Протокол Тишины

Часть I: Фиолетовый час

Пролог

Мое сознание всегда просыпалось на полчаса позже тела. Оно медленно отлипало от вязких снов, где пахло краской, сигаретным дымом и чужими духами, и нехотя всплывало в реальность – в полумрак моей комнаты в секторе «сов», где сквозь плотные, поглощающие свет шторы пробивался назойливый розовый отсвет неоновой вывески с улицы. Этот час, с четырех до пяти утра, я называла Фиолетовым. Еще не ночь, но уже и не утро. Время, когда город затихал, зализывая раны после буйства моего племени и набираясь сил для прихода «жаворонков». Время, когда я могла побыть одна с холстом и с той тишиной, что звенела внутри меня, как разбитый стеклянный шар.

Я – Алиса. Художница. «Сова» до кончиков волос, которые на этой неделе были цвета ушибленной сливы. Моя кожа – это карта моих путешествий: здесь, на ребре, – летучая мышь с кристаллическими глазами (память о Льве, поэте), на лопатке – уравнение, которое никто не мог решить (память о Марке, физике), а на щиколотке – маленький улыбающийся череп, просто потому, что было больно и смешно одновременно.

Наш мир был идеально сбалансированным механизмом, разведенным по разным полюсам. С восьми утра до трех дня город принадлежал «жаворонкам» – существам в чистых кроссовках, с термосами кофе и предсказуемыми улыбками. Их жизнь пахла свежевыпеченным хлебом и средствами для мытья окон. Их половина города была сердцем всего – там тикали огромные станции очистки воды, гудели трансформаторы, распределяя энергию, и, поговаривали, глубоко под землей находился Единый Совет, который как-то умудрялся координировать наше сосуществование. Во главе всего – старый, вечный Правитель, лицо которого мы видели только на экранах. Нового выбирали лишь когда старый умирал – это был единственный закон, одинаковый для всех.

Потом наступал наш черед. С одиннадцатого этажа я любила наблюдать, как по улицам расползаются первые «совы» – томные, чуть помятые, в черном бархате и коже, с глазами, жадно вбирающими сумерки. Наш воздух пах озоном после бездушных машин-клинеров, кофе с кардамоном и тревожной, сладковатой пыльцой ночных цветов. Если «жаворонки» поддерживали жизнь города, то мы, «совы», придумывали для нее будущее – наши лаборатории и мастерские коптили до утра, рождая новые технологии, которые потом передавались им для воплощения.

Мы почти не пересекались. Это было Правилом. Но иногда случались «залетные птички». Подростки-бунтари, подавшие заявление на переход. Они приходили к нам с горящими глазами, пытаясь казаться своими – надевали черное, учили модные словечки, с жадностью впивались в нашу «свободу». Но их выдает всегда смущенная неловкость, слишком прямой взгляд, непривычка к хаосу. Они были чужими, потерянными щенками в стае ночных хищников. Месяц – и большинство, с облегчением, возвращались обратно, к своему солнцу и порядку. Лишь единицы решались остаться, но до конца так и оставались чудаками, вечными мигрантами между двумя вселенными.

Марк был одним из них. Рожденный «жаворонком», он пришел к нам несколько лет назад. Он так и не стал своим – его тщательно скрываемая любовь к тишине, его панические атаки в толпе выдавали в нем чужого. Но он был гениальным физиком, и наши лаборатории приняли его. А я… я приняла его в свою постель из любопытства. Мне было интересно прикоснуться к этой инаковости, попытаться понять, что движет тем, кто добровольно меняет солнце на тень. Он был моим окном в тот, другой, упорядоченный мир, таким же загадочным и притягательным, как иная планета.

И все же, несмотря на всю эту отлаженность, я иногда ловила себя на мысли, что наш мир похож на идеально срежиссированный спектакль. Две независимые труппы, играющие свои пьесы на одной сцене, но в разное время. И лишь изредка, в Фиолетовый час, мне казалось, что я слышу за кулисами тихий, ровный гул – словно где-то работает огромный, невидимый вентилятор, вытягивающий правду из-под декораций.

Мы жили в последнем оплоте человечества, оазисе, выстроенном на обломках старого мира. Легенды гласили, что когда-то планета кишела жизнью, но Великая Авария, случившаяся века назад, отравила радиацией все вокруг. Наши предки нашли эту долину – единственное место, где климат остался мягким, а землю можно было очистить. Они построили наш город, наш ковчег, отгородившись от внешнего, выжженного мира, ставшего опасным и чужим. Теперь «жаворонки» поддерживали эту хрупкую идиллию, трудясь на гидропонных фермах и в биолабораториях, где круглый год зрели фрукты и росли генномодифицированные животные. А то, что нельзя было вырастить, – синтезировали умные машины, работающие по нашим, «совиным», чертежам. Всем всего хватало. Избыток был почти грехом. Лишь самые отчаянные ученые-«совы» из Исследовательского корпуса рисковали пойти на вылазки за пределы Купола, в мертвые земли, в поисках обломков технологий или просто знаний. Но многие из них не возвращались, и их исчезновения официально списывали на техногенные аварии или остаточную радиацию. Мы жили в безопасности и достатке, но цена этому была проста и не произносилась вслух: наш город был золотой клеткой, а за ее пределами простиралась безмолвная, радиоактивная пустыня.

Две вселенные в одном городе. Два разных вида, которые когда-то, по легендам, были одним целым. Это казалось такой же естественной данностью, как смена дня и ночи.

Пока не случилась Аномалия.

Его звали Лео. Он появился в баре «Глиссандо» в тот вечер, когда мое вино почему-то отдавало металлом, а музыка – частотой, от которой ныли зубы. Он не был похож на «сову». Слишком прямая осанка. Слишком ясный, не затуманенный ночными грезами взгляд. Но бейдж на его груди – стилизованное изображение совы с распростертыми крыльями – гласил, что он свой.

– Твои картины, – сказал он, садясь рядом без приглашения. – Они как окно в Фиолетовый час. В ту самую тишину между вдохом и выдохом.

Обычно такие заходы вызывали у меня тошноту. Но его слова попали точно в цель. Он видел. Не просто смотрел на мазки краски, а видел то, что было за ними.

– А ты кто? Критик? Собираешь материал для исследования о дегенеративном искусстве полусонных «сов»? – я позволила себе язвительную улыбку.

– Что-то вроде того, – он улыбнулся в ответ, и его улыбка была странно печальной. – Меня зовут Лео.

Этой ночью я пригласила его к себе. Его тело было теплым и пахло не клубным дымом, а чем-то диким, хвойным, будто он только что сбежал из леса, которого не было в нашем городе. А потом, когда первые лучи солнца стали отбирать у ночи ее власть, случилось это.

Я проснулась от его крика. Негромкого, сдавленного, полного такого животного ужаса, что кровь во мне застыла. Он сидел на кровати, спиной ко мне, и смотрел в окно. Смотрел на то, как просыпается сектор «жаворонков». На их чистые, яркие окна, на детей, собирающихся в школу, на женщин, выходящих на пробежку. Я хотела было спросить у него, что случилось, но наткнулась на какой-то горячечный, безумный взгляд и испугалась.

В тот день он ушел до официального начала «совиного» времени, нарушив все протоколы. А я осталась одна с его запахом на постели, с томительным чувством непонимания и жутким ощущением брошенности. Он стал моей аномалией.

Протокол наблюдения № 439-АЛ

*Объект: Алиса-738, жен., 24 г., «Сова». Поколение 12. Показатели в норме. Творческая активность выше среднего. Социальное поведение соответствует профилю: множественные нестабильные связи, склонность к самовыражению через изменение внешности.*

*Субъект: Лео-СТ-1, муж., 28 л., «Наблюдатель». Внедрен в среду «сов» для мониторинга групповой динамики. Проявил аномальную эмоциональную вовлеченность. В 05:47 зафиксирована вспышка когнитивного диссонанса: субъект испытал интенсивный стресс при наблюдении активации сектора «жаворонков».

*Решение: Усилить наблюдение за парой. Лео-СТ-1 подготовить к возможному отзыву и стиранию. Алису-738 перевести в категорию «потенциально нестабильных». Инцидент классифицировать как Угрозу Целостности Эксперимента.*

Благодаря Лео мир перестал быть плоским, меня охватила тревога, будто мобилизирующая сознание. Я начала видеть швы вокруг, будто весь мир стал искуственно-интенсивным. Я ловила на себе взгляды прохожих – не любопытные или осуждающие, а… изучающие. Как будто я была редким насекомым под стеклом.

Лео находил меня в самых неожиданных местах. Он появился снова через неделю, похудевший, с тенью безумия в глазах.

– Они следят, Алиса, – сказал он, сжимая мою руку так, что кости хрустнули. – Все время. Камеры, микрофоны… возможно даже читают мыысли. Этот город – лаборатория. А мы – крысы в идеально спланированном лабиринте с двумя дорожками: дневной и ночной.

Я хотела засмеяться, назвать его параноиком. Но его страх был слишком реален. Он был единственной настоящей вещью в этом вдруг поблекшем мире.

– Зачем? – выдохнула я. – Кому это нужно?

– Чтобы понять нас, – его голос стал глухим, будто он читал по невидимой подсказке. – Чтобы изучить, к чему приведет искусственное разделение на виды. Как будет эволюционировать общество, разорванное пополам. Они наблюдают за нами уже поколения. За нашими привычками, генами, болезнями, за тем, как мы любим и ненавидим. Мы – главный экспонат в их музее социопатологии.

Он повел меня на окраину города, туда, где заканчивались жилые сектора и начиналась Зона Отчуждения – огромный парк с табличками «Технические работы. Вход воспрещен». Но для Лео заборы не существовали. Мы пролезли через дыру в ограждении и вышли к устьям гигантских труб, уходящих в землю.

– Система вентиляции, – прошептал он. – Или что-то вроде того. Слушай.

Я прислушалась. И сквозь гул механизмов я услышала голоса. Обрывки разговоров «жаворонков». Смех детей. Ссору влюбленных. Весь город был опутан акустическими трубами, как организм – кровеносными сосудами. Все, что мы говорили, все, что происходило за закрытыми дверями, утекало сюда. К ним.

Меня охватила паника. Холодная, тошная, всепоглощающая. Лео обнял меня, и его объятия были не любовными, а скорее товарищескими – мы были двумя заговорщиками в огромной, враждебной вселенной.

– Я нашел кое-что, – сказал он, доставая из кармана смятый планшет. На экране – схемы, графики, наши с ним имена и фотографии. И надпись в углу: «Проект «Дихотомия». Цель: изучение долгосрочных эффектов социально-временной сегрегации на примере изолированной популяции. Поколение 12».

Это была не теория. Это был медицинский факт. Мы были подопытными.

Нашей любви не было. Была ярость. Было отчаяние. Было жгучее, обоюдное желание вырваться из этой стеклянной банки, в которой нас тщательно выращивали и наблюдали, как мы плодимся и страдаем. Мы цеплялись друг за друга в моей постели не для удовольствия, а для того, чтобы не утонуть в этом чудовищном откровении. Его тело было якорем в шторме безумия, а мое – единственным теплым местом в ледяной реальности.

Именно в этот момент в дверь постучали.

Протокол наблюдения № 445-АЛ

*Объекты: Алиса-738 и Лео-СТ-1. Произошел неконтролируемый обмен информацией. Субъект Лео-СТ-1 продемонстрировал доступ к данным уровня «Омега». Произошел несанкционированный выход за пределы жилой зоны. Объекты осознали искусственную природу своей реальности.*

Уровень угрозы: Критический.

Решение: Активная фаза. Изъять и стереть обоих. Протокол «Карантин». Инцидент свидетельствует о фундаментальном изъяне Проекта «Дихотомия»: длительная изоляция приводит к мутациям сознания, включая способность к непредсказуемому сопротивлению. Данные для финального отчета получены.

Дверь не выбили. Она просто открылась. На пороге стояли трое в белых костюмах без единой складки. Их лица были абсолютно спокойны.

– Алиса. Лео. Процедура не займет много времени. Просьба не сопротивляться, – сказал один из них. Его голос был мягким, безэмоциональным, как голос навигатора в автомобиле.

Лео бросился на них с диким криком. Это было страшно и бесполезно. Один из людей в белом просто ткнул в него каким-то стержнем, и тело Лео содрогнулось и обмякло. Я закричала. Крик сорвался с моих губ и замер в воздухе, не в силах ничего изменить.

– Лео… – выдохнула я.

– Субъект Лео-СТ-1 будет отформатирован. Его память, его личность – все будет стерто. У него будет счастливая, предсказуемая жизнь, не переживайте. Как и у вас, – спокойно сообщил мне равнодушным голосом один из визитеров.

– Нет! – я вскочила. – Вы не можете!

– Можем, – его голос оставался спокойным. – Это необходимо. Чистота эксперимента превыше всего.

Я посмотрела на него – на этого бога в белом халате, который решал наши судьбы – хладнокровный, беспристрастный, мертвый внутри.

– Ваш эксперимент провалился, – сказала я тихо.

Наклонившийся было к Лео мужчина остановился, внимательней посмотрел на меня.

– Почему ты так решила?

– Потому что вы создали два вида. Но вы не учли одного. Любовь. Ненависть. Сострадание. Жажду свободы. Это не принадлежит ни «совам», ни «жаворонкам». Это принадлежит нам. Всем. И это та сила, которую вы не сможете контролировать никогда.

В ответ мужчина улыбнулся – безо всякой злости, даже немного сочувственно. Последнее, что я почувствовала, прежде чем острая боль в шее поглотила сознание, – это странное ощущение… пустоты. Будто кто-то вынул из меня самый главный винтик, и весь мой хрупкий механизм рассыпался в прах.

Глава первая. И снова Фиолетовый час.

Сознание всегда просыпалось на полчаса позже тела. Оно медленно отлипало от вязких снов, где пахло краской и озоном, и всплывало в реальность – в полумрак комнаты, где сквозь шторы пробивался розовый свет неоновой вывески. Фиолетовый час.

Я – Алиса. Художница. «Сова». Мои волосы на этой неделе были цвета осеннего неба. На лопатке красовалось новое тату – абстрактная спираль, которую я набила вчера в порыве странной, ничем не обоснованной тоски.

Мой телефон вибрировал на стеклянной тумбочке. Марк. Физик. Скучный, но милый. Он прислал голосовое: «Привет, кисонька. Проснись, соскучился. Заскачу позже?» Голос был сладким, прилипчивым, как варенье. Я отложила телефон, не отвечая. Сегодня не хотелось Марка. Не хотелось никого.

Я выпила кофе, стоя у окна. Город внизу жил своей привычной шизофренической жизнью. Сектор «жаворонков» уже погрузился в сон – темный, бездонный, как будто его и не существовало вовсе. Наши кварталы только начинали пульсировать нервными неоновыми вспышками. Все было на своих местах. Идеально отлаженный механизм.

Но почему-то воздух в комнате казался густым, настоянным на тишине. Не на своей, уютной, а на чужой. Выслушанной. Будто кто-то только что выключил звук на всем мире, и теперь эта оглушительная немая сцена давила на виски.

Мы встретились с ребятами в «Глиссандо». Игорь, поэт, читал свои новые вирши про «апокалипсис как перманентное состояние души». Я слушала, обхватив бокал с вином, и ловила себя на том, что смотрю не на него, а на стену за его спиной. На гладкую, отполированную поверхность, в которой отражались наши лица. И мне вдруг показалось, что это не отражение, а окно. И за ним кто-то есть. Кто-то молчаливый и очень внимательный.

– Ты как будто не здесь, – сказала Катя, подруга-диджей, тыча в меня сигаретой с ментолом. – Влюбилась, что ли, наконец?

– Нет, – буркнула я. – Просто… голова чугунная сегодня. Спала плохо.

– Прими чего-нибудь, – безразлично посоветовала она. – Или найди кого-нибудь на ночь. Разрядись.

Игорь закончил читать и подошел ко мне. Его пальцы коснулись моей татуировки со спиралью.

– Новое? Красиво. Как будто воронка. Засасывает.

Его прикосновение заставило меня вздрогнуть. Не от желания, а от чего-то другого. От смутного, неприятного ощущения дежавю. Будто это уже происходило. Будто его пальцы уже касались моей кожи в этом самом месте, но тогда это значило нечто большее. Важное. А сейчас это было просто прикосновение.

Позже, уже под утро, я шла одна по спящему городу. Воздух был свеж и пронзителен. Где-то в секторе «жаворонков» залаяла собака. Я остановилась на мосту, разделяющем два мира, и смотрела на ту сторону. На темные, слепые окна. И вдруг поймала себя на мысли: а что, если они не спят? Что, если они тоже стоят у своих окон и смотрят на наши горящие огни? И этот вопрос показался мне не просто ересью, нарушающей все Правила, а чем-то глубоко личным, почти воспоминанием. Обрывком разговора, который я забыла.

Сзади послышались шаги. Я обернулась. По моей стороне моста шел мужчина. Высокий, в темном пальто, с правильными, почти слишком правильными чертами лица. «Жаворонок». Он нарушал все мыслимые протоколы, находясь здесь в неурочный час.

Мы поравнялись. Он замедлил шаг. Его взгляд скользнул по мне – быстрый, оценивающий, абсолютно лишенный любопытства «жаворонков». В его глазах не было ни удивления, ни осущения. Был лишь холодный, отстраненный интерес. Как у энтомолога, рассматривающего редкий экземпляр бабочки.

И в этот миг я его узнала. Не его лицо – я видела его впервые. Я узнала этот взгляд. Тот самый, что бывал во сне. Взгляд из-за стекла.

Сердце ушло в пятки, в горле пересохло. Я ждала, что он что-то скажет. Спросит, что я здесь делаю. Сделает замечание.

Но он просто кивнул мне, вежливо и безучастно, как кивают почтовому ящику по дороге домой, и пошел дальше. Его шаги затихли в утренней мгле.

А я осталась стоять, вжавшись в перила, с бешено колотящимся сердцем и одним-единственным, кристально ясным и абсолютно безумным вопросом в голове, который свел на нет всю мою «совиную» философию, все татуировки и всю ночную браваду:

Что, черт возьми, происходит?

Протокол наблюдения № 452-АЛ

Дата: [Данные удалены]

Время: 04:17 по Стандартному Лабораторному Времени (СЛВ)

*Объекты: Алиса-738 (жен., «Сова»), Лео-СТ-1 (муж., «Наблюдатель», ранее внедренный под прикрытием «Совы»)*

Статус: После процедуры селективного стирания памяти и возвращения в среду.

Автор: Старший научный сотрудник Проекта «Дихотомия», сектор «Психомониторинг».

Краткое описание инцидента:

Объекты продемонстрировали непредсказуемую когнитивную аномалию – способность к осознанию искусственной природы своей реальности и кооперации вопреки заложенным поведенческим паттернам. Объект Лео-СТ-1 получил несанкционированный доступ к данным уровня «Омега». Объект Алиса-738 проявила признаки высокоуровневого абстрактного мышления, интерпретировав экспериментальные параметры как метафизическую конструкцию. Совместные действия объектов привели к попытке дестабилизации систем управления средой обитания (инцидент «Коллапс»). Угроза целостности эксперимента была нейтрализована силами безопасности. Применена процедура экстренного селективного стирания эпизодической и семантической памяти, связанной с инцидентом.

Текущее состояние объекта Алиса-738:

Поведение: Объект возвращен в свою привычную среду. Внешне демонстрирует поведение, соответствующее профилю «Совы»: посещает социальные мероприятия, занимается художественной деятельностью, вступает в кратковременные связи.

Аномалии: Наблюдаются устойчивые субклинические проявления. Фиксируются микро-паузы в поведении, необъяснимые взгляды в пустоту, повышенная сенсорная восприимчивость (напр., реакция на ранее игнорируемые акустические частоты вентиляционной системы). Объект сообщает о «странных снах» и «ощущении дежавю», не поддающихся вербализации. Проявила нехарактерную реакцию на объект из сектора «Жаворонков» (сотрудника службы безопасности в гражданской одежде, осуществлявшего плановый обход) – признаки физиологического стресса (учащение сердцебиения, кожно-гальваническая реакция) без видимого когнитивного осознания причин.

Вывод: Процедура стирания проведена успешно, однако инцидент оставил след в виде имплицитной, неосознаваемой памяти («память тела»). Объект не помнит событий, но сохранил бессознательную травматическую реакцию на триггеры, ассоциированные с инцидентом. Рекомендовано усилить режим наблюдения для фиксации возможных отсроченных последствий.

Текущее состояние объекта Лео-СТ-1:

Поведение: Объект отозван из среды «Сов» и перемещен в карантинный блок для глубокой реабилитации.

Аномалии: Процедура завершена технически успешно. Базовые показатели в норме. Однако в состоянии покоя фиксируется аномальная активность в миндалевидном теле и островковой доле мозга – зонах, ответственных за обработку эмоций страха, тревоги и интроцепции (восприятия внутреннего состояния тела). Объект демонстрирует физиологические реакции стресса (всплески кортизола) в ответ на стимулы, не несущие объективной угрозы в новой, чистой памяти.

Вывод: Субъект сохранил соматический отпечаток пережитого на глубоком, вегетативном уровне. Его психика, по всей видимости, интерпретирует это состояние как фоновую, необъяснимую тревогу. Требуется дополнительный цикл стабилизации перед возможным возвращением. Существует риск развития латентного тревожного расстройства.

Общий вывод по инциденту:

Инцидент «Коллапс» доказал принципиальную уязвимость Протокола. Длительная изоляция и усиление поведенческих черт в рамках «Дихотомии» не устраняют фундаментальные человеческие свойства: любопытство, способность к эмпатии и формированию связей, выходящих за рамки искусственно навязанных социальных конструктов. Данные свойства, сублимируясь, могут привести к непредсказуемым когнитивным мутациям, включая осознание системы.

Рекомендация: Пересмотреть параметры эксперимента. Внести коррективы в программы изоляции, рассмотреть возможность управляемых, минимальных точек контакта между секторами для сброса возникающего когнитивного диссонанса. Продолжить наблюдение за объектами 738 и СТ-1 как наиболее показательными примерами резидуальных эффектов после процедуры вмешательства.

Подпись: [Зашифровано]

Статус документа: Совершенно секретно. Для служебного пользования. Уровень доступа «Омега».

Глава вторая. Зона отчуждения

Фиолетовый час стал другим. Он больше не был моим личным убежищем. Теперь он был наполнен странным, фоновым зудом под кожей, ощущением, будто я забыла что-то очень важное, прямо здесь, на кончике языка, но не могла вспомнить. Как слово из навязчивой песни.

Мои друзья не замечали ничего. Игорь все так же читал свои вирши, Катя жаловалась на новых диджеев, а Марк продолжал присылать голосовые. Мир вернулся на свои оси. Но что-то треснуло. Я ловила себя на том, что вслушиваюсь в тишину, будто ожидая услышать в ней тихий, ровный гул – как от огромного работающего прибора где-то очень глубоко.

Потом все изменилось снова. На всех экранах города, всегда транслировавших только утилитарные объявления, появился Он. Правитель. Его лицо я видела сотни раз – доброе, мудрое, с морщинками у глаз, которые должны были вызывать доверие. Раньше его обращения проходили фоном, белым шумом между кофе и первыми сигналами пробуждения нашего сектора. Но теперь его взгляд, упершийся в меня из каждого телевизора в баре, заставил что-то сжаться внутри. Не страх. Смутную, необъяснимую тревогу, как будто я слышала в его ровном, бархатном голосе фальшивую ноту, которую не могла идентифицировать.

– Дорогие друзья, «жаворонки» и «совы», – начал он, и его улыбка казалась отрепетированной до миллиметра. – Мы с вами построили уникальное общество. Общество гармонии и порядка, где каждый нашел свое место под солнцем или под луной. Мы достигли баланса, о котором наши предки могли лишь мечтать. Но время не стоит на месте. Истинная сила системы – не в ее статичности, а в ее способности к разумной, контролируемой эволюции. Мы уверены, что между нашими сообществами скрыт огромный, нераскрытый потенциал. Потенциал для обмена не просто словами, но энергией, опытом, возможно, даже новыми формами… сотрудничества.

Он сделал паузу, давая нам впитать его слова.

– Поэтому мы создаем «Серую зону» – пространство диалога без границ. Место, где можно отбросить предубеждения и увидеть в другом не представителя иного уклада, а прежде всего – человека. Мы начнем с малого – с Праздника Первого Контакта. Это исторический момент, друзья. Мы ждем каждого из вас. Давайте вместе напишем новую страницу нашей общей истории.

Трансляция закончилась. В баре повисло недоуменное молчание, а потом взорвалось саркастическим смехом.

– Да что, они там совсем охренели? – фыркнула Катя, зажигая сигарету. – Какое еще сотрудничество? Они же с другой планеты! Я не хочу видеть их идиотские светлые костюмы в нашем небе.

– Это нарушение самой эстетики бытия, – мрачно заметил Игорь. – Их солнце выжгло из них все намеки на тайну. Зачем нам это?

Но приказ есть приказ. И в назначенный час мы, мрачная, невыспавшаяся процессия, потянулись к границе. Со стороны «жаворонков» текли такие же неохотные, озабоченные ручейки людей в белых, голубых, бежевых тонах. Их лица выражали вежливую, натянутую готовность к диалогу.

«Серая зона» оказалась стерильным пустырем между секторами, застеленным искусственным газоном и заставленным белыми пластиковыми столиками. Пахло хлоркой и озоном, будто только что все отдраили до блеска. Ненавязчивая, мелодичная музыка, лишенная какого-либо ритма или характера, лилась из невидимых динамиков.

Я стояла, прислонившись к стене, с бокалом безвкусного пунша, и наблюдала за нарастающим провалом. Два вида пытались говорить, но это напоминало попытку общения двух разных биологических видов.

Молодой «жаворонок» с идеальной улыбкой пытался рассказать моей подруге о пользе утренней йоги для продуктивности. Она смотрела на него, медленно потягивая коктейль, и наконец перебила: «А тебе не кажется, что продуктивность – это просто удобный способ сбежать от самого себя?» Он смутился, его улыбка сползла набок. «Э… сбежать? Нет, я… я наоборот, концентрируюсь». Диалог умер.

В другом углу наш знакомый музыкант, весь в коже и цепях, жестикулируя, объяснял группе «жаворонков» концепцию своего нового альбома, построенного на записи шума вентиляционных шахт. Они кивали с вежливым, ледяным недоумением. Одна из девушек, в белом платье, спросила: «А это… мелодично?» Он рассмеялся: «Мелодия – это тюрьма для звука!» Девушка отшатнулась, будто он предложил ей что-то неприличное.

Никто не ссорился. Не было конфликтов. Была лишь полная, тотальная экзистенциальная несовместимость. Мы говорили на разных языках, дышали разным воздухом, наши шкалы ценностей не просто не совпадали – они существовали в параллельных плоскостях. Их стремление к порядку и ясности натыкалось на наше культивирование хаоса и тайны. Наша свобода вызывала у них не интерес, а глухую, подспудную панику.

Я смотрела на это варево из вежливого непонимания, и тревога нарастала. Зачем это было нужно? Кому пришла в голову эта безумная идея? Это было так неестественно, так насильственно, что не могло не иметь скрытой цели. Это чувствовалось в самой атмосфере «праздника» – в слишком ярком, искусственном свете, в слишком громкой, веселой музыке, которая не могла заглушить звенящую пустоту между нами.