В конце списка
Предисловие
Война – это цепочка имён. От первого до последнего. Каждый погибший в бою – точка, с которой начинается или заканчивается чья-то история. В новостях говорят о числах, в хрониках – о победах и поражениях, в учебниках – о маршах армий и смене флагов. Но для каждого солдата война – это всегда личное. Особенно если он – последний.
Эта книга не о войне как таковой. Она – о её финале. О моменте, когда всё уже почти окончено, но пуля всё ещё летит. Когда командиры уже подписали перемирие, а где-то в горах, лесу, пустыне или разрушенном городе ещё стреляют, и кто-то погибает – буквально в последние минуты.
На армейском сленге есть скупое сокращение: K.I.A. – Killed in Action, «погиб в бою». Это не просто формула. Это клеймо. И если рассмотреть список потерь любой армии, на последней строчке – всегда будет имя, за которым следует время смерти, иногда с точностью до минуты.
Иногда – до 10:59, когда мир уже дышит тишиной, но солдат ещё не успел дожить до неё.
Никто не хочет быть последним павшим. Первые погибают с верой, что началась великая борьба. Последние – с осознанием, что борьба уже проиграна, завершена или предана. Быть последним – это не героизм. Это трагедия, в которой нет громкой славы. Только непоправимое совпадение координат, ошибок, приказов и невыносимой хрупкости жизни.
Каждая глава этой книги – это не просто рассказ о конфликте, а портрет последнего бойца, чья смерть совпала с концом войны. Иногда мы знаем о нём всё: имя, возраст, последние слова. Иногда – лишь место и дату.
Но за каждым – настоящая человеческая история, вырванная из биографии, но не потерявшая смысла.
В этой книге собраны двадцать самых значимых вооружённых конфликтов XX века – от Первой мировой до Каргильской войны 1999 года. Каждая глава – попытка не просто зафиксировать факт, но вслушаться в тишину, наступившую после последнего выстрела.
Списки погибших когда-нибудь заканчиваются. И последняя строка – не менее важна, чем первая. Это входная дверь в память, которую нужно открыть. И не захлопывать, пока не скажем главное.
Глава 1
Первая мировая война 1914–11 ноября 1918 (11:00)
11 ноября 1918 года – дата, ставшая синонимом окончания Первой мировой войны. День, когда огонь наконец был прекращён. День, когда в 11 часов утра по французскому времени – в 11-м часу 11-го дня 11-го месяца – вступило в силу Компьенское перемирие.
Но это был день не без выстрелов. Это был день, когда стреляли до последней минуты.
К осени 1918 года Германия была истощена. Экономически, политически, морально. Война, задуманная как блестящая молниеносная кампания, обернулась в беспрецедентную четырехлетнюю мясорубку, в которую были втянуты миллионы. Траншеи, газы, артиллерия, наступления и отступления – всё это превратило фронт в безвременное пространство. Уставшие солдаты, опустошённые командиры, вымотанное население. Внутри страны – голод, протесты, революция.
Генералы и политики Германии понимали, что поражение – вопрос дней. И они пошли на переговоры. Во Франции, в лесу под Компьеном, в специально пригнанном железнодорожном вагоне, 8 ноября начались переговоры между делегациями Антанты и Германской империи. Французскую сторону возглавлял маршал Фердинанд Фош. Германскую – государственный секретарь Маттиас Эрцбергер, не военный, но политик, призванный подписать то, что Кайзер уже не контролировал.
Переговоры длились трое суток и были жёсткими. Германия капитулировала – без формальной сдачи, но с полным принятием условий. Огонь прекращался 11 ноября, ровно в 11:00. Время было выбрано символически – чтобы дать будущим поколениям точку памяти.
Но между подписями – поставленными в 5:10 утра – и фактическим вступлением перемирия в силу в 11:00 оставались шесть часов. Шесть часов, в течение которых стреляли, атаковали, отдавали приказы и умирали.
Многие солдаты по обе стороны фронта узнали о прекращении огня ещё до наступления 11 часов. Но далеко не все. А главное – не все командиры были готовы остановиться. Некоторые генералы союзников, особенно американские, использовали оставшиеся часы для «завоевания» территорий, которые можно было предъявить как трофей. Ордена, карьерные продвижения, амбиции – всё это толкало на продолжение атаки даже в последние минуты.
В этот день погибло более 2700 солдат – больше, чем в день высадки в Нормандии в 1944 году. Больше, чем во многих сражениях Первой мировой. 11 ноября стал одним из самых смертоносных дней конца войны – несмотря на то, что война в этот день формально закончилась.
Среди погибших – британцы, французы, канадцы, американцы, немцы, бельгийцы. Последние K.I.A. из десятков подразделений. Смерти – от артобстрелов, штыковых атак, снайперов, пулемётов.
Генри Николас Гюнтер: смерть в 10:59
Генри Николас Гюнтер, 23 года, капрал армии США, 313-й пехотный полк, 79-я дивизия. Его имя стало символом. Он – официально последний американский солдат, погибший в Первой мировой войне. Но суть не только в факте. А в том, как он погиб.
Гюнтер был немцем по происхождению. Родился в Балтиморе, в немецкой католической семье. До войны работал в банке, писал, служил в приходе. Был мобилизован в 1917 году. В армии не был ни героем, ни проблемным. Обычный человек.
Осенью 1918-го он находился на фронте в Аргоннском лесу. Когда в части стало известно о перемирии, большинство солдат восприняли это как долгожданное облегчение. Но по воспоминаниям очевидцев, Гюнтер был угнетён. Ранее он получил понижение в звании за письмо, отправленное домой, в котором критиковал армию и условия службы. Командование посчитало это нарушением военной дисциплины. Возможно, он хотел «исправиться», быть полезным, проявить инициативу.
И вот – 11 ноября 1918 года, 10:59, за одну минуту до перемирия, Гюнтер поднялся из окопа и пошёл в атаку на немецкую пулемётную точку. Немцы кричали ему, чтобы он остановился. Они знали, что огонь вот-вот прекратится, но он продолжал двигаться. Он был убит одним коротким залпом. Последним в этом бою. Пуля в лоб. Мгновенная смерть.
Ровно в 11:00 наступила тишина.
Командиры, потрясённые его поступком, спустя несколько недель восстановили его звание и представили к посмертной награде. Но никто толком не понял, почему он это сделал. Героизм? Протест? Ошибка? Отчаяние?
Его могила на родине, в США, с надписью:
"His death came one minute before the Armistice."1
Почти одновременно с гибелью Генри Гюнтера – и даже чуть раньше – на других участках фронта падали солдаты, которые в своих странах стали такими же «финальными именами».
Канада – Джордж Лоренс Прайс, 10:58.
В бельгийском селении Виль-сюр-Эскарп патруль 28-го батальона Канадской армии зачищал кварталы, чтобы обезопасить выход мирных жителей к переправе. В доме, который считался пустым, остались двое немецких стрелков. Они открыли огонь по канадцам, те ответили прикрывающим шквальным. Пули прошили тонкую кирпичную стену и одна попала Прайсу под сердце. Он упал на руки товарищей – и в ту же секунду, по воспоминаниям санитаров, на колокольне зазвонил колокол, возвещая о перемирии. Прайс умер, не дожив до официальной тишины две минуты. В 2000-х бельгийцы назвали в его честь мост через Эскарп: скромный пешеходный переход, которому туристы удивляются – «почему такое имя?» – и лишь табличка объясняет: “The Last Commonwealth Soldier Killed in the Great War.”2
Великобритания – Джордж Эллисон, 09:30.
Эллисон – кавалерист из Йоркширского гусарского полка. Удивительная судьба: он участвовал в первых столкновениях августа 1914-го, пережил Ипр, Сомму, Пашендейл, и 8 ноября 1918-го получил приказ вывести лошадей на реквизицию. 11-го утром он патрулировал окраину Лёвена, когда немецкий снайпер, вероятно не знавший о переговорах, выстрелил с полуразрушенного чердака. Пуля прошла под каской. Эллисон скончался мгновенно. Он похоронен на Saint-Symphorien Cemetery, в двух десятках метров от могилы Джона Пэрра – первого британского солдата, погибшего в 1914-м. Начало и конец войны лежат там почти рядом, будто сама история решила вывести симметрию.
Франция – Огюстен Требюшон, 11:00.
На берегу реки Маас, у Ретеля, в четвёртой шассёрской дивизии был капрал Требюшон – почтовый курьер. Его рота получила приказ перебежать открытый склон и закрепиться у воды. Их капитан хотел раздать сухой паёк до перемирия, «чтобы люди встретили мир с едой, а не с винтовкой». Немецкий пулемёт бил короткими отсечками – предупреждая, а может и целясь над головами. Точно в 11:00 одна очередь косила траву на склоне. Пуля попала Требюшону в голову. Документы зафиксировали его смерть в 10:45 (командиры не хотели, чтобы «француз погиб в момент мира»), но спустя десятилетия архивы уточнили: он умер ровно по бою часов.
Германия – «неизвестные последней минуты».
Для германской армии точного имени «самого последнего» нет. Фронт распадался – батальоны отступали без связи, многие журналы боевых действий сожгли перед отходом. Но по итоговым отчётам санитарных частей известно: 11 ноября было убито 3973 германских солдата, более половины – с 05:00 до 11:00. На коммунальном кладбище Сен-Мену (Шампань) стоят 34 одинаковых чёрных креста с датой гибели «11.11.18». Какая из этих могил – последняя, не определить. Так Германия запомнила финал коллективно, без персоналий: “Gefallen am Tag des Waffenstillstands.”3
Почему стреляли, если знали?
Историки указывают четыре главных мотива, по которым 11 ноября боевые действия не прекратились мгновенно:
Логистика приказа. Телеграммы и посыльные физически не успевали покрыть сотни километров линий. Где-то информацию передали к 07:00, а где-то только к 10:30 – и там атаки шли по старым планам.
Тактический расчёт. Часть англо-американских командиров стремилась прорвать последние немецкие линии, чтобы занять деревни, мосты, позиции, за которые позже можно было получить политические дивиденды.
Моральная инерция. После четырёх лет бойцы часто не верили слухам о мире: «Уже пять раз говорили, что к Рождеству дома». Значит, лучше стрелять, пока враг не прекратит первым.
Психология реванша. С обеих сторон оставались офицеры, для которых отступить «без последнего слова» было неприемлемо. Французский лейтенант Шевалье в своих мемуарах писал: «Я знал про перемирие, но немецкий пулемёт ещё бил – значит, честь требовала заглушить его».
Что почувствовали те, кто выжил?
Свидетельств много, и почти все полны амбивалентности.
Американский капрал Фрэнк Кропф:
«Мы лежали, прижимаясь к земле, и вдруг – гробовая тишина. Я не поверил. Сунул палец в ухо, думал, оглушило. Потом понял – больше никто не стреляет. Встал – и испугался тишины больше, чем артиллерии».
Немецкий обер-лейтенант Пауль Августин:
«В 11:01 я слышал, как с нашей позиции кто-то тихо плакал. Мы не праздновали. Мы просто смотрели друг на друга и спрашивали: зачем тогда были последние снаряды?»
Медсестра Мари-Луиза Гекье в госпитале под Реймсом:
«К нам вела дорога, и до 11:10 ещё привозили раненых. Одного положили на носилки – и точно в это мгновение зазвонили церковные колокола. Парень улыбнулся: “Ну вот, я успел”. – и умер».
Анатомия последнего списка
В довоенной бюрократии армейская «книга потерь» была строгой: фамилия, инициалы, подразделение, причина, дата, время. Последняя страница этого тома – особенная. Если открыть архивы 313-го полка США, то в нижней строке будет:
«Günther H.N., Corp., Co.A, K.I.A. 10:59 a.m. 11 Nov 1918»
Следующая строка пуста. У британцев – аналогично: последняя заполнена 09:30 (Эллисон), после – чистая строка. У французов – 11:00. У канадцев – 10:58. И каждое пустое поле за последней строкой будто говорит: «Здесь могла быть ещё одна смерть, но не случилась».
Память о последних
Гюнтер, Прайс, Эллисон, Требюшон – их имена есть в учебниках, но не в массовом сознании. В США столетие окончания войны отметили большим парадом. Имя Гюнтера назвали лишь в церемонии у мемориала в Балтиморе. В Канаде Прайса знают в Саскатуне, его родном городе, но уже не каждый школьник скажет, что оно символизирует. Во Франции Требюшон – лишь краеведческое знание департамента Луаре. Германия, пережившая Версаль и Веймар, вообще редко выделяет персоналии 1918-го, предпочитая коллективную траурную формулу.
И всё же мемориальные сообщества и историки-энтузиасты каждое 11 ноября публикуют короткие заметки: «At 10:59, he fell.»4
Чтобы напомнить: война кончается не салютом, а чьей-то секундной болью.
Первая мировая показала: техническая модернизация и массовая мобилизация увеличивают скорость убийства, но не ускоряют остановку. Судьба последних погибших вскрыла парадокс: чем сложнее система связи, тем больше «точек отказа» между приказом «прекратить огонь» и прекращением самого огня. В 1918 году понадобилось шесть часов, чтобы бумага превратилась в тишину – и за эти шесть часов умерли тысячи.
Генри Гюнтер и его «двойники» в других армиях – не случайная сноска, а напоминание: война бывает медленней, чем миролюбивые слова, и тише, чем колокола. Она умирает дольше, чем подписывается. И пока она умирает – кто-то будет последним, даже если никто этого не хочет.
Глава 2
Гражданская война в России 1917–25 октября 1922 (12:00)
Война гражданская – всегда особенная. В ней нет врага внешнего. Враг – свой, вчерашний сосед, однополчанин, родственник. И смерть в такой войне – не только физическое уничтожение, но и надлом в памяти, внутренний раскол на «мы» и «они», который сохраняется десятилетиями.
Гражданская война в России стала не просто войной за власть – она была борьбой за будущее. В этом будущем не было места компромиссу: либо «вся власть Советам», либо «Единая, неделимая Россия». Каждая сторона вела свою правду до конца – и конец этот оказался долгим, растянутым, запутанным.
Формально война завершилась в 1922 году, когда части Народно-революционной армии Дальневосточной Республики вошли во Владивосток, окончательно вытеснив белых и японцев. Но и это – не финал, а финальная вспышка. Как и в любой гражданской войне, тут не было единой даты капитуляции. Только последовательность смертей, уходов, отступлений и исчезновений.
И в самом конце – один выстрел. Одна пуля, с одной стороны. С другой – одиночный ответ. Так умирает война, когда даже нет шанса услышать: «Всё, кончено».
В 1920 году исход войны, казалось бы, уже предрешён. Основные белогвардейские армии разбиты или эвакуированы: Деникин бежал в Константинополь, Колчак расстрелян в Иркутске, Юденич интернирован в Эстонии. Но Дальний Восток оставался белым. Владивосток, Хабаровск, Спасск – города, где ещё вывешивали Андреевский флаг, принимали решения временные правительства, и куда всё ещё прибывали эшелоны с офицерами, ушедшими от Красной Армии на Амуре и Забайкалье.
В этих краях формально существовало государственное образование – Приамурское земское правительство, возглавляемое генерал-лейтенантом Михаилом Дитерихсом. Он верил, что сумеет объединить остатки Белого движения и крестьян Дальнего Востока в новом крестовом походе против большевизма. Его поддерживали японцы, которые сохраняли военное присутствие в регионе, опасаясь распространения советского влияния.
Но реальность была иной. Люди устали от войны. Крестьянство, страдавшее и от реквизиций Красных, и от поборов Белых, не желало продолжения конфликта. Все понимали: силы истощены, вера в победу растворяется в холодных реках и затопленных шахтах.
Один из последних очагов сопротивления – Спасская линия, укреплённая позиция Белой армии у станции Волочаевка. Февраль 1922 года. Снег лежит на брустверах, командиры дрожат в шинелях и ждут приказов. С запада надвигается Народно-революционная армия Дальневосточной республики – формально независимого государства, но фактически контролируемого Советами. Их командиры – бывшие красные офицеры. Их задача – сокрушить сопротивление и занять Владивосток.
Бои под Волочаевкой идут с 5 по 14 февраля. Позиции Белых держатся, но плохо снабжаются. В воздухе – дух поражения. Среди защитников линии – поручик Николай Тихонов, 28 лет, уроженец Тулы, бывший артиллерист Юденича, бежавший через Китай, чтобы вновь воевать за «Россию без большевиков». У него нет семьи, но есть дневник, где он пишет: «Я вернулся не за победой. Я вернулся за смыслом».
13 февраля утром Тихонов получает осколочное ранение. Его уносят в медсанбат. Он просит отнести его обратно на позицию. Санитары отказываются. Ночью он уходит сам, обмотав бинтами правую руку. Утром его находят мёртвым у пулемётного гнезда: он стрелял до последнего, пока лента не закончилась.
Это один из последних подтверждённых боевых эпизодов со стороны Белой армии в гражданской войне. Спустя день Красные войска занимают Волочаевку. Ещё через месяц – Владивосток. Через полгода – приказ о самороспуске Белых отрядов. Через год – репрессии и аресты.
Считается, что Тихонов – один из последних погибших белогвардейцев в бою на территории России. Его имя не вошло в учебники. Его дневник сохранился только частично: переписан и вывезен сестрой в Харбин. Там, в эмиграции, он стал частью мифа о «великом умирающем офицерстве», которое не спасло страну, но сохранило честь.
С другой стороны фронта – своя последняя кровь. Народно-революционная армия, несмотря на поддержку Советской России, была по сути полупартизанским формированием: разношёрстным, плохо снабжаемым, с сомнительной дисциплиной, но фанатичным в своей решимости «выкурить буржуев с Востока».
Командующий этой армией – Василий Антонович Блюхер, бывший красный командир, участник Гражданской и Польской войн. Его штаб рассматривал наступление на Волочаевку не только как военную операцию, но и как символическую точку – доказательство, что Революция дотянулась до края земли.
13 февраля, в день гибели поручика Тихонова, бойцы 5-го Забайкальского полка штурмуют укреплённые высоты у железнодорожной насыпи. Наступление медленное: снег, колючая проволока, выстрелы с флангов. Снайперы Белой армии действуют грамотно. В бою погибает рядовой Николай Шилов, 19 лет, уроженец села Беклемишево под Иркутском. В письме матери, которое он не успеет отправить, написано: «Я хочу вернуться. Но если надо – пойду до конца. Только бы вы не голодали».
Пуля попадает ему в живот, затем в шею. Он умирает на руках у товарища, бормоча: «Мы взяли их…». Спустя час его часть действительно прорывает оборону и занимает левый фланг обороны Белых.
Шилов – один из последних красноармейцев, погибших в бою в ходе основной фазы Гражданской войны. После Волочаевки сопротивление Белых становится очаговым, и боевых столкновений такого масштаба больше не будет. Умирают от ран, от засад, в плену – но не в организованных сражениях.
Весной 1922 года японцы начинают постепенный вывод войск с Приморья. Белые отряды оказываются без прикрытия. Владивосток становится символом конца: бывшие офицеры с семьями собирают вещи, прощаются у пристаней, садятся на пароходы в Шанхай, Харбин, Ниигату. Те, кто остаются – исчезают: одни уходят в подполье, другие сдаются и попадают в плен.
Сохранились документы трибуналов: в октябре 1922 года, в первые дни после взятия города, в районе бухты Золотой Рог был расстрелян неизвестный человек в форме старшего унтер-офицера русской армии. При нём не нашли документов. Очевидцы говорили, что он открыл огонь по патрулю, выкрикнув «Не для того я вас бил в Крыму, чтобы теперь руки поднимать».
Имя его не установлено. Но именно этот случай многие исследователи называют последним подтверждённым боевым эпизодом с участием белогвардейца в самом конце гражданской войны в России.
Но гражданская война в России – это не только красные и белые. Это ещё и третьи силы, четвёртые, пятые. Временные республики, партизаны, анархисты, национальные движения. Каждая из сторон имела свой фронт, свои цели, своих мертвецов.
На Украине до 1921 года действовали отряды повстанцев-анархистов под командованием Нестора Махно. Махновщина не была простой бандой: у неё была идеология, структура, репутация освободителей среди крестьян, ожесточённая вражда как с белыми, так и с красными. После поражения в серии боёв осенью 1920 года остатки махновских формирований ушли в подполье на зиму.
В марте 1921 года, после Кронштадтского восстания, Красная армия начала крупномасштабную операцию против последних махновских сил. В районе села Партизанское, Запорожской губернии, отряд под командованием командира Семёна Карташова, бывшего крестьянина из-под Гуляйполя, устроил засаду на красную кавалерию. Бой длился более часа. В перестрелке Карташов был ранен, но продолжал отдавать приказы. Он умер вечером, отказавшись от ухода в подполье: «Скажи Махно – я не ушёл».
Это был один из последних эпизодов открытого вооружённого сопротивления махновцев. Сам Нестор Махно вскоре бежал за границу, умер в Париже в 1934 году. А Карташова, возможно, похоронили в воронке от снаряда – по рассказам старожилов, над этим местом в послевоенные годы не всходила трава.
На другом краю России, в Средней Азии, борьба с басмачеством продолжалась ещё дольше. Басмачи – повстанческие отряды мусульманского населения Туркестана, сопротивлявшиеся советской власти. Они не были едины: кто-то воевал за халифат, кто-то за местное самоуправление, кто-то просто не хотел отдавать хлеб продотрядам. В горах и пустынях Ферганы, Бухары и Хивы продолжались стычки до 1924 года, но большинство активных операций завершились к 1922–1923 годам.
Один из последних известных боёв произошёл в октябре 1922 года в ущелье Кара-Тегин. Разведгруппа Красной Армии наткнулась на отряд под командованием бывшего офицера туркестанской милиции по имени Абдурахим-бек. Завязался бой. Из воспоминаний командира разведгруппы: «Бек отбивался до последнего. Убив троих, он был ранен, но сдался не сразу. Только когда отряд наш был у самого аула, он упал, истекая кровью. И сказал: "Я не за Россию – я за землю".»
Абдурахим-бек считается одним из последних руководителей басмаческих отрядов, погибших в открытом бою с регулярной Красной Армией. После его смерти сопротивление в этом районе пошло на спад.
Интервенция – ещё одна нить в запутанной паутине Гражданской войны. Союзники по Антанте – Великобритания, Франция, США, Япония, Чехословакия – в разные моменты вмешивались в ход российской смуты. Одни – чтобы защитить свои интересы, другие – чтобы поддержать Белое движение, третьи – чтобы просто не пустить большевиков дальше.
Японские войска дольше всех оставались на Дальнем Востоке. Формально – для защиты железных дорог и гражданского населения. Фактически – ради усиления влияния и контроля над Приамурьем. Японская армия участвовала в боях с партизанами, с частями НРА, с местным населением. Их командование не торопилось с выводом войск даже после того, как другие союзники ушли.
Один из последних зафиксированных инцидентов произошёл в июне 1922 года у станции Раздольное. Японский патруль наткнулся на отряд местных крестьян, вооружённых винтовками. Последние утверждали, что охраняют урожай от мародёров. Японцы потребовали разоружения. Завязалась ссора, затем выстрел. Погиб капрал Тадао Мацусима, 23 года, выходец с острова Сикоку, призванный в 1920 году.
Его гибель вызвала дипломатический протест. Советская сторона обвинила японцев в провокации. Те, в свою очередь, потребовали гарантий безопасности. Но всё шло к завершению. В октябре японские части начали планомерный вывод. Считается, что Мацусима – последний японский солдат, погибший в бою на территории России в годы Гражданской войны.
С другой стороны фронта – иностранцы, воевавшие против Красных. Чехословацкий корпус, созданный из бывших пленных, стал неожиданно влиятельной силой на территории России в 1918 году. В 1919-м корпус уже готовился к эвакуации через Владивосток, но отдельные столкновения продолжались.
Одним из последних таких эпизодов считается стычка в районе Тайшета в феврале 1920 года. Чешский бронепоезд атаковали партизаны. Франтишек Новотны, 31 год, сержант, был убит шрапнелью при обстреле мостовой переправы. Его смерть зафиксирована в военном дневнике, хранящемся ныне в архиве в Брно.
Его именем впоследствии назвали улицу в пригороде Праги, но в самой Чехии память о Гражданской войне в России – смутная. Для самих чехов это была не своя война. Но имена остались – и в донесениях, и в документах.
Последний погибший в гражданской войне – это не просто имя. Это – точка, за которой больше не будет команд «в атаку», за которой наступит усталое, тяжёлое «после». В случае России этой точки не было. Не было официальной капитуляции. Не было церемоний, не было осмысления. Были только исчезновения: одни – в эмиграцию, другие – в землю, третьи – в страх и молчание.
У каждой стороны был свой последний. Кто-то умер с криком «Да здравствует свобода», кто-то – с руганью на губах, кто-то – в тишине, не зная, что это конец всей войны.
У гражданской войны нет парадов и оркестров. Она не заканчивается подписанием акта капитуляции или спуском флага. Она уходит, как лихорадка – долго, со спазмами, с потом, с забытыми в теле занозами. И каждый, кто погиб в её финале, умирал не за «окончание», а просто потому, что на его участке огонь не был прекращён.
Историки до сих пор спорят: кого считать последним погибшим в этой войне? Красного? Белого? Басмача? Анархиста? Чеха? Японца? Или, может быть, крестьянина, случайно застреленного на окраине деревни, потому что был не в том месте и не в той шинели?
У каждого архива – своя последняя строка. У Красной Армии – это, возможно, Николай Шилов. У Белого движения – Николай Тихонов. У басмачей – Абдурахим-бек. У интервенции – Тадао Мацусима. Ни одно из этих имён не стоит в музеях на пьедесталах. Они не стали символами, не воспеты в песнях. Но именно они закрывают списки. После них – только мир. Или, по крайней мере, передышка.
И есть один общий признак: никто из них не знал, что он последний. Каждый из них, умирая, думал, что за ним кто-то пойдёт. Что бой продолжится. Что будет ещё атака, ещё огонь, ещё шаг.
Но следующего боя не было.
Гражданская война в России закончилась не примирением, а истощением. Последние выстрелы не остановили конфликт – они лишь отодвинули его вглубь сознания на десятилетия. Победители не щадили побеждённых, побеждённые не признали победителей. Имена последних погибших не вошли в учебники, потому что память об этих годах осталась колючей, болезненной, слишком живой.
Мы помним имена героев революции, но не знаем, кто погиб последним за Белую Россию. Мы знаем, где похоронен Колчак, но не знаем, куда положили тело парня из деревни Беклемишево, что умер от шальной пули у Волочаевки. Мы можем цитировать лозунги, но не слышим шёпота: «Я не ушёл».
И всё же, этот шёпот остался. Он в письмах, в обрывках документов, в захоронениях без табличек, в родовых историях. И когда мы открываем архив, находим запись: «Поручик. Погиб. 13 февраля 1922 г.Волочаевка». Или: «Рядовой. Убит. 13 февраля. Захоронен у насыпи». Мы понимаем – это не просто даты. Это закрытие времён. Это конец крови.
После этих строк начинается то, что принято называть миром.
Глава 3
Гражданская война в Испании 1936–1 апреля 1939 (22:30)
Гражданская война в Испании началась как мятеж, но закончилась как пролог к мировой катастрофе. Она разорвала страну на две Испании – не просто политические лагеря, а миры, враждебные друг другу до конца. Это была не просто борьба за власть, а борьба за саму форму будущего: между фалангой и республикой, между крестом и серпом, между диктатурой и мечтой о справедливости.
За три года боёв страна превратилась в пепел. Война затронула всех – от генералов до сельских учителей, от монахинь до анархистов. Кровь проливалась не только на фронтах – но и в тылу, в тюрьмах, в подвалах, в вагонах, гружёных людьми, чья вина заключалась лишь в политических взглядах или фамилии.
К марту 1939 года сопротивление Республики было окончательно сломлено. Барселона пала ещё в январе. Мадрид еще стоял – но стоял уже символически. Генерал Франсиско Франко, чья военная кампания вызывала и страх, и зависть в военных кругах Европы, вел наступление системно, методично и безжалостно.
Оставались отдельные очаги обороны – в основном на юге, вдоль побережья Средиземного моря. Одним из последних был город Альмерия. Именно туда отступили остатки 98-й бригады Интернациональной дивизии и несколько батальонов испанской республиканской армии. Там же оказались и последние добровольцы из числа иностранных антифашистов – чехи, французы, мексиканцы и поляки.
В ночь с 30 на 31 марта 1939 года части националистов вышли к окраинам Альмерии. Город практически не оборонялся – население истощено, командование дезорганизовано. Однако одна группа не подчинилась приказу о капитуляции. Это был 3-й батальон имени Домбровского – польские добровольцы, сражавшиеся в составе Интербригад. В большинстве – шахтёры, бывшие солдаты польской армии и политэмигранты. Они держали оборону на юго-западной окраине города, у дороги на Ла-Каньяду.
Их командир – Юзеф Новак, бывший сержант армии Второй Речи Посполитой. Ему было 37 лет. С 1937 года он воевал в Испании, ранен дважды, но отказывался от эвакуации. Его бойцы знали, что сдача – это почти гарантированная казнь. Поэтому, когда был получен приказ «отойти к порту и сложить оружие», Новак коротко сказал:
«Кто хочет, пусть уходит. Но я останусь до утра.»
Остались пятнадцать человек. Среди них был и Антонио Аркос, 19-летний испанец из Гранады, доброволец, не имевший ни политической подготовки, ни боевого опыта до войны. Он был радистом и связным. Последняя его передача по рации зафиксирована в 05:37 утра 31 марта. В ней звучит простая фраза:
«Всё кончено. Слышу только ветер и шаги. Прощайте.»
Когда войска франкистов вошли в Альмерию утром, сопротивление почти не оказывалось. Однако в пригороде Ла-Каньяда было зафиксировано короткое боестолкновение. В ходе него погибли трое националистов и одиннадцать интербригадовцев. Двое выживших были расстреляны на месте в 10:00 по приказу капитана Карлоса Бельтрана.
Среди погибших в этом бою – и Юзеф Новак, и Антонио Аркос. Их смерть зафиксирована в 06:10 утра 31 марта 1939 года. Это считается последним задокументированным случаем гибели бойцов, сражавшихся за Республику, именно в бою, а не при казни.
После 06:10 наступила тишина, ставшая финальной нотой трехлетнего ужаса. Солдаты франкистов, обходившие улицы Альмерии, уже не ожидали сопротивления. В их движениях не было торжественности победителей – лишь усталость, тяжёлый ритм сапог по булыжникам и нескончаемые команды: «Проверить подвал!», «Обыскать чердак!», «Не трогать женщин!» – и далеко не всегда эти приказы соблюдались.
Пленные, захваченные накануне, стояли у стены городской тюрьмы. Среди них были иностранные добровольцы, несколько подростков из местной милиции и старик – бывший профессор философии, обвинённый в симпатиях к социалистам. Вскоре они исчезли. Никто не знает, где находятся их могилы.
Франко объявил о победе вечером 1 апреля 1939 года. В 22:30 по радио прозвучала официальная формула:
«Война окончена. Испания побеждена и освобождена.»
Так завершилась не просто гражданская война. Завершился век испанской либеральной мечты. Победа Франко стала не победой одного режима, а поражением целого поколения, верившего в возможность новой Испании: социальной, свободной, многоязычной, построенной не на страхе, а на солидарности.
Юзефа Новака и Антонио Аркоса не хоронили с почестями. Их тела, по словам местных жителей, оставались на окраине Ла-Каньяды почти двое суток. В какой-то момент кто-то из местных закопал их в общей яме. Табличек, крестов, звёзд и венков не было.
Интербригадовцы, если и оставались в Испании после капитуляции, становились не героями, а врагами. Франкистская пресса называла их «мясом для пуль», «наёмниками из ада» и «инструментами мировой революции». Однако для тысяч испанцев, особенно в Каталонии, Валенсии, на юге – они навсегда остались символом солидарности, пришедшей из-за границы в самый страшный час.
Сегодня в Альмерии нет памятника последним погибшим. Есть лишь мемориальная доска у старого вокзала с надписью:
«Aquí murieron sin rendirse» – «Здесь умерли, не сдавшись».
Никто не знает точно, кому она посвящена. Но местные историки уверены – речь идёт именно о последних защитниках города, тех самых пятнадцати, кто остался с Новаком.
Смерть Новака и Аркоса стала финальной строкой в истории Гражданской войны. Но не в истории Испании. После 1939 года началась долгая эпоха диктатуры, цензуры, лагерей и изгнания. Убитые больше не считались убитыми – о них было запрещено говорить. Только спустя десятилетия начали восстанавливать их имена, разыскивать братские могилы, ставить кресты и звёзды на местах безымянных смертей.
Юзеф Новак – один из немногих иностранных добровольцев, чья история сегодня официально признана. Его имя высечено на гранитной плите в польском городе Катовице, рядом с десятками других бойцов Интернациональных бригад. Аркоса до сих пор нет ни в одном реестре. Только устные воспоминания, передающиеся в семье его сестры:
«Он ушёл на войну в кедах и с медным крестиком на шее. Вернулся в землю без имени.»
Война в Испании стала своего рода репетицией перед катастрофой Второй мировой. Здесь впервые сработали те же механизмы, что потом охватят Польшу, Францию, СССР: массированные бомбардировки, карательные операции против гражданского населения, идеологические казни, информационная пропаганда, тоталитарный язык.
И всё же, несмотря на масштабы трагедии, испанская война почти не оставила после себя ощущения справедливости. Победа досталась тем, кто был более организован, более жесток, более прагматичен. Но не тем, кто был прав.
В республиканских архивах, вывезенных во Францию, есть документ, датированный 31 марта 1939 года, 14:00. Это приказ о полной капитуляции, подписанный генералом Сехисмундо Касадо – человеком, который в последние дни войны возглавлял хрупкую хунту, пытавшуюся договориться с Франко об условиях. В этом документе отмечается, что «все боевые действия на территории Испании прекращаются немедленно». Но слова не имели силы. Они пришли позже, чем последний выстрел.
Юридически война завершилась 1 апреля 1939 года, в 22:30, с радиопередачи Франко. Но де-факто всё кончилось за 40 часов до этого – на окраине Альмерии, когда оборвалась передача Аркоса и рухнуло в пыльный склон тело Новака. Там, в пыльной подворотне у оливковой рощи, лежала не только смерть двух солдат, но и крах идеи.
Гражданская война в Испании породила поколение изгнанников. Более полумиллиона республиканцев покинули страну после победы франкистов. Во Франции они жили в лагерях, в Латинской Америке – в изгнании, в СССР – иногда в новых подвалах НКВД. Это была армия без страны, и память о ней долгое время не вписывалась ни в одну официальную доктрину.
Франко умер только в 1975 году. Почти сорок лет спустя. Всё это время Испания жила в режиме, где память контролировалась, герои переименовывались, история очищалась от республиканской правды. Только после смерти диктатора началось то, что испанцы сами называют «la recuperación de la memoria histórica» – восстановление исторической памяти.
И именно тогда, спустя десятилетия, начали вновь говорить о последних. О тех, кто не просто умер в бою, но чья смерть закрыла саму страницу. Об Аркосе – как о символе потерянного поколения. О Новаке – как о польском солдате, который погиб в чужой войне, но верил, что защищает общее для всех дело.
Сегодня в Испании проходят поисковые работы: на месте бывших боёв, в оврагах, у стен старых казарм. Семьи до сих пор ищут останки своих родных. Иногда в одной яме – брат, дядя и их друг, погибшие в разные дни, похороненные без отметки. У кого-то – фрагмент обмундирования. У кого-то – только медальон или крестик. В большинстве случаев – просто имя, прошептанное кем-то пожилым, кто помнил лицо погибшего мальчиком.
Могила Новака не найдена. Останки Аркоса тоже считаются пропавшими. Возможно, они до сих пор лежат под шоссе, которое в 1960-е годы проложили через старую дорогу на Ла-Каньяду. Возможно, под жилым домом. А может быть, их тела – давно в земле, но память о них жива в этих строках.
О войне в Испании любят говорить языком поэзии. Это война Гарсии Лорки и Эрнеста Хемингуэя, Пикассо и Джорджа Оруэлла. В её образах – трагизм, благородство, бессмысленная жестокость. Она оставила в мировой культуре не столько даты и карты, сколько образы: выжженные поля Кастилии, стены, исписанные лозунгами, лица молодых интернационалистов, глядящих в объектив как-будто в вечность.
Но за поэтизацией войны теряется то, что в ней было наиболее человечным – её жертвы. Не массовые, безымянные – а единичные, конкретные. Люди с лицами, голосами, домами, матерями. Люди, которые не планировали умирать последними, но стали ими по воле случая, политики, неудачного часа.
История Аркоса и Новака – не уникальна. В каждой войне есть те, кто умирает после того, как всё уже решено. Но именно эта пара – молодой испанец и польский сержант – будто собрала в себе две Испании. Одну – местную, народную, живущую страданием и упрямством. Другую – интернациональную, идеалистическую, пронесённую сквозь континенты.
Они умерли в бою, не в камере, не в подвале. Умерли, стреляя, отвечая, выбирая. И в этом – смысл. Их не просто убили. Они умерли, защищая остатки того, что для них значило честь.
После их гибели никто не объявил траура. Никто не написал надгробной эпитафии. Газеты, контролируемые франкистами, на следующий день сообщили лишь о «зачистке последних очагов бандитского сопротивления». Мир к тому моменту уже смотрел в сторону Германии, Чехословакии, Польши. Испания ушла в тень.
Но она вернулась – в рассказах тех, кто выжил, кто помнил, кто передавал историю. И именно через такие рассказы войны становятся не статистикой, а судьбами. Аркос и Новак – не герои мемориалов. Но они – точка, которой закончилась одна из самых сложных и пронзительных гражданских трагедий века.
Гражданская война в Испании оставила после себя не только руины. Она оставила вопрос: может ли страна, пережившая самоуничтожение, снова стать единой? Ответ не пришёл ни в 1939, ни в 1975. Он до сих пор не окончателен.
Но одно ясно. В любой войне должен быть кто-то, кто умирает последним. И в этой – это были они. Имена, ставшие финальной меткой на списке, под которым больше не добавят ни одной строки.
Глава 4
Вторая мировая война 1939–2 сентября 1945 (09:02)
Война длилась 2194 дня. Самая масштабная, самая кровопролитная, самая затяжная из всех, что знал XX век. В ней участвовали миллионы – как солдаты, так и гражданские. Заканчивалась она не в один день, не в один час и даже не в одном месте. 7 мая в Реймсе, 8 мая в Берлине, 9 мая в Москве, 15 августа в Токио, 2 сентября в Токийской бухте – столько финалов у одной войны. И в каждом из них – свои жертвы. Последние.
Историки обычно не спорят о первом погибшем – им был, вероятно, польский кавалерист или один из защитников Вестерплатте в сентябре 1939 года. Но последний погибший? Тут всё сложнее. Смерть в последние минуты войны – это всегда абсурд. Это не судьба. Это – несвоевременность. Это трагедия, вычеркнутая из логики. И всё же – она произошла.
8 мая 1945 года. Германия. Уже подписан акт о безоговорочной капитуляции. В Берлине идут финальные переговоры. Союзные войска наступают на оставшиеся карманы сопротивления. Немцы сдаются тысячами, поднимают белые флаги. Но на границах Чехии, в районе города Каплице, американский патруль сталкивается с отступающим отрядом вермахта. Те не верят, что война окончена, и открывают огонь. В ответ стреляет американский пулемёт.
Сержант Чарльз Хавитт, 23 года, из штата Массачусетс, получает пулю в грудь. Он умирает через несколько минут, не дожив до финального выстрела войны. Ему посмертно присваивают «Пурпурное сердце». Командир отряда позже запишет в рапорте: «Он умер за несколько минут до того, как мы услышали по радио: „Перемирие вступило в силу“.»
Хавитта часто называют последним американцем, погибшим во Второй мировой. Его смерть – словно случайность, но символическая. Финал без салюта. Стрельба, уже не имеющая смысла. Пуля, летящая по инерции истории.
С другой стороны фронта – свои жертвы. 9 мая, когда Москва праздновала победу, в Пражском восстании ещё гремели выстрелы. Немцы, окружённые в городе, отказывались сдаться чешским повстанцам, требуя капитуляции только союзникам. В этих столкновениях погибают как немецкие солдаты, так и мирные жители. Чешский источник упоминает, что в ночь с 8 на 9 мая один из снайперов СС застрелил врача Карела Шмита, когда тот выходил оказать помощь раненому подростку. На здании, где он был убит, позже установят мемориальную табличку.
И всё же один из самых трагичных и документированных эпизодов конца войны связан с солдатом вермахта, матросом Гюнтером Шефером, погибшим в ночь с 8 на 9 мая 1945 года в районе города Ротхау (ныне в Чехии). Он был направлен в составе небольшого охранного отряда сопровождать колонну немецких беженцев. По пути их атаковали партизаны. Шефер, по словам очевидца, не стрелял. Он кричал: «Капитуляция! Война окончена!» – но в него выстрелили. Очевидно, его не услышали. Или не поверили.
Шефер умер мгновенно. Его похоронили у дороги, где стояла сожжённая повозка. Через два дня этот участок заняли советские войска. Позже крест с его именем исчез. Осталась только запись в дневнике медсестры, сопровождавшей колонну: «Гюнтер умер, когда война уже закончилась. Он не дожил до мира несколько часов.»
На Восточном фронте конец войны был ещё более растянутым и неуправляемым. Несмотря на официальную капитуляцию Германии в ночь с 8 на 9 мая, реальные боевые действия продолжались на десятках участков. Сложности коммуникации, неверие в капитуляцию, страх перед пленом или местью – всё это приводило к тому, что сражения не прекращались автоматически. Советские войска продолжали наступление. Немцы – отступали, иногда организованно, иногда в панике.
9 мая 1945 года, в районе чешского города Писек, шла операция советского 3-го Украинского фронта по зачистке оставшихся очагов сопротивления. Одно из подразделений, мотострелковая рота, получила приказ прочесать лесной массив, где, по данным разведки, скрывались части СС. Завязался бой. Под миномётным огнём погиб младший сержант Иван Ласточкин, 22 года, уроженец Тульской области. Пуля попала ему в горло, он умер на месте.
В документах батальона его гибель зафиксирована как «последняя боевая потеря соединения в ходе Великой Отечественной войны». И хотя Красная армия ещё вела действия против японцев на Дальнем Востоке в августе, именно смерть Ласточкина завершает боевой путь десятков тысяч солдат в Европе. Позже его имя будет высечено на памятной стеле в братской могиле в Писеке, под надписью: «Они принесли свободу».
Похожие ситуации происходили и в других местах. В Латвии, Литве, Словакии, Югославии. Иногда это были не фронтовые столкновения, а засадные вылазки, акты саботажа, стрельба из кустов – но люди продолжали умирать. Война, даже объявленная оконченной, ещё долго не отпускала.
Особую драму представляли собой последние дни боёв на северо-западе Германии. 4 мая фельдмаршал Монтгомери принял капитуляцию немецких войск в Нидерландах, Дании и северной Германии. Но части, отрезанные от командования, продолжали оказывать сопротивление. В районе города Бремен вермахт ещё держал позиции, чтобы обеспечить отход гражданских к союзным рубежам. В одном из таких боёв погиб британский солдат Джордж Эллиот, стрелок 1-го батальона стрелкового полка Дурхэма. Он получил осколочное ранение от гранаты 6 мая и умер спустя сутки – за день до всеобщей капитуляции.
Он стал последним британским солдатом, погибшим в боевых действиях в Европе во Второй мировой. Его брат, тоже солдат, написал в письме домой: «Он не знал, что война закончилась. Мы узнали это после его смерти.»
Такой же неуловимо трагичный финал был и у французских частей. 2-й бронетанковый дивизион генерала Леклерка принимал участие в освобождении Чехословакии. 8 мая, уже после подписания капитуляции, одно из подразделений попало под обстрел у Пльзеня. Погиб лейтенант Жан Мартен, двадцати шести лет. Его считали одним из самых перспективных командиров. Он погиб, когда его танк наехал на мину, заложенную за несколько дней до этого.
Смерти после Победы – это особая категория памяти. Их не видно на фотографиях парадов, не упоминают в речах. Но они есть. Их имена – в донесениях, в письмах, на обелисках, иногда в семейных историях, которые передаются шёпотом: «Он не успел вернуться… на день позже – и остался бы жив».
В Европе война закончилась в мае, но на Дальнем Востоке продолжалась ещё более трёх месяцев. Империя Японии не собиралась сдаваться. Несмотря на ужасающие потери на Окинаве и бомбардировки Токио, военное командование верило в возможность «решающей битвы» на японских островах – с миллионами жертв с обеих сторон, с надеждой на политическое чудо.
6 и 9 августа США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. 9 августа СССР начал широкомасштабное наступление на Квантунскую армию в Маньчжурии. 15 августа император Хирохито объявил о капитуляции. Но это не был конец боёв. Множество японских гарнизонов – на островах, в джунглях Юго-Восточной Азии, в горах Китая – просто не слышали этого обращения. А если и слышали, то не верили.
В первые часы после речи императора, на острове Сайпан японский младший лейтенант Кэндзи Тада повёл своих солдат в контратаку против американской позиции, считая капитуляцию вражеской дезинформацией. В коротком бою он был смертельно ранен. Когда ему сообщили, что война действительно окончена, он, по словам американского переводчика, закрыл глаза и произнёс: «Тогда я умер зря».
Этот эпизод вошёл в сводку морской пехоты США как «контакт с враждебной группой после объявления капитуляции». Считается, что Кэндзи Тада стал одним из последних японских офицеров, погибших в бою.
Но и после 15 августа – особенно в Китае и Индонезии – стрельба не утихала. В Китае на момент капитуляции находилось более миллиона японских солдат. Многие отказывались сдаваться – не только из чувства долга, но и опасаясь мести со стороны китайских националистов и коммунистов. В ряде случаев японские части сами инициировали переговоры с советскими или американскими командирами, пытаясь капитулировать «вручную» – без приказов из Токио, которых они не получали.
19 августа в северной Маньчжурии, в районе Муданьцзяна, при попытке прорыва окружения погиб старший сержант Акира Ёсикава. Его подразделение пыталось вывести гражданских лиц из зоны боёв, когда попало под артиллерийский огонь. Ёсикава прикрывал отход, получил ранение в живот и умер на месте. Его тело было найдено спустя три дня и похоронено совместно с тремя китайскими женщинами, которых он сопровождал.
Позже один из пленных офицеров японской армии заявил на допросе: «Он не стрелял, он только кричал – „идите!“.» Эпизод этот малоизвестен, но его упоминает один из китайских источников как пример «человеческого поступка врага».
И всё же, пожалуй, самым известным последним погибшим в Азии стал лейтенант Сумито Тэрада, командир разведгруппы, действовавшей на Борнео. 20 августа 1945 года, через пять дней после капитуляции, он устроил засаду на колонну австралийской армии, убив троих солдат. В завязавшейся перестрелке сам Тэрада был застрелен. При нём нашли карту, перевязь и письмо, в котором он писал: «Мы не слышали приказа. Но даже если бы и слышали, мы должны были умереть в бою.»
Тэраду потом будут вспоминать как символ противоречивости финала. Он погиб не потому, что война не закончилась – а потому что не мог принять, что она закончилась без него.
У каждой армии, у каждой стороны, у каждого народа, участвовавшего в этой войне, были свои «последние». Последние погибшие, последние письма, последние выстрелы. Но были и те, чья смерть пришла после смерти войны – по инерции, по недоразумению, по нелепой случайности.
25 августа 1945 года, уже после капитуляции Японии, на китайском острове Хайнань японский лейтенант Косабуро Ногучи был застрелен китайским партизаном. Партизан не знал, что война закончилась. Ногучи вышел из укрытия с белой повязкой, чтобы передать документы о капитуляции. Его приняли за обманщика. Эта гибель зафиксирована как одна из самых поздних военных смертей, прямо связанных с боевыми действиями Второй мировой войны.
Таких случаев были десятки. Где-то – случайный выстрел. Где-то – задержка связи. Где-то – просто злоба, которую уже не удерживали никакие приказы.
Символичным во всех смыслах считается случай с капралом Вильгельмом Гуншем, охранявшим мост у деревни в Австрии. 9 мая 1945 года, услышав о капитуляции, он снял с себя амуницию, развёл руки и вышел к советским солдатам. Один из них, не разобравшись или из мести, выстрелил. Гунш умер на месте. Через два часа на том же месте стоял пост Красной армии. Через неделю – тихо возвращались жители деревни.
Война завершилась, но её последняя кровь вытекала медленно.
Когда смолкают орудия, это ещё не означает, что закончились выстрелы. Приказы могут быть отданы, акты подписаны, флаги спущены – но человеческое сознание догоняет мир не сразу. Последние жертвы почти всегда случайны. Они не герои парадов. Они – постскриптум войны.
Чарльз Хавитт, Иван Ласточкин, Гюнтер Шефер, Джордж Эллиот, Кэндзи Тада, Сумито Тэрада, Косабуро Ногучи, Акира Ёсикава. Разные имена. Разные флаги. Разные материки. Но всех их объединяет одно: они умерли в тот момент, когда война для большинства уже закончилась.
Мы привыкли считать, что конец войны – это момент праздника. Но для некоторых это был момент молчания. Или одиночества. Или пулевого удара в тишине. Умереть последним – значит не увидеть Победу. Значит уйти, когда всё уже сделано, когда враг уже сдался, когда всё, казалось бы, окончено.
Именно эти смерти делают войну полной. Потому что война – это не только марш вперёд, это ещё и торможение. Она не останавливается мгновенно. Она останавливается по инерции, разбрасывая последних, как искры за хвостом метеора.
И каждый такой погибший – как печать на заключительном акте. Последняя подпись. Последняя кровь. Последний, кто не дожил до мира.
Глава 5
Арабо-израильская война 1948-20 июля 1949 (12:00)
История появления государства Израиль в 1948 году – это одновременно и акт рождения, и акт войны. Провозглашение независимости 14 мая 1948 года стало триггером для немедленного вооружённого вторжения армий пяти арабских стран. Египет, Иордания, Сирия, Ирак и Ливан не признали легитимность нового государства и начали скоординированное наступление. С этого момента конфликт, тлевший месяцами, превратился в полномасштабную войну.
Для еврейского населения подмандатной Палестины это была война за выживание. Для арабского мира – попытка предотвратить необратимые изменения на карте Ближнего Востока. Война началась буквально в момент, когда подписывалась Декларация независимости. И закончилась – не салютами, не переговорами в Вене или Париже, а кровью, выстрелами и смертью на линии прекращения огня.
Каждая армия, каждая сторона, каждый солдат вступал в эту войну со своим пониманием, чем она должна закончиться. Но никто – ни в Тель-Авиве, ни в Каире, ни в Дамаске – не знал, кто будет последним, кто погибнет после финального приказа, кто не доживёт до перемирия всего несколько часов.
По одной из самых устойчивых версий, последним солдатом ЦАХАЛа, погибшим в бою в этой войне, был лейтенант Беньямин Кимхи, командир взвода бригады «Гивати». Он погиб 7 января 1949 года – через два дня до официального начала перемирия с Египтом, установленного соглашением на острове Родос.
Операция «Хофен» (Чугун), проводимая в самом конце войны, была последней крупной наступательной операцией Израиля на юге страны. Цель – закрепить контроль над пустынным Негевом, вытеснить остатки египетских частей, занять стратегически важные позиции вдоль дороги Рафа-Эль-Ариш. Перемирие уже обсуждалось, шли финальные консультации, но бои продолжались.
Во время зачистки укреплённого района в районе Абджа-Салиах египетские силы открыли огонь по израильскому патрулю. Беньямин Кимхи, находившийся во главе группы, получил ранение в грудь и скончался через 20 минут на руках своего заместителя. Через два дня командование Египта и Израиля подписали соглашение о прекращении огня. Имя Кимхи не стало символом, не вошло в школьные учебники, но именно его гибель завершила боевой путь бригады, которая прошла всю войну – от первых столкновений за шоссе к Иерусалиму до южной границы страны.
Кимхи был похоронен на военном кладбище в Нахале. В рапорте о его смерти указано: «Пал в бою при исполнении задачи по зачистке района, за два дня до прекращения огня». Его имя в списках погибших – одно из последних.
С другой стороны линии фронта – у египетской армии – последним задокументированным погибшим считается лейтенант Махмуд Саид Абдель Рахман, 24 года, выпускник военной академии в Хелуане. Он погиб 6 января 1949 года, в ходе ночной перестрелки на подступах к укреплённой деревне Умм Рашраш – будущего Эйлата. Египетские войска, отступая, пытались задержать израильское продвижение. Махмуд Саид попал под перекрёстный огонь, когда его отряд пытался пересечь вади5 в темноте. Он был сражён автоматной очередью и умер до прибытия медицинской помощи.
В египетских документах его имя появилось в последнем донесении 3-й пехотной бригады. Там сказано: «Смерть офицера произошла в ночь, когда силы уже были отозваны. Это была последняя потеря до прекращения огня». Его семья получила похоронку спустя месяц, вместе с формальной благодарностью от командования армии.
Но война – это не только фронты. Параллельно с основными армиями действовали иррегулярные отряды, ополченцы, добровольцы, местные силы. Многие из них не получили приказов о прекращении огня или просто отказались им подчиняться.
Так, по данным израильских отчётов, 9 января, уже после формального вступления перемирия в силу, группа арабских бойцов попыталась атаковать блокпост ЦАХАЛа возле Беэр-Шевы. Завязалась короткая перестрелка. Один из бойцов был убит – его имя так и осталось неизвестным, он не был опознан. Его тело позже передали через Красный Крест. В отчётах написано: «Без опознавательных знаков. Возможно, местный доброволец. Убит в бою после вступления перемирия в силу».
Это – одна из самых трагичных категорий жертв войны: те, чья смерть не имеет имени, даты, принадлежности. Только след от пули и дата на листе донесения.
Ещё одним трагическим примером «последних» стал случай в районе Иерусалима – города, который весь год войны оставался эпицентром противоречий и отчаянных боёв. Здесь перемирия никогда не наступали сразу: слишком много было линий, интересов, отдельных командиров и разрозненных отрядов, слабо подчинявшихся централизованному управлению.
10 января 1949 года, в восточной части Иерусалима, возле развалин древнего кладбища, под обстрел попал патруль израильских солдат. Согласно протоколу бригады «Эцион», отряд из четырёх бойцов, включая сержанта Меира Зусмана, выполнял обход маршрута по демаркационной линии. По ним был открыт огонь со стороны иорданского легиона. Зусман был смертельно ранен – пуля пробила лёгкое. Он умер по дороге в госпиталь.
Командование подало протест через представителей ООН, и на следующий день инцидент был признан «вооружённым недоразумением в зоне нестабильной линии огня». Тем не менее, для семьи Зусмана – жителя Кирьят-Хаима, отца двух дочерей – этот выстрел стал тем самым последним. Последним, когда страна уже начинала говорить о мире, когда перемирие вступило в силу.
С противоположной стороны, в том же районе, 9 января погиб лейтенант Абдулла Халиди, командир отделения Арабского легиона. Его подразделение патрулировало квартал Шейх-Джаррах, когда с израильской стороны были открыты предупредительные выстрелы. Один из них попал в Халиди. Он упал мгновенно. Его гибель была отражена в отчёте британского офицера связи при легионе, где указано: «Инцидент произошёл после официального прекращения боевых действий. Считаем случай единичным и связанным с отсутствием координации на местах.