Вскрытые вены Латинской Америки. Пять веков разграбления

Крест на рукоятях мечей

Когда Христофор Колумб отправился пересекать огромные пустые пространства к западу от Ойкумены, он внимал голосу легенд. Страшные штормы играли его кораблями, будто ореховыми скорлупками, и бросали их в пасти чудовищ; великий змей темных морей, жаждущий человеческой плоти, подстерегал их. Люди XV века верили, что до очищающего огня Страшного суда, который разрушит мир, оставалось 1000 лет, а миром тогда считалось Средиземное море с его берегами, терявшимися в туманах Африки и Востока. Португальские мореплаватели утверждали, что западный ветер приносит странные трупы и порой гонит по воде диковинные резные бревна, но никто не подозревал, что границы мира вскоре удивительным образом раздвинутся.

Америке не хватало не только названия. Норвежцы не подозревали, что уже давно открыли ее, а Колумб, вернувшись из плавания, умер в уверенности, что достиг Азии с тыла. В 1492 году, когда испанский сапог впервые ступил на пески Багамских островов, адмирал считал, что эти острова – преддверие Японии. Колумб взял с собой в плавание книгу Марко Поло, испещренную примечаниями на полях страниц. Жители Сипанго, по словам Марко Поло, «обладают золотом в огромном количестве, и шахты, где его добывают, никогда не истощаются… Также на этом острове множество чистейшего восточного жемчуга. Жемчужины здесь розовые, круглые, огромного размера и намного ценнее, чем белый жемчуг». Слухи о богатствах Сипанго достигли ушей великого хана Хубилая[13] и разожгли в его груди желание завоевать этот остров. Однако хан потерпел неудачу. С написанных блестящим слогом страниц Марко Поло и разлетелись по свету заманчивые выдумки: и о почти 13 000 островов в Индийском океане, с горами золота и жемчуга, и о 12 видах пряностей, произрастающих там в огромных количествах, не говоря о черном и белом перце. Перец, имбирь, гвоздика, мускатный орех и корица были столь же желанны, как и соль, которой приправляли мясо, консервируя его на зиму, не давая ему испортиться или потерять вкус. Католические монархи Испании решили спонсировать поиски прямого доступа к источникам, чтобы избавиться от обременительной цепи посредников и перекупщиков, захвативших торговлю пряностями и тропическими растениями, муслином и холодным оружием из таинственных земель Востока. Жажда драгоценных металлов, которые служили средствами платежа в торговле, также подталкивала к отправке экспедиции через проклятые океаны. Вся Европа нуждалась в серебре – месторождения Богемии, Саксонии и Тироля почти полностью истощились.

Испания переживала эпоху Реконкисты. 1492 год был не только годом открытия Америки, нового мира, рожденного из грандиозного заблуждения. Это был также год отвоевания Гранады. Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская, которые, вступив в брак, объединили свои владения, в начале 1492 года уничтожили последний оплот мусульманской религии на испанской земле. Потребовалось почти восемь веков, чтобы вернуть утраченное за семь лет [1]. Война за восстановление земель истощила королевскую казну. Но это была священная война, война христиан против ислама, и неслучайно в том же 1492 году из страны были изгнаны 150 000 евреев. Испания обретала свое место в мире как государство, поднимая меч с крестом на рукояти. Королева Изабелла стала крестной матерью Святой инквизиции. Открытие Америки нельзя объяснить без военной традиции войн крестоносцев, господствовавшей в средневековой Кастилии, и Церковь без колебаний объявила священным завоевание неизвестных земель по ту сторону океана. Папа Александр VI, родившийся в Валенсии, провозгласил королеву Изабеллу владычицей и госпожой Нового Света. Расширение границ королевства Кастилия расширяло царство Божье на земле.

Через три года после открытия Америки Христофор Колумб возглавил военную кампанию против индейцев Доминиканы. Горстка кавалеристов, 200 пехотинцев и несколько собак, специально обученных бросаться на людей, истребили индейцев, оставив в живых не более десятой части. Более пятисот захваченных в плен, отправленных в Испанию, были проданы в рабство в Севилье и умерли жалкой смертью [2]. Однако некоторые теологи выступили с протестом, и в начале XVI века обращение индейцев в рабство было формально запрещено. На самом же деле оно было не только не запрещено, но и благословлено: перед каждым вторжением капитаны-завоеватели должны были публично, в присутствии нотариуса, зачитывать индейцам длинное и витиеватое Requerimiento[14], увещевающее их обратиться в святую католическую веру: «Если вы этого не сделаете или будете злонамеренно медлить, заверяю вас, что с Божьей помощью я выступлю против вас с полной силой и буду вести против вас войну всеми возможными способами и средствами, и подчиню вас ярму и послушанию Церкви и Его Величества, и возьму ваших жен и детей и сделаю их рабами, и как таковых продам их, и распоряжусь ими так, как прикажет Его Величество, и заберу ваши товары и нанесу вам весь возможный вред и ущерб, какой только смогу…» [3].

Америка считалась обширной империей Дьявола, искупление которой было либо невозможно, либо сомнительно, однако фанатичная борьба против ереси туземцев смешивалась с исступлением, которое блеск сокровищ Нового Света вызвал в рядах конкистадоров. Берналь Диас дель Кастильо, солдат, служивший под началом Эрнана Кортеса во время завоевания Мексики, пишет, что они прибыли в Америку, «чтобы служить Богу и Его Величеству, а также ради богатства».

Когда Колумб достиг атолла Сан-Сальвадор, он был ошеломлен изумительно прозрачными водами Карибского моря, зелеными пейзажами, чистотой и сладостью воздуха, великолепными птицами и молодыми людьми «весьма хорошего роста и сложения, очень красивыми» и «очень кроткими». Он подарил индейцам «несколько красных чепцов и несколько ниток стеклянных бус, которые они надевали на шею, и многое другое, не имеющее особой ценности, что доставило им большое удовольствие и так расположило их к нам, что это было чудесное зрелище». Он показал им мечи. Индейцы не знали, что это такое, брали их за острое лезвие и ранили себе руки. Тем временем, как пишет адмирал в бортовом журнале, «я был внимателен и старался узнать, есть ли золото, и увидел, что некоторые из них носили маленькие кусочки, продев в отверстия в носу, и знаками они объяснили, что, если пойти на юг или обогнуть остров с южной стороны, можно встретить короля, у которого имеются большие сосуды, наполненные золотом, и его очень много». Потому что «золото – это богатство, и тот, у кого оно есть, вершит на этом свете все, что пожелает, и даже способен отправлять души человеческие в рай». Во время своего третьего путешествия Колумб, войдя в воды у берегов Венесуэлы, все еще считал, что находится в Китайском море; это не помешало ему сообщить, что оттуда простирается бескрайняя земля, ведущая к земному раю. Америго Веспуччи, исследуя побережье Бразилии на рубеже XVI века, писал Лоренцо Медичи: «Деревья здесь такие прекрасные и мягкие, что мы словно в земном раю…» [4]. В 1503 году Колумб с горечью писал королям Испании с Ямайки: «Открыв Индию, я сказал, что эти земли – самое богатое владение в мире. Я говорил о золоте, жемчуге, драгоценных камнях, пряностях…»

В Средние века мешочек перца ценился выше человеческой жизни, но именно золото и серебро стали ключами, которыми эпоха Возрождения открыла врата рая на небесах и двери капиталистического меркантилизма на земле. Эпос об испанцах и португальцах в Америке сочетал распространение христианской веры с узурпацией и разграблением богатств коренных народов. Европейское могущество распространялось, пытаясь охватить весь мир. Нетронутые земли, покрытые густыми джунглями и полные опасностей, распаляли жадность капитанов, благородных рыцарей и солдат в лохмотьях, отправившихся на охоту за невероятными военными трофеями: они верили в славу, «солнце мертвых», и в отвагу. «Удача помогает смелым», – говорил Кортес. Он заложил все личное имущество, чтобы снарядить военный поход в Мексику. Экспедиции Колумба и Магеллана финансировало государство, что было редким исключением – прочие авантюры оплачивались не государством, а самими конкистадорами или крупными торговцами и банкирами [5].

Так родился миф об Эльдорадо, о купающемся в золоте правителе, которого индейцы выдумали, чтобы отпугнуть незваных гостей: многие, от Гонсало Писарро[15] до Уолтера Рэли[16], тщетно гонялись за этим призраком по джунглям и водам Амазонки и Ориноко. Мираж «горы, из которой текло серебро» стал реальностью в 1545 году, с открытием Потоси, но до тех пор многие экспедиции, безуспешно пытавшиеся добраться до источника серебра вверх по реке Парана, погибли, сраженные голодом и болезнями или стрелами индейцев.

Да, на Мексиканском плато и в высокогорьях Анд скопились огромные запасы золота и серебра. В 1519 году Эрнан Кортес открыл для Испании баснословные сокровища ацтеков Монтесумы, а 15 лет спустя в Севилью прибыл огромный выкуп – комната, полная золота, и две комнаты серебра, которые Франсиско Писарро заставил заплатить за инка Атауальпу[17], прежде чем его задушить. Раньше золото, награбленное на Антильских островах, использовалось Короной для оплаты услуг моряков, сопровождавших Колумба в его первом путешествии [6]. В конце концов население Карибских островов перестало платить подати, потому что на островах никого не осталось. Коренные жители погибли на золотых приисках, выполняя тяжелую работу по промыванию песка, стоя по пояс в воде, или возделывали поля до полного изнеможения, согнув спины под тяжестью сельскохозяйственных инструментов, привезенных из Испании. Многие индейцы Доминиканы предчувствовали судьбу, которую им уготовили белые угнетатели: они убивали своих детей и совершали массовые самоубийства. Испанский историк Фернандес де Овьедо в середине XVI века так объяснял это самоуничтожение жителей Антильских островов: «Многие из них, развлечения ради, предпочитали травить себя ядом, лишь бы не работать, а другие вешались собственными руками» [7].

Боги возвращались с неведомым оружием

Во время своего первого путешествия, проходя через Тенерифе, Колумб стал свидетелем чудовищного извержения вулкана. Оно словно бы предвещало то, что вскоре произойдет на бескрайних новых землях, которые путешественникам предстоит встретить на их «западном пути» в Азию. Там была Америка, берега которой мелькали вдали. Завоевание распространялось волнами, как бушующий прилив. За адмиралами приходили аделантадо[18], а экипажи кораблей превращались в воинство захватчиков. Папские буллы даровали Африку короне Португалии, а короне Кастилии – земли, «неизвестные, равно как и те, что уже были открыты вашими посланниками, и те, что будут открыты в будущем…». Америка была подарена королеве Изабелле. В 1508 году новая булла даровала испанской короне на вечные времена все десятины, собранные в Америке: Patronato universal[19], вожделенное покровительство королями Церкви Нового Света, давало испанской короне право распоряжаться церковными доходами с новых земель и назначать церковных иерархов [8].

Подписанный в 1494 году Тордесильясский договор позволил Португалии занять американские территории за разделительной линией, проведенной папой римским, а в 1530 году Мартим Афонсу де Соуза основал первые португальские поселения в Бразилии, изгнав оттуда французов. К тому времени испанцы, пробираясь через адские джунгли и бескрайние пустыни, добились больших успехов в исследованиях и завоеваниях новых земель. В 1513 году перед глазами Васко Нуньеса де Бальбоа раскинулся во всем блеске Тихий океан; осенью 1522 года в Испанию вернулись уцелевшие участники экспедиции Фернана Магеллана, впервые прошедшие два океана и доказавшие, обогнув земной шар, что земля круглая. Тремя годами ранее десять кораблей Эрнана Кортеса отплыли с острова Куба в Мексику, а в 1523 году Педро де Альварадо начал завоевание Центральной Америки. Франсиско Писарро с триумфом вошел в Куско в 1533 году, захватив сердце империи инков. В 1540 году Педро де Вальдивия пересек пустыню Атакама и основал Сантьяго-де-Чили. Конкистадоры проникли в Чако и открыли Новый Свет от Перу до устья самой полноводной реки на планете.

Среди коренных жителей Америки были все: астрономы и каннибалы, инженеры и дикари каменного века. Но ни одна из местных культур не знала ни железа, ни плуга, ни стекла, ни пороха, не использовала колеса. Цивилизация, пришедшая на эти земли из-за моря, переживала творческий взлет эпохи Возрождения: Америка оказалась всего лишь очередным изобретением, встав в один ряд с порохом, печатным станком, бумагой и компасом в бурлящем потоке рождения Нового времени. Сравнительная легкость, с которой пали цивилизации завоеванных земель, объясняется неравномерным развитием двух миров. Эрнан Кортес высадился в Веракрусе в сопровождении не более ста моряков и 508 солдат, у него было 16 лошадей, 32 арбалета, десять бронзовых пушек и несколько аркебуз, мушкетов и пистолонов. И все же столица ацтеков, Теночтитлан, была тогда в пять раз больше Мадрида и вдвое превышала по численности населения Севилью, самый многолюдный из испанских городов. Франсиско Писарро вошел в Кахамарку со 180 солдатами и 37 лошадьми.

Индейцы изначально поддались изумлению и страху, что и повлекло их поражение. Император Монтесума[20] в своем дворце получил вот такое первое известие о пришельцах: по морю движется большой холм. Позже прибыли другие гонцы и сообщили: «…великий страх вызвал у него рассказ о том, как стреляет пушка, как она грохочет и как человек теряет сознание, теряет слух. А когда вылетает ядро, словно каменный шар, из ее чрева, оно обрушивает дождь из огня…» Чужеземцы привезли с собой «оленей», которые поднимали их «высоко, до самых крыш». Тела их были покрыты одеждой повсюду, «виднелись только лица – белые, будто закрашенные известью. Волосы у них желтые, хотя у некоторых – черные. Бороды у них длинные…» [9]. Монтесума решил, что возвращается бог Кетцалькоатль. Незадолго до этого восемь предзнаменований объявили о его возвращении. Охотники принесли ему птицу с круглой диадемой на голове, и в ней, как в зеркале, отражалось небо и заходящее на западе солнце. В этом зеркале Монтесума увидел войска воинов, наступающих на Мексику. Бог Кетцалькоатль пришел с востока и ушел на восток: он был белым и бородатым. Белым и бородатым был также Виракоча, двуполый бог инков. А восток был колыбелью героических предков майя [10].

Мстительные боги, которые теперь вернулись, чтобы свести счеты со своими народами, принесли с собой доспехи и кольчуги, сверкающие панцири, отражавшие стрелы и камни. Их оружие метало смертоносные молнии и наполняло воздух удушливым дымом. Завоеватели мастерски применяли политику предательства и интриг. Они умело использовали, например, ненависть народов, подчиненных империи ацтеков, и разногласия, раздиравшие державу инков. Тлашкальтеки[21] стали союзниками Кортеса, а Писарро воспользовался войной между наследниками империи инков, братьями, ставшими врагами, Уаскаром и Атауальпой. Конкистадоры заручились поддержкой представителей господствующих средних каст, жрецов, чиновников, военных, после того как высшие вожди индейцев были вероломно уничтожены. Кроме того, захватчики использовали и другое оружие или, если угодно, другие факторы, приведшие их к победе. Например, лошадей и бактерии.

Лошади, как и верблюды, изначально происходили из Америки, но вымерли на этих землях [11]. Завезенные в Европу арабскими наездниками, они оказались чрезвычайно полезны в Старом Свете, в его военном и экономическом развитии. Когда эти животные вновь появились в Америке в результате завоевания, то в глазах изумленных коренных жителей придали завоевателям магическую силу. Согласно одному из рассказов, когда инка Атауальпа увидел первых испанских солдат, прибывших в Америку, верхом на резвых лошадях, украшенных колокольчиками и плюмажами, которые неслись, вызывая грохот и поднимая копытами клубы пыли, он упал навзничь [12]. Вождь Текум, шедший во главе отряда майя, пронзил голову коня Педро де Альварадо своим копьем, уверенный, что конь и всадник – единое целое. Альварадо поднялся с земли и убил Текума [13]. Несколько боевых лошадей в полной амуниции разгоняли толпы индейцев, сея ужас и смерть. Во времена колонизации «священники и миссионеры убеждали неискушенных индейцев в том, что лошади – священные животные, поскольку святой Иаков, покровитель Испании, ездил на белом жеребце и с помощью Божественного провидения одержал важные победы в сражениях с маврами и евреями» [14].

Самыми эффективными союзниками завоевателей оказались бактерии и вирусы. Европейцы привезли с собой, подобно библейским язвам, оспу и столбняк, множество легочных, кишечных и венерических заболеваний, трахому, тиф, лепру, желтую лихорадку, а также разрушающий зубы кариес. Первой появилась оспа: не наказание ли небес эта неведомая и отвратительная болезнь, вызывавшая жар и разлагающая плоть? «Они уже отправились в Тласкалу, как вдруг распространилась эпидемия: кашель, жжение, зудящие нарывы», – говорится в одном из свидетельств коренных жителей. В другом сказано так: «Эта липкая, тяжелая болезнь с нарывами убила многих» [15]. Индейцы умирали как мухи, их организмы не могли сопротивляться новым болезням. А те, кто выживал, оставались слабыми и ни на что не годились. По оценкам бразильского антрополога Дарси Рибейру, более половины коренного населения Америки, Австралии и островов Океании погибло от инфекций после первого контакта с белыми людьми[22] [16].

Как голодные свиньи, жаждущие золота

Дерзкая горстка завоевателей Америки прокладывала себе путь выстрелами из аркебуз, ударами шпаг и вспышками чумы. Вот что рассказали о тех временах побежденные. После резни в Чолуле Монтесума отправил новых эмиссаров навстречу Эрнану Кортесу, который продвигался в долину Мехико. Посланники преподнесли испанцам золотые ожерелья и флаги из перьев птицы кецаль. Испанцы «пришли в восторг. Подобно обезьянам, они хватали золото, присаживались от удовольствия, будто их сердца обновлялись и просветлялись. Правда в том, что они неизъяснимо жаждут золота. Их тела раздуваются от этой неистовой жажды. Будто голодные свиньи, они жаждут золота» – говорится в тексте на языке науатль, сохранившемся во Флорентийском кодексе[23]. Позже, когда Кортес прибыл в Теночтитлан, великолепную столицу ацтеков, испанцы вошли в сокровищницу, «и тогда они сделали из золота огромный шар и разожгли огонь, подожгли все, что осталось, каким бы ценным оно ни было: и все сгорело. А золото испанцы переплавили в слитки…».

Началась война, и Кортес потерял Теночтитлан, но отвоевал его в 1521 году. «И не было у нас больше щитов, не было у нас больше дубинок, и нечего нам было есть, и мы ничего не ели». Опустошенный, сожженный и усеянный трупами город пал. «И всю ночь лил на нас дождь». Индейцы умирали на виселицах и от страшных пыток, однако всех отнятых у них сокровищ завоевателям было мало, и еще многие годы испанцы копали дно Мексиканского озера в поисках золота и драгоценностей, которые индейцы, как они полагали, там спрятали.

Педро де Альварадо и его войско обрушились на Гватемалу и «убили так много индейцев, что кровь текла рекой, и река Олимтепек стала красной от крови», и «все вокруг стало красным, так много крови было пролито в тот день». Перед решающей битвой «истерзанные индейцы сказали испанцам, чтобы те их больше не мучили и что у них есть много золота, серебра, алмазов и изумрудов, которые хранят вожди Нехаиб Ишкин, Нехаиб, превращенный в орла и льва, и тогда они отдались испанцам и остались с ними…» [17].

Прежде чем Франсиско Писарро перерезал горло инке Атауальпе, он получил от него выкуп в «носилках, полных золота и серебра, весивших более 20 000 марок чистого серебра, 1 326 000 эскудо чистейшего золота». Затем он двинулся на Куско. Его солдаты думали, что входят в город цезарей, такой ослепительной была столица империи инков. Однако, выйдя из оцепенения, солдаты бросились грабить храм Солнца: «Отталкивая друг друга, каждый пытался завладеть львиной долей сокровищ, солдаты в кольчугах топтали драгоценности, священные изображения, ломали золотую утварь или расплющивали ее молотом, чтобы придать более удобную для переноски форму… Чтобы превратить металл в слитки, они бросили в тигель все сокровища храма: пластины, покрывавшие стены, изумительный кованный из золота сад: деревья, птиц и другие предметы» [18].

Сегодня на Сокало, огромной пустой площади в центре столицы Мексики, католический собор стоит на руинах самого важного храма Теночтитлана, а правительственный дворец – на месте дворца Куаутемока, вождя ацтеков, повешенного Кортесом. Конкистадоры сровняли Теночтитлан с землей. Город Куско в Перу постигла та же участь, но конкистадоры не смогли полностью разрушить его гигантские стены, и сегодня в основаниях зданий можно разглядеть каменные свидетельства монументальной архитектуры инков.

Великолепие Потоси: время серебра

Говорят, что во времена расцвета города Потоси даже подковы делали из серебра [19]. Из серебра отливали алтари церквей и крылья херувимов, которых несли в торжественных процессиях: в 1658 году к Празднику Тела и Крови Христовых (Corpus Christi) с улиц города, от кафедрального собора до церкви Реколетос, сняли брусчатку и выложили серебряными слитками. В Потоси серебро возводило храмы и дворцы, монастыри и игорные притоны. Серебро было причиной трагедий и празднеств, из-за него проливались кровь и вино, оно разжигало жадность и пробуждало расточительство и тягу к приключениям. Меч и крест шли рука об руку и в эпоху Конкисты, и в века колониального грабежа. Чтобы добыть серебро из недр Америки, в Потоси устремились капитаны и аскеты, наемники и миссионеры, солдаты и монахи. Превращенные в слитки и монеты, недра богатейшей горы стали важнейшим источником развития Европы. С тех пор как Писарро захватил Куско, высшей похвалой людям или вещам стало выражение «стоит целого Перу», но после открытия среброносной горы Дон Кихот Ламанчский в беседе с Санчо Пансой говорит уже иначе: «Стоит целого Потоси». Город Потоси, яремная вена вице-королевства, источник серебра Америки, согласно переписи 1573 года, насчитывал 120 000 жителей. Прошло всего 28 лет с тех пор, как город возник в пустынных высокогорьях Анд, а в нем, как по волшебству, уже было столько же жителей, сколько в Лондоне, и больше, чем в Севилье, Мадриде, Риме или Париже. В 1650 году по новой переписи населения в Потоси насчитывалось уже 160 000 жителей. Это был один из крупнейших и богатейших городов мира, с населением в десять раз больше, чем Бостон, в те времена, когда Нью-Йорк еще даже не получил своего имени.

История Потоси началась не с испанцев. Еще задолго до появления европейцев инка Уайна Капак слышал, как его вассалы говорили о прекрасной горе Сумак-Урку, и наконец смог увидеть ее, когда его, больного, отвезли к горячим источникам Тарапайи. Лежа в соломенной хижине деревни Кантумарка, инка впервые увидел идеальный конус, гордо возвышающийся среди горных вершин. Уайна Капак был поражен. Бесконечные оттенки красного, стройная форма и гигантские размеры холма и в дальнейшем вызывали восхищение и изумление. Однако инка догадывался, что в недрах горы должны быть сокрыты драгоценные камни и богатые металлы, и хотел добавить храму Кориканча, или храму Солнца, в Куско новые украшения. Золото и серебро, которые инки добывали в шахтах Кольке-Порко и Андакабы, не покидали пределов империи: эти металлы предназначались не для торговли, а служили для поклонения богам. Едва рудокопы-индейцы вонзили каменные орудия в серебряные жилы прекрасного холма, как из глубин горы донесся громовой голос, сбивший их с ног. Голос произнес на языке кечуа: «Это не для вас. Бог хранит эти богатства для тех, кто придет издалека». Индейцы в ужасе разбежались, а инка покинул холм. Перед уходом он дал горе новое имя – Потоси, что означает: «Гремит, взрывается, грохочет».

«Те, кто придет издалека» с появлением не тянули. Конкистадоры проложили путь к горе. Когда они прибыли, Уайна Капак был уже мертв. В 1545 году индейский пастух Уальпа шел по следам сбежавшей ламы и был вынужден заночевать на склоне холма. Чтобы не замерзнуть насмерть, он развел костер. Пламя осветило ярко-белую породу. Это было чистое серебро. Испанцы бросились к горе.

Богатство потекло рекой. Карл V, король объединенных Кастилии и Арагона и император Священной Римской империи, поспешил выразить свою признательность, даровав Потоси титул Императорского города и герб с такой надписью: «Я – богатый Потоси, я – сокровище мира, я – царь гор, мне завидуют короли». Спустя всего 11 лет после открытия Уальпы новорожденный Императорский город уже отмечал коронацию Филиппа II, сына и наследника Карла V, празднествами, которые длились 24 дня и обошлись в восемь миллионов песо. Охотники за сокровищами обрушились на негостеприимное место. Гора высотой почти 5000 метров притягивала авантюристов, будто сильнейший магнит, но у ее подножия жизнь была суровой и беспощадной: холод приходилось терпеть, как будто это был обязательный налог. Однако в Потоси быстро возникло богатое и беспорядочное общество. Город бурно рос на потоках драгоценного металла. Потоси стал «главным нервом королевства», как назвал его вице-король Уртадо де Мендоса. В начале XVII века в городе уже насчитывалось 36 великолепно украшенных церквей, столько же игорных домов и 14 школ танцев. Салоны, театры и сцены для проведения праздников украшали богатыми гобеленами, драпировками, гербами, золотыми и серебряными изделиями; с балконов домов свисали разноцветные шелковые флаги, стяги из золотой и серебряной парчи. Шелка и другие ткани привозили из Гранады, Фландрии и Калабрии, шляпы – из Парижа и Лондона, алмазы – с Цейлона, драгоценные камни – из Индии, жемчуг – из Панамы, чулки – из Неаполя, хрусталь – из Венеции, ковры – из Персии, духи – из Аравии, фарфор – из Китая. Дамы блистали драгоценностями, бриллиантами, рубинами и жемчугом, а кавалеры щеголяли тончайшими вышитыми тканями из Голландии. За корридой следовали игры в кольца, и никогда не бывало недостатка в дуэлях в средневековом стиле – то были поединки любви и гордости. Дуэлянты сверкали железными шлемами, украшенными изумрудами и пышными плюмажами, восседали на роскошно убранных чилийских жеребцах с золотыми стременами и бились на мечах из Толедо.

В 1579 году судья Матиенсо жаловался: «В городе ни дня не обходится без дебошей, бесстыдства и дерзости». К тому времени в Потоси уже насчитывалось 800 профессиональных игроков и 120 знаменитых проституток, в блестящие салоны к которым стекались владельцы рудников. В 1608 году в Потоси торжества в честь Пресвятого Таинства длились несколько дней: шесть дней давали комедии, а по вечерам веселились на маскарадах, восемь дней подряд шли бои быков, три дня – танцевальные вечера, два дня продолжались рыцарские турниры и другие развлечения.

Испания держала дойную корову, но молоко забирали другие

В 1545–1558 годах были открыты богатые серебряные рудники в Потоси на территории современной Боливии, а также в Сакатекасе и Гуанахуато в Мексике; в тот же период начал применяться процесс ртутной амальгамации, который сделал возможной добычу серебра более низкой пробы. Серебряный бум быстро затмил золотодобычу. К середине XVII века серебро составляло более 99 % экспорта минералов испаноязычной Америки [20].

В то время Америка была огромным рудником, центром которого представлялась гора Потоси. Некоторые боливийские писатели, охваченные чрезмерным энтузиазмом, утверждают, что за три столетия Испания получила из Потоси достаточно металла, чтобы построить серебряный мост от вершины этой горы до ворот королевского дворца на другом берегу океана. Этот образ, несомненно, является плодом фантазии, но тем не менее он намекает на реальность, которая и в самом деле кажется сказочной: поток серебра достиг гигантских масштабов. Американский историк и один из основоположников экономической истории Эрл Джефферсон Гамильтон в своей известной работе, основанной на данных из Каса-де-Контратасьон[24], приводит поразительные цифры. В период с 1503 по 1660 год в порт Севильи прибыло 185 000 килограммов золота и 16 миллионов килограммов серебра. Объем серебра, перевезенного в Испанию чуть более чем за полтора века, в три раза превысил общие европейские запасы [21]. При этом надо заметить, что в расчеты не включен огромный объем контрабандного экспорта американского серебра, которое переправлялось на Филиппины, в Китай и саму Испанию.

Металлы, захваченные в новых колониальных владениях, стимулировали экономическое развитие Европы и, можно сказать, даже сделали его возможным. Даже последствия завоевания Александром Македонским сокровищ персов, которыми он наполнил эллинский мир, не могут сравниться с масштабами этого невероятного вклада Америки в прогресс других стран. Не в развитие Испании, конечно, хотя источники американского серебра принадлежали именно ей. Как говорили в XVII веке, «Испания подобна рту, который принимает пищу, пережевывает ее, измельчает, чтобы сразу же отправить в другие органы, и сохраняет лишь мимолетный вкус или частицы, которые случайно прилипли к его зубам» [22]. Корова принадлежала испанцам, но молоко пили другие. Кредиторы королевства, в основном иностранцы, планомерно опустошали казну севильского Каса-де-Контратасьон, где под тремя замками и в руках трех разных людей хранились сокровища Америки.

Корона была заложена. Почти все грузы серебра заранее передавались немецким, генуэзским, фламандским и испанским банкирам [23]. Та же участь постигла значительную часть налогов, собираемых внутри Испании: в 1543 году 65 % всех доходов короны направлялось на выплату годовых процентов по долговым обязательствам. В испанскую экономику попадала лишь малая часть американского серебра; даже если доставленное серебро было официально зарегистрировано в Севилье, на деле оно оказывалось в руках семьи Фуггер – могущественных банкиров, которые предоставили папе средства на завершение строительства собора Святого Петра, – а также других крупных кредиторов того времени, таких как Вельзеры, Шетцы или Гримальди. Серебро также шло на оплату экспорта товаров, не произведенных в Испании, которые предназначались для Нового Света.

В этой богатой империи метрополия была бедна, хотя в ней и создавалась иллюзия процветания, раздувая все новые и новые пузыри: Корона вела войну на нескольких фронтах, аристократия предавалась расточительству, а священники и воины, дворяне и нищие множились на испанской земле с той же бешеной скоростью, с какой росли цены на товары и процентные ставки на займы. В королевстве обширных, бесплодных латифундий промышленность умирала еще до рождения, а больная испанская экономика не могла выдержать резкого роста спроса на продукты питания и товары, который был неизбежным следствием колониальной экспансии. Значительное увеличение государственных расходов и удушающая нагрузка на потребности заморских владений обостряли торговый дефицит и стремительно разгоняли инфляцию. Первый министр Франции Жан-Батист Кольбер писал: «Чем больше государство торгует с испанцами, тем больше у него серебра». В Европе шла острая борьба за завоевание испанского рынка, и эта борьба включала в себя и рынок, и серебро Америки. Французский меморандум конца XVII века свидетельствует, что Испания тогда доминировала лишь в пяти процентах торговли со «своими» колониальными владениями за океаном, несмотря на юридическую иллюзию монополии. Около трети всей торговли находилось в руках голландцев и фламандцев, четверть – у французов, генуэзцы контролировали более 20 %, англичане – 10 %, а немцы – чуть меньше [24]. Америка была для европейцев деловым предприятием.

Карл V, унаследовавший высший титул в Священной Римской империи путем подкупа на выборах, провел в Испании всего 16 из 40 лет своего правления. Этот монарх с выдающимся подбородком и глупым взглядом, взошедший на трон, не зная ни единого слова на кастильском языке, правил в окружении хищной фламандской свиты. Он выдавал приближенным разрешения на вывоз из Испании мулов и лошадей, груженных золотом и драгоценностями, а также вознаграждал их, даруя епископства и архиепископства, бюрократические титулы и даже первое разрешение на ввоз чернокожих рабов в американские колонии. Бросившись в погоню за дьяволом по всей Европе, Карл V истощил сокровища Америки в религиозных войнах. С его смертью династия Габсбургов не закончилась. Испании предстояло страдать от правления австрийцев еще почти два столетия. Филипп II, сын Карла V, стал неутомимым поборником Контрреформации. Из своего гигантского дворца-монастыря Эскориал, расположенного у подножия Сьерра-де-Гвадаррамы, недалеко от Мадрида, Филипп II привел в движение страшный механизм инквизиции и обрушил свои армии на центры ереси. Кальвинизм к тому времени захватил Голландию, Англию и Францию, а турки угрожали Европе возвращением религии Аллаха. Борьба за веру обходилась дорого: немногие золотые и серебряные изделия, шедевры американского искусства, которые не прибывали в уже переплавленном виде из Мексики и Перу, выхватывали из хранилищ севильского Каса-де-Контратасьон и отправляли на переплавку в печи.

Горели и еретики или подозреваемые в ереси, сжигаемые очистительным пламенем инквизиции; первый великий инквизитор Кастилии и Арагона Торквемада жег книги, и хвост дьявола торчал из всех углов. Война против протестантизма была в то же время войной против зарождающегося капитализма в Европе. «Продолжение крестового похода, – пишет британский историк-испанист Джон Эллиотт в вышеупомянутой работе[25], – влекло за собой сохранение архаичной социальной организации нации крестоносцев». Металлы Америки, ставшие безумием и гибелью Испании, обеспечивали средства для борьбы против нарождающихся сил новой экономики. Карл V разгромил кастильскую буржуазию в восстании коммунерос[26] – это превратилось в социальную революцию против знати, ее собственности и привилегий. Восстание потерпело поражение из-за предательства города Бургоса, который четыре века спустя станет столицей генерала Франсиско Франко. После подавления последних очагов восстания Карл V вернулся в Испанию в сопровождении 4000 немецких солдат. В то же время в крови утонуло и весьма серьезное восстание ткачей, прядильщиков и ремесленников, захвативших власть в Валенсии и распространивших ее по всему региону.

Защита католической веры служила маской для борьбы против хода истории. Изгнание евреев – то есть испанцев, исповедующих иудаизм, – во времена католических королей, Изабеллы I Кастильской и Фердинанда II Арагонского, лишило Испанию множества искусных ремесленников и необходимых капиталов. Изгнание мавров – испанцев, исповедующих ислам, – считается менее значительным, хотя в 1609 году не менее 275 000 человек были отправлены на границу, что имело катастрофические последствия для экономики Валенсии, а плодородные земли южнее Эбро в Арагоне оказались разорены. Ранее Филипп II, также по религиозным причинам, изгнал тысячи фламандских ремесленников, осужденных или подозреваемых в протестантизме. Этих переселенцев приняла Англия, и они дали мощный импульс развитию британской промышленности.

Из сказанного ранее видно, что главными препятствиями на пути промышленного прогресса Испании были вовсе не огромные размеры империи и трудности сообщения. Испанские капиталисты превратились в рантье, покупая долговые бумаги короны, и не вкладывали средства в испанскую экономику. Экономический излишек направлялся в непроизводительные русла: старые богачи, хозяева земель и обладатели дворянских титулов, строили дворцы и накапливали драгоценности; новые богачи, спекулянты и торговцы, покупали земли и дворянские титулы. Ни те ни другие практически не платили налоги и не могли быть заключены в тюрьму за долги. Однако тот, кто решал заняться промышленной деятельностью, автоматически терял дворянскую грамоту [25].

Торговые договоры, подписанные после военных поражений Испании в Европе, предоставляли уступки, которые стимулировали морскую торговлю между портом Кадис, вытеснившим Севилью, и французскими, английскими, голландскими и ганзейскими портами. Ежегодно от 800 до 1000 кораблей разгружали в Испании промышленные товары, произведенные за границей. Они везли серебро из Америки и испанскую шерсть, которая отправлялась на иностранные ткацкие фабрики, откуда возвращались уже готовые ткани, произведенные расширяющейся европейской промышленностью. Монополисты Кадиса лишь повышали цены на иностранные промышленные товары, которые отправляли в Новый Свет: если испанская промышленность не могла даже удовлетворить внутренний рынок, как она могла бы удовлетворить потребности колоний?

Кружева из Лилля и Арраса, голландские ткани, гобелены из Брюсселя и парча из Флоренции, венецианский хрусталь, оружие из Милана, вина и холсты из Франции заполоняли испанский рынок за счет местного производства, чтобы удовлетворить жажду роскоши и растущие потребности богатых паразитов, которые становились все более многочисленными и влиятельными в стране, все больше погружавшейся в бедность [26]. Промышленность умирала в зародыше, и Габсбурги сделали все возможное, чтобы ускорить ее уничтожение. К середине XVI века они дошли до того, что разрешили ввоз иностранных тканей, одновременно с запретом на экспорт кастильских тканей куда-либо, кроме Америки [27]. С другой стороны, как отмечает аргентинский историк и общественный деятель Хорхе Абелардо Рамос, Генрих VIII и Елизавета I в Англии проводили совсем другую политику: в этой стране, переживавшей подъем, запрещали вывоз золота и серебра, монополизировали векселя, препятствовали вывозу шерсти и изгоняли из британских портов торговцев Ганзейского союза Северного моря. Тем временем итальянские республики защищали свою внешнюю торговлю и промышленность с помощью тарифов, привилегий и строгих запретов: ремесленникам запрещалось покидать страну под страхом смертной казни.

Повсюду наступил упадок. Из 16 000 ткацких станков, которые существовали в Севилье в 1558 году, когда умер Карл V, 40 лет спустя, к моменту смерти Филиппа II, осталось только 400. Андалузское стадо поголовьем семь миллионов овец сократилось до двух миллионов. Общество той эпохи отобразил Сервантес в «Хитроумном идальго Дон Кихоте Ламанчском» – романе, получившем широкое распространение в Америке. Указ середины XVI века сделал невозможным импорт иностранных книг и запретил студентам обучаться за пределами Испании; за несколько десятилетий количество студентов в Саламанке сократилось вдвое. В стране насчитывалось 9000 монастырей, а духовенство множилось почти так же стремительно, как дворянство плаща и кинжала; 160 000 иностранцев монополизировали внешнюю торговлю, расточительство аристократии обрекало Испанию на экономическое бессилие. К 1630 году чуть более полутора сотен герцогов, маркизов, графов и виконтов собирали пять миллионов дукатов ежегодного дохода, который обильно подпитывал блеск их пышных титулов. У герцога Мединасели было 700 слуг, а у великого герцога Осуны – 300 слуг, которых он в насмешку над русским царем одевал в шубы [28].

XVII век был веком разбойников, голода и эпидемий[27]. Нищих в Испании было бесчисленное множество, но это не мешало прибытию в страну попрошаек со всех уголков Европы. К 1700 году в Испании насчитывалось уже 625 000 идальго – военных дворян, хотя страна пустела: ее население сократилось наполовину за два века и стало равно населению Англии, которое за тот же период удвоилось. 1700 год ознаменовал конец правления Габсбургов. Крах был во всем. Хроническая безработица, огромные пустующие латифундии, хаос в денежной системе, разрушенная промышленность, проигранные войны и опустевшие сокровищницы, а также отсутствие центральной власти в провинциях – Испания, доставшаяся Филиппу V, была «почти столь же мертва, как ее умерший правитель» [29].

Бурбоны придали стране более современный облик, но к концу XVIII века в испанском духовенстве насчитывалось ни много ни мало 200 000 человек, а остальная непроизводительная часть населения продолжала стремительно увеличиваться за счет деградации страны.

В то время в Испании оставалось еще более 10 000 городов, находившихся под юрисдикцией дворянства и, следовательно, вне прямого контроля короля. Латифундии и институт майората оставались нетронутыми.

Мракобесие и фатализм продолжали процветать. Эпоха Филиппа IV еще не миновала: в его время теологическая комиссия собралась, чтобы обсудить проект строительства канала между реками Мансанарес и Тахо, и в итоге постановила, что, если бы Бог хотел, чтобы реки были судоходными, Он сам бы сделал их таковыми.

Распределение ролей между лошадью и всадником

В первом томе «Капитала» Карл Маркс писал: «Открытие золотых и серебряных месторождений Америки, крестовый поход по истреблению, порабощению и захоронению в рудниках туземного населения, начало завоевания и разграбления Ост-Индии, превращение Африканского континента в место охоты на черных рабов: все это факты, знаменующие рассвет эры капиталистического производства. Эти идиллические процессы представляют собой фундаментальные факторы в движении первоначального накопления капитала».

Грабеж, как внутренний, так и внешний, стал основным средством первоначального накопления капитала, которое, начиная со Средних веков, обеспечило появление нового исторического этапа в мировом экономическом развитии. С расширением денежной экономики неравный обмен охватывал все больше социальных слоев и регионов планеты. Бельгийский экономист, марксистский теоретик Эрнест Мандель подсчитал стоимость золота и серебра, собранных в Америке к 1660 году, добычу, полученную в Индонезии Голландской Ост-Индской компанией с 1650 по 1780 год, прибыль французского капитала от работорговли в XVIII веке, доходы от рабского труда на Британских Антильских островах и грабеж Индии Англией за полвека. Итоговая сумма превышает стоимость всего капитала, инвестированного во все европейские индустрии к 1800 году [30]. Мандель отмечает, что эта гигантская масса капитала создала в Европе благоприятный инвестиционный климат, стимулировала «дух предпринимательства» и непосредственно финансировала создание мануфактур, давших мощный толчок промышленной революции. Однако одновременно с этим колоссальная международная концентрация богатства в пользу Европы препятствовала в ограбленных регионах переходу к накоплению промышленного капитала. «Двойная трагедия развивающихся стран заключается в том, что они не только стали жертвами этого процесса международной концентрации, но и впоследствии были вынуждены компенсировать свое промышленное отставание, то есть осуществлять первоначальное накопление промышленного капитала в мире, уже насыщенном товарами, произведенными зрелой западной промышленностью» [31].

Американские земли были открыты, завоеваны и колонизированы в процессе расширения коммерческого капитала. Европа протягивала руки, чтобы охватить весь мир. Ни Испания, ни Португалия не получили выгод от стремительного подъема капиталистического меркантилизма, хотя именно их колонии в значительной степени обеспечили золотом и серебром эту экспансию. Как мы уже видели, пусть драгоценные металлы Америки и озарили обманчивую удачу испанской знати, которая продолжала жить в эпоху позднего Средневековья вразрез с ходом истории, они одновременно предопределили упадок Испании в последующие века. В других регионах Европы современный капитализм смог зародиться во многом благодаря экспроприации первобытных народов Америки. После грабежа накопленных сокровищ последовала систематическая эксплуатация принудительного труда коренных жителей и африканских рабов, которых торговцы вывозили из Африки.

Европа нуждалась в золоте и серебре. Средства обращения множились без остановки, и нужно было подпитывать капиталистическое движение в момент его рождения: буржуазия захватывала города, основывала банки, производила и обменивала товары, завоевывала новые рынки. Золото, серебро, сахар: колониальная экономика, скорее поставщик, чем потребитель, была построена в соответствии с потребностями европейского рынка и находилась у него на службе. Стоимость экспорта драгоценных металлов из Латинской Америки в течение длительных периодов XVI века была в четыре раза выше стоимости импорта, состоявшего преимущественно из рабов, соли, вина и масла, оружия, тканей и предметов роскоши. Ресурсы текли в Европу, чтобы накапливаться в руках новых наций. Это была основная миссия, которую привезли с собой первопроходцы, хотя они также распространяли Евангелие – почти так же часто, как хлыст, – среди умирающих индейцев. Экономическая структура иберийских колоний изначально подчинялась внешнему рынку и, как следствие, сосредоточилась вокруг экспортного сектора, где концентрировались доходы и власть.

На протяжении всего процесса – от добычи металлов до последующего производства продовольствия – каждая область отождествлялась с тем, что она производила, и производила то, что от нее ожидали в Европе. Каждый товар, погруженный в трюмы галеонов, пересекавших океан, становился не только товаром, но и судьбой региона, в котором был произведен. Международное разделение труда, возникшее вместе с капитализмом, больше напоминало распределение ролей всадника и лошади, как отмечает американский экономист Пол Баран [32]. Рынки колониального мира становились лишь придатками внутреннего рынка капитализма, который набирал силу.

Бразильский экономист Селсу Фуртаду подчеркивает, что европейские феодалы получали экономический излишек от зависимого населения и использовали его в своих же регионах, тогда как главной целью испанцев, получивших от короля шахты, земли и индейцев в Америке, было извлечение излишков для их передачи в Европу [33]. Это наблюдение помогает понять конечную цель, с которой создавалась экономика колониальной Америки: хотя формально она демонстрировала некоторые феодальные черты, на деле она обслуживала зарождающийся капитализм в других частях мира. В конце концов, и в наше время существование богатых капиталистических центров невозможно объяснить без существования бедных и зависимых периферий: те и другие составляют часть одной системы.

Однако не весь излишек отправлялся в Европу. Колониальная экономика также финансировала расточительство купцов, владельцев шахт и крупных землевладельцев, которые делили между собой доходы от труда индейцев и чернокожих рабов под бдительным и всевластным надзором Короны и ее главной союзницы – Церкви. Власть была сосредоточена в руках немногих, которые отправляли в Европу металлы и продукты питания, а из Европы получали предметы роскоши, на наслаждение которыми они тратили свои растущие состояния. Правящие классы не проявляли ни малейшего интереса к диверсификации внутренних экономик или повышению технического и культурного уровня населения: их функция в международной системе, частью которой они были, заключалась в ином, а огромная массовая бедность, столь выгодная с точки зрения господствующих интересов, препятствовала развитию внутреннего потребительского рынка.

Один французский экономист утверждает, что худшим колониальным наследием Латинской Америки, объясняющим ее нынешнюю значительную отсталость, является отсутствие капитала. Однако все исторические данные свидетельствуют о том, что колониальная экономика в прошлом приносила огромные богатства тем классам, которые внутри региона были связаны с колониальной системой господства [34]. Большое количество доступной рабочей силы, которая была бесплатной или практически бесплатной, и огромный европейский спрос на американские товары сделали возможным, по словам аргентинского историка и социолога Серхио Багу, «раннее и значительное накопление капиталов в иберийских колониях. Однако основная часть бенефициаров вместо того, чтобы расширяться, сокращалась пропорционально росту населения, что подтверждается фактом постоянного увеличения числа безработных европейцев и креолов» [35]. Капитал, оставшийся в Америке, после вычета львиной доли, ушедшей в примитивный процесс накопления европейского капитализма, не породил в этих землях процесса, аналогичного европейскому. Излишки не использовались для создания основ промышленного развития, а направлялись на строительство величественных дворцов и показных храмов, покупку драгоценностей, роскошной одежды и мебели, содержание многочисленной прислуги и расточительство на празднества. В значительной степени этот излишек также застывал в виде покупок новых земель или продолжал циркулировать в спекулятивной и торговой деятельности.

На закате колониальной эпохи Гумбольдт обнаружил в Мексике «огромные массы капитала, сосредоточенные в руках владельцев шахт или торговцев, ушедших из коммерции». По его свидетельству, не менее половины недвижимости и общего капитала Мексики принадлежало Церкви, которая также контролировала значительную часть оставшихся земель через ипотечные залоги [36]. Мексиканские шахтовладельцы вкладывали свои излишки в покупку латифундий и ипотечные займы, как и крупные экспортеры из Веракруса и Акапулько; Церковь расширяла свои возможности таким же способом. Дома, способные превратить простолюдина в князя, и ослепительные храмы росли как грибы после дождя.

В Перу в середине XVII века крупные капиталы, накопленные энкомендеро[28], шахтовладельцами, инквизиторами и чиновниками имперской администрации, направлялись в торговлю. Состояния, заработанные на выращивании какао в Венесуэле, которое началось в конце XVI века ценой труда легионов чернокожих рабов, инвестировались «в новые плантации и другие коммерческие культуры, а также в рудники, городскую недвижимость, рабов и стада скота» [37].

Руины Потоси: серебряный круговорот

Андре Гундер Франк[29], анализируя природу отношений «метрополия – сателлит» в истории Латинской Америки как цепь последовательных подчинений, отметил в одной из своих работ, что регионы, которые сегодня наиболее поражены бедностью и отсталостью, в прошлом имели самые тесные связи с метрополией и переживали периоды расцвета. Эти земли были крупнейшими производителями товаров для экспорта в Европу или, позднее, в США и основными источниками капитала [38]. Метрополия оставляла эти регионы, как только по той или иной причине бизнес там приходил в упадок.

Потоси – ярчайший пример такого падения. Позже расцвет пережили серебряные шахты Гуанахуато и Сакатекас в Мексике. В XVI и XVII веках богатая серебром гора Потоси была центром колониальной жизни в Америке: вокруг нее так или иначе вращались экономика Чили, поставлявшая пшеницу, сушеное мясо, шкуры и вина; животноводство и ремесла Кордовы и Тукумана, которые обеспечивали вьючных животных и ткани; ртутные шахты Уанкавелики и регион Арика, откуда серебро отправлялось в Лиму, главный административный центр того времени. XVIII век ознаменовал начало конца для экономики, основанной на добыче серебра в Потоси. Однако во времена независимости численность населения территории, которая сегодня соответствует Боливии, все еще превосходила население нынешней Аргентины. Полтора века спустя население Боливии почти в шесть раз меньше населения Аргентины[30].

Общество Потоси, пораженное болезнью роскоши и расточительства, оставило Боливии лишь смутные воспоминания о своих былых великолепиях, руины церквей и дворцов, а также восемь миллионов трупов индейцев. Любой из алмазов, инкрустированных в герб богатого рыцаря, стоил больше, чем индейцу удалось бы заработать за всю жизнь работы митайо, рудокопа, но рыцарь сбежал с алмазами. Боливия, сегодня одна из беднейших стран мира, могла бы похвастаться, не будь это так трагично, тем, что способствовала накоплению богатства самых развитых стран. В наши дни Потоси – это бедный город в бедной Боливии: «Город, который дал миру больше всего и имеет меньше всего», как сказала мне одна старая дама из Потоси, закутанная в бесконечный шарф из шерсти альпаки, когда мы разговаривали в андалузском дворе ее двухсотлетнего дома. Этот город, обреченный на ностальгию, измученный бедностью и холодом, остается незаживающей раной колониальной системы в Америке – это обвинительный акт. Мир должен начать с того, чтобы попросить у него прощения.

Люди живут на обломках истории. В 1640 году отец Алон- со Альваро-Барба напечатал в Мадриде, в королевской типографии, свой замечательный трактат об искусстве обработки металлов. Олово, писал Барба, «это яд» [39]. Он упомянул горы, где «много олова, но знают об этом немногие, и, поскольку в нем не находят серебра, которое все ищут, его выбрасывают». Теперь в Потоси добывают то самое олово, которое испанцы выбрасывали как мусор. Продают даже стены старых домов – в них обнаружено качественное олово. Из 5000 шахт, которые испанцы пробили в богатой горе, веками вытекало богатство. Гора изменила цвет по мере того, как динамит опустошал ее недра и понижал уровень вершины. Груды камней, накопившиеся вокруг бесчисленных отверстий, переливаются всеми цветами: розовыми, лиловыми, пурпурными, охристыми, серыми, золотыми, коричневыми. Пестрое одеяло. Рабочие разбивают породу, а местные паллири, искусно умеющие взвешивать и сортировать камни, будто птички, клюют остатки минералов. Они ищут олово.

В старых шахтах, которые еще не затоплены, порой бродят рудокопы, сжимая в одной руке карбидную лампу и сгибаясь в три погибели, чтобы добыть все что только возможно. Серебра больше нет. Ни малейшего блеска – испанцы вычищали жилы до последней крупицы, словно метелками. Пайякос, забойщики, кирками и лопатами копают маленькие тоннели, чтобы извлечь олово из остатков жил. «Гора все еще богата, – говорил мне безработный, разгребая землю руками и без капли без удивления. – Господь, верно, так устроил: минерал растет точно так же, как и растение». Перед богатой горой Потоси возвышается свидетель опустошения – гора, называемая Уакаджчи, что на кечуа означает «Гора, которая плакала». На ее склонах бьют многочисленные источники чистой воды, «глаза воды», которые утоляют жажду рудокопов.

В периоды расцвета, примерно в середине XVII века, город привлекал множество художников и ремесленников – испанцев, креолов или индейских ваятелей, которые оставили свой след в колониальном искусстве Америки. Мельчор Перес де Ольгин[31], «американский Эль Греко», создал обширное религиозное наследие, которое одновременно раскрывает талант художника и языческий дух этих земель. Местные художники иногда впадали в ересь – например, писали картины, где изображали Деву Марию, кормящую одной грудью Иисуса, а другой – мужа. Золотых дел мастера, гравировщики по серебру, мастера по чеканке и краснодеревщики, работавшие с металлом, ценными породами дерева, гипсом и благородной слоновой костью, украшали многочисленные церкви и монастыри Потоси резьбой и алтарями с изысканным узором, сверкающими серебром, а также наполненные бесценными кафедрами и алтарными образами высочайшего качества. Барочные фасады храмов, вырезанные из камня, выдержали испытание веками, но этого нельзя сказать о картинах, во многих случаях сильно поврежденных влажностью, или о фигурах и легких предметах. Туристы и священники опустошили церкви, забрав все, что только можно было унести: от чаш и колоколов до статуй святого Франциска и Христа, вырезанных из бука или ясеня.

Эти разграбленные церкви, большинство из которых уже закрыты, разрушаются под натиском времени. Это печально, потому что даже в разграбленном виде они остаются великолепными сокровищами колониального искусства, которое объединяет и воспламеняет все стили, поражая своим гением и ересью. «Ступенчатый знак» древнего города Тиауанако вместо креста, а также крест рядом со священными солнцем и луной; девы и святые с натуральными волосами; виноградные лозы и колосья, обвивающие колонны до самых капителей, вместе с кантутой, императорским цветком инков; русалки, Вакх и праздник жизни, чередующиеся с романским аскетизмом; смуглые лица некоторых божеств и кариатиды с чертами коренных народов. Некоторые церкви, оставшиеся без прихожан, приспособили под другие нужды. Церковь Святого Амвросия превратили в кинотеатр «Омисте». В феврале 1970 года на барочных барельефах фасада анонсировалась предстоящая премьера американской кинокомедии «Этот безумный, безумный, безумный мир» (1963). Храм ордена иезуитов также стал кинотеатром, затем складом товаров компании Grace, а в итоге – продовольственным складом для благотворительности. Но несколько церквей все еще кое-как продолжают действовать: вот уже по меньшей мере полтора века жители Потоси ставят свечи вместо того, чтобы делать денежные пожертвования. Например, церковь Святого Франциска. Говорят, что крест этой церкви ежегодно увеличивается на несколько сантиметров, а также растет борода у распятого Христа (Señor de la Vera Cruz) – величественная фигура из серебра и шелка, которая появилась в Потоси четыре века назад, привезенная неизвестно кем и неизвестно откуда. Священники не отрицают, что время от времени бреют его, и уверенно приписывают ему всевозможные чудеса: прекращение засух, избавление от эпидемий, защиту города во время осад.

Однако даже эта скульптура не смогла остановить упадок Потоси. Истощение запасов серебра сочли божественным наказанием за жестокость и грехи хозяев рудников. Позади остались пышные богослужения, как и банкеты, бои быков, танцы и фейерверки, роскошное религиозное поклонение оказалось, в конце концов, побочным продуктом рабского труда индейцев. В эпоху расцвета владельцы рудников делали невероятно щедрые пожертвования церквям и монастырям, устраивали пышные траурные церемонии. Ключом из чистого серебра можно было отомкнуть даже врата рая. Торговец Альваро Бехарано в своем завещании, составленном в 1559 году, распорядился, чтобы его тело сопровождали в последний путь «все священники и служители церквей Потоси». Шарлатанство и колдовство переплетались с официальной религией в буйстве страха и веры колониального общества. Соборование с колокольчиком и балдахином могло, как и причастие, исцелить умирающего, хотя гораздо более действенным считалось завещание на строительство храма или серебряного алтаря. Лихорадку лечили с помощью Евангелия: молитвы в одних монастырях охлаждали тело, в других – согревали. «“Символ веры” была прохладной, как тамаринд или сладкая сода, а “Богородица” – теплой, как цветы апельсина или метелка кукурузного початка» [40].

На улице Чукисака можно полюбоваться изъеденным временем фасадом дворца графов Карма и Кайяра, но теперь в этом здании находится кабинет хирурга-стоматолога. Школу на улице Ланса теперь украшает герб маэстро-де-кампо дона Антонио Лопеса де Кироги. Герб маркиза Отави с львами на задних лапах виден на портике Национального банка. «Где же они теперь живут? Должно быть, уехали далеко…» – рассказывает мне пожилая женщина из Потоси, привязанная к своему городу. Она говорит, что сначала уехали богатые, а потом и бедняки: сейчас в Потоси проживает в три раза меньше людей, чем четыре века назад. Я смотрю на гору с крыши дома на улице Уюни, очень узкой и оживленной колониальной улочке, где дома с большими деревянными балконами расположены так близко друг от друга, что соседи могут целоваться или спорить, не спускаясь на улицу. Здесь, как и во всем городе, сохранились старинные фонари с тусклым светом, под которыми, по словам Хайме Молинса, «разрешались любовные ссоры, скользили, подобно призракам, кавалеры в масках, знатные дамы и азартные игроки». Теперь в городе электрическое освещение, но это не очень заметно. На темных площадях, при свете старинных фонарей, по вечерам работают томболы, лотереи: я видел, как разыгрывали кусок торта.

Вместе с Потоси пал и Сукре. Этот город в долине с суровым климатом, который ранее назывался Чаркас, Ла-Плата и Чукисака, пользовался значительной частью богатств, вытекавших из жил богатой горы Потоси. Гонсало Писарро, брат Франсиско, обосновался здесь со своим двором, пышным, как у короля, которым он хотел стать, но не смог. Церкви и особняки, парки и загородные усадьбы появлялись здесь столь же быстро, как и юристы, мистики и риторические поэты, которые из века в век придавали городу его уникальный облик. «Тишина – вот что такое Сукре. Просто тишина. Но раньше…» Раньше это была культурная столица двух вице-королевств, резиденция главного архиепископства Америки и самого могущественного суда колонии, самый роскошный и культурный город Южной Америки. Донья Сесилия Контрерас де Торрес и донья Мария де лас Мерседес Торральба де Грамахо, дамы из Убины и Колькечаки, давали пиры, достойные Камачо[32]