В западне времени

Глава первая.

Лето в городе пахло бензином и асфальтом, раскаленным до состояния пластилина. А в гараже на окраине пахло еще и маслом, металлом и старой пылью, прогретой до состояния уюта. Для Кати это был единственный запах, который по-настоящему расслаблял. Она лежала под животом своего «Ямахи», вживляя в него новую звезду. Глухой стук торцевого ключа о бетонный пол, ровное дыхание и мерное жужжание падающих в пластиковый таз гаек – это был ее дзен. Ей нравилась эта механическая предсказуемость. Повернул гайку, получил результат. Не то что с людьми.

– Опять у него мигрень? – раздался из-за двери знакомый голос, и в проеме возникли потертые кеды Макса.

Катя лишь хмыкнула, не прерывая работы. Макс был ее другом, коллегой по курьерскому цеху и единственным человеком, кто мог безнаказанно вваливаться в ее святилище без звонка.

– Не просто мигрень, а полный отказ трансмиссии, – поправила она, по голосу определяя, что он принес пиво. Два бутылки. – Карданный вал взвыл, как сирена по «Терминатору», и замолчал. Насовсем.

– Жестоко, – с искренним сочувствием констатировал Макс, присаживаясь на перевернутый ящик из-под инструментов.

Он протянул ей одну бутылку. Катя выкатилась из-под мотоцикла, приняла пиво и сделала большой глоток. Жидкость была ледяной и обжигающе горькой. То, что нужно. Она обтерла ладонью потный лоб, оставив темный масляный мазок. Макс смотрел на разобранный мотоцикл с видом заслуженного патологоанатома.

– Воскресим?

– Обязательно, – Катя уверенно стукнула ладонью по резине колеса. – Он просто устал. Я его загнала. Три смены без перерыва, эти пробки… Он свое отработал. Теперь моя очередь.

Макс усмехнулся.

– Ты с ним разговариваешь. Буквально. Я в прошлый раз слышал, как ты обещала ему новое масло «как у больших мальчиков в MotoGP».

– Он все понимает, – парировала Катя, откручивая очередную гайку. – В отличие от некоторых двуногих. Кстати, ты зачем приперся? Скучно стало?

– Срочный заказ. Очень срочный, – Макс сделал таинственное лицо. – документы для юридической конторы на другом конце города. Контракты какие-то, подписи нужны до закрытия. Денег платят столько, что хватит тебе на твой карданный вал, а мне на новые аморты. Я сразу подумал – это для нашей Кати. Она только дай чего-нибудь починить и погонять.

Катя насторожилась, сверля его взглядом.

– Какой конец города? Не тот ли, где вечно эти велодорожки и гаишники с камерами, как клещи?

– Самый он, – Макс виновато ухмыльнулся. – Но деньги-то какие! Плюс ты же на своем звере за полчаса домчишь, у тебя же нет понятия «пробка».

Катя вздохнула, посмотрела на своего «железного коня», на его выпотрошенные внутренности, потом на часы. До закрытия той конторы оставалось чуть больше двух часов.

– Черт с тобой, – выдохнула она, отставляя пиво. – Помогай собирать.

– Вот это да! – обрадовался Макс, хлопая себя по коленям. – Катя никогда не откажется от вызова.

Они работали молча, слаженно, как хорошая команда пит-стопа. Катя главный механик, Макс подающий. Под ее отрывистые команды, люч на тринадцать», «молоток», «держи, мотоцикл постепенно обретал целостность. Катя двигалась точно, резко, почти агрессивно, но каждое ее прикосновение к железу было точным и бережным. Когда последняя гайка была затянута, она запустила двигатель. «Ямаха» рыкнул, выплюнул клуб сизого дыма и заурчал ровным, уверенным басом. Катя погладила бензобак.

– Видишь? Он готов.

Она натянула кожаную куртку, застегнула молнию, ткнула ногой кик-стартер. Движение было отработано до автоматизма.

– Документы? – крикнула она над ревом мотора.

Макс протянул ей конверт.

– Там адрес. Не гони слишком, а то я потом за твоим «конем» как за больным ребенком ухаживать буду!

– Не гоняю я, – крикнула в ответ Катя, уже надевая шлем. – Я эффективно перемещаюсь!

Щелчок забрала. Еще один рык мотора, и она вырулила из гаража, оставив Макса в облаке выхлопных газов. Он кашлянул, улыбнулся и крикнул уже в пустоту:

– Счастливо!

Но она уже не слышала. Она слилась с единым организмом из металла и скорости, ее мир сузился до полосы асфальта, зеркал заднего вида и гула, вытесняющего все мысли из головы. Один быстрый, четкий, понятный вызов. Починил, сел, поехал. Никакой мистики. Дорога действительно была адской. Полосатые велодорожки то и дело выпрыгивали на проезжую часть невнимательными курьерами на электросамокатах. Светофоры, казалось, сговорились и горели красным именно для нее. Катя ловко лавировала между машинами, используя малейшие просветы, ее «Ямаха» послушно рычал, реагируя на малейшее движение запястья.

Через сорок минут, уже в самом центре, она заглушила мотор у помпезного здания из стекла и бетона с вывеской «Хантингтон, Баркер и партнеры». Сняв шлем и встряхнув короткие, взъерошенные волосы, она сняла с крепления сумку с конвертом и бросилась ко входу. Консьерж в ливрее смерил ее с головы до ног, засаленная куртка, потертые джинсы, тяжелые ботинки. Катя парировала его взгляд таким ледяным и уверенным взглядом, что он поспешно отвел глаза к монитору.

– Курьерская доставка для мистера Хантингтона, – бросила она, подходя к стойке. – Срочно.

Девушка – администратор с идеальным макияжем и натянутой улыбкой взглянула на часы.

– У нас уже почти…

– До закрытия семь минут, я знаю, – перебила ее Катя, положив конверт на стойку. – Ваши юристы будут рады, что вы не заставили их переписывать многомиллионный контракт из-за опоздания на сто двадцать секунд.

Девушка на мгновение замялась, затем, нажав на трубку, произнесла:

– Мистер Хантингтон, к вам доставка. Да, я понимаю… Но она настаивает.

Минуту спустя лифт остановился, и из него вышел мужчина в идеально сидящем костюме, с сединой на висках и выражением лица человека, который платит огромные деньги именно за то, чтобы его никто не беспокоил после шести.

– Я надеюсь, это действительно что-то жизненно важное, – произнес он, не глядя на Катю, а обращаясь к девушке.

– Документы от «Сар Инвест», сэр, – быстро сказала Катя, протягивая конверт.

Хантингтон наконец-то повернулся к ней. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по ней, задержался на шлеме в ее руке.

– На мотоцикле? В такой час? Довольно рискованно.

– Быстро и эффективно, – парировала Катя. – Ваши документы в целости и сохранности, не то что бы они в пробке простаивали.

Уголок его рта дрогнул, то ли усмешка, то ли гримаса раздражения.

– «Эффективность» – это когда доставляют к назначенному времени курьерской службой, а не какими-то лихачами на двух колесах в последнюю минуту.

Катя почувствовала, как закипает. Она стояла тут, прорвалась через полгорода, починила для этого своего железного коня, а этот щегол в костюме за те же деньги смотрел на нее, как на назойливое насекомое.

– Курьерская служба бы привезла это завтра к обеду, – сказала она, стараясь говорить ровно. – Вы платите за скорость. Я предоставила скорость. Вам нужна подпись здесь или нет?

Она протянула ему электронный планшет с подтверждением доставки. Хантингтон на секунду задержал взгляд на ее руке, на ссадинах и черных разводах машинного масла, въевшихся в кожу, и с легкой брезгливостью взял планшет, быстрым движением расписался стилусом.

– Надеюсь, ваш «эффективный» способ передвижения того стоит, – произнес он, возвращая планшет. – Удачи на дорогах. Их, как мне кажется, вам не хватает.

Он развернулся и ушел обратно в лифт, даже не кивнув. Девушка за стойкой с облегчением выдохнула. Катя сунула планшет в сумку, развернулась и вышла на улицу, хлопнув тяжелой стеклянной дверью. Воздух, пахнущий выхлопами, показался ей на удивление свежим после стерильной атмосферы офиса.

– Ненавижу этих в галстуках.– прошипела она про себя, с силой надевая шлем.

Один быстрый, злой взмах ноги и мотор ожил с яростным ревом, выкрикивая вместе с ней всю накопившуюся досаду. Она рванула с места, резко втиснувшись в поток машин. Ей нужно было просто ехать. Быстро. Давить газ. Оставить этот блестящий мир стекла и высокомерия далеко позади. Она даже представить себе не могла, как далеко ей предстоит уехать. Она рванула с места, резко втиснувшись в поток машин. Ей нужно было просто ехать. Быстро. Давить газ. Оставить этот блестящий мир стекла и высокомерия далеко позади. Ярость постепенно выветривалась вместе с ветром, бьющим в грудь. Ритмичный гул мотора, мелькание огней, ночной прохладный воздух – все это действовало на нее лучше любой медитации. К тому времени, как она свернула на набережную, от раздражения не осталось и следа, осталась лишь приятная усталость и предвкушение отдыха.

Набережная была их местом. Непарадной, неотреставрированной частью города, где у старого причала толпились потрепанные катера, а запах речной воды смешивался с дымом от мангала. И именно здесь, на краю бетонного парапета, уже собралась ее свора. Увидев знакомые силуэты, Катя сбросила скорость, позволив «Ямахе» с рычанием подкатить к самой компании. Она заглушила двигатель, и наступившая тишина тут же была заполнена смехом, музыкой из портативной колонки и криком чаек.

– Ну что, Кать, разнесла кого-нибудь по пути? – крикнул Леха, он же «Художник», с банкой колы в руках. Он облокотился на гитару, прислоненную к парапету.

– Только чье-то самомнение, – отмахнулась Катя, снимая шлем и расправляя волосы. – Офисный планктон в костюме за триста тысяч.

– Фу, мерзость, – поморщилась Светка, пододвигая ей походный стул. Она заворачивала в лаваш только что снятый с мангала шашлык. – На, подкрепись. Ты как раз к ужину.

Катя с благодарностью приняла дымящуюся лепешку с мясом. Запах был божественным.

– Макс звонил? Хвастался, что меня на работу выгнал?

– Да уж, – засмеялся рослый парень по кличке Борщ, разливая что-то темное из термоса в пластиковые стаканчики. – Рассказал, как ты чуть ли не с голыми руками на мотоцикл кинулась. Героиня труда. На, согрейся.

Он протянул ей стаканчик. Катя сделала глоток. Глинтвейн, терпкий, сладкий и обжигающе горячий. Идеально. Она присела на стул, прислонив шлем к колесу мотоцикла. Сзади по воде скользили огни прогулочного теплохода, доносилась приглушенная музыка. Здесь же, в их угоду, было свое, живое и простое. Леха перебрал струны, запевая что-то дурашливое и знакомое. Светка подхватила. Борщ болтал с кем-то по телефону, жестикулируя свободной рукой. Катя откинулась назад, глядя на небо, в котором из-за городской засветки было видно всего несколько самых настойчивых звезд. Она чувствовала себя своей. Здесь не нужно было никому ничего доказывать, ни с кем спорить. Можно было просто молчать, слушать друзей и чувствовать, как остаточное напряжение покидает плечи.

– А ведь тот клерк, наверное, сейчас в своем дорогом авто в пробке на мосту стоит, – лениво заметила она, откусывая лаваш.

– А я уже тут. С едой. И с вами.

– Так и есть, анархия, – ухмыльнулся Лёха, заканчивая песню диссонансным аккордом. – Наш козырь, скорость и маневренность. Плюс игнорирование ПДД.

– Я не игнорирую, я творчески интерпретирую, – поправила его Катя, поднимая стаканчик в тост.

– За творчество!

– За творчество! – хором подхватила компания.

Она чувствовала себя абсолютно счастливой. Это был ее мир. Громкий, пахнущий дымом и свободой, собранный из верных друзей и старого железа. Мир, в котором все было просто, понятно и по-настоящему. Она еще не знала, что это последние минуты ее старой жизни. Последний теплый вечер. Последний глоток глинтвейна. Последняя шутка Лехи. Последний раз, когда мир имел хоть каплю здравого смысла.

Глава вторая.

Теплая волна глинтвейна и усталости растекалась по телу, растворяя остатки досады после встречи с Хантингтоном. Катя закрыла глаза, наслаждаясь гулом голосов друзей, треском углей в мангале и далеким гулом города. Это был ее анклав спокойствия в вечно спешащем мегаполисе. Покой взорвался. Сначала до них докатился натужный, визгливый рев мотора, явно на высоких оборотах. Звук был неестественным, пафосным, как крик попугая в вольере с совами. Потом на набережную, сбрасывая скорость, вырулил мотоцикл. Не просто мотоцикл, а сияющий, хромированный агрегат цвета «кричащий красный». На нем восседала Лена

Не Лена в потертой джинсовке их компании, а Лена в новенькой, пахнущей кожей куртке с причудливой нашивкой какого-то бренда и в дизайнерском шлеме, который она сейчас снимала с торжествующим видом.

– Ну, как вам? – прокричала она, заглушая музыку из колонки и замирая в эффектной позе.

Все обернулись. Леха перестал перебирать струны. Борщ, не отрываясь, смотрел на блестящее чудо техники.

– Ленка, ты это, что это? – первым нашел дар речи Леха.

– Это не «что это», – с гордостью провела рукой по бензобаку Лена . – Это «Ducati Monster». Мечта с детства. Наконец-то забрала его из салона!

Катя молчала. Она смотрела не на сияющую подругу, а на мотоцикл. Ее взгляд, привыкший сразу оценивать технику, сканировал: литые диски, инвертированная передняя вилка, фирменная решетчатая рама… Машина была красивой. И чертовски дорогой. Совершенно не в стиле их потрепанной, практичной братии.

– И как? – Лена, наконец, обратилась прямо к Кате, ища не просто одобрения, а признания ее победы. – Отличная машина, да? Теперь будем гоняться!

Катя медленно поднялась со стула, сделала последний глоток глинтвейна и подошла к «Дукати». Она не трогала его, просто обошла вокруг, изучая каждый изгиб.

– Красиво, – наконец выдохнула она нейтрально. – Очень. Поздравляю.

– Да ладно тебе, Кать, я же вижу!– рассмеялась Лена. – Глаза горят! Можешь посидеть, если хочешь. Почувствовать мощь.

Она сделала широкий жест, приглашая в седло. Катя покачала головой.

– Не надо. Я в грязи вся, после гаража. Поцарапаю новенькое.

– Да ерунда! – Лена была настойчива в своем великодушии. – Садись! Покатаемся немного по набережной? Покажу, как он рвет с места!

Идея промчаться на новой, быстрой машине была заманчивой. Очень. Но что-то внутри Кати сопротивлялось. Это был не ее зверь. Не ее история. Этот мотоцикл пах не маслом и бензином, а кредитом и желанием произвести впечатление.

– Я только что с работы, Лен – Катя потянулась к своему «Ямахе», похлопала его по бензобаку. – Мой конь еще не остыл. Да и ночь уже.

На лице Лены промелькнула тень разочарования. Она ждала восторгов, зависти, предложения немедленно рвануть в ночь.

– Ну, как знаешь, – она пожала плечами, стараясь сохранить легкий тон. – Тогда я сама немного прокачусь. Покажу его огням!

Она снова надела шлем, завела мотор. «Дукати» рыкнул, на этот раз громче и увереннее. Лена лихо развернулась и рванула прочь по пустынной набережной, оставляя за собой шлейф восхищенных взглядов ребят.

– Вот это тачка! – присвистнул Борщ. – Теперь у Светки и правда монстр!

– Да уж, – Леха снова взял в руки гитару, но не играл, а просто смотрел в сторону удаляющихся огней. – Теперь мы все на ее фоне на клячах разъезжать будем.

Катя молча вернулась на свое место. Предложение Светы висело в воздухе невысказанным упреком. «Покатаемся?» А почему не «покатаешься»? Почему не дала ей руль? Потому что боялась, что Катя, с ее агрессивным стилем вождения, не справится с мощным «иномарцем»? Или потому что этот мотоцикл был для Светы не инструментом, а аксессуаром? Дорогой игрушкой, которой делятся неохотно. Она снова посмотрела на свою «Ямаху». Старую, потрепанную, местами собранную на скотч и стяжки. Но свою. Такую же упрямую и несгибаемую, как она сама.

– Ладно, – она резко поднялась. – Я поехала.

– Что так рано? – удивилась Светка.

– Устала, – Катя уже натягивала куртку. – Да и настроение что-то упало.

Она не стала объяснять, что это была зависть. Не к мотоциклу. А к той беззаботности, с которой можно взять и купить себе «мечту с детства», не зная каждый ее винтик, не просиживая ночи в гараже, не чувствуя ее характер каждой клеткой кожи. Она завела своего «коня». Его рев, привычный и немного хриплый, после идеального воя «Дукати» показался ей вдруг убогим.

– Всем спокойной, – бросила она, надевая шлем.

И рванула с места, может быть, чуть резче, чем обычно. Ей нужно было снова остаться одной. Со своим железным другом. Со своей скоростью. Загнать куда подальше это странное, неприятное чувство, что ее мир, такой простой и честный, вдруг дал трещину. Она мчалась по ночному городу, и ветер свистел в уши, но не мог заглушить тихий, назойливый шепот: «А ведь на "Монстре" я бы уже давно была дома…»

Она мчалась по ночному городу, и ветер свистел в уши, но не мог заглушить тихий, назойливый шепот: А ведь на "Монстре" она бы уже давно была дома. Мысль была едкой, предательской. Она давила на газ сильнее, будто пытаясь убежать от самой себя. Повороты она проходила почти инстинктивно, тело само помнило каждую кочку, каждый знак на этом маршруте. Город мелькал вокруг размытым калейдоскопом неоновых вывесок и фонарного света. Она выехала на широкий проспект, почти пустой в этот час. Зеленый свет светофора вдалеке манил, словно приглашая выжать всю мощь до конца. И Катя поддалась. Наклонилась к бензобаку, вжимаясь в поток воздуха. Ветер ревел в уши, заглушая все. Спидометр полз к запрещенным цифрам. Чувство свободы, острое и пьянящее, наконец начало перебивать горечь. Вот оно. Только она, мотор и дорога.

Именно тогда мир взорвался. Слева, из примыкающей улицы, где должен был гореть красный, вывернул огромный внедорожник. Слишком быстро. Слишком неожиданно. Он возник перед ней внезапно, как черная стена, перекрывая весь свет, всю дорогу. Яркий белый свет его фар ослепил ее, превратился в единственную вселенную, слепящую, безжалостную. Не было времени затормозить. Не было времени свернуть. Только рефлекс, отчаянный, бесполезный рывок руля. Ее «Ямаха» с визгом резины легла набок, и Катя на мгновение почувствовала невесомость. Ее оторвало от седла. Мир перевернулся с ног на голову.

СКРЕЖЕТ МЕТАЛЛА. Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки. Стекло брызнуло тысячами осколков, похожих на ледяной. Странное, замедленное парение в кромешной темноте, прорезаемой дугами фар. Она увидела звезды на черном небе, такие далекие и безразличные. УДАР. Невыразимой силы. Глухой, костный, вышибающий весь воздух из легких одним махом. Боль, острая и всепоглощающая, пронзила все тело, а потом так же резко отпустила. И потом… ТИШИНА. Абсолютная, оглушительная. Ни гула мотора, ни ветра, ни криков. Только нарастающий звон в ушах. И ТЕМНОТА. Густая, бархатная, бездонная. Она накатила волной, не оставляя сил сопротивляться. Последнее, что успела почувствовать Катя, – это холодный асфальт щекой и запах бензина, смешанный с пылью. А потом не стало ничего.

Глава третья

Сознание возвращалось к Кате медленно, нехотя, как скрипящий старый механизм. Сначала не было ни мысли, ни памяти, только ощущения. Боль. Глубокая, разлитая по всему телу, тупая и ноющая, будто ее переехал каток. Голова раскалывалась, в висках стучало. Запах. Сладковатый, тяжелый, непривычный. Пахло дымом, пылью, потом и чем-то еще кожей? Деревом?

Под щекой не холодный асфальт и не стерильная больничная простыня. Что-то шершавое, колючее, но теплое. Мех. Катя с трудом открыла глаза. Веки казались свинцовыми. Потолок. Не ровный гипсокартонный, а грубые, темные деревянные балки, между которыми виднелись потрескавшиеся доски. Пыль висела в воздухе, золотясь в луче света, пробивавшегося из маленького запыленного окошка. Она лежала на низкой кровати, а под ней был тот самый колючий коврик из невыделанной шкуры какого-то животного. Она медленно, с стоном, повернула голову. Комната. Крошечная, неуютная. Стены из не струганых досок. На одной висела потрепанная литография с каким-то пейзажем. У стены простой деревянный стул и сундук с коваными уголками. Больше ничего. Паника, острая и слепая, впервые кольнула ее под ложечкой. Где она? Что за дурацкий розыгрыш? Клуб какого-то сумасшедшего реконструктора? Она попыталась приподняться на локтях, и мир поплыл перед глазами. Ее тело пронзила новая волна боли. Но не острой, как при переломе, а общей, мышечной, будто ее хорошенько избили. И именно тогда она посмотрела на себя. На ней была не ее привычная футболка и косуха. Даже не больничный халат. Это была грубая рубаха из плотной ткани, до бледности выцветшая от многочисленных стирок. И поверх длинная, темная, довольно изношенная юбка из тяжелой шерсти. На ногах не ботинки, а какие-то стоптанные кожаные башмаки. Катя замерла, не в силах осознать увиденное. Ее пальцы, дрожа, потрогала ткань рубахи. Она была реальной. Шершавой и настоящей.

Она снова рухнула на подушку, сжав виски. Память пыталась пробиться сквозь туман: ночь, огни, рев мотора… ВНЕДОРОЖНИК. Свет фар. Удар… АВАРИЯ. Мысль пронзила мозг, как током. Она попала в аварию. Значит, это больница? Но какая же это больница?! Ее взгляд упал на стул. Там, аккуратно сложенные, лежали жилетка из той же грубой ткани и широкополая шляпа. Ковбойская шляпа. Потертая, из войлока. Звон в ушах нарастал, но теперь Катя поняла, что это не звон. Это были звуки из-за двери. ТОПОТ КОПЫТ. Не единичный, а несколько, гулко отдающийся о землю. ГРУБЫЕ МУЖСКИЕ ГОЛОСА. Говорили хрипло, с акцентом, перебивая друг друга смехом. ЗВОН ШПОР. То самое металлическое побрякивание, которое она раньше слышала только в вестернах.

Сердце заколотилось где-то в горле, сжимаясь ледяным комом страха. Это не розыгрыш. Все было слишком реально. Боль, запахи, эта дурацкая одежда. Она снова попыталась сесть, на этот раз медленнее, превозмогая головокружение. Ноги были ватными. Она оперлась рукой о кровать и наткнулась взглядом на маленькое потрескавшееся зеркало, висевшее на стене. Подойдя к нему, Катя увидела отражение. И это было ее лицо, но какое то не ее. Да, черты были похожи. Тот же прямой нос, упрямый подбородок. Но кожа была более обветренной, с легкой сеточкой морщин у глаз. Волосы, того же темного оттенка, что и у нее, были убраны в строгую, нелепую прическу с пучком на затылке. А в глазах, широко раскрытых от ужаса, стояла не ее знакомая дерзкая уверенность, а глубокая, животная растерянность.

– Что за черт… – прошептала она, и ее собственный голос показался ей чужим, сиплым от неиспользования.

В этот момент дверь в комнату с скрипом отворилась. На пороге стояла пожилая женщина в простом платье и переднике, с суровым, не сулящим ничего хорошего лицом.

– А, Лиззи, очнулась наконец-то, – прохрипела она, окидывая Катю оценивающим взглядом. – А я уж думала, ты до вечера проспишь. Голова-то цела? Ничего, пройдет. Считай, легко отделалась после вчерашнего перестрелки, так еще лестница подвела, упала ты с нее.

Катя уставилась на нее, не в силах вымолвить ни слова. Лиззи? Перестрелка? Женщина, не дожидаясь ответа, бросила на стул грубую тканевую тряпку.

– Умойся, приведи себя в порядок. Мужики уже с ранчо вернулись, базарить будут. И шляпу не забудь, солнце сегодня печет немилосердно. Негоже хозяйке «Последнего рубежа» по своему же салуну как ошпаренная бегать.

Хозяйка салуна? Последний рубеж? Женщина развернулась и вышла, хлопнув дверью. Катя медленно, очень медленно опустилась на стул, не сводя глаз с той самой шляпы. Ее пальцы дрожали. Она поняла только одно. Это не больница. Это даже не ее тело. И что самое ужасное, она не знала, что хуже: умереть в той аварии или очнуться здесь. Катя медленно поднялась с кровати, ее ноги подкашивались. Каждый шаг отдавался тупой болью во всем теле. Она машинально взяла шляпу со стула, грубый войлок щекотал пальцы, пах пылью и чем-то чужим.

Ей нужно было увидеть. Увидеть, что там, за этой дверью. Опровергнуть безумие, которое творилось с ней. Она толкнула тяжелую деревянную дверь, и ее обдало волной нового шума и запахов. Тот же топот копыт и звон шпор, но теперь громче, ближе. И новые звуки: скрип повозок, мычание скота где-то вдали, резкие окрики на незнакомом наречии. И запах. Конский навоз, пыль, жареное мясо. Она сделала шаг вперед и замерла, обомлев. Деревянные тротуары. Грунтовая улица, укатанная до состояния камня, по которой не ездили машины, по ней скакали лошади. И повозки, запряженные лошадьми. По обеим сторонам улицы стояли не бетонные и стеклянные здания, а одноэтажные постройки из грубого бруса с вывесками: «Салун», «Кузница», «Банк», «Контора шерифа».

Напротив, у коновязи, стояли несколько мужчин. На них были жилетки, ковбойские шляпы, на поясах у них висели кобуры с массивными револьверами. Они о чем-то спорили, смеялись, и один из них сплюнул темной жидкостью прямо в пыль у своих сапог. Это был не клуб. Не съемочная площадка. Все было слишком грязным, слишком настоящим, слишком… живым. Солнце палило невыносимо, пыль висела в воздухе, забиваясь в нос и горло. Катя стояла, вжавшись в косяк двери, не в силах пошевелиться. Ее мозг отказывался обрабатывать картинку. Это была какая-то чудовищная ошибка. Галлюцинация. Кома.

– Эй, смотри! – кто-то крикнул неподалеку.

Резкий топот копыт заставил ее инстинктивно отпрянуть. Мимо нее, не сбавляя скорости, проскакал всадник на гнедом коне. Он даже не посмотрел в ее сторону. Круп лошади едва не задел ее, а облако пыли, поднятое копытами, накрыло ее с головой. Катя закашлялась, отшатнулась и споткнулась о край тротуара. Она рухнула в густую, теплую пыль прямо посреди улицы. Над ней раздался грубый хохот.

– Смотри-ка, Лиззи Шоу снова ноги заплетаются! – прокричал один из ковбоев у салуна. – Или вчерашнего вискаря еще не выветрила?

Катя, вся перемазанная, подняла голову. На нее смотрели, не с беспокойством, не с помощью, а с насмешкой и некоторым презрением. Женщина, вышедшая из лавки напротив, сжала губы и покачала головой, будто видя привычное и недостойное зрелище. Никто не бросился ей помогать. Она сама, дрожа, поднялась на ноги, отряхивая непонятную юбку. Платье. На ней было настоящее платье, и она только что упала с него в грязь на улице города, где правили бал ковбои и лошади. Ужас, холодный и тошнотворный, сковал ее изнутри. Это не сон. Это не галлюцинация. Она здесь. В своем теле. В теле какой-то Лиззи. В мире, который должен был давно кануть в лету.

Перед глазами снова поплыли круги. Темнота снова стала подступать к краям сознания, но на этот раз это был не болезненный обморок, а паническое, животное желание сбежать. Спрятаться. Проснуться. Но проснуться было негде.

Глава четвёртая

Катя стояла посреди пыльной улицы, отряхивая свое нелепое платье. Песок скрипел на зубах. В ушах звенело и от падения, и от оглушительного грохота этого цирка уродов. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью вернуть себя в реальность. Любую реальность, кроме этой.

– Не может быть, – прошептала она сама себе, зажмурившись. – Это розыгрыш. Макс… Леха… Вы где? Довольно! Хватит!

Она ждала, что вот-вот раздастся знакомый хохот, из-за угла выскочат друзья с камерой, а этот «ковбой» у салуна достанет из-за пазухи iPhone. Но ничего не происходило. Только лошадь фыркнула где-то рядом, и чей-то грубый голос прокричал:

– Эй, Джек, подвинься!

И тут к ней подошел один из них. Он был таким же замусоленным и пропыленным, как и все вокруг. Его лицо обветрило солнце, шляпа была помята, а на жилетке виднелись застарелые пятна. Он ухмыльнулся, обнажив неровные желтые зубы, и хлопнул ее по плечу так, что она едва устояла.

– Ну здравствуй, Лиззи! – просипел он, и от него пахло потом, табаком и чем-то крепким. – Как ты, красотка? Говорят, вчера здорово влетело от шерифа? А ты ничего, очухалась!

Катя отшатнулась, как от удара. Его прикосновение было грубым и оскорбительным. Его слова не несли никакого смысла.

– Отстань, – прохрипела она, глотая пыль. Ее голос звучал чуждо и слабо.

Ковбой фыркнул и подошел ближе, нависая над ней.

– Ой, какая неласковая сегодня наша хозяйка «Рубежа»! Или память отшибли вместе с гонором? Я же Сэм, Сэм Барлоу. Мы с тобой, можно сказать, старые друзья.

Он подмигнул, и это было настолько мерзко, что у Кати похолодело внутри. Сэм Барлоу. Лиззи. «Последний рубеж». Шериф. Слова бились в ее сознании, как мухи о стекло, не складываясь в картину. Это была какая-то чужая, убогая жизнь.

– Я тебя не знаю, – выдавила она, отступая еще на шаг. Ее спина уперлась в столб коновязи. Бежать было некуда. – Отвали. Это не смешно.

Сэм перестал ухмыляться. Его маленькие глазки сузились, в них промелькнуло сначала недоумение, а потом презрительная усмешка.

– Не знаешь? Ну, это мы сейчас проверим.

Он резко двинулся вперед, схватил ее за подбородок своими мозолистыми пальцами. Дыхание с запахом перегара ударило в лицо.

– Может, помочь вспомнить, а? Как в старые добрые?

Инстинкт сработал быстрее мысли. Катя не была хулиганкой, но годы езды на мотоцикле по враждебному городу научили ее давать сдачи. Она отшатнулась, пытаясь вырваться, и со всей силы ткнула его сапогом в голень.

– Отцепись, урод! – взвизгнула она уже своим, привычным тоном. – Я сказала, отстань! Ты кто такой, мать твою?!

Сэм Барлоу от неожиданности отпустил ее и отпрыгнул, хватаясь за ногу. На его лице сначала отразилась чистая ярость, а потом дикое, неконтролируемое веселье. Он расхохотался, громко и противно.

– Ого! – заорал он, обращаясь ко всем вокруг. – Гляньте на нее! Лиззи Шоу совсем рехнулась! Уже и старых друзей не узнает! И языком каким-то странным говорит!

На него обернулись другие ковбои, заулыбались. Катя, вся трясясь от ярости и унижения, видела, как они смотрят на нее не как на жертву, а как на сумасшедшую. Или на дерзкую дуру.

– Может, ей в голову-то стукнули крепко? – предположил один из них, лениво плюя в пыль.

– Или просто нажралась с утра, – добавил другой.

Сэм Барлоу, все еще посмеиваясь, потер голень.

– Ладно, Лиззи, ладно. Побереги пыль. Когда очухаешься, заходи, выпьем за старую дружбу.

Он повернулся и пошел прочь, к салуну, к своим приятелям. На нее больше никто не смотрел. Инцидент был исчерпан. Катя прислонилась к столбу, пытаясь перевести дыхание. Руки тряслись. Она не понимала ровно ничего. Они все знали эту женщину. Знакомились с ней. Боялись ее? Презирали? Считали своей? Она посмотрела на свои руки, чужие, более грубые, с коротко подстриженными ногтями и ссадинами на костяшках. Это не ее руки. Но боль от того, как она ткнула того ковбоя, была ее болью. Унижение – ее унижением. И тут до нее дошла самая страшная мысль. Это не розыгрыш. Слишком все… детально. Слишком реально. Слишком жестоко. Она оказалась в ловушке. В ловушке чужого тела. В ловушке чужой жизни. В ловушке безумия, из которого, похоже, не было выхода. И самое ужасное, что правила этой жизни она не знала. А цена ошибки, как она только что поняла, могла быть очень высока.

Катя все еще стояла, прислонившись к столбу, пытаясь загнать обратно в легкие воздух, который, казалось, состоял из одной едкой пыли. Смех Сэма Барлоу и его друзей доносился из-за дверей салуна, колючий и унизительный. Она чувствовала себя зверем в загоне, на которого тычут пальцами. И тут новый звук выделился из общего гама, размеренный, неторопливый цокот копыт. Он приближался прямо к ней. Катя медленно подняла голову. На нее смотрел всадник на высокой гнедой лошади. Мужика лет сорока с лишним, с лицом, вырезанным из дуба, жестким, неподвижным, с глубокими заломами у рта и холодными, бледными глазами, которые скрывались в тени полей шляпы. Но Катя даже не сразу разглядела его лицо. Ее взгляд притянула и пригвоздила к месту звезда. Пятиконечная, из потускневшего металла, она была прикреплена к груди его кожаного жилета, прямо над сердцем. Шериф. Мозг, забитый образами из фильмов, выдал мгновенную ассоциацию. Закон. Сила. Власть в этом богом забытом месте.

Лошадь остановилась в паре шагов от нее, фыркнула, обдавая Кату теплым паром. Всадник даже не шевельнулся, продолжая смотреть на нее с высоты своего седла. Его взгляд был тяжелым, изучающим, лишенным насмешки или любопытства, которые были у других. Он был похож на сканер, который медленно и методично считывал с нее информацию, бит за битом. Катя замерла, чувствуя, как под этим взглядом по спине бегут мурашки. Он видел все: ее перепачканное платье, дрожащие руки, вероятно, даже дикий, не скрытый ужас в глазах.

– Мисс Шоу, – произнес он наконец. Голос был низким, хрипловатым, без единой нотки приветствия. – Барлоу снова докучает?

Он не спрашивал «что случилось» или «в порядке ли вы». Он уже все видел. И уже сделал вывод. Катя попыталась что-то сказать, но горло пересохло. Она лишь беззвучно пошевелила губами, чувствуя себя полной идиоткой. Холодные глаза шерифа сузились еще больше. Он слегка наклонился в седле, и его взгляд стал еще пристальнее, еще опаснее.

– Вы сегодня какая-то тихая, Лиззи, – произнес он, растягивая слова. В них не было угрозы. Было нечто худшее, ледяное, неподдельное подозрение. – Обычно после стычки с Барлоу пол-улицы оглохнуть может от вашего голоса. А сегодня вы молчите. И смотрите по сторонам, как… – он сделал крошечную паузу, – как будто впервые здесь оказались.

Катя почувствовала, как земля уходит из-под ног. Он видел. Видел ее растерянность, ее непонимание. Он, в отличие от туповатых ковбоев, не списывал это на пьянство или ушиб. Он чувствовал подмену. Она попыталась найти хоть что-то из того, что, казалось, должна говорить эта Лиззи. Что-то дерзкое, язвительное. Но в голове была пустота, залитая паникой.

– Я… -она сглотнула. – У меня голова болит.

Это прозвучало жалко и немощно. Совсем не так, как должна была говорить владелица салуна, которую, судя по всему, все побаивались. Шериф медленно, почти театрально, окинул взглядом ее фигуру с ног до головы, задержавшись на ее пустых, дрожащих руках.

– Голова, – повторил он без всякой интонации. – Понимаю. После вчерашнего… инцидента у конюшни это неудивительно. Надеюсь, память не отшибло. Вам ведь есть что помнить, Лиззи. Много чего.

Его слова повисли в воздухе тяжелым, недвусмысленным намеком. Он не просто констатировал факт. Он напоминал. И предупреждал. Он выпрямился в седле, взялся за поводья.

– Держитесь подальше от неприятностей, мисс Шоу, – произнес он уже официальным тоном. – И постарайтесь прийти в себя. В Пыльной Лощине все друг друга знают. Странности здесь быстро замечают.

И, не дожидаясь ответа, он тронул лошадь шпорами и медленно поехал дальше, по своим шерифским делам, оставив Кату стоять одной посреди улицы, перемазанной в пыли, с ледяным комом страха в груди и с одной единственной, отчетливой мыслью в голове: Он знает. Он не знает что именно, но он знает, что со мной что-то не так. И он будет следить.

Глава пятая

Шериф уже отъехал на несколько ярдов, его спина была прямая и непроницаемая. Но инстинкт выживания, острый и животный, заставил ее сделать шаг вперед. Голос сорвался с губ хрипло, против ее воли.

– Шериф! Постойте!

Цокот копыт прекратился. Конкорд медленно развернул лошадь. Его лицо не выражало ничего, кроме холодного ожидания. Он не слез с седла, просто смотрел сверху вниз, давая ей понять, что ее время на исходе.

– Ну, мисс Шоу? – его голос был лезвием, обернутым в бархат.

Катя стояла, чувствуя, как под его взглядом ноги снова становятся ватными. Она понимала, что делает что-то невероятно глупое, возможно, смертельно опасное. Но она должна была знать. Она должна была проверить последнюю, сумасшедшую гипотезу.

– Я простите, шериф, – она запиналась, чувствуя, как горит лицо. – Я задам тупой вопрос.

Он не шевельнулся. Не поощрял, не останавливал. Просто ждал.

– Какой сейчас год? – выдохнула она, и слова повисли в воздухе, такие нелепые, такие чудовищно неуместные, что даже ковбои у салуна на секунду замолчали, услышав их.

Глаза шерифа, те самые холодные, бледные глаза, наконец изменились. Они не округлились от удивления. Нет. Они расширились. Словно за маской из дуба на мгновение проглянуло живое человеческое изумление, смешанное с крайней степенью настороженности. Он медленно, очень медленно оглядел улицу, убедился, что их слышали, и его взгляд вернулся к ней, став еще тяжелее и острее. Без единого слова он спрыгнул с лошади. Движение было плавным и полным скрытой силы. Он бросил поводья на землю, лошадь осталась стоять смирно и твердыми шагами направился к Кате. Она инстинктивно отпрянула, но он был уже рядом. Его рука в грубой кожаной перчатке схватила ее за локоть, не больно, но так чтоб стало ясно: сопротивляться бесполезно.

– Пойдемте, мисс Шоу, – произнес он тихо, но так, что каждое слово врезалось в сознание. – Поговорим наедине.

Он поволок ее, не как даму, а как задержанного преступника, к узкому проходу между салуном и соседним зданием, где пахло мочой и прелым сеном. Отшвырнув пустую бочку ногой, он загнал ее в этот импровизированный тупик, заслонив собой выход своим телом. Солнце слепило ей глаза, но его лицо оставалось в тени.

– Повторите свой вопрос, – приказал он без предисловий. Его голос был тише прежнего, но в нем появилась новая, стальная опасность.

Катя, дрожа, попыталась вырваться, но его хватка лишь усилилась.

– Я спросила какой год.

– Год, – он перебил ее, наклонившись так близко, что она почувствовала запах кожи, пота и холодного металла. – Вы стояли посреди главной улицы Пыльной Лощины и спрашивали у шерифа, какой год. Вы хотите сказать мне, Лиззи Шоу, что не знаете этого? После вчерашнего падения с лестницы в своем же салуне?

Его глаза выжигали ее душу. Он не верил ни одному ее слову. Он знал, что падение с лестницы, ничто по сравнению с тем, что творилось с ней сейчас.

– Я плохо себя чувствую, – попыталась она соврать, но это прозвучало жалко.

– Не врите мне, – его голос стал почти шепотом, но от этого еще страшнее. – Вы не та женщина, что пугается Барлоу. Вы не та женщина, что падает в обморок от солнца. И уж точно не та, что забывает, в каком году мы живем. Вы кто? Последний вопрос прозвучал так, будто он спрашивал не о имени, а о виде существа, стоящего перед ним.

Катя замолчала. Что она могла сказать? Что она из будущего? Что она попала в аварию? Он решит, что она сумасшедшая, и запрет в самом темном карцере, какой только найдется в этом городе. Она молчала, глядя на него с немым ужасом. Конкорд выдержал паузу, изучая каждую черту ее лица, каждую дрожь.

– Ладно, – наконец произнес он, и в его голосе появилась странная, усталая нота. – Не хотите говорить не надо. Но запомните. Запомните хорошенько. Сейчас 1874 год от Рождества Христова. Вы в Аризоне. Территория все еще дикая, и закон здесь я. А странные вопросы и странное поведение привлекают внимание. Не только мое.

Он кивнул в сторону улицы, где кучковались любопытные.

– Вам это нужно?

Он отпустил ее локоть. На руке остался красный след от его пальцев.

– Придите в себя, Лиззи, – повторил он свое предупреждение, но на этот раз в его тоне было нечто иное. Не угроза, а… предостережение. – И постарайтесь вести себя так, как от вас ожидают. Ради вашего же блага.

Он развернулся и вышел из переулка, оставив ее одну в вонючей тени, с головой, гудевшей от одного-единственного слова, которое било по ней, как молот. Катя стояла, вжавшись в грубые доски стены, чувствуя, как ее сердце колотится где-то в горле, готовое вырваться наружу. Слова шерифа – «1874 год» – висели в воздухе тяжелым, неподъемным колоколом, оглушая и парализуя. Это была не шутка. Не сон. Это было хуже любого кошмара. Он уже повернулся к выходу, его тень удлинялась, уходя из переулка. Еще секунда и он уйдет. Оставит ее здесь одну с этим знанием, с этим безумием.

– Шериф!

Он остановился, но не обернулся сразу, лишь слегка повернул голову, дав ей понять, что его терпение на исходе. Катя сделал шаг вперед, ее голос сорвался, дрожа и предательски срываясь на полуслове.

– Шериф вы сочтете меня, может быть, больной… – она задыхалась, слова путались, вырываясь против воли, – Но я не Лиззи. Меня зовут Катя. И я из 2025 года. Я не должна быть здесь.

Она выпалила это одним духом, зажмурившись, как перед прыжком в ледяную воду. Глупо. Безумно. Но другого выхода не было. Может, он увидит ее искренность? Может, в этом диком мире найдется место для одной сумасшедшей? Шериф Конкорд медленно, очень медленно обернулся. Его лицо было каменным. Ни тени удивления, ни гнева, ни насмешки. Только абсолютная, леденящая пустота. Он сделал шаг назад, к ней, и его тень снова накрыла ее целиком.

Он смотрел на нее несколько секунд, его холодные глаза скользили по ее лицу, по ее дрожащим рукам, по всему ее жалкому, перепачканному в пыли виду. Затем он наклонился так близко, что она снова почувствовала запах старой кожи и металла.

– Мисс Шоу, – произнес он тихо, и в его голосе не было ни капли снисхождения или сомнения, только плоское, железное презрение. – Идите проспитесь. Вы пьяны. Или вас стукнули по голове крепче, чем я думал.

Он выпрямился, его взгляд стал отстраненным, казенным.

– У меня нет времени на дурацкие бредни. Приведите себя в порядок. И если я еще раз услышу от вас подобное, мне придется запереть вас в камере до вытрезвления. Ради вашей же безопасности. Понятно?

Он не ждал ответа. Он уже решил все для себя. Для него она была не путешественницей во времени, а пьяной или тронутой умом женщиной, которая стала обузой. Сказав это, он резко развернулся и на этот раз ушел окончательно. Его шаги по деревянному тротуару звучали как удары молота по крышке ее гроба. Катя осталась одна в вонючем переулке, сжимая виски пальцами. Он не поверил. Он не мог поверить. И почему, черт возьми, он должен был верить? Она медленно сползла по стене на землю, обхватив колени руками. Пыль прилипла к мокрым от слез щекам. Отчаяние, густое и черное, накатывало волнами. Она была в ловушке. В ловушке чужого тела, чужой жизни, чужого времени. И единственный человек, облеченный властью, только что дал ей четко понять: никаких чудес. Никаких странностей. Только суровая реальность Дикого Запада, где нет места для потерявшихся душ из будущего. Она была одна. Совершенно одна.

Глава шестая

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая пыльную улицу Пыльной Лощины в кроваво-красные тона. Катя все еще сидела в переулке, обхватив колени, но слезы высохли. Осталась только пустота и леденящий ужас, пропитавший каждую клеточку. 1874 год. Аризона. Никаких шансов на ошибку. Из-за стен салуна доносился приглушенный гомон, звон стекла, похабная песня. Это был ее салун. «Последний рубеж». Единственное, что у нее здесь было. Убежище? Или тюрьма Собрав последние силы, она поднялась, отряхнула платье, бесполезный жест и вышла из переулка. На нее снова покосились, но уже с меньшим интересом. Сумасшедшая Лиззи Шоу, уже не новость. Она толкнула тяжелую филенчатую дверь салуна. Волна звука, запаха и дыма ударила ей в лицо. Табачный дым щекотал ноздри, пахло дешевым виски, потом и жареным мясом. В полумраке, освещенном лишь керосиновыми лампами, кучковались мужики за столами, громко споря и перекидываясь картами. У стойки стояли несколько ковбоев, опершись на нее локтями. В углу расстроенное пианино пыталось выдавить какую-то мелодию.

И все это замерло на секунду, когда она вошла. Десятки глаз уставились на нее. Искали в ее лице знакомую дерзость, властность Лиззи Шоу. Катя почувствовала, как под этим взглядом ноги снова становятся ватными. Она сделала шаг к стойке, пытаясь выглядеть уверенно, и почувствовала себя актрисой на сцене, не выучившей роль. За стойкой суетился плечистый мужчина с залысинами и начищенным до блеска подносом бармен. Его глаза встретились с ее взглядом, и в них она прочитала нечто знакомое, усталость и предостережение? И тут один из ковбоев у стойки, крупный, с лицом, обветренным до состояния старой кожи, развернулся к ней, широко ухмыляясь. Это был не Сэм Барлоу, кто-то другой.

– Ну вот и наша красотка! – проревел он, и от него пахло перегаром за километр. – Лиззи! Подь-ка сюды!

Катя замерла. Все снова смотрели на них. Она медленно подошла..

–Лиззи, голубка, – ковбой тяжело положил свою лапищу ей на плечо. Прикосновение было грубым, собственническим. – Выручай. Заработаю на следующей неделе, все отдам. В долг, а? Одну бутылочку. Для старого друга.

Он говорил настойчиво, с той ухмылкой, которая говорила, что он не привык, чтобы ему отказывали. И что он не собирается принимать отказ сегодня. Старая Катя, та, что из 2025 года, уже бы взорвалась. Резко сбросила бы его руку, послала бы куда подальше, пригрозила бы вызвать полицию. Здесь полицией был шериф, который только что посоветовал ей «проспаться». Но новая Катя, запертая в теле Лиззи, лишь напряглась, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Я не думаю, что это хорошая идея, – выдавила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Ухмылка на лице ковбоя сползла, сменилась нахальной уверенностью.

– Да ладно тебе! Я же свой! Помнишь, как я тебя тогда от этих бродяг отстоял? Весь салун мог бы разнесли!

Он наклонился ближе, его дыхание стало еще вонючее.

– Или ты теперь только с шерифом водку пьешь? Слышал, вы сегодня о чем-то секретном шептались.

В его тоне прозвучала неприкрытая угроза. В воздухе запахло опасностью. Катя почувствовала, как сжимаются кулаки. Гнев, знакомый и яростный, закипал внутри. Она открыла рот, чтобы сказать что-то резкое, что-то, что поставило бы этого грубияна на место. Но бармен, словно прочитав ее мысли, резко кашлянул, привлекая внимание. Он делал вид, что вытирает стакан, но его глаза были прикованы к ней. Он едва заметно покачал головой. И затем, наклонившись будто за другой тряпкой, прошипел так тихо, что услышала только она:

– Не надо, мэм. Это Тедди Колт. Он быстр на расправу. Улыбнитесь и уйдите. Сейчас же.

Его слова подействовали как ушат ледяной воды. «Быстр на расправу». Это не было фигурой речи. Здесь это означало одно: он мог выхватить кольт и пустить ее в расход прямо здесь, у стойки, и для большинства это было бы всего лишь «еще одной стычкой в салуне». Страх, настоящий, физический страх, сковал ее горло. Она впервые по-настоящему осознала, где находится. Здесь не было правил. Не было полиции, которая примчится по вызову. Здесь был только закон силы и скорость руки. Она заставила свои губы растянуться в жалкую, дрожащую улыбку. Она аккуратно сняла его тяжелую руку со своего плеча.

– Как-нибудь в другой раз, Тедди, – ее голос прозвучал чужим и слабым. – Я нехорошо себя чувствую.

И, не глядя на его мгновенно нахмурившееся лицо, она развернулась и пошла прочь, к двери, ведущей в ее комнаты. Спина горела от десятков любопытных и насмешливых взглядов. Она слышала, как Тедди фыркнул и что-то недовольно пробурчал, а потом громко потребовал у бармена виски. Дверь в ее комнату захлопнулась за ней, отгородив от шума и угарного воздуха. Катя прислонилась к ней спиной, вся трясясь. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Она не ответила. Она струсила. Она улыбнулась и ушла. И это было самое разумное, что она сделала с момента своего прибытия сюда. Потому что здесь одно неверное слово, один не тот взгляд могли стоить жизни. Она впервые по-настоящему боялась.

Дверь в ее комнату захлопнулась за ней, отгородив от шума и угарного воздуха. Катя прислонилась к ней спиной, вся трясясь. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Она не ответила. Она струсила. Она улыбнулась и ушла. И это было самое разумное, что она сделала с момента своего прибытия сюда. Потому что здесь одно неверное слово, один не тот взгляд могли стоить жизни. Она впервые по-настоящему боялась. Вдруг сквозь дверь, из зала, донесся громкий, раздраженный голос Тедди Колта:

– И что это с ней такое сегодня? То года не помнит, то виски в долг не дает! У нее что, вселился дух какой-нибудь ханженной старой девы из Бостона?

Раздался громкий хохот. Кто-то из завсегдатаев, хриплым от виски голосом, выдал в ответ:

– Может, она не старая дева, а наоборот, Тедди! Может, ее ночью какой ковбой дикий оседлал, да так, что она и себя не помнит!

Еще более громкий, похабный хохот прокатился по салуну. Катя зажмурилась, чувствуя, как горит лицо от смеси стыда и ярости. И тут другой голос, дребезжащий и пьяный, подал реплику, которая заставила ее застыть на месте:

– А может, это она не Лиззи Шоу вовсе! Может, это инопланетянин в ее кожу залез! Я одну историю слышал от старателя… они, говорят, так делают!

На секунду в салуне воцарилась тишина, а затем взрыв хохота стал просто оглушительным.

– Инопланетянин! Ха-ха-ха! Да она просто перепила вчера!

– Инопланетянин, который виски в долг не дает! Теперь я все понял!

Шутки становились все глупее и нелепее. Они перебрали всех возможных мифических существ, которые могли бы вселиться в хозяйку салуна, закончив тем, что ее, по всеобщему мнению, могла заменить «русалка, которая море перепутала с выгребной ямой». Катя стояла за дверью, и постепенно дрожь в ногах стала проходить. Ее дикий, панический страх начал понемногу растворяться, сменяясь странным, искаженным ощущением абсурда. Они, эти громилы с кольтами, сейчас всерьез обсуждали, не инопланетянин ли она. И это было… до смешного нелепо. Они были ближе к истине, чем сам шериф, и даже не подозревали об этом.

Уголки ее губ сами собой дрогнули. Потом она фыркнула. А затем, прижав ладонь ко рту, чтобы не выдать себя, она тихо, истерически захихикала прямо у двери. Слезы снова выступили на глазах, но на этот раз это были слезы не от отчаяния, а от нервного, сюрреалистического смеха. Она, Катя из 2025 года, стоит в теле салунной хозяйки на Диком Западе, а за дверью ковбои спорят, не русалка ли она. Это было настолько по идиотски, настолько сюрреалистично, что даже страх на мгновение отступил. Она оттолкнулась от двери, все еще тихо посмеиваясь, и поймала свое отражение в том самом потрескавшемся зеркале. Растрепанная, перепачканная, с красными от слез глазами и с идиотской улыбкой на лице.

– Ну что, инопланетянин, – прошептала она своему отражению. – И как нам теперь отсюда выбираться?

Истерический смех прошел так же быстро, как и начался. Но крошечная искорка чего-то, отдаленно напоминающего азарт, теплилась внутри. Если это самый страшный кошмар в ее жизни, то по крайней мере, он был чертовски оригинальным. Правда, от этого не становилось менее страшно. Катя стояла у двери, слушая, как похабный хохот в салуне стихает, перетекая в привычный гул. Ее минутная истерика прошла, оставив после себя холодную, ясную пустоту. Они смеялись. Над ней. Считали ее слабой. Сумасшедшей. Ханженной старой девой. Именно эта фраза прозвучала в голове, как щелчок курка. Старая Катя была бы уже в ярости. Новая Катя поняла кое-что другое. Здесь не уважают слабость. Здесь уважают силу. Даже если это театр. Даже если изнутри тебя трясет от страха.

Ее взгляд упал на табурет в углу комнаты. На нем висел ремень с кобурой и массивным револьвером. Тот самый, что, видимо, принадлежал Лиззи Шоу. Той, которую все боялись. Она медленно подошла, взяла оружие в руки. Оно было тяжелым, холодным, смертельно опасным. Она никогда не держала в руках ничего тяжелее баллончика с перцовкой. Но сейчас это был не просто пистолет. Это был билет в ее новую реальность. Заглянув в гардероб, увидела кожаные штаны, кожаную куртку. Не задумываясь она сняла платье и одежда села как влитая. Схватив револьвер, она распахнула дверь и вышла в зал салуна. Шум не смолк сразу. Но несколько человек у стойки обернулись. Увидели ее. Увидели оружие в ее руке. Ухмылки начали сползать с их лиц. Катя подняла руку и, не целясь, дважды спустила курок. Грохот выстрелов был оглушительным в замкнутом пространстве. Стекла на полках барной стойки задребезжали. Наступила мертвая тишина, разряженная только едким запахом пороха.

Все замерли, застигнутые врасплох. Бармен Джек медленно поднял руки, показывая, что он не представляет угрозы. Катя стояла, чуть расставив ноги, держа дымящийся револьвер в вытянутой руке. Голос ее не дрожал. Он был низким, хриплым и абсолютно ледяным. Таким, каким, она надеялась, должен был звучать голос Лиззи Шоу.

– Значит так, дибилоиды, – произнесла она, и слова падали, как камни. _ Еще раз в мой адрес что-нибудь скажете… будет больно.

Тедди Колт, все еще сидевший у стойки, медленно повернулся. Его лицо было багровым от злости и выпивки. Он презрительно фыркнул и поднялся с табурета.

– Иди проспись, Лиззи, – просипел он, делая шаг на нее. – Надоели уже твои…

Он не договорил. Катя снова подняла руку и выстрелила. Дважды. Пушистая ковбойская шляпа слетела с головы Тедди и отлетела в сторону, подперевшись у ног одного из зрителей. На его голове остался лишь засаленный след от тульи. Тедди замер на месте, его глаза округлились от невероятного изумления и стремительно нарастающей ярости. Он потрогал макушку, будто проверяя, на месте ли голова. Катя не опустила руку. Ствол револьвера теперь смотрел прямо в него. Ее палец лежал на спусковом крючке.

– Следующий выстрел, – сказала она тихо, но так, что было слышно в самой дальней углу замершего салуна, – будет в твою пустую башку. Садись.

Тедди Колт, огромный, опасный, быстрый на расправу Тедди Колт, не сел. Он просто стоял, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки. Он смотрел ей в глаза. И, должно быть, увидел там что-то, чего никогда не видел в глазах Лиззи Шоу. Не просто злость. Не просто истерику. А холодную, безрассудную готовность довести дело до конца. Готовность человека, которому уже нечего терять. Он плюнул на пол прямо перед собой, буркнул что-то неразборчивое, но… развернулся, подобрал свою шляпу и, не глядя ни на кого, тяжело направился к выходу. Дверь салуна хлопнула за ним. В салуне стояла гробовая тишина Никто не двигался. Все смотрели на Катю с новым выражением в котором был и страх, и уважение, и дикое любопытство.

Катя медленно опустила руку. Вложила револьвер обратно в кобуру. И, не сказав больше ни слова, развернулась и пошла обратно в свою комнату. Каждый шаг давался с невероятным усилием. Колени подкашивались. Она захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной и зажмурилась. Из зала не доносилось ни звука. А потом, через несколько секунд, робко застучали клавиши пианино. Она только что сыграла в русскую рулетку с самым опасным человеком в баре. И выиграла. Ценой невероятного нервного напряжения. Ценой того, что она только что чуть не убила человека. Она посмотрела на свою руку. Она все еще дрожала. Но теперь ее боялись. А бояться, уже было шагом вперед по сравнению с тем, чтобы быть посмешищем. В мире Дикого Запада это был единственный язык, который все понимали.

Глава седьмая

Тишина в салуне продержалась ровно до тех пор, пока пианист не попытался выжать из расстроенного инструмента подобие мелодии. Потом кто-то неуверенно кашлянул. Кто-то заказал виски. Жизнь, пусть и напуганная, осторожная, начала возвращаться в «Последний рубец». Но атмосфера была уже иной. Теперь в воздухе висело не только напряжение, но и тяжелое, невысказанное уважение, замешанное на страхе. Катя стояла за своей дверью, прислонившись лбом к прохладному дереву, и пыталась заставить дрожь в коленях утихнуть. Рука, сжимавшая револьвер, онемела. В ушах все еще стоял оглушительный грохот выстрелов и тихий, ледяной звук ее собственного голоса: «Следующий выстрел будет в твою пустую башку». Она едва не убила человека. И самое ужасное, в тот момент она была готова это сделать.

Ее размышления прервал новый звук с улицы, быстрый, уверенный цокот копыт, резко оборвавшийся прямо у входа в салун. Затем скрип двери, и наступила вторая за этот вечер мертвая тишина, на этот раз, полная, абсолютная. Даже пианино умолкло. Сердце Кати ушло в пятки. Она узнала эти шаги, тяжелые, размеренные, с легким звоном шпор. Еще до того, как он произнес слово, она знала, кто это.

– Я слышал выстрелы, – раздался низкий, безразличный голос, который, однако, резал гул в зале, как нож. – Что случилось?

Катя зажмурилась. Шериф. Конечно. Три выстрела в центре города – это было событие. Она глубоко вдохнула, выпрямила плечи и снова натянула на себя маску Лиззи Шоу, ту, что только что с таким трудом создала. Она вышла из-за своей двери, останавливаясь на пороге, опираясь рукой о косяк, стараясь выглядеть уставшей и раздраженной, а не перепуганной до смерти. Шериф Конкорд стоял посреди зала, сняв шляпу. Его холодные глаза медленно скользили по замершим посетителям, по бармену Джеку, который старательно оттирал уже чистый бокал, и, наконец, остановились на ней. В них не было ни гнева, ни беспокойства, только привычная, всевидящая настороженность.

– Ну? – он повторил, обращаясь уже конкретно к ней. – У вас здесь снова стреляли, мисс Шоу. Я жду объяснений.

Все затаили дыхание. Джек замер с тряпкой в руке. Все ждали, что она скажет. Будет ли жаловаться? Обвинять Тедди? Начинать историю, которая могла закончиться новой перестрелкой. Катя медленно выдохнула и сделала шаг вперед. Она посмотрела шерифу прямо в глаза, стараясь, чтобы ее взгляд был таким же усталым и немного презрительным, как и у него.

– Ничего не случилось, мистер Конкорд, – произнесла она ровным, почти скучающим тоном. – Просто один из постоянных клиентов слишком громко выражал свою… признательность. Пришлось немного охладить его пыл. Все уже улажено.

Она сделала легкий жест рукой, как бы отмахиваясь от назойливой мухи. В этом жесте была вся надменность хозяйки, которая не собирается выносить сор из избы. Шериф не отвел взгляда. Он изучал ее, ища ложь, игру, слабину.