Регистрация

Забавные, а порой и страшные приключения юного шиноби. Фантасмагория. Часть 1

Размер шрифта:   13

Глава 1

Он остановился и замер возле дороги, и стоял, и слушал лёгкие звуки

Листья давно стали желты, а старик на холме играл печальную мелодию

Шиноби хотел бы остаться и дослушать её, но его ждала дорога

Ах, как красиво пела та флейта. Печальная музыка. Осень

Иной раз животное, что тянуло их повозку, то ли от скуки, то ли от природной подлости, цепляло на подкову задней правой ноги порцию дорожной жирной грязи и, нервно поддёрнув коленом, метало эту грязь назад. Целилось оно, видно, в нелюбимого хозяина, в возницу, но часть этой посылки иной раз перелетала через рябого мужичка, сидевшего на козлах, и залетала дальше, прямо на добротный армяк юного господина, как раз и нанявшего эту повозку для передвижения.

Возница в таком случае, сам стряхнув с себя грязь, оборачивался назад и неизменно извинялся за своё некультурное животное:

– Уж извиняйте, барин, – трогая края большой плетёной шляпы от дождя, говорил мужичок.

– Ничего, – сухо отвечал ему господин Свиньин, стряхивая со своего недешёвого, в общем-то, армяка прекрасного, насыщенного розового цвета кусочки грязи. Причём, стряхивая её, он старался не размазать грязь по ткани.

А возница, всё ещё чувствуя вину, пояснял:

– Козлолось она… Сами понимаете, барин, животная паскудности невыразимой. Спереди зазеваешься – так боднёт, сзади встанешь – так лягнёт, рядом остановишься – так укусит. Одно слово – козлолось.

Да, о дурном нраве этих крупных и сильных животных знали все. Так же как об их силе, выносливости и способности выживать даже в самых влажных хлябях.

– А без неё ну как в грязях жить? – продолжал мужик с философским смирением. – А никак, хоть ложись и помирай. Вот и приходится терпеть эту сволочь. Да ещё и кормить её и на случки водить, чтобы в буйство не приходила кажную неделю. Да… До буйства её лучше не доводить… – объясняя всё это, он, в отместку за грязь, тычет зверю в круп своим заострённым шестом-хореем, причём норовит уязвить козлолося в самое, так сказать, незащищённое место, отчего тот сразу прибавляет прыти и бежит по раскисшей дороге заметно быстрее прежнего.

– Давай, налегай, худоба, – подгоняет животное возница. И оглядывается, оглядывается… Видно, здешние пустыни мужичку не по нутру. Оно и понятно. Худые дальше пойдут места. Скоро, скоро уже должны начаться и хляби, а над ними, как и положено, будут висеть и миазмы, из серой пелены которых выходят не только безобидные миражи, но и вполне себе плотоядные жуткие твари. Скоро просто сырая пока что ещё дорога превратится в жидкую грязь. А пока не превратилась, возница хочет поговорить со своим не совсем обычным нанимателем.

– А что же это у вас, барин, никак берёза?

Он имеет в виду весьма редкую для этих мест вещь – светлый и отлично отполированный шест длиною в два метра, который молодой человек не выпускает из рук.

– Берёза то. Прекрасный материал, – отвечает ему господин странным для обычных людей слогом, поправляя на носу круглые очки с зелёными стёклами.

– Значица, барин, доверили вам копьё старшие товарищи?

– К тому я долго шёл. Доверили, – соглашается молодой человек, надеясь, что на этом расспросы и закончатся. Но нет…

– Значица, вы теперь настоящий синоби, – констатирует возница.

– Да. Мне звание присвоено, прошёл проверку я, – наниматель говорит это на удивление спокойно. Хотя любой другой человек таким фактом непременно гордился бы, а может быть, даже и выпячивал его перед всеми. Шутка ли – настоящий шиноби.

Правда, всё-таки он выдаёт некоторое своё волнение, поправляя свою шляпу-сугэгасу, которая, в общем-то, сидит на его голове так, как надо, и прекрасно защищает его лицо и, главное, очки от мелкой мороси.

«А теперь он поинтересуется моим возрастом», – думает Свиньин. И предугадывает, так как болтливый возница и вправду говорит:

– Вы уж извиняйте, барин, но… Больно вы молодо выглядите для синоби. Простите за вопрос, а сколько же вам годочков?

– Исполнилось четырнадцать уже, – отвечает Ратибор Свиньин.

– У… Четырнадцать… – возница снова поворачивается к своему нанимателю. Во взгляде его читается великое удивление. – А я думал, может, так молодо выглядите потому, что эликсир употребляете. А вы, значица, просто молоды так.

На эту похвалу в виде искреннего удивления молодой человек реагирует так, как и положено реагировать шиноби на всякую лесть или чрезмерные восхищения – то есть никак. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Четырнадцать годков, – продолжает удивляться возница. – И уже синоби, – а потом он сокрушается: – А мой шалопай… В свои четырнадцать только смог с дружками над козой за амбаром надругаться.

– Он рано повзрослел, – констатирует Ратибор Свиньин скорее из вежливости, чем из интереса.

– Ага, – вздыхает мужичок. – Пришлось его женить, дурака, так как очень он стал опасен в этом смысле.

Юный шиноби не стал уточнять, в каком таком смысле сын извозчика стал опасен, но мужичка отсутствие интереса у пассажира не остановило, и он продолжал:

– А невесту взяли дуру, других-то вот так вот скоро не найти… В общем, взяли такую, ему под стать, да ещё и с таким приданным, что тьфу… – возница плюётся и от расстройства начинает тыкать хореем в зад своего козлолося. – Ну давай уже, до вечера хочешь плестись, что ли? Нам ещё обратно скакать, – и тут же повторяет удивлённо: – Четырнадцать лет, а уже синоби. Это… А я ведь тоже в молодости хотел пойти в учение. Завести почтовую станцию. У меня даже была уже бричка почтовая, но потом чего-то закружился, всякие дела у меня завелись. Я-то тут на извозе… Оно всё больше для души, люблю, значица, прокатиться, – он театрально обводит рукой, как бы привлекая зрителей к унылому пейзажу вокруг, – природу поглядеть. Свежим воздухом болотным подышать. А так-то я развожу козлолосей, ферма у меня… И не одна. Ещё есть всякие там инвестиции… Ага… Акции, опять же… Да уж… А извоз… Это так… Я тут отдыхаю от дел, со всякими людьми интересными, вот вроде вас, общаюсь… Ага, беседую…

А пассажир слушает его вполуха, всё больше глядит по сторонам, хотя глядеть тут, в этих пустошах, особо и не на что. Обычный камыш по краям дороги, крепкий, густой для такой дикой местности. Редкие деревья: чёрные, усеянные грибом-трутовиком стволы ив, с ветвей которых свисает блёклая ветошь поеденной болезнями листвы. В общем, унылые сырые пустоши, предвестники опасных чёрных хлябей, что воняют тухлятиной.

Ратибор Свиньин медленно тянет носом воздух и улавливает первые нотки знакомого запаха… Нет-нет, это пахнет не возница, и не его вздорное животное, хотя приходящий из болот запах и схож с их ароматами. Это долетают до его обоняния болотные соединения серы. Резкие, неприятные, а, как и всё неприятное, рождающие в неподготовленном мозге тревогу. Да, кажется, он уже доехал. Скоро владелец ферм и прочих инвестиций, любитель болотных природ тоже это начнёт замечать.

– А иначе как? – продолжает бубнить обладатель всяких разных и доходных акций. – Вот где я на своих фермах могу повстречать настоящего синоби? Да нигде… Там у меня одна сволочь, сын со снохой, – он вздыхает. – Жена опять же ещё. Поэтому я иной раз плюну на всё, да и иду немного подкалымить. Покататься по дорогам по всяким…

И тут поток его мыслей прерывается, и возница замолкает. Козлолось в упряжке уже не швыряется грязью из-под подков, а начинает брыкаться, бить в повозку ногами и мотать рогатой головой, оборачиваться и смотреть на возницу злым лиловым глазом: мол, а ты вообще знаешь, куда ты меня гонишь, идиот? Ты, что, ничего не чувствуешь?

Мужичок начинает вертеть головой и нюхать воздух. Нюхает, нюхает, сопит… Кажется, унюхивает. Поворачивается к своему нанимателю и, пошмыгав носом, говорит:

– Кажись, доехали, барин. Болото завоняло уже.

Ратибор мог бы ему сказать, что ехать по их уговору можно ещё версты две, он мог бы настоять на том, но хочет уже пройтись, размяться, да и, признаться, возница ему своей болтовнёй поднадоел. И тогда шиноби говорит мужику, выбирая взглядом место посуше:

– Отлично. Давай-ка встанем мы на том пригорке.

– Как скажете, барин, – возница доволен тому, что скоро уже сможет повернуть и поехать из этих мест обратно к дому.

И через несколько минут подбадриваемый уколами в круп козлолось втаскивает тележку на холмик, что возвышается над окрестностями, и там, на сухом, она останавливается. И шиноби, потянувшись и потом напрягая члены для стимуляции кровообращения, начинает выбираться из повозки. Его удобные и примотанные к ногам гэта очень высоки, бруски под подошвой достигают десяти сантиметров, эта обувь отлично подходит к мягким грунтам. Шиноби часто носят именно такие сандалии из-за их устойчивости в любой грязи или даже в воде по колено. Устойчивость многого стоит, при их-то неспокойном ремесле. Он ставит одну за другой сандалии на подножку повозки и затягивает покрепче ремни, что крепят обувь к ступням ног. Потом поправляет свои на удивление белые онучи, которые в окружающей грязи и сырости выглядят просто фантастически.

Затем шиноби берёт копьё, а потом и свою большую, сплетённую из коры ивы, заплечную торбу. Закидывает её за спину.

Копьё, вакидзаси за широким красивым кушаком, торба за плечами, очки на носу, перчатки на руках, а сугэгасу на голове. Всё, молодой человек готов продолжить путь пешком.

– Барин, а барин, – начинает возница заискивающе.

– Чего тебе, возничий? – интересуется Ратибор, хотя прекрасно знает, о чём заговорит мужик. И, конечно же, он оказывается прав в своих догадках.

– А на чаёк не поспособствуете? – ласково улыбается мужик.

– Ты не довёз меня. На чай не заслужил. Пей воду из болота, – говорит шиноби твёрдо, а сам расправляет лямки торбы на плечах, готовясь к долгому пути.

– Эх, барин, – сокрушается мужик. Но тут же надежда в нём оживает вновь, и он продолжает: – А может, по доброте всё-таки поспособствуете? На чаёк-то?

– Владельцу ферм и инвестиций, держателю доходных акций, что возит путников для удовольствия, а ещё для любования природой, не подобает как-то клянчить чаевые. Не кажется ль тебе?

– Э-эх, не срослося, – вздыхает мужичок. И начинает ширять своего зверя под хвост и разворачивать повозку. – Ну, давай, худоба, пошевеливайся, – а уже встав на обратный путь, кричит молодому человеку. – Ну, прощайте, барин!

– Прощай, возница многословный, – отвечает ему Ратибор Свиньин, начиная спускаться с пригорка. И, сойдя вниз, остаётся на пустынной дороге совсем один.

* * *

Никто не ждёт шиноби у очага, он редко куда-то торопится

Жизнь его проста, как чашка, в которой нет риса

Шиноби словно улитка на склоне. Весь его дом у него за плечами

И вправду, в его торбе имелось всё, что было нужно юноше. Чашка, ложка, нож для еды, ходули метровой длины, чтобы преодолевать глубокие места в хлябях, на концах ходуль – «пятки», чтобы они не уходили слишком глубоко в грязь и в ил под водою. Вместе с ними из торбы торчат концы бумерангов. Он носит с собой три штуки: два простых охотничьих и один боевой, у которого бьющий край имеет заточенную до бритвенной остроты железную пластину. Ещё в торбе был «стеклянный» дождевик. Конечно, великолепный розовый армяк Ратибора был хорошо провощён от простой воды, но если вдруг налетят жёлтые кислотные тучи, то лучше всё-таки защитить хорошую одежду и тело от обжигающей кислоты. Ещё у молодого человека в торбе был добрый кусок киселя из мидий, половинка хлебца из муки болотного каштана, несколько едких белых слив и баклажечка с коньяком из сладкого вьюна. Также там была пара чистого исподнего и две пары чистейших онуч, маска из отлично выделанной кожи саламандры – ведь случается так, что человеку в пути необходимо скрыть лицо, мало ли…, – толстая книга, завёрнутая в вощёную бумагу. А ещё там был запертый на ключ простой ларец из дерева обычной ивы.

Простой ларец в пару кило весом. Да…

Те, кто знает о шиноби не понаслышке, поговаривают, что главное оружие этих опасных бродяг – вовсе не копья и ножи, или какой-то там сай в рукаве. Нет, знающие люди говорят, больше всего нужно опасаться того, что шиноби носят в своих торбах и никому никогда не показывают.

Миазмы. Они в большинстве случаев невидимы. Но для невидимых испарений у человека имеется обоняние. И оно юношу не подводило. Запах серных соединений в неподвижном и сыром воздухе тут, за холмом, стал ещё отчётливее. А пренебрегать запахами настоящий шиноби никогда не станет. Миазмы «хитры» и поначалу могут казаться просто дурными и безобидными запахами, на деле же оказаться газом, наполненным самыми серьёзными токсинами, от которых поначалу может просто закружиться голова, а после можно получить и ожог носоглотки, а дальше – и тошноту со рвотой, а если и это всё не заставит человека принять меры, миазмы приведут и к потере сознания. И всем известно, что человеку, путешествующему по хлябям, сознания лучше не терять. Ратибор Свиньин сам один раз видел бедолагу, что вот так вот просто упал на дороге рядом с чёрной жижей болота. Вернее, видел он то, что от него осталось. А остался от человека лишь чисто обглоданный костяк, завёрнутый в кое-как сохранившиеся одежды. И тогда его сенсей Соловец сказал молодому ученику:

– Запомни то, что видишь, Ратибор. Убил несчастного не монстр болотный, его сожрали черви и мокрицы, когда он, потеряв своё сознание, свалился рядом с берегом болотным. Жук-водянец и крепкий клещ речной, все побывали здесь на этой скорбной тризне.

– Всему виной миазмы? – догадался в те времена ещё мальчик.

– Несомненно, – подтвердил учитель.

В общем, Ратибор Свиньин насчёт болотных газов не имел никаких иллюзий и сразу натянул маску, что до сих пор болталась у него под подбородком. Да, дышать через слои ткани, пропитанные неприятным составом и толчёным углём, было нелегко, но юноша на тренировках и испытаниях прошёл в такой маске сотни километров, так что ему было не привыкать.

Глава 2

Он шёл бодрым шагом, уверенно ставя устойчивые гэта во влажный грунт дороги. Молодой человек смотрел и под ноги, и по сторонам. Он был внимателен и сосредоточен, так как места, окружавшие его, были переполнены всяческими опасностями. Но пока что он мог идти быстро, так как дорога была ещё относительно суха и не спустилась в низины, где её непременно начнёт заливать жижа из болот. А пока его даже не волновало то, что капли грязи долетали до его чистых онуч. Ведь невозможно ходить по болотам и не испачкаться. И тем более, обращать внимание на брызги, когда тебя подстерегают опасности… ну, например, в виде ядовитой однолапой жабы весом в пару кило, которая решила выпрыгнуть и смачно харкнуть прохожему человеку в глаза. Но жабе пришлось подползти для плевка поближе к дороге, и это её выдало. Ратибор сразу заметил колебания на ровной поверхности болота и уже был готов к атаке. И едва жаба распрямила свою единственную лапу и поднялась на метр от жижи, как он ловко сбил её древком копья; и весь выплюнутый животным яд разлетелся веером на дорогу, и ни капли его не попало на чистый армяк юного шиноби.

Жаба, поняв, что у неё не вышло и весь накопленный ею яд растрачен напрасно, тут же сиганула обратно в свою тёмно-серую грязь. А Ратибор улыбнулся. Погордился самую малость своей ловкостью, точностью и концентрацией и зашагал под мелким моросящим дождём дальше. И вскоре, буквально через несколько минут, едва он взошёл на пологий холмик, через который проходил его путь, юноша увидал на дороге впереди себя купеческий тарантас, который перевозил какую-то большую кубическую штуку. И штука та была ещё и нелегка, так как телега тащилась по грязи не быстро.

Тарантас был не так уж и далеко, а Свиньин знал, что передвигаться по этим местам с кем-либо намного безопаснее, чем в одиночку, и решил догнать тарантас. Поэтому прибавил шагу, едва не перейдя на бег, и меж тем разглядывал груз в повозке. А груз был интересен, громоздок и накрыт рогожей.

«Негабарит какой-то».

Когда шиноби догнал торговца, его онучи были изрядно забрызганы болотной жижей, но это его ничуть не смутило: что ж тут поделаешь – дорога. И сам купец был тоже в грязи. Он не ехал в тарантасе, а шёл рядом, держа вожжи и поправляя рогожу на своём объёмном грузе. Мужчина был высок, немолод, его видавший виды плащ был в грязи, но ни старость его верхней одежды, ни грязь не закрывали больших цифр на спине плаща, это была дробь «одна шестьдесят четвёртая». Торговец обернулся немного нервно, когда услышал чавкающие в грязи шаги шиноби. Во взгляде его поначалу был страх, но едва он рассмотрел того, кто его догонял, так даже помахал рукой, поправил под маской пегую бороду и пробубнил едва различимо:

– Шалом вам! Меня зовут Барух Левинсон. Я бизнесмен из Чемодановки.

– И вам шалом алейхем. Я шиноби Свиньин, – Ратибор, подходя ближе, тоже помахал торговцу рукой со всем возможным дружелюбием.

А тот оглядел его теперь внимательнее и заметил радостно:

– Борух Ашем, вижу… точно… Вы синоби! Или лучше говорить шиноби?

– Нас можно называть и так, и эдак, – кивает Ратибор; он улыбается, хотя его улыбки под маской не видно.

– Настоящий синоби, вон и копьё берёзовое при вас. Как хорошо, что вы тут появились, а то иду совсем один. А тут жабы… Одна недавно чуть моему козлолосю глаза не выжгла. Опасные, – он трясёт своими серыми от седины волосами, что свисают из-под маленькой шляпы до плеч, – опасные места, – торговец озирается. – А ведь дальше ещё и низины пойдут. Там вообще болото дорогу заливает.

– Согласен, здесь места небезопасны.

Торговец опять оглядывает молодого человека:

– А вы вон в онучах. Грязи-то не боитесь? У меня вон сапоги из кожи барсуленя, и то волнуюсь.

Он для демонстрации приподнимает левую ногу. У него и вправду были размятые временами, влагой и дорогами почти бесформенные сапоги высотою немногим выше щиколотки.

– К дорогам мне не привыкать, – отвечает молодой человек. – А грязь – извечный мой попутчик.

– Извиняйте, а вы врачевать идёте, – интересуется торговец, – или, быть может… того, – тут он подмигивает Свиньину, – зарезать кого решили?

– А это как пойдёт, как сложится дорога, – отвечает ему Ратибор.

На самом деле у него была миссия, его первая в жизни миссия, но разве шиноби будет распространяться о своих делах?

«Научись скрывать не только свои действия, но и помыслы», – гласило одно из первых правил в науке выживания, что постигал он с самого детства.

– Эй, Борух… – вдруг доносится из-под рогожи.

«Груз, кажется, заговорил!». Шиноби заинтересован.

Молодой человек смотрит внимательнее на то, что возвышается из тарантаса, и видит, как края рогожи расходятся и из-за неё на него смотрит… человеческий глаз.

– Чего тебе, проклятый, чего ты вылезаешь? Сиди там себе спокойно, – возница одёргивает рогожу, закрывая глазу обзор.

Но юный шиноби замечает за рогожей железные прутья. Он понимает, что торговец в тарантасе перевозит… клетку.

– А кто это там с тобой? – доносится из-под рогожи.

– Не твоё дело, сиди, говорю, – беззлобно отвечает торговец. И, уже поворачиваясь к молодому человеку, поясняет: – Вот, еретика по случаю прикупил.

– Еретика? По случаю? – уточняет Ратибор. Ситуация становится всё интереснее. – Звучит всё это странно.

– Ну да… Гатчинский палач подлюку продавал. Трибунал постановил этого гада сжечь как вредоносного… А денег на трутовики палачу не выдал, а палачу оно надо – трутовики для костра на свои кровные покупать? Нет, ему оно вообще не надо, вот он и решил этого продать. Аукцион в ближайшей столовке собрал. Там люди кушали фаршмак и торговались понемногу, а я еретика и выкупил, – торговец смеётся. – Больше всех за него дал… Уж потратился, но думаю, дельце оно верное. Эта сволочь у меня непременно окупится.

– Сам ты сволочь! Ну ты погляди, какой козёл! «Окупится», говорит! «Окупится!» – зло орёт еретик из-под рогожи. И тут же начинает страдать: – А-а-а… Господи… Ну за что мне всё это?! – кажется, он в своей клетке шевелится и теперь рыдает ещё. – И никакой я не еретик. Я честный математик. Математик! Преподаватель. А Трибунал ошибся. Отцы-раввины не разобрались в ситуации, – и тут математика снова разбирает злость, и он добавляет с раздражением: – Потому что дуболомы… – а потом и орёт изо всех сил, так орёт, что пугает болотную живность: – Дуболомы! Сволочи!

«Ишь как его качает, от плача до проклятий один шаг! – замечает юный шиноби. – Психически несчастный не стабилен. Да разве можно быть стабильным, узнав, что на костёр тебя везут?!».

– Вот! – многозначительно произносит торговец и смотрит на Ратибора, ещё и рукой указывая на повозку: ну, это вы видели? Вы это слышали? И потом продолжает: – Тебя, подлеца, только за эти слова о священном Трибунале уже спалить надо. Трибунал не разобрался в ситуации! Надо же такое придумать?! – он качает головой. – Э-э… Правильно раввины тебя приговорили к сожжению, абсолютно правильное и взвешенное решение, и как рядовой представитель истинного народа, я полностью одобряю приговор Суда.

– Торгаш поганый, – доносится раздражённое из-под рогожи, – тупой барыга… Ба-ры-га… Что ты там в своей деформированной черепной коробке одобришь? Одобряет он! Тупой кусок свиньи! И главное, чем? Чем ты там можешь одобрить? У тебя в башке болотная жижа. Латентный ты пожиратель сала. Ты ведь даже сути нашего спора с раввинами из инквизиции понять не можешь. А туда же… Одобряю я! Купил… Негодяй, поганый торгаш… Купил меня и радуешься? А я, между прочим, страдаю за истину!

– Заткнись, я тебе сказал… За истину он страдает. – в общем-то беззлобно отвечает на все эти выпады еретика торговец Борух, – заткнись по-хорошему; не угомонишься – набросаю тебе в клетку водяных клопов, – он ухмыляется и качает головой. – Поглядите на него – каков… Отцы-раввины не разобрались в ситуации! Да у любого из них в мизинце мозгов больше, чем у тебя! Математик он, видите ли!

– Подлец! – ревёт из-за рогожи еретик. – Тупая ты башка, в которой все извилины давно сложились в кукиш! Откуда ты знаешь, у кого сколько мозгов… Ты же только барыш и можешь посчитать. Да и с этим, судя по тебе, у тебя не очень… Чёртов недоумок! Ещё берёшься судить мудрых.

Глаза торговца начали наливаться кровью, он уже собрался ответить что-то своему пленнику, сказать тому какую-то грубость или ругательство, но Ратибор его опередил вопросом:

– Послушайте, а в чём здесь цимес? Мне ваши инвестиции совсем не очевидны.

Торговец сразу подобрел и забыл про ругань, видно, мысли о прибыли настраивали его на душевный покой:

– Так это же просто – по договору с палачом Гатчины я должен этого, – Барух кивает на клетку, – хулигана сжечь. Но я подумал: а чего же сжигать его просто так. Сожжение впустую… это же нелепое расточительство. Такое интересное событие можно к чему-нибудь приурочить. Ну, вы понимаете…

– Простите, но не очень… – шиноби всё ещё не улавливал мысли.

– Ну, к примеру, вы соберётесь открыть, допустим, небольшой перегонный заводик, или сверчковую ферму, и хотите придать этому событию какую-то значимость… И тут я… А пожалуйста… не хотите ли ритуальный костерок с настоящим еретиком, чтобы всем вашим знакомым запомнилось это событие?

– Сволочь ты! – ревёт из тарантаса еретик. – Чтоб ты сдох! Вместе с открытием своей сверчковой фермы!

Он даже тянет руку из-под дерюги, чтобы схватить Боруха, но тот легко уворачивается от скрюченных пальцев пленника и продолжает выкладывать юному попутчику свои неординарные прожекты:

– Или, опять же к примеру, вы уважаемый человек и выдаёте свою дочь замуж. И что?

– И что? – Свиньин начинает догадываться, но всё ещё не уверен в своих догадках.

– Вот и я вас спрашиваю: и что? – продолжает торговец. – Чем вы удивите людей? Подумаешь, свадьба дочери. Может, вы пригласите сто человек гостей, и что, думаете, ваши соседи удивятся и скажут: как хорош был Борух? – он качает головой с полным сожалением. – Молодой человек… Я вас умоляю, – торговец машет рукой на шиноби так, как будто это он его расстроил, а не какие-то гипотетические люди. – Они сразу скажут: подумаешь! Вот удивил! Да у Ицхака на свадьбе его третьей дочери было сто двадцать гостей! А ещё в прихожей раздавали настоящую мацу всем бродягам с улицы.

– Полагаете? – вежливо интересуется шиноби.

– Полагаю? – почти возмущается торговец. – Знаю! – он кивает головой. – Я знаю этих людей. То сволочи, а не люди! – и тут же оживляется. – Но если вдруг на свадьбе дочери вы решите сжечь еретика… – он поднимает палец к небу…

– Сволочь – это ты, а не люди! – доносится из клетки.

– Молчи, подлец! Не мешай! – коротко бросает торговец и продолжает: – Но если вы сожжёте на свадьбе еретика… прямо перед «Мазельтов»… все скажут: вот это была свадьба. Её потом ещё лет десять будут вспоминать… Уверяю вас! Уверяю!

– Это кощунство! – орёт еретик из-под рогожи. – Скотская ты морда! Это кощунство!

– Какое кощунство! Раввины всё одобрили, дуралей! – дискутирует с еретиком попутчик юноши с удивительным спокойствием и закатывает глаза к небу. – Барух Ато Адой-ной… И ты теперь можешь кричать всё, что тебе вздумается. Тебя никто не слышит. Ты вообще то уже мертвец, ты просто говорящие головёшки… Тебя должны были сжечь ещё позавчера. – и снова обращается к Ратибору: – А вы как считаете?

– Сомнений нет, такую свадьбу все запомнят, ещё бы кто-нибудь забыл, – отвечает юноша.

– Вот и я о чём! И самое главное… – продолжает торговец. – В этом вопросе не нужно зацикливаться на свадьбах… Сожжение еретика украсит и похороны! Представьте себе, господин синоби, эту удивительную картину… Кладбище… Дождь… Грязь… Рыдающие женщины, печальный раввин, которому мало заплатили, но который не смог отмазаться, так как он родственник усопшего… Скучающие дети, зеваки, ждущие халявного застолья…. И-и тут – раз… Всё меняется. Дым от костра… И орущий грешник! А вокруг люди, люди, что сбежались на всё это посмотреть со всего кладбища! И все сразу спрашивают, все хотят знать, что тут происходит, кого это с такой помпой хоронят. Каково? А? Да… Только Караваджо не хватает, чтобы это запечатлеть.

– Да ты угомонишься, людоед проклятый?! – орёт приговорённый. Он, кажется, даже стал трясти клетку, так на него подействовала картина, нарисованная его владельцем. И он снова орёт: – А-а-а-а-а… Останови уже свой мрачный гений, негодяй!

А молодой человек, меж тем, уже начинает подумывать, что предпочёл бы болтливого возницу, чем вот таких вот ярких попутчиков. Но пока виду не показывает. Он просто идёт рядом с торговцем и вежливо слушает его.

– По сути, это дело вкуса, – продолжает тот, не обращая внимания на вопли приговорённого к сожжению. – Свадьба, похороны… Пусть клиент сам выберет, какую знаменательную веху в жизни отметить, я бы так сказал, с огоньком!

– Чтоб ты сдох… – доносится из-под дерюги скрежет зубовный. – Чтоб ты порос коростой и перхотью, Борух, падлюка!

Но торговец и не думает отвечать что-то на эти пустые выпады, он вдруг оживляется:

– Послушайте, юный господин. А может, вы хотите посмотреть, как сгорит еретик? Так у меня всё готово… И трутовики есть, и хорошая смола имеется, я могу вам всё устроить… – он смотрит на Ратибора с неподдельным задором умелого продавца, подмигивает ему и говорит тихо, чтобы еретик под дерюгой не услыхал: – Что? Запалим негодяя?

– Простите… – едва может вымолвить Свиньин. Он вовсе не хочет никого запаливать и думает, как бы отказать торговцу.

– Э… Э… Какого чёрта вы там шепчетесь? – интересуется приговорённый. – Чего вы там удумали? Эй ты, гой, а ну отвечай!

А торговец снова многозначительного подмигивает Ратибору и пытается взять того под руку.

– Я согласен спалить его для вас всего за двадцать шекелей. Тут, конечно, не очень удобно, нам лучше добраться до населённого пункта. Там можно договориться с властями. Найти хорошее место с высокой проходимостью, подготовить платные места для публики… Сладкую вату, пирожки, колу… Ну, сами понимаете… С вас нужно только двадцать шекелей, и тогда действие будет произведено исключительно в вашу честь… Представляете, какая это будет шикарная реклама для вас? И всего-то за двадцать монеток.

– Двадцать шекелей! – тут юный шиноби вздыхает с облегчением. – Боюсь, что это невозможно, ведь сумма для меня чрезмерно велика.

– Друг мой, друг мой… – начал торговец торопясь. – Я уступлю вам целых два шекеля, но, поверьте, больше не смогу. Я выкупил негодяя у палача за шестнадцать монет.

– Что же ты врёшь, поганый купи-продай?! Лживое ничтожество! – заревел из клетки еретик. – Эй ты, гой… Как там тебя… Он тебе брешет, как сивый козлолось, он купил меня у того жирного ублюдка всего за семь шекелей и двадцать агор. Слышишь? Он тебя разводит, как последнего гоя.

– Да что же это за тварь такая! – видно, терпение торговца на этом закончилось. Он выхватывает из телеги длинную палку с заострённым концом, ту, которая нужна для управления тягловым животным, и начинает с заметной силой загонять её меж прутьев клетки под рогожу, как будто работает копьём, приговаривая при каждом движении: – Ты заткнёшься? А? Заткнёшься? Заткнёшься? Мало того, что ты еретик, так ты ещё редкостный подлец, бен зона (сын шлюхи).

– А-а-а!.. О-о-о!.. – ревёт натужно и хрипло приговорённый к сожжению. – Какая же ты жестокая падла, Борух Левинсон! Сам ты бен зона! – орёт он так, что вся тихая округа пропитывается его нестерпимой болью. – А-а-а!.. Ух, как больно попал! Ай, как по ногтю врезал…

«Попутчики уж слишком экспрессивны. Легко с такими угодить в беду. Мне лучше в одиночестве пройти пути остаток!», – решает для себя юный шиноби.

– Долго ты будешь мне портить бизнес? – не унимается торговец.

– О- о…Будь ты проклят, – стонет приговорённый. – Какой же ты мерзкий выродок, Борух, это всё оттого, что вы все жрёте горох на пасху. Чёртова деревенщина! Необразованные козлы!

– Ах ты ещё и горох на пасху вспомнил? – продавец ритуальных сожжений продолжает орудовать палкой с удвоенной силой. – Я тебе дам горох, я тебе устрою горох на пасху…

– О-о… А-а… Тварь ты, Борух… – несчастный уже хнычет. – Отстань от меня, проклятущий.

– Ага, заскулил! А ну, отвечай, животное! Долго? Долго, я тебя спрашиваю, ты будешь мешать моим делам? Скотина ты неблагодарная! Подлец!

И тут еретик, кажется, сдаётся и переходит на уговоры, теперь уже и всхлипывает:

– Ну хватит, Левинсон, хватит. Не бей меня больше. Ты мне всё и так отбил уже. Я больше не буду лезть в твою торговлю. Обещаю тебе, сволочь.

– Вот то-то, проклятый еретик, а то горох он на пасху припомнил, – наконец успокаивается Борух. – Ещё только вот помешай мне делать деньги! Вот только помешай! Получишь! – он наконец бросает свою палку в тарантас. Но тут же хватает её, как будто вспомнил что-то обидное, и снова суёт её пару раз под рогожу. – Ещё и обзывал меня «бен зоной», чёртов шлюмп (ничтожество).

Барух был удовлетворён своей публичной победой над мерзавцем-еретиком и теперь с довольным видом снова обратился к юноше:

– Молодой человек, может, вам претит сжигание как таковое, но это же вопрос решаемый. У меня, конечно, был договор с палачом, и я обещал ему, что негодяй будет сожжён… – торговец разводит руками и улыбается. – Но все мы люди, мы всё понимаем… Если вам нужно испытать на ком-то какие-то яды… Ну, или, к примеру, какие-то там пытки. Если вам в медицинских целях нужно будет что-то там отнять…

– Что, простите, отнять? – не улавливал Ратибор.

– Ну, не знаю… Ну, к примеру, ногу или там… нос, к примеру, или ещё что-то, так мы с вами всегда сможем договориться. Цена вас приятно удивит.

Ратибор немного растерялся.

– Левинсон, да ты успокоишься наконец?! – снова заревел приговорённый. – Какая же ты скотина, зачем ты торгуешь моими ногами? За-а-че-ем? Сволочь, своими торгуй кривулинами!

Торговец, слыша это, морщится и, бросив поводья в тележку, берёт молодого человека под руку, отводит его к самому краю дороги в грязь и начинает шептать:

– Ну что, хотите ему что-нибудь отрезать?

– Признаться, нет, мне это ни к чему, – отвечает шиноби.

– А может, желаете проткнуть его своим копьём пару раз? Ну, там… для тренировки или, может, в научных целях? – Борух заискивающе улыбается. – О цене не волнуйтесь, об этом мы можем договориться… Урегулируем как-нибудь. Если нужно, для удобства я могу его подержать, чтобы он не прыгал и не уворачивался, а вы будете спокойно колоть его копьём… Ну или резать ему что-нибудь. Я открыт ко всему… В общем, всё можно обсуждать.

– Вы его подержите? – немного рассеянно переспрашивает Ратибор. – Это очень мило с вашей стороны.

– Чего вы там шепчетесь, сволочи?! – орёт из клетки приговорённый. Его настораживает секретность собеседников. Он даже раздвигает дерюгу и смотрит через прутья на юношу и торговца. – О чём вы там договариваетесь, проклятые?!

И чтобы он прекратил нервничать, молодой человек машет ему рукой: не волнуйтесь, всё в порядке. И говорит торговцу простым языком для скорости.

– Предложение заманчивое, но, к сожалению, я не располагаю лишними средствами и посему вынужден отказаться. Прощайте, господин торговец.

– Но вы… – начал было Борух Левинсон, однако юный шиноби уже повернулся и поспешил дальше по дороге – заметно быстрее, чем тащился по грязи тарантас.

Последнее, что он отчётливо расслышал, так то были насмешливые слова приговорённого:

– Ну что, бизнесмен хренов, у тебя опять ничего не получилось?

Ратибор Свиньин не готов был спорить на этот счёт, но ему показалось, что торговец снова потянул из телеги заострённую палку.

Глава 3

Выбирая короткий путь, юный шиноби готовился к тому, что дорога будет плоха, опасна и пустынна, но не предполагал, что она будет пустынна настолько. И через час после того, как он распрощался с торговцем Борухом и его еретиком, молодой человек не встретил ни одного путника. Но это его не пугало. Он давно был знаком с хлябями, и его опыт подсказывал ему, что до ночи у него нет причин для серьёзного беспокойства.

Его онучи были уже изрядно грязны: как ни старайся, но быть чистым среди грязи ни у кого не получится. Но сил для бодрой ходьбы у юноши было предостаточно. Ратибор так и не сбавил бы шага до ближайшего населённого пункта, если бы, спустившись с очередного пригорка в очередную низину, залитую грязью, он не почувствовал бы некоторой прохлады. В душном и теплом воздухе, в котором круглосуточно морось перерождалась в мелкий дождь и обращалась обратно, прохлада считалась знаком нехорошим.

И посему молодой человек остановился перед длинной лужей, что растянулась вдоль дороги метров на сто. Остановился и стал всматриваться в мягкий туман, что стелился справа от дороги среди зарослей белого кизила, единственного растения, кроме камыша, что могло произрастать прямо из едких хлябей и не умирать при этом.

Тишина над бескрайней грязью висела мёртвая, и казалось молодому человеку, что у него заложило уши. И это тоже был нехороший признак. Ни жабы не урчали, ни кальмары не копошились в грязи, и весь вид перед ним был как застывшая картина. И лишь одно тёмное пятно… Нет, оно не шевелилось, оно двигалось через туман. И двигалось к нему.

Ветошь.

Вообще-то шиноби, выполняющий задание, не должен отвлекаться на всякие посторонние дела. И Ратибор, зная неспешность этого опасного существа, висящего в тумане в полуметре над болотом, мог бы спокойно уйти себе дальше. Вернее, убежать. Но он тут зачем-то вспомнил про торговца Боруха и несчастного еретика. Борух-то, может, ещё и убежит от монстра, но козлолось непременно испугается и забежит в хляби, затянет туда тарантас по самые оси, и всё… встанет. Ветошь не спеша подплывёт к нему и за ночь высосет несчастное животное досуха, а утром и еретиком позавтракает. Того и клетка не спасёт.

«Разумнее было бы уйти, да, видно, придётся остаться».

Тварь же заметила его. Они очень чувствительны к движению и теплу. Да, заметила. Колыхнулась. Зашевелилась.

Он стал искать хоть какое-то место посуше… Всё может пойти не по плану, и ему не хотелось, чтобы его нога в пылу схватки случайно оказалась рядом со щупальцем крупного кальмара, притаившегося в грязи. В общем, сенсей учил его быть готовым ко всему, а ещё учил, что выбор правильной позиции – первый шаг к победе. Ратибор находит некое подобие возвышенности, останавливается там и пробует грунт своими гэта. Сандалии с деревянными поперечными планками стоят, как прибитые к грунту. Отлично. Молодой человек не снимает со стального наконечника копья футляр. Колоть или рубить ветошь бессмысленно. Но вот вакидзаси он достаёт из ножен и проверяет его остроту… На всякий случай. Хотя недавно сам же его затачивал. Если вдруг волокна твари доберутся до него и прилипнут к одежде или, не дай Бог, к коже, нужно будет обрезать их как можно быстрее, пока по ним не начал протекать парализующий токсин, от которого может спасти лишь провощённая ткань. Через остальную ткань токсин добирается до кожи весьма быстро.

Он пока не прячет вакидзаси в ножны и делает несколько движений, разминая кисть руки.

Небо укрыто толстыми тучами. Тихо вокруг. Сыро. Шиноби ждёт. Он готов.

Лишь лёгкий туман разделяет врагов, кто-то из них сегодня умрёт.

Пошёл дождь и на холодную сталь упали первые капли. Шиноби ждёт.

А когда одна из длинного перечня болотных сущностей наконец начинает к нему приближаться, он прячет клинок в ножны, берёт своё копьё по всем правилам и принимает боевую стойку.

Эта странная сущность, похожая на обвисший ком толстых нитей и узловатых бечёвок, парит над болотом, едва касаясь чёрной жижи. Плывёт прямо на молодого человека, и чем ближе к нему, тем заметнее, как сотни её бурых нитей поднимаются от ветоши в разные стороны, словно их кто-то наэлектризовывает. Размеры твари увеличились в разы. Она теперь уже не ком ветоши, а бурое пульсирующее облако, состоящее из нитей и клубка волокон в центре, и каждая нить – это капилляр с очень опасным токсином. Ядом, что весьма быстро парализует жертву.

Шиноби чуть присел на правую ногу, а левую вынес вперёд. Он поднял копьё, отвел его немного в сторону, как бы замахиваясь, словно это не драгоценное оружие, а простой шест, и ждёт… И вот…

Нет, он ждёт ещё… Пусть ветошь подлетит поближе… Ещё ближе… Он ждёт…

И когда до летающего монстра оставалось два метра, наконец делает выпад вперед, перемещая центр тяжести на левую ногу, и бьёт монстра наотмашь, плашмя, древком копья.

Словно ударил мокрую тряпку, которая тут же намоталась на древко, обвила его десятками своих покрасневших до цвета крови нитей. Прилипла к нему. Прилипла накрепко, словно присосалась мелкими присосками. А нити ещё, словно ростки вьюна, ищущие опоры, как живые, шевелились и ползли по шлифованной берёзе в поисках вкусной плоти. Но на них молодой шиноби внимания не обращал, а, пользуясь тем, что ветошь после удара несколько обескуражена, оглушена, он ловко наматывает её привычными движениями на копьё. На самый его конец. И при том действует быстро, умело. Никто бы не усомнился, увидав его «работу», что это не первое умертвляемое юношей опасное существо.

Наконец монстр превратился в красный ком на светлом древке копья, и тогда Ратибор поворачивается к болоту и начинает макать ветошь в грязь, производя при том как можно больше суеты и шума. Он знает, что кальмары, копошащиеся в жиже, всё слышат и всё чувствуют; молодой человек, видя, как поднимаются и быстро передвигаются в его сторону холмики грязи, уверен, что это они. Да, кальмары, пусть и мелкие, уже сползаются к нему со всей округи. Быстрые, бесстрашные, голодные… Первые из них, пять или шесть, будут парализованы токсином, возможно, и убиты им, но остальные, а их здесь наберётся пару десятков, разорвут ветошь, распустят на нитки и несомненно сожрут. Говорят, кальмары разумны, и тогда они знают, что именно парящие над жижей ветоши съедают их собратьев больше, чем иные болотные охотники. И поэтому головоногие рвут ветошь с особенным удовольствием. Во всяком случае, Ратибор Свиньин хочет, чтобы так было.

Шиноби видит, как кальмары уже пытаются обвить ком на копье своими щупальцами, но тут же отваливаются в грязь обратно, отравленные, однако из грязи появляются новые щупальца, и новые… и новые… Все тянутся к комку…

И тогда резким движением Ратибор сбрасывает ветошь с древка в грязь. Теперь она уже не так липнет, как поначалу, к древку его копья, теперь ей и без этого есть чем заняться.

Всё, он закончил. Молодой человек отходит от хляби подальше. Привлечённый суетой, сюда может заявиться и белый кальмар, у него щупальца по пять метров бывают, так что лучше держаться от пиршества кальмаров подальше.

Юный шиноби снова выбирается на относительно сухой участок дороги, замирает. Он несколько секунд удовлетворённо смотрит на копошащийся в грязи большой ком жадных до плоти существ. Потом достаёт из торбы кусок чистой материи и протирает древко своего драгоценного копья. Осматривает его. Так и есть, едкие токсины ветоши оставили на дереве едва различимые следы. Но он не будет их заполировывать. Пусть остаются. Ведь это копьё не ритуальное, это копьё боевое.

Вытерев оружие, он осматривает одежду. Ну что ж – ничего удивительного. Его армяк немного забрызган, а онучи по самые щиколотки черны от болотной грязи. Но это юношу совсем не расстраивает. Одна чистка перед сном, одна стирка, и к утру всё будет в идеальном порядке.

Ратибор Свиньин уже не глядит в сторону копошащихся в грязи голодных существ, он идёт дальше, положив копьё себе на плечо.

Юноша уверен, что сделал всё правильно:

«То карме прибавление и тренировка рукам ленивым. Всё в плюс, всё только в плюс».

Глава 4

Он почему-то подумал, что торговец ритуальными сожжениями Борух и его пленник могут и не поспеть до темноты найти человеческое жилище, так как тарантас их ехал намного медленнее, чем шёл шиноби. Хотя что ему было за дело – думать об этих двоих. И примерно через час ходьбы он поднялся на возвышенность и понял, что добрался до границы, до места, где кончались владения мамаши Гурвиц и начинались владения мамаши Эндельман. Впрочем, угадать, что это стык двух больших владений, смог бы любой, так как в низине, как раз между двумя бескрайними полями поросших камышом и кизилом хлябей, возвышались ворота. Покосившиеся ворота из чёрных, кривых брёвен. Рядом с которыми прямо из грязи вырастал страж.

Страж.

То было существо высотою не менее трёх метров; ни к животным, ни к людям его отнести было никак не возможно, несмотря на некоторые его антропологические черты и некое подобие шляпы на некоем подобии головы. Телом он напоминал плотную, но притом гибкую связку каких-то прутьев, и ещё он имел длинные, до земли, и весьма подвижные руки-грабли с огромными пальцами-крючьями.

«Не вздумай ему врать, коли врать не умеешь, – сразу вспомнил слова своего старшего товарища Ратибор. – И не показывай ему страха. Он не так проворен, как может показаться, но стоит он всегда в том месте, где его трудно обойти».

Да, именно так и было. И справа, и слева от ворот расстилались болотные просторы, на которых не рос даже кустарник. Верный признак больших глубин. Там грязи по пояс, или по грудь. А это не грязь по колено, которую можно преодолеть, отбиваясь только от кальмаров. Там уже и лангусты могут обитать, с их страшными клешнями, не столь острыми, сколько мощными, что оставляют на теле ужасные рваные раны, которые тут же начинают гноиться. Там и гигантские кальмары могут прятаться. И ещё Бог знает какая живность. И не только живность. В общем, ворота, вместе со стражем, можно было, конечно, обойти, но дело это было, несомненно, рискованное.

До сих пор юный шиноби никогда не встречался с подобными стражами. И теперь, увидав его ещё издали, он даже остановился на несколько секунд, как будто собирался с духом. Но потом всё-таки двинулся дальше. У обочины дороги, перед самими воротами, в грязь вбит кривой кол из гниющего дерева, к колу прибита ржавым гвоздём покосившаяся фанерка, на которой всякий грамотный человек смог бы разглядеть сделанную нетвёрдой или неопытной рукой надпись:

«Дальш ид т владен я мамаши Эндельман».

Подойдя ближе, уже у самых ворот, он ещё раз остановился на секунду, чтобы собраться, сконцентрироваться, словно готовился к поединку. Он видел, как качнулась сущность, как вздрогнули и зашевелились её страшные руки, сжались и разжались жуткие крючья пальцев. Страж, судя по всему, тоже готовился ко встрече.

И когда молодой человек прошёл под кривой перекладиной ворот, страж поднял одну из рук, качнулся в его сторону и пророкотал или, вернее, пробулькал из своей необычной утробы:

– Остановись!

И шиноби подчинился.

«Ни глаз, ни ушей. Лишь дыры под шляпой. А звук доносится из центра корпуса. Существо малопонятное».

Ратибор замер в нескольких метрах от существа. Если сначала сущность казалась ему вязанкой прутьев, то теперь она больше походила на тело без кожи, вот только обнажённые мускулы были насыщенного коричневого цвета.

– Назови своё имя, – продолжал страж.

– Ратибор Свиньин.

– Чей ты рот? – пророкотала охранная сущность.

– Я свободный, меня никто не кормит.

– Ты из высококровных?

– Нет, я из гоев.

– Куда ты идёшь, гой Ратибор Свиньин? – интересуется страж.

– Я иду в поместье мамаши Эндельман, – отвечает шиноби.

– Зачем ты идёшь туда, гой?

– Я иду туда по желанию мамаши Гурвиц, да продлится шабат над нею. Я выполняю её волю. У мамаши Гурвиц к мамаше Эндельман есть дело.

Сущность покачнулась. Несколько секунд она молчала, словно обдумывала услышанное. Но молодой человек предполагал, что ничего она не обдумывает, а, скорее, передаёт полученную информацию куда следует. А куда следует – это как раз в поместье мамаши Эндельман. Страж, по идее, может иметь орган, такой, какие отращивают себе телепаты взамен отмирающих глаз.

И наконец страж рокочет ему:

– Проходи, гой.

И Ратибор поспешил пройти. Признаться, место было жутковатое, как и сама сущность, охранявшая проход.

Он прошёл пару десятков шагов и обернулся. Страж так и стоял у ворот. Теперь он не шевелился и напоминал старое, толстое сгнившее дерево. А дорога тем временем пошла вверх, вверх, и казалось ему, что он даже стал различать некоторые нотки дыма во влажном воздухе. То был бы верный признак человеческого жилья. В общем, карта, которую он разглядывал перед выходом в поход, была верна.

* * *

Туман и затхлая сырость остались внизу, у ворот со стражем, когда же Ратибор поднялся на холм, он сразу почувствовал ветерок, разметающий туман. Ему даже показалось, что на пару секунд из-за туч выглянуло солнце, но это, конечно, была иллюзия.

А вот человеческое жилье было вполне себе реальным. Большой, огороженный от кого-то двор, строения и верный признак жизни, дым, с характерным привкусом гриба-трутовика. Единственного растения, которое умудрялось гореть при любой влаге и сырости, не требуя предварительной просушки.

На воротах тут тоже была табличка с буквами, и, кажется, шиноби узнал руку. Судя по всему, таблички в этой местности писал один и тот же человек.

«П стоялый двор Самуи а Гольцмана. Всём пут икам с деньгами брухим абаим (добро пожаловать)».

Ратибор Свиньин вошёл на двор заведения и сразу приметил коновязь для козлолосей, двух не очень-то упитанных барсуленей, развалившихся в луже и приветственно помахивающих передними ластами как раз посреди двора, и полдюжины тощих саламандр, копошащихся в грязи в поисках мокриц и водных тараканов. А ещё во дворе нашёлся мальчишка лет семи-восьми, он был перепачкан грязью, так как копался в ней; увидав шиноби, он тут же вскочил и кинулся в дом с криком:

– А-а… Постоялец!

Молодой человек, благоразумно предположив, что это был крик радости, проследовал через двор за мальчишкой и зашёл в дом, предварительно потопав на пороге, чтобы оббить грязь со своих сандалий. В помещении было сыро, почти как на улице, но там, несомненно, было ещё и тепло и сверху не капала вода. И к тому же там имелась слегка чадившая дурным маслом лампа над стойкой, за которой стоял человек. И всё в его виде выдавало в нём человека, в жилах которого течёт наиценнейшая кровь. Ну, хотя бы частично. Был он в несвежей, некогда белой рубахе, поверх которой была небрежно накинута видавшая виды чёрная жилетка. К затылку его, как и должно, была прицеплена кипа. И самое главное, на его распахнутой жилетке, на самом видном месте, болтался серебряный значок, на котором была изображена правильная дробь, выражающая четверть чего-либо.

«Одна четвёртая через делитель».

Этот значок всякому давал понять, насколько его носитель важен для общества. А самому носителю давал право на лучшее украшение, которое доступно мужчине. Значок сей узаконивал право обладателя, по заветам Торат Коханим, носить пейот, то есть прекрасные, завитые, смазанные благоухающим салом барсуленя пейсы – признак благородия. Который сразу отличает человека от прочей сволочи.

И вот теперь обладатель серебряного значка и прекрасных пейсов с явным разочарованием смотрел на прибывшего молодого человека карими, чуть навыкат глазами. Было очевидно: не такого постояльца он ждал.

И тут из двери, что находилась за стойкой, выглянула девушка лет семнадцати; голова её не была покрыта, сама она была бойкой, а в глазах её горело неугасимое любопытство, что свойственно многим юным женщинам. Увидав Ратибора, девица округлила глаза и, чуть повернувшись назад, крикнула:

– Маман! Тут шиноби припёрся. Уж не знаю, настоящий ли!

– Шиноби? Шиноби! Где шиноби? – доносились из задней комнаты женские голоса, и одна за другой в двери появлялись глаза симпатичных девочек разных возрастов. Девочки глядели на Ратибора, удивлялись, прятались за косяк двери и шептались там:

– Какой молодой шиноби!

– Совсем ещё мальчик.

– И не говори. И в очках ещё.

– Слепой, что ли? Не неси ерунды, как шиноби может быть слепой?

Вот только главный здесь человек всё ещё глядел на юношу с разочарованием. И когда девочки по второму кругу стали выглядывать из двери и снова повторять слово «шиноби», он прикрикнул на них:

– Хватит уже, угомонитесь. Идите перебирать просо или шить что-нибудь, глупые саламандры, – и только после этого он наконец решил заговорить с прибывшим: – Если ты думаешь, гой, что раз ты какой-то там с-синоби, – последнее слово он произнёс с заметной издёвкой или пренебрежением, видимо, имея намерение уязвить путника, – и я разрешу тебе жить в комнате для благородных, то ты, – он помотал пальцем, – жестоко ошибаешься, жестоко.

– Я ни о чём подобном даже не мечтал, – отвечал ему Ратибор со смирением. – Всегда были скромны мои запросы.

– О, начал, начал, – скривился человек за стойкой. – начал тут эти свои слова говорить. Имей в виду, на меня эти твои вирши не действуют. Со мною эти фокусы не проходят. Сказал я тебе: будешь спать на стороне, где спят гои, – так тому и быть. Понял? Я тут хозяин, и моё слово тут закон!

– Прекрасно; я попрошу себе воды для стирки, и простыню, и лампу. Мне большего не нужно.

– Оплата вперёд! – предупреждает хозяин трактира.

– Согласен. Это справедливо, – отвечает ему Ратибор.

И тут в глазах благородного мелькает зловещий огонёк: ах, значит, ты согласен? И он бросает юноше с нехорошей ухмылкой:

– Двадцать агор!

А вот с этим Свиньин был не согласен. Цена была завышена как минимум вдвое. Шиноби несколько секунд думает, но понимает, что лучше ему с этим господином, с Самуилом Гольцманом не спорить – жилья-то иного вокруг всё равно нет, а ночь уже близка, – и соглашается:

– То воля ваша, и Бог вам пусть судьёю будет.

– Хе-хе-хе… – злорадно смеётся мужчина с серебряным значком на груди. – Не волнуйся, гой, не волнуйся, с Богом я как-нибудь договорюсь.

Ратибор достаёт из кармана маленький узелочек с серебром и отсчитывает монеты, кладёт их на стойку.

– Вот.

– И ещё возьму за завтрак, – радуется мужчина, сгребая деньги.

– Я благодарен вам, но мне присуще завтракать своим, – отвечает ему шиноби, думая, что и так потратил слишком много.

– А может, и водки тебе к завтраку не подавать? – не верит ему трактирщик.

– Я водку вообще не пью. То плохо для здоровья и осанки.

А трактирщик прячет деньги в кошелёк и потом, не отрывая глаз от юноши, кричит через плечо:

– Монька! – затем ждёт. И, не дождавшись ответа, снова кричит, уже раздражённо: – Монька, зараза, ты где есть?!

Тут через боковую дверь влетает в помещение рыжая расхристанная баба с неубранными волосами, босая и с грязной тряпкой в руках.

– Чего вы? Чего орете-то? – сразу начинает она. – Сами велели мыть гойские комнаты, а сами же потом и орут.

– Поговори мне ещё! – прерывает её хозяин. – Проводи… – он кивает на молодого человека, – этого… Посели в последнюю комнату. Принеси ему таз воды, простыню и лампу. Пусть живёт до утра… – и тут он вспомнил: – И завтрак ему не давай, у него свой, он говорит, есть. Вот пусть его и жуёт.

– Ладно, барин, – отвечает баба и уже обращается к юноше: – Ну, пошли, что ли, господин.

И идёт в ту дверь, из которой появилась. Сама же поворачивается к шиноби, осматривает его внимательно.

– Видная у вас палка.

– Да то берёза, чего уж тут сказать ещё, ну разве что: она прекрасна. И редка.

Баба на ходу берёт с какой-то тумбы лампу, заглядывает в неё насчёт наличия масла и даёт лампу Ратибору: держи. Доводит его до последней в коридоре комнаты, дверь которой не закрывается по причине вопиющей кривизны дверного полотна.

– Тута жить будете, – говорит она, а сама пытается закрыть дверь, но та и не думает вставать на положенное ей место, сколько бы женщина её ни толкала. – У, зараза, отсырело всё, все двери кривые, как руки хозяина… – ругается Монька, машет рукой и поясняет: – Да тут у него всё такое. Если бы дурень Самуил столько работал, сколько молится, то бы всё тут сияло, – она бросает безнадёжное дело с дверью. – Ладно, располагайтесь, барин, не бойтесь, у нас тут не воруют – некому тут воровать. Постояльцев один в неделю – и то хорошо.

Она впускает юношу в комнату, потом ещё пару раз хлопает дверью, пытаясь её всё-таки закрыть, но в итоге лишь разочарованно плюёт и уходит, бубня себе что-то под нос про бесконечные молитвы трактирщика.

А Ратибор Свиньин остаётся в комнатке один. Тут темно, грязное окошко едва пропускает свет. Он сбрасывает торбу, копьё приставляет к стене, ставит лампу на стул и, нашарив в кармане огниво, зажигает её. Ну вот… Так-то получше будет.

Глава 5

Ну, во-первых, нужно было осмотреть комнату, кривую тумбочку и не менее кривую кровать… Впрочем, тут больше ничего и не было. Тюфяк на кровати был влажный и гнилой, молодой человек приподнимает его и светит лампой, а под тюфяком – десятки мокриц-кровососов. Они разбегаются в разные стороны и прячутся в щели. Но эти юркие существа не пугают шиноби. Ничего, это даже хорошо, что они тут есть, наличие этих существ – верный признак отсутствия клопов. Не уживаются эти твари в одной кровати.

Он едва успевает снять свою шляпу-сугэгасу и бережно положить её на тюфяк, снять сандалии и размотать чёрные от грязи онучи, как тут уже и Монька ногой открывает дверь, внося таз воды.

– Вот вам, барин, – а сама морщится при этом и причитает: – О Господи, о Господи, да как же меня скрутило, – она ставит таз на тумбочку и пробует, не свалится ли он. А потом и говорит: – Барин, а может, вам постирать надо чего, или помыть? Так я за одну агору всё сделаю.

При этом пытается разогнуться, но, видно, у неё что-то со спиной.

– Ох, да что же это такое? Никаких сил моих нету.

– Хотите, я подлечу вас, – вдруг произносит шиноби вместо ответа на её предложение. – Хворь вашу вылечить совсем, конечно, сложно, ослабить же страданья мне под силу.

– Ах, ну да… Барин! Вы же доктор! – вспомнила женщина радостно.

– И врачеватель тоже, – согласился Ратибор. – У вас спина болит, так покажите место. Одежду поднимите.

– Ой, прям одежду поднять? – женщина смеётся стыдливо или кокетливо. – Уж больно вы молоды, барин, другие доктора вас постарше будут.

– Других врачей я что-то здесь не вижу. Но раз вам трудно, покажите место, где приютилась боль, одежд не поднимая.

– Ой, как вы складно говорите, барин синоби. Слушала бы и слушала, – улыбается Монька, а сама поворачивается к юноше спиной и показывает на поясницу. – Вот тут вот, как будто гвоздь мне забили в хребет, прям не распрямиться… Прям хоть ложись и вой. И так с самого утра маюсь. А как тут лежать, этот олух-богомолец мне работу так и подкидывает, так и подкидывает… И всё пустое. А болит у меня вот тут вот… Ага, вот тут, где вы щупаете…

– М-м… Так я и думал, скорей всего то дело грыж межпозвоночных, я помогу вам, боль сниму, но вам придётся всё-таки поднять одежды, – говорит молодой человек и лезет в свою торбу, достаёт оттуда заветный ларец и отпирает его ключиком, что носит на шее на шнурке. Потом достаёт оттуда склянку желтого стекла, длинную иглу, не очень тонкую. И эту самую иглу он, под настороженным взглядом пациентки, опускает в коричневую жидкость.

– Ой, барин, а чего это у вас там? – волнуется женщина, но застиранную, бесформенную кофту всё-таки поднимает и поворачивается к шиноби спиной.

– То безопасно, уверяю вас, то яд простой, но сваренный специально, он от речной пиявки, он снимет боль и настроение улучшит ваше.

– А я не помру от него?

– Нет-нет, я ж говорю вам, поднимет вам он настроение, – он находит место на пояснице Моньки. – Отсюда боль исходит?

– Ага, вот тут и… – она не успела договорить, как игла ушла под её кожу на целый сантиметр. – А-а-а!..

Женщина орёт и шарахается от эскулапа, начинает натирать больное место, выговаривая Ратибору раздражённо:

– Да вы рехнулись, что ли? Барин, а? О, Господе, да я чуть не опросталась от вас. Чего же вы творите-то?

Но шиноби лишь улыбается и, сполоснув иглу в тазу, прячет её обратно в свой заветный ларец, и склянку кладёт туда же. А с женщиной творится чудо. Прямо, что называется, на глазах.

– Ой, прямо тепло всё стало, – говорит она, заметно смягчая тон. А сама так и трёт больное место под одеждой. – Какое хорошее лекарство… Так вы говорите, барин, что это из пиявок… сварили такое зелье…

– Да, из пиявок, верно. Но нужно точно знать рецепт приготовления. Иначе можно вызвать паралич… причём надолго. Пиявка хитрая, свой яд пуская в дело, стремится обездвижить жертву и уж потом напиться крови всласть, при этом обезболив рану и тем добычу успокоив, – объясняет ей Ратибор. – В общем, изготовленье зелий – дело непростое.

– Ой, – женщина смотрит на него удивлённо. – Прошло всё, ой Божечки мой, ничего не болит… Хоть пляши. Ой, барин… – она тут словно вспоминает: – А чем же мне заплатить вам, у меня денег-то никаких нет. У меня деньги-то только от постояльцев случаются. Этот-то, – женщина кивает в сторону, – мне отродясь ни медяшки не дал. Жадны-ый… Жуть.

– Ну, нет так нет, пустое… Вернее, попрошу вас… Ещё воды мне принести, ведь таза одного мне будет мало.

– Ой, так давайте мне ваше… – она стала озираться, – да вон… онучи ваши давайте, и исподнее тоже. И армяк ваш вычищу. Всё будет в лучшем виде. Я всё почищу и постираю. Без денег. За лечение. А вы вон мойтесь себе в том тазу, что я принесла. Я простыню вам проглажу, чтобы влажной не была. Ой, как же вы меня выручили, – она нагибается и разгибается. – Ой, как выручили.

– Прекрасно, это честный бизнес, – согласился молодой человек и добавил: – Коли такой вообще возможен.

Монька подождала за дверью, пока он не передал ей бельё, и ушла. А сам шиноби стал мыться, потом оделся в чистое и достал из торбы свою еду. Он, признаться, давно уже хотел есть. Ещё до ворот со стражем проголодался. И тут ему как раз кстати пришёлся кусок отменного киселя из мидий, который был куплен ещё в Купчино и который он старался экономить всё время, что был в пути. Правда, кусочек был уже не очень большой, впрочем, завтра молодой человек собирался прибыть в пункт назначения, а там должна была быть вкусная и не очень дорогая еда. Он выложил три сливы, кусок хлеба и остаток киселя на тумбочку, оставив в торбе пять слив и один кусок хлеба себе на завтрак.

– Что ж, – Ратибор пребывал в добром расположении духа. – Весь день мой был нелёгок, провёл его в грязи я, имею право вечером попировать на славу.

Но ужин ему пришлось отложить, так как в коридоре послышалось пение Моньки. Юноша замер над едой: что ещё? И он не ошибся, женщина постучала в кривую дверь:

– Барин! Барин!

– Что надобно вам?

– Хозяйка вас желает видеть.

– Хозяйка? – вот уж чего не хотел шиноби, так это разговора со всякими кровными господами вместо хорошего ужина. Тем более нового общения с тем надменным типом, что встречал его за стойкой. – Хозяин тоже?

– Да ну… этот… – она сделала многозначительную паузу, – как накроется своей простынёй, так будет трястись под нею целый час. Всё просит у Господа богатства. Нет, госпожа ждёт вас с дочерьми.

«От скуки, видно, ждёт, любой тут постоялец в радость. А может быть, – он смотрит на служанку, – и Монька ей что про меня порассказала».

Нет, нет… Всё это было ему не нужно, юноша хотел с удовольствием поесть и с ещё большим удовольствием сесть за книгу, но отказывать было нельзя.

– Скажи, что буду, но для того мне нужен мой армяк, я к дамам не могу прийти в рубахе, неси, если он чищен.

– Чищен, чищен, сейчас принесу. А барыне скажу, что вы будете.

С тем она и ушла. А шиноби сел есть, и ел быстро, и посему вкусная еда удовольствия ему приносила не много.

* * *

В уютной и сухой комнате с хорошей мебелью, чистыми окнами и хорошими лампами его ждали четыре женщины в десять глаз, которые смотрели на юного шиноби с нескрываемым любопытством. Он поклонился им, ни проявив и капли невежливого любопытства, и представился:

– Ратибор, шиноби из Купчино.

– Ах, Купчино! – всплеснула руками одна из молодых женщин. Видно было, что девушка много слышала о его родине.

– Прошу вас, шиноби, присаживайтесь, – предложила ему старшая дама, видно, она была матерью присутствующих тут девушек. Она с неудовольствием взглянула на свою дочь, указывая юноше на мягкий стульчик.

– Благодарю вас, мадам, – Свиньин присел на стул.

– Меня зовут Галит, я жена Самуила Гольцмана, хозяина этого заведения, сама же я из семейства Гурвинков, – рассказала старшая дама, мать семейства, делая ударение на свою девичью фамилию, судя по всему, полагая, что уж об этой семье юноша должен был слышать, но он не знал подобной семьи и даже не ведал, из какого колена происходит этот род. Ему было ясно только то, что женщина выходит из ашкеназов, и то, что сама она вовсе не стара, у неё хорошая кожа, отличная осанка, и она всё ещё интересна… Во всяких таких смыслах.

– Госпожа Галит, – он встал и поклонился; и снова садиться не стал, понимая, что представления ещё не окончены.

– А это мои дочери: старшая и несдержанная – это наша принцесса, Лея, – матушка указала на самую взрослую девушку, ту, которая восхищалась городом Купчино и которую молодой человек уже видел. И теперь она показалось ему не только бойкой, но и… интересной. Явно пошедшей в мать, а не в своего отца. К своим шестнадцати, или около того, годам Лея уже обзавелась манящими округлостями форм и своей одеждой всячески подчёркивала их.

Дева, поджав губы, не отрывала глаз от молодого человека и, когда мамаша её представила, сделала быстрый книксен. Потом госпожа Галит указала на самую маленькую дочь:

– Мория. Она у нас самая умная в семействе. Уж и не знаю, как мы будем выдавать её замуж.

Девочка лет семи или восьми меланхолично сосала синий леденец на палочке, на ней было замызганное платьице, её косы не были в порядке и, признаться, она не производила впечатления особо умного ребенка. Но Ратибор поклонился и ей. На что Мория скорчила ему рожицу и показала синий язык.

– А это, – теперь мать семейства представила ту девушку, что стояла между старшей и младшей дочерьми, – наши Нира и Нуит.

На всякий случай шиноби поклонился дважды: один поклон Нире, один поклон Нуит, так как девушка была всего одна, да вот голов у неё было две. Да, это так и было: две головы, выраставшие из широкого для девушки костяка груди… И каждая голова могла обидеться, если ей не достанется своей порции учтивости. Головки эти были не в маму, носаты и бровасты, волосы словно неприбранный пух, а тело у неё, или у них, было немного кривовато. Впрочем, она была по-своему интересна. По-своему… Ну, в антропологическом смысле.

Девушки расселись вокруг матери, и только младшая, продолжая чмокать леденцом, подошла ближе к Свиньину и стала обходить его по кругу, притом с пристрастием и без всякого намёка на вежливость разглядывая его со всех сторон.

– Мы все на четверть кровные, – заговорила старшая Лея, которой явно не терпелось, и она едва дождалась окончания официального знакомства. – А вы, шиноби, гой? Хотя я и по вашим волосам вижу, что гой. Вы очки носите не от слепоты, у вас стекляшки зелёные, просто глаза прячете, но я знаю, что они у вас не карие.

– Так именно, сударыни мои, – отвечал Ратибор. – Очки мне надобны скорей для красоты, так как глаза мои, не карие, прекрасно видят. И правы вы, я гой, ведь кровные не выбирают путь шиноби. К чему им это, когда наш путь непрост, извилист и, увы, недолог.

– Вы слышали, как он говорит?! – воскликнула одна из голов, кажется, Нира.

– Да, слышали, балда, – откликнулась младшая. – Мы же все тут.

– Вы же наёмный убийца? Да? – чуть шепелявя, произнесла та голова, о которой Ратибор думал, что зовут её Нуит.

– Шиноби выполняют разные заказы, – деликатно отвечал юноша. – И те заказы не всегда… убийства.

– Но ведь вы убиваете людей? Ну, если вам заплатят? – теперь с ним говорила вторая голова. По мнению Свиньина, Нира. Но он до конца уверен не был.

Молодой человек лишь развёл руками ей в ответ.

Глава 6

Это был бестактный вопрос. Но от столь молодых женщин он и не ожидал большого такта. В глазах всех их, даже в глазах самой маленькой, Ратибор находил бушующее любопытство. Видно, не баловали девиц путники особым разнообразием. А тут настоящий шиноби. Какой уж тут такт, если им всё так интересно.

– Наверно, это обидно – быть гоем? – заметила старшая с довольно едкой улыбочкой.

– Я никогда не рассматривал своё существование в подобном ракурсе, – отвечал ей Ратибор на сей раз слогом простым и понятным. – Путь шиноби – это путь мудрости, терпения и смирения. А обиды – это продукт страстей, завышенной самооценки и излишнего самомнения.

Тут младшая перестала лизать синий леденец и заметила с сарказмом, вовсе не присущим её нежному возрасту:

– Излишнего самомнения… – кривляясь повторила она прямо ему в ухо и продолжила: – Выпендриваешься, умник, да? Поставил кровных на место?

Однако на её замечание Ратибор ответить не успел, он лишь повернулся к ней, но тут заговорила Нира или Нуит, он ещё не определился с именами и расположениями голов… В общем, вопрос задала левая голова:

– И что же… может, вы и кровных убиваете?

И опять он не успел ответить, так как его опередили и на этот раз… Снова заговорила младшая:

– Нира, ты тупая… Как и всегда… Он же наёмный убийца… Наёмный! – она смотрела на свою сестру почти с презрением. – А кто будет платить за убийство гоя? Гоев убивают для развлечения или от плохого настроения… За деньги убивают только кровных.

– Отстань, дура, – огрызнулась левая голова, имя которой теперь Ратибор уже знал наверняка. Это была Нира, и она снова спросила у юноши:

– И сколько же вы берёте за работу?

И тут вторая голова Нуит посмотрела на первую, внимательно и, кажется, осуждающе. Мол, ну ты что? В самом деле, что ли?

А шиноби показалось, что всё это… не простое, не праздное любопытство. Уж больно осмысленен был взгляд второй головы. И поэтому он сразу решил пресечь этот разговор:

– Пока… я не беру подобные заказы.

– Ну а сколько, сколько стоит… заказать кого-то? – шепеляво поинтересовалась Нуит.

– О дорогая госпожа, я не беру подобные заказы, так как уже при деле. И, дело взяв, я не возьму другого, пока мне не удастся покончить с первым.

– Ну хватит, девочки, – хотела было мать их закончить этот разговор.

Но Нира продолжала настаивать:

– Но цену-то, цену вы назвать можете?!

И теперь Ратибор не сомневался, что вопросы этой… этих… в общем, Ниры и Нуит вовсе не праздны. И ему пришлось ответить:

– Монет не меньше трёх десятков, за самое простое дело, попросит самый невзыскательный шиноби.

– Тридцать шекелей за самое простое убийство? – удивилась красотка Лея. Она взглянула на мать. – Маман, вы слышали? Тридцать шекелей!

На что мать её не нашлась, что ответить, но было очевидно: названная сумма удивила не только дочь, но и матушку.

Головы же молча переглянулись, и Ратибор заметил, что его информация и Ниру, и Нуит… разочаровали! Видно, они рассчитывали на другие расценки.

А самая маленькая снова перестала лизать свой леденец и сказала на удивление серьёзно:

– А ведь я всегда говорила, что наш папашка занимается какой-то хренью. Шинкарь-богомолец, – она презрительно высунула язык, – это прошлый век. Даже хуже, это средневековье. Нужно ему менять профессию, нужно переходить на ниву политических убийств. Современная политика – это непаханое поле… Там столько денег.

– Мория! – остановила её мать, хотя в её словах и не было особой твёрдости. – Ваш отец не будет заниматься подобными делами. Это аморально!

– Это да, – неожиданно согласилась малышка. – Куда ему… – и тут же она уточнила: – Шиноби, так тридцать шекелей – это, как я поняла, э-э, нижняя планка?

Свиньину не хотелось продолжать этот разговор, но он был вынужден ответить, хотя бы из вежливости:

– Да, это только нижняя.

– А верхняя тогда какая? – не отставала девочка. Мелкая дрянь, она была настойчивой и вправду не была глупой.

– Зависит то от множества причин, – начал было он, но девочка его прервала:

– Пятьсот шекелей платят вам за ваши делишки? – и она повторила: – Пятьсот шекелей! Ну, шиноби… Бывают у вас такие гонорары?

И тут Ратибор оглядел всех присутствующих и понял, что все женщины ждут его ответа с большим интересом. С большим, большим интересом. И он снова вынужден был отвечать на вопрос, на который ему отвечать не хотелось:

– Заказав мне таких не попадалось, но о таких я слышал пару раз.

– Ну вот, всё и стало на свои места, – Мория подняла вверх леденец, а потом указала им на молодого человека. – Вот за кого тебе, Лея, нужно выходить замуж. А не за этого сутулого дурака Аарона Цукера с его астмой.

– Да она не пойдёт за него, – сразу засомневалась Нуит, – господин шиноби… – тут они почти синхронно замотали головами: нет, это невозможно. И после пояснила: – Он же гой.

– Не пойдёт? – теперь девчушка смотрела на своих сестёр с одним телом с явным презрением. – Да она выскочит за любого, если у того будут шекели, – и пока Нуит снова не засомневалась, девочка добавила: – Да и папаша наш будет не против, – она махнула леденцом в стиле «я вас умоляю» и добавила со знанием дела: – Лишь бы зять был при деньгах, да ещё с такой перспективной профессией. Говорю же, такой юноша намного выгоднее для всей семьи, чем этот дурень Аарон Цукер с его долей в скобяной лавке отца, астмой и наследственной близорукостью.

Признаться, беседа принимала всё более неожиданный для шиноби оборот, и он не был к этому готов. Уж жениться он не собирался точно, даже при том, что… Лея, после того как речь зашла о ней, раскраснелась, а её и без того выразительные глаза засияли, словно первые звёзды на ночном небе. В общем, сейчас она была особенно соблазнительна и внимательно слушала всё, что о ней говорят, молчала, не стесняясь при том поглядывать на юного шиноби, как будто оценивая его. И это его, человека, безусловно подготовленного ко всяким возможным неожиданностям, шокировало. Хотя бы потому, что за всю его наполненную самыми разнообразными тренировками жизнь к такому его никто не готовил. Вида он, конечно, не подавал, слушая собравшихся тут девиц, внешне выражал при том полнейшее хладнокровие. Но вот мыслями юноша был близок к панике:

«Ну нет… Ничего у них не выйдет. Нет… Я не собираюсь жениться. Мой сенсей назовёт меня дураком, если такое случится. И будет прав. Путь шиноби и семейная жизнь почти не совместимы. Надо бы им как-то об этом намекнуть. Может, сказать, что я не приспособлен к семейной жизни из-за тяжких травм, полученных в схватках?».

Хотя, поглядывая на очаровательную Лею и чувствуя в себе к ней ощутимый интерес, он понимал, что приспособлен, и даже при других, каких-нибудь абстрактных обстоятельствах, будь он кем-нибудь другим, искал бы расположения такой милой девушки.

Но, к облегчению его, в этот разговор вдруг вмешалась Нуит, она хмыкнула и заявила шепеляво:

– Конечно, наша принцесса выйдет за гоя, да она и за козлолося выскочит от огня непреодолимого, у нашей Леи давно уже свербит в одном месте, аж зубы сводит…

– Ты дура? – взвизгнула Лея, взглянув на голову сестры, и покраснела ещё больше. Дева была возмущена и от того стала ещё краше.

– Нуит! – вслед за нею взвизгнула и мамаша девочек, сверкнув глазами, полными свирепости, в сторону обеих голов. – Ты обалдела – такое говорить при посторонних? Что о нас будут люди думать? – она тут же оборотилась к шиноби: – Это она у нас шутит так. Лея вовсе не такая. Она скромная и целомудренная.

– Да, – подтверждает сама прекрасная Лея. Ей, кажется, стыдно за своих родственниц. – Вы уж извините, господин шиноби, у них головы-то две, а мозг на двоих один получился, вот и шуточки у них всё про козлолосей выходят. Другие шутки у них не получаются.

А шиноби вдруг и говорит ей спокойно, тоном опытного врачевателя:

– Что в теле молодом горит огонь желания, то о здоровье тела говорит. А вот отсутствие подобного огня в невесте юной пусть жениха насторожит серьёзно.

– Понятно тебе?! Насторожит… – воскликнула прекрасная Лея, победно взглянув на свою сестру-сестёр. – Дуры!

– Мамаша-а! – сразу заныли в один голос Нира и Нуит. – Эта шаболда опять начинает…

– Сами вы шаболды! – огрызнулась Лея.

– Всё, хватит! Замолчали все, – оборвала их мать весьма резко. От негодования погрозила дочерям пальцем, всем по очереди, причём «головам» каждой по отдельности, поправила юбки, уселась поудобнее и тут же сменила тон: – Господин шиноби, наша служанка сказала нам, что вы её излечили от болей в пояснице. Ходит вон, поёт свою мерзкую песню тоскующей гойки теперь, а ведь с утра только кряхтела да ругалась. Еле бродила по дому, хоть на козлолосюшню её веди да секи там. А тут враз переменилась. И говорит, что вы её облагодетельствовали. Вы ведь, как я про таких, как вы, слыхала, не только людей режете, душите да травите, вы же ещё и лечите, не правда ли?

– Лечат, лечат, – уверенно вмешалась младшая, энергично облизывая леденец своим синим языком, – это они для разнообразия, чтобы карму поправить, – и, уже стоя рядом с Ратибором, продолжила, как бы успокаивая: – Ты не бойся, мы тебя вообще-то не жениться сюда позвали, мы тебя позвали, потому что у папаши нашего нет денег врача к нам позвать. А он мне нужен, – и девочка, видя, что шиноби внимательно смотрит на неё, кивает головой: – Да, да, мне… Вернее, не мне, а моей мамаше, я бы на то и внимания не обратила, поболит, да и пройдёт, но она у меня мнительная.

– И в чём же ваша хворь? – интересуется Ратибор, и тут его посещает одна мысль: «А вдруг заплатят? Да. Это было бы очень кстати».

И вправду денег у него было очень мало, он отдал почти всё своему неожиданно обжёгшемуся кислотой старшему товарищу на лечение, хотя им обоим наниматель выдал по приличной сумме перед дорогой.

– Да вот, – девочка широко разевает рот и показывает ему что-то там. – Вот тут…

– Мне нужен свет, – шиноби пытается разобраться, – но я скажу вам сразу, стоматология – отдельное искусство, ему я не обучен.

Лея подносит ему лампу, и тогда он, чуть оттянув щёку девочки пальцем, всё понимает:

– Но, слава Богу, дело тут простое. Молочный зуб ещё не выпал, и взрослому расти мешает. Сейчас мы это разрешим, мне лишь за инструментами сходить придётся, – говорит он, продолжая заглядывать в синий от леденца рот ребёнка.

– Правда? – радуется мамаша. – Вы всё сделаете?

– Попробую, – отвечает молодой человек и уходит. Возвращается со своим ларцом, из которого достаёт небольшие щипцы.

– А анестезия?! – воскликнула Мория.

– Я полагаю, в ней нужды не будет, – заверил девочку шиноби. – Прошу вас рот открыть.

– Смотри там, не вырви мне лишних зубов, эскулап, – предупредил юношу ребёнок и раскрыл пошире рот.

А дело оказалось простым, едва он смог уцепится за молочный зуб, как тот едва ли не сам отвалился.

– Всё, дело сделано, – сказал Ратибор, кладя зуб себе на руку. – И вот она, причина беспокойств.

– А не больно было, – сообщила Мория, пробуя языком новый зуб.

– Вот, это ваше, – шиноби отдал зуб девочке и повернулся ко всем остальным. – А мне пора уже, не следует хозяев донимать излишним пребываньем.

«Всё равно ничего за такую безделицу они не заплатят. Кровные очень не любят платить гоям. Очень».

– Мамаша, – почти взвизгнула после его слов Нира, – он уходит!

И потом они слаженно, в один голос с Нуит, словно репетировали это, воскликнули вместе:

– А как же мы?

Мать кивнула им: да-да, я помню, помню, – и с улыбкой благосклонности обратилась к молодому человеку:

– Дорогой шиноби, а не могли бы вы посмотреть и Ниру с Нуит?

– Ну, если речь опять пойдёт про зубы… – начал было он, но женщина его остановила:

– Нет, не про зубы, у нас тут другая беда.

– Чирей нас одолевает! – сразу сообщила ему Нуит.

– Под мышкой, – добавила Нира.

– Уже неделю изводит, – продолжила Нуит. – такая подлость, играть нам нет никакой возможности с ним.

– Они так мучаются, – вздохнула их мать. – Может, посмотрите?

– М-м… Болезнь всех жителей болот, – кивал понимающе Ратибор. – Где хляби ядом местности отравят, там и фурункулы всегда. Обычное то дело. Ну что ж, такая хворь мне по плечу, извольте показать.

Нира с Нуит, ни секунды не мешкая и не проявляя никакого стеснения, сняли с себя блузку и подняли левую руку.

– Вот он, – сказала Нуит.

– Играть мешает, – повторила Нира.

«А может, и заплатят… хоть что-нибудь. Тут дело уже посерьёзнее, чем зуб. Но сам про деньги я бесед не заведу».

– Они у нас на пианино тренькают весь день, – сообщила Мория. – Одолели уже, из-за их игры у нас барсулени отказываются пороситься. Звери пребывают в чёрной меланхолии из-за ихнего нескончаемого Шопена.

– Заткнись… – прикрикнула на неё Нира. А Нуит добавила весьма вовремя и впопад: – Обезьяна!

Свиньин при том заметил, что выходит у этих голов всё на удивление слаженно. Он даже подивился тому.

«Не иначе, у них, кроме физиологической связи между их головами, есть ещё и ментальная! Удивительная конструкция».

Но пока он размышлял о всяких тонких материях, Нира-Нуит, оставшись в одной нижней рубахе, уже стояли возле него, подняв руку и демонстрируя ему свою подмышку; повернув к шиноби обе головы, они спросили: – Ну, что скажете?

Да, это был знатный фурункул, крупный, глубокий и безусловно болезненный. И тогда Ратибор встал и попробовал лоб одной из голов, у Нуит; он сразу понял, что температура в их организме нормальная, но, понимая, что вторая может обидеться, попробовал лоб и у Ниры.

Глава 7

– Ну, эскулап, что скажешь? – интересовалась Мория, крутясь рядом с ним. Она уже почти прикончила свой леденец, и весь её рот был синий. – Большой прыщ?

– Беда не в том, что он велик, а в том, что он глубок. Сам быстро не прорвётся, – отвечал ей Свиньин, трогая воспалённые ткани вокруг фурункула.

– Ой, – воскликнула Нира.

– Больно! – тут же следом отозвалась Нуит.

«М-м… Как любопытно; а значит, что сигналы болевые приходят к ним почти одновременно».

– Вскрывать думаешь? – лезла под руку Мория, она хотела видеть всё, что делает молодой человек.

– Придётся, сам он не созреет долго, – отвечал ей Ратибор.

– А нож у тебя есть медицинский? – не отставал ребёнок.

– Есть, – она, конечно, ему мешала, отвлекала, но он был терпелив. – Он называется ланцет.

– Анестезия? Есть у тебя?

– В наличии, я сам её готовил.

– Яд пиявки?

И тут шиноби взглянул на неё с неподдельным интересом. Девочка была и вправду необыкновенно… любознательна. И безусловно сообразительна.

– Да, яд пиявки, – согласился он и достал нужный пузырёк.

– Ой, – начала причитать Нира, – сейчас больно, наверное, будет.

– Мы так плохо переносим боль, – захныкала Нуит.

– Мы просто не созданы для этого жестокого мира, – продолжала причитать Нира, глядя с ужасом, как юный шиноби макает иглу в склянку с анестетиком.

– Почувствуете только лишь укол, – пообещал им молодой человек и тут же воткнул иглу.

– А-а!.. – заорала Нуит.

– А-а!.. – поддержала её Нира. – Мы не перенесём этого.

– О Господи, – поморщилась старшая сестра. – Какие ж дуры.

– Лея! – одёрнула её мать.

– Всё, нам надо подождать секунд пятнадцать; как анестетик заморозит ткани – приступим к делу, – пояснил шиноби, пряча иглу и скляночку с тёмной жидкостью в свой ларец. – Мне будут надобны бинты иль чистый материал.

– У нас всё приготовлено, мы всё заранее принесли, – сообщила ему младшая из дочерей и сама достала из сундучка в углу моток светлой ткани. – Вот! А иголка с ниткой у тебя есть?

– Здесь не нужны они, – отвечал Ратибор, беря в руки хирургический инструмент. – Такой разрез я зашивать не стану. Он будет мал, затянется он быстро.

– Ну что он там копается? – интересуется Нира, которой ничего не видно. – Когда начнёт же? Я больше не могу уже…

– Уже режет, кажется… – отвечает ей Нуит.

– Режет, режет… – заверяет сестёр младшая. – Всё, взрезал…

– Фу, – морщится старшая. – Какая мерзость.

– Лея! – снова осаживает её мать.

– Мамаша! – снова вопит Нуит. – Чего она? Пусть отстанет.

– Она нас донимает снова! – хнычет Нира.

– Лея! Уйди отсюда, – злится мать. – Или не лезь.

– Всё, – заканчивает Ратибор. – Дренаж тут будет лишний, но зашивать разрез не стоит. Всё скоро кончится, в три дня, даст Бог, благополучно. Теперь нужна вода мне.

Он приклеил кусочек ткани к разрезу, но не плотно, скорее чтобы рана не пачкала одежду.

– Вода! – восклицает Мория, открывает дверь комнаты и кричит в коридор. – Монька, Монька, ты где?! Господину лекарю вода нужна!

И теперь в её голосе слышалось уважение к «господину лекарю». Глядя, как Ратибор заканчивает дело, девочка сказала ему:

– Я тоже пойду в доктора.

На что её мамаша сделала круглые глаза: что ты несёшь, чадо? И, уловив посыл матери, шиноби произнёс:

– Я б не советовал, их часто бьют.

– За что? – удивилась Мория. Её глаза широко раскрылись. – Врачи людям приносят пользу.

– Ну, если знают как. Всё чаще бьют их за некомпетентность, и за врачебные ошибки тоже. За жадность часто бьют. Я слышал, что одного врача, что не имел диплома, в болоте утопили. Наутро же, когда пришли, нашли один скелет бедняги, его кальмары за ночь обглодали, – рассказал ей шиноби.

– Я получу диплом, – заверила девочка.

– Я в этом не уверен, и к тому же, бить будут не в диплом, а в бубен, – продолжал отговаривать её шиноби.

А мать ребёнка согласно кивала: угу, так всё и есть. И потом добавила:

– Ну и нужно тебе это дурное занятие?

А тут Монька принесла воды в тазу, и шиноби стал мыть инструменты, заодно дезинфицируя их специальным дезинфектором из большого пузырька. Он уже готов был собрать всё своё и распрощаться с матерью и её дочерьми, но в это самое мгновение старшая дочь, милашка Лея, говорит так, чтобы слышали все:

– А у меня ведь тоже есть фурункул.

– Чего? – мамаше всё это сразу не понравилось. – Какой у тебя ещё фурункул? Ты ничего мне не говорила, а теперь вдруг нате вам, фурункул у неё…

– Да как же «нате вам», как же не говорила! – взвизгнула Лея. – Вчерась говорила вам, что мне сидеть больно, сегодня поутру говорила. Чего же вы не помните, маман? Утром был разговор.

– И где он у тебя? – мать смотрела весьма нехорошо на свою дочь.

Тогда Лея наклонилась и сказала ей какое-то слово на ухо.

И лицо матери стало ещё злее, она выпучила глаза на свою старшенькую и махнула рукой:

– Ой, всё, успокойся… Ничего с тобой не случится. Переживёшь. У всех чирьи выскакивают.

И после этих слов шиноби начал складывать отмытый инструмент к себе в шкатулку. Но оказалась, что у Леи характер настоящей принцессы. Она поначалу прищурилась, как будто пыталась что-то рассмотреть в лице матери, сжала губы и потом стала шипеть через них:

– Ах «успокойся»? «Ничего не случится?» Ну, мамаша… Папаша денег ни на что не даёт, ни на ленты хорошие, ни на воду для благоуханий, даже на врача, так ещё и вы! Вы! К нам в кои веки заявился гой-олух, что лечит, не оговорив своих цен заранее, так вы ещё и к нему мне не дозволяете обратиться… Этой мелкой крысе зубы подёргали, этому нашему Тянитолкаю чирей отрезали…

– Мамаша, она опять начала, – захныкала Нира. Но на неё никто не обратил внимания. А Лея продолжала всё так же свирепо:

– А я? А мне что? А мне ни-че-го! Может, маман, я не ваша? Может, я гоями подкинутая?

– Да угомонись ты, какими ещё гоями? – шипит ей в ответ мать, а сама косится на Свиньина. – Чего тебя так распёрло-то?

– Да ничего! – продолжает девица с той же яростью. – Вот теперь, мамаша, зарубите себе на носу… вот возьмите нож и зарубите… как приедет ваш Аарон Цукер с его астмой, – тут она стала кривляться и высовывать язык, изображая, кажется, удушье, – с его дурным папашей, от которого прёт кошками так, что аж глаза ест, так я к ним не выйду. Хоть зовите меня, хоть обзовитесь. За ноги меня к ним тащить станете, так я за каждый косяк цепляться буду. И орать, что презираю всех Цукеров. Всё их вонючее семейство. А если у этого дурака сутулого опять приступ астмы случится, так я у него ингалятор отберу и спрячу.

– Угомонись, припадошная! Перед людьми стыдно. Всю дурь свою выложила как на тарелочке, – мамаша снова косится на Ратибора, который уже понял, что денег за его труды не предвидится, а посему собрал свои инструменты и ждал лишь удобного момента, чтобы попрощаться. Но тут мамаша сдалась под напором свой старшенькой. Опять поглядела на молодого человека и сказала чуть заискивающе:

– Видите, шиноби, как чирьи на тонкую девичью натуру влияют, едва совсем ума не лишают, а у Леи нашей как грудь начала расти, так его всё меньше становилось, иной раз и вовсе полоумной делается. Может, вы поглядите, что у неё там? Может, сделаете что?

Конечно, Ратибор не стал возражать.

«Делай добро, бросай его в воду, не жди награды, и оно к тебе вернётся троекратно».

– Конечно, я погляжу, – отвечает он. Ну, и то, что девушка хороша собой, тоже играло не последнюю роль в его согласии.

И тут в глазах девы поутих пламень ярости, а заискрились огоньки озорства, присущие девицам этого возраста. Она взглянула на мать, а та махнула на неё рукой: да давай уже покончим с этим.

И тогда девушка подошла к шиноби, всё ещё сидящему на стульчике, встала к нему спиной и, улыбаясь скромно и очи потупив, сказала:

– Чирей у меня… сзади.

И стала подбирать юбку свою прямо перед ним. А молодой человек, с детства приученный ничего не пугаться, вдруг начал понимать, где «сзади» у девушки фурункул, и от того его начала потихоньку пробирать паника! Он даже боялся взглянуть на стройные ноги Леи, которые приоткрывала его взору поднимающаяся юбка, у него вспотели ладошки, а сам он стал смотреть на мать девицы: эй, тётя… Это вот так и должно сейчас происходить? Или это какой-то экспромт вашей дщери. А мамаша лишь улыбалась сконфуженно: чего вы на меня-то смотрите. Туда смотрите. Там он, дорогой лекарь, там где-то этот злосчастный фурункул, а потом и пальцем ему стала указывать: вон там.

А у Леи закончились чулки и наконец появилось нижнее бельё, а потом и оно закончилось, и, чуть прикрытый нижним бельём, немного ниже поясницы, с правой стороны алел прыщ. И чтобы его было лучше видно, дева немного, самую малость, приспустила трусики, чтобы врачеватель смог лицезреть виновника всей этой не совсем обычной ситуации.

А тут в комнате почти в полной тишине, которую некоторые сочли бы гробовой, когда даже самая маленькая из дочерей от удивления не издавала ни звука, раздался что ни на есть смачный плевок.

– Тьфу! – и, словно сжигая всё вокруг презрением и погружая всех присутствующих в тягучую субстанцию неловкости, прозвучал шепелявый голос Нуит: – Стыдобища какая! И всё это перед гоем!

– Позор семьи, – сипло от сжимающего душу возмущения произнесла Нира. – Хорошо хоть трусы надела.

– Когда успела только? – зло интересовалась Нуит.

– Видно, готовилась подолы задирать, распутная! – и Нира тоже плюнула, как и сестра, с видимым удовольствием. – Тьфу!

Но, странное дело, бойкая, судя по всему, на язык Лея даже и не взглянула на свою сестру-сестёр. Она то поглядывала, поворачивая голову, на мать, то оборачивалась на лекаря, и в глазах её по-прежнему горели искры озорства… ну и некоторого возбуждения.

Да, признаться, наличие белья на девичьем стане юношу несколько успокоило, он-то думал, что в такой глуши даже кровные экономят на белье, но нет… С этим у девицы всё было в порядке. Впрочем, успокоился он не так чтобы «очень». Руки его всё ещё подрагивали, и он был красен, и глаза его едва различали надобное. Но он собрался с духом и, взяв себя в руки, произнёс:

– Ну что ж, фурункул невелик и находится… – он собрался с духом – всё-таки врачеватель, – он ещё не готов прорваться, – и с этими словами решил наконец прикоснуться к коже девушки. – Да, не готов. Раз уж… мы его обнаружили…

– Обнаружили! – фыркнула Нуит. – Когда тебе зад под самый нос подсунули.

– Нуит, Нира! – мать погрозила в их сторону пальцем. – Уймитесь. Выгоню сейчас.

– Полагаю, лучше его вскрыть, – закончил шиноби, не обращая внимания на недружелюбные комментарии из зрительного зала. И начал трогать ткани по периметру воспаления.

А Лея, почувствовав эти прикосновения, ещё немного подалась к шиноби поближе, чтобы тому было легче проводить пальпацию, и чуточку нагнулась, чтобы ему было лучше видно.

– А ну не нагибайся, встань ровно! – прикрикнула на неё мать. И дочь послушалась матушку, лишь взглянув на неё неодобрительно.

– Ты глянь, как отклячивает! – осудила поведение старшей сестры Нуит.

И тогда Нира, повернув голову к ней, произнесла с видимым знанием дела:

– Если папаша не выгонит её замуж в ближайшие полгода-год – жди беды.

– Ой, и не говори, нужно, нужно её замуж выдавать, – согласилась с нею Нуит и весьма безапелляционно добавила: – Иначе сбежит с цыганами или ещё с какими бродягами.

– Хоть за Цукера, хоть за гоя, хоть за козлолося. Но замуж, – Нира качает головой, а Нуит заканчивает со вздохом: – А то сестрица наша умом от нерастраченной страсти тронется.

На сей раз Лея всё-таки заметила, что те почти синхронно, в такт и осуждающе качают головами, и прикрикнула на сестру-сестёр:

– А ну, не трясите головами, Тянитолкай! И молчите обе. Врачу работать мешаете. А то мамаша уйдёт, так я вот нахлещу по щам обеим, будете знать. Саламандры безмозглые.

А Нира и Нуит тут же заголосили от обиды и потянули, потянули со стонами и причитаниями привычное своё многоголосие, которое, видно, тренировали годами:

– Мамаша-а, эта лошадь опять за своё! Обзывается!

Глава 8

Мамаша пресекла новую волну ругани и завываний, а Ратибор решил, что со всем этим госпиталем нужно заканчивать как можно быстрее. И без лишних разговоров взялся за ланцет, предварительно уколов мягкие ткани девицы иглой с обезболивающим. Он, не обращая внимания на новую, неожиданно вспыхнувшую волну взаимных женских упрёков, вскрыл фурункул, быстро произвёл чистку и уже готов был закончить, когда почувствовал за своей спиной движение воздуха, после которого все разговоры и ругань вдруг стихли, и в комнате повисла такая тишина, что, казалось, от неё даже и свет померк немного.

«Папаша припёрся!», – подумал юноша, но решил, что продолжит своё дело, тем более, оно почти сделано. Он даже не обернулся назад, зная, что хозяин заведения так и стоит в проёме двери, замер там и пока физической угрозы для него не представляет. И шиноби оказался прав, так как звук голоса, больше походивший на замысловатый стон, донёсся именно оттуда:

– Да лучше бы я ослеп.

Это были слова, переполненные мучительной тоской. Ратибор бросил быстрый взгляд на мамашу: та сидела, поджав губы и всем своим видом показывая, что молчать она не собирается и у неё тоже есть что ответить, и она ответит, уж будьте уверены, как только представится возможность.

– Жена моя! – продолжал стонать хозяин заведения. – Что делает этот арс (хулиган) у поднятого подола твоей дочери? Что он там у неё разглядывает?

– Ой, папаша, прекратите трагедию! – обернулась к отцу Лея. – Он нас всех лечит. И меня он лечит, а не рассматривает.

– Молчи, распутная! – рявкнул отец. – Молчи! Я говорю не с тобой, а с твоей пропащей матерью!

И тут уже и мамаша нашла что сказать:

– Если бы ты давал нам деньги на нормального врача, то не пришлось бы нам просить всяких бродячих гоев, чтобы они полечили твоих дочерей! Вот!

– Что?! – заорал папаша. – Да как ты смеешь мне такое говорить?! Ты, что, не знаешь, что я коплю на приданое нашим дочерям?!

«А я предполагал, что этим всё может и закончиться», – думал юный шиноби, старясь не обращать внимания на перепалку супругов.

– Ну всё, – заговорила стоявшая рядом с Ратибором младшая дочка Мория и достала новый леденец. – Уважаемые слушатели, сейчас вы услышите семьсот тринадцатый акт знаменитой драмы «Женщина, ты оскорбляешь меня в моём доме! А я отдала тебе лучшие годы жизни, прожив с тобой всю молодость в этой дыре!».

И девочка была права, обычный семейный скандал занялся с необыкновенной быстротой. И возгласы вопиющего папаши доносились до него как будто издалека:

– Как ты могла… гоя… О Элохим… гоя… попустила… Азазеля… Какой он на хрен лекарь… гой… Подол… дочери… на выданье… А если узнают… Что скажут люди… Позор мне… Позор тебе… Мать моих детей…

И тогда Свиньин поторопился закончить работу и убраться из комнаты, бочком, бочком, и испарился в районе двери от греха подальше, чтобы хозяин, не дай Бог, его не выгнал на ночь глядя на улицу.

Оказаться ночью в хлябях… О, это серьёзный вызов даже для очень опытного человека. Ночной туман укрывает всё вокруг, видимость близка к нулю, а ветоши летают беззвучно, и щупальца гигантских кальмаров на дороге не разглядеть, как, впрочем, и самой дороги.

Однолапые жабы, серая паутина, камышовый стригун, воробьи-людоеды и многие другие гады, активизирующиеся к ночи, ждут путников у дорог. И это не считая сущностей, которые даже не описаны в путеводителях, так как болота в этих местах до конца не изучены.

Не-ет, уж чего-чего, а оказаться в болоте ночью молодой человек точно не хотел. Поэтому, не дожидаясь окончания дискуссии, он собрал свои инструменты и с ларцом под мышкой подобно невидимке выскользнул из помещения, оставив семейство выяснять отношения.

Впрочем, он понимал, что папаша, раскалённый беседами с мамашей, может, обуреваемый своей обидой, что гой, пусть даже и по медицинским причинам, заглянул под подол его дочери, прийти к молодому человеку и попросить его на выход, но тогда шиноби потребует у него назад свои деньги. И это был веский аргумент для успокоения, и вправду: какой кровный захочет возвращать деньги?

В общем, шиноби вернулся к себе в комнатушку, зажёг лампу, достал из торбы свою книгу по анатомии и уселся на кровать. Ему потребовалась всего минута, чтобы при помощи дыхательных практик отринуть волнения и переживания и вернуть себе спокойствие, после чего он принялся за чтение.

Но почитать про комплексную работу мышц малого таза ему не дали и половины часа. Из-за кривой двери донеслись шаги, и он сразу понял, что к нему идёт Монька. Так оно и вышло.

– Барин! – она постучала по двери. – Барин!

– Входи. Чего тебе не спится? – спросил шиноби, отрываясь от книги. Он уже начал думать, что ему всё-таки предстоит неприятный разговор с хозяином насчёт выселения.

А Монька вдруг и говорит:

– Барыня велела переселить вас в лучший номер.

– В лучший номер? – признаться, юноша был растерян. Вот такого поворота событий он точно не ожидал. Но тут же у него возник вопрос: – А хозяин что?

– Хозяин? – служанка с горечью махнула рукой. – Молиться побежал. Башку свою уже полотенцем своим накрыл и закачался, забубнил что-то там своё, святое. Это теперь часа на два. У него завсегда так, как с женой полается, так молиться бежит. Одно слово – малахольный. Так что идите в хороший номер. Там такая кровать… у-у, что ты! Даже смотреть на неё, и то удовольствие, а уж лежать… Да и комната сухая, протопленная, без мокриц проклятых. А тут всю ночь их на себе будете ловить.

– Нет, не пойду, – вдруг отвечает ей на столь лестное предложение юный шиноби. – Хозяин, вдоволь намолившись, к ночи вдруг решится меня выгнать. Я не люблю ночные переезды.

– Ничего он не решится, – Монька с презрением машет рукой, – его слово против слова барыни. Чего он там ещё решится. Вот. Как хозяйка скажет, так и будет. Идите, идите, барин, не пожалеете.

Он немного подумал, но служанка продолжала настаивать. И тогда шиноби согласился.

«Делай добро, бросай его в воду…».

А комната была и вправду хорошая, чистая. И кровать, и лампы, и большое вымытое окно, и простыни на кровати сухие – всё в ней имелось. Ещё и дверь закрывалась плотно. И на задвижку.

«А вот это помещение, наверное, стоит тех денег, что я отдал хозяину».

Он расставил вещи и попробовал кровать. О да. Монька его не обманула. Юноша заглянул под матрас… И ни одного пятнышка от клопа, ни одной мокрицы не увидел.

«Кажется, это будет отличная ночь».

Он провёл рукой по мягкому покрывалу и уселся на кровать. Устроился поудобнее и снова взял свою книгу. Молодой человек ещё бы что-нибудь съел сейчас, полакомиться в таком комфорте сам Бог велел, но у него осталось всего несколько слив и кусочек хлеба, то был его завтрак, так что…

И тут он снова услыхал за дверью шаги.

«Монька? Нет, шаг шаркающий у неё. Хозяин? Тоже нет. Тут обувь с каблуками. И у идущего по коридору шаг короток, идёт там не мужчина. Из женщин кто-то, старшие то сёстры или сама… мамаша?».

И тут в дверь… Нет, не постучались. Скорее поскреблись. Свиньин снова отложил книгу и подошёл к двери.

– Кто там? Я спать уже готовлюсь…

– Откройте, шиноби, – просипели из коридора.

Признаться визита этого человека, или людей, он никак не ожидал. И засов молодой человек не отодвинул.

– Госпожа Нира, госпожа Нуит… Что вам угодно?

– Откройте, у нас всё болит! Надо, чтобы вы посмотрели.

– Болит? Посмотрел? – честно говоря, Ратибор после сцены, что закатил папаша на операции, очень не хотел, чтобы одну из своих дочерей хозяин обнаружил в его комнате. – И что же у вас там болит?

– Всё! – неожиданно громко объявила… кажется, это была Нуит. – Пустите нас, – а вот это была Нира. – Чего же вы через дверь, как с цыганами, с нами разговариваете, откройте, и мы вам покажем и скажем, где у нас болит.

Дурацкая ситуация.

– Ну открывайте… Ну открывайте же… – доносятся из коридора голоса, и кто-то настойчиво скребёт дверь.

И шиноби всё-таки открывает им дверь. И, наивно полагая, что удержит её-их на пороге, ошибается. Две головы на одном теле буквально ввалились в его комнату, сами захлопнули дверь, сами задвинули засов.

«Это не к добру!».

А Нира и Нуит словно специально решили ухудшить его положение, направились к его кровати и бесцеремонно уселись на покрывало… С ногами.

«Ну уж нет. Я теперь от двери не отойду! Уж лучше бы пришла Лея! У неё такой красивый… стан!».

Ещё немного подумав, он отодвинул засов и открыл дверь… И остался стоять около неё. Чтобы даже из конца коридора его было видно.

– Это вы зачем дверь растопырили? – шепеляво поинтересовалась Нуит.

– Тут спёртый воздух, свежего воздуха впущу, – соврал Свиньин.

– Воздух! – хихикнула сообразительная Нира. – Да они папашу нашего боятся, от харассмента берегутся.

– Да не бойтесь, мы здесь не для этого, – заговорила Нуит. А сама так подозрительно улыбается, что шиноби начинает опасаться ещё больше. – В этом смысле вам нашу Лею избегать надобно, это у неё свербит чрезвычайно, а мы к вам пришли по-другому делу.

«По другому делу?».

Вот чего точно он не хотел знать, так это сути дела, по которому головы решили с ним поговорить.

– Ночь на дворе. Быть может, перенесём беседу мы на утро?

– Нет, не на утро. Завтра поутру вы сбежите, пока мы спать будем, и потом жди такого, как вы, ещё пять лет, – твёрдо возразила ему Нира.

– Ну хорошо, – нехотя согласился шиноби. – Давайте говорить, но только поскорей суть дела излагайте.

И тут правая рука Ниры-Нуит лезет к себе под кофту и из природного женского тайника достаёт… кулончик на цепочке. И всё это из золота. И протягивает это шиноби.

– Поглядите, – предлагает Нира. – Это золото.

– Да, мы весной на ярмарке были, – продолжает вторая голова. – У одного жулика справлялись, он согласился дать за это пять шекелей.

– Рискну предположить, что стоит это больше, – заметил шиноби.

– Да? – обрадовалась Нуит. – А сколько? Не знаете?

– Я в ценностях не сильно разбираюсь, но если в ярмарочный день пять шекелей предложит вам торговец ловкий, то в честной лавке ювелирной вам вдвое больше предложить должны.

Головы переглянулись: понятно тебе? И Нуит продолжила:

– Мы вам это золото отдадим…

– Если устроите нам одно дельце, – заканчивает за сестру Нира.

Глава 9

– М-м… Вы мне работу предложить хотите? Скажу вам сразу «нет», – «Папашу, видно, порешить хотят. Хотя и старшую сестру они не очень любят!». – Признаться вам хочу, одним уже я делом озабочен. Второе брать – не в правилах моих. Да и вообще не в правилах шиноби. Я не из тех, что всё мешает в кучу.

– Это золото! – напомнила ему Нира и опять показала цепочку с кулоном. И добавила, как будто он не понял и ему нужно всё разъяснить: – Золото!

– Все шиноби жадные! – зашепелявила Нуит. – А дело-то плёвое. Нужно всего-навсего одного убогого зарезать, – она даже показала, как это делается, проведя рукой по горлу. – Раз… И всё, он трупик, а золотце у вас в кармане.

«Рашь… И вщё…».

При её-то дефекте речи и её костлявой руке пианистки, при их двух головах на кривом торсе… всё это выглядело и звучало весьма зловеще.

«Как у заказчиков всегда всё просто».

– И чем не угодил вам тот убогий? – поинтересовался шиноби, обдумывая следующую форму отказа, так как первая на сестёр действия не возымела.

– А тем и не угодил, что убогий. Это Рафаэль Скуловский, он дурачок в своей семье. Он грызёт ногти. У него слюни текут. – пояснила Нира, с презрением морща нос.

– То веская причина для убийства, – произнёс с едва заметным скепсисом Свиньин.

– Он олигофрен с подтверждённым диагнозом, – продолжила Нуит, морщась с омерзением, – он ковыряется в носу и съедает, что наковыряет.

– Определенно, это мерзко, – продолжил шиноби, усмехаясь. – Терпеть такое всем невыносимо, достоин смерти – од-но-знач-но.

– Он наш жених! – воскликнула Нира.

– Папаша их договорился с нашим, что через год у нас будет свадьба, – Нуит негодовала и говорила весьма зло. – Решили наши глубокоумные родители скрестить ежа с ужом и посмотреть, что, на хрен, из этого получится.

– Гольцманы и Скуловские выводят новый вид! – едко заметила Нира. – А Скуловские и рады, потому что за их патентованного дурака в округе никто идти не хочет.

– Даже бесприданницы! – добавила Нуит с ненавистью. – А нам деться некуда, его папаша так и сказал: у вас двоих, дети мои, на двоих будет как раз две головы, так как у моего сыночка башка не уродилась, зато у меня водятся деньги.

А Свиньин с интересом заметил, что на левой руке Ниры и Нуит пальцы сжались в кулачок от злобы, а вот правая рука теребила воротник кофты.

«Интересно, интересно… А как в их теле распространяются сигналы? Боль они, кажется, чувствуют обе, но вот какая из их голов у них отвечает за приказы от мозга к мускулам? Или каждая дублирует другую? А если дублируются, то как сигналы синхронизируются? Ходят они почти ровно, двигаются естественно, а значит, приказы мышцы получают одновременно, и они идентичны. Иначе её трясло бы при ходьбе, как при эпилепсии. О! Как всё интересно!».

Да, ему действительно было интересно, но вот только завтра его ждала нелёгкая дорога и очень ранний подъём. И поэтому он решил заканчивать этот разговор:

– Жених вам ненавистен этот, или замужество вообще вас не прельщает?

Они переглянулись и не ответили сразу, хотя поболтать головы любили. Ратибор понял, что сейчас они ему что-то важное скажут. И молодой человек не ошибся.

– Мы хотим быть артистками, – сообщила Нуит.

– Да, играть на пианино, – добавила Нира.

– И петь, – прошепелявила Нуит.

– И петь, – кивнула Нира. – Вы полонез Огинского слыхали?

– Я… – начал было шиноби, но Нуит его перебила:

– Сейчас мы вам споём, – они вскочили с кровати и вышли шагом картинным, каким выходят на сцену – ну, в их представлении, – на середину комнаты. – Сейчас вы обалдеете!

И так их выход был удачен и ладен, что Ратибор снова подумал: «Так какая голова всё-таки руководит их движениями?».

– Обалдеете! Точно, – поддержала её сестра. – Наши родственники не понимают нас, не любят слушать…

– Глушь! – убеждённо высказалась Нуит. – Дикие люди. Дети болот.

– Деревня! – продолжала Нира. – Вы-то другое дело, вы из самого… – название населённого пункта она произнесла с придыханием, – Купчино! Вы вон и очки носите зелёные, и занятие у вас… людей резать…

– Благородное, – вставила Нуит.

– Сразу видно, – продолжала Нира, – вы – культура. Вы оцените. Слушайте!

Потом они сделали рукой тот жест, который делают певцы на сцене, как бы приглашая публику к прослушиванию, изобразили сценическую улыбку, несомненно отрепетированную перед зеркалом и…

Но прежде, чем они запели, он успел вставить:

– Остановитесь… Стойте, вас прошу, не начинайте. Ночь на дворе, и времени не много, давайте к сути дела перейдём. Известно нам, что замуж вы не рвётесь, известно нам, что музыкой полны вы. Вот вам вопрос: зачем последний свой ресурс, – он указал на цепочку с кулоном, что сёстры всё ещё держали в кулаке, – потратить вы хотите на убийство? Ведь вам оно не даст, по сути, ничего, на шаг к мечте вас даже не приблизит.

– А на что же нам его потратить? – теперь Нуит была заинтересована и больше, слава Богу, не собиралась петь.

– Бежать вам надо и в лучах софитов блистать на сценах, здесь вы пропадёте, а там вам будет зал рукоплескать; ну а жених ваш, – он небрежно машет рукой, – пусть пускает слюни, других невест пусть беспокоит дальше. Вы будете в овациях купаться и принимать от публики букеты. У вас служанки будут, и лучшие портные вам платья будут пошивать, обеды, вина всякие и многое другое – всё будет вам доступно в прекрасном городе богатом. Ну, скажите мне теперь: что вам за дело до олигофрена? Пускай себе живёт, а вы свой золотой ресурс потратьте на себя.

Глаза дев остекленели, рты раскрылись сами собой, а взгляды были устремлены куда-то в потолок – ну, или в прекрасное будущее. Как он закончил, в комнате повисла тишина, и молодой человек буквально чувствовал, как рождаются в двух головах на одном теле картины одна радужнее другой: овации, платья, букеты, еда…

И вот теперь шиноби не торопился; он, конечно, желал выпроводить их из комнаты побыстрее, но хотел, чтобы они созрели и больше не докучали ему просьбами и пением.

И тут ожила Нира, она повернулась к Нуит и спросила:

– А когда дилижанс до Красного села?

– Так по четвергам у нас тут останавливается, – напомнила ей Нуит. – А от Красного села до Купчино далеко?

– Болот там нет, там чистый воздух, полдня пути пешком, не больше, – сообщил девицам шиноби.

– И болот нет, – заворожённо произнесли друг за другом сёстры.

Да, кажется, они прямо на его глазах созревали для побега. И тогда молодой человек решил их предупредить, немного предостеречь:

– В виду имейте, в городе есть цирк, и вам людей подобных в те цирки приглашают… поработать. И платят хорошо, как я слыхал.

– Кем поработать? – сразу спросила Нуит. – На пианино нужно играть?

– А платят сколько? – интересовалась Нира.

– Расценок я не знаю точных, – отвечал им Свиньин. – А вот работают они… Ну, не игра на пианино их главная работа. Ах, как бы вам сказать… – он не сразу находит нужного выражения. – Работают в том цирке они людьми… Неординарными. Там есть и баба с бородой, и настоящий негр, что не намазан ваксой. И карлик есть трёхногий.

– Трёхногий карлик! – воскликнула Нуит. – Как интересно! И что, у него и вправду три ноги есть?

– Я ногу третью ногою б… не назвал, – как-то уклончиво отвечал Ратибор. – Скорее это орган половой, но вот длиной он сантиметров сорок, из-за того его прозвали так. И на афишах так и пишут: «Трёхногий человек». И публика идёт смотреть на это, и «ногу» ту свою тот карлик показывает всем охотно, овации и восхищения изрядно собирая. И кассу тоже.

Девицы рты свои так и не закрывали, их воображение работало на полную мощность, и всё услышанное, как и положено молодым женщинам, они теперь старались представить визуально и, кажется, представляли это в самых, самых ярких красках. Возможно, от этого их глаза едва не выпадали из орбит, а Нира ещё и бормотала тихо:

– Там ещё и негр настоящий есть?

– Но я хотел бы вас предостеречь, – попытался вернуть их в реальный мир шиноби. – То место для девушек небезопасно. От цирка от того держитесь вы подальше.

– Это почему ещё? – прошепелявила Нуит, возвращаясь из прекрасных мечтаний в комнату трактира.

– Боюсь, что импрессарио, подлец, вас может… – он опять подыскивал правильные слова, – втянуть вас может в гнусные дела.

– В какие ещё дела? – сразу заинтересовались девицы. – Что значит гнусные?

Тут он снова начал подбирать слова, чтобы подготовить девушек к неприятным фактам мироздания:

– Ну, понимаете… наш мир несовершенный… устроен так, что женщин иногда… Есть подлецы такие, что женщин принуждают к… связям…

И вот теперь они перестали летать в облаках, смотрели на него и слушали его очень внимательно, и после того как он закончил свою фразу, Нуит уточнила:

– Это к каким ещё связам? К сексуальным, что ли?

– Да, про них я вам и говорю, – с некоторой неловкостью согласился молодой человек.

И тогда головы повернулась друг к другу и несколько секунд друг на друга смотрели, и в одном этом взгляде, как подметил шиноби, информации было больше, чем у простых людей в пятиминутном диалоге, а потом Нира и спросила:

– А адресок этого цирка не подскажете?

– Адресок? – тут уже шиноби удивился. Удивился так, что позабыл высокий слог. – Так это шапито, у него нет постоянного адреса. Он выступает по ярмаркам и концертам. Это цирк уродов Рувима Багульского. Его в городе все знают. А зачем же вам его адрес, я же говорю, вам нужно держаться от него подальше.

Но головы опять повернулись друг к другу и его, кажется, уже не слушали, а Нира произнесла задумчиво:

– Дилижанс, значит, у нас в четверг…

– В четверг, – подтвердила сестра.

– Нужно собирать вещи, – продолжала Нира.

– И еду, – напомнила ей Нуит.

– Точно, – Нира подняла палец. – И еду.

И, больше даже не взглянув на молодого человека, она-они направились к двери, о чём-то тихо переговариваясь.

– Успехов вам желаю, – сказал Ратибор, когда они выходили из его комнаты. Но девицы даже не повернулись к нему, чтобы попрощаться, так были увлечены.

«Заняты. Ну и славно, а олигофрен-жених пусть живёт себе».

Он запер за ними дверь. Жаль, что у него теперь не осталось времени на чтение. Молодой человек разделся и, прежде чем улечься, сделал несколько расслабляющих мышцы спины упражнений и несколько раз медленно и глубоко вздохнул, намеренно вызывая зевоту. Вот теперь он был готов ко сну. Спокойному и глубокому. Он улёгся в кровать.

«О, а Монька-то не обманула. Это, кажется, лучшая кровать, на которой мне довелось когда-либо спать».

Да и что там говорить, он всю свою жизнь спал либо с матерью в каморке при библиотеке, на узенькой дощатой кровати, либо в помещении, больше напоминающем монашескую келью. Да, именно там, в той келье, пока был на обучении у своего учителя, он и проспал девять лет. Без матраса, а вместо подушки используя обёрнутую в дерюгу чурку. Ещё были полати в барских домах, дурные кровати в дешёвых комнатах полусгнивших трактиров, вот, в общем, и всё. Поэтому эта кровать и была лучшей в его жизни.

Он уже начал потихонечку погружаться в сон, и мысли его стали приобретать причудливые формы и заканчиваться несуразицами, но тут в коридоре снова послышались шаги. И, вспомнив, что сейчас он тут единственный постоялец, Ратибор сразу насторожился, позабыв про сон.

«Нет, не Монька, и не хозяин, и не Нира с Нуит».

Поступь этих людей ему была уже знакома. И натренированное ухо его не обмануло. Шаги были лёгкие, но уверенные, не мужские, не шаркающие и не короткие.

«Неужели Лея? Ну а кто ещё… Это несомненно женщина… Ну не мать же семейства!».

Да и в дверь его постучали без всякого стеснения. И когда шиноби встал и подошёл к ней, он почти знал, чей услышит голос; тем не менее он спросил:

– Кто там?

– Это я, – ответила Лея, видимо, полагая, что этих двух слов будет достаточно для начала разговора. Мол, по голосу узнаешь.

И тут сердце юноши словно с ума сошло. Все его дыхательные практики, все его упражнения по расслаблению перед сном сразу пошли прахом… Пошли? Да нет… Полетели. Ведь как только он услыхал этот голос, как только услыхал… И в представлениях его тотчас начала выплывать из недр памяти прекраснейшая из всех картин, которые он только видел в своей жизни, а на картине той красовался наипрекраснейший девичий зад, подтянутый и, что называется, сбитый, который, выгодно подчеркивая его, обтягивало нижнее бельё с лёгкой резинкой, которую ему пришлось чуть опустить, чтобы произвести операцию.

И в жилы его, в его кровь тут же хлынули жутчайшие коктейли из отборнейших гормонов, да ещё в таких количествах, что взорвали бы голову и взрослому мужчине. И непонятно, где он взял силы, что не отодвинуть тут же с лязгом засов и не распахнуть дверь, чтобы увидеть ту самую, что послужила причиной его необыкновенного возбуждения. И всё-таки он устоял перед спонтанным и необдуманным желанием и… не открыл ей дверь, а, собравшись с духом, ответил голосом, который был не очень твёрд:

– И что вам нужно, Лея, госпожа?

– Дверь-то откройте, лекарь. Мне, что, из коридора с вами разговаривать? – донеслось из-за двери, и в голосе девушки отчётливо проступали нетерпение и укоренившаяся привычка капризничать. И снова кровь забурлила в юноше, прилила к лицу и даже к ушам. И ему снова пришлось выжидать несколько секунд, приводя себя к обычному своему хладнокровию. Ну, насколько это было, конечно, возможно в эту минуту. И дверь… не открыл, а лишь сказал:

– Говорите, что вам угодно, госпожа Лея.

– Да мне угодно, чтобы вы взглянули… Болит у меня, – почти раздражённо произнесла девица и для убедительности ещё пару раз постучала в дверь.

– Что у вас там ещё болит? – интересовался шиноби, но двери не открывал.

– Да откройте уже, – раздражалась девушка всё больше, теперь она начала дверь ещё и дёргать. – Мне нужно вам показать рану.

– Мне нет нужды её смотреть, – тут уже Ратибор полностью взял себя в руки. – И ничего у вас там болеть не может. Идите спать, госпожа Лея, пока на шум не сбежались ваши родители. А если вас и вправду беспокоит что-то, приходите с матушкой.

– Что? – за дверью вдруг стало тихо. – С матушкой? – потом некоторое время в коридоре висела пауза, а затем послышалось: – Ну и дурак ты, шиноби!

И уже после стали слышны удаляющиеся шаги. Свиньин ещё несколько секунд стоял у двери.

«Надеюсь, что младшая из сестёр уже спит».

И он направился к своей кровати. Улёгся в неё, в удобную, и ещё долго, минут пять или шесть, не мог заснуть, потому что размышлял о том, что могло бы произойти, если бы он проявил слабость и открыл бы дверь. И у него было чёткое понимание того, что это могло привести к неприятным последствиям, которые могли повлиять на успех его предприятия. На выполнение первого в его карьере задания. Задания безусловно важного, в котором волею судеб ему выпала честь стать единственным актором. И, явственно осознав это, юный шиноби наконец уснул.

Глава 10

Здесь, конечно, нужно было соблюсти баланс. Ему не терпелось выйти пораньше, он не хотел встречаться с хозяином трактира и всей его замечательной семейкой, особенно видеться с Леей. Почему-то он испытывал чувство неловкости, или даже лёгкого стыда, лишь от одной мысли, что они встретятся. Но в то же время выбираться из теплого дома в сырость хлябей и тащиться по грязи в тумане и в темноте, ну, как минимум, небезопасно. Хотя что там кривить душой… Это по-настоящему опасно! В общем, встал он рано и около часа занимался самоистязаниями в виде утреннего комплекса физических упражнений, после которого ополоснулся в тазу с водой, не спеша позавтракал, осмотрел свой костюм, который благодаря усилиям Моньки был абсолютно чист. После шиноби оделся. Да. Костюм, как и положено, за ночь не высох – а что тут, в болоте, могло высохнуть, если не висело у печи? Впрочем, влажная одежда его не пугала, и он стал осматривать вещи в торбе.

Но и они были в порядке. У него ничего не пропало. В общем, можно было уже идти, но за окошком чёрным маревом висела жуткая смесь ночной тьмы и предрассветного тумана, в которой что-либо рассмотреть было абсолютно невозможно: хляби – чему тут удивляться.

«Потом просто побыстрее пойду», – решил он, отходя от окна, скидывая торбу с плеча и доставая из неё остатки съестного. Хлеб, сливы… Но он поторопился, так как за дверью он услыхал шаги, а затем и стук в дверь. Били, очевидно, ногой, но он знал, кто там за дверью и поэтому не волновался, тем более что тут же раздался и голос:

– Барин, утра доброго, завтрак вам.

«Завтрак? Вот так да!».

Признаться, он был удивлён и тут же распахнул дверь. Конечно же, это была Монька, она пролезала в дверь, неся перед собой поднос.

О, это был не сырой хлеб с горьковатыми сливами. Это был настоящий завтрак, какие едят кровные. Тут была и каша из озёрного овса, обильно сдобренная рыбьим жиром, шпажка с шестью маслянистыми мидиями, зажаренными на открытом огне, целый пучок мочёных стеблей осоки, солёных и перчёных. И даже небольшая чашечка с нежными побегами лотоса. Лакомство. Ну, правда, тоже консервированных. И ко всему этому на подносе было два увесистых куска отличного поджаренного овсяного хлеба и большая пиала с чаем-болотником. В общем, завтрак был не только питательный, но и весьма изысканный.

– Вам, барин, – говорит служанка, ставя поднос на столик.

– А неплохо живут трактирщики в этой глуши, – заметил Ратибор, разглядывая кушанья.

– Ой, да что вы! – махнула рукой Монька. – Такого они не жрут, кашу трескают по утру, да чай хлыщут, да хлеба малость, это просто вы барыне приглянулись, вот она и велела, – тут служанка указывает пальцем на лотос. – А вот это от меня. Уберегла я от Тянитолкая. Уж больно они охочи до лотоса; если банку откупорили – всё, – она машет рукой. – Непременно сожрут. А я вот спрятала от них на праздники, и вот видите, барин, пригодились.

– Спасибо тебе, добрая женщина, – говорит Свиньин, усаживаясь за столик. – И барыню поблагодари за её радушие.

– Хорошо, скажу ей; она мне давеча и говорит: как хорошо, Монька, лекаря в семье иметь, даром что гой, всё одно хорошо.

– А у вас-то… – Ратибор берёт в руки чашку с чаем, – как ваша спина?

– О Господи, – служанка молитвенно сложила руки, – не поверите, барин, за столько лет я так спала… Как в детстве. И даже не кольнуло за ночь нигде, и всё утро кручусь… Спина как новая.

– Ну, и прекрасно, – сказал молодой человек и принялся за завтрак.

Он съел, конечно, не всё, еды было слишком для него много; мидий и, конечно же, лотос он спрятал в свой туесок для еды. А когда закончил, то мрак за окном уже превращался в серость. В общем, можно было потихоньку выходить из дома.

И, конечно же, у выхода из трактира, у дверей, ему снова повстречалась Монька и… зачем-то вставшая в такую рань Лея. Девушка была в ночной рубашке и шали, накинутой сверху, и если на его прощание служанка едва ему руки не целовала, то девица даже не поглядела в его сторону, разве что глаза скосила с вызовом, и то всего на секунду, ни слова при том не произнесла, но и без ненужных слов, одним лишь вздёрнутым носом показала этому бродяге, что презирает его, как не презирала никого в своей жизни. Никого!

Как это ни странно, но почему-то это немного задело Ратибора. Он ведь не сделал ей ничего плохого. Впрочем, он в свои четырнадцать лет ещё не очень хорошо понимал женщин, если вообще хоть немного понимал их. Монька открыла ему дверь, и он словно нырнул во влажную пелену рассвета. Ну, хоть холодно не было, и то хорошо. А на дворе шиноби увидал то, что его порадовало: там, у одного из сараев, стоял знакомый ему тарантас с накинутой на него дерюгой. Значит, торговец с еретиком добрались сюда и находятся сейчас в безопасности. И когда он проходил мимо тарантаса, из-под дерюги донеслось:

– Эй, какая сволочь тут бродит? Эй, ты… Кто тут? Дайте мне чаю горячего, я продрог. Хлеба дайте… Позовите эту скотину… Слышите? Позовите моего мучителя! Пусть выпустит меня, мне надо по нужде! Слышите меня, чёртовы ублюдки?

Ратибор прошёл мимо, ничего не отвечая ему, причём стараясь пройти быстрее – он никак не мог помочь бедолаге.

* * *

Свиньин поначалу не торопился, видимость была такой, что ему нужно было присматриваться, чтобы случайно не сойти с дороги в болото. Посему он шёл весьма не спеша в ватной тишине рассветного тумана. И правильно делал, так как, отойдя совсем недалеко от трактира, он нашёл пару толстых щупалец, что выбрались из хляби и лежали в луже, плохо различимые.

Так охотились гигантские кальмары. Ему пришлось освободить от футляра наконечник копья и с помощью него «попросить» кальмара убрать свои конечности с дороги. Кальмар обиделся и стал активно ворочаться в грязи, разбрасывая остальные щупальца, что называется, наудачу в надежде зацепить ими обидчика. Но Ратибор был хорошо знаком с повадками этих опасных существ и, отойдя в сторонку, конечно же, избежал ненужных контактов. Хотя брызг грязи ему избежать не удалось. После того как кальмар убрался от дороги, он очистил наконечник копья от крови моллюска и пошёл дальше.

А утро потихоньку брало своё, и дальше дорога шла вверх, грязь отступала от обочины всё дальше, становилось суше. Когда наконец настало настоящее утро, тучи стали особенно тяжелы и черны, и из них начал накрапывать обычный дождь, который в хлябях днем почти и не заканчивается. В общем, всё было как всегда. А ещё через час на пригорке завиднелась деревенька.

И он, ещё не дойдя до указателя, что криво торчал возле дороги, уже догадывался, что… «Это, должно быть, Малое Варево».

То есть до поместья мамаши Эндельман, до её резиденции Кобринское, осталось – ну, если карта не врала, – меньше сорока километров, которые шиноби собирался преодолеть до конца этого дня. Юноша был уверен в своих силах и рассчитывал добраться до Кобринского за восемь часов.

Но у самой деревни его увидала девчушка лет десяти, что копалась в грязи у забора, ловила с небольшого мыска на верёвку с крючком кальмаров на прокорм барсуленей. Она тут же забросила своё занятие и, задрав грязный подол, кинулась в деревню с криками. Причём кричала она пронзительно громко:

– Синоби! Синоби к нам тащится! Ой-ой… Синоби!

В общем, встреча с местными ему была гарантирована. Ратибор собрался: кто его знает, что там у них на уме и как они к нему отнесутся. Впрочем, простой люд всегда был к представителям его профессии, как правило, благосклонен. И он ускорил шаг, тем более что молодой человек собирался в этой деревеньке немного передохнуть, выпить воды и перекусить, если, конечно, удастся. Но теперь ему показалось, что отдохнуть тут не придётся. Везде стояла какая-то кутерьма. Меж кривых лачужек с покосившимися заборами пробегали женщины, а из-за кривых палисадников выглядывали дети всех возрастов. Во всём виделась какая-то суета и тревога, и многие взгляды были устремлены к нему. И тогда он подумал, что надо бы ему это сельцо пройти побыстрее, и, несмотря на некоторое утомление, тем не менее прибавил шагу. Но как он ни торопился, проскочить мимо жителей этого места у него не получилось.

– Синоби идёт! – неслось от двора ко двору, опережая его бодрый шаг. – Синоби тащится!

И благодаря этому звуковому оповещению, опережавшему его физическое перемещение в пространстве, из дворов стали выбегать дети и женщины и с любопытством смотреть на Свиньина.

А вскоре он увидел, как из одного проулка к нему навстречу вышел человек в окружении нескольких детей; человек был, судя по его чёрной жилетке и чёрной шапочке, из кровных, а дети так и галдели вокруг него:

– Вон он… Вон тот синоби… Сюда прётся.

«Интересно, что им нужно?».

На всякий случай Свиньин подтянул пояс и потёр ноги одну об другую, проверяя завязки на сандалиях. Но его предосторожности оказались напрасны, так как человек, окружённый детьми, ещё издали, шагов за десять до юноши, стал тянуть ему руку для рукопожатия, приговаривая:

– Господь услыхал мои молитвы! Как хорошо, что ты тут появился, дорогой друг!

И это была не та ситуация, которая устраивала бы молодого человека. Было понятно, что людям в этом селе что-то от него будет нужно. Вот только задерживаться здесь ему было нельзя, так как до ночи он мог не успеть добраться до последней точки своего пути.

А человек, небритый и в шлёпанцах на босу ногу, уже вот он… Да, по виду он кровный, но значка на жилетке никакого нет. Почему? И этот человек тянет к Свиньину руку.

– Как вовремя ты появился, парень! Как вовремя…

И пришлось шиноби эту руку пожать – правда, перчатку он снимать не стал. Юноша был подготовлен ко всяким фокусам, так что ухо держал востро.

– Меня зовут Белкин, – представился человек. – Я в здешних местах смотритель от мамаши Эндельман.

– Ратибор Свиньин, шиноби, – ответил на приветствие юноша, он думал, что, как и всякий другой кровный, Белкин сейчас начнёт удивляться такой неблагозвучной его фамилии, но на сей раз он ошибся, мамашин смотритель и ухом не повёл, а быстро продолжал:

– Друг, выручай… У нас беда, сами не сладим, а полицейские сказали, что смогут прислать команду только через три дня, понимаешь? А он сейчас нашего Трифона переварит, за три дня уже и семена даст…

И этот Белкин ещё и не договорил, а Ратибор уже понимал, о чём идёт речь и, зная тему, может быть, даже лучше, чем смотритель, уже сделал для себя выводы.

«Нет, за три дня бродячий бамбук человека не переварит, да и мало этому растению одного человека, чтобы отрастить коробочки с семенами. Нужно три-четыре трупа для удобрения и неделя для роста семян. Неделя, а то и полторы».

И уже начал думать, как побыстрее отказать этому представителю и уйти отсюда. Но Белкин бубнил, почёсывая свою трёхдневную щетину:

– Поле дальнее, мы его мидией засеяли и недели полторы там не появлялись, а там ещё ивами края поля поросли, он там и спрятался, в общем, мы его проморгали… Вымахал уже, тварь, метров на пять, а сегодня пошли мужики кальмаров побить и наловить лангустов на продажу, а он одного мужичка и убил… Понимаешь? Мужики говорят, что с первого удара прямо в темя его хлопнул, пока тот собирал лангустов, – тут Белкин резко вмазал рукой, – Раз… Щёлкнул, и всё, насмерть… Сразу наповал…

– Друг мой, шиноби кодекс повествует, что должен вам я обязательно помочь, – начал Ратибор, – но сложность есть одна, уже я связан делом. Ещё вчера я должен был предстать перед самой мамашей Эндельман. Но время потерял, и промедленьем этим заказчика могу я огорчить. Увы, увы… Я отказаться должен, хоть в раз другой помог вам непременно б.

Глава 11

– Друг… – Белкин поморщился. – Не уходи, а… У меня тут всё плохо… Дело такое… Я тебе дам шекель… Дам, у меня в кассе есть немного денег. Давай, а? Тебе же, – он на всякий случай оглядел молодого человека с ног до головы, – зарубить триффида – раз плюнуть, а нам его никак не победить… Шекель, а? Ну соглашайся, друг.

В голосе его слышались просьба и надежда одновременно, и уже по тому, что шиноби не ответил ему сразу, он сделал правильный вывод и добавил:

– Слушай, я тебе два шекеля заплачу.

– Тут дело не в деньгах, и даже три монеты меня не соблазнят. Спешу я просто. В этом вся загвоздка.

Юноша уже думал, что этого будет достаточно, но он ещё не понял, с кем имеет дело. И Белкин зашёл с последних козырей:

– Слушай, друг… То поле мы сеяли под налоги, понимаешь? А если мы лангустов не переловим, всё – пожрут они мидий, и выплачивать мамаше налоги нам будет нечем… Ты ведь понимаешь, что налоговые сюда пришлют палачей с големами, мужиков будут пороть, молодых баб мамаша погонит в позорные дома, ты же знаешь, что мамаши налог с людей взыскивать умеют. Попробуй им только не отдай положенного… А мы в этом квартале ничего для налоговой не собирали ещё, на то поле надеялись… А теперь ничего и не собираем… Придут люди с големами… Они тут такое устроят… Сам понимаешь, демократия кругом, с налоговыми шутки плохи… В общем, если не убить триффида, деревенским плохо будет…

И вот это был уже довод веский. От такого не отмахнёшься, на торопливость не сошлёшься. Ратибор прекрасно знал, как хозяева карают несчастных пейзан за недоимки. И словно почувствовав брешь в его позициях, наместник продолжал:

– Выручай людей, синоби. И два шекеля ещё от меня будет тебе.

В принципе, то, за чем он спешил в Кобринское, могло полежать на льду ещё денёк, ничего с ним уже не случилось бы. Полдня или день ничего бы не решили, он торопился только для порядка. Скорее для себя, чем для дела. И Свиньин спросил:

– А где триффид?

– Километра два. Полчаса ходьбы отсюда, – обрадовался Белкин; он обернулся назад и стал глазами искать кого-то. И закричал: – Ерёмка! Ерёма, ты где?!

И тогда на глаза Ратибора попался мальчишка… Кажется, это был его сверстник. Босой и в грязных по колено штанах, он быстро поклонился и спросил:

– Чего, барин?

– Отведи господина шиноби на седьмое поле, он триффиду макушку срубит, а потом гони туда бригаду Васнецова, пусть корчуют пенёк сразу, не ждут, пока он снова росток даст.

– Ладно, – отвечает Ерёмка и кивает. И теперь уже обращается к Свиньину: – Пойдёмте, барин, укажу вам, где бамбук мужичка нашего убил.

* * *

Есть реки, чьё течение покойно и неспешно

Чьи русла полноводны, пересекают богатые долины

Но жизнь шиноби на те воды не похожа

Не ведает шиноби, в день какой прервётся неспокойный его путь

И что тому концу причиной станет

– Вон он… – Ерёмка указывал рукой на край болота, что порос чёрной ивой. – Чёрный, у ив прячется.

– Спасибо, вижу я, – отвечал ему молодой человек. Он и вправду прекрасно видел пятиметрового триффида, что принял чёрный цвет, чтобы на фоне чёрных деревьев без листвы его не было видно. Эти разумные растения легко меняют цвет в зависимости от окружающей среды.

Шиноби стал приглядываться, искать дорогу к триффиду. Ему нужно было подойти к растению хотя бы метров на тридцать. Лучше, конечно, на двадцать, но его хорошие навыки работы на дистанции позволяли ему и с тридцати метров поразить это опасное растение. Но триффид стоял у самых зарослей ивы, а из них произвести точный бросок было просто невозможно, у ивы слишком много веток и свисающего с них длинного болотного мха.

Продолжить чтение