Вещи мертвого человека

Размер шрифта: 13

Эдику Багирову, который очень хотел, но не успел напечатать этот роман.

Обрываются речи влюбленных,
Улетает последний скворец.
Целый день осыпаются с кленов
Силуэты багровых сердец.
Что ты, осень, наделала с нами?
В красном золоте стынет земля.
Пламя скорби свистит под ногами,
Ворохами листвы шевеля.
Николай Заболоцкий

Пролог

Это был очень странный год с бесконечно холодной и промозглой осенью, как-то особенно неуютно запертый между заканчивающимся ковидом и толком тогда еще не начавшейся войной.

Да еще этот дождь… Чувствуешь себя прям как в аквариуме.

Если не хуже.

Ну да ладно…

Я, вообще-то, осень люблю, это еще с детства, когда после долгих, под конец уже наскучивших летних каникул возвращаешься в никогда не бывающую скучной Москву.

Но именно в такую погоду осень у меня всегда однозначно ассоциируется с кладбищем.

Возможно, детская травма.

До сих пор с содроганием вспоминаю, как мы в такую же погоду с мамой в детстве бабушку на Троекуровском хоронили. Очень уж ее, помню, любил: бабушка была очень теплая и уютная.

А после смерти стала совсем холодная и чужая.

Может, еще что…

И кладбища я как раз с тех самых пор очень не люблю, по возможности стараясь избегать походов туда. Даже когда надо проститься с кем-то, кто что-то серьезное для тебя в этой жизни значил.

Кем-то, кто-то, что-то…

Сейчас хотя бы, наверное, попробую объяснить почему…

Только сначала Леське отвечу.

Вот она.

Нашла, сначала глазами.

Кивнула.

Потом кому-то пожала руку.

Кому-то подставила холеную нарумяненную щеку для почти невинного, сестринского поцелуя.

Подошла неторопливо.

Ага…

Угостилась протянутой сигаретой: она сегодня у меня уже пятую, наверное, стреляет, а куда деться.

Понимание, в общем.

В сложившихся обстоятельствах ее длинные «лайтовые» игрушки – разве что людей смешить.

А у меня хоть крепкие гвозди.

Еще с кавказских «военкоровских» времен легкие сигареты курить вообще не могу – баловство и бессмысленный перевод времени и продукта. Это все знают. И она, естественно, в том числе.

– На поминки тоже не поедешь? – глубоко затягивается, выделяя симпатичные ямочки на щеках.

Актриса, что тут поделаешь.

Все она понимает.

Красивая…

И черное ей очень даже к лицу…

Пожимаю плечами.

– А смысл? Со Стасом мы попрощались, когда он еще жив был. Задолго до. И больше вообще не разговаривали. А этот гниющий кусок мяса к нему никакого отношения не имеет. Это безобразие просто надо зарыть, потому как это не он. И плохо пахнет. Но надо же соблюсти ритуал. А я не умею соблюдать ритуалы, меня в детстве не приучили. Не знаю, плохо это или хорошо.

Леська зябко поеживается.

Отрицательно качает головой.

Снова затягивается.

– Стас бы тебя, наверное, понял, – прищуривается.

Враз утратив всю искусно продуманную кукольность внешности профессиональной инженю, от которой единственное, что остается – идеально гладкая, кажущаяся почти искусственной кожа. И большие голубые глаза.

Сейчас, кстати, опасно сузившиеся.

– Стас тебя бы понял, – повторяет как можно медленнее, вычеканивая каждое слово. – Я – нет.

Снова жму плечами, выкидываю докуренную до половины сигарету.

И тут же прикуриваю следующую.

Во рту и без того было горько, а сейчас и вовсе противно.

Достаю из внутреннего кармана уже влажного, даже под плащом, «рабочего» пиджака плоскую, обтянутую тонкой выворотной кожей флягу с добротным ирландским самогоном.

Взбалтываю.

Делаю серьезный глоток – а куда, извините, денешься?

И погода совершенно мерзкая.

Да и повод тоже, в общем-то – не алё.

– Будешь? – интересуюсь.

Леська безапелляционно отбирает у меня флягу.

Отхлебывает.

– Фу, – передергивается всем телом. – Как ты эту гадость пьешь-то хотя бы?

Вот тут меня действительно пробивает.

До истерики, что называется.

– Прекрати! – почти что рычу, только потом понимая, куда меня на самом деле заносит. – Вполне качественная ирландская горилка, пусть и не самая дорогая. Четырнадцатилетний односолодовый Redbreast, намного лучше любого своего «торфяного» шотландского одноклассника! А то, что он у нас не раскручен, – так это не их проблема, а наша недоработка. Хотя лично по мне – так, в принципе, и хорошо.

Леська нерешительно подносит к носу горлышко.

Нюхает.

Морщит свой хорошенький носик.

Осторожно глотает еще раз.

Жмет точеными плечиками.

Снова морщится.

– Черт его знает, – говорит задумчиво. – Может, ты в чем-то и прав. А, скажи, Стас тоже любил эту… субстанцию?

Я на секунду задумываюсь.

Жму плечами в ответ.

– Не знаю, – вздыхаю. – У него всегда был дурной вкус. Когда мы с ним еще общались, он предпочитал бурбоны. Я его еще подкалывал, что это характеризует его как человека не с самой лучшей стороны. Так сколько воды уже с тех пор по этой реке утекло. Я сам за это время на айриши перешел, а уж куда его занесло…

Она на секунду задумывается, потом коротко, зло кивает.

– Скажи, – смотрит мне в глаза, снизу, исподлобья; как она с ее довольно высоким ростом умудряется это делать, ни разу не понимаю. – А ведь его кто-то из своих, да? Ты сам уже давно на другую сторону перешел, поэтому со стороны и смотришь. Отстраненно. А мне важно: вот кто это мог быть?

Я вздыхаю.

Отбираю у нее флягу, снова прикладываюсь.

Выдыхаю.

– Тебе-то это зачем?

Глава 1. Прекрасная вдова

– Тебе-то это зачем? – повторяю.

И снова прикладываюсь к фляжке.

Нервы…

Леська старательно разглядывает острые носки своих полусапожек.

Блестящих, антрацитово-черных.

На фоне разноцветной, но уже мертвой, начинающей жухнуть и разлагаться листвы они смотрятся особенно чуждо.

Хорошая обувка, кстати.

Да, у нее всегда было прирожденное умение безукоризненно держать стиль. Хорошая девка, так-то. Только несколько излишне стервозная, на мой незамысловатый вкус.

И чересчур замороченная на себе…

Леська, пока я о ней про себя рассуждаю, снова закуривает. На этот раз все же свою.

– Ну, знаешь, – качает головой. – Он все-таки отец двоих детей. Причем что самое удивительное, моих тоже. Имею право?

Н-да, думаю.

А вот это – реальная проблема.

Причем еще и финансовая, судя по всему. Он же их, видимо, содержал…

Леська словно мои мысли читает.

Затягивается.

Вызывающе выпускает в свинцовое московское небо тонкую сиреневую струйку теплого дымка.

– Даже не думай, – фыркает, – на эту тему. Расстались мы с ним три года назад, причем именно что навсегда. Без шансов, несмотря на некоторые остатки взаимной симпатии. Это было банально невосстановимо. И зарабатываю я прилично больше, чем этот балбес. Барышня все-таки востребованная. Сериалы, то-сё. Сейчас вон к вам на телек зовут, программу какую-то вести. О трудностях изломанной женской судьбы – о чем же еще? Не знаю, не знаю. Канал так-то серьезный. Мне для дополнительной раскрутки самое то. Да и деньги, в общем, вполне адекватные. Людям за такие деньги не одну смену на кино приходится пахать. Я б даже тебя пригласила, как соведущего, да ведь не пойдешь. Не в этом дело…

Я коротко киваю.

Тогда – понятно.

Согласен.

Сколько зарабатывал и, тем более, сколько торчал денег всем знакомым и не очень знакомым ее разухабистый бывший муженек, я тоже приблизительно представляю. Дружили все-таки, до определенного момента.

Это были слезы.

Вот от слова «совсем».

Но на заданные, особенно таким тоном, вопросы в приличном обществе как-то принято отвечать…

– Да кто угодно, – вздыхаю наконец, – мог дурака приговорить. Он же был должен такое количество денег такому количеству самых разнообразных и иногда весьма специфических людей, что уже давно стало понятно: добром это не кончится. Но это еще полбеды. Он с какого-то момента вообще перестал выполнять взятые на себя обязательства. При этом откровенно и нагло врал, хамил и блефовал. А кое-кого, у кого с устойчивостью нервной системы похуже, так даже, поговаривают, и откровенно шантажировал. С ним просто стремно стало иметь дело, понимаешь? Вот у кого-то нервы и сдали.

Леська морщится.

– И вы от него тоже отвернулись…

Я жму плечами.

– Да он сам выпилился из нашей компании! И выпилил меня из своей. Я должен был его отчаянно возвращать? Особенно в таком растрепанном виде и состоянии, да еще после того, как он меня лично подвел?

Она снова морщится.

Проводит тыльной стороной ладони по моей щеке.

Вздыхает.

Аккуратно, стараясь не повредить тщательно продуманный и прорисованный макияж, трет уголки глаз.

Снова вздыхает.

– Ты еще лет десять назад, – прищуривается, – был таким хорошим мальчиком, Глеб. А теперь во что мы все превратились?

Молчу.

Перевариваю.

Жму плечами.

А что я могу сказать?

– Я, помню, какой-то сценарий читала, – грустная, вымученная улыбка не мешает задорным ямочкам на щеках. Все-таки удивительно красивая баба, конечно.

Хоть и не в моем вкусе.

– Он не прошел потом, этот сценарий, – продолжает, затягиваясь, – да и хрен с ним, в принципе. Говно сценарий был, между нами, девочками, говоря, хоть мне, как «востребованной актрисе», и полагалась там главная роль. Клюква, прям клюква, нажористая такая. Что-то про лагерные войны после той, великой войны, между зеками, при Сталине еще. Что-то типа: героиня до войны – воровка на доверии, в войну попала в «Смерш», как особо одаренная. А после войны снова, по коварству легавых, загремела в лагеря, и вот как там она порядок свой устанавливает. В общем – тьфу, пропасть. Даже просто читать тяжко. Дерьмо кромешное. А вот название хорошее. В самую точку. «Сучьи времена». А?! Каково?! Соответствует, не находишь?

Снова жму плечами.

– «Сучьи войны» тогда действительно были, – вздыхаю. – Верю. На войну многие зеки и из лагерей шли, по штрафбатам, добровольцами. Ворье в том числе. Их брали как социально близких. А по их собственным понятиям с советской властью сотрудничать нельзя было, даже против фашиста воевать. Вот этих вот фронтовиков, которых после войны в лагеря вернули, «правильные воры» и считали «суками». Резали друг друга реально страшно. А в то, что сценарий говно, хоть и не читал – тоже верю. Вот даже не углубляясь. Других у нас не бывает почему-то. Может, как раз потому, что у нас на дворе такие вот времена?

Дождь, немного отдохнув, зарядил по новой. Незаметно вроде бы. Но вполне ощутимо. По-прежнему такой мелкий, что фактически неотличим от влажного воздуха: не дождь, морось какая-то.

Но уверенно сбивается в мелкие струйки.

Заползает за воротник плаща.

Шуршит.

Обижается горькой, осенней, сиротской обидой.

Захлебывается.

Нищий, кладбищенский дождь…

Надо было, конечно, шляпу просто надеть. Или хотя бы кепку.

А то зонтик раскрывать лень, но, похоже, все же придется…

– Ты не промокнешь? – интересуюсь у красы и гордости российского развлекательного кино и телевидения.

Она вяло отмахивается:

– Уже.

Глава 2. Паб в районе Мясницкой

На кладбище я, разумеется, не поехал.

Надо было, конечно.

Просто чисто физически не смог.

Увы.

Несмотря на то, что нас со Стасом по привычке считали старыми друзьями, чуть ли не самыми близкими. И мое отсутствие в каменномордом ряду скучных мужиков в казенных темных костюмах и теток в кокетливых, несмотря на повод, черных платьях у темной прямоугольной дырки в рыжей липкой глине могут неправильно расценить.

Разговоры разные пойдут. В том числе, кстати, и не самые хорошие.

Да и хрен с ним, плевать.

Как-нибудь да переживу.

В конце концов, когда меня это волновало?!

Или… или я себе снова вру?

И волновало всегда?

Любой человек нашего дурного цеха – в некотором роде эксгибиционист.

Хотелось бы все же надеяться, что хотя бы я этого избежал…

Как только ноги вынесли меня из церковной ограды – они меня, что естественно, понесли сразу в кабак.

Традиция у нас, у русских, такая.

Не по соседству, разумеется.

Я не настолько самонадеян, чтоб считать себя умнее других: сейчас и еще кто-нибудь наверняка с церемонии-то сбежит.

Не хотелось бы встречаться, ни к чему это все сейчас.

Ни к чему…

Коротко задумался, куда ехать: ну уж совершенно точно не на Зубовский и, тем более, не в Останкино.

И на Ямском поле тоже делать особенно нечего.

В результате, как и задумывал, еще когда тоскливо смолили сигареты с вдовой покойного друга, вызвал такси.

Через Яндекс.

На Мясницкую.

В знакомый ирландский паб.

В общем, тоже ничего особенного, честно так говоря. Кухня – так и вовсе говно говном.

Но зато место, что называется, проходное и не тусовочное.

Не на потоке.

И никто не будет коситься на предмет «а что это за мужик тут в одиночестве пьет?». Ну пьет и пьет. Может, ждет кого. Скучно ему.

А может, просто душа просит.

Вот как у меня сейчас, например…

Когда вылезал из такси, дождь уже перестал напоминать мелкую злую морось: дождь как дождь.

Прямой такой.

Честный.

Осенний.

Обычный.

Московский.

Как до пандемии последней.

Вот только холодный, сука…

Машу рукой хрупкой, наглухо забитой татухами официантке:

– Шнапс есть какой?

Она присматривается.

Мало ли кто здесь, типа, ходит.

Особенно в такую погоду.

Потом лениво кивает.

– Ну, – прищуриваюсь, – тащи тогда грамм сразу триста, яблочного. Чо мелочиться-то? Из стаутов что-то есть?

Официантка молча поднимает вверх большой палец – мол, все правильно, все по погоде, – я принят в тайное братство.

Задумывается.

Потом еще раз кивает.

Но уже не лениво, а заинтересованно.

Неслучайный я ибо, с ее точки зрения, человек.

Типа, почти свой.

Можно гордиться, кстати.

– «Ойстерс» совсем свежий, только привезли и кегу открыли, – а голос у девочки правильный.

С хрипотцой.

– Тащи, – соглашаюсь. – Но сначала все-таки шнапсу. Можно даже не очень холодного. А то я, сука, промок…

Материализовалась она моментально.

Со шнапсом.

И с блюдцем, полным тонкими лепестками кислого даже на вид крепкого зеленого яблока.

Все как мы любим.

Хотя я и не просил.

Я ж говорю – правильная девочка.

– Вам, – спрашивает, – налить?

– Да нет, – улыбаюсь в ответ, – не стоит. Я лучше сам. По-стариковски.

Она только фыркает, понимая, что я кокетничаю.

И удаляется, демонстративно играя бедрами, обтянутыми узкой клетчатой служебной юбкой.

Ай, думаю.

Беда…

Первая рюмка прошла – будто в сухую землю. Только что не зашипела.

Бросил в рот тонкий лепесток зеленого яблока.

Эх, Стас, Стас…

Внезапно мучительно захотелось курить.

Слава богу, там, на выходе, над крыльцом козырек есть. А то дождь, кажется, опять все сильнее и сильней.

И ветер сырой, порывистый, под пиджак не просто забирается: он там живет, скотина.

Хлопнул вторую рюмку на всякий случай.

Взял сигареты со стола.

Вышел на это самое крыльцо.

Прикурил.

Поморщился, осознав, что козырек – это, конечно, хорошо, но только не когда порывами ветра эту холодную, мокрую взвесь тебе швыряет прямо в лицо.

И это куда неприятней, чем просто осенний дождь.

К тому же на отпевании я был все же в плаще. Тяжелом. Почти непромокаемом.

А тут…

Песок не лучшая замена овсу, говорят, а пиджак – уж точно никак не замена плащу.

Выкурил сигарету буквально в две-три затяжки да убежал обратно в тепло.

От греха, что называется.

Бр-р-р…

Рюмка.

Лепесток яблока.

Еще рюмка.

Пять минут подождать.

Скоро на какое-то время все станет… м-м-м… чуть ниже пояса.

Включая бедолагу Стаса и его нелепую смерть.

Вот отчего-то казалось – безо всяких оснований, чисто по ощущениям, – что эта осень станет последней не в его, а именно в моей жизни.

Все к тому шло, по крайней мере.

А оказалось – в его…

А вот эту рюмочку можно уже и не торопясь.

К тому же вон официанточка татуированная наконец обещанную пинту на стол поставила.

Холодненькое.

Что, конечно, определенный минус, при такой дурацкой погоде.

Но зато с плотненькой белой шапкой.

Что после шнапса, правильного, комнатной температуры – в этом они, слава богу, понимают, – несомненный, я вам скажу, плюс.

Аж почти что хорошо. Если б еще не повод этот дурацкий…

Кстати, самое любимое Стасиково пойло – британский стаут.

Мы над ним еще ржали, что он в нашем творческом коллективе первый кандидат на пивной алкоголизм.

А он только похлопывал себя по плоскому, отлично прокачанному животу. Сюда, мол, еще сколько угодно поместится…

Поместилось.

Одна маленькая пистолетная пулька.

Как там тогда все было-то, а?

«Смерть – это очень просто: это когда пробегающий мимо ребенок продолжает бежать мимо, но уже без тебя?»

Н-да…

Ну, за упокой беспокойной его души.

А может, и моей тоже.

Помолчим…

Глава 3. Вещи мертвого человека

Когда в тот раз селектор сработал, я как раз номер жены пытался набрать. Позвать ее куда-нибудь поужинать сегодня вечером. А то, когда уходил на службу, она еще спала.

Да это и понятно. У них ночью гонка была серьезная. Нелегальная, естественно. Уличная.

Стрит-мать-его-рейсинг.

Вот же – взрослый вроде бы человек. Ей бы, к примеру, нашими отношениями лучше озаботиться, которые в последние времена вообще к чертовой матери уже летят.

Ан нет.

Пришла в полчетвертого утра, полуживая. Но глазищи горят. Выиграла.

Адреналин…

Я с этой ее страстью уже и не борюсь, хотя раньше, было дело, переживал серьезно. Все-таки не совсем для девочек увлечение.

Потом – отрезало.

Не то чтобы смирился. Просто признал, что каждый человек имеет право рисковать жизнью, если есть у него в этом потребность. Иначе у некоторых жизнь неприлично пустеет и портится без того не самый простой характер.

Мы все-таки оба профессиональные журналюги, причем далеко не последние, поэтому оба прекрасно понимаем, что наличие или отсутствие сисек здесь особенно ни при чем.

Хотя… какой из меня «журналюга», в последнее-то время? Так, спецпроекты…

Поздравил, поцеловал в щечку, отправил спать.

И сам туда же поплелся.

А сейчас сижу в конторе, которую Главный специально под наши проекты и под меня организовал, чтобы глупых вопросов не было. Думаю – надо бы как-то отметить.

А тут этот селектор.

Нажал клавишу.

– Да, – говорю, – слушаю…

На том конце – секретарша. И голос чуть испуганный.

– Глеб Борисович, – говорит, – извините. Вас из милиции беспокоят. Какой-то капитан Мышалов…

Вот ведь, блин, думаю. Что еще за Мышалов? Чего надо? А, чего уж там…

Живя в нашей стране, милицию надо уважать. И по возможности – не раздражать. Даже если она уже и не милиция, а совсем наоборот – полиция.

И довольно давно…

Да.

Дела…

– Соединяй, – говорю.

Минута тишины. Сопение только какое-то в трубке.

Рожать-то будем?

– Да, – говорю наконец, не выдержав. – Слушаю вас.

– Здравствуйте, – отвечают, – Глеб Борисович, если я ничего не путаю? Это капитан Мышалов, убойный отдел. Вы такого Станислава Платова знали?

Я чуть прямо на стол не сплюнул. Опять этот во что-то вляпался. Жалко дурака, конечно, хоть мы с ним уже давно совсем не алё…

– Почему «знал»? – удивляюсь. – И сейчас знаю. И неплохо. Приятельствуем. Точнее – приятельствовали. Даже дружили когда-то. Было. Ну, по крайней мере, официально точно не ссорились…

На другом конце провода снова небольшая пауза.

– И все-таки – «знали», – поправляет. – Потому что час назад господин Платов найден в своей квартире с огнестрельным ранением, не совместимым с жизнью. Безнадежно несовместимым. Вы не могли бы подъехать?

– Вот ведь бл… – хватаю ртом воздух. – Конечно, еду. Ждите. А кто его?

– Да мы как раз пытаемся разобраться, – отвечает неизвестный мне пока что капитан Мышалов, причем даже немного виновато. – Возможно – и сам… О самоубийстве многое говорит…

– Стасик?! – кричу в трубку. – Сам?! Да вы что, охуели?!

Теперь плюются, кажется, уже с той стороны.

И тоже – прямо на стол.

– Вот подъезжайте, тогда и поговорим на эту тему, – отвечает сухо.

Несмотря на то, что торопился как мог, подъехал все равно только через час.

Пробки.

Подошел к молоденькому сержанту из оцепления, сказал, что к Мышалову, представился. Тот кивнул и позвал такого же молоденького лейтенанта, который зачем-то потребовал у меня документы.

Ну предъявил. Что спорить-то?

Лейтенант промусолил мой паспорт минуты три, потом с важной индюшиной миной сунул его себе в карман и говорит:

– Жди тут. Как будешь нужен – позову…

– Когда позовешь-то?

– Сказал – когда надо! Паспорт я забираю. Чё еще, бля?!

О как! Ну хорошо.

– А теперь, – говорю, – ты меня слушай, лейтенант. Я сейчас разворачиваюсь, сажусь в машину и уезжаю. А паспорт ты мне лично вечером в офис доставишь. Не домой, не в редакцию, а в офис, я не люблю, когда меня дома беспокоят. И – лично. С извинениями. Потому что сейчас ребята из службы безопасности одного известного федерального медийного холдинга свяжутся с твоим начальством. А оно знает, как я хамов «люблю». И что я могу и умею, твое начальство тоже хорошо знает. Усвоил?

Гляжу – глазки забегали.

Сучонок. Такие только и могут что приезжих на предмет отметки о регистрации потрошить. А чуть что – сразу в кусты.

Хорошо, мимо какой-то мужик в штатском проходил. Подошел, поинтересовался, в чем дело. Я, естественно, рассказал.

Он взял у летехи мой паспорт, потом редакционное удостоверение, мельком проглядел.

Вернул.

Процедил лейтенанту:

– Испарись, животное…

И кивнул, чтоб я за ним шел.

Животное, кстати, испарилось. Моментально.

Зашли в подъезд, поднялись к Стасу в квартиру. Точнее, теперь уже не к Стасу, наверное. Кто у него наследник-то?

Леська, надо полагать.

Хоть и бывшая. Но там дети все-таки. Двое. Хотя злые языки говорили, что второй и не от него как бы уже…

Н-да…

– Игорь! – гаркнул провожатый в открытые двери. – Иди, встречай гостей дорогих. К тебе свидетель приехал…

Внутри что-то с грохотом падает, к счастью, вроде бы не шибко тяжелое. У Стаса вечно бардак.

– Пусть сюда проходит.

Ну прошел. На кухню.

У опера со смешной фамилией Мышалов было лицо смертельно усталого человека. Землистый цвет, круги под глазами.

Все как положено.

Как в хорошем кино.

– Здравствуйте, – говорю.

– Здравствуйте, – отвечает. – Я – Игорь Мышалов, капитан из убойного отдела. Вот, веду первичку…

– Понятно, – говорю. – Ну а кто я, вы и так знаете. Сами вызывали…

Кивает.

– Глеб Борисович, – спрашивает, – у меня к вам сразу вопрос: почему вы решили, что самоубийство Платова исключается?

Жму плечами.

А хороший, сука, вопрос.

– Стасик, – отвечаю, – слишком для этого жизнь любил. И себя в этой жизни. И никогда не принимал необратимых решений…

Мышалов устало щурится.

– Похоже, – кивает, – вы правы. Самоубийство – всего лишь имитация. Кто-то его хорошо напоил и пустил пулю в висок. А потом пальчики на рукоятке вытер и в руку ствол вложил. Экспертиза, конечно, даст точное заключение, но я и так вижу. Опыт. Пороховые газы хотя бы… Они не так ложатся, когда человек сам стреляется. У него враги были?

Я хмыкнул. Потом вздохнул.

– Курить, – спрашиваю, – можно?

– Да сколько угодно, – машет рукой. – Тут уже всем все равно. Так были враги-то?

Качаю головой.

Потом тру шею, что-то затекать начала. А ведь совсем молодой так-то мужик. Дед мне этим вечно в морду тычет: не по возрасту, мол, пессимистичен. И вообще себя здорово запустил.

Может, оно и так.

– Разумеется, – говорю, – были. Покажите мне человека, у которого нет врагов, и я скажу, что он жизнь напрасно прожил. Но вот таких, чтоб на тот свет отправить – не уверен. Медийка – бизнес интеллигентный…

– Ага, – вздыхает, – только шлепают вас больно часто…

Я только головой помотал.

Нет.

Я все, конечно, понимаю…

– Поверьте мне, капитан, – говорю. – Я на этом рынке почти десять лет проработал, пока в медиа окончательно не вернулся. Тут все просто: кто на что учился, простите. Нормальные деньги, но, увы, не мое. Так вот: ни у одного из так называемых «громких» убийств в рекламном мире не было производственных оснований. Ну, за исключением «наружников», разумеется. В смысле тех, кто рекламными щитами владеет. И продакшена. Но мы их как-то к своему цеху не особо и относим…

– А Гольдман? – спрашивает, напоминая давний громкий взрыв в центре Москвы. – Знатная история была…

– Господи, капитан, не надо пробивать меня на гнилые базары. Кто убил Борю Гольдмана, знают, наверное, все. Даже те, кто, как я, не удостоился по молодости знать Борю лично. Все знают, кроме полиции. Да и та наверняка знает, только говорить не хочет. Так что давайте лучше о Стасике.

– Давайте, – соглашается. – Вы его опознать сможете?

Киваю.

– Конечно, смогу, – отвечаю. – Мы же с ним столько лет приятельствовали. Да и работали когда-то вместе…

– А что расстались? – интересуется.

– Расстаются с женщинами. А со Станиславом мы просто работали, пока обоим было выгодно. А потом он решил, что вырос.

Капитан поджимает губы.

– И правда вырос? – спрашивает.

Жму плечами.

Вздыхаю.

– А бес его знает, – отвечаю. – Я в его дела не лез. А он не отчитывался. Но, судя по всему, – не бедствовал…

– Понятно, – говорит. – Ну что ж, тогда – на опознание? Трупов не боитесь?

– Да что их бояться, – усмехаюсь. – Бояться живых надо…

Капитан несколько удивленно выгибает левую бровь домиком.

– Мудрая мысль, – хмыкает. – И где ж таким учат?

– А недалеко, – говорю. – В одной когда-то советской, а сейчас вполне демократической и почти независимой кавказской республике. Аж два раза. Первую кампанию с «калашом», в миротворцах. Вторую с «Бетакамом», через Рокский тоннель. Это такая не используемая сейчас тяжеленная телевизионная камера…

– Вот как? – удивляется. – Я тоже там служил…

Я хмыкнул.

Он подмигнул в ответ.

Пожали друг другу руки, перекинулись еще парой ничего не значащих фраз, он пригласил понятых, и мы прошли в комнату.

Стас лежал на полу.

Половины лица просто не было…

Блин, какая же все-таки хрупкая и ненадежная вещь – человек. Кто сильней: здоровенный, атлетически сложенный парень весом под сто кило и без единой капли жира под гладкой упругой кожей – или маленькая железяка весом всего-то в несколько граммов?

Вопрос, что называется, риторический.

– Он это, – говорю. – Разумеется. Даже сомнений никаких нет. Стас. Если хотите убедиться – у него на плече тату, наколка в смысле, японские иероглифы. Что они обозначают – не обессудьте, – не знаю…

Кивает, сдергивает рубашку с плеча.

Вон они, родимые.

– Глеб Борисович, – спрашивает официальным тоном, – скажите, вы у него здесь часто бывали?

Гляжу – оператор их, полицейский, – на камеру нас снимает.

Понятное дело: опознание, официальная процедура.

И протоколы писать, наверное, больше не надо.

Прогресс.

Отрицательно мотаю головой.

– Очень, – говорю, – редко. Пару раз с Ниной забегали чаю попить. В наших кругах не принято в гости друг к другу ходить. Как правило, все на нейтральной территории встречаются: в барах, ресторанах…

– Понятно, – говорит. – А Нина – это жена?

– Жена, – киваю.

– Она с ним тоже общалась?

– Да постольку поскольку, – говорю. – По касательной, что называется. Она эту часть моей компании вообще не очень-то жаловала…

– Извините, – говорит, – за не совсем корректный вопрос: а у них ничего не могло между собой быть?

Я, несмотря на наличие в комнате трупа хорошо знакомого мне человека, чуть не заржал в голос.

– А вот это, – смеюсь, – капитан, полностью исключено. И не потому, что я нахожусь в плену иллюзий по отношению к собственной жене. В этой жизни и не такое бывает. Да и хреново у меня с ней в последние годы, честно так говоря. Но тут – вообще ничего общего. По другим причинам, короче…

Капитан на секунду задумывается.

– Он что, голубой был? – спрашивает с интересом.

Вот ведь еще незадача. Но тут, думаю, капитан, у тебя тоже пролет. Не там ищешь.

Совсем, дружище, не там.

– Да нет, – машу рукой, – не голубой. И близко, что называется. Просто Стас дико не любил никаких осложнений в собственной жизни. Поэтому жены и подруги приятелей для него были под жесточайшим табу. А так… Ему после развода моделек и актрисок молоденьких вполне хватало…

Мышалов вздыхает задумчиво. Интересно, какие он выводы для себя делает?

Хотя мне-то это зачем…

– Понятно, – кивает. – А с кем он в последнее время встречался?

– С этой, – морщусь, – Надей из МХАТа. Если не выгнал, разумеется. Он после того, как с Леськой – с женой в смысле – расстался, их вообще, как перчатки, менял. Телефона, извините, не знаю, но найдете легко. Или сама проявится…

– А что морщитесь? – спрашивает.

И смотрит эдак заинтересованно.

Ну ладно, мне, в общем, не жаль.

– Да, – фыркаю, – тупая она, как сибирский валенок. И пить не умеет. Как нажрется, ко всем мужикам подряд в трусы лезть начинает. Несмотря на наличие и даже присутствие поблизости всяческих жен и подруг.

– Имели скандалы по этому поводу? – интересуется.

У меня аж глаза, признаться, на лоб полезли.

– Да нет, – отвечаю. – Что, Нинка – совсем дура, что ли? Я онанизмом и в детстве-то не грешил, и сейчас тем более не занимаюсь.

– А он? – кивает в сторону тела.

– А его, – жму плечами, – видимо, устраивало…

– Понятно, – говорит.

Помолчали.

Я, не спрашивая уже разрешения, закурил.

– Глеб, – говорит, – у меня к вам огромная просьба. Вы не могли бы посмотреть его вещи? Просто свежим взглядом, что называется. Нет, я понимаю, что вы здесь нечастый гость. Он, похоже, действительно вообще сюда мало кого водил, даже девицу свою. Личная берлога. Тем страннее все, сами понимаете: убийцу, если был убийца, он сюда сам впустил. А так мы и вас-то по номеру телефонному в его мобильнике нашли. Но вдруг? Вдруг что-то пропало или, напротив, что-то в глаза бросится…

– Хорошо, – отвечаю. – Посмотрю.

И пошел.

Потрогал руками письменный стол. Солидный такой стол, с чувством собственного достоинства. На нем, как всегда, бумаги раскиданы. В известном только одному Стасу порядке, он их всегда как специально запутывал, даже когда мы вместе работали. Чтобы никто посторонний не мог ничего понять.

Кто в них теперь разбираться будет?

Книга у дивана, раскрытая обложкой вверх. Дэн Браун. До середины не дошел. Мама моя дорогая, Стасик, неужто ты так низко пал?

Но хорошо, что он хоть что-то читал.

А вот последнего Пелевина на столе он явно дочитал.

Я, кстати, так и не смог. Это вообще не книга – скорее игра, головоломка. Компьютерная инсталляция. А для меня, хоть и взрослый уже мальчик и в сказки давно не верю, книги все равно живые. То же, чем Виктор Олегович занимается в последнее время – самое настоящее труположество.

Некрофилия.

Хоть и довольно талантливая.

Все равно не хочу.

Фикус в горшке не поливали, наверное, пару недель. Странно: у него же вроде домработница? Или выгнал?

Там же, в горшке – несколько бычков. В том числе пара от беломора. Привет славному городу Амстердаму.

Не знал…

Свитер на кресле.

Само кресло, кстати, тяжеленное даже с виду, буквально вросшее в пол старой профессорской квартиры. С очень прямой и жесткой спинкой. Дико неудобное.

А ему нравилось.

Музыкальный центр.

Интересно, а что он слушал? Тьфу, говно какое… Не знал.

Книжные полки. Так, ну эта часть – от родителей. У него папа профессор МГУ был. А вот это уже сам покупал. О господи… Браун, Паланик, Хелл, Коупленд, Мураками.

Малый джентльменский набор.

Фактически, все говно.

Жесточайшее.

Лютая попса, рассчитанная максимум на то, чтобы произвести некоторое впечатление на телочку. Если у телочки, разумеется, есть некая претензия на интеллигентность. Не сама интеллигентность, разумеется, хотя я и саму «интеллигентность» тоже не очень люблю. Но тут – вполне довольно и претензии…

Часть книг даже не читана. Грустно, наверное, им.

Да…

И вообще – сумеречно в комнате. Плохо.

Затхло, что ли.

На полке, рядом с томиком Кастанеды – черно-белая фотография молодой красивой женщины.

Ирка…

– Знаете ее? – спрашивает капитан сзади.

Я сначала молча киваю. Потом сглатываю комок.

– Знал, – отвечаю. – Вот в этом случае точно «знал», капитан. Это – Ира Кондратьева, директор нашего ебуржского филиала в прошлом. И его первая и единственная любовь. Еще до первой женитьбы. Она умерла, уже больше десяти лет назад. Рак. Поздно спохватились. Ничего сделать было нельзя. Это старики этой гадостью могут долго болеть, а молодые в момент сгорают. Вот и она. За три месяца…

– Понятно, – говорит.

Да что тебе тут может быть «понятно», думаю, мент? Хотя ты вроде бы и нормальный…

Но молчу.

Иду дальше.

– Может, – говорит со вздохом, – они сейчас и встретятся, кто знает…

Я только головой покачал.

– Знаешь, – говорю, – капитан… Я всегда себе с ужасом представлял все эти фенечки типа встречи на небесах. Это ж ужас ужасный. И он за эти годы так изменился, что она его не узнает, да и она у него в воспоминаниях, наверняка, совсем другой стала. Совсем не такой, какой при жизни была. Так что ну его нафиг…

Он помолчал.

Потом тоже закурил, не выдержал.

– Интересный, – говорит, – у вас взгляд на вещи, Глеб Борисович. Нестандартный. У меня от таких взглядов мороз по коже…

Я невольно сглатываю.

Чешу в затылке.

– Капитан, – смеюсь. – Ты же не барышня, такого в жизни повидал… с твоей-то службой. Человек не одинаков в разные интервалы своей жизни. Помнишь, кто «остановить мгновенье» от Фауста требовал?

Он отводит взгляд в сторону. Кривится. Потом мотает большой, явно очень усталой головой.

– Нет, – хмурится, – не припомню…

Я коротко киваю. Неудивительно. И дело тут не в том, что вряд ли опер-убойщик капитан Мышалов слишком серьезно мог «Фаустом» заморачиваться. Тут всякое бывает. На это просто вообще немногие внимание обращают…

– Дьявол, – говорю, – Сатана. Понимаешь почему?

Он отворачивается к окну.

Вздыхает.

Смотрит на меня.

На портрет.

Снова на меня.

– Кажется, – кивает на труп, – догадываюсь. Для него время остановилось, так ведь? И для нее тоже…

Я снова киваю. Да, капитан. Остановилось. Причем теперь навсегда.

– Вот то-то и оно, – тоже вздыхаю. – Ладно, пойдем дальше…

– Пойдем, – соглашается.

А вот и моя фотография. Точнее – наша со Стасиком. На рыбалке.

Стоим.

Хохочем…

– Это вы где? – капитан спрашивает.

Я невольно улыбаюсь. Хорошие были времена…

– Под Астраханью, – отвечаю. – За судаком, помню, мотались. Рыбак он был знатный. Один из лучших…

– Вот оно что, – вздыхает. – Я сам туда каждый год езжу, если обстоятельства позволяют. Под Харабали…

Жму плечами.

Понимание тебе, капитан.

– Для меня, – говорю, – рыбалка вообще как наркотик. Как только свободные выходные – сразу или в Дельту, или в Карелию…

– Согласен, – кивает. – Только для этого деньги надо иметь.

Я киваю в ответ.

– На это пока, к счастью, хватает, – говорю.

– Завидую, – усмехается.

Я только еще раз плечами пожал. Точно ничего нового. По крайней мере, ничего не бросается в глаза. Да и давненько, честно говоря, я сюда не заходил…

– Все, – говорю, – капитан. Ничего особенного не разглядел. Кроме гильз от травки. Не знал, что он начал покуривать…

– Ну, это фигня, – морщится. – А больше – ничего?

Жму плечами.

– Ничего, – говорю.

– Жаль, – вздыхает. – Но все равно спасибо. Если что, я позвоню. И вы звоните, если вдруг что интересное услышите. Он ведь вам, судя по всему, не чужой был…

Я строю кислую мину.

– Да в последнее время, – тоже вздыхаю, – уже почти чужой. Все реже и реже виделись. У него своя жизнь, у меня – своя…

Отворачиваюсь.

Смотрю в окно.

Там снова начинается дождь…

– Так часто бывает, – говорит.

Я на него даже с интересом глянул.

– Первый раз, – говорю, – на моей памяти мент свидетеля утешает на тему, что тот уж не совсем неправильно жизнь свою ведет. Спасибо…

– Вам спасибо, – улыбается. – И до свидания. Мы вас, наверное, все-таки вызовем, когда в бизнесе его ковыряться будем.

Я наклоняю голову. Так-то не очень хотелось бы, разумеется. Но что делать…

– Да нет проблем, – говорю, – приду. А пока – всего доброго…

Вышел из квартиры.

Спустился на лифте, прошел ограждение.

Закурил.

Дождь.

Мокро, холодно.

На лужах крупная рябь, пересыпанная редкими, тяжелыми каплями, морщит тусклый свинец воды.

А по двору дети носятся. Да и что им? Уроки сделали, свободны… Собака вон ковыляет, на трех лапах. Четвертая поджата.

Бедолага.

Я водителю служебной машины махнул, чтоб подождал. Сел на скамеечку. Закурил опять, не обращая внимания на то, что джинсы мгновенно промокли на самом интересном месте.

Сижу, дымом давлюсь.

А ведь смерть, думаю, это очень просто. Это когда пробегающий мимо ребенок просто бежит дальше.

Но уже без тебя.

Докурил. Встал, отряхнул капли дождя со ставшего отчего-то непомерно тяжелым непромокаемого плаща.

И медленно пошел в сторону машины.

Да, думаю, с Нинкой сегодня в ресторан ужинать точно не стоит идти. Только настроение испорчу. И ей, и себе…

Глава 4. Паб на Мясницкой. Продолжение

От пива и воспоминаний отвлекло дребезжание поставленного на вибру телефона. Еще перед церковью звук отключил. А снова нажать кнопочку на экране так до сих пор и не удосужился.

Идиот.

Хотя, может, оно и хорошо. В смысле к лучшему. Сколько ненужных разговоров не состоялось…

– Слушаю, – говорю.

Почти что рычу, кстати. Понятное дело. Настроение – сами понимаете…

– Ну, тогда слушай, – передразнивают на другом конце провода.

Вот же привычка! Так и говорим про этот «другой конец», хотя какой там провод-то, при беспроводной связи…

Моментально собираюсь.

Твою мать.

Главный. Главный редактор в смысле. И ладно бы чей посторонний. Так ведь мой. Начальство, мать его.

Надо было хоть на экран сначала взглянуть, на определитель, а уж потом в прием вызова тыкать…

Ладно.

Буду борзеть.

Имею, в принципе, право. Товарища поминаю…

– Давно с похорон-то съебался? – интересуется.

Н-да. Я все-таки еще, наверное, щенок. По крайней мере, по сравнению с этим поколением монстров. Мне до них еще скрипеть и скрипеть.

Если вообще доскриплю.

Стас вон не доскрипел.

Тем не менее надо держать удар.

– С прощания, – поправляю. – Его честно отстоял. Ну, как честно? Большей частью с сигаретой, на улице, под дождем. А на похороны – да, не поехал. Ты же знаешь, я на похороны вообще не хожу. Живым вообще не место среди мертвых.

Задумывается.

– А еще осенью жить нехорошо, – говорю неожиданно, вслед и невпопад. – Особенно если еще и в дождь…

Он, судя по всему, сглатывает. Прямо в трубку.

– Бухаешь, что ли? – интересуется брезгливо.

Задумчиво смотрю в окно.

– Компанию составить хочешь? – невежливо бурчу в ответ.

Ну вот, да, такие своеобразные отношения. Хотя вот как раз тут я, конечно, не прав. Начальство все-таки.

Но у меня сегодня повод есть.

Железобетонный.

Хотя я в последнее время все чаще и без всякого повода пью. К сожалению…

– Да пошел ты на хуй, – даже отсюда слышно, как он морщится, позабыв, что его глубокие морщины в телевизоре не закрывает уже даже плотный профессиональный грим. – Сегодня можешь бухать, разрешаю. Хоть до зеленых соплей. Но не увлекайся. Завтра в десять у меня в кабинете.

Теперь уже я сглатываю. Вот гад…

– Это за что так жестоко? – поражаюсь. – Сам же раньше двенадцати не придешь. Имей в виду, я тогда к твоему появлению уже совершенно точно опохмелюсь. Причем не единожды. Возможно, даже в твоем кабинете. И вообще…

Он думает.

Вздыхает.

Я прям вижу, как прикусывает по привычке полноватую, чуть синюшную губу прилично пожившего, да и испившего – замечаю злопамятно, – свое человека. Во всех смыслах слова «испившего», кстати.

Я почему тут на полное мужское взаимопонимание и рассчитываю: Главный в этом смысле человек правильный. Он в свое время не только отлично работал, как один из лучших профессионалов в нашей не самой простой среде, но и довольно славно так выпивал.

Да и сейчас, поговаривают, не сказать, чтоб совсем уж успокоился с этим делом.

Но уже не в старых, не в журналистских компаниях.

Noblesse, простите, oblige.

Морда, простите, буржуйская.

Он тем временем снова тяжко вздыхает. И молчит в трубку.

Не любит признавать свою неправоту. Но тут уж куда денешься. Раньше двенадцати он в любимую редакцию принципиально не приезжает: если нет совещаний «наверху», то элементарно спит.

Ну-ну.

Доливаю шнапс из графинчика. Задумываюсь: не заказать ли еще?

И, кстати, тоже молчу.

Паузу выдерживаю.

Мы тоже умеем…

Наверное, все-таки заказать.

Как за окно в очередной раз гляну, на эту не прекращающую лить с неба холодную, осеннюю воду, так в очередной раз это самое и понимаю. И даже сегодняшние похороны тут ну совершеннейшим образом ни при чем.

Заказать.

Обязательно заказать.

Не-пре-мен-но.

– Ладно, – вздыхает наконец, в третий раз. – У меня в девять совещание в администрации. Хрен его знает, во сколько закончится, но до двенадцати точно. В двенадцать нашему туземному царьку самому к еще более высокому начальнику на поебку идти. И нас туда завтра совершенно точно не позовут, не царское это дело. Так что к двенадцати подъезжай, реально нужен. И не вздумай длительно забухать, некогда. Есть тема денег немного вместе заработать. Так что давай, не телись…

И бросает трубку.

Вот и поговорили, да…

Ничего.

Я, вообще-то, привык.

Гляжу на часы.

Два часа дня.

Терпимо.

Еще успею и нажраться, и поехать домой проспаться, благо жена в очередной командировке. На этот раз в Италии.

Соответственно, и бухтеть особенно некому.

А потом еще раз опохмелиться, если потребуется. И даже еще немного поспать. Что совершенно точно снимает ряд проблем с непрезентабельным внешним видом: для телевизионщика это вообще дело последнее.

Лучше изнутри сгнить, это на экране не так заметно.

Ага…

Все-таки, думаю, хорошо, когда похороны с утра. Утром выпил – весь день свободен.

Тьфу.

Что же я такое несу-то, господи меня прости?

Похороны.

«Хорошо».

Прямо-таки ад какой-то.

Который – прав Довлатов, прав – мы, наверное, сами и есть. И никто больше. Не надо умножать сущности: все уже, в общем, здесь…

– Милая, – машу татуированной официанточке. – А давай-ка мне еще двести того же самого нектару. И пива еще тащи…

Глава 5. Интермедия

Когда пришел в себя, сразу автоматически взглянул на часы. Хорошо, что я их практически никогда не снимаю: Ulysse Nardin, яхтенная модель, ничего сверхъестественного, но совершенно искренне любимая. Никаких «турбиенов» и всего эдакого прочего: на моем социальном уровне это просто пошло. По деньгам примерно на десять тысяч евро с небольшим, что, в общем, для часов «приличных» людей совсем даже и недорого.

При этом масса преимуществ. «Убить» фактически невозможно. Утопить тоже. Что для человека пьющего очень важно, признаться. При этом даже среди ревнивых к часовым прибамбасам нуворишей не вызываешь раздражения и отторжения своим нищебродством: просто молодой человек предпочитает спортивный стиль.

Так, десять часов. Осталось выяснить: вечера или утра…

А пока огляделся по сторонам – обстановка совсем незнакомая.

Не то чтобы некомфортная, нет.

Просто чужая.

Дела…

Татуированная красотка, довольно посапывающая рядом, кстати, оказалась не такой уж и татуированной. И там, где игла мастера не дотянулась до юного комиссарского тела – совсем даже и ничего.

Свежая девочка.

Там, где надо, вполне себе выпуклая.

Сколько ей лет-то, кстати? Лет на пятнадцать как минимум, думается, моложе, чем ваш покорный слуга. Хорошо хоть точно совершеннолетняя.

Н-да-с.

А еще очень хорошо, что у меня ума хватило к ней поехать, а не ее к себе домой потащить. То-то бы коты с собакой охренели.

Да и Нинке кто-нибудь из соседей потом бы обязательно настучал.

Старая Москва – она и есть старая Москва.

А при наших с ней нынешних прохладных, мягко говоря, отношениях, это было бы как бы несколько не алё…

Так.

Судя по электронному будильнику на прикроватной тумбочке, сейчас все-таки 22.04. А значит, вечер. Нормально. Успею и до дому добраться, и котов покормить.

И с собакой погулять.

Хотя умница Герда дотерпит и до часу ночи: удивительно воспитанное существо, будто и не я воспитал. А если не дотерпит – внаглую нагадит в кошачий лоток. Его, конечно, после придется мыть, но тут уж – сам виноват.

И еще как виноват.

Н-да…

Какая ж ерунда все-таки в голову лезет. А тело-то, кстати, которое рядом – очень даже и ничего. Может, еще на один заход? Время пока есть…

Нет.

Не стоит.

Да и нет его, этого самого времени – вот от слова «совсем»…

Быстро, по-солдатски, оделся, чмокнул проснувшуюся официанточку в щечку, записал ее номер телефона на оборотной стороне чьей-то золоченой визитки: на прощании со Стасом кто-то сегодня сунул.

Да и не было печали.

– К жене, что ли, торопишься? – спрашивает девушка под конец, даже как-то немного ядовито.

Блин. Когда ты мне в трусы прямо в пабе лезла – семейным положением что-то не интересовалась.

А тут…

– Хуже, – признаюсь. – К собаке. Жене-то пофиг, она на Сицилии сейчас или где-то там рядом, в командировке. А зверя надо гулять.

Достал бумажник, вынул оттуда две бумажки по сто евро.

Подмигнул.

– Ты не обижайся, – говорю. – Это не «плата шлюхе», ни в коем случае. Сама все понимаешь. Не ребенок. Просто подарок тебе сейчас купить нет никакой возможности, так что придется выбрать самой.

Поводит точеными плечиками, – татуировки скрадывает мягкий свет ночника. И в этом мягком свете – совсем еще девочка, конечно.

Нарочито бесстыдная такая.

Красивую, очень красивую, чуть излишне даже полноватую грудь и не пытается прикрывать.

– А я и не думаю обижаться, – тянется к тумбочке за сигаретами. – Чего обижаться-то, если я и вправду не шлюха? Обычная молодая дурочка. Студентка, загремела в академку в начале года сразу после сессии: грохнулась с лестницы в гололед, позвоночник повредила, только к маю ходить начала. Восстанавливаться в универе только в феврале, а заниматься чем-то надо, вот и пристроилась в паб через отцовских знакомых. Я, вообще-то, дневной администратор там, плюс переводчик, если надо. У меня свободные английский и испанский. Просто одна из официанток приболела, вот и пришлось подменить. А на твои двести евро я духи куплю, знаю какие. Мне будет приятно думать, что мне их ты подарил…

Понятно, думаю.

А я-то все гадал, что в ней «не совпадает». Судя по говору – моя землячка, коренная москвичка. Причем из неплохой явно семьи. И квартира, скорее всего, не съемная.

И вдруг – официантка в пабе.

Незачет тебе, Глеб Борисович.

Незачет.

Чмокнул ее еще раз в щечку, на прощание.

– Ладно, – говорю. – Не скучай.

– А это уж как получится, – фыркает. – Может, и не заскучаю. Телефон у тебя есть, так что ты звони, если что.

Подмигнул ей, шагнул на лестничную клетку, захлопнул дверь.

Вызвал лифт.

Огляделся.

Хороший дом. Старый, еще «сталинка», с огромными подоконниками в подъезде. Судя по всему, самый что ни на есть центр моей любимой Москвы. Хоть она в последнее время радикально изменилась. И не в лучшую сторону, признаться.

Сейчас спущусь, такси буду вызвать – по локации заодно адрес уточню. Как мы сюда добирались – вот вообще не помню ни фига. Как трахаться начали прямо в пабе, в подсобке – помню.

А как сюда ехали – ну вот вообще нет.

Как отрубило.

Да чего там «как»: отрубило – оно отрубило и есть…

Спустился на лифте, поднял воротник, шагнул из подъезда наружу, под козырек, вынул смартфон из сумки, чтобы вызвать такси.

Ого!

Девятнадцать непринятых звонков!

Надо будет смотреть.

Быстро вызвал машину через первый попавшийся агрегатор: они у меня все установлены, чаще всего выбираю.

Сейчас – не до того.

Уткнулся в мерцающий экран.

Так.

Это – фигня.

А вот это – нужно срочно перезванивать.

Ибо тесть.

Который меня, кстати, возможно, даже и любит. Не будем разочаровывать мужика…

Набираю.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – хмыкаю. – Извините, не мог ответить, Геннадий Петрович. На совещании был. Что там у вас стряслось?

– …! Ёб….! Ты…!

Понятно.

Я его тоже люблю.

– Геннадий Петрович, – выдыхаю укоризненно. – Нет, я не пидарас. И не импотент. И не безответственный сраный молодой демократ. Ни за того, ни за другого, ни уж точно за третьего ваша дочь точно замуж не вышла бы. И вообще, что значит «ебаный алкаш», в конце-то концов? Насчет «алкаша» я, кстати, не возражаю…

Товарищ генерал остывает так же быстро, как и заводится. С тем, что меня не построишь, он уже, в общем, смирился.

И давно.

– Совесть-то есть?! – гавкает напоследок. – Ладно, на дочь мою похуй, эта блядь сама с кем хочет разберется. Так тебе и на себя похуй! Но кошки-то тут при чем, им жрать вовремя надо! Про Герду вообще молчу: надо же, такому распиздяю – и досталась такая девочка с таким идеальным характером…

Я хихикаю.

Он настораживается.

– Геннадий Петрович, – ухмыляюсь, – сколько вам раз повторять? Герда – сука. А хорошая девочка – это моя жена и ваша, простите, дочь…

Хихикаем уже вместе.

– Ну да, – признает. – Характер у нашей с тобой Нинки похуже, чем у Герды, конечно. Ладно. Это нам общее наказание за грехи. Хоть они у каждого и свои. Короче. Заезжал я к вам, дочь просила антоновки с дачи завезти, к ее приезду. С Гердой погулял, всех покормил. Тебе жирный минус, боец.

Понятно…

– Зато вам плюс, – вздыхаю. – А заодно и удовольствие. И вам, и собакену моему. Она вас только и признает, кроме меня. Ну, может, Нинку еще, но у них есть общие тайны. Бабы все-таки, да…

Вот прямо вижу, как товарищ генерал расплывается в улыбке. Герду он обожает. Я, кстати, не соврал – она его тоже признает.

Редкость для породы.

У них обычно только один человек бывает, которого они готовы слушаться совершенно беспрекословно. А Герда еще и выдрессирована очень жестко.

Но и тесть у меня – тоже, сука, кремень.

– Спасибо, кстати, – зеваю, – что Герду выгуляли. Хоть в кафе какое по дороге домой заскочу. Оправдать репутацию алкоголика на граммов эдак сто – сто пятьдесят. Да съесть что-нибудь жирное и горячее, хоть это на ночь и не совсем хорошо. А то весь день во рту только сухомятка, даже алкоголь не берет. Я ж сегодня с утра – вы, Геннадий Петрович, не знаете – товарища – так получилось – похоронил…

Глава 6. Ночное кафе в холодный осенний дождь

Ночные огни, отраженные в покрытых дождевой рябью лужах – это только со стороны красиво.

Из окна хорошей дорогой машины, например.

Марка и понты тут совершенно ни при чем, волнует исключительно безопасность, сухость и, простите, комфорт. Позволяющий наслаждаться этой игрой отражений.

Да и не только ей.

Ну, или если ты смотришь на них из-за чисто вымытого стекла небольшого и обязательно полупустого кафе.

Или бара.

Непременно расположенного в самом центре большого, никогда толком не спящего города.

Когда музыку уже выключили, шумные компании разошлись, а закрываться еще рано.

И ты входишь туда, в тепло, с мокрой холодной улицы, стряхиваешь тяжелые ледяные капли с плаща и вешаешь его, заботливо расправив, чтобы немного просох, на массивную вешалку у входа.

Только нужно, чтобы в баре были такие небольшие высокие столики прямо у выходящих на переполненную блестящими от дождя машинами улицу почти что витринных окон. И можно было бы через тщательно промытое дождем стекло наблюдать яркий и красочный ад мегаполиса.

Как раз в такую погоду он по-особенному хорош.

Это, кстати, не проблема. Нужно только подходящее кафе поискать. Благо, их сейчас таких не только в центре полно. Причем относительно пустых в это позднее время суток. Пандемия не то чтобы подкосила москвичей или сделала их более пугливыми. Просто город накрыла осень, во всех смыслах этого слова.

И он как-то разом, в один момент, постарел.

Так вот – садиться надо как раз именно туда.

К окну.

Заказать усталой молоденькой официантке крепкий чай или небольшую чашку эспрессо. Подумав, согласиться с девушкой, что на улице сейчас как-то особенно промозгло и тоскливо. После чего дозаказать еще и тяжелый стакан двойного виски без льда.

Ну, или просто рюмочку коньяка, обязательно армянского. Можно и дагестанского, только хороших сортов: они сейчас научились, тоже неплохо делают. Но никакой пафосной Франции, даже если будут навязывать. Резкие французские бренди с русской промозглой осенью отчего-то совершенно не сочетаются.

Фальшивят.

Поэтому, если в такую погоду что-то французское – то только кальвадос.

Его, пожалуй, и закажу…

Потому как, если правильно подобрать напиток, а параллельно согреться горячим чаем и задуматься, глядя в промозглый ад за стеклом, тогда поэтические ночные огни, отраженные в лужах, и вправду становятся просто до нереальности хороши.

Нет, я серьезно.

Сырой холодный воздух полон острыми, косо летящими каплями мороси и предощущением смерти.

Ад, кстати, вообще, если смотреть со стороны, всегда полон неожиданных эстетических находок и выглядит ярко и достаточно привлекательно. Дизайнеров хороших, видимо, довольно много туда в последние годы поступило.

Из нашей родины грустных осенних осин в том числе.

У нас их тоже хватает в последние годы.

Есть из кого выбирать.

Тут ведь, понимаете, еще в чем дело-то – ад всегда отлично продавался, и сейчас тоже неплохо продается, на его инфернальность всегда найдется денежный покупатель. В кино и гламурном глянце это уже давно поняли, вот и штампуют сумрачные картинки, смущая невыдержанные умы.

Мне ли, некоторым образом еще и рекламщику, об этом не знать.

Опыт, знаете ли… Дизайнерское место, короче.

Модное.

Да и ты сам, старик, в общем и целом такой же. Ничем и ни в чем не лучше, пусть и не сильно хуже этих больных, изломанных сукиных детей.

Тоже своего рода рекламный агент мокрого осеннего мегаполиса.

Ну – что поделаешь. Я здесь, вообще-то, рожден.

И воспитан.

Не только и не столько родителями, царствие им обоим небесное, сколько улицами этого, по-прежнему мной любимого и мною же проклинаемого города. Который называется просто и предельно внятно и буднично.

Твоя, сука, Москва.

Хоть что-то в этой жизни не меняется…

Вот, кстати, удивительное ведь дело. Его, этот город, можно искренне любить или так же искренне ненавидеть, но равнодушным он не оставляет.

Причем никого.

А я сам – плоть от его плоти. Кровь от его крови. И это, наверное, глупо не признавать. Один из осколков его странноватой, но вполне материальной души. Разбилась она, вот только опасаюсь, эта самая душа. Да и этот «грипп 2.0» прошлой зимой и весной ее просто добил.

Сейчас-то уже полегче.

А вот тогда разлетелась необычно теплая, бесснежная фактически Москва мертвыми яркими огнями по лужам и фонарям.

Хрен теперь соберешь.

Ну да ладно.

Ничего.

Прорвемся.

Следом за Стасом в это тоскливое никуда лично мне отправляться пока все равно рановато. Ад меня подождет…

Дождь.

Вода льется с небес.

Вода течет по улицам, накрывает забившиеся ливневки, заползает за воротник плаща, когда вылезаешь из теплого кафе покурить.

А без плаща – лучше даже не думать.

Дождь.

Мелкий. Частый. Противный.

Злой…

Уходить из тепла и света кафе совершенно не хотелось. Посижу еще, потом спокойно вызову такси – и домой.

Из приглушенного света и тепла – в приглушенный свет и тепло.

К кошкам…

Вот только выпью еще…

Он зашел в кафе, явно понимая, зачем сюда пришел.

Бросил тело на соседний с моим стул.

Большой.

Грузный.

Кажется, до сих пор злой.

И – вот хоть усрись, но сразу видно – генерал.

Хоть и одет давно по гражданке, в добротный классический костюм с тяжелым непромокаемым плащом. Да и в отставке давным-давно. А вот не спутаешь ни фига…

Геннадий Петрович.

Тесть.

Пожал мне автоматически протянутую руку, рявкнул на официантку:

– Водки сто пятьдесят принеси!

Принесла, кстати, мгновенно. Я не успел даже сигареты достать.

– Сейчас, – извиняюсь, – товарищ генерал, покину вас на две-три минуты. Пару затяжек сделаю, а то тут нельзя.

Он милостиво машет рукой.

– Беги, – морщится. – Я отдышусь пока. И налью. Девочка, а ты мне еще чайку зеленого изобрази, пока этот безобразник дымом своим давится. Большой чайник только, не маленький. И с мятой. Пить что-то хочу…

Вот все-таки есть такое слово – порода.

Генеральская.

За деньги эдакое не купишь.

Причем вот вообще никогда.

Завидую…

Сделал пару коротких затяжек, быстро вернулся в кафе. Махнул рукой официантке, чтоб повторила мой кальвадос. Тесть еще не успел себе водку толком в лафитничек перелить, как я снова напротив нарисовался.

Он только подбородок слегка наклонил. Стрельнул глазами, не отвлекаясь от процесса наливания. Мол – молодец.

Стараешься…

– Хреново тебе, – внезапно вздыхает, – наверное, Глеб? Вы ж с этим чертом, насколько я помню, типа даже дружили?

Я жму плечами. Тяну к нему недопитый «предыдущий» стакан с кальвадосом. Там чуть-чуть осталось.

На донышке. Буквально на полглоточка. Новый официантка еще не принесла.

Чокаемся за встречу: поминать никого не хочу. Ни Стаса, ни свою несчастную жизнь.

– Да нет, – морщусь, – товарищ генерал. Так-то хреново, конечно, но не от этого. От другого. А Стас для меня, как я понял, уже давно умер. Хоть когда-то и жил где-то и как-то неподалеку. И мы даже общались. Но вот сейчас по этому поводу эмоций вообще, в принципе, никаких…

Глава 7. О ненависти к редакционным буфетам

Есть что-то, что никогда не меняется.

Иногда – к счастью.

Чаще – к сожалению.

Вот, к примеру – и понимаю, что это глупо, но ничего с собой не могу поделать, – никогда не любил редакционные буфеты, как бы они теперь, в нынешние прогрессивные времена, ни назывались. Хоть «ресторан». Хоть «кафе-бар», как в интересующем нас случае.

В некоторых редакциях в девяностые вообще, говорят, умудрялись устраивать ночные клубы и полулегальные казино, с блэкджеком и шлюхами. Кое-где это даже преподносилось как истинная победа рынка и демократии.

Мне повезло, я сравнительно молодой и эти прекрасные времена почти не застал.

А вы что же, решили, что «демократические» журналистские начальники в те светлые времена от любых других начальников отличались?

Ну-ну.

Опять же, вонять прогорклой кухней бывшим редакционным буфетам, поговаривают, даже клубные блестки не мешали. О-хо-хо-хо-хонюшки, где ж вы, мои сонюшки… Жрите сами эту свою демократию, короче.

Я лучше в стороне постою.

Но сейчас просто выхода другого не было. Главный, пригласивший на разговор, еще не подъехал. А вот я зачем-то приперся сильно заранее, сквозь злой утренний дождь промозглой московской осени.

И теперь страдал.

А тут хоть кофе горячий. Да, стандартный. Да, из кофе-машины, а не из медной турки. Но все равно вкусный.

Да и вискарика могут хорошему человеку плескануть.

Плохому, впрочем, тоже.

Лицензия на алкоголь у них есть, продают свободно, здесь все-таки взрослая редакция, а не образовательное учреждение, господи меня прости. А у меня три дня назад жена упорхнула на неделю в командировку в Италию.

И товарища похоронил.

Ну и, конечно, перебрали слегка.

Главный поймет. Он насчет меня иллюзий уже давно не питает. От словосочетания – вот «совсем никаких»…

Взял у симпатичной блондинистой барменши с цветастыми татухами на предплечьях (да что ж у них за мода-то в этом нынешнем общепите!) двойной эспрессо. Ну, и принципиальный, можно сказать, полтинник какого-то, первого попавшегося, ирландского виски со льдом.

Уселся у окна, выходящего во дворик редакции. Страдать.

Кстати…

Может, я и правильно пораньше пришел. Дома все равно делать особо нечего: животные покормлены, обихожены и спать уложены. А дождь вон за окном все усиливается и усиливается.

Мелкий. Плотный. Косой. Злой.

Безнадежный.

Осенний, короче…

Впрочем, я уже об этом, кажется, говорил.

Лужи под таким дождем морщинистые, грязноватые, мутные, даже чуть пенные по краям.

Графоманские, короче, какие-то лужи, блин.

Скучные, короче, лужи.

Чего уж про людей говорить.

Плестись сквозь него сейчас, после неминуемого разговора с Главным и, почти наверняка, получения от него какого-то важного и финансово-значимого задания, – радости совсем никакой.

А вот виски… Виски можно, пожалуй, и повторить.

Гарик, наш радийщик, возник напротив в своей обычной манере – как всегда, неожиданно и, как всегда, со стаканом виски.

Даже двумя.

Видимо, себе заказывал, заодно и мой прихватил.

Это нормально, кстати. Давно заметил: в любой уважающей себя редакции должен быть свой, очень умный, добрый и оттого вечно печальный армянин.

А лучше двое.

И желательно, чтобы оба в очках…

– Здорово, – говорит, – неожиданная птица счастья и редкий гость. Надо же, какая нежданная красота. Не кто иной, как сам Глеб Борисович Ларин почтил присутствием наши скромные трудовые редакционные будни. И даже, несмотря на уже не раннее утро, еще относительно трезв.

Меня аж передергивает.

Блин.

– Вот умеете же вы, – морщусь, – радийщики, сказать кучу всего и ни слова правды. Зато максимум витиеватости и красивости. За это вам, догадываюсь, деньги и платят. И тебе тоже привет.

Коротко обнимаемся. Один из немногих людей, с кем у меня тут довольно искренние отношения. Нормальные – считай, со всеми. Ровные в смысле.

А вот чтобы искренние – это, извините, вопрос.

Искренность и редакционная работа – две вещи почти несовместные, хуже, чем совмещения гения и злодейства. Этим-то мы тут в будничном режиме занимаемся.

Совмещаем.

Со злодейством, не с искренностью.

А Гарик… Гарик как-то сумел.

Блин. Запутался я что-то, не надо мне больше по утрам даже с очень хорошими и искренними людьми выпивать.

А уж с плохими – тем более.

И что же? Совсем, что ли, не пить?!

– Это как же, – протягивает стакан, чтобы чокнуться, – вас прикажете понимать, сударь? Или вы таки в этих стенах родной редакции частый гость? Тексты по мылу, зарплата и гонорары на карточку. Свой офис, с секретаршей, причем вне стен уважаемого заведения почему-то. Чтоб я так жил…

Задумчиво чешу пока еще не полысевший затылок. Морщусь. Потом подмигиваю.

– Не завидуй, – ворчу. – У каждого свой крест.

Чокаемся.

– Так все-таки, какими судьбами? – интересуется. – Главный в гости с утра пораньше пригласил?

– Тебя что, тоже? – начинаю догадываться.

Гарик довольно ржет. Купил.

– Ага, – подмигивает сквозь свои выпуклые иллюминаторы. – Жди. Мы, его скромные заместители и руководители подразделений, удосуживаемся видеть солнышко наше или в очереди за пиздюлями, или сильно нетрезвым и добрым. И ближе к вечеру. С утра я к нему, извини, не ходок. Это тебе похуй, ты у нас волчара. Существо, в служебную иерархию принципиально не встраиваемое. Оттого тебе не грозят ни служебный рост, ни животворящие пиздюли. Какой смысл тратить энергию на животное, самовыпиливающееся из любой пищевой цепочки? Ни ты его не сожрешь, ни оно тебя. Я ж тебе это не просто так говорю. Это я, типа, завидую. Повторяюсь: чтоб я так жил…

Я киваю.

Тут – не отнимешь.

Это он правильно говорит, я эту историю вокруг себя в профессии долго и старательно выстраивал. С одной стороны – вроде как бы и «топ-дог». Тот, кто может решать вопросы. Причем почти на любом уровне. А с другой – никому и близко не конкурент в гонке за место под солнцем.

Развожу руками.

Подмигиваю.

– Ну, тут кто на что учился, извини…

– Да я-то так, по-доброму, – улыбается грустно. – Кстати. Ты как, на программу ко мне придешь? Как эксперт, разумеется, мы с тобой говорили на эту тему. Хотя бы с периодичностью раз в пару недель. Просто, сам понимаешь, у нас тут немногие в экономике по-настоящему понимают. В отличие от тебя…

Я мнусь. С одной стороны, с Гариком приятно работать. По-настоящему. И программа у него, в принципе, рейтинговая. А я эту тему по отношению к себе запустил, откровенно так говоря, занимаясь больше баблом в последнее время. Надо подкручивать, если не хочу расстаться с профессией окончательно. Короче, не повредит как минимум.

И Гарику неудобно отказывать.

Гарик хороший.

С другой, в моей ситуации время – это почти всегда деньги. А они мне, признаться, всегда нужны. И особенно – в последнее время.

Эх, Нинка…

А с Гариком мы в одной, объединенной редакции служим, и тут песню на эту тему не запоешь. Могут и не понять. Типа, а зарплата тебе за что? А что она мне, эта ваша зарплата?!

Слезы одни…

– Насчет гонорара не переживай, – хмыкает с пониманием. – Много выписать не смогу, но совсем уж стыдно не будет. Приходи.

Я коротко киваю. Тогда – да.

– Сумма не принципиальна, – кривлюсь. – Ты же знаешь, я зарабатываю в других местах. Принципиален подход. Мне когда платят, я иду работать. По-настоящему, а не развлекаться. Ну, ты меня понимаешь, короче. Сам профессионал. Не люблю ничего бесплатного, ни на входе, ни на выходе. Даже бесплатный сыр…

Глава 8. О профессиональной деформации

От необходимости отвечать сразу и немедленно избавил телефонный звонок.

Главный, естественно.

Гарик, умница, увидев фамилию на иконке, сразу предусмотрительно в сторону отвернулся.

Только что уши не заткнул.

Все правильно: профессиональное любопытство – оно ведь не только кошек губило.

Равно как и профессиональная этика «для своих».

– Привет еще раз, – говорит. – Я подъехал, можешь потихоньку подниматься. Наверняка в кафе же сидишь.

– Цербершу свою предупреди, – бурчу. – Чтоб лаяла поменьше. А то я ее как-нибудь саму покусаю…

Секретарша у него, конечно – страх и ужас.

Фурия.

Уверен – специально такую суку себе в приемную подбирал.

Патентованную.

Главный у нас только старается казаться эдаким правильным профессионалом, рубахой-парнем для своих.

На самом деле у него даже глаза рептилии.

Сволочь редчайшая.

Его отношение лично ко мне, кстати, мне совершенно точно известно: я у него, кажется, прохожу под ярлычком «полезное дерьмо». Впрочем, я его тоже люблю.

Работать друг с другом это ни разу не мешает.

Так-то профессионал он блестящий и никакой интеллигентской рефлексии совершенно не подверженный. Просто решает свои задачи, подбирая наиболее им соответствующий и надежный в обращении инструмент.

А мне… Мне просто деньги вечно нужны.

Это уже константа.

Увы.

Как этот вечный осенний дождь за окном, тщательно отмывающий труп моего родного и любимого города.

И не то чтобы я мало зарабатывал. Наоборот. Вполне себе прилично. Как говорят, даже по европейским меркам. И семья не жалуется. Хотя где она сейчас, та семья?

В Италии?

Так там сейчас тоже, говорят, дождь…

Просто все равно, сколько ни заработай, все деньги уходят, как вода сквозь пальцы.

И – в горячий песок.

С шипением.

К тому же еще, сука, и пью…

В приемной начальника помимо Церберши тусовала еще и Юлечка Серостаева, совсем недавно – совершенно роскошная и идеологически правильная блядь, неистово и небезуспешно желаемая всей мужской и некоторой женской частью редакции.

Она между вожделевшими особой разницы не делала.

Принимала почти всех.

А сейчас, увы – просто сухая морщинистая полувобла-полушвабра с жидкими волосенками. И коричневатым, будто печеным лицом.

В записную моралистку, как бывает в таких случаях, Юлька по живой жизнерадостности характера и здоровом отвращении к окружающим так и не превратилась. И к «новой себе» относилась достаточно трезво, даже с юмором. Да и вообще была одним из немногих людей в редакции, с кем было приятно даже просто поболтать в великолепной тематике «ни о чем».

Вот ведь… Совершенно бессмысленный, в сущности, человек. Даже, в общем-то, вредный.

Скрипучий.

Толку от нее, кроме дежурного пересказа редакционных слухов и сплетен, вообще никакого. И как редактор – тоже, в общем-то, не алё.

А все равно – человек.

Возможно, это как раз самое главное в нас всех и есть. Что осталось. Что мы изо всех сил мучительно боимся потерять в себе, благодаря понятной профессиональной и личностной деформации.

Юльке вот повезло…

– О, – радуется, – Глебушка. Тебе первому на поебку к начальнику надо выдвигаться. Меня следом за тобой…

– Тебя-то, – поражаюсь, – за что?

Юлька так-то – святая женщина. И, несмотря ни на что, включая понятный цинизм, наивная. Даже цинизм в ее исполнении выглядит сейчас чистейшей воды романтикой. Она, к примеру, до сих пор уверена, что Главный меня ценит исключительно за мой журналистский талант.

Ага. Нет, его он тоже ценит. Безусловно. Глупо не ценить то, что приносит деньги, правда? Но все-таки суть наших сложносочиненных отношений – совершенно в другом.

Как говорится, спасибо за аплодисменты, но лучше все же деньгами…

– А он меня уже месяц пиздит, – продолжает радоваться Серостаева. – Говорит, что распустилась и перестала следить за собой. Хуй ему в нос, такой прогноз. Я снизу и со спины еще диво как хороша, и километр легко за сорок минут плыву. А то, что сиськи обвисли и морда стала на жопу цыпленка похожа – так это конституция такая, тут уже ничего не поправишь. Наследственность у меня. И матушка-покойница точно такая же была, что ей совершенно не мешало. Спереди пенсионерка, а с жопы – так и вообще пионерка. Значит, спереди лучше не смотреть. Можно подумать, мне прям охота, чтоб на меня мужики с жалостью пялились. Вот прямо как ты сейчас, например…

Я только морщусь. Попробуй тут возрази: и проблемы свои, и мои взгляды на них девушка совершенно верно и точно отображает. Не поспоришь.

За что, в принципе, и люблю…

– А этот что? – киваю в сторону двери.

Юлька жмет по-прежнему точеными плечиками. Не все безжалостная река времени унесла. Ну да. Проблемы, в принципе, достаточно точно обрисованы. Морда и грудь. Но этого, к сожалению, более чем достаточно.

Увы…

Глава 9. Долгая прелюдия

Юлька, может, и расстроилась бы, узнав, что меня приглашали не на «поебку». А может, и нет.

Много чести.

Да и ваш покорный слуга немного не в том социальном статусе уже, пардон, чтоб его без весомого повода на эту процедуру в начальственные кабинеты-то приглашать. А поводов… Поводов я не допускаю.

В принципе.

Это не так сложно, на самом деле. Достаточно многого не хотеть. Из того, что хотят остальные: должностей, наград, званий.

Славы, наконец.

Мне иногда и жить-то, честно говоря, не хочется – какая уж тут слава? Иди вон, выйди на улицу. Промокни, как следует. И все сразу пройдет…

Ну да ладно.

Зашел в кабинет. Пожал руку демонстративно-приветственно вышедшему из-за стола встречать «дорогого младшего друга» Главному. Уселся в кресло перед журнальным столиком, в углу кабинета, игнорируя большой «переговорный» стол.

Главный у нас человек эстетически развитый. Интимные вопросы предпочитает решать именно там. А я сейчас здесь, судя по всему, как раз по такому вопросу. Иначе б меня настолько настойчиво сюда никто не звал…

Главный, в свою очередь, остался посреди комнаты. Переминаясь с пятки на носок. Посмотрел на меня несколько наигранно-осуждающе. Типа, провел воспитательную работу.

Потом хмыкнул.

Крякнул.

Вздохнул тяжело.

Открыл прямо по экватору большой стилизованный под средневековые карты деревянный глобус. Откинув верхнюю часть, превращая почти музейно исполненный экспонат в пошлый и банальный бар, вынул оттуда аккуратно за горлышко бутылку очень хорошего – я знаю, о чем говорю – торфяного синглмолта.

Хорошего-хорошего, можете мне поверить.

Старший товарищ у нас – настоящий, сука, эстет: слушает классический рок-н-ролл, обожает Элвиса. Понимает импровизационный джаз. И в вискарях тоже разбирается прямо-таки изумительно хорошо.

Можно доверять, короче.

Сам предмет моих наблюдений тем временем нажимает пальцем свободной руки клавишу селектора громкой связи:

– Галочка, сообрази нам с Глебом пару кофе, пожалуйста.

Тьфу ты. Ну вот зачем такой радикальный контраст?!

Я недовольно морщусь. Более того – меня передергивает. Хотя последнее, может, и просто с похмелья. Но все едино неприятно.

– Бля, – говорю, – Евгений Васильевич, ну что за ебаная пошлость? «Галочка», «сообрази»… Вы же цивилизованный и утонченный топ-менеджер крупной медиа-корпорации, а не тринадцатый секретарь мухосранского райкома партии, который был распущен победившим капитализмом почти сразу после моего счастливого рождения. Не узнаю вас в гриме, короче.

Главный неожиданно с размаху хлопает крышкой глобуса, причем со всей пролетарской дурью и ненавистью.

Бутылки внутри жалобно звякают.

Ой…

– Да пошел ты в жопу! – ощеривается. – Я что, ради тебя тут турку для ручной варки кофе заводить должен?! Причем обязательно медную, и ручную мельницу в комплект? Мажор хренов. Как женился на генеральской дочке, так решил, что теперь из старой хорошей семьи? Не хочешь видеть Галку, так и скажи! Можно подумать, я не знаю, что ты и ее тоже в койку заволок! Ну, давай, будем отменять заказ. Я тебе растворимого заварю!

Чо это его так понесло? И ведь знает, что Геннадий Петрович – мужчина, конечно, видный, по-своему примечательный. Просто не может не знать, иначе напрасно ест свой жесткий редакторский хлеб с маслом.

А иногда – так даже и с черной икоркой…

В смысле Геннадий Петрович – это отец той самой «генеральской дочки», на которой я, типа, так выгодно и благополучно женился. Который – да, мужик так-то отличный. Но и пальцем бы ради меня не пошевелил. Разве что наверняка, с самого начала и для моей же, не сомневаюсь, пользы, просветил мою биографию, вплоть до самой жопы и иных темных пятен. Через свою не самую простую контору – возможностей там в этом плане до хрена…

Мне плевать на это дело. Абсолютно. Хоть Нинка и предупреждала, с изрядной долей ненависти к родителю…

Ну и что? Пусть просвечивают. Чисто там. Кроме излишней, возможно, пьянки и неразделенной любви к деньгам – никаких особых грехов. И не пошевелит, кстати, ради меня и пальцем товарищ генерал, если только совсем хреново придется. Тогда-то вытащит, наверняка.

А так – фигушки.

Принципы, понимаете, у него…

– Не надо мне растворимого, – бурчу. – Я его по командировкам да по поездам с самолетами так нахлебался, до сих пор при одной мысли тошнит. Даже на банки эти консервные в магазинах смотреть не могу, брюхо сводит. Согласен. И на кофе, и на Галку твою, кобру очкастую. Но пошлость в своих жестах, даже когда они заимствованы, все равно надо уметь замечать. И поправлять, особенно если начальник. Иначе со временем пошлость становится просто тобой. А я этого не хочу.

Он только сплевывает. Хорошо, что хоть в сторону, а не в морду.

– Сам не хочу, – щерится. – Но таковы правила игры. Тебе виски налить?

Таким он мне нравится больше, признаться. Когда внезапно теряет лоск большого медийного босса, а из-под него вылезает недовольная жизнью и поросшая трехдневной щетиной морда профессионального, временами сильно пьющего и потрепанного жизнью, но по-прежнему вполне дееспособного и злобного журналюги.

Не самого худшего в стране, замечу. Сейчас, по крайней мере, таких больше не делают.

Волк.

Элита.

Штучный, как говорится, товар…

– Наливай, – вздыхаю. – Разговор, чую, будет серьезным.

Женя наклоняет массивную голову вбок, брезгливо кривит уголок длинного, породистого, тонкогубого питерского рта. Не торопясь, аккуратно разливает тягучий и драгоценный янтарный напиток на два пальца каждому.

Лед здесь будет выглядеть немыслимой пошлостью.

Этот виски – его даже и охлаждать не надо. А вот водичкой родниковой если разбавить – самое оно будет. Пятьдесят семь градусов, как-никак.

Только где ж ее, суку, взять.

Ладно.

С учетом этой сраной ледяной воды, непрерывно льющейся с неба, с учетом этой тяжелой промозглости, вода родниковая тут могла бы только помешать. Иногда чистая, ничем не скрываемая голая функциональность и простота конструкции лучше любой художественной вычурной навороченности.

Закинул благородный напиток в рот. Обжег нёбо.

Поморщился.

Протолкнул внутрь одним, обжигающим душу и горло, глотком.

Ай, хорошо!

И крепость что надо, и послевкусие шикарное: зрелая, но еще не поздняя осень, прелый лист, тянет торфяниками с чистых, глубоких, поросших кривыми березками и чахлыми елочками северных студеных болот.

Даже согрелся немного.

И даже чуть-чуть, самую капельку, посвежел…

Глава 10. О неразделенной любви к деньгам

– Вот, смотри, – Главный бросил на стол две папки. – Внимательно смотри, как умеешь. Потом скажешь, что думаешь…

Хорошие, кстати, папки. Настоящие. Кожаные.

Старомодные.

С тисненым двуглавым орлом.

А заказчик-то наш – пижон… Так-так, ну-ка…

Быстро просмотрел содержание сначала одной, потом второй: без подробностей, разумеется, совсем «по диагонали».

Нечего там особо смотреть.

Скукота…

Нам тем временем доставили кофе, и Главный довольно неспешно разлил еще по одному стакану. Так же, на два пальца. А больше и не надо.

Я, не спрашивая разрешения, закурил. Главный и не поморщился. Даже пепельницу к столику принести не обломался.

Ну да…

Это – моя епархия.

Абсолютно.

– Жень, – вздыхаю. – И как ты смотришь на это, прости, дерьмо?

Главный задумчиво утыкается взглядом в наглухо затянутое бежевыми вертикальными жалюзи окно. Знаковая, кстати, вещь в последнее время для любого серьезного начальственного кабинета. Разумно, в общем.

К тому же смотреть на этой вашей улице все равно нечего, там один бесконечный дождь…

– Как на заработок, – отвечает, ни секунды не думая. – Или как на халтуру. Или, если хочешь, как на «двойной тариф». Учти, эти ребятишки, которые заказчики, хоть и молодые, да ранние, «добро» получили на таком верху, что к нам никаких претензий быть просто не может. И, да, фамилии исполнителей под текстами тоже здесь не нужны. Вполне сожрется любой псевдоним или «редакционный материал». Да и не будет никто копать сильно. Если какой идиот сунется и ты об этом узнаешь, просто звони мне. Я извещу посредника, и любопытный нос вместе с головой отшибут. Заказчик чем-то людям наверху очень дорог. Возможно, чей-то близкий родственник. Или еще хрен знает какой вариант.

Я со вздохом киваю.

Понятно…

– Понятно, – выпускаю сиреневый дым в потолок. – Две дебильные стартаперские конторы схватились за один и тот же кусок рынка. Причем рынка самого что ни на есть блядского и бандитского по определению. МФО, коллекторские агентства, экономика утюга и паяльника, все дела. Короче – пидарасы, сэр. И у одной конторы внезапно появились средства, судя по всему, заемные. Хватает, чтобы организовать себе дорогой административный ресурс и замочить конкурента, в том числе и через медийку. То есть через нас, многогрешных. На что тоже получено добро. Ну что же, я за это возьмусь, Жень. Только тариф будет не двойной и даже не тройной. Четверной.

– Почему? – смотрит заинтересованно.

Он меня может сколько угодно не любить, но в этой области я вообще-то лучшее, что у него есть. И он мне может полностью доверять.

Это все и решает.

– А потому что они – мудаки, – тяжело вздыхаю, тщательно размазывая не желающий гаснуть окурок по пепельнице. – А мудаки должны платить по максимуму, это просто такой закон природы. Не нами придуманный. Этот сектор, микрокредиты под техпаспорт, который они собираются делить, несколько лет назад уже пытались окучивать взрослые парни из больших банков. Точнее, из аффилированных с ними контор. Но довольно быстро свалили: он бесперспективен. В такие конторы обращаются люди, только очутившиеся на грани отчаяния, а человек на грани отчаяния редко когда владеет интересным для отъема автомобилем. Нет, какие-то потоки там аккумулировать, в принципе, можно. Но под куда меньший процент и не сильно значительные. Ну, блин, нахрен владельцу карты с отсрочкой платежа в три месяца закладывать свою тачку под безумный процент?! Короче, очень проблемный сектор. Очень. Если б передо мной ставили такую задачу, я б тупо отказался. И если они туда так рьяно полезли, то, скорее всего, либо мажоры, либо долбоебы. Скорее первое. Пусть платят, короче. Не люблю…

Главный медленно кивает.

– Мажоры, – пробует слово на вкус. – А знаешь, очень похоже. Но четверной тариф не обещаю. Максимум – тройной. Плюс мои тридцать процентов сверху за преступное использование служебных обязанностей в личных целях. Ну и общее руководство плюс переговоры с заказчиком…

Главный незаметно оказался у изящного, как и все в этом кабинете, сейфа. Открыл. Вынул оттуда конверт.

Бросил на «мой» столик.

Ого.

– Тут двадцать тысяч. Евро, естественно. Это безвозвратный аванс, заказ могут отменить, об этом предупреждали. А в случае добровольного отказа заказчика аванс, естественно, не возвращается.

Я медленно киваю. Ну да, правила игры.

Серьезные подрядчики, типа нас с Главным, по-другому на этом рынке не играют: это очевидный левак, мы тут рискуем единственным, что у нас есть. А именно деловой, простите за банальность, репутацией.

А больше-то у нас и нет ничего, даже с должности снять могут в любой момент. Если найдут, разумеется, кем нас заменить. С этим пока что проблемы, но не вечно же.

Однако риски в любом случае велики…

Снова киваю.

Главный чешет гладко выбритый подбородок.

– Поднимай своих, – кивает в ответ. – Готовьте контент, рисуйте медиаплан, ну, ты понял. Медиаплан и тезисно контент пришлешь на согласование, дальше ждешь трех зеленых свистков. Все понял?

– Yes, sir!

Допил одним глотком виски, собрал бумаги обратно в папки. Поднялся.

– Погоди, – смотрит на меня укоризненно. – Кофе хотя бы допей…

Жму плечами. Вздыхаю.

– Жень, ты свой-то попробуй. Он уж остыл давно. А чуть теплый кофе хуже женщины в климаксе: вроде еще и можно, да еще как, а толку все равно ноль. Вот от вискаря на ход ноги не откажусь.

Он только хмыкнул. Плеснул. Себе на один палец, мне на три. Правильно. Ему еще основную работу работать, это мне по городу кататься, с приятными людьми разговаривать. По телефону и даже через телеграм такие темы обсуждать не стоит.

Лучше уж так.

По старинке.

– И да, – отхлебываю. – Сам понимаешь, для такой работы нам нужен один идеальный исполнитель. Который мог бы совместить в себе роли аналитика по контенту, частично райтера, координатора, которого, если надо, будут слушать очень разные люди. И не просто слушать, а слушаться, потому как ему же еще и имеет смысл заниматься тайм-менеджментом. По службам такое не распределишь, сам понимаешь. Работаем в черную, я сам координатор, финансист, приемщик работ и даже бухгалтер с кассиром в одном лице. Так что, повторяюсь, без такого человека не обойтись…

Женя выхлебывает содержимое своего стакана одним глотком. Наливает еще, уже на два пальца. Снова опрокидывает залпом.

Морщится.

В его рептилоидном облике снова начинает проклевываться нечто почти совсем человеческое.

– Понимаю, – лезет в мою пачку.

Достает сигарету, прикуривает от моей зажигалки.

Он так-то бросил. У него вообще в последнее время ЗОЖ: никакого рок-н-ролла, поменьше алкоголя, а если да – то очень и очень качественного.

Каждое утро километр в бассейне, не меньше.

Умиротворяющий джаз.

Все дела.

Политика, сэр.

На этих этажах уже дуют весьма неприятные ветра…

Выдохнул горький дым. Затянулся второй раз, покатал дым во рту, не глотая. Затушил сигарету в пепельнице.

Выдохнул.

Поморщился.

– Ты же знаешь, – вздыхает. – Я его терпеть не могу…

Я фыркаю. Тоже выпиваю остатки виски из стакана. Подумав, наливаю туда еще. Сам. Получи, жадина!

Сейчас это мой банк, ты уже морально готов…

Закуриваю.

– Ты и меня, – усмехаюсь, – тоже не очень любишь, Жень. Да и я тебя, несмотря на все уважение и к личности, и к занимаемой этой личностью должности. Это же нам не мешает плодотворно сотрудничать? Потому что мы пусть и не любим, но уважаем друг друга. А я еще и признаю твое старшинство. Не по должности – по жизни. Ну и кто тебе сказал, что тебе надо Деда в этом мире любить? Ни у кого ведь сомнения нет – он тебя тоже при первой возможности закопает. Как и ты когда-то его карьеру похоронил. Но тебе ведь нужно, чтобы все было чики-пуки? А лучший среди известных нам, пусть и сомнительных личностей, в этом деле, простите, кто?!

Он снова вздыхает.

Чешет коротко стриженную и уже крепко лысеющую голову.

Снова лезет в сейф, достает оттуда еще один конверт. Аккуратно кладет его перед моим стаканом с виски.

– Здесь еще десятка, – прищуривается. – Это его аванс.

Вот ведь, думаю. И зачем, когда самому деньги вечно нужны, я тащу в схему человека, с которым еще и придется делиться? Когда в кои-то веки прилетел такой жирный заказ. Аж с переподвыпердом. Клиенты и вправду, похоже, реальные мудаки. Которым не грех впарить прайс по самые помидоры.

И Женя их обязательно разведет…

А я… Я своими руками затаскиваю в схему еще и Деда.

И Дед не будет Дедом, если не отгрызет от общего пирога еще и свой, причем вполне реальный кусок.

Глава 11. Визгу много, толку мало

Вышел во внутренний двор редакционного здания, под мерный и по-прежнему мертвый непрекращающийся дождь.

От имени Главного по телефону закрепил за собой в диспетчерской одну из редакционных машин: представляю, как сейчас будут материться «разъездные» бригады телевизионщиков, приспособившиеся поджимать под себя закрепленные за холдингом тачки из нашего общего гаража.

Им, типа, нужнее.

Ничего. Пусть поматерятся – только злее будут. Сам в этой шкуре не раз бывал, знаю, о чем говорю. А то взяли себе моду чуть ли не персоналки за ведущими закреплять, которые им совершенно, кстати, не нужны.

Их работа – исключительно в студии, в поле они не ездят.

Все остальное – понты.

Какие еще «необходимые поездки»?! Не надо мне вешать лапшу на уши, я сам через это проходил. Пока не понял, что больше не желаю работать попкой-диктором: авторская журналистика из телевизора уже почти повсюду ушла. Остались, пожалуй, только старые, поднадоевшие, но реальные, по профессии зубры: Киселев с «России». Зейналова с НТВ.

Да, может, наш Главный.

Даже на «Первом», после того, как Толстой в Думу ушел, обязательную недельную аналитическую программу пришлось на ток-шоу – очень неплохое, кстати, – фактически заменить. А там тоже трудятся люди, вполне понимающие толк в профессии, кто бы что по этому поводу ни говорил. Про разные «оппозиционные» каналы я уж вообще молчу: там реальные клоуны работают.

И это не политическая оценка.

Сугубо профессиональная.

Нельзя призывать на борьбу с Кремлем, не умея выставлять свет в студии – такие, простите, дела. Стыдно просто. Это просто даже эстетически невыносимо: программа «В мире животных» какая-то из самого что ни на есть прошлого каменного века.

В которой отчего-то отсутствует только великий телеакадемик Дроздов со товарищи.

А на камеры поставлены какие-то приматы, не достигшие даже уровня реального дикого шимпанзе…

Зашел под навес.

Диспетчер мои привычки знает. Мы с ней уже, наверное, лет десять знакомы как минимум: как водитель приедет – сразу же позвонит. Тогда и выйду. Чего под дождем-то торчать?

Лучше уж тут покурю…

Тут же зазвонил телефон.

Н-да, думаю.

Для водителя рановато, поэтому, прежде чем отвечать, сначала взглянул на экран: новости – наша профессия.

Ага…

Леська.

Ей-то чего от меня надо? Вот меньше всего хотелось бы сейчас заниматься делами покойного…

Или случилось чего?

– Привет, – говорю со вздохом. – Повторяю вчерашний дурацкий вопрос: что-то случилось, Лесь?

– Повторяю ответ, – сухо говорят в трубке. – Мужа у меня убили. Пусть и бывшего. Биологического отца двух моих детей.

Я морщусь.

Странно. Ну убили и убили. Бывает. Может, правда помощь нужна? Так-то она меня не очень любит. Но это нормально, меня никто не любит, даже, боюсь, собственная жена.

Чего уж про чужих-то вдов говорить.

А эта еще и считает, что я «приручил» ее разлюбезного Стаса, «развратил» его, зачем-то высосал из него все соки.

И бросил.

Ха. Как бы оно не так…

Держу паузу. Не я ей, в конце концов, позвонил.

– Я тут у Стаса в документах порядок наводила, – говорит наконец напрямую. – Кое-что, думаю, для тебя интересное откопала. Хочешь посмотреть?

Вах, думаю. Что там может быть интересного-то? Можно подумать, я не знаю, что Стасик на меня компромат собирал. Всякую грязь, до которой только мог дотянуться.

Он его на всех собирал, хобби у него было такое.

Просто на меня хрен чего такого-эдакого соберешь. Ну да, бизнес, который я от холдинга «курирую», кривой, конечно, причем в полный рост кривой. Но формально, если к нам и есть до чего докопаться – так только по налоговой. Да и то – ну-ну.

Докопался один такой…

А так оно, конечно, дело не сильно приличное, но трудно сказать, что уж совсем незаконное. К тому же заказчики у нас такие, что лучше в эту сторону вообще никому не копать. Себе дороже.

Пиар – штука тонкая.

Нет, конечно, бывает такое, что и наших заказчиков вяжут. В наши суровые времена даже губернатор – это не тихая заводь. И не почетная должность. А при определенных раскладах вполне себе почетное приглашение посидеть несколько лет за забором, подумать.

Но для «тех» раскладов мы никто, мелкая медийная и оттого вполне себе вонючая сошка. С нами связываться – как в той присказке, что поросенка стричь. Визгу много, а толку мало.

Вот на эти «три рубля» и живем.

А так, в остальном – я даже жене особо не изменяю. И не потому, что боюсь, а просто не хочу ни фига. Люблю ее потому что.

– Так, – фыркаю наконец. – Не уверен, что меня там может что-то реально заинтересовать. Но пообщаться, думаю, нам нужно. Сегодня только, извини, никак. И завтра. Я не отмазываюсь, просто реально работы много.

Короткая тишина в трубке. Я просто вижу, как она просматривает календарь. Прикидывает.

Красивая все-таки баба.

Не отберешь.

– И остановить эту канитель не может даже смерть друга, – констатирует. – Что же вы за ублюдки-то такие все? По утрам бриться не страшно, Глебушка? В вас же совсем скоро человеческого ничего не останется ведь. Вот вообще. И Стас был таким же, а может, еще и хуже. Послезавтра у нас что, четверг? Вот и давай вечерком. Не хотелось бы на пятницу переносить…

Глава 12. Водитель Олег Михалыч

Садясь в новенькую редакционную машинку с логотипом, заранее прикинул маршрут, построил его в голове, просчитал график и тайминг встреч еще до того, как поздоровался за руку со знакомым водителем.

Хороший, кстати, парень, хоть и себе на уме. В редакционных гаражах иной тип личности редко когда выживает.

То-сё, вот это всё…

– Давай, – говорю, – Михалыч, сначала на Тверскую тринадцать прокатимся. Идет?

Тот только улыбается.

– Да как скажешь, – кивает, – Глеб Борисыч. С тобой везде с удовольствием, ты нашего брата уважаешь и только по делу гнобишь. А надолго туда? Просто я не обедал еще, а так бы съездил домой, перекусил. Я ж как раз недалеко, на Самотеке живу. И навигатор показывает, что город почти пустой…

Я отрицательно качаю головой. Его вроде Олегом зовут? Или нет? Вот ведь, блин… Ну точно, Олег. А то все по отчеству да по отчеству. Он давно у нас в редакционке работает. По крайней мере, я его уже, наверное, лет десять как помню: с тех самых пор, как сам в эту помойку пришел.

Нормальная тема.

Лезу в бумажник, достаю несколько мелких купюр.

– Нет, – отвечаю, – Олежа. Не получится. Сам знаешь, Москва непредсказуема, как любая девушка. Сейчас вроде пробок даже в проекте нет, а пятнадцать минут прошло – и откуда только надуло. Даже в пандемию так было, чего уж про нынешний постапокалипсис говорить. Так что вот тебе денюжка, прогуляйся до Газетного, там «Макдоналдс» есть. Ты же вроде эти плюшки вполне уважаешь. Вот на вынос и бери. А на Тверскую я на полчасика, максимум минут на сорок. Потом за город поедем. По Новой Риге…

Водитель Олег аж присвистывает.

Ну да…

– Это к Кириллу Дмитриевичу, что ли? Нормальный ход. Хоть поздороваться, давно не видел уж мужика, совсем он у нас в редакции что-то появляться, гляжу, перестал. Опять с Главным поссорились, наверное. Они как увидятся – только искры в разные стороны летят. Лютые оба – жуть…

Интересная, конечно, история. Вот почему все водители так уверены, что их мнение хотя бы кого-нибудь в мире интересует? Меня лично, к примеру, вообще сейчас ничего не интересует по этой угрюмой и на редкость дурацкой жизни.

Кроме депрессии и дождя.

Да и дождь уже давно задолбал…

Машина тем временем потихоньку, продираясь сквозь пробки и объезжая их кривыми старомосковскими переулками, кое-как выползает на Садовое.

Ага. «Город пустой»… Все правильно. Дальше – по прямой до Тверской. Почти до конца…

– Да срать, – кривлюсь, – наш Кирилл Дмитриевич хотел и на Главного. И, боюсь, даже на самого главного срать тоже хотел. Просто смысл ему у нас появляться теперь? Здесь же не телевизор. На телевизор он еще ездит изредка, морду свою любимую подсветить, чтобы народ не забывал. А то мало ли что. Это ж только Главный думает, что он Деда завалил в борьбе за свое кресло. Если б Дед этого сам не захотел – никогда бы не проиграл. А так – просто нашел возможность красиво соскочить. Вот и соскочил…

Водитель Олег Михалыч только фыркает.

Вздыхает.

– Да это все в гараже понимают, – закуривает, не спрашивая моего разрешения. – Дураков-то у нас нет…

Мы, правда, давно знакомы. Он знает, что я тоже курю. И не стукач. Мне это, собственно, ни к чему…

– Дед, – разгоняет ладонью дым, – любого перекусит, если захочет. Это все всегда в редакции знали. Везде. И в гараже в том числе, его мужики наши всегда чисто по-человечески уважали, хоть он и сволочь, конечно, редкая. Но рабочий класс понимает. Просто не хочет он уже ничего…

Я вздыхаю. Тоже мне, философ, господи прости, твою мать.

Почти такой же, как я…

– Ну почему, – тоже лезу в карман за сигаретами. – Что-то он почти наверняка хочет. Просто мы не понимаем, что именно. А так – живет ведь и помирать не собирается. И от денег не отказывается ни фига.

Пока поворачивали на Тверскую, набрал Саню.

– Привет, – говорю, – я минут через пять буду. Где встречаемся? На улице, извини, как ты любишь, говорить не будем.

В трубке задорно хрюкают.

– Да я согласен, – отвечает, не здороваясь. – Это не дождь, а просто какой-то пиздец. Такое ощущение, что нас всех скоро тут смоет нахер. Или того хуже, плесенью какой зарастем. Короче, ты, не доезжая до нас, такой паб «Челси» знаешь?

Задумываюсь. «Челси»…

«Челси»?!

– Это минкультовский кабак, что ли? – вспоминаю неожиданно. – Нихуяссе. Там же, извини за выражение, пидарасы одни…

Водитель, накинувший уши на трубку, коротко фыркает. Я машу рукой: за дорогой давай смотри…

– Не, – перебивает. – С Минкульта там народ действительно собирается. Но не гомосеки. Гомосеков в Министерстве культуры у нас, безусловно, много, но собираются они немного в другом месте. Хочешь, покажу?

Ну уж спасибо, думаю.

Уважил.

Я лучше пешком, извините, постою.

– Спасибо, не надо, – бурчу. – Мне пидарасов и в редакции хватает. И не только в редакции, но и по жизни вообще. Не знаем, куда и девать. Короче, я уже к Пушкинской подъезжаю. Давай бегом…

Пушку мы действительно уже, считай, проскочили. Свернули в Большой Милютинский, через холодные плети косого, снова разбушевавшегося дождя.

Вот он, «Челси».

Совершенно неприметная дверь…

Выскочил из машины, пока успел добежать – уже полные кроссовки воды.

А говорят – непромокаемые. И неубиваемые. Дурят нашего брата, короче.

Ой…

Внутри оказалось неожиданно уютно. И даже светло. Но все равно как-то волгло и немного промозгло.

Как, наверное, все и везде этой ублюдочной осенью.

Глава 13. Кому это было надо?

Сашка уже ждал внутри. Бегом, что ли, бежал?

Высокий, сутулый, весь какой-то удивительно нескладный, с простецким деревенским лицом и пижонистыми усиками, подкрученными и напомаженными, но абсолютно не подходящими к вечной одутловатости чуть рябоватой физиономии. Он больше походил на чуть поднабравшего бабла мелкого провинциального барыгу, чем на москвича в «надцатом», насколько я помню, поколении. Да еще и из «старой» московской – профессорской, кстати – семьи.

Я его давно знаю. Еще деды дружили…

– Привет, – говорю, – еще раз.

Он тяжело вздыхает. Смотрит в мою сторону ничего не выражающими глазами немало в свое время выпившего человека.

– Ну, здравствуй, – макает роскошные усы в густую пивную пену.

Пиво, кстати, безалкогольное.

Пижон.

Я взглядом подзываю официантку.

Подходит. Кивает, здороваясь. Достает блокнотик и ручку, демонстрируя готовность записать заказ.

– Ирландское, – спрашиваю, – что есть?

Она словно даже спотыкается.

– Пиво? – удивляется. – Да разное. А что конкретно вас интересует: эли, стауты, лагеры? Есть один очень характерный сорт…

– Виски, – перебиваю. – Ты на улице когда, милая, была в последний-то раз?

Она картинно разводит руками. Да уж. Погодка, мать ее так. Хороший хозяин, как говорится, собаку не выгонит. Малыш, разве я хуже собаки?!

И за что же мне вот это вот все тогда?

– Я уж как-то даже и испугалась. Народ сейчас водку больше предпочитает. Да как обычно, – чуть разводит руками. – Jameson, Bushmills, Tullamore DEW. А больше ничего, мы все-таки пивной паб.

Я киваю. Сашка жует губу.

– Вот и отлично, – соглашаюсь. – Больше ничего у них в этой сраной дикой Ирландии, в общем-то, и нет. Bushmills. Если есть зеленый молт, то его. Если нет – то любой, хоть «блэк», хоть вообще ординарный. И чаю какого-нибудь, можно обычного черного, только чтобы с чабрецом и лимоном. Просто согреться хочу…

Официантка смотрит в мою сторону особенно заинтересованно.

Любят они меня…

– Виски, – интересуется, – пятьдесят?

Еще раз поднимаю на нее глаза, просто как на слегка сумасшедшую.

– Сто. И, – меня даже от одной мысли об этом передергивает, – не вздумай мне в стакан льда насыпать. Просто виски. Просто чай. И все.

– Понятно, – поджимает губки.

Обиделась, значит.

– Больше пока ничего? Тогда сейчас схожу принесу.

Я подмигиваю, поднимаю вверх большой палец. Она подмигивает в ответ. Вот и перестала обижаться, делов-то: одна улыбка, одно движение головой… Что ж меня именно официантки-то так любят? Нет чтоб нормальный кто хотя бы разок полюбил.

Сашка смотрит пристально. Даже с некоторым восхищением. У него с девушками «из народа» всегда не очень хорошо было, даже когда в универе отправлялись кого-нибудь подцепить.

– Вот за что тебя уважал, Глеб Борисыч, – фыркает, – так за какое-то прям поразительное жизнелюбие. Оно у тебя на лице написано. Крупными печатными буквами. Подыхать будешь, всю Москву водой зальет, а все равно ничего не изменится. Ладно, говори, чего звал-то, а то у меня на службе дела.

– Дела подождут, – холодно улыбаюсь.

Молчу, дожидаясь не слишком спешащую официантку. В этом мире всегда важно показать, кто тут старший, по крайней мере, в данном конкретном случае.

А то служба у него, вишь.

Знаем мы эту твою службу в пресс-службе.

Подождет…

– Ну, ты же знаешь, Глеб, я теперь человек государев, – наконец не выдерживает, извиняясь. – Госслужащий, можно сказать. Это ты у нас можешь себе позволить быть вольным стрелком. А у нас на то, что я в пабе заседаю в служебное время, иногда могут и руководству, понимаешь, настучать.

Вот ведь, думаю. Еще раз: пижон. Надо на место ставить.

Пора…

– Встречаться с такими, как я, – улыбаюсь еще холоднее, – входит в твои служебные обязанности, Саша. Даже, по идее, должны представительские выделять. Но я знаю, что не выделяют. А я тебе за это еще и деньги плачу…

Достаю из кармана конверт, куда заранее переложил две штуки евро.

Для аванса – хватит пока.

Тихо кладу на стол.

– Убери, – командую.

Конверт исчезает в одном из безразмерных карманов.

– Я весь внимание, – собирается.

– Да все как обычно, – отхлебываю материализовавшийся на столе виски.

Какая умница девочка, однако! Не стала возле стола тереться. Поняла, что серьезный разговор. Они, девушки из любой вменяемой прислуги, это вообще непонятно каким чувством улавливают.

Нижним чутьем, не иначе.

– Чернуха, – вздыхаю, – двойной тариф. От тебя требуется стандартный джентльменский набор: будем мочить одних джентльменов по заказу других джентльменов. «Комсомолка» или «МК», на твой выбор. «АиФ». «Ведомости». Еще какая подобная им хрень. Можно подумать, я тебе что-то новое предложу.

– А мог бы, кстати, – вздыхает в ответ, подзывая жестами официантку и тыча пальцем в мой стакан с виски.

Мол, еще такой же тащи.

Оба тихо смеемся. А то безалкогольное пиво. Государев, блин, человек…

– Вот прям вижу! – ржет. – Звонит мне Глеб Борисыч в мэрию. И говорит: а пошли, Саш, благоустройством заниматься, допустим. Цветы, например, сажать. Телевизионные бригады я уже вызвал, очередь за твоей прессой. Бюджет уже утвержден, все хорошо. Ладно. Сектор-то какой хоть бомбим?

Я только морщусь.

– Финансовый, – добиваю стакан с виски. – Микрокредиты, вестимо.

Сашка жует губу. Как бы напомаженные усы не повредил, придурок.

Продолжить чтение