Рабыня Изаура

© К. В. Комков, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука®
Глава 1
Это было в первые годы правления дона Педру II[1].
В плодородном и богатом муниципалитете Кампус-дус-Гойтаказис, на берегу реки Параибы, недалеко от городка Кампус расположилось прелестное уютное поместье.
Строение строгих пропорций, просторное и роскошное, стояло в очаровательной долине, у подножия высоких холмов, поросших лесом, частично вырубленным земледельцами. Природа вокруг еще кичилась своей первобытной, дикой суровостью, а возле живописного жилища человеческие руки превратили сельву, укрывавшую землю, в очаровательные цветники и сады, просторные пастбища, тут и там затененные гигантскими фикусами, перобами, кедрами и копаиферами, напоминавшими о сведенных древних лесах. Здесь почти не было заборов, оград или рвов; поля, огороды, сады, пастбища и близлежащие плантации перемежались пышными зеленеющими изгородями из бамбука, агав, крушины и кассий, придававшими этой местности вид гигантского ухоженного фруктового сада.
К дому, стоявшему у подножия холма, можно было пройти, поднявшись по каменной лестнице в шесть-семь ступеней через красивый портик, окутанный цветущим вьюном. В глубине двора виднелись хозяйственные постройки, жилища негров-рабов, загоны для скота, амбары, за которыми раскинулись цветник, огород и огромный сад с плодовыми деревьями, терявшийся в балке широкой реки.
Стоял ласковый, тихий октябрьский вечер. Солнце еще не зашло и, казалось, плавало на горизонте, нежась в пышной радужной пене, окаймленной золотыми лучами. Легкий ветерок, напоенный душистыми ароматами, шелестел в прибрежных зарослях, то пробуждая тихий ропот в кронах деревьев, то слегка касаясь вершин кокосовых пальм, любовавшихся своим изящным отражением в чистых, спокойных водах реки.
Последние дни была чудесная погода. Живительные дожди воскресили растительность, и все покрылось свежей пышной зеленью. Река, еще не замутненная половодьем, струилась с величественной неторопливостью, отражая в себе изумрудную зелень лесистых берегов и сияющие краски горизонта. Птицы, отдыхая от дневной охоты в окрестных садах, лугах и низинах, робко пробовали голоса перед вечерним концертом.
Лучи заходящего солнца заревом отражались в оконных стеклах, и казалось, что изнутри их лижут языки пламени. Между тем в доме и вокруг него царила хрустальная тишина и глубокое спокойствие. Грузные быки и лоснящиеся телки, лежавшие на лугу в тени высоких деревьев, лениво пережевывали свою жвачку. Вокруг дома суетилась домашняя птица, изредка блеяли овцы, мычали усталые коровы, сами вернувшиеся в хлев. Но нигде не было слышно людских голосов и не чувствовалось присутствие человека. Казалось, что вокруг ни души. Только приоткрытые окна большой гостиной и настежь распахнутая входная дверь свидетельствовали о том, что не все обитатели этого роскошного поместья отсутствовали.
Как бы подчеркивая почти совершенное безмолвие природы, ясно слышалось фортепьянное арпеджио в сочетании с женским голосом, мелодичным, нежным, страстным, самого чистого и свежего тембра, какой только можно себе вообразить.
Хорошо поставленный, свободно льющийся грудной голос звучал звонко и свободно, обнаруживая незаурядные вокальные данные певицы. Приглушенное, меланхолическое звучание песни казалось тихим стоном одинокой души.
Только этот голос нарушал тишину просторного и покойного жилища. Казалось, все внимало ему с таинственной и глубокой сосредоточенностью.
Звучавшие куплеты были таковы:
- Дышала с детства
- Воздухом неволи,
- Как семя, брошенное
- В проклятое поле,
- Мне вечно слезы лить —
- Удел несчастной доли.
- Мои закованные руки
- Не могут никого обнять.
- И ни глаза мои, ни губы
- Не могут о любви сказать…
- Господь дал сердце мне
- Затем, чтобы страдать.
- На вольном воздухе лугов
- Струится аромат цветка,
- А голоса лесных певцов,
- Что дуновенье ветерка.
- И только пленница оков
- Поет, как жизнь ее горька.
- Молчи же, бедная рабыня,
- Преступны все твои мольбы.
- А эта песнь твоей печали – вызов.
- Тебе ничто не принадлежит:
- Ни твое сердце, ни твоя жизнь.
Печальные и благородные слова этой песни летели в открытые окна и отдавались эхом вдали, побуждая увидеть столь изумительно поющую сирену. Так могла петь если не сирена, то только ангел.
Поднимемся же по ступеням, ведущим к портику, окутанному буйно цветущими гирляндами, словно живой зеленый грот. Войдем незаметно туда. Сразу же направо по коридору увидим широко открытую дверь в большую, роскошно обставленную гостиную. И там мы обнаружим стройную девичью фигурку, одиноко сидящую за пианино. Блестящее черное дерево инструмента и густые пряди еще более черных волос обрамляют ее точеный профиль. Линии так чисты и красивы, что чаруют разум и пленяют душу. Лицо девушки, цвета слоновой кости, подчеркивает ее сходство со статуэткой тонкой работы. Природа изрядно потрудилась, создавая этот безупречный стан, восхитительную грудь. Распущенные, вьющиеся крупными кольцами волосы окутывали прекрасные плечи и почти полностью скрывали спинку стула, на которую грациозно откинулась незнакомка. Прощальный луч заходящего солнца мягким розоватым отсветом ложился на спокойный и ровный, словно полированный мрамор, лоб, который, как таинственная алебастровая лампа, хранил в своем прозрачном лоне небесный огонь вдохновения. Лицо ее было обращено к окну, туманный взор устремлен к горизонту.
Простота, почти бедность скромного туалета только подчеркивали очарование милой певуньи. Платье из простого голубого ситца с пленительной безыскусностью облегало ее стройную талию. Ниспадающая широкими волнами юбка казалась облаком, окутывающим певицу, словно рождающуюся из морской пены Венеру или ангела, возникающего в лазурной дымке. Маленький агатовый крест, висевший на черной ленточке, служил ей единственным украшением.
Закончив песню, девушка на мгновение задумалась, не снимая рук с клавишей, как будто прислушиваясь к последним затухающим аккордам.
Тем временем бесшумно отодвигается муслиновый занавес на одной из внутренних дверей, и новое действующее лицо появляется в гостиной. Это молодая миловидная дама, хорошо сложенная и элегантная. Богатство и изысканность ее туалета, надменная стать, несколько манерные движения – все это свидетельствует о том, что, как всякая красивая и состоятельная женщина, вошедшая уверена в себе. Но, несмотря на все великолепие и изящество знатной госпожи, благородная простота и естественная скромность манер певуньи ничуть не потускнели в присутствии внушительной красоты Малвины. Пожалуй, самым очаровательным в Малвине были ее большие и ласковые голубые глаза, отражавшие врожденную доброту ее сердца.
Малвина мягко, неслышно ступая, приблизилась к певице и остановилась за ее спиной, дожидаясь, когда отзвучит последний аккорд.
– Изаура! – сказала она, легко коснувшись изящной рукой плеча девушки.
– Ах! Это вы? – встрепенулась Изаура, застигнутая врасплох.
– Что с тобой?.. Продолжай, у тебя такой красивый голос! Но мне бы хотелось, чтобы ты пела что-нибудь другое. Почему тебе так нравится эта грустная песня? Где ты ее услышала?
– Она нравится мне, и я нахожу ее красивой потому… Ах! Я не должна об этом говорить…
– Говори, Изаура. Разве я не просила тебя ничего от меня не скрывать. Тебе нечего бояться!
– Когда я пою эту песню, я думаю о моей матери, которой не знала. Бедняжка! Но если вам не нравится эта песня, я ее не буду больше петь.
– Да, мне не нравится, что ты ее поешь, Изаура. Люди могут подумать, что к тебе плохо относятся в доме, что ты несчастная рабыня, жертва грубых и жестоких господ. Не забывай, что твоей жизни здесь могут позавидовать многие свободные люди. Ты пользуешься уважением своих хозяев. Тебе дали образование, какого не получили многие знакомые мне богатые и знатные девушки. Ты очень хороша собой, у тебя такой замечательный цвет кожи, что никто не может сказать, что в твоих жилах течет африканская кровь. Тебе хорошо известно, что моя добрая свекровь, прежде чем покинуть бренную землю, просила для тебя защиты у меня и моего мужа. Я всегда буду помнить просьбу этой женщины, и я скорее твоя подруга, чем госпожа. Нет, тебе не пристало петь эту жалобную песню, которую ты так любишь. Я не хочу, – продолжала она тоном ласкового упрека, – я не хочу, чтобы ты пела ее, слышишь, Изаура?.. Иначе я запрещу тебе играть на моем пианино.
– Но, сеньора, несмотря на все это, разве я не обычная рабыня? К чему мне образование и красота, которую все так расхваливают? Это просто неуместная роскошная утварь в убогой лачуге. Из-за этого лачуга не перестанет быть тем, что она есть на самом деле.
– Ты жалуешься на судьбу, Изаура!
– Нет, сеньора, у меня нет причин для жалоб. Я только хочу сказать, что, несмотря на все мои таланты и достоинства, которые мне приписывают, я знаю свое место.
– Вот оно что! Я догадываюсь, что тебя мучит. В твоей песне говорится об этом. При такой красоте у тебя наверняка есть возлюбленный.
– У меня?! Что вы, сеньора.
– Да, у тебя. Но что же в этом особенного? Не обижайся, это совершенно естественно. Признайся мне, у тебя есть возлюбленный, и ты грустишь, что не можешь свободно любить того, кто тебе нравится и кому ты мила? Разве я не права?
– Простите меня, госпожа, – ответила рабыня с чистосердечной улыбкой. – Вы заблуждаетесь, я совсем не думаю об этом!
– Неужели совсем? Ты не обманешь меня, моя девочка! Ты любишь. Но ты слишком красива и талантлива, чтобы благоволить какому-нибудь рабу. Разве может быть раб под стать тебе? Я не сомневаюсь в своих предположениях. Такая девушка, как ты, легко может покорить сердце любого красивого юноши – вот причина твоей печали. Но не огорчайся, моя Изаура, я торжественно заверяю тебя, что завтра же ты получишь свободу. Пусть только приедет Леонсио. Это позор, что такая девушка, как ты, находится в положении рабыни.
– Не думайте об этом, сеньора. Я не помышляю о романах и еще меньше о свободе. Иногда я грущу просто так, без всякой причины.
– Все равно. Я хочу, чтобы ты была свободна. Так и будет!
Тут разговор был прерван суматохой, вызванной подъехавшими и спешившимися у ворот поместья всадниками.
Малвина и Изаура поспешили к окну посмотреть, кто приехал.
Глава 2
У порога спешились два всадника – красивые и элегантные молодые люди, приехавшие из города Кампус. По тому, как они уверенно себя вели, было очевидно, что это свои люди в доме.
Действительно, один из них – муж Малвины, Леонсио, а другой – ее брат Энрике.
Перед тем как продолжить повествование, мы должны поближе познакомиться с этими молодыми господами.
Леонсио был единственным сыном богатого командора[2] Алмейды, владельца великолепной фазенды, на которой мы сейчас и находимся. Командор, достигнув преклонного возраста и страдая от множества недугов, после женитьбы сына, состоявшейся за год до начала этой истории, передал ему управление и право распоряжаться всеми доходами. Сам он остался жить в столице, где искал облегчения от часто мучивших его недугов в многочисленных развлечениях.
Леонсио, с раннего детства злоупотребляя добротой и снисходительностью своих родителей, открыл множество способов вводить в заблуждение и подкупать сердца близких. Ленивый ученик и вздорный ребенок, неугомонный и непослушный, он переходил из школы в школу и, как кот по раскаленным углям, прошел через все классы, впрочем не провалив благодаря отцовскому покровительству ни одного экзамена. Учителя не осмеливались огорчать благородного и щедрого командора переэкзаменовками сына. Будучи зачисленным в медицинскую школу, уже на первом году обучения Леонсио почувствовал отвращение к этому предмету, а так как его родители не умели ему перечить, отправился в Олинду изучать право. Растратив там немалую часть отцовского состояния на удовлетворение своих безумных прихотей, он испытал отвращение также и к юридическим наукам и пришел к заключению, что только в Европе сможет достойно развить свой интеллект и утолить из чистых и обильных источников свою жажду знаний. Об этом он и написал отцу; тот же поверил сыну и отправил его в Париж, надеясь по возвращении юноши обрести в его лице нового Гумбольдта. Окунувшись в роскошь беспорядочной жизни и разнообразных удовольствий Парижа, Леонсио изредка и только от скуки посещал университетские лекции лучших профессоров того времени.
Впрочем, он не появлялся и в музеях, учебных классах и библиотеках, зато был прилежным завсегдатаем сада Мабиль, всех модных кафе и театров. Вскоре он стал одним из самых знаменитых и элегантных «львов» парижских бульваров. По прошествии нескольких лет пребывания то в Париже, то в увеселительных поездках на воды и по основным европейским столицам он так основательно и безжалостно истощил отцовский кошелек, что командор, несмотря на всю свою снисходительность и нежность к единственному обожаемому сыну, был вынужден, чтобы избежать разорения, вернуть его под кров отеческого дома. Однако, не желая причинять ему излишних огорчений, резко прекратив эту сумасбродную расточительную скачку, командор Алмейда решил приманить сына, намекнув на перспективу богатой и очень выгодной женитьбы.
Леонсио заглотил приманку и вернулся домой истинным денди, красивым и элегантным, как никто другой. Привез он из странствий вместо образованности лишь самодовольство и заносчивость, а также осведомленность в делах высшего общества. Встретив Леонсио, вы приняли бы его за принца крови. Но хуже всего было то, что он привез опустошенную душу и развращенное сердце, растленные привычкой к порокам и распутству. Те немногие хорошие качества, которыми наделила его природа, погибли, срезанные под корень отвратительными теориями, подкрепленными еще худшей практикой.
По возвращении из Европы Леонсио отпраздновал свое двадцатипятилетие. Отец в самых вкрадчивых и привлекательных выражениях дал ему понять, что настало время чем-либо заняться, выбрать какую-то карьеру, что он уже более чем достаточно воспользовался отцовским кошельком для своего образования и что ему следовало бы научиться если не увеличивать, то, по крайней мере, сохранять состояние, которое рано или поздно он унаследует. После долгих размышлений Леонсио наконец остановился на казавшейся ему самой независимой и надежной из всех карьере предпринимателя. Но его грандиозные замыслы не вызвали энтузиазма у командора. Даже крупные импортные и экспортные торговые сделки, даже торговля рабами казались Леонсио унизительными махинациями, недостойными его высокого положения и великолепного воспитания. Розничная торговля вызывала у него отвращение и брезгливость. Ему подходили только крупные биржевые спекуляции, банковские операции и дела, в которых он ставил бы на карту солидный капитал. Только так он мог в короткое время удвоить или утроить отцовское состояние. Находясь под впечатлением от увиденного на парижской бирже и в других европейских столицах, он возомнил себя достаточно подготовленным для того, чтобы руководить деятельностью самого значительного банковского заведения или грандиозного промышленного предприятия.
Однако у отца не хватило духу доверить свое состояние спекулятивным способностям новоявленного финансиста, проявившего доселе только замечательный талант расходовать за короткое время значительные суммы и только в убыток семье. Поэтому отец решил не возвращаться к этой теме, надеясь, что со временем молодой человек сам придумает для себя какое-нибудь разумное занятие.
Увидев, что отец практически забыл о своих намерениях дать ему собственное дело, Леонсио расценил женитьбу как самый приятный и естественный способ разбогатеть, как единственную доступную ему карьеру, сулившую возможность транжирить деньги в свое удовольствие.
Малвина, красивая дочь богатейшего столичного коммерсанта, приятеля командора, предназначалась Леонсио в жены с общего согласия и одобрения родителей. Семья командора отправилась в столицу[3], где молодые люди встретились и познакомились друг с другом. Родители без промедления устроили свадьбу. Вскоре после свадьбы Леонсио имел несчастье потерять мать, умершую внезапно. Эта добрая и уважаемая сеньора не была слишком счастлива в личной жизни со своим мужем, который, обладая черствым и холодным сердцем, был чужд святых и чистых радостей супружеской привязанности и ежедневно терзал сердце своей несчастной супруги распутством и безнравственностью. В довершение всех бед она потеряла еще в младенчестве всех своих детей, кроме Леонсио. Более всего она сетовала, что небо не сохранило ей ни одной дочери, которая могла бы стать опорой и утешением ее печальной старости. Между тем судьбе было угодно возместить ее потери, подарив ей хрупкое создание, заполнившее пустоту ее доброго и нежного сердца и скрасившее грусть и одиночество жизни в роскошном доме, где столь однообразно текли скучные дни.
В доме родилась маленькая рабыня, своей прелестью и живостью с колыбели завладевшая любовью и ставшая предметом забот доброй сеньоры.
Изаура была дочерью красивой мулатки, в течение долгого времени любимой и верной служанки жены командора. Сам командор, будучи человеком похотливым и бесцеремонным, смотрел на рабынь как на беззащитных наложниц своего сераля. Он обратил свой алчный, полный сладострастия взор и на эту прелестную служанку. Та решительно противостояла его грубым притязаниям, но в конце концов была вынуждена уступить угрозам и насилию. Столь низкое поведение командора не могло долгое время оставаться тайной для его добродетельной супруги. Эта новость принесла ей смертельное разочарование.
Повергнутый в уныние горькими и суровыми упреками, командор больше не рисковал покушаться силой на бедную рабыню, равно как не сумел и иными средствами победить ее непреодолимое отвращение к себе. Это сопротивление разъярило его и породило в его жестоком сердце неукротимую жажду грубой и недостойной мести: он решил непременно извести непокорную красавицу работой и наказаниями. Из дома, где она выполняла только необременительные и деликатные поручения, он отослал ее в невольничью хижину на плантациях, дав строгий наказ управляющему не жалеть для нее ни унизительной работы, ни жестоких наказаний. Однако управляющий, добрый португалец в расцвете лет, был не таким бессердечным, как его хозяин. Соблазненный очарованием мулатки, вместо работы и побоев он осыпал ее исключительно подарками, добился ее благосклонности, и вскоре мулатка родила милую девочку. Это событие еще больше усилило ненависть командора к несчастной рабыне. Он выгнал с бранью и угрозами доброго и верного управляющего, а мулатку подверг такой тяжелой работе и такому жестокому обращению, что свел ее в могилу, не позволив ей вырастить прелестную ласковую дочурку.
Вот под какой несчастливой звездой родилась красавица Изаура. Однако, как будто вопреки коварству неумолимой судьбы, святая женщина, ангел доброты, склонилась над колыбелью бедной малютки и окружила ее своей милосердной заботой. Жена командора сочла это маленькое и нежное создание даром небес, ниспосланным ей в утешение за обиды и унижения, доставляемые отвратительными выходками ее распутного супруга. Обратив к небу омытое слезами лицо, она поклялась душой несчастной мулатки взять на себя заботу о будущем Изауры, дала обет вырастить и воспитать ее как собственную дочь.
Она исполнила свое обещание самым щепетильным образом. Шли годы, девочка росла, пришло время учиться, и госпожа сама научила малышку читать и писать, шить и молиться. Позднее она наняла ей учителей музыки, танцев, итальянского и французского языков, рисования. Она старалась дать рабыне самое совершенное и изысканное образование, какое она дала бы своей родной дочери. В свою очередь Изаура не только своими внешними данными, но и быстрыми успехами живого и сильного ума превзошла все самые смелые предположения доброй женщины, которая, видя столь блестящие успехи ее, находила все большее удовольствие в том, чтобы шлифовать эту драгоценность, о которой она отзывалась как о жемчужине, украшающей ее седые волосы. «Небо не захотело подарить мне дочь моей крови, – повторяла она, – но взамен дало мне дочь моей души».
Но что больше всего восхищало в этом юном создании, так это то, что внимание и постоянные заботы, которыми она была окружена, не сделали ее капризной, высокомерной или надменной в отношениях с другими рабами. Ласковое обращение ничуть не изменило ее природную доброту и искренность сердца. Она всегда была внимательна и добра с рабами, весела и послушна с господами.
Командору очень не нравился каприз супруги. Такое отношение к мулаточке он расценивал как проявление слабоумия.
– Безумие! – восклицал он с раздражением в голосе. – Она старается вырастить настоящую франтиху, от которой в скором времени наплачется. Одни женщины сходят с ума на религиозной почве, другие ворчат с утра до ночи, третьи подбирают бездомных собак или разводят цыплят, эта же выращивает принцесс-мулаток. По правде говоря, несколько расточительное развлечение, но… пусть тешится. По крайней мере, пока она возится с этой рабыней, я избавлен от постоянных нотаций и назойливых советов. Пусть развлекается как хочет.
Через несколько дней после свадьбы Леонсио командор со всем своим семейством, включая новобрачных, снова уехал в Кампус. Тогда-то он и передал своему сыну управление и право распоряжаться доходами поместья и всей собственностью, включая рабов и плантации. Он заявил, что считает себя старым, больным и уставшим и хочет провести спокойно остаток своих дней, устранившись от хозяйственных хлопот и забот. Части доходов, которую он оставлял за собой, должно было хватить на это с избытком. Сделав еще при жизни такой царский подарок сыну, командор уехал в Рио-де-Жанейро. Его супруга предпочла остаться с сыном, что очень понравилось и вызвало одобрение Алмейды.
Малвина, обладавшая, несмотря на свое аристократическое тщеславие, доброй, чуткой душой и мягким сердцем, сразу же проявила самый живой интерес к благодарной невольнице. Изаура действительно имела такой кроткий и приятный нрав, что с первой же встречи завоевала благосклонность молодой хозяйки.
Изаура стала не то чтобы любимой служанкой, но скорее компаньонкой и верной подругой Малвины, привыкшей к столичным развлечениям и изысканному времяпрепровождению. Малвина была рада встретить такое приятное общество в уединенном месте, где ей предстояло жить в дальнейшем.
– Почему бы нам не освободить эту девушку? – спросила она однажды у свекрови. – Такое доброе и нежное создание страдает в неволе.
– Ты права, дочь моя, – добродушно ответила сеньора. – Но как быть? У меня не хватает духу отпустить эту птичку, которую мне подарило небо, чтобы утешить и скрасить долгие часы моей одинокой старости. К тому же зачем ее освобождать? Она здесь более свободна, чем я сама. Несчастная моя доля! Жизнь мне уже не в радость, наслаждаться свободой нет сил. Ты хочешь, чтобы я отпустила мою голубку? А если она собьется с верного пути и никогда больше не впорхнет в эту клетку? Нет-нет, дорогая, пока я жива, я хочу, чтобы она была рядом со мной, хочу, чтобы она была только моею. Ты, должно быть, думаешь про себя: как эгоистична эта старуха! Но мне осталось недолго жить, мои дни сочтены! После моей смерти она станет свободной, и я непременно оставлю ей хорошее приданое.
Действительно, добрая женщина не раз пыталась составить свое завещание так, чтобы обеспечить будущее любимой рабыни, своей дорогой питомицы. Но командору при поддержке сына всегда удавалось бесчестными ухищрениями оттягивать исполнение похвального и святого желания жены. Внезапно ее разбил паралич, и она умерла через несколько часов после удара, не приходя в сознание, так и не сообщив свою последнюю волю.
Малвина поклялась у гроба свекрови покровительствовать несчастной рабыне. Изаура долго оплакивала смерть той, кто была ей заботливой и нежной матерью. Теперь она стала рабыней не доброй и благодетельной сеньоры, а собственностью капризного и жестокого господина.
Глава 3
Нам еще надо познакомиться поближе с Энрике, шурином Леонсио. Это был элегантный и красивый двадцатилетний юноша, легкомысленный и тщеславный, как почти все молодые люди в этом возрасте, особенно когда им посчастливилось родиться в богатой семье. Несмотря на эти мелкие недостатки, он имел доброе сердце, трезвый ум и благородную душу. Он изучал медицину, а так как в этот момент у него были каникулы, Леонсио пригласил Энрике навестить сестру и погостить несколько дней у себя на фазенде.
Молодые люди приехали из Кампуса, куда накануне Леонсио отправился, чтобы встретить шурина.
Только после своей женитьбы Леонсио, ранее редко и непродолжительно гостивший в родительском доме, обратил внимание на исключительную красоту и несравненную прелесть Изауры. Несмотря на то что ему досталась в супруги очаровательная девушка, женился он не по любви. Это чувство было чуждо его сердцу. Женился он по расчету, а так как его жена была молода, он испытывал к ней страсть, которая легко утолялась чувственными наслаждениями, а с ними и проходила. Несчастной Изауре было суждено роковым образом нарушить покой этого распутного сердца, еще не до конца испорченного развратом. Он воспылал к ней безрассудной и пылкой любовью, неумолимо усиливавшейся по мере возникновения непреодолимых препятствий, с которыми он сталкиваться не привык и которые напрасно пытался одолеть. Несмотря ни на что, он не отказывался от своих намерений. «В конце концов, – думал Леонсио, – Изаура моя собственность, и если никакой иной способ не даст результатов, ничто не помешает мне взять ее силой». Он был достойным преемником низких деяний и грубой развращенности командора.
По дороге в поместье, поскольку воображение его было занято исключительно Изаурой, Леонсио долго рассказывал о ней своему шурину, расхваливая ее красоту, и, не стесняясь, откровенно намекал юноше на свои похотливые притязания к рабыне. Этот разговор был не слишком приятен Энрике, иногда красневшему от невольного смущения и законного негодования за свою сестру. Вместе с тем Леонсио возбудил у него живое любопытство и желание познакомиться с этой рабыней, наделенной такими необычайными качествами.
На следующий день после приезда молодых людей в восемь часов утра Изаура, закончив уборку в гостиной, сидела у окна с рукоделием на коленях. Она ожидала, когда встанут господа, чтобы подать им кофе. Леонсио и Энрике бесшумно остановились в дверях гостиной и наблюдали за Изаурой, не подозревавшей, что на нее смотрят, и продолжавшей рассеянно вышивать.
– Ну, как ты ее находишь? – шептал Леонсио своему шурину. – Такая рабыня – бесценное сокровище, не так ли? Можно подумать, что она андалусийка из Кадиса или неаполитанка.
– Ничего подобного. Она гораздо лучше, – отвечал восхищенный Энрике. – Она настоящая бразильянка.
– Изумительная бразильянка! Она лучше всего, что у меня есть. Эти семнадцать весен очаровательной девушки многим могут вскружить голову. Твоя сестра настаивает, чтобы я ее освободил. Говорит, что такова была воля моей покойной матушки. Но я не так глуп, чтобы расстаться с этим сокровищем. Если моя мать в угоду своей прихоти воспитала ее как принцессу и дала ей образование, то уж, конечно, не для того, чтобы расстаться с ней. Мой отец, кажется, склоняется уступить настойчивым просьбам ее отца – бедного португальца, который шатается тут и пытается освободить дочку. Но мой старик запросил за нее такую фантастическую сумму, что, думаю, мне нечего бояться. Посмотри, Энрике, разве у такой рабыни есть цена?
– Она действительно восхитительна, – ответил юноша. – В серале у султана она была бы любимой наложницей. Но должен заметить тебе, Леонсио, – продолжал он, бросив на зятя взгляд, полный язвительной проницательности, – как твой друг и брат твоей жены, я считаю, что присутствие в твоей гостиной рядом с моей сестрой такой красивой рабыни неприлично и, пожалуй, опасно для семейного очага.
– Браво! – прервал его Леонсио, забавляясь. – Для своих лет ты изрядный моралист. Но пусть это тебя не тревожит, мой мальчик, твоя сестра не испытывает беспокойства, и ей нравится, когда обращают внимание на Изауру и восхищаются ею. Она права, Изаура – предмет роскоши, который следует постоянно держать в гостиной. Ты же не хочешь, чтобы я отправил на кухню свои венецианские зеркала?
Малвина, появившаяся из внутренних комнат, веселая и свежая, как апрельское утро, прервала их разговор.
– Добрый день, сеньоры ленивцы! – прозвучал ее серебристый, как трель жаворонка, голосок. – Наконец-то вы встали!
– Ты сегодня очень весела, дорогая, – улыбаясь, ответил муж, – что же, ты увидела какую-нибудь зеленую птичку с позолоченным клювом?
– Не видела, но, вероятно, увижу. Мне действительно весело, и я хочу, чтобы сегодня у всех в доме был праздник. Это зависит от тебя, Леонсио. Я рада, что ты уже встал, так как хочу тебе сказать кое-что. Я должна была высказать это еще вчера, но обрадовалась встрече с моим неблагодарным братом, с которым мы так давно не виделись, и забыла.
– В чем дело? Говори, Малвина.
– Ты помнишь, что ты мне обещал? Это обещание пора наконец исполнить. Сегодня я непременно хочу и требую его исполнения.
– В самом деле? Но что это за обещание? Не помню.
– Ты хитришь! Ты не помнишь, что обещал мне освободить…
– A-а! Припоминаю, – нетерпеливо оборвал ее Леонсио. – Но говорить об этом сейчас? В ее присутствии? Зачем ей слушать этот разговор?
– Но что в этом дурного? Хорошо, пусть будет по-твоему, – ответила молодая женщина, взяв Леонсио за руку и уводя его во внутренние покои дома. – Идем, дорогой! Энрике, подожди нас немного, сейчас я распоряжусь, чтобы подавали кофе.
Только с приходом Малвины Изаура заметила молодых людей, наблюдавших за ней и тихонько шептавшихся в дверях гостиной. Услышав несколько слов из разговора Малвины с Леонсио, она ничего не поняла. Когда же они удалились, Изаура тоже поднялась и направилась к двери, но Энрике остановил ее жестом.
– Что угодно сеньору? – спросила она, скромно потупив взор.
– Подожди-ка, девочка, мне надо тебе кое-что сказать, – ответил юноша и, не говоря более ни слова, подошел к ней вплотную, не сводя с нее глаз, очарованных ее восхитительной красотой. Энрике невольно испытывал робость перед ее благородным, лучащимся ангельской нежностью обликом.
В свою очередь онемевшая от удивления Изаура тоже смотрела на юношу, терпеливо ожидая, что он хочет сказать. Наконец Энрике, будучи от природы человеком уверенным и решительным, как бы очнувшись, вспомнил, что Изаура, несмотря на все свое очарование, всего лишь рабыня. Он понял, что оказался в смешном положении, онемев перед ней в неподвижном созерцании, склонился к девушке и бесцеремонно взял ее за руку.
– Мулаточка, – сказал он, – ты знаешь, какая ты колдунья? Моя сестра права. Жаль, что такая красивая девушка всего лишь рабыня. Если бы ты родилась свободной, то, несомненно, могла бы царить в любой гостиной.
– Хорошо, хорошо, сеньор! – ответила Изаура, высвобождая свою руку. – Если вы собирались сказать мне только это, позвольте мне уйти.
– Подожди немного, не будь такой жестокой. Я не причиню тебе зла. Я бы дорого дал, чтобы добиться твоей свободы и вместе с ней твоей любви! Ты слишком изнежена и слишком красива, чтобы оставаться в неволе. Кто-нибудь непременно освободит тебя, но я бы не хотел, чтобы ты оказалась в руках человека, который не сумеет по достоинству оценить тебя, моя Изаура, пусть же брат твоей госпожи из рабыни сделает тебя принцессой…
– Ах, сеньор Энрике, – с досадой возразила девушка. – Вам не стыдно волочиться за рабыней, служанкой вашей сестры? Вам это не к лицу. Так много красивых девушек, за которыми вы можете ухаживать.
– Нет. Я не встретил ни одной, которая могла бы сравниться с тобой, Изаура, клянусь. Знаешь, Изаура, никто, кроме меня, не сможет добиться твоей свободы. Я могу заставить Леонсио освободить тебя, поскольку, если не ошибаюсь, уже догадался о его постыдных намерениях, и обещаю тебе, что не дам им осуществиться. Я не могу допустить этой низости. Кроме свободы, ты получишь все, что захочешь: шелка, драгоценности, кареты, рабов для услуг, – а во мне ты найдешь страстного любовника, который всегда будет верен тебе и никогда не променяет ни на какую другую, даже самую красивую и богатую девушку, потому что все они, вместе взятые, не стоят твоего мизинца.
– Боже мой, – воскликнула Изаура с легкой досадой, – такое благородство приводит меня в ужас. Это могло бы вскружить мне голову. Нет, мой господин, поберегите свое красноречие для той, которая заслуживает его. Я же пока довольна моей участью.
– Изаура! К чему такая жестокость!.. Послушай, – сказал юноша, протягивая руку к шее Изауры.
– Сеньор Энрике, – воскликнула она, уклоняясь от объятий, – ради бога, оставьте меня!
– Постой, Изаура! – настаивал молодой человек, не оставляя попытки обнять ее. – Ах, не говори так громко! Один поцелуй… только один, и я отпущу тебя.
– Если вы будете настаивать, я закричу. Ни на минуту невозможно остаться одной, обязательно кто-нибудь нарушает мой покой своими признаниями, которые я не желаю слушать…
– Ах! Какая надменность, – воскликнул Энрике, изрядно раздосадованный упорством девушки. – Не верю глазам своим! У тебя пренебрежение настоящей сеньоры! Не сердись, моя принцесса.
– Перестаньте, сеньор! – вскричала девушка, потеряв терпение. – Мало того что сеньор Леонсио, теперь еще и вы…
– Как? Что ты сказала? Леонсио тоже? Я чувствовал это! Какая низость! И ты благосклонно внимаешь ему, не так ли?
– Так же, как и вам!
– Надеюсь, Изаура, что твоя преданность любящей тебя госпоже не позволяет тебе слушать этого безнравственного человека. Я же другое дело, почему ты жестока ко мне?
– Я жестока к моим господам! Вот еще, сеньор, ради бога! Не надо смеяться над бедной невольницей.
– Нет. Я не смеюсь… Изаура! Послушай… – настаивал Энрике, пытаясь обнять и поцеловать ее.
– Браво! Брависсимо! – раздался в гостиной возглас, сопровождаемый громким демоническим смехом.
Энрике, застигнутый врасплох, обернулся. И его любовное волнение мгновенно замерло в глубине сердца.
Леонсио стоял в дверях гостиной, скрестив руки, и смотрел на него, усмехаясь самым оскорбительным образом.
– Замечательно, сеньор шурин! – издевательски продолжал Леонсио тем же насмешливым тоном. – Кажется, вы проповедовали высокую мораль, а теперь волочитесь за моими рабынями! Вы благородны… Умеете уважать порядок в доме своей сестры!..
– Ах! Проклятый шпион, – прошептал Энрике, стиснув от гнева зубы. В порыве гнева он сжал кулаки, намереваясь пощечиной ответить на дерзкие насмешки зятя. Однако, поразмыслив мгновение, он понял, что ему будет выгоднее использовать против обидчика его же оружие – сарказм и что обстоятельства позволяют ему нанести решительный удар и выйти победителем из схватки. Он успокоился и сказал с улыбкой, полной высокомерного презрения:
– Ах, простите, сеньор. Я не знал, что это сокровище гостиной находится под вашей личной опекой, заставляя вас даже подглядывать за девушкой. Мне кажется, вы относитесь к ней с большим интересом, чем к своему дому и собственной жене. Несчастная моя сестра… Как все просто. Удивительно, что за все это время она не узнала, сколь преданного супруга имеет!
– Что ты там говоришь, приятель? – воскликнул Леонсио с угрожающим видом. – Повтори, что ты сказал!
– То, что сеньор слышал, – ответил с твердостью Энрике. – И будьте уверены, что ваши недостойные действия недолго будут оставаться тайной для моей сестры.
– Какие действия? Ты бредишь, Энрике!
– Не притворяйтесь! Думаете, я ничего не знаю? Впрочем, прощайте, сеньор Леонсио, я удаляюсь, поскольку было бы в высшей степени неуместно, недостойно и смешно с моей стороны оспаривать у вас любовь рабыни.
– Подожди, Энрике. Послушай…
– Нет-нет. Не желаю иметь с вами никаких дел. Прощайте, – сказал он и стремительно удалился.
Леонсио почувствовал себя уничтоженным и тысячу раз пожалел, что столь неосторожно повздорил с этим легкомысленным юношей. Он не хотел, чтобы всем стало известно о его страсти к Изауре и о попытках сломать ее упорство и добиться расположения. Действительно, он сам без обиняков говорил с Энрике на эту тему. Но несколько двусмысленных слов, сказанных между молодыми людьми, не были достаточным основанием для того, чтобы Энрике мог выдвинуть против него серьезное обвинение перед женой. Впрочем, Леонсио мало заботило сохранение мира в доме. Его бесило, что кто-то осмелился препятствовать его бесстыдным притязаниям к рабыне.
«Проклятие! – прорычал он про себя. – Этот сумасшедший способен расстроить все мои планы. Если ему что-то известно, он, не задумываясь, сообщит Малвине».
Леонсио неподвижно стоял несколько мгновений, угрюмо предаваясь терзавшему его жестокому беспокойству. Потом, скользнув взором по гостиной, он встретился глазами с Изаурой, которая, как только появился Леонсио, смущенная и дрожащая, укрылась в дальнем углу гостиной и оттуда наблюдала в молчаливом беспокойстве ссору молодых людей. Так тяжело раненная косуля прислушивается к рычанию двух тигров, оспаривающих добычу. Она искренне раскаивалась в глубине души и злилась на себя за нескромные и безумные откровения, сорвавшиеся с ее губ во время разговора. Ее неосторожность станет причиной самого прискорбного раздора в этой семье, раздора, жертвой которого в конце концов станет она сама. Ссора между двумя молодыми людьми была подобна столкновению двух туч, которые встречаются, расходятся и продолжают свободно парить в небе, но молния, сорвавшаяся с них, неизбежно поразит несчастную пленницу.
Глава 4
– Ты еще здесь? Очень хорошо, – произнес Леонсио, заметив Изауру, смущенную и не осмеливающуюся покинуть свой уголок, куда она забилась и откуда молила небо, чтобы господин не увидел ее и не вспомнил о ней в эту минуту. – Изаура, – продолжал он, – я вижу, ты делаешь успехи в любовных интригах. Ты благосклонно выслушивала любезности этого мальчишки…
– Так же, как и ваши, мой господин. У меня нет выбора. Рабыня, которая осмеливается взглянуть на своих господ с неприязнью, заслуживает сурового наказания.
– И что же ты сказала этому ветренику, Изаура?
– Я?! – смутилась рабыня. – Ничего, что могло бы оскорбить вас или его.
– Подумай, прежде чем отвечать, Изаура. Смотри не пытайся обмануть меня. Что ты ему говорила обо мне?
– Ничего.
– Клянешься?
– Клянусь, – едва слышно пролепетала Изаура.
– Ах, Изаура, Изаура… берегись. До сих пор я терпеливо сносил твое сопротивление. Но я не допущу, чтобы в моем доме и почти что в моем присутствии ты выслушивала фривольные любезности и тем более посвящала кого бы то ни было в дела этого дома и его домочадцев. Если ты не желаешь отвечать на мою любовь, постарайся, по крайней мере, не впасть в мою немилость.
– Простите, сеньор, разве я виновата, что меня преследуют?
– Пожалуй, ты права. Кажется, мне придется удалить тебя из дома и спрятать где-нибудь, где ты не будешь так бросаться в глаза и подвергаться домогательствам.
– Зачем, сеньор…
– Хватит, сейчас я не могу тебя более слушать, Изаура. Не хочу, чтобы нас кто-нибудь здесь застал. Я выслушаю тебя при первом же удобном случае… Надо помешать этому недоумку шантажировать меня, – шептал Леонсио, удаляясь. – Ах, собака! Будь проклят тот час, когда я ввел его в мой дом.
«Не допусти, Господь, чтобы ему представился такой удобный случай», – с тоской подумала девушка, наблюдая, как ее господин поспешно уходит.
Обреченно, в смертельном беспокойстве, она думала о том, что в последнее время подвергалась постоянным и все более настойчивым притязаниям со стороны Леонсио и не находила способа защищаться от него. Решившись сопротивляться до конца, она, однако, помнила о судьбе своей несчастной матери, чья грустная история была ей хорошо известна от других рабов, которые рассказали ей об этом под большим секретом, и будущее рисовалось девушке в самых мрачных и зловещих тонах.
Открыться Малвине – вот единственный способ пресечь действия Леонсио и избежать грядущих несчастий. Но Изаура очень любила свою молодую госпожу и не могла решиться на такой рискованный шаг, боясь опечалить ее, навсегда разрушив счастливое и сладкое заблуждение ее сердца.
Она бы предпочла скорее умереть, как ее мать, которая пала жертвой подлости и жестокости, чем затуманить черными тучами радужный и безоблачный небосвод мыслей своей госпожи.
Отец Изауры, единственный человек, не считая Малвины, волновавшийся за ее судьбу, был бедным поденщиком и не мог защитить дочку от преследований и домогательств. В таком безвыходном положении ей оставалось только одно – втайне оплакивать свою печальную судьбу, с мольбой обращаясь к небу и доверяясь воле Всевышнего.
Теперь нам становится ясно, почему такая глубокая скорбь и неизбывная тоска звучали в любимой песне Изауры. Малвина ошибалась, объясняя ее грусть любовным томлением. Помыслы Изауры были чисты и бескорыстны. И конечно, догадайся ее госпожа об истинной причине постоянной печали юной рабыни, она бы и посочувствовала, и защитила страдалицу.
Глава 5
Отвлекшись от горьких, ранящих душу размышлений, Изаура взяла свою корзинку с рукоделием и собралась покинуть гостиную, вознамерившись затеряться в каком-нибудь уголке дома или в саду. Так она надеялась избежать новых унизительных сцен, подобных той, которая только что разыгралась. Но не успела она подойти к двери, как дорогу ей преградила странная, уродливая фигура, направлявшаяся в гостиную.
Это было пугало в человеческом обличье – карлик невероятно ужасного вида, с огромной головой, причудливым туловищем и рахитичными кривыми ногами, волосатый, как медведь, и отвратительный, как обезьяна. Он напоминал тех уродливых паяцев, которые в Средние века были неотъемлемой частью королевской свиты, развлекали монарха и его приближенных. Природа забыла наделить его шеей, и бесформенная голова росла из великолепного горба, нависавшего над ней как капюшон. Однако, надо отметить, что лицо его не было ни уродливым, ни безобразным, а умные глаза выражали смирение и добродушие.
Изаура, наверное, закричала бы от ужаса, если бы уже не привыкла к этой странной фигуре. Это был не кто иной, как сеньор Белшиор, островитянин, который уже многие годы, несмотря на свое уродство и физические недостатки, аккуратно и добросовестно исполнял в этом поместье обязанности садовника. Наверное, цветы – естественный символ всего прекрасного, чистого и утонченного – должны были бы иметь менее отталкивающего садовника. Но судьба или каприз хозяина дома создали этот контраст, может быть, для того, чтобы подчеркнуть красоту одних на фоне уродства другого.
Белшиор держал в одной руке большую соломенную шляпу, край которой волочился по полу, а в другой не букет, а скорее огромную охапку самых разных цветов, за которыми он как будто старался спрятаться. Он сам походил на огромную фарфоровую вазу фантастической формы, в которую ставят цветы, чтобы украсить жилище.
«Боже упаси! – подумала Изаура, заметив садовника. – За что мне такая доля! Теперь еще этот… По крайней мере, он самый сносный изо всех. Другие меня унижают и мучают, а этот иногда смешит».
– Рада вас видеть, сеньор Белшиор! Что вам угодно?
– Сеньора Изаура, я… я присол… – пробормотал смущенный садовник.
– Сеньора?.. Я – сеньора? Вы тоже собираетесь насмехаться надо мной, сеньор Белшиор?
– Я… насмехаса над вами? Я не способен… Пусь мой язык отнимеса, если я отнесусь к вам без должного уважения… Я нес вам эти светы, хотя сеньора сама светок.
– Оставьте, сеньор Белшиор, все время называть меня сеньорой! Если вы намерены продолжать в том же духе, мы поссоримся и я не приму ваши «светы». Я Изаура, рабыня доны Малвины. Понятно, сеньор Белшиор?
– Пусть так. Ты владысиса этого серса, и я, девоска, был бы сяслив селовать твои ноги. Знаес, Изаура…
– Прекрасно. Вот так и называйте меня.
– Ты знаес, Изаура, я бедный садовник, это правда. Но я умею работать, и моя копилка наполняется: у меня уже есть полтысяси крузадо. Если ты смозес относися ко мне, как я относюсь к тебе, я добуду тебе свободу, зенюсь на тебе. Ты ведь не такая, стобы быть сьей-то рабыней.
– Большое спасибо за ваши добрые намерения, но вы понапрасну теряете время, сеньор Белшиор. Мои господа не освободят меня ни за какую сумму!
– Ах! Какое злодейство! Держать в неволе королеву красоты! Но мне, Изаура, больсе по вкусу быть рабом такой рабыни, как ты, незели сеньором хозяйки ста тысясь невольников. Изаура, ты дазе не догадываесься, как я тебя люблю. Когда я поливаю мои светы, я с тоской думаю о тебе!
– Скажите! Вот какая любовь!..
– Изаура! – продолжал Белшиор, преклоняя колени. – Сзалься над твоим несясным пленником…
– Встаньте, скорее встаньте, – нетерпеливо прервала его Изаура. – Страшно подумать, что будет, если мои господа застанут вас здесь в такой позе! Что я говорю!.. Ах, сеньор Белшиор!
В самом деле, в дверях с одной стороны Леонсио, а с другой Энрике и Малвина в изумлении наблюдали за ними.
Покинув гостиную в досаде и гневе на своего зятя, Энрике нашел сестру в столовой, где она следила за приготовлением завтрака, и, будучи человеком вспыльчивым и легкомысленным, он, не раздумывая, излил перед ней свой гнев в неосторожных выражениях, возбудив тем самым в ее душе недоверие и беспокойство.
– Твой муж, Малвина, презренный негодяй, – сказал он, задыхаясь от ярости.
– Что ты говоришь, Энрике! Что он тебе сделал дурного? – спросила молодая женщина, напуганная этим взрывом негодования.
– Мне жаль тебя, сестра… Если бы ты знала… Какая низость!
– Ты сошел с ума, Энрике! В чем дело?
– Дай бог, чтобы ты никогда не узнала!.. Какая подлость!
– Что же произошло, Энрике? Говори, объяснись, ради всего святого! – воскликнула Малвина, бледнея и задыхаясь от внезапно охватившей ее тревоги.
– Что с тобой? Не надо так огорчаться, сестра, – ответил Энрике, уже сожалея о вырвавшихся у него необдуманных словах. Он поздно понял, что исполнил печально-жалкую роль, посеяв недоверие и разногласия между супругами, которые до того жили в любовном согласии и спокойствии. Он с опозданием и безрезультатно попытался сгладить впечатление от своей бестактности.
– Не беспокойся, Малвина, – продолжал он, пытаясь улыбнуться. – Твой муж просто упрямый осел, и ничего более. Не подумай, что мы собираемся драться на дуэли.
– Да, но ты пришел в негодовании, с горящими глазами. У тебя был такой вид…
– Ну что ты! Ты же знаешь, я всегда вспыхиваю по пустякам, как огонь…
– Ты напугал меня!
– Бедняжка… Выпей, – сказал Энрике, подавая ей чашку кофе. – Это лучшее средство от волнений и нервного расстройства.
Малвина попыталась успокоиться, но слова брата запали ей глубоко в душу, отравив ее ядом недоверия и сомнений.
Появление внезапно вошедшего Леонсио положило конец этой сцене. Все трое молча и торопливо позавтракали. Обида уже поселилась в их душах, они смотрели друг на друга холодно и отчужденно. Недоверие проникло в эту маленькую семью, еще недавно такую сплоченную, счастливую и спокойную. После завтрака они разошлись, однако по привычке все направились в гостиную. Энрике и Малвина, взявшись за руки, центральным коридором, Леонсио – через внутренние комнаты. Именно в гостиной и находилось невинное, но роковое яблоко раздора, причина разлада, зарождающегося в этой семье.
Они пришли как раз к финалу нелепой сцены, исполненной Белшиором у ног Изауры. Между тем Леонсио, следивший за садовником из-за легких занавесей на дверях гостиной, не заметил Энрике и Малвину, остановившихся на пороге гостиной с другой стороны.
– Ну и ну! – воскликнул он, когда увидел Белшиора на коленях у ног Изауры. – Кажется, у меня в доме появился идол, которому все самозабвенно поклоняются! И даже мой садовник!.. Здравствуйте, сеньор Белшиор! Что такое? Продолжайте представление, у вас неплохо получается… Но мы не нуждаемся в ваших услугах для заботы об этом цветке… Понятно, сеньор Белшиор?
– Простите меня, сеньор, – пробормотал садовник, поднимаясь с колен в смущении и нерешительности. – Я принес эти светы в гостиную, стобы поставить их в вазы…
– И вручили их, стоя на коленях! Очень галантно. Предупреждаю: если вы не оставите претензий на роль первого любовника, я выставлю вас за дверь пинком под зад.
Пристыженный и ошеломленный, Белшиор, натыкаясь на стулья, как слепой, бросился к выходу.
– Изаура! О моя Изаура! – воскликнул Леонсио, картинно выходя на середину гостиной и с распростертыми объятиями направляясь к девушке, искусно придав своему голосу, до этого резкому и суровому, самое нежное и мягкое звучание.
Пронзительный крик, эхом отозвавшийся в доме, заставил его окаменеть. Он заметил в дверях Малвину, бледную, без чувств, уронившую голову на плечо подхватившего ее брата.
– Ах, брат! – воскликнула она, приходя в себя. – Теперь я понимаю все, что ты мне недавно говорил. – И, прижав руку к сердцу, которое, казалось, разрывалось от боли, а другой утирая слезы, брызнувшие из прекрасных глаз, она укрылась в своих покоях.
Расстроенный ужасным стечением обстоятельств, жертвой которых он стал, Леонсио, охваченный бешенством и возбуждением, долго ходил по гостиной. Злясь на шурина, дерзкое легкомыслие которого, по его мнению, стало причиной рокового происшествия, грозившего помешать его планам в отношении Изауры, он пытался найти выход из создавшегося положения, в котором оказался, к своему величайшему неудовольствию.
Изаура, испытавшая менее чем за час три покушения на ее целомудрие, ошеломленная и полная страха, смущения и стыда, убежала, чтобы спрятаться в апельсиновой роще, как испуганный заяц, заслышавший в лугах лай своры разъяренных собак, идущих по следу дичи.
Энрике, в высшей степени возмущенный поведением зятя, не желая его видеть, взял ружье и решил поохотиться, а назавтра на рассвете непременно уехать в столицу.
Рабы были поражены, когда в обеденное время Леонсио оказался один за столом в столовой. Он распорядился пригласить Малвину, но она не захотела выйти, сославшись на недомогание. Сначала Леонсио охватила дикая ярость, его первый порыв был сбросить со стола на пол тарелки и приборы и пойти надавать пощечин наглому юнцу, в недобрый час появившемуся в доме, чтобы нарушить его спокойную и размеренную семейную жизнь. Но он вовремя сдержался и, успокоившись, решил, что лучше не выдавать себя, а с величайшим безразличием и даже пренебрежением отнестись к супружеской размолвке и скверному настроению шурина. Он хорошо понимал, что впредь ему будет непросто, а скорее всего даже невозможно более скрывать от супруги свое постыдное поведение, однако, не желая просить прощения, он решил заслониться от туч, сгустившихся над его головой, щитом циничного безразличия. Это решение ему подсказала непомерная гордость и пренебрежительное отношение ко всем женщинам, которым Леонсио отказывал в человеческом достоинстве и чести.
После обеда Леонсио сел на коня и объехал все плантации и посадки кофе, что делал крайне редко. С заходом солнца он вернулся домой, спокойно и с большим аппетитом поужинал, а затем отправился в гостиную, где развалился на мягком и удобном диване, умиротворенно закурив гаванскую сигару.
Тем временем Энрике вернулся с охоты и, обыскав весь дом, обнаружил сестру в ее спальне, бледную как смерть, с красными, опухшими от слез глазами.
– Где ты пропадал, Энрике? Ты мне очень нужен! – воскликнула молодая женщина, увидев брата. – Зачем ты оставил меня одну?
– Одну? Разве до сих пор ты не обходилась без меня, проводя время в обществе своего великолепного мужа?
– Не говори мне об этом человеке! Я заблуждалась. Сейчас я вижу, что была слепа, беспредельно доверяя этому безнравственному человеку… Он обманул меня!
– Хорошо еще, что ты своими собственными глазами увидела то, о чем я не смел рассказать тебе. Что же ты собираешься делать?
– Что я собираюсь делать? Сейчас ты увидишь… Где он? Ты его видел?
– Если не ошибаюсь, он в гостиной. Я видел там нечто, возлежащее на диване.
– Хорошо, Энрике, проводи меня туда.
– Разве ты не можешь пойти одна? Избавь меня от встречи с этим человеком.
– Нет-нет. Ты должен пойти со мной. Я специально тебя ждала. Мне нужна твоя защита и поддержка. Сейчас я даже боюсь его.
– А! Понимаю. Ты хочешь, чтобы я был твоим телохранителем, чтобы при необходимости поставить на место этого негодяя. Что ж, с удовольствием. Посмотрим, посмеет ли он говорить с тобой без должного уважения. Идем!
Глава 6
– Сеньор Леонсио, – сказала Малвина изменившимся от волнения голосом, приближаясь к дивану, на котором расположился ее супруг. – Хочу сказать вам несколько слов, если вы не возражаете.
– Всегда к твоим услугам, дорогая Малвина, – с улыбкой ответил Леонсио, быстро поднявшись и как бы не замечая натянутого тона Малвины. – Чего ты хочешь?
– Хочу сказать вам, – строго начала молодая женщина, безуспешно пытаясь придать суровое выражение своему нежному, красивому лицу, – хочу сказать вам, что вы оскорбляете и предаете меня в своем доме самым недостойным и бесчестным образом…
– Боже правый! О чем ты говоришь, моя дорогая?
– Напрасно вы лицемерите, сеньор. Вам хорошо известна причина моего огорчения. Я должна была предвидеть ваше постыдное вероломство. Уже давно вы изменились, вы относитесь теперь ко мне холодно и безразлично…
– Ах, сердце мое, неужели ты думаешь, что медовый месяц длится вечно? Это было бы ужасно однообразно и пошло…
– И ты еще смеешь издеваться, негодяй! – вскричала Малвина, теряя самообладание: щеки ее стали пунцовыми, глаза метали гневные молнии.
– Ну не сердись так, Малвина. Я пошутил и, кажется, неудачно! – сказал Леонсио, пытаясь взять ее за руку.
– Прекрасная тема для шуток! Оставьте меня, сеньор! Какая низость! Какой стыд для нас обоих!
– Ты объяснишь, в конце концов, в чем дело?
– Мне нечего объяснять, вы прекрасно все понимаете. Мне остается только требовать…
– Так требуй, Малвина!
– Отошлите куда угодно эту рабыню, которой вы бездумно и вероломно увлеклись! Освободите ее, продайте ее, сделайте что угодно. Но одна из нас должна сегодня же навсегда покинуть этот дом. Так выбирайте, сеньор!
– Сегодня?
– Сейчас же!
– Ты очень сурова и несправедлива по отношению ко мне, Малвина, – после тягостного молчания нерешительно заметил Леонсио. – Тебе хорошо известно, что я хочу дать свободу Изауре, но, к сожалению, это зависит не только от меня! Ты требуешь невозможного. Освободить Изауру может только мой отец.
– Какой жалкий лепет, сеньор! Ваш отец передал в ваше распоряжение рабов и всю недвижимость, он сочтет за благо все, что вы сделаете. Впрочем, если вы предпочитаете ее мне…
– Малвина! Не богохульствуй!..
– Богохульство!.. Кто знает! Но, наконец, отправьте куда-нибудь эту девушку, если не желаете навсегда расстаться со мной. Я более не нуждаюсь в ее услугах. Она слишком красива для того, чтобы быть служанкой.
– Что я говорил вам, сеньор Леонсио? – вмешался Энрике, устав молчать и несколько устыдившись роли немого телохранителя. Он решился вмешаться в эту ссору. – Видите? Вот плоды безрассудного стремления во что бы то ни стало сохранить подобные безделушки в своей гостиной…
– Эти безделушки не были бы так опасны, если бы не ухищрения подлых интриганов, бесстыдно нарушающих покой чужого очага ради своих безнравственных порывов…
– Одумайтесь, сеньор! Я здесь, чтобы помешать вам перенести эту роскошную утварь из гостиной в спальню. Вам понятно, о чем я говорю? В такой ситуации скандал неизбежен, и я не могу сложа руки наблюдать, как беспардонно оскорбляют мою сестру.
– Сеньор Энрике! – вскричал Леонсио, распалившись от ярости и с угрожающим видом делая шаг вперед.
– Хватит, сеньоры, – закричала Малвина, бросаясь между молодыми людьми. – Опомнитесь, ссора по такому поводу бесполезна и постыдна для нас… Я сказала Леонсио все, что хотела сказать. Пусть решает. Если он намерен действовать решительно и достойно, время еще есть. Если же нет, то он заслуживает только моего презрения.
– О Малвина! Я готов сделать все возможное, чтобы успокоить тебя. Но ты же знаешь, я не могу исполнить твое желание, не получив прежде согласия моего отца, а он живет в столице. К тому же ты, конечно, слышала, что командор не испытывает желания освобождать Изауру. Ее отец готов на все, чтобы добиться свободы для своей дочери. Пытаясь оградить себя от его назойливости, сеньор Алмейда назначил такую фантастическую сумму за Изауру, которую бедняга будет не в состоянии собрать.
– Эй, кто там в доме!.. Разрешите? – раздался в это время зычный голос со двора.
– Кто бы там ни был, войдите, – крикнул Леонсио, возблагодарив небо, столь своевременно пославшее посетителя.
Неожиданный визитер прервал этот невыносимо затянувшийся спор. Леонсио надеялся, что гость поможет ему выйти из затруднительного положения.
Однако вскоре выяснилось, что особенных причин для радости у Леонсио не было: посетителем оказался не кто иной, как Мигел – отец Изауры, в прошлом управлявший этим имением и когда-то изгнанный командором Алмейдой.
Леонсио, ранее с ним незнакомый, встретил его приветливо.
– Не угодно ли присесть? – сказал он. – Чем обязан? Скажите, что привело вас к нам?
– Благодарю вас, – ответил вновь пришедший, почтительно поклонившись Энрике и Малвине. – Вы, конечно, сеньор Леонсио?
– К вашим услугам.
– Очень приятно. Поскольку командор Алмейда в городе, я решился побеспокоить вас. Дело мое простое и, полагаю, что могу сказать о нем в присутствии сеньора и сеньоры. Как мне кажется, они не чужие в этом доме.
– Несомненно! У нас нет секретов и тайн друг от друга.
– Вот зачем я пришел, сеньор, – сказал Мигел, доставая из кармана своего широкого пиджака бумажник и подавая его Леонсио. – Соблаговолите открыть этот бумажник и пересчитать деньги – там сумма, которую ваш отец, сеньор, назначил за свободу одной рабыни по имени Изаура, живущей в этом доме.
Леонсио, сразу изменившись в лице и машинально взяв бумажник, несколько мгновений тупо смотрел в потолок.
– Насколько я понимаю, – сказал он наконец, – вы, видимо, отец… как говорят, отец этой рабыни… Вы сеньор… не помню вашего имени…
– Мигел, к вашим услугам, сеньор.
– Да, правда, сеньор Мигел. Я очень рад, что вы собрали необходимую сумму, чтобы выкупить Изауру. Она заслуживает этого.
Пока Леонсио медленно открывает бумажник и неторопливо, банкноту за банкнотой, считает и вновь пересчитывает деньги, чтобы выиграть время и поразмыслить о том, что бы ему предпринять в этой щекотливой ситуации, мы воспользуемся удобным случаем и рассмотрим доброго и честного португальца, отца нашей героини, о котором до сих пор упоминали вскользь.
Это был мужчина пятидесяти с лишним лет, с первого взгляда на которого становилось ясно, что перед нами искренний и простодушный человек. Он был бедно, но очень опрятно одет, его облик свидетельствовал о том, что он приехал в Бразилию не с целью обогащения, как многие его соотечественники. По его манерам и поведению можно было понять, что перед нами учтивый, хорошо воспитанный человек. Действительно, он родился в благородной и уважаемой семье мигелистов[4], эмигрировавших в Бразилию.
Его родители – жертвы политических интриг – скончались, когда сыну было не более двадцати лет, не оставив ему ничего. Оказавшись один, без средств к существованию и покровительства, он был вынужден самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, нанимаясь садовником или огородником. Ловко и быстро исполнял он эту работу, как настоящий сын крестьянина.
Отец Леонсио, случайно познакомившись с ним и сразу оценив его достоинства, предложил ему место управляющего в своем поместье с хорошим жалованьем. Долгие годы Мигел добросовестно служил ему, пользуясь всеобщим уважением и любовью, до того рокового дня, когда он проявил извинительную слабость, о которой мы уже знаем, и в результате чего был грубо изгнан хозяином. По сей день в сердце Мигела жила обида и глубокая печаль о том, что он не смог защитить любимое создание от ненависти и преследований развращенного и грубого господина. Однако Мигелу пришлось смириться. Ему не грозило остаться без работы и без крова. Зная его достоинства, любой из местных землевладельцев принял бы его с распростертыми объятиями, надо было только выбрать. Чтобы основаться поближе к любимой дочери, свой выбор он остановил на соседнем поместье.
Так как командор большую часть времени находился то в Рио-де-Жанейро, то в Кампусе, Мигел часто и беспрепятственно мог видеть дочь, к которой он испытывал глубокую привязанность. Супруга командора в отсутствие мужа держала открытыми двери своего дома для португальца и позволяла ему видеться с дочерью. Это очень утешало и радовало Мигела. Ее госпожа действительно по воле неба стала девочке второй матерью. К тому же благодаря своему положению она имела возможность поддержать и защитить рабыню. Неожиданная смерть этой добродетельной сеньоры разбила сердце Мигела, разом уничтожив его радужные надежды.
Сила родительской любви беспредельна! Мигел, преодолев свое прежнее отвращение и ненависть к командору, без колебаний пошел на унижения, надоедая ему своими просьбами, умоляя со слезами на глазах назначить цену за Изауру.
– Ей нет цены, она всегда будет моей, – грубо ответил неумолимый сеньор несчастному отцу.
Но вот однажды, чтобы наконец избавиться от назойливых просьб Мигела, он заявил:
– Через год принесешь мне десять тысяч рейсов, и я отдам тебе твою дочь, и сделай милость, оставь меня в покое. Если не придешь в срок, то простись с надеждой.
– Десять тысяч рейсов – это для меня очень большая сумма. Но ничего! Свобода Изауры дороже! Сеньор командор, я сделаю все возможное, чтобы принести вам эту сумму в назначенный срок. Надеюсь на Бога, он не оставит нас.
Бедный человек трудом и бережливостью, экономя на всем и присовокупив все свои сбережения, собрал к концу года лишь половину необходимых денег. Он был вынужден воспользоваться великодушием своего нового хозяина, который, узнав о благородной цели управляющего, о притеснениях и вымогательстве, жертвой которых тот стал, не раздумывая, выдал ему необходимую сумму в долг, в счет будущего жалованья.
Леонсио, как и его отец, полагал, что Мигел не сумеет собрать за год такую значительную сумму, и потому был изумлен и в высшей степени раздосадован, когда тот предъявил ему деньги.
– Десять тысяч, – сказал Леонсио, наконец пересчитав деньги. – Именно та сумма, которую назначил мой отец. Как же глуп и скуп мой родитель! – раздраженно прошептал он. – Я бы и за сто тысяч ее не отдал! Сеньор Мигел, – громко продолжал он, возвращая ему бумажник. – Уберите пока свои деньги. Изаура еще не принадлежит мне, только мой отец может распоряжаться ею. Он сейчас в столице, а я не получал от него никаких распоряжений на этот счет. Поэтому вам придется обратиться к нему самому.
– Но вы, сеньор, его сын и единственный наследник и, кажется, сами могли бы…
– Минуточку, сеньор Мигел! Мой отец, к счастью, еще жив, следовательно, я пока не могу распоряжаться его имуществом в качестве наследника.
– Сеньор, по крайней мере не откажите в любезности принять эти деньги и переслать их вашему отцу, прося его от моего имени исполнить свое обещание – дать свободу Изауре за эту сумму.
– Ты еще раздумываешь, Леонсио? – нетерпеливо воскликнула Малвина, возмущенная поведением мужа. – Пиши, пиши как можно скорее своему отцу. Ты обесчестишь себя, уклонившись от участия в освобождении этой девушки.
Леонсио, подавленный властным взглядом жены и безвыходностью своего положения, не мог более упорствовать. Бледный, мрачный и расстроенный, он уселся за стол, на котором были бумага и чернила, и, взяв перо, задумался о той, о которой собирался писать. Малвина и Энрике, отойдя к окну, тихо переговаривались. Мигел замер в противоположном углу гостиной, терпеливо ожидая.
В это время Изаура, заметившая из сада, где она пряталась, приезд отца, незаметно проскользнула в гостиную и подошла к нему. Отец и дочь заговорили вполголоса:
– Отец! Что вас привело сюда? По-моему, у вас хорошее настроение.
– Тише! – прошептал Мигел, поднимая палец к губам и показывая на Леонсио. – Речь идет о твоей свободе.
– Правда, отец? Разве это возможно? Но как?..
– Как? За золото. Я заплатил за тебя, дочка, и скоро ты будешь свободна.
– Ах, дорогой папа! Как вы добры ко мне! Если бы вы только знали, сколько раз мне сегодня предлагали свободу. Но какой ценой, бог мой! Я даже не смею вам сказать. Но я чувствовала, – продолжала она, целуя в порыве нежности руки Мигела, – я всегда чувствовала, что получу свободу из рук того, кто даровал мне жизнь.
– Да, дорогая Изаура! – сказал отец, прижимая ее к сердцу. – Небо покровительствует нам, и скоро ты будешь свободна, навсегда свободна!
– А он согласится? – спросила Изаура, указывая на Леонсио.
– Дело не в нем, а в его отце, которому он сейчас пишет.
– Тогда мы можем надеяться. Если бы моя судьба зависела только от этого человека, я навсегда осталась бы рабыней.
«Проклятие! – выругался Леонсио про себя, вставая и в ярости ударяя кулаком по столу. – Не представляю себе, как повернуть это дело так, чтобы не выполнять опрометчивого обещания моего отца!»
– Уже написал, Леонсио? – спросила Малвина, повернувшись к нему.
Прежде чем Леонсио успел ответить на этот вопрос, в гостиную стремительно вошел лакей и вручил ему конверт с траурной каймой.
– Траурное! Боже мой! Что это может быть? – вздрогнув, воскликнул побледневший Леонсио, вскрывая письмо. Быстро пробежав его глазами, он упал на стул, всхлипывая и закрывая лицо платком.
– Леонсио! Леонсио! Что случилось?! – воскликнула бледная от испуга Малвина.
Взяв письмо, брошенное Леонсио на стол, она начала читать срывающимся голосом: «Леонсио, я вынужден сообщить тебе прискорбное известие, к которому сердце твое не готово. Это удар, который неизбежно стережет нас всех и который ты должен принять со смирением. Твоего отца больше нет. Он скончался позавчера, внезапно, от кровоизлияния в мозг».
Малвина не смогла больше продолжать и, позабыв в эту минуту все обиды и все, что произошло в этот злосчастный день, бросилась к своему мужу и крепко обняла его. Слезы их помирили.
– Ах! Папа, папа!.. Все кончено! – воскликнула Изаура, уронив свою прелестную головку на грудь Мигела. – Теперь у нас нет надежды!
– Кто знает, дочка! – серьезно ответил отец. – Не будем падать духом. На все воля Божия…
Глава 7
На фазенде Леонсио имелся большой, грубо сколоченный сарай с голыми стенами и земляным полом, предназначенный для рабынь, которые пряли шерсть и ткали холсты.
Обстановку этого помещения составляли трехногие табуретки, лавки, прялки, моталки и большой ткацкий станок, расположенный в углу.
Вдоль стены, напротив широких окон, украшенных балясинами и выходивших в просторный внутренний двор, в ряд сидели пряхи. Было их около тридцати: негритянки, креолки, мулатки, с маленькими ребятишками, которые ползали возле них по земле. Одни пряхи разговаривали, другие напевали, чтобы скоротать долгие часы своего трудового дня. Там можно было увидеть женщин любого возраста и цвета кожи: от старой африканки, хмурой и тощей, до пухлой веселой креолки, от черной как смоль негритянки до почти белой мулатки.
Среди женщин-прях выделялась одна молоденькая девушка, самая изящная и красивая, какую только можно себе вообразить в подобном месте. У нее было стройное и гибкое тело, нежное личико с несколько полными, но четко обрисованными губами – чувственными, влажными и алыми, как чудоцвет, только что распустившийся погожим апрельским днем. Черные глаза ее были не слишком большими, но искрились живостью и озорством. Черные же вьющиеся волосы могли бы стать украшением любой европейской аристократки.
Однако она носила их на мужской манер, короткими и очень сильно завитыми. Это нисколько ее не портило, наоборот, придавало ее насмешливому и жеманному личику неожиданное очарование. Если бы не маленькие золотые сережки, дрожавшие в миниатюрных и аккуратных мочках ушей, и волнующие груди, которые, как два шаловливых козленка, подпрыгивали под прозрачной рубашкой, вы могли бы принять ее за плутоватого и дерзкого подростка. Вскоре мы узнаем, каким исчадием ада было это создание, носившее красивое имя Роза.
Тот, кто захотел бы внимательно прислушаться, среди однообразного шелеста вращавшихся колес и заунывного пения, размеренного гула безостановочно работающего ткацкого станка и визга детей услышал бы следующий разговор. Несколько прях, среди которых была и Роза, робко, вполголоса толковали между собой.
– Подруги, – обратилась к своим соседкам пожилая креолка, знавшая все секреты в доме со времен старых хозяев, – теперь, после смерти старого господина и отъезда сеньоры Малвины к своему отцу, мы узнаем, что такое суровая неволя.
– Что ты говоришь, тетушка Жоакина?
– Вот увидите. Вы помните, что старый господин не любил шутить. Так вот, как говорится, все познается в сравнении. Наш молодой хозяин, гм… дай бог, чтобы я ошибалась… Но мне кажется, что он нас заставит пожалеть о прошедших временах…
– Святой крест! Дева Мария! Не говори так, тетя Жоакина! Лучше уж сразу убить нас…
– Этот не будет думать ни о пряже, ни о холсте. Нет, скоро мы все пойдем в поле махать мотыгой с восхода до заката или собирать кофе на плантациях. Повсюду нас будет преследовать плеть надсмотрщика. Вот увидите. Ему нужен только кофе. Много кофе. Кофе – это деньги.
– Сказать по правде, не знаю, что лучше, – заметила другая рабыня. – То ли в поле, то ли здесь, не разгибаясь с рассвета до десяти часов вечера. Мне кажется, что там будет свободнее.
– Свободнее! Не надейся, – воскликнула третья. – Здесь в тысячу раз лучше! По крайней мере, здесь нет проклятого надсмотрщика.
– Да что там говорить, – заключила старая креолка, – везде неволя. Кому суждено было родиться рабом злого господина, тот везде будет мучиться, что здесь, что там. Неволя – злая доля, не Бог сотворил рабство, это выдумка дьявола. Знаешь, что случилось с несчастной Жулианой, матерью Изауры?
– Кстати, – вставила одна из женщин, – что теперь делает Изаура? Пока сеньора Малвина была здесь, Изаура беззаботно разгуливала по гостиной, а теперь…
– Теперь она иногда заменяет госпожу, – быстро ответила Роза, лукаво и насмешливо улыбнувшись.
– Замолчи, девчонка! – строго прикрикнула на нее старая креолка. – Оставь свои сплетни. Бедная Изаура! Не приведи господь тебе оказаться на месте этой бедняжки! Если бы вы знали, как страдала ее несчастная мать. Ах, наш старый господин был настоящим оборотнем, да простит меня Господь. Сейчас у Изауры и сеньора Леонсио отношения складываются тем же манером. Жулиана была красивой, статной мулаткой, у нее был такой же цвет кожи, как у Розы, но она была еще красивее и лучше сложена.
Роза недовольно хмыкнула и скорчила презрительную мину.
– Но в этом и было ее несчастье, бедняжка! – продолжала старая креолка. – Вот она и приглянулась старому господину… Я уж вам рассказывала, что потом произошло. Жулиана была честной женщиной, поэтому страдала, пока не умерла. В то время управляющим здесь был тот сеньор Мигел, что появляется иногда тут, – отец Изауры. Он был справедливым человеком, ко всем хорошо относился, и все шло как надо. Не то что этот сеньор Франсишку, нынешний, сатана его побери! Это самая страшная чума, когда-либо посещавшая наш дом. Как я говорила, сеньор Мигел очень любил Жулиану и работал, работал не покладая рук, чтобы накопить денег и выкупить ее. Но хозяин не хотел ее продавать, да так разозлился, что выгнал сеньора Мигела.