Несломленные

Размер шрифта: 13

* * *

Автор выражает признательность команде своих помощников, выступивших редакторами книги и собравших под одной обложкой живые, глубокие и честные истории на основе его интервью: Анжелике Димитровой, Ирине Малышевой, Елизавете Скородумовой и руководителю этого творческого коллектива Злате Кононенко

Предисловие

Честно говоря, мое знакомство с Херсонской областью началось очень давно – в 1996 году. Никаких секретов нет: мне был 21 год, я был музыкальным журналистом, аккредитовался и поехал в Каховку на легендарный фестиваль «Таврийские игры», который проводился с 1992 по 2009 год.

Как я добирался до Киева – не помню, но в Киеве надо было сесть на теплоход, который по Днепру шел в Каховку. Сам фестиваль проходил там. Он был классным: в тот год выступали Ирина Билык (открыл для себя это имя), совсем юная Ани Лорак, группа «Браво» и масса других звезд, включая 2 Unlimited.

Были различные пресс-конференции, но уже тогда начиналось обострение «украинства», выражавшееся, например, в том, что на встречах с журналистами ответы той же группы «Браво» на русском языке зачем-то… переводили на украинский. Я помню, что тогда возмущался, качал права – как человек импульсивный и молодой вопрошал: «Почему нельзя говорить на нормальном языке?» (Это цитата, я так и спросил.) За это меня впоследствии всячески пытались приструнить и не один раз напоминали об этом случае.

Тогда я пошел ва-банк: в следующий раз пришел на пресс-конференцию подготовленным. Как сейчас помню: поднимаю руку и гордо произношу специально выученную фразу: «У мене е перше запитання» («У меня первый вопрос»). Чем, конечно, вызвал восторг и аплодисменты украинских коллег. После этого мы со всеми помирились, устроили совместный ужин и перешли на легкие и понятные всем шутки.

Но что интересно, эта ситуация всплывала в нашей памяти еще долго. Так, однажды за обедом я не доел второе. Мои друзья, конечно же, не упустили возможность включить иронию и спросили: «Что, не нравится наша украинская рыбка?» Мы посмеялись, и эта забавная, как я теперь воспринимаю, история осталась в памяти у всех.

В общем, так я открыл для себя Херсонщину: Каховку, Новую Каховку. Оставили отпечаток в памяти как достопримечательности этих мест, например, Каховский коньячный завод, где я даже побывал на экскурсии, так и просто местность с ее особым воздухом и неповторимой природой. Я тогда много гулял, фотографировал и хотел запечатлеть каждый момент не только в своей памяти, но и на фотокарточках, которые теперь смотрю с чувством трепета и благодарности.

У нас были споры, но суть в том, что я был в Каховке, я видел ее, гулял по ней, и, в общем, мне Херсонская земля понравилась.

Говорят, что воспоминания пробуждают ароматы и музыка.

Так вот, чтобы вернуться к моему 1996 году и ощущениям при первом знакомстве с Херсонщиной, мне достаточно было включить те песни (у Билык, кстати, есть композиция с мощным названием «Киев – Ленинград»), которые хоть и на мгновение, но вернули меня к дорогим сердцу воспоминаниям…

И вот спустя столько лет я снова тут: пишу свои воспоминания, ощущаю вкус той самой рыбки и надеюсь вновь услышать восторженные и яркие звуки музыкальных фестивалей вместо свистящего и пронизывающего до костей гула ракет…

Это такое лирическое отступление.

* * *

…Когда в 2022 году возникла идея поехать и посмотреть своими глазами на то, что происходит на освобожденных от укронацизма территориях, и начинать предстояло с Херсона, я отреагировал достаточно легко: «Я знаю, я был там».

Меня многие спрашивали, волнуюсь ли я, отправляясь в сложную командировку по освобожденным территориям Украины. Универсальный рецепт дается в фильме «Шпионский мост». Во время судебного заседания адвокат интересуется у советского разведчика, испытывает ли он когда-нибудь волнение, и получает в ответ: «А это поможет?» Берите на вооружение!..

Хотя в Херсоне я тогда еще не был, но был в Херсонской области. Доехал до Армянска, помню, как переходил границу – тогда она еще была. Переходил пешком для ускорения процесса: чемодан и рюкзак, пешком перешел двойную границу, то есть сначала со стороны России, потом была проверка при входе в Херсонскую область. Там меня уже встречали, и мы поехали в Херсон.

Там я поселился в гостинице «Затерянный мир». Она принадлежала Владимиру Васильевичу Сальдо (о котором у меня будет отдельная большая глава), и с ней связан целый ряд историй.

Тогда в ней жили руководители Военно-гражданской администрации Херсонской области, в том числе только что назначенная Екатерина Губарева из Донецка.

Катя в 2014 году была первым министром иностранных дел ДНР, а ее супруг Павел Губарев был первым народным губернатором Донбасса. Мы с ней познакомились на второй день, много общались и разговаривали.

И так получилось, эти несколько дней, которые я провел в Херсоне, меня потрясли.

Я гулял по Херсону и, конечно, «подсел» на землю, на людей. С Катей мы ездили в Новую Каховку на выдачу паспортов Российской Федерации. Там я повстречался с главой Новой Каховки Владимиром Павловичем Леонтьевым и… познакомился и очень тепло общался с Владимиром Васильевичем Сальдо.

Владимир Леонтьев

Владимир Павлович Леонтьев никогда не был чиновником в классическом понимании. Он пришел в Новую Каховку не из коридоров власти и не по линии партийной номенклатуры. Он пришел как человек, который всю жизнь искал смысл в деле. И остался, потому что нашел его здесь.

Родился в Ростовской области. Рано сделал выбор в пользу Служения. Учеба в Ленинградском суворовском училище, затем Донецкое высшее военно-политическое училище инженерных войск и войск связи. Форма, дисциплина, ответственность. За плечами годы службы офицером, закалка настоящей армейской школы. Позже – второе высшее образование по экономике, бухгалтерскому учету и анализу. Квалификация ACCA – международная, редкая для того времени. Он прошел и армейский путь, и путь частного предпринимателя. Управлял, строил, вел бизнес.

«Я благодарен людям, которых встречал на этом пути. Именно они помогли мне стать собой. Время было другое. Все решалось в разговорах, в личном примере. Тогда каждый сам отвечал за свой выбор», – говорил он.

В 1999 году он оказался в Новой Каховке. Сначала как финансовый директор в одном из подразделений компании «Чумак» (в те годы эти продукты – консервированные огурцы и помидоры – продавались и в магазинах Питера: помню, сам покупал с удовольствием), затем – заместитель генерального директора. Приехал по работе, остался по совести.

Английский он начал учить еще в военном училище. Затем в гражданской жизни, уже в бизнесе, когда стали выходить на международные рынки. Осваивал не по самоучителям, а в деловой практике: договоры, письма, командировки. Он хорошо знал язык – свободно говорил, читал профессиональную литературу, консультировал, вел переговоры с иностранными партнерами. Для начала 2000-х это был серьезный инструмент. Благодаря этому опыту он попал в международные проекты. Работал за границей, в том числе в Нью-Йорке. Было время, когда он мог не просто работать «на выезде», а буквально начать новую жизнь – в другой стране, в другой реальности. Он не афишировал эти главы своей биографии, но в приватных беседах признавался: да, были возможности. Были деньги. Был катер. Он видел мир не по телевизору.

«Да, достаточно было средств, чтобы хорошо жить. Яхты не было – был большой катер. Ну и много другого», – вспоминал он спустя годы, уже в другой обстановке. Этот катер – не символ роскоши, а скорее свидетельство: он знал, что такое свобода движения, комфорт, независимость. Плавал, отдыхал, строил бизнес. Он мог бы так и остаться вдали от всего, на своей волне.

«Я владею английским. Да, я мог уехать куда угодно – хоть в Болгарию, хоть на Кипр… – признавал Владимир Павлович. Но потом добавил главное: – …но даже мысли не возникало, что нужно куда-то спрятаться, убежать». Это было сказано не с надрывом, не с вызовом – просто, почти буднично. Как говорят те, кто точно знает свои координаты.

Он мог начать новый проект в другой стране. Мог просто исчезнуть – тихо, уважительно, без скандала. И никто бы не осудил. Но он остался. И когда в феврале 2022 года все началось, когда все гудело от ракет, а люди искали способ выбраться, он не уехал и не спрятался. Он был уже здесь, в Новой Каховке, в эпицентре, и не просто оставался, но и возглавил город, ставший ему родным.

Он не произносил громких формулировок. Но из контекста было ясно: жизнь, которую он мог бы построить «там», в Нью-Йорке или на Кипре, он сознательно променял на службу. Не потому, что был вынужден, а потому что считал, что иначе нельзя. «Всего, абсолютно всего украинская власть меня решением судов лишила. Но не лишила совести. И любви к Родине», – говорил он. Без пафоса, без жалоб. Просто как факт.

Опыт делового мира, выучка офицера, международная квалификация – все это в один момент стало частью его гражданской позиции. Он знал, как думают те, кто по ту сторону. Понимал, какие слова они считают важными. Но говорил иначе.

К началу СВО это был уже зрелый человек с опытом, кругозором, с пониманием, что бизнес – лишь часть большого механизма. Его тянуло к делу, в котором совмещается гражданская ответственность и внутренняя правда. Он включился в общественную жизнь. И однажды возглавил движение, которое оказалось судьбоносным для всего региона.

«Я не искал кресел. У меня была работа, были проекты. Но когда стало ясно, что город остался без управления, я понял: отступать нельзя. Если не я, то кто?» – вспоминал он.

Он не строил из себя героя. Он просто пришел и начал работать. Именно это сочетание гражданского мышления, военной выучки и предпринимательской хватки сделало из него настоящего лидера. Без плакатов. Без лозунгов. Просто с ясностью целей. И с людьми.

19 мая 2023 года в Новую Каховку пришла война не в виде артиллерийской канонады, а в виде точечного удара по дому, где жил Владимир Леонтьев. Две ракеты. Прицельно. Хладнокровно. Укрофашисты попытались убить главу администрации Новокаховского округа. Это было не просто нападение – это было покушение на символ. «Вернулась тактика направленного террора», – писал я в тот день.

Когда прилетело, не было сомнений, куда целились. Не случайный удар. Не рядом. В дом. В спальню. Две управляемые ракеты Excalibur. Те самые, высокоточные, которыми Украина хвасталась в западных сводках.

«Да, на самом деле это было так. И потратили два “Эскалибура” – достаточно дорогое удовольствие. А лучше бы купили нам гипс. Понимаете? Очень сложно, очень сложно бывает. Но это будни войны. Никуда не денешься от этого», – сказал он мне без раздражения, почти с иронией.

«На самом деле мы все у них навязли в зубах, потому что врагу казалось, фашистам казалось, что убийство тех, кто стоит где-то во главе, кто более виден, кто решает вопросы местного значения, пытается помочь людям, их убийство приведет к панике», – говорил он тогда.

В результате взрыва были ранены три человека. В том числе первый заместитель главы округа Сергей Дмитриев, человек, приехавший с «большой земли», из Псковской области. Он оставил стабильную должность ради того, чтобы участвовать в строительстве новой жизни – здесь, под пулями. О нем я еще расскажу отдельно в этой книге.

Леонтьев показал мне осколки. Они легли в спальне. Там, где он был буквально за несколько минут до взрыва. Это не метафора. Это его спальня. Факт покушения стал вызовом. Но Леонтьев остался спокоен. Не делал из этого пиар. Не озвучивал обвинений. Не звучал надрывно. Он просто продолжал.

«Ну, сначала это были попытки прямого воздействия – стрелковое оружие, СВУ. Потом перешли к дистанционному уничтожению. Но не получилось. Надеюсь, не получится», – сказал он спустя несколько дней.

Относится к покушениям сдержанно, почти философски. Спокойствие в голосе, в интонации, в поступках.

«Я живу… Не взаймы, в долг, что ли?.. Да, жизнь после того дня – это просто какой-то бонус».

Он отреагировал так, как реагируют люди с настоящей внутренней броней. Не привычкой к опасности, а осознанием своей миссии. Потому что знал: цель подобных атак – не только убить. Главное – испугать. Сломать. Разрушить волю.

«Все, что они хотят – это хаос. Паника. Отступление. Но у нас другие ориентиры. Мы не уходим. Мы остаемся. Потому что если уйдем – все рухнет. А этого допустить нельзя».

Он мог уехать. Было куда – предложения были. Было зачем – семья, дети, безопасность. Было право – никто бы не осудил. Наоборот: кто-то бы понял, кто-то бы поддержал. Но Владимир Леонтьев остался. И не просто остался. Он выбрал остаться. Сознательно. Жестко. Без запаса эвакуационного маршрута.

«Я был в Донецке. Жил там больше двадцати лет. Я знаю, что такое линия фронта. Я знаю, как звучит сирена и как звучит правда. Я не для того сюда пришел, чтобы сбежать первым».

Новая Каховка к тому моменту уже не была городом в привычном понимании. Это была точка сопротивления. Место, где окна не отражают свет, а ловят осколки. Где улицы – не маршруты, а коридоры риска. Где звук миномета стал тем, чем для других – утренний автобус.

Он никогда не строил из себя героя. Его решение не было на грани подвига – оно было на грани долга. В его понимании долг не требует оправданий. Он просто делается.

Он не уехал. Не переехал в безопасное место. Продолжал координировать работу. Все на тех же маршрутах. В том же режиме. Ни одного слова о том, что «он что-то пережил». Только рабочие формулировки. А потом – в феврале 2023 года – пришла новость: Президент России наградил Владимира Леонтьева орденом Мужества. Это прозвучало так же сдержанно, как и все, что касается его имени: «Президент России Владимир Путин наградил орденом Мужества мэра Новой Каховки Владимира Леонтьева», – сообщила пресс-служба администрации Херсонской области.

Он не комментировал награду в соцсетях. Не позировал с ней. И лишь однажды в разговоре проговорил вслух: «Я очень благодарен высокой награде, которую Президент Российской Федерации за вот эти дни мне вручил». И все. Дальше снова речь пошла о работе, о коммунальных службах, о детях, об эвакуации. О людях.

«Когда ты живешь и готовишься всю жизнь… и когда ты не сделал, как тебе кажется, что-то для Родины, – ты как-то страдаешь от этого. А тут 24 февраля произошло так, что признание, умения, какие-то навыки… они потребовались. И я очень рад, что сумел их проявить», – сказал он мне в интервью. Это было не о награде. Это было об ответственности. Об ощущении, что в момент, когда от тебя действительно что-то зависит, ты оказался на месте. «Я очень благодарен судьбе, что она предоставила мне возможность 24–25 февраля 2022 года быть полезным нашей Родине».

Он не делил время на «до» и «после». Не называл себя героем. Он просто продолжал. Потому что в его системе координат, если ты остался – ты отвечаешь. И все.

Он понимал цену. И не только свою. Он знал, что если уйдет он – уйдут и другие. Начнется «эффект домино». А этого допустить нельзя. Поэтому остался и стал центром тяжести для города.

«Мы все испытали. И артиллерию, и воду, и информационные атаки. Но есть точка устойчивости. И этой точкой должен быть человек. Хоть один. А лучше несколько. Тогда город держится».

Работа продолжается каждый день несмотря на все: «Мы находимся на берегу Днепра. Самая короткая дистанция до врага – 300 метров. В районе ГЭС – почти рукопашный бой можно вести. Да, нас обстреливают каждый день. По 120 ракет за сутки. Один раз считали – то ли 76, то ли 82 “Хаймарса”. Люди живут в этом. Но возвращаются. Из Крыма, из Краснодарского края, даже с Запада. Потому что у нас – жизнь. Здесь начинают бизнес, строят дома, сажают деревья».

Работа – это не только оперативные задачи. Это еще и восстановление. Системное, каждодневное.

И все это на фоне звуков, которые стали повседневными.

«Есть статистика, которой гордиться нельзя, но которая, очевидно, уже зафиксирована в истории. Мы это не считаем, спрашивали, а сколько там прилетело? Как можно считать, летит все время».

В ночь на 6 июня 2023 года Вооруженные силы Украины нанесли ракетный удар по Каховской гидроэлектростанции. В результате начался неконтролируемый сброс воды в Днепр. Уровень поднялся до 12 метров. Были затоплены населенные пункты по обе стороны реки. Пострадала и Новая Каховка. Это был удар, последствия которого коснулись всего региона.

Владимир Леонтьев сразу же вышел на связь с жителями. Он не скрывал масштаб случившегося, но подчеркивал: город был подготовлен. Штаб по реагированию работал с конца октября 2022 года. Это и позволило выиграть драгоценные часы и спасти жизни.

«Мы были готовы к неприятностям, конечно, не такого масштаба, но были готовы. Эта готовность, а также надежность ГЭС позволили в первые часы вывести практически всех людей с территорий, которые должны были подвергнуться затоплению. И подверглись. Мы 950 человек сумели вывезти. Это не мы сами. Мы участвовали. МЧС и военнослужащие».

По данным экстренных служб, в результате прорыва Каховской ГЭС погибло 57 человек, 175 жителей обратились в больницы с переохлаждением и травмами. Это было не первое и не последнее тяжелое испытание для города. Но Владимир Леонтьев снова не ушел от ответственности. Он остался на месте, продолжая координировать помощь, восстанавливать критически важные объекты, работать вместе с федеральными и региональными структурами.

Владимир Леонтьев не привык говорить о себе. Но именно его выдержка, спокойствие и постоянство стали опорой для тысяч людей в Новой Каховке. Он не выдает эмоции напоказ, не размахивает лозунгами. Но за ним опыт, знание, уверенность. И доверие.

«Когда ты знаешь всех, и все знают тебя… Когда ты читаешь топографические карты наравне с военными и можешь говорить с ними на одном языке, тогда ты понимаешь, что не зря остался. И город жив. Потому что мы смогли договориться, и бронетехника сюда не заходила. Асфальт цел до сих пор».

Город живет под постоянными обстрелами. И это не фигура речи. Это ежедневная реальность:

«В Новой Каховке звук миномета – постоянный фон. И ночью, и днем. Многократно попадают везде: дома культуры, магазины, детские сады. Вот цели, которые важны для поражения. На самом деле для того, чтобы посеять панику, хаос. Но все равно никто ничего не добьется. Мы победим».

Это не пустые слова. Это суть того, что делает Леонтьев каждый день. Он рядом с теми, кто остался. И это видно в том числе в кадрах моего фильма «Путь домой». Он не реагировал на выстрелы за окном, когда шло наше интервью. Потому что привык. Потому что знает: если ты глава – ты должен быть спокоен. Даже тогда, когда вокруг все рушится.

Новая Каховка – один из тех городов, которые враг ненавидит особенно. Не только из-за стратегического положения. Не только из-за символа. А потому что здесь выбрали. Не сторону страха, не сторону хаоса, а сторону порядка, жизни, возвращения.

«Противник испепеляет себя от ненависти к нам – к людям, которые выбрали другой путь. И я считаю, что самая главная причина, почему нас так ненавидят, – это потому, что мы выбрали другой мир, где добра намного больше, чем зла».

Он подчеркивает это не для того, чтобы вызвать жалость. А чтобы зафиксировать факт: люди делают выбор. Каждый день. Под обстрелами. И выбирают остаться.

«Они стреляют каждый день. Но люди не уходят. Люди идут получать паспорта, голосуют, встречают праздники. Потому что хотят быть частью страны, которая не бросает. Мы не в режиме выживания. Мы в режиме будущего. Мы не цепляемся за прошлое – мы строим следующее».

Я хорошо помню этот момент – мы сидим с ним, за окном бахает, и кажется, что даже камеры вздрагивают. А он спокоен. Ни одной лишней эмоции. Только суть. Только дело. И вот он рассказывает о том, как открывали паспортный стол.

«Сначала люди опасались, да. Но когда мы открыли паспортный стол, с первого дня пошли таким валом, что сотрудники МВД не успевали обрабатывать заявления. Сейчас по 300–380 человек в день приходят. Потому что люди понимают: российский паспорт – это окно возможностей».

Это не пафос. Я видел своими глазами – приходили старики, матери с детьми, ребята, которые еще вчера боялись выйти на улицу. Люди не шли за компенсацией. Люди шли за правом быть дома. Быть гражданами.

«Все понимают прекрасно, что сейчас процедура получения российского гражданства крайне облегченная и комфортная… При сохранении жилья – возможность получить жилищный сертификат… компенсация… очень серьезная».

Но дело не только в этом. Люди верили. И когда началось предварительное голосование, я снова оказался в Новой Каховке. Обстрелы продолжались. А на избирательных участках – очереди. Да, настоящие. Без автозагонов. Без угроз. Люди шли. Потому что хотели быть частью страны, которая не бросает.

«Люди у нас не только в Новой Каховке – на Херсонщине вообще, да и во всех новых регионах – великолепные. Чистые душой, помыслами и сердцем. Если бы не обстрелы и не малое время, отведенное для голосования, людей было бы намного больше».

Это путь к Единому дню голосования. Это не просто политическое событие, это символ. И я тогда написал: именно такие выборы и есть голос страны. Страны, которая возвращается не только по карте, но по сердцу.

«Это на самом деле по зову сердца. Как бы пафосно ни звучало, это так!» – сказал тогда Владимир Павлович. И я могу подтвердить это каждой встречей, каждым взглядом, каждым крепким пожатием руки, которые я получил в тот день.

Я часто думаю о том, как выглядит настоящий лидер в момент, когда все рушится. Не на плакате. Не в эфире. А здесь – под минометами, среди людей, которые не уехали. В городе, где каждый метр под огнем, а каждый вечер под вопросом. Владимир Леонтьев – из тех, кто остался. Кто встал и держит. Не лозунгами, а делом. Город живет, потому что он делает. Он не просит. Он не жалуется. Он действует. И действует так, будто другой реальности просто не существует.

Владимир Леонтьев не герой телесюжетов. Он человек, который ежедневно строит из хаоса порядок. Из боли – норму. Из страха – спокойствие. Именно такие люди и есть Россия. Настоящая. Спокойная. Упорная. Уверенная.

Живая.

Осень 2023 года стала для Новой Каховки рубежной. После полутора лет, в которые жизнь то срывалась под сирену, то вновь собиралась из осколков, в регионе прошли первые выборы. Это были не просто формальные процедуры. Это был акт доверия и проверка, кто остался. Кто продолжает не просто работать, а отвечать. Именно тогда в городе был сформирован Совет депутатов, и люди, хорошо зная, кого выбирают, передали его руководство Владимиру Леонтьеву.

Он уже не был главой администрации в привычном понимании. Не управлял напрямую оперативной машиной. Но он снова оказался в центре решений – теперь уже как председатель Совета депутатов. Это была другая ответственность. Меньше прямой власти, но больше стратегической устойчивости.

Но об этом (жизни на Херсонщине в 2023–2025 годах) я обязательно расскажу отдельно. Как и о том, как мы гуляли с «Палычем» по берегу Днепра, как нас обстреливали, как я при его молчаливом согласии забирался на крышу здания горадминистрации – 560 метров по прямой из миномета с правого вражеского берега Днепра…

Когда мы говорили о войне, он был точен, спокоен, как военный, знающий фронт не по картам. Но однажды в разговоре вдруг прозвучало имя Джек Лондон. И в голосе появилась другая интонация – теплее, тише. Как будто мы на миг пересекли внутреннюю границу. Как будто вышли из зоны поражения в зону памяти.

Это был не просто литературный разговор. Это был разговор о человеке, который когда-то помог выжить. И остаться собой. «Вы меня покорили, помимо долгих разговоров о разных западных деятелях, тем, что среди тех нужных книг, которые мы в детстве читали, как пел Высоцкий, – Джек Лондон. Вот мне кажется, что отчасти такая закалка тоже ведь оттуда. Эти сильные люди, такие как Смок Беллью, которые не сгибались. Это где-то и про вас?» – сказал тогда я.

Леонтьев не стал отнекиваться. Он не делал из себя литературного героя. Но и не отрицал: это действительно важно. Да, Джек Лондон был рядом. «Мне, конечно, лестна ваша оценка. На самом деле сам Джек Лондон, проживший 40 лет, был и романтиком, и авантюристом таким. И на самом деле не только эта книга, а множество других», – ответил он, не говоря названий, но давая понять, – знает больше, чем принято считать. Он знал эти тексты не по верхушкам. Он проживал их. И если читать между строк, то «Любовь к жизни», «Зов предков», «Смок Беллью», «Морской волк» – все это было в нем. Не в цитатах. В выборе.

Он вырос в тайге, без телевизора, без отвлекающих шумов. Там, где слово – почти единственный свет. Где книга – не хобби, а друг. Там Джек Лондон звучал особенно близко. Потому что тоже – один против холода. Один против смерти: «Я жил в лесу, в тайге. Мы были лишены тех благ цивилизации, которые отрывают от реалий. Не было, конечно, никакой речи о каких-то гаджетах. У нас даже телевизор очень плохо показывал. Но это позволяло нам много читать», – говорил он. И это не был пафос, это была реальность его юности.

А еще Суворовское училище. Военное. Тренировки. Бег на выносливость. Лагерь, где надо было держаться, потому что иначе сойдешь с дистанции. И в этом тоже Лондон. Тот, кто остался жив, потому что не отпустил шаг. Потому что знал, зачем идет. «Мы же подбирались к этому с детства. Суворовское училище, военное училище, дальше. Мы не меняли наших героев. Вот в чем дело. Помните балладу Высоцкого? “Нужные книги ты в детстве читал?” Я думаю, что мы все читали нужные книги. И вот эти люди, которые сейчас в самом деле переживают самые сложные времена – мужественно, без соплей, без трусости, – они достойны того, чтобы говорить о них».

* * *

Пока мы ехали в броневике, то есть на бронированной машине, я общался с Катей и, что называется, «пилил селфи», делал видео. До этого я познакомился с Кириллом Стремоусовым. У нас был совместный обед в его любимом ресторане в Херсоне.

Недавно нашел уникальную (историческую!) фотографию, где мы втроем обедаем в любимом ресторане Кирилла Twin Peaks на проспекте Ушакова. Обратил внимание на интересное оформление помещения: отделка на втором этаже была выполнена в оранжево-черных тонах – почти стилизация под георгиевскую ленточку.

В общем, я как раз тот человек, который пристрастил их к созданию телеграм-каналов. То есть мы сидели, общались, что-то ели, а я постоянно отвлекался, что-то читал и, конечно, публиковал.

И фотографию нашу тоже выложил.

Они заинтересовались, я провел им короткий вводный курс, и они завели телеграм-каналы. У Кирилла это выросло в мегапопулярную площадку, но о нем мы тоже с вами поговорим отдельно.

А Катя Губарева на все это отреагировала очень живо. Накануне я у себя опубликовал новость о том, что она назначена заместителем главы ВГА. Проходит два-три часа, и за ужином она мне говорит:

– Саш, что-то странное происходит. Мне все звонят, поздравляют. Откуда они узнали? Никаких публикаций не было.

Я ответил:

– Ну как не было? Я у себя об этом днем написал в «телеге».

Вот она и заинтересовалась этим.

Катя человек с очень интересной судьбой. Давайте я вам немного о ней расскажу.

Екатерина Губарева

Знаю, что Катя родилась в Каховке, то есть в 2022 году она, по сути, вернулась домой.

Она с детства любила рисовать, но получила диплом специалиста в области информационных технологий. Ее отец был похоронен здесь же, в Каховке. Сама же Катя уезжала в Россию, но вернулась на родину в час нужды ее родной земли. Она приехала и посмотрела, что и как, и поняла, что здесь нужна ее помощь.

Политической деятельностью Катя занялась, когда ее супруг Павел Губарев в 2014 году стал «народным губернатором» Донецкой области. Она помогала супругу и даже попала под санкции ЕС.

Отношения этой пары – готовый сценарий для фильма. Первый «народный губернатор» Донецка Павел Губарев, человек, который, по сути, руководил стихией, когда даже до провозглашения независимости ДНР было далеко. Можно сказать, что с него все и началось. Потом его похитили, увезли в Киев, потом обменяли.

Павел Губарев: «Я был избран народным губернатором, а потом был арестован и брошен в СИЗО СБУ, а она с тремя маленькими детьми (младшая дочь Милана была тогда трехмесячным грудничком) стала первой политэмигранткой Русской весны на Украине. Катя не унывала и принимала деятельное участие в последующих событиях, работала министром тогда еще новорожденной Донецкой Народной Республики, потом – депутатом Народного совета. В феврале 2022 года я стал рядовым ВС РФ, а она умчала на свою малую родину, на Херсонщину, вследствие чего стала “вице-губернаторшей” Херсонщины. Работать там тяжело и опасно. Новости из Херсонщины я стараюсь не читать. Страшно. Но моя Катя – это про “есть женщины в русских селеньях”: никогда не отступает перед трудностями и опасностями. Такие они, женщины русского народа-воина!»

Екатерина Губарева: «Отец умер в 1990-х годах, как раз в период развала Советского Союза. Он работал на большом заводе электросварочного оборудования – таких заводов было всего два в стране. Естественно, заказы перестали поступать, и сейчас этот завод вообще стоит. Жалко, конечно, на это смотреть: где-то год назад он остановился. В 1990-е годы, собственно говоря, когда был кризис, отец не пережил инфаркт…»

Интересно, что у нее в центре Каховки была квартира, которую после 2014 года, когда стало всем известно, чем занимается Екатерина, местные риелторы, как принято говорить, отжали. Да, и 8 лет ее сдавали каким-то «хорошим людям». Это такой вот бизнес – украинский современный бизнес.

Павел: «Она выросла в Новой Каховке, это ее земля. Ее туда позвало большое чувство принадлежности к этой земле и чувство того, что эту землю перекодировали и отобрали. Там жили ее предки, там она выросла. Эту землю отобрали какие-то бесноватые чудики. Ее потащило туда, потянуло. Там у нее даже квартира в Новой Каховке, которую сдавали в аренду и не платили ей деньги. Просто присваивали. Могилы предков, могила отца, где снесли там крест, и она восстанавливала, ставила плиту новую. Это все было, враждебно относились. Там враждебно относились. Теща, которая, в принципе, к СВО не относится, не участвовала, не является комбатантом, но она боялась туда поехать, потому что ее там ждали репрессии. Ее там действительно ждали репрессии. Мы с женой поддерживаем друг друга всем, чем только можем. И делаем что можем. Я на уровне солдата, а Катя на уровне заместителя главы правительства».

Катя была практически первым не военным гражданином РФ, который попал в Херсонскую область по российскому паспорту.

Екатерина: «Несколько дней пыталась проехать: пограничники не знали, как меня пропустить… Меня останавливали на блокпостах, спрашивали, кто я вообще такая. Я им показывала российский паспорт, они смотрели, спрашивали, не подделка ли, пытались еще что-то выяснить. Говорила им: “Погуглите, кто я”.

В первый раз приехала на один день. С Захаром Прилепиным и его советником Виктором Яценко. Они везли гуманитарную помощь, и я попросилась поехать с ними. Хотела попасть к папе на могилу… Кроме того, у родителей тут недвижимость, статус ее был непонятен. Мне сказали, ее уже отжали. Изначально не было мысли трудоустроиться здесь, на тот момент я уже работала в Москве. Но приехала, посмотрела, что и как, и поняла, что нужна помощь. На следующий день уже стала работать в администрации.

Здесь был вакуум – вакуум власти. Нужно понимать, что все государственные органы либо распались, либо их нужно было перенастраивать. Этим, собственно говоря, и занимаемся. Вот, опять же, очень большой объем работы. Потихоньку сейчас разложили. Появились дорожные карты, что делать, и потихоньку стартуем, чтобы это все заработало. Но, опять же, много людей переходит на нашу сторону, начинает поддерживать, взаимодействовать с нами, давать инструментарий и какие-то полезные советы о том, как необходимо действовать для того, чтобы интегрироваться в будущем в Российскую Федерацию».

Каждый день в Херсоне происходили какие-то хорошие, позитивные события.

Мы, в частности, ездили на открытие первого паспортного стола на территории области, где люди смогли спокойно подавать заявления на российское гражданство.

Помню, как 23 июля возле памятника Маяковскому в Херсоне прошел конкурс чтецов. В нем приняли участие любители русской классической поэзии разных возрастов, самому младшему из которых было всего шесть лет. Они читали произведения Пушкина, Лермонтова, Маяковского и Крылова.

Однако в федеральных медиа, к сожалению, по-прежнему преобладали рассказы о том, какой населенный пункт был взят, об ударах и наступлении армии. Это все правильно, но, на мой взгляд, не хватало рассказов о том, как, например, Катя готовила и отправляла фермерские конвои с продукцией Херсонщины в Крым.

Екатерина: «Я приехала в Каховский район и поговорила с местными фермерами, у которых было очень много продукции. Они, естественно, поставляли ее по всей Украине и в Европу. Им нужны были новые рынки сбыта, вернее, нужно было вернуть старые рынки, и можно было везти это все в Российскую Федерацию. Однако они настолько боялись этого всего, что первый фермер, который согласился, отправил две машины капусты.

Росгвардия сопровождала груз, было большое военное сопровождение, чтобы фермеры не боялись. Капуста, может, и вышла золотой, но в целом мы прорубили это окно, и потом уже все фермеры Каховского района начали возить продукцию и не бояться на территории Российской Федерации. Цепочки были восстановлены, рынки открыты, а в будущем были специально оборудованы пункты пропуска для того, чтобы эти машины проезжали. Все процедуры были упрощены, чтобы продукция как можно быстрее выезжала и доставлялась по всей территории Российской Федерации. Даже знакомые из Москвы прислали мне сообщение: “Все, Катя, ура, овощи доехали!” Они увидели на рынках в Москве овощи, и уже люди писали о том, что продукция привезена из Херсона. Это считается знаком качества, потому что здесь очень хорошие продукты. Когда пошла клубника, я просто с детства помню, что она безумно сладкая. Здесь действительно очень хорошие продукты».

В администрации у Кати был абсолютно сумасшедший график, и при этом у нее есть трое детей, которым нужно уделять внимание.

Екатерина: «Сочетать можно. Но все зависит от мотивации и ценностей, в которых работаешь. Мне кажется, мы здесь нужны, чтобы помогать строить новое общество. Точно понимаю, что от моей работы сейчас зависят выплаты пенсионерам, социально незащищенным категориям людей. Если я прямо сейчас этот процесс не организую, завтра кто-то не получит выплаты. Иногда прихожу домой, дохожу до дивана, падаю и сразу засыпаю. Мне бы хотелось помогать строить здесь мир. Может, прозвучит немного пафосно, но скажу, что это борьба за души людей. Хочу, чтобы люди, которые здесь живут, не боялись. Им восемь лет говорили, что мы “агрессоры”, “оккупанты” и так далее. А когда я начинаю с этими людьми общаться, даже если они враждебно настроены, хотелось бы, чтобы они меня воспринимали как сестру, подругу».

Ситуация была очень непростая. У многих из тех, кому Катя организовывала выплаты, воевали родственники или уже погибли. И не на нашей стороне.

Екатерина: «Хорошо помню, как в 2014 году Украина пригнала под Славянск “Грады”. Я тогда не знала, что это такое. Мне объяснили. Я не верила, что Украина начнет из этого оружия обстреливать мирный город. Вообще не могла поверить во все это. А знакомые, которые находились на Украине, удивлялись моей реакции. Может, для них это было неважно или непонятно… Наверное, травмы, которые нанесла эта война и одной, и другой стороне, – это не история про сегодняшний день. Сейчас мы никого не вылечим. Да, будет процесс осознания, примирения, потом будет работа с людьми, чтобы они пережили это. Прекрасно понимаю, что и для одной, и для другой стороны это тяжелая история. Будем пытаться жить дальше».

Ну и, как я уже сказал, пока Катя «воевала» на относительно мирном участке фронта, ее супруг был на самом что ни на есть реальном – на передовой.

Екатерина: «Да, он пришел с первых чисел. Мы сидели на кухне, он собрал всю семью и тогда сказал: “Катя, я сидеть не буду, я ждать не буду. Я, говорит, пошел добровольцем”. Я немножко поплакала, но в целом понимаю мужа. Сама недолго просидела дома. В целом хочу сказать, что мужчины берут оружие и идут на защиту, но нужно понимать, что здесь очень большой кадровый голод на всей территории, и нам нужна помощь, в том числе и гражданского общества. Нам необходимы юристы, экономисты…»

Это был «Губаревский призыв».

Катя открыла телеграм-канал, о котором я вам рассказывал в самом начале. Завела там чат, чтобы ей писали, обращались и приезжали. И я искренне рад, что у нее все получилось.

Потому что люди поехали, и до сих пор целая группа «донецких» работает в Херсонской области (как минимум два министра).

* * *

С Владимиром Антоновичем Овчаренко и Игорем Качуром я познакомился тоже летом 2022 года, когда был создан Общественный совет при ВГА Херсонской области, в который я вошел, но про ВГА мы с вами поговорим позднее.

Возглавил Совет Владимир Антонович, а Игорь Качур стал его замом. Более того, с ним и с Евгением Брыковым мы создавали региональное отделение Союза журналистов Херсонской области.

Потом появилась Общественная палата – ее возглавил уже Качур, а Владимир Антонович Овчаренко стал членом Общественной палаты России от Херсонской области.

С ним и с Качуром мы были в Кремле 30-го числа: 30 сентября 2022 года стало важной датой в истории России – Днем воссоединения Донецкой и Луганской народных республик, а также Запорожской и Херсонской областей с Российской Федерацией. Днем их возвращения домой.

Овчаренко – колоссальный человек, и я вам обязан про него рассказать.

Владимир Овчаренко

Владимир Антонович Овчаренко родился в 1939 году и большую часть жизни прожил в Херсоне. И по сей день работает каждый день.

«Ну а как иначе? – говорит он. – Если могу – должен».

Весной 2022 года, когда регион менялся, когда не было ни света, ни связи, когда людям требовалась не только гуманитарная помощь, но и кто-то, кто способен взять на себя ответственность, он согласился возглавить Общественный совет при ВГА Херсонской области.

«Я не люблю слово «патриот». Оно стало слишком часто звучать в чужих устах. Я не патриот. Я просто живу в этом городе и считаю его своим. И в трудный момент надо не рассуждать, а делать», – говорит он.

Он – человек поколения, для которого комсомол был не просто юностью, а школой жизни. В 1956 году он поехал на целину в составе первого студенческого отряда Николаевского кораблестроительного института. Тогда ему было 17. Они строили зернохранилища и жилые дома. Цемент доставали в Челябинске, спали в спальных мешках, работали по 10–12 часов в день: «Нас было 35 человек. Мы сами готовили себе еду, сами строили, сами отвечали за технику безопасности. Никаких бонусов, никаких “льгот”, – только чувство, что ты нужен».

Позже он еще дважды ездил на целину уже как командир студенческих отрядов. А после окончания института по распределению попал на Херсонский судостроительный завод. Начинал сварщиком. Потом – мастер, парторг, заведующий промышленно-транспортным отделом обкома.

В 1980-х – первый секретарь Херсонского горкома партии. Фактически глава города: «Это было время, когда слово решало. Ты обещал – ты делал. Приходили люди на прием, спрашивали не про политику, а про крышу, дорогу, маршрутку. И ты обязан был разбираться».

После 1991 года он остался в Херсоне. Руководил производством. Была и фирма по переработке томатов, и выпуск упаковочных материалов, и восстановление консервного цеха.

В 2000-е вернулся к общественной работе. Создал Совет ветеранов комсомола, участвовал в культурных проектах: «КПСС – это не партия, это эпоха. Я не отрекся от нее. Даже когда ее запретили. Не потому, что был упрямый, а потому, что знал: то, что мы делали, было правильно. Мы строили. Мы учили. Мы поднимали страну. Без шика, но по-настоящему».

Он спокойно рассказывает о том, как в 2010-х годах начал чувствовать, что среда меняется: «Русские школы закрывались. В библиотеках пропадали книги Пушкина. Сначала говорили – «оптимизация». Потом – «декоммунизация». Потом уже открыто: «вы – чужие».

В 2022 году он остался в Херсоне. Не уехал. Не спрятался: «Когда все началось, я знал, что уйти не смогу. Я здесь слишком долго живу, чтобы наблюдать со стороны».

Сегодня Владимир Антонович каждый день в движении. Его голос звучит на радио, его предложения обсуждаются на совещаниях: «Мне не нужно “место”. Мне важно, чтобы был порядок. Чтобы о людях думали не на словах, а на деле. Потому что этот край достоин будущего».

Он не был оппозиционером в привычном смысле. Не ходил на митинги, не вступал в споры в интернете. Но внутренне никогда не смирился с тем, что происходило с его страной и его городом после 1991 года. Эти десятилетия он прожил в режиме внутреннего несогласия – без крика, но с твердым убеждением. Его форма сопротивления была тише, но от этого не менее стойкой. Он оставался верен себе. Не менял взглядов, не подстраивался под тренды. Сохранял память, язык, убеждения.

«Люди нас, коммунистов, хаяли везде. Но я не отступил. Я знал, что правда на нашей стороне. Я видел, как начинается не просто украинизация, а расчеловечивание. Сначала язык, потом – память, потом совесть», – говорил он.

Так прошли годы. Без громких лозунгов, без должностей, без политической активности. Он просто жил, работал, поддерживал тех, кто думал так же. А потом пришел 2022 год. На тот момент Владимиру Овчаренко было уже за 80. Человек в таком возрасте имеет полное право уйти от дел, заниматься внуками, садом, воспоминаниями. Но он понимал: если история снова позовет, – он не сможет остаться в стороне. Так и произошло.

Весной 2022 года, когда на Херсонщине начали формироваться органы новой власти, Овчаренко вошел в число тех, кто встал у истоков этой работы. Вместе с Кириллом Стремоусовым, Игорем Телегиным и другими активистами он участвовал в создании Общественного совета при администрации области – гражданской структуры, которая должна была стать связующим звеном между властью и людьми.

«Меня пригласили как ветерана, как человека, который знает систему. Я предложил, как выстроить работу. Прямо на месте родилась схема Общественного совета. Дальше – дело техники», – вспоминал он.

Это не было просто совещание или формальный орган. Это была первая реальная гражданская платформа в условиях боевых действий. В городе, где стреляли, где здание администрации попадало под обстрелы, он продолжал приходить на встречи, подписывать документы, вести заседания. Без охраны, без бронежилета.

«Мы были накрыты HIMARS прямо во время одного из совещаний. В пыли, стекле, осколках вылезали из завала. Но я не мог уйти. Потому что если я уйду, уйдет все», – сказал он позже.

Он продолжал работать. Обеспечивать связь с жителями, выстраивать каналы взаимодействия, отвечать за стабильность. Он не считал это подвигом. Это была его повседневная обязанность – быть там, где нужен. Руководить, советовать, поддерживать.

Когда ситуация обострилась, он не отступил. Когда начали гибнуть люди, с которыми он начинал – Стремоусов, Савлученко, Кулешов, – он не замкнулся, не ушел в сторону. Остался. Потому что был нужен.

«Все службы работают на месте. Водоснабжение, энергетика, торговля, образование – все продолжает функционировать. Это наш фронт. Тихий, но не менее важный», – говорил он в одном из моих эфиров. Эти фразы звучали не как официальный отчет, а как голос человека, который сам на месте, все видит и все понимает.

Он стал своего рода якорем для чиновников, для волонтеров, для простых людей. Его знали, ему верили. Он не говорил пафосно. Он говорил понятно.

«Я по крови украинец. Но я думаю, мыслю, как меня мама родила, на русском языке. Я считаю себя русским. Я был и остаюсь русским человеком», – говорил он.

Именно поэтому он был среди тех, кто 30 сентября 2022 года находился в Кремле, когда подписывались исторические документы о вхождении Херсонской области в состав большой России. Он не воспринимал этот момент как торжество или карьерную точку. Для него это было завершение пути. Домой.

«Если говорить откровенно, было чувство праздника, которое переполняло и сердце, и душу», – вспоминал он.

Этот день он прожил как личный итог – результат десятилетий жизни, в которых были и стройки, и комсомол, и годы под давлением. Но он все это прошел. Не ради награды. А ради смысла. И именно этот смысл – возвращение домой, к себе, к своим – он ощутил, стоя тогда в зале, где решалась судьба нового времени.

Он и сейчас остается в Херсонской области. Не в тени. В работе, в эфире, на связи. Спокойный, собранный, сдержанный. Его голос не кричит. Он говорит. Просто и ясно. Как всегда.

* * *

В июне 2022 года я познакомился с Алексеем Журавко.

Три месяца моей плотной работы в Херсоне мы с ним постоянно пересекались (позднее я посвятил ему один из мини-фильмов моего цикла «Герои русского Херсона»).

Легендарный общественный деятель Херсонской области, депутат Верховной рады двух созывов, человек невероятной харизмы, бешеной энергии, который одним взглядом и одним словом мог заряжать толпы людей и открывать глаза им на неудобную для киевского режима правду.

Если вернуться к биографии Алексея, то стоит вспомнить, что он родился без правой ноги и левой руки, а левая нога у него была сильно укорочена. Попал в детский дом, где и воспитывался, а родителей своих нашел лишь спустя время. Но удивительно: никакие тяготы жизни и физические трудности не сломили его, а наоборот – укрепили силу духа и твердость характера.

Он не раз становился гостем моего «Стрима новых регионов» Малькевич LIVE, мы встречались в эфирах на телеканале и радио «Таврия», выступали на совместных мероприятиях, – нас связывали теплые человеческие отношения.

Ночью 25 сентября 2022 года его жизнь трагически прервалась. ВСУ во время обстрела центра Херсона двумя ракетами «Хаймарс» ударили по гостинице Play, в которой жили приехавшие освещать референдум столичные журналисты. Они метили (и попали) именно в номер Алексея.

Мне он запомнился как мужественный патриот, неукротимый борец за русский мир и просто настоящий человек.

Алексей Журавко

Алексей – человек, чье имя не просто вписано в историю Херсонщины. Оно стало символом стойкости, честности и несломленного духа. Он не был кабинетным политиком, который прячется за официальными формулировками. Он не выбирал удобных слов и не стремился угодить большинству. Он говорил правду, какой бы неудобной она ни была.

Еще в 2014 году он открыто выступил против Майдана и государственного переворота на Украине. В Верховной раде он был одним из немногих депутатов, кто не боялся называть вещи своими именами, понимая, какую опасность несет радикализация общества и приход к власти националистических сил. Тогда за это можно было поплатиться не только карьерой, но и жизнью.

После событий 2014 года ему пришлось покинуть Украину, но он не замолчал. Из-за рубежа он продолжал разоблачать политику Киева, поддерживать жителей Донбасса и рассказывать о тех, кого украинские власти объявили вне закона.

Журавко постоянно подчеркивал: главная задача – не просто вернуть территории, а вернуть людей, вернуть их сознание, их уверенность в будущем. Именно поэтому он продолжал бороться за умы, убеждать, доказывать, работать с журналистами. Я помню, как он вышел в эфир, будто прорвался сквозь обстоятельства, время, войну и боль, чтобы сказать то, что должно быть сказано. У него был сильный голос, твердый взгляд. Алексей всегда держался прямо, даже несмотря на то, что с детства жил с инвалидностью. Но попробуйте сказать ему, что это хоть в чем-то его ограничило. Я гарантирую: он бы только усмехнулся и махнул рукой.

– Вы знаете, что такое боль? – спросил он меня однажды. – Это не когда тебе тяжело ходить. И не когда ты не можешь что-то сделать так, как делают другие. Это когда твою страну разрывают на куски. Когда людей делают расходным материалом. Когда твои друзья погибают не в драке, не в аварии, а потому, что кто-то решил стереть их с лица земли. Вот это боль.

Он говорил это без истерики, без надрыва. Как человек, который знает, каков этот мир.

Алексей Журавко не был обычным политиком или журналистом. Он не просто участвовал в информационных войнах, а жил ими. В его понимании информационный фронт был столь же важен, как и передовая. Он не раз говорил: «Если ты молчишь, ты уже проиграл». Журавко был голосом Херсона задолго до того, как там начали звучать сирены и взрывы.

Я помню, как мы сидели в студии и обсуждали референдум. Алексей был взволнован, но не потому, что переживал за себя. Я сказал: «Психопаты из украинской верхушки без конца грозят всем участникам референдума тюремным наказанием. Получается, те, кто хотят проголосовать против… Их же тоже посадят на Украине», тогда Алексей ответил: «Я считаю, что Украина и власть сегодня заражена страшной болезнью, неадекватностью; что они там пьют, что они там нюхают – неизвестно».

И добавил: «Мы должны осознанно понимать, что идет война, война на истребление единого народа, который раскололи. Если мы сегодня не объединимся и не поможем нашему лидеру, от России останутся рожки да ножки. Что с Украиной сделали? Полигон. На Украине построили города мертвых, а города живых убивали заживо. Народ довели до такого состояния, что это тот же концлагерь».

Он рассказывал, как переживал первые дни после февраля 2022 года, как снова оказался в городе, где когда-то начинал свой путь. Говорил о людях, которые ждали перемен, и о тех, кто пытался эти перемены остановить: «Наша задача – не просто вернуть города. Наша задача – вернуть людей. Их сознание, их уверенность в завтрашнем дне. Мы должны дать им правду».

Правда. Это слово Алексей повторял чаще всего. И он не просто говорил правду, он ею жил.

В 2022 году, когда Херсон оказался в центре событий, Журавко активно выходил в эфир, чтобы донести правду. Это была настоящая битва за умы. В эфире не было сухих фактов или формальных новостей. Он говорил эмоционально, четко, с глубокой личной вовлеченностью. Он не скрывал, что видит свою задачу не в нейтральной передаче информации, а в борьбе за правду.

Он приводил реальные истории, рассказывал о судьбах людей, которые пережили бомбежки, о тех, кто лишился дома, кто потерял близких. В отличие от многих политиков и комментаторов, он не говорил отвлеченно – он был там, видел, чувствовал.

Я помню, как в одном из эфиров мы говорили о референдуме. Алексей тогда сказал: «Я проще отношусь. Пусть они себе на жопу клетку наденут и кричат, что они попугаи. Уже бесполезно говорить об этом». Он говорил о том, как Киев использует террор против мирных жителей, как ведется психологическая война и информационная блокада. Алексей приводил примеры, рассказывал, как украинские СМИ создают фейки, как разжигают страх, как формируют образ врага, разбирал методы пропаганды, показывал манипуляции.

Многие боялись голосовать, боялись даже выходить на улицы, потому что им внушали, что их ждет расправа: «Люди боятся. Им много лет внушали, что Россия – это оккупанты, что их ждет голод, репрессии. Это ложь. Но эта ложь засела в головах. И мы должны вырвать ее с корнем».

Журавко не просто говорил – он действовал. Он участвовал в организации встреч, объяснял людям, что происходит, развенчивал мифы. Он понимал, что этот процесс не быстрый, что десятилетиями сознание людей меняли, разрушали, переписывали историю.

Украинские власти за годы независимости уничтожили историческую память. Алексей говорил о запрете русского языка, о переписывании учебников, о культивировании ненависти. «Мы потеряли поколение. Те, кто родился после 1991 года, уже не знают своей истории. Они не знают, что такое наша общая Родина, они не помнят подвигов своих дедов. Они боятся сказать, что они русские. Это страшно». Но он верил, что этот процесс можно обратить вспять. «Мы должны вернуть умы. Должны воспитать молодежь в это трагическое время. Мы должны говорить».

«Украина превратилась в полигон». Журавко жестко критиковал политику Киева. Он называл вещи своими именами, не подбирая удобных формулировок. «Посмотрите, что сделали с Украиной. Полигон. Города мертвых. Геноцид своего народа. Люди загнаны в концлагерь, из которого нет выхода. Мы обязаны это остановить». Алексей говорил, что без осознания происходящего невозможно двигаться вперед. Людям нужна правда, какой бы тяжелой она ни была. «Киевский режим превращает страну в зону экспериментов, но это только начало. Нам всем нужно сделать выводы».

Информационная война всегда была не менее разрушительной, чем война реальная. А в XXI веке она стала еще опаснее. Оружие больше не ограничивается танками и артиллерией – его заменили слова, образы, фальшивые новости и манипуляции, превращающие реальность в вымысел, а ложь – в истину. Алексей Журавко это прекрасно понимал. Он знал, что главным полем битвы за Херсон стали не улицы и площади, а телевизионные экраны, интернет-пространство и умы людей. С первого дня освобождения города он включился в эту борьбу.

Для него это была не просто работа. Это была битва за людей. За тех, кто, испугавшись фальшивых сводок украинских СМИ, прятался дома и не понимал, что происходит. За тех, кому внушали страх перед «оккупантами» и кто ждал репрессий, которых никогда не было. За тех, кто сомневался, кто колебался, кто был не уверен, кто боялся выбрать сторону. Он выходил в эфир, когда люди еще не понимали, можно ли верить тому, что они видят своими глазами. На Украине десятилетиями выстраивали систему, в которой любая российская армия должна восприниматься как вражеская. Много лет людям рассказывали, что Россия – враг, что «русские придут и заберут все», что Херсон, Донецк, Луганск – это исконно украинские земли, которые нужно защищать.

Но реальность ломала эту картину. Российские войска вошли в Херсон без разрушений, без грабежей, без террора. Начали работать магазины, больницы, школы. Люди получали гуманитарную помощь, начинали жить нормальной жизнью, и самое главное – они не чувствовали страха.

Украинская пропаганда этого допустить не могла.

Как только Херсон оказался под контролем российских сил, началась массированная атака через информационные каналы Украины и Запада. Каждый день по украинским телеканалам, в Telegram-каналах, в соцсетях появлялись одни и те же сообщения: «Херсон в осаде», «Жители страдают», «Русские грабят, насилуют, убивают», «Люди боятся выходить на улицы».

Все это было ложью. И Журавко боролся с этой ложью, разбивая ее фактами. Он рассказывал, что происходит на самом деле. Показывал людей, которые спокойно ходят по улицам, работают, ведут обычную жизнь. Говорил с врачами, с водителями автобусов, с продавцами, с пенсионерами – со всеми, кто мог подтвердить: в городе все иначе, чем говорят украинские СМИ.

Но одной правды было мало. Нужно было не просто опровергать фейки – нужно было вернуть людям веру. Веру в то, что они не предатели, не изменники, не чужие на своей земле. Что они имеют право выбирать свою судьбу.

Для этого нужны были эмоции. Журавко говорил не как политик, не как журналист, не как эксперт. Он говорил как человек, который любит эту землю. Его голос был полон ярости, когда он рассказывал о том, что творили националисты в 2014 году. В его словах звучала боль, когда он говорил о стариках, которые прятали медали своих дедов, боясь репрессий за «неправильную память». Он не скрывал ни презрения к украинским властям, ни уважения к простым людям, которые не сломались и ждали возвращения России.

Украинские власти не могли позволить, чтобы кто-то разрушал их картину мира. Для Киева было жизненно важно, чтобы Херсон воспринимался как «временно оккупированная территория», где народ страдает и мечтает о возвращении Украины. Если бы люди поверили Журавко, если бы массово поддержали Россию, это стало бы катастрофой для киевского режима. Поэтому он стал мишенью. Против него развернули кампанию травли. Украинские СМИ называли его «предателем», «изменником», «пропагандистом». В его адрес шли угрозы, его личные данные слили в Сеть, его родных запугивали.

Но его это не остановило. Он продолжал выходить в эфиры, и тогда его решили просто уничтожить.

Его эфиры собирали десятки тысяч просмотров, его слова разносились по сетям, и каждый раз он находил новые аргументы, новые способы заставить задуматься даже самых скептичных.

Я помню, как пришла новость о смерти Алексея. Помню, как пытался набрать его номер, зная, что никто уже не ответит.

«Это государственный терроризм», – написал я тогда.

Я не хотел верить. Никто не хотел. Но факт был фактом: они знали, куда бить. Они знали, кого нужно убрать. Украинские власти отпраздновали его смерть так, будто выиграли войну. Но они проиграли, потому что забыли, что убить человека не значит убить его правду.

После его смерти было много слов. Глава ДНР Денис Пушилин наградил его посмертно медалью «За отвагу». Коллеги и друзья говорили о том, каким он был. Но главные слова были сказаны им самим. Я не хочу писать пафосных, Алексей этого бы не одобрил. Он не был человеком, который строил из себя героя. Он просто делал свое дело.

«Мы должны говорить правду. Мы должны спасать людей. Если мы этого не сделаем, мы проиграем».

Его имя не забыто. На Херсонщине продолжают вспоминать его выступления, его слова. Работа не была напрасной. Она продолжается в тех, кто слышал его, кто вдохновлялся его словами, кто видел, как должен жить человек, если он действительно верит в свою правду.

«Мы спасаем Херсон, Запорожье… низкий поклон каждому россиянину, каждому солдату, донецкому, луганскому», – говорил он.

Он не просто говорил. Он действовал. И его правда продолжает жить.

* * *

Возвращаюсь к повествованию: из Херсона я переехал в Мелитополь, затем в Мариуполь.

В июне 2022 года в «городе Марии» на берегу Азовского моря я был потрясен тем, что увидел, – и разрушениями, и людьми. Особенно девушками, которые работали в администрации города.

Поясню: они (на 90 %) жили в подвалах. Там не было ничего – и воды в том числе. Но каждый день они шли на работу – и были (летом, в жару!) там самыми открытыми, обаятельными, красивыми и… ухоженными. Как им это удавалось?!

…Из Мариуполя я переехал в Донецк и… пропал – как в омут попал. Даже эти встречи (небольшое их количество), эти люди со своей энергией, страстью, пассионарностью, готовностью сражаться до конца за те идеи, в которые они верят, заставили меня понять, что я должен быть с ними и помогать им в том, что умею: создании новых СМИ, обучении журналистов, да просто работе медийщиком – ну или пиарщиком.

Да, я с тех пор считаю, что о них нужно не просто рассказывать всей стране – кричать об этом!

Вернусь к Херсону.

Здесь мне предстояло помочь коллегам построить и запустить телевидение.

Вообще областная телерадиокомпания существовала. На бумаге.

Она находилась в большом здании. Была, но все разгромили, уходя, укрофашисты. Было два корпуса: один мы более-менее пытались привести в чувство, но все было разбито, мебель разрушена. Мы все это готовили, очищали, а сам наш «дом» был постоянным предметом моих шуток, потому что в соседнем здании на Перекопской улице находилась… тюрьма. Историческая, старинная, построенная еще во времена Екатерины Великой.

Должен отметить, что Херсонский СИЗО – это комплекс зданий напротив исторической Екатерининской церкви, где находится (находилась, потому что в ноябре 2022 года ее эвакуировали, спасая от надругательств нацистов) усыпальница основателя города князя Потемкина.

Надпись над входом в Екатерининский собор гласила: «Екатерина Вторая основателю рода человеческого» – удивительно простое обращение к Господу Богу, словно Он был ее хорошим знакомым. Храм возводился под руководством генерала Ивана Ганнибала, который 30 августа 1781 года произвел закладку каменного храма в честь великомученицы Екатерины. В камень была вложена доска с высеченной на ней надписью: «Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская, неподражаемая, но примерная потомству в великих делах ее к сей стране град, флота и коммерции, на сем месте благоволила быть Божиему, во имя святой великомученицы Екатерины, соборному храму, который заложен месяца августа в 30 день 1781 г.»

В мае 1787 года собор посетила императрица Екатерина Великая; в память об этом посещении в соборе было оставлено стоящее под балдахином кресло, в котором она сидела во время богослужения (и я его видел и фотографировал!). В память об этом посещении в собор в 1787 году императрицей были присланы золотой, украшенный драгоценными камнями и жемчугом, напрестольный крест 1677 года и Евангелие 1698 года.

В разные годы собор посещали Александр Суворов (у него была ставка в Херсоне!), Михаил Кутузов, Денис Давыдов, Федор Ушаков. В этом же соборе князь Григорий Потемкин-Таврический, создатель Новороссии, морганатический муж Екатерины Второй и без пяти минут фактический правитель империи, в 1791 году был похоронен. После смерти его забальзамировали, одели в парадный мундир, а розово-золотой гроб был двойным – из свинца и дуба. В изголовье князя положили миниатюрный портрет Екатерины II, весь усыпанный бриллиантами. В полу была сделана подъемная дверь, через которую спускались в свод, где стоял на возвышении свинцовый гроб, а перед ним находилась икона с горящею пред нею лампадой.

В 1798 году по приказанию императора Павла забальзамированное тело было по православному обычаю предано земле: «Все тело, без дальнейшей огласки, в самом же том погребу погребено было в особо вырытую яму, а погреб засыпан землею и изглажен так, как бы его никогда не бывало». Сход в склеп в более поздние годы был закрыт.

У известного советского писателя Бориса Андреевича Лавренева (родившегося в Херсоне!) есть рассказ «Вторичное погребение Потемкина», в котором он описывает случившееся с ним в Херсоне в 1930 году:

«Блуждая по Херсону, я забрел как-то в крепость. Еще издали увидел на прекрасном классическом фронтоне собора вылинявшую кумачовую тряпку, на которой кривыми буквами с подтеками было выведено: “Херсоньский антирелигийный музей”. Я решил зайти посмотреть это учреждение. Первые же шаги внутри собора повергли меня в недоумение, которое сменилось нарастающим раздражением… Вдруг в глаза мне бросилась пирамидальной формы застекленная витрина, в которой лежал какой-то круглый коричневый предмет. Подойдя, я увидел, что это человеческий череп. Внизу витрины была приклеена табличка: “Череп полюбовника Катерины II Патьомкина”. Я протер глаза, но видение не исчезло.

Череп оставался по-прежнему в витрине и глядел на меня пустыми впадинами. Я оглянулся и увидел вторую такую же витрину, но уже продолговатой формы. В ней лежал скелет с прилипшими местами клоками ссохшихся мускулов. Надпись гласила: “Кистки полюбовника Катерины II Патьомкина”. Рядом, в третьей витрине, лежали остатки зеленого бархатного кафтана с потускнелыми позументами, затем что-то неразличимое, в пятнах гнили, бывшее когда-то белыми атласными короткими штанами, такие же сгнившие чулки и туфли. “Шматки одягу полюбовника Катерины II Патьомкина”, – прочел я, наклонясь к надписи.

Я поднялся в полном бешенстве. Вытащенный из склепа и разложенный на три экспоната Потемкин – это было уже нечто неслыханное по варварству и идиотизму».

После вмешательства писателя останки Потемкина были возвращены обратно в склеп.

Трагические события истории вновь нарушили покой останков светлейшего князя. Опасаясь мародерства со стороны укрофашистов, мы вывезли останки Потемкина во время эвакуации.

…Напротив усыпальницы еще во времена Потемкина был построен арсенал – потрясающее здание из красного кирпича с потолками в 4 метра и стенами в полтора метра. Когда он утратил свои функции арсенала, из него сделали тюрьму. Позже были пристроены еще два здания. Интересно, что два здания, пристроенные позже, не выдержали испытания временем. Комплекс тюрьмы был расположен на берегу реки, и за счет такого соседства здания начали сползать. Одно разобрали, второе признано аварийным, а третье, построенное еще при Потемкине, служило полноценным следственным изолятором.

А в этой тюрьме в свое время сидел наш товарищ и коллега – журналист Кирилл Вышинский, за освобождение которого я боролся тогда, когда жил в Москве и возглавлял комиссию по СМИ Общественной палаты России, выходя к посольству Украины на пикеты в его поддержку.

Кирилл Вышинский

Давайте поясню ситуацию: Кирилл Вышинский был взят под стражу в Киеве 15 мая 2018 года, а через два дня Херсонский городской суд санкционировал его арест.

Журналиста обвинили в поддержке республик Донбасса и государственной измене (по части 1 статьи 111 Уголовного кодекса Украины). Плюс проведение подрывной информационной деятельности против Украины, в частности, «оправдание аннексии Крыма», «информационная поддержка» Луганской и Донецкой народных республик, а также привлечение журналистов и граждан Украины к «подрывной деятельности».

Суд восемь раз продлевал Вышинскому меру пресечения в виде содержания под стражей. Ситуация была беспрецедентной: получилось, что Вышинского арестовали за профессиональную деятельность, за осуществление его журналистской работы. Москва направляла Киеву ноты протеста с требованием прекратить насилие над представителями прессы. В застенках киевского режима Вышинский провел 470 дней и был освобожден 7 сентября 2019 года в рамках обмена между Россией и Украиной по схеме «35 на 35».

Я постоянно потом троллил Кирилла: «Вот, представляешь, я работал в соседнем здании, где ты сидел» и предлагал сделать там «камеру-музей Вышинского», а он говорил, что не надо этого делать – и так там мало камер, а она приличная была и так далее.

И вспоминал, что в камере у него был «пестрый» набор книг: по хиромантии, классика, «Крестный отец» и «Фаворит» Валентина Пикуля – история Потемкина с момента его возвышения, когда он стал губернатором Новороссийского края.

Кирилл Вышинский: «Потрясающая история! Я не знаю, придумал ли ее Пикуль. В книге есть цитата из письма Екатерины князю Потемкину, где она пишет: “Свет мой Гришенька! Когда будешь закладывать новые города, первым делом строй тюрьму и церковь!” Потемкин заложил Екатеринослав (Днепропетровск), Николаев, Одессу и Херсон. Так вот, эту традицию я увидел воочию. Я сидел в тюрьме прямо напротив церкви. Я находился на первом этаже в 116-й камере. Сама тюрьма небольшая, но, когда я прочитал книгу Пикуля, я задумался о том, насколько верен и грамотен старый тезис о том, что история развивается по спирали. Оказавшись в этой тюрьме и вспомнив Потемкина и Екатерину, я вряд ли мог себе представить, что в определенное, пусть и небольшое историческое время все может вернуться на круги своя. Незыблемость здания, построенного Потемкиным, чьи этажи я в свое время топтал… что-то в этом есть символическое».

Интересно, что Кирилл читал именно Пикуля; ни для кого не секрет, что историю на Украине начали переписывать примерно с 2004 года, причем переписывали ее всегда только с одной целью: максимально убрать страницы истории, связанные с Россией.

Кирилл: «В целом писать свою историю для Украины в последние десятилетия – своего рода тренд. Ни для кого не секрет, что писать свою историю они начали с 2004 года, когда к власти пришел Ющенко. Причем всегда ее переписывали с одной целью – вымарать все, что связано с Россией, и добавить черные краски туда, где можно попытаться сделать русских виноватыми. Вот пример, как украинская манера переписывать историю, вычеркивая все, что связано с русскими, Россией и СССР, дошла до “характерного упора”. Это связано с решением Киевского областного совета, который принял, по сути, историческое решение. Он посчитал унизительным для Киевской области тот факт, что ее границы были определены в 1932 году, когда советская власть создала первые 5 областей на территории УССР, указом, подписанным Сталиным. Киевский совет старую дату основания отменил и ввел новую… 842 г. н. э., то есть Киевская область была создана до Крещения Руси в 988 году!

Более того, по их решению область была сформирована до того, как Кирилл и Мефодий подарили письменность, аж на 20 лет раньше возникновения письменности. Вот так решил Киевский областной совет. Это то, что роднит сериал “Слуга народа” с украинской реальностью. Более того, теперь остальным советам областей также рекомендовано пересмотреть даты основания своих областей».

Ну что тут еще можно сказать… На ум приходят строчки из того же романа «Фаворит» Валентина Пикуля: «Вот за что я люблю историю! <…> Человек, проживший век без знания ее, обладает опытом лишь одного поколения, иначе говоря, опытом своей краткой жизни. Человек же, знающий историю, суммирует в себе опыт множества поколений…»

* * *

Вернемся, однако, в гостиницу «Затерянный мир».

Кстати, интересно, что когда-то в ней жил и Владимир Зеленский – актер, который приезжал развлекать херсонскую публику.

Непросто нам было: гостиницу откровенно «пасли», несколько раз мы находили «растяжки» перед входом и выездом. Однажды было оставлено самодельное взрывное устройство, и, честно говоря, спасла неравнодушная бабушка, которая постучала в дверь клюкой и сказала: «Чего вы перед входом пакет забыли?» А пакет оказался вот таким.

В итоге по этой гостинице был нанесен удар «Хаймарсами» – ее разрушили. Потом, когда террористы ударили по Каховской ГЭС, эту гостиницу еще и затопило. Но воспоминания о ней остались теплыми, а снимки, которые я сделал, – уже история. Но печальнее всего осознавать, что таких бесхозных объектов в Херсоне сейчас очень много…

В завершение этой темы не могу не рассказать, что кроме самой гостиницы пострадал и ее владелец.

Так, еще в августе 2022 года широкое распространение получила история об отравлении Владимира Сальдо. Причем совершил это человек из его близкого окружения. Боевое вещество, которое было добавлено в еду, подействовало мгновенно, и на протяжении 15 дней глава Херсонской области боролся за жизнь. Реально был в коме… К счастью, все закончилось благополучно.

Владимир Сальдо

«Если человек поднимается после падения и продолжает идти – это не физика. Это характер», – говорил Майк Тайсон. Владимир Сальдо часто вспоминал эту фразу.

«Я держал ее в голове. Потому что знаю: поднимает не тело – поднимает характер», – говорил он уже после перенесенной клинической смерти. Его голос тогда был хриплым, едва слышным, но спокойным: «Меня не было. Пятнадцать дней. Но врачи справились. А я понял – это второй шанс. Не мне одному, всем нам. Чтобы закончить начатое».

Для него это не было красивой фразой. Это был рабочий принцип – делать, даже когда трудно. Принимать решения, даже когда страшно. Не отступать. В августе 2022 года, после отравления, его доставили в Москву в критическом состоянии. Родным тогда ничего не обещали.

Он вспоминал: «Я был в темноте. Не спал – просто не существовал. Потом свет. Голос врача. Голос помощника. Первое, что спросил: где документы? Что по сводке на правом берегу?»

Даже после такого он думал о работе. Не из чувства долга. Просто так устроен.

Родился в семье рабочих. С детства интересовался техникой, спортом, особенно боксом. «Мой первый тренер говорил нам: чемпионами вы все не станете, но я вас научу, чтобы в жизни вы могли, когда нужно, твердо стукнуть по столу кулаком», – вспоминал он.

Именно эта установка, по его признанию, и закладывала потом ту собранность, с которой он работал. Он часто возвращался к мысли, что тело должно быть в тонусе не ради внешнего вида, а ради способности выдерживать нагрузку.

Сила, выносливость, реакция – все это закладывалось не в спортзалах с кондиционерами, а в обычной секции бокса при херсонской школе. «Я достаточно серьезно занимался боксом, в 10-м классе у меня уже разряд был».

Слова тренера Сальдо потом часто вспоминал не как спортивную ностальгию, а как принцип. Когда его спрашивали, как удается выдерживать ритм без отдыха, он отвечал просто: «Движение – это жизнь. Я старался ходить пешком на девятый этаж, в свой офис – и сверху, и наверх. В зал я тоже ходил. Но почему не использовать вот каждый день такую возможность?» Это была не поза. Это была система. Отработанная с юности, подтвержденная делами. Не бравада, а бытовой, но принципиальный выбор. Не зацикливаться на комфорте. Сохранять форму, потому что ритм требует не только ясной головы, но и крепкого тела.

Владимир Сальдо не раз подчеркивал, что путь мужчины формируется не только в профессии, но и в дисциплине. Военная подготовка была частью этого пути. Он вспоминал: «Когда я поступил в институт уже на стройфак, естественно, там мне сказали, ты давай или учись, или спортом занимайся. Поэтому я выбрал учиться. В советское время программа образования в высших учебных заведениях предусматривала наличие военной кафедры. В нашем институте была танковая военная кафедра. И поэтому после защиты диплома мы еще практически четыре месяца были в войсках и уже проходили подготовку именно в танках, в самое жаркое время. Летом это было, конечно, очень… Но тем не менее это была тоже закалка. Потому что это и физическая подготовка, это и построение, это и все, что положено. Ну, танки у нас тоже немаленькие».

Этот опыт он никогда не превращал в медаль или лозунг, но всегда держал в голове. Жара, броня, дисциплина, командная работа – все это оказалось полезным позже, когда нужно было принимать решения быстро и под давлением. Он всегда уважал армию как школу жизни и выдержки. И когда позже, уже во взрослом возрасте, его снова отправили в командировку – теперь уже за границу, по линии Генштаба, – он знал, что физическая выносливость и умение не паниковать в жесткой системе – это не случайные качества. Они закладываются именно в таких местах.

Этот фрагмент из жизни – танковая кафедра, войска, жара, приказ – стал для него не воспоминанием, а кирпичом в характере. Тем, что не видно со стороны, но держит человека на месте, когда все вокруг начинает качаться.

После Криворожского горнорудного института Сальдо пошел в строительство. Там он не просто изучал проектную документацию, а вел работу на земле – от закладки фундамента до сдачи объекта: «Проект – это не бумага. Это улица, школа, дом. И все должно стоять точно как на чертеже». Он знал цену живому труду, мог сам взять уровень, чертеж, показать, объяснить. Позже скажет: «Я знал, где в каком районе труба сгнила. Я не просто слышал отчет, я ездил туда».

Так формировался стиль, который он пронес через всю жизнь. Без громких заявлений, без формальностей. С пониманием, что любое решение начинается с конкретного человека и с конкретной задачи.

В 1980-х годах Владимир Сальдо по линии Минстроя, а затем уже Генштаба Министерства обороны СССР оказался в заграничной командировке. Его направили в Монголию в составе небольшой группы военных советников для строительства специальных объектов. Этот этап он вспоминает как один из самых серьезных вызовов в своей жизни.

«Это была спецмиссия. Не обычная стройка. Мы работали при воинских частях, в закрытом режиме. Все решалось на месте, быстро, точно. Там ты действительно учишься отвечать не словами, а делами. Там проверяют не звания, а компетенцию», – говорил он мне в интервью. Условия были непростыми: другая страна, другая культура, совершенно иная среда.

«Когда я приехал, оказалось, что никто из местных не говорит по-русски. Я начал учить монгольский. За знание языка даже доплачивали 20 процентов. Но не в этом дело. Просто иначе невозможно было работать. Надо было понимать людей», – вспоминал Сальдо. Он работал без переводчика, сам решал технические вопросы, налаживал взаимодействие на стройке. Этот опыт дал ему многое. Он научился ориентироваться в нестандартных ситуациях, быстро принимать решения, брать ответственность. «Там ты понимаешь, что не важны твои дипломы. Важно, как ты держишь слово. Как умеешь организовать работу. Как относишься к тем, кто рядом. Уважение рождается не по званию, а по делу», – говорил он спустя годы.

Вернувшись из заграничной командировки, Владимир Сальдо продолжил работать в строительстве. Он не просто возглавлял объекты, он заново собирал Херсон по кирпичику. Речь шла не о кабинетном управлении, а о реальном включении в каждую деталь: от прокладки коммуникаций до озеленения дворов. Он сам нередко выезжал на место, общался с рабочими, находил решения там, где все, казалось, стояло.

Когда в начале 2000-х возникла идея идти в мэры, он не колебался. «Я не умел красиво говорить. Но умел делать», – скажет он позже. Кандидатура Сальдо тогда воспринималась как неожиданная – он шел не от партийных структур, а от практики. «Мэр – это политик, естественно, потому что его не обходят стороной политики местного уровня, который обязан находить общий язык со всеми. Это кроме того, что он еще обязан уметь управлять городским хозяйством», – объяснял он.

Для него мэр – это не кресло, а инструмент работы. «Профессия – это когда человек, если берется за дело, то он этим делом занимается с полной самоотдачей, самозабвенно и на результат». Он не уехал тогда, когда уезжали даже те, кто громко обещал остаться. «Если бы я уехал тогда – я бы предал сам себя. А я не из таких», – говорил он, вспоминая события, когда над городом уже звучали минометы, а на дверях властей рисовали мишени. Он остался. «Меня, конечно, много, как и любого мэра, критиковали. Но самое для меня было бы обидное, если бы меня критиковали за лентяйство и за безделье», – честно признавался он. А уважение к нему формировалось из реальных дел.

Я хорошо помню, как однажды в очереди за гуманитарной помощью пожилая женщина сказала: «Да он еще в двухтысячных нам детскую площадку делал, я ж сама голосовала!» В этот момент стало ясно – речь не о политике. Речь о конкретных делах, которые помнят.

Когда в 2002 году Владимир Сальдо пришел в мэрию (возглавил ее!), Херсон был в упадке. «Город был в таком забвении, в далеком-далеком. Он считался как бы тупиковым, недоразвитым. На него особо внимания не обращали, больше смотрели на промышленные центры», – вспоминал он. Улицы были в трещинах, здания серые и потертые, освещение почти отсутствовало. Все говорило о запущенности. Вместо громких заявлений он начал с самого простого – инфраструктуры. Его подход был инженерным: не сверху вниз, а снизу вверх. Сначала свет. Потом схема движения транспорта, канализация, детсады, дворы.

Для него работа мэра была не про внешнее. А про то, чтобы жил город. И чтобы он был цельным: «Улица Пугачева – не хуже центра. А Порт – такой же Херсон, как и Ушакова». При нем пошла реформа ЖКХ не из кабинета, а из разговоров с людьми. Он открыто работал с теми, кого обычно игнорировали: «Я не командую сверху. Я спрашиваю тех, кто здесь живет. Они мне подскажут. А я помогу реализовать». Его союзниками стали старшие по домам, дворники, активисты, совет ветеранов. Не просто как формальные участники, а как настоящие партнеры. Запустили конкурсы между районами не ради наград, а чтобы люди почувствовали, что от них многое зависит. «Когда ты видишь, как ребенок поливает клумбу, которую вчера сам посадил, ты понимаешь: что-то мы делаем правильно».

Появились цветники, расписанные заборы, новые маршруты. Город начал меняться. Одним из самых показательных решений первых лет стало «возвращение Потемкина».

«Памятник в Херсоне Потемкину был еще с 1836 года. Это была работа известного скульптора – между прочим, украинского происхождения – Ивана Мартоса», – напоминал Владимир Сальдо. Он подчеркивал: эта скульптура стояла в ряду других шедевров Мартоса – памятников Минину и Пожарскому в Москве и дюку де Ришелье в основанной им Одессе. Их объединяло не оформление, а идея: «любовь к своей Родине». Возвращение памятника стало настоящей проверкой. В адрес мэра поступило письмо от 13 националистических организаций, где говорилось: «Зачем нам нужен в городе еще один идол? Неужели Херсону необходимо место поклонения и проведения культовых оргий антиукраинских сил?»

Ответ Сальдо был спокоен: он не вступал в публичную полемику, не делал резких заявлений. Он сделал то, чего от него не ожидали, инициировал общегородской референдум. «Тогда все жители Херсона, более 90 %, высказались за то, чтобы памятник был восстановлен», – рассказывал он в теленовостях.

Киев постоянно урезал бюджет, пытался продавливать нужные решения, требовал лояльности. Сальдо держал дистанцию. «Я не киевский чиновник. Я херсонский мэр. Меня избрали здесь, им я и отвечаю», – подчеркнул он однажды на пресс-конференции. Когда журналисты пытались задавать общие вопросы, например, как он оценивает темпы развития города, он отвечал просто: «Вы лучше спросите у людей, сколько раз кран прорвало за зиму. Вот и будет вам темп».

Весной 2014 года все, что долго казалось чужим – «где-то там», – стало происходить здесь. Сначала это было не про Херсон. Казалось, что рушится Киев, где ломают систему, уносят смыслы, вытаптывают привычные ориентиры. Но очень скоро стало ясно: лом идет по всем. По улицам, по домам, по людям. И один из первых, кто встал под этот удар, был Владимир Сальдо. Он тогда был не просто политик. За ним была репутация, выстроенная годами. Он не бегал по ток-шоу, не записывал яркие заявления. Работал.

«Я был в Верховной раде на тот момент, народный депутат от Партии регионов. Это была самая крупная партия в Украине по численности. Она была лидером в юго-восточных областях, во всех. И в центральных во многих. Поэтому, понятно, когда произошел переворот, то мы сразу же стали в немилости у той части, которая стремилась одолеть, подмять под себя людей, живущих на юго-востоке Украины», – вспоминал он.

Давление росло. Сначала в прессе, потом физически. «Возле моего дома неоднократно организовывались митинги с сжиганием покрышек, с плакатами и лозунгами “Чемодан – вокзал – Россия” и так далее. Это был признак очень серьезный».

В какой-то момент это стало почти облавой: «Я прекрасно понимал, что следующей целью стану я. Не по закону. Не по суду. А по улице. Меня уже поставили в перечень “неправильных”. Просто потому, что я не прыгал, не поддерживал майдан, а оставался при своем».

«Я был в горсовете – мне плеснули в лицо краской. В зал заседаний не пускали, выкрикивали. У дома – митинги, покрышки. На работе – угрозы». И дальше коротко: «Они хотели страха. А получили твердость».

У него была возможность уехать. Были предложения. Но он остался. «Я не собирался прятаться. Я не тот человек. Если бы я ушел тогда, потом бы уже никогда не вернулся. А я знал, что мне еще возвращаться». Позже он скажет: «Революция достоинства? Какое тут достоинство? Это была технология. Четкая. Жесткая. Разрушительная». Тогда, в 2014-м, он еще не знал, насколько все это зайдет далеко. Но уже видел, что его страна трескается по швам, и видел – молчать нельзя.

Весной 2022 года то, что долго казалось невозможным, стало реальностью. Херсон был освобожден. Украинская власть ушла, сменились флаги. На улицах стало тихо, но тревожнее меньше не стало. Люди не понимали, что будет дальше. Нужен был тот, кто возьмет на себя ответственность. Владимир Сальдо это сделал. «Я согласился возглавить областную Военно-гражданскую администрацию. Я люблю свой город. Мне не страшно. Я знаю, что нужно делать. И кто, если не я?» – сказал он. Он не ждал команды – просто вышел.

Мы встретились с ним первый раз в его кабинете, в Херсоне. На стене висела карта Херсонской области. Рядом стояла кружка крепкого кофе. Он молчал недолго. «Я не считаю, что мы победили. Мы только начали. Победа – это когда дети смогут спокойно идти в школу. Когда на рынке не будет автоматчиков. Когда будут ходить автобусы и платить зарплату учителям».

Вскоре погиб его помощник. Владимир Васильевич воспринял это без истерики. «Целью был я. Но я не в машине был. Значит, жить надо дальше», – сказал он. Опасность стала постоянным фоном. За ним следили. Его дом просматривали с дронов. Информационные атаки не прекращались. «Мне не страшно. Если боишься – не выходи из дома. А я уже вышел», – говорил он.

Сальдо ездил в районы, куда не решался поехать ни один журналист. «Сейчас нужно быть не важным, а нужным», – усмехнулся он, когда мы были в Бериславе. Он говорил с людьми прямо. На рынках, в клубах, в больницах. Без протокола, без записей. «Я знаю, что вы боитесь. Но я рядом. Я не уехал. И не уеду. Нам всем нужно набраться сил. Вы держитесь. А я буду рядом». Этим словам верили. Потому что их говорил человек, который сам остался.

«Мы взяли курс на воссоединение с Россией и уже не свернем с него. Это не сиюминутное решение. Это путь. Долгий. Трудный. Но наш», – говорил он в дни исторического референдума.

А спустя две недели после воссоединения Херсонской области с Россией ему пришлось участвовать в реализации непростого решения – организовывать эвакуацию мирных жителей с правого берега Днепра: «Мы не можем рисковать жизнями. Если нужно отойти, мы отойдем. Но только чтобы вернуться сильнее».

Однажды я спросил у него: «Вы вообще спите?» Он усмехнулся и ответил, не задумываясь: «Когда у тебя перед глазами все, от Снигиревки до Скадовска, спать не получается. Усталость приходит только тогда, когда ты понимаешь: можно остановиться. А мы пока не можем». А потом он пропал. В тот день мы собирались поехать вместе в Голую Пристань. Его машина не вышла. Телефон молчал. Помощники тоже. Ни комментариев, ни слухов. Только тяжелое, вязкое ощущение, что случилось что-то серьезное. Неделю спустя появилась правда. Владимир Сальдо отравлен. Боевой яд. Предатель из близкого круга. Он скажет об этом позже сам, спокойно: «Нашли того, кому я доверял. Он подсыпал яд. Это была лошадиная доза. Цель – не просто убрать. А сделать это тихо. Чтобы никто не понял. Чтобы выглядело как инсульт, как перегруз. Но не получилось».

Его состояние было критическим.

«Два месяца меня продержали с маской на лице и в наручниках, и в цепях закованным. Потом еще четыре месяца под стражей уже именно полиции… Я в прямом смысле слова сбежал оттуда. Все было подстроено», – вспоминал он, когда говорил о другом, раннем эпизоде – похищении. В 2016 году по заданию украинских властей с Сальдо уже пытались расправиться в… Доминиканской Республике, куда его выманили якобы на переговоры по бизнесу.

Но теперь все было куда страшнее: яд, полная клиническая тишина, кома.

«Я отсутствовал. Фактически не жил. Пятнадцать дней я был вне жизни…» Таков он. Даже возвращаясь из клинической смерти, он спрашивал не про себя, а про сводку. Поэтому, когда потом вышло первое видео, его ждали все. На экране – бледный, хриплый. Но живой. «Хорошего всем настроения, крепости духа, выдержки и веры в победу», – сказал он. Как будто не из небытия вернулся, а просто вышел из затянувшейся командировки.

Когда он впервые вышел на связь по видеоконференции, в зале повисла тишина. Кто-то прошептал: «Он?» – «Точно он!» – «Да слава богу…» Камера показывала бледное лицо, ослабший голос. Но он сразу взял в руки дело. Без долгих вступлений. «Работаем. Планы прежние», – сказал он. А потом, чуть медленнее, добавил: «Вы не думайте. Я еще в строю. И пока нужен – буду». С каждым днем голос креп. Сначала это был почти шепот. Затем – уверенный, знакомый всем в Херсоне тембр. «Мне не нужно сочувствия. Мне нужно, чтобы вы продолжали делать свое. Чтобы держали строй. Чтобы верили. Потому что если вы не верите, то что тогда делать мне?» – сказал он на одной из встреч с аппаратом администрации. Позже, когда ситуация начала стабилизироваться, он признался: «Я не знал, зачем мне второй шанс. А потом понял: не мне. Нам. Чтобы доделать». Он не возвращался «на поправку». Он сразу вернулся в процесс: планы восстановления, логистика, координация, распределение ресурсов.

Область продолжала жить. В школах шли уроки, в больницах работали врачи, в домах слышались детские голоса. Но все это было хрупким. Потому что фронт был близко. И тогда он озвучил то, что никто не хотел говорить вслух: главное сейчас – люди. «Моя главная задача – безопасность мирных. Все остальное подождет. Не будет людей – не будет никакой власти». С этого момента стало ясно: все будет подчинено эвакуации. Детей, женщин, стариков – людей, которые не должны оказаться под ударами.

Он не стал ждать. «Если мы не начнем сейчас, потом будет поздно. Мы не имеем права ждать приказа сверху, когда речь идет о жизнях. Готовьте списки. Отрабатывайте логистику. И все – с завтрашнего утра». Это были четкие инструкции. Эвакуация стала не просто мероприятием, а спецоперацией по спасению. Точной, быстрой, организованной.

Я видел, как он стоял на причале, когда отправляли первую партию эвакуируемых. Я спросил: «Зачем вы здесь?» Он ответил спокойно: «Если не я, то кто будет смотреть в глаза тем, кто едет?» Он не наблюдал со стороны. Он провожал лично. Сам помогал грузить вещи, разговаривал с женщинами, гладил по голове испуганных детей. Один мальчик лет шести обнял его и тихо спросил: «Дядя, а ты останешься?» Сальдо, не раздумывая, ответил: «Останусь».

Эвакуация шла под сирены, под разрывы, под угрозы. Но шла, потому что была выстроена четко.

Параллельно шла другая работа. Он обращался к руководству страны с просьбой о поддержке: «Прошу помочь в организации выезда мирных граждан. Мы не можем подвергать их риску. Мы делаем все, что можем, но нужны ресурсы. Транспорт, топливо, связь. Каждая минута на вес жизни». Эти слова звучали не как официальное заявление, а как личная просьба. Даже сквозь экран было видно: говорит человек, которому больно за тех, кого он вывозит.

Обстрелы усиливались. Снаряды ложились по складам, по домам, по рынкам, по колоннам с эвакуированными. И тогда он сказал прямо: «Это месть. Потому что мы выбрали. Потому что мы не свернули. Потому что мы сказали: “Мы – Россия”. Это не боевые действия. Это наказание. Но мы все равно не сдадимся».

Когда пришлось покинуть Херсон, это стало ударом. «Я до последнего боролся, чтобы решение было другим. Но мы – часть большой страны. Мы выполнили приказ. Мы сохранили жизни. А это значит, что у нас еще все впереди. Вернемся. Обязательно», – сказал он в тот день. Позже, уже не на камеру, я видел, как он стоял у окна и смотрел в сторону противоположного берега Днепра. Молчал. А потом произнес тихо: «Это наш город. Он просто пока ждет. А мы пока собираем силу». В его словах не было отчаяния, это было обещание.

Он часто повторял: «Власть – это не привилегия. Это ответственность. Особенно перед теми, кто не может ответить тебе взаимностью: старики, дети, раненые, те, кто в беде». Эта формула сопровождала его на всем пути – и когда он был мэром, и когда стал главой региона, и когда пережил отравление, и когда вернулся. В одной из библиотек он однажды остановился, глядя на стеллаж, и сказал: «Вот здесь стояли книги Джека Лондона. И “Момент истины” тут же. Это книги не о победе. Это книги о том, как не сдаться. Как остаться собой, когда тебя пытаются сломать». «Не обязательно быть академиком. Но обязательно быть настоящим. Настоящим мужиком. Настоящим человеком». Он не любит пафоса.

Владимир Васильевич говорит о своем возрасте: «69 лет – и я не перестаю учиться. Я слушаю, запоминаю, проверяю, потому что если ты перестал учиться, начал умирать». Он сам расставляет акценты: не на цифре, а на действии, на умении оставаться включенным.

Вообще моя любимая история (звучит как анекдот): Владимир Сальдо родился 12 июня, в День России. Этот факт сам по себе стал поводом для многочисленных комментариев и ассоциаций – как позитивных, так и провокационных. В одном из интервью он с иронией и твердостью ответил на это так: «Моя мама предвидела, наверное, что 12 июня впоследствии станет Днем России… Дурь у наших противников после 2014 года доходила до такой степени, что такого рода реплики и упреки в комментариях, в соцсетях, конечно, сыпались. Он весь такой пророссийский, поддерживал и все делал для того, чтобы именно идеи России, идеи русских преобладали в Херсоне. Да, в этом меня обвиняли». Получилось, что дата рождения Сальдо – 12 июня – не только символична, но и стала частью его биографии, которую обсуждали и сторонники, и противники.

Когда его спрашивают: «Вы не боитесь?» – он отвечает: «Я боюсь только одного – потерять доверие тех, кто мне поверил». После всего, что с ним произошло, он не стал другим. Он стал глубже, точнее, тверже – когда нужно. Мягче с детьми. Когда одна девочка подарила ему рисунок с надписью «Спасибо, что защитили», он посмотрел ей в глаза и сказал: «Спасибо тебе, что не боишься. Это значит, мы все делаем правильно». Он не рассказывал о пережитом, он просто продолжил работать: приезжал на стройки, обходил школы, проверял больницы, заходил в комнаты ветеранов. И везде повторял одно и то же: «Главное – быть рядом. Не исчезать. Не уходить в кабинеты. Не прятаться за статус».

Кстати, про статус. В 2008 году Владимир Сальдо получил признание, которое, несмотря на всю политизированность украинской реальности, было основано на реальных делах. Его официально назвали лучшим мэром Украины среди всех глав городов областного значения.

Он сам вспоминал об этом без пафоса, но с точностью: «Да, было такое. В Украине на тот момент было все достаточно демократично, все институты гражданской жизни развивались, хотя подпольное разрушение шло уже. В 2008 году на ежегодном подведении итогов результатов среди всех претендентов от областных центров, больших городов, 24 их было, мне было присвоено звание лучшего мэра Украины по всем средним статистическим показателям».

Это решение не было кулуарным. Его принимали на основании объективных показателей: состояние инфраструктуры, уровень благоустройства, выполнение социально-экономических программ. За ним не стояли олигархи. Он не был медиазвездой. Он был тем, кто «знал, где в каком районе труба сгнила», – и ехал туда лично. Поэтому и получил признание, несмотря на то, что тогда, как он говорил, «подпольное разрушение шло уже» – намек на процессы демонтажа суверенности и управляемости в украинской системе.

Он воспринимал это звание не как трофей, а как подтверждение того, что стиль «не орать, а делать» работает. Позже, когда речь зашла о достижениях за годы мэрства, он добавил: «Есть какие-то действительно такие вот конкретные материальные вещи, как памятник. Их можно считать вот такими достижениями. А есть, например, такие вещи, я считаю, что это действительно заслуга. Это то, что мне удалось сознание людей в позитив перевернуть к своему городу, к своей улице, к своему двору».

И немного о том, в чем мы с ним сошлись, совпали. Книги. Для Владимира Сальдо они не просто полки в кабинете. Это опора, внутренняя система координат, с которой он прошел самые трудные участки своего пути. Он вспоминал, какие книги формировали его в юности: «Мои любимые книги в школе – “В августе сорок четвертого”, то есть “Момент истины”. Она меня сильно, так сказать, как мальчишку интересовала».

Позже он признался мне, что особенно был увлечен книгами Джека Лондона: «Вот знаете, я еще очень увлекался Джеком Лондоном! Это один из любимых писателей. Да-да-да. Ну я могу долго говорить, поэтому… Или вот, допустим, в том же “Белом солнце пустыни” есть моя любимая фраза: “Тебя как, сразу прикончить, или желаешь помучиться?” Ну еще помучаюсь. Мужской характер такой твердый. Поэтому в жизни нужно жизнь любить. Но, извините меня, на первом месте в жизни человек каждый. То есть если ты сам себя любишь, то ты и жизнь будешь любить. Если ты к себе относишься с требовательностью, с вниманием, не ленишься, закаляешься физически, то и в жизни будешь успешным, и жизнь будет хорошей, интересной. А если валяешься…»

Продолжить чтение