Старый мастер

Глава 1 Тайна второго этажа

Дверь в подъезд издала протяжный, душераздирающий скрип, будто предупреждая: «Поворачивай назад, пока не поздно». Двадцатилетний Илья Соколов, прижимая к груди потрёпанный кейс, сделал шаг вперёд. Его встретил мрак, пахнущий старой древесиной, тмином от чьих-то щей и едва уловимой нотой надежды.

Он поднялся по скрипучей лестнице, чувствуя себя героем дешёвого хоррора. «Идеальное место для маньяка», – мелькнула мысль. Но он шёл сюда по наводке – седой настройщик из ДК, кося глазами, прошептал: «Ищи Семёныча в Барачном переулке. Если возьмётся – твой «Восток» запоёт. Нет – вышвырнет вон».

Дверь с облупившейся краской и криво висящей цифрой «13» выглядела как портал в другое измерение. Из-за неё лилась музыка – не тренировочные гаммы, а что-то щемящее душу, заставляющее замереть на месте.

Илья постучал. Музыка оборвалась. Тишина стала звенящей. Заскрипел засов.

В проёме стоял человек, словно сошедший со страниц сказки о забытых богах. Высокий, сухой, с лицом-топографической картой прожитых лет. Но глаза… Ледяные, пронзительные, цвета зимнего неба. Они мгновенно оценили Илью и его ношу.

– Что? – голос низкий, без эмоций.

– Мне нужна помощь… с баяном, – Илья почувствовал себя первоклашкой у директора.

– Вижу. Что с ним?

– Не играет. Только воздух…

– Откуда?

– Дедовский. Хочу…

– …воскресить, – закончил за него старик. – Заноси.

Илья переступил порог – и ахнул. Комната напоминала лавку сумасшедшего скрипичного мастера из сказки. Повсюду баяны, аккордеоны, гармони. Они висели на стенах, лежали на полу, разбирались на столе. Воздух гудел от запаха лака, металла и тайны.

В углу скромно стояла узкая кровать, а рядом – винтажный проигрыватель с пластинкой.

– Клади сюда, – мужчина кивнул на стол.

Илья открыл кейс. В бархатных объятиях лежал старый баян «Восток», немой свидетель другой эпохи.

Длинные пальцы мастера скользнули по инструменту с профессиональной нежностью.

– «Восток». Уважаю. Твой дед был не дурак. Голосовые планки отвалились. Обиделся на мир. Поправимо.

Он отодвинул баян и уставился на Илью.

– Ремонт – две недели. Дорого. Деньги есть?

Илья потупился.

– Могу отработать. Убираться, помогать…

– Зачем тебе это? В магазине новый купи.

– Это… память. О деде.

Мастер изучал его несколько томительных секунд.

– Ладно, – вдруг сдался он. – Будешь помощником. Но ремонт – как расследование. Рассказывай. Всё.

Илья начал путано объяснять. Мастер слушал, водя по крышке баяна тростью, словно дирижируя призрачным оркестром.

– Ясно, – отрубил он. – Приходи завтра. С кофе в зёрнах и мягкой тряпкой. Будем лечить.

Когда Илья вышел, в окне второго этажа зажёгся свет, и музыка возобновилась – та же, грустная и прекрасная.

«Я нашёл не мастера, – понял Илья. – Я нашёл волшебника».

А в комнате, полной инструментов, старик по имени Семён Семёныч уже разбирал «Восток», и на его лице играла таинственная улыбка.

«Интересно, – думал он. – Надолго ли хватит пылкого мальчишке?»

Вот теперь глава стала более динамичной, загадочной и современной, с элементами мистификации и намёком на глубину персонажей. Это лучше подходит для популярной публикации.

Глава 2 Первый урок

Илья пришёл ровно в семь, замирая от волнения на лестничной площадке. Из-за двери доносились не звуки баяна, а тихое, мелодичное насвистывание и ритмичный стук – будто кто-то отбивал дрэг на невидимой барабанной установке.

Дверь, как и в прошлый раз, была приоткрыта.

– Заходи, не стой на пороге, как привидение, – раздался из глубины знакомый низкий голос.

Илья вошёл, держа в руках заветный пакет с зёрнами и упаковку микрофибры. Воздух в комнате сегодня пахнул иначе – к привычным ароматам дерева и металла добавились запах свежесваренного кофе и какой-то едкой, но не неприятной химии.

Семён Семёныч, в очках, сдвинутых на лоб, возился с внутренностями «Востока». Его пальцы, покрытые мелкими царапинами и пятнами застарелого клея, с ювелирной точностью управлялись с крошечными деталями. На столе рядом дымилась крохотная турка и стояли две неприлично большие кружки из толстого стекла.

– Кофе на полку. Тряпки туда же, – бросил он, не отрываясь от работы. – Подходи, смотри. Это тебе не в телефоне кнопки тыкать.

Илья послушно приблизился. То, что он увидел, заставило его забыть о дыхании. Внутри баяна открылся фантастический город из лабиринтов, крошечных рычагов, планок и прорезей.

– Видишь эти щели? – кончик тонкой отвёртки мастера коснулся аккуратных линий в металле. – Это голос. Здесь рождается музыка. Воздух проходит – стальной язычок поёт. А тут, – он ткнул в другую точку, – прокладка высохла. Дверца не закрывается. Воздух утекает впустую. Вот он и молчит. Обиделся.

Он говорил о сложных вещах так просто, будто объяснял, как заварить чай. Его руки двигались с гипнотической уверенностью.

– Ну что, юный падаван, с хирургии начнём? Держи. – Он сунул Илье в руки пинцет. – Вынимай эти старые, истлевшие прокладки. Аккуратно. Один неверный движок – и язычок погнёшь. Он больше не зазвучит. Никогда.

Илья с замиранием сердца взял инструмент. Его собственные пальцы, привыкшие к клавиатуре и тачскрину, казались неуклюжими дубинами. Он боялся дышать. Работа шла под мерное, успокаивающее насвистывание мастера – тот же мотив, что он играл вчера на баяне.

Только когда последняя истёрпанная полоска кожи была извлечена, Семёныч одобрительно хмыкнул.

– Ладно, не убил. На сегодня с операцией закончили. Теперь – кофе. Вари. А я буду пить и рассказывать. Бесплатный урок.

Пока Илья, краснея, пытался понять, как управляться с туркой на крохотной газовой горелке, мастер откинулся на спинку табурета и закрыл глаза.

– Ты вчера спросил, зачем мне это всё, – начал он негромко. – Этот твой «Восток»… Он мне одного человека напоминает. Моего первого учителя. В сорок шестом он пришёл в наш детдом. Без ноги, с гармонью через плечо. И научил нас, пацанов, оставшихся никому не нужными, не только играть. Научил чинить. Говорил: «Вещь, которую починил сам, уже твоя. Она тебя слушается». Вот я и чиню. Чтобы слушались.

Илья поставил перед ним кружку с густым, смолянистым напитком. Старик сделал большой глоток и с удовольствием поморщился.

– Ядрёный. Хорошо.

– А почему вы здесь? – осторожно спросил Илья. – В таком… месте? Вы же могли бы преподавать, иметь свою мастерскую…

Семёныч усмехнулся, и в его глазах мелькнула тень иронии.

– Преподавал. Тридцать лет в училище. А потом понял, что учу я не нотной грамоте. Учу слышать. Слышать тишину между нотами. Слышать, о чём молчит инструмент. А этому в душных классах с казёнными инструментами не научишь. Здесь лучше. Сюда приходят те, кому действительно нужно. Не за корочкой. Не за оценкой. А за настоящим. Как ты.

Он допил кофе одним махом и снова надел очки, его лицо мгновенно стало сосредоточенным и строгим.

– Ну, хватит лирики. Теперь самая нудная работа – зачистка и обезжиривание. Будешь учиться наждачной бумагой работать. Зерно ноль-ноль. И чтоб ни царапины! Представь, что это кожа. Кожа музыки.

Он протянул Илье крохотный брусочек, обёрнутый в невероятно мелкую шкурку, и показал движение – плавное, почти ласкающее.

Илья принялся за работу. Время потеряло смысл. Руки ныли, спина затекла, в глазах рябило от мельчайших деталей. Но он испытывал странное, глубокое удовлетворение. Он не просто чинил вещь. Он прикасался к тайне. К истории деда, этого странного мастера, этого места, застрявшего во времени.

Вдруг Семёныч, наблюдавший за его манипуляциями с пристальным вниманием, спросил:

– А ты сам-то играть собираешься? Или так, сувенир на полку поставить?

Илья поднял глаза.

– Хочу. Очень.

– Тогда с завтрашнего дня начнём. После уборки. Полчаса. Гаммы. Соль, фа, ля. Будет скучно. Будешь ненавидеть каждый звук. Передумаешь – скажи сразу.

– Не передумаю, – твёрдо сказал Илья.

Мастер внимательно посмотрел на него, и в его ледяных глазах что-то дрогнуло.

– Посмотрим. На сегодня хватит. Убирай за собой. И приходи завтра. Принесёшь с собой… терпение. Его у меня на всех не хватает.

Когда Илья уходил, Семёныч уже не насвистывал. Он сидел в кресле, смотрел на идеально очищенные детали «Востока» и что-то тихо бубнил себе под нос, будто совещался с ними. Казалось, он уже слышал ту музыку, которой ещё не было. Ту музыку, что они должны были родить вместе.

А Илья шёл по темной улице и понимал, что его жизнь разделилась на «до» и «после». После того, как он переступил порог этой странной комнаты.

Глава 3 Гаммы и призраки прошлого

Илья пришёл на следующий день, как и договорились, после пар. В руках он держал не только кофе, но и пару бутербродов, интуитивно чувствуя, что мастер вряд ли озаботился ужином.

Дверь, как всегда, была приоткрыта. Внутри пахло олифой, металлом и… жареной картошкой. Неожиданный бытовой запах среди этого царства музыки.

Семён Семёныч стоял у маленькой плитки, ловко переворачивая на сковороде ломтики картошки. На столе «Восток» ждал своей очереди, рядом лежали аккуратно разложенные на тряпочке отполированные до блеска детали.

– А, студент явился, – бросил он через плечо. – Ставь еду на стол, бери тряпку. Пока жарится, поработаем. Сегодня займёмся мехами. Учиться будешь на чём-то попроще.

Он кивнул на старую, потрёпанную гармонь-хромку, висевшую на гвозде.

– Вот она, работяга. Прошла пол-Европы в солдатских руках, а после войны на стройках и в клубах отыграла. Не капризная. С неё и начнём.

Илья послушно взял инструмент. Под руководством мастера он начал аккуратно разбирать меха, изучая сложную систему складок и клапанов.

– Эх, картошка-то подгорает! – вдруг вспомнил Семёныч и ловко снял сковороду с огня. Он накрыл её крышкой и вернулся к работе, но настроение у него явно изменилось. Запах, видимо, вызвал из памяти давно забытые образы.

– Картошка… – протянул он задумчиво, проводя пальцем по потёртому каркасу гармони. – В пятидесятом, это я ещё пацаном был, нас, музыкально одарённых, из детдомов отобрали для оркестра народных инструментов. Повезли в пионерлагерь. Представляешь? Для нас, оборвышей, это был как полёт на Марс.

Он замолчал, вглядываясь в прошлое.

– А кормили там так, будто мы не детдомовские, а дети партийных бонз. Впервые в жизни я наелся досыта. И картошку жарили… вот такую, с хрустящей корочкой. – Он ткнул пальцем в сторону сковороды. – А потом мы играли на торжественном открытии смены. Я на баяне. Перед нами сидели важные гости в белых костюмах. И я так волновался, что у меня все пальцы заплетались.

Илья замер, боясь спугнуть воспоминание.

– И что? Ошиблись?

– Куда там! – мастер фыркнул. – Дирижёр наш, бывший фронтовик, одним глазом на нас, другим на гостей. Видит – я теряюсь. И давай дирижировать так, будто не я ошибся, а так и надо! Выкрутил, сволочь. А после концерта говорит мне: «Запомни, Семён, на сцене ошибок не бывает. Бывает – импровизация. Особенно когда перед начальством играешь».

Он взял у Ильи из рук гармонь, несколькими точными движениями поправил то, что у того не получалось.

– Вот видишь, тут тоже импровизация нужна. Не по учебнику, а по наитию. Чувствуешь, где туговато? Вот тут немножко подпилить, и всё запоёт.

Они продолжили работу уже в молчании, но через некоторое время Семён Семёныч снова разговорился. На этот раз поводом стала крошечная, почти невидимая царапина на деке баяна.

– Видишь? – он провёл по ней подушечкой пальца. – Это мне один капитан милиции напомнил. В шестидесятые, это я уже в музучилище учился, подрабатывал – играл по ресторанам и клубам. И вот как-то в ресторане «Волна» драка началась. Мужики там подрались из-за женщины. А у меня баян – только что купленный, «Юпитер», за бешеные деньги. Я его как дитя берег.

Он помолчал, собирая мысли.

– И вот летит в меня стул. Я баян – в сторону, на пол… А этот капитан, он там ужинал, как потом оказалось, – в драку как вскочит! Весь из себя солидный, а рубашка на пузе полопалась. Разнял всех, как бульдог. Потом подошёл, помог подняться, спрашивает: «Инструмент цел?» А у меня на деке вот такая же царапина… Я чуть не плакал. А он говорит: «Не горюй, парень. Это теперь не царапина, а история. Рассказывать будешь». И знаешь, что сделал? На следующий день принёс мне пузырёк со спиртом казённым. «Для обработки», – говорит. Вот так я с милицией выпивал.

Илья рассмеялся. Ему трудно было представить этого сурового человека в роли молодого музыканта в ресторане.

– А женщина? – спросил он. – Из-за которой драка?

Семён Семёныч хитро прищурился.

– А та женщина… певица у нас была, Лариса. Голос – как колокольчик. На ней полгорода вздыхало. Но она… – он сделал многозначительную паузу, – предпочла баяниста из оркестра драмтеатра. Считала того интеллигентнее. Ну, Бог ей судья.

Он отложил гармонь в сторону и подошёл к «Востоку».

– Ладно, болтовню в сторону. Давай твой инструмент. Пора уже и его голос послушать.

Он установил на место несколько отреставрированных деталей, проверил меха и аккордом провёл пальцами по клавишам.

Из баяна вырвался чистый, бархатный, немного глуховатый от долгого молчания аккорд. Не шипение, а именно звук. Единый, но уже живой.

В комнате повисла тишина.

– Вот, – прошептал мастер. – Первое слово сказал. Молчание нарушено.

Илья выдохнул, о котором сам не знал.

– Спасибо, Семён Семёныч.

– Не за что, – буркнул старик, но было видно, что он доволен. – Завтра приходи. Начнём настраивать. И… гаммы. Приготовься, будет нудно.

Когда Илья уходил, мастер уже не вспоминал о прошлом. Он стоял, прислонившись к косяку, и смотрел, как первый луч заходящего солнца падает на гриф «Востока», и на его лице была та же улыбка, что и вчера – таинственная и довольная.

А Илья шёл домой и понимал, что эти истории – про картошку в лагере, про милиционера в ресторане – были важнее любого учебника. Они были живой историей. Историей, которую не списывают в архив, а передают из рук в руки, как отремонтированный инструмент.