Люпинки

Глава I. Кусачие бабочки

Начало лета, первые числа июня и я – совсем еще дитя очень наивная и притом очень послушная. С того момента как я на пирсе обняла папу и поцеловала в щеку маму прошло чуть больше четырех часов. Все время пути я, как и было наказано, смиренно, даже казалось совсем неподвижно, сидела на палубной лавочке, держа на коленях свой квадратный чемоданчик – уже для того времени довольно старомодный, зато разукрашенный по деревянной поверхности орнаментом и со специальным отсеком внутри для портрета моей морской свинки. Плыла я на маленьком тесном флоте, на котором рыбаки иногда перевозили свой средиземноморский товар, а иногда, как сегодня, перевозили с берега на берег туристов за подозрительно низкую цену на билет. Время от времени ко мне обращалась женщина солидных лет, что вальяжно распласталась на лавке по левую сторону от меня. Она была, так сказать, из нового света, поэтому то и дело трепетала о великолепных европейский курортах, на коих ей удалось побывать благодаря чиновнической деятельности ее мужа, может, и не совсем честной. По правую руку от меня же сидела не обладающая ни капелькой манер семья, где были мама, папа и их двое маленьких сыновей. Пока мальчики наперебой закатывались в капризах их родители постоянно жевали длиннющие багеты с колбасой и похлопывали своих неугомонных чад по щекам. Так я и сидела, как служащий на посту, стараясь лишний раз не поворачивать голову ни влево, ни вправо, и глядела на воду, которую вот-вот начали окружать прибрежные зеленый сопки и спускающие прямо ко дну ветви деревьев.

– Куда, говоришь, ты направляешься, котик? – все-таки спросила меня та Госпожа по левую руку. Похоже старичок-штурман, к которому она подсела на ухо полчаса назад, все же не выдержал и любезно попросил ее убраться из каюты капитана.

– К тете. Она живет в районе Велигонтов, – ответила я, не сводя глаз с плещущихся крохотных волн.

– Неужели, – ахнула женщина, – за что такую прелестную девочку послали в эту каторжную ссылку?

– Не уверена, – неуверенно сказала я, ведь Велигонты каторжной ссылкой не считала. Там было озеро и отличная лавка с фермерскими продуктами, где продавался очень вкусный творог. – А почему вы назвали Велигонты ссылкой?

– Уверяю тебя, котик, Велигонты – богом забытое место, причем очень давно. Я лично тоже еду туда повидать своего брата, бедолага похоже собрался коньки отбрасывать к августу. Юным особам там делать абсолютно нечего – настоящее наказание для любого человека, которому еще только цвести и пахнуть. Спасибо моему мужу, что после этой поездочки я окажусь в санатории в Ницце, буду там поправлять здоровье сначала кислородными коктейлями, а потом коктейлями покрепче.

– Думаю, этим летом в Велигонтах все же найдется что-то такое, что вас обязательно порадует, – подбадривала я и собеседницу и себя. Женщина так убедительно рассуждала о своих страданиях в этих краях, что мне даже удалось ей поверить. Прошлым летом я закончила класс с не самыми лучшими оценками по естествознанию и, как и подобает любому послушному человеку, от угрызений совести просидели все каникулы над учебниками. Так, в Велигонтах я последний раз я была, когда мне было всего девять лет, а девять лет – это еще такой возраст, когда запоминать все получается из ряда вон плохо.

– А что там может быть хорошего? Поля люпинов – единственная отрада глаз. На остальное без слез не взглянешь, – сказала, как отрезала, напоследок женщина, когда наш флот уже стал пришвартовываться к прибрежной станции. Я поспешно распрощалась со всеми попутчиками и, чувствуя, как к голове от такого насыщенного фонового шума начала подктывать морская болезнь, зашагал к трапу.

Сквозь толпу меня уже ждала тетя Этель. Она радостно размахивала руками и, чуть ли не подпрыгивая, скандировала всей прибрежной станции о моем приезде.

– Жужу! – кричала она мне. – Жужу приехала!

Я не торопясь подошла к тете, а она схватилась за мои маленькие плечи и крепко-крепко меня обняла – так, что у меня чуть не потрескались ребра. Тетя Этель была не сильно взрослой, ее и назвать “тетей” язык кое-как поворачивался, ведь ей тогда еще было чуть за тридцать. Волосы у нее были зачесаны в модный каштановый боб, а носила она чаще всего полупрозрачные блузки и развевающиеся на ветру белые штаны. Нет, тетя Этель была не тетей, а дивой, которая могла бы себе спокойно петь в кабаре и зарабатывать хорошие деньги лишь похлопывая мужчинам глазки.

– Еще один год разлуки с тобой, Жужу, и я уеду на Занзибар, так и передай своей матери! На Занзибаре, говорят, живут стайками очень любвеобильные лемуры. Может, хоть от кого-то я получу немного семейного тепла и ласки.

– Что ты, тетя Этель? – распереживалась я, – Мы приглашали тебя повидаться на мамин день рождения, на новогодние каникулы и на Пасху.

– Жужу, это для вас поездка – просто мимолетная прихоть, когда нужно собрать пару маек с носками и умчаться куда глаза глядят. Для меня любая поездка – это путешествие похлеще затей Филеаса Фогга. Только, в отличии от него, у меня даже роль Паспарту сыграть некому. На одной мне держится десяток людей, поэтому мне не то что к пасхальным выходным, мне бы до этих выходных продержаться, не потеряв рассудок от бесконечного контроля, – по ходу рассуждала тетя Этель, активно жестикулируя. – И потом в вашей квартире мне совершенно негде прижиться. Делить комнату с твоей сестрой – жертва здоровым жизненным циклам. Она так храпит, что в Велигонтах иногда до сих пор вспоминают ее фирменные «ш-ш-ш» на вдохе.

Я от слов тети лишь неловко расхохоталась. На самом-то деле тетя Этель была чудесного характера, прямо таки доброй волшебницей, которая все детство, да и потом уже во взрослом возрасте, души во мне чаяла. Но из-за того, что виделись мы с тетей очень редко, мне будто приходилось к ней каждый раз заново привыкать и в особенности привыкать к ее чувству юмора.

Тогда мы погрузили мой чемодан в багажник и помчали на тетином пикапе по извилистым дорожкам в сторону дома. Именно в пикапе, потому что любая другая машина игривость местных путей бы просто не пережила.

– Сколько девочек приедет в этом году? – спросила я, глядя из окна, как машина катается из стороны в сторону по серпантину, будто масло на сковородке.

– Во-первых, Жужу, все уже приехали. Я просила твою мать посадить тебя на флот ровно в полдень, а она похоже, как обычно, думала только о своей веснушчатой коже, что не терпит полуденного солнца, и посадила тебя в два часа дня. Теперь получайте! Моя племянница, моя правая рука и вторая по величине хозяйка дома приедет позднее всех.

– Ничего страшного, тетя Этель. Я звонила Нине, она в этом году с родителями где-то катается на лыжах. А больше я все равно никого не знаю, и меня тоже никто не знает.

Нина была моей соседкой по комнате два года назад, мы с ней неплохо тогда поладили.

– На лыжах в июне? Какой кошмар, что творится в мире с экологией, уже снега летом выпадают, – сетовала тетя Этель. – Ах, да! И, во-вторых, твоя сестра, так понимаю, не приедет. Поэтому вместе с тобой будет всего пять учениц.

– Мария говорит, что она уже слишком взрослая для подобных каникул. Ей уже шестнадцать, у нее даже есть ухажер на год старше. Они вроде хотят пожениться сразу после того, как Мария закончит школу. Мне тогда достанется ее комната. Хотя я бы лучше просто сломала стенку между нашими спальнями, и в получившееся помещения поставила бы площадку для домашнего гольфа, – гордо произнесла я, хвастаясь своей задумкой.

Глаза тети Этель округлились.

– Очень креативно, Жужу, – начала она. – Но вообще-то о таких вещах, как свадьба сестры, нужно предупреждать заранее. Скажи, у вас же дома в гостиной есть телефон?

– Да, есть.

– Он там стоит не для красоты, милая, а для того, чтобы периодически звонить любимой тете и предостерегать ее о событиях подобного рода. Нет, я не хотела, но похоже придется все-таки написать записку твоей матери и предъявить ей уже вторую претензию по поводу ее халатного обращения с детьми. Свадьбы в шестнадцать лет, они что средневековые франки или какие-нибудь религиозные фанатики? – уже почти криком проговорила тетя, но тут колеса автомобиля вонзились похоже в нехилый такой камень, из-за чего машина попросту подпрыгнула в воздух, как кролик. Некоторое время нам с тетей Этель пришлось помолчать, зато у нас было время подумать, что я сболтнула лишнего, заставляя тетю нервничать. Или нервничать ее, как обычно, заставляло поведение моей сестры? Скорее второе.

– А почему будет всего пять девочек? – попыталась я перевести тему, – Как-то это маловато по сравнению с прошлыми годами.

– Видишь ли, современные родители стали так трястись над своими ненаглядными, что лишь в случаях глобальной опасности готовы будут вытолкнуть птенцов из гнезда. Хотя нет, похоже сейчас и глобальная опасность не помеха. Вон, твоя Нина же катается на лыжах в июне без всякой задней мысли, – шопотом говорила тетя Этель, пытаясь чуть ли ни уркадкой прокатиться между сопок по мосту, что был сделан лишь из стеблей деревьев. – И потом вас изначально должно было быть шестеро. Но позавчера позвонила одна мама и сказала, что ее дочери не будет. У них там что-то случилось дома, вроде всю семью с ног до головы покусали бабочки.

– Вот сказки, – усмехнулась я. – Бабочки вообще-то не кусаются, тетя Этель.

– Это еще почему?

– Ну, – я задумалась. Так-то я понятия не имела кусаются бабочки на самом деле или нет, – Они же слишком красивые для того, чтобы кусаться.

– Запомни, Жужу, больнее всего кусается все самое красивое, – строго проговорила тетя Этель. – Красота неприкосновенна и когда кто-то на нее посягнет, она сделает все, чтобы защититься.

Уже тогда я прекрасно знала, что тетя Этель была большой фантазеркой. Правда хорошо ли это было или нет – сказать сложно. Помню, в редкостно скучные летние дни, когда мы с тетей занимались чем-нибудь вместе и вдруг я ни с того ни с сего раздавалась зевком, тетя постоянно мне твердила «Бог мой, Жужу, разве ты не умеешь развлекать себя фантазиями?». Как же можно было развлечь себя фантазиями – мне было невдомек. Фантазии это всего лишь сон, мимолетная выдумка – вот так моргнешь, и фантазий уже нет. А скука все сидит рядышком, она никуда не уходит пока сам не попросишь ее пройти к выходу. И поэтому фантазии долгое время меня особо никак не интересовали, а уж тем более не занимали. Однако однажды в моей маленькой голове что-то не щелкнуло, как огонек от светлячка.

Как-то еще в далеком детстве, тетя все же приехала к нам на один из семейных праздников. Перед сном тетя Этель уселась в плетеное кресло в нашей с сестрой спальне и неторопливо принялась рассказывать нам историю на ночь – по ее словам, чтобы мы поскорее уснули.

– У меня был один хороший друг, старый садовник, – говорила тетя, в то время как мы с Мари вылупили на нее свои еще тогда совсем детские глазки. Тетя Этель никогда не читала нам книжек, а вещала все по памяти, как на духу, и из-за этого ее истории были в сто раз увлекательнее обычных сказок для детей. – У него не было жены, сыновей или дочерей, но не от какой-то там болезни или ужасной несправедливости жизни, а из принципа. Одиночкой был тот садовник. Скажите, милые мои племянницы, вы понимаете, что значит быть одиночкой?

Мы с сестрой в изумлении переглянулись. Одиночкой ни я, ни моя сестра, не были хотя бы только потому, что, то ли к счастью, то ли к сожалению, всегда существовали на виду друг у друга, и представить себе, какого это вот так взять и кому-то из нас остаться совсем одному было уж слишком не просто.

– Одиночки – это абсолютно несчастные люди, – твердо, но в силу возраста на очень высоких тонах сказала Мария. – Им не с кем поговорить, не с кем поиграть и не с кем сходить в парк, даже если того очень хочется.

– Почему же несчастны? – улыбалась тетя Этель. – Тот садовник был вполне себе счастлив. Вы не поверите, но в нужные для того минуты он мог сам с собой поговорить и получить на все свои вопросы отличный ответ, мог сам с собой поиграть, к примеру, в шашки, сидя по обе стороны одновременно, и даже мог развлечь себя самостоятельным походом в парк, если ему того очень хотелось. Все потому, что в голове у садовника, кроме слов, мыслей и знаний находилось еще и место для воображения, – и тут ее тон сменился из веселого стихотворного в мрачный и гнетущий. – Но однажды уклад жизни одиночки садовника, к которому он уж так давно привык и который его вполне себе устраивал, нарушился. В его огороде прямо в овощах стали появляться крикливые, абсолютно слюнявые, постоянно грязные и сопливые младенцы.

Здесь тетя Этель сделала удручающую паузу, чтобы мы с Мари могли, как следует, осознать весь ужас той трагедии, что довелось познать несчастному старику в лице новорожденного урожая.

– Впервые садовник заметил детей, как в той присказке – в капусте. Тогда его, конечно, удивил детский плач, доносящийся откуда-то среди листьев, погрызенных гусеницами, но, в общем и целом, найти ребенка в капусте – событие не такое уж редкостное. Старик усадил где-то трех или четырех младенцев в корзину, донес до дома, напоил их, подвязал им бечевкой пеленки и в темной и теплой комнате уложил спать. Уход за детьми, оказывается, не сильно отличался от ухода за растениями. Вскоре садовник даже проникся своими выходцами с грядок, размяк, как та сентиментальная мамаша, и решил малышей оставить и растить, будто те его родные отпрыски. Но потом младенцы в огороде садовника стали появляться и в яблоках, и в баклажанах, и в кабачках. Старик трудолюбиво старался за всеми ухаживать, заботился и дарил ласку каждому, иногда даже ругал за непослушание, но новые дети появлялись на его грядках чуть ли ни каждый день, особенно в сезон, а места для них дома становилось все меньше, и меньше. И однажды старик так устал от всех этих пеленок и распашонок, не выдержал и раздал всех своих детей до единого – кого-то отдал соседям, кого-то отправил в приют, а кого-то вообще продал на базаре. Те дети так много ели, что старик ко всей утомленности еще и обнищал.

– Прямо ни одного ребеночка он себе не оставил? – спрашивала я, сглатывая десяток слез. Как-то жалко мне было тех малышей, что ли…

– Только хотела об этом сказать, – продолжала тетя Этель, потирая пальцами у виска. Скорее всего свой рассказ она уже хотела заканчивать, так как уже становилось поздно, и взрослые уже вовсю веселились где-то в кухне, но все же понимала, что мы с сестрой не уснем от такого слезливого конца. – То был громадный, просто нечеловеческих размеров ребенок, которого садовник под осень нашёл в такой же громадной желтой тыкве. Когда младенцу было всего пару недель от роду, его рост уже был размером с двухэтажный дом, а палец он сосал так громко, что его всхлипы были слышны за километр. К тому же, как та тыква, он был абсолютно несуразного желтого цвета. Старик решил, что больше намучается с этим ребенком, если соберется его кому-нибудь отдать. Или же, если сплавить этого младенца все же получится, то, когда он вырастет, наверняка вернется к садовнику, чтобы отомстить за несчастливое детство, и разотрет своего «отца» между ладоней, как мушку. В общем, жили теперь старик-садовник и этот странный большой младенец вместе.

– Но ты, тетя Этель, говорила, что старик был очень рад своему одиночеству. Разве младенец всю старость этому бедняге не испортил? – никак не могла понять Мари, в то время как я уже зарылась куда-то в глубь одеяла.

– Никогда не знаешь, на что ты на самом деле способен пока не попробуешь. Так и садовник не знал, что будет рад компании младенца, пока не стал жить вместе с ним, – отвечала тетя. – Вроде хороший конец получился. Все. Спите, – и она, поцеловав каждую из нас в лоб, вышла из детской и скрылась где-то в коридорах.

Сестра после слов тети с улыбкой до ушей повалилась на постель, а я в ту ночь, как и в три последующих, так глаз и не сомкнула. История тети в тот вечер будто посадило в моей голове семечко, которое с каждой новой мыслью разрасталось, как большое дерево завитушками из небылиц. Однако дерево то было не цветущим и красивым, а каким-то запутанным, с плетеными корешками и длинными лианами, что будто цеплялись за мысли и не давали спокойно думать. Жёлтый ребенок из такой же желтой тыквы сидел в своих повязанных пеленках у меня прямо перед глазами буквально постоянно, он таращился и ритмично, как звон колокола, сосал свой громадный палец. Казалось бы тот младенец был абсолютно невинен, но в его виде было что-то, что пугало меня до трясущихся коленок. В каждом шуршании, в каждой тени и в каждом фирменной «ш-ш-ш» на вдохе моей сестры я видела или же слышала того младенца, что мог растереть меня, как мушку, между ладоней.

Мама, узнав о причине моих темных кругов под глазами, наказала фантазиям тети Этель не верить, ведь фантазии на то и фантазии, что моргнул – а их уже нет. Но тот младенец был уже не фантазией тети, а моей, и новые веточки и листья на нем все равно росли несмотря на все упреки. Тогда я зареклась то дерево с завитками в своей голове регулярно спиливать, хотя целыми днями стоять и вот пилить было все сложнее и сложнее.

Уже на закате мы доехали до Велигонтов и под звук тормозящих колес что я, что тетя, выдохнули с облегчением. Перед моими глазами показалось очертание дома. Подумать только, ведь все вокруг было мне таким родным и знакомым, как я могла не вспоминать такие излюбленные края, живя в городе? Мне всегда казалось, что дом тети был, как замок из магазина игрушек – светлый и с теплым светом в окнах, его окружал розовый цветущий сад, а мягкая зеленая лужайка расстилалась на сотни метров вперед. И люпины. Куда не глянь, повсюду поля, усеянные этими фиолетовыми цветами, что превращали саму по себе обыденную местность в пейзажи для подарочных открыток.

Помню, что вон в той беседке мы с тетей, бывало, ночевали, расстелив на креслах пружинистые матрасы. Посреди ночи мы правда просыпались и убегали обратно в дом, из-за кусачих комаров, что прилетали к нам в поисках ужина, но подобные ночевки были все же будто незабываемы. В том озере, что видно из балкончиков второго этажа, мы с тетей в жаркие месяцы целями днями купались. Обычно тетя сажала меня в тазик для белья и запускала, как бумажный кораблик на фестивале – в добрый путь, а сама она ныряла в своем смешном полосатом купальнике под водоросли. А на заднем дворе мне как-то случайно прилетело от тети бейсбольным мячиком по носу, здесь что либо дополнять излишне.

Ох, и я уверена, если бы та женщина с флота увидела дом тети Этель, то мнению о Велигонтах у нее наверняка бы поменялось

Глава II. Девочка со странным именем Стриж

– Будь проклят тот день, когда моя нога вошла в этот дом, – очень эмоционально начала Дона в наши с тетей Этель лица.

Дона – моя родная и любимая няня, упокой Господь ее душу. Она была той самой женщиной, которая и печь в доме затопит, и коня на скаку остановит, и сплетни всего мира расскажет. Фигуристая, статная и мудрая – Дона идеально сочетала в себе этнические корни болгарского народа и поведение актрисы Любови Орловой.

В тот день Дона, держа обе руки по боками, металась по двору, трепача на одном из своих фирменных наречий всякие ругательства. Обычно она так делала не от какого-либо отчаяния, а так – для поднятия духа.

– Что случилось, Дона? – спрашивала тетя Этель каждый раз, как в первый, восторгаясь излишней эмоциональности няни.

– Не прошло и двух часов, как этот улей из молодых девушек смел все угощения. Мария, дорогая моя, – обратилась Дона ко мне, – пообещай, что этим летом ты сохранишь свои честь и достоинство, и будешь помнить, что перед едой хотя бы нужно мыть руки.

– Обещаю, милая Дона, – улыбнулась я и поцеловала няню в обе щеки в знак приветствия. – Только я не Мария, а Женевьева.

– Не может того быть! – возмутилась Донна. – Не видишь младенца чуть больше года, а потом уже можешь спутать его с сотрудником банка. Ну-ка, дай тебя разглядеть поближе, – и Донна вцепилась своей пухлой рукой с перламутровыми ногтями в мой подборок. – Нет, ты все-таки не Мария, нос у тебя поменьше будет.

После еще парочки фраз на болгарском от Доны все втроем мы вошли в дом.

Я всегда называла его домом тети Этель, хотя это было не совсем так, и тетя при любом удобном и неудобном случае старалась нам об этом припоминать. Конечно, сегодня я уже не особо уверена в правдивости этой истории, ведь никаких доказательств ее правдивости нет, но в детстве сказка тети о становления поместья пристанищем девочек со всего мира меня захватывала не хуже книжек о Гарри Поттере. Поэтому рассказываю вам все, что знаю, точно так же, как рассказывали когда-то мне.