Вампиры

«Во всём необъятном сумрачном мире призраков и демонов нет образа столь старшного, столь пугающего и отвратительного и в то де время обладающего столь жутким очарованием, как вампир. – Сэр Монтегю Саммерс

Предисловие

«Ты б был собой, не будучи Монтекки», – писал Шекспир, подразумевая, что принадлежность к определённой фамилии, семье и знатному роду лишает человека свободы, навязывая ему судьбу. Но как быть тем, чьё имя – не принадлежность, а проклятие? Проклятие, древнее любого человеческого рода и – страшнее.

«Пирамиды боятся времени, а Время боится Слова». Слова, переживая тысячелетия, не просто описывают мир – они его создают, неся сквозь века память, страх и силу тех, кто произнёс их впервые. И мало какое слово пронесло через века столько первобытного ужаса, как слово «вампир». Оно подобно тёмному зеркалу, отражающему страхи породившей его культуры.

Вы только вслушайтесь в его звучание: «Ваммм-пир»…

Но прежде, чем перейти к графу Дракуле и кровавым графиням, давайте на мгновение осознаем, какой властью и силой обладает слово вообще. Приведу только два примера, где слова доказана их власть над временем и пространством.

В крымском городе Керчь есть возвышенность, которая носит имя царя Митридата, правившего в первом веке до нашей эры. В городе вот уже более двадцати шести веков живут люди, сменяя друг друга и ассимилируясь: греки и скифы, готы и татары, турки и русские. Менялись языки, религии и цивилизации, но имя понтийского деспота и царя Боспора пережило всех и вся.

Вот она какая, сила имени.

А вот и пример силы слова. Римский сенатор Катон Старший каждую свою речь всегда заканчивал одной и той же фразой: «Карфаген должен быть разрушен». Фраза, повторяемая снова и снова, стала своего рода программой, материальной силой. Карфаген был стёрт с лица земли, его жителей продали в рабство, а территорию засыпали безумно дорогой тогда солью.

Этимология. Начало

«Что в имени тебе моём? Оно умрёт, как шум печальной волны, плеснувшей в берег дальный…» А. С. Пушкин

В 1733 году учёные Иоганн Генрих Цопфиус и Карл Франциск ван Дален в своей «Диссертации о вампирах сербских» бесстрастно зафиксировали показания очевидцев: «Вампиры выходят по ночам из своих могил, набрасываются на людей, мирно спящих в своих кроватях, высасывают всю кровь из их тел, убивая их… Те, кто испытал их пагубное воздействие, жалуются на удушье, подавленность и полный упадок сил… и на вопрос, чем вызван их недуг, отвечали, что такие-то и такие-то люди, недавно умершие, вставали из могилы, чтобы их мучить».

Но из века восемнадцатого отступим во времена римской республика и позднее – во времена Римской империи. В латинском языке, лёгшем в основу всех языков народов Западной Европы слова «вампир», не существовало. То есть абсолютно!

Подчеркнём: здесь и сейчас рассматривается не явление, а само слово, термин.

А может будущие европейцы позаимствовали его – у греков?

Нет – и у эллинов такого слова не существовало. Самым страшным существом у них считалась Ламия, дочь Посейдона. Она была прекрасной ливийской царицей, которую полюбил Зевс. В наказание ревнивая Гера убила всех её детей, а её лишила сна, обрекая вечно видеть их мёртвые лица. Обезумевшая от горя Ламия превратилась в чудовище, которое по ночам похищало и пожирало чужих детей. Сжалившись, Зевс даровал ей одно утешение – способность вынимать собственные глаза из глазниц, чтобы она не видела кого поедает.

Не находите, что образ ночного охотника, мучимого вечной болью и жаждущего чужих жизней – весьма близок к вампиру? Близок – но не вампир.

Имя Ламии пережило тысячелетие. В IV веке нашей эры, при переводе Библии на латынь, святой Иероним столкнулся с необходимостью найти аналог для еврейской демоницы Лилит. И он выбрал слово «Lamia».

Так греческий миф стал оболочкой для древнееврейского страха. А сама Лилит пришла в иудейские тексты из аккадской мифологии, где демоны Лилиту и Лилу были распутными ночными духами, инкубами и суккубами, от связи с которыми рождались чудовища.

Но, может быть, я ищу не там? Следует искать не имя, а явление?

На этот случай есть авторитетный и все знающий Merriam-Webster, в котором читаем: «Origin of «Vampire» [ʹvæmpaıə]: French, from German Vampir, from Serbian vampire. First Known Use: 1732».

Заметьте, слово «vampire» в английском языке пишется так же, как и в Восточной, the back side of Europe, но только в Англии оно произносится совершенно иначе! А это значит, что слово «вампир» «пришло» в туманный Альбион не вербально, то бишь не через уста, а в письменном виде.

Итак, следуя Вебстеру, слово «вампир» просочилось в Англию из Франции, туда попало из Германии, а к немцам – от балканских славян.

Прошу вас запомнить: время – 1732 год и место – Сербия. К этим двум категориям мы ещё не раз вернёмся.

А теперь представьте на секундочку, как выглядела бы сейчас Европа, да и весь мир, сохрани нынешние триста пятьдесят миллионов славян общую веру и культуру.

Этимология. Продолжение

«…Как звук ночной в лесу глухом, оставит мёртвый след, подобный узору надписи надгробной на непонятном языке». – А. С. Пушкин

Будущий «вампир» и «граф Дракула» в обычной жизни носил имя Владислав, происходил из древнего рода Басарабов и был господарем Валахии – небольшого православного княжества, зажатого между могущественной Венгрией и Османской империей. От отца он унаследовал не только трон, но и прозвище – Дракул («Дракон»).

Влад Дракула Цепеш

В 1462 году его союзник, венгерский король Матвей Корвин по прозвищу «Ворон», внезапно арестовал Влада III.

Официальное обвинение звучало чудовищно: сговор с турками, предательство христианского мира. Почти сразу же, благодаря недавно изобретённому печатному станку, по всем землям разлетелись анонимные брошюры, подробно описывающие немыслимые жестокости валашского князя. Это была, пожалуй, первая в истории масштабная кампания «чёрного пиара».

Но здесь возникает главный вопрос. Почему король Матвей, ярый враг турок, бросил в темницу на долгие двенадцать лет самого эффективного и безжалостного борца с османами на Дунае?

Ответ, как это часто бывает, лежит не в сфере морали, а в холодном политическом расчёте. Венгерский король сделал стратегический выбор. Он предпочёл развязать себе руки на «южном фронте», отдав Валахию в руки Рады Красивого, протурецкого ставленника. А сам занялся выполнением куда более важной задачи – созданием собственной Дунайской монархии.

И пока Влад III сидел в темнице, «Последний рыцарь Европы» разбирался с польскими Ягеллонами и австрийскими Габсбургами, осаждал боснийские крепости, захватывал славонские и штирийские земли, громил гуситов и коллекционировал ключи от чешских городов.

Влад Цепеш не был предателем. Он был неудобной фигурой, которую убрали с шахматной доски балканской политики, ради выигрыша в более крупной европейской игре. А кровавая легенда, пущенная в народ, стала удобным оправданием этого циничного хода.

Надеюсь, вы ещё не забыли, что слово «вампир», вошедшее в XVIII веке в европейский обиход, было южнославянского, сербского происхождения.

И всё-таки. Было ли слово «вампир» оригинально сербским, либо они его, в свою очередь, заимствовали у восточных «братушек», у которых был свой аналог: короткое и злое «упырь».

Здесь важно не путать вампиров и упырей с «вурдалаками». А. С. Пушкин в «Песнях западных славян» таким образом интерпретировал сербское слово «вукодлак» (оборотень, волк-оборотень) и создал слово-призрак, литературный неологизм.

Идём дальше. Тогда откуда наши предки, восточные славяне взяли это странное, неиндоевропейское по звучанию слово «упырь»? Лингвисты считают, что это может быть более древнее заимствование. И след ведёт нас дальше на восток, в тюркские степи.

У народов Поволжья и Урала – казанских татар, мишарей, башкир – веками существовал миф об убыре. Это кровожадное демоническое существо, злой дух, который вселяется в человека, делая его колдуном (убырлы кеше). После смерти носителя убыр не исчезает. Он продолжает жить в могиле, по ночам покидает её, чтобы нападать на людей и животных, пить их кровь и причинять вред.

Здесь самое поразительное – способ борьбы с ним. Фольклорные источники прямо указывают: чтобы упокоить убыра, нужно найти его могилу и вбить в неё дубовый кол.

Только вдумайтесь. Задолго до Брэма Стокера и голливудских фильмов, в самом сердце Евразии, существовал миф, который содержал все ключевые элементы легенды о вампирах: восставший из могилы мертвец, жажда крови и, главное, – осиновый (или дубовый) кол как единственное средство спасения.

Именно тюркский след является ключом к разгадке. Веками контактируя с народами Великой Степи, славяне позаимствовали не только имя, но и саму суть этого феномена. Ареал термина огромен и доказывает, что перед нами мощнейший культурный пласт, который простирался далеко за пределы славянского мира.

Чтобы ощутить его масштаб, достаточно вслушаться в перекличку народов:

Вупар – говорят чуваши;

Обур – вторят им карачаевцы и гагаузы;

Вувер – отзываются марийцы;

Убыр – подтверждают удмурты;

Упыр – соглашаются коми-зыряне.

И в этой многоголосице людей, разделённых тысячами километров, своё законное место занял восточнославянский упырь и балканский вампир.

Круг замкнулся. Новое таинственное слово, напугавшее просвещённую Европу в XVIII веке, оказалось не просто локальным сербским суеверием. Это лишь одна из ветвей могучего древа, чьи корни уходят в пратюркские мифы, в самое сердце Евразии.

Перед нами не просто имя или термин, а древний вирус страха, который веками заражал один народ за другим, меняя произношение, но сохраняя свою кровожадную суть.

Ноумен