Женщины

Глава первая

Дом семьи Макграт, обнесенный забором с большими воротами, заключал в себе целый мир, уединенный и безопасный. В ранних сумерках решетчатые окна тюдоровского особняка блестели, словно драгоценные камни, среди пышной зелени сада. Пальмовые листья покачивались на ветру, в бассейне плавали маленькие свечи, ветви большого калифорнийского дуба были украшены золотыми фонариками. Официанты в черных костюмах предлагали хорошо одетым гостям шампанское на серебряных подносах, в стороне негромко играло джазовое трио.

Двадцатилетняя Фрэнсис Грэйс Макграт знала, чего от нее ждут этим вечером. Она должна быть воплощением благовоспитанной молодой леди, улыбчивой и невозмутимой. Лишние эмоции следовало держать при себе, скрывать под маской спокойствия. Правила приличия Фрэнки усвоила с самого детства – об этом позаботились дома, в церкви и в женской школе Святой Бернадетты. Беспорядки по всей стране, протесты на улицах и в студенческих кампусах – все это было для нее чуждым, далеким миром, таким же непостижимым, как и конфликт во Вьетнаме. Фрэнки кружила среди гостей, потягивала холодную кока-колу, иногда останавливалась, чтобы поболтать с друзьями родителей, стараясь улыбаться и надеясь, что ее тревогу никто не заметит. Все это время она искала в толпе своего брата Финли, который опаздывал на собственный праздник.

Фрэнки боготворила старшего брата. Несмотря на разницу в два года, они с детства были неразлучны и очень похожи: оба темноволосые и голубоглазые. Каждое долгое лето они гоняли на великах по сонному острову Коронадо, предоставленные сами себе, и возвращались домой уже после захода солнца.

А теперь Финли уезжает и не может взять ее с собой.

Рев автомобильного двигателя нарушил мирное течение вечеринки, несколько машин просигналили в унисон.

Фрэнки заметила, как мама вздрогнула от резкого звука. Бетт Макграт терпеть не могла все показное и вульгарное и уж точно не считала, что о своем прибытии нужно возвещать гудками.

Через пару минут Финли с шумом распахнул задние ворота – привлекательное лицо раскраснелось, черные кудри растрепались. Он стоял в обнимку со своим лучшим другом Раем Уолшем, оба еле держались на ногах и громко смеялись – было видно, что они порядком выпили. Вслед за ними ввалилась шумная компания их друзей. Мама направилась к толпе хохочущих парней и девушек – в элегантном черном платье, со стильно уложенными волосами она выглядела безупречно. Бабушкин жемчуг напоминал о том, что когда-то Бетт Макграт была Бетт Александер из Ньюпорт-Бич.

– Мальчики, – любезно сказала она, – спасибо, что почтили нас своим присутствием.

Финли отпустил Рая и попытался встать ровно.

Папа махнул музыкантам, чтобы те перестали играть. Сад наполнился весенними звуками ночного Коронадо – тихим мурлыканьем океана, шелестом пальмовых листьев над головой, лаем собак где-то на пляже. Папа вышел вперед, в одной руке он держал сигарету, в другой – стакан с коктейлем «Манхэттен». На нем был черный костюм, такого же цвета галстук и белоснежная рубашка. Коротко стриженный, с квадратным подбородком, он выглядел как бывший боксер, который, став знаменитым, научился хорошо одеваться, – что было не так уж далеко от истины. Мама с папой выделялись даже в этой толпе нарядных и красивых людей – от них веяло успехом. Мама родилась в богатой, влиятельной семье и сразу оказалась наверху социальной лестницы, папа же забрался туда сам и уверенно встал рядом.

– Дорогие родственники, друзья и недавние выпускники академии, – громко сказал папа.

Когда Фрэнки была маленькой, он говорил с легким ирландским акцентом, но теперь от него не осталось и следа. Вокруг своей иммиграции папа выстроил целую легенду – легенду о тяжелом труде и заслуженном успехе. О деньгах и возможностях, которые ему принесла женитьба на дочери босса, он обычно не упоминал, но все и так об этом знали. А еще все знали, что после смерти тестя и тещи он увеличил семейное состояние почти втрое, скупая и строя недвижимость по всей Калифорнии.

Он обнял свою стройную жену и притянул поближе к себе – насколько она позволяла на людях.

– Спасибо вам, что пришли! Сегодня мы говорим бон вояж нашему дорогому Финли. – Папа улыбнулся. – Больше никаких безумных гонок и полицейских участков в два часа ночи.

Послышались вежливые смешки. Все здесь прекрасно знали, какой извилистой дорогой Финли шел во взрослую жизнь. С детства он был всеобщим любимчиком, сорванцом, способным растопить даже самое холодное сердце. Над его шутками всегда смеялись, девочки не давали ему проходу. Все просто обожали Финли, хотя с ним бывало нелегко. В четвертом классе его оставили на второй год – в основном из-за проблем с дисциплиной. Порой он даже в церкви позволял себе выходки, а когда подрос, стал увлекаться девчонками в коротких юбках и с сигаретами в сумочках. Как только смех затих, папа продолжил:

– Выпьем же за Финли и его великое приключение. Мы очень гордимся тобой, сынок!

Официанты принесли еще шампанского «Дом Периньон», и все подняли бокалы. Гости окружили Финли, мужчины хлопали его по плечу и поздравляли, девушки пытались пробиться вперед, чтобы привлечь его внимание.

Папа снова махнул музыкантам, и те заиграли. Почувствовав себя лишней, Фрэнки ушла в дом. На огромной кухне официанты деловито раскладывали канапе по подносам.

Фрэнки свернула в кабинет отца, ее любимую комнату в доме. Большие кожаные кресла, скамеечки для ног, два огромных книжных шкафа и массивный письменный стол. Она включила свет. В комнате пахло кожей, сигарами и дорогим лосьоном после бритья. На столе аккуратными стопками лежали проектные планы и разрешения на строительство. Одна из стен в кабинете была отведена семейной истории. В основном там висели фотографии, доставшиеся маме от родителей, но были и те, что папа прихватил с собой из Ирландии. В центре – фотография прадедушки Макграта в военной форме, он отдавал честь. Рядом в рамке висела медаль, которую дедушка Франсис получил за участие в Первой мировой. Свадебная фотография родителей располагалась между «Пурпурным сердцем» дедушки Александера и газетной вырезкой с изображением корабля, на котором он служил в конце войны. На стене не было ни одного снимка отца в форме. К его великому стыду, он оказался не годен для военной службы. Он до сих пор об этом сокрушался, но только в кругу семьи и только когда выпьет. После войны он убедил маминого отца начать строить доступное жилье для ветеранов в Сан-Диего. Папа назвал это личным вкладом в военные нужды, предприятие оказалось весьма успешным. В папиных речах сквозило столько боевой гордости, что со временем жители Коронадо будто совсем забыли, что он не служил. Фотографий Финли и Фрэнки здесь пока не было. Отец считал, что место на этой стене нужно заслужить.

Вдруг дверь за спиной Фрэнки тихо открылась и кто-то сказал:

– Ой, прости. Не хотел мешать.

Она повернулась и увидела Рая Уолша. В одной руке у него был коктейль, в другой – пачка сигарет «Олд голд». Наверняка искал укромное место, чтобы покурить.

– Я тут прячусь от вечеринки, – сказала она. – Праздновать нет настроения.

Он оставил дверь открытой.

– Кажется, я занят тем же. Ты, наверное, меня не помнишь…

– Джозеф Райерсон Уолш по прозвищу Рай. Тот самый рай на земле. – Фрэнки попыталась улыбнуться, именно так он представился ей прошлым летом. – И почему ты прячешься? Вы же с Фином не разлей вода. И вы оба так любите вечеринки.

Он прошел в комнату, и ее сердце забилось быстрее. Так случалось каждую их встречу, хотя они никогда даже толком не разговаривали. Вот и теперь ей нечего было сказать, она чувствовала себя одинокой и брошенной.

– Я буду скучать по нему, – тихо сказал Рай.

Она поняла, что сейчас заплачет, и быстро отвернулась. Рай приблизился и встал рядом. Они вместе разглядывали фотографии и награды семьи Макграт. Мужчины в форме, женщины в свадебных платьях, медали за храбрость и боевые ранения, сложенный треугольником американский флаг, который подарили ее бабушке по отцовской линии.

– Почему здесь почти нет женщин, а те, что есть, в свадебных платьях? – спросил Рай.

– Это ведь стена героев. Мы чтим память тех, кто служил своей стране.

– Женщины тоже могут быть героями. – Он закурил.

Фрэнки рассмеялась.

– Что тут смешного?

Она повернулась к нему, вытирая слезы.

– Я… ну… ты же не думаешь…

– Думаю, – сказал он и посмотрел на нее так пристально, как не смотрел еще ни один мужчина. У нее перехватило дыхание. – Фрэнки, сейчас шестьдесят шестой год. Мир меняется.

Через несколько часов гости постепенно начали расходиться, а Фрэнки все обдумывала слова Рая.

Женщины тоже могут быть героями.

Раньше ей никто такого не говорил. Ни учителя в школе Святой Бернадетты, ни родители. Ни даже Финли. И почему Фрэнки никогда не приходило в голову, что девочке – женщине – тоже есть место среди героев в кабинете отца, что женщина может изобрести или открыть нечто важное или стать медсестрой и спасать солдат на поле боя?

Эта мысль противоречила всем ее представлениям о мире и о себе. Монахини, учителя и родители годами твердили ей, что дело женщины – заботиться и помогать.

Учительница. Медсестра. Стенографистка. Вот подходящее будущее для девушки вроде нее. Всего неделю назад мама, услышав о трудностях Фрэнки с биологией, мягко сказала: «Кому есть дело до лягушек, Фрэнсис? Ты ведь будешь медсестрой лишь до замужества. Кстати, пора бы об этом подумать. Перестань гнаться за знаниями, замедли темп. Кому нужен этот досрочный выпуск? Ты лучше почаще ходи на свидания». Фрэнки внушали, что ее работа – быть хорошей хозяйкой, растить послушных детей и следить за домом. В католической школе их целыми днями учили правильно утюжить швы, красиво складывать салфетки и сервировать стол. Среди ее однокурсниц и подруг из женского колледжа Сан-Диего мятежных настроений не наблюдалось. Девочки шутили, что пришли сюда только за «степенью миссис». Фрэнки и сама с трудом могла объяснить, для чего ей медицинское образование. Все, что ее по-настоящему волновало, – это хорошие оценки и одобрение родителей.

Когда музыканты сложили инструменты, а официанты стали убирать бокалы, Фрэнки сняла босоножки и вышла за ворота. Босиком она пересекла пустой бульвар Оушен – широкую мощеную улицу между пляжем и домом родителей.

Впереди открывался золотистый песчаный пляж Коронадо. Слева – знаменитый отель «Дель Коронадо», а справа – авиабаза «Северный остров», которую недавно начали именовать родиной военно-морской авиации.

Прохладный ночной ветерок норовил растрепать пышную прическу, но каждая прядь была намертво закреплена толстым слоем лака.

Фрэнки села на холодный песок, обхватила руками колени и посмотрела на океан. Над водой висела полная луна. Неподалеку мерцал оранжевый огонек пляжного костра, ночной воздух был наполнен запахом дыма.

Как женщине открыть для себя целый мир? Как отправиться в путешествие, не имея билета и даже приглашения? Для Финли это легко – дорожку давно протоптали. Он просто должен делать то, что делали все мужчины в их семье: служить своей стране и затем управлять бизнесом по недвижимости. А удел Фрэнки – замужество и материнство.

Сзади послышался чей-то смех и шорох шагов по песку. Светловолосая девушка сбросила туфли и плюхнулась в воду. Следом бежал Рай, не снимая ботинок, он с хохотом бросился в океан. Кто-то фальшиво напевал «Шагай как мужчина»[1].

Рядом с Фрэнки уселся пьяный Финли и привалился к ее плечу.

– Где ты была весь вечер, рыбка? Я скучал.

– Привет, Фин, – тихо сказала она и прижалась к нему.

На нее нахлынули детские воспоминания: как они строили песчаные замки на пляже, как покупали фруктовый лед в дребезжащем фургоне мороженщика, который разъезжал по бульвару Оушен все лето, как под палящим солнцем они ждали хорошей волны – часами сидели на доске для серфинга, свесив ноги в воду и делясь друг с другом самым сокровенным.

Всегда вместе. Лучшие друзья.

Финли хотел бы, наверное, чтобы на прощанье она с улыбкой сказала ему, как сильно им гордится. Но она не могла этого сделать. Они никогда не врали друг другу. И начинать было не время.

– Фин, ты уверен, что тебе нужно во Вьетнам?

– «Не спрашивай, что страна может сделать для тебя. Спроси, что ты можешь сделать для страны».

Фрэнки вздохнула. Они с Финли боготворили президента Кеннеди. Его слова много для них значили. Разве она могла возразить?

– Знаю, но…

– Да это не опасно, Фрэнки. Поверь. Я выпускник Военно-морской академии. Спокойно отслужу на корабле и вернусь, ты и соскучиться не успеешь.

Все говорили одно и то же: коммунизм – зло, которое нужно остановить; идет холодная война; время сейчас опасное. Если даже великого Кеннеди средь бела дня застрелил в Далласе какой-то красный, разве может простой американец чувствовать себя в безопасности? Все понимали, что коммунизм не должен пустить корни в Азии и что во Вьетнаме с ним надо покончить. В вечерних новостях крутили сюжеты про американских солдат – они маршировали по вьетнамским джунглям, улыбались журналистам и показывали большие пальцы. Никакого кровопролития.

Финли обнял ее.

– Я буду скучать, бусинка, – сказал он и запнулся.

Она поняла – он боится. Все это время он скрывал страх – от нее или от самого себя?

Фрэнки вдруг накрыла тревога, которую она подавляла весь вечер. Сил держаться больше не было. Настало время посмотреть правде в глаза.

Ее брат уходит на войну.

Глава вторая

Следующие полгода Фрэнки писала брату каждое воскресенье. В ответ она получала забавные рассказы о его жизни на корабле и выходках других моряков. А еще открытки с изумрудными джунглями, синим морем и белоснежными песчаными пляжами. Финли писал о вечеринках в офицерском клубе, о барах на крышах Сайгона и о знаменитостях, которые выступают для солдат.

Пока брат отдавал долг стране, Фрэнки усердствовала в учебе и с отличием окончила колледж раньше срока. Получив диплом медсестры, она сразу устроилась на работу – стала выходить на ночные смены в больнице рядом с Сан-Диего. Вскоре она начала подумывать о том, чтобы съехать от родителей и снять собственное жилье. Неделю назад она написала об этом Финли.

Только представь, Фин. Свой уголок рядом с пляжем. Где-нибудь в Санта-Монике. Нам было бы так весело…

Этой холодной ноябрьской ночью в коридорах больницы было тихо. Фрэнки в накрахмаленной белой форме и чепце поверх пышной прически проследовала за дежурной медсестрой в палату, куда никогда не приходили посетители, не приносили цветы. Там лежала совсем юная девушка. По дороге Фрэнки в очередной раз объяснили ее обязанности.

– Старшеклассница из приюта Святой Анны,– сказала дежурная медсестра и почти беззвучно добавила: ребенок – как будто само слово было грехом.

Все знали, что приют Святой Анны – обитель незамужних матерей, но о таком старались не говорить, девочки внезапно пропадали из школы, а потом возвращались через несколько месяцев, тихие и нелюдимые.

– Капельница почти закончилась. Я могла бы…

– Господи боже, мисс Макграт, вам еще рано. Сколько вы здесь? Неделю?

– Две, мэм. Я дипломированная медсестра. Мои оценки…

– …никого не интересуют. Важен опыт, которого у вас нет. Ваше дело – менять утки, наливать воду в графины и водить пациентов в туалет. Я сообщу, когда ваши полномочия расширятся.

Фрэнки тихо вздохнула. Она упорно училась, даже выпустилась досрочно – но не для того, чтобы выносить судна и поправлять пациентам подушки. Разве так она наберется опыта для работы в первоклассной больнице?

– Пройдите по палатам и проверьте капельницы. Да поскорее.

Фрэнки кивнула и отправилась на обход.

Было почти три, когда она вошла в палату номер сто семь.

Она тихо открыла дверь, опасаясь разбудить пациента.

– Пришли поглазеть?

Фрэнки замерла, не зная, что ответить.

– Я зайду позже…

– Останьтесь. Пожалуйста.

Фрэнки закрыла дверь и подошла к кровати. Лицо у парня было бледным и вытянутым, светлые волосы торчали в разные стороны, над верхней губой клочками росли усы. Его можно было бы принять за юного серфера с пляжа Треслс, если бы не инвалидное кресло в углу комнаты.

Под белым одеялом проглядывали очертания ног – точнее, одной ноги.

– Да ладно, смотрите, – сказал он, – не смотреть все равно не получится. Кто пройдет мимо такого зрелища?

– Я вам помешала, – Фрэнки хотела развернуться и уйти.

– Не уходите. Меня скоро упекут в психушку за попытку самоубийства. Принудительная госпитализация – или как эта хрень называется? Типа они знают, о чем я думаю. Может, вы последний нормальный человек, которого я вижу.

Фрэнки неуверенно приблизилась, проверила капельницу, затем сделала пометку в его карте.

– Лучше бы я застрелился, – сказал парень.

Фрэнки не знала, что в таких случаях говорят. Она впервые встретила человека, который пытался покончить с собой. Спрашивать, почему он это сделал, казалось невежливым, но и молчать тоже.

– Я отмотал там триста сорок дней. Думал, наконец-то свобода. Но быть дембелем еще хуже… Вьетнам, – добавил он, увидев замешательство на лице Фрэнки. – Джилли… моя девушка, она постоянно писала мне любовные письма, а потом я наступил на мину и мне оторвало ногу. – Он посмотрел вниз. – Она сказала, что я адаптируюсь, просто нужно время. И я пытаюсь…

– Ваша девушка так сказала?

– Да нет. Медсестра из Двенадцатого эвакогоспиталя. Без нее я бы откинулся. Она была рядом, пока я охреневал от этого дерьма. – Он в упор посмотрел на Фрэнки и потянулся к ее руке. – Мэм, побудете здесь, пока я не засну? Мне… снятся кошмары.

– Конечно, солдат. Я никуда не уйду.

Он уже спал, а Фрэнки все держала его за руку. Она думала о Финли, о его письмах каждую неделю, об этих смешных историях и красивых открытках. Привет, рыбка, здесь столько шелка и украшений. Мама бы скупила все вокруг. И черт, моряки умеют веселиться. Он постоянно писал, что война скоро кончится. Уолтер Кронкайт из вечерних новостей говорил то же самое.

Но война все продолжалась.

Мужчины умирали. Становились инвалидами.

Медсестра из Двенадцатого эвакогоспиталя. Без нее я бы откинулся.

Фрэнки никогда не думала о медсестрах во Вьетнаме, в газетах о них ничего не писали. Никто вообще не говорил о женщинах на войне.

Женщины тоже могут быть героями.

Фрэнки словно очнулась, в ней зарождалось новое отчаянное устремление.

– Я тоже могу служить своей стране, – сказала она спящему парню, руку которого все еще держала.

Мысль была мятежной, пугающей и такой пьянящей.

Но может ли она?

Как узнать, достанет ли тебе сил и мужества? Особенно если ты девушка из хорошей семьи, которую жизнь никогда не проверяла на прочность.

Она закрыла глаза и представила, как сообщает родителям, что поступила во флот и отправляется во Вьетнам, как пишет Финли письмо: «Барабанная дробь! Я в составе ВМС, скоро буду во Вьетнаме! До встречи!»

Если сделать все прямо сейчас, они и правда скоро встретятся. Там, во Вьетнаме.

На стене героев появится ее фотография – не за удачное замужество. А за спасение жизней на войне.

Родители будут гордиться ею так же, как гордятся Финли. Всю жизнь ей говорили, что военная служба – семейный долг.

Подожди.

Подумай, Фрэнки. Это может быть опасно.

Но ей не было страшно. На корабле-госпитале она будет далеко от боевых действий.

Когда она отпустила руку спящего солдата, решение уже было принято.

Всю неделю Фрэнки как одержимая планировала этот выходной, о своих намерениях она никому не рассказывала и советов не просила. Она говорила себе притормозить и еще раз обо всем подумать, но правда была в том, что она давно все решила и никто уже не мог ее остановить.

Фрэнки быстро приняла душ и вернулась в спальню. Комната была точно такой же, как в детстве,– кровать с балдахином и рюшами, пушистый ковер, розы на полосатых обоях. Она надела строгое, элегантное платье – одно из тех, что купила ей мама. Хорошие вещи, Фрэнсис,– вот что отличает приличную женщину.

Как она и предполагала, дома в это время никого не было. Мама играла в бридж в загородном клубе, а папа был на работе.

В час двадцать пять Фрэнки подъехала к ближайшему призывному пункту ВМС, рядом с ним стояла кучка протестующих с плакатами в руках: «Война убивает детей и все живое, бомбить ради мира – как трахаться ради девственности».

Под одобрительные крики толпы двое длинноволосых парней сжигали свои повестки (что вообще-то было незаконно). Фрэнки не понимала протестующих. Неужели они думают, что пара плакатов заставит президента Джонсона закончить войну? Разве не понимают, что если во Вьетнаме победят коммунисты, та же участь ждет всю Юго-Восточную Азию? Разве они не читали, каким жестоким может быть этот режим?

Фрэнки почувствовала себя белой вороной, как только вышла из машины. Она крепче сжала в руках дорогую темно-синюю сумочку из телячьей кожи. Народ скандировал: «Нет войне! Нет войне!»

Вдруг толпа развернулась к ней и затихла.

– Сраная республиканка! – выкрикнул кто-то.

Фрэнки заставила себя идти дальше.

– Черт, – раздался другой голос. – Девка совсем спятила.

– Куда ты идешь, дура!

Фрэнки открыла дверь призывного пункта. На стене висел плакат: «Будь патриотом, вступай в ВМС». Рядом за стойкой стоял моряк в форме.

Фрэнки подошла к нему.

Протестующие барабанили в окно. Она пыталась держаться спокойно и невозмутимо.

– Я медсестра, – сказала она, не обращая внимания на крики снаружи. – Хочу записаться добровольцем во Вьетнам.

Моряк нервно покосился на толпу за окном.

– Сколько вам лет?

– Двадцать, сэр. На следующей неделе будет двадцать один.

– По нашим правилам вы должны отработать два года в больнице штата, только после этого мы можем отправить вас во Вьетнам.

Два года. За это время война уже кончится.

– Вам не нужны медсестры?

– Очень нужны.

– Мой брат во Вьетнаме. Я… хочу помочь.

– Простите, мэм. Правила есть правила. Это для вашей же безопасности, поверьте.

Фрэнки расстроилась, но не пала духом. Она вышла из призывного пункта, почти бегом проскочила мимо протестующих, которые выкрикивали ей вслед ругательства, а затем зашла в телефонную будку и отыскала в справочнике Лос-Анджелеса адрес ближайшего отделения военно-воздушных сил.

Там ей сказали то же самое – прежде чем отправляться во Вьетнам, наберитесь опыта здесь.

В отделении сухопутных войск она наконец услышала то, что хотела: «Конечно, мэм. Корпусу армейских медсестер нужны лишние руки. Вас отправят сразу после основной подготовки».

Фрэнки поставила свою подпись и вот так запросто стала младшим лейтенантом Фрэнсис Макграт.

Глава третья

На улицах уже горели фонари, когда Фрэнки вернулась на остров. Весь центр Коронадо был украшен лентами и гирляндами, белобородые Санта-Клаусы у дверей магазинов звонили в колокольчики. Вдоль дорог висели цветные снежинки.

Когда Фрэнки вошла в дом, родители были в гостиной, они уже переоделись к ужину. Папа у буфета листал газету, мама курила в своем любимом кресле рядом с камином, уткнувшись в роман Грэма Грина. По всему дому были развешены праздничные гирлянды, в холле стояла огромная нарядная елка.

Увидев Фрэнки, папа отложил газету и улыбнулся:

– Привет, бусинка.

– У меня новости, – сказала она, сгорая от нетерпения.

– Ты встретила мальчика? – Мама закрыла книгу. – Наконец-то.

– Мальчика? Нет, – ответила Фрэнки после короткой паузы.

Мама нахмурилась:

– Фрэнсис, все девочки в твоем возрасте…

– Мама! – воскликнула Фрэнки. – Я хочу рассказать кое-что важное. – Она глубоко вдохнула. – Я теперь военная медсестра. Сегодня записалась в сухопутные войска. Перед вами младший лейтенант Макграт. Скоро я буду во Вьетнаме, и мы с Финли успеем встретиться до его возвращения!

– Не смешно, Фрэнсис, – сказала мама.

Папа посмотрел на Фрэнки, улыбка исчезла с его лица.

– Бетт, думаю, она не шутит.

– Ты записалась в сухопутные войска? – медленно спросила мама, будто слова были иностранными и она пыталась произнести их правильно.

– Я бы отдала честь, но не знаю как. Подготовка начинается через три недели. Форт Сэм-Хьюстон. – Фрэнки нахмурилась. Почему родители не поздравляют ее? – В нашей семье все служили. Вы были в таком восторге, когда Финли записался добровольцем.

– Служат мужчины, – отрезал папа. – Мужчины. – Он помолчал. – Подожди. Ты сказала «сухопутные войска»? Мы семья моряков. Живем на острове моряков.

– Знаю, но ВМС не отправят меня во Вьетнам, пока я два года не отработаю в больнице штата. С авиацией то же самое. Они сказали, у меня недостаточно опыта. Только сухопутные войска отправляют после базовой подготовки.

– Боже мой, Фрэнки! – Папа провел рукой по волосам. – Эти правила нужны не просто так.

– Скажи им, что передумала. Скажи, что не можешь. – Мама посмотрела на папу и медленно поднялась. – Господи, что мы будем говорить людям?

– Людям? – Фрэнки не понимала. Родители вели себя так, будто она их опозорила. Но это… какая-то бессмыслица. – Папа, ты столько раз собирал нас в кабинете и рассказывал о военных заслугах семьи. Ты всегда говорил, что хотел защищать родину. Я думала…

– Он мужчина, и то был Гитлер. Европа. А не страна, которой даже на карте не видно. Это не патриотизм, это глупость, Фрэнсис.– Глаза матери наполнились слезами, но она быстро их вытерла.– Что ж, Коннор, вот они, плоды твоего воспитания. Она выросла мечтательницей. Патриоткой.

Бросив на маму сердитый взгляд и рассекая сигаретный дым, отец вышел из комнаты.

Фрэнки хотела взять маму за руку, но та отодвинулась, не давая к себе прикоснуться.

– Мам?

– Нельзя было позволять твоему отцу забивать тебе голову. Все эти семейные фронтовые истории… Он рассказывал их так… вдохновенно. Конечно, сам-то он не воевал. В армию его не взяли, поэтому… Боже, все это теперь неважно. – Она отвернулась. – Я помню, каким мой отец вернулся с войны. Его там сломали. Кое-как собрали по кусочкам. Ему постоянно снились кошмары. Уверена, это из-за войны он умер так рано. – Голос дрогнул, но она продолжала: – Ты думала, что поедешь, увидишь брата и отправишься навстречу приключениям? Как можно быть такой глупой?

– Мама, я медсестра, а не солдат. Мне сказали, я буду далеко от фронта. И обязательно встречусь с Финли.

– И ты поверила? – Мама глубоко затянулась. Рука у нее подрагивала. – Все уже решено?

– Да. В январе начинается подготовка, а в марте я уеду. Но на свой день рождения через неделю я буду здесь и на Рождество тоже. Я знаю, как для тебя это важно.

Мама прикусила губу и медленно кивнула. Было видно, что она изо всех сил сдерживает эмоции, пытается выглядеть спокойной. Вдруг она бросилась к Фрэнки и обняла ее так, что у той перехватило дыхание.

Фрэнки прижалась к матери и уткнулась в ее волосы, жесткие от лака.

– Я люблю тебя, мам, – сказала она.

Мама отстранилась, вытерла слезы и серьезно посмотрела на Фрэнки.

– Не вздумай геройствовать, Фрэнсис Грэйс. Мне все равно, чему тебя учили и какие невероятные истории рассказывал твой отец. Не высовывайся, держись в стороне от опасностей. Слышишь меня?

– Все будет хорошо. Обещаю.

В дверь позвонили.

Звук словно доносился откуда-то издалека, его почти не было слышно в тишине невысказанных слов и прерывистого дыхания.

– Господи, это еще кто? – Мама подняла голову.

– Я открою, – сказала Фрэнки.

Мама осталась в гостиной одна. Фрэнки обогнула полированный столик красного дерева, где в узкой вазе белела единственная высокая орхидея, и открыла дверь.

На пороге стояли два морских офицера в парадной форме.

Фрэнки жила на Коронадо всю жизнь, над головой постоянно летали самолеты и вертолеты, по пляжу рядами бегали моряки. На каждом празднике и приеме кто-то всегда рассказывал истории о Второй мировой или Корейской войне. Городское кладбище было переполнено могилами солдат.

Она хорошо знала, что значат офицеры на пороге твоего дома.

– Проходите, – прошептала она, хотя больше всего на свете ей хотелось захлопнуть дверь.

За спиной она услышала стук маминых каблуков.

– Фрэнсис? Что… – Мама увидела офицеров и тихонько ахнула.

– Простите, мэм, – сказал один из офицеров, снимая фуражку.

Фрэнки потянулась к маминой руке, но мама руку отдернула.

– Входите. – Голос у мамы сорвался. – Я позову мужа…

Мэм, с сожалением сообщаем, что мичман Финли Макграт пал в бою.

Сбит… на вертолете…

Никаких останков… весь экипаж погиб.

На все их вопросы лишь тихое идет война, сэр, будто это все объясняет. Сказать наверняка почти невозможно.

Этот вечер навсегда останется в памяти Фрэнки, отпечатается на подкорке сознания во всех его страшных подробностях: папа, натянутый как струна, руки трясутся, на лице показное спокойствие, один из офицеров говорит, что его сын герой, тихим голосом папа спрашивает – где, как, когда (хотя какая теперь разница?). Мама, всегда сдержанная и элегантная, съежилась в кресле, аккуратно уложенные волосы растрепались, она повторяет снова и снова: «Не может быть, Коннор, ты говорил, что это даже не война».

Родители, наверное, даже не заметили, как Фрэнки выскользнула из дома. Она пересекла бульвар Оушен и села на холодный песок пляжа Коронадо.

Как его могли сбить? Что помощник морского офицера делал на вертолете? Почему нет никаких останков? Как им его хоронить?

Снова потекли слезы, она закрыла глаза, вспоминая Финли. Вот они вместе бегут по пляжу, он держит ее за руку, учит плавать и лежать на воде, ведет в кино на «Психо», который мама запретила смотреть, украдкой протягивает бутылку пива на День независимости. Фрэнки все глубже погружалась в воспоминания о брате, об их жизни, о ссорах и перепалках. Первая поездка в Диснейленд, велосипеды каждое лето, наперегонки утром до рождественской елки – он ей поддался. Ее старший брат.

Погиб.

Как часто они с Фином приходили сюда вечерами, бегали по пляжу, катались на великах до самой ночи, возвращаясь домой при свете фонарей. Как часто смеялись и подкалывали друг друга, думая, что езда без рук – самый большой риск в жизни.

Как они были свободны. Как неуязвимы.

На пляже появился кто-то еще, сзади послышались шаги. Рядом села мама, она едва держалась на ногах.

– Они принесли с собой чужие ботинки и каску, говорят, их и хоронить, – наконец сказала она и до крови прикусила нижнюю губу, потерла красное пятно на шее.

– Похороны… – Фрэнки представила, как все будет.

Толпа, все в черном, в церкви не протолкнуться, отец Майкл бубнит под нос забавные истории о Финли, о его шалостях в роли алтарника, о том, как он мыл солдатиков в купели. Как они с родителями это вынесут?

Пустой гроб. Никаких останков.

– Не уходи, – тихо сказала мама.

– Я здесь.

Мама повернулась к ней:

– Я про Вьетнам…

Вьетнам. Не слово, а катастрофа.

– Но я должна, – сказала Фрэнки.

Она не переставала думать о Вьетнаме с той минуты, как узнала о смерти брата. И как теперь отказаться от обязательств перед армией, как остаться с родителями, скорбеть вместе с ними здесь, в безопасности? Но что-то менять было поздно. Она поставила подпись, дала слово.

– У меня нет выбора, мам. Я не могу отменить решение. – Она повернулась к матери: – Благослови меня. Пожалуйста. Скажи, что гордишься мной.

На одно мгновение Фрэнки увидела боль в маминых глазах. Румянец оставил ее щеки, лицо осунулось.

Бледная и изможденная, она смотрела на Фрэнки тусклым, безжизненным взглядом.

– Горжусь тобой?

– Мама, не переживай за меня. Я вернусь. Обещаю.

– Твой брат говорил мне то же самое, – сказала она сорвавшимся голосом, затем на секунду замолчала, словно хотела что-то добавить. Но вместо этого медленно встала и пошла к дому.

– Прости меня, – прошептала Фрэнки так тихо, что мама вряд ли услышала. Но какая теперь разница?

Слишком поздно для слов.

Слишком поздно брать их назад.

Глава четвертая

На курсах основной подготовки Фрэнки отлично себя показала. Она научилась маршировать, надевать армейские ботинки и противогаз на время (тревогу могут объявить даже ночью, на войне каждая секунда на счету), накладывать шины, обрабатывать раны, бегать с носилками и ставить капельницы. А перевязки у нее получались быстрее всех в группе.

К началу марта Фрэнки была полностью готова применить свои навыки на практике. Она сложила вещи в большую армейскую сумку и тщательно проверила содержимое: бронежилет, каска, ботинки, туалетные принадлежности, белая медицинская форма и китель.

Совсем скоро она будет там. Пересадка в Гонолулу, пара часов ожидания – и вот она поднимается в самолет, который доставит ее во Вьетнам, единственная женщина на двести пятьдесят семь мужчин.

В отличие от солдат в свободных оливково-зеленых брюках, аккуратно заправленных в ботинки, Фрэнки должна была лететь в парадной форме: пилотка, зеленый китель, узкая юбка, капроновые чулки и черные лакированные туфли. И в придачу еще и пояс для чулок. Садясь на самолет в Техасе, она знала, что лететь в таком обмундировании будет неудобно, но двадцать два часа спустя поняла, что это совершенно невыносимо. Просто смешно носить чулки, когда все давно перешли на колготки.

Закинув сумку на багажную полку, Фрэнки села у окна, но едва коснулась сиденья, как подвязка для чулок отстегнулась и больно шлепнула ее по бедру. Все попытки застегнуть подвязку оказались безуспешны.

В узком проходе толкались солдаты, они болтали и громко смеялись. Многие были ее ровесниками или даже младше – восемнадцать, девятнадцать лет.

Рядом с ней остановился капитан в мятой, испачканной форме:

– Не возражаете, если я сяду, лейтенант?

– Конечно, нет, капитан.

Он сел на место у прохода. Даже в мешковатой форме было заметно, какой он худой. На лице залегли глубокие морщины. От одежды слегка пахло сыростью.

– Норм Бронсон, – устало улыбнулся он.

– Фрэнки Макграт. Медсестра.

– Вы молодец, Фрэнки. Медсестры нам очень нужны.

Самолет набрал скорость, оторвался от взлетно-посадочной полосы и устремился в облака.

– Как там? – спросила она. – Во Вьетнаме?

– Словами не объяснишь, мэм. Я могу рассказывать хоть целый день, но к такому не подготовишь. На месте вы сразу поймете, что к чему. Главное, не высовывайтесь. – Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Фрэнки впервые видела, чтобы кто-то так быстро засыпал.

Она открыла небольшую черную сумку, достала информационный буклет и прочла его в тысячный раз. Повторение и зубрежка всегда ее успокаивали, она была образцовой студенткой, а теперь хотела стать образцовой медсестрой. Это был единственный способ доказать родителям, что она поступила правильно, а не только храбро. Успех всегда много для них значил.

Готовясь к поездке, она обвела все воинские части и госпитали на карте Вьетнама и запомнила их расположение. Наизусть выучила правила поведения в армии: что можно и что нельзя делать на базе, какую форму в каких случаях носить, как обращаться с огнестрельным оружием и самое важное – всегда гордиться тем, что ты на военной службе.

В армии во всем была логика. Правила существовали не просто для галочки, они поддерживали порядок и дух товарищества. Вся система была устроена так, чтобы солдаты – мужчины и женщины – подчинялись уставу и работали в команде. Это могло спасти им жизнь. Быть частью целого, знать свое дело и без вопросов выполнять приказы – все это Фрэнки вполне устраивало.

Она много раз говорила маме, что настоящей войны не увидит – в отличие от этих мужчин, летящих сейчас вместе с ней. Ее не отправят на передовую, в нее не будут стрелять. Она едет спасать чужие жизни, а не рисковать собственной. Военные медсестры работают в больших светлых зданиях, таких как Третий полевой госпиталь в Сайгоне – защищенный высоким забором и расположенный далеко от линии фронта.

Фрэнки закрыла глаза и позволила ревущему двигателю себя убаюкать. Она слышала, как галдят и смеются солдаты, как кто-то открывает кока-колу, как раздают сэндвичи. Она представила Финли на этом самолете – вот он сидит рядом и держит ее за руку. На мгновение она забыла, что его больше нет, и улыбнулась. «Скоро увидимся», – подумала она, но улыбка быстро исчезла.

Засыпая, она услышала, как капитан Бронсон тихо пробормотал:

– Отправляют долбаных детей…

Когда Фрэнки проснулась, было тихо, если не считать рева двигателей за бортом. Шторки почти на всех иллюминаторах были опущены. Лишь пара тусклых лампочек отбрасывала свет на головы притихших солдат.

Шутки, крики и громкий смех остались позади. Воздух словно загустел, дышать стало тяжелее. Новобранцы, которых легко было узнать по чистой, опрятной форме, ерзали, переглядывались, нервно улыбались. Другие солдаты, такие как капитан Бронсон, уставшие мужчины в потрепанной форме, сидели почти неподвижно.

Капитан открыл глаза – единственная перемена, по которой стало понятно, что он больше не спит.

Вдруг самолет вильнул, накренился и перевернулся на бок, а затем резко спикировал. Фрэнки ударилась головой о переднее сиденье. Багажные полки открылись, вниз посыпались сумки, среди них была и сумка Фрэнки.

Она вцепилась в подлокотник, и капитан Бронсон положил грубую, жилистую руку на ее ладонь:

– Все будет хорошо, лейтенант.

Самолет выровнялся и начал набирать высоту. Фрэнки услышала грохот, рядом что-то треснуло.

– В нас кто-то стреляет?– спросила Фрэнки.– Господи.

– Ага. – Капитан Бронсон слегка улыбнулся. – Они это обожают. Не переживайте. Сейчас мы сделаем круг и попробуем снова.

– Прямо тут? Разве не лучше найти другое место для посадки?

– На этой гигантской птичке? Нет, мэм. Мы сможем сесть только здесь, в Таншонняте[2]. Они ждут ГНП[3], которых мы везем.

– ГНП?

– Новобранцев. – Он улыбнулся. – И одну симпатичную медсестру. Наши ребята сейчас зачистят аэропорт. Не волнуйтесь.

Самолет кружил в воздухе, пока пальцы Фрэнки, впившиеся в подлокотник, не заболели от напряжения. Снаружи она видела оранжевые вспышки и красные полосы – точно царапины на темном небе.

Наконец самолет выровнялся, и пилот включил громкоговоритель:

– Итак, фанаты аттракционов, пора сажать эту посудину. Пристегнитесь.

Как будто Фрэнки вообще отстегивала свой ремень.

Самолет начал снижение. У Фрэнки заложило уши, и не успела она опомниться, как они коснулись посадочной полосы, сбавили скорость и остановились.

– Женщины и старшие офицеры вперед, – послышалось из громкоговорителя.

Все ждали, пока Фрэнки выйдет. Ей было ужасно неловко. Идти первой совсем не хотелось. Но все же она подняла с пола армейскую сумку и повесила на левое плечо, оставив правую руку свободной, чтобы отдавать честь.

Как только Фрэнки вышла из самолета, ее обдало жаром. А еще этот запах. Боже, чем же так пахнет? Топливо… дым… рыба… и, кажется, фекалии. Голова пульсировала от боли. Фрэнки спустилась по трапу, внизу ее ждал солдат – темный силуэт в тусклом свете из окна ближайшего здания. Лица было почти не разглядеть.

Где-то слева вспыхнуло оранжевое пламя взрыва.

– Лейтенант Макграт?

Ее хватило только на кивок. По спине стекал пот. Бомбы так близко?

– Идите за мной, – сказал солдат и повел ее по неровной, ухабистой дорожке. Они прошли мимо терминала и оказались у совершенно черного школьного автобуса, даже окна были закрашены черной краской. – Вы единственная медсестра за сегодня. Садитесь и ждите. И не выходите из автобуса, мэм.

Внутри было жарко, как в сауне, а от этого запаха – рыбы и дерьма – ее тошнило. Она села у черного окна и почувствовала себя как в могиле.

Через пару минут на водительское сиденье запрыгнул чернокожий солдат с винтовкой М-16 за спиной. Дверь с шумом закрылась, и зажглись фары, золотым клином разрезав темноту впереди.

– Держитесь подальше от окон, мэм, – сказал солдат, нажимая на газ. – Гранаты.

Гранаты?

Фрэнки отодвинулась на самый конец широкого сиденья. В этой зловонной темноте она сидела неестественно прямо, подпрыгивая на каждой кочке. Она опасалась, что ее вот-вот вырвет.

Наконец автобус замедлил ход, в слепящем свете фар показались ворота, которые охраняла американская военная полиция. Один из охранников что-то спросил у водителя, а затем отступил. Ворота открылись, и автобус заехал внутрь.

Через какое-то время они снова остановились.

– Вот и все, мэм.

Фрэнки вся взмокла, от пота щипало глаза.

– А? – не поняла она, вытирая лицо.

– Приехали, мэм.

– Что? Ах!

Она вдруг сообразила, что не забрала чемодан, с ней была только дорожная сумка.

– Мой чемодан…

– Его привезут, мэм.

Фрэнки взяла сумку и побрела к двери.

Возле автобуса ее ждала медсестра, она была во всем белом с головы до ног, несмотря на грязь и слякоть. Как ей удается держать форму чистой в таком месте? За спиной медсестры виднелся вход в огромный госпиталь.

– Вам нужно выйти из автобуса, мэм, – сказал водитель.

– Да, конечно. – Фрэнки спустилась по ступенькам и собралась отдать честь.

Медсестра схватила ее за руку:

– Не здесь. Подстрелить офицера для чарли[4] особое удовольствие, – сказала она и кивнула на стоящий неподалеку джип: – Вас отвезут на место и покажут, где разместиться. А завтра в семь ноль-ноль оформят ваш приезд.

У Фрэнки было слишком много вопросов, чтобы выбрать один, и вдобавок пересохло в горле. Вцепившись в свою сумку обеими руками, она подошла к машине и забралась на заднее сиденье.

Водитель так резко тронулся, что Фрэнки вжало в сиденье, пружина уперлась ей в зад. Даже ночью движение на базе было оживленным. В свете фар то и дело мелькала колючая проволока, всюду мешки с песком вокруг деревянных строений и вооруженная охрана на постах. Улицы патрулировали солдаты с автоматами. Рядом со страшным грохотом мчался огромный водовоз. Машины беспрерывно сигналили, люди ругались и кричали.

Еще один контрольно-пропускной пункт – этот явно построили на скорую руку: металлические бочки, мотки колючей проволоки и высокий сетчатый забор. Охранник пропустил их дальше.

Наконец они подъехали еще к одному заграждению, затянутому колючей проволокой.

Джип остановился. Водитель перегнулся через сиденье и толкнул заднюю дверь:

– Мэм, ваша остановка.

Фрэнки растерялась. Ей понадобилось время, чтобы выбраться из машины в такой узкой юбке.

– Туда, мэм. Второй этаж, 8А.

За высокой железной изгородью Фрэнки увидела здание, напоминающее заброшенную тюрьму: окна заколочены фанерой, стены кое-где разрушены, видны перекрытия. Она хотела повернуться и спросить, куда ей идти, но джип уже умчался, просигналив кому-то по дороге.

Ворота громко заскрипели, и Фрэнки вошла в заросший сорняками двор, где тощие дети играли полусдутым мячом. У забора сидела вьетнамка и что-то готовила на костре.

Фрэнки прошла вперед по узкой тропинке и открыла дверь в здание. Внутри горело несколько газовых ламп, на стенах плясали тени. У входа ее встретила женщина в военной форме:

– Лейтенант Макграт?

Слава богу!

– Да.

– Я покажу вашу комнату. Идите за мной.

Женщина провела ее по коридору, заставленному койками, затем они поднялись на второй этаж по просевшим ступенькам. Комнату скорее можно было назвать каморкой. Там едва помещалась пара двухъярусных кроватей и один небольшой комод. Наверное, раньше здание принадлежало какой-то школе.

– Завтра в семь ноль-ноль вас оформят. О прибытии доложите в администрацию.

– Но…

Женщина вышла, закрыв за собой дверь.

Темнота.

Обшарив руками стены, Фрэнки щелкнула выключателем.

Ничего.

Тогда она открыла дверь, впустив слабый свет газовых ламп. Чуть дальше по коридору Фрэнки нашла туалет с ржавой раковиной и таким же унитазом. Она открыла кран, умылась под тонкой струйкой теплой воды, а затем сделала глоток.

В этот момент зашла девушка в зеленой армейской футболке и шортах. Увидев Фрэнки, она нахмурилась:

– Это ты зря, лейтенант. Никогда не пей воду из-под крана.

– Ой, я… я новенькая.

– Да неужели? – сказала девушка, окинув взглядом ее парадную форму.

Фрэнки проснулась посреди ночи от сильного спазма в животе. Она кинулась в туалет и захлопнула за собой дверь. Такой диареи у нее не было никогда в жизни. Казалось, из нее выходило все, что она ела за последний месяц, а когда ничего уже не осталось, живот снова скрутило.

Рассвет облегчения не принес. Она проверила время, сжалась в комок и попыталась заснуть. В шесть тридцать она сползла с кровати, ноги тряслись. Кое-как натянула форму. Пояс для чулок был настоящей пыткой.

Во дворе уже толпились худосочные вьетнамские мальчики и девочки, они молча смотрели на Фрэнки. На бельевых веревках сушилась форма – десятки зеленых штанов и рубашек.

Фрэнки открыла ворота и пошла по большой оживленной базе, которая представляла собой беспорядочное скопление зданий, палаток, хижин и дорог, но не деревьев – зелени не было совсем. Когда-то здесь явно поработал не один бульдозер. По дорогам разъезжали трехколесные тук-туки с целыми семьями, старые машины, запряженные буйволами, и множество спешащих куда-то военных автомобилей. Мимо промчался джип, водитель просигналил детям на обочине и бредущему рядом буйволу.

Никто не обращал внимания на осторожно шагающую девушку в парадной форме, которая думала только о том, как бы сдержать рвотный позыв.

Фрэнки понадобился почти час, чтобы найти здание администрации. Оно располагалось рядом с крылом А Третьего полевого госпиталя, там в накрахмаленных белых халатах стайками бегали медсестры, а из черных динамиков время от времени гремели объявления.

Она постучала и, услышав «Войдите», открыла дверь.

Прямо напротив двери за столом сидела худая женщина с погонами полковника. Фрэнки отдала честь.

Женщина так резко подняла голову, что идеально сидящие очки «кошачий глаз» сползли вниз. В ее взгляде сквозило неодобрение.

– А вы у нас…

– Младший лейтенант Фрэнсис Макграт.

Полковник быстро просмотрела бумаги.

– Вы приписаны к Тридцать шестому эвакогоспиталю. Следуйте за мной. – Она резко поднялась и, пройдя мимо Фрэнки, вышла из кабинета.

Фрэнки пыталась держаться бодро и надеялась, что ее не настигнет очередной приступ диареи.

Преодолев толпу служащих, они вышли к круглой белой площадке с красным крестом по центру, там ждал вертолет. Полковник подала знак, и пилот тут же завел двигатель. Огромные лопасти начали медленно вращаться, а затем слились в один большой полупрозрачный диск, разрезающий горячий воздух.

– Полковник… могу я… задать вопрос? – заикаясь, спросила Фрэнки.

– Не мне, лейтенант. Залезайте. Он не будет ждать весь день.

Полковник подтолкнула Фрэнки, и та полезла в дребезжащий вертолет.

Из фюзеляжа высунулся солдат, схватил ее за руку и затащил внутрь, а затем усадил на брезентовое сиденье в задней части кабины.

– Держитесь, мэм, – прокричал солдат.

Вертолет поднялся в воздух, качнулся вперед и полетел над огромной американской базой, а затем и над всем хаосом Сайгона.

У Фрэнки внутри все сжалось. Разве это безопасно? И где их оружие? Как они будут отстреливаться от врагов, если придется? Где-то прозвучал взрыв, вертолет резко ушел в сторону.

Фрэнки зажала рот, сдерживая рвоту.

Еще один взрыв. Грохот выстрелов. Вертолет трясло и мотало, Фрэнки чувствовала себя маленьким болтиком внутри большой металлической коробки.

Весь этот ужасный полет она старалась даже не дышать, чтобы только не сорваться на крик. Но вот наконец они начали снижаться, стала видна вертолетная площадка. Приземлились, и пилот повернулся к Фрэнки:

– Мэм?

– Что? – прокричала она.

– Пора выходить.

– А, да.

Она не могла сдвинуться с места.

Солдат-санитар, который помог ей забраться, теперь поднял ее с сиденья и направил к выходу. Внизу стояла женщина в запачканной форме – старший лейтенант, – в руках она держала холщовую панаму и смотрела на вертолет. Санитар скинул сумку Фрэнки прямо к ногам старшего лейтенанта.

– Мэм? – нетерпеливо сказал он.

Прыгай, Фрэнки.

На каблуки.

Посадка была жесткой, ноги резко подогнулись, сумочка упала на землю. Не обращая внимания на боль в ногах, она глубоко вдохнула, медленно выпрямилась и собралась отдать честь.

– Лейтенант Макграт. Прибыла на службу.

– Не здесь, – сказала старший лейтенант. – Я еще хочу жить. Пэтти Перкинс. Операционная медсестра.

Она придержала Фрэнки, чтобы та не упала, потом развернулась и пошла вперед.

– Добро пожаловать в Тридцать шестой. Это эвакогоспиталь на четыреста коек, мы находимся на побережье примерно в шестидесяти милях от Сайгона. Всего в штате девять медсестер, включая тебя, еще есть медбратья и санитары. Это место держится только на нас, – прокричала старший лейтенант. – Это один из самых безопасных пунктов. ДМЗ севернее, боевых действий тут считай что нет. К нам в основном поступают ОТРы…

Фрэнки старалась все запоминать.

– ОТРы?

– Очень тяжело раненные. У нас тут есть все: от проказы до ампутаций, от крысиных укусов до оторванных конечностей. Большинству ранений требуется позднее наложение швов, это значит, что мы промываем и санируем рану, но не зашиваем ее. Здесь пострадавшие находятся около трех дней. Счастливчики отправляются в Третий полевой госпиталь в Сайгоне для профильного лечения, менее везучие возвращаются в свои части, а те, кому совсем не повезло, едут домой в гробах. Поживее, лейтенант.

Рядом показалось несколько полукруглых ангаров.

– Здесь у нас неотложка, пред- и послеоперационные, блок интенсивной терапии, нейрохирургия и два операционных отделения, – она не сбавляла шаг. – А это столовая. Офицеры слева. Завтра в восемь ноль-ноль доложи о прибытии майору Голдштейн. Она главная медсестра.

Старший лейтенант резко остановилась перед длинным рядом одинаковых деревянных строений, нижняя часть которых была обложена мешками с песком.

– Это твой барак. Душевые и туалеты там. Мыться придется быстро. Пилоты любят подглядывать с воздуха, – улыбнулась Пэтти и достала две баночки с таблетками: – От малярии и диареи. Принимай постоянно. И не пей воду. Только из специальных мешков и канистр. Если хочешь, могу показать…

Не договорив, она наклонила голову и прислушалась. Через мгновение Фрэнки уловила гул вертолетов.

– Вот дерьмо, – отрывисто сказала Пэтти. – Это к нам. Ладно, Макграт, ты справишься и сама. Располагайся.

Она еще раз улыбнулась, похлопала Фрэнки по плечу и убежала. Фрэнки услышала, как десятки тяжелых башмаков застучали по деревянному настилу.

Она почувствовала себя брошенной.

– Выше нос, Макграт, – сказала она вслух и открыла дверь барака.

Темное затхлое помещение приблизительно пятнадцать на тридцать футов было разделено на три секции, каждая со своей зеленой металлической койкой, самодельной тумбочкой и настольной лампой. На кривых фанерных стенах висел оливково-зеленый тюль. Рядом с одной из кроватей были приклеены цветные фотографии: пара на фоне красной конюшни, коротко стриженный мужчина, прислонившийся к капоту «шевроле», и этот же мужчина рядом с рыжеволосой девушкой и большой черной лошадью. Над другой койкой висели плакаты с изображением Малколма Икса, Мухаммеда Али и Мартина Лютера Кинга-младшего. Третья кровать, кажется, была ее – к стене ничего не приклеено, видны только дырки и следы от плакатов, которые кто-то сорвал. На полу лежал ее чемодан.

В углу стоял маленький холодильник, рядом небольшой стеллаж, сколоченный из старых досок, кто-то заполнил его потрепанными книгами в бумажных обложках. В бараке было невыносимо жарко, но ни вентилятора, ни даже окна там не было. На полу слой красной пыли.

Закрыв за собой дверь, Фрэнки села на узкую койку и открыла дорожную сумку. Сверху лежал новенький «Полароид» и аккуратно завернутые рамки с фотографиями. Она взяла верхний снимок, сняла обертку и положила на колени. Это была фотография из Диснейленда. На ней они с Финли стояли перед замком Спящей красавицы, держась за руки. За секунду до того, как хлопнула диафрагма аппарата, Финли забрал у мамы буклет и оторвал самый дорогой билет со словами: «Мы с Фрэнки пойдем на „Ракету“. А потом на „Субмарину“». Мама тогда только тихо сказала: «Надеюсь, здесь найдется что выпить, Коннор».

По щекам потекли слезы. Рядом никого не было, поэтому Фрэнки не стала сдерживаться. Она смотрела на фотографию брата, на его выступающие зубы, блестевшие на солнце волосы, на его веснушчатое лицо. Смотрела и думала: «Что же я наделала?»

Потом она развернула фотографию родителей, которая была сделана на одном из их знаменитых приемов на Четвертое июля, – оба улыбаются, позади стол, украшенный патриотичными флажками.

Папа с мамой были правы. Она понятия не имела, что значит уехать так далеко от дома – на войну – без Финли. Как она протянет здесь целый год?

И тут живот снова скрутило.

Она побежала в туалет.

Глава пятая

Прошло несколько часов, Фрэнки лежала на кровати, сдерживая слезы и рвоту и мечтая поскорее оказаться дома. Тут дверь с грохотом распахнулась. В барак вошли две женщины в окровавленной одежде, одна была чернокожей и коротко стриженной, в шортах, футболке и армейских ботинках, другая – высокая и рыжеволосая, с маленьким хвостиком на затылке, как у Олив Ойл[5], на ней были зеленые брюки и такого же цвета рубашка. Обе старше Фрэнки, но лишь немного.

– Погляди, Бабс. Свежее мясо, – сказала рыжеволосая девушка, снимая рубашку.

Кровь у нее была даже на лифчике. Совершенно не смущаясь, она подошла к Фрэнки.

– Я Этель Флинт. Из Вирджинии. Работаю в неотложке. – Она схватила руку Фрэнки и встряхнула с такой силой, будто взвела винтовку. – А это Барб Джонсон, операционная медсестра из какого-то захолустья в Джорджии. Осторожно, она та еще змея. Последнюю девочку каждый день до слез доводила.

– Неправда, Этель, и ты это знаешь, – сказала чернокожая девушка, стягивая влажную футболку. – Господи, ну и жара.

Фрэнки уставилась на Барб. Если честно, ей редко доводилось общаться с чернокожими. Барб прищурила глаза и оценивающе посмотрела в ответ, Фрэнки почувствовала себя школьницей, которая ошиблась дверью.

– Меня зовут… – начала она. Голос сорвался на середине фразы. – Меня зовут Фрэнки Макграт.

– Переодевайся, Фрэнки, – сказала Этель, снимая лифчик и надевая оливково-зеленую футболку с V-образным вырезом. На шее у нее висела серебряная цепочка с жетонами. – Сегодня черепашья вечеринка в твою честь…

Барб хмыкнула:

– Полегче, Этель. Не путай девочку.

– Ну, может, я слегка преувеличила, но сегодня мы встречаем двух черепах и провожаем одного старожила.

– Кто такие черепахи? – спросила Фрэнки.

– Это ты, девочка, и все те, кто только что прибыл. – Этель вздохнула, как замученная жизнью старуха. – Шевелись. А то я умру от жажды. День был долгий, и мне срочно нужна кока-кола.

Фрэнки было неловко раздеваться перед посторонними, но показаться недотрогой совсем не хотелось, поэтому она начала стягивать одежду.

Дойдя до нижнего белья, она вдруг поняла, что ни в сумке, ни в чемодане нет ничего, во что она могла бы переодеться. Кроме аккуратно сложенной зеленой формы, пижамы, нежно-голубого платья, которое, по заверениям мамы, идеально подошло бы для выхода в свет, и белой формы медсестры там ничего не было.

– Еще и чулки с поясом, – сказала Этель, глядя на нее, затем порылась в ящике, вытащила пару обрезанных шорт и армейскую футболку и протянула их Фрэнки. – Не переживай, ты не первая такая. Нам тоже никто не рассказывал, что на самом деле надо брать с собой.

– Или что здесь на самом деле творится, – добавила Барб.

Фрэнки сняла пояс и бежевые чулки. Чувствуя, как соседки по комнате ее разглядывают, она быстро натянула на себя то, что дала ей Этель. Футболка была огромной, она почти полностью закрывала обрезанные шорты, которые Фрэнки перетянула ремнем, чтобы не потерять их на ходу.

Она вытащила из чемодана каску с бронежилетом и надела. Бронежилет был очень тяжелым. А каска сползала на глаза.

– Это вечеринка, а не фильм с Джоном Уэйном[6], – сказала Барб. – Сними эту хрень.

– Но… – Фрэнки так резко повернулась, что каска больно ударила по переносице. – В правилах сказано…

Барб вышла из барака, громко хлопнув дверью.

Этель аккуратно сняла каску с головы Фрэнки и положила ее на кровать.

– Знаю, сегодня был трудный день. Мы поможем тебе освоиться. Но не прямо сейчас, ладно? И пожалуйста, никакого бронежилета.

Фрэнки расстегнула жилет и отбросила его в сторону. Он приземлился прямо на каску. Фрэнки чувствовала себя глупой и уязвимой – огромная футболка, почти закрывающая шорты, голые ноги и блестящие новые ботинки, которые она так тщательно полировала. Почему ей не пришло в голову взять кроссовки? Авторы буклета «Что взять с собой» вообще были во Вьетнаме? Перед отъездом она подстриглась прямо как Твигги[7], но тридцать восемь часов в дороге и местная влажность не пошли прическе на пользу, на голову словно натянули черную шапочку для плавания. Выглядит, наверное, как двенадцатилетка.

Этель шла быстро и говорила на ходу:

– С приездом в Тридцать шестой, Фрэнк. Можно звать тебя Фрэнк? Вообще-то это подвижной госпиталь, но мы давно никуда не переезжали, только разрастаемся все больше и больше. У нас несколько лечащих врачей и четыре хирурга, ты их сразу узнаешь. Они считают себя богами. Медсестер здесь всего девять, еще пара медбратьев и куча санитаров. Почти все отделения работают с семи до девятнадцати ноль-ноль шесть дней в неделю, но людей не хватает, поэтому приходится работать до последнего раненого. Если звучит чересчур, так и есть, но ты привыкнешь. Поторопись. Ты уже отстаешь.

В сгущающихся сумерках Фрэнки не видела и половины того, что находилось вокруг: ряды бараков, большое деревянное здание столовой, туалеты для медсестер, часовня, полукруглые ангары с эмблемой госпиталя, едва различимой при таком освещении.

Пройдя между ангарами, они оказались на открытой площадке – небольшом клочке красной земли, окруженном темными постройками. Было очевидно, что их соорудили на скорую руку. Где-то неподалеку было Южно-Китайское море – достаточно близко, чтобы различать шум волн.

В тусклом свете фонарей виднелись кольца колючей проволоки, протянутой по периметру лагеря. А вот и вход в бункер, укрепленный мешками с песком, сверху на деревянной балке надпись: «Офицерский клуб». Вместо двери – занавеска из маленьких разноцветных бусин.

Они зашли внутрь. Бусины тихо застучали.

Помещение оказалось больше, чем выглядело снаружи. У дальней стенки тянулась барная стойка из фанеры, вдоль нее стояли высокие стулья. Бармен деловито разливал напитки. Молодая вьетнамка в свободных штанах и длинной тунике бегала с подносом от стола к столу. Около музыкального проигрывателя лежали груды магнитофонных бобин. Из огромных динамиков гремела песня «Как перекати-поле»[8], людям приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Трое парней играли в дартс.

В воздухе висел сигаретный дым, от которого у Фрэнки вскоре защипало глаза.

В клубе было полно народу, мужчины и несколько женщин сидели за столиками или просто привалились к стенам. Какой-то парень вообще стоял на голове, скрестив голые ноги. Почти все курили и пили.

Песня закончилась, и стало тихо. До Фрэнки донеслись обрывки разговора, смех и чей-то возглас: «Любовью здесь и не пахнет».

Этель захлопала, чтобы привлечь внимание.

– Эй, ребята! Это Фрэнки Макграт. Она из… – Этель повернулась к ней: – А откуда ты?

– Из Калифорнии.

– Из солнечной Калифорнии! – Этель подтолкнула Фрэнки вперед, представляя ее остальным.

Около бара сидела Пэтти, она курила и играла в карты с капитаном. Она обернулась, с улыбкой помахала рукой.

Кто-то поменял бобину на магнитофоне. Заиграла песня «Девочки из Калифорнии»[9].

Все захлопали, кое-кто крикнул:

– Добро пожаловать, Фрэнки!

Кто-то обхватил ее за талию и повел танцевать.

Это был высокий и худой привлекательный мужчина в белой футболке и потертых джинсах. Светлые, песочного цвета волосы были аккуратно подстрижены согласно уставу, но ухмылка и косяк во рту давали понять, что он из тех парней, от которых папа велел держаться подальше. Как и вообще от всех мужчин на фронте. («Военные холостяки, Фрэнки, это женатые мужчины, которые думают, что под взрывами бомб в постель можно затащить кого угодно. Не ступай на эту дорожку. Не опозорь нас».)

Он выдохнул сладкий дым и протянул ей косяк:

– Хочешь затянуться?

Фрэнки удивленно уставилась на него. Ей не первый раз предлагали марихуану (она ведь училась в колледже, пусть и католическом), но это же Вьетнам. Война. Опасное время. Она не курила в женском колледже Сан-Диего и уж конечно не будет курить здесь.

– Нет, спасибо. Но я бы взяла…

До того, как она успела сказать кока-колу, над клубом прогремел взрыв. Стены задрожали, с потолка посыпалась пыль, какой-то ящик свалился с полки, кто-то крикнул: «Не сейчас, чарли, я же пью…»

Еще один взрыв. Сквозь занавеску из бус пробивался красный свет.

По всему лагерю разнесся сигнал воздушной тревоги. Из громкоговорителя раздавалось: «Внимание, всем найти укрытие. Уровень опасности красный. Мы под ракетным обстрелом. Повторяю, уровень красный. Найдите укрытие».

Ракетный обстрел?

Снова взрыв. Еще ближе. Бусины на шторах дрожали.

Фрэнки вырвалась из рук мужчины – кем бы он ни был – и бросилась к выходу.

Он схватил ее и потянул назад.

Ею овладел страх, она закричала и попыталась вырваться. Он притянул ее ближе. Кто-то прибавил громкость на магнитофоне, с потолка сыпались пыль и грязь.

– Ты в безопасности, Макграт, – прошептал он ей в ухо. Она чувствовала его дыхание на своей шее. – Насколько это возможно в этой проклятой стране. Дыши. Я держу.

Фрэнки слышала грохот взрывов, чувствовала, как земля дрожит под ногами.

Она вздрагивала от каждого звука. Боже. Что я наделала? Она подумала о Финли.

С сожалением сообщаем…

Никаких останков.

– Я держу тебя, – сказал он снова, когда ее дыхание участилось, и обнял еще крепче. – Не переживай.

Снова завыла сирена.

Она почувствовала, как его руки ослабили хватку.

– Кажется, все, – сказал он.

Тут раздался еще один взрыв, и он засмеялся:

– А это мы. Возвращаем должок.

Она подняла глаза, ей было стыдно. Что она за солдат? Стоит здесь, трясется, готова расплакаться в первый же день.

– Но… укрытие… разве нам не нужно…

– Разве можно портить вечеринку в день прибытия из-за какого-то там обстрела? Я Джейми Каллахан. Костолом. Из Джексон-Хоул. Просто смотри на меня, Макграт. Отбрось все остальное.

Она пыталась сосредоточиться на дыхании, на его словах, его голубых глазах, пыталась держаться спокойно.

– Вы врач? – выдавила она.

Он улыбнулся, и она поняла, что он молод – по крайней мере, не слишком стар. На вид ему было лет тридцать.

– Ага. Пятое отделение. Хирургия. – Он наклонился к ней: – Может, будем работать вместе…

Она услышала его тихий, возбужденный голос, почувствовала запах алкоголя и марихуаны в его дыхании, и вдруг странный перевернутый мир стал ей знаком и понятен – врач пристает к медсестре.

– Мой отец предупреждал о таких, как вы.

Взрывы прекратились.

– Ну вот и все, – сказал он с улыбкой. Но что-то в этой улыбке было не так, будто он и сам испугался.

Кто-то снова прибавил громкость. «Эти сапожки созданы для ходьбы»[10].

Все стали подпевать, разбиваться на пары и танцевать.

Вот так запросто. Праздник снова был в самом разгаре, люди курили, пили и смеялись, как будто никто только что не сбрасывал на них бомбы.

– Как насчет виски, девочка из Калифорнии? – Джейми улыбнулся.

Фрэнки не сразу смогла ответить.

– Я… не знаю… – Ей исполнилось двадцать один уже несколько месяцев назад, но она ни разу не пила крепкий алкоголь.

Джейми наклонился к ней:

– Дрожь как рукой снимет.

– Правда? – с сомнением спросила Фрэнки.

Он с грустью посмотрел на нее.

– На сегодня – да.

Глава шестая

На следующее утро, когда Фрэнки проснулась, она не сразу поняла, где находится.

Но тут в нос ударил запах – рыба, дерьмо, гниющие овощи. А еще жара. Пот тек ручьем. От простыней исходил неприятный кислый запах.

Она была в своем душном бараке – она была во Вьетнаме. Голова трещала от боли.

Фрэнки села, свесив ноги с кровати.

Ей показалось, что ее сейчас вырвет.

Вчера вечером она выпила две стопки виски.

Две стопки…

И совсем ничего не съела.

Последнее, что она помнила, было то, как она танцевала с Этель под «Понедельник, понедельник»[11]. Кажется, в какой-то момент шорты все-таки упали прямо на новые блестящие ботинки. Так она это помнила. Кто-то рядом тогда сказал: «Отличные ножки, Фрэнк!» Вроде бы это была Этель. Она громко смеялась, пока Фрэнки натягивала шорты.

Боже. Не самый лучший способ произвести хорошее впечатление.

Где Барб и Этель?

Ей было дурно, а еще ужасно хотелось пить. Она причесала короткие волосы и огляделась. На грязном деревянном полу сидела огромная серая крыса. В розовых тоненьких лапках она держала надкушенную шоколадку. Заметив взгляд Фрэнки, крыса перестала жевать и выпучила черные глаза-бусинки в ответ.

Еще вчера Фрэнки наверняка запустила бы в крысу чем-то тяжелым. Но сегодня сил на это не было.

Она встала и, не обращая внимания на крысу, которая не обращала внимания на нее, натянула оливково-зеленую форму, брюки она, как полагается, заправила в начищенные до блеска ботинки.

Крыса протрусила мимо и скрылась за комодом.

– Ладно, – сказала себе Фрэнки, стоя в душной комнате. – Ты сможешь.

Ей нужно было что-то съесть, выхлебать целое море воды и приступить к службе. Теперь она будет пить только из специальных мешков и не забудет про таблетки от малярии и диареи.

Выйдя из барака, она впервые увидела, что лагерь представляет собой большой комплекс построек на клочке ярко-красной земли. Деревьев тут не было, зато хватало разномастных строений – домики, палатки и бараки. Полукруглые ангары, где размещали раненых, походили на гигантские консервные банки, которые разрезали вдоль и воткнули в землю, а у входа навалили мешки с песком.

Фрэнки шагала по главной улице городка, с одной стороны тянулась крытая площадка, а с другой – длинные ряды зданий. Она прошла мимо мужских казарм, мимо аптеки и маленькой церкви, мимо штаба Красного Креста и магазина. Дорога упиралась прямо в высокую водонапорную башню, под которой находилась сцена. Сейчас там никого не было.

Перпендикулярно сцене располагалась столовая. Фрэнки остановилась перед открытой дверью длинного деревянного строения. Столовая была разделена на две части, одна – для офицеров, другая – для солдат.

Она подошла к столу с хлебом, кексами, бадьей арахисовой пасты и баночкой масла. Налила себе кофе и залпом выпила, надеясь, что это спасет от головной боли. Осушив первую чашку, намазала кусочек хлеба арахисовой пастой и запила это восемью унциями молока.

Ее тут же затошнило, и она кинулась в уборную, но, успев преодолеть лишь половину пути, согнулась пополам рядом с магазином.

Когда в желудке ничего не осталось, она вернулась на дорогу и побрела к кабинету майора Венди Голдштейн. Главная медсестра в выцветшей, отглаженной форме сидела за столом, зарывшись в кучу бумаг.

Фрэнки вошла в кабинет и отдала честь.

– Младший лейтенант Макграт прибыла на службу, – отчеканила она.

Майор Голдштейн подняла глаза. Из-за светлых волос и бледной кожи она могла показаться хрупкой, но только на первый взгляд.

– Который час, лейтенант?

Фрэнки посмотрела на черные настенные часы, защищенные черной проволочной сеткой.

– Восемь ноль три, майор Голдштейн.

Майор поджала губы.

– Отлично. Я уж подумала, вы не умеете определять время. Если вам сказано явиться в восемь ноль-ноль, я жду вас ровно в восемь ноль-ноль. Вам ясно?

– Да, майор, – сказала Фрэнки. – Мне… было плохо.

– Не пейте воду – или всю службу проведете в уборной. Разве вам никто не сказал? Думаю… – Она остановилась на середине фразы и резко втянула воздух. Затем наклонила голову и прислушалась. – Черт.

Фрэнки услышала гул приближающихся вертолетов.

– Нас атакуют?

– Не так, как вы думаете. – Майор захлопнула бежевую папку. – Сейчас и проверим, из какого вы теста, Макграт. С назначением разберемся завтра. Будьте здесь в восемь ноль-ноль. А сейчас за работу. Идите к лейтенанту Флинт из неотложки.

– Из неотложки? Но я не…

– Это не приглашение на вечеринку, Макграт. Живее.

Фрэнки была настолько сбита с толку, что забыла отдать честь. Она уже не понимала, когда это нужно делать, а когда нет. Поэтому просто развернулась и вылетела из кабинета. Она бежала к полукруглым амбарам, в которых размещались все отделения. Новые ботинки ужасно натирали.

Над вертолетной площадкой кружили три вертолета с красным крестом на фюзеляже. Пулеметчиков видно не было – это были санитарные вертолеты, Фрэнки о таких читала. Они доставляли раненых с поля боя, а не отстреливались от врагов. Два вертолета приземлились, один еще висел в воздухе.

К ним сразу подбежали две медсестры и санитар, начали выгружать раненых, укладывать на носилки.

Как только первый вертолет оторвался от земли, третий опустился на его место. Санитаров прибавилось, раненых все выгружали и выгружали. Машина «скорой» уже ехала в сторону предоперационной.

Наконец Фрэнки нашла ангар, где располагалось отделение неотложной помощи.

Санитары бегали туда-сюда, занося раненых, кто-то из солдат кричал, держа в руках собственную ногу, у кого-то ног вообще не было. Форма в крови у всех, у некоторых еще дымились волосы – их только что потушили санитары или товарищи. Открытые раны на груди – у одного солдата торчало ребро. Этель, вылитая амазонка, стояла в самом центре этого хаоса – регулировала движение, определяла тяжесть ранений, говорила, куда нести одних пациентов, а куда других. В этом безумии она была словно рыба в воде. Санитары следовали ее указаниям. Раненых было так много, что некоторых приходилось оставлять снаружи, они лежали на носилках и ждали, когда в предоперационной освободится место.

Фрэнки была потрясена. Крики, дым, плач.

Какой-то санитар, увидев Фрэнки, сунул ей в руки ботинок.

Она опустила глаза – из ботинка торчала нога.

Фрэнки выронила ботинок, метнулась в сторону, и ее вырвало. К горлу снова подкатила рвота, и вдруг Фрэнки услышала:

– Фрэнк. Фрэнк Макграт. – Этель схватила ее за руку.

Фрэнки захотелось убежать.

– К такому меня не готовили. – Она замотала головой.

Этель взяла ее за подбородок, заставила посмотреть на себя.

– Я знаю. – Она откинула волосы окровавленной рукой. – Знаю.

– На курсах нас учили делать перевязки и брить солдат перед операцией. Я не должна быть здесь. Я…

– Ты можешь помогать, придерживать им голову.

Фрэнки кивнула.

Этель взяла ее за руку и завела внутрь – туда, где раненые ждали своей очереди.

– Это приемный покой. Здесь оценивают тяжесть ранений. Мы решаем, кого и когда оперировать. В первую очередь берут тех, кого точно можно спасти. Видишь ширму? За ней лежат пациенты, которые вряд ли переживут этот день. Они на ожидании, за них возьмутся в последнюю очередь. Мы можем обработать пять огнестрелов и сделать столько же ампутаций, а можем все это время провозиться с одной травмой головы. Понимаешь? А ходячие больные у нас тут. – Этель указала на группу солдат возле ширмы, они болтали, курили и делали все, чтобы поддержать своих тяжелораненых товарищей. – Их осмотрят, когда будет время.

Этель подвела Фрэнки к одному из солдат, который лежал на носилках, вся его форма была в крови, одной руки нет. Фрэнки отвела взгляд.

– Дыши, Фрэнк, – спокойно сказала Этель. – Возьми его за руку.

Фрэнки подошла ближе и заставила себя посмотреть. Сначала она увидела только оторванную по локоть руку, торчащую белую кость и окровавленный хрящ.

Соберись, Фрэнки.

Она на секунду зажмурилась, выдохнула и открыла глаза. Теперь она видела перед собой солдата, чернокожего парня с грязной зеленой банданой на голове. Он, наверное, и бриться начал совсем недавно. Она очень осторожно взяла его за руку.

– Здравствуйте, мэм, – еле слышно сказал он. – Вы не видели моего друга Стиво? Мы были вместе…

Этель разрезала его форму, открылась огромная рана на животе. Этель посмотрела вверх. В глазах была усталость.

– На ожидание, – выкрикнула она.

Появились два санитара, подняли носилки и перенесли солдата за ширму.

Фрэнки взглянула на Этель:

– Он ведь умрет.

– Возможно.

Разве для этого Фрэнки приехала во Вьетнам? Чтобы смотреть, как умирают совсем молодые парни?

– Сегодня мы спасем многих, Фрэнк. Но не всех. Мы не можем спасти всех.

– Он не должен умирать один.

– Иди, Фрэнк. Будь ему сестрой, женой и матерью.

– Но…

– Просто держи его за руку. Иногда это все, что мы можем сделать. А потом возвращайся сюда…

«Когда он умрет», – хотела добавить Этель. Фрэнки зашла за ширму и ощутила, как тело налилось свинцом. Этот солдат – мальчик – был совсем плох. Она увидела, что он плачет.

Фрэнки осторожно приблизилась к нему, посмотрела имя и звание.

– Рядовой Фурнетт, – сказала она.

Внезапно стало тихо – по крайней мере, ей так показалось. Ни гула вертолетов, ни криков медсестер – Фрэнки слышала только тяжелое, булькающее дыхание солдата.

Она отвела взгляд от ужасной зияющей раны, из которой сочилась кровь и торчали гладкие кишки.

Она подошла еще ближе и взяла его холодную руку.

– Рядовой Фурнетт, – сказала она снова. – Я Фрэнки Макграт.

Он медленно моргнул. Слезы текли по его лицу, смешиваясь с грязью и кровью.

– Вы не видели Стиво? Рядового Гранта. Я должен был присматривать за ним. Он приехал сюда два дня назад. Наши мамы работают в одном салоне. На Батон-Руж.

– Я его видела, – с трудом сказала Фрэнки, в горле стоял ком. – С ним все хорошо. Он спрашивал о тебе.

Рядовой Фурнетт слабо улыбнулся.

– У меня… что-то болит, мэм. Укол перестал действовать. Черт, мне бы холодного пива. – Его начало трясти. Рука обмякла и еще сильнее похолодела. – Мэм.

– Да?

Повисло молчание, затем он снова заговорил:

– Надо было сказать… – Он тяжело захрипел. Изо рта потекла кровь. – Сказать, что люблю ее.

– Скажешь после операции. Как только тебя подлатают. Я помогу написать письмо.

– Я… – Он замолчал, вздрогнул и закрыл глаза.

Его пальцы разжались. Только что он был здесь, держал ее за руку, говорил о том, что не успел сделать, и вот его уже нет.

Массовый поток пострадавших. Или МАСПОТ – так они называли тот ужас, что случился сегодня. Видимо, после недавнего пополнения войск это стало происходить так часто, что на полную фразу просто не хватало времени.

Фрэнки стояла в углу ангара. После девяти часов службы она была совершенно вымотана, новые ботинки стерли ноги в кровь, но боль была ничто в сравнении со стыдом, который она испытывала.

С чего вдруг она решила, что здесь ей самое место? Чем она может помочь тяжело раненным солдатам? Толку от нее не больше, чем от обычной леденцовой леди[12].

Весь вечер она трясущимися руками разрезала футболки, жилеты и штаны, смотрела на раны, о которых раньше даже не слышала. В ушах до сих пор стояли крики пациентов, хотя в палате уже давно никого не было.

Пострадавшие, напомнила она себе. В обычной жизни они были пациентами, здесь – пострадавшими. В армии было полно всяких терминов – например, обычная жизнь. Так называли то, что осталось позади.

Фрэнки тяжело вздохнула, услышав чьи-то шаги, – это была Этель, которая решила ее проведать.

– Полная задница, – сказала Этель, зажигая сигарету. – Не бойся, такое бывает не каждый день, слава богу.

Фрэнки мысленно кивнула. На самом деле она просто стояла и смотрела в пустоту.

– Как ты, Фрэнк? – Этель обняла ее.

– Никак, – только и смогла произнести она.

– К такому нельзя подготовиться. Но хуже всего, что ты привыкаешь. Пойдем.

Придерживая Фрэнки за плечи, Этель вела ее по лагерю. Фрэнки чувствовала каждую новую мозоль. На улице стоял металлический запах крови. В ночной темноте было совсем не видно дороги.

В столовой сидели двое мужчин – пили кофе в части для солдат. Когда Фрэнки подошла к клубу, она почувствовала запах дыма, пробивающийся через занавеску на входе. Внутри играла музыка, которая напоминала о доме. «Я хочу держать тебя за руку-у-у»[13].

Где-то вдалеке слышался шепот волн. Этот звук притягивал к себе, словно песня сирены, взывал к воспоминаниям юности. Вечер, они с Финли гоняют на великах, свобода, руки в стороны, над головой звезды.

Финли. Весь день он словно был рядом, Фрэнки видела его в каждом солдате, которого держала за руку.

Она оставила Этель позади и пошла вдоль забора с острыми шипами колючей проволоки.

Перед ней открылось море. Серебряный блеск, движение волн, соленый воздух – все это было знакомо с детства и потому напоминало о доме. На пляже она села на песок и закрыла глаза.

Фрэнки чувствовала запах соли, ощущала ее на языке. Море? Нет.

Это были слезы.

– Одной сюда лучше не ходить. Не все солдаты джентльмены, – сказала Этель, садясь рядом.

– Добавлю в свой список ошибок.

– Будь осторожна. Все мужчины здесь только и делают, что врут и мрут.

Фрэнки не знала, что ответить.

– Ну. Выкладывай, – сказала Этель.

– Что? – Фрэнки вытерла глаза и посмотрела на нее.

– Ты грустишь из-за мальчиков, которых мы потеряли, или из-за того, что ты хреновая медсестра?

– И то и другое.

– Значит, у тебя есть все, что нужно. Мы все прошли через это. В обычной жизни медсестры – люди второго сорта. Ах да, как и все женщины. Мужчины ограничивают нас, одевают в девственно-белый, говорят, что врачи – боги. А самое страшное – мы в это верим.

– А здесь врачи разве не боги?

– Ну конечно, боги. Только спроси их. – Этель достала из кармана пачку сигарет и протянула Фрэнки.

Фрэнки взяла сигарету. Раньше она не пробовала курить, но сейчас хотелось унять дрожь в руках и избавиться от запаха крови.

– Зачем ты приехала сюда? – спросила Этель.

– Теперь это неважно. Я сделала глупость. – Она повернулась к Этель: – А почему ты оказалась здесь?

– Тебе покороче или в подробностях? После того как я обучилась сестринскому делу, я хотела пойти по стопам отца и стать ветеринаром. Но во Вьетнам поехал человек, которого я любила, так я и оказалась здесь. Если коротко, я просто поехала за ним. – Ее голос стал мягче. – Его звали Джордж. Ради одной его улыбки я была готова на все.

– И он…

– Умер. А у тебя что?

– Мой брат тоже здесь умер. И… я хотела как-то помочь, принести пользу. – Это прозвучало так наивно, что Фрэнки замолчала.

– Мы все этого хотим, Фрэнк. Поэтому я подписала второй годовой контракт.

В обычной жизни, когда Фрэнки рассказывала друзьям, что надеется принести пользу стране, дать семье повод для гордости, все только закатывали глаза и махали рукой – это, мол, бессмысленный пафос, но здесь, сидя рядом с девушкой, которую она едва знала, Фрэнки снова испытала гордость за то, что вступила в армию.

– Мне очень жаль твоего Джорджа, – сказала Фрэнки.

– Он был настоящим красавчиком, мой Джордж. – Этель вздохнула. – Сначала я ненавидела себя за то, что приехала и все равно его потеряла, но в итоге смирилась и теперь рада, что осталась здесь. Вьетнам делает тебя сильнее и лучше, Фрэнк. Когда я вернусь в Вирджинию на ферму отца, я снова пойду в ветеринарное училище, теперь меня ничто не остановит. Я хочу всего этого, Фрэнк. Мужа, ребенка, работу. Длинную счастливую жизнь, которая закончится, когда я уже не смогу вылезти из кресла-качалки, но вокруг будут дети, животные и друзья. Здесь ты поймешь, чего на самом деле хочешь от жизни. Это я обещаю.

– Спасибо, Этель.

– Ладно, хватит разводить сопли. Ты пьешь, Фрэнк?

Фрэнки не знала, что ответить. В колледже она ходила на вечеринки, там все, что она пила, – пара стаканов пива, а здесь она в первый же день выдула две стопки виски, но ведь она хорошая девушка, которая всегда играет по правилам. В декабре ей исполнился двадцать один год – возраст, с которого по законам Калифорнии разрешен алкоголь, – но после смерти Финли и ужасных новогодних каникул она не стала праздновать свой день рождения.

– Пью.

– Алкоголя тут полно, – сказала Этель. – Смотри в оба. И мой тебе совет – будь осторожна. Я не пью, но и не осуждаю. Живи здесь и сейчас. Делай что хочешь, если это поможет пережить ночь.

Этель встала и протянула Фрэнки руку:

– Давай, поднимайся, лейтенант, отряхнись и приведи себя в порядок, сейчас мы набьем животы, а потом хорошенько оттянемся в клубе. Ты только что пережила свой первый МАСПОТ.

Фрэнки впервые видела, чтобы человек ел так быстро. Этель походила на гиену, которая глотает добычу, видя, как приближаются хищники.

Наконец Этель отодвинула пустую тарелку и сказала:

– Я хочу танцевать. Пойдем?

Фрэнки посмотрела на недоеденный солсбери-стейк с коричневым соусом[14] и переваренной зеленой фасолью. И зачем она съела так много пюре?

– Танцевать?

Какие могут быть танцы? В животе бурлило. Она никак не могла переварить ни ужасов, которые видела, ни свою никчемность. Ей было стыдно и плохо. Она поднялась со стула.

В столовой было полно солдат в перепачканной кровью форме. Она удивилась, как громко они болтают и как много смеются. Она не понимала, как человек, прошедший через МАСПОТ, может так быстро о нем забыть.

Они с Этель вышли из столовой. Проходя мимо сцены, Этель рассказала о рождественском концерте в Кути, когда войска развлекал сам Боб Хоуп[15].

– Я отправила фотографию с Хоупом отцу. Он повесил ее в амбаре и теперь всем рассказывает, что его дочка спасает жизни…

Фрэнки не слушала. Ей хотелось побыть одной. Она начала сворачивать к бараку. Этель схватила ее за руку, словно прочитав мысли:

– Погоди, Фрэнк.

Когда они подошли к клубу, Этель отодвинула занавеску, и бряцанье бусин заполнило тишину между песнями.

Внутри было ни сесть ни встать – столько набилось народу. Мужчины, сгрудившись в небольшие компании, курили, разговаривали и пили. На полу валялся выпуск «Звезд и полос»[16], на первой полосе – заголовок: «Линия Макнамары укреплена вдоль ДМЗ». Воздух был серым от дыма.

Как они могут стоять здесь, курить и пить, будто ничего не случилось? У кого-то на волосах еще осталась кровь.

– Ого, Фрэнк. Ты дышишь как арабский скакун. Танцев не будет, я поняла. Пойдем. – Этель схватила две холодные банки кока-колы и направилась к выходу.

– Эй, красотки, не уходите! – крикнул кто-то из толпы.

– Вы что, обиделись?

– Я даже штаны надену. Возвращайтесь.

Обогнув туалеты и пустые душевые кабинки, девушки подошли к баракам.

Этель открыла дверь и почти силой заставила Фрэнки подняться в темную, сырую и вонючую комнату.

Она включила свет и, взяв Фрэнки за плечи, посадила на койку.

– Я вся пропахла кровью, – сказала Фрэнки.

– Да и выглядишь так себе. Тут всегда так.

– Мне нужно в душ.

Этель протянула ей банку колы. Так они и сидели бок о бок, плечом к плечу.

Фрэнки посмотрела на фотографии фермы и лошадей над койкой Этель и ощутила легкий укол грусти.

– Мы с братом как-то раз катались на лошадях. Мне очень понравилось.

– Первая лошадь у меня появилась в четыре. Каурый Честер, – сказала Этель. – Мама запрягала Честера, сажала меня на спину, и мы катались по саду. Я до сих пор об этом вспоминаю.

– Она…

– Умерла. Рак груди. Только не надо меня жалеть. Давай без соплей. Сколько тебе лет, Фрэнк?

– Двадцать один.

Этель мотнула головой и присвистнула:

– Двадцать один. Черт, уже и не помню, когда это было. Мне двадцать пять.

– Ого, – сказала Фрэнки.

– Думала, больше? Здесь год идет за десять, Фрэнк. А это мой второй контракт. К концу службы у меня сядет зрение и вырастут волосы на подбородке, вот увидишь. – Этель зажгла сигарету.

Комнату окутал сизый дым, Фрэнки вспомнила маму, и ей стало чуть легче.

– А где Барб?

– Сегодня привезли мальчика из ее города. Поджаренный, как цыпленок в масле. Тяжелый случай. Уж поверь, она от него не отходит.

– Цыпленок в масле?

– Весь в ожогах. Знаю-знаю, сравнение так себе. Но ты быстро привыкнешь, Фрэнк. Мы смеемся, чтобы не плакать.

Фрэнки едва ли могла это понять.

– Кажется, я не нравлюсь Барб, – сказала Фрэнки. – Не могу ее винить.

– Дело не в тебе, Фрэнк. Барб пришлось нелегко.

– Почему?

Этель удивленно посмотрела на нее:

– Ты же заметила, какого она цвета?

Фрэнки покраснела. В школе Святой Бернадетты чернокожие девочки не учились, они не ходили в церковь Святого Михаила и не жили на бульваре Оушен. Ни в женском клубе, ни в колледже она их тоже не видела. Почему?

– Да, но…

– Но все, Фрэнк. Давай остановимся на том, что Барб сильно устает, и закроем тему. Она одна из лучших операционных медсестер на свете. – Этель обняла Фрэнки. – Слушай, я хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Мы все через это прошли. Ты думаешь, что облажалась, приехав сюда, думаешь, тебе здесь не место. Но послушай меня, девочка. Неважно, где ты родилась, в какой семье выросла и в какого бога веришь. Если ты здесь, ты с нами, а мы с тобой.

Фрэнки легла на койку, волосы были еще влажные после едва теплого душа. Она лежала и смотрела в потолок. Прошло несколько часов, но она так и не заснула.

Боль пульсировала в стертых до пузырей ногах. Мерный храп Барб, словно шум океанских волн, заполнял собой всю комнату. Где-то вдалеке слышались выстрелы. Этель ворочалась во сне, и ее кровать жутко скрипела.

В голове Фрэнки, как в калейдоскопе, мелькали ужасные картинки. Оторванные конечности, пустые взгляды, целые реки крови и множество зияющих ран. Молодой солдат кричит и зовет маму.

Ей нужно в туалет. Может, разбудить кого-то из соседок, чтобы не идти одной?

Нет. Уж точно не после такого дня.

Она откинула одеяло, выбралась из постели.

На полу что-то зашуршало, но ей было все равно. Что такое крысы после сегодняшнего дня?

Она натянула форму, сунула ноги в ботинки и тут же снова почувствовала каждую мозоль.

В лагере было тихо. Лишь вдалеке слышались отдельные выстрелы, где-то жужжал двигатель (а может, генератор) и очень тихо играла музыка. Наверное, кто-то слушал радио.

Она знала, что выходить одной опасно. «Не все солдаты джентльмены», – сказала Этель, напомнив Фрэнки, что армия не так уж отличается от обычной жизни.

И все же. В бараке было нечем дышать, заснуть не получалось, а переполненный мочевой пузырь не давал покоя. Ужасные картинки все еще мелькали перед глазами, от жары болела голова.

Спустившись по ступенькам, она пошла в сторону туалетов. Слева в металлической бочке полыхало пламя, рядом темная фигура бросала что-то в огонь. Вонь была жуткой.

Через траншею тянулась узкая дощатая дорожка, обвитая колючей проволокой с обеих сторон. Фрэнки прошла по импровизированному мостику и забежала в женские туалеты.

Когда она вышла, в воздухе пахло табачным дымом. Она остановилась.

В конусе оранжево-золотого света возле фонарного столба стоял какой-то мужчина и курил.

Она быстро отвернулась, но под ногами что-то хрустнуло. Мужчина повернулся на звук.

Костолом. Джейми.

В мерцающем свете его красивое лицо выглядело устрашающе, даже улыбка его не смягчила.

– Простите. Я не хотела вас тревожить, – сказала она. – Я пойду…

– Нет, подожди… пожалуйста.

Фрэнки прикусила губу, вспомнив предупреждение Этель. Место было укромное и безлюдное. Она бросила взгляд на свой безопасный барак.

– Не бойся, Макграт. – Он вытянул руку. Фрэнки увидела, что она трясется. – Кто бы мог подумать – у хирурга трясутся руки.

Фрэнки подошла ближе, но все еще была настороже.

– Я сейчас не в лучшей форме, – сказал он.

Фрэнки не знала, что на это ответить.

– Сегодня привезли моего школьного друга. Мы вместе играли в футбол. Он сказал: Спаси меня, Джей-Си. – Его голос дрогнул. – Меня так не называли уже много лет. И я его не спас.

Фрэнки могла бы прочитать пустую, церемонную речь, которую слышала на похоронах Финли. Но вместо этого она сказала:

– Вы были с ним, когда он умирал. И можете сказать семье, что он был не один. Это будет много значить для его родных, поверьте. Мой брат здесь умер, назад мы получили только ботинки другого солдата.

Какое-то время Джейми просто смотрел на нее, будто удивился тому, что она сказала.

– Ладно, Макграт. Уже поздно. Я провожу тебя до барака.

Он приблизился, и они пошли вместе. У дощатого мостика он пропустил ее вперед, а перед дверью в барак остановился.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что просто была рядом. Иногда, чтобы спасти человека, нужно совсем немного.

Он натянуто улыбнулся и ушел.

Глава седьмая

Следующим утром, когда Фрэнки проснулась, ни Этель, ни Барб в комнате не было. Она быстро собралась и ровно в восемь ноль-ноль стояла у кабинета майора.

– Лейтенант Макграт, – доложила она.

– Слышала, в неотложке от вас было не больше пользы, чем от тиары на голове, – сказала майор и открыла бежевую папку. – Сестринское дело в каком-то женском католическом колледже, почти никакого опыта в больнице и юный возраст в придачу. – Она посмотрела на Фрэнки сквозь очки в черной роговой оправе. – Что вы здесь забыли, лейтенант?

– Мой брат…

– Неважно. Мне все равно. Но не дай бог вы здесь, чтобы увидеть брата.– Майор Голдштейн подвинула очки к переносице.– Флот и ВВС не принимают таких, как вы. Они берут только опытных медсестер. – Она захлопнула папку и вздохнула. – В любом случае вы уже здесь. Без знаний и опыта, но здесь. Я назначила вас в неврологию. Ночная смена. Посмотрим, как вы справитесь там.

– Я сделаю все возможное.

– Ага. Добро пожаловать в Тридцать шестой, лейтенант Макграт. Проявите себя.

Неврология располагалась в ангаре рядом с операционным отделением. Это светлое куполообразное помещение почти все было заставлено механическими кроватями «Страйкер». Раньше Фрэнки таких не видела, но в школе и на курсах военной подготовки о них кое-что рассказывали: это специальные кровати для парализованных больных, для пациентов с переломами таза, ожогами и для всех, у кого движения сильно затруднены. Два ряда кроватей разделял широкий проход. По стенам тянулись металлические трубки, с которых свисали капельницы. Рядом с каждой койкой стояла целая куча разного оборудования: аппараты искусственной вентиляции легких, охлаждающие одеяла, мониторы. Почти всю эту технику Фрэнки видела впервые в жизни. С потолка ярко светили лампы. Слышался мерный шепот аппаратов ИВЛ и попискивание мониторов ЭКГ.

В углу за столом сидел пожилой мужчина в выцветшей форме, он что-то сосредоточенно писал. Единственным военным (на ногах) был санитар, он проверял пациента в дальнем конце палаты.

Фрэнки выпрямилась, попытавшись держаться увереннее, чем чувствовала себя на самом деле.

– Младший лейтенант Макграт прибыла, сэр.

Мужчина посмотрел на нее. Фрэнки никогда не видела таких усталых глаз. Все лицо в рытвинах от оспин, за обвисшими щеками не разглядеть подбородка.

– Фрэнсис, так?

– Фрэнки, сэр.

– Капитан Тэд Смит. Врач. Фрэнки, расскажите, где вы работали, какой у вас опыт.

– Я окончила колледж. И… немного поработала в местной больнице.

– Что ж, – он поднялся, – пойдемте со мной.

Капитан остановился у первой кровати. На ней лежал молодой вьетнамец. Голова забинтована, на белой ткани проступило красное пятно.

– Он вьетнамец, – с удивлением заметила Фрэнки.

– К нам иногда привозят местных, – сказал капитан Смит. – Да, кстати, здесь лежат только пациенты с черепно-мозговыми. У большинства нет зрачкового рефлекса. Знаете, что это?

Еще до того, как Фрэнки ответила, капитан достал из нагрудного кармана маленький фонарик и посветил в глаза пациента.

– Видите? Никакой реакции. Расширенные и неподвижные. Запишите это в его карту, рядом поставьте дату и время.

Он показал ей, где делать пометки, вручил фонарик и повел дальше – от одного американского солдата к другому. Они, совершенно голые, лежали под тонкими простынями и смотрели в пустоту, почти все были подключены к аппаратам искусственной вентиляции легких. В палате находилось еще несколько вьетнамцев.

– Этот угодил под работающий ротор, – сказал капитан Смит, остановившись у кровати мужчины без руки и с перемотанной головой.

На последней койке лежал чернокожий парень, за бинтами лица не было видно. Он корчился и бормотал что-то невнятное.

– Он не в коме, но и не в полном сознании. Шансы на восстановление есть. Не многие могут этим похвастаться. Мы можем спасти их тело, но не жизнь.

Фрэнки смотрела на ряды кроватей, на целое море белых простыней, железок, аппаратуры и беспомощных тел. Каждый чей-то сын, брат или муж.

– Мы следим за их состоянием, меняем повязки и поддерживаем дыхание, пока их не осмотрит невролог из Третьего полевого госпиталя. Со временем вы научитесь замечать малейшие изменения в их состоянии. Но в эвакогоспитале пациенты надолго не задерживаются.

– Они нас слышат?

– Хороший вопрос, Фрэнки. Думаю, да. По крайней мере, надеюсь. Вы умеете ставить капельницы?

– В теории, сэр. – Она почувствовала, как неопытность алой буквой проступила на ее форме.

– Не переживайте, Фрэнки. Главное, у вас есть сердце. Остальному я научу.

14 апреля 1967 г.

Дорогие мама и папа,

Привет из Тридцать шестого эвакогоспиталя! Простите, что так долго не писала. Здесь жизнь бежит в бешеном темпе. Большую часть времени я либо напугана, либо измотана. Как только голова касается подушки, я тут же засыпаю. Оказывается, если сильно устать, можно уснуть в любом месте и в любом положении. Сейчас я набираюсь опыта, которого у меня, мягко говоря, не было. Я работаю в неврологии и провожу тут почти все время.

Я уже многому научилась! Каждую смену я проверяю у пациентов реакцию зрачков – свечу им в глаза ярким фонариком и записываю любые изменения, – меняю повязки, обрабатываю раны, слежу за аппаратами ИВЛ, ставлю капельницы, переворачиваю парализованных пациентов каждые несколько часов, а еще тыкаю или щипаю их, проверяя чувствительность. Наверное, звучит не очень привлекательно. И, мама, тебе бы точно не понравилось то, как я сейчас выгляжу, но я набираюсь опыта. Хотя и медленно.

У меня теперь есть две подруги. Этель Флинт – медсестра неотложной помощи из Вирджинии, а Барб Джонсон – операционная медсестра из Джорджии. Они помогают мне не сойти с ума. Мой начальник капитан Смит тоже замечательный. Он приехал из маленького города, что неподалеку от Канзас-Сити. Тебе бы он очень понравился, пап. Он коллекционирует часы и обожает нарды.

Я очень скучаю. Пишите, что вообще происходит в мире. Из газет здесь только «Звезды и полосы», а еще радио Вооруженных сил США. Мы даже о последнем скандале Бёртона и Тейлор ничего не знаем. Очень жду письма!

С любовью,

Фрэнки

Неврологическое отделение с его относительной тишиной стало для Фрэнки идеальным местом, чтобы набраться опыта. Здесь она была спокойна и сконцентрирована, она не боялась обо всем спрашивать капитана Смита, и вместе с практикой пришла уверенность. Чрезвычайных ситуаций в неврологии почти не случалось, а обо всех тяжелых ранах успевали позаботиться в операционном отделении. Почти все пациенты находились в коме, большинству из них нужно было менять повязки. В такой тишине у Фрэнки было время подумать, все осмыслить, перечитать собственные записи в карте пациента. Главной задачей их отделения было стабилизировать состояние пострадавших, чтобы потом переправить их в полевой госпиталь. Серьезнее всего Фрэнки относилась к обезболиванию. Никто из пациентов не мог пожаловаться, что испытывает боль, поэтому она с особой внимательностью оценивала их состояние.

На первый взгляд парни в отделении были просто телами, застрявшими между жизнью и смертью. Мало у кого проявлялась реакция на внешние раздражители, но по мере того, как Фрэнки за ними ухаживала, она все яснее видела перед собой людей, которые надеялись на что-то большее. Каждый солдат напоминал ей о Финли. Она разговаривала с ними, нежно касалась руки. Она представляла, что каждый пациент, запертый в темной пустоте комы, лежит и мечтает о доме.

Фрэнки стояла у кровати девятнадцатилетнего рядового Хорхе Руиса, радиооператора, который спас большую часть своего взвода. Капитан Смит поместил его в самом конце палаты – это значило, что пациент вряд ли доживет до перевода в полевой госпиталь.

– Привет, рядовой. – Фрэнки наклонилась и прошептала ему на ухо: – Я Фрэнки Макграт. Твоя медсестра.

Она придвинула к койке тележку из нержавейки. На ней лежали стерильные бинты, перекись и лейкопластырь. Глаза болели от яркого света ламп.

Фрэнки стала осторожно менять старую повязку на его ноге, не переставая гадать, чувствует ли он что-нибудь.

– Будет немного больно, – мягко сказала она, когда пришлось отдирать засохшую марлю от раны. Хотелось смочить повязку, чтобы было легче ее снять, но тогда рана не будет кровоточить, а это плохо.

Под бинтом Фрэнки искала почерневшие кусочки марли и зеленый гной. Она наклонилась, чтобы понюхать рану.

Порядок. Никакой инфекции.

– Выглядит отлично, рядовой Руис. Многие мальчики завидуют твоему восстановлению, – сказала она, перевязывая рану.

Рядом со свистом вздымался и опускался аппарат ИВЛ, наполняя воздухом впалую грудь пациента.

Суматоха в дверях прервала тишину. Два солдата в грязной и рваной форме ввалились в палату.

– Мэм, – сказал один из них, подходя к рядовому Руису, – как он?

– Он в коме, – ответила она.

– Когда он очнется?

– Не знаю.

Второй солдат встал рядом с другом:

– Он спас нас.

– Знаете, он хотел стать пожарным. В своем захолустье на границе Западного Техаса. Я ему сказал, что он никогда не сдаст экзамен. – Солдат посмотрел на Фрэнки: – Хочу, чтоб он знал, я просто его задирал.

– Он борется. – Это все, что она могла им дать. Толику надежды. В жизни без нее нельзя.

– Мэм, спасибо за то, что заботитесь о нем. Можно вас с ним сфотографировать? Это для его мамы.

– Конечно, – тихо сказала она, думая, как много фотография Финли значила бы для ее семьи. Она склонилась к рядовому Руису и взяла его вялую руку.

Солдат сделал снимок.

– Ему повезло иметь таких друзей. Скажите его маме, что он не один.

Солдат грустно кивнул. Другой вытащил из кармана какой-то значок и протянул его Фрэнки:

– Спасибо, мэм. – Он еще раз посмотрел на своего товарища, и оба солдата вышли.

Фрэнки убрала значок в карман и повернулась к пациенту.

– У тебя отличные друзья, – сказала она, меняя капельницу.

К концу ночного дежурства она еле держалась на ногах. Едва взглянув на Дебби Джон, медсестру, которая пришла заменить ее, Фрэнки вышла из отделения. Было раннее утро, но солнце уже припекало. Она прошла мимо столовой (есть совсем не хотелось), обогнула клуб (желания веселиться тоже не было) и открыла дверь своего барака. Где-то вдалеке слышались автоматная очередь и гул вертолетов – скоро прибудут новые пациенты. Надо успеть поспать, пока еще есть время. К счастью, в комнате никого не было, Барб и Этель в основном работали днем. Уже несколько недель они почти не виделись.

Благодарная за эту относительную тишину, Фрэнки расшнуровала ботинки, убрала их в тумбочку и легла на кровать. Уже через минуту она крепко спала.

– Проснись и пой, принцесса.

– Отстань, Этель. Я сплю. – Фрэнки повернулась на бок.

– Мы с Бабс решили взять тебя под свое крыло. Или крылья? – Этель посмотрела на Барб, та пожала плечами.

Фрэнки застонала и уткнулась лицом в подушку.

– Отлично. Начнем завтра.

– Сегодня, Фрэнк. Ты прячешься у своих полоумных уже полтора месяца. Тебя неделями не видно в клубе. Зачем приезжать во Вьетнам и сидеть в заточении?

– Я пытаюсь стать хорошей медсестрой.

– Как раз этим сегодня и займемся. Поднимайся, пока я не облила тебя водой. Надевай форму. У нас полевой выезд. И захвати фотоаппарат. – Этель стянула с Фрэнки одеяло, обнажив ее бледные ноги.

Ворча себе под нос, Фрэнки встала, надела футболку и форменные брюки, которые до сих пор выглядели как новые – никаких пятен крови. В неврологии кровавых происшествий почти не случалось.

Этель и Барб ждали ее возле столовой.

– Быстрее, Дороти, мы едем к волшебнику. Говорят, раненых сегодня не будет. – Барб улыбнулась и протянула Фрэнки зеленую панаму: – Держи, пригодится.

В лагере царила блаженная тишина – никаких санитарных вертолетов, никаких отдаленных взрывов. Мужчины гоняли мяч, мимо прогромыхал водовоз.

Этель и Барбара направились к армейскому грузовику, который стоял у ворот лагеря. Они забрались в кузов, где уже сидели капитан Смит и несколько вооруженных пехотинцев.

– Запрыгивай, – сказала Барб. – Они не будут ждать вечно.

Фрэнки залезла внутрь и села на металлический пол рядом с одним из солдат. Грузовик тут же ожил, завибрировал и тронулся с места.

– Куда мы едем? – спросила Фрэнки.

– В деревню, – сказала Этель. – Программа по оказанию медицинской помощи гражданскому населению. Что-то вроде медобслуживания для местных. Ты наверняка видела их в палатах. Капитан Смит устраивает такие выезды, как только появляется возможность. Говорит, это напоминает ему о работе дома.

Грузовик миновал пост охраны и выехал за ворота. Разве это безопасно?

Они проехали мимо близлежащей деревни, на улице сушились оливково-зеленые футболки, штаны и рубашки. Дальше поселений было не видно, слева лишь джунгли, справа – грязно-коричневая река. Группка детей резвилась в воде, они смеялись и сталкивали друг друга со старой покрышки.

Фрэнки достала «Полароид» и сфотографировала мальчика с буйволом и старушку в традиционной одежде – длинная рубашка с разрезами и узкие брюки. Такой костюм, как узнала Фрэнки, называется аозай. Вьетнамка несла плетеную корзину, полную фруктов.

Солдаты в кузове выпрямились и нацелили оружие на деревья.

– Будьте начеку, – сказал один. – Тут снайперы.

Фрэнки опустила фотоаппарат и стала пристально вглядываться в джунгли. Где-то там могли скрываться вражеские стрелки. Она представляла, как в этих зарослях слоновой травы сидят солдаты и целятся в грузовик. Фрэнки прошиб холодный пот. Она тряслась на неровностях дороги, придерживая панаму.

Грузовик с шумом мчался по размытой ухабистой дороге, мимо проносились зеленые пейзажи. Свидетельства войны были повсюду: выжженная земля, мешки с песком, мотки колючей проволоки, летающие над головой вертолеты и звуки взрывов где-то вдалеке. На зеленом полотне джунглей проглядывало множество рыжих пятен – там войска США распылили гербицид «Агент Оранж», который убивает растительность. Это мешало врагам прятаться.

Фрэнки наблюдала, как вьетнамки в соломенных шляпах бродят по рисовым полям и меж высокой травы, одетые в струящиеся аозаи, как работают под палящим солнцем с детьми, привязанными сзади.

Грузовик начал подниматься в гору и остановился на плато – с холма словно срезали верхушку – там и располагалась деревня. Дворы и садики были аккуратно огорожены, дома из бамбука стояли на высоких сваях. В этой глухомани люди жили так же, как веками жили их предки, – выращивали рис и охотились с арбалетом.

Деревня была построена вокруг красивого, но обветшалого каменного здания, пережитка французской оккупации. Местные жители – маленькие сгорбленные старички и старушки с тонкими шеями, худыми руками и зубами, почерневшими от постоянного жевания бетеля, – вышли из хижин и выстроились в линию перед грузовиком. Они сложили ладони и почтительно склонили головы.

Этель приподнялась в кузове.

– Осторожно, – сказал один из пехотинцев, – чарли везде. Они вешают бомбы на детей и старух. И скрываются даже в кустах.

Фрэнки осмотрелась. Бомбы… на детях? Как тогда отличить врага от союзника? Как понять, что перед тобой вьетконговец, чьи бомбы унесли жизни стольких солдат?

Она внимательно вглядывалась в местных жителей в легкой темной одежде. Среди них совсем не было молодых – ни женщин, ни мужчин, – только дети и старики. Может, у кого-то из них нож в рукаве или пистолет за поясом?

– Ладно, ребята, – сказала Барб, – не тряситесь.

– За работу, – сказал капитан Смит.

Команда медиков спрыгнула на красную землю.

Фрэнки вылезла последней. Как защитить себя от невидимых врагов?

Капитан Смит взял ее за руку:

– Ты отличная медсестра, Фрэнки. Давай, покажи им.

Она кивнула, и капитан направился к пожилому смуглому мужчине с черными зубами, ростом он был не выше десятилетнего американского мальчика. Старик улыбнулся, по лицу побежали глубокие морщины. Он поманил капитана Смита скрюченным пальцем и двинулся в сторону полуразрушенной французской виллы. Каменные стены виллы были усеяны следами от пуль, в некоторых комнатах стен не было вовсе. На полу лежали плетеные циновки. В большом очаге горел огонь. В черном котле что-то кипело и булькало, наполняя сырую комнату насыщенным ароматом специй.

Старик взял глиняный кувшин, показал капитану Смиту и робко сказал:

– Бак си, ка мон.

Он сделал большой глоток и протянул кувшин врачу.

Что это за жидкость? Он же не будет это пить?

– Кажется, это значит «спасибо вам, доктора», – сказала Барб.

Она взяла кувшин у капитана, отхлебнула из него и передала Фрэнки.

Фрэнки недоверчиво посмотрела на глиняное горлышко и медленно поднесла кувшин к губам. Она сделала небольшой глоток и удивилась – вкус был сладкий с небольшой кислинкой, напиток чем-то напоминал вино.

Старик улыбнулся, кивнул и сказал что-то на вьетнамском.

Неуверенно улыбнувшись в ответ, Фрэнки сделала еще один глоток.

После приветственного ритуала медики принялись за работу. Все объяснялись на пальцах. Местные ни слова не понимали по-английски. Врачи и медсестры оборудовали выездную поликлинику со смотровым столом в пустой хижине с соломенной крышей. Еще один стол поставили на улице и принесли туда тазик с мыльной водой, чтобы вычесывать у детей вшей и промывать болячки. Повсюду летали мухи, от которых было некуда деться. Водитель грузовика раздавал детям конфеты, они крутились рядом и просили еще.

Следующие несколько часов Фрэнки провела на старой вилле в окружении местных жителей. Дети и старики терпеливо ждали своей очереди на осмотр. Фрэнки раздавала лекарства от глистов, антациды, аспирин и таблетки от малярии. Она проверяла зубы, заглядывала в ушные каналы, прослушивала сердечный ритм. Очередь почти подошла к концу, как вдруг рядом с Фрэнки появился мальчик, на вид ему было не больше пяти. Он был в шортах и рубашке с коротким рукавом, ноги и неровно подстриженные черные волосы измазаны красной грязью. Он ничего не говорил, не дергал ее за рукав, просто стоял рядом.

– Что такое, малыш? – спросила она, отпустив последнего пациента.

Мальчик улыбнулся, и сердце Фрэнки растаяло.

Она взяла его на руки. Мальчик обхватил ее руками и ногами, посмотрел в глаза и что-то сказал на своем языке.

– Я не…

Он выскользнул из объятий, взял ее за руку и потянул за собой.

Он хотел, чтобы она пошла за ним. Фрэнки обернулась. Все были заняты. Этель снаружи ставила уколы, а Барб обрабатывала рану от мачете у пожилой женщины.

Фрэнки колебалась, ведь ее просили быть осторожной. Чарли могли прятаться где угодно.

Мальчик потянул настойчивее. Он выглядел таким крошечным и таким невинным. Бояться, кажется, было нечего.

– Ну хорошо, – сказала она.

Они шли по полуразрушенному коридору, где сквозь потрескавшиеся каменные плиты пробивалась виноградная лоза и подобно щупальцам расползалась по черному, заплесневелому полу. Мальчик остановился перед деревянной покосившейся дверью, посмотрел на Фрэнки и что-то спросил.

Она кивнула.

Он открыл дверь.

Фрэнки почувствовала запах гнили и нечистот.

В слабом мерцании свечи было видно, что на циновке лежит ребенок, накрытый грязными одеялами. Рядом стоял горшок. Фрэнки прикрыла нос платком и подошла ближе.

Это оказалась девочка лет тринадцати с черными спутанными волосами и желтой кожей. Левая рука была замотана грязной кровавой тряпкой.

Фрэнки опустилась на колени, и девочка с опаской посмотрела на нее.

– Я не сделаю тебе больно, – сказала Фрэнки, осторожно снимая грязную повязку. В нос ударил запах гнили. Рука была до того искалечена, что уже мало походила на руку. Из ран сочился зеленый гной. Из одного из почерневших пальцев торчала кость.

Почерневшие пальцы. Гангрена. Фрэнки читала об этом, но своими глазами никогда не видела.

Мальчик что-то сказал, и девочка отчаянно замотала головой.

– Оставайся здесь, – сказала ему Фрэнки, бережно отпустила искалеченную руку, а сама вышла и побежала по коридору на свежий воздух. – Капитан Смит! Быстрее! И захватите сумку.

Фрэнки вела доктора в темную, затхлую комнату. Он почти бесшумно шагал по каменному полу, попадая в ритм ее учащенного сердцебиения.

Капитан опустился на колени рядом с девочкой, осмотрел раны и тяжело вздохнул.

– Она работает на фабрике по производству тростникового сахара. Это травма от вальца.

– Как ей помочь?

– Мы могли бы отправить ее в Третий полевой госпиталь. Там есть отделение для вьетнамцев, но здесь местные жители полагаются только на собственные силы. Они ни за что ее не отпустят, да и мы не можем обещать, что она вернется. С ампутацией и антибиотиками у нее будет шанс. Если ничего не сделать, она умрет от инфекции.

Они посмотрели друг на друга, но каждый понимал, что вариант только один. Они должны попытаться спасти девочку.

– Я позову Этель…

– Нет. Мне нужна ты, Фрэнки. Скажи мальчику выйти.

Фрэнки ощутила подступающую панику, но капитан Смит уже открывал сумку. Он достал шприц и сделал девочке анестезию. Когда она закрыла глаза и обмякла, капитан достал пилу:

– Подержи, Фрэнки.

Мальчуган убежал.

Доктор Смит ввел морфин.

– Держи за предплечье, – сказал он. – Крепко.

И она держала изо всех сил. Ампутация была такой безжалостной, что несколько раз Фрэнки приходилось отвернуться. Когда все закончилось, девочка еще не пришла в себя, и Фрэнки стала аккуратно обрабатывать культю и накладывать белую чистую повязку. Закончив с перевязкой, Фрэнки обернулась и увидела у стены худенькую пожилую вьетнамку, лицо у нее было мокрое от слез.

– Может, это ее бабушка, – тихо сказала Фрэнки.

– Дай ей антибиотики и попробуй объяснить, что с ними делать, – сказал капитан. – И покажи, как менять повязку.

Фрэнки кивнула. Она подошла к молчаливой старушке и стала всеми доступными способами объяснять, как позаботиться о девочке.

Женщина очень внимательно следила за всем, что показывала Фрэнки, и понимающе кивала, а затем низко поклонилась.

Фрэнки вручила старушке антибиотики с бинтами и поспешила за капитаном Смитом. Они вместе вышли из здания и направились к грузовику, и тут кто-то дернул ее за рукав.

Это был тот самый мальчуган, он протянул руку и раскрыл ладонь. В ней лежал гладкий серый камень. Мальчик что-то пролепетал и потряс рукой. Фрэнки поняла, что для мальчика это была настоящая драгоценность.

– Эта девочка – твоя сестра? – спросила она.

Он улыбнулся и снова потряс рукой. Она осторожно взяла камень, не желая обижать мальчика, затем сняла с шеи медальон со святым Христофором, который носила с момента конфирмации, и отдала украшение мальчику. От радости у него засияли глаза.

Она убрала камень в карман рубашки и залезла в кузов грузовика. Пока они отъезжали от деревни, все местные снова выстроились в линию и молча смотрели им вслед. Фрэнки вытащила камень из кармана.

Обычный, ничем не примечательный кусочек породы, она бы никогда не обратила на него внимания. Но теперь это был ее талисман. Напоминание о том, что однажды эта девочка вырастет благодаря тому, что Фрэнки сделала сегодня. Да, у девочки не будет руки, ей придется трудно, но она сможет бегать и играть, сможет выйти замуж и родить ребенка.

– Ты отлично справилась, Фрэнки, – сказала Барб. – На тебя еще есть надежда.

Этель достала пачку сигарет.

– Первый шаг к тому, чтобы вытащить нашу девочку из неврологии.

Фрэнки взяла сигарету и закурила.

– А какой второй? – спросила она.

– Золотце, мы работаем над этим, – улыбнулась Барб.

Глава восьмая

21 апреля 1967 г.

Дорогая Фрэнсис Грэйс,

Поверить не могу, что прошел целый месяц.

В твое отсутствие страна совершенно сошла с ума.

Забастовки. Протесты. Агитационные плакаты. Свободные отношения. Уж поверь мне, однажды эти свободные девушки окажутся в беде, и где тогда будут их свободные любовники с грязными ногами? В тюрьме, полагаю, или где-то похуже. Для мужчин мир меняется, Фрэнсис, для женщин он почти неизменен.

Президент говорит, что протесты только затягивают войну.

Мы с твоим отцом каждый вечер смотрим новости в надежде увидеть тебя, как бы глупо это ни звучало. Солдаты в репортажах выглядят бодро.

С любовью,

мама

P. S. Видела твою давнюю подругу, не помню, как ее зовут, такая кудрявая девочка из школы, она еще совсем не умела играть в волейбол. Так вот, я увидела ее по телевизору на пикете в Сан-Франциско. Ты не поверишь, на ней не было бюстгальтера. Грудь так и выпрыгивала наружу, как будто под грязной футболкой яростно сражаются две боксерские перчатки. Может мне кто-нибудь объяснить, как отсутствие бюстгальтера помогает делу свободы?

Смена почти закончилась, близился вечер, Фрэнки сидела рядом с одним из пациентов, парнем из Оклахомы. Ее перевели на дневные смены две недели назад.

Она захлопнула книгу, которую читала вслух. «Порою нестерпимо хочется…»

– Все, Тревор, я утомилась. Пора принимать душ и ложиться в постель. Сегодня было так жарко, что вода, наверное, нагрелась. Завтра тебя переводят в Третий. Я буду скучать.

Фрэнки сжала его ладонь и начала вечерний обход. Она легонько касалась каждого пациента и желала спокойной ночи.

– Ты в безопасности. Мы вернем тебя домой. – Только это она и могла сказать всем этим сломленным мужчинам.

Захватив с собой банку теплой газировки, Фрэнки направилась к бараку.

Стоял жаркий и сухой майский день. Грязь под палящим солнцем затвердела и потрескалась, кожа Фрэнки высохла, волосы выгорели. Она постоянно чесалась и потела.

В бараке она обнаружила, что Этель и Барб переоделись в гражданское – Этель была в летнем платье, которое ей сшила вьетнамка из Сайгона, а Барб в черном шелковом аозае, сделанном на заказ.

Фрэнки увидела, что на ее кровати лежит платье, которое она купила в «Баллокс», – симпатичное платье-футляр с воротничком в стиле Питера Пэна и поясом. Что-то из прошлого десятилетия. Мама настояла на том, что даже на войне необходимо иметь платье, «достойное выхода в свет».

Фрэнки смахнула платье и плюхнулась на кровать.

– Я ужасно устала.

Этель и Барб переглянулись.

– Устала?

– Просто валюсь с ног.

– И что, будешь дрыхнуть или все-таки пойдешь на прощальную вечеринку капитана Смита?

– Уже сегодня? – спросила Фрэнки и поникла. – Черт.

– Шевелись, Фрэнк, – сказала Этель.

Возражений быть не могло. Капитан Смит стал для нее прекрасным учителем и начальником. Он мягко и терпеливо обучал ее всему, что нужно знать на работе в неврологии. Она провела с ним в палате бесчисленные часы, раз или два даже поделилась кока-колой в клубе. Она умилялась, рассматривая фотографии его детей. Пропустить прощальный вечер было никак нельзя.

– Мы что, полетим? – спросила Фрэнки, когда они подошли к вертолетной площадке.

Может, вертолеты и маневренные, но их отлично видно с земли. Врагам нравится их сбивать. Особенно привлекательной целью были санитарные вертолеты – облегченные и невооруженные. Если вертолет взрывается в воздухе, от пассажиров ничего не остается. Фрэнки слишком хорошо это знала.

Лопасти вертолета разрезали горячий воздух и подняли с земли облако пыли, глаза мгновенно заслезились.

Этель подтолкнула Фрэнки вперед, солдат помог забраться внутрь. Фрэнки села сзади и прислонилась к стене.

Барб и Этель расположились прямо у открытых дверей – свесив ноги, они чему-то смеялись. Вертолет медленно набрал высоту, затем накренился вперед и полетел.

В салоне стоял оглушительный шум.

Они повернули влево, и через открытую дверь Фрэнки увидела Вьетнам: километры зеленых джунглей, ленты коричневых рек, точки маленьких лодок, белоснежные пляжи, омываемые лазурными водами Южно-Китайского моря. Вдалеке над облаками возвышались зеленые горы.

И повсюду царила разруха. В лучах закатного солнца блестела колючая проволока. На земле виднелись огромные воронки от взрывов и поваленные деревья. Вдоль дорог лежали груды металлолома. Мимо пролетали вертолеты, стреляли по земле и уклонялись от ответного огня. Постоянный шум лопастей, грохот минометных обстрелов. По грунтовым дорогам двигались танки, поднимая облака красной пыли. В последнее время США постоянно бомбили тропу Хо Ши Мина. Сражения велись выше, в горах рядом с деревней Плейку.

– А вот и Лонг-Бин, – крикнул один из пулеметчиков.

Фрэнки знала, что Лонг-Бин – одна из самых больших американских баз во Вьетнаме. Здесь жили и работали десятки тысяч человек. Один военторг тут был больше любого магазина у нее дома. Сверху база выглядела как целый город, выросший прямо в центре джунглей на красном прямоугольнике земли. Бульдозеры постоянно расчищали все новые участки, расширяя территорию базы. Не было видно ни дерева, ни травинки – не осталось и намека на джунгли, все вырубили, чтобы возвести этот временный город.

Когда они приземлились на вертолетную площадку, закат уже окрасил небо в ярко-розовый цвет.

Фрэнки осторожно вылезла из вертолета и поспешила за Барб и Этель, которые явно знали, куда идти в этой грязной и вонючей неразберихе дорог, людей, танков и бульдозеров. База напоминала кипучий муравейник. Здесь строили огромный госпиталь, потому что число раненых росло очень быстро.

Об офицерском клубе Лонг-Бина ходили легенды. Фрэнки слышала истории о грандиозных праздниках и «пьяных в дрова» вечеринках, говорили, что сюда приезжала отдыхать даже военная полиция. Капитан Смит, который проработал тут большую часть первого года службы, часто вспоминал об этом месте и считал, что прощальная вечеринка должна пройти именно здесь.

Барб открыла дверь клуба, Фрэнки вошла следом. Она чувствовала, что привлекает слишком много внимания своим нелепым внешним видом – старомодным платьем, обгрызенными ногтями и стрижкой «пикси», которая так отросла, что делала ее похожей на участников «Битлз». Повязка на голове не слишком спасала положение. По крайней мере, в этот раз Фрэнки была в кроссовках, а не в армейских ботинках.

Офицерский клуб оказался совсем не таким, каким она его представляла. Но чего она вообще ждала? Белых скатертей и официантов в костюмах, как в загородных клубах Коронадо?

Это был убогий темный бар. В спертом горячем воздухе стоял запах сигарет, пота и спиртного.

Деревянная барная стойка растянулась по всей длине клуба, рядом с ней выстроилась целая очередь из желающих выпить. Еще больше посетителей сидело за круглыми столиками. Женщин было не слишком много, в основном они танцевали. Фрэнки увидела Кэти Мор, одну из операционных медсестер Тридцать шестого эвакогоспиталя, она танцевала с капитаном Смитом. Над барной стойкой висел плакат: «Бон вояж, капитан Смит».

Фрэнки тут же вспомнила о вечеринке, которую родители устраивали в честь отъезда Финли.

Казалось, что это было целую вечность назад.

Как же наивно.

Барб, расталкивая людей, провела Фрэнки прямо к бару. Они заказали джин с тоником и две содовые, с трудом перекрикивая музыку и галдящую толпу. Увидев двух американок, солдат рядом хищно улыбнулся. На его рукаве Фрэнки заметила большую красную единицу Первой пехотной дивизии.

Не обращая на солдата никакого внимания, Барб забрала напитки и понесла их к пустому столику. Заиграла какая-то очень чувственная песня. Фрэнки не слышала ее раньше. «Ну же, крошка, разожги во мне огонь»[17].

Фрэнки тоже направилась к столику, но тут кто-то схватил ее за руку.

Ей улыбался доктор Джейми Каллахан. Она вспомнила, как он помог ей пережить первую красную тревогу, каким успокаивающим был его голос, как по-дружески он к ней отнесся, вспомнила их ночной разговор около туалетов. С того дня, как ее повысили, она видела его всего пару раз – в столовой и в клубе, – но они почти не разговаривали.

В белой футболке, чистой форме и армейских ботинках он выглядел совсем как Роберт Рэдфорд из фильма «На слом!» – чертовски привлекательно. И отлично это знал. Слегка отросшие русые волосы, голубые глаза, квадратный подбородок. Самый популярный мальчик в школе. Из образа выбивались только грустные глаза и опущенные плечи. За ярким фасадом таилось отчаяние. Печаль. Наверное, то же самое он заметил во Фрэнки.

– Вот и медсестры, значит, вечеринка наконец началась, – сказал он и натянуто улыбнулся.

Она поймала его взгляд. Неврология помогла ей стать проницательнее.

– У вас все хорошо? – спросила она.

Заиграла новая песня. Проникновенная мелодия «Когда мужчина любит женщину»[18] заполнила все помещение.

– Потанцуй со мной, Макграт, – сказал он.

Она ждала от него какой-то самоуверенной дерзости и уже собиралась рассмеяться, но это была лишь просьба отчаявшегося и одинокого человека.

Ей было хорошо знакомо это чувство. Каждое дежурство она почти слышала эту мольбу из уст пациентов – лежа в коме, они надеялись на чудо.

Фрэнки взяла его руку. Они вышли на танцплощадку. Она прижалась к нему, почувствовала под ладонями его твердую спину и внезапно поняла, насколько сама одинока. И дело даже не во Вьетнаме, а в смерти Финли.

Она положила голову Джейми на плечо. Они двигались в спокойном, знакомом ритме, меняя шаг, только когда менялась музыка.

Наконец Фрэнки подняла голову и увидела, что он смотрит прямо на нее. Она осторожно убрала волосы с его лба.

– Выглядите уставшим.

– Тяжелый день.

Он попытался улыбнуться, и ее это очень тронуло. Она знала, как трудно порой дается улыбка.

– Они так молоды, – сказал он.

– Расскажите, что-нибудь хорошее, – попросила она.

Он подумал минуту и улыбнулся.

– У моей семилетней племянницы Кайли выпал зуб. Зубная фея оставила ей пятьдесят центов, и она купила на них золотую рыбку. А ее брата Брейдена взяли в футбольную команду.

Это было так мило, что Фрэнки заулыбалась. Она уже хотела спросить о его обычной жизни, как вдруг двери распахнулись и под отдаленные звуки минометного обстрела в клуб зашли трое мужчин.

Точнее, ворвались. Они громко болтали и смеялись, трудно было не обратить на них внимания. Они не выглядели как солдаты и на офицеров совсем не походили. У всех троих волосы были слишком длинные для армейских порядков. Двое носили усы. На одном была ковбойская шляпа и футболка с надписью «Варлокс». Только один из них был одет в синюю форму ВМС. Они держались в обнимку и пели какую-то боевую песню.

Пробившись через толпу, они сели за столик с табличкой «зарезервирован». Один вскинул руку, и официантка – молодая вьетнамка – кинулась к ним с бутылкой «Джек Дэниелс» и тремя стаканами на подносе. Невысокий рыжий парень с редкими усами запрокинул голову и завыл, как волк.

– Кто это? – спросила Фрэнки.

Троица скорее напоминала ковбоев или студентов Беркли, чем военно-морских офицеров.

– Парни из новой эскадрильи. Морские волки. Вертолетная поддержка ВМС. Флоту нужны были вертолетчики, и в прошлом году они отобрали нескольких добровольцев, которые умели управлять самолетом, обучили их и посадили на вертушки. Может, они выглядят высокомерно, может, одеты и подстрижены не по уставу, но они очень нам помогают. Даже в свои свободные часы вывозят множество раненых. Ты вызываешь Морских волков, и если они не сражаются с чарли, то тут же прилетают. – Джейми на секунду замолчал, а затем добавил: – Я думал о тебе, Макграт.

Теперь его голос звучал как у молодого, неопытного врача. Как у человека, над которым она могла посмеяться.

– Правда?

– Ты слишком долго пряталась.

– Пряталась?

– В неврологии. Твои подружки Этель и Барб сказали, что ты готова двигаться дальше.

– Вот как?

– Капитан Смит сказал, что ты проделала поразительную работу. Он еще не видел, чтобы кто-то так быстро все схватывал.

Фрэнки не знала, что ответить. Капитан Смит ничего подобного ей не говорил.

– А еще он сказал, ты умеешь сострадать, но это я и сам знаю.

– Ну…

– Это я к чему. Ты приехала в этот ад, чтобы менять повязки или спасать жизни?

– Думаю, вы не правы, сэр.

– Джейми,– сказал он.– Ради бога, Макграт. Джейми.

– Что ж. Джейми, думаю, ты не прав. Условно-патогенная инфекция может…

– Переходи в операционное отделение, будешь работать со мной. Пэтти Перкинс скоро уедет. Мне нужна хорошая медсестра на замену.

– Я не подойду, – сказала она. – Возьми Сару из ожогового.

– Мне нужна ты, Макграт.

В этой фразе она услышала больше тепла, чем следует, и насторожилась.

– Если это способ со мной переспать…

Он слегка улыбнулся:

– О, я бы с удовольствием с тобой переспал, Макграт, но я имел в виду не это.

– Я не подойду, правда.

– Подойдешь, я тебя подготовлю. Слово скаута.

– Ты был скаутом?

– Конечно, нет. Я все еще не понимаю, как здесь оказался. Куча долгов и военных историй – наверное, это все они. Мой отец сказал, что я дурак. Но я здесь и пробуду здесь еще семь месяцев. И мне нужна охрененная медсестра.

Фрэнки это все пугало: МАСПОТ, возможные неудачи, близость к Джейми. Прошло уже почти два месяца, и, плохо это или хорошо, но время летело быстро. В неврологии она научилась всему, чему могла. Если она и правда хочет стать хорошей медсестрой, пора двигаться дальше.

– Хорошо, капитан Каллахан. Я попрошу перевести меня в хирургию.

– Отлично.

Кажется, он был очень собой доволен. Этот блеск в глазах наверняка соблазнил множество женщин. Фрэнки не собиралась поддаваться, но правда была в том, что ее тянуло к нему. И она была совершенно уверена, что он это понимал.

В первый день работы в хирургии Фрэнки остановилась перед входом, глубоко вдохнула и вошла в ангар.

Хаос.

Яркий свет, громкая музыка, врачи, санитары, медсестры, раздающие указания, крики раненых. Она увидела Джейми в маске и заляпанном кровью халате, он шел прямо к ней. Кровь была везде: на стенах, на полу, на лицах. Брызги, капли, лужи крови.

– Макграт, в сторону, – выкрикнула Пэтти Перкинс в окровавленной форме и оттолкнула ее.

Фрэнки споткнулась и ударилась о стену. Два санитара внесли раненого в операционную. На носилках сидел солдат, совсем еще мальчик.

– Где мои ноги? – кричал он.

– Дыши, Макграт, – сказал Джейми, легонько коснувшись локтем ее плеча. Она посмотрела в его усталые глаза.

Мимо проехала каталка, на ней лежал мужчина с кишками наружу. Барб бежала рядом.

– Поступил из предоперационной.

Фрэнки смотрела на кровавый след, тянувшийся за каталкой. К горлу подступила тошнота.

– Ладно, Макграт. Ты же знаешь, что такое ПНШ, да? – спросил Джейми.

Она не могла вспомнить.

– Макграт. Соберись.

Она знала, конечно же, знала. Она занималась этим неделями.

– Позднее наложение швов. Грязные раны сначала нужно промыть. Швы накладываются позже, чтобы предотвратить заражение.

– Правильно. Пойдем со мной.

Фрэнки пошла вперед и тут поняла, что Джейми буквально дышит ей в спину. Он подвел ее к парню на каталке.

– Нужно удалить инородные тела и промыть рану. Это осколочное ранение. Чтобы остановить кровотечение, надо убрать металлические фрагменты и омертвевшие участки кожи. А затем промыть рану физраствором. Из больших отверстий сделаем поменьше. Поможешь мне?

Она замотала головой.

Он повернулся к ней и тихо сказал:

– Посмотри на меня.

Она медленно выдохнула и подняла глаза.

– Не бойся, Макграт. Ты сможешь.

Не бойся.

– Да. Хорошо. Конечно, смогу, – соврала она.

Следующие шесть часов двери шестого отделения почти не закрывались, санитары бесконечно заносили раненых из предоперационной. Они называли это наплывом.

Фрэнки стояла перед хирургическим столом напротив Джейми, они оба были в шапочках, масках и белых халатах. На столе лежал молодой сержант с огнестрельным ранением груди. Справа от Фрэнки находился лоток с хирургическими инструментами.

– Зажим, – сказал Джейми. Подождал пару секунд, дал ей время и добавил: – Рядом с расширителем. Видишь?

Фрэнки кивнула, взяла зажим и передала ему. Она завороженно наблюдала, как он оперирует, зашивает вену у мужчины в груди.

– Зажим Аллена. – Он взял у нее зажим и вернулся к работе.

К двадцати двум ноль-ноль Фрэнки еле держалась на ногах, вся одежда была в крови.

– Готово, – наконец сказал Джейми, отходя от стола.

– Это был последний, – сказала Барб и сделала радио погромче, пел Ван Моррисон. Подпевая, она подошла к Фрэнки и Джейми. – Как справилась моя девочка? – пропела она вместе с Моррисоном, обращаясь к Джейми.

Он взглянул на Фрэнки.

– Она была великолепна.

– Я же говорила, что все получится. – Барб шлепнула Фрэнки по бедру.

К ним подошла Пэтти.

– Отличная работа, Фрэнки. Ты станешь настоящей звездой. – Она обняла Барб: – Ну что, в клуб?

Барб сняла маску.

– Ты заслужила. Увидимся там, Фрэнки?

Фрэнки так устала, что едва могла кивнуть.

Барб и Пэтти в обнимку направились к выходу.

Джейми стянул медицинскую шапочку и позвал санитара, чтобы тот доставил пациента в послеоперационное отделение. Когда каталку отвезли, Джейми и Фрэнки остались совсем одни.

– Все хорошо? – спросил он, пристально глядя на нее.

Она знала: ему не все равно, что она чувствует после сегодняшнего дня.

– Мне еще многому нужно научиться, – сказала она и улыбнулась. – Но да, все отлично.

– Кто-то сможет вернуться домой к семье благодаря нам. И это самая большая награда. – Он подошел ближе. – Пойдем, я куплю тебе выпить.

– На самом деле я почти не пью.

– Тогда можешь угостить меня.

Они сняли грязные халаты, Джейми взял ее за руку, и они направились в клуб.

Всю дорогу Фрэнки шла, прижавшись к нему. Серьезных отношений у нее никогда не было, и она еще ни с кем не спала. В обычной жизни для нее было очень важно оставаться хорошей девушкой, чтобы родители могли ею гордиться, но тот ужас, который она видела здесь каждый день, заставил усомниться, что правила приличия вообще имеют какую-то ценность.

В офицерском клубе, как всегда, было полно людей, уставших и помятых после «наплыва». Они наконец закончили работу и хотели развеяться. Этель сидела одна и курила. Барб медленно двигалась под музыку в обнимку с каким-то парнем. Казалось, они скорее поддерживают друг друга, чтобы не упасть, чем танцуют. В углу кто-то бренчал на укулеле.

Джейми подвел Фрэнки к столику Этель и принес ей стул. Фрэнки устало села. Джейми отправился за напитками.

– Ну как? – спросила Этель, протягивая Фрэнки сигарету.

– Я никого не убила. – Фрэнки прикурила от сигареты Этель.

– Черт, Фрэнк, это отличный первый день в хирургии. – Она вздохнула. – В приемном покое был настоящий кошмар. Чарли всерьез взялись за наших парней. На ожидании ни одного выжившего.

Какое-то время девушки держались за руки, утешая друг друга. Затем Этель встала:

– Сегодня я не в настроении. Пойду в барак, посижу в тишине, может, напишу письмо отцу. А ты?

Фрэнки взглянула на Джейми, который возвращался с напитками.

– Но Джейми…

– Женат.

Фрэнки подняла глаза на Этель:

– Женат? Как? Он не говорил…

Этель взяла ее за плечо:

– Будь осторожна, Фрэнк. Не всем можно верить. Сомнительная репутация тебе ни к нему. Я обычная пай-девочка и, может, сама многого не понимаю, но кое-что знаю точно. Хорошенько подумай, прежде чем с кем-нибудь переспать.

Фрэнки смотрела Этель вслед.

Через минуту рядом приземлился Джейми, протянул ей банку цитрусовой газировки.

– Я взял тебе это, но настоятельно рекомендую виски.

– Правда? – Она сделала глоток теплой газировки.

– В Сайгоне есть один отель, называется «Каравелла», – сказал он. – Там на крыше отличный бар. Тебе бы понравилось. Мягкие постели. Чистые простыни.

Фрэнки повернулась к нему:

– Знаешь, женатые мужчины обычно носят кольцо.

Его улыбка исчезла.

– Макграт…

– Когда ты собирался мне сказать?

– Я думал, ты знаешь. Все знают.

– Как зовут твою жену?

– Сара. – Он вздохнул.

– У вас есть дети?

– Сын, – сказал он после короткой паузы. – Дэви.

Фрэнки прикрыла глаза.

– Есть фотография?

Он достал бумажник и вытащил фотографию высокой худощавой женщины с пышной прической, на руках она держала белокурого круглолицего мальчика с пухлыми ручками и ножками.

Джейми убрал фотографию. Между ними повисло молчание – тишина, пропитанная разочарованием Фрэнки.

– Это… ничего не меняет… для нас. Здесь.

– Ты обманул меня, – сказала она.

– Я…

– Не рассказывай мне сказок, Джейми. Прояви ко мне хоть немного уважения, пожалуйста. Я старомодна. Я верю в любовь и честность. Клятвы для меня кое-что значат. – Она залпом выпила газировку, та обожгла горло. Затем встала. – Доброй ночи.

– Не убегай, Макграт. Я буду джентльменом. Даю слово скаута.

– Кажется, мы уже выяснили, что скаутом ты никогда не был.

– Да, – сказал он. – Но сегодня мне не помешал бы друг.

Она знала это чувство. Она все думала о том, что фотография ребенка стерла улыбку с его лица, расстроила окончательно. Фрэнки медленно села рядом. И все-таки он ей нравился – возможно, даже слишком. А еще этим вечером ей самой не помешал бы друг.

– Сколько вы женаты?

– Четыре года. – Он смотрел в бокал с напитком. – Но…

– Но что? – Вопрос вырвался до того, как она успела подумать. Они были далеко от дома, в таком хрупком, одиноком мире.

– Сара забеременела после нашего первого секса. На вечеринке в общежитии. Это был ее выпускной год. Я учился в медицинском. Никто из нас не думал о женитьбе.

– И…

– Я хороший парень, Макграт.

Она смотрела на него, чувствуя странное опустошение. У них не было даже шанса.

– А я хорошая девушка.

– Знаю.

Снова повисло молчание.

– Сара, наверное, святая, раз выносит твою кислую мину. – Фрэнки натянуто улыбнулась.

– О, так и есть, Макграт. – Он грустно посмотрел на нее. – Так и есть.

16 мая 1967 г.

Дорогие мама и папа,

Я теперь операционная медсестра.

Мне никогда еще так сильно не хотелось в чем-то преуспеть.

Как же прекрасно любить то, чем занимаешься.

Природа здесь потрясающая. Вода удивительно бирюзовая, а такую буйную растительность я прежде не встречала. Начался сезон дождей, но яркое солнце еще появляется на небе. Неудивительно, что все вокруг такое зеленое.

Я сделала кучу фотографий, не терпится вам их показать. Тогда вы все сами поймете.

Как дела в обычной жизни?

С любовью,

Ф.

P. S. Пожалуйста, пришлите мне крем для рук, бальзам для волос и духи. А еще новый медальон со святым Христофором.

31 мая 1967 г.

Дорогая Фрэнсис Грэйс,

Я постоянно о тебе думаю. Каждое воскресенье я ставлю за тебя свечку, папа иногда сидит в твоем «жуке», кладет руки на руль и просто смотрит перед собой. О чем он думает, остается только гадать.

Мы живем в странном мире. Изменчивом и смутном. Мы – американцы – разучились говорить друг с другом, разногласия кажутся непреодолимыми.

Думаю, это замечательно – любить то, чем занимаешься. Слишком многие женщины моего поколения этим пренебрегали.

С любовью,

мама

Глава девятая

Фрэнки каждый раз останавливалась перед входом в операционное отделение, ей было страшно. Сомнения до сих пор ее не оставили, но теперь она, как черепаха (именно так ее назвали в день приезда), отрастила себе твердый панцирь, который защищал сердце от всех ужасов, что творились вокруг, а еще в ней появилась уверенность – преодолевая собственный страх, она помогала мужчинам, женщинам и детям, которые оказывались в операционной. Только так и можно было выжить.

Перед отъездом Пэтти научила Фрэнки всему, что знала сама, Барб в любой момент была готова прийти на помощь, и неважно, как мало она спала. Дружеское плечо Этель тоже всегда было рядом.

Этим жарким, дождливым июньским днем она ассистировала Джейми, когда донесся гул вертолета. Вертолетов. Теперь этот звук ее не удивлял – число раненых, которым требовались срочные операции, постоянно росло, «наплывов» становилось все больше. США вместе с армией Республики Вьетнам вторглись в демилитаризованную зону, отделяющую коммунистический север от капиталистического юга, который поддерживали американцы. Там шли ожесточенные бои. Фрэнки очень хотела, чтобы Пэтти была здесь, но она уехала домой на прошлой неделе. Проводы выдались грандиозными.

– Твою мать, – сказал Джейми через маску. Его рука по локоть была в животе мальчика. – Разрыв селезенки.

Фрэнки взяла зажим и протянула ему.

Через пару секунд двери операционной распахнулись. Барб в маске и халате вкатила еще одного раненого из предоперационной.

– Док, открытый пневмоторакс. Он совсем плох.

Джейми выругался себе под нос.

– Я займусь им… только вытащу селезенку… – Он протянул руку, взял у Фрэнки инструменты и вернул их – работал он быстро. Капельки пота скатывались по лбу и затекали под маску. Наконец Джейми отошел от стола. – Все. Остальное на тебе, Макграт.

– На мне?

Джейми снял перчатки и потянулся за новой парой. Приступая к пневмотораксу, он сказал:

– Можешь зашивать, Макграт. Ты много раз видела, как я это делаю. Края апоневроза бери пошире, сначала сделай все стежки, натяни их, потом завяжи пять прямых узлов. Посчитай. Должно быть пять.

– Я не смогу. – Она замотала головой.

– Черт, Макграт. Бояться нет времени. У тебя все получится. Приступай.

Фрэнки кивнула, собралась с силами и склонилась над пациентом.

– Ничего сложного, Макграт. Разве в школах для девочек не учат кройке и шитью? Ты сможешь.

Фрэнки глубоко вдохнула и выдохнула.

Ты сможешь.

Ей понадобилась лишь пара секунд, чтобы сосредоточиться – отвлечься от шума и хаоса, от дождя, стучащего по крыше. Она успокоилась и стала осторожно зашивать рану, стежок за стежком. Она считала узлы, следила очень внимательно.

– Молодец, – похвалил Джейми, посмотрев на нее. – Я знал, что ты сможешь.

Фрэнки еще никогда в жизни не была так сосредоточена. Шум в операционной постепенно стих. Она слышала лишь собственное сердцебиение, чувствовала трепетание пульса, чувствовала, как воздух наполняет легкие и медленно покидает их. Весь мир сжался до кровавого разреза на животе этого мальчика. Она взмокла от пота, но не прерывалась, чтобы смахнуть капли со лба. Завязав последний узел, она глубоко вдохнула и посмотрела на свою работу – швы выглядели безупречно. Она еще никогда так собой не гордилась.

Вот, подумала она. Вот для чего я приехала.

– Я закончил, – сказал Джейми.

– Я тоже, – кивнула Фрэнки.

Они посмотрели друг на друга, оба были в масках, но она точно знала, что он улыбается.

– Я же говорил, Макграт.

Ее хватило только на очередной кивок.

– Готовься, – сказал он. – Кажется, садится еще один вертолет.

В конце июня дожди ударили в полную силу. Такое Фрэнки видела впервые.

Шквалистый ветер срывал крыши и вывески. Косой дождь лил стеной. Красная земля превратилась в вязкую, скользкую жижу, которая затекала в операционную и смешивалась с кровью на полу. Грязь приходилось постоянно вычерпывать. Медсестры, санитары и все, кто мог держать лопату, проводили долгие часы, вычищая ангары.

А еще было холодно.

Фрэнки посмотрела на пациента: кишки вывернуты наружу, грудь изрезана. Дождь и порывистый ветер били по ангару, словно тысячи маленьких молотков.

– Он умер, – сказал Джейми и выругался себе под нос.

Она взглянула на часы и тихо назвала время смерти.

Фрэнки была на ногах уже двенадцать часов. Сезон дождей очень усложнял жизнь. А может, дело было не только в погоде, может, причина в резко возросшем числе раненых, проходящих через операционную. Хотя прошлая неделя выдалась относительно спокойной, медсестры даже могли отдохнуть, эта неделя была совсем другой. Джонсон отправлял на фронт все больше солдат, надеясь изменить ход событий, а «Звезды и полосы» каждую неделю писали о скорой победе Америки.

Фрэнки дрожала от холода, грязная форма и медицинский халат промокли. Из карманов халата торчали зажигалки и сигареты (она всегда держала их под рукой для своих мальчиков – так она теперь называла раненых). В нагрудном кармане лежал маленький фонарик и перевязочные ножницы. На плече висела длинная резиновая трубка на случай, если вдруг понадобится пустить кровь. На ремне – зажим Келли. Отросшие волосы торчали из-под синей медицинской шапочки, рот и нос закрывала маска. Видны были только усталые глаза.

Джейми посмотрел на нее. Между ними лежал мертвый мальчик, который всего полгода назад бегал по школьному стадиону.

– Ты как, Макграт?

– В норме. А ты?

Он кивнул, но она все поняла. Он был измотан и подавлен так же, как и она.

Они слишком хорошо знали друг друга. За последний месяц они провели вместе больше времени, чем некоторые женатые пары проводят за целый год. Дождь и ветер, сырость и грязь, холод и многочасовые операции – все эти трудности они переносили вместе, они стали больше чем просто друзьями. Иногда от душевной боли помогал только смех – или слезы. Фрэнки теперь редко плакала, но когда это случалось, она оказывалась в объятиях Джейми. Он всегда был рядом с ней, а она с ним. Ему удавалось рассмешить ее даже в самых тяжелых ситуациях.

Всегда вместе, плечом к плечу, она и Джейми. Она замечала любое изменение в его настроении, знала, как он стискивает зубы, когда видит ребенка в ожогах от напалма или истекающего кровью солдата, который переживает за своих друзей. Знала, как он скучает по любимому ранчо в Вайоминге, где такие жаркие дни и такие прохладные ночи, как скучает по лошадям, по цветочному лугу перед верандой. Как тоскует по рыбалке на реке Снейк, где он любит плавать на надувном круге с шестью банками пива за бортом. Она знала, что Сара работает воспитательницей, что каждую неделю она отправляет ему домашнее печенье, переживает, что он ей почти не пишет, что постоянно спрашивает его, все ли хорошо, а он каждый раз отвечает ей сухим «Да».

Фрэнки прятала от него свои чувства, но по ночам, лежа в своей кровати, она думала о нем, думала, что если… Все могло быть лишь миражом – слишком близко они подошли друг к другу, слишком много ужасов творилось вокруг, – но эта связь между ними казалась такой реальной…

Он дотрагивался до нее при любом удобном случае и всегда с вымученной улыбкой. Иногда они просто стояли или сидели рядом, смотрели друг на друга, не говоря ни слова, каждый чувствовал слишком много, и каждый знал, что слова тут не помогут.

Она стянула перчатки и опустила маску. Половина лица у обоих была в красной грязи, от уголков глаз ко рту тянулись мокрые красноватые дорожки.

– Ну и денек, – сказала она.

– Мне нужно выпить. Много выпить. Пойдешь со мной?

У нее не осталось сил на то, чтобы скрывать свои чувства, сидеть в клубе вместе было опасно.

– Для клуба я слишком устала, – сказала она.

– Разве это возможно?

– Сегодня да. – Фрэнки попыталась улыбнуться.

Они сняли шапочки и халаты, надели зеленые дождевики и вышли на улицу, где бушевал ливень.

– Иногда думаешь, что хуже быть не может… – сказал Джейми.

Дождь барабанил по навесу, с обеих сторон ручьем стекала вода, превращая в месиво красную пыль.

Проходя мимо столовой, Фрэнки вдруг поняла, что уже обед. Когда случался МАСПОТ, время переставало существовать, рабочих рук в отделении не хватало и смены казались бесконечными. Когда она ела последний раз? Прошлым вечером? В животе заурчало. Она шагнула в сторону и врезалась в Джейми, а потом, не меняя курса, направилась в столовую. Обойдя стол с горячим кофе (из горячего ей нужен был только душ), она взяла два пончика и вышла, Джейми ждал на улице.

– Глазированные, – сказала она, протягивая ему пончик.

– Мои любимые.

– Знаю.

Они прошли мимо сцены, где еще недавно висел плакат «На следующей неделе приедет Марта Рэй», теперь из-за сильного ветра он, скрученный и порванный, валялся в грязи. Фрэнки сунула свой пончик под дождевик, чтобы защитить его от непогоды.

Джейми остановился перед входом в клуб. От ветра бусины на занавеске с шумом бились об стену. Фрэнки почувствовала запах сигарет. Музыку было слышно даже на улице. В клубе играла песня «Мы счастливы вместе»[19].

Представь нас вместе, ты и я…

– Представляю, – сказал он.

– Что?

– Представляю нас вместе. Мечтаю о тебе, Макграт.

У Фрэнки перехватило дыхание. Она была так измотана, что притворяться просто не получалось. Она не могла даже улыбнуться. Господи, дай ей сил.

– Джейми, не надо…

– Если бы мы встретились раньше, – сказал он.

– Ты бы даже не посмотрел на меня. Звезда школьной команды по футболу, будущий хирург.

Он коснулся ее щеки и быстро отдернул руку. По коже пробежали мурашки.

– Какая же ты красивая.

Они стояли и смотрели друг на друга под проливным дождем в этом тайном волшебном мире. Фрэнки боялась, что они… что она проиграет в этой битве. А если падет один, второй тоже не выдержит. Впервые в жизни ей так хотелось кого-то поцеловать. Любовь, которую она испытывала, вызывала почти физическую боль. Фрэнки заставила себя сделать шаг назад. Ей хотелось сказать что-то умное, но ничего не приходило в голову. Она накинула капюшон и, наклонившись вперед, чтобы закрыть лицо от дождя, побежала в сторону душевых.

В душевых никого не было – видимо, из-за погоды. Дождь колошматил по огромному баку на четыреста галлонов, который назывался «Водяной буйвол», из него вода поступала в душевые кабинки. Фрэнки повесила одежду на крючок. В таком холоде вода казалась почти теплой. Фрэнки не нужно было опускать глаза, она и так знала, что вода под ногами красная – красная кровь, красная грязь, красный пот. Между деревянными досками душевой кабинки прятались гекконы.

Она выключила воду и, даже не вытираясь, залезла в грязную, влажную форму, завязала шнурки на ботинках и накинула мокрый дождевик, а затем вышла под дождь. У дощатого мостика она на секунду остановилась. Под ним теперь протекала мутная, грязная река. Фрэнки медленно пошла вперед, с трудом держа равновесие, а потом забежала под длинный навес.

По крыше барака грохотал дождь, вода ручьями стекала по деревянным стенам, образуя внизу красные лужи по щиколотку глубиной. Фрэнки зашла внутрь, грязь и влага зашли вместе с ней. Не было и шанса оставить этих гостей за дверью. Из-за постоянных дождей в бараке всегда было сыро и грязно.

На тумбочке рядом с койкой Фрэнки увидела обклеенную марками коробку, сверху лежал синий конверт. Почта!

Фрэнки сбросила мокрый дождевик, заварила кофе, стянула влажную форму и убрала ботинки в ящик. Сухая обувь была на вес золота. Она надела пижаму, нанесла на шею немного духов и забралась в постель.

Открыв коробку, она увидела пакет с домашним печеньем, упаковку шоколадных конфет и кексы «Твинки». Фрэнки улыбнулась и вскрыла конверт, оттуда выпала вырезка из газеты – толпа протестующих сжигает американский флаг.

5 июля 1967 г.

Моя дорогая Фрэнсис Грэйс,

Мне хочется писать тебе только о хорошем, но мир сошел с ума. Хиппи уже не те безобидные ребята, поверь мне.

На улицах тысячи протестующих. Парни сжигают повестки, а девушки – бюстгальтеры. Кругом беспорядки. Боже милостивый. Надо сказать, даже наш ежегодный прием в этот раз прошел довольно скромно. Все только и говорили, что о войне. Помнишь Донну ван Дорн из воскресной школы? В бридж-клубе поговаривают, что она подсела на ЛСД, бросила колледж и присоединилась к фолк-группе. Кажется, сейчас она живет в какой-то коммуне и делает свечи. Господи, а ведь она из такой хорошей семьи, еще и член Дочерей американской революции.

В клубе пошли разговоры о том, что война во Вьетнаме – ошибка. Насколько я знаю, Международный трибунал по военным преступлениям признал США виновными в обстреле гражданских объектов, таких как школы – ШКОЛЫ, Фрэнки! – церкви и даже лепрозории. Я и подумать не могла, что проказа еще существует.

Береги себя, Фрэнсис, и обязательно пиши. Я очень скучаю.

С любовью,

мама

В конверт был вложен почти сухой, синеватый бланк авиапочты, на котором Фрэнки могла написать ответ. В такой влажности чернила пропитывали бумагу насквозь.

18 июля 1967 г.

Дорогая мама,

Большое спасибо за сладости! Ты даже не представляешь, как они поднимают всем настроение в этом непрекращающемся дожде.

Такую непогоду трудно описать, но переживать ее еще труднее. Хуже дождя только ДОК моей подруги Этель. В армии так называют дату окончания контракта. Или день, когда она поедет домой.

Помнишь, я рассказывала тебе про Этель? Она играет на скрипке и хочет стать ветеринаром. Так вот, в сентябре она покинет Вьетнам. И отправится домой.

Не представляю, как я буду здесь без нее.

Надеюсь, я справлюсь.

Здесь

Снаружи послышался гул приближающихся вертолетов, Фрэнки опустила ручку, со вздохом отложила незаконченное письмо и надела по-прежнему влажную форму.

Ее смена уже закончилась, но при такой нехватке рабочих рук это было неважно. Сейчас прибудут новые пострадавшие, без медсестер никак не обойтись. Накинув дождевик, она направилась в операционное отделение. По дороге увидела, как от вертолетной площадки отъезжают две машины «скорой помощи».

Джейми уже стоял в операционной в шапочке и халате.

– Нет покоя нечестивым, да, Макграт?

Она протянула ему кекс, который прислала мама.

– Это точно.

В конце июля выдался свободный денек, и Барб устроила выезд к местным жителям. Небольшой облегченный «хьюи» ждал Джейми, Этель, Барб и Фрэнки на вертолетной площадке. Сегодня они направлялись в приют Святой Елизаветы, который находился в старой каменной церкви не слишком далеко.

Придерживая рукой оливково-зеленую панаму, Фрэнки забралась в вертолет. На этот раз она не стала забиваться в самый дальний угол кабины. Она больше не хотела бояться, не хотела думать о Финли каждый свой полет.

Фрэнки села на пол рядом с пулеметчиком (оружие было направлено вниз), осторожно перекинула за борт сначала одну ногу, а затем вторую. Барб села у другой открытой двери. Джейми и Этель устроились сзади. Когда вертолет начал набирать высоту, у Фрэнки перехватило дыхание.

И вот они уже летят, земля все дальше.

Фрэнки еще никогда не чувствовала себя такой свободной и такой живой. Ветер дул прямо в лицо. Под ногами проносились зеленые пейзажи, вскоре показались песчаные пляжи бирюзового Южно-Китайского моря.

Вертолет накренился и повернул к суше, они снизили высоту и полетели над рисовыми полями. Фрэнки увидела красную грунтовую дорогу, которая разрезала густые заросли слоновой травы. Вертолет завис в воздухе, лопасти винта с шумом вращались, ветер приминал траву внизу. Медленное снижение. Как только команда медиков выпрыгнула, один за другим, вертолет поднялся и полетел на север.

Когда Фрэнки, Барб, Этель и Джейми подошли к приюту, двери распахнулись и оттуда выбежали дети в рваной одежде, они радостно махали руками и толкались от нетерпения. Эти дети знали, что американцы всегда привозят конфеты. За ними вышли усталые вьетнамские монахини в черных одеяниях и соломенных шляпах.

Медсестер окружила толпа худеньких девочек, они тянули руки, пытаясь прикоснуться к гостям. Барб опустилась на корточки и начала раздавать леденцы, дети с любопытством трогали ее курчавые волосы. Затем она выстроила детей в очередь на прививки.

Следующие четыре часа медсестры делали инъекции, обрабатывали крысиные укусы, раздавали витамины и таблетки от малярии. Джейми зашивал раны и даже дергал гнилые зубы.

Медики уже стали собираться, как вдруг к ним подошла хрупкая молодая вьетнамка в монашеском одеянии. Она робко посмотрела на Фрэнки.

– Э-э… мадам? – сказала она по-английски с сильным французским акцентом.

– Да? – Фрэнки вытерла пот со лба и перекинула через плечо сумку с медикаментами.

– Могли бы вы пойти со мной, пожалуйста?

Фрэнки последовала за монахиней в прохладу приюта. Внутри церковь разделили на спальные помещения, вместо кроватей на полу были плетеные циновки. В одной из комнат стояло больше десятка детских колыбелек, в них спали и плакали малыши. У Фрэнки разрывалось сердце при мысли, сколько же детей осиротело из-за этой войны. Кто позаботится о них, когда все закончится?

Завернув за угол, они вошли в небольшую вытянутую комнату. На подоконнике и на полу стояли догоревшие свечи – электричества не было.

Здесь находился только один ребенок, девочка, она лежала на плетеном коврике, обхватив колени руками. Девочка была совсем крохотной. Фрэнки вопросительно посмотрела на монахиню.

– У нее в голове жар, – сказала монахиня, дотрагиваясь до собственного лба.

Фрэнки опустилась на каменный пол рядом с ребенком. Присмотревшись, Фрэнки поняла, что девочка старше, чем кажется, но она явно недоедает.

– Она не ест, – сказала монахиня.

– Привет, малышка. – Фрэнки погладила девочку по черным непослушным волосам.

Девочка не шевелилась и ничего не отвечала, просто смотрела на Фрэнки грустными карими глазами. Спутанные волосы прикрывали уродливый ожог на щеке.

– Как тебя зовут? – Фрэнки дотронулась до лба девочки, отвела волосы и посмотрела на ожог, воспаления она не увидела.

Температура, конечно, но не слишком высокая.

– Мы не знаем ее имя, – тихо сказала монахиня.

Она опустилась на колени и стала осторожно гладить девочку по спине.

– Ее деревню разбомбили. Кто-то из ваших медиков ее нашел, она пряталась в канаве. – Монахиня на секунду замолчала. – В руках мертвой матери.

У Фрэнки привычно защемило сердце – в нем поселилась печаль, которая никогда теперь не покидала ее. От таких вещей нельзя защититься. Неважно, как высоки стены крепости, от этой боли они не спасут. Эту девочку она не сможет забыть, ее лицо будет являться Фрэнки во снах. Будет стоять перед глазами в бессонные ночи.

– Мы зовем ее Мэй. Мы не знаем, понимает ли она нас. Некоторые… из них… так сломлены…

Хотелось взять девочку на руки, сказать, что все будет хорошо, но как она может такое обещать?

Фрэнки порылась в сумке, вытащила детский аспирин и антибиотики.

– Этим сбивайте температуру. А это мазь для ожога. Поможет с рубцеванием. – Она снова полезла в сумку, достала вишневый леденец и протянула его девочке.

Девочка уставилась на конфету.

Фрэнки развернула леденец, лизнула его и улыбнулась, а затем снова предложила ребенку.

Девочка медленно вытянула руку и взяла леденец за тонкую белую палочку. Осторожно поднесла его ко рту и, не отрывая глаз от Фрэнки, лизнула.

Потом лизнула еще.

И еще.

Фрэнки ждала, что девочка улыбнется, но этого так и не случилось. Фрэнки слишком хорошо понимала, какую травму нанесли этому ребенку. Все больше вьетнамских деревень подвергалось обстрелам, некоторые были сожжены. Все больше вьетнамцев погибало, и дети оставались совершенно одни. Масштабы трагедии были огромны.

Фрэнки поднялась.

Вдруг девочка вытянула руку и коснулась ее ноги.

Фрэнки опять села.

В глазах девочки блестели слезы.

Фрэнки взяла ребенка на руки и стала медленно покачивать, напевая колыбельную из своего детства, через какое-то время девочка заснула. Фрэнки смотрела на эту раненую девочку, слишком маленькую для своего возраста, такую одинокую и такую беззащитную. Сердце ее разрывалось из-за Мэй и других детей, чьи жизни разрушила война. Она гладила горячий лоб девочки и продолжала петь, сдерживая слезы.

– Макграт? Вертушка возвращается. Нам пора. – В дверях стоял Джейми.

Она положила спящую девочку на циновку и поцеловала в щеку со шрамом.

– Сладких снов, Мэй, – с болью сказала она.

Вставая, Фрэнки потеряла равновесие. Ноги подкосились.

Джейми тут же подбежал, чтобы поймать ее. Она схватилась за его руку, но не смогла посмотреть в глаза.

– Фрэнки…

Самой ей было не справиться. Она повернулась, он прижал ее к себе. Из глаз у нее текли слезы, терялись в просторах его хлопковой футболки.

Он ничего не говорил, только держал ее, пока она сама не отстранилась.

– Спасибо, – сказала она, вытирая слезы.

– Эта девочка запомнит твою доброту, – сказал он. – Когда-нибудь она вырастет, начнет бегать, прыгать и играть.

Фрэнки смогла только кивнуть, эти слова много для нее значили. Откуда он знал, что именно это ей нужно было услышать?

Они вышли во двор. Сияло солнце, дети смеялись и бросали друг другу мяч, который привезли медики. На грунтовую дорогу неподалеку сел вертолет, вращающиеся лопасти прибили к земле слоновую траву, подняв облако красной пыли.

Команда медиков подбежала к вертолету и забралась внутрь. Фрэнки снова села у открытой двери и свесила ноги за борт. Она достала «Полароид», сделала снимок, потом второй и третий, каждый раз она вытаскивала пустую карточку и махала ей, пока не проступит изображение. В этом было что-то механическое, никакого восторга она не испытывала.

Недалеко от них другой вертолет разбрызгивал над джунглями гербициды.

До Тридцать шестого они добрались без приключений, в лагере было тихо.

Удивительно тихо: никто не бежал из неотложки в предоперационную или хирургию, в приемном покое не было ни одного пациента, по территории не разъезжали машины «скорой помощи», дождь не лил стеной, кругом не текли реки грязи. Фрэнки, Этель, Барб и Джейми направились в столовую, девушки взяли сэндвичи и несколько банок газировки, Джейми захватил себе пиво.

На пляже с десяток парней без рубашек играли в волейбол. Из колонок играла музыка, откуда-то доносился стук молотков – возводились новые здания. Далеко на холмах словно кукурузные зерна взрывались минометные снаряды. Джейми стянул рубашку, разулся и побежал к волейбольной сетке.

Фрэнки, Этель и Барб поставили на песок три раскладных стула и сели, они жевали сэндвичи и любовались сиянием белого песка и голубой воды. И голыми торсами волейболистов. Вечером здесь повесят киноэкран. Говорили, что сегодня покажут «Большой побег»[20].

Кто-то выкрутил громкость на полную. Люди стали подпевать «Улетаю на самолете»[21]. Две девушки из Красного Креста (Пончиковые куклы, так их называли) в своих форменных юбках катили по пляжу тележку с едой и напитками. Несмотря на забавное прозвище, эти девушки были крепкими орешками. Они ездили по всему Вьетнаму на чем только придется и поднимали боевой дух солдат.

– Что случилось? – спросила Барб.

Фрэнки не удивилась вопросу. Они были больше, чем лучшие подруги – она, Барб и Этель. Радикалистка, дочь фермера и хорошая девочка из хорошей семьи. В обычной жизни они могли никогда не встретиться и не стать подругами, но война свела их вместе, сделала сестрами.

– В том приюте была девочка, – сказала Фрэнки. – Она чуть не сгорела. Наши медики нашли ее на обочине… в руках мертвой матери.

Этель тяжело вздохнула.

Фрэнки все думала о Мэй, думала о том, как она, обгоревшая, лежала в канаве на руках мертвой матери.

– Ее деревню разбомбили.

Война – это одно, бомбы, летящие на деревню с женщинами и детьми – совсем другое. В «Звездах и полосах» ничего подобного не писали. Почему там не рассказывали правду?

Воцарилось молчание. Все всё понимали, но сталкиваться с этой ужасной правдой никто не хотел. Та деревня была в Южном Вьетнаме.

И бомбы были только у американцев.

Глава десятая

Август выдался жарким и дождливым, из-за слишком влажного воздуха дышать порой было трудно. Вся одежда Фрэнки отдавала плесенью и пестрела пятнами. Толком отстирать или хотя бы просушить ее просто не получалось. Как и все в лагере, Фрэнки научилась не обращать на это внимания.

В сентябре сезон дождей наконец закончился, настало время невыносимой жары. В конце каждой смены маска и медицинская шапочка были насквозь мокрыми от пота. Ангары и бараки превратились в духовки. После отдыха в клубе, просмотра фильма под звездным небом или игры в карты с подругами Фрэнки падала на кровать и тут же засыпала.

– Вставай, Фрэнк.

– Нет. – Фрэнки, натянув на голову влажную простыню, повернулась на другой бок.

Через пару секунд ее ударили в плечо:

– Поднимайся. Уже тринадцать ноль-ноль.

Фрэнки застонала и с трудом открыла глаза. Обстрел этой ночью не прекращался несколько часов подряд, от взрывов стены барака ходили ходуном, крупные капли красной грязи то и дело падали с потолка прямо на лицо.

Фрэнки прикрыла глаза рукой.

– Уйди, Этель. Мы легли всего час назад.

– Вообще-то два, – сказала Барб. – А теперь подумай, какой сегодня день.

Фрэнки приподнялась на локтях и посмотрела на календарь над кроватью Этель – все числа были зачеркнуты.

– Отъезд Этель!

– Верно, соня, – сказала Этель, снимая розовые бигуди. – Вьетнам теряет лучшую армейскую медсестру. Я возвращаюсь в большой мир. Но я не оставлю эту дыру, пока не объемся пиццы на вечеринке. И захвати купальник, Спящая красавица. Нас уже ждет вертушка.

– Купальник?

Фрэнки не верила своим ушам. Вчера они работали четырнадцать часов подряд, ни разу даже не присев. Почти все время она провела в операционной. Спина и ноги отваливались. Сегодня их единственный выходной за две недели, а они отправляются в какой-то офицерский клуб на какие-то водные процедуры.

Этель сдернула простыню, и Фрэнки осталась в футболке, трусах и длинных носках. Даже в такую жару носки были обязательным предметом одежды, ночью они защищали ноги от насекомых и разных ползающих тварей. Трусы она не снимала на ночь по той же причине.

Фрэнки через силу слезла с кровати – ноги были ватными, а ступни словно пожевали собаки, – надела красный раздельный купальник с широким поясом, сунула ноги в кроссовки и побрела в уборную.

На полпути ее догнал жуткий запах. Дым и человеческое дерьмо. У какого-то бедного новобранца выдалось дерьмовое дежурство. В буквальном смысле. Он выгребал переполненные отхожие места и сжигал их содержимое в больших металлических бочках.

По деревянному настилу она зашла в душевые. В это время дня вода всегда была почти горячей – солнце успевало ее нагреть. Нежиться под горячим душем Фрэнки не стала, только быстро ополоснулась и вытерлась полотенцем, хотя в такую жару это было необязательно.

– Наконец-то, – сказала Этель, когда Фрэнки вернулась в барак. – Дебютантка и та собирается быстрее.

– Что ты знаешь о дебютантках? – Фрэнки застегнула штаны и зашнуровала кроссовки. Затем взяла ножницы и стала подрезать волосы, которые лезли в глаза. Зеркала в бараке не было, но это даже к лучшему.

Барб подвязала свое короткое афро небольшим платком, потом молча отобрала у Фрэнки ножницы и стала ровнять ей волосы. Фрэнки полностью ей доверилась. Такова была природа их дружбы. Она бы запросто доверила Барб и Этель свою жизнь.

– Пошли, сельская дебютантка, – сказала Барб, бросая ножницы на тумбочку. – Мальчики ждут.

– Мальчики? – Фрэнки сунула в рюкзак сменную одежду, и трое медсестер вышли из барака.

В Тридцать шестом сегодня было удивительно тихо. Обстрелы, конечно, продолжались (за колючей проволокой в джунглях гремели взрывы), но никаких сигналов тревоги. Фрэнки слышала выкрики парней. Они играли в футбол перед пустой сценой.

На вертолетной площадке стоял боевой вертолет – один из тех, на которых летали Морские волки. Медсестры подбежали к открытым дверцам. Из вертолета высунулся пулеметчик и помог им забраться на борт. В последний момент появился Джейми в спортивных шортах и выцветшей футболке «Варлокс» и тоже запрыгнул в кабину.

Пилот показал им большие пальцы и начал взлет. Лопасти закрутились. Прерывистый стук сменился мерным гудением. Вертолет слегка качнулся вперед, и они полетели на небольшой высоте. У открытых дверей рядом с оружием сидели пулеметчики.

Фрэнки приземлилась рядом с Джейми на брезентовое сиденье в задней части салона.

Через открытую дверь она смотрела на меняющиеся пейзажи: белые пляжи, бирюзовую воду, красные грунтовые дороги, что тянулись, словно вены, на юг, к Сайгону. Ближе к столице показалось зеленое полотно джунглей, пронизанное серебряными нитями. Дельта Меконга сверху была похожа на тонкое кружево. Джунгли то и дело озаряли оранжевые вспышки.

Через несколько минут вертолет мягко опустился на ровный, пустой клочок земли.

Пилот заглушил двигатели, снял летный шлем и повернулся к пассажирам:

– Еще одна идеальная посадка от Морского волка. Запишите это в своем дневнике, леди.

– Познакомься, Фрэнки, это Кипарис. Улыбайся, но не верь ни одному его слову. Он возомнил себя Джеймсом Бондом. Вертолеты и самолеты вскружили ему голову. Теперь он думает, что ему подвластно все на свете.

Кипарисом звали высокого худощавого парня с широкими плечами. Густые усы и клочковатая борода придавали его привлекательному лицу залихватский вид. На нем была камуфляжная футболка и короткие плавки. Избавившись от шлема, он тут же нахлобучил поношенную ковбойскую шляпу.

– Это Джеймс Бонд косит под меня, – объявил Кипарис, поглаживая свои неуставные усы. Он был неотразим и прекрасно это понимал. – Здрасьте, мэм.

Фрэнки не смогла устоять перед его южным обаянием и расплылась в улыбке.

– Ну а Кипарис косит под меня, – сказал второй пилот, рыжий жилистый парень с неряшливыми усами. Он улыбнулся Фрэнки и остальным девушкам, показав кривые зубы. – Зовите меня Койот, – и он завыл.

Койот помог девушкам вылезти из вертолета, придержав Фрэнки чуть дольше необходимого. Она чувствовала, как он пожирает ее глазами.

– Добро пожаловать в летний лагерь Морских волков, леди, – сказал он с протяжным техасским говором.

Это было так нелепо и так напоминало о доме, что Фрэнки не смогла удержаться от смеха.

Перед ними лениво текла широкая коричневая река, берег был сплошь заросший, болотистый. Вдалеке за рекой на фоне синего неба угадывался силуэт Сайгона. У берега стоял видавший виды катер, внутри, на переднем сиденье – стрелок с пулеметом, он внимательно отслеживал любое движение на суше, воде и в небе.

Небольшой сухой пятачок у реки превратили в место для пляжной вечеринки. Между двумя бамбуковыми шестами был натянут плакат: «Этель, мы будем скучать». Под ним мужчина в футболке «Роллинг Стоунз» жарил гамбургеры. Из магнитофона, который работал от переносного генератора, несся «Пурпурный туман»[22], достаточно громко, чтобы заглушать отдаленные звуки войны.

Тут собралось человек тридцать: медсестры из Тридцать шестого, Лонг-Бина и Вунгтау, санитары, врачи и медбратья. Фрэнки знала некоторых пилотов, среди которых были Морские волки, и знала почти всех Пончиковых кукол. Когда вышла Этель, все побросали свои дела, захлопали, заулюлюкали.

– Речь, речь, речь! – крикнул кто-то.

– Медсестры не произносят речей, – улыбнулась Этель, – они веселятся!

Толпа разразилась одобрительным воем. Зазвучала «Хорошая любовь»[23], и все начали танцевать.

Этель посмотрела на Кипариса:

– Отличный полет, ковбой.

Он притянул ее к себе. Фрэнки знала, что между ними завязалась крепкая дружба: они оба любили барбекю, танцы в стиле кантри и лошадей.

– Мои мальчики будут скучать по тебе.

– Я всего лишь одна из многих, Кипарис. Барб и Фрэнки уже дышат мне в спину.

Он поцеловал ее в щеку.

– Я рад, что ты уезжаешь из этой дыры, и злюсь, что оставляешь нас здесь.

– Ха. Да вы, Морские волки, готовы были загрызть друг друга за место в отряде. Тебе больше нравится здесь, чем на твоей ферме.

– Ну разве что иногда, – ответил он.

– Да, верно говорят, что лучшие времена – худшие времена, – сказала Этель.

– Еще пара философских сентиментальностей – и меня стошнит прямо на ваши ботинки,– сказала Барб.– Мы притащились сюда не затем, чтобы слушать о ваших чувствах. Мы здесь, чтобы пожелать счастливого пути лучшей, мать ее, медсестре Тридцать шестого госпиталя. И где же бухло?

Койот подскочил к пирамиде из термоящиков, открыл верхний и вытащил четыре холодных пива.

Фрэнки со щелчком открыла банку и отхлебнула. Она хотела сделать еще один глоток, но Этель схватила ее за руку:

– Пойдем, девочка из Калифорнии. – Она протащила Фрэнки через толпу прямо к пришвартованной моторке.

Откуда, черт возьми, тут взялась лодка?

За штурвалом стоял высокий парень с густыми усами, на футболке – эмблема пива. Он приподнял потрепанную ковбойскую шляпу:

– Здрасьте, мэм.

Койот запрыгнул на борт, издал протяжный вой и обнял Фрэнки.

– Что скажешь, Фрэнки Макграт? Ты в игре?

– Ты же знаешь, что да. – Она отхлебнула ледяного пива. В этот жаркий день оно было особенно прекрасно. И когда в последний раз она чувствовала себя такой молодой и свободной?

– У нас доброволец! – сказал Койот, развязывая швартовый канат. – Бродяга, мы готовы.

Парень за штурвалом ухмыльнулся и нажал на газ. Фрэнки воткнулась в Этель, та многозначительно подняла бровь:

– Самое главное правило Вьетнама, Фрэнк?

– Не пить воду?

– Это первое. А второе – не искать приключений.

Катер мчался по воде, разрезая волны, сердце Фрэнки замирало от восторга.

Они замедлили ход. Катер, покачиваясь из стороны в сторону, остановился на середине реки.

Сложив руку козырьком, Койот осмотрел оба берега:

– Все спокойно.

– А чего нам бояться? – спросил Бродяга. Он наклонился и вытащил пару старых деревянных лыж.

Фрэнки рассмеялась.

Затем он достал плавательный пояс, на котором было написано: «Так держать, парни», и протянул его Фрэнки.

Она перестала смеяться.

– Когда я сказала, что в игре…

– Я сразу понял, что ты мой человек. – Койот закурил сигарету и озорно улыбнулся.

– Я… я никогда не каталась на водных лыжах.

– Это несложно. Надевай пояс.

Фрэнки посмотрела на воду. Она слышала истории о раздутых, начиненных взрывчаткой трупах, что плавают в этой коричневой реке. К тому же это тропики. Здесь, наверное, водятся ядовитые змеи и крокодилы. И что насчет чарли? Вдруг они прячутся под водой с растением на голове и ждут, когда глупая американка решит прокатиться на водных лыжах?

Фрэнки сделала глубокий вдох и вспомнила слова Джейми.

Не бойся, Макграт.

Она выдохнула, разделась до купальника и застегнула пояс на талии.

– Да уж. – Этель дотронулась до ее плеча. – Я встала на водные лыжи еще в детстве. Это было в церковном лагере. Смешная история, но в другой раз. Главное – держись, корпус откинь назад, лыжи должны смотреть в сторону катера. Мы будем тянуть, а ты представь, что встаешь со стула. За рукоятку держись посередине. Если… когда будешь падать, сразу отпускай.

– Если я умру, прощайте, друзья.

Этель рассмеялась:

– Прощай, Фрэнк. С тобой было весело.

Фрэнки перекинула ноги через борт и опустилась в мутную коричневую воду. Она доплыла до задней части катера с лыжами в руках, потом пару минут пыталась вставить ноги в резиновые крепления. Раза три она теряла равновесие и падала лицом вниз, снова подняться было непросто. Рот она держала плотно закрытым – случайно хлебнуть воды из реки казалось страшнее, чем встретиться с ядовитой змеей.

Наконец все получилось. Она слегка откинула корпус, опустила трос между лыжами, взялась за рукоять и кивнула.

Катер потянул ее вперед. Она старалась держать лыжи ровно.

Бродяга нажал на газ и прибавил скорость.

Фрэнки решила выпрямиться и тут же упала вперед.

Катер затормозил и развернулся.

Этель бросила ей трос.

– Мы начнем тянуть, когда ты будешь готова.

Фрэнки кивнула и плотно сжала губы. О том, что вода могла затечь в нос и глаза, она старалась не думать.

После четырех безуспешных попыток Фрэнки совсем выдохлась. Она устало откинулась назад с рукоятью в руках и задумалась: «Сколько еще нужно мучиться?» Вдруг катер снова двинулся вперед, и она покатилась за ним, изо всех сил стараясь держать лыжи ровно и правильно распределять вес.

Она видела, как люди на катере ей аплодируют. По бокам пенились белые волны, лыжи рассекали воду. Ветер развевал волосы, над головой светило жаркое солнце – в этот волшебный момент она была обычной девчонкой, которая отдыхает на пляже вместе с друзьями. Она вспомнила Финли и как он учил ее кататься на серфе. Смотри, Фин, я поймала волну.

Ее переполняла радость, такая чистая, бурная и искренняя, что оставалось только одно – протяжно завыть.

Так она и сделала.

Закат окрасил небо в красное и фиолетовое. На противоположном берегу мерцали огни Сайгона.

Бурное веселье померкло вместе с дневным светом. Подвыпившие Фрэнки, Барб, Джейми и Этель сидели у костра с чизбургерами, чипсами и американским пивом.

Фрэнки в приятном опьянении после трех банок пива прислонилась к Этель. Держаться за руки казалось самой естественной вещью на свете.

– Расскажи что-нибудь еще, – прошептала она.

– Трава там такая зеленая, что глазам больно смотреть, – сказала Этель. – Эту землю нашел мой дед. Он был кузнецом и откладывал на ее покупку каждый заработанный доллар. Ничего в жизни я не люблю больше, чем скакать там на лошади по осенним тропинкам. Когда-нибудь вы приедете ко мне, ты и Барб. Мы будем жарить мясо и кататься на лошадях. Мы забудем обо всем, что видели здесь.