее вполне естественно. Они же ее не знают. И она прекрасно отдавала себе отчет, как выглядит со всеми своими татуировками и вычерненными волосами. И тем не менее.

– Я была дома.

– И чем занимались? – подключился Прокопио.

– Поужинала, потом посмотрела фильм и легла спать.

– И что за фильм смотрели?

– Какой-то с Джулией Робертс. Она там притворялась, будто влюбилась в гея, чтобы ее другой приревновал. Не запомнила названия.

– «Свадьба лучшего друга», – немедленно подсказал Прокопио.

Обе женщины уставились на него. Затем Гейтс снова повернулась к Даниэль.

– Из дому не выходили совсем?

– Нет.

– Хорошо, примем к сведению.

Они говорили еще какое-то время. Шеф ушел. Гейтс снова осведомилась о бывших дружках Иден. Спросила о ее привычках, не рассказывала ли она что о пребывании в Эмерсоне. Полицейских интересовали настроения ее дочери, но это было все равно что выпытывать полетный план комнатной мухи. Даниэль понимала, что толку от нее мало. Детективы начинали повторяться.

Затем вернулся начальник и увел их на срочный разговор. После чего полицейские попытались быстро избавиться от нее, но так просто она не сдалась.

– Теперь я могу ее увидеть? – набросилась Даниэль.

– Вот что, мы уведомим вас об этом при первой же возможности.

– Но это будет сегодня, да?

– У них там свои распорядки. Но надеюсь, да.

– Спасибо.

– Сейчас один из наших сотрудников отвезет вас домой. У вас есть с кем побыть?

– Со мной все будет хорошо.

– Вы уверены? Мы можем прислать вам людей.

Существовал только один человек, с которым ей необходимо было побыть. Один-единственный, уже долгое время.

– Со мной все будет хорошо, – повторила она, хотя и подозревала, что это совсем не так.

Селия

Она прождала ответа Элис на свое сообщение все утро. Что было нетипично. Обычно подруга отвечала сразу же. А уже прошло почти три часа. Разумеется, Элис вполне могла еще дрыхнуть. Жаворонком-то она точно никогда не была. Будет очень досадно, если не получится встретиться. Им действительно необходимо поговорить о детях.

Да и выбраться из дома на какое-то время определенно не помешало бы. Строители шумели гораздо громче, нежели она могла предположить. Они приступили к разрушению патио сразу после семи, тем самым нарушив городское постановление о запрете проведения работ во дворе ранее восьми часов утра. Не то чтобы это имело какое-то значение. Никто не станет жаловаться на шум в доме Пэрришей в какое угодно время. Как-никак, именно Оливер разрабатывал правила в Эмерсоне.

Всего рабочих было четверо. Один орудовал отбойным молотком. Другой управлял экскаватором. Двое других созерцали процесс уничтожения с вдумчивыми минами, достойными судей Олимпийских игр. Их прибытие Селию с постели отнюдь не подняло: к тому времени она уже сидела в своем любимом солнечном уголке кухни с чашкой кофе. Оливер был в отъезде, и спать после рассвета в одиночестве для нее оказалось затруднительным. Когда рабочие принялись долбить истрескавшийся камень, ее проняло дрожью, прямо как при первом клацанье ножниц во время кардинальной стрижки. Но потом пути назад уже не было, и она обратилась мыслями к следующей проблеме, которая этим утром заключалась в ее младшем сыне. А если говорить точнее, в его отсутствии дома этой ночью. В начале первого от него пришло лаконичное сообщение: «Я у Ханны». Селия поинтересовалась, имеет ли он в виду, что останется у нее на всю ночь. По прошествии некоторого времени юноша снизошел до простого «ага», тем самым поставив ее в затруднительное положение. Можно было продолжать переписку – чтобы неминуемо оказаться в тупике. Можно было позвонить – но он был со своей девушкой, и данное обстоятельство наверняка привело бы к излишнему обострению. При условии, что он вообще ответил бы на звонок. Нет, ей только и оставалось, что дожидаться его возвращения.

И потому она позволила вещам идти своим чередом, а наутро проснулась в самую рань и устроилась в излюбленном местечке – в кухонном алькове, откуда открывался общий вид на фасад дома, гараж и стеклянные двери. Когда все мальчишки еще жили дома, Селия ощущала себя авиадиспетчером, координирующим взлеты и посадки на многочисленных полосах. Но Джек, ее младший, в конце лета тоже покинет отчий дом, так что она, надо полагать, совсем скоро будет чувствовать себя смотрителем маяка из какого-нибудь грустного фильма. Селия немедленно одернула себя. Да откуда вообще взялась эта мрачная мысль? Он уезжает всего лишь в Дартмут, не в какой-то там Афганистан. Она по-прежнему будет с ним часто видеться, как с Дрю и Скотти. Просто не ежедневно – собственно, из-за этой привычности встреч она и ожидала ни свет ни заря возвращения сына домой.

Что именно она собиралась сказать Джеку, когда он переступит порог, пока оставалось открытым вопросом. Селия оказалась не готова к этому. К ночевке в гостях. У девушки. В явно выраженной форме подобное не запрещалось, но единственно по той причине, что никогда не обсуждалось. Ханна была первой настоящей девушкой Джека – если, конечно же, не принимать в расчет прошлогоднюю перипетию с Лекси Лириано – как, собственно, Селия и поступала. Она знала, что они занимались «этим», и это ее нисколько не беспокоило. Как-никак, она уже вырастила двух сыновей. Не была ни дурой, ни ханжой. И надеялась, что никогда не состарится и не сдаст настолько, чтобы позабыть неповторимое блаженство первой любви. Не позабудет, каково это – отдавать каждый сантиметр своего тела кому-то другому. У нее это произошло с Тедди Виром, в шале в Киллингтоне, пока их семьи гоняли по склонам на лыжах. Они делали практически все, против чего их предостерегали. Ах, Тедди, с копной непослушных светлых волос и мускулистыми руками – кожа на них была такой мягкой, прямо как у ребенка…

Тем не менее им и в голову не пришло бы провести вместе целую ночь. Будучи еще школьниками. Это как-то чересчур, даже на пороге выпуска. Существуют правила – неписаные, но незыблемые, соблюдать которые обязан каждый, даже нетипичные семьи вроде Ханниной. Селия должна вмешаться, вот только действовать нужно осторожно. Обострять ситуацию ей совершенно не хотелось. Нельзя не принимать во внимание нрав Джека. Да и Ханна оказалась для него хорошей парой. Что было несколько неожиданно, но все же. Мягкая и милая. Пожалуй, несколько пассивная, несколько лиричная. Не Мисс Вселенная, но этого-то и не требовалось. И, вне всяких сомнений, она обожала Джека. Отваживать ее было бы ошибкой.

А если уж быть честной до конца, не то чтобы у него вообще имелся какой-либо выбор. По любовной части ему никогда не везло. Дрю и Скотти всегда с легкостью обзаводились какими-нибудь преданными изящными созданиями, ловившими каждое их слово, а вот Джек девушек практически не интересовал. Поначалу Селия списывала неудачи сына на его незрелость. Но потом он вымахал за метр восемьдесят, у него прорезался басок, и он слишком повзрослел, чтобы его продолжали воспринимать незрелым. Как ни тяжело это было признать любой матери, но несомненной мужской красотой своих братьев и отца Джек оказался обделен. Получился он не совсем привлекательным – даже страшненьким, если не щадить чьих бы то ни было чувств. Глаза посажены слишком близко друг к другу, губы тонковаты, плавность движений, присущая братьям, отсутствовала напрочь. Помимо физического несовершенства, нечто отталкивающее было и в его личности – взять хотя бы резкий смех, манеру отпускать колкости при нервозности и неуверенности. В прошлом году, во время романа сына с Лекси, Селия понадеялась, что дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Однако после столь катастрофического разрыва отношений она вынуждена была всерьез рассмотреть перспективу, что для ее младшего сына девушки останутся проблемой еще надолго.

Но затем появилась Ханна, и сложности Джека с противоположным полом словно и вправду отошли в прошлое. Девушка обладала терпением святой. Видела все его хорошие черты, мирилась с его упрямством, эксцентричными взглядами и вспышками раздражения, сглаживала своей мягкостью и спокойствием его шероховатости. Они вправду составляли образцовую молодую пару. И было бы ошибкой нарушать их причудливое равновесие. Несомненно, придется действовать деликатно, чтобы донести до сознания Джека важность соблюдения существующих границ поведения.

Мобильник издал одну из мелодий. Звонил Оливер, по «Фейстайм». Что было довольно необычно. Прежде чем ответить, Селия перешла в гостиную, где шум был не таким оглушительным. Муж появился на экране, слишком маленьком для его лица.

– Утро доброе из темнейших глубин Коннектикута! – провозгласил он. – Что это за адский шум?

– Работнички занимаются патио.

– А, верно. Как получается?

– Они все еще на стадии разрушения. А как там Стамфорд?

Мужчина развернул телефон на пейзаж из окна своего гостиничного номера. Ничего необычного, всё как и в любых других городах.

– Вид у тебя несколько помятый.

– Провозились до самой полуночи. Из зала заседаний в бар.

– Как продвигается сделка? – спросила женщина с тревогой.

Оливер как раз вышел на заключительный этап юридического утверждения сделки своих клиентов, крупного немецкого концерна, по слиянию с коннектикутским производителем деталей машин. Процесс продвигался отнюдь не гладко, что подразумевало сверхурочную работу – но в то же время и дополнительную оплату. Фаустовская сделка его профессии.

– Осталась самая малость. Вне работы общаться с ними даже забавно. Только и рассказывают свои ужасные анекдоты. По сути, все сводится к пуканью и большим сиськам.

– Надеюсь, хотя бы не в одном и том же анекдоте.

Муж рассмеялся. Что ж, уже лучше.

– Когда вернешься-то? – поинтересовалась Селия.

– Переговоры все утро, потом еще ланч. Но к ужину буду всяко.

В разговоре возникла краткая пауза. Здесь ей следовало бы рассказать мужу о ночном отсутствии Джека, однако у него и без того хлопот по горло. Уж лучше она сначала разберется с сыном, а потом, за вечерним бокалом «Манхэттена», преподнесет Оливеру историю уже как свершившийся факт.

– Ладно, мне пора собираться. Я дам знать, как двинусь в путь.

– Я люблю тебя, – сказала Селия.

– Взаимно, – отозвался Оливер. То была их старая мантра.

Разговор закончился. Женщина осталась сидеть в гостиной, одолеваемая тревогами за мужа. Ему вправду не стоило так напрягаться, в особенности после сомнительных во всех отношениях результатов прошлогоднего теста на беговой дорожке. Вот только от старых привычек трудно избавиться. Пока в доме хоть один ребенок, он будет чувствовать себя обязанным обеспечивать семью, сколько бы денег они уже ни отложили. Одержимый стремлением быть всем, чем не был его собственный отец. Такой уж он человек.

Но тут через парадную дверь в дом вошел Джек, притом что обычно он пользовался гаражом. Выражение лица у него было хмурое, нечто среднее между обеспокоенным и растерянным. Сын прокрался вдоль дальней стены и, не сводя глаз с кухни, начал на цыпочках подниматься наверх. Он пытался избежать ее.

– Здравствуй, милый, – произнесла Селия, стоило ему преодолеть две ступеньки.

Джек удивленно обернулся.

– О! Привет.

– Все в порядке?

– Устал, – пробурчал парень, избегая смотреть ей в глаза.

Снова застучал отбойный молоток.

– Иди-ка сюда, – позвала Селия.

С театральным вздохом он подчинился и плюхнулся на диван напротив матери.

– Точно все в порядке?

– Да с чего нет-то? – бросил Джек, и Селия предпочла пропустить мимо ушей раздраженные нотки в его голосе.

– Ты выглядишь расстроенным.

– Просто устал.

– Чем занимались всю ночь?

– Да просто тусили.

– У Ханны?

– Ага. – Он наконец-то посмотрел ей в глаза. – А что такого-то?

Снова демонстративное неповиновение. Селия решила отложить разбирательства. В таком состоянии вразумлять его бессмысленно.

– Поговорим об этом потом. Позавтракаешь?

– Перехвачу что-нибудь в школе. Все, я могу идти?

Женщина кивнула, и он умчался вверх по лестнице. Манеры сына в восторг ее не привели, однако она напомнила себе, что мальчик всего лишь устал. В конце концов, он впервые провел ночь с девушкой в постели. Было бы странно, если бы он не выглядел и не вел себя так, словно его пропустили через отжим белья.

Селия вернулась на кухню. Рабочие продолжали с упоением сеять хаос и разрушение. Им понадобилось чуть более часа, чтобы превратить величавое старое патио в пятьдесят с лишним квадратных метров руин и перекопанной земли.

Она окинула взглядом остальной двор. Выложенный серой плиткой бассейн, недавно выкрашенная беседка, лабиринт из шпалер с розами, изящно потемневшая ванночка для птиц. И, конечно же, лужайка, безмятежное море зеленого, из которого каждый вечер подобно перископам поднимались спринклеры. Площадка для игр, барбекю и вечеринок.

Они жили здесь вот уже двадцать пять лет, отпраздновав новоселье перед самым рождением Дрю. Интересно, подумала Селия, каково здесь будет, когда останутся только они вдвоем. Она представила их в новом патио летним воскресным утром, как они расхаживают босиком по прохладной плитке, потягивают кофе, обмениваясь разделами «Таймс». Или развлекаются вечером под бдительными электрическими мухобойками, поджаривающими посягнувших на их отдых комаров. «Но так ли все и будет? Или два стареющих человека просто будут болтаться по дому, слишком громадному для них?»

И снова ей пришлось одернуть себя. «Да откуда, черт возьми, вся эта тоска и обреченность взялись? Все у нас будет хорошо. Мы еще оторвемся. Проведем несколько месяцев в Италии, будем кутить вечерами в Бостоне, ездить на Бродвей, кататься на лыжах в Джексон-Хоуле – да будем делать что захотим! Все будет хорошо».

Джек прогрохотал вниз по лестнице и исчез за парадной дверью, бросив напоследок «пока». Вот тебе и разговор по душам. Отбойный молоток возобновил свою зубодробительную проповедь. Тогда-то Селия и решила связаться с Элис. За ланчем с ней можно будет обсудить сыновнюю ночевку. Выработать тактику, сформировать единый фронт. Она уже давно не виделась со своей сумасшедшей подругой. Так давно, что даже чувствовала себя виноватой, хотя последние несколько раз, когда она пыталась устроить встречу, именно Элис отговаривалась извинениями. На этот раз, однако, Селия будет настаивать.

А потом она только и делала, что пыталась укрыться от ужасного шума и не думать о выражении лица сына. Наконец, когда ее уже начали одолевать мысли, что встречаться и незачем, мобильник вспыхнул сообщением.

– «Папильон»? – предложила Элис.

– Было бы чудесно, – отстучала Селия.

Элис

Таблетка «Золпидема» и бокал шабли на сон грядущий оказались ошибкой. И убеждать себя в обратном было бессмысленно. Она приняла коктейль из снотворного и вина около полуночи, услышав, что Ханна вернулась домой, и благодаря ему проспала как убитая четыре часа. По пробуждении сразу же проверила телефон, хотя прекрасно знала, что он ни за что не отправит ей сообщение посреди ночи. Господи, да он днем-то этого не делал. Элис спихнула ногами спутанное одеяло и отправилась вниз промочить глотку, по которой словно прошлись пескоструем. Из-под двери в кабинет Джеффа просачивался свет. Его рабочий график все более и более смещался в ночь – не без помощи, ясное дело, раздобытых у дружков ноотропов, позволяющих поддерживать бодрость и концентрацию и настолько новых, что даже наименований пока еще не имели. Ночные бдения Джеффа эволюционировали из исключений в правило. Против чего Элис не возражала. Ее вполне устраивало вести брачную жизнь посменно. Из спальни Ханны тоже пробивался свет, однако девушка часто спала со включенной лампой: темнота занимала одну из первых позиций в длиннющем списке ее страхов.

Женщина прошла на кухню, открыла холодильник и задумалась, не побаловать ли себя еще одним бокалом шабли. Утром ей как будто никуда не надо было. Как и днем, коли на то пошло, раз уж Мишель исчез с лица земли. Но так она прикончит бутылку, и потом ей с осознанием данного факта придется иметь дело с мужем, который по части алкоголя мог превращаться в сущего сноба. Проглотишь продолговатую пилюлю, свежеспрессованную в какой-нибудь малайзийской лаборатории, – и ты исследователь сознания, пинком распахивающий двери восприятия. А выпьешь парочку стаканчиков выжатого винограда или сброженного картофеля – так у тебя проблемы. Надо бы купить литровую бутылку «Столичной» и хранить ее в ящике с нижним бельем, как делает ее мать. Крайне сомнительно, что в ближайшем будущем Джеффу вздумается копаться в ее трусиках.

Впрочем, время превращаться в собственную мать для нее, может, еще и не наступило.

Элис потянулась за одной из изящно упакованных бутылок на верхней полке. Ледниковая вода. Я вас умоляю. Как будто ешь бургер из полярного медведя. А впрочем, ладно. Раз уж миру все равно суждено растаять, почему бы не извлечь из этого пользу.

– Привет, – вдруг раздалось у нее за спиной.

Она в удивлении начала разворачиваться и случайно задела рукой стеклянную банку на полке холодильника. Посуда полетела на пол и, разумеется, оглушительно разбилась вдребезги. По кафелю расползлась вязкая ярко-красная субстанция, воздух наполнился острым ароматом. Харисса. Угощение определенно не для склонного к фортелям желудка.

– Какого хрена! – шепотом выругалась Элис.

То оказалась ее падчерица, в своем репертуаре осторожного призрака.

– Боже мой, Ханна, ты напугала меня до усрачки!

Лицо у девушки огорченно вытянулось, и Элис тут же пожалела о своей резкости.

– Извини, – с несчастным видом пролепетала Ханна.

– Все в порядке?

– Да.

И внезапно она начала плакать. Затем буквально рухнула на Элис, да с такой силой, что обе едва не завалились на усыпанную осколками хариссу. От рыданий девушка сотрясалась, словно выколачиваемый коврик.

– Ханна, дорогуша, да что такое? – Теперь Элис встревожилась по-настоящему.

– Ничего, – прохныкала падчерица. Она отстранилась и чуть ли не шлепками стерла со щек слезы. – Просто я дура.

– Поцапалась с Джеком?

– Нет.

– Тогда в чем дело?

– Не знаю. Просто… Не обращай внимания.

– Я могу тебе чем-то помочь? Я бы угостила тебя хариссой, да вот…

Шутка получилась вполне удачной, однако Ханна не рассмеялась.

– Он здесь, – прошептала она с натужностью актрисы с единственной репликой в ужастике.

– Кто? Джек?

– Он остается у меня. Ничего?

– Конечно, ничего. Если только вы не будете заниматься сексом или чем-то еще в таком роде.

У девушки округлились глаза.

– Да я шучу, – пояснила Элис и тут же мысленно велела себе оставить шуточки. – Я хочу сказать, ты же хочешь, чтобы он остался?

– Да!

– Тогда все в порядке.

– Как ты думаешь, папа возражать не будет?

– С ним я все улажу. Но меня несколько беспокоит, что ты так расстроена. Вообще-то, в подобной ситуации реакция должна быть противоположной.

– Наверно, я просто на эмоциях.

– Эмоции – это хорошо, верно? Мы любим эмоции.

Наконец-то слабая улыбка. Ханна опустила взгляд на пол, освещенный все еще распахнутым холодильником, давно уже попискивающим, словно лифт в бесконечном спуске. Из переливающейся на свету густой красной хариссы выбитыми зубами торчали осколки стекла. Выглядело словно снимок с места преступления.

– Мне надо убрать это, – произнесла девушка.

– Я займусь. А ты возвращайся к своему дружку. И давай, взбодрись. Сейчас у тебя самые славные времена, детка.

Ханна взяла из холодильника две бутылки и испарилась. Элис подмывало оставить разгром до утра, однако Джефф имел привычку расхаживать по ночам босиком, а их отношения еще не достигли той стадии, чтобы устанавливать друг другу мины-ловушки. На уборку ушла половина рулона бумажных полотенец. За возней женщина размышляла о только что узнанном. Джек остался у них ночевать. Нечто новенькое в их быту. А насчет слез, вообще-то, тревожиться не стоило. Падчерицу хлебом не корми – дай поплакать. Да она телевизионные призывы Салли Струтерс к пожертвованиям не может посмотреть, чтобы не расчувствоваться. Так что, скорее всего, у нее действительно просто вырвался наружу избыток эмоций.

С другой стороны, Элис все еще испытывала некоторые сомнения насчет Джека. Хотя сама она ни разу не становилась свидетельницей его дурного поведения, несло от него эдаким сернокислотным душком, заставлявшим держаться настороже. Эти до отвращения близко посаженные глаза парня так и полосовали взглядом, причем в привычке этой ощущалась злонамеренность. Его обычный тон и вовсе источал презрительный сарказм. Недавно Джек позволил себе более чем странное высказывание о женских потребностях, и Элис искренне надеялась, что скоро он откажется от подобных взглядов. Его пронизывающий смех неизменно приводил ее в замешательство. Из-за своего недавнего любовного приключения она отвлеклась, однако это вовсе не означало, что парень больше не вызывал у нее беспокойства.

Элис дошла до кабинета Джеффа и у самых дверей на мгновение замерла, прислушиваясь: муж очень не любил, когда его беспокоили во время работы. Тем не менее он должен знать, что происходит в его доме. Она тихонько постучала. Ответа не последовало. Снова постучала – и снова молчание. Женщина приоткрыла дверь на десяток сантиметров.

– Джефф? – позвала она шепотом в щель.

По-прежнему ноль реакции, и тогда Элис просунула голову внутрь. Муж в полном отрубе лежал на диванчике у дальней стены под плакатом рокеров «Хускер Ду». Судя по замедленной модуляции его дыхания, недавно он погрузился на самое дно своего фармацевтического бассейна. Будить его было бесполезно. Элис покинула кабинет. Обсуждение Ханны придется отложить до утра.

Снова устроившись в постели, Элис с бутылкой ледниковой воды в руке предалась размышлениям о собственных любовных горестях. Нужно просто взять и написать Мишелю, пускай даже она твердо решила больше не делать этого. Уже прошло три дня. Или даже четыре, коли близился рассвет. За этот срок Элис отправила ему восемь сообщений, в основном утром – самое спокойное время его дня. И все послания так и остались безответными. Это начинало пугать ее.

Она напечатала: «Привет, не могу спать, думаю о тебе». Отнюдь не сонет, но мысль доносит. Ее большой палец замер над иконкой-стрелочкой. Что-то не давало ей отправить сообщение. Можно было убеждать себя, что это благоразумие, но она-то знала, что настоящей причиной сомнений является страх. Страх, что и на это послание не придет ответа. Элис стерла жалкие девчачьи потуги и прижала мобильник к животу. Для большей верности. Взгляд ее упал на флакон «Золпидема» на тумбочке, неприметно затесавшийся между «Алпразоламом», противотревожным средством, и аспирином. «Какого черта, – подумала она, протягивая руку за снотворным. – Для чего-то я же его да покупала».

Следующее, что Элис четко осознала, было время на часах: 11:17. Комнату заливал свет, бьющий по глазам до головной боли. В руки-ноги словно закачали цемент. Джеффова половина постели пустовала – что, вообще-то, длилось уже третью неделю. Мобильник за ночь сменил позицию и теперь лежал под ней, словно яйцо, что она пыталась высидеть. Пришло сообщение, но всего лишь от Селии: «Как насчет ланча?»

Женщину охватило искушение вежливо отказаться и снова завалиться спать. Отключиться на целый день. Может, принять на этот раз «Алпразолам» – просто лишний раз убедиться, что она ни к чему не пристрастилась. Вот только дрыхнуть весь день было еще одной привычкой ее матери. Может, «не-превратиться-в-мамочку» и не самая достохвальная цель, но, по крайней мере, таковая этим утром вытащила ее из постели.

На унитазе ее осенило. Да, и вправду великолепная идея! Элис схватила со стойки телефон и отстучала:

– «Папильон»?

– Было бы чудесно, – немедленно пришло в ответ.

В этом была вся Селия. Другой бы просто отправил пиктограмму большого пальца. Она же не имела склонности к смайликам, неполным предложениям и слитым словам. На текстовые сообщения обязательно отвечала тоже текстом – как правило, немедленно, и всегда с грамматической и пунктуационной безупречностью. Они договорились на полдень. Рановато, однако Элис внезапно ощутила, что ланч ей крайне необходим.

Это был ловкий ход – выбрать «Папильон». О том, чтобы заявиться туда в одиночку, не могло быть и речи. Отколоть подобный номер было бы чересчур. А вот в визите в ресторан с Селией Пэрриш нет ничего предосудительного. Конечно же, досадно будет находиться в одном месте с ним без интимного общения. Особенно в таком месте. В их месте. Да и при Селии нужно не попалиться. Бог его знает, как подруга отреагирует на новость о ее романе на стороне. И хотя рассказы Элис о бурном прошлом явственно служили Селии замещением острых ощущений, этот грех, пожалуй, может оказаться слишком тяжким для восторгов.

Но самое главное, Мишель заставил ее поклясться хранить их отношения в тайне. Для него это было крайне важно, хотя она и пыталась его убедить, что общество их роман заботит куда меньше, нежели ему мерещится. Как-никак, на дворе не семнадцатый век. А если его беспокоил расовый аспект, то людям и вовсе по барабану. Особенно этим, получившим образование в старейших университетах Новой Англии и выбравшим в конгрессмены представителя третьего поколения Кеннеди. Может, Мишель и не был «белой костью» – белым англосаксонским протестантом, – но он был ливанцем-католиком, окончившим французский университет и владевшим рестораном, бронировать столик на вечер пятницы в котором нужно заранее, за пару недель. Единственное, на что сетовали его многочисленные клиенты, так это на нездоровое количество масла в беарнском соусе.

Однако время подгоняло. Первым порывом Элис было надеть джинсы да свитер. Мишелю нравилось, когда она одевалась по-молодежному и по-американски. На прошлой неделе, когда им наконец-то удалось провести какое-то время вместе, на ней были облегающие шорты, так он чуть с катушек не слетел. Она даже удивилась. Но сейчас на повестке дня стояла Селия. Пускай в разговоре с ней непринужденность позволить себе и можно, во внешнем виде таковая однозначно недопустима. С миссис Пэрриш нужно выкладываться на полную. Эта может пройти через автомойку и сохранить безупречную внешность. Первой мыслью Элис при знакомстве с ней было: «Боже, хотелось бы и мне так выглядеть через двадцать лет. Вдувабельной в полтинник!» Светло-кремовая кожа с изящной сеточкой морщинок – прямо картина, что с течением времени будет только дорожать. Пара-тройка лишних килограммов, накопленных в правильных местах и выгодно выделяющих Селию из анорексичных кукол вуду, населяющих Эмерсон. И, разумеется, эти искрящиеся голубые глаза, притягивающие мужчин всех возрастов.

Элис остановила выбор на простой черной юбке и бежевом кардигане. Нанесла немного помады и румян, а причесаться и накрасить глаза можно будет за рулем. Перед выходом она свернула к кабинету Джеффа – все-таки нужно было предупредить его о полуночном стрессе дочери. Дверь оказалась плотно закрыта. Изнутри доносилось клацанье клавиатуры. Как бы ей хотелось, чтобы муж закопал топор войны со своим боссом. Его постоянное – сутками на протяжении недель! – мельтешение по дому раздражало. Элис дважды стукнула. Он удосужился отозваться лишь через несколько секунд. В футболке с логотипом ресторанчика морепродуктов и уделанных едой трениках, с чересчур отросшими волосами и небритыми щеками, Джефф выглядел именно тем, кем и являлся: ботаном, отчаянно пытающимся таковым не выглядеть.

– Как продвигается работа? – начала Элис.

– Эм, да вполне неплохо. Уходишь?

– Девичий ланч. В общем, вчера ночью Ханна бродила по дому посреди ночи. Как будто была чем-то сильно расстроена.

– Она сказала чем?

– Толком ничего. Ты ведь в курсе, что Джек оставался у нас ночевать?

– Ага, видел, как он уходил около семи.

– И мы не против?

– Она уже большая девочка.

Данное утверждение Элис могла бы оспорить, однако решила махнуть рукой.

– Так ты понял? Поговоришь с ней?

– Все нормально, – отозвался Джефф.

Выполнив мачехин долг, Элис выпорхнула на улицу, где ее встретил чудесный весенний денек. Сотрясаясь по бесконечной веренице лежачих полицейских, отделявшей ее дом от центра города, она позволила себе распалиться от перспективы встречи с Мишелем. Их последнее свидание получилось просто идеальным. Шесть блаженных часов наедине в его доме в прошлую пятницу, благо что сын Мишеля, Кристофер, вместе с Джеком и Ханной отправился на концерт в Бостоне, после которого остался ночевать в хоромах бабушки Джека в Бэк-Бэе. Если бы не Джефф, она могла бы провести с любовником целую ночь. Хотя ее муж наверняка и не заметил бы, явись она домой после рассвета. Сейчас он не заметил бы даже, загорись на ней волосы – на вонь разве что пожаловался бы.

То был самый продолжительный промежуток времени, что им удалось провести вместе. До этого встречи неизменно выдавались краткими. Обычно по утрам, когда дети были в школе, а Джефф в лаборатории. Или поздно вечером. Иногда свидания проходили у кого-то из них, хотя ни в одном доме расслабиться толком было нельзя. Джефф работал по весьма вольному графику еще даже до ссоры с боссом. В то время как Мишелю из-за сына использовать свое жилище было не по душе. Раз они сняли номер в «Хилтоне», но ощущалось там столь же гадко, как и в каком-нибудь дешевом мотельчике на шоссе 9. В основном же приходилось довольствоваться кабинетом Мишеля в ресторане, достопримечательном своим внушительным благоухающим диваном. Элен нравилось воображать, будто ее любовник привез эту громадину из Бейрута, хотя он и жил там только в детстве. «Их диван», как она уже воспринимала сей предмет мебели. А однажды, уже после закрытия, они завелись прямо на кухне: она держалась за гладкую, еще горячую металлическую ручку дверцы плиты, пока он имел ее сзади.

Познакомились они в «Папильоне», во время первого посещения Элис ресторана – тогда она тоже обедала с Селией. В какой-то момент из кухни показался Мишель, их глаза встретились, и он подошел поздороваться. Как выяснилось, с Ханной дружил его сын Кристофер – худощавый парнишка с застенчивой улыбкой, пускать в ход которую ему еще только предстояло научиться.

На протяжении следующего часа Элис ловила на себе взгляды Мишеля через раскачивающуюся туда-сюда дверь. Она в ответ таращилась на него, и сквозь пропахшую едой пустоту туда-сюда сновали разряды страсти. Через несколько дней она снова заглянула в ресторан, на этот раз одна, и он подсел к ней за столик. Они поболтали, и Элис оставила свой телефон на салфетке. Хлопчатобумажной, превосходного качества – как и все в «Папильоне». Отнюдь не та вещица, на которой обычно оставляют записи. Но Мишель сам вручил ей маркер – давай, мол, не стесняйся. В конце концов, салфетка ему-то и принадлежала.

Тем же вечером от него пришло сообщение – приглашение поужинать в понедельник. Ресторан по понедельникам не работал, так что ее соблазняли персональным ужином. Меню на веки вечные отпечаталось в теменной доле Элис. Филе трески в шафрановом отваре, жасминовый рис с тонко порезанным миндалем, приготовленный на пару горох манжту, выглядевший готовой ко взлету эскадрильей маленьких зеленых дирижаблей. Белое вино, аскетическая этикетка которого ясно давала понять, что напиток делает ей великое одолжение, позволяя себя пить. Они ели, болтали, а потом Мишель отвел ее в свой кабинет и затрахал до смерти. Особой нежности он не проявлял. Канитель не разводил, разрешения не спрашивал, не пытался выяснить ее предпочтения. Просто отдрючил ее, и довольно грубо, потому что явно себя не контролировал. Вследствие чего потеряла над собой контроль и она. Результатом расправы явился ее первый за долгое-долгое время не самостимулированный оргазм. Строго говоря, их было четыре, один за другим. Массовая автокатастрофа на затуманенном шоссе без выживших, за исключением одной женщины, ошалело бредущей с места крушения, – взгляд остекленевший, волосы и одежда в беспорядке.

Ведя тем вечером машину домой, Элис только и думала, что совершенное ей ужасно и непозволительно и за это ее ожидает суровая расплата. Столкнувшись дома с Джеффом, она ожидала, что он немедленно раскусит ложь о девичнике. Однако муж напрочь затерялся среди невральных путей, разработкой которых был занят. Так что приключение так и осталось секретом. Хранить в тайне продолжение оказалось непросто. Потребовалось выработать стратегию. Для всего, что Элис делала, приходилось выдумывать противоположную историю. Другую «я», двойника для прикрытия. Так и родилась Хорошая Элис, ее добродетельная версия, которая занималась пилатесом или обедала с подругой, в то время как настоящая она, Плохая Элис, забывалась в объятьях до безумия обаятельного ресторатора с французским акцентом и немножко замкнутого. Порой она задумывалась, как Хорошая Элис повела бы себя, повстречайся она со своей плохой версией. Приревновала бы? Испытывала бы к ней отвращение? Осудила бы ее?

А потом наступила последняя пятница. Мишель наконец-то снял ограничения на свой дом – по крайней мере, на один вечер. Роскошество в его симпатичном и скромном жилище изменило ее взгляд на то, чем они занимаются. Прежде она не видела необходимости как-либо это называть. То было всего лишь очередное безумное приключение Элис Э. Хилл. Однако тем вечером ей открылась новая реальность. Они – пара. Внезапно она осознала, во что все это может перерасти. Когда больше не надо будет выкраивать время, урывать секунды. Не надо будет лгать. И вот, пока они лежали обнявшись, она позволила себе поддаться моменту.

– А ты когда-нибудь думал о покупке ресторана? – спросила Элис. – Я имею в виду – самого здания?

– Да всего-то с десяток раз на дню. Но цены на недвижимость здесь…

– У меня есть деньги.

– О чем ты? – выдавил Мишель после удивленного молчания.

– У нас с Джеффом брачный договор. Я получаю половину всего.

– Но для этого тебе нужно развестись.

Она приподнялась на локте.

– Да, Мишель. Мне придется развестись. Именно так брачный договор и действует.

– После этого я могу лишиться своей популярности здесь, – хмуро заметил он.

– Ты серьезно? Да всем плевать будет. Но если тебя это так беспокоит, мы можем куда-нибудь переехать.

– И куда, например?

– В Бостон. Париж. Куда хочешь.

– На какую сумму брачный договор?

– Моя доля – около девяти миллионов.

Озвученная сумма напрочь лишила его дара речи, объяснений чему Элис найти не удалось. Она решила пока оставить тему. Связана ли реакция Мишеля, гадала женщина, с его католическим воспитанием? И нельзя было забывать о его умершей жене, едва ли не возведенной в ранг святых после смерти от рака груди. Дева Марьям. У него в кабинете имелась ее фотография, которая исчезла после первого же эпизода их любовного сериала. Покойная была горячей штучкой – сюрприз-сюрприз, – но ее обсидиановые глаза выражали нечто пугающее, напоминая Элис о ревнителях морали в мракобесной сельской глуши «Пенсильтукки», откуда она сбежала в семнадцать лет. Забудь про обещание «пока смерть не разлучит нас», говорили эти глаза. Твоя узкая задница – моя до Второго пришествия.

В последовавшие затем дни Мишель не отзывался. Не говорил ни да ни нет. Время превратилось в медленную разъедающую капель, подорвавшую изначальный энтузиазм Элис. Слишком сильно она надавила – и слишком рано. Тем не менее на пике отчаяния она неизменно утешала себя простой мыслью. Он любит ее. Понимает, что они идеальная пара. Еще он любит свой ресторан – и ненавидит платить аренду. Его четырехдневное молчание, несомненно, имеет простительное объяснение. Сложности на работе, проблемы в большой семье, фактически раскиданной по трем континентам. Прекрати беспокоиться, убеждала себя Элис. Она увидит его, они выкроят несколько секундочек наедине, и он прикоснется к ней и заверит, что все хорошо.

Когда она прибыла в «Папильон» несколькими минутами ранее оговоренного, других посетителей было еще очень мало. Но Мишель уже должен был хлопотать на кухне, колдуя над блюдами. Рано или поздно он в своем белом халате отправится на инспекцию зала. В данный же момент из кухни со стопкой меню, неся их словно щит принцессы-воительницы, вышла София – распорядительница ресторана, красавица со смоляными волосами и водянистыми глазами. Мишелю она приходилась какой-то родственницей. И была в курсе про Элис: во время ее последнего одиночного визита губы девушки слегка скривились в заговорщицкой улыбке. Что положило конец ее посещениям ресторана без компании.

– Вы у нас первая. – В доброжелательное по видимости приветствие София ухитрилась вложить завуалированный порнографический намек.

Элис так и подмывало дернуть девушку за пряди черных волос, да посильнее. Вместо этого она молча последовала за ней в кабинку, завистливо размышляя, что все отдала бы за такую задницу. Место она себе выбрала так, чтобы можно было следить за кухней. Совсем скоро дверь распахнулась, и ее глазам предстал Мишель, подобно хирургу склонившийся над подносом. Элис попыталась перехватить его взгляд, однако он был полностью поглощен работой. «Подними же голову, – умоляюще внушала женщина. – Увидь меня. Кивни незаметно в сторону кабинета, и давай уладим все это старым добрым способом, с пыхтением и трением». Однако Мишель продолжал сосредоточенно священнодействовать, создавая вкуснятину для других.

Подали воду, и Элис вспомнила о предстоящем ланче. Несмотря на переживания и тяжесть на сердце, она предвкушала встречу с Селией – единственной настоящей подругой, которой ей удалось обзавестись после переезда в Эмерсон. Сблизились они сразу же, едва лишь успев познакомиться. Это произошло в начале прошлой осени, вскоре после того как у Ханны и Джека завязались отношения. Элис очень переживала за падчерицу, продвигавшуюся через пубертат отнюдь не джексоновской «лунной походкой». Однако представитель одного из династических кланов городка в бойфрендах знаменовал коренной перелом в ее созревании. Девушка начала расчесывать волосы, а не использовать их в качестве вуали. Стала носить одежду, которая действительно ей шла. Переедание, искусственная рвота и самокромсание как будто остались в прошлом. Время от времени у нее даже получалось улыбаться.

А потом позвонила Селия, которая тоже не могла нарадоваться, что их дети сошлись. Она предложила встретиться следующим днем, чтобы получше друг друга узнать. Пригласила в «Эмерсонский загородный клуб» – Элис тысячу раз проходила мимо заведения, но еще ни разу в нем не бывала. Таковое оказалось ужасно неопуританским, как она и представляла. Атмосфера обеденного зала напрочь подавляла желание издавать хоть сколько-то слышимый смех. На краткий момент Элис даже заподозрила, что Селия специально выбрала место ради преимущества «своего поля», запланировав какие-нибудь выпады – например, что Ханна не так уж и хороша для ее королевича. Ладно, если леди хочет драки, она ее получит. Падчерица, может, и не девушка с обложки, но она милая, преданная, и у нее золотое сердце. Джек может считать себя счастливчиком, что он ее добился.

Однако подозрения Элис оказались беспочвенными. Первым же делом Селия заявила – и, несомненно, совершенно искренне, – что Ханна – хорошенькая девушка.

– Увы, не могу поставить себе этого в заслугу, – отозвалась Элис. – Знаете, я ведь не ее настоящая мать.

– Да, она говорила мне. Какой ужасный жизненный опыт для девочки.

– Не скажите. Порой я жалею, что моя мать не бросила меня.

Селия пристально посмотрела на нее, и Элис уже собралась поздравить себя с тем, что успела облажаться еще до подачи холодного малинового чая.

– Но кто бы тогда нас принижал? – с улыбкой спросила Селия.

«Так-так-так, – подумала Элис. – И кто это к нам пожаловал?» После этого встреча превратилась в форменный фестиваль комплиментов. На каком-то этапе Селия поинтересовалась, каково это – быть мачехой, в ответ на что Элис выложила сокращенную версию своих отношений с Ханной. Когда они впервые повстречались, девочке было всего десять, ей двадцать шесть. Поладили они сразу же. Делились секретами, вместе занимались делами по дому. Болтали и часто смеялись. Ходили по магазинам, оценивали мальчиков, словно парочка юных шкодниц тайком пили вино. Она не стала упоминать недельные периоды хандры и молчания Ханны, ее склонность к самовредительству, каковая шокировала даже Элис – а уж она-то навидалась в свое время шизанутых. Бритвенные лезвия, положим, понять еще можно. Но острогубцы?

– Выглядит она очень счастливым ребенком, – поделилась Селия. – Джеку так отрадно быть с милой девушкой после…

Женщина вдруг осеклась.

– После?.. – подтолкнула ее Элис.

– Ах, просто в прошлом году у него не задались отношения с подружкой. Кончилось тяжелым разрывом.

– О, подобное мне известно не понаслышке.

– Осмелюсь предположить, что вы не проявляли такой жестокости, как упомянутая подружка.

– Так вот что вы обо мне думаете! – захихикала Элис.

Однако Селия после этого как воды в рот набрала. Элис жаждала подробностей, но понимала, что давить на новую подругу в самом начале отношений не стоит. Вместо этого она тем же вечером напоила Ханну пино гриджио и принялась выпытывать у нее тайну. Та быстро сдалась, хотя и заставила мачеху поклясться страшной клятвой не рассказывать ни единой живой душе. Как оказалось, прошлой весной у Джека случилась крайне неприятная история с его тогдашней подругой, двенадцатиклассницей по имени Алекса Лириано.

– Лекси? О, эта-то раскрасавица.

– Ну не такая уж и красавица, – пробурчала Ханна.

– А, ну нет так нет.

Они встречались несколько недель, и роман их завершился прескверно. Они крупно поссорились, после чего Лекси обвинила Джека в неподобающем поведении.

– Неподобающее в смысле…

– Ничего не было. Лекси все выдумала. Просто почувствовала себя оскорбленной, что он отшил ее. Типичная женская брехня.

«Типичная женская брехня?» – поразилась про себя Элис.

– Так что, по словам Лекси, произошло? – поинтересовалась она вслух.

– По ее словам, он дал волю рукам. Если б ты знала Джека, то поняла бы, что это полнейшая нелепица. Его родители заплатили только потому, что есть люди, которые завидуют Пэрришам.

– Что-что? Его родители заплатили? – уточнила Элис, потянувшись за штопором.

– Ну да. И до фига.

Понадобилось еще несколько бокалов, но в конце концов она выудила из падчерицы историю полностью. Несмотря на то что Джек категорически настаивал на своей невиновности, Пэрриши действительно тайно заплатили семье Лириано. Было подписано соглашение о неразглашении информации. Потому претензия так и не стала достоянием общественности, даже на уровне слухов. И хотя Ханна безгранично верила, что Джека оговорили, Элис с тех пор приглядывалась к нему. Просто потому, что ей так и виделось, как парень применяет силу против какого-нибудь юного создания. От него буквально веяло тиранством. Эти крупные руки и резкий смех, вырывающийся в самые неподходящие моменты. А раз-другой он намекал на взгляды, выглядевшие малость палеолитически применительно к делам любовным.

Тем не менее с падчерицей Джек всегда вел себя как истинный джентльмен, даже если порой Элис и подозревала, что это лишь игра. К тому же приходилось учитывать то обстоятельство, что представления Ханны об оскорбительном поведении, с учетом ее самовредительства в прошлом, вполне могли характеризоваться большей растяжимостью, нежели общепринятые. Как бы то ни было, видимая Элис картина отношений юной пары реальных оснований для недовольства не давала. Так что она и не вмешивалась. Да ни в жизнь она не поставит под угрозу счастье девочки, руководствуясь лишь чутьем.

Тем временем ее дружба с Селией расцветала пышным цветом. Женщины обменивались сообщениями и всякими полезными ссылками в интернете. Единственной тучкой, пробежавшей по голубому небосводу их отношений, явился несколько неловкий званый ужин с мужьями. Элис ожидала увидеть в Оливере стереотипного варвара, пробившегося в высшую сферу, однако он оказался остроумным, любезным и донельзя обаятельным красавцем с выдержанным в дубовой бочке голосом и вытесанным из гранита лицом. Даже шрам от глаза до виска выглядел у него шикарно – воображение так и рисовало, будто он получил его на дуэли с каким-нибудь щеголеватым эрцгерцогом. Джефф, явственно напуганный обстановкой, принялся строить из себя бунтаря, третируя собравшихся гостей высказыванием взглядов, которых, как прекрасно знала Элис, в действительности он не придерживался. Однако Селия угомонила его с исключительным изяществом. Ею можно было только восхищаться. Элис даже не знала, как бы она выжила в Эмерсоне без нее.

Но вот и она, точно в срок, собранная и безупречная, как и всегда.

– Ты в порядке? – осведомилась подруга после приветственных объятий. – Вид у тебя несколько задерганный.

– Да обычные заморочки дома.

– Чуткости, значит, у Джеффа не прибавилось?

– Да конечно! – фыркнула Элис.

Селия сочувственно нахмурилась. Она была в курсе ее разлада с мужем. Попив воды, они по обыкновению заказали салат дня и принялись наверстывать упущенное. Обсуждали коллег и планы на лето. Затеянную Селией реконструкцию заднего патио. Геркулесовы труды Оливера на работе, из-за которых ей пришлось провести еще одну ночь в одиночестве.

– И надолго он уехал?

– Да к вечеру уже вернется, – ответила Селия. – Вообще-то, я отчасти даже рада, что его не было дома прошлой ночью.

– Это почему же?

– Не знаю, как он отнесся бы к тому, что Джек провел ночь с Ханной.

– Ах, ну да.

– Мы же сами не возражаем, верно?

– Я-то не возражаю, но что-то мне подсказывает, что ты не в восторге.

– Просто мне кажется, что они еще не готовы к этому.

При обычных обстоятельствах Элис отмахнулась бы от опасений подруги, списав таковые на некоторую ее старомодность, однако ей вдруг вспомнилось измученное выражение лица Ханны в том жутковатом свете из холодильника.

– Возможно, ты и права. Ночью на кухне я натолкнулась на Ханну, всю в слезах.

– О боже! Она сказала, в чем дело?

– Толком ничего.

– Дело в том, что Джека тоже что-то терзало, когда он приплелся сегодня утром.

Элис молчала, ожидая продолжения.

– Просто создается впечатление, что нам не следовало им разрешать, – вздохнула Селия. – Ясное дело, они все равно будут заниматься, чем им вздумается, но позволять им проводить ночь вместе представляется несколько чересчур для старшеклассников.

Здесь Элис могла бы поспорить, однако она вполне отдавала себе отчет, что ее взгляды могут расходиться с общепринятыми. Сама она впервые ночевала с парнем, когда ей было пятнадцать. Осложняло дело то обстоятельство, что он являлся помощником пастора в церкви ее отца. Как и то, что он был женат.

– Я переговорю с Ханной, – пообещала она.

– И мне все-таки хотелось бы знать, в чем заключалась драма.

– Накачаю ее вином и вытяну все подробности.

Селия улыбнулась. Решила, что подруга просто шутит.

– Стало быть, все было в шоколаде, пока они находились у вас дома, – предположила Элис.

– Ты о чем? – удивилась Селия.

– Об их времяпрепровождении до того, как они пришли к нам. Они же были у тебя, верно?

– Нет. Джек ушел сразу после ужина. Сказал, идет к вам.

– Ты уверена?

– Уверена. Он даже повторил это утром.

– Не-не, они точно объявились только после полуночи.

Пару секунд женщины лишь молча смотрели друг на друга.

– Может, заходили к Кристоферу, – предположила наконец Элис.

– Почему же так и не сказали?

– Да бог с ним, – махнула рукой Элис. – Главное, что они были вместе.

Однако Селию это отнюдь не успокоило.

– Все-таки странно, что им понадобилось нам врать.

– Ничего странного. Единственный раз, когда я сказала родителям правду, было, когда я заявила им, что ненавижу их.

Попытка Элис разрядить обстановку явственно оказалась неудачной.

– Значит, тебя это не беспокоит? – спросила Селия.

– Не так чтобы очень.

– Что ж, полагаю, тебе-то ситуация видится по-другому.

– Ах, «по-другому»? Потому что я не прихожусь ей матерью? – возмутилась Элис.

– Прости. Я не так выразилась.

– Знаешь ли, я все-таки стараюсь!

– Знаю. И у тебя прекрасно получается. Вычеркни эту фразу из протокола. Я глупость сказала.

Элис решила не развивать тему, хотя ей и не верилось, что это была простая оговорка. Селия явно не единожды предавалась размышлениям на предмет различий между матерью и мачехой. Подали салат. Нанизывая на вилки латук, женщины продолжили болтовню, хотя теперь между ними и ощущалась некоторая натянутость. Элис гадала, что еще Селия думает о ней в глубине души, где определенно витали разные мысли. Вот только Элис сомневалась, что желает исследовать эти глубины.

А потом в дверях кухни возник Мишель, отправляющийся на традиционный осмотр своих владений, и душевные глубины подруги разом вылетели у нее из головы. Мужчина заметил ее, однако после секундной заминки направился к другому столику, затеяв с сидевшими за ним разговор в присущей ему серьезной, но дружеской манере. Вызывающей ощущение, будто ты единственный посетитель ресторана. Селия меж тем пустилась в повествование о какой-то женщине, которая чем-то там занималась. Элис рассеянно ковырялась в тарелке. Мишель остановился у другого столика, затем у следующего. Неспешно развлекался. Наконец, подошел к ним.

– Как вам винегрет?

– Как всегда, восхитительно, – отозвалась Селия. – По-настоящему свежую свеклу сейчас едва ли где встретишь.

Мужчина перевел взгляд на тарелку Элис.

– А вы как будто не в восторге.

«Да что ты? – подумала она. – От тебя ни ответа ни привета вот уже четыре дня, а мы тут обсуждаем корнеплоды?»

– Кстати, Мишель, может, вы нам кое-что проясните? – вмешалась подруга. – Вчера вечером дети были у вас?

Вежливую улыбку с него как рукой сняло.

– А разве не у вас?

Селия покачала головой.

– Но Кристофер сказал…

Мужчина осекся на полуслове. Похоже, известие искренне его огорчило. Напрасно Селия и Элис ожидали окончания, Мишель упорно молчал. А через мгновение двери кухни распахнулись, и его поманил затюканный помощник. С вежливым кивком, адресованным пространству между женщинами, он немедленно удалился. Подруги недоуменно переглянулись.

– Так где же они все-таки были, черт побери? – пробормотала Селия.

Мишель

Ему совершенно не доставило удовольствия столь внезапно покинуть женщин. Элис подобному обращению точно не обрадуется. Да что уж там, его бегство озадачило даже Селию, всегда такую чинную и любезную. Тем не менее сначала ему необходимо было разобраться, что происходит с его сыном, и только тогда ситуацию можно будет обсуждать с другими. Так что лучше было просто уйти, а извинения отложить на потом.

На кухне он немедленно погрузился в работу. Блюдами дня были винегрет и камбала с виноградом, но постоянно заказывали и множество порционных блюд. Обычно занятия кулинарией полностью рассеивали дурные мысли. Весь мир сжимался до размеров очередной тарелки. Но только не сегодня. Тягостные раздумья упорно его не оставляли: Кристофер солгал ему. Сказал, будто гостил у Джека, тогда как у Джека его не было. Теперь Мишель гадал, была ли это единственная ложь сына. За последнее время Кристофер несколько раз возвращался домой поздно, по его словам, задерживаясь у друзей. А в прошлую субботу ночевал в доме бабушки Джека. Может, и это было ложью?

Мишелю ужасно хотелось рвануть домой, разбудить сына и заставить его объясниться, где он пропадал, почему вернулся так поздно, да еще в таком состоянии. Однако ланчи по средам неизменно собирали уйму народа, а оставлять дела на Джерома и Софию грозило катастрофой. Так что придется потерпеть. Но как только он освободится, сразу же задаст мальчишке. Ну сколько раз Мишель говорил ему: «Я должен знать, где ты!» Это правило номер один. Непосредственно за которым следует правило номер два: к полуночи быть дома. Точка. Никаких исключений, если не оговорено иное.

Кристофер явился домой уже под утро, в четыре часа, когда Мишель всерьез подумывал о звонке родителям Джека, перспектива чего его абсолютно не вдохновляла. Вид у сына был усталый, расстроенный и неприятно удивленный фактом бодрствования отца. Воротник его рубашки был поднят, и на протяжении всего разговора он так и не снял куртку. Сперва Мишель испытал невыразимое облегчение, затем его охватило замешательство. Никакой машины перед домом не останавливалось. Кристофер, что, протопал все три километра от дома Джека пешком? Почему не позвонил? Однако первая серия вопросов была встречена молчанием, и тогда Мишель – с трудом веря, что вообще произносит эти слова, – строго спросил, не употреблял ли Кристофер алкоголь или наркотики. На это ответ последовал, хотя и лишь в форме выразительного мотания головой. Далее в таком же духе и продолжалось. Ответы на лавину вопросов сводились к молчанию, пожатию плечами или невразумительному бурчанию. Мишель начал выходить из себя. Никогда прежде сын так себя не вел. Порой ударялся в слезы, мог заупрямиться или огрызнуться. Но всегда внятно разговаривал.

– Ты вообще помнишь последние несколько часов своей жизни? – взорвался в конце концов Мишель. – У тебя амнезия, что ли? Может, тебе мозг нужно обследовать?

Вопросы безжалостные, оба от отчаяния. И по-прежнему безрезультатные.

– Кристофер, отвечай!

Но тот просто уселся, еще глубже погрузившись в какую-то невыразимую муку. Мужчина вынужден был отступить. Открытая конфронтация результата явно не приносила. Мальчишка едва на ногах стоял. Ему необходимо было выспаться. Поэтому Мишель отправил сына в свою комнату, предварительно велев не покидать дома до его возвращения из «Папильона». Он позвонит в школу и извинится за его отсутствие. А как только вернется, они поговорят, и на этот раз отмалчиванием и ужимками отделаться не получится.

Все дело в девушке. Да почти наверняка. Это вполне объясняло бы, почему Кристофер в последнее время стал таким раздражительным и скрытным. Мишель уже несколько недель подозревал, что тут замешан кто-то еще, пускай даже сын ничего и не рассказывал. Вот только кое-что не сходилось. Кристофер водился с Джеком и Ханной. Тогда должен быть еще кто-то. Должна быть девушка.

Не раз Мишеля подмывало потребовать от сына объяснений его угрюмой раздражительности. Вот только это было не так-то просто, поскольку сам он тоже кое-что скрывал. Как он мог призывать к открытости, если втайне спит с чужой женой? Как мог втолковывать сыну, что правильно, а что нет, если сам грешит? Возможно, Кристофер даже знал. Что-нибудь случайно заметил или услышал. А скорее, интуитивно почувствовал отцовское лицемерие. И тогда все его поучения о правильном и неправильном автоматически становились ложью. Получается, ему-то самому можно быть скрытным и увертливым. Можно с головой бросаться в омут безрассудства и страсти.

И вот теперь, готовя телячье рагу, фаттуш и камбалу, Мишель осознал, что выяснение отношений с Кристофером сводится к Элис. К проблеме с Элис. Пока он ее не разрешит, требовать чего-либо от сына у него попросту нет права. Нет права на что-либо вообще. А если он будет продолжать избегать любовницы, то проблема никогда и не решится. Ее внезапное появление сегодня в ресторане ясно дало это понять. Женщина вроде Элис просто так ни за что не отстанет.

Мишель все никак не мог понять, как же получилось, что отношения с ней зашли так далеко. Он вовсе не искал любовницу. Но она свалилась словно снег на голову, и все завертелось как будто помимо воли – и его, и ее. Впервые после смерти Марьям эмоции взяли над ним верх. И ему было хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Отрицать это было бы лицемерно. Они вместе смеялись. А когда в последний раз он смеялся? И еще секс, непринужденность. Как бы кощунственно это ни звучало, но с женой у него подобного и близко не было.

Тем не менее дальше так продолжаться не могло. Отношения пошли бы на спад, пламя угасло бы. Мишель знал это и полагал, что Элис это тоже очевидно. Но затем, четыре ночи назад, она сделала предложение. Развод. Да не просто развод, а такой, что позволил бы ему осуществить мечту, что он лелеял с самой юности. Вот только это было неправильно, брать чужую жену и деньги. Неправильно разрушать брак, даже такой несчастливый, как у Элис.

Тогда Мишель ничего не сказал, хотя ответ, само собой, был «нет». Он уверял себя, что промолчал, потому что не хотел расстраивать Элис. Однако, если быть до конца честным, его в высшей степени искушала перспектива быть вместе с ней, безраздельно и открыто. Да, в глубине души ему не хотелось ее терять. Не хотелось снова становиться тем, кем он был до встречи с ней. Не хотелось возвращаться к пустым дням, бегущим один за другим подобно муравьям, которые усердно воздвигают муравейник, не ведая зачем. Более того, после разрыва одиночество станет еще мучительнее, поскольку вскорости сын начнет учиться в колледже. И эта перспектива представлялась Мишелю невыносимой.

И все же это было неправильно. Уж точно по тем понятиям греха, что ему привили в раннем детстве. Пускай после смерти жены Мишель и отрекся от религиозных убеждений, ему по-прежнему представлялось неправильным обманывать и таиться по углам, покушаться на деньги чужого человека. Они с Элис могут хоть в лепешку расшибиться, как выйдут из тени, все равно для соседей, клиентов и сына их изначальный грех никуда не денется – грязное пятно и его вонь так же и будут оскорблять взор и обоняние окружающих.

Наплыв посетителей спал. Элис давно ушла, София отправилась на перерыв. Мишель проверил мобильник на предмет сообщений от сына. Ничего. Наверняка все еще спит. Не было никаких посланий и от Элис – что, на его взгляд, тоже являлось хорошей новостью. Среди обычного спама и рабочих вопросов ему попалось принятое пару часов назад уведомление о введения режима изоляции в школе, и вот только-только поступило известие о его отмене. Мишель не особо встревожился бы, даже если бы сын и пошел сегодня на учебу. Ох уж эти американцы с их извечной паранойей. Будь люди столь чувствительными во времена его детства в Бейруте, его из дома вообще никогда бы не выпускали. И никого бы не выпускали. Впрочем, подобная мера, возможно, и пошла бы на пользу.

Еще час Мишель занимался готовкой ужина и приемом поставок, после чего отправился домой. Что было не в его обыкновении – как правило, в ресторане он оставался до конца ужина. Работая или, в последнее время, встречаясь с Элис. Пока мужчина катил по городу, на него навалилось такое знакомое и неотвязчивое ощущение. Он испытывал его время от времени с тех самых пор, как почти четыре года назад переехал сюда. Ощущение, что есть в его новом городе что-то неладное. Мишель понимал, что чувство это неразумное. Ведь Эмерсон представлял собой идеальное место для проживания. Уровень преступности низкий, кругом чистота, пробки кратковременны, да и то лишь по окончании занятий в школе. Здесь вращались деньги – и большие деньги, – однако в глаза это не бросалось – во всяком случае, не как в крупных городах. Скорее, ощущалось наподобие прохладного ветерка, ободряющей руки. Да и потом, Мишель всю свою жизнь проводил в дорогих ресторанах и потому среди богатых чувствовал себя совершенно свободно. Город был белым, да, но не исключительно. Обитали здесь и чернокожие, и китайцы, и арабы, и мексиканцы. По утрам они тоже покидали свои дома за миллион долларов и вбивались в свои бегемотоподобные «Шевроле-Сабербаны», чтобы развезти любимых чад по прекрасным блестящим школам, заводили свои немецкие седаны, чтобы отправиться на работу – в больницы, банки или адвокатские конторы.

Переезд в Эмерсон был самым простым решением, что ему пришлось принимать после смерти Марьям. Когда Мишель прознал, что свободно место под ресторан на главной улице, он пустил в ход все свои связи для привлечения капитала. Переезд приурочил к началу обучения Кристофера в старших классах, чтобы в девятый класс сын пошел на новом месте. После нескольких пугающих недель мальчишка полностью освоился. По правде говоря, Мишель предпочел бы, чтобы в лучших друзьях у него числился не Джек Пэрриш, но Кристофера тот более чем устраивал. Успех же ресторана превзошел все ожидания. Уже через год столики на выходные резервировали за месяц. Он мог готовить все, что ему вздумается. Гора долгов потихоньку убывала. И он даже начал думать, что городок, пожалуй, и вправду станет для него родным.

Поездка до Смит много времени не отняла. Для Эмерсона то была немного странная и единственная в своем роде улочка, застроенная кирпичными домиками, которые итальянские каменщики соорудили для себя, пока трудились над воздвижением особняков для местных. Теперь же строения служили первоначальным жилищем для молодых семей и нетипичных новоселов вроде Мишеля. Не то чтобы данная опция была дешевой. Его относительно скромный дом с тремя спальнями обошелся ему в восемьсот тысяч. А примыкающий к нему и вовсе стоил в три раза больше. Но место было тихим, чистым и безопасным. Никто здесь не беспокоил.

Но только не сегодня. Когда Мишель подъехал к дому поближе, на крыльце он заметил двух человек. Женщину, чернокожую, и мужчину, белого, который как раз собирался пустить в ход латунный дверной молоток. Оба обернулись, когда он свернул на дорожку. Выражения их лиц подтвердили ему то, что он и так уже знал. Эта пара ничего не продавала.

Мишель выбрался из машины и направился к ним, медленно и осторожно, словно бы допуская возможность немедленного бегства.

– Мишель Махун? – осведомилась женщина, когда он приблизился на расстояние слышимости.

Теперь он увидел у них на шеях золотые значки детективов.

– Мы из полиции, – подтвердила его наблюдение женщина. – Нам необходимо поговорить с вашим сыном.

Селия

Селия понимала, что паниковать нельзя. Режим изоляции мог означать что угодно и обычно не означал совершенно ничего. Прошлой осенью его объявили, когда в течение часа в школу дважды позвонили и бросили трубку. А когда Скотти учился в двенадцатом классе, режим ввели после сообщения о стрельбе в школе в Конкорде, что километрах в тридцати от них. К тому же тревога оказалась ложной. О чем действительно стоило беспокоиться, так это о сигнале «Укрыться на месте». Таковой подразумевал, что волк уже не у порога. Он в самом доме и проделывает то, чем обычно занимаются волки.

Оповещение Селия увидела только по выходе из ресторана. Оно пришло почти час назад – у нее было правило не проверять телефон во время еды, поскольку считала это невежливым. Она набрала Оливера еще по пути к машине. Муж тоже получил уведомление о введении режима изоляции и уже позвонил Барту Цорну, начальнику полиции и другу. Сам он как раз выписывался из стамфордской гостиницы. Обеспокоенным не казался – впрочем, таковым он не казался никогда. Оливер относился к тому типу людей, чей пульс в кризисной ситуации, как ни удивительно, замедляется. Затем Селия отправила сообщение Джеку, с наставлением соблюдать осторожность и просьбой сообщить, что происходит.

Хотя родителям настоятельно рекомендовали держаться подальше от школы, она все-таки проехала мимо здания. Увиденное успокоило ее: перед входом маячила одна-единственная патрульная машина, полицейский в которой скучающе пялился в телефон. Дома Селия включила эспрессо-бандуру, испытывая острую потребность в дополнительной порции кофе. Пока аппарат разогревался, зазвонил телефон. На экране высветилось имя Милли Уильямс. И хотя обычно Селия предоставляла звонки отъявленной сплетницы автоответчику, сегодня она ответила сразу же.

– У Бондурантов произошло убийство! – задыхаясь, выпалила Милли.

– Что-что?

Та повторила. Селию обдало холодной волной ужаса.

– Боже мой! Билл или Бетси?

– Никто из них. Какая-то девушка.

Что означало, что жертва не из детей Бондурантов. У них было трое сыновей. Ах, теперь-то два.

– Что за девушка?

– Пока неизвестно.

– Кого-нибудь арестовали?

– Полиция молчит, – затараторила Милли. – Но я точно знаю, что Билла и Бетси в городе не было. А Оливер что говорит?

– Он тоже в отъезде. Но уже скоро вернется.

– Перезвони мне, если он что прознает. Мы тут вроде как с ума сходим.

– Обязательно.

Селия дала отбой, все еще пытаясь осмыслить только что услышанное. Убийство? У Бондурантов? Она вдруг очень пожалела, что рядом нет Оливера. Конечно же, прямо сейчас у нее на заднем дворе орудуют четыре здоровых мужика, вооруженных разнообразными острыми инструментами. Такие отпугнут любого психопата-убийцу, разгуливающего по городу. И все же. Ей будет гораздо спокойнее, когда муж вернется.

Внезапно позади раздался сдавленный хрип, и женщина так и подскочила на месте. Но это оказался всего лишь приготовленный кофе. Поморщившись, она сделала первый глоток, и тут перезвонил Оливер.

– Перво-наперво, Барт говорит, поводов для беспокойства нет, – сообщил он. – Режим изоляции введен лишь в качестве меры предосторожности. Судя по всему, в городе произошло убийство.

– Да, я слышала, жертва – какая-то девушка.

– Так и есть.

– Но кто она такая?

– Не местная. Больше он ничего не сказал.

– Значит, тревожиться не о чем?

– Судя по характеру нападения, это единичный случай.

После разговора с мужем Селия вновь отправила Джеку сообщение, поскольку он до сих пор не ответил на первое. И хотя тревога отступила, новость все равно в голове у нее не укладывалась. Убийство. В Эмерсоне. У Бондурантов. Лишнее напоминание, что, несмотря на все системы сигнализации, угрозу вооруженного отпора для злоумышленников да полицию, оснащенную получше армий некоторых стран третьего мира, они все-таки тоже были уязвимы.

С чашкой кофе Селия перебралась в залитый солнцем альков, где принялась просматривать новости на компьютере. Новых фактов не вскрылось, хотя «Твиттер» бурлил версиями и домыслами. Кто-то заявил, будто убийство произошло в ходе неудавшейся попытки ограбления. Другой брякнул, что жертва приходилась Биллу любовницей. Выложили фотографию Локаст-лейн, запруженной полицейскими машинами и служебными фургонами. Зрелище выглядело пугающе неестественным, словно стая акул в бассейне загородного клуба.

Однако детям ничего не угрожало, и это было главное. Мысли женщины вернулись к гораздо более насущному вопросу: как же ей поступить с сыном, когда его отпустят из школы. Этот аспект воспитания – добиваться соблюдения дисциплины – ей всегда был не по душе. Здесь нужно действовать аккуратно, чтобы не переборщить. Селия воспитала трех подростков и прекрасно понимала, что ложь – явление вполне естественное. Однако в данном случае вранье представлялось лишенным смысла. Во всяком случае, сама она такового совершенно не улавливала. Ну зачем Джеку было говорить, будто он у Ханны, в то время как он находился где-то в другом месте? Он же имеет право ходить, куда ему вздумается. Через несколько недель ему исполнится восемнадцать, а еще через несколько месяцев он начнет учиться в колледже. Ему предоставлена вся свобода, о которой мальчишка только может просить. Три года назад он самостоятельно добирался до теннисного лагеря во Флориде. Прошлым летом, тоже без сопровождения, летал в Лондон к дядюшке. А всего несколько дней назад провел ночь в Бостоне с Ханной и Кристофером. И все равно смотрел ей в глаза и врал.

Селия задумалась, не позвонить ли Оливеру, чтобы узнать его соображения на этот счет, однако здесь существовал риск разбередить былую напряженность между отцом и сыном. В последнее время в их отношениях царил мир, и нарушать относительную идиллию было бы неразумно. Касательно Джека Оливер имел склонность слишком остро реагировать, раздувая мелкие преступления до уровня дел федеральной юрисдикции. К Дрю и Скотти подобной строгости он никогда не проявлял. Почему? Потому что они боготворили его. И не вызывали таких сложностей, какими отличался их младший брат. Им и в голову не приходило перечить отцовским планам для них. Каким заниматься спортом (лакроссом и бейсболом), в каком колледже учиться (в Дартмутском или в крайнем случае Амхерстском), какую карьеру избрать (юридическую или финансовую) – старшие сыновья всегда прислушивались к Оливеру. Селию поражало, с какой легкостью ему удавалось внушать уважение – без проявления суровости, без малейшего намека на грубость, каковые ее собственный отец, грозный Джон де Визер, изливал на своих отпрысков без малейшего стеснения.

Но вот с Джеком неизменно выходило по-другому. Он противился родительской власти с самого детства. В то время как Оливер, в своей обычной спокойной и рассудительной манере, не уступал ни сантиметра. Мальчика он любил, в этом не возникало сомнений. Не исключено, даже больше остальных. Но он был строг с ним. Возможно, потому что под поверхностными различиями их объединяло врожденное упрямство. Если Дрю и Скотти и расстраивали их редкие страйк-ауты в матчах Малой лиги, они были способны стряхнуть с себя досаду еще до ухода с поля. Джек же зверел с каждым промахом по мячу, что твой король Лир в голой степи.

И хотя вспышки гнева мальчика удовольствия Селии не доставляли, она ему сочувствовала. Перед ним как перед самым младшим постоянно стоял пример отца и братьев. Не то чтобы Дрю и Скотти являли собой само совершенство. Уж точно если знать их столь хорошо, как знала она. Колючие голубые глаза Дрю словно бы непрестанно судили о происходящем вокруг, и обычно вердикт был «виновны». Лицо его постепенно приобретало беспросветно хмурый вид, и он обзавелся неприятной привычкой издавать скрежещущее покашливание, единственным предназначением которого было выражение нетерпения. Еще барабанил пальцами, да порой так громко, что окружающие смолкали. В детстве сила его широких плеч и крепких запястий служила для завоевания спортивных побед. Теперь же, когда Дрю забросил спорт, она неумолимо трансформировалась, по мнению Селии, в показушную мощь быковатого управленца.

Изъяны Скотти развивались в противоположном направлении. Его некогда проницательный взгляд теперь подернуло беззаботной удовлетворенностью, тонкие губы слегка одрябли. Сложение у него от рождения было таким же крепким, как у Дрю, однако постепенно он начал слабеть, словно бы израсходовал всю свою силу на выход из турбулентной атмосферы переходного возраста, после чего вполне довольствовался скольжением по гладкой зрелости. Особым говоруном Скотти никогда не был, а сейчас и вовсе погружался в молчание, свидетельствовавшее, как опасалась Селия, о расширяющейся внутренней пустоте. Его дружелюбная улыбка привлекала людей, однако адресовалась всем без разбора, словно бы скорее исполняла роль буфера против близкого знакомства, нежели приглашала к таковому.

Тем не менее большинство людей, включая их младшего брата, только и видели, что пару высоких и широкоплечих молодых мужчин с волевыми подбородками, преуспевавших во всех своих начинаниях. Джеку же недоставало их способности скрывать свои изъяны. И он прекрасно понимал, что от него тоже ожидаются великие свершения. Вот только весь мир ему в карман почему-то не помещался. Опасаясь неудач или, еще хуже, незаметности, Джек привлекал к себе внимание дурным поведением. Пререкался с учителями. Заявлялся домой позже дозволенного. Практиковал грубую игру на спортплощадке. Использовал свой ум и острый язык в качестве оружия.

В восьмом классе дела пошли совсем скверно: бунтарский дух сына еще более распалялся половым созреванием. Его гнев сосредоточился, выражаясь киплинговским языком, на человеческих самках. Напряженные телефонные разговоры с обеспокоенными матерями следовали один за другим. Дно было достигнуто, когда Джек оказался на волоске от отчисления за то, что обозвал учительницу рисования сукой. Селии пришлось пуститься во все тяжкие, чтобы предотвратить катастрофу. Она начала всерьез беспокоиться, что давление, превратившее ее первых двух сыновей в алмазы, истирало младшего в ядовитую пыль.

А в девятом стало еще хуже. Скотти тогда учился в выпускном двенадцатом, на школьном дворе пользовался авторитетом, и каждый его триумф Джек воспринимал как личное оскорбление. И вел себя соответствующе. Для начала его выгнали из теннисной команды за истерику, сопровождавшуюся матерной руганью и зверским уничтожением ракетки. Устроенное представление вогнало бы в краску самого Джона Макинроя. Стычки с преподавателями, звонки от родителей не прекращались. Но самый удручающий инцидент, однако, произошел однажды вечером, когда Селия зашла к сыну в комнату и застала его сидящим за компьютером с голым торсом, спиной к двери. Она стучалась, однако из-за ревущей в наушниках-капельках брутальной музыки он не услышал. На экране воспроизводился отвратительный видеоролик: обнаженная женщина стояла на коленях, ее груди были садистски стянуты кожаными ремнями, а заткнутый кляпом рот и грудь залиты кровью, хлещущей из носа. Исполненные ужаса глаза, обрамленные тушью или синяками – или и тем и другим, – нервно бегали по окружающим ее мужчинам. Свои лица те прятали под капюшонами, зато выставляли напоказ волосатые плечи. Компания дружно онанировала, словно мушкеты направив на жертву гротескно эрегированные члены.

Селия взглянула на сына. Мышцы у него на спине сокращались в такт двигающейся туда-сюда правой руке. Женщина так и вылетела из комнаты, прижимая к груди все еще теплое выглаженное белье. Она рассказала все Оливеру, едва лишь тот вернулся домой, и он довольно долго беседовал с парнем в своем кабинете. По выходе Джек выглядел присмиренным, и еще несколько дней он избегал смотреть матери в глаза.

– Да это просто естественное любопытство, – объяснил он. – Чертов интернет.

Историю эту Селия больше ни разу не поминала. Но у нее никак не выходила из головы неистово двигающаяся рука сына. Что до естественности, то единственным другим мужчиной, которого она могла вообразить смотрящим подобное действо, был ее отец. Утешения это совершенно не доставляло.

Увы, то был отнюдь не единственный раз, когда Джек вызывался в оливеровский кабинет. Если своим дурным поведением он добивался отцовского внимания, то цели своей постоянно достигал. После каждой устроенной сцены Оливер приглашал его к себе и за закрытыми дверями проводил с ним беседу. Голос никогда не повышал, из себя никогда не выходил. Несомненно, никогда не бил сына, питая глубокое отвращение к насилию. Он просто объяснял, как должен вести себя представитель Пэрришей. Джек горькие пилюли глотал, однако действия их хватало лишь на определенный срок. Отец и сын упрямо вели меж собой поколенческую мужскую битву, на которую Селия и весь остальной мир не допускались.

Все изменилось после отъезда Скотти в Хановер. Джек сразу же угомонился. Начал взахлеб читать. Его оценки улучшились. Интерес к занятиям возрос, особенно к психологии. Редкий семейный ужин проходил без разглагольствований о Лэйнге и Юнге. Выражение его лица приобрело едва уловимый самодовольный оттенок, как у человека, который вот-вот во всем разберется. Он чаще улыбался, хотя и с какой-то затаенной хитрецой, так что приходилось только догадываться, что именно ему представляется забавным.

К шестнадцатилетию Джек обрел себя. В нем все более проявлялся мужчина, которым ему суждено было стать. Мыслитель. Интеллектуал. Волевой, решительный, властный. Когда у него интересовались, что он планирует изучать в колледже, парень просто отвечал: «Разум». Он мог проявлять излишнюю безапелляционность и горячность в спорах, а во взглядах, по мнению Селии, его зачастую чуточку заносило в крайности.

Но с возрастом все это должно было измениться. Однажды он окончательно оставит свое трудное отрочество в прошлом. Касательно же того, что действительно имело значение, он стал до мозга костей Пэрришем.

Позвонила Катарина, мать Селии, уже прознавшая об убийстве. Ее разогретое дюбонне ви́дение происшествия вполне закономерно тяготело к апокалиптическому. Катарина всю жизнь провела в ожидании нашествия кровожадных полчищ, которые все не появлялись и не появлялись, и это как будто даже разочаровывало ее. И вот теперь она нисколько не сомневалась, что орды убийц наконец-то нанесли удар по всему чистому и светлому и вскоре разразится кромешный хаос. Селии удалось отделаться от проповеди, когда в стеклянную сдвижную дверь постучались ландшафтные дизайнеры. На сегодня они закончили: площадка выровнена, завтра приступят к закладке фундамента. По их отъезде женщина какое-то время наблюдала за голубой сойкой на свежевскопанной земле. Птичка неустанно скакала и клевала что-то с земли, явственно не нарадуясь подвалившей удаче.

Наконец, в самом начале четвертого, пришло уведомление об отмене режима изоляции в школе. Селия тут же настучала сообщение Джеку, прося его безотлагательно отправиться домой, чтобы они успели обсудить события прошлой ночи до возвращения Оливера. Ответа не последовало. Через пятнадцать минут она снова попыталась связаться с сыном, а потом еще через полчаса. По-прежнему ничего. В четыре часа муж дома так и не появился, и Селия набрала его номер, однако звонок автоматически переключился на автоответчик.

В половине пятого она предприняла новую попытку связаться с Джеком. И опять ничего. Повторный звонок Оливеру тоже увенчался нулевым результатом. Женщина позвонила Элис – вдруг Джек у нее, – но и подруга не брала трубку. Ситуация попахивала бредом. Тем временем жертву опознали: в новостях появилась фотография ослепительно улыбающейся двадцатилетней Иден из Уотертауна. Какое все-таки красивое имя. Если верить «Твиттеру», в данный момент проводился допрос «лица, представляющего оперативный интерес». Что ж, по крайней мере, бабьё, бившееся в истерике на фейсбучной страничке «Мамы Эмерсона», должно успокоиться, поскольку теперь-то стало очевидно, что никто не истребляет их чад на улицах города.

Пять часов наступили в тишине. Вот теперь Селия решила побеспокоиться уже «официально». Она позвонила в офис Оливера, однако его помощник полагал, что шеф в данный момент держит путь в Эмерсон. Наконец, когда женщина стала подумывать, не обратиться ли к властям, да нее донеслось грохотанье гаражных ворот. Вошел Оливер, за ним Джек. Вид у мужа был угрюмый. Средним пальцем он поглаживал застарелый шрам на виске, что свидетельствовало о его нервозности. Сын же был пепельно-бледный. И оба старательно избегали ее взгляда.

– В чем дело? – заволновалась Селия. – Оливер, что случилось?

Элис

Она решила задержаться в «Папильоне» после ухода Селии. Напустив на себя невозмутимый вид, неспешно потягивала вторую порцию кофе, к которой не испытывала ни желания, ни нужды. Да что за чертовщина такая творится? Ситуация с Мишелем совсем пошла вразнос. Он даже не посмотрел ей в глаза, когда приветствовал их за столиком. А уж его бегство и вовсе было на грани оскорбления. Нет, понять можно, его наверняка встревожило известие о лживости своего любимого мальчика, однако это не давало ему права игнорировать ее. В том числе и потому, что в истории была замешана Ханна.

Впервые за все пребывание в ресторане Элис проверила телефон. От Мишеля ничего, зато поступило уведомление о введении в школе режима изоляции. На краткий миг женщину охватила паника, но она быстро взяла себя в руки. Чтобы по-настоящему разволноваться, по городу должны завывать сирены и громыхать вертолеты. А о введении таких вот карантинных мер вполне традиционно объявляется пару раз в год, и так же традиционно весь сыр-бор оказывается лишь отображением нынешней глубины коллективной паранойи.

Тем не менее ей нужно было поторапливаться – вдруг понадобится заехать за Ханной. Девочка определенно не создана для чрезвычайных ситуаций. Мишель все равно не вернется, раз уж столько событий. К тому же, пока мучительно тянулись секунды, Элис было не отделаться от ощущения, будто все кругом пялятся на нее, в особенности эта мнительная родственница за стойкой. Очевидно, требовался свободный столик. Так что действительно пора.

Покинув «Папильон», Элис проехала мимо школы. Место ожидаемо выглядело таким же мирным и безопасным, как и обычно. По прибытии домой она сразу же направилась в кабинет Джеффа. Ложь Ханны необходимо было обсудить. Вкупе с ее ночным припадком на кухне таковая наводила на мысль, что с девушкой творится что-то неладное. Еще издалека Элис встретила грохочущая музыка: дверь в кабинет оказалась отворена на десяток сантиметров, что было довольно необычно. Муж всегда ее плотно закрывал – и когда входил, и когда выходил. Он был буквально одержим секретностью своей работы. Его как будто преследовала бредовая идея, будто Элис или Ханна питают корыстный интерес к нейропротезам, мышечным парам агонистов и антагонистов или же нейромышечным взаимодействиям.

Женщина постучала и толкнула дверь. Коридор затопило надрывающимися «Джапэндроидз»:

– «…И удержать богатеньких парней, отлитых из злата-серебра!»

Джеффа внутри не оказалось. Она оглянулась назад: из-под двери в ванную пробивался свет. Элис окинула взглядом кабинет, куда ее нога не ступала вот уже несколько месяцев. Книги, кипы бумаг, на стене в рамочке фотография Джеффа, готовящегося выпрыгнуть с парашютом. Другая, с пулеметом, сделанная на стрельбище в Арканзасе. И еще одна, на любимом мотоцикле «Индиэн Чиф», как же без него-то. А по центру всего этого – настольный компьютер с внушительным монитором, экран которого испещрен нераспознаваемыми иероглифами, эдакой пещерной живописью будущего. Человеческий мозг – или, по крайней мере, его крохотная часть – картографированный и маркированный.

– «Ты говоришь, что твоя боль лучше всякой любви…»

Стол вокруг компьютера усеивали стикеры, учетные карточки, исчирканные желтые блокнотные листки. Еще стоял ноутбук. Из-за воспроизводимой музыки защищенный режим на нем активирован не был. Снова бросив вороватый взгляд в коридор – муж по-прежнему находился в ванной, – Элис прокралась в комнату. Еще одно нарушение. Ей пришлось слегка наклониться, чтобы прочесть выведенный на экран текст. Оказалось, письмо от босса Джеффа в «Тактилитиксе»:

Джефф!

В общем, провал, ваше величество. Давай, кончай дуться. Двигай свою задницу сюда, надо успеть отладить и запустить по новой, пока не объявятся «Бэйн».

Сид

Вдруг краем глаза Элис заметила какое-то движение. В дверях возник Джефф. Он окинул хмурым взглядом ее, затем ноутбук. Оправдываться было бессмысленно: она попалась на месте преступления.

– Я не знал, что ты дома, – холодно произнес муж.

– Да просто закончили рано. Ты ведь получил уведомление из школы, да?

– Я переговорил с Ханной. Сказала, там все спокойно.

– А из-за чего вся кутерьма, не в курсе?

– Похоже, в городе произошло убийство.

– Убийство? Ты серьезно? Кто-то из знакомых?

Джефф пожал плечами и двинулся в комнату. Элис отошла в сторонку, и он переключил ноутбук в спящий режим. Музыка смолкла. Мужчина развернулся и в упор посмотрел на жену. Внезапно кабинет показался ей тесным, словно застрявшая между этажами кабина лифта. Так близко друг к другу они не оказывались уже целую вечность.

– «Провал»? – осторожно поинтересовалась Элис.

– Сид чересчур драматизирует.

– Возможно. Но…

– Элис, все в порядке. Мне нужно исправить несколько багов. Только и всего.

– А чем грозят «Бэйн»?

А вот здесь она хватила лишку. Обсуждать работу Джефф не любил, особенно деятельность вкладчиков.

– Так, ты чего-то хотела?

– Да, поговорить о Ханне.

– Хорошо, – с безучастной миной смилостивился мужчина.

– Прошлым вечером ее не было там, где она должна была.

– Она пришла домой в двенадцать.

– Нет, я имею в виду – до этого.

– И где же она должна была быть?

– У Джека. Но ее там не было.

– А где она была?

– Этого я не знаю.

– Знаешь, я не придаю значения таким мелочам. Они же дети. Бегают туда-сюда. На базу-то она вернулась вовремя.

– Но она соврала насчет того, где была. Как и Джек. И Кристофер. А это означает, что они занимались чем-то, о чем взрослые не должны были узнать.

– Откуда ты это выяснила?

– У меня был ланч с Селией.

Джефф кивнул, все с таким же непроницаемым выражением. Да уж, в робототехнике ему действительно самое место.

– Так что я, по-твоему, должен сделать?

– Поговори с ней. Как-никак, она соврала, плюс была чем-то очень расстроена, когда я встретила ее ночью на…

– Ладно-ладно, я понял.

Элис терпеть не могла, когда ее перебивали, и сейчас с трудом сдержалась. Интересно, мелькнуло у нее в голове, что произойдет, если влепить ему пощечину.

– Что-нибудь еще?

«Ой, да пошел он, – подумала женщина. – Все равно никакого толку не будет».

– Нет. Больше ничего, – произнесла она вслух.

Она уже подходила к двери, когда Джефф заговорил снова:

– И на будущее. Я был бы весьма признателен, если бы ты больше не входила сюда и не совала свой нос в мои дела.

Элис так и застыла. «На будущее?» Это он серьезно, на хрен? Она что, какая-то наемная прислуга для него? Она развернулась к мужу.

– Что-что?

– Вроде простая просьба.

– Я вовсе не «совала свой нос в твои дела»! Я только пришла сказать тебе, что беспокоюсь о Ханне!

– И какое отношение к этому имеет чтение писем на моем компьютере?

– Не знаю, Джефф. Может, мне просто стало любопытно. У тебя вроде как проблемы с боссом, из-за которых ты вот уже две недели не появляешься в лаборатории. И когда я увидела письмо, мне стало интересно. Может, я прочла его, потому что мы женаты и меня все-таки волнует, как у тебя идут дела. Как это принято между мужем и женой.

Мужчина лишь продолжал холодно смотреть на нее. «Ты только попусту расходуешь энергию», – подумала Элис и вздохнула.

– Ладно, извини, что вторглась в святая святых.

С этим она вновь двинулась к двери.

– Просто не делай этого снова.

Тут-то ее по-настоящему и перемкнуло. Еще отец безуспешно пытался выбить из Элис эту черту, мгновенно выходить из себя. В свое время реле гнева помогало ей избавляться от всех мужиков. Щелк – и, словно призванный демон в облаке дыма, явилась Плохая Элис. На этот раз она резко крутанулась на каблуках.

– Ты издеваешься, что ли, на хрен? Да я впервые в жизни переступила порог этого… этой… пещеры!

Слово «пещера» было тут недостаточно точным, но ей было не до семантических тонкостей.

– Да откуда мне знать, – промолвил муж.

– Ну, ты много чего не знаешь.

Джефф прищурился. «Осторожно, – предупредила себя женщина. – Живо линяй отсюда!» Однако Плохая Элис удерживала ее за шиворот, так что она и с места не сдвинулась.

– Это что еще истеричные выходки? – протянул Джефф. – Я всего лишь прошу тебя о простейшей вещи.

– Это не выходки. Просто я сытая по горло!

– И чем же сытая?

– Всем!

– Ах, всем.

– Да, Джефф. Всем! Всем этим дерьмом!

– Это много.

– Еще как! Охренеть, как много!

На какой-то момент его невозмутимая уверенность была поколеблена. Оба прекрасно знали, что она способна зайти гораздо дальше, чем он.

– А сейчас я собираюсь развернуться и покинуть тебя, – процедила Элис. – И настоятельно рекомендую воздержаться от дальнейших замечаний.

К ее мрачному удовлетворению, именно так Джефф и поступил. Все еще на взводе, женщина ощутила сильнейшее искушение запрыгнуть в машину и рвануть прямо к дому Мишеля, чтобы разобраться и с ним. Вот только это было бы в высшей степени неразумно. Так что она прошла в свою комнату, чтобы смиренно тушиться в бурлящем адреналине. Улеглась на спину и стала таращиться в потолок. «Сделай вдох, – велела Элис себе. – Возьми себя в руки». Она только что едва все не запорола. На данном этапе ее жизни свары, истерики и угрозы представляли собой не самую лучшую стратегию. Если уж разрыв с Джеффом действительно неизбежен, ей следует использовать более взвешенный подход. Превентивный удар, точечный удар – вот залог победы. В то время как неистовый семейный разрыв навряд ли приведет к успеху.

Да и потом, сейчас трудно было сказать, что ей вообще даст расторжение брака. Прежде чем предпринимать какой-либо шаг, ей придется рассмотреть немыслимый вариант – что Мишель, возможно, порвал с ней. Ох, это будет настоящей катастрофой. У нее же ничего не останется, если он ее бросит. Он был ее спасательной шлюпкой, аварийной капсулой космического корабля. И все же она могла ошибаться, полагая, будто бегства Мишель жаждет столь же отчаянно, как она. Расставание с ней вовсе не лишит его всего. У него останется любимый сын, боготворящий его и планирующий следовать по его стопам. И его восхитительный ресторан. И внешность – эта-то у него лет до семидесяти может сохраняться. Да он за десять минут новую любовницу себе подыщет. А вот сама она в безвыходном положении, особенно теперь, когда Ханне предстоит учеба в колледже. Застряла в сонной глухомани. И стареет с каждым днем.

В прошлом подобный поворот событий ей и в голову не приходил. Брак, переезд в Эмерсон, остепенение – все это должно было положить конец ее метаниям на протяжении всей жизни. В плавание по воле волн ее отправил отец с его беспредельным молчанием и прокуренными пальцами, столь проворно складывавшимися в кулак. Жадный, вечно недовольный, подозрительный к остальному миру за пределами городишки Пердь, штат Пенсильвания. Злобный человечек, всю свою энергию направлявший на собственную скромную сеть магазинов строительных товаров, уныло накапливая каждый выжатый у покупателей пенни. Он словно бы возник, уже полностью сформировавшимся, из самого ануса капитализма, чтобы на веки вечные оставаться заляпанным и воняющим его дерьмом. И хотя ему удалось сколотить небольшое бобыльское состояньице, на Элис тратился он крайне скупо. В начале седьмого десятка у него развилась деменция, но за жизнь он цеплялся еще достаточно долго, чтобы успеть спустить семейные сбережения на лучший доступный дом престарелых.

От матери помощи ожидать не приходилось. Вскоре после рождения дочери она открыла для себя водку, которая так и осталась ее лучшей подружкой до самой смерти от рака груди. Элис тогда было шестнадцать. Отец скрепя сердце согласился оплачивать ее обучение на третьеразрядном факультете государственного университета, где новоиспеченная студентка в академическом забвении отрывалась на вечеринках, трахалась и предавалась мечтаниям. Оттуда сбежала на Гавайи, однако вернулась на материк, когда парень, которым она была страстно увлечена каждую минуту из всех трех часов знакомства, врезался на своей «Мазде» в смоковницу бенгальскую и катапультировался в загробную жизнь, оставив Элис со сломанной лодыжкой. Ее занесло в Лос-Анджелес, жизнь в котором из-за гипса и нехватки средств оказалась невозможной. Потому она отправилась обратно на восток, останавливаясь в каждом городе, хоть сколько-то обещавшем новый стильный рай. Санта-Фе. Остин. Саут-Бич. Атланта. Везде жила по несколько месяцев. И везде обзаводилась парнем. В Санта-Фе у нее был даже парень с женой – Леандр и Джилл, о которых, пожалуй, лучше поменьше распространяться. И везде отношения развивались по одному и тому же сценарию: внезапная вспышка увлечения, вслед за которой медленно накапливалось разочарование, неумолимо приводившее к окончательному разрыву – порой с привлечением властей. И тогда она переезжала в следующее клевое местечко. Работала исключительно ради денег. Распорядительницей в спорт-баре. За гостиничной стойкой регистрации. В телефонной торговле, почти целый понедельник. Еще была безрассудная неделя службы «музой» фотографа Романа – Элис даже фамилии его не знала – в Майами. Нью-Йорк она решила пропустить, заподозрив, что город просто-напросто сожрет ее заживо, и в конце концов оказалась в Бостоне. Где и рассудила, что это самое место остановиться. Уж слишком близко она подобралась к городишке Пердь, штат Пенсильвания. Ей было двадцать шесть, но ощущала она себя гораздо, гораздо старше.

Именно в Бостоне она и повстречала человека, который все изменил. Джефф Хольт был гостем на бурной биотехнологической вечеринке, где она подрабатывала официанткой. Сказать, что Джефф выделялся из толпы, было бы преуменьшением первого порядка. Он выглядел редчайшим явлением в ее жизни – парень что надо, и при этом не полный неудачник. Манеры его были безупречны. Под кожаным бомбером, весьма убедительно искусственно состаренным, таился ботан, однако Джеффу удавалось подавать это как достоинство. Он попросил у нее телефон, и она не отказала. Его наивная и неуверенная в себе дочка проблем не создавала совершенно. Жил Джефф на солидный доход с медицинской робототехнической компании, которую основал с пятком других яйцеголовых из Массачусетского технологического института, где он и получил степень доктора философии в нейро-какой-то-там области. С Элис его терпение было поистине безгранично, и он находил ее безумно сексуальной. Крайне редко упоминал бывшую жену – она вообще узнала ее имя только спустя два месяца отношений. Они проводили много времени за развлечениями. Взрослыми развлечениями. Денежными развлечениями. Как-то Джефф раздобыл билеты на хитовый бродвейский мюзикл «Книга Мормона». На десятинедельный юбилей знакомства они пили самое дорогое шампанское. Он мог разжиться чумовыми наркотиками – дурью, которую еще даже не признали незаконной. Они катались на лыжах и гидроциклах. Свадьба у них проходила в Италии, на озере Комо, – только они вдвоем и Ханна, которая вместе с миланской парикмахершей Элис выступала в роли подружки невесты. Впервые в жизни Элис была счастлива так, как и полагается быть счастливым людям.

А потом Джефф продал свой пакет акций компании, и все изменилось. На партнеров он жаловался едва ли не с момента знакомства с Элис. Мол, фирма только и представляет собой, что раскрученного производителя гаджетов. Не работа, а нудная рутина. Все это до чертиков ему надоело.

Новую страсть в него вдохнуло знакомство с Сиддхартхой Четти, офигенским профессором Бостонского университета, специализирующимся на нейромышечных протезах. Сид мечтал о создании искусственных конечностей, дающих возможность ощущать по-настоящему. Подобное устремление показалось Элис фантастикой на грани приличий, однако Джефф объяснил, что в действительности нынешние технологии отстоят от реализации его мечты не так уж и далеко. Уже сейчас возможно связывать протез с нейронными и мышечными системами потребителя для выполнения основных физических функций. Следующей задачей являлась передача чувствительности обратно в мозг. Особенно полезным это было бы для искусственных пальцев, поскольку осязание необходимо для определения требуемого усилия при, например, печатании сонета, захвате хрустального бокала или исполнении произведений Баха. Сид замахнулся на создание протеза руки, усовершенствованного до степени ощущения ласкания щеки любимого человека. Для Элис все это звучало прикольно, в особенности та часть, согласно которой Джеффу светило заработать немыслимые суммы. Перспектива стала еще более многообещающей, когда Джефф сообщил ей, что получил от прежней фирмы в качестве отступных около двадцати миллионов.

Первые дни в «Тактилитиксе» были опьяняющими, хотя видеться с мужем Элис стала гораздо реже. Она решила проблему покупкой вибратора – если уж говорить о роботах и невральных путях – и подпиской на привилегированный тариф кабельного телевидения.

Увы, достичь обещанного прорыва оказалось не так-то просто. Копировать телесные невральные пути для движений было гораздо легче, нежели для осязания. Сроки сдачи срывались. Опытные образцы не функционировали. Вкладчики из компании «Бэйн» проявляли беспокойство. На Джеффе начало сказываться напряжение. Он стал раздражительным, все чаще погружался в угрюмые размышления. Романтические жесты с его стороны прекратились. Он перестал делиться с Элис надеждами и мечтами, в то время как срывать на ней досаду проблем у него не вызывало. Секс отошел в область далеких воспоминаний. Джеффовы искания в области искусственного осязания существенно притупили его внимание к вещам реальным. Теперь Элис начала понимать, почему мать Ханны удрала без оглядки.

Она пыталась делать вид, будто все в порядке. Убеждала мужа, что неудача «Тактилитикса» отнюдь не приведет к концу света. У него же все еще остается счет в банке. Он может писать романы, изготавливать мебель на заказ или трубки для подводного плавания. Может заняться всем, чем душа пожелает. Лишь бы хорошо к ней относился. Лишь бы любил ее. Ну или хотя бы иногда трахал ее. Что она отказывалась принимать совершенно, так это игнорирование и такое обращение, будто ее потребность даже в мизере интимности является посягательством на его исследования в лучших традициях безумного ученого. Однако Джефф не слушал. Он буквально помешался. Вариант неудачи даже не рассматривался.

Элис впала в тоску. В сонной глухомани. Окруженная бабами, распределявшими свое время между занятиями на велотренажере и очередями у школы, чтобы забрать детей после окончания занятий. Вот поэтому-то, когда красивый до невозможности и обходительный мужчина с французским акцентом, владевший единственным приличным рестораном на этой стороне Бэк-Бэя, пригласил ее на персональный ужин, она и согласилась, разглядев в этом лучшее средство бегства из вселенной холодных андроидов, в которую ее против воли заточили.

Мучительно тянулся день. Режим изоляции отменили. Джефф, все еще в ярости от вторжения Элис в его берлогу, наконец-то отправился на мотоцикле в «Тактилитикс», огласив на прощание тихую округу оглушительным выхлопом. Ханна прислала из школы сообщение с заверением, что у нее все порядке. Позвонила Селия, но Элис не стала отвечать. Она все еще дулась на подругу. Все-таки с ее стороны было стервозно «включать босса» тем замечанием про мачеху, в особенности прекрасно зная, как Элис старается заботиться о Ханне. Голосовую почту, однако, она послушала.

– Это я. Спасибо за ланч, удался на славу. Ты наверняка в курсе, что изоляцию сняли. Ах, я только хотела спросить… Джек, часом, не у тебя? Если да, пускай мне позвонит. И еще, ты не выяснила, чем дети занимались вчера вечером? Я-то по-прежнему в потемках. Так что, если можешь пролить какой-то свет… Ладно, пока.

Уж извини. Джека у нее нет. Света тоже. От скуки Элис принялась просматривать соцсети. В «Твиттере» прочла об убийстве. Там выложили фотографии дома, где произошло преступление. На Локаст-лейн, всего в паре кварталов отсюда. Личность жертвы только установили. Иден Анджела Перри из Уотертауна. С опубликованного властями снимка смотрело приятное личико с паясничающей улыбкой. Что-то в девушке было знакомое, однако Элис никак не могла понять, что именно. Да кто же она такая? В голове так и вертелось. Не из школы. Женщина открыла страничку Иден Перри в «Фейсбуке». Только для друзей. Элис переключилась на «Инстаграм» – та же история. Да уж, Иден была осторожной девушкой. Вот только, как оказалось, недостаточно осторожной.

Из-за приоткрытого окна донесся шум остановившейся перед домом машины. Решив, что это Джек и Ханна, Элис подошла к окну. Нет, не они: водитель о чем-то расспрашивал соседку, уродливый бостон-терьер которой нетерпеливо тянул поводок. Элис наблюдала за ними с полминуты, пока автомобиль не укатил. Женщина с собакой продолжили прогулку и через несколько секунд скрылись из виду.

В мозгу Элис активизировался инертный невральный путь. Ну конечно! Теперь она вспомнила, где видела Иден Анджелу Перри. Это же та рыжая с большой черной собакой, которая регулярно проходила мимо их дома. Сама беззаботность, она как будто улыбалась каждому встречному.

Мишель

Однажды, в семилетнем возрасте, он случайно оказался на месте взрыва. Маленький Мишель тогда шел из отцовского заведения, оригинального «Папильона», в ресторан дяди, «Ла купол». Путешествие было ему не впервой – семьи связывали тесные узы, и за детьми присматривали совместно. Его прогулка по улицам Бейрута в одиночку беспокойства ни у кого не вызывала. Махуны, в конце концов, считали себя застрахованными от ужасов, в изобилии царивших вокруг. И хотя семьи исповедовали маронитское католичество, в политику они не лезли. С фалангистской партией «Катаиб» не имели ничего общего, и отец с дядей даже втайне считали их гопотой. Что до «Хезболлы», друзов, сирийцев и палестинцев, у них всех имелись дела гораздо важнее, нежели пара галантных поваров-франкофилов, рестораны которых словно бы существовали обособленно от погруженного в хаос города.

В тот день, однако, Мишель отклонился от утвержденного маршрута, чтобы срезать путь, как его недавно научил старший кузен Клод. Короткая дорога вывела его ближе к Зеленой линии, отделявшей восточную часть города, где проживала его семья, от Западного Бейрута, оплота хаоса и насилия. Он услышал взрыв, однако грохот донесся словно откуда-то издалека, и по некой акустической причуде ему показалось, будто рвануло и вовсе в противоположной стороне. Возможно, то был случайно залетевший снаряд, или раньше времени взорвалась заминированная машина. Как-никак, шли восьмидесятые. Эпоха взрывов. Израильских F-16 и сирийской артиллерии. Казарм Корпуса морской пехоты и американского посольства. Раскуроченной штаб-квартиры Федлаллы, духовного лидера «Хезболлы», на руинах которой ЦРУ разве что визитку не оставило. Эпоха резни, блокпостов и карательных акций. Эпоха телефонных звонков с плохими вестями, сменяющихся тягостным молчанием. Эпоха похорон.

Что бы ни послужило причиной взрыва, последствия оказались ужасными, поскольку произошел он в непосредственной близости от кафе, где группа стариков собралась на чаепитие. Представшее глазам зрелище Мишель не забудет никогда. Висящий в воздухе едкий дым, небольшие очаги возгорания, медленно описывающее круги колесо от перевернутого «Ситроена». И тишина – такая глубокая, будто из воздуха взрывом высосало саму физическую возможность распространения звука. Скорая помощь еще не прибыла, полиции тоже было не видать. Только жертвы, и несколько тел скорее походили на куски мяса, что его отец хранил в холодильнике «Папильона», нежели на что-либо человеческое. Большинство выживших лежали на земле, подергивая переломанными конечностями. Один старик, впрочем, чудом усидел на стуле. Его грудь была залита кровью, но лицо осталось незапачканным, а рука все еще сжимала уцелевший стакан. Более всего Мишелю врезалось в память выражение лица пострадавшего. Вовсе не боль, или скорбь, или страх, но нечто вроде растерянного возмущения, гнева, обращенного отнюдь не на порох и шрапнель. «Я не имею с этим ничего общего, – словно бы говорил старик. – Это чудовищная ошибка. Объясните мне кто-нибудь, пожалуйста, какое отношение ко мне имеет это безумие. Избавьте меня от всей этой бессмыслицы и, будьте так добры, налейте новый стакан чая».

Именно так Мишель и почувствовал себя, когда на его собственном крыльце полицейские заявили, что им необходимо переговорить с его сыном. Само их присутствие воспринималось ошибкой. Ужасной, несомненно, но все равно ошибкой. Пускай ситуация выглядела скверной, пускай она могла повлечь ущерб и боль, но все равно снаряд залетел не туда, и ему необходимо было устранить последствия его попадания, прежде чем возвращаться к нормальному течению жизни.

– А в чем дело? – спросил он, не поднимаясь на крыльцо.

– Дело в настоятельной необходимости поговорить с вашим сыном, – ответила женщина, и ее приятный голос совершенно не вязался с суровостью слов. – Он дома?

Мишелю очень не хотелось, чтобы эти люди проходили в его дом. Не хотелось, чтобы они разговаривали с его сыном.

– Полагаю, он в школе.

– Как ни странно, нет, – возразила женщина.

– Я должен знать, в чем дело.

– Сэр, мы не собираемся вести с вами переговоры до бесконечности, – заговорил мужчина.

Вот его голос звучал не как у коллеги. В нем различалась угроза. Мишелю доводилось сталкиваться с подобными типами. И он знал, что спорить с такими бесполезно.

– Позвольте мне проверить, дома ли он, – сдался ресторатор. – Подождите меня здесь.

Мужчина собирался что-то сказать, но женщина перебила его:

– Мы были бы весьма признательны.

Полицейские расступились, давая Мишелю дорогу. Он открыл дверь, лихорадочно соображая, что же делать дальше. Кого позвать, что говорить. Однако мысли его разом застыли, стоило ему увидеть стоящего посреди коридора Кристофера. Сын показался ему таким маленьким и испуганным. Одет он был в треники и помятую футболку. Мука, что отражалась на его лице прошлой ночью, усилилась в тысячу раз. Кристофер определенно понимал, что к ним в дом явилась полиция. Более того, он как будто даже понимал, что именно их привело. Мишелю захотелось захлопнуть дверь, однако женщина уже окликнула парня:

– Кристофер?

Голос ее источал дружелюбие и теплоту. Мишель решительным кивком велел сыну возвращаться в свою комнату, однако тот глаз не сводил с детективов. Словно лунатик, он начал медленно приближаться.

– Пожалуй, лучше будет продолжить внутри, – заметила женщина, когда парень подошел к распахнутой двери.

Мишель замер в нерешительности. В Америке, как ему было известно, вовсе не обязательно впускать в дом полицию без ордера.

– Или мы можем забрать его с собой, – словно бы прочтя его мысли, предупредил мужчина.

Мишель провел всех в гостиную, где указал полицейским на два кресла напротив дивана. Те, однако, не шелохнулись.

– Мы хотели бы поговорить с ним наедине, – заявил мужчина.

Это уже было слишком.

– Нет, я должен присутствовать. Ему только семнадцать. Я имею право.

Детективы переглянулись. Он подождал, пока они не рассядутся, и только затем устроился с сыном на диване.

– Разговор будет проходить под запись, – объявила женщина, устанавливая небольшое устройство на журнальный столик между ними. – Кристофер, я – детектив Гейтс. Я представляю полицию штата. А это мой коллега, детектив Прокопио. Он работает здесь, в Эмерсоне. Вам известна причина нашего визита?

– Нет…

Мишель взглянул на сына и понял, что в действительности причина ему известна. Его выдавал голос.

– Мы хотели бы спросить у вас, знакомы ли вы с девушкой по имени Иден Перри?

Кристофер в полном ужасе уставился на полицейских. И покачал головой. Его жест более походил на конвульсию, нежели отрицание.

– У нас есть ее телефон, Кристофер, – чуть ли не упрекнула его Гейтс.

– На нем уйма ваших сообщений, – добавил Прокопио. – В том числе и за вчерашний вечер, в котором вы предупреждаете о своем приходе.

– Да, – едва ли не шепотом выдавил Кристофер. – Я знаю ее.

– И вы виделись с ней вчера вечером?

Парень неуверенно молчал. У Мишеля неистово заколотилось сердце. Его озарило ужасное осознание. Полиция явилась в его дом вовсе не по ошибке. Снаряд упал именно туда, куда и целился.

– Вы должны говорить нам правду, Кристофер, – вновь заговорила Гейтс. – Это крайне важно. Вы ведь понимаете это, да?

– В чем дело? – взволнованно спросил Мишель. – О чем идет речь?

Не отрывая глаз от парня, женщина чуть покачала головой, призывая его к молчанию.

– Да, – ответил Кристофер, почему-то уже более расслабленно. – Мы зависали.

– Где?

– В доме, где она живет.

– Вы ведь знаете, что с ней произошло, верно?

Парень покачал головой.

– Думаю, все-таки знаете. – Неким образом голос Гейтс прозвучал одновременно успокаивающе и безжалостно.