Поставь ее на место. Логика мизогинии

Придушивание

Женщины, которых душили, на удивление редко сотрудничают с полицией (Resnick 2015). Удавление руками (странгуляция), даже если оно не приводит к смертельному исходу, говоря о котором часто некорректно употребляют слово «удушение», само по себе опасно. Осложнения, вызванные кислородным голоданием мозга, могут повлечь наступление смерти спустя несколько часов, дней и даже недель.[9] Странгуляция также становится причиной травм гортани, при нанесении которых может не оставаться следов (Snyder 2015). Если вы не знаете, как обследовать горло жертвы, что искать при осмотре глазного яблока (красные пятнышки, которые называются «петехиями») и какие вопросы следует задавать, может показаться, что никакого вреда причинено не было (Turkel 2008). Скорее всего, дело останется без движения. Она может не обратиться за медицинской помощью. Инцидент будет «окутан молчанием» (Dotson 2011, 244). Жертва может не проснуться утром следующего дня или в один из последующих дней. Кроме того, жертвы такого нападения, не повлекшего смертельного исхода, в семь раз чаще становятся жертвами покушения на убийство, совершенного тем же исполнителем (Strack, McClane, and Hawley 2001). Тем не менее во многих штатах Америки не приняты специальные нормативные акты, криминализующие странгуляцию (она квалифицируется как обычное нападение, которое относится к преступлениям небольшой тяжести) (Turkel 2008).

Помимо того что странгуляция является наиболее распространенной формой насилия со стороны полового партнера, к нему прибегают и в рамках семейных отношений. Такие практики, похоже, не имеют географической привязки: их существование подтверждается везде, где удается собрать данные. Но по многим странам, особенно наиболее бедным, информации у нас нет (Sorenson, Joshi, and Sivitz 2014).

Странгуляция может быть совершена либо голыми руками, либо с использованием средств связывания – веревкой, ремнем, бечевкой, электрическим шнуром или иными подобными средствами (Sorenson, Joshi, and Sivitz 2014). Во Флориде совсем недавно произошел инцидент, который активно освещали местные новостные издания, когда семидесятипятилетнюю женщину, выгуливавшую свою собаку, задушили металлическим поводком. Похоже, что человек, совершивший нападение, не был знаком с жертвой, что нетипично.[10]

Наиболее распространенный вид странгуляций – удушение женщин их сексуальными партнерами, хотя для новорожденных риск стать жертвой удушения тоже непропорционально высок. Исполнителем, согласно метаанализу, чаще всего оказывается мужчина (Archer 2002, 327). Безусловно, из этого не следует, что среди мужского населения есть хоть сколько-то значительный процент мужчин, совершивших странгуляцию.[11] Разница между «(почти) только» и «(практически) все» очевидна, но может быть размыта из-за обобщений в духе «мужчины душат».[12]

Еще один важный момент: странгуляция – это пытка. Исследователи сравнили, как жертвы ощущают странгуляцию и пытку водой – насколько обе практики болезненны и как страшно им подвергаться, а также каковы их социальные последствия. И то и другое можно квалифицировать как демонстрацию власти и доминирования (Sorenson, Joshi, and Sivitz 2014). Эти деяния, учитывая сказанное выше и их гендерную природу, могут выступать хрестоматийными примерами для иллюстрации того взгляда на мизогинию, который я развиваю на страницах книги. Также характерны и то невежественное или безразличное отношение к практике, и то, что многие ее жертвы склонны приуменьшать значение произошедшего с ними, или – на чем я вкратце остановлюсь ниже – могут подвергаться газлайтингу (Abramson 2014; McKinnon 2017).

Поскольку жертвы удушения так неохотно дают показания против своих обидчиков, некоторые следователи стремятся возбуждать только такие дела, доказательств в рамках которых собрано достаточно для начала уголовного преследования подозреваемого (Resnick 2015); свидетеля преступления припугивают еще до возбуждения уголовного дела, или, так сказать, придушивают. Это перекликается с термином «придушивание свидетельства», который ввела Кристи Дотсон (Dotson 2011) и который служит для описания ситуации, когда выступающий в суде обрывает свою речь, опасаясь, что давать определенные показания будет бессмысленно или небезопасно в силу того, что аудитория недостаточно «компетентна для оценки показаний» вследствие «злостного невежества» (или того, что можно воспринять как таковое).[13] Очевидно, странгуляция, совершенная одним из участников сексуальных отношений, будет приводить к придушиванию при даче показаний именно в том смысле, в котором его понимает Дотсон. Если жертва выскажется, демонстрируемая ее обидчиком готовность во что бы то ни стало взять ситуацию под контроль может принять опасные обороты. И, как будет показано чуть ниже, отсутствие компетентности, необходимой для понимания такого явления, как странгуляция, чрезвычайно распространено. Вся книга нацелена на то, чтобы раскрыть, что подобная некомпетентность – это результат своего рода злостного невежества, которое подпитывает мизогинию и позволяет ей процветать.

Обезмолвливание

Как показала в своих работах об эпистемологическом угнетении Кристи Дотсон (Dotson 2011, 2012, 2014), заставить замолчать другого и оказаться обезмолвленным самому можно множеством различных способов.[14] Метафорически описывая некоторые из этих возможностей, подробно ею анализируемых: можно вложить свои слова в ее уста. Забить их под завязку пустыми банальностями. Понимая, что она может начать свидетельствовать против тебя или даже осознавая, что происходит с ней и с такими же, как она, ради профилактики можно угрозами заставить ее проглотить некоторые слова. Можно выбрать тактику молчаливого отрицания, обрекая ее попытки высказаться на провал, и слова ее будут меньше, чем пустым звуком.

Можно приучить ее говорить не «душил», а «поддушил» или еще лучше – «схватил», но лучше всего, чтобы она не говорила вообще. Ничего не произошло, и говорить не о чем. Когда он хвастается тем, что хватал женщин за гениталии, он утверждает, что это простая «болтовня в раздевалке», что должно, по его мнению, пресечь все дальнейшие обсуждения.[15] И для многих все действительно заканчивается ничем. Бывшая жена обвинила его в изнасиловании. По версии его пресс-секретаря это – «старая история, и подобного никогда не происходило». А по мнению его адвоката, Майкла Коэна, «произошло вовсе не то, чем вы пытаетесь это выставить». Ивана Трамп «чувствовала себя изнасилованной эмоционально… Она не говорила об этом как о чем-то преступном, и не нужно понимать ее буквально, ведь у слова „изнасиловать“ есть много других значений». Этот разговор состоялся после беседы Коэна с репортером Daily Beast в 2015 году, в которой Коэн рьяно доказывал репортеру, что произошедшее никак не могло быть изнасилованием, потому что в соответствии с устоявшейся юридической практикой нельзя изнасиловать собственную жену. Как выяснилось чуть позже, в штате Нью-Йорк изнасилование супругом было криминализовано за несколько лет до инцидента – позорно поздно, но все-таки недостаточно поздно, чтобы Трамп мог автоматически избежать обвинений (Darcy 2015). Поэтому пришлось искать иные семантические уловки. Ивана была подавлена «эмоционально», проблема на самом деле существовала лишь в ее голове. Что его действия не были «преступными и не выходили за рамки закона» значилось в дисклеймере к неавторизованной биографии Трампа, написанной Гарри Хертом III (Hurt 1993), в которой освещался инцидент и в основу которой легли показания Иваны. На этой формулировке настояла – опять же, со слов адвокатов Трампа, сама Ивана. Опровержения Трампа носили общий характер, и лишь одну деталь он счел нужным прокомментировать отдельно – к этому я вернусь чуть позже.

Подобные опровержения могут принимать различные формы. «Не изнасилование, не совсем оно, и все-таки он нежеланен, нежеланен до мозга костей», – так персонаж романа Джона Кутзее «Бесчестье», пятидесятидвухлетний профессор, описывает секс со своей студенткой Мелани. «Она словно бы решила застыть на то время, пока все это длится, внутренне умереть, подобно кролику, когда на его шее смыкаются лисьи зубы» (Coetzee 1999, 23; Кутзее, 2001, 37). Как это можно назвать? Если это «не совсем изнасилование», то что это?[16]

Юрист Трампа, Майкл Коэн, пытался воспрепятствовать появлению в Daily Beast любых упоминаний этой истории, и в разговоре с репортером, который обратился к нему за комментариями, он пообещал:

Я сделаю все, чтобы однажды мы с тобой встретились в суде. И я оберу тебя до последнего пени. Я буду преследовать и всех, кого ты знаешь… Предупреждаю тебя, полегче на поворотах, потому что то, что я могу с тобой сделать, тебе нихрена не понравится. Ты понял меня?

Он продолжал:

Пытаться сделать историю из того, что кто-то использовал слово «изнасилование», имея в виду, что она не почувствовала эмоционального удовлетворения, просто абсурдно.

И повторил:

Несмотря на то что есть множество буквальных значений этого слова, если ты исказишь его и укажешь рядом имя Трампа, можешь быть уверен, что наступят последствия. Так что делай все, что тебе вздумается. Хочешь разрушить свою жизнь в двадцать лет? Ну, продолжай, я с радостью тебе в этом помогу (Darcy 2015).

Избирательный штаб постарался представить дело так, что Трамп не имел к этим угрозам никакого отношения: «Г-ну Трампу не было известно о комментариях Коэна, но он с ними не согласен… никто не уполномочен делать заявления от лица г-на Трампа, помимо самого г-на Трампа», – прокомментировал его представитель (Santucci 2015).

Сейчас Ивана отказывается от версии, рассказанной ранее (как и от показаний, данных под присягой во время бракоразводного процесса), причем делает это достаточно категорично. Она настаивает, что ее история «возникла на пустом месте». После появления статьи в Daily Beast было опубликовано ее официальное заявление:

Недавно я прочитала высказывания, авторство которых приписывают мне и которые были опубликованы около тридцати лет назад во время напряженного бракоразводного процесса. Эта история возникла на пустом месте. Мы с Дональдом – лучшие друзья и вместе вырастили троих детей, которых мы любим и которыми очень гордимся (Santucci 2015).

Это тот мужчина, который, как она сама однажды описала, пришел в состояние ярости и вырвал клок волос с ее головы из-за того, что она порекомендовала плохого хирурга, который не справился с операцией на его скальпе. Эта операция, вдобавок к тому, что она оказалась достаточно болезненной, еще и завершилась очевидной неудачей. После этого, как писала Ивана, ее муж «всунул в нее свой пенис» без предупреждения (и, очевидно, без согласия). На следующее утро он ухмыльнулся и с «пугающей небрежностью» спросил: «Ну что, болит?». Подразумевая, что именно этого он бы и хотел. Это была расплата за раненую голову. Трамп отрицает только одну вещь: то, что он подвергся процедуре, чтобы справиться с проблемой, которой в действительности не существовало, – его залысиной (Zadrozny and Mak 2015).

Публичное заявление Иваны завершается следующими словами:

Я не испытываю к Дональду ничего, помимо признательности, и желаю ему удачной кампании. Кстати, я думаю, из него получится невероятный президент.

К моменту написания этих строк (сейчас май 2017 года) миновали первые сто дней срока Трампа на посту президента, которые действительно заставили поверить в то, что раньше казалось невероятным.

Изменение голоса

Бывает, что ты перестаешь узнавать голос той женщины, которая однажды сделала публичное откровенное заявление об изнасиловании. Лиза Хеннинг решила сосредоточиться на себе, а не на попытках изменить поведение своего абьюзивного мужа, что посоветовала и остальным женщинам. Она сказала, что поняла, что ей не удастся изменить его. Поэтому она ушла от него, потеряв все:

Я решила сосредоточиться на себе – что, я думаю, будет правильным для большинства женщин: нам нужно перестать концентрироваться на мужчинах – на том, что они делают, и на том, как мы могли бы их изменить. Нам нужно сосредоточиться на себе. Мы не можем их контролировать. Нужно заняться собой.

Это цитата из выступления Лизы Хеннинг на «Шоу Опры Уинфри» в 1990 году, где она появилась под псевдонимом, назвавшись Энн. На ней были массивные очки и парик. Эпизод вышел под заголовком «Сломленная женщина из высшего класса». В своем красноречивом выступлении Хеннинг рассказала, как она осознала, что силы патриархата оставили ее без перспективы получения юридической помощи и надежды на защиту, а общественность встала на сторону ее мужа, состоятельного и очень успешного адвоката. Проблема здесь очевидна:

Особенно когда ты ведешь борьбу с правовой системой… Это очень патриархальная система. В ней старые добрые парни, которые держатся вместе. Мы столкнулись с очень и очень серьезной проблемой.

Отчасти серьезность проблемы заключалась в том, что ее муж обладал правовым иммунитетом, о чем ему было хорошо известно. Он мог делать все, что вздумается, не опасаясь юридических последствий. А предпочитал он, судя по показаниям Лизы Хеннинг, жестокость. Во время бракоразводного процесса в 1986 году она давала показания под присягой, из которых следовало, что ее муж жестоко избил ее и пытался задушить:

Он напал на меня, начал душить, потом швырнул на пол, ударил в голову, коленом давил на грудь, скрутил мою руку и протащил по полу, кинул в стену. Помешал мне позвонить в экстренные службы, оттолкнув меня.

Хеннинг также заявила, что он заталкивал ее в машину, и полиция дважды приезжала по вызову к их общему дому. На шоу она сказала:

Но страшнее всего было уходить, поскольку как только я решилась на этот разрыв и заявила о своем решении публично – не забывайте, что мой бывший муж был публичной фигурой – все знали его и узнали, что он сделал, – как только я выступила с публичным заявлением, он поклялся, что отомстит мне. Он сказал: «Увидимся, когда ты будешь лежать в канаве. Все так просто не закончится. Ты за это еще заплатишь».

Чем закончились эти угрозы?

С тех пор Лиза повторно вышла замуж и изменила фамилию. И в 2016 году новость о том, что ее бывший муж, Эндрю Паздер, был назначен президентом Дональдом Трампом на пост министра труда, получила уже Лиза Фирстейн. Всем было известно о судебном процессе. Однако к тому моменту, когда видеоматериалы с «Шоу Опры Уинфри» были переданы для рассмотрения на закрытом заседании членами сената и в дальнейшем для распространения в медиа, фактически все было кончено. Паздер отозвал свою кандидатуру.

Но почему? Лиза Хеннинг отказалась от своих показаний. Лиза Ферстейн утверждает, что она – или, скорее, Лиза Хеннинг, ее прошлое «я» – все выдумала. Юрист, который представлял интересы Хеннинг в то время, сказал, что поверил ей тогда – и не верит сейчас – отчасти из-за медицинских записей, отчасти из-за того, что она говорила ему в прошлом. Он считает, что сейчас Лиза лжет о том, что она не подвергалась насилию. Или, пожалуй, лучше сказать, что он все еще верит показаниям прежней Лизы. Вот его слова: «Я думал, что ее история не просто правдоподобна, а правдива» (Fenske 2016).

Как под присягой, так и на страницах Riverfront Times, Паздер отрицал, что насилие имело место, называя заявления своей бывшей жены, Лизы Хеннинг, «беспочвенными».

«Я никогда не прибегал к физическому насилию», – заявляет Паздер.

Теперь Лиза Фирстейн полностью согласна со своим бывшим мужем.

В электронном письме от 30 ноября 2016 года она прямо и, как и в истории выше, недвусмысленно заявляет: «Ты не обращался со мной жестоко». Она пишет:

Ты знаешь, как я сожалею о множестве поспешных решений, которые я приняла тогда. Я искренне надеюсь, что ни одно из них не станет для тебя проблемой сегодня. Не поставив тебя в известность о своих планах, я сгоряча подала на развод, и тогда мне посоветовали написать заявление о жестоком обращении (abuse). Я пожалела о своем решении тогда и жалею до сих пор – поэтому отказываюсь от показаний, которые дала больше тридцати лет назад. Ты не обращался со мной жестоко.

Каждому, кто когда-либо спросит меня об этом, я с уверенностью скажу, что это не было жестоким обращением. У нас была серьезная ссора. Мы оба наговорили того, о чем сожалеем и по сей день. Я всегда испытывала благодарность за то, что мы были способны простить друг другу ту боль, которую каждый из нас причинил другому.

Как много «сожалений» в двух абзацах. Если быть точным, их четыре (учитывая однокоренные слова). Лиза продолжает с возрастающей убедительностью:

Мы с тобой давно преодолели все разногласия. Мы оставили их позади и теперь наслаждаемся тем, что в моем представлении можно назвать отношениями, построенными на любви и уважении. Это свидетельство твоей честности и достоинства. Этого бы не случилось, если бы ты был жестоким и склонным к насилию мужем. Ты не был. Я желаю, чтобы тебе сопутствовала удача в любых начинаниях. Я знаю, что ты станешь отличным дополнением к команде Трампа (Fenske 2016).

Становится понятно, почему сенаторы, которые смотрели эпизод «Шоу Опры Уинфри» и читали это письмо, могли положить этому конец.[17] Поразителен резкий перелом в отношении к бывшему мужу. Это не объяснение произошедшего, а то, что в логике называют доказательством возможности: возможности того, что женщина, которая появилась у Опры, представившись другим человеком, назвавшись Энн, могла написать пассаж, который был процитирован чуть выше. Учитывая, что сама Лиза Хеннинг (то есть «Энн») говорила: «Большинство мужчин в подобном положении не оставляют следов. Причиненный мне ущерб нельзя увидеть. Он необратим. Но следов нет, и никогда не было».

И их до сих пор нет. Но женщина, которая произнесла эти слова, судя по всему, исчезла. Перечитайте приведенные цитаты. Она старалась по-своему расставить приоритеты и посмотреть на ситуацию под другим углом, не глазами своего мужа. Она нашла нужные слова. Она произнесла их. Но после каким-то образом в какой-то момент она их утратила – или ее заставили проглотить их.

Что касается заявления и отречения, то каждый приведенный пример может иметь множество объяснений, нельзя исключать и того, что первоначальные показания действительно были ложными. Но если рассмотреть этот случай в совокупности с другими, начнет вырисовываться закономерность. Благодаря своему доминирующему положению некоторые мужчины, особенно те, кто наиболее привилегирован и обладает большей властью, захватывают контроль над нарративом – и с помощью него управляют женщиной, принуждая ее к согласию. И дело не в том, что женщина испытывает пиетет, – скорее, это напоминает газлайтинг в понимании Кейт Абрамсон (Abramson 2014), которая прекрасно описала, как последний достигает своей моральной цели.[18] Жертва лишается возможности занимать независимую позицию, по крайней мере, в отношении определенных вопросов. Она обязана соглашаться с ним. Она не только начинает верить его версии произошедшего, но и усваивает и воспроизводит ее.

В определенном смысле это следствие основного modus operandi доминантных, наделенных властью агентов: их заявления содержат предписания, во что следует верить, которые быстро превращаются в официальную версию событий. Целью его авторитетных утверждений (с виду – убеждений, но на самом деле – распоряжений) являются умы – изменение сознания людей таким образом, чтобы они могли принять те установки (замаскированные под убеждения), которые кажется невозможным принять добровольно в обычных условиях. Формируя убеждение, мы руководствуемся не только соображениями о практической пользе, обычно нам требуются те или иные аргументы и доводы в пользу того, что то, во что нам предлагается поверить, истинно. Если наши взгляды действительно могут поменяться по его велению (а я подозреваю, что это, к моему сожалению и недоумению, возможно), не только его воля станет законом, но и его слово – благой вестью.

Цели

Существует расхожее мнение, вероятно даже клише, о политической значимости морально нагруженных терминов, «изнасилование» и «странгуляция» – одни из таких слов. Однако недостаточно просто назвать проблему (ср. Friedan 1963; Фридан 1994). Когда за словами закреплено серьезное – с точки зрения права или морали – значение, это становится мотивом или предлогом, чтобы их не использовать. Этого не может быть. Он не такой. У термина появляются другие значения, и их больше, чем могли бы представить себе мужчины до того, как столкнулись с такими обвинениями. Поэтому необходимо отстаивать наше право, которое кажется естественным, но риск размывания которого сохраняется, на использование подобных терминов для обозначения морально значимых проблем.

Термин «мизогиния», на мой взгляд, может служить ярким тому примером. С одной стороны, мы нуждаемся в нем как феминистки, с другой – есть опасность его утратить. Поэтому книга задумывалась как защита от газлайтинга, который выражается в смещении фокуса с проблемы мизогинии, как в частной жизни, так и в публичных дискуссиях, и сопутствующего ему отрицания существования мизогинии.

Когда пишешь книгу на такую обширную и непростую тему, как мизогиния, особенно учитывая, что это первая полноценная книга, написанная человеком с моей квалификацией, о чем я уже говорила в предисловии, возникает вопрос о том, какие цели будет уместно перед собой поставить и какие амбиции преследовать. Моя компетенция ограничена в силу моего (достаточно привилегированного) социального положения и связанной с ним эпистемологической и наблюдательной позицией. Кроме того, как человек, имеющий образование в области моральной и феминистской философии, а не, к примеру, психологии, социологии, гендерных исследований, антропологии или истории, в изучении предмета исследования я ограничена доступной мне оптикой.[19] Рассуждая о том, является ли тот или иной случай примером мизогинии, я часто буду высказывать собственное мнение, опираясь на свое представление о ней. Но прошу помнить, что всегда есть место для обоснованного несогласия, и, чтобы моя главная цель была достигнута, не обязательно соглашаться с каждым отдельным моим выводом. Я предлагаю полезный набор инструментов для того, чтобы ставить вопросы, приходить к ответам и обсуждать подобные проблемы, а также создаю возможность для подробного и содержательного описания и объяснения того, как мизогиния влияет на определенные группы девочек и женщин.

В первой части книги я постараюсь создать своего рода концептуальный скелет – в общих чертах сформулировать, что представляет собой мизогиния с точки зрения того, что она делает с женщинами. А именно, я считаю, что нам следует рассматривать мизогинию как средство поддержания патриархального порядка, как одну из ряда пересекающихся систем доминирования (включающих расизм, ксенофобию, классизм, эйджизм, эйблизм, гомофобию, трансфобию и т. д.). Создавая неблагоприятные или вредоносные социальные последствия для определенного (более или менее ограниченного) круга девочек и женщин, мизогиния обеспечивает исполнение и поддержание социальных норм, имеющих гендерную окраску как на уровне теории (то есть содержательно), так и на практике (то есть с точки зрения механизмов обеспечения исполнения норм).

Обратите внимание, что утверждается в моем заявлении и о чем в нем не говорится: содержание самих норм, равно как и механизмы, которые обеспечивают их исполнение, могут сильно варьироваться в зависимости от совокупности социальных условий, в которых находятся девочки и женщины. То, что различные формы неблагоприятных условий или уязвимости могут взаимно усугублять друг друга, также сказывается на том, какое влияние будет оказывать мизогиния и как ее будут испытывать. Это ключевой момент, который я вынесла из метода и подхода к политической мысли, известного как интерсекциональность, родоначальницей которого стала Кимберли Креншоу (Crenshaw 1991; 1993; 1997; 2012е). Во второй главе я подробнее поговорю о том, как мой амелиоративный анализ укладывается в рамки этого подхода.

Следовательно, мое описание можно воспринимать как набросок, и я предлагаю теоретикам, обладающим должным эпистемическим и моральным авторитетом, если они того пожелают, содержательно его наполнить. Предполагается, что для этого придется обратиться к имеющемуся набору социальных норм, субъектами которых выступает определенный класс девочек и женщин, и учесть не только их содержание и то, как обеспечивается их исполнение (иногда с чрезмерным усердием), но и специфику дополнительных форм воздействия и взаимосвязь с иными системами, опосредующими возникновение привилегий и уязвимости.

Можно было бы ожидать, что, переходя от логики мизогинии к описанию ее сущностных характеристик или природы, я сосредоточусь в основном (пускай и не исключительно) на том типе мизогинии, с которым, занимая определенную социальную позицию, сталкивалась сама. Но, учитывая, что я являюсь высоко привилегированной, белой, цисгендерной, гетеросексуальной представительницей среднего класса, не обладающей инвалидностью и проживающей в современном англо-американском обществе (к которому исторически относят и Австралию), моя перспектива изначально может показаться достаточно узкой. Более того, некоторым читателям она может показаться абсурдной и возмутительной. Гетеросексуальных белых женщин из среднего класса (в частности) часто и справедливо критикуют за то, что их версия феминизма пестрит опрометчивыми обобщениями высокого уровня и даже универсализациями, опирающимися на их личный опыт. (В этой связи высказывание Одри Лорд «инструментами господина господский дом никогда не разрушить»[20] (Lorde, 1979; Лорд, 2022, 131) представляет собой заслуженно знаменитый призыв к действию.) Но несмотря на ограничения, из-за которых я смогу загрунтовать лишь небольшой доступный мне участок холста, не замахиваясь на большее, в чем я неизбежно (а не вероятно) потерпела бы поражение, я делаю это, помня о том, что лежит за пределами моей кисти.

Мне интересно поговорить и о мизогинии, которую доминирующие социальные акторы распространяют практически на всех – если не на всех – девочек и женщин, пускай, возможно, и принципиально различным образом, приняв во внимание и иные аспекты их социального положения (о которых я вкратце расскажу ниже). Но в каком-то смысле я действительно хочу понять, что претерпевают белые женщины от рук белых мужчин. Мне это интересно не только потому, что это само по себе является моральной проблемой, но еще и потому, что я считаю, что из этого проистекают и более серьезные моральные проблемы, с которыми сталкиваются особенно уязвимые женщины, например цветные женщины, трансгендеры и иные наименее привилегированные женщины. Попросту и грубо говоря, мизогиния со стороны тех, кто в меньшей степени подвержен моральным и правовым санкциям, то есть обладающих наибольшим влиянием белых мужчин, которые могут безнаказанно причинять вред, очевидно причиняет непропорционально больший ущерб наиболее уязвимым женщинам. Но мы, как белые женщины, склонны этому попустительствовать, в той или иной степени руководствуясь чувством самосохранения. Мизогиния, с которой сталкиваются белые женщины, вероятно, причиняет им непропорционально больший вред только одного вида – это моральный вред (Tessman 2005). Поэтому я полагаю, что нам нужно разобраться с этой формой мизогинии, чтобы понимать, в чем мы ошибаемся – и как ситуацию улучшить.

Проблема проявилась в полной мере на последних всеобщих выборах в США: чуть больше половины белых женщин предпочли проголосовать за Трампа, а не за Хиллари Клинтон. И это несмотря на длительную историю мизогинии Трампа, совершенные им сексуальные нападения и домогательства, о которых я буду подробно говорить чуть позже. Сейчас стоит адресовать вопрос к белым женщинам: о чем мы думали? Почему столь многие из нас готовы были забыть и простить мизогинию кого-то вроде Трампа? Может, мы уже какое-то время подвергались газлайтингу? Или мы занимались самогазлайтингом?[21]

Неявка

Эндрю Паздер был не единственным, за кем тянется история насилия в отношении женщин и кому было суждено оказаться в Белом доме Трампа. Помимо самого Трампа, обвинения в домашнем насилии, которое имело место в 1996 году, были предъявлены Стиву Бэннону. Тем не менее, спустя несколько дней после окончания выборов в ноябре 2016 года, Бэннон, возглавлявший предвыборную кампанию Трампа, которая завершилась неожиданной победой над Хиллари Клинтон, был назначен его главным стратегом. И Бэннон на момент написания этой книги (сейчас – май 2017 года) до сих пор занимает этот пост.

Все началось с того, что Бэннон разозлился на свою жену, Мэри Луиз Пикард, из-за того, что она вела себя слишком шумно. Мэри Луиз поднялась, чтобы накормить их семимесячных дочерей-близняшек, и Бэннон, который уснул на диване, проснулся из-за шума. Это случилось в новогоднюю ночь в 1996 году (Gold and Bresnahan 2016). Они поженились семью месяцами ранее, за три дня до того, как близняшки появились на свет, и после того, как амниоцентез подтвердил, что они родятся «нормальными» (последнее было условием того, что Бэннон согласится на брак) (Irwin 2016).

Чуть позже Пикард попросила Бэннона дать ей кредитную карту, чтобы расплатиться за продукты. Бэннон напомнил ей, что это его деньги и велел использовать чековую книжку. Бэннон вышел из дома и Пикард догнала его, когда тот сел за руль. Их ссора продолжилась через опущенное водительское боковое стекло. Она угрожала разводом, он рассмеялся, сказав, что он ни за что не съедет. Она плюнула в его сторону или в него (в полицейском отчете это не уточняется), после чего он с водительского сидения схватил ее за запястье, а после ухватил за шею. Он пытался затолкать ее в машину. Она сопротивлялась и, чтобы высвободиться, ударила его в лицо. После непродолжительной борьбы ей удалось добежать до дома и вызвать полицию. Он последовал за ней.[22]

Схватив телефон, она забежала в гостиную. Она звонила в полицию в тот момент, когда, перепрыгнув через близняшек, он догнал ее и вырвал телефон из рук. В соответствии с показаниями, которые она давала позже, он швырнул трубку через всю комнату, крича: «Ты сумасшедшая сука!» После того как он уехал, она нашла телефон, вдребезги разбитый и не работающий.

Но полиция все-таки приехала, в соответствии со стандартной практикой откликнувшись на прерванный вызов. Офицер полиции увидел красные отметины на запястье и шее Пикард, и полицейский фотограф сделал снимки, чтобы приложить их к отчету. Пикард позже описала, что Бэннон «слегка придушил» ее, в тех же выражениях это было освещено и в медиа после того, как история была опубликована в 2016 году в Politico (Gold and Bresnahan 2016; Irwin 2016). Эта формулировка не фигурирует в полицейском отчете, вероятно потому, что полицейские не знали, какие вопросы следует задавать. Многие не знают до сих пор.

Однако для любого, кто знаком с исследованиями странгуляций, совершаемых половыми партнерами, тот факт, что Пикард жаловалась на боль в шее, возникшую в тот момент, когда Бэннон притянул ее к машине, и что она начала вырываться и (предположительно) свободной рукой расцарапала его лицо, когда он схватил ее за запястье и за шею, звучит закономерно: взрослый человек, когда его душат, в течение 10–15 секунд продолжает инстинктивно и ожесточенно отбиваться, пока не потеряет сознание.

То, что офицер полиции смог заметить красные отметины на ее шее, которые стали проступать так быстро и на момент фотографирования для отчета были отчетливо различимы, опять же свидетельствуют о том, что это была странгуляция. Только в 15 % случаев в результате странгуляции появляются видимые следы, которые удается зафиксировать фототехникой и приложить к полицейскому отчету; большая часть повреждений – внутренние (Snyder 2015). Как показывают исследования, чем серьезнее нападение, тем более явные после него останутся следы, помимо иных физических проявлений (Plattner, Bolliger, and Zollinger 2005). Другим таким физическим проявлением будут считаться петехии, красные точки на белке глаза. Полицейский отчет начинается с замечания о том, что глаза Пикард были «красными и влажными» и что «казалось, что она была очень расстроена и плакала». Встретив полицейских на пороге, она произнесла: «Ох, спасибо, что вы здесь. Как вы узнали, что нужно приехать?» Офицер полиции объяснил, что он приехал, потому что поступил звонок по номеру 911, который прервался. В полицейском отчете значится, что в течение трех-четырех минут Пикард плакала и была не в состоянии говорить о произошедшем.

Журналистка Рейчел Луиз Снайдер, отталкиваясь от информации, полученной в разговоре с Гейлом Страком, главой Научно-исследовательского института профилактики удушений, поясняет, что в случае удушений

офицеры [полиции] зачастую недооценивают серьезность происшествия, фиксируя такие повреждения, как «краснота, порезы, царапины, ссадины на шее». Отделения скорой помощи часто отпускают жертв, не проведя ни компьютерную, ни магнитно-резонансную томографию. Страк и сообщество, занимающееся проблемой изучения домашнего насилия, хорошо знают, что большинство повреждений, причиненных удушением, – повреждения внутренние и что сам акт странгуляции для ее исполнителя становится предпоследним шагом на пути к совершению убийства. «Статистика показывает, что, как только руки преступника оказываются на шее жертвы, следующим шагом будет убийство, – утверждает Сильвия Велла, клиницист и детектив Отдела по борьбе с домашним насилием полиции Сан-Диего, – они не отступают» (Snyder 2015).

Почему те, кто пытался опротестовать назначение Стива Бэннона на позицию главного стратега Белого дома, не придали большего значения приведенному выше инциденту? Откуда такое невежество в отношении странгуляции, несмотря на превосходные статьи, вроде текста Снайдер, которые выходят на страницах ведущих изданий (в данном случае – The New Yorker)? Даже в среде профессиональных медиков невежество, а иногда и явная враждебность – по-прежнему являются проблемой. «Вероятно, вам стоит перестать кричать на своего мужа», – такой совет дала врач скорой помощи из Сан-Диего женщине, незадолго до этого подвергшейся странгуляции (Jetter, Braunschweiger, Lunn, and Fullerton-Batten 2014).

К случаю Мэри Луиз Пикард отнеслись серьезнее, чем к большинству других жертв. Стиву Бэннону были предъявлены обвинения в домашнем насилии с нанесением телесных повреждений и побоев и в запугивании свидетелей преступления. Бэннон был признан невиновным, и дело было немедленно прекращено, когда Мэри Луиз Пикард не явилась в суд для дачи показаний. Как она позже объяснила, это произошло потому, что Бэннон ей угрожал, а его адвокат велел ей покинуть город и не возвращаться, пока дело не будет закрыто. В противном случае, угрожал Бэннон, ей негде будет жить и не на что кормить своих дочерей. Пикард добавила: «Он сказал, что, если я пойду в суд, его адвокаты сделают все, чтобы меня признали виновной». Она не пошла в суд, и он не стал исполнять угрозу. А теперь, по словам его пресс-секретаря, «у него прекрасные отношения с близняшками и с бывшей женой. Он до сих пор их поддерживает».

Безмолвие – это золото для тех мужчин, которые душат и запугивают женщин, вынуждая их молчать или менять свое звучание, чтобы сохранить гармонию. Безмолвие изолирует своих жертв и делает возможной мизогинию. Так давайте нарушим его.

В общих чертах

В начале книги я подробно изучаю расхожее понимание термина «мизогиния», распространенное определение которого близко к словарному. В соответствии с таким «наивным», как я его характеризую, пониманием, мизогиния – в первую очередь свойство мизогинов, которые склонны ненавидеть всех или по крайней мере большинство женщин просто потому, что они – женщины, то есть из-за их гендера. Согласно такому подходу, чтобы считаться добросовестными мизогинами, агенты мизогинии должны испытывать сильнейшую ненависть, которая может быть объяснена лишь «глубинными» и безусловными психологическими причинами. В этом случае мизогиния такова, каковы мизогины. А мизогины – это те, кто соответствует определенному психологическому портрету.

В оставшейся части первой главы я буду говорить о том, почему наивная концепция мизогинии не помогает ни жертвам мизогинии, ни объектам, ни тем, кого в мизогинии обвиняют, но кто в действительности невиновен. Такая концепция превращает мизогинию в политически маргинальный феномен и ставит под вопрос само ее существование, делая ее практически непостижимой. Наивное понимание мизогинии не позволяет жертвам обоснованно утверждать, что определенные практики и действия – это проявления мизогинии. Что же касается агента мизогинии, даже если его защита от обвинений в мизогинии окажется удачной, это не будет играть особой роли: он окажется в сомнительной компании вместе с теми, кто делает своими мишенями прежде всего женщин, хотя и не обязательно только их. И совершенно не ясно, почему такими мишенями должны быть только женщины, ведь различные формы предубеждений часто обладают высокой коморбидностью. Позже я вернусь к этой теме.

Во второй главе я предложу позитивное определение мизогинии, в соответствии с которым нам, напротив, следует понимать мизогинию в первую очередь как свойство социальной среды, где в результате обеспечения исполнения и отслеживания соблюдения патриархальных норм женщине приходится сталкиваться с враждебностью, порой, хотя и не всегда, связанной с тем, что женщина нарушает патриархальный закон и порядок. На фоне иных пересекающихся систем, поддерживающих угнетение и социальную незащищенность, превосходство одних и неблагоприятные условия существования других, неравный доступ к материальным ресурсам, создающие и ограничивающие возможности социальные структуры, институты, бюрократические механизмы и так далее, мизогиния способствует принуждению женщин к подчинению и сохранению такого положения, а также поддержанию мужского доминирования.

Поэтому, на мой взгляд, нет модели, описывающей универсальный опыт мизогинии. Скорее, термин призван обозначить то, что женщине, в отличие от мужчины (и при прочих равных условиях), приходится действовать в условиях фоновой враждебности. Столкнется ли она с потенциальными последствиями этой враждебности на самом деле, зависит от ее образа действий. Именно так обычно и работает социальный контроль: поддерживаемый системой сдержек и противовесов, позитивным и негативным подкреплением. Ведя себя «хорошо» по установленным меркам и стандартам, она может избежать негативных последствий. Если, конечно, ей доступна такая возможность, ведь в условиях, когда ей постоянно приходится сталкиваться с противоречивыми требованиями, такой возможности может и не быть.

Стоит заметить, что в основе предложенного мной анализа природы мизогинии лежит ее социальная функция, а не психологический характер. Мизогиния может не вызывать особенных «чувств» и быть не связана с феноменологическим опытом агента мизогинии. Если она и будет вызывать какое-то чувство, то оно, скорее, будет походить на праведный гнев, вроде чувства, возникающего, когда отстаиваешь свои моральные принципы или встаешь на чью-то защиту, а часто – как то и другое одновременно: как когда заступаешься за «маленького человека». Тем, кто подвержен мизогинии, это напоминает не охоту на ведьм, но моральный крестовый поход. Она может достигать своих целей – не под флагом ненависти к женщинам, но под флагом любви к справедливости. Мизогиния также может быть исключительно структурным феноменом, устанавливаемым посредством норм, практик, институтов и иных социальных структур.

Учитывая все сказанное выше, я думаю, что мизогинию стоит рассматривать с позиции ее потенциальных мишеней и жертв – девочек и женщин. Мизогиния есть то, что она делает с некоторыми из них, зачастую для того, чтобы упреждать или контролировать поведение других. Мизогиния выделяет девочку или женщину, принадлежащую к определенному социальному классу (на основании более или менее конкретных критериев: расы, класса, возраста, телосложения, наличия инвалидности, ее сексуальности, гендера и так далее). И если она нарушит правила или поставит под сомнение определенные нормы и ожидания, то, как представителю своей гендерной группы, ей придется столкнуться с угрозой наступления неблагоприятных последствий. Такие нормы включают (предполагаемые) преимущества для него и обязательства – для нее. Также ее могут отнести к тому типу женщин, которые не исполняют должным образом предписанные им роли или вторгаются на мужскую территорию.

Между терминами «сексизм» и «мизогиния» есть существенный контраст, и чтобы его проследить, нам будет полезно взглянуть на их употребление. Об этом я буду вести речь в третьей главе. Я предлагаю рассматривать сексизм как одно из проявлений патриархальной идеологии, оправдывающей и рационализирующей патриархальный общественный порядок, а мизогинию как систему, которая следит за соблюдением и обеспечивает исполнение его действующих норм и ожиданий. Поэтому сексизм опирается на науку, а мизогиния – на мораль. А патриархальному порядку присущи черты гегемонии.

На протяжении трех глав я буду выстраивать теорию «логики» мизогинии, в ходе чего я постараюсь показать, почему мой анализ имеет ряд теоретических и практических достоинств. Привожу, на мой взгляд, основные преимущества своего анализа в порядке их значимости:

• Он позволяет сформировать понимание мизогинии как явления, лишенного таинственности и эпистемологически доступного, в отличие от наивной концепции, где мизогиния рискует стать загадкой – на эпистемологическом, психологическом и метафизическом уровнях.

• Он поможет понять, что мизогиния является естественным и ключевым проявлением патриархальной идеологии, а не относительно маргинальным и не политическим по своей сути феноменом.

• Он позволяет охватить множество вариантов – в том числе и те, что возникают на стыке разных систем угнетения – того, как мизогиния влияет на девочек и женщин в качественном и количественном отношении, по уровню интенсивности, в зависимости от того, как она воспринимается, какое влияние оказывает враждебность, – а также учесть широкий спектр ее агентов и ряд социальных механизмов распространения мизогинии. Мизогиния может также включать в себя сложносоставные формы, когда, скажем, девушка или женщина находится под влиянием различных параллельно существующих форм доминирования мужчин (которые опять же связаны с другими пересекающимися социальными факторами), или если ожидается, что она будет играть несовместимые роли ради того, чтобы одновременно занимать различные социальные позиции.

• Заостряя внимание на враждебных реакциях, с которыми сталкиваются женщины в социальной жизни, мой анализ помогает понять мизогинию как системное социальное явление, а не как глубинные психологические основания для таких реакций: враждебность может и вовсе не иметь никаких оснований в психологии отдельного агента. Недружелюбность, «прохладное отношение» и враждебность по отношению к женщинам со стороны отдельных институтов и социальной среды могут принимать различные формы.

• Он предлагает расширить термин «мизогиния» с учетом недавно возникшего низового семантического активизма, который способствовал появлению более перспективных вариантов употребления термина и в какой-то степени изменению его словарного определения. Также мой анализ помогает объяснить, что есть общего в случаях, которые на первый взгляд кажутся несопоставимыми.

• Он предлагает правдоподобные ответы на многие вопросы о мизогинии, которые представлялись спорными после нескольких недавних ее проявлений.

• Он помогает нам четко разграничить мизогинию и сексизм.

В главе 4 я рассмотрю одну важную содержательную динамику, присущую мизогинии в условиях белого гетеропатриархального порядка в рассматриваемых мною областях. В существующей экономике моральных благ женщины обязаны давать ему, а не просить. И предполагается, что она будет испытывать признательность и благодарность, а не уверенность в своем праве. Особенно это верно в отношении типичных моральных благ, таких как внимание, забота, участливость, уважение, восхищение и воспитание. У этого есть обратная сторона: на пути к получению этих моральных благ он считает себя вправе претендовать на многое, в том числе, похоже, и на жизнь тех, кто больше не готов оказывать ему моральную поддержку, которую он хочет получать. Он может действительно любить и ценить ее – за то, что она есть, – но все-таки слишком условно, не за ее личные качества (что бы ни подразумевалось под этим), а за ожидаемое от нее доброжелательное отношение к нему.

Затем в главе 5 я остановлюсь на популярном конкурирующем подходе, с помощью которого некоторые объясняют мизогинию, и поспорю с ним. Этот подход можно обозначить как «бесчеловечность человека к человеку», а в нашем случае – к женщине. Согласно этому подходу, психологический источник мизогинии коренится в неспособности воспринимать женщину как полноценного человека. Этот взгляд я называю «гуманизмом». Я утверждаю, что зачастую проблема вовсе не в том, что женщину не воспринимают как человека, но, наоборот, ее человечность, когда она обращена к неправильным людям, неправильным образом и с неправильным настроем в его представлении становится проблематичной. Поэтому вместо того, чтобы рассуждать в категориях противопоставления тех, кого признают людьми, и тех, кого воспринимают как недолюдей или лишенных сознания объектов, нам стоит всерьез осмыслить другое противопоставление, заложенное в идиоме, бесчеловечность к человеку. Женщина, будучи включенной в динамику «дающий/принимающий», которая будет рассмотрена в главе 4, это не просто человек – но человек дающий. Поэтому своей человечностью она может быть обязана другим людям, а ее ценность зависит от ее готовности предоставлять им моральные блага: жизнь, любовь, удовольствие, воспитание, пропитание и комфорт, само существование. Это объясняет, почему, зачастую прекрасно понимая, что у нее есть собственное сознание, ее наказывают жестоким и бесчеловечным образом, когда оказывается, что это сознание обращено неправильным образом к неправильным вещам и людям – в том числе к ней самой и другим женщинам.

В оставшейся части книги я в основном буду рассматривать присущие мизогинии и (на мой взгляд) оставленные без должного внимания предубеждения, ее источники, методы и обеспечительные/самомаскируемые механизмы. Я полагаю, они находят отражение в таких культурных продуктах, как моральные нарративы, социальные сценарии, художественные работы, модели совместной деятельности и испытывают фоновое влияние динамики дающий/принимающий.

Глава 6 посвящена оправдательным нарративам, которые так выгодны сверхпривилегированным мужчинам. Также я буду говорить о переносе сочувствия с пострадавших женщин на их обидчиков-мужчин, явлении, которое я называю «химпатией». Я рассмотрю дело серийного насильника, нападавшего на чернокожих женщин в Оклахоме – случай, который, по сравнению с широко обсуждаемыми убийствами в Айла-Висте, получил гораздо меньшее освещение в прессе. Он делал ставку на то, что женщины не будут заявлять на него в полицию, а если и будут, им не удастся привлечь его к ответственности – ведь он сам был полицейским. Это был хитрый ход, но его расчеты не оправдались, и ему не удалось избежать наказания. Приведенный пример многое говорит о мизогинуар (misogynoir) в Америке. Термин мизогинуар, который кажется очень подходящим, ввела Мойя Бейли (Bailey 2014) для обозначения пересечения мизогинии и расизма в отношении чернокожего населения.

В главе 7 я рассмотрю еще одно предсказуемое последствие того, что привилегированные женщины занимают социальное положение морально «дающих»: жертвы мизогинии и мужской агрессии испытывают враждебность и подозрительность, исходящие от ее не менее привилегированных коллег-мужчин. Но если она становится жертвой небелых мужчин, доминирующих на определенных территориях и представляющих угрозу превосходству белых мужчин, можно наблюдать обратную ситуацию – сочувствие к жертве. Подобные нарративы закрепляют за их субъектами роль жертвы, помещая ее в зону нашего морального внимания, локус заботы, беспокойства, сочувствия и внимательности. В этом случае используются механизмы не мизогинии, а расизма, но и те и другие поддерживают норму, согласно которой женщина, особенно цветная, должна оказывать внимание другим, но не требовать его сама.

Наконец, в главе 8 я применяю свою теорию, чтобы объяснить причины поражения Хиллари Клинтон на президентских выборах в 2016 году. Этот пример проливает свет на типичную ситуацию, когда мизогиния зачастую бывает направлена на женщин, которые вторгаются на территории, исторически закрепленные за мужчиной, и угрожают лишить его чего-то: тогда этим женщинам указывают на их способности «дающих». При этом может происходить, например, превращение проблемы общественной, частью которой она является, в исключительно ее проблему; и когда эта проблема преподносится как личная, ее намерения и поведение начинают описываться таким образом, чтобы утвердить правильность позиций ее соперника, который достоин получения всех трофеев в условиях, когда их количество ограниченно. Так благосостояние превращается в алчность, амбиции называют хищничеством, победы приравнивают к краже, а умолчания становятся замалчиванием.

Такого рода подмена понятий достаточно распространена, но это не свидетельствует о правильности выводов; в действительности, судя по всему, эти выводы не будут следовать из посылок. Умолчания могут быть следствием небрежности и быть оскорбительными. Но они также могут проистекать из нравственной и эпистемически здоровой скромности, которая подразумевает принятие того, что ты являешься лишь одним из членов общества, состоящего из тех, кто способен выносить моральные суждения и действовать в соответствии с ними. И даже в тех случаях, когда таким сообществам не хватает разнообразия, а в случае с философией такая ситуация не редкость, есть пределы того, на что ты можешь повлиять своими силами. Но и такой вклад может быть значимым.

Учитывая сказанное выше, я перечислю важные темы, которые в этой книге затронуты не будут или будут затронуты лишь отчасти, и объясню, почему это так.

Сожаления

Пожалуй, самое серьезное упущение (хотя таких достаточно много) – то, что в книге не обсуждается мизогиния в отношении трансгендерных людей. Это крайне важная и даже, пожалуй, неотложная проблема, учитывая, что женщины-трансгендеры – и в особенности цветные женщины-трансгендеры – на сегодняшний день особенно уязвимая категория населения в США и во многих других странах. К сожалению, рост открытости привел к печальным, хотя и предсказуемым негативным последствиям. Мужчины-трансгендеры тоже крайне уязвимы.[23]