Цена невинности

Цена невинности.

Глава 1.

Воздух в конторе «Волков и партнеры» был прохладным и стерильным, пахнущим дорогими сигарами, старой кожей и законом. Лика Карчава, стараясь не скрипеть новыми туфлями, шла по глянцевому полу коридора, чувствуя себя букашкой в безупречно отлаженном механизме. Ее практика здесь была почти чудом – место для стажеров здесь расхватывали выпускники самых престижных вузов страны, а ее скромный университет даже не числился в списках поставщиков кадров.

Именно тогда она и увидела его. Артем Волков. Молодой юрист, чья фамилия красовалась на вывеске. Он вышел из переговорной, улыбаясь клиенту, и его взгляд скользнул по ней. Не прозрачный, сквозной, каким обычно смотрят на стажеров, а заинтересованный, живой. Он был красив по-голливудски: идеальные черты лица, открытая улыбка, русые волосы, аккуратно уложенные набок. Через неделю он пригласил ее на обед, через месяц – в оперу.

После оперы они поехали к Артему в городскую квартиру.

Дверь закрылась с тихим щелчком, поглотив уличный шум. Они стояли в просторной гостиной Артема, где панорамные окна открывали вид на ночной город. Воздух был наполнен едва уловимым ароматом его парфюма – древесным и холодным.

– Хочешь вина? – его голос прозвучал глуховато в тишине.

Лика лишь кивнула, чувствуя, как комок нервов сжимает ей горло. Опера, машина, эта роскошная квартира – все было как в сказке, которую она читала в дешевых романах. Но теперь сказка требовала от нее участия, к которому она была не готова.

Он протянул ей бокал. Его пальцы коснулись ее руки, и она вздрогнула. Артем улыбнулся своей обезоруживающей голливудской улыбкой и мягко провел рукой по ее плечу.

– Ты вся напряжена, Лика. Расслабься. Здесь только я.

Именно этого она и боялась. Его прикосновения, которые днем заставляли ее сердце биться чаще, сейчас казались чужими и тяжелыми. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и Лика закрыла глаза, стараясь не отпрянуть. Его поцелуй был уверенным, опытным, но ее губы не отвечали, они были холодными и неподвижными.

Он повел ее в спальню. Приглушенный свет мягко выхватывал из полумрака линии огромной кровати. Артем привлек ее к себе, его руки скользнули по ее платью. Он раздел ее до нижнего белья. Пытаясь разжечь в ней ответный огонь. Но ее тело не слушалось. Его возбужденная плоть упиралась ей в плоский живот. Ее тело было деревянным, скованным страхом. Внутри не было ни возбуждения, ни томления, лишь леденящий ужас и одна навязчивая мысль: «Сейчас. Сейчас это должно произойти. Я должна…»

Его дыхание стало чаще, его движения – настойчивее. Лика зажмурилась, стараясь мысленно убежать, спрятаться. Но побега не было. Только она, он и ее собственное предательское тело, которое отказывалось играть по правилам взрослой игры.

Внезапно он остановился и отстранился. Его взгляд, еще секунду назад затуманенный страстью, стал ясным и изучающим.

– Лика? Ты здесь со мной?

Она не могла говорить. Она лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых стояли слезы стыда и растерянности.

Артем медленно выдохнул и сел на край кровати, проводя рукой по волосам.

– Я не насильник, – тихо сказал он. – Ты вся дрожишь, как мышь в когтях у кошки.

Он встал, прошелся по комнате и вернулся с ее накидкой.

– Давай я отвезу тебя домой, – его голос снова стал деловым и собранным, адвокатским. В нем не было злости, лишь легкая усталость и… недоумение.

Лика молча кивнула, кутаясь в шелк. Ей было невыносимо стыдно. Она испортила все. Этот идеальный вечер, его настроение, свои же собственные надежды. Она была не той, кем должна была быть. И этот страх оказаться недостаточно хорошей, страстной, опытной парализовал ее сильнее всего. У нее никогда не было мужчины. Только на это она списывала свое состояние.

Два дня Артем был без настроения, но потом опять начал кружить вокруг Лики. Через две недели он пригласил ее на ужин к родителям.

– Не нервничай, они простые, – уверил Артем, ведя свой «Порш» по элитному пригороду. Но ничего «простого» в огромном особняке из стекла и бетона, висящем над озером, не было. Это была состоятельность.

Родители Артема оказались любезными, но сдержанными. Отец, Виктор Васильевич, по стопам, которого пошел Артем, оценивающе пожал ей руку, мать, Галина Александровна, улыбнулась точно рассчитанной, не теплой улыбкой. Ужин протекал размеренно, с правильными разговорами о политике, перспективах рынка и планах Артема в конторе.

И тогда в столовую вошел он.

Дверь отворилась беззвучно, и в комнате, казалось, сгустился воздух. Он был выше и мощнее Артема, одет в простую черную рубашку, обтягивающую торс, прорисованный каждым мускулом. Брюки и ботинки. Его волосы были темными, чуть растрепанными, а лицо – не идеальным, как у брата, а резким, сильным, с жесткой линией скул и упрямым подбородком. Но главное – глаза. Жгуче-карие, почти черные. Они медленно обвели стол и на мгновение остановились на Лике. И ее мир перевернулся. Взгляд Егора Волкова ударил ее с физической силой. В горле пересохло, сердце замерло, а затем забилось с бешеной силой, громко отдаваясь в висках. Вся ее кровь бросилась к щекам, а затем отхлынула, оставив ледяной холод в кончиках пальцев. Она инстинктивно опустила глаза, уставившись на изысканный фарфор своей тарелки, чувствуя, как этот взгляд прожигает ее кожу.

– Егор, наконец-то. Знакомься, это Лика, подруга Артема, – прозвучал где-то далеко голос Галины Александровны.

Он что-то ответил низким, глуховатым баритоном, который заставил по спине Лики пробежать мелкую дрожь. Она не осмелилась поднять на него глаз весь оставшийся вечер. Сидела, скованная странным, пугающим ощущением, пытаясь механически отвечать на вопросы, но слыша только собственное бешено колотящееся сердце. Она ловила себя на том, что ждет его реплик, краем глаза видела его большую, сильную руку на столе. Это было иррационально, дико, необъяснимо. Она любила Артема. Артем был светлым, добрым, безопасным. А его старший брат… Он был бурей. Землетрясением. Опасностью. Той ночью, вернувшись в свою маленькую квартирку, Лика долго ворочалась, пытаясь выбросить из головы образ чужих карих глаз. По телу пробегала волна возбуждения, когда она вспоминала его взгляд на себе.

А потом рухнул ее мир.

Сначала у Дины, младшей сестры, поднялась температура, которая не сбивалась. Потом синяки на тонких ручках. Анализы. Страшное слово из уст врача, белое, как стены больницы: «лейкемия». Родители, сломленные горем, но полные надежды, везли Дину в онкологическую клинику. Их седан не вписался в поворот на мокром шоссе. Лике позвонили из ГИБДД.

Тишина после этого звонка была оглушительной. Пустота. Острая, режущая, как осколки стекла от той самой аварии. Они ушли мгновенно. А Дина выжила. Она одна осталась в больнице, борясь за жизнь, которую у нее пыталась отнять болезнь, а у судьбы – случай.

И эта борьба требовала денег. Огромных, неподъемных для Лики денег. На лечение, на дорогущие препараты, на шанс. Сбережения родителей и ее сбережения, скопленные на черный день, растворились очень быстро. Артем был ее единственной надеждой. Он говорил о своей любви, о будущем, его семья владела юридической фирмой. У старшего брата фармацевтический завод. Артем поймет. Он поможет. Она мчалась к ним в загородный особняк, давя на газ своей машинки, не видя дороги от слез. Ее пальцы дрожали, когда она звонила в домофон. Охранник узнал ее и пропустил.

Дверь открылась не через несколько минут, а почти сразу, как будто кто-то стоял за ней. И это был не Артем. На пороге, заслонив собой весь свет из холла, стоял Егор. Он был в потертых джинсах, босиком, в руке он держал стеклянный бокал с темным виски. Его взгляд, тот самый, жгучий и пронизывающий, медленно прополз по ее лицу, залитому слезами, по ее плащу, и в его глубине не было ни удивления, ни сочувствия. Была лишь холодная, хищная оценка.

– Лика, – произнес он своим низким голосом, в котором не прозвучало ни одного вопроса. Он просто констатировал ее присутствие.

Она попыталась сглотнуть комок в горле. «Артем… он дома?»

– Брата нет. Улетел в Цюрих с отцом. На две недели. – Его глаза не отрывались от нее. – Что случилось?

И тут ее храбрость, собранная в кулак по дороге сюда, лопнула. Она не могла выложить ему всю свою боль, свое горе, рассказать о смерти родителей, о сестре. Это было слишком интимно, слишком свято для этого холодного взгляда. Она стояла, беззвучно шевеля губами, и слезы текли по ее щекам сами собой.

– Мне… срочно нужны деньги, – выдохнула она, ненавидя себя за эту фразу, за этот визит, за всю эту унизительную ситуацию. – Очень большая сумма. – Она лихорадочно думала о том, что запустит в соцсетях сбор денег для помощи ее сестре, продаст родительскую квартиру и обязательно эти деньги вернет, только на это нужно время. – Я верну. Чуть позже. Все верну.

Егор не двинулся с места. Он медленно поднес бокал к губам, сделал небольшой глоток, его карие глаза изучали ее над краем стекла.

– Сколько? – спросил он просто.

Она назвала цифру. Цифру, от которой у нее самой перехватило дыхание.

Он не моргнул глазом. Деньги для него, очевидно, были просто цифрами.

– И зачем они тебе? – его голос был ровным, почти бесстрастным.

Но она не могла. Не ему. Она вдруг испугалась, что Артем узнает правду и это оттолкнет его. Нужны ли ему молодому и перспективному ее проблемы? Она покачала головой, сжимая руки в кулаки, чтобы они не тряслись.

– Я не могу сказать. Просто поверьте, это вопрос жизни и смерти.

Он помолчал, все так же глядя на нее. Молчание затягивалось, становясь невыносимым, давящим. Потом он отставил бокал на консоль у двери.

– Хорошо, – сказал Егор тихо, и в его тишине послышался скрежет стали. – Деньги у меня есть. И я дам их тебе. Здесь и сейчас. Всю сумму. И можешь мне их не возвращать.

В его глазах вспыхнул тот самый огонь, что был за ужином, но теперь он не просто прожигал, а сжигал дотла. Лика почувствовала, как по ее спине бегут мурашки.

– Что… что мне нужно сделать? – прошептала она, уже заранее зная, что ответ снесет ей голову.

Он сделал шаг вперед, сократив дистанцию между ними до опасной. Он пах дорогим виски, свежим воздухом и чем-то диким, мужским, животным.

– Проведи со мной ночь, – произнес он четко, без эмпатии, без сомнения, с ледяной прямотой. – Одна ночь. И ты получишь свои деньги.

Воздух вырвался из ее легких. Мир сузился до его темных, неумолимых глаз. Стоило ей сделать шаг навстречу – и она спасет Дину. Стоило сделать шаг назад – и она потеряет все. Честь. Достоинство. Любовь Артема. И, возможно, сестру.

Где-то далеко зазвонил телефон, но звук тонул в оглушительной тишине, повисшей между ними. Егор ждал, не двигаясь, величественный и непоколебимый, как скала. Судья и палач в одном лице. Он ждал. Ждал, что она скажет «нет» и тогда он ей даст в два раза больше.

Ей оставалось только произнести слово. «Да» или «нет».

Глава 2.

Егор только что вернулся с собственного завода – день был напряженным, и он наливал себе виски, чтобы снять остатки адреналина после разбора очередного конфликта с поставщиками. Услышав резкий, нервный звонок, он нахмурился. Никто не беспокоил его в этих апартаментах без предупреждения.

Он рванул дверь с раздражением, готовый оборвать очередного назойливого курьера или соседа, и замер. На пороге, залитая слезами, стояла «она». Тот самый лучик света, что сидел напротив него за ужином у родителей. Та самая девушка с бездонными серыми глазами и робкой улыбкой, которая заставила его забыть на мгновение, о чем говорит его отец. Лика. Девушка Артема.

Но сейчас это была тень той девушки. Ее лицо было бледным, размытым слезами, глаза – огромными и полными такого отчаяния, что его собственное сердце, привыкшее к броне, сжалось непроизвольным, резким спазмом. В его груди что-то екнуло, защемило – теплое и острое одновременно. Он увидел ее тонкую шею, взгляд, полный животного страха, и по телу пробежала волна желания – необъяснимого, дикого и моментально признанного табу. «Братская». Это слово отпечаталось в сознании красным светом.

Мысли пронеслись вихрем, скача с одной на другую. «Что она здесь делает? Что случилось?» И сразу же, следом, холодная, ядовитая мысль: «Вляпалась. Наверняка вляпалась в какую-то историю». Артем рисовал ее нежной, скромной, почти святой. Девочка из хорошей, не бедствующей семьи. Закончила университет. Но Егор знал жизнь лучше. За таким лицом и широкими глазами могла скрываться все что угодно – долги, авантюры, связи не с теми людьми. И раз она здесь, одна, в таком состоянии, значит, брат о ней не знает. Значит, его наивный братец ошибся. Он видел, как она пытается говорить, и его взгляд, привыкший оценивать риски и активы, скользнул по ее лицо. Отчаяние. И сумма, которую она выпалила, была все равно чудовищной для нее. Неподъемной. И тут его осенило. Если не он, то к кому она пойдет за этими деньгами? К ростовщикам? В сомнительные конторы? Станет чьей-то игрушкой надолго? Или побежит к Артему, впутает его в свои грязные истории, будет вечно висящим камнем на шее, манипулируя его чувствами? Мысль о том, что его брат, светлый и прямой, может быть использован и обманут, вызвала в Егоре вспышку ревнивого гнева. Нет. Он не допустит этого. Нужно было действовать быстро и жестко. Отрезать проблему под корень. Либо она сломается и уйдет, и он больше никогда не услышит об этой истории, либо… Либо он сам получит то, что его тело требовало с той самой первой встречи. Одну ночь. Всего одну ночь, чтобы стереть этот навязчивый образ из памяти. Чтобы доказать себе, что она не стоит того света, который видит в ней Артем. Чтобы выжечь эту нездоровую искру интереса в себе самом и навсегда выкинуть ее из их жизни. Решение созрело мгновенно, холодное и безжалостное. Это был не шантаж ради удовольствия. Это был хирургический удар – жестокий, но эффективный.

– Хорошо, – сказал Егор тихо, и в его тишине послышался скрежет стали. Его голос был ровным, но внутри все горело. Он ненавидел ее в этот момент. Ненавидел за то слабое, теплое чувство, что она в нем вызвала. Ненавидел за слезы, которые заставляли его руку непроизвольно сжаться, сдерживая порыв протянуть платок.

– Деньги у меня есть. И я дам их тебе. Здесь и сейчас. Всю сумму.

Он видел, как по ее лицу пробежали мурашки, как тело напряглось в ожидании удара. И он нанес его.

– Проведи со мной ночь. Одна ночь. И ты получишь свои деньги.

Он произнес это четко, без эмпатии, с ледяной прямотой солдата, выполняющего приказ. Приказ, который он отдал сам себе. Спасти брата. Утолить любопытство. Разрушить иллюзию. Всего одна ночь.

Он ждал. Не двигаясь. Величественный и непоколебимый, как скала. Судья и палач в одном лице. Но глубоко внутри, под слоями льда и цинизма, теплилось презрительное сожаление к этой хрупкой девушке, которая имела неосторожность понравиться ему и быть чужой.

Мир сузился до его губ, которые только что произнесли этот приговор. До его глаз, в которых бушевала чужая, непонятная ей буря, прикрытая льдом. В ушах стоял оглушительный звон, в котором тонули ее мысли, ее моральные принципы, ее любовь к Артему.

Она увидела лицо Дины. Бледное, исхудавшее, с синяками под глазами, но живое. Услышала голос врача: «Шансы очень хорошие, но начинать нужно немедленно. Каждый день на счету». Она почувствовала холодную руку матери на своей щеке в последний раз и ледяную тишину в квартире после похорон.

Другого выхода не было. Его просто не существовало в природе. Она могла гордо развернуться и уйти, сохранив свое достоинство нетронутым. И этим поступком подписать сестре смертный приговор. Ее честь, ее тело, ее будущее с Артемом – все это меркло перед одним-единственным фактом: Дине было шестнадцать, и она хотела жить.

Лика не почувствовала, как пошевелились ее губы. Звука не было, лишь выдох, забитый слезами и стыдом. Но он его прочитал. «Да».

Слово было беззвучным, но оно прозвучало громче любого крика. Оно повисло между ними, липкое и постыдное, превращающее ее из человека в товар, а его – из спасителя в палача.

Егор замер. На долю секунды в его карих глазах мелькнуло что-то стремительное и неуловимое – почти разочарование. Где-то в самой глубине, под слоями цинизма и холодного расчета, шевельнулась надежда, о которой он сам не подозревал: надежда, что она скажет «нет». Что она окажется сильнее, чище, чем он предполагал. Что он ошибся. Но проза жизни, жестокая и беспощадная, оказалась сильнее. Его расчет был точен. Он медленно, словно против своей воли, кивнул. Его лицо снова стало непроницаемой маской.

– Подожди здесь, – бросил он сквозь зубы, и его голос прозвучал чуть хриплее, чем обычно. Он развернулся и скрылся в глубине дома, оставив ее на пороге, дрожащую от холода и унижения.

Лика не двигалась. Она стояла, пытаясь не думать, не чувствовать. Она превратилась в пустую оболочку, в автомат, который должен был выполнить одну единственную программу: выжить и спасти Дину. Все остальное не имело значения.

Он вернулся быстро. Очень быстро, как будто боялся, что она передумает и сбежит. Он был уже не в футболке, а в темной рубашке, джинсах, волосы были слегка приглажены влажными пальцами. В одной руке он держал телефон, в другой – небольшую, но увесистую сумку из плотной ткани. Он не смотрел на нее.

– Поехали, – сказал он коротко, выходя на площадку и запирая дверь.

Они молча направились в гараж. Он подвел ее не к яркому «Порше» Артема, а к большому, грозного вида внедорожнику матово-черного цвета. Он открыл ей пассажирскую дверь, его движения были резкими, лишенными всякой галантности. Лика механически забралась внутрь. Салон пахнул кожей, дорогим парфюмом и им – тем самым диким, животным запахом, который сводил ее с ума.

Поездка была быстрой и безмолвной. Он не пытался говорить, она не могла. Она смотрела в окно на мелькающие огни города, которые расплывались в цветные пятна от непролитых слез. Он вел машину собранно и агрессивно, словно участвуя в гонке.

Он остановился у неприметного входа элитного отеля. Не заезжая на парковку, он протянул ей ключ-карту.

– Комната 1407. Иди. Я подойду позже.

Лика взяла холодный пластик пальцами, которые не слушались. Она вышла из машины, не глядя на него, и побрела к двери. Ее не остановили. Видимо, его здесь знали.

Номер был огромным, стерильно-чистым и бездушным. В нем пахло чистотой и одиночеством. Лика прошла вглубь и села на край огромной кровати, уставившись в стену. Время потеряло смысл. Она не знала, сколько просидела так, прежде чем дверь открылась и вошел он.

Егор снял пиджак и бросил его на кресло. Его взгляд был тяжелым, оценивающим. Он подошел к мини-бару, налил себе виски, выпил залпом. Потом повернулся к ней.

То, что произошло дальше, было быстрым, резким и лишенным какой-либо нежности. Он не причинял ей боли намеренно, но и не старался ее избежать. Для него это была сделка. Выполнение условий контракта. Он снимал с нее одежду грубоватыми, но точными движениями, его губы обжигали ее кожу, а дыхание с запахом виски смешивалось с ее предательскими вздохами, которые она не могла сдержать. Она зажмурилась, ушла в себя, пытаясь думать о Дине, о больнице, о чем угодно, только не о том, что происходит здесь и сейчас. И тогда он наткнулся на преграду. На маленькую, ничего не значащую анатомическую деталь, которая в ее мире означала все. Чистоту, ожидание любви, обещание, данное самой себе. Он замер. Его тело напряглось над ней. Резкое, брутальное выражение его лица сменилось сначала недоумением, а затем чем-то темным и яростным. Он отшатнулся, будто обжегшись.

– Ты… – он не договорил. В его глазах бушевал ураган из гнева, недоверия и какого-то животного торжества. Он ругнулся сквозь зубы, низко, по-мужски. Это разрушало все его расчеты. Она была невинна. Девственность была доказательством ее правды. Ее отчаяние было настоящим. И он только что купил ее за пачку денег. И что она будет делать дальше? Пойдет по рукам?

Что-то в нем дрогнуло. На мгновение его движения стали почти что бережными. Его пальцы коснулись ее щеки, смахивая предательскую слезу. Но момент был упущен. Боль, острая и обжигающая, пронзила ее, и Лика наконец провалилась в блаженное небытие, в котором не было ни горя, ни стыда, ни Егора Волкова.

Когда сознание вернулось к Лике, первым, что она ощутила, была всепоглощающая боль между ног, тупая и разлитая. Потом – тяжесть чужого тела рядом, запах пота, кожи и секса, смешавшийся с ароматом дорогого виски. Она лежала навзничь, уставившись в потолок, стараясь дышать тише, чтобы не выдать своего возвращения в реальность. Реальность, которая была хуже любого кошмара.

Но Егор не спал. Он лежал на боку, опираясь на локоть, и смотрел на нее. Его темные глаза, теперь приспущенные, тяжелые от удовлетворения и чего-то еще, скользили по ее обнаженному телу с видом хозяина, оценивающего новоприобретенную вещь. Взгляд его был задумчивым, но не насытившимся.

– Ты притворялась? – его голос прозвучал низко и хрипло, нарушая гнетущую тишину номера.

Лика замерла, не зная, что ответить. Притворялась ли она? Нет. Она пыталась сопротивляться, уйти в себя, но ее тело, преданное и неподконтрольное, в какой-то момент отозвалось на его настойчивые, опытные ласки. Стыд за эту реакцию жгли ее изнутри сильнее, чем боль.

Он не стал ждать ответа. Его рука, большая и горячая, легла на ее плоский живот, и она вздрогнула от прикосновения. Пальцы медленно поползли вверх, к груди, обводя, щупая, заставляя кожу покрываться мурашками. Он наблюдал за каждой ее реакцией, как ученый за подопытным кроликом.

– Нет, не до конца, – сам ответил он на свой вопрос и наклонился к ней.

Его губы нашли ее грудь. Сначала это были почти нежные поцелуи, кружащие вокруг соска, заставляющие его набухать и твердеть вопреки ее воле. Потом его язык присоединился к игре, лаская и покусывая нежную кожу. Лика закусила губу, пытаясь подавить стон, который предательски просился наружу. Он перешел на другую грудь, уделяя ей такое же пристальное, почти жестокое внимание. Его рука тем временем скользнула между ее ног.

Она ахнула от неожиданности и боли, пытаясь сомкнуть бедра, но его бедро грубо раздвинуло их. Его пальцы, влажные от нее же самой, нашли тот самый чувствительный узелок, который заставил ее дернуться всем телом. Боль потихоньку отступала, уступая место чему-то новому, жгучему и пугающему. Он терзал ее губы поцелуями, то почти нежными, то яростными и требовательными, заставляя ее вкушать на своем языке горьковатый привкус виски и его собственную, дикую сущность.

Она ненавидела его. Ненавидела себя за то, что ее тело предает ее, откликаясь на ласки насильника. Но волна нарастала, неумолимая и всепоглощающая. Ее дыхание сбилось, в ушах зазвенело. Она пыталась бороться, но ее тело выгнулось в арке, совершенно неподконтрольное ей, и ее тихий, сдавленный крик сорвался с губ в момент тихого, почти беззвучного оргазма, который потряс ее до самых кончиков пальцев.

Егор замер над ней, наблюдая, как судорога удовольствия сменяется на ее лице новой волной стыда и ужаса. На его губах появилась медленная, удовлетворенная улыбка охотника.

– Вот видишь, – прошептал он хрипло, – не все так плохо.

Он дал ей пару минут прийти в себя, не отпуская, все так же тяжело дыша ей в шею. А потом его руки снова стали требовательными. На этот раз он перевернул ее на живот. Лика уткнулась лицом в прохладную ткань простыни, чувствуя, как ее сердце бешено колотится в груди. Она была истощена, разбита, но ее тело, разбуженное им, уже не могло так просто забыть о случившемся.

Его ладони скользнули по ее бокам, бедрам, ягодицам, снова заставляя кровь бежать быстрее. Он вошел в нее сзади, и на этот раз боль была не такой острой, а его движения – более размеренными, но не менее властными. Он знал, что делает, знал, как найти нужный угол, ритм. Лика, побежденная, униженная реакцией собственного тела, перестала сопротивляться. Она лежала, подавленная, позволяя ему делать что угодно, но ее плоть снова предавала ее.

Второй оргазм накатил внезапно, глухой, глубокой волной, вырывая у нее тихий, сдавленный стон. Она зажмурилась, кусая простынь, пытаясь заглушить его, но было поздно. Он почувствовал, как она сжалась вокруг него, и его собственное движение стало резче, быстрее, пока он с низким, животным стоном не обрушился на нее, заливая ее внутренности горячими толчками своей страсти.

Он рухнул на нее всем весом, его дыхание было тяжелым и горячим у нее на спине. Они лежали так несколько минут, пока его тело не остыло. Затем он перевернулся на бок, прижав спиной к своей груди оставив ее лежать липкой, разбитой и опустошенной, с горящими щеками и одним единственным вопросом в голове: как она могла испытать «это» с ним? Как ее тело могло откликнуться на такое унижение? И это было страшнее любой боли.

Он получил свое. Одну ночь. Но когда под утро он потянулся к ней во сне, инстинктивно ища тепло, место рядом с ним было пусто. Он с ужасом подумал, что ему ее этой ночью было мало.

Лика исчезла. Как призрак. На тумбочке лежала ключ-карта. Ни записки, ни следа. Только смятые простыни и легкий, едва уловимый запах ее духов – нежных, цветочных, абсолютно не подходящих к этому месту и к этой ситуации.

Его тело, привыкшее к спартанским условиям и жесткому графику, чувствовало себя разбитым и неестественно уставшим. Первое, что он почувствовал, – запах ее на своей подушке. Первое, что он увидел, – пустое пространство рядом.

И тогда на него обрушилось то, от чего он так яростно бежал, ради чего затеял всю эту жестокую игру. Образ ее огромных, полных слез глаз. Хрустальный звук ее беззвучного «да». Хрупкость ее тела под его руками. И ослепительная, обжигающая правда ее невинности.

Он сорвался с кровати, сжав кулаки. Ярость, направленная теперь исключительно на себя, заставила его ударить по стене. Боль в костяшках пальцев была слабым утешением.

Он думал, что одна ночь сотрет ее из памяти. Что он докажет себе ее ничтожность. Что выжжет это наваждение каленым железом. Но он ошибся. Теперь он не просто не мог ее забыть. Он был проклят ее памятью. Ее стыдливым вздохом. Ее болью. Ее страстью, которая жила в ее теле. Ее исчезновением. Он купил ночь, а получил вечную пытку.

Глава 3.

Деньги, оставленные Егором на тумбочке в том стерильном номере, пахли им. Лике казалось, что запах его кожи, виски и той ночи въелся в каждую купюру. Она пересчитала их дрожащими пальцами в своей квартире, чувствуя тошнотворную волну стыда. Но потом она вспомнила лицо Дины, и стыд превратился в холодную, твердую решимость.

Она действовала молниеносно. Деньги Егора хлынули на дорогостоящие препараты, на оплату работы лучших специалистов частной клиники, на шанс. Они стали тем самым волшебным пинком, который запустил процесс лечения. Потом подключились другие ресурсы: помощь немногочисленных, но верных друзей отца, средства информации. Лика работала на трех работах, забыв о сне и покое, выжимая из себя все соки, лишь бы ни в чем не нуждалась ее сестра.

И чудо случилось. Медленное, мучительное, но чудо. Болезнь отступила. Слово «ремиссия», произнесенное врачом, прозвучало для Лики громче любого оркестра. Они справились. Ценой невероятных усилий, потерей дома, где выросли, и… ценой той одной ночи.

Они переехали в маленькую «двушку» на окраине Москвы, доставшуюся Лике от бабушки. Тесную, но свою. Здесь пахло старыми книгами и пирогами, которые училась печь Дина, набираясь сил. Жизнь по капле возвращалась в их маленький мирок, обнесенный высокой стеной от всего внешнего мира. Особенно от мира по имени «Волковы». Но деньги нужно было вернуть. Для Лики это было необходимо. Она не хотела чувствовать себя продажной женщиной. Она знала, что Артем вернулся из Цюриха и пытался ее найти. Его сообщения, полные недоумения и боли, приходили на ее номер, и она стирала их, не читая до конца. Она не могла ему ничего объяснить. Ее предательство было настолько чудовищным и необъяснимым в светлом мире, что любая попытка оправдаться выглядела бы ложью. Она просто исчезла для него, как и исчезла для Егора тем утром.

Она пыталась забыть того, чье имя стало для нее синонимом боли и унижения. Но тело помнило то, что пыталась стереть память. Оно помнило прикосновения, помнило боль, помнило наслаждение, помнило… последствие.

Сначала она списала недомогание на стресс и усталость. Потом на сбой цикла. Но когда привычная тошнота по утрам сменилась неукротимой, а запах кофе, который она обожала, стал вызывать рвотные позывы, в душу закрался леденящий ужас.

Тест показал две жирные, безжалостные полоски. Еще один, купленный в другой аптеке, повторил приговор. Врач в женской консультации, глядя на ее бледное, испуганное лицо, мягко улыбнулась: «Поздравляю, вы на восьмой неделе».

Мир не рухнул в тот миг. Он медленно и неумолимо сжался вокруг нее, как ледяной панцирь. Ребенок. Его ребенок. Плод той ночи, той сделки, того унижения. Ирония судьбы была настолько злой и чудовищной, что Лика несколько дней провела в состоянии оцепенения, механически ухаживая за Диной и не чувствуя ничего, кроме всепоглощающего онемения.

Мысль об аборте приходила первой. Естественная, логичная, единственно верная для любой здравомыслящей женщины на ее месте. Она даже записалась в клинику. Сидела в белой, вылизанно-стерильной приемной, глядя на таких же потерянных и испуганных женщин, и понимала, что не может. Не физически – морально.

Она чувствовала, как ее родители, оттуда, свысока, смотрят на нее с укором. Она вспоминала, как боролась за жизнь Дины, как каждая клеточка ее сестры хотела жить. И она поняла, что не в силах отнять жизнь у этого крошечного существа, которое было ни в чем не виновато. Оно было просто последствием. Страшным, нежеланным, но последствием.

Той ночью она рассказала все Дине. Всю правду. Не ту, причесанную версию про «помощь богатого человека», которую она рассказывала раньше, а горькую, унизительную правду о сделке, о ночи, о деньгах, на которые и было куплено здоровье сестры.

Дина слушала, не перебивая, сжимая ее руку. Ее глаза, уже не такие огромные от болезни, наполнялись слезами. Не осуждения, а боли за сестру.

– Родишь, – тихо, но твердо сказала шестнадцатилетняя девочка, повзрослевшая за год на десятилетия. – Мы справимся. Вдвоем. Мы всегда справлялись вдвоем.

Но Лика понимала больше. Она понимала, что оставаться в Москве – смерти подобно. Рано или поздно Волковы найдут ее. Артем со своим упорством или Егор… Она боялась даже думать о том, что сделает Егор, узнав о ребенке. Он купил одну ночь. Ребенок был нарушением всех условий их грязного контракта, пожизненной обузой, связью с ним, которую она ненавидела и боялась больше всего на свете. Он мог отнять ребенка. Он был Волковым. Для него не было ничего невозможного. Решение пришло единственно возможное. Бегство.

– Мы продаем обе квартиры, – объявила Лика как-то утром. – Уезжаем. Подальше от Москвы.

Дина лишь кивнула. Она уже доверила сестре свою жизнь, доверяла и теперь.

Квартиры ушли быстро. Заламывать цену Лика не стала. Ей нужно было отдать долг и купить жилье. Для них это был билет в новую жизнь. Небольшой, но уютный городок в Подмосковье, «двушка» в панельном доме, вид из окна на детскую площадку и лесополосу. Здесь их никто не знал. Здесь Лика могла спрятаться. От всех. От себя прежней.

А Лика ждала. С каждым днем ее тело менялось, напоминая о том, что внутри растет новая жизнь. Жизнь, в которой была кровь Волковых. Иногда, лежа ночью в кровати, она клала руку на живот и чувствовала странное, щемящее чувство. Не ненависть. Не любовь. Нечто большее – первобытную ответственность. Страх. И смиренную покорность судьбе.

Жизнь в маленьком подмосковном городке потекла медленно и предсказуемо, как тихая река. После бурного, трагического московского водоворота эта размеренность была благословением. Их новая «двушка» постепенно наполнилась тем, что Лика с горькой иронией называла «призраком нормальности».

Сначала было страшно. Каждый звонок в домофон, каждый незнакомый мужчина у подъезда заставлял сердце Лики замирать и бешено колотиться. Она ловила себя на том, что вжимается в плечи, проходя по улице, и избегает смотреть людям в глаза, словно на лбу у нее было выжжено клеймо ее прошлого. Но недели сменялись месяцами, и тревога понемногу отступала, уступая место рутине.

Лика устроилась на удаленную работу. Ее специальность – бухгалтерский учет – стала спасением. Она вела отчетность для нескольких мелких интернет-магазинов и ИП. Деньги были скромными, но постоянными. Работать из дома было идеально: не нужно было никуда выходить, ни с кем видеться, можно было полностью сосредоточиться на семье.

Дина, окрепшая и набравшаяся сил, пошла в местную школу. Учеба давалась ей нелегко – болезнь и перерыв оставили свой след, но она грызла гранит науки с упорством, которого Лика в ней не ожидала. По вечерам они сидели за учебниками вместе, и Лика, забывая о своей усталости, объясняла сестре сложные темы по математике. Это было их тихое, почти домашнее монастырское послушание.

А потом настал ее черед. Беременность протекала тяжело. Не столько физически, сколько морально. Каждый толчок малыша, каждое изменение в теле было болезненным напоминанием о той ночи. Она ненавидела свое тело за то предательство, за ту слабость, за тот незваный дар, который оно теперь в себе носило. Она не ходила на курсы для будущих мам, не покупала милых детских вещичек, не строилa планов. Она просто ждала, как ждут неизбежной казни, сжав зубы и затаив дыхание.

Роды начались стремительно и ночью. Дина, проснувшись от ее стонов, не растерялась. Именно она вызвала «скорую», собрала сумку, которую Лика все откладывала, и держала сестру за руку, пока та, бледная и испуганная, пыталась ее же успокоить. В приемном покое местного роддома Лика, стиснув зубы от очередной схватки, услышала вопрос дежурной акушерки: «Папа где? Заполняем документы».

Воздух перехватило. Горло сжалось.

– Его нет, – выдохнула она, глядя в потолок.

Акушерка бросила на нее быстрый, оценивающий взгляд, полный немых вопросов и готовых домыслов, и ничего не сказала.

Роды были долгими и тяжелыми. Лика, отрезанная от всего мира белой больничной ширмой, кричала не столько от физической боли, сколько от ярости, одиночества и несправедливости всего сущего. И когда наконец раздался первый крик – чистый, злой и жизнеутверждающий, – в ней что-то переломилось.

Его положили ей на грудь – крошечное, сморщенное, алое существо, покрытое белой смазкой. Он был настоящим. Живым. И он был абсолютно беззащитен перед этим миром. Вся ее ненависть, весь стыд и ярость куда-то ушли, испарились под напором одной-единственной, животной, всепоглощающей мысли: «Защитить».

Его назвали Тимур. Отчество Георгиевич. Отчество ее отца. В свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк.

Возвращение домой с свертком на руках стало новым витком их жизни. Первые месяцы слились в одно сплошное бессонное пятно: кормления, колики, плач, пеленки. Лика существовала на грани нервного срыва, держась только на силе воли и помощи Дины. Та, казалось, взяла на себя роль не тети, а второго родителя. Она ночами носила Тимура на руках, чтобы Лика могла поспать хоть час, бегала в аптеку, готовила еду.

Тимур рос. Из беспомощного комочка он превратился в кареглазого, серьезного младенца, который редко улыбался, но зато внимательно, не по-детски, изучал мир вокруг. Его глаза были темными, как смоль. Иногда, ловя на себе этот внимательный, изучающий взгляд, Лика замирала. В нем было что-то неуловимо знакомое, что-то, от чего сжималось сердце и холодело внутри. Но она гнала эти мысли прочь. Он был ее сыном. Только ее.

Тем временем Дина закончила школу. Это был огромный праздник для их маленькой семьи. Они испекли торт, купили лимонад, и Лика, глядя на сестру с аттестатом в руках, впервые за долгое время почувствовала гордость и что-то похожее на надежду.

Дина подала документы в местный колледж на специальность «Документоведение и архивоведение». Учеба давалась ей легко, а ее врожденная собранность и аккуратность, отточенная годами борьбы с болезнью, делали ее идеальной студенткой. Вскоре ее заметило руководство колледжа. Ей предложили подрабатывать в учебной части – помогать с оформлением документов, ведением архива. Деньги были совсем небольшими, но для Дины это было не столько средством заработка, сколько знаком доверия, билетом в нормальную, взрослую жизнь.

Их быт наладился. Выработался свой, четкий график. Утром Лика работала за компьютером, пока Тимур спал. Потом – прогулка с коляской в парке, где она ни с кем не заговаривала. Днем Дина забирала Тимура, позволяя Лике сосредоточиться на работе или, что бывало чаще, наконец поспать. По вечерам они ужинали втроем. Тимур к тому времени уже сидел в своем высоком стульчике и старательно размазывал по столу овощное пюре.

Иногда, глядя на эту картину – сестру, увлеченно рассказывающую о колледже, и сына, сосредоточенно ковыряющего ложкой в тарелке, – Лика ловила себя на чувстве, которое было очень похоже на счастье. Оно было тихим, хрупким, выстраданным. Оно пахло детской присыпкой, домашним супом и мебелью из бабушкиной квартиры.

Она построила им ковчег. Хрупкий, но надежный. Она отгородилась от прошлого высокой стеной, и казалось, ничего не может нарушить эту новую, хрупкую и такую дорогую нормальность. Она была просто Ликой. Матерью-одиночкой. Сестрой. Добытчицей. Имена «Волков», «Артем», «Егор» стали казаться призраками из другой, давно минувшей жизни, страшной сказкой, которую она когда-то прочла и теперь старалась забыть.

Но она забывала одну простую истину: от призраков прошлого невозможно убежать. Они всегда находят тебя. Особенно если часть этого прошлого тихо посапывает в своей кроватке, укрытая одеялом с машинками. И его карие глаза, столь непохожие на ее собственные, рано или поздно зададут вопросы, на которые у нее не будет ответов.

Глава 4.

Год для Егора Волкова не просто прошел. Он провалился в кромешную тьму, растянувшуюся на триста шестьдесят пять бесконечных дней. Это был не просто период тоски или сожаления – это был персональный ад, выстроенный из его собственных мыслей, где он был и грешником, и судьей, и палачом.

С того утра сон стал для Егора врагом. Ночь превращалась в кинотеатр, где на бесконечном повторе крутились одни и те же кадры: ее испуганное, залитое слезами лицо на пороге; беззвучное «да», которое он прочитал по губам; хрусткость ее хрупкого тела в его руках; и самое главное – немой укор в ее глазах, когда он наткнулся на преграду ее невинности. Он просыпался посреди ночи в холодном поту, его сердце колотилось, как после спринтерского забега, а по комнате, казалось, все еще витал тонкий, цветочный запах ее духов, которого на самом деле не было.

Егора всегда уважали и боялись за его холодную, расчетливую ярость. Но теперь эта ярость развернулась против него самого. Он ненавидел себя. Ненавидел за ту жестокость, на которую оказался способен. Он, считавший себя справедливым хищником, действующим по законам бизнеса и семьи, опустился до уровня самого низкого подонка, купившего невинность за пачку денег. Каждый раз, вспоминая свое предложение, он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони, оставляя кровавые полумесяцы. Он мог в ярости разнести свой кабинет, швыряя дорогие статуэтки и папки с документами в стены, но это не приносило облегчения. Гнев горел внутри, выжигая все остальное.

Егор пытался заглушить боль так, как делал это всегда – работой. Он погрузился в нее с головой, проводя на заводе и в переговорах по двадцать часов в сутки. Но даже там ее образ вставал перед ним. Он видел девушек с похожей фигурой в толпе и замирал, сердце заходясь в бешеном ритме надежды, которая тут же сменялась леденящим разочарованием. Он заводил мимолетные связи с самыми красивыми женщинами, пытаясь доказать себе, что она – всего лишь одна из многих. Но это было провалом. Их прикосновения были пусты, их голоса – фальшивы. Его тело, его подсознание отвергало их, помня только одно – ее.

Первые недели он с напряжением следил за Артемом. Его брат был убит горем, растерян и зол. Он искал Лику. Рассылал сообщения, звонил ее подругам, навещал ее квартиру. Но дверь никто не открывал. Квартира родителей то же пустовала. Егор наблюдал за этим с мучительной смесью ревности, стыда и страха. Он боялся, что Артем что-то узнает, но в то же время какая-то темная часть его души надеялась на разоблачение, на то, что его накажут и это хоть немного искупит его вину.

Но сила чувств Артема оказалась ограниченной. Он горевал, как горюют о красивой, но не состоявшейся мечте. Через пару месяцев его поиски стали менее активными, а еще через два – сошли на нет. Он с головой ушел в новую работу, новые знакомства, новые увлечения. У него была яркая, насыщенная жизнь, в которой связь с Ликой Карчавой стала лишь грустной главой, которую можно перелистнуть.

Именно это и стало для Егора последней каплей. Артем успокоился. А Егор – нет.

Этот контраст добил Егора окончательно. Если для его брата, который, казалось бы, «любил» ее, она стала просто воспоминанием, то почему для него, который лишь одну ночь провел с ней в холодной сделке, она стала навязчивой идеей? Почему его душа, никогда не знавшая сожалений, теперь была изодрана в клочья?

Изначальный вопрос «что все это значило?» трансформировался. Он уже не просто хотел знать, на что пошли деньги. Он должен был узнать «все».

Его циничный ум все еще пытался найти подвох. Может, она гениальная аферистка, которая так ловко его развела? Но тогда зачем ей было отдавать ему свою невинность? Это не сходилось в логичную схему. Он помнил ее глаза. В них был не расчет, не жадность, а чистейший, животный ужас и боль. Такое не сыграть. Ее полное, тотальное исчезновение говорило не о бегстве аферистки, а о человеке, который хочет спрятаться от всего мира. Но от чего? От него? От стыда? Или от чего-то еще более страшного?

Его ад заключался в этой неопределенности. Он совершил чудовищный поступок, последствия которого не мог ни оценить, ни искупить. Он был пленником собственной жестокости и собственного неведения.

И вот, когда Артем окончательно перевернул страницу, Егор понял: он не может жить дальше. Он не может продолжать быть тем холодным, расчетливым монстром, потому что этот монстр сломался в ту ночь. Ему нужны были ответы. Не для того, чтобы найти ее и причинить еще боль (хотя он сам не до конца понимал, что будет делать, найдя ее), а для того, чтобы понять самого себя. Чтобы докопаться до сути того, что заставило его, железного Егора Волкова, жить в аду из-за одной хрупкой девушки.

Его расследование началось не на эмоциях, а с холодной, методичной точностью, присущей ему в бизнесе. Он был уже не взбешенным хищником, а следователем, одержимым самой важной загадкой в своей жизни. Он отдал тихий, но беспрекословный приказ своему личному помощнику, человеку, решавшему самые деликатные вопросы: «Найди мне Лику Карчаву. Все, что можно узнать о ней за последнее время. Все. И тихо».

Информация начала поступать обрывочно, как кусочки мозаики, и каждый новый фрагмент не прояснял картину, а вгонял в Егора новый шип леденящего ужаса.

Сначала пришли данные о семье. Родители Лики погибли в автомобильной катастрофе не задолго до «той» ночи. У нее осталась младшая сестра, Дина, шестнадцати лет. Следующий запрос в медицинские базы данных выявил диагноз: у Дины Карчавы была диагностирована острая лимфобластная лейкемия.

Егор сидел в своем кабинете, вглядываясь в экран, где светились сухие строчки медицинской выписки. Воздух словно стал гуще, дышать стало тяжело. Он представил ее: одна, без родителей, с умирающей сестрой на руках. Она не вляпалась в авантюру. Она не наделала долгов. Она боролась за жизнь единственного близкого человека.

Его помощник, человек безэмоциональный и эффективный, докладывал далее, глядя в свой планшет: «После смерти родителей остались две квартиры. Одна их собственная, вторая – бабушкина, без обременений. Лика Георгиевна работала неофициально, одновременно в нескольких местах: официанткой, курьером. По словам соседей, все свободное время проводила в больнице с сестрой. Денег на дорогостоящее лечение и препараты, судя по всему, не хватало.

Егор откинулся на спинку кресла, сжав виски пальцами. Перед его глазами встало ее лицо на пороге – не лицо испуганной аферистки, а лицо загнанного в угол зверька, у которого отнимают последнее. Сумма, которую она назвала… Он теперь понимал, что это была не чудовищная для нее сумма. Это была конкретная сумма, необходимая на какой-то критически важный этап лечения. Она пришла к нему не как к богатому покровителю. Она пришла к брату своего парня, отчаявшись найти хоть какую-то помощь. А он… Он предложил ей себя в обмен на жизнь сестры.

В горле встал ком тошноты. Он, Егор Волков, который считал себя вершителем судеб, спасителем семьи, оказался последним подонком, который воспользовался безвыходным положением человека, чтобы удовлетворить свое больное влечение под предлогом «спасения брата». Его благородный порыв обернулся грязным, низким актом насилия.

«Что было дальше?» – голос Егора прозвучал хрипло, будто его горло ободрали наждачной бумагой.

«Через некоторое время после… вашей встречи, – помощник тщательно подбирал слова, – лечение сестры резко активизировалось. Были закуплены дорогостоящие препараты, подключены лучшие специалисты из частной клиники. Источник финансирования неизвестен. Затем обе квартиры были проданы. Чуть по заниженной цене, ушли очень быстро. Соседке, которая интересовалась их отъездом, Лика Георгиевна сказала, что уезжают в Грузию, к дальним родственникам отца. Больше никакой информации о их текущем местонахождении нет. Все цифровые следы Лики оборваны. Социальные сети не активны, номер телефона отключен».

В кабинете повисла тяжелая тишина. Помощник молча ждал дальнейших указаний.

Егор не понимал, что ему делать. Каждая крупица правды била в него, как молоток, загоняя все глубже в трясину самоотвращения. Он получил ответы на все свои вопросы и понял, что они оказались в тысячу раз страшнее, чем он мог предположить. Она была не жертвой обстоятельств. Она была героиней. А он – монстром, который потребовал с героя плату за проход по мосту через пропасть.

Он не мог ее найти. Он не смел ее искать. Любое его появление в ее жизни теперь стало бы не искуплением, а новым кошмаром. Мысль о том, чтобы увидеть ее глаза, полные ненависти и отвращения, была невыносима. Он сжег все мосты, причем самым подлым способом.

Единственное, что ему оставалось – это застыть в своем аду и ждать. Ждать чего? Он и сам не знал.

Глава 5.

Прошел еще год. Ад стал привычным фоном, его личной нормой. Егор научился функционировать, как робот: работа, бессонные ночи, короткие бесполезные связи, которые оставляли после себя лишь горький привкус. Он почти смирился с тем, что так будет всегда.

И вот однажды, его секретарь на работе доложила, что пришел посыльный без предупреждения, с пакетом лично для него.

Егор, хмурый, принял его в своем кабинете. Это был немолодой человек в униформе курьерской службы.

– Вы, Егор Викторович? – переспросил курьер, протягивая плотный конверт из крафтовой бумаги. – Молодая девушка, сказала передать лично в руки. Больше ничего не говорила.

Сердце Егора пропустило удар, а потом забилось с бешеной силой. Рука сама потянулась за конвертом. Он был тяжелым, увесистым.

Курьер, получив расписку, удалился. Егор остался один, держа в руках эту чертову посылку. Пальцы дрожали, когда он разорвал бумагу.

Внутри лежали деньги. Он не стал их пересчитывать. Он знал. Он знал эту сумму до копейки. Это была та самая сумма. Та самая, что он положил на тумбочку в номере отеля два года назад.

Он стоял, окаменев, сжимая в руке пачку купюр, которые пахли теперь не им, не виски и не кожей, а чем-то чужим, далеким, незнакомым. Деньги вернулись. Значит, она выкарабкалась. Значит, сестра жива. Значит, она нашла в себе силы не просто выжить, но и расплатиться с ним. Чисто. До конца.

И это стало для него самым страшным приговором. Она не просто исчезла. Она вернула ему плату. Она разорвала последнюю, грязную нить, что связывала их. Она аннулировала их сделку, оставив его наедине с его поступком, который теперь не был ни спасением брата, ни хирургическим ударом, ни даже простой куплей-продажей. Он остался просто с актом немотивированной жестокости. С пустотой.

Он медленно опустился в кресло, так и не разжав пальцы, в которых зажаты были эти деньги. Где-то там она жила. Справилась. Без него. Без его помощи. Благодаря ему, но вопреки.

И он понял, что если он и продолжит поиски то только для того, чтобы получить возможность упасть на колени и вымолить прощение, в котором он знал, ему будет отказано. Это был единственный выход из ада, который он сам для себя построил.

Дина вернулась домой с чувством легкой усталости и глубокого удовлетворения. Поручение сестры было выполнено: конверт с деньгами передан в надежные руки курьерской службы. Теперь эта глава их жизни была окончательно закрыта. На душе было и светло, и горько одновременно – словно затянулась самая глубокая и болезненная рана, оставив после себя лишь шрам, который будет напоминать, но уже не мучить.

Она еще не успела снять пальто, как из комнаты навстречу ей, громко топая и радостно визжа, вынесся упитанный кареглазый ураган по имени Тимур.

– Тетя Ди!» – это слово, одно из первых и самых любимых, он выкрикнул так звонко, что, казалось, зазвенели стеклянные подвески на люстре.

Дина наклонилась, подхватила племянника на руки и закружила, заливаясь смехом вместе с ним. Он обнимал ее за шею своими пухлыми ручками, а она вдыхала этот родной, сладкий запах детских волос, печенья и нежности.

Лика вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. На ее лице играла тихая, спокойная улыбка, которой не было еще утром. Она встретилась взглядом с сестрой, и в этом молчаливом взгляде было все понимание, благодарность и огромное, выстраданное облегчение.

– Все? – тихо спросила Лика.

– Все, – так же тихо, кивнув, ответила Дина, опуская на пол топающего Тимура.

Они действительно справились. Дина была здорова, ее ремиссия была стабильной и крепкой. Деньги, этот камень на шее, символ страшного выбора и унижения, наконец-то вернулись к тому, кому принадлежали. Их налаженная, скромная, но такая прочная жизнь продолжалась. И это было главной победой.

В тот вечер они устроили себе маленький праздник. Не в честь возвращения долга – нет. В честь своего освобождения. В честь того, что остались вдвоем, выжили, выстояли и построили свой маленький, но надежный мирок.

Лика испекла яблочный пирог по бабушкиному рецепту, Дина накрыла на стол лучшей скатертью, а Тимур, важно восседая в своем высоком стульчике, стучал ложкой по столу, требуя свою порцию внимания и сладкого пюре. Они смеялись, вспоминали забавные случаи из больничной жизни Дины, строили планы на лето – съездить в соседний город, погулять по зоопарку.

Глядя на эту картину, Лика ловила себя на мысли, что то щемящее чувство вины и стыда наконец-то отпускает свои цепкие лапы. Оно, конечно, никуда не денется полностью, но теперь оно было не хозяйкой положения, а лишь тихим гостем из прошлого.

Их жизнь вошла в самое спокойное и плодотворное русло. Маленький Тимур рос не по дням, а по часам, превращаясь из пухлого младенца в смышленого, активного и не по-детски серьезного мальчика. Его карие глаза, столь чужие для сероглазой Лики, подмечали все вокруг, а смех, заразительный и громкий, стал главной музыкой в их доме.

Дина, успешно закончив колледж с красным дипломом, не просто осталась работать в колледже. Ее трудолюбие, аккуратность и невероятная ответственность, отточенные временем борьбы за собственную жизнь, не остались незамеченными. Руководство колледжа предложило ей занять должность секретаря директора. Это была уже серьезная, ответственная работа с достойной зарплатой. Для Дины это было не просто трудоустройство – это было признание. Признание ее как специалиста, как человека, который состоялся, несмотря на все удары судьбы.

По вечерам, когда Тимур уже засыпал, утомленный играми и прогулками, сестры иногда сидели на кухне за чашкой чая. Они говорили о работе, о планах на будущее, о том, какой Тимур сегодня сказал новый звук. Они были единым целым, крепкой бухтой, пережившей самый страшный шторм.

Казалось, ничто не может нарушить эту новую, хрупкую и такую дорогую нормальность. Они были просто семьей. Маленькой, но невероятно сильной. Они отгородились от прошлого высокой стеной, и призраки по имени Волковы стали казаться всего лишь страшной сказкой, которую когда-то прочли и теперь старались забыть.

Но они забывали одну простую истину: от призраков прошлого невозможно убежать. А сегодня они праздновали. Праздновали свою победу.

Пока в подмосковной квартирке, пахнущей яблочным пирогом и детской присыпкой, царило тихое, выстраданное ликование. Воздух был наполнен смехом и беззаботным стуком ложки Тимура по столику его стульчика. Они ели теплый пирог, пили чай и болтали о пустяках – о том, как Тимур пытался поймать голубя на площадке, о новом платье Дины для работы, о том, куда поехать летом. Это был их скромный пир победителей, праздник в честь того, что самый тяжелый груз наконец-то был сброшен с плеч. Казалось, сама Вселенная одобрительно улыбается их маленькому мирку, защищенному от бурь и ураганов большого мира. Но Вселенная, как часто бывает, иронизировала.

В тот самый вечер, в нескольких десятках километров от них, в огромном, холодновато-величественном особняке Волковых, наступал час ужина. Стол был сервирован безупречно: хрусталь искрился, столовое серебро отбрасывало блики на белоснежную скатерть, аромат изысканных блюд смешивался с дорогими духами Галины Александровны Волковой.

Артем, сиявший как новогодняя елка, не мог усидеть на месте. Он то и дело поглядывал на свою спутницу – эффектную брюнетку Валерию, – чье подчеркнуто-сдержанное платье и безупречный макияж кричали о дороговизне и вкусе. Она сидела с идеально прямой спиной, улыбаясь вежливой, отрепетированной улыбкой, и ее взгляд скользил по интерьеру с легкой, почти незаметной оценкой собственника.

Волкова, мать семейства, пыталась вести светскую беседу, но чувствовала напряжение. Ее муж, Виктор Васильевич, погруженный в свои мысли, молча ел. А Егор, мрачный и отстраненный, сидел в самом конце стола, будто вихрь холодного воздуха исходил от него, отталкивая всех. Он почти не притрагивался к еде, медленно вращая в пальцах хрустальный фужер, его взгляд был устремлен куда-то внутрь себя, в привычный ад, из которого он не находил выхода.

И вот, отложив ложку, Артем звонко постучал ножом по бокалу.

– Мама, папа, Егор… У меня важная новость, – его голос дрожал от счастья и волнения. Все взгляды устремились на него. Даже Егор медленно поднял глаза. – Я не мог дольше тянуть. Я хочу представить вам официально свою будущую жену. Лера, я тебя очень люблю. – Он взял руку Валерии, и та ответила ему томным, обожающим взглядом. – Сегодня я сделал ей предложение, и она сказала «да»!

Галина Александровна ахнула от радости, захлопала в ладоши. Виктор Васильевич снисходительно улыбнулся, кивнув:

– Поздравляю, сын. Рад за тебя.

Но все взгляды, будто по команде, метнулись к Егору. Его реакция всегда была главной. Он был скалой, о которую разбивались или которой одобрялись все семейные инициативы.

Егор медленно поставил фужер на стол. Его лицо не выражало ничего, кроме ледяной непроницаемости. Он смотрел на Валерию. Смотрел на ее безупречную ухоженность, на расчетливый блеск в глазах, на уверенность, с которой она уже примеряла на себя роль миссис Волкова. И этот образ наложился на другое воспоминание. Всплыло, яркое и болезненное, как удар кинжалом.

Тот самый ужин. Два года назад. Артем, такой же сияющий, привел в дом другую девушку. Не с безупречным макияжем, а с едва заметным румянцем и легким слоем помады. Ее волосы пахли не дорогим парфюмом, а просто чистотой. И глаза… Бездонные, огромные, полные искреннего смущения и такого трепетного внимания к каждому его слову, что у него, Егора, на мгновение перехватило дыхание. Она ловила каждое слово Артема, смотрела на него с обожанием, в котором не было ни капли расчета. Лика.

Тогда он тоже сидел молча. Но внутри все клокотало от какого-то дикого, необъяснимого интереса. Тогда он впервые почувствовал ту самую «нездоровую искру», которую потом попытался выжечь огнем и железом.

А сейчас он смотрел на Валерию – красивую, идеальную партию для его брата – и чувствовал лишь пустоту и горькую, едкую насмешку над самим собой. Артем нашел замену. Красивую, блестящую, удобную. Он перевернул страницу. А он, Егор, остался в прошлом. С его памятью о хрупкой девушке с бездонными глазами, которой он сломал жизнь, и с пачкой денег, которую она ему вернула, поставив жирную точку в их истории.

Его лицо исказила едва заметная гримаса боли. Он отодвинул стул. Глухой скрежет ножек о паркет прозвучал как выстрел в наступившей тишине.

– Поздравляю, – произнес он хрипло, обращаясь в пространство, а не к конкретному человеку. Его голос был плоским, безжизненным. – Извините.

Не глядя ни на кого, особенно на счастливое лицо брата, Егор развернулся и вышел из столовой. Его тяжелые, мерные шаги затихли в коридоре, ведя в его личные покои – в его личную тюрьму, откуда не было выхода.

За столом повисло неловкое молчание. Сияние Артема померкло. Валерия натянуто улыбнулась, в ее глазах мелькнуло недоумение и уязвленное самолюбие. Галина Александровна вздохнула, понимая, что ничего иного от старшего сына ожидать не стоило.

Но никто из них не мог даже предположить, что холодная ярость и бесконечное чувство вины, только что усилившиеся в Егоре до предела, уже готовы были перерасти в нечто иное. В новую, всепоглощающую одержимость. Потому что теперь он видел – Артем свободен. Артем счастлив с другой. И это означало только одно: те призрачные цепи, что связывали Егора с его жертвой, ослабли.

Глава 6.

Той ночью Егор не сомкнул глаз. Слова Артема висели в воздухе его спальни, густыми и тягучими, как смог. Свадьба. Не просто регистрация в загсе и скромный ужин, а именно то, что подразумевало их семья и статус – пышная, помпезная, тщательно спланированная церемония, на которую будет приглашены полсвета Москвы.

На следующее утро Галина Александровна, сияя, подтвердила его самые худшие ожидания за завтраком, который Егор пытался проглотить через силу.

– Виктор, ты только представь! – восторгалась она, обращаясь к мужу, который за чтением газеты лишь кивал. – Церковь в Царицыно, я уже договариваюсь! Рецепшн в «Метрополе» или, может, в том новом отеле на Рубинштейна? У них такой шикарный зимний сад! У Лерочки уже есть платье от Pronovias, она показывала каталог – просто божественно! Фотографы, видео, живая музыка, фейерверк над Москвой-рекой… Артем хочет все самое лучшее!

Каждое слово матери било по Егору, как молоток по наковальне. Он видел это все в мельчайших деталях, которые его деловой ум тут же строил в логичную, безупречную и абсолютно бездушную схему. Сотни гостей, большинство из которых даже не знают жениха и невесту, будут говорить заученные тосты. Дорогой алкоголь рекой. Девушка в подвенечном платье от кутюр, сшитое не для любви, а для того, чтобы произвести впечатление на светскую хронику. Артем, сияющий и довольный, будет обнимать свою Валерию – идеальную картинку для глянцевого журнала.

И на фоне этой мишуры, этого карнавала тщеславия, в его памяти с болезненной четкостью всплывал другой образ. Ужин в их доме два года назад. Лика, смущенно краснеющая, когда Артем, смеясь, рассказывал, как они мечтают обвенчаться в маленькой деревенской церквушке где-нибудь в Костромской области, куда нужно добираться на старой «Ниве», и чтобы гостей было не больше двадцати самых близких. И как она, вся заливаясь румянцем, шептала: «Главное – чтобы ты был рядом. А все остальное неважно».

«Вот это была любовь», – пронеслось в голове Егора с ясностью, от которой свело скулы. А то, что сейчас происходило с Артемом и этой Валерией… Это была сделка. Красивая, блестящая, социально одобренная, но сделка. Артем покупал себе идеальную спутницу для выхода в свет, а она – фамилию, статус и безграничный кредит в лучших бутиках города. Они обменивались не клятвами, а инвестициями.

В душе Егор кипел от неприятия. Он видел эту женщину насквозь. В ее глазах он читал не любовь к брату, а любовь к тому, что брат может ей дать. Он видел холодный расчет, тщательно скрываемый под маской обожания. Артем был слеп. Ослеплен блеском, лестью и собственным желанием поскорее забыть прошлое, заткнуть дыру, оставленную Ликой, новой, более дорогой и современной моделью.

И самое ужасное было в том, что Егор понимал: он «не имел никакого права» ничего советовать брату. Никакого морального права.

Кто он такой, чтобы говорить о чистоте помыслов и искренности чувств? Он, купивший за деньги невинность той, кого Артем, пусть и по-своему, но любил. Он, чей поступок был в тысячу раз грязнее и низменнее, чем этот брак по расчету. Его руки были перепачканы в грязи так, что ни одна унция морального авторитета у него не осталась. Его мнение, которое раньше в семье было законом, теперь ничего не весило. Он дискредитировал себя полностью.

Те деньги, что Лика ему вернула, стали финальной точкой. Они были не просто возвратом долга. Они были молчаливым, но уничтожающим приговором ему самому. «Я чиста перед тобой. Я больше тебе ничего не должна. Ты – никто. Твое мнение, твоя мораль, твоя жажда контроля – ничего не значат. Ты не имеешь права судить меня, мой выбор или выбор моего бывшего парня».

И он смирился с этим. Он замкнулся в своей башне из сожаления и саморазрушения, наблюдая со стороны, как его брат совершает, по его мнению, огромную ошибку. Он не будет ничего говорить. Не будет предостерегать. Не будет пытаться открыть Артему глаза. Он просто будет молча наблюдать за этим грядущим цирком, зная, что его собственная вина лишает его права голоса.

Единственное, что он мог сделать – это присутствовать на этой свадьбе. Стоять там, в самом дорогом смокинге, с самым холодным и непроницаемым выражением лица, и быть живым напоминанием самому себе о том, до какой низости может пасть человек, возомнивший себя вправе вершить судьбы других. Он будет пить шампанское за здоровье молодых, и каждый глоток будет жечь ему горло желчью и осознанием собственного падения.

Он не имел права лезть в чью-то жизнь. Потому что единственная жизнь, в которую он вмешался, он сломал вдребезги.

Тишина в столовой после ухода Егора была оглушительной. Ее разорвал нервный, слишком громкий смех Артема.

– Ну, Егор есть Егор, – попытался он сгладить неловкость, но его голос прозвучал фальшиво. – Он всегда он был человеком настроения. Не обращайте внимания.

Валерия натянуто улыбнулась, поправив салфетку на коленях. Ее глаза, еще секунду назад сиявшие триумфом, теперь метали короткие, колючие взгляды в сторону двери, куда удалился старший брат. Галина Александровна беспокойно перебирала жемчужное ожерелье.

– Он просто устал, дорогой, – сказала она, больше пытаясь убедить себя. – Понимаешь, нагрузка на него колоссальная…

Но все понимали, что дело не в усталости.

На следующее утро Егор сошел вниз к завтраку первым. Он сидел за столом, неподвижный, как изваяние, смотря в окно на подмерзший сад. Его лицо было бесстрастной маской, но в глазах стояла та самая ледяная решимость, которая заставляла трепетать конкурентов на переговорах.

Когда за стол собрались все, Егор не стал дожидаться, пока кофе разольют. Он положил руки на стол, сплетя пальцы, и его голос прозвучал тихо, но с такой неоспоримой властностью, что перебить его было невозможно.

– Вчерашнее известие, конечно, радостное, – начал он, и в его интонации не было ни капли радости. – Артем, я желаю тебе счастья. Исходя из этого, я хочу сразу расставить все точки над i, чтобы в будущем не возникало недоразумений.

Все замерли. Артем нахмурился, почувствовав недоброе.

– Этот дом – мой, – Егор медленно перевел взгляд на брата, – Здесь мое пространство, мои правила. Я не намерен делить его с чьей-либо семейной жизнью, даже твоей, Артем. У тебя есть прекрасная квартира. Более чем подходящее место для начала совместной жизни.

Артем попытался возразить:

– Егор, но мы думали… Мама и папа здесь… Это наш родной дом!

– Родители, – Егор холодно парировал, – вольны сделать свой выбор. Они могут остаться здесь, со мной. Или переехать к тебе. Или вернуться в свою квартиру на Остоженке. Их решение я приму и обеспечу материально, в любом случае.

Он посмотрел на отца, который молча наблюдал, сжав губы. Виктор Васильевич понимал старшего сына лучше всех. Он видел не просто прихоть, а глубинную, экзистенциальную потребность очертить границы, отгородиться от чужого, фальшивого, по мнению Егора, счастья.

– Что касается финансов, – продолжил Егор, и его голос стал еще жестче, – ты работаешь в юридической фирме отца. Твои доходы более чем достаточны, чтобы содержать семью. С сегодняшнего дня я снимаю с себя всякие обязательства по твоему обеспечению. Ты взрослый человек, который принимает взрослые решения. Будь добр нести за них ответственность.

В воздухе повис шок. Артем побледнел. Он всегда жил в тени щедрости старшего брата, даже свою шикарную квартиру и машину он воспринимал как нечто данное, как часть их общего семейного статуса, который обеспечивал Егор. Мысль о том, что его будут судить по его собственным, пусть и немалым, но все же ограниченным доходам, была для него ударом.

– Но… свадьба… – выдавил он. – Ты же не против того, чтобы…

– Свадьба пройдет так, как планировали, – отрезал Егор. – Я оплачу свою долю, как и обещал. Это мой подарок вам. Но это – последнее вливание. После этого – вы сами.

Он встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

– Артем, – тихо, но четко произнес Егор на прощание. – Я рекомендую тебе умолчать об этом факте твоей будущей жене до поры до времени. Чтобы не омрачать подготовку к торжеству.

Это был не совет. Это был приказ. Приказ, за которым читалась угроза: «Если она начнет скандалить и требовать большего, я могу и вовсе передумать насчет свадьбы».

Артем молча кивнул, сглотнув горький ком обиды и осознания. Он был загнан в угол. Признаться Валерии, что его «золотые горы» оказались сильно меньше, чем она думала, – значило рисковать всем. Его тщеславие и страх потерять ее были сильнее.

– Хорошо, – хрипло сказал он. – Я понял.

Егор вышел, оставив за собой гробовое молчание. Галина Александровна беспомощно смотрела на младшего сына, понимая, что привычный мир рушится. Виктор Васильевич тяжело вздохнул и вышел следом за старшим, чтобы закурить на веранде.

Свадьба действительно прошла так, как планировалось. Роскошная церемония в Царицыно, шикарный прием в «Метрополе», фейерверк над Москвой-рекой. Со стороны это выглядело как сказка. Но для главных действующих лиц она была сделана из картона и мишуры.

Артем улыбался и слушал тосты, сжимая руку Валерии, которая сияла ослепительной улыбкой. Где-то в толпе гостей, холодный и недосягаемый, стоял Егор с бокалом в руке. Он выпил за здоровье молодых, и шампанское действительно обожгло ему горло желчью.

Он озвучил свой вердикт. Он очертил границы. Он отрезал себя от финансов брата. Он сделал все, чтобы фальшивое счастье Артема не вторгалось в его личный ад. И теперь он был совершенно один наедине со своей виной, своими деньгами и своей тоской по той, которую сломал, но которую не мог забыть.

Глава 7.

Он продержался ровно столько, сколько требовали приличия, – до разрезания торта и первого танца. Вид брата, обнимающего свою идеальную, бездушную невесту под прицелом сотен камер, стал последней каплей. Не дожидаясь конца праздника, Егор тихо вышел, не прощаясь ни с кем. Его личный водитель, загодя предупрежденный, уже ждал у подъезда. Черный «Мерседес» бесшумно отъехал от сияющего «Метрополя», увозя Егора прочь от мишуры и фальшивого веселья.

Особняк встретил его гробовой тишиной и мраком. Прислуга, получившая выходной в честь торжества, отсутствовала. Егор сбросил на диван парадный смокинг. Галстук полетел следом. Он прошел в свой кабинет, плеснул в хрустальный стакан виски, не разбавляя, и залпом выпил. Алкоголь ударил в голову, но не принес желанного забвения, лишь обострил чувства.

Он опустился в кожаное кресло у камина, в котором тлели угли, и погрузился в пучину воспоминаний. Свадьба брата, эта пошлая пародия на семейное счастье, больно задела старую, никогда до конца не заживавшую рану.

Перед его внутренним взором возник не холодный особняк, а шумные коридоры университета. Он был молод, полон амбиций и веры в будущее. Химия была его страстью, его языком, на котором он говорил с миром. Он не просто учился – он горел. И в этом огне он встретил ее. Марина. Не красавица в привычном смысле, но с живыми, смеющимися глазами и острым умом. Они часами могли говорить о молекулярных связях и поэзии Серебряного века, сидя в пустой аудитории или гуляя по ночной Москве.

Он, всегда такой расчетливый и холодный, влюбился без памяти, по-юношески безрассудно. Он видел их будущее: лаборатория, общие открытия, тихий дом, наполненный книгами и смехом. Он был готов на все.

А потом пришел тот самый офер – место в престижном исследовательском институте в закрытом городе, работа над секретными проектами, вакцинами, препаратами. Это был шанс века для молодого ученого. Но работа предполагала строжайшую секретность и переезд. Он пришел к Марине с горящими глазами:

– Поедем со мной! Распишемся там! Это наше общее будущее!

Он видел себя героем, романтиком науки, зовущим свою возлюбленную за собой к звездам. А она посмотрела на него с практичностью, которая показалась ему ледяным ударом.

– Егор, это безумие. Бросить все здесь и ехать в какую-то дыру? Жить в общежитии? Ждать тебя с работы без выходных? У меня здесь жизнь, планы.

Его планы были для нее пустым звуком. Его страсть – наивным юношеским максимализмом. Он предлагал ей весь мир, но мир этот был не от кутюр и не сиял огнями московских бульваров. Через неделю после их разговора он узнал, что Марина встречается с сыном крупного чиновника. А еще через месяц она вышла за него замуж. Чисто, быстро, без лишних эмоций.

Его мир рухнул. Он оказался ненужным. Его талант, его планы, его любовь – все было обесценено в один миг. Он уехал один, с разбитым сердцем и тотальным, всепоглощающим недоверием ко всему миру. Работа не спасла. Она стала бегством. Но боль и обида глодали его изнутри.

А потом, годы спустя, когда он уже почти окаменел, пришло сообщение от старого школьного друга. В Подмосковье продавался полуразрушенный, банкротящийся фармацевтический заводик. Друг шутил:

– Егор, помнишь, как ты колбы в школе грел? Вот твой шанс!

Это был не шанс. Это была последняя соломинка. Он вложил все свои сбережения, взял огромный кредит, заложил все, что мог. Он жил на этом заводе, спал в кабинете, ел что придется. Он не строил бизнес – он выживал. Он доказывал. Себе, Марине, всему миру, что он чего-то стоит. Что его талант, его труд – это не пустой звук.

И он совершил невозможное. Завод ожил. Потом стал прибыльным. Потом превратился в мощное, современное предприятие. Он сделал себя сам. Из осколков разбитого сердца и нереализованных амбиций он выковал нового Егора – холодного, беспощадного, неуязвимого Волкова. Все юридические вопросы, все формальности с самого начала и по сей день вел его отец, Виктор Васильевич, ставший надежным тылом и партнером. Именно этот успех, эти деньги дали ему ту власть, ту уверенность, что он может все купить. И контроль. Тотальный контроль над жизнями тех, кто его окружает, чтобы больше никогда не оказаться уязвимым, обманутым, ненужным.

Он сжал стакан так, что хрусталь затрещал. Память о Марине давно потускнела, сменившись цинизмом. Но урок был усвоен навечно: мир держится на деньгах и силе. Чувства – слабость, за которую рано или поздно заставят платить.

Именно этот урок он и применил к Лике. Увидев в ней угрозу для брата, для привычного уклада, ту самую «слабость», которая когда-то сломала его самого, он решил действовать проверенным способом – купить и разрушить. Чтобы защитить. Чтобы контролировать.

Но теперь, когда она вернула ему деньги, она выбила из-под ног эту хлипкую конструкцию. Она доказала, что есть вещи, которые не купить. Что его сила – иллюзия. А его контроль – самообман.

Он сидел в темноте своего идеального, дорогого, вымершего особняка – самопровозглашенный король, который вдруг осознал, что он голый. И единственное, что у него осталось – это ад, который он построил для себя собственными руками.

Пока Егор занимался медленным химическим выеданием собственного мозга виски и горькими воспоминаниями, свадьба в «Метрополе» близилась к завершению. Последние гости, уставшие и довольные, разъезжались по своим лимузинам, шумно обсуждая роскошь приема и странный, мрачный уход старшего брата жениха.

Молодожены, Артем и Валерия, сияющие, но уже с заметной усталостью в глазах, наконец-то сели в украшенный лентами белый Rolls-Royce, который должен был отвезти их в свадебную ночь. Валерия, томно откинувшись на кожаном сиденье, мечтательно вздохнула, глядя на огни ночной Москвы. «Наконец-то, – думала она, с наслаждением представляя себе огромную, величественную спальню в особняке Волковых, прислугу, которая суетится вокруг, готовя все для первой ночи в новом статусе. – Теперь это и мой дом. Моя жизнь».

Машина, однако, проехала мимо заветного поворота на загородную трассу. Валерия не придала этому значения – возможно, водитель выбрал объездной путь из-за ночных работ. Но когда автомобиль уверенно въехал в центр города и начал замедлять ход у знакомого ей элитного жилого комплекса, где располагалась квартира Артема, ее улыбка начала медленно таять.

– Артем, милый, мы что, заедем за чем-то? – спросила она сладким голосом, все еще веря в какую-то ошибку.

Артем, который всю дорогу молчал и был странно напряжен, нервно сглотнул. Он помнил приказ брата. И свой собственный страх.

– Нет, Лерочка. Мы… мы будем жить здесь. В моей квартире.

Тишина в салоне стала густой и звенящей. Валерия медленно повернула к нему голову. Ее безупречно наведенные макияжем глаза сузились.

– Шутишь? Это какой-то несмешной розыгрыш, Артем. После такого дня – в эту… квартиру? – Она произнесла слово «квартира» с такой интонацией, будто это была коммуналка в заброшенном районе.

– Это моя квартира, Лера. Она большая, шикарная, ты сама говорила… – начал он оправдываться, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

– Я говорила, что она хороша для холостяка! Для приема гостей! Для жизни молодой семьи нужен особняк! Пространство! Статус! Ты же обещал! Твоя мать говорила… – ее голос повышался, теряя томные сладкие нотки и приобретая металлические, визгливые обертоны.

– Мать не решает! Решает Егор! – выпалил Артем, сразу пожалев о своей слабости. – Особняк – его дом. Его личная крепость. Он… он не хочет, чтобы мы там жили.

– ЕГО ДОМ? НЕ ХОЧЕТ? – Валерия взорвалась. – А кто он такой, чтобы решать?! Это же семья! Ты его брат! Мы теперь одна семья! Или я ошиблась? Или я вышла замуж не за Волкова, а за какого-то мальчика на побегушках у своего старшего брата?!

Ее слова жгли больнее пощечины. Они били точно в цель, в его самое больное место – его зависимость, его несамостоятельность, которую он так тщательно скрывал под маской бравады.

– Лера, успокойся, все будет хорошо… – он попытался взять ее руку, но она резко отдернула ее.

– Все будет хорошо»? – она фыркнула с ледяным презрением. – Ты только и можешь, что говорить пустые слова? Ты даже свой собственный дом отстоять не можешь? Мы только что сыграли свадьбу за полмиллиона долларов, а ночевать мы поедем в твою холостяцкую берлогу? Что скажут мои подруги? Мои родители?

Машина остановилась у подъезда. Водитель, сохраняя каменное лицо, вышел, чтобы открыть дверь. Скандалить при постороннем было уже совсем неприлично.

Валерия вышла из машины, оттолкнув протянутую руку Артема. Она шла по мраморному холлу с видом королевы, ведущей себя на эшафот. Ее белое платье, стоившее как хороший автомобиль, казалось сейчас насмешкой.

В лифте царила ледяная тишина. Артем молчал, понимая, что любые слова только подольют масла в огонь. Валерия смотрела прямо перед собой, ее ум лихорадочно работал. Это был не просто обман. Это был крах ее стратегии. Она планировала встроиться в клан Волковых, жить в их логове, перенять бразды правления у Галины Александровны, а оказалось, что ее загнали в золотую клетку на окраине империи, доступ в сердце которой ей был заказан.

Они вошли в квартиру. Пространство, которое еще вчера казалось ей верхом шика и роскоши, сегодня выглядело жалким и тесным. Здесь не было ни личной истории, ни семейного духа, ни того самого непререкаемого статуса, ради которого она все это затеяла.

– Я не могу в этом поверить, – прошептала она, останавливаясь посреди гостиной. – Это все?

– Лера, послушай… – Артем снова попытался к ней подойти.

– Не подходи! – она резко обернулась, и в ее глазах стояли слезы бешенства и унижения. – Ты обманул меня! Ты знал это с самого начала! И молчал! Позволил мне быть посмешищем! Все эти гости, эта помпезность… а на деле ты – никто! У тебя даже права голоса в собственной семье нет!

Ее слова резали, как нож. Артем чувствовал, как рушится тот идеальный образ успешного и влиятельного жениха, который он так старательно создавал. Он был прижат к стенку.

– Я… я поговорю с ним еще. Улажу. Это временно, – бормотал он, сам не веря в свои слова.

– Говори или не говори – мне уже все равно! – она сорвала с головы фату и швырнула ее на пол. – Сегодняшняя ночь отменяется. Я не буду спать с человеком, который меня так унизил.

Она развернулась и зашла в спальню, громко щелкнув замком.

Артем остался стоять один посреди огромной, холодной гостиной, в своем смокинге, с обручальным кольцом на пальце и с ощущением полного, тотального провала. Фейерверк отгремел, гости разъехались, а его брачная ночь превратилась в начало холодной войны. Он слышал за дверью сдавленные рыдания – не от обиды, а от ярости. И понял, что его брак, едва успев начаться, уже дал первую глубокую трещину.

Валерия, лежа в одиночестве на огромной кровати, стиснула зубы. Да, правда ее покоробила. Сильно. Но она была не из тех, кто сдается. Она мужественно, с холодной яростью в сердце, перенесла этот удар. Она провела ночь со своим новоиспеченным мужем… через стенку. И эта ночь стала для нее не ночью любви, а ночью планирования новой стратегии. Если Егор Волков думал, что может поставить ее на место, он сильно ошибался. Она играет на победу.

Глава 8.

Первые лучи утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь панорамные окна гостиной, разбудили Артема. Он провел беспокойную ночь, ворочаясь на диване, его смокинг был помят, а лицо осунулось и постарело за несколько часов. В ушах все еще стоял эхо ее ледяных слов: «Ты – никто!». Он чувствовал себя разбитым, униженным и абсолютно несчастным.

Тихий скрип двери спальни заставил его вздрогнуть. Он ожидал увидеть ту же самую разъяренную фурию, готовую к новому натиску. Но вместо этого из спальни вышла… совсем другая Валерия.

Ее волосы были небрежно убраны в мягкий пучок, на лице не было и следа вчерашнего макияжа, что делало ее черты моложе и уязвимее. На ней был всего лишь его собственная чистая футболка, свисавшая с плеч, и шелковые шорты. В руках она несла две чашки свежесваренного кофе, аромат которого тут же наполнил комнату.

– Артем… – ее голос прозвучал тихо, с легкой, искусно сыгранной хрипотцой. – Прости меня. Пожалуйста.

Она подошла к дивану и опустилась на колени перед ним, поставив чашки на журнальный столик. Ее глаза были чуть припухшими, но в них светилось не злорадство, а искреннее, как ему показалось, раскаяние.

– Вчера… я не знала, что на меня нашло. Это был шок. Усталость. Эмоции. Я вела себя как последняя стерва, а ты не заслужил этого. – Она осторожно взяла его руку в свои. Ее прикосновение было теплым и мягким. – Ты мой муж. Я люблю тебя. И мы должны быть вместе, а не ссориться из-за… из-за жилплощади.

Артем, ошеломленный такой переменой, мог только смотреть на нее широко раскрытыми глазами. Его защита, которую он готовил всю ночь, рассыпалась в прах перед этим внезапным натиском нежности.

– Лерочка, я… я сам виноват. Мне нужно было сказать тебе раньше, – пробормотал он, чувствуя, как лед в его душе начинает таять.

– Нет, – она мягко положила палец ему на губы. – Ты хотел сделать мне красивый праздник. И ты сделал его самым прекрасным. Я была счастлива. А потом… потом я испугалась. Мне показалось, что все не так, как я мечтала. Но я была неправа. Главное – это мы с тобой. Все остальное мы решим. Вместе.

Она улыбнулась ему дрожащей, трогательной улыбкой и прижала его руку к своей щеке. В этот момент она была воплощением идеальной, понимающей жены. И Артем, с его жаждой одобрения и легковерием, купился на этот спектакль с потрохами. Он обнял ее, чувствуя прилив облегчения и глупой, наивной радости. Кризис миновал. Она его простила.

– Я поговорю с Егором, – пообещал он ей в порыве благодарности. – Я обязательно все улажу. Он не камень, он поймет.

– Не надо, – тут же остановила его Валерия, делая большие, серьезные глаза. – Не сейчас. Не стоит лезть к нему, когда он в таком состоянии. Мы не будем его тревожить. У нас есть здесь все, что нужно. Правда. – Она окинула взглядом просторную гостиную, и на ее лице играла уже не презрительная гримаса, а милое любопытство. – Мы можем обустроить это место вместе. Сделать его нашим настоящим семейным гнездышком. Хочешь?

Ее слова были медом для его израненного самолюбия. Она не требовала, не обвиняла. Она предлагала совместное творчество. Артем с энтузиазмом кивнул:

– Конечно! Мы переделаем все, как ты захочешь!

Они помирились за завтраком, который Валерия, к его полному восторгу, приготовила сама – простой омлет и кофе. Она смеялась его шуткам, восхищалась видом из окна и всячески играла роль счастливой новобрачной.

Но за этой идеальной картинкой в ее душе зрело холодное, расчетливое понимание. Егор Волков был ключом. Абсолютной властью в этом семействе. Он был Альфой и Омегой, тем, кто решал, кому жить в его гнезде, а кому нет. Переубедить его? Бесполезно. Давить через Артема? Слабо и неэффективно. Оставался один путь.

«Его нужно было обработать».

Пока Артем принимал душ, Валерия стояла у окна, с чашкой кофе в руках, и ее ум работал с холодной точностью швейцарских часов.

«Как?» – этот вопрос стучал в ее висках.

Он был неприступен. Холоден. Циничен. Он видел ее насквозь, это она поняла еще за тем злополучным ужином. Подкупить его? Смешно. Соблазнить? Слишком прямо и опасно – он не тот человек, кто клюнет на банальную интрижку с невесткой. Это могло привести только к мгновенному и тотальному уничтожению. Нет, подход должен быть тоньше. Изощреннее.

Он явно ценил в людях силу, ум, деловую хватку. Возможно, ей стоит сменить тактику. Предстать перед ним не как легкомысленная охотница за состоянием, а как перспективный партнер? Но в какой сфере? Она была юристом по образованию – для серьезного разговора о бизнесе этого было явно недостаточно.

Или… найти его болевую точку. У каждого человека она есть. Даже у такого, как Егор Волков. Нужно было изучать его. Внимательно, как сложный, многоуровневый шифр. Слушать, что говорят о нем в семье. Уловить, что его раздражает, а что – заставляет проявить хоть тень интереса.

Ее взгляд упал на фотографию в интерьере – старый снимок Волковых, где Егор-подросток стоял с каким-то научным трофеем в руках. Химия? Или что-то связанное с наукой?

Мысль начала обретать первые, призрачные очертания. Она не знала, «что» именно она будет делать. Но она точно знала «цель».

Ей нужно было стать для Егора не врагом, не просителем, а… ценный актив. Человеком, чье присутствие и мнение будет для него иметь вес. Человеком, которого он будет уважать. Или, на худой конец, считать полезным.

Только так можно было получить доступ в святая святых – в тот особняк, в тот мир, который по праву, как она считала, должен был принадлежать и ей. И только так можно было отодвинуть самого Егора с пьедестала, на котором он восседал, верша судьбы.

Она сделала последний глоток кофе. На ее лице застыла легкая, едва уловимая улыбка. Вызов был принят. Тем более Артем был ей приятен. Секс с ним ее устраивал. Лера огляделась. В принципе и квартира была достойной. Да и цель была абсолютно понятна. И Валерия была намерена достичь ее. Любой ценой. Тем более она могла пройтись по головам с легкостью.

Пока Артем принимал душ, Валерия стояла у окна и ее ум работал с холодной точностью швейцарских часов. План начал обретать форму. Прямая атака на Егора была самоубийственна. Но был обходной маневр – его семья. Его родители, которые по-прежнему жили в особняке.

Уже на следующей неделе, заручившись молчаливым согласием Артема, Лера инициировала первый визит «навестить родителей». Она тщательно подготовилась: скромное, но дорогое платье, легкий, почти невесомый макияж, корзинка с изысканным печеньем от лучшего кондитера города.

Особняк встретил их все той же гробовой тишиной, но на этот раз Лера была готова. Она не пялилась на роскошную обстановку с жадным блеском в глазах, а вела себя сдержанно и почтительно. Виктор Васильевич был на работе, и их приняла одна Галина Александровна.

– Мама, мы не надолго, просто соскучились, – зазвучал лилейный, заботливый голосок Леры. – Привезли вам к чаю.

Она не сидела сложа руки, ожидая обслуживания. Вскоре после приветствия она легким движением сняла с вешалки шелковый фартук Галины Александровны (никогда не надеваемый, чисто декоративный) и с милой улыбкой направилась на кухню.

– Позвольте, я вам помогу. Хочу научиться готовить так, как нравится Темочке. Он так скучает по вашим пирожкам, – ее голос был полон искренней заинтересованности.

Галина Александровна, изначально настроенная скептически, не устояла перед такой атакой. Кто же устоит перед красивой молодой женщиной, которая хочет учиться готовить для твоего сына? Они провели на кухне почти час. Лера не лебезила, а внимательно слушала, задавала правильные вопросы, хвалила рецепты. Она искусно вплетала в разговор восхищение Артемом, его «тонким вкусом» и «требовательностью», делая комплимент и сыну, и мастерству матери.

Визиты стали регулярными. Они никогда не задерживались надолго. Ровно на столько, чтобы выпить чаю, показать свою почтительность и уехать, оставив о себе приятное впечатление.

– Мы не хотим вам мешать, вы должны отдыхать после трудовой недели, – неизменно говорила Лера, поднимаясь первой и давая знак Артему собираться.

Их уход всегда был своевременным, оставляя легкое ощущение недосказанности и желание увидеться снова. Галина Александровна, изголодавшаяся по простому женскому общению в своем золотом одиночестве, начала таять. Она все чаще звонила сыну, расспрашивала о Лере, передавала приветы.

А в разговорах с мужем и, что важнее, со старшим сыном, она начала все чаще ронять фразы:

– Какая Лерочка оказалась душевной девочкой. Не такая, как мы думали.

– Столько заботы о Артеме. Сама пироги для него печет, учится.

– Как же внуков захотелось… У них такая светлая пара получилась. И квартира у них хорошая, уютная. Но в особняке, конечно, просторнее… детям раздолье было бы.

Лера не просила и не требовала. Она тихо, планомерно и незаметно встраивалась в семейную структуру, становясь ее частью. Она обрабатывала почву, готовя ее для будущей победы. Она изучала привычки семьи, улавливала настроения, искала слабые места.

Игра была опасной и сложной. Но Валерия смотрела на нее как на самую важную партию в своей жизни. И она намеревалась выиграть. Любой ценой. Ведь ставкой был не просто особняк. Ставкой была власть над империей Волковых.

Глава 9.

Егор Волков наблюдал за маневрами невестки с холодной, почти клинической отстраненностью. Его кабинет в особняке, та самая «личная крепость», был идеальным командным пунктом для наблюдения. Галина Александровна, окрыленная внезапно открывшейся душевной близостью с невесткой, то и дело заходила к нему под благовидными предлогами – то чай принести, то спросить совета по поводу меню, – но на самом деле чтобы поделиться своими новыми впечатлениями.

– Егорушка, а мы с Лерочкой вчера такие яблочные корзиночки испекли, по старому рецепту, – говорила она, сияя. – Она такая способная, все схватывает на лету. И Артемочка так рад, просто сам не свой.

Егор откладывал отчет или закрывал ноутбук, давая матери высказаться. Он кивал, вставлял нейтральные реплики: «Это хорошо, мама», «Рад за них», – но его глаза оставались ледяными. Он видел не «душевную девочку», а идеально просчитанную тактику. Каждое «случайное» упоминание просторного особняка в контексте будущих внуков, каждая демонстративная забота об Артеме – все это было ходами в большой игре. И он, мастер такой игры, не мог не оценить точность и выдержку противника. Валерия работала тонко, без суеты, делая ставку на самое уязвимое место семьи – на его мать.

Он не препятствовал этим визитам. Во-первых, потому что видел, что они делают его мать по-настоящему счастливой, пусть и по наивным, ложным причинам. Лишать ее этого маленького солнца в золотой клетке ему казалось нецелесообразным. Во-вторых, он считал ниже своего достоинства открыто конфликтовать с женщиной, которая не стоила его времени. Пока ее влияние ограничивалось кухней и чаепитиями, он мог это терпеть.

Его собственное общение с Валерией было сведено к необходимому минимуму и происходило исключительно в присутствии семьи. Он был безупречно вежлив, но его вежливость была холоднее открытой вражды. Он отвечал на ее вопросы односложно, не поддерживал предложенные ею темы для разговора, а его взгляд, скользя по ней, казалось, не видел человека, а считывал код, анализировал показатели. Он не удостаивал ее ни одним лишним словом, ни одним проявлением интереса. Она была для него переменной в уравнении под названием «Артем», переменной, которую пока можно было игнорировать.

Именно эта ледяная стена больше всего бесила Валерию. Ей было бы проще, если бы он грубил или проявлял агрессию – это дало бы ей козыри, возможность играть на контрасте, жаловаться на несправедливость. Но его тотальное, безразличное игнорирование было как щит, от которого отскакивали все ее стрелы. Он даже не удостаивал ее своим вниманием как угрозой.

Однажды, после особенно удачного визита, где Лера блистала знанием этикета и умением поддержать разговор о искусстве, Артем, окрыленный успехом жены, зашел в кабинет к брату. Он выглядел почти счастливым, его самолюбие было польщено тем, что его выбор наконец-то начали одобрять.