Ересь Каракозова

Размер шрифта: 13

Артем Чернуха

ЕРЕСЬ

КАРАКОЗОВА

2025 год

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прежде чем вы перевернете эту страницу и погрузитесь

в содержание книги, я хочу обратиться к вам с искренним

и важным посланием. Пожалуй, самое главное – не относиться к происходящим в книге событиям слишком серьезно. Изначально я задумывал это как текст для личного интеллектуального развлечения, но со временем он перерос в

целый роман, который постоянно обманывает автора, читателя и своих героев.

Во-первых, и это самое важное: эта книга – не нападение

на веру. Она – исследование феномена религиозного фанатизма, крайности, которая, к сожалению, слишком часто зат-мевает собой суть духовного поиска, милосердие и глубокую

мудрость, лежащие в основе большинства мировых религий.

Моя цель как автора – не оскорбить чувства верующих

людей. Искренняя, глубокая вера миллионов заслуживает

уважения и является для многих источником силы, надежды и нравственных ориентиров. Я с огромным почтением

отношусь к этому личному сокровенному выбору каждого

человека.

Однако я убежден, что любая идея, любое учение, любая

система взглядов – светская или религиозная – должны

быть открыты для критического осмысления и анализа. Эта

книга посвящена тому, что происходит, когда вера укореня-ется в почве неверия, а болезненный поиск Бога и отрешён-ность от привычной жизни превращают личность в извращён-ного социопата, нуждающегося в божественности и одновременно яростно отрицающего её.

Во-вторых, и это ключ к ее прочтению: это исследование

облечено в сюрреалистичную форму.

Я сознательно выбрал язык гротеска, абсурда и сновидче-ской логики не для того, чтобы насмехаться, а чтобы обна-жить. Фанатизм, доведенный до своего логического предела, 3

Ересь Каракозова

сам по себе является сюрреалистичным явлением. Он разрывает привычные связи между реальностью и догмой, между

человеком и идеей. Чтобы исследовать эту духовную «черную

дыру», требуются нетривиальные инструменты.

Здесь вы встретите аллегорические образы, множество

отсылок к немецкой философии, искаженные, как в кривом

зеркале, ритуалы и метафоры, доведенные до абсурда. Это

не попытка уйти от темы, а, напротив, попытка вскрыть ее

суть, показав ее внутреннее, сюрреалистичное ядро. Это путешествие в «зазеркалье» религиозного сознания, где знакомые символы обретают причудливые и порой пугающие

очертания, чтобы мы могли увидеть их под новым, неожиданным углом.

Я понимаю, что такой подход может показаться еще более

резким и провокационным. Возможно, он поколеблет ваши

убеждения или вызовет протест. Я приглашаю вас отнестись

к этому не как к личной атаке, а как к уникальному художе-ственно-богословскому эксперименту. Цель этого сюрреали-стичного путешествия – не осудить, а понять, показав механизмы фанатизма в их самом гипертрофированном и потому

– узнаваемом виде.

Прошу вас помнить: анализируя и критикуя фанатизм через призму абсурда, мы не критикуем веру как таковую. Напротив, мы пытаемся очистить ее от искажений, которые на-носят вред как самим верующим, так и окружающим.

Я писал эту книгу с надеждой на диалог – с собой, с исто-рией, с обществом и, возможно, с вами. Если по прочтении у

вас появятся вопросы, несогласие или, наоборот, поддержка, я буду считать свою задачу выполненной. Главное – мы не

должны переставать думать и чувствовать.

Так же в книге содержится упоминание таких политических течений, как фашизм и коммунизм. Я с некоторой сим-патией и пониманием отношусь к последнему, но совершенно

не приемлю первый.

Предисловие

Итак, открывайте следующую страницу, только будучи го-товыми к тому, что привычный мир в этой книге может быть

перевернут с ног на голову. Но именно так иногда и нужно, чтобы разглядеть истину.

ГЛАВА 1

Озорство сознания

Стоял летний вечер. Каракозов шел со своей девушкой, неся сумки с необходимым для пикника снаряжением. Приятные впечатления от долгожданного похода омрачала лишь

продолжительная бессонница, которая не давала ему наслаждаться красотой леса и заставляла терять ощущение реальности происходящего. Каракозов пытался взять себя в

руки – он и так слишком часто портил девушке настроение

и не хотел делать это снова. Надя, так звали его возлюбленную, что-то увлеченно рассказывала, а он, пережевывая раз-дражительность и неприязнь, лишь угрюмо мычал в такт.

Ее слова его не волновали. Только изредка, возвращаясь

из своего внутреннего мира, Каракозов пытался уловить обрывки монолога Нади. До него доносились лишь пустые фразы: «И вот я ей говорю…» или «Она мне сказала, что больше

никогда и ни за что…». Вот и все, что он слышал. Уловив

ключевые слова, он на мгновение оживал и спрашивал: «А ты

что?» – а затем снова замолкал на несколько минут.

Так они и шли, подыскивая подходящее место для разве-дения костра. До цивилизации было недалеко, но обоим не

хотелось слышать шум автомобилей, напоминавший о ненавистном городе. Надя пыталась уговорить своего спутника

уйти глубже в лес, ошибочно полагая, что он не хочет отда-ляться от трассы. Дабы заставить его передумать, она внуша-ла, будто выхлопные газы машин осядут на их еду и сделают

ее непригодной.

– Глупости, – буркнул Каракозов, услышав эту тираду.

Ее неожиданно проснувшаяся фобия начала его забавлять, и он наконец ухватился за что-то интересное. – Всякая еда

уже сама по себе отрава.

Ересь Каракозова

– Да? – вспылила Надя. – Слушая тебя, я будто слышу

свою мать! Я тебе не рассказывала? Она считает, что все, что

мы едим, – ядовитый суррогат, потому что нормальные про-дукты слишком дороги в производстве и не позволяют выка-чивать прибыль так же легко, как эти подделки. Правдопо-добный бред – ее фишка.

– А я тебе не говорил, что бред – это мое типичное состояние души? – хитро улыбнулся Каракозов, пытаясь раз-веселить Надю.

– Дурак, – с улыбкой произнесла она и шлепнула его

ладошкой по плечу.

– Нет, правда, – продолжал он. – Знаешь, что я могу

сказать про нашу пищу? Еда – отрава, но и человек – всего

лишь комок токсичных веществ. А потому бояться отравы —

это, ни много ни мало, жалкая попытка сбежать от самого

себя. Не правда ли, бредятина?

– Да, ты полный псих? – согласилась Надя. – Но я люблю тебя и готова оплатить лечение! – весело добавила она.

– Давно пора! Надеюсь, ты не забыла, как я заплутал в

собственной квартире? – парировал Каракозов, и влюбленные звонко расхохотались.

Они продолжали идти по лесу. Между ними уже не было

ни веселых диалогов, ни скучных монологов. Каждый медленно погружался в дремоту собственных размышлений. Каракозов думал о скуке и тянущейся за ней сонливости. Ему

казалось, что большую часть жизни он провел будто во сне, порой не в силах вспомнить, чем занимался на протяжении

дня. Работа и дом были его основными местами пребывания, и почти все время в сознании клубились невнятные образы, мечтания, надежды и желания. Все это возникало, перемеши-валось и взбалтывалось независимо от его воли, погружая в

состояние, подобное сну. Каракозов снова и снова воспроиз-водил эти мысли, а между тем его веки становились все тя-желее. Лесная прогулка навевала такую же скуку, от которой

Глава 1. Озорство сознания

он пытался сбежать в городе, и такие же беспорядочно бурля-щие размышления. Тем не менее он сопротивлялся их хаосу, пытаясь создать подобие порядка. Но единственное, к чему

приводили мысли, – осознание того, что он слишком легко

поддается их течению. Вязкие рассеянные размышления ув-лекали куда-то далеко, превращая хаос движения в состояние

благостного покоя. Каракозов не знал, как бороться с этим

бесконечным потоком, но казалось, что сам факт признания

проблемы уже был ее решением. Он был недалек от истины.

Беспорядочные размышления пытались сконцентрироваться:

«Я должен взять верх над разумом. Утопать в мечтах —

не мой удел, но я совершенно не понимаю, как остановить

этот бурный поток. Я могу лишь безучастно наблюдать, создавая в голове второй, осознанный поток, отвечающий за

самонаблюдение.

Самая большая беда – вялость и леность мысли. Она быстро попадает в плен к внешнему миру, который завлекает

ее чем-то легким и воздушным, чем-то романтичным и ве-селым. Для меня это начало войны, которую никто не объяв-лял. Мне постоянно приходится возвращать сознание к по-рядку, будто оно – беглый преступник. Как только удается

его поймать, я держу его изо всех сил. Зачастую кажется, что

мысль поймана и никуда уже не убежит, но спустя мгновение

я ловлю себя на том, что снова упустил беглеца.

Самое ужасное, что мне неведомо: я тот, кто убегает, или

тот, кто ловит? Оба состоят из одной субстанции, из одних и

тех же слов, в каждом присутствует мое «Я». Но кто из них

главный?»

Размышления Каракозова были прерваны Надей. Он обратил внимание лишь на первое слово, вырвавшееся из ее губ.

Оно было неловким, корявым, будто она хотела только нарушить окружающую их тишину. Это заставило его раздражен-но бросить взгляд на девушку.

Ересь Каракозова

«Я не могу выбрать главного. Один вечно наблюдает и переваривает в себе то, что происходит с другим, но, присма-тривая за своим братом, не может влиять на него. Другой с

помощью своего идиотизма покоряет весь мир сознания, а

первый, достаточно мудрый, вынужден прятаться в тени, вы-ползая лишь на время. Идиот интересует меня меньше, чем

мудрец…»

– Почему ты мне не отвечаешь? Я не хочу разговаривать

сама с собой! – внезапно вскрикнула Надя. Это слегка от-резвило Каракозова.

– Почему не хочешь? Вот я разговариваю сам с собой, и мне это доставляет огромное удовольствие! Попробуй хоть

раз вылить поток сознания не на меня, а на саму себя, —

злобно процедил он.

Наде показалось, что ее провоцируют на ссору. Атмосфера леса и тягучая продолжительная тишина давили на нее.

Внутри девушки копились озлобленность и раздражитель-ность, которые она была готова вылить на своего спутника.

«Но начать нужно мягко и непринужденно, – решила

Надя. – Я попытаюсь спровоцировать конфликт тем, что

буду делать вид, будто не провоцирую его. Он взбесится, и я

вдоволь повеселюсь!»

– Знаешь, ты прав, я попробую говорить сама с собой.

Теперь и сексом я буду заниматься сама с собой, глядишь, мне это понравится даже больше! – она повысила тон – это

было бы неприлично в городе, но лес не интересовался ссо-рой двух влюбленных.

Каракозов же не желал вестись на провокацию. Ему просто было не до того:

– Как ты назовешь своего собеседника? Мне кажется, тебе нужно дать ему имя! Учти, если не будешь с ним достаточно осторожна, он от тебя не отстанет. Когда дашь ему

имя, тебе будет проще общаться с собой, потому что с его помощью твое сознание проведет грань между сторонами твое-10

Глава 1. Озорство сознания

го «Я». Но есть риск, что собеседник возьмет больше власти, чем ты рассчитываешь. Этого нужно опасаться.

Каракозов произнес это так, будто не слышал слов о сексе.

Он отнесся к ее реплике с подчеркнутой серьезностью, прекрасно понимая, на что она намекала и как хотела его под-деть. Играть в ее игры не было никакого желания, но он все

равно в них вступил, пытаясь переиграть нарочитой серьезностью и сам не понимая, шутит ли.

– Спасибо за совет, я попробую. Назову своего собеседника Кретин, и лицо у него будет в точности как у тебя. Надеюсь, он не захватит мой разум. Не хочу быть Кретином! —

ответ показался ей в высшей степени остроумным. Она искренне считала, что Каракозов шутит, а тот не придал значения ее словам, одной ногой оставаясь в своем внутреннем

мире. Он продолжил, будто бы объясняя не ей, а самому себе:

– Был у меня такой случай. Я слишком усердно разговаривал сам с собой, пока наконец не услышал ответ. Это как

гром среди ясного неба! Представь мое удивление – я всегда вел диалоги сам с собой, и мне всегда отвечало какое-то

нечто, но я знал, что и вопросы, и ответы составляю я сам.

Но вдруг на меня снизошло озарение. Ответы я получал не

от себя! И как только я это осознал, началось вторжение. Демон моего разума понял, что он раскрыт, и, как загнанный в

угол зверь, принялся досаждать мне. Чем больше я осознавал

нашу неодинаковость, тем наглее он себя вел. Понимаешь?

Я сам был виновником его рождения и восхождения. Невозможно было остановить этого маленького беса. Даже пытаясь

дать отпор, говоря себе: «Он часть моего «Я» и не может быть

никем иным», я слышал его грубый ответ: «Неужели? Почему

же ты не можешь прогнать меня?» Я и вправду не мог ничего

с этим поделать».

Девушка против воли прислушалась к его словам: с Каракозова не спадала въедливая маска серьезности, и это заставило ее посмотреть на ситуацию по-иному. Надя перестала

Ересь Каракозова

насмехаться, перестала разговаривать. Каракозов впервые на

ее памяти по-настоящему открылся и говорил о том, что у

него на душе. Но то, что происходило у него внутри, совершенно не соответствовало внешней картинке и привычному

укладу жизни. Он всегда существовал для нее в свете дня, и

она не видела, что происходило во мраке.

– Я чувствовал, как пропадаю в его ловушке, – продолжал Каракозов. – Если я борюсь с ним – я проигрываю, так

как все сильнее думаю о нем. Если я не сопротивляюсь —

проигрываю, потому что каждая свободная мысль оказывается в его власти. А он все больше выделял себя как отдельное

существо. Как ты понимаешь, дело не ограничилось отличным от меня мнением. Он кипел ненавистью к моей личности

и хотел как можно быстрее избавиться от нее. Когда я брал

ручку, он заставлял меня поднести ее острием к глазу, и мне

приходилось бороться с внушением выколоть его. Нож для

хлеба, тяжелые предметы и прочие вещи превращались в его

оружие. Я пытался сказать ему, что если умру я, то умрет и

он. Но он лишь смеялся… Мне начало казаться, что и после

моей гибели он продолжит жить и изрыгать самые страшные

проклятия на мою голову.

Интересно, какой смысл в этих проклятиях, если я уже

мертв? – я задавался этим вопросом, и, на удивление, он позволял размышлять об этом, прожигая меня своими серыми

глазами. В эти моменты я мог разглядеть его – темно-зеленого маленького рогатого бесенка. Своим видом он вызывал

скорее раздражение, чем страх, но это заставляло думать о

нем еще больше…

Все чаще казалось, что его беснования не прекратятся и в

моем мертвом сознании. Будто бы я должен освободить для

него танцевальную площадку, стены которой покроются руга-тельствами, как в туалете ночного клуба. Жизнь после смерти была для меня проста – бесконечный танец неприятного

существа. Демон слышал эти мысли. «Ты сдохнешь, урод!» —

Глава 1. Озорство сознания

раздавались его оглушительные крики; он перебивал мои размышления, не давал погрузиться в них. Пока я пытался понять, какую форму примет существование моего сознания в

отсутствие моей личности, он все кричал и кричал. Он даже

угрожал, что позовет приятелей, ибо его второе имя – Легион, но я старался не обращать на это внимания. Хочешь

знать, к каким выводам я пришел в момент, когда меня вконец замучил этот мелкий уродец?

Давно потерявшая нить повествования Надя была вынуждена ответить только одно:

– Хочу.

– Итак, я попытался вернуть самообладание. В тот день

я забежал в уходящий вагон метро, и, как только переступил

порог, понял – демон покинул меня. Как все просто! Он исчез так же незаметно, как и появился, что лишний раз дока-зало его власть. Я даже попытался вызвать его снова, но он

не явился. О, как я радовался этим драгоценным мгновениям

тишины! Смертельной хваткой я вцепился в свои последние

мысли и сказал себе:

«Меня больше нет в сознании, но демон жив! Он занял

мое место. Умерев, я перестал его видеть, но меня охватил

ужас при мысли, что он заставит меня наблюдать за надру-гательствами над остатками моей души. Эти издевательства

будут доноситься до меня, но я не смогу их по-настоящему

воспринять. Какая странная штука смерть…»

Так я думал, понимаешь? Какую же власть он приобрел, если мог по своей воле вторгаться в мою крепость! Запутав-шись, я решил, что это я умер. Демон убил меня, отделившись, и теперь мне суждено вести загробную жизнь, ничем

не отличающуюся от жизни живых. Почему так произошло?

Это тонкая наука, моя дорогая! Бытие определяет сознание, а значит, мое мертвое сознание, ставшее моим бытием, опре-делило сознание демона и мое собственное посмертное существование. Моя жизнь – работа, метро, дом, а смерть не

Ересь Каракозова

освободила меня от того, чем я занимался при жизни. Интересно, много ли мертвых людей ходит среди живых? Есть ли

вообще живые? Задумывалась ли ты когда-нибудь об этом?

Надя не на шутку встревожилась. Как мог человек, которого она знала уже год, говорить о таком? Она не замечала

в нем признаков безумия и не видела следов пристрастия к

наркотикам. Каракозов всегда казался ей приятным, приземленным, немного неряшливым и смешным молодым человеком. Но теперь она не знала, что и думать. Он предстал перед

ней совершенно непредсказуемым существом, способным в

любой момент утратить привычный облик. Рассуждения Каракозова о том, что земля полнится мертвецами и он – один

из них, звучали очень угрожающе. Человек способен пойти

на что угодно, если поверит, что вокруг него лишь ожившие

трупы. В лесу она не найдет никакой помощи… Страх начал овладевать девушкой. Но Надя все же не позволила себе

поддаться панике, не бросилась на шоссе ловить попутку, не

схватила камень для самообороны. Как же парализует осознание того, что даже в близком человеке можно обнаружить

опасного врага!

«А ведь он нашел врага не в ком-то другом, а в самом

себе…» – промелькнуло у нее в голове.

Каракозов же молча наслаждался тем, как исчезла скука.

Он понимал, что Надя видит в нем угрозу, но ему удалось

парализовать ее решимость. Она не могла ни дать отпор, ни

убежать. Она шла за ним, как ягненок на заклание, но закла-ния не будет. Его не может быть. Он просто дал волю воображению и немного заигрался…

С собой у Каракозова всегда был блокнот, куда он записывал свои мысли. Он решил сделать то, что следовало провернуть еще тогда, в метро. Резко остановившись, он сел на

ближайший пенек и, не проронив ни слова, достал записную

книжку.

Глава 1. Озорство сознания

12.03.2019

Демон, захвативший мое сознание, убил меня.

Как он это сделал? Захватил ли он мое сознание, лишив мои мысли свободы? Может, он поместил мое «Я» в карантин, отделившись, но позволив мыслям свободно парить в обозначенных

рамках? Тогда я где-то нахожусь и все еще живу.

Но что же я делаю здесь? Как я пишу эти строки? Почему свою смерть я считаю продолжением

своей жизни?

Его оружие – вопли внутри головы. Он пришел из глубин моего сознания, вышел из врат, которые я сам распахнул. И все из-за чего? Из-за моей беспечности. Я слишком часто разде-лял свое «Я» на части, слишком легкомысленно относился к этому. И вот одна из этих частей

взбунтовалась. Перемены копились годами, но

окончательный переход в новую личность про-изошел за один день. Я постоянно разговаривал

сам с собой, отвечал себе, развлекал и печалил

себя, даже не замечая, что наедине с собой никогда и не был.

Помню, как меня поразили строки, прочитан-ные на страницах убогого журнала:

«Боги появились не потому, что человек не

мог объяснить природу вещей. Человек делает

простейший вывод, если у него нет других данных. Ему проще предположить, что миром правят слепые силы, от которых нужно спасаться. Но

куда сложнее выдумать пантеон богов, наделить

их силой, властью, чувствами и другими человеческими чертами. А ведь нужно еще объяснить

их природу! Поэтому я утверждаю: боги – результат общения человека с самим собой. Долгое

время люди верили, что с ними говорят высшие

Ересь Каракозова

существа, а не их собственные мысли. С развитием культуры человек все больше занимал место в самом себе, лишая богов их прежнего могущества, стараясь не путать свой голос с их

голосами…»

И я снова задаюсь вопросом: а ушли ли боги

из сознания? Может, они лишь притворяются, что

мысль принадлежит нам, а на самом деле через

меня говорит неведомое существо? И тот маленький бесенок – не мой враг, а Бог, вещающий через меня. Если это так, то для них обоих я – всего лишь кукла. Бог, управляющий мной, пытается убедить меня, что этот противный чертенок —

мой личный враг. Он потворствует своей старой

привычке перекладывать ответственность на свои

творения: если я проиграю – вина на мне, а если

выиграю – победа за ним. Буду ли я и дальше

подчиняться этим уродливым правилам?

Прежде чем пойти на поводу у того, кто принимает за меня решения, нужно понять масштаб

проблемы. Для начала стоит понизить в звании

это существо. Ведь, как я уже говорил, Бог любит

делегировать обязанности, а потому вряд ли станет лично заниматься такой мелочью. Итак, если

ангел-хранитель захочет вернуть власть над сознанием, он должен либо стать абсолютно пустым, как его Великий Отец, либо перестать замечать

своего врага. Он должен лишить беса любой опоры

в сознании, чтобы тот не мог привлечь его внимание никакими провокациями. Задача сложная, но, думаю, посильная для духовного существа. Ангел

может попытаться погрузиться в рутину. Если он

не сможет, демон закружит сознание в безумном

танце, лишая Ангела шансов на победу.

Если Ангел вместо того, чтобы перестать думать о демоне, будет твердить: «Тебя не суще-16

Глава 1. Озорство сознания

ствует, ты лишь плод моего воображения», – он

не приблизит победу, ведь образ демона не исчезнет. Нужно вообще не думать о нем. Победить

врага, не обращая на него внимания! Но, как

оказалось, это невероятно сложно…»

Каракозова прервала его девушка. Он заметил, что она

сидела у большого валуна, закрыв лицо руками и беззвучно

рыдая. Он удивился и обрадовался одновременно. Ему часто

нравилось наблюдать за чужими страданиями, и не без причины. Это чувство было связано с эгоизмом, который проявлялся в нем в самые неподходящие моменты. За ее слезами

скрывалось не просто горе; это – символ того, насколько он

дорог ей. Каракозов часто путал радость с горем, а горе – с

радостью.

Надя хоронила Каракозова. Человека, которого она знала

и любила, отныне не существовало. А может, не существовало никогда? На его место пришло что-то чужое и аморфное.

Чем больше он думал о своем перерождении в глазах этой

хрупкой девушки, тем больше удовольствия получал и тем

сильнее хотел успокоить ее, сказать, что все хорошо и что ее

любимый Каракозов обязательно вернется. Он хотел соврать.

Соврать так, чтобы она сама понимала, что ее обманывают.

Он подошел к Наде, изобразив на лице успокаивающую

улыбку:

– Любовь моя, почему ты плачешь?

– Я боюсь тебя… боюсь даже не тебя, а того, с какой

легкостью ты изменился. Несешь какой-то бред, пишешь

что-то, совсем не обращая на меня внимания… Что с тобой

происходит?

– Я знаю, что ты боишься, мое сердце, но прошу, от-брось свои страхи! Ты мне нужна…

Она действительно была ему еще нужна. Каракозов почувствовал это сразу, как только заговорил. Но нужна для чего?

Что он собирается с ней делать? Он не знал ответа, но остро

Ересь Каракозова

ощущал, что скоро произойдет нечто необычное. Казалось, будто сегодня должно исполниться древнее пророчество, и он

станет тем, кто претворит его в жизнь. А Надя – проводником древних метафизических сил.

– Хочешь, я расскажу тебе, что происходит?

– Хочу. Ответь мне, ты специально позвал меня сюда?

Ты что-то задумал?

Каракозов восхитился ее догадливостью, хотя восхищать-ся, в общем-то, было нечем – он сам не знал, случайно или

специально пригласил ее.

– Конечно, специально! Я давно хотел провести с тобой

ночь в лесу, в палатке! Но дело не только в этом. Переход, который ты видишь, должен был быть мгновенным. Пойми, ну какая сила в том, кто медленно и осторожно идет к саморазрушению разума? Это скучно. Но если переход резок, как удар ножа, стремителен, как ураган, и если человек становится безумцем в два счета, да еще на глазах у любимых, —

разве это не есть подлинная сила? Разве я не победил свою

скучную жизнь этим резким изменением, нарушив все правила психологии и социологии? У меня не было травм, мне не

промывали мозги, я не переживал стресс. Все было нормально. И тем самым я стал большим сумасшедшим, чем те, кто

шел к этому годами.

Чем спокойнее и увереннее Каракозов говорил, тем больше он напоминал ей больного. Сквозь страх, который не смог

полностью захватить ее, Надя задумалась о его словах. Если

бы он говорил это в другом месте и при других обстоятель-ствах, ее бы заинтересовала такая идея. Девушка задумалась

о тонкой грани, отделяющей от безумия ее саму. Каракозов

мог бы сказать то же самое в иной обстановке, и она, возможно, начала бы впитывать каждое слово, постепенно становясь

такой же, как он. Но страх, который помогал ей сохранять

рассудок, удерживал от этого шага.

Глава 1. Озорство сознания

«Что же на самом деле происходит с ним?» – снова и

снова спрашивала она себя. Но вслух говорила другое:

– Хорошо, тогда скажи мне, почему ты решил порассуждать об этом именно сегодня и именно здесь? Неужели твоей вспышке «Великого Безумия» нужна особая обстановка за-пустения и темноты лесной чащи? Был бы ты так же смел в

людном месте и при свете дня? Может, ты позвал меня, чтобы в безопасности мрачной тишины рассказывать мне, какой

ты бесстрашный и своевольный?

Чем больше она говорила, тем меньше боялась. Его вне-запное безумие теперь виделось ей более понятным и обу-словленным. Она будто нащупала оружие, чтобы противостоять Каракозову и показать несостоятельность его идей. Надя

поняла, что стала лишь инструментом для его самоутвержде-ния. И тогда в ее голове возник вопрос: «Всегда ли так было?»

– Тебе кажется, что это шоу, что все, что ты видишь, управляет мной. Но это не так. Причины есть, но они не влияют на меня. Они существуют, чтобы скрыть собственную

бесполезность.

Каракозов почувствовал, что проиграл, но не подал виду.

Надя поняла, что переспорить его невозможно. У него на все

есть ответ, и все будет использовано против нее. Ситуация

требовала быстрых решений, но каких? Заметив смятение девушки, он лишь усмехнулся.

– Скажи, зачем ты позвал меня сюда? – тихо спросила

Надя.

– Чтобы побыть с тобой наедине.

– Нам не помешает твой демон разума? Мне кажется, он

побежда…

– Точно! Демон разума!

Каракозов почувствовал себя глупо, забыв о своей битве

с демоном. Он попросил Надю дать ему немного времени в

тишине, пока она начнет раскладывать еду и открывать вино.

Ересь Каракозова

– Хорошо, пожалуйста, будь осторожен. Как я узнаю, что

ты победил его и со мной говоришь не демон, а ты?

Она обрадовалась, что нашла способ отвлечь его.

– Хм, хороший вопрос. Сначала я подумаю, как дать

тебе сигнал. Ведь если он победит, то получит доступ ко

всему в моем разуме, включая память. Я уверен, он этим

воспользуется.

Не договорив, Каракозов резко сел на землю и начал писать, больше не обращая внимания на Надю. Его мысли снова остались наедине с бумагой. Первое, что пришло в голову: демон сразу проявит свою природу и Надя поймет, что он победил, по его изменившемуся поведению.

«…Демон борется за власть, чтобы извратить

мою природу. Но возможно, он захочет чего-то

другого, что потребует сохранения моей личности… Если произойдет полная подмена, Надя

окажется в опасности. Он может ждать годами, прежде чем сделать что-то ужасное. Я не могу

надеяться, что он сразу проявит себя. Видимо, победу над ним определит не я, а она…

Ей придется участвовать в нашей битве.

Но какую роль она сыграет? Вопрос сложный.

Во-первых, все, о чем я думаю, он тоже слышит. Во-вторых, все, что я скажу или напишу, он тоже узнает. Значит, я должен быть непредсказуемым, быть тем безумцем, которого она боится. Но есть и другой вариант: обратиться за

помощью к существам сильнее этого демона. Это

предпочтительнее, хотя в другой ситуации я бы

выбрал первый путь».

Каракозов вдруг почувствовал себя героем, забыв, что минуту назад желал быть злодеем.

– Надя, нам следует просить защиты у богов, – серьезно

произнес он. – Я очень волнуюсь за тебя и не имею права

бросить свое сознание в водоворот хаоса, даже если только в

Глава 1. Озорство сознания

нем я могу сражаться с демоном и при этом о нем не думать.

Но это навредит тебе. Выслушай меня внимательно, – Каракозов упорствовал в своем желании напустить на себя озабоченность, – ты должна попросить за меня у Старших о помощи. Они дадут тебе нужный артефакт и нужные слова, чтобы

раскрыть истинную природу того, что обитает в моем духе.

Любовь моя, это должно сработать, верь мне! И еще: если ты

увидишь малейший признак того, что демон победил, немедленно уходи. Он будет соблазнять тебя, упрашивать остаться, говорить, что он лучше меня, мудрее и сможет дать тебе все, что только пожелаешь. Не слушай эту ложь! Он заведет тебя

в ловушку, и в конце концов тебя ожидает только гибель…

Его речь звучала до смешного торжественно, и крайняя

обеспокоенность Каракозова едва не вызвала истерический

смех Нади, но та сдержалась.

– Хорошо, любимый, я сделаю все, что в моих силах. Но

я не могу понять одного: до этого говорил ты или демон? Ты

маскировался под него, или он говорил от твоего имени? Может, ты, сам того не осознавая, делал то, что ему было нужно? Или ты забывал о демоне, но сам становился хуже, чем

он? Как мне во всем этом разобраться? Как понять, что просить богов – это твоя идея, а не его?

Каракозов не смог найти ответа на этот вопрос, поэтому

придумал отговорку:

– Котенок, я все объясню, когда придет время. Сделай

как я сказал.

– Хорошо, любимый, я буду просить богов об истинном

видении. Но скажи, не вступят ли они с демоном в сговор?

От них ведь всего можно ожидать! Тем более они родственны

ему по духу. Захотят ли боги подставить своего собрата? Скажу больше: не их ли волю выполняет злобный бес?

«Довольно проницательно, моя дорогая. Не скрываешь ли

ты чего-то от меня?» – подумал Каракозов.

Ересь Каракозова

– Я позабочусь об этом. Я впущу демона в свое сознание

и от его имени обрушу на богов страшные проклятия. Он не

сможет оправдаться перед ними.

– Но не распознают ли они обман?

– О, дорогая, не распознают. Я не буду прятаться за демоном – я уступлю ему место и позволю разрушить все, что

строил в своем разуме долгие годы. Он захватит меня и сам

навлечет на себя гнев богов. Когда это случится, относись

ко мне не как к возлюбленному, а как к одержимому. Я не

оставлю бесу никакого выбора: он или отступит, зная, что я

приготовил ему ловушку, или добровольно попадется в нее.

– Хорошо, милый, но как заставить его проклясть богов?

– Дальше действуй сама. И помни: они должны дать либо

слово, либо артефакт, либо, как ты правильно сказала, истинное видение.

Каракозов не стал давать дальнейших инструкций, оставив

Надю действовать самостоятельно. Он почувствовал, что девушка попала под его мрачное влияние – или, может, всегда

была такой, а он лишь помог проявиться ее способностям. Не

поменяются ли они ролями?

«Ну конечно, мне нужно опасаться ее! После того как я

остался с ней один на один в этом проклятом лесу, мне пришлось продать душу демону, а теперь она заставляет меня

хулить Старших! Нельзя позволить ей спровоцировать меня.

Нужно вести себя сдержанно. Кто знает, что задумала эта бе-стия! От Нади надо избавиться при первом удобном случае».

С этими мыслями Каракозов продолжил писать заметки.

Ему нельзя было останавливаться в своих рассуждениях несмотря ни на что.

«Сознание, оставленное само в себе, не может

просто избавиться от приставших к нему мыслей, даже если это сознание принадлежит нема-териальным существам. Они тоже вынуждены

пользоваться словами и образами либо приду-22

Глава 1. Озорство сознания

мывать иные символические способы для пере-дачи мысли. Но даже «инаковое» сознание остается сознанием. Трудно представить существо, которое мыслило бы иначе, чем я, ведь ограничения мышления таковы, что я не могу мыслить иначе, чем уже мыслю. А представить что-то другое – значит перестать мыслить словами, то есть выйти за рамки того, что предписывает

сама природа. Мое сознание – это сознание, использующее символы. Сознание духов точно такое же, потому что больше ничего не может быть

доступно природе сознания. А если и было бы

доступно, оно перестало бы быть самим собой.

Потому я и накладываю на Ангела собственный

образ мышления со всеми его недостатками, который, как мне кажется, должен ему соответствовать. И все из-за того, что на большее я не

способен и вынужден распространять свою недо-развитость на Высшее Существо. Это понимание

дается очень тяжело, но, вероятно, Ангел страдает не меньше меня…

Итак, Ангел, внушающий мне мысли, загнан

в ту же ловушку, что и я. Просто он слишком

высокомерен, чтобы считать свои мысли при-надлежащими другому существу. Только его Ве-личайшему Отцу доступно подлинное сознание, ведь он – первейший, и только он может считать свои мысли собственностью. Но даже первейший из созданий посчитал мысль чем-то

низменным, недостойным его Совершенства и

потому оставил после себя менее значительную

фигуру – Смотрителя, как мы, падшие создания, его называем. Он был создан, чтобы избавить Отца от груза мыслей. Ведь только так Великий Отец и Создатель всего сущего смог сбежать от той же беды, что по наследству передалась всем его детям! Смотритель охраняет Вели-23

Ересь Каракозова

чественный Безмысленный Сон Бога. Мой Ангел

и есть этот хранитель…

Да! Это неоспоримо! Великое Божество оставило после себя того, кто мучается от самого себя

и ищет успокоение в том, чтобы мучить других.

Ведь только так он способен отделить себя от

всего остального и встать во главе сущего. Но не

от Отца, который по сути своей не является повелителем, ведь тот не мыслит, а не-мыслящий

не может управлять. Интересно, понимает ли он, что Бог – первое существо, нашедшее выход от

тяжести мыслей в создании других существ, над

которыми может властвовать? Эти существа под-крепляют надежду Бога на то, что мысль принадлежит только ему самому. Но, не удовлетво-рившись результатом, вынужден был бежать в

Великое Небытие. И если я допускаю, что высшие

существа рассуждают подобно мне, то обязуюсь

допустить и то, что, только сбежав от рассуждений, они могут наконец достичь гармонии».

Каракозова не покидало осознание того, что разум невозможно представить в иных категориях, кроме тех, в которые

тот загнан самим разумом. Представить сознание, отличное

от своего собственного, казалось невозможным, и этот факт

не давал ему покоя.

«Я слишком быстро сдался. Многие находятся во власти

предрассудка, что захват разума потусторонней сущностью —

это абсурд. Мне стоит попробовать порассуждать о возможности существования сознания, принципиально отличного от

моего. Чтобы понять его способы мышления, достаточно отказаться от устаревшей истины, будто сознание – это нечто, что делает всякий предмет своим содержанием, и выбросить на

свалку идею, что оно должно быть на что-то направлено. Однако чтобы иметь право отказаться от истины, ее сначала нужно принять. Если я допущу, что дух знает о себе лишь через

Глава 1. Озорство сознания

способность познавать другие предметы, то вещи, о которых у

него нет понятия, будут являться им самим? Является ли абсурдом мысль, что все непознанное – это часть меня самого?

Здесь уместно вспомнить о «вещи в себе», которая недоступна для непосредственного исследования, но всегда предполагается. Она – то, что я совершенно не способен познать, а значит, «вещь в себе» и есть я сам, ибо только она доподлинно мною не познана. До всякого иного предмета я так или

иначе могу добраться, но о ней я не могу составить никакого понятия. Следовательно, она помогает мне отождествить

всякое непознанное с самим собой, усмотреть в каждой вещи

свое собственное начало, ибо в каждой вещи присутствует

«Я» через эту самую «вещь в себе». При этом она не позволяет спутать сознание с непознанным, ибо непознанное – познается. Только сокрытое в тенях является подлинным «Я»!

Чтобы вообразить совершенно чуждое сознание, я должен отбросить эту мысль и провозгласить, что «инаковое» сознание делает все мало-мальски непознанное своей частью, включая «вещь в себе» как элемент своего сознания.

Если всякое непознанное соотносится со мной, то, по-знавая эти вещи, я отталкиваю их от самого себя. Такое сознание, достигнув полноты познания, убьет себя, ибо ничего

принадлежащего ему самому не останется. А какой толк от

того, чтобы прозябать в незнании и удерживать вещи внутри

себя? Что с того, что «Я» есть все вокруг? Есть ли в подобном сознании что-либо, кроме пустого приписывания самому

себе всего материального и духовного мира? А что, если оно

направит познание внутрь, а не наружу, и начнет исследовать

принципы, превращающие свет знаний в самоубийственное

отрицание собственного бытия? Природа такого духа разбе-рет по косточкам все руководящие принципы еще до того, как сознание поймет, как этому противостоять. Бытие подобного духа поистине абсурдно».

Ересь Каракозова

Каракозов был страшно недоволен. Истина, сама по себе

являющаяся извращением, дошла до своей абсурдной формы, став еще больше похожей на истину. Он помнил об аксиоме: истина всегда должна быть единичной, а аргумент, доводя-щий ее до полного абсурда, есть высшая правда о вещах, ибо

полный абсурд возможен лишь тогда, когда предмет освобо-ждается от всякого внешнего влияния, доходя до подлинной

единичности. Только метафизическое – то же, что и единичное – является истиной. Аксиома, что сознание – это все

непознанное, – правда. Соответственно, если попытаться понять, почему оно работает именно так, откроется еще большая метафизическая глубина.

««Я» и непознанное сцеплены друг с другом мертвой

хваткой. Это великое, ничем не разрушимое слияние, которое делает всю вселенную частью меня; при этом, непосредственно данное, остается чуждым и из ряда вон выходящим.

Если продолжить мою мысль, то все, что я наблюдаю, – это

бунтующее чудо, разрушающее мой вселенский божественный покой. Оно пожирает изнутри, убивая Бога, коим я, разумеется, являюсь».

Каракозову явилось откровение о природе демонической

силы, захватывающей разум. Маленький бесенок – не кто

иной, как познание, стремящееся уничтожить самосознание

непознанного. Каракозов пришел из ниоткуда, потому что являлся ничем, и совершенно чуждое, потустороннее заставило его осознать, возбудить мирную пустоту, соблазнив образами, которые следовало держать внутри себя. Демон пытался уничтожить Бога-Каракозова познанием. Оставалось лишь

принять вызов и победить беса, приняв навязанные им правила игры. Необходимо рассуждать и делать беса еще сильнее, ибо повернуть себя обратно в пустоту возможно только

через тотальное познание, через абсолютную завершенность.

Только это доведет Каракозова до полного разложения непознанного и повернет колесо Сансары вспять.

Глава 1. Озорство сознания

«Действуя в рамках навязанной истины о самом себе, которая есть ложь (ибо она не является подлинно мной, ведь

я – непознанное), тем не менее, я предположу, что демон

навязывает мне, с одной стороны, слияние с вещами, а с другой – разделение. За слиянием стоит полное, безоговороч-ное поглощение сознанием всей вселенной и полное отождествление себя со всем сущим. Я есть все, и все есть Я. Сознание развертывается вовне из мысли, поглощая все больше

и больше, не оставляя ничего вне себя. Методы поглощения

разнятся, но суть остается.

Разделение, напротив, уходит от вещей, сперва отторгая

самое всеобщее абстрактное, как наиболее удаленное, затем

переходя к непосредственно данному. После чего отторгают-ся собственные мысли. В конце концов от сознания не остается ничего, ибо оно отрицает само себя.

В первом случае сознание отрицает себя от переизбытка, во втором – из-за недостаточности. И в том, и в другом случае демон, кажется, проигрывает, но только при условии, что

он есть тождественное мне сознание. А если нет?

В любом случае сознание должно быть обожествленным, ибо слияние, как и разделение, не может осуществиться в самом глубоком метафизическом смысле. Человек должен совершенно потерять связь с реальностью, дабы постичь эти материи, и соединиться или разделиться с миром. Он должен

быть совершенно конкретным и совершенно всеобщим. И то, и другое верно как для слияния, так и для разделения.

Но каким должно быть божественное сознание, позволяющее вместить или отделить от себя весь мир? Как достичь этого? Достаточно ли двух категорий – слияния и разделения?

Наметим пути:

Я есть иное. Отрицание Я и полная зависимость от

внешнего.

Я есть в себе самом. Полная независимость от внешнего.

Я есть все. Полная зависимость внешнего от Я.

Ересь Каракозова

Я есть для себя. Это означает следование за своими мыслями и потребностями и их обожествление.

Я есть ничто. Полная независимость от иного и самого

себя.Эти категории достигаются через просветление, которое

заключается в:

• Опустошенности всего сознания.

• Полной тотальной наполненности.

• Следовании за нуждой сознания.

• Всемогуществе и всезнании сознания.

• Тотальном вседеятельном сознании.

• Тотальном бездеятельном сознании.

Все эти категории соединяются в двух путях – тотальном

бунте и тотальном подчинении сознания. Сама же власть сознания заключается в нем самом, ином к нему и собственном

теле. А победа над демоном возможна лишь через отказ от

познания».

Каракозов был доволен начертанными им скрижалями.

Он считал их тем, что поможет достичь божественности, представляющей собой слияние или разделение. Он не понимал только, является ли божественность служанкой, с помощью которой можно достичь слияния и разделения, или они

сами являются проводниками к божественной власти. В любом случае, конкретные механизмы, которые приведут сознание к достижению одной из категорий, ему не ясны, но пока

достаточно и этого.

«Здесь я перехожу к основной теме – как представить

«инаковое» сознание.

Отбрасывая истину, я наталкиваюсь на сознание, которое

лишь некоторые, особые, предметы делает частью своего содержания, а остальные признает либо недоступными, либо

«неинтересными»; либо вовсе не касается предметов и пребывает во тьме самого себя. Буду ли я не прав, если напишу, что сознание, которое ничего не делает своим содержанием, 28

Глава 1. Озорство сознания

в том числе и само себя, тем не менее остается сознанием?

Итак, разберусь со всем поэтапно.

Недоступность для сознания заключается в том, что оно

либо не воспринимает часть вещей, пусть они и существуют

в реальности, либо не делает их частью своего содержания, хотя и воспринимает. Для этого, последнего, рода сознания

характерно, что оно не может осмыслить некоторые вещи, не

может проанализировать их. Оно их видит, но не замечает. Я

бы мог сравнить это с тем, как я пытаюсь осмыслить зрением

вещи чудовищно маленькие или исполински большие. Я их

вижу, но не могу охватить целиком. Сознание – невольный

узник некоторых особенных вещей, мыслить о которых вынуждает его собственная природа. Это сродни тому, как всякая моя мысль упирается в пространство и время, о которых

я постоянно вынужден думать, даже не осознавая этого. Я —

своего рода точно такое же сознание, которое может мыслить

лишь о части вещей и лишь часть вещей воспринимать…

Незаинтересованное сознание обволакивает предмет своего умозрения и «живет» в нем, но не так много вещей заслуживают быть им поглощенными. Оно всей своей силой будет

тяготеть к своему, особому, предмету, стараясь как можно

сильнее стать подобным ему или какому-то его свойству. Такое сознание крайне фанатично, оно преданно своему предмету и зависит от него, поскольку иные вещи не попадают в

его поле зрения.

Крайний фанатизм – это тоже часть моего сознания…

Сходство еще и в следующем: фанатизм сохраняется для сознания, потому что иные предметы внушают ему невыносимую скуку, с которой невозможно бороться, и редкие предметы способны ее преодолеть. Таким образом, «незаинтересо-ванное» сознание будет разновидностью «недоступного».

Как же это странно. Все то, что я отношу к сознанию, противоположному мне, на самом деле является моим собственным сознанием, и я будто бы есть противоположность себя

Ересь Каракозова

самого. Сознание, которое я пытаюсь осмыслить, на самом

деле есть некие аспекты моего собственного. Если сознание

уходит от своих определений, оно становится либо чем-то, что не является самим собой, либо чем-то неполноценным.

Оно не лишается образа или слова, даже если слова и образы заменить на символику математики, я не смогу подобной

заменой помочь делу. Единственное, что я могу, – это вовсе

убрать мысль из сознания, но тогда сознание не будет являться самим собой.

В сухом остатке я имею сознание, которое не сможет покинуть область слова и образа. Сознание же, которое не делает

вещи своим содержанием, останется пустым и будет подобно

вещи, и иного представить невозможно. Но я бы очень хотел.

А что насчет направленности сознания? Оно, как известно, должно быть постоянно на что-то направлено. Если оно

не направлено на какой-то объект, оно остается в безмыслен-ном положении и становится отрицанием самого себя.

Я не могу представить иное, отличное от меня сознание, но почему? Тут может быть всего два варианта. Либо природа моего ума противится этой мысли, либо такого сознания

не может существовать в принципе… Как же мне поступить?

Неужели я все-таки проиграл?..»

Каракозов, наткнувшись на непроходимое препятствие, никогда не отчаивался и всеми силами пытался пробиться

сквозь него. Но всякое непроходимое или невозможное требовало специфического подхода, который так или иначе уводил его от цели.

– О боги! В некоторой степени мои рассуждения верны, и я получаю кое-какое знание! – прозрел Каракозов и «от-праздновал» свою догадку, ходя вокруг камня, расположенно-го неподалеку.

– Не будет ли каждый предмет аспектом сознания? Например, этот камень – не будет ли он фанатичным сознанием, которое либо не может либо не хочет мыслить что-либо, 30

Глава 1. Озорство сознания

кроме камня? Идея камня есть сам камень, потому что идея

камня неспособна мыслить ничего, кроме себя самой! Идея

в таком случае – это одна из мыслей Бога, которая застряла

в камне без возможности покинуть его. Тогда как сознание

иного рода, как сознание Ангела, не может понять свои собственные пределы, очерченные Богом, а потому свято верит в

то, что их вовсе не существует!

Каракозову ничего не оставалось, как снова заставить себя

дать несколько ни к чему не обязывающих постулатов: Сознание ни на что не направлено. Не всякий

предмет безоговорочно станет содержанием сознания, как это происходит с моим.

Сознание не-логично, или логика безумна.

Сознание не имеет опыта.

Сознание не знает само себя.

Сознание знает только себя.

Сознание не способно преображать внутреннюю информацию и поглощающее ее в готовом

виде.

Сознание существует за рамками символов и

образов.

Сознание немыслимо.

– Вот восемь магических пунктов!

Каракозов не просто так написал о магических пунктах.

Он уже бессознательно понимал, что нет никакой связи между

данными выше категориями и действительным воплощенным

конкретным «инаковым» сознанием. Его категории – не более

чем пустые объекты для поклонения. Это идолы, которые помогут взывать к потустороннему, но никогда его не достигать.

Ересь Каракозова

Но в его душе нашлось место удивлению.

– Меня потрясает, как можно быть настолько ограниченным созданием! Ангельская сущность внушает людям мысли

и, по сути, существует вместо них, но при этом они свято верят, что с ними не происходит то же самое! А люди, в свою

очередь, уверены, что ими руководят исключительно их собственные идеи!

Каракозов ощутил, что должен заставить Ангела покинуть

его сознание, ведь он понял: он не должен подчиняться не

только Ангелу, но и самому себе.

– Ангел возьмет верх надо мной только в том случае, если забудет обо мне? Что ж, пространство духа безгранично, и никто не сможет гарантировать, что это сработает, если

мой собственный дух не захочет поддаться его влиянию. Мы

с ним – две холодные абстракции мысли. Мы вступаем в

схватку, ничем не рискуя. Я всего лишь хочу получить мимолетное удовольствие от ощущения тяжести тела и от того, как небрежно им распоряжаюсь. В мире абстракций, в котором мы парим, очень трудно подчиниться чьей-то воле, ведь

воля нужна тем, кто существует телесно. Там, наверху, воля

не нужна, ведь никто не может ни запугать, ни заинтересо-вать, ни повлиять хоть на что-то.

Природа сознания такова: оно творит все, что хочет, и нарушает любые правила. Единственное, что предположительно

способно мне помешать, – это забытье. Но если я скажу, что

забыть меня – не значит вытравить? Если это так, мой разум

потребует обоснования, почему это правда, иначе я не смогу

убедить себя в этом. А я должен! Если, конечно, хочу сохранить тело. Так почему же, будучи забытым, я не погибну в

собственном разуме? Потому что, забыв меня, враги лишатся возможности сопротивляться, ведь, не обращая на меня

внимания, они перестанут следить за моими действиями. Я

существую не для того, чтобы меня воспринимал Каракозов

или тот, кто за ним стоит. Я существую сам по себе, в себе, 32

Глава 1. Озорство сознания

и ничто не помешает мне возвращаться снова и снова. Если

же они не забудут меня, у меня будет еще больше сил, ведь

тогда я буду принуждаться к бытию ими самими. Для меня их

мысль – внешнее бытие, а тот факт, что они забыли меня, вынуждает меня использовать внутренние силы. Если думают обо мне – я прихожу легко и свободно, не опираясь ни

на что, кроме их собственных мыслей; если не думают – то

с трудом, ибо опора исключительно во мне, но от этого мои

атаки становятся еще отчаяннее.

Пока длилось это рассуждение, Каракозов уже было уро-нил голову в приступе дремоты, но вдруг встрепенулся оттого, что кто-то упоминал его как действующую силу, и теперь

не понимал, откуда исходит голос. Не придав ему должного

значения, Каракозов вернулся к тяжести своих размышлений, в которых убеждался, что на самом деле не умер и продолжает жить, но жизнь эта довольно несносна. Он чувствовал

слабость, отвратительную сонливость и неспособность противостоять демоническому присутствию. Рассуждения, записанные в его блокноте, давали надежду и веру в собственное

бессмертие, но не знал, как воспользоваться всем тем, что так

охотно изложил, и не представлял, как забыть о демоне, об

Ангеле и о самом себе, хотя теперь понимал, что это лишь

усилит сущности, желающие нанести ему вред. Каракозову

оставалось лишь молиться и надеяться на свою девушку.

«Зря стараешься, Каракозов. Может, ты и не мертв для

меня, но мертв для всего мира», – услышал он мысли демона. Теперь они звучали ярко и насыщенно, разбивая пода-вленность и леность.

– Ты не вернешь себе тело, – ответил Каракозов.

«Ну и пусть», – беззаботно прохрипел бесенок.

– Твое сознание теперь мое сознание. Мысль твоего Ангела окончательно испарилась, и теперь я – властелин, ты

же сам подарил мне это тело! Что ты хочешь? Ты же не хотел становиться моим паразитом, но хотел, чтобы я сотворил

Ересь Каракозова

что-нибудь гадкое против миропорядка Старших, за что был

бы наказан! Тебе нет нужды вставать на мое место.

Себе Каракозов представлялся покалеченным воином

с неувядающим боевым духом. Он вообразил, как сидит в

изувеченных серебряных латах, с пробитой окровавленной

головой, в окружении трупов людей и животных и ведет

предсмертную беседу с врагом, учинившим это разрушение.

– Мне в самом деле не нужно место в сознании и в

теле, но обстоятельства таковы, что ты сам бросаешь его к

моим ногам. Я хочу подставить тебя, но чем больше ты думаешь об этом, чем больше рассуждаешь, тем сильнее я. Ты

не хочешь отдавать мне сознание, но и остаться не можешь.

Ты проиграл при любом исходе. Не забывай и того духа, который вводит меня в заблуждение насчет истинной природы

«Я». Отделившись от тела, не захочет ли он вернуть его?

Если я пытаюсь тебя изгнать, значит, и он пытается, и на-прашивается весьма недвусмысленный вывод: ему необходимо сохранить это тело. Двое против одного. Что же тебе

остается?

– Ты прав, я проиграл. Но ты забываешь самое главное: твоя девушка будет считать тебя демоном и попытается избавиться. Когда ты вернешь тело и она увидит, что

тобою не возносится хула на богов, а с ней ты общаешься

мягко и нежно, уверяя в своей победе, она заподозрит неладное. Думаешь, она решит, что ей легче жить с мягким и

податливым демоном, делая вид, что демон и есть ты, и каждую секунду ждать ловушки? Проще решить, что ты проиграл. Она найдет способ сделать так, чтобы боги обрушили

на тебя свой гнев. И какие здесь варианты? Представишься

мной? А потом разыграешь сцену изгнания демона из одер-жимого, где в последнем акте останется истинный хозяин

тела? Но тебе придется произносить хулу и придется навле-кать гнев Старших. Ты проиграл. Ты навсегда останешься

для нее демоном.

Глава 1. Озорство сознания

Каракозов посмотрел в сторону, где должна была находиться Надя, но ее нигде не было. Он не мог понять, случилось ли с ней что-то или девушка ушла добровольно.

– Наверняка она ушла просить помощи у камней. Странно, что не дождалась меня. Неужели знала, что делать?

На него вновь нахлынули тяжелые мысли. Он так хочет

вернуть себе Надю, но будет ли она прежней?

Думая о неразрешимых противоречиях и опасности, исхо-дящей от любимой, Каракозов осознал: надо перестать вое-вать с демоном. Что с того, что он поселился в его сознании?

Ему нужен Каракозов, а Каракозову нужен он. Победа одного

над другим исключена, а истинный враг мог притаиться в ли-чине его девушки. Как некогда Каракозов преобразился для

нее, так преобразилась и она.

– Нужно найти ее.

Демон более не отвечал ему, а Каракозов шел по предпо-лагаемым следам Нади и восклицал:

– Поговори со мной! Поговори же со мной, проклятый

трус!

Но демон молчал, и это заставило Каракозова остановиться, чтобы записать:

«Дабы избавиться от призраков сознания, нужно сделать их своими союзниками. Сознание

не может долго выносить две личности, которые

говорят одно и то же и действуют сообща, поэтому оно сливает их воедино и оставляет одну гла-венствующую. Пока неясно, по какому принципу

оно выбирает, но мне кажется, что две личности смешиваются, беря что-то от каждой. В конце концов, нет разницы, кто победил в сознании, важно, что остался кто-то один. Кто бы это ни

был, «Я» будет ощущаться как «Я». Сама концепция борьбы двух в одном бессмысленна, ведь «Я»

все равно торжествует. Если бы мне все же довелось погибнуть от рук демона, я бы жил как

Ересь Каракозова

демон и чувствовал себя демоном. Победа демона означала бы не что я умер, а что преобразился в своего врага. Не моими ли руками он хотел

убрать из головы своего соперника – Ангела?»

Каракозов не торопился выйти к Наде. Ему казалось, что она сама его найдет. Это осознание породило в нем особую внутреннюю зону —отдыха, где Каракозов смог уделить

больше внимания внешнему окружению. Камни, деревья, листья – все это смешивалось в его сознании, подобно дробя-щей машинке, перемалывающей все, что в нее попадает. Природа привлекла внимание его утомленного взора своими бессмысленными пейзажами.

– Почему природа не слышит меня? Почему буря в моей

душе не отражается снаружи ураганом невероятной силы, который, однако, не смог бы остановить мое движение, ибо моя

воля несокрушима? Почему роза ветров не подыгрывает этому воспаленному всплеску переживаний и не стремится от-разить духовную неодолимость?

Вопросы прозвучали – и Каракозов решил на них ответить, развивая свою мысль:

– Забавно, что я хочу видеть природу, которая копирует

внутреннее состояние души. Надя, вероятно, желает теплого

безветренного дня. Ей нужна мертвая тишина, созвучная ее

хладнокровию.

Сейчас он думал о ней именно так.

– А если в лесу есть кто-то еще? Тот, кто жаждет белого

холода морозной зимы? Что же, природе разорваться? Или

дать каждому по маленькой части той погоды, к которой они

устремлены? Природа поступила иначе. Она совершенно не

обращает внимания на наши желания, но было бы неплохо, если бы на мое желание она ответила взаимностью. Жаль, что

я так мало на нее влияю, и только огромная общность людей

может сделать с ней что-то значимое. Она любит не личностей, но массы. Да и какое мне, в сущности, дело, кого она

Глава 1. Озорство сознания

любит, а кого нет? Будто я собираюсь жениться на ней. Мне

ее законы интересны лишь для того, чтобы знать, что именно

предстоит нарушить. Ее материнские запреты необходимо ра-зоблачить и превзойти. Законы мне больше не нужны… я не

хочу искать тиранические универсалии, я хочу искать что-то

конкретное и неповторимое. Для моего сознания они остались примерами того, что следует отринуть, от чего следует пойти противоположным путем. Будьте прокляты, законы!

Человечество ошиблось, потакая вам, обустраивая свой быт и

следуя вашему зову! Оно должно найти способ сбежать, дабы

чтобы утвердить свою неповторимую природу. Закон хорош

только тогда, когда в нем существуют исключения, позволяю-щие уничтожить вечную тиранию природы…

На Каракозова нахлынула грусть, на время заставив его

забыть о своей цели. Позже ему показалось, что природа услышала его хулу и таким образом решила отомстить. Он возжелал, чтобы в густой чаще леса ему довелось наткнуться на

одинокий домик, полный веселой пьяной молодежи. Он хотел

горячего кофе со сладостями и беззлобных расспросов о том, что произошло в лесу. Он сидел бы у костра с загадочным

видом и рассказывал о своих невероятных злоключениях. В

конце концов вся компания дружно решилась бы на борьбу с

древним злом, укутанным зеленым покрывалом леса, и непременно победила бы. У Каракозова появились бы настоящие

друзья, любовь, уверенность в себе и теплые воспоминания.

Было непонятно, откуда взялись подобные фантазии, но

образ этот увиделся ему весьма архетипичным. Такая история, случись она, была бы типовой сказкой – друзья, прихо-дящие на выручку, проявление скрытых способностей, которыми, казалось, главный герой не обладает, и награда в виде

любви – и именно она явилась краеугольным камнем всех

желаний Каракозова. Простота и наивность таких фантазий

заставляли его, когда он приходил в себя, обрушивать на них

всю язвительную силу своей мысли. Всякий раз, когда он за-37

Ересь Каракозова

мечал в каком-то произведении искусства подобную структуру и чувствовал, что слишком глубоко погружается в мечты, ему приходилось разрушать все выстроенные призрачные образы. Каракозов создавал внутри собственных миров персонажа, который был им самим, – того, кто убивал, насиловал

и сжигал любые сладостные мечты.

Иногда ему казалось, что это месть обиженного некогда

архетипа – попытки загнать Каракозова в усовершенствован-ную ловушку мечтательности, ибо одиночество в лесной чаще

сильнее подстегивает воображение.

«Занятно видеть, как собственная психология ополчается

на меня», – подумал Каракозов.

Осознание того, что он значим для природы как непобе-димый враг, позволило забыть свою печаль. Каракозов видел, что противостоящая ему сила выдает себя, давая понять, что

наблюдает за ним и собирает союзников, но на свои действия

получает ответ в виде насмешек. Преисполненный гордостью, Каракозов прибавил шаг. Бодрость духа пришла на выручку – теперь потребность отыскать Надю только усилилась.

Течение выдумок привело его в русло сюжетов из собственной жизни. Он вспомнил, что никогда не принимал участия в подобных приключениях и, вероятно, уже не примет.

Его заперли в комнате наедине с собой, обрекли на заточение в девяти квадратных метрах. Проклятие было страшно́ не

тем, что Каракозов не мог покидать свою клетку, а тем, что

она всегда была открыта. Приходилось снова и снова спрашивать себя: куда идти и что делать? На работу он ходил через

силу, на встречу с девушкой и знакомыми – через силу. Всякое социальное взаимодействие давалось с трудом, и мало что

могло разомкнуть вечно прищуренные усталые глаза. Большую часть дня он старался проводить в полудреме и наблюдать за сюжетами из снов.

Перед взором всегда вставало одно и то же, но голова раз-рывалась от безостановочного потока разнообразных мыслей.

Глава 1. Озорство сознания

Они привносили в жизнь лишь хаос, и Каракозов заимел при-вычку записывать их, дабы создать видимость контроля. Довольно быстро обнаружилось, что хаос становится сильнее, используя образы сознания в качестве пищи и опорожняясь

на реальность в виде спутанных слов.

Более всего беспокоило постоянное возвращение к одним

и тем же идеям. Хаос не мог придумать ничего нового, и со

временем Каракозов приучился получать мрачное удовольствие от зацикленных мыслей. Циклы часто маскировались

под что-то абсолютно новаторское, но, перечитывая старые

тексты, он обнаруживал лишь пережевывание старых тем.

Дневник Каракозова превратился в скорбное место, которое только и могло, что доставлять извращенное удовольствие. Он представлял собой компендиум слабости, бессмысленности и пустых фантазий. Чем реже внешний мир позволял Каракозову влиять на себя, тем чаще он погружался в

свои записи. Каракозов не мог разглядеть в мире то завет-ное событие, за которое можно ухватиться мертвой хваткой

и сбежать из мрака серой комнаты. Думая о своем узилище, он не понимал: относиться к нему как к худшему, что случалось в его жизни, или как к лучшему? Он не мог определить

свое отношение к тому образу жизни, что был вынужден вести. Оглядываясь назад в наплыве задумчивой грусти, Каракозов наблюдал за проделанной работой. Исписаны десятки

страниц, переварены миллионы мыслей. Этот труд не являлся

целью его жизни, о нет. Это была лишь попытка ее сформи-ровать. Она уже существует, надо лишь вырвать ее из бездны

своего сердца. Он шел к ней. Прямо сейчас.

– Как начался мой уход в лес? – этот вопрос стал клю-чевым для Каракозова. Только вспомнив события последних

часов своей жизни, он сможет понять, к чему его обязывают

все оставшиеся годы.

ГЛАВА 2

Личность

Этот день начинался с крепкого кофе. Прошлая ночь дли-лась не дольше пары часов, и Каракозов на собственной шкуре ощутил суть фразы «Не сон разума рождает чудовищ, а

рациональность, страдающая бессонницей»1. Этой ночью его

мысль терзал Двухголовый Бог, заставляющий очерчивать

кровавые пентаграммы и записывать «боговдохновенные» молитвы. В полудреме Бог представился вдохновением, но никаких ласк и мягких побуждений к творчеству за этим призна-нием не последовало. Двухголовый Бог не произносил слова, ибо голосом ему служил лязг заостренных гигантских кинжа-лов, вырастающих прямо из изрезанного туловища монстра.

Шум клинков проникал в подкорку разума, и сознание рас-шифровывало его как необходимость творить. Именно форма

Бога, выбранная для встречи с Каракозовым, стала причиной

антитворческого бунта против божества из сновидений. Пытаясь понять истинное назначение и происхождение кинжа-лов, Каракозов вступил на путь, который позже приведет его

в лес.

Быстро осознав, что кинжалы – не более чем символ, Каракозов счел необходимым начать познание с молитвы.

«О, безумное отродье невыраженных глубин, заставляющее творить саму оригинальность! Я, восхищенный твоим

презрением ко всему разумному, нуждаюсь в разуме, дабы

представить тебя во всей твоей сокрытой красе. Ты – Бог, никому не ведомый, никем не почитаемый, но жаждущий

проявления. Неужели ты ночная муза, соблазняющая своим

гротеском людей, подобных мне?

1 «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения». Жиль Делез, Феликс

Гваттари.

Глава 2. Личность

Учти, ты ошибся, и я не тот, кто тебе нужен. Каждый, кто

пытается вдохновить, увлечь или заставить меня что-либо делать, обречен на обратное. Единственное, на что ты можешь

вдохновить, – на противостояние твоему влиянию. Быть может, в этом суть твоего появления? Возможно. Тогда я восхищен твоей находчивостью».

Каракозов устремил взгляд на улицу, пытаясь и в ней отыскать знакомый уродливый и насмехающийся над ним образ.

Ему почему-то казалось, что для Бога такие жалкие попытки

бунта не в новинку, а потому молитва могла вызвать лишь

усмешку. Тем временем крепкий кофе и снующие туда-сюда

пешеходы рождали в голове совсем другие мысли.

«Все эти люди – абстракции, фигуры, числа и ничего

больше. Зачем они нужны этому миру? Вселенная равнодушна к ним. А зачем они нужны мне? Чтобы скрасить существование и побудить к познанию! Мне нужна пища, дабы я наполнял свои мысли, отталкиваясь от происходящего. Сегодня она считает людей абстракцией, а себя – конкретикой и

единственной истинной сущностью.

Кофе служит двигателем и помогает не утонуть во снах.

Но мысль, пробудившаяся с его помощью, ведет самосто-ятельную жизнь. Она ведет меня от глупого желания кофе

и продолжает движение, когда кружка уже пуста. А значит, моей мысли вовсе не требуется кофе. Он – фикция, плаце-бо, то, что помогает мысли собраться воедино благодаря вере

в его бодрящие свойства. Так и эти люди необходимы для настройки мысли на определенный лад. Что именно мир пытается мне сказать?» – Каракозов предвкушал вызов. Он жаждал его, но не был готов принять, ибо его пределом был вызов, умещающийся в два-три длинных предложения, но никак

не большое умственное приключение.

«Вселенная равнодушна к людям. Но что такое вселенная, как не я сам? И если мир нужен лишь для того, чтобы тол-кать собственные мысли, то люди нужны мне как зеркало, в

Ересь Каракозова

которое придется вглядываться до тех пор, пока я не останусь

полностью удовлетворен собой. Я никогда не встречал подобных мне мыслящих существ, но постоянно наталкиваюсь на

отражения. Мое сознание не соприкоснулось ни с чем подобным… О, униженная вселенная! Насколько сильно я нужен

тебе для функционирования всех твоих элементов? Быть может, я сам тебя порождаю? Да! Я с полным правом могу назвать себя Богом, ибо столь высокий титул получит лишь тот, кто пренебрегает умеренностью высокомерия, доводя его до

крайних пределов, и сам садится на Престол. Я ничего, кроме себя, не имею, так зачем мне ограничиваться ролью ниже, чем роль Бога?»

Тот, кто назвал себя Богом, сел за письменный стол в своей маленькой грязной комнатушке, расположенной в двух-комнатной квартире, где по соседству жила молодая красивая

девушка. Нельзя сказать, что Самопровозглашенный совсем

не убирался или что комната была сильно захламлена. Как

он сам отмечал, комната имела затхлость в самой своей сути.

Голый деревянный пол без ковров, который никогда не мог

стать чище, и стены, оклеенные обоями под кирпич, повторя-ющие дизайном настоящую кладку. Это нельзя было назвать

оригинальным решением, но оно придавало «конуре» целост-ный вид. Одна безвкусица в союзе с другой создали настоящую гармонию. Ощущение этой затхлости наложило отпечаток на живущего здесь человека, а он, в свою очередь, влиял

на нее своей безразличной к окружению натурой. Так возникла еще одна гармония, оберегающая этот убогий очаг.

Из мебели в комнате были стол, стул, кровать и шкаф.

Все – из массива дуба, что весьма необычно для обитате-ля бетонных коробок. Вещи, которые «Бог» использовал в

быту, не заслуживают особого описания, а потому остановимся лишь на том, что лежало на письменном столе и внутри

шкафа, а также мимоходом упомянем пакетик сока, располо-жившийся на месте телевизора.

Глава 2. Личность

На столе лежала пачка одинаковых и пронумерованных

тетрадей – те самые, в которых Каракозов пытался остановить безумный ход мучивших его мыслей. «Труд двадцатый»,

«Труд двадцать первый» и так далее. Дневники не имели четкой структуры, хотя автор пытался писать в стиле, напомина-ющем публицистические статьи. Мысль часто скакала с одного на другой, иногда повторялась, а порой в середине текста начиналась совсем другая тема. Мысль, начатая в начале

тетради, могла найти продолжение в конце, а между этими

частями располагалось множество других не связанных между собой рассуждений. Некоторые идеи были записаны странным шифром, ключ от которого потерял сам Каракозов. Зачастую статьи прерывались рисунками и личными переживаниями автора, а иногда записи сопровождались датами.

Темы, поднимаемые автором, были весьма обширны: от

математических исчислений до религиозных толкований, а в

промежутке мог попасться «трогательный» очерк о том, как

автор пришел в ярость от божественного тетраграмматона —

и решил испражниться на него. На страницах также встречались тексты политического толка. Рассуждения, надо сказать, носили спекулятивный характер. Например, фашизм как иде-ология элитариев содержал в себе не просто один из способов

выколачивания прибыли из порабощенного народа. Каракозов рассматривал фашиста как человека, ориентирующегося

на миф, легенду и сознающего себя таковым. Фашист возвышается над сонмом простых людей, которые вынуждены идти

не впереди мира, а позади, постоянно сообразуясь лишь со

своими потребностями и практикой. А он, фашист, уходит от

практических задач в область фантазии, мифа и имматериаль-ности, облекая свое желание в политическую форму. Он дает

народу то, что им необходимо, – практику и труд, которыми

они руководствуются, забывая о мифе. Себе же он оставляет

все духовное и кажущееся бесполезным для масс. Он хочет

быть подобен богам, которые одним словом заставляют вещи

Ересь Каракозова

возникать из ниоткуда, а людей – подчиняться и поклоняться ему как единственному свету неземного. Фашист не желает заниматься полезной деятельностью, ибо только боги могут

себе такое позволить. Он хочет быть великим одухотворен-ным паразитом.

В таких же субъективных формулировках Каракозов рассуждал обо всех остальных политических движениях. Коммунизм – это бунт бессознательного, бунт совокупности невыраженных мыслей, которые наконец организовались, чтобы

вылиться в сознание, расколоть его и преобразовать, дав рав-ные возможности каждой безумной мысли.

Исторические личности не оценивались им с точки зрения

их вклада в прогресс, улучшение общественных институтов

или развитие армии. Интерес Каракозова был сосредоточен

на непомерной жадности сатрапов и сластолюбцев, чьи чре-воугодие и разврат достигали немыслимых пределов. Именно

это стало основой его увлечения политическим террором. Он

превозносил каждый акт жестокости, проявление немилости

и низменных пороков.

Чем более порочным был характер того или иного пра-вителя, тем больше симпатий он вызывал у Каракозова. Он

видел в них воплощение своей идеи: сатрап стремится к невозможному, вступая в противоречие с обществом, которым

управляет. Каждый жестокий правитель становился в его

глазах героем-одиночкой, пытающимся возвыситься над обществом. И каждый из них погибал, пытаясь доказать свое

превосходство.

Кровавые ритуалы, призванные возвысить душу, лишь

усиливали ненависть общества к своим угнетателям. Непо-мерная эксплуатация подталкивала людей к сопротивлению, лишая сатрапов их иллюзорного величия. В конечном итоге

каждый из них терпел поражение.

Такое понимание исторической роли личности эволюци-онировало, пока не достигло идеи абсолютной скоротечно-44

Глава 2. Личность

сти власти. Самые яркие политические фигуры скрывались

за блеклостью своих карьер. В дневниках Каракозова упоми-налось, что наименее заметные исторические персонажи зачастую вносили наибольший вклад в политическую жизнь.

Царь, вступивший в резкое противоречие с миром, который

ему доверили, стремился к радикальным изменениям, но мог

быть свергнут одним мгновенным ударом.

Те, кто покинул свой пост слишком рано, обладали наи-большим потенциалом для противостояния обществу, и

именно поэтому общество стремилось пресечь их правление

на корню. Каракозов сожалел о князьях, чья порочность не

успела раскрыться в полной мере, ведь они могли бы стать

величайшими преступниками своей эпохи.

Извращенное понимание политических теорий и исторической значимости личности порождало в душе Каракозова

эстетические стремления и идеализированные воззрения, которые со временем трансформировались во что-то совершенно иное. Это «иное» искажало не только политическую теорию, но и любую теорию вообще, стремясь тайно изменить

сущность вещей.

Неограниченное потребление, экстраполяция свойств

предметов и их использование не по назначению – все это

стремилось стать совершенной формой извращения. Непод-ходящее применение вещей смешивалось с идеальным воплощением их функциональности, заставляя разум отвергать любые подходящие атрибуты.

В Каракозове проявлялся уставший гедонист, не желав-ший видеть в вещах их утилитарное назначение. Он искренне считал свои пороки не душевным недугом, а возвышенно-стью устремлений. Однако, не имея возможности реализовать

свою порочную энергию, он выражал ее в дневниках, где демонстрировал неприкрытое восхищение самыми мрачными и

незаметными тиранами всех времен.

Ересь Каракозова

Стоит ли упоминать его восхищение организаторами ге-ноцидов? Оно было вызвано не их политическими успехами

или теориями, а методами, которыми они достигали своих целей. Сами цели были чужды Каракозову. В его сознании геноцид должен был быть бессмысленным и жестоким, чтобы

стать поистине возвышенным.

Он считал: «Раньше Бог в человеческом облике пожертво-вал собой ради человечества, сведя метафизику к этике. Теперь же человечество должно принести себя в жертву ради

Бога, воплощенного в одной личности, и вернуть метафизике

ее трон». Каракозов мечтал стать этим Богом, ради которого

человечество пожертвует собой, но не был готов признаться в

этом даже самому себе.

«Каждый хочет быть единственным разрушителем мира, но, поскольку это невозможно, люди попытаются убить нового Бога, у которого есть шанс. Люди завидуют носителю Ар-магеддона, и только это сдерживает апокалипсис».

Автор дневников часто ловил себя на мысли, что стремится записать свои самые мрачные и жестокие размышления, но

не мог понять, что движет этой потребностью: желание увидеть ужас в глазах случайного читателя или стремление по-тешить свое самолюбие, словно говоря себе: «Никто не смеет быть таким же жестоким, как я! Я не боюсь своей любви

к врагам человечества, ведь я не боюсь само человечество!»

Однако он боролся с желанием самовозвеличивания, что не-редко приводило к приступам стыда.

В этой внутренней борьбе он повторял: «Самое главное —

я понимаю, что это всего лишь гротескная истерика, и я способен отделить ее от разумного».

Стыдясь своих мыслей и одновременно возвеличивая их, автор тем не менее не выносил свои духовные терзания и

мрачные идеи на публику. Не столько из страха – хотя страх

тоже присутствовал, – сколько из-за их неуместности. Каждой идее, особенно если она связана с высокими материя-46

Глава 2. Личность

ми, нужны подходящее место, время и общество, способное

ее воспринять. А для человеконенавистнических идей найти

такое сочетание практически невозможно.

Тем не менее он верил, что где-то существуют исключения: маленькие фанатичные секты, маргинальные группы любителей экстрима, люди с маниакальной манией величия и те, кто стремится открыть безумную сокрытую истину. Но Каракозов не искал их, а лишь ждал, когда они сами его найдут.

В день, который вспоминал Каракозов, сразу после утреннего кофе он погрузился в привычную работу мысли. Однако

по мере того как «творческий процесс» набирал обороты, его

внимание к записываемому все больше рассеивалось, пока

возвращение к предмету изучения не стало вовсе невозможным. В голове мелькали образы извращенного секса, каннибализма и прочих человеческих мерзостей, а спустя мгновение сознание переключалось на картины добрых и благород-ных поступков, перемешанных с бытовыми заботами.

Образы сменяли друг друга с такой частотой, что слива-лись в единое месиво, лишаясь четких границ и устойчиво-сти. Эта карусель вызывала тошноту, и, чтобы остановить

безумный ход мыслей, Каракозов сказал себе:

– Боги не дали человеку возможность воплотить свои

мысли в объективной реальности, ибо тогда мир был бы насе-лен чудовищами настолько непостижимыми, что даже Султан

Демонов показался бы невинным созданием. События разво-рачивались бы в хаосе, подобном сну, где человеку пришлось

бы жить и действовать.

Мысли возникали без видимых причин и не имели четкой

содержательной основы внутри «Бога». Нельзя сказать, что он

глубоко погружался в них, и нельзя утверждать, что это были

яркие образы, а не смутные идеи, лишь отдаленно напоминающие их. Когда Каракозов думал о поедании трупа, разум

подсовывал ему не визуальную картину, а лишь абстрактную

идею этого действия, выраженную в словах. Поедание трупов

Ересь Каракозова

принимало разные формы. В один момент это было пустое, ни к чему не отсылающее предложение: «Сожри ублюдка!»

Каракозов интерпретировал его как внутренний диалог, разделяя душу на говорящего и действующего. Сторонний наблюдатель мог бы истолковать эти слова иначе, например, как

призыв к расправе, а не к каннибализму. Но сознание Каракозова знало, что речь шла именно о каннибализме, причем

не как о цели, а как о чем-то, что существует, но не реализу-ется, ведь реализация лишила бы его удовольствия от осознания своей бесчеловечности. Каракозову было трудно представить зримую картину, где он пожирает другого человека, но легко – черпать из этой идеи определенные эмоции. И

потому он «сожрал» другого человека, пусть даже не видел

отрывающихся кусков плоти и не чувствовал их вкуса. Сознание не формулировало это явно, но все понимало на уровне

чувств. Ему нужно было «сожрать ублюдка» и испытать эмоциональный всплеск.

В следующий момент Каракозову стало не хватать ощущения плоти, и в приступе ярости он набросился на разлагаю-щееся тело с явными признаками некроза. Впиваясь зубами

в теплые сухожилия, он был одновременно и наблюдателем, и

каннибалом. Со стороны Каракозов видел, как зубы превращаются в клыки, а глаза бессмысленно вращаются в припадке

животной тяги к мертвецу. Переходя к виду от первого лица, он чувствовал во рту вкус крови и мяса, понимая, как сильно вцепился в свою жертву. Каракозов замечал, что в своей

фантазии начинает крутить шеей, как бешеный волк, пытаясь

оторвать самый жирный кусок. Но чем больше событий раз-ворачивалось вокруг акта каннибализма, тем меньше значения имел сам каннибализм.

Третья форма мерзкой идеи – завершенная трапеза. Это

удовольствие иного рода, нежели предыдущие. Он видел свое

тяжело дышащее тело с окровавленным лицом и ртом, шеп-чущим: «Сдох, чертов ублюдок». Эти три состояния будто бы

Глава 2. Личность

должны были следовать друг за другом, но сознание выстраи-вало их в случайном порядке и в разных формах, меняя мелкие детали. Одно событие распадалось на множество вариаций, игнорируя время и пространство, застывая в настоящем

моменте. Над всем витал ореол поедания. Все совершалось

ради поедания. Если бы посторонний человек мог прочесть

мысли Каракозова, он бы ничего не понял. Он не увидел бы

мерзкий акт поедания трупа, потому что в голове Каракозова было намешано слишком много всего. Только он сам мог

знать, что происходит. Посторонний бы все истолковал неправильно, отвлекся на собственные мысли или перепутал

свое с чужим. Только Каракозов видел истину своего сознания, только он знал, что он каннибал. В этом проявилась целостность и непостижимость его сознания. Это знание было

бессознательной и невыраженной высшей степенью тайны. И

к этим тайнам, скрытым в собственном разуме, Каракозов

сильно пристрастился.

Иногда он «пожирал» проституток, иногда врагов, а иногда знакомых. Примечательно, что жертвами никогда не становились дети. Когда мысль пыталась притянуть ребенка, он

отталкивал его. Каракозов боялся детей настолько, что не находил в себе смелости напасть на них даже внутри собственной головы.

Эти образы властвовали над его сознанием до тех пор, пока то не начало тупеть, а душевная лень – разлагать мысли. Наконец образы стали терять свою значимость. Сознание

начало всматриваться в ту часть себя, которая поддалась бессмысленным образам, возводя на пьедестал сам факт наблюдения. В этот момент родился второй «Бог».

Один получал бесчеловечное удовольствие от мыслей об

убийствах, добродетельных поступках, поедании трупов и

сексе, а второй «Бог» наблюдал и изучал причины появления

образов и свою реакцию на них. Появилась сущность, которую Каракозов мог считать своей божественной природой.

Ересь Каракозова

Это то, что он называл самосознанием, способным изучать не

только внешние иллюзии, но и те, что роятся внутри.

Как только «Бог» приступил к изучению, возник вопрос: какое из его «Я» является доминирующим и в каком «Я» существует другое?

– Являюсь ли я извращенцем-каннибалом, или я – личность, которая решила изучить то, чем занимается каннибал?

Быть может, я изначально желал порефлексировать, заставив

себя делать ужасные вещи? – спрашивал он себя.

Если бы кто-то задал этот вопрос Каракозову до того, как

он сам начал над ним размышлять, тот бы незамедлительно

ответил, что Бог существует среди всех прочих убийц и бла-годетелей сознания. Но простой ответ рассеялся, когда Каракозов принялся на него отвечать. Пришлось пойти сложным

путем.

– Я взял полную власть над своим умом и готов дойти до истоков своих сиюминутных мечтаний, чтобы найти

дьявола, направляющего мои мысли. Я вижу, что, наблюдая

за процессами ума, стал похож на лабораторную крысу. Образы отдалились от меня, сделавшись меньшими по отношению к я-исследователю. Они все еще зависели от меня, и мне приходилось поддерживать в них жизнь, но я уже не

был их участником. Теперь я вижу театральную пьесу, которую сам поставил, сам управлял и сам наблюдал. Я был

и тем, и другим. Но управление и изучение происходили не

одновременно…

Раздался стук в дверь. Без тени раздражения, которую

можно было ожидать, ибо Каракозов ненавидел, когда его от-влекают от грез, он пошел отпереть дверь. Он не взглянул в

глазок и сразу открыл. К своему удивлению, за входной дверью располагалась его же комната. Несколько секунд Каракозов стоял в оцепенении, пытаясь понять, что пошло не так.

Размышления прервал еще один стук. Сбросив с себя наваждение, он вновь пошел к двери.

Глава 2. Личность

Ужас сковал несчастную бредящую душу. Все знания, вся

сила и опыт оказались бесполезны. Вся сила ума, которой обладал Каракозов, не помогла ему найти входную дверь. Впервые он столкнулся с настоящим хаосом, суть которого в абсолютной непредсказуемости. Мелькнув во всей своей полноте на несколько мгновений, он заставляет разум искать в

случившемся закономерности. Хаос будет побежден, если сознание придет к выводу, что это не абсолютно беспричинное

и бесцельное состояние, а лишь слишком спутанное обыкно-венное событие.

Переждав момент ужаса, Каракозов решил начать сражение с хаосом с того, чтобы сориентироваться по звуку ударов в дверь. Звук казался исходящим из его головы, настолько он был близок. Может быть, это демон, пришедший в его

дом после темного ритуала, исполненного накануне? Или наш

мир наконец пересекся с иной реальностью? Он решил обе-жать всю квартиру и открыть все двери. Все комнаты совпа-дали с его представлениями. Каждый поворот, пролет и каждый предмет были на своем месте, поэтому гипотеза с квар-тирой из иного мира отпала. Бегая по комнатам, он находил

входную дверь, но то не доходил до нее, то пробегал мимо.

Архитектура квартиры не позволяла пропустить дверь. «Значит, – подумал Каракозов, – дело не в том, что помещение

изменилось, а во мне! Тело не слушается меня? Неужели кто-то управляет моим сознанием, не позволяя дойти до двери?»

Он остановился. Дверь была слева. Медленно повернув-шись и пристально осмотрев ее, он потянулся к замку. Раздраженные удары по двери заставили дернуться и убрать

руку. Чертыхнувшись и собравшись с силами, он наконец открыл ее. На пороге стояла соседка Надя и недоуменно смотрела на него…

Каракозов не был с ней близко знаком, хотя они жили в

одной квартире уже два года. Он прожил здесь гораздо дольше и повидал множество других соседей. Остальные жильцы

Ересь Каракозова

приходили и уходили, обычно не задерживаясь дольше двух-трех месяцев. Неясно, что именно служило главной причиной

переездов, но Каракозов создавал для них веские поводы.

Все дело было в странных тихих молитвах, доносивших-ся из его комнаты, которые пугали соседей своим робким, но настойчивым характером. Звуки безошибочно восприни-мались как мусульманские молитвы, что само по себе было

пугающе для современного христианского города. В сочетании с параноидальной политической обстановкой, когда

каждый белый человек видел в молящемся потенциального

террориста, это вызывало непроизвольный страх. Надо сказать, что молитвы таковыми не являлись. Каракозова оскор-бляло, что соседи считали, будто он что-то вымаливает у

Бога. Свои тихие песнопения он называл заклинаниями, которые заставляют, но никогда не просят. «Благословен ищущий знаний у Демонов» – эту цитату он встретил, блуждая

по дорогам своего разума, и после знаменательной встречи

посвятил часть жизни попыткам воззвать к ним. В последу-ющем к увлечению оккультизмом прибавилось еще несколько причин.

Как говорил сам Каракозов – «Демонология и ритуалы – лишь один из способов побороть сонливость». Он постоянно боролся с тяжестью своего сознания, искал струны, которые мог бы зажать, чтобы они привели ум в состояние

непрерывного размышления о великом и пробудили бы тру-долюбие. В себе он замечал зависимость от общества, погоды, настроения и не желал быть их рабом. Именно поэтому

он обратился к сущностям, которые, как он считал, не знают

таких проблем. Он искал не столько знания, сколько способ

вырваться из сонного оцепенения. Ему казалось, что необычное занятие поможет ему не засыпать.

Каракозов часто представлял себя в мантии заклинателя, окруженного трепещущими последователями, ждущими и бо-ящимися того, кто придет из иного мира.

Глава 2. Личность

– Демонология помогает привести мысли в порядок и на-строиться на работу. Я не верю в демонов, точнее, не знаю, верю ли. Но если мой ум легче трудится оттого, что я призываю силы Ада, пусть будет так, – говорил он воображаемому

собеседнику, считая того частью воспоминания о сегодняш-нем дне. Но при этом Каракозов испытывал не до конца осознанное отвращение к собственным словам.

Несуществующий диалог превращался в странную игру.

Каракозов представлял, как на лице собеседника читается

смущение: «Побороть сонливость? Какая глупость! Ты настоящий некромант, решивший не пугать бедного обывателя».

– Мне кажется, боги и демоны были придуманы, чтобы

скрасить человеческое существование. Со временем к рассказам о чудесах стали забывать прибавлять: «Друзья, это выдумка, не принимайте близко к сердцу». Иногда, когда я не

напоминаю себе об этом, мне кажется, что создания иного

мира действительно приходят. Представьте, как сидите в темной комнате, освещенной одной-единственной свечой. Разве

через какое-то время вам не начнет казаться, что пляшущие

по стенам тени на самом деле демоны?

Он замолчал, давая собеседнику возможность ответить.

– Дело ведь не только в борьбе с сонливостью, вы лука-вите. Есть множество способов не дать организму уснуть, почему же ваш выбор пал именно на этот? Неужели вы совсем

не верите в то, что делаете?

Каракозов почувствовал легкую эйфорию от мысли, что

собеседник мог поверить в действительность сверхъесте-ственных сил.

– Вы правы, способов много, но мои действия не лишены смысла. Во мне живет надежда, что однажды потустороннее проявит себя, пусть даже через мои ритуалы. Моя вера в

невозможное, к сожалению, выходит на свет только в полной

тьме. Она настолько глубока, что можно сказать, будто ее нет

вовсе.

Ересь Каракозова

Он ехидно улыбнулся:

– Но и это еще не все. Приступы религиозной веры – не

единственное, что увлекает меня. Иногда уберечь от сонливости способна сама госпожа бессмыслица.

Каракозов выдержал паузу, наблюдая за реакцией собеседника. Тот молчал, но его взгляд говорил, что он готов слушать дальше.

– Бессмыслица не всегда приносит негатив. Иногда она

вызывает невероятную активность, радость и духовный подъем. Она может превратить человека в героя, который вопреки логике, общественным нормам и даже собственной воле

побеждает своих врагов. Океан абсурда наделяет силой, которая, если справиться с ней, одарит гордой непочтительно-стью, скорбной радостью и величием ничтожности. О, это

чувство не передать словами.

Он замолчал, давая собеседнику и себе время осмыслить

сказанное. После чего продолжил.

– Романтика бессмыслицы – ограничение бескрайно-сти. Сторонник бессмыслицы – это человек, пытающийся

перешагнуть океан и вечно терпящий крах, но никогда не ра-зочаровывающийся в поражении. Когда я делаю что-то бессмысленное, я восхваляю ее безбрежность. Я чувствую, что

соперничаю с тем, что никогда не одолею. Она смеется и надо

мной, и над всеми сознательными существами. Она проникла

в меня, стала частью меня.

К выдуманному диалогу, помогающему вспомнить сегод-няшний день и определить скрытые цели, добавилось желание общения, желание высказать поток бесконечных мыслей. Горечь бессмыслицы, которую он ощущал, конечно, приносила наслаждение, которым не терпелось поделиться, но главная тайна, которую он скрывал от своих «невиди-мых» друзей, заключалась в том, что их страх и удивление

доставляли ему куда больше удовольствия, чем все эти пустые рассуждения.

Глава 2. Личность

Каракозов вспоминал свои погружения в бесплодные мечты, которые нарекал «путешествием за предел». Это название, придававшее грезам почти реальный вес, сильно отпечаталось

в сознании. Занятия оккультизмом разжигали в нем желание

убежать от мира в собственные фантазии, где он мог наблюдать мириады параллельных вселенных. Однако эти миры, несмотря на их кажущееся разнообразие, были поразительно

похожи друг на друга.

В них царили безобразная жестокость, надругательство

над плотью, изуродованная биологическая жизнь, повсемест-ная смерть и чудовищные муки. Он думал, что каждое существо, посетившее эти места, претерпевало ужасающие изменения, становясь вечным пленником ярости и безумия. Лишь

Каракозов оставался нетронутым.

Например, один из миров состоял из черной грязи и пе-ремолотых костей, на его поверхности то и дело встречались

разумные неописуемые чудовища. Этот мир напоминал по-этичное воплощение смерти при жизни. Здесь она являлась

промежутком между жизнью и вечным небытием, и в этом

качестве была особенно ужасна, жестока и прекрасна.

Другое припоминаемое место символизировало дары

боли. Там Каракозова восхищали мириады вариаций на тему

страданий.

«Вселенная подарила нам столько способов страдать!» —

думал он, наблюдая, как очередному несчастному созданию

вырывают зубы и вставляют их в глазницы.

– Но это не просто боль. Неизвестные мне палачи не ка-лечат, но творят. Вот не просто вырвали зубы и выкололи глаза – их поменяли местами, создав нечто новое. Цель не в

страдании как таковом, хотя и в нем тоже. Цель – в творении, в демонстрации великой вариативности жизни, которая выходит за свои пределы через боль. Интересно, как получается, что природа, предполагающая огромную вариативность биологической жизни, позволяет издеваться над собой

Ересь Каракозова

через ту же вариативность? Эти чудовища ненавидят природу

и уродуют каждую встреченную форму жизни, но тем самым

увеличивают ее силы…

Он много размышлял о своих чаяниях, и его фантазии

становились все более реальными. Каракозов не заметил, как

они начали проникать в его действительную жизнь, подчиняя

себе тело и волю…

Его кроткий нрав и странные песнопения иногда вырыва-лись из комнаты и занимали все пространство квартиры, когда в приступе очередного бреда, он выходил из нее с ножом, приставленным к собственному горлу. Каракозову было любопытно, как сложится судьба соседей, увидевших подобную

картину. Однако наблюдения показывали, что она складыва-лась не так, как он ожидал: их не закрывали в психушке, они

не возвращались изучать его психику и никто не почитал его

как бога. Но Каракозов находил оправдание их «глупости», убеждая себя, что однажды он появится в их жизни и разрушит жалкие муравейники мещанства.

Каракозов иногда заглядывал и в другие миры, напоминающие райские сады. Эти места должны были вызывать скуку, но наигранная скука нужна была, чтобы подступиться к

особенным сюжетам. Он использовал рай, чтобы приводить

туда путников, нуждавшихся в защите. Чаще всего это были

девушки, вырванных из иных миров для зловещих жертвоприношений. Он долго сопротивлялся умоляющим о помощи

девушкам, дабы в конце концов снизойти до них, и удивлялся тому, что не испытывал желания помочь, противореча не

только выстроенному сюжету, но и сексуальности тех дам.

Этот феномен заинтересовал Каракозова, и однажды он

решился допросить одну из девушек, не поддаваясь на ее слезы и мольбы. План был прост: схватить ее под видом спасения и отправить в еще более ужасное место. Под личиной

беззащитной девушки вполне мог скрываться отвратительный

суккуб, и Каракозов запасся мерами защиты: кинжалом, пен-56

Глава 2. Личность

таклем, посохом и чашей. Простейшие архетипы человеческой мистики, пусть и примитивные для чернокнижника вроде него, должны были сработать.

И вот, пролетая над внешней бездной, полной опасных

тварей, он заметил девушку, обитающую напротив мрачных

врат, ведущих в подземелье. Она сидела и беззвучно плакала, боясь привлечь внимание слепых охотников. На ее ноге кра-совался рваный укус, оставленный тварью.

– Как ты здесь оказалась? – прямо спросил Каракозов.

Девушка ахнула и отползла в сторону. Слезы придавали ее

глазам беспомощный блеск, а ее всхлипывания пробуждали

желание защитить. Каракозов на мгновение потерялся в этом

образе.

– Я… я… – она задыхалась, не в силах произнести ни

слова.

Каракозов задумался.

– Ее лицо… Я не вижу его, но знаю, что оно прекрасно.

Как это возможно? – он всматривался в незнакомку, но видел лишь размытые очертания.

– Это странно. Надо накинуть на нее мое пальто, пропи-танное пеплом шахт. По легендам, он отпугивает призраков.

Он подлетел ближе. Девушка всхлипывала и кричала:

– Нет-нет-нет! – верно, думала, что Каракозов – очередное чудовище в облике юноши.

– Успокойся, я хочу помочь, – ответил он и накинул на

нее свое черное одеяние.

– Оно защитит. Пойдем, я отведу тебя в безопасное

место.

Он взял ее на руки, и они молча полетели через абсолютную тьму, игравшую важную роль в переходах между мирами, между мыслями и состояниями. И даже она не смогла

поглотить образ чудесной незнакомки, на которую то и дело

смотрел ее «спаситель». В ней Каракозов видел архетип девы

в беде, привлекательной в своем несчастье. Ее разодранное

Ересь Каракозова

платье, царапины на лице, алый маникюр и растрепанные

волосы казались искусно созданными, будто она специально

подчеркивала свою беззащитность.

Эти мысли помогли им добраться до места, где он планировал начать допрос.

– Ну что, стало лучше? – спросил он.

Девушка, одарив его кроткой улыбкой, сидела, пытаясь

успокоиться.

«Как же она счастлива, что я нашел ее. Наверное, она думает, что я – прекрасный принц, вырвавший девушку из лап

чудовищ», – размышлял Каракозов.

– Ч-что я здесь делаю? И кто ты? – прошептала она.

– Ну наконец-то заговорила! Я – Каракозов, бродящий

в поисках мудрости. Ты как здесь оказалась? Ты не похожа

на ведьму.

– А как выглядят ведьмы? – с улыбкой спросила она.

– Рад, что ты сохранила чувство юмора. Ответь на вопрос: ты человек?

– Да. Я не знаю, как здесь оказалась… Я должна вот-вот

проснуться, но не получается… – она уставилась в пол.

У Каракозова усилились подозрения, что она пытается

внушить ему, будто все происходящее – лишь сон. Но если

он знает, что все вокруг – плод его воображения или сна, то зачем ей внушать то, в чем он и без того не сомневается?

Было некогда об этом думать. – Это не то, что я хотел услышать, но ладно. Отведу тебя в безопасное место, а там ты мне

все расскажешь, договорились?

Он снова взял ее на руки, забыв о своем плане запугать

ее и вновь взлетел. Его мысли снова ушли в рассуждения о

ее красоте.

«Удивительно, как слезы и полная зависимость подчерки-вают ее сексуальность. Ее грудь вздымается от всхлипов, она

жмется ко мне все сильнее, сворачиваясь в позу эмбриона. Ее

слезы падают из больших глаз на алые губы. Такое зрелище

Глава 2. Личность

хочется запечатлеть в картине. Кровь покрывает ее, как красная вуаль, пробуждая желание признать в ней покровитель-ницу плодородия и женственности. Она – глина, из которой

я могу вылепить что угодно. Я хочу, чтобы она продолжала

страдать, тогда ее красота раскроется полностью».

Каракозов и не заметил, как его желание «спасти принцес-су» превратилось в маниакальную одержимость причинять ей

боль. Он хотел бросить девушку в кипящие жернова опасности, а потом снова спасти, чтобы усилить ее зависимость, и

из героя превратиться в мучителя, ибо герой не может постоянно наслаждаться страданием, и миг триумфа, миг спасения

краткосрочен, тогда как злодей – может. Злодей вечно испытывает удовольствие от своего превосходства и власти над

жертвой, тогда как герой испытывает его лишь временно.

Он приземлился в райских садах. Мимо проплывали гигантские разноцветные существа, внушавшие не страх, но трепет.

Светлячки, бабочки и наркотические океаны на фоне высоких

шпилей замков и причудливых растений встречали путников.

Каракозов не хотел сюда, но оказался здесь. Удивительно, что

самые темные мысли привели его в столь чудесное место.

Девушка улыбалась, разглядывая новый мир наивным, почти детским взглядом. Каракозов замкнулся в себе, но каким-то образом продолжал с ней разговаривать. В минуты

просветления он удивлялся, что не видит ее шрамов, не замечает наивных взглядов и вообще плохо понимает, с кем говорит. Но откуда-то знал, что шрамы и наивность присутствуют.

Диалог будто бы шел, но в то же время его не было. Он чувствовал себя превосходным оратором, отвечал метко и колко, понимая, что это доставляет ей массу удовольствия.

– Знаешь, я встречал в разных мирах много девушек, и

все они оказывались в опасности. Это кажется мне странным.

Они все красивы, хотя ты, конечно, превзошла их всех. Они

мало говорят и так же искренне радуются чудесам этого мира.

У нас даже выстраиваются похожие диалоги, – сказал он.

Ересь Каракозова

– Ты их всех приводишь сюда? У тебя тут персональный

гарем? – игриво спросила она.

– Ты бы стала жемчужиной моей коллекции. Но я не

шейх. Я отпускал их.

– Куда?

Вопрос смутил Каракозова. Он покраснел, пытаясь вспомнить, куда делись девушки, но ничего не выходило.

– Ты же не сделаешь со мной ничего плохого? – сказав

это, девушка надула губы.

– Это зависит от того, будешь ли ты честна со мной. Зачем тебе нужно было попасть в этот мир? – повторил он вопрос, надеясь получить более искренний ответ.

– Я хочу, чтобы ты забрал меня к себе. Насовсем, —

прошептала она, уставившись в землю.

– В каком смысле? – недоуменно переспросил он.

– Я хочу быть твоей. Хочу переспать с тобой прямо

сейчас.

– Это же всего лишь сон, зачем тебе это? – Девушка

замолчала, а Каракозов почувствовал победу, но эта радость

была слаба и нерешительна.

«Так вот оно что! Мне попалась самая настоящая ведьма!

Они добрались до меня… Они увидели, что я писал в дневниках, или увидели ее, ту незнакомку из моего сна…» – подумал он.

Вслух же он произнес совсем другое:

– Я расскажу тебе об одном своем сне… Мне снилась

девушка, которую я никогда не видел или, может быть, видел, но ее образ сохранился лишь в глубинах подсознания.

Она была прекрасна и нежна, одаривала меня лаской и до-бротой, которую я не видел и не мог на ней сфокусироваться, но которую ощущал, при этом предчувствуя обман. Она, как

мне кажется, была отражением моей надежды на встречу с

таинственным почитателем моего темного искусства. Глубоко

в душе я верю, что этим человеком окажется девушка, кото-60

Глава 2. Личность

рая заключит меня в объятия своей любви. Но в то же время

я хотел оттолкнуть ее, думая, что это очередной тактический

ход Бога, чтобы усыпить мою бдительность.

Глубокое желание встречи с таинственным незнакомцем, жажда недостижимого покоя и общения – вот главная слабость, которую легко использовать против меня.

Но во сне я видел не только ее чудесный образ. Я видел

слово «Измена», которое навело меня на мысль, что я не просто боюсь поддаться любовной страсти, но вместе с тем стра-шусь предательства. Я боюсь любви и боюсь перестать ее бояться. Страшно не просто отдаться ей и забыть о своей Великой работе, а отдаться и не получить того, чего ожидаю. Мое

детство, воспитание, книги, фильмы, друзья и враги – все

учило меня не поддаваться любовным чарам.

На самом деле я – неудачник, который никогда не пробовал вкуса близости с девушкой и потому всегда дистанци-ровался от любви, придумывая оправдания, почему она может быть вредна для меня. «Возвышаясь» над этим чувством, думая, что демонстрирую свою силу, я лишь показывал свою

слабость. Мне успешно удавалось убегать от своей природы, извращать ее, и, когда возникала потребность в близких отно-шениях, моя похоть выливалась в омерзительные фантазии…

Тем не менее я не позволю любви главенствовать надо

мной. Любовь – это покой и удовольствие. А мне нет покоя, нет удовольствия, и я давно приучил себя верить в это. Я па-совал перед любовью из страха, а потом нашел ему оправдание. Теперь это оправдание заслонило за собой страх, оставив

лишь Великую Работу.

Но все же продолжу. Ласки с той девушкой переросли в

нечто большее. Я не помню самого акта, но сомнений в том, что он был, нет. После этого я потерял с ней связь и погрузился в небытие без сновидений.

Однако моя спутница из сна не заставила себя долго ждать

и вновь появилась на пути из небытия в бытие, снова предло-61

Ересь Каракозова

жив свое тело. На этот раз я ответил, что она – всего лишь

часть моего «Я», и мне больше не нужен секс с иллюзией. Девушка лишь рассмеялась:

– Ты знал, что я лишь плод твоего воображения, и до

этого, но это тебе не помешало.

Меня будто током ударило. Я не ожидал такого ответа и

понял, что не способен причинить ей вред. Мои собственные

слова, сказанные при повторной встрече, пробудили меня ото

сна и заставили увидеть, что я здесь больше не хозяин. Но

должно ли это прозрение нанести ей вред? Ведь знание о том, что иллюзия – это иллюзия, не избавляет от самой иллюзии.

Тем временем она продолжала говорить. Мое «Я» понимало, что оно раздвоилось: на меня и на эту девушку. Не помню, желал ли я, чтобы она покинула меня, но, кажется, это

желание не могло осуществиться. Если бы удалось изгнать

ее простым желанием или резким криком, она, быть может, ушла, но вернулась бы снова. Часть собственного сознания

так просто не выгонишь. Чем сильнее я желал избавиться от

нее, тем больше о ней думал.

Я не знал, обладает ли волей эта персонифицированная

часть моего сознания. Сознание разделено. Неизвестно, какая из частей желает избавиться от другой. Мне не хотелось

терять контроль, не хотелось думать, что внутри меня есть

кто-то еще. Я задался вопросом: какая из частей будет «истинной», или главенствующей?

Я воспринимал себя как себя, а ее – как нечто отдельное.

Этот факт заставлял верить, что та часть, которая осознает

себя как «Я», обладает большей властью, чем отколовшаяся.

Но у меня не было способа проверить, какую именно часть

сознания она оторвала. Я знал только, что в ней горело желание заняться со мной сексом. Но зачем разделенному духу

доставлять мне подобное удовольствие?

Размышляя во сне, я пришел к выводу: меня пытаются обмануть, усыпить мою бдительность, чтобы поглотить ту часть

Глава 2. Личность

сознания, которая все еще мне подвластна. Я сразу отбросил

вариант, что она просто влюблена в меня или хочет помочь.

Я привык держать свое сознание и все, что меня окружает, под контролем.

– Чувствую себя виноватым за то, что не позволил себе

отдохнуть и расслабиться даже во сне, – с усмешкой произнес Каракозов. – Но с той же уверенностью могу предположить, что она – скрытый выразитель моего стремления быть

пассивным гомосексуалистом…

– Тем не менее, сейчас мне кажется самым разумным

предположение: она – то, о чем я не успел подумать, пока

бодрствовал, – продолжил он. – Наяву я неосознанно хотел

себе волевую спутницу, а во сне сам ее сотворил и сам же не

позволял ей покинуть меня. Она лишь послушно следовала

моей воле, даже когда якобы противоречила ей. Проще говоря, волевая спутница на самом деле была безвольным порождением уставшего разума.

Бодрая мысль развивалась, пока не перешла в мир сновидений, где я потерял власть над потоком мыслей. Расползаясь

по разуму, она преображала все, до чего могла дотянуться, создавая декорации, неотличимые от внешнего мира. Осознать во сне, что ты спишь, – значит отчасти уже проснуться и оказаться подвешенным между двумя мирами. Глубокий

сон не позволяет сознанию понять, где оно находится, потому

что переход в этот мир настолько естественен и плавен, что

мозг не в состоянии заметить подмену реальности.

В этом картонном мире происходит много странного, но

мне важно задуматься вот о чем. Когда я погружаюсь в мечтания наяву, в моей голове всплывают противоречивые и бредовые мысли, ничуть не уступающие сновидениям…

Каракозов взглянул на свою спутницу.

– Как ты думаешь, почему я тебе рассказал это?

– Ты считаешь, что я пытаюсь тебя обмануть?

– А ты как думаешь?

Ересь Каракозова

– Боже, да перестань ты отвечать вопросами! Ты можешь

сказать прямо?

– В моем мире ты отвечаешь на вопросы, а я их задаю.

Ты считаешь, что я думаю, будто ты хочешь меня обмануть?

– Да, я так считаю. Видишь? Прямо отвечать на вопросы – это не так уж сложно. Не надо вести себя как следователь с подозреваемой.

– Я – и следователь, и прокурор, и судья, и палач.

– Я хочу тебя.

– Ты хочешь меня? Ты желаешь, чтобы я защищал тебя, или ты хочешь переспать со мной, потому что я сексуально привлекателен? Быть может, ты что-то хочешь получить

от меня? Или ты хочешь отвлечь меня от чего-то? Защиту

я тебе могу дать, но от чего тебе защищаться? Ты попала в

миры внешней бездны, потому что искала меня, но вряд ли

тебе нужна была моя защита на Земле. Может, остановимся

на том, что я сексуально привлекателен? Не знаю, откуда ты

меня знала до того, как увидела в бездне, но я непременно

выясню. Я думаю, твоя красота бросила бы любого парня к

твоим ногам – более привлекательного и более доступного.

Может, мои способности тебя так привлекают? Но в плане

любви они бесполезны…

Каракозов замолчал, давая ей время ответить, но она ничего не сказала.

– Теперь подумаем, что бы ты могла получить от меня?

Мои записи? Быть может, какой-то артефакт? Но ты и без

того знаешь, что артефактов у меня нет, а записи едва ли могут быть полезны. Самое интересное и важное я замаскиро-вал и спрятал так, что моя собственная память не сможет их

достать.

Он снова сделал паузу, наблюдая за ее реакцией.

– Итак, тебе не нужны мои вещи, и тебе не нужны мои

дневники. Быть может, твоя цель – помешать мне? Как ты

считаешь, я имею право верить в эту версию? Если и не по-64

Глава 2. Личность

мешать, то хотя бы отвлечь. А наиболее разумное предположение – тебе нужно все и сразу.

– Я просто хочу быть с тобой, чтобы ты был во мне, а я

в тебе. Хочу слиться с тобой в экстазе единого тела и единого духа.

– Говоришь, тела и духа… Ну что ж, так тому и быть. Но

сначала ответь: почему ты жаждешь этого?

Девушка явно не хотела отвечать на этот вопрос, и Каракозов все сильнее уверялся в том, что его обманывают. Умо-ляюще взглянув на него, она начала медленно рассказывать:

– Они послали меня. Они хотели, чтобы ты сделал со

мной все что угодно. Я твоя вещь.

Все казалось таким нелепым.

– Кто-то решил связаться со мной? – он чувствовал, что

больше не держит под контролем всю эту нелепость и что-то

невозвратно теряет.

«Что это за мир такой? Где я вообще нахожусь?» —

вспыхнуло в его разуме. Он наконец вспомнил, что блуждает

по миру грез и бредит чудесами иных вселенных, но не присутствует в них.

Уставший от вопросов Каракозов подумал:

«Видимо, я просто слишком сильно поверил в свою фантазию и не смог вовремя остановиться. Я очень хотел, чтобы

эта игра стала более натуральной. Стоит ли прекратить? Стоит ли вернуться к делам насущным?»

Он начал развеивать туман, что напустил в свое сознание, пытаясь вернуться из чудесных райских садов обратно в

затхлую комнату. Но сделать это было не так просто. Частью

своего ума Каракозов действительно вернулся обратно, осознав, что вообще не покидал ее пределов. Однако образ, уже

засевший в его душе, не переставал донимать. Он хотел разузнать все…

– Почему разузнать? По сути, я должен додумать. Хотя

если эта красотка похожа на девушку из сна, то думать за

Ересь Каракозова

нее будет крайне тяжело. Она будет бунтовать и пытаться перебить меня. Тогда я поступлю хитрее и попытаюсь вырвать

продолжение замысловатого сюжета. Придется обмануть самого себя и воспользоваться ее телом. Не знаю почему, но

мне кажется, это хорошая идея.

Каракозов лгал себе: он знал, почему это хорошая идея.

Ответ был прост: ему хотелось переспать с красоткой. Как в

мире реальном, так и в мире фантазий, он должен был придумать оправдание, почему это необходимо. Ему было стыдно

оттого, что он вынужден заниматься любовью лишь в своей

голове, а потому делал вид, что другого выбора нет. В мире

реальном он бежал от любви из-за собственной неполноценности, а в мире фантазии он бежал навстречу любви из-за

собственной слабости…

– Ну вот наконец-то ты заговорила о чем-то еще, – ответил Каракозов. – Раздевайся.

Он не верил в чистоту ее намерений, потому что поверить

в них значило поверить в чистоту намерений собственных, а

он все меньше доверял себе. Каракозов не сомневался, что

от его воли зависело, разденется она или нет. Она разделась.

Перед ним предстал идеал красоты обнаженной женщины.

Но он затруднялся ее описать, потому что ничего конкретного не видел., только знал, что она идеальна.

– Но ты раздета не до конца, – спокойно произнес Каракозов, зная, что она поймет его.

Схватив непонятно откуда взявшийся кухонный нож, она

резким движением вспорола себе живот, из которого выва-лились внутренности. Из ее глаз полились слезы, сделавшие

юное лицо еще более прекрасным. Распоротый живот нисколько не помешал ей продолжать вскрывать свою плоть

дальше. Она разреза́ла свои восхитительные груди и снимала

кожу кусок за куском. Каракозов лишь пристально наблюдал

за картиной, развернувшейся в его разуме.

Глава 2. Личность

«Зачем она это делает? Или, вернее, зачем я это делаю?» – вопрос, на который он пока не мог дать ответа.

– Я полностью открыта перед тобой, – сказала выпотро-шенная девушка, у которой осталась цела лишь голова.

– Нет, не полностью. Почему ты оставила голову? – Каракозову очень хотелось это узнать, прежде чем она уничтожит и ее.

– Я хочу сохранить в себе красоту тела, хотя бы малую

ее часть, чтобы ты был в состоянии чем-нибудь насладиться, ведь я не смогу ее вернуть, если ты захочешь увидеть что-то

прикрытое кожей и мускулами. А глаза, нос и уши я хотела

сохранить, чтобы ощущать то, что я даю тебе, чтобы не лишить себя наслаждения быть жертвой.

Каракозов нашел ее рассуждения интересными.

– Я считаю, что мои органы чувств будут продолжать работать, даже если останется целой лишь голова.

Он продолжал быть лишь наблюдателем и опосредован-ным действующим лицом. А реальная комната все сильнее

растворялась в его фантазиях.

– Ну что ж, я дам тебе насладиться этим.

Каракозов пал на колени и с жадностью животного вгры-зся в разделанную сырую плоть. Он обгладывал каждую

косточку, издавая нечеловеческий замогильный рык. Некоторые куски Каракозов выблевывал не пережеванными, а после

вновь к ним возвращался, чтобы выблевать снова.

– Тебе нравится наше единство? Смотри, в этой рвоте

смешалась ты и то, что я переварил. А после я испражнюсь

тобою и снова съем! – хохотал Каракозов и продолжал жадно пожирать остатки девушки.

Из ее глаз ручьем текли слезы. Она время от времени

прикрывала их, покусывая свои губы то ли от приступа боли, то ли от накатывающего удовольствия.

– Ты, дура, даже не смогла выпотрошить себя настолько, чтобы я увидел и сожрал твой собственный дух! Но уже ско-67

Ересь Каракозова

ро я сам доберусь до него. Молчишь? Ничего, скоро ты будешь визжать от оргазмов!

Каракозов потерялся в фантазии. Он не жевал куски мяса, но видел, как жует. Он не ощущал всей их мерзости, но тем

не менее продолжал отплевываться. Все происходящее было

лишь идеей ужасного процесса.

Девушка надеялась прийти к нему и стать его вещью, но

стала самой презираемой из вещей – едой, калом и блевоти-ной. Ее суть подпитает его на некоторое время и уйдет, чтобы

уступить место чему-то еще, что вновь встанет на ее место, а

после преобразуется в отвратительную массу, как и она сама.

С ее душой случится то же самое: она полностью растворится

в его мыслях и будет перевариваться, пока они не станут чем-то другим, чем-то более низменным и прекрасным.

Каракозов слышал ее мысли. Он доел, оставив после себя

лишь лужу крови. Все еще не понимая ее мотивов, он спросил себя:

– Зачем ей становиться нижайшей из возможных вещей? – эти мысли показались ему странными.

– Все-таки ей двигало не сексуальное желание, а что-то

иное. Что-то духовное и необъяснимое… Надо бы ее спровоцировать на разговор, ведь душа еще не окончательно пожрана…

– Знаешь, каннибализм – высшая форма секса. Ведь

что для плоти выше чем это слияние? Даже если бы наши

формы перемешались при помощи магии, превращая нас в

аморфную двойственную массу, делящую одно тело, это не

было бы таким же чистым выражением сексуальности. Потому что в этом хаосе не может проявиться твоя подлинная

пассивная природа, точно так же как и моя активная. А вот

каннибализм, да еще и добровольный, – совсем другое дело.

Ты полностью растворяешься во мне, ты полностью принима-ешь себя как вещь, как еду. Да. Теперь я полностью активен, а ты полностью пассивна. А что есть оргазм? Для меня – на-сыщение. Для тебя – полная утрата самой себя. Не так ли?

Глава 2. Личность

– Я не могу думать, я вещь, пожранная тобой. Думаешь

тут только ты.

– Перестань паясничать.

– В каком смысле?

– Я единственный, кто здесь думает, но не потому что ты

абсолютная вещь, а потому что я – единственный обладатель

фантазии о абсолютной вещи. Но тем не менее ты отвечаешь

на вопросы не как моя вещь, не как моя еда и уж точно не

как мое собственное «Я»… Просто ответь, что ты думаешь о

том, что я пожрал тебя?

– Моя цель выполнена. Я была рождена для тебя, и ты

мной воспользовался. Ты хотел меня сожрать, и ты сожрал

меня.

– Ясно, значит, ты представляешь собой ту часть моего

сознания, что желает примириться с собой. Видимо, я что-то

в себе принял, что-то проглотил и переварил. Ты – символ

примирения меня с самим собой? Но что же я принял, как

ты думаешь? Я считал себя довольно целостным человеком, пусть и страдающим от психологических травм и не ищущим

мира с самим собой. Чем же ты была полезна?

– Я была жертвой…

Каракозов вернулся из омута памяти в лес. Этот диалог

являлся тем самым моментом, когда он впервые ощутил, как

что-то чужеродное вторгается в его мысли. В памяти всплыва-ло липкое чувство страха и тихий шепот, предупреждавший, что он больше не сможет спокойно существовать ни в мирах

Бездны, ни на Земле. Раньше он не мог и представить, что

ему придется принимать меры предосторожности даже в собственных мечтах. Ему никогда не приходилось искать оружие

против демонов того мира. Именно тогда он впервые осознал, что, блуждая по мирам Бездны, подвергает себя огромному

риску. Каракозов слишком глубоко погружался в свои фантазии, но теперь эти фантазии начали завладевать его душой, лишая его возможности контролировать происходящее.

Ересь Каракозова

«Что же получается? – размышлял он. – Либо мир моих

грез оказался реальностью и мне долгое время позволялось

посещать его без всякой опасности, либо я сам создал его

своим воображением, наделив собственной объективной реальностью. Творение стремится отделиться от творца и запускает события, о которых я и помыслить не мог! Или же я

просто теряю рассудок… Нужно продолжать вспоминать, но

постараться не примешивать к воспоминаниям свои домыс-лы, появившиеся под грузом новых обстоятельств».

Каракозов видел связь между той странной девушкой и

тем, что произошло в лесу. Перед ним наконец раскрылась

цельная картина. Все это – часть одной большой игры, и все

движется к какому-то единственному моменту, к невероятно

важной точке. Каракозов размышлял:

«Несомненно, все это связано с Великой Миссией. Других

причин быть не может. Все эти несчастья начались именно

тогда, когда я стал замечать в себе что-то постороннее и терять власть над своими фантазиями. Да… Бог хочет узнать, что я задумал, и он боится моего замысла! До этого я думал, что мое сознание пытается таким образом исцелить себя, а

себя считал тем, кто должен этому сопротивляться, но… как

же я ошибался! Жертва… Я помню, она говорила о жертве.

Что она имела в виду? Жаль, что она исчезла безвозвратно, туда же, куда пропали и все остальные девушки… Боже, как

же непостоянны эти миры! Возможно, Надя сможет ответить

на некоторые мои вопросы…»

Каракозов продолжал размышлять о себе, пытаясь найти

новые зацепки. Теперь он обратил внимание на собственный

характер.

Его нрав был тяжелым и несколько неопределенным. Порой он намеренно игнорировал окружающих, не обращая

внимания на их вопросы, замечания или попытки взаимодействия. Соседи, встречая его на кухне, приветствовали его

банальным «Доброе утро» или спрашивали: «Как спалось?

Глава 2. Личность

Никуда не опаздываешь?» – вопросы, которые им воспри-нимались попыткой избежать неловкого молчания между малознакомыми или неприятными друг другу людьми.

Обычной реакцией Каракозова на такие проявления вежливости было молчание. Он часто представлял себе ту нелов-кость и легкую обиду, которую испытывает человек, когда

на его «Привет! Как дела?» в ответ получает лишь глухую

тишину. А если собеседник решал продолжить попытки завязать разговор, то сталкивался не с привычными вежливы-ми отговорками, намекающими на нежелание общаться, а с

тем, что Каракозов смотрел прямо в глаза, продолжая готовить кофе, и упорно молчал.

Однако случались моменты, когда он сам охотно шел на

контакт. У него была привычка, которая раздражает культур-ных людей, но которую обожают разного рода проходимцы и

случайные наглые собеседники. Каракозов совершенно неожиданно становился излишне откровенен, и этой откровенно-сти находил свое философское обоснование, записанное где-то на страницах дневников.

Каракозов, признавая наличие у себя психологических

травм, нисколько не пытался исцелиться. Он насмехался над

проблемами и думал, что его странные, порой бредовые мысли имеют своей основой не травмы, а поиск чего-то великого. Он предпочитал объяснять свои состояния демоническим

влиянием или даже вселением в душу потусторонней сущности. Но даже считая это одержимостью, до конца в нее не

верил.

Но с Надей Каракозов все же смог выстроить какие-никакие взаимоотношения. Их союз строился на простом

принципе: «Ты не мешаешь мне, я не мешаю тебе». Все

неудобства, которые он доставлял Наде, она компенсиро-вала своими. Надя не обращала внимания на его молитвы

и странности, а он игнорировал громкую музыку и пьяные

компании.

Ересь Каракозова

И вот его разум вновь вернулся к тому моменту, когда Надя застала его на пороге квартиры – ошарашенного, растрепанного и слегка испуганного. Она поприветствовала

его и сообщила, что забыла ключи, выходя из дома. Поблаго-дарив за быстро открытую дверь, она пробежала в свою комнату и заперлась, оставив его наедине с собственными мыслями. Каракозов последовал ее примеру и направился в свою

комнату, где принялся записывать свои размышления.

22.02.2018

Мне смешно вспоминать, как несколько минут

назад я метался по квартире, словно брошенный

щенок, пытаясь найти входную дверь. Зачем я

решил это сделать? Зачем я сам себя напугал, запутал, а затем резко выдернул из этой нераз-берихи? Я прекрасно знал, где находится дверь, и понимал, что постоянно пробегаю мимо нее. Я

сам заставил себя поверить в необъяснимое явление! Зачем я устроил эту комедию? Неужели

я не хотел открывать дверь и придумал такой

идиотский повод? Я не чувствую, что это было

просто помутнение или припадок. Я вновь раз-делился в себе. Одна часть меня знала правду и

диктовала условия, а другая играла по безумным правилам первой. Одна часть разыгрывала

спектакль, другая была актером. Но кто должен

был быть зрителем? Зрителя вне меня не было.

Я бы не стал списывать это на разбушевавшееся

бессознательное, ведь мое бессознательное всегда тщательно подавлялось и противилось безумию. В нем не было категории «тяга пугать самого себя, разыгрывая глупые сцены изменения

структуры квартиры».

Я знаю два кажущихся мне подлинными мотива. Моя жизнь полна обыденного, мелочного и

Глава 2. Личность

отвратительного, и именно с этим связано мое

желание искать выход за пределы человеческого

и мирского. Но поиски всегда заканчивались не-удачей, и мне пришлось разбавить быт безумием. Чтобы удовлетворить себя, я расстался с рас-судком, чтобы внечеловеческое существовало, пусть даже в форме сумасшедшего поиска двери.

Я назову безумием и то, что отважился посещать

миры Бездны… Хотя я до сих пор не уверен, что

следует списывать на безумие мою глупую веру

в их, скажем так, субстанциональность…

Последний мотив, который я могу привести

в защиту этого странного помешательства: мне

нужна была идея для заполнения дневника. Я

впал в это состояние, чтобы потом описать его.

Когда жизнь исходит из тьмы, провалы

неминуемы.

Я убью всех, кто вывел нас из рабства

Египетского!

Вещи в себе суть только боль и смрад – это

истина!

Каракозов написал только это. На большее не было сил.

С непонятно откуда взявшимся отвращением он закрыл тетрадь, отодвинул стул и лег на кровать. Не найдя оправдания

последним строкам, он погрузился в глубокий сон…

ГЛАВА 3

Сон-воспоминание

Каракозов все сильнее убеждался, что не властен над миром своих снов. Он продолжал выковыривать их из памяти, дабы уничтожить главное свое суеверие. Он не был их повелителем, и это казалось все более очевидным, ведь он вспоминал сны сквозь призму этой самореферентной идеи, являющейся главной причиной потери власти… Каракозов понимал, что теряет власть над сном и фантазией только потому, что вспоминает о них, разглядывая через эту новую призму.

Ему предстоит уничтожить дерзость последнего утверждения – но только если он о ней вспомнит.

«Если я возвращаюсь к своим воспоминаниям, то только

для того, чтобы уничтожить сложившееся о них мнение. Мне

не нужно копаться в зловонных внутренностях моих бредовых воспоминаний, чтобы понять, что я относился к ним

неверно. Их содержание – ничто, а по-настоящему важно

лишь то, что я к ним возвращаюсь. В этом вся суть! Даль-нейшее углубление способно лишь оправдать это возвращение – подобно Абсолютной идее, которая может оправдать

себя не иначе как через свое воплощение. Я изолирую себя

от внешнего, останусь в своем собственном проявлении, которое сулит мне ограничение с одной стороны и безоговороч-ный произвол – с другой!..»

Каракозов ушел от воспоминаний в дебри искаженных

конструкций, чтобы отвлечься от захвата разума инородной

сущностью. Но столкнулся с новой проблемой: в чем суть его

бунта? Что он хочет сказать? Невозможность сформулиро-вать правильную мысль заставляла его обращать внимание на

последовательность размышлений, на правильность подбора

слов, на категоричность высказываний и прочую шелуху, воз-74

Глава 3. Сон-воспоминание

можно, кем-то искусственно созданную для того, чтобы суть

осталась нетронутой. Кто же ответственен за это чудовищное

колдовство? Кто заставляет его ходить кругами, бессильно

пытаясь взяться за воспоминание? Или за концепцию воспоминания? Или за разрушение всякого воспоминания?

Единственным его спутником на этой дороге был сам Господь Бог. Единственный друг, который так же скитался во

тьме презираемых мыслей. Двое, преследуемые миром, отсы-лали друг к другу и стремились убить друг друга опустошен-ной чистой мыслью. Совершенным самообманом.

«Я думал, что, рассуждая о воспоминаниях, приду к тому, что нет никаких оснований считать их подчиняющимися мне.

Думал, что неведомое нечто оставляет за собой право главенствовать в мире снов, где мне достается лишь роль наблюдате-ля, так опостылевшая в реальности. Сквозь мутный горизонт

я хотел добраться до этой идеи, перебирая в голове содержание снов и не находя в них своей доминирующей роли. Но

получается, что я заведомо знаю результат своих действий, подобно Тому, к Кому так невыносимо возвращаться, и, подобно Ему, ввергаю себя в деятельность, которая нужна лишь

для оправдания того, что уже имею».

«Нет никакого великого смысла в моих почерневших воспоминаниях! Нет никакой глубины в их содержании! Всякая

фантазия должна быть поглощена бессмысленной тьмой…»

Сознание страстно желало утолить жажду образов, отбросив

поиск воспоминаний. Бессмысленная тьма, заявив о себе, заставила Каракозова бродить по бездне. Тропа прокладывалась

слабым фиолетовым свечением прямо перед его ногами, создавая видимость того, что он сам выбирает путь.

«О, непроглядная тьма! Я могу ступать куда угодно по

твоим безбрежным просторам, пытаясь убедить себя, что волен в выборе дороги. Но мои омертвевшие от холода кости

знают, что любая дорога ведет во тьму и нет никакого толка

от свободы выбора у скитающегося по беспределью!»

Ересь Каракозова

Тьма, обитающая между мирами, отвечала ему гробовым

молчанием и продолжала бросать впереди фиолетовое свечение. Каракозов пытался менять темп походки, перепрыгивать

через возникающие «мосты» света. Пытался лечь, сесть, подняться выше. У него вышло, и это позволило предположить

следующее:

«Тьма внимательно следит за мной… Почему? Неужели

я нарушил ее вековой покой, и потому она обозначает свое

присутствие свечением, словно питая странную надежду по-знакомиться? Быть может, дело в том, что светом пронизана

вся безбрежная тьма, но я не могу видеть все его переливы, кроме жалкого огрызка под ногами? Быть может, я сам создаю это свечение?»

Желание видеть под своими ногами дорогу, а в голове —

рассуждения позволяло Каракозову углубляться в плод своего воображения, и отстраняясь от сущности творца безбреж-ной тьмы, и отделяясь от «Я», бродящего по черной пустоши.

Этот факт не ускользнул от него.

«Я в самом деле создаю это свечение и не создаю одновременно. Очередной самообман. Как только оно осознано

как творение моих рук, оно тут же начинает противостоять

мне. Противоречие разрешится, если я выберу что-то среднее

и признаю, что фиолетовый свет заставляет меня давать ему

жизнь лишь в личном познании его отблесков, интерпретируя

личный путь через тьму как фиолетовый свет. Потому-то из-вилины мозга барахтаются, словно черви, питая фиолетовый

свет, но заставляя отрешиться от собственного творения…

Стоит ли себе напоминать, на кого это похоже?»

Каракозов пытался сделать себя творцом того, что уже

им сотворено, перекладывая роль строителя на ту часть личности, что сейчас намеренно бродила во тьме, размышляя о

природе фиолетового света.

«Я раздроблен на того, кто сотворил тьму, и на действующего внутри тьмы субъекта. Они не сводятся друг к другу, и

Глава 3. Сон-воспоминание

один тщетно пытается найти доказательство собственной божественности, а другой… хм, другой для меня остается загадкой. По отношению к нему у меня нет никаких точных мыслей. Но я могу предложить несколько вариантов божественной мотивации: Я-Бог пытается переложить бремя творца на

субъекта, Я-Бог пытается наблюдать за поведением субъекта, Я-Бог пытается обмануть субъекта, Я-Бог пытается разочаро-вать субъекта, Я-Бог пытается запутать субъекта…»

Каракозов брел во тьме, подстегиваемый бредовыми образами, то тут, то там выплывающими из фиолетового свечения

где-то в дали величественной безбрежности. Пустующая тьма

создавала знакомые образы деревьев и животных и, мгновенно растворяя их в своем лоне, все больше походила на субъ-ективный ад, в котором так приятно находиться.

Идя по месту без времени и пространства, Каракозов вышел на большую, геометрически неправильную поляну, со-стоящую целиком из фиолетового свечения. От нее отходили

щупальца дорог, ведущих глубже в бездну. Отсутствие выбора, или его тотальный произвол, кристаллизовалось и обрам-лялось путями. Каракозов не сомневался, что найдет выход

отсюда, ведь тьма начала создавать предметы.

«Находясь здесь, я не могу ни на что повлиять. Для меня

уже все предначертано, и мне остается только следовать собственной воле, породившей это место».

Рассуждая об истоках Абсолютной Тьмы, Каракозов не

сразу заметил, как развернулся и пошел в обратную сторону.

Жест, который должен был что-то символизировать для Бога, но который ничего не значил для действующего внутри.

И тьма подала голос. «Достоин ли я принять истинное зло

в свое сердце? Руины хаоса свели с ума, дабы глаза, смотря-щие в бездну, ослепли, а желание проснуться от кошмара от-ражалось на поверхности кирпичного монолита…»

Голос рассеял фиолетовое свечение, и Каракозову почудилось падение. Вглядываясь в тьму под ногами, он видел, как

Ересь Каракозова

к нему приближаются фиолетовые плотные объекты. Голос

вновь нарушил тишину: «Оно не приближается к тебе, оно

лишь растет и прозревает в твоей собственной душе». Каракозову стало ясно, что Бог вновь обманул его, сначала даро-вав иллюзию выбора, который ни к чему не вел, а затем показав, что любое бессмысленное путешествие способно привести к хоть какому-то результату. После чего, радостно хохоча, изрек: «Ты сам никогда не выбирал!»

Все это время Каракозов стоял неподвижно, а перед ним

вспыхивал фиолетовый цвет, заставляя верить в свое путешествие. Глубокая символика тронула его. Бог осознал собственный гибельный путь, но не стал поворачивать назад. Он

ждал, когда наконец приблизится к голосу из бездны.

Когда ползучее мерцание распространилось достаточно

широко, чтобы Каракозов смог по нему передвигаться, оно

прекратило рост. Эта дорога предполагала собственный конец и раскрывала замысел перед странником. В конце пути

обязательно должен быть катарсис, ведь сам Господь жаждал

его. Но разве Каракозов мог поверить в собственные ломаные

образы и ни к чему не приводящие мысли? Он привык к бунту – и с прямого пути свернул прямиком в распластавшуюся

бездну, делая вид, что ступает все дальше и дальше от фиоле-товых декораций, выстроенных желанием катарсиса.

А личность Бога все еще оставалась загадкой, даже учиты-вая, что это он сам. Каракозов знал, что, разгадав тайну происхождения тьмы, он поймет суть всего творения.

«В хаосе бессмысленных форм со мной говорит голос, пока еще не привлекший мое внимание, но который, быть

может, способен мне что-то рассказать… Слишком много «призраков» ранее выходило со мной на контакт, и никто

не был достаточно осведомлен о творящемся в мире хаосе.

Единственная надежда – сделать их частью своего сознания.

Единственное упование – утолить голод… Султан Демонов

открывает очи: «…перемалывая сухожилия кровоточащими

Глава 3. Сон-воспоминание

деснами, изрыгая проклятия из недр костяной плоти… неведомый голос жаждет быть услышанным, и я слышу, как кровавый металл течет по ржавой плоти. Я сотворил это, когда

возжелал поддаться воспоминаниям о сне, заставляя себя продолжать скитаться по черной пустоши. Я создавал бездну, не

исходя из нее, но пытался, чтобы «Я» добралось до ее смысла. Но оно нашло лишь упоминание, исходящее из нее самой, о том, что смысл в познании – познать уже известное. А

потому я ввергаю свою душу в очередной самообман. В попытку найти смысл во тьме, созданной будто бы не ради нее

самой, но именно в ней находящей определение. Тьма должна

была служить дорогой для знания, которое я получу в конце

своего пути, но вместо этого я пытаюсь, обманув божественный замысел, разгадать саму тьму-дорогу, ничего под собой

не предполагающую. Он думал вернуть меня на праведный

путь, разбудив дремавший в недрах хаоса голос, но даже он

оказался бессилен… Я должен украсть у него творение!»

Тем временем Бог вырастил плотные фиолетовые объекты

до такой степени, что среди них можно было спокойно гулять.

Объекты, созданные светом, – чистые абстракции пустынно-го места, в котором угадывался ущербный ум Бога-Каракозова. Но еще ущербнее чувствовал себя Каракозов-Странник, потому что понимал: так просто присвоить себе творение самого себя у него не выйдет. «Именно Он ведет меня, и это

я вынужден познавать эту пустошь, строить предположения

и надеяться на катарсис… Я не хочу сливаться с собой! Не

хочу!» Ему были невыносимы эти бредовые мысли, но ему не

уйти от слияния с Богом…

«Это бред! Идиотское помешательство! Я же вижу, что

ни к чему мое разделение не приводит, так зачем я вообще

взялся за это?! Что я ожидал увидеть?» Но бред Каракозова не устранить дешевыми разумными доводами. «В этом все

дело… То, что ты ожидаешь увидеть, не позволяет тебе присвоить творение, ибо Бог разделяет с тобой твои ожидания.

Ересь Каракозова

Откажись от катарсиса, смысла и мысли. Взбунтуйся». После

таинственной речи в буре фиолетового свечения появилась

богато украшенная дверь, резко выпадающая из мира мертвой бездны. Каракозов знал, что она ведет к катарсису, просто потому что не существовало иных вариантов. Голос, тре-бующий бунта, обязывал Каракозова подчиниться.

Он прошел мимо двери, туда, где заканчивался всякий

свет и начиналась непроглядная бездна абсолюта. Сделав шаг

навстречу своему бунту, Каракозов провалился в ее глубины.

По крайней мере, фиолетовая декорация начала уменьшать-ся прямо над его головой. Мысль, пытающаяся освободиться

от пут тьмы, в которые сама себя загнала, не обращала внимания на свой полет, веря, что он чем-то закончится. Мысль

понимала, что только в подобном месте может рассчитывать

на веру, полностью истребив чувство страха.

Помешанный на создании бездумных самообманчивых

образов, Каракозов летел в бездну без всякого страха, зная, что это не финал. Продолжая играть в игру с божественным

«Я», он наконец увидел свет, аккуратно исходивший из тон-неля под ногами. Свет показался очень странным, ведь рас-пространялся в высшей степени аккуратно, без острых углов, без ломаных линий. Идеальный круг, над природой которого

Каракозов так и не успел подумать.

Пройдя сквозь обжигающий тоннель и поняв, что в этом

месте он способен что-то испытывать, Каракозов «приземлился» в цеху какого-то завода. Бездна никуда не делась, в этом

он был уверен, ведь сюжет сна наяву не мог так резко изменить свою суть.

Цех казался абсолютно безжизненным. Ни единого звука, никакого намека на движение. Нигде не было видно мелких деталей, случайной гайки, плакатов, календарей. Цех не

пытался обмануть Каракозова ложным чувством присутствия

жизни или бывшей кипящей деятельности. Цех, подобно

тьме, оставался такой же абстракцией.

Глава 3. Сон-воспоминание

«Голос Бога – голос бунта. Катарсис – голос Бога. Тьма

действительно лишает всякого выбора», – пронеслось в голове Каракозова, а из ситуации напрашивался только один

вывод: «Отсутствие мелких деталей – ошибка Бога. Он старался выделить нечто важное для меня, отбросив лишнее, но

добился только того, что я буду хвататься за отсутствующее, отбросив важное».

Он пытался зацепиться за нечто ускользнувшее от взгляда

Бога. «Отсутствующие признаки жизни в цеху не подходят.

Они слишком очевидны, чтобы Бог о них не знал. Тоннель

света не подходит по тем же причинам, хотя довольно подозрительно, что сознание так быстро отбросило мою попытку

поразмышлять над его природой. Что же остается?» Каракозову оставалось только выбрать предмет размышления, которого нет в этом мире. «Я должен схватить мир целиком.

Потусторонняя природа тьмы и неожиданный переход в абстракцию цеха предполагают за собой порождение промоз-глой субъективности, подсмотренной у скачущего за внешними явлениями опытом. Все это ущербно перенесено в основание прозябающего в одиночестве цехе. Отсюда видно, что

у Бога есть своя цель. А цех символизирует нечто важное…»

Каракозову не суждено было завершить свою мысль. Голос из бездны раскатисто рассмеялся. Невозможно было сопротивляться чарам смеющейся тьмы, а потому Каракозов

вслушался.

«О, как прекрасна бесконечная ночь. Ибо теперь я завер-шу свое испытание перед воплощением. Мне будет приятно

убить Сына…» Каракозов с ужасом проглотил очередной самообман. Все перевернулось с ног на голову. Он превратил

себя в чью-то жертву.

«Ты жаждешь познать смысл бездны, ты жаждешь познать объекты бездны, ты жаждешь познать Бога бездны и

ты сам желаешь стать ее Богом, уже им являясь. Монолит-ное сознание превратилось в осколки, но я не тот, кто из-81

Ересь Каракозова

лечит твои травмы. Я тот, кто их причиняет. Но не спеши

думать, что в этом смысл моего бытия. Разделенность сознания доводит тебя до предела и более не смотрит на тебя как

на главного героя. Ты хочешь знать, что управляет твоими

снами? Ими управляю Я…» Голос умолк, рождая из своего молчания гул, непрерывно бьющий истерикой по мысленным барабанным перепонкам, принося не страдание, но

облегчение, суть которого заключалась в том, что Каракозов

наконец-то по-настоящему способен перепутать выдуманное

и реальное. Гул – единственное, что в действительности существует в обоих мирах.

Из дальней стены цеха показалась черная, резко выделяю-щаяся на фоне всего завода антропоморфная фигура с вски-нутой рукой, похожая на чей-то неаккуратный рисунок. Фигура пыталась оторваться от противоположной стены, и было

похоже, будто персонаж картины пытается сойти с холста художника. Фигура вытягивала из тьмы свое черное тело, и казалось, что оно нескончаемо.

Не было в этом месте ничего, что им не являлось, как и

не было того, что не есть оно. Каракозов понял, что черный

человек пытался предстать перед ним как подлинная вещь в

себе и для себя. Ибо только такой беспросветный всезапол-няющий мрак мог служить единственным правильным проявлением этих двух несокрушимых категорий, так полюбив-шихся Каракозову. «Заполненность бытия самим собой без

всякого постороннего присутствия есть подлинное царство

вещи в себе. Вопрос лишь в том, почему черная фигура и

«вещь-в-себе» предстали передо мной именно сейчас».

Черный человек мог смотреть только на Каракозова, ибо

за спиной ничего, кроме черной пустоты, уже не существовало, а повернуться боком он не мог: иначе фигура поглотит иррациональный цех. Его внутренности – бездна. А он

сам – антропоморфная ее персонификация.

Глава 3. Сон-воспоминание

«Взгляни на меня и ужаснись! Ты хотел знать, как управлять миром сновидений? Посмотри на простирающуюся вокруг бездну и поймешь! Я есть реальность сновидений, потому что не оторван от мира снов!»

Черный человек, говоривший, казалось, всем своим

бесконечным черным пространством, не спешил проходить

свое испытание. Его последние слова заставляли задуматься, что в самообман впали не только Каракозов и Бог, но

и порождаемая ими тьма. «Она персонифицировалась и

решила взять все под свой полный контроль? Тогда зачем

проходить какое-либо испытание? Или оно придумано для

самой себя?» Вместе с этим Каракозова удивлял способ, каким тьма бунтует против создателя. «Она создала

субъекта, черного человека, которого заставила верить в

некое испытание?» Дух бездны продолжил речь как раз в

тот момент, когда Каракозов до конца сформулировал свой

вопрос, будто специально выжидая момент:

– Ты, пытающийся постигнуть природу снов, цепляешься

за свое эго. Осознавая себя повелителем и виновником мира

снов, ты все еще находишься внутри него, приобретая функции субъекта, которые есть в реальном объективном мире. А

потому мысль об изменении внешнего не может породить ничего, кроме изменений внутри самого субъекта. Посмотри на

меня! Я слит с этим миром, пусть и не являюсь его источником! А ты способен рождать миры, только находясь за его

пределами, но не действуя внутри. Отсюда исток твоего разделения на «Я» и Бога…

Каракозов не дал договорить духу:

– Тогда управлять миром снов, находясь внутри сна, попросту невозможно? Я должен создать условия заранее, находясь вне явления? Ты для этого предстал передо мной? Но

чем можно объяснить происходящее во снах, если не моей

действующей внутри сна изменяющей мир волей? Быть мо-83

Ересь Каракозова

жет, ты – проявление демона, желающего убедить меня в

том, что разделение духа необходимо?

– Ты вновь наступаешь на одни и те же грабли, считая, что я создан для того, чтобы дать тебе ответы.

– Но тем не менее ты даешь их. Видимо, рожденная тьма

лишает выбора саму себя.

– Прежде чем сокрушить вновь рожденную тобой док-трину, я верну тебя на интересующую тему, дабы…

– …дабы я снова не потерял нить повествования…

– Именно… – персонифицированная тьма будто рас-строилась, на секунду потеряв равновесие и чуть было не

свалившись набок. – Прежде чем ты потеряешься в ином, я расскажу тебе о способе творить мир сновидений, находясь в его смердящих внутренностях. Во-первых, ты должен

слиться воедино с миром вне тебя, а во-вторых, углубиться

в собственный внутренний мир, дабы породить новый мысленный пласт…

Каракозову все уже стало ясно. Он не хотел выслушивать

потоки сознания темного человека. Каракозов понимал, что

тот заранее ничего не знал о мучительной дилемме и не владел никаким способом изменений миров изнутри. Призрак

вечной ночи проговорился, обозначив свое знание о способе, после чего начал перечислять общедоступную бесполезную

бессмыслицу, отнимая это знание, как зачастую случалось и с

Каракозовым. Метод управления и изменения миров изнутри

самих миров сваливается к примитивному оккультизму, под-стегиваемому тем или иным всеобщим эфемерным законом, никогда не имевшим полноценной власти.

А черный человек будто читал мысли Каракозова.

– Я знаю, ты думаешь о том, что я владею лишь общими

примитивными принципами, не имеющими силы в конкретном. Но в этом заключается твоя ошибка. Ты считаешь, что

мои правила предадут и меня, и тебя. Ты считаешь мою концепцию умозрительной, вместо того чтобы применить ее.

Глава 3. Сон-воспоминание

Тьма не собиралась сдавать свои интеллектуальные позиции. Бушевала настоящая буря среди океана мертвого пу-стынного спокойствия.

– И как, по-твоему, применить на практике «слиться с

миром своих снов»? Я и без тебя понимаю, что для управления миром снов необходимо стать этим миром или родить

свой собственный. Ты не открыл мне ничего нового.

– Именно в этом мое предназначение. Я сообщаю тебе

то, что ты уже знаешь, заставляя делать то, что уже сделано.

Тебе ничего это не напоминает?

Замолчав, черный человек медленно потянулся назад. Его

исполинское тело вновь сливалось со стеной, оставляя Каракозова наедине со своими мыслями.

«Какая неслыханная глупость…» – размышлял он. «Мир, который был создан для испытания черного человека… Я не

понимаю! Он создан для того, чтобы я что-то понял, или

для тени, которая должна что-то объяснить? Если мир тени

заключает в себе чистое объяснение, значит, он существует

объективно и тьма имеет своим бытием само объяснение. И

объективным мир тьмы может быть лишь тогда, когда черная

фигура будет объяснять тонкости мира снов не только мне.

Если он это сделает, то пройдет испытание…»

Каракозов вернулся в воспоминания о снах из блужда-ний по бездне, бросив опостылевший мир света и тени, а

это послужило новым доказательством, что сотворенная

бездна – его собственность. Но никакое доказательство никогда не будет достаточным…

Потому Каракозов, ни на что не надеявшийся, ничего не

понявший, никуда не пришедший, «схватил за руку» призрака своего размышления в последний раз, надеясь открыть

хоть что-то.

«Испытание для демона, которое тот прошел, лишь чтобы убедиться, что оно не имело никакого смысла, ибо было

уже осуществлено. Пытаться найти доказательства, что мир

Ересь Каракозова

тьмы – мое собственное творение, бессмысленно, ибо я знал, что он мое творение. Пытаться найти в этом мире недостаю-щие фрагменты, мелкие детали и противоречия – бессмысленно, ибо как только я их находил, все противоречия сни-мались, а мелкие фрагменты либо добавлялись, либо находи-ли оправдание своему отсутствию. Тьма, которая провозгла-сила рождение своей персонификации, поглотив все бытие, порожденное мной, – очередная попытка захвата власти в

сознании. А то, что я провозгласил ее вещью в себе, – лишь

оправдание самой тьмы, стремящейся таким образом навязать главенствующее положение. Испытание, предназначен-ное тьме, которое она сама себе и навязала, преследует ту же

самую цель. Попытка сменить главного героя провалилась…»

С этой ношей Каракозов продолжил свой тяжкий путь, не

сомневаясь в том, что еще вернется сюда. Мысль снова уце-пилась за возвращение.

«Я обязательно приду снова, но я не понимаю условий, при которых это произойдет. Самосознание не сможет принять их в готовом виде, оно жаждет создавать само. Потому

проникнуть в мрачную область возвращения является либо

смертью этого возвращения, либо его преображением. Содержательно это слово наполняется омерзительными определениями: возвращение закабаляет меня в истеричном приступе

повторения одного и того же, не давая свободы развития и

привязывая сознание к готовым формам бытия. Возвращение

есть цепи, и сознание может относиться к ним по-разному. С

одной стороны, она останавливает всякое развитие, а с другой – означает становление. Теперь это понятие приобретает

смысл в постоянном воспроизведении внутри самосознания, чтобы оно снова и снова проходило сквозь одно и то же содержание, каждый раз меняющее форму. Становление через

возвращение кажется сознанию отвратительным рабством, которое то не в состоянии превзойти, не потому что не хватает сил, а потому что в данный момент увлечено рассматри-86

Глава 3. Сон-воспоминание

ванием этого понятия под омерзительным углом. В процессе рассмотрения на свет является чудо непорочного зачатия, в котором сознание плодоносит неведомой ранее сущностью.

Сущность эта рождается в страсти самосознания, решившего

подняться над собственными мыслями, получая прямо противоположный результат, который я не могу ухватить. Возвращение не должно умереть, не должно пасть так бездарно, но как бы я этого не хотел, оно приносит себя в жертву конкретному содержанию, совершая самоубийство.

И это происходит снова и снова; каждое такое событие

является кормом для возвращения, которое никак не может

оторваться от самосознания. Но смерть этого понятия симво-лична и с каждой новой гибелью дарует новую надежду. Оно

совершает самоубийство, после чего вновь возрождается, являясь частью становления. Смерть и становление переплета-ются и густеют. Дух всегда рождается заново, но всегда имеет одну и ту же суть, и нет конца бесчисленным взлетам, по

факту являющимся топтанием на месте.

Потому для меня нет избавления от возвращения к этой

теме. Я могу лишь дать новую форму своим мыслям, не меняя их сути. Самое ужасное – я вынужден приходить к воз-вращению снова и снова, пытаясь то ли выйти за его предел, то ли оправдать его».

Эта мысль завершила удивительный цикл блуждания во

снах и сотворила нечто вроде перехода в мир бодрствующего, но измененного состояния сознания. Лес, ранее бывший

таким естественным и безынтересным, ныне представлял

собой сюрреалистическую кашу. Каракозов всматривался в

развернувшиеся на его глазах преображения. Сон, заставляющий Каракозова размышлять о сущности собственного

сна, нашел свое продолжение в новом мире. Тьма сделала

свое дело, и теперь вовне предстал кошмар из плоти, ужас

неожиданно возникающих бытовых вещей, тирания цвета и

тени и запах разложения самой природы. Каракозов всег-87

Ересь Каракозова

да мечтал увидеть нечто подобное во время бодрствования, и наконец мечта осуществилась! Он пока не понимал, что

картины преображения ускользают от прямого взгляда; тот

фиксирует увиденное, но не схватывает изображение целиком, вплоть до самых мелких деталей. Шум леса – то рез-кий, насыщенный писком и ревом механических бессмысленно вращающихся валов, то пропадает насовсем, а по лесу

прогуливаются создания из металла с сочащимися изо всех

отверстий кровью и дегтем. Почти все они гуманоиды, но

деформированы.

«Они очень сильно стремятся быть моим образом и подобием», – думал Каракозов, внимательно их рассматривая.

Увиденное впечатляло, но впечатления скоротечны. Каракозов понял, что нисколько не боится этих резких изменений

и существ: те словно были подобраны под его предпочтения, взяты из смешения ожившего иррационального цеха и прочих кошмаров, чтобы он ощутил страх, но эффект был прямо противоположным. Мир старался застигнуть Каракозова

врасплох своим неожиданным появлением. Но дело в том, что именно неожиданного он и ожидал.

Удручающий мир, который, по мнению Каракозова, пытался удивить, – не удивлял. Чудовища – метафора, предметы – аллегория, неестественные изменения мира – явлен-ные из бессознательного психологические дефекты, а плавное

перемещение из леса – грамотная режиссура.

«Те, кто попадают сюда, – сумасшедшие, ибо тот, кто не

желает простого побега, – псих».

Иллюзорность происходящего заставляла смотреть на все

это не как на часть собственного приключения. Он представлял на своем месте других людей, которые время от времени

должны попадать сюда.

«Искалеченные души бродят от двери к двери в поисках

ответов на свои вопросы, не обращая внимания на то, что могут погибнуть. Они не стремятся вернуться в реальность, что-88

Глава 3. Сон-воспоминание

бы снова приступить к работе, как следует отоспаться, пове-селиться или вкусно поесть. О нет. Психи не могут работать, их мучает бессонница, они асоциальны и совершенно потеряли аппетит. Их сознание занято лишь пережевыванием одних

и тех же гнетущих мыслей, которые стремятся отыскать для

себя образ и воплощение.

Бессознательное – это лишенный самосознания вытес-ненный дух, который взял власть в голове психопата. Как

оно взаимодействует с другими сущностями? Бессознательное как часть сознательного выступает в роли потаенной

кладовки, и сознание вступает с ней в самые разные отношения. Например, ее заполняют ненужными вещами, но в

какой-то момент места не остается и все содержимое пытается прорваться наружу. Другой вариант – когда сознание

само спускается в кладовую, чтобы достать старую забытую

вещь или из чистого любопытства. Иногда там можно найти сокровища, а иногда – ужасных чудовищ, прячущихся

во тьме. Третий способ взаимодействия – когда сознание

бросает свою осознаваемую, волевую жизнь и погружается в

омут забытого старья. Бессознательное использует сознание, чтобы осмыслять собственный бред. Сознание становится рабом, вынужденным осмыслять материю или импульсы

души. Бессознательное заставляет сверяться с собой и подчиняться собственным порывам. Потаенные желания и мысли действуют, обретая философский окрас.

Бессознательное все больше становится не просто пота-енными закромами сознания. Оно уравнивается с материальным миром, и сознание само должно угадывать, что вынуждено соизмеряться и с тем, и с другим. Но не мир или

бессознательное подчиняются сознанию, а сознание – им.

Таким образом, в бессознательном видна проекция, или

отождествление с материальным в плане истинности. Истина

о сознании возможна лишь через сравнение с бессознательным, где его познание становится путем к познанию истины.

Ересь Каракозова

Материальное, как истина о мире, уравнивается с бессознательным, как такой же истиной о мире, делая его миром

потаенным. Сознательное отождествляется с уже познанным

материальным миром, который стал привычен и понятен, а

бессознательное – с миром еще непознанным. А непознанный мир ассоциируется с хаосом, опасностью, которая перерастает в опасность экзистенциальную.

Подобно тому как «познанное – сознание – материя»

образуют триаду, в которой главенствуют порядок – дух —

Бог, возникает иная триада: «непознанное – бессознательное – энергия». Эта триада порождает хаос – демонов —

дьявола. Если обратиться к теологии и идеалистической философии, можно сказать, что порядок – дух – Бог образуют

безопасную часть вселенной. Бог, как высшая форма человеческого сознания и его идеал, защищает и отделяет познанное

от непознанного, мораль от распущенности, науку от оккультизма, трезвый рассудок от наркотического экстаза. Познанный Бог – безопасный Бог, помощник и наблюдатель. Он

страж, защитник и надежда. Триада «хаос – демон – дьявол» символизирует иного Бога. Этот Бог – квинтэссенция

опасности и непознаваемости. Его мотивы никогда не ясны, но всегда направлены ко злу. Он разрушает общество, любую надежную структуру, любой человеческий муравейник.

Он штурмует небеса, бунтует, бесчинствует.

Но самый ужас ждет сознание на следующем уровне разделения, где глубина будет так велика, что исчезнет всякое

различие. Познавая уже познанного Бога, сознание видит его

непознаваемость, а экстаз оккультизма все больше раскрывает хаос непознанного Бога. Противоречия между Богами сливают их в единое целое, перемешивая их сущности, и создают

одного-единственного Бога – Бога бреда. Точно так же сливаются бессознательное и сознательное, духовное и материальное, образуя дуалистичность, которая лежит в начале вещей, противореча любым единым концепциям.

Глава 3. Сон-воспоминание

А колдовство бессознательного – это колдовство, обра-щенное к непознанному и неосознанному. Оно обращается

не к духу, а к чувствам. Не к ангелам, а к демонам, где первый – рассудок, а второй – эмоциональный всплеск. Демон

является отражением бессознательного или бессознательное

отражением демона, ибо он владеет не разумом, но чувством, которое превосходит разум в силе воздействия. Ангел же владеет разумом, который обуздывает силу, но не меряется с ней.

Ангел разумен, ибо соизмеряется с Богом и следует его закону, тогда как демон неразумен, потому что не следует закону

истины Божьей, но руководствуется позывами своих желаний, не оглядываясь на закон и считая, что испытанный им эмоциональный порыв превосходит силу божественного закона».

Благодаря металлическому миру Каракозов уяснил нечто

очень важное. Мысль о психопатах позволила объединить в

одну систему Бога, колдовство и поражающее его безумие. И

вот он сделал очень важный шаг на дороге к Великой Цели.

Природа, ранее сопротивляющаяся Каракозову, преобразилась под мощным воздействием его сознания, изменив самой себе и породив приятные ужасающие формы под стать

эстетическим вкусам Каракозова. Он сравнил себя с чудовищами, переставляющими местами глаза и зубы. Но они —

творцы на несравненно более низком уровне, чем он, ибо Каракозов добился полного изменения природы, и та помогла

раскрыть глаза на волнующие его вопросы. Необходимо было

продолжать, дабы выжать из металлического мира все соки.

«Психопаты привыкли относиться к миру как к проявле-нию своей психологии. Непрослеживаемые причины и кажу-щаяся беспорядочность в точности отвечают состоянию их

бессознательного, подчиняющего сознание. Они не задумы-ваются, почему и зачем существует то или иное явление —

они уже знают ответ. Каждый пролет, каждая покосившаяся

ступень, каждый остро заточенный клык чудовища – это испытание, служащее для возвышения личности психопата. Все

Ересь Каракозова

нарушения природных законов в точности соответствуют законам его психологического состояния. Ему не дано знать конец собственного пути, но он, этот конец, будет достигнут.

Случайности, удача, сноровка – все это теряет подлинный

смысл, и остается лишь человек, проживающий собственные

мысли, перешедшие вовне, но лишь для того, чтобы углубить

внутренний мир. Все здесь режиссировано и гармонично! Сознание отбрасывает всякую мелочь, кроме поиска основного

смысла произведения, наплевав на остальное.

Убивая очередного монстра, разгадывая очередной пси-хологический пазл, осторожно шагая по тонким балкам над

тьмой абсолютной пропасти, сознание идет к своему финалу. Катарсис выражается в простых и ясных мыслях, которые

безумцы всегда отбрасывают, когда те приходят в голову. Но

важно не то, что они, готовые, уже существуют в сознании, а

то, что к ним нужно прийти. Их жажда, помимо жажды формы, – это жажда процесса. Простые и незамутненные мысли

через потусторонние, необычные и выходящие за рамки обыденного должны быть прямо задействованы в непосредственной реальности психа, который в том или ином виде влияет

на эту форму. Эстетичные брызги крови монстра, символи-зирующего одиночество, прыщут на фотопортрет его семьи, сделанный во времена настоящего детского счастья. Символика этого события – показать, что счастливые деньки не вернуть, ибо безумец сам должен нанести тот самый кровавый

удар, собственными руками лишая себя счастья. Здесь важна

каждая мелочь, ибо они все раскрывают основную мысль о

потерянном счастье, и мысль эта ничего не будет стоить без

всех этих действий.

И самое главное – в этом мире психопаты видят единственную возможность своего исцеления, и в первую очередь

потому, что здесь они получают полную свободу воображения. Они сроднились с этим местом, и теперь их бред обрел

внешнюю форму, принадлежащую только им.

Глава 3. Сон-воспоминание

Но лечение таково, что вызывает привыкание, и псих снова и снова будет мечтать попасть в эту свободную от нормальности зону, ибо она стала для него нормой сонного парализо-ванного мира, вышедшего за грани обычного. Больной скуча-ет по воплотившейся ради выздоровления болезни и потому

снова заболевает, чтобы попасть сюда или создать подобный

мир в реальности, плодя бред и нелогичность. Выздоровле-ние становится манией и в конце концов доходит до своей

противоположности.

Но символическое отражение безумной психики вовне и

символическая победа над ее демонами могут ли в действительности исцелить от внутренних болезней? Я не вижу никакой обратной связи между этими состояниями, кроме чистых отражений. Если внутреннее снова и снова донимает

нерешенными проблемами, то и внешнее проявление будет

снова и снова возрождаться в маразматических образах чудовищ, в которых разряжается тысяча пуль и сотня заклинаний, лишь для того, чтобы они умерли и ожили снова.

Настоящий мой интерес заключен не в излечении и не в

регистрации трансформаций психики в уродства внешнего.

Мне интересен способ, благодаря которому одно перетекает

в другое. Самое захватывающее – не препарировать сами

эти явления или понять, откуда они черпаются, а ясно видеть их перетекание, их преобразование, ибо за этим кроется гораздо более могущественное явление, которое не вписывается ни в первое, ни во второе. Оно – третье, ускользающее, пограничное. Тьма между Клипот и Сфирот, сила, преобразующая духовное в материальное, сила, стоящая

между планом и реализацией, между сознанием и тем, что

к нему не относится. Это промежуточное таит в себе настоящую божественную силу и запускает свои неведомые процессы. Именно в промежуточном, в среднем, в скрепляю-щем заключены все истоки знания, от научных до оккульт-ных, и все системы познания, от онтологии до эпистемоло-93

Ересь Каракозова

гии, от метафизики до диалектики. И в этих средних туман-ных областях заключена вся сила вселенной.

Но ухватиться за вечно ускользающее – то еще испытание. Пытаясь дотянуться до переходов между явлениями, я

неизбежно скатываюсь в пропасть невозможного. Кажется, будто в переходах заключено самое простое, ибо это лишь

мост или бездна, которую надо преодолеть. Но именно потому, что между явлениями лежит нечто, что преодолевается, я не могу познать это преодолеваемое, ибо оно не для познания, а для преодоления. Сознание четко осознает явление

и путь, пролегающий до него, и в этот путь включаются те

испытания, которые лежат в основе познания. Но испытания

надо проходить, а не изучать. И, пытаясь изучать то, что необходимо преодолевать, я наталкиваюсь на явления другого

рода и иного качества, между которыми снова встает вопрос

о переходах. И так до бесконечности.

В этой парадигме я должен признать, что сознанию не

дано познать подлинные переходы, по крайней мере если

мыслить в привычном для него контексте. Моя мысль должна

окунуться в безбрежность безумной темной мысли, чтобы через сквозящие хаосом области сознания я смог добраться до

пограничных состояний. Я должен использовать бред, экстаз, нелогичность и все то, что еще не применялось для познания.

Я должен отойти от переходов между явлениями на невероятно далекое расстояние, а после вновь приблизиться вплотную. Я должен наслаивать друг на друга символизм, доводя-щий до всепожирающих аналогий, и научиться связывать не-связываемые вещи, лично создавая эти переходы, а не ждать, когда они сами себя проявят.

Начну с представленного мне мира уродств и отдалю себя

от него. Я в нем – чужеродное. Я – та часть силы, что стремится познать это уродство и проследить все трансформации.

Здешние демоны не являются порождениями моей психики, темный мир не отражает поверхности моей гнилой души. Я

Глава 3. Сон-воспоминание

заперт в чуждых туманностях иного духа. Из этой неожиданной мысли я хочу выбраться с новым, казалось бы, никчем-ным знанием, чтобы потом собрать все свои ненужные выводы и соединить их в нечто, что наконец-то заслужит внима-тельного анализа.

Ныне же я – психопат, запертый в мире другого психопата, и смысл моего существования в том, чтобы исцелить его

безумства через убийства олицетворенных в чудовищах психологических проблем. Именно в такой парадигме необходимо мыслить, чтобы взять власть в этом мире в свои руки. Парадоксально, но это возможно только через усиление власти

металлического мира.

Итак, я хочу предположить, что символизм становится более объективным в том смысле, что теперь он сам определяет, как именно решать психотравмы попавших сюда людей.

Психопат, вынужденный преодолевать выстроенные для него

препятствия, создал для меня объект изучения. Уродство металла хочет, чтобы я не предполагал, будто эти события относятся ко мне, и не стесняется это демонстрировать. Но разве оно не делает для моей психики самый лучший и бесценный подарок, отталкивая ее? Разве оно не демонстрирует собственное знание о том, что я заинтересован не в разгадывании

тайн символизма, но в строении самого мира? Разве мир не

предполагает, что я в первую очередь ринусь познавать само

познание этого мира, гадать, как оно познает меня, как вы-страивает внутреннюю работу и как через чуждые моей психике образы раскрывает собственную психику, стремящуюся

поставить передо мной зеркало, в котором я не вижу себя, но

вижу, как некто медленно и вальяжно подносит ко мне это

проклятое зеркало?

Я взбунтуюсь против основ своей собственной души и

того, что выстроено как тюрьма для иного психопата! Возможно, могущество мира металла знало, что я вечно иду на-перекор собственным выводам. Пусть так!»

Ересь Каракозова

Пока Каракозов размышлял о своем бунте, из головы не

уходил образ постороннего психопата. Выбранный им образ

предполагал схватку Каракозова с миром уродств без вмешательства посторонней личности. Но Каракозов осознавал

главное: избрав путь борьбы через познание, он сливался с

психопатом, для которого задуманы эти искаженные декорации. Психопат был нужен психике Каракозова, а значит, и самому миру, чтобы создать конфликт и напряжение. Но породив нужный эффект, психопат, используемый в качестве инструмента, не сгинет навечно, ибо он интересует самого Каракозова. Введенный как основной персонаж, Каракозов не

обратил на него внимания, предполагая его смерть. Но смерть

психопата привлекла внимание как раз потому, что тот более

не задействован в сюжете. Тем не менее бунт было необходимо довести до конца.

Схватив образ металлического мира и с силой притянув

его к себе, Каракозов выкрикнул:

– Это место – вечное искажение и изменение, и за слу-чайностями превращений складывается система! Она проста: создавать препятствия, но не пытаться остановить меня. Все

здесь должно быть завязано на моей психике, а так как я пытаюсь проникнуть в суть данного мира, испытания связаны с

познанием. Я жажду лицезреть трансформацию, я хочу видеть, что происходит за кулисами, когда я перестаю смотреть.

Мне важно знать, как именно уродство моей души высвобо-дилось и перенеслось вовне. В какой момент времени родилось это чудовище, как оно перешло из духа в материю, родилось ли оно прямо у меня на глазах или существовало вне

поля зрения, откуда взялся материал для воплощения и все

остальное! Искаженный мир природы ответит на мои вопросы, следовательно, я должен двигаться дальше и наблюдать.

Каракозов продолжал мыслить о себе, ибо нужда мыслить

о внешнем покинула его. Он был уверен, что сама судьба ответит на все его вопросы и не стоит тратить время на пустые

Глава 3. Сон-воспоминание

размышления о природе явлений. Лучше было убить время

рассуждениями о самом себе. И пришел к самым неожиданным выводам:

– Если вернуться к тезису, что всякий нормальный человек стремится покинуть это место, то я могу сделать следующий вывод: нормальный человек должен стремиться покинуть собственное сознание подобно тому, как он жаждет

покинуть враждебную, вечно изменяющуюся среду. Сознание

представляет собой точно такое же извращенное место, а значит, этот металлический ад создан не для психопатов, реша-ющих свои сознательные проблемы, но для тех, кто счел сознание проблемой! Единственное предназначение металлического мира – показать пути побега от сознания.

На этом дух Каракозова остановил самопознание. А со-зерцание чудовищной плоти и уродств выветрило последние

остатки интереса к металлическому миру. Кроме того, Каракозов заметил, что монстры не подходят к нему на расстояние атаки и всегда держатся за каким-нибудь препятствием, будто боятся, что человек слишком приблизится.

Безумный мир начинал одолевать скукой. Посреди хаоса, напоминавшего картины шизофреника, Каракозов увидел карусель, которую обожал в детстве. Она была покрыта

ржавчиной, кровью и копотью и пахла так, будто металл на-учился разлагаться. Каракозова это не остановило. Он за-прыгнул на карусель с мыслью: «А когда представится такой шанс? В реальном мире я не могу себе такое позволить, потому что в нем мне нечем оправдать свое ребячество. А

тут, среди всех этих монстров… Даже если появится человек, который увидит меня, перед ним не придется оправдываться! Он сам дорисует картину, зачем и для чего я осед-лал карусель. Пусть думает, что я – часть безумного пейзажа. Я уверен, что буду первым человеком, попавшимся ему

на глаза, и послужу прекрасным дополнением к страшной

картине».

Ересь Каракозова

Под громыхание размышлений и скрежет металла Каракозов отыскал на карусели купюроприемник и бросил туда

лежащую рядом окровавленную монету. Он взобрался на

игрушечного коня, покрытого грязным окровавленным пла-щом, и карусель тотчас запустилась, позволяя осматривать

окрестности и устало удивляться своему неожиданному по-паданию в этот мир.

«Видимо, здесь осталась вещь, которую необходимо познать, – думалось ему в тот момент. – Хотя, если подумать, эстетика здешнего места требует от меня не размышлений о

сути и смысле, а прямого наслаждения. Видимо, и та монетка

предназначалась как раз для того, чтобы я сел и прокатился.

Именно это и нужно миру. Уродливые твари прячутся в тенях, земля под ногами норовит провалиться в огненную бездну, вихри из стекла и бетона закручиваются в спирали, и ничто из этого нисколько не повредит мне. Будто бы я нахожусь

не в ужасающем демоническом мире, а в комнате страха при

детском парке, и, как в ситуации с детским парком, я достаточно взрослый, чтобы ничто здесь не внушало мне ужаса».

Немного помедлив, он продолжил размышления: «Все не

может быть так просто, как я предполагал в начале. Искалеченный мир существует не для того, чтобы я нашел себе

оправдания, не для того, чтобы я решил свои внутренние проблемы посредством сверхъестественного вмешательства. Образы моего бессознательного и туманные видения чудовищ, проблемы быта и социализации – это подготовка к вторже-нию уродливого мира в действующее бытие. Не он помогает

мне справиться с моими проблемами, не он служит средством

шоковой терапии души, но наоборот. Искалеченная душа готовит меня к пришествию демонов на Землю. Они не худо-жественные образы уравновешенного духа, ибо уравновешен-ный дух есть отпечаток Ангельского спокойствия. С демонами все совсем наоборот… их чудовищный облик, их неяс-ное яростное брожение и бессмысленное тупое блуждание —

Глава 3. Сон-воспоминание

отец моих чувств. Испытывая толику злости, уныния, эйфо-рии или жажды, я прикасаюсь к этим неведомым чудищам.

Мои чувства готовили меня к виду их ужасных обликов и являются порождением их уродств. Их чувства суть ничто, ибо

полностью слиты с телом, и их тело порождает чувства… Видимо, Султан Демонов нацелен на естество земного мира…»

– Хочу посмотреть на что-нибудь более оригинальное, —

сказал Каракозов, слез с коня и отправился бродить по странному месту.

Он думал о том, как принадлежащий ему мир вновь ото-брали и заставили думать, будто не лес служит сверхъесте-ственным приложением к его психике, но психика является

слабым отражением сверхъестественности леса.

Новое событие не заставило себя долго ждать. Каракозов как по заказу встретил на своем пути гигантского червя

с женской уродливой головой, которая корчила ему странную

застывшую гримасу. Но Каракозов не пришел в восторг, а, наоборот, расстроился еще больше: ясно проступила наигранная срежисированность этого мира. Каракозов смело подошел

к этому созданию, которое и не думало бояться его, и завязал

с ним разговор.

– О Вечно Голодный Исполин, ответь мне, если того желает твое черное сердце! Что ты делаешь в этом забытом всеми месте?

Червь бурлил и извивался, уничтожая все, что было позади его гигантского лица.

– Какое бессмысленное разрушение. Все декорации за

червем снова восстановятся, но лишь для того, чтобы вновь

быть уничтоженными! Не потому ли это создание разрушает?

Для него нет никаких последствий, и сам мир не ощущает

их… – размышлял про себя Каракозов, а червь все молчал.

Он впился в Каракозова своими сапфировыми глазами и продолжал извиваться в прежнем темпе. Каракозов решил изменить тактику, потому как либо червь не слышал вопросов, 99

Ересь Каракозова

либо они представлялись ему бессмыслицей. Быть может, червь воспринимает приказы или, наоборот, желает, чтобы

ему подчинялись. «Надо составить слова так, чтобы до него

дошел смысл…»

Подумав немного, Каракозов произнес:

– О Ненасытный, я молю тебя выполнить мою просьбу! Я жажду, чтобы Поглотитель показал мне свою силу и я

уверовал в твою неистребимую мощь! Пожри эти карусели в

приступе неописуемой ярости, и тогда я обещаю вечно служить тебе!

Каракозов внимательно наблюдал за хвостом червя, думая, что его отросток виляет, как у собак, – в такт настрое-нию. Но тот нисколько не менял темп. Однако случилось то, что не вписывалось в окружающий мир: декорации более не

восстанавливались под тяжестью хвоста Исполина.

– Хм, вероятно, червь – принцип невосстанавливаемо-го разрушения. Он наслаждается своей властью над вечно изменяемым! Червь – единственное, что нарушает логику металлического мира, одаривая его логикой моего. Разрушенное

не восстановится в прежнем виде без вложенного труда… не-ужто передо мной сам Бог разрушения?

«Видимо, я вновь сделал что-то неправильно и слова все

еще представляют собой бессмысленные визги. Жаль, что за

страшной гримасой не видны настроения червя. Хочет ли он

меня слушать? Попробую составить приказ».

– О мерзейшее из созданий Дьявола! Именем Иисуса

Христа я приказываю тебе пожрать качели и восхититься силой моей веры!

Червь никак не отреагировал и на это, оставаясь с той

же застывшей гримасой таким же неподвижным в своем постоянном движении. Отсутствующая реакция начинала пугать. Мир уродств, бывший поначалу весьма предсказуемым

и скучным, плавно вел от события к событию, демонстрируя

свою незримую оригинальность.

100

Глава 3. Сон-воспоминание

Каракозов решил, что просьба должна быть подобна организму червя или идее его организма. Она должна быть со-ставлена преимущественно из гласных, потому что форма

червя представляла собой связанные плотью ко́льца, напоми-навшие букву «О». Глубокое нутро червя говорило о том, что

Каракозов должен проорать свою просьбу как можно громче, чтобы она дошла до самого конца хвоста исполина.

Отдельно для себя он отметил, что не должен выдумывать

новый язык, чтобы донести мысль. Ведь человеческая маска

гигантского насекомого говорила о том, что он воспринимает

человеческую речь и не желает расшифровывать мысли Каракозова через тарабарщину…

– Уио ауе! – это все, что Каракозов смог придумать на

ходу. Ему казалось, что оба слова звучат как одно целое и

повторяют форму закольцованного нутра червя. Они весьма

просты и не сообщают ничего лишнего. Но Каракозов остался

недоволен собой:

– Боже, я не смог придумать ничего интереснее, чем лишить слова «уничтожь карусель» всех согласных! Неудивительно, что мир кажется мне скучным, ведь он – лишь отражение моей собственной скучной личности.

Нулевая реакция червя окончательно убедила его в том, что он просто дурак, ранее испугавшийся ее отсутствия. Чертыхнувшись, он во все горло завопил:

– Оставайся на своем месте, пустая декорация скучней-шего из миров!

И уже было отправился дальше, как вдруг исполин исторг

из своего чрева человеческий эмбрион в желтой слизистой

оболочке. Человеческое существо в судорогах, пронзительно

вопя, вырастало из младенческого состояния, и спустя всего

несколько минут перед ним стоял взрослый мужчина, который сказал:

– Я согласен, человек, пусть будет по-твоему, но во имя

Меня, – сразу после этого человек схватил лежавший непо-101

Ересь Каракозова

далеку кирпич и ударил себя. Он бил и бил до тех пор, пока

не умер от боли.

Каракозов вместо радости за то, что ему удалось добиться расположения червя, испытал невероятное разочарование.

Этот мир подобрал идеальное время, идеальное место и как

по нотам сыграл на его чувствах и ожиданиях.

– Ну надо же! В момент, когда я разочаровался и в черве, и в своей попытке контакта с мерзким созданием, вдруг

оказывается, что я все сделал правильно! О, такое возможно

только в мире-обманщике, – после чего выдавил из себя нарочито издевательское зевание.

Он не горел желанием узнать, понимало ли человеческое

создание, что рождено для одной фразы. Он не проводил

аналогий с любой другой человеческой мыслью и не обращал

внимания на то, каким жестоким способом Червь решил донести до Каракозова свое слово. Он не спешил размышлять

о том, почему бы ему просто не поговорить, или написать, или, в конце концов, прямо вложить в разум свою мысль. Он

не хотел думать о том, что тот пытался продемонстрировать

презрение к человеку, или о том, что Червю некуда деть свои

феноменальные возможности и потому свои мысли до него

приходится доносить таким странным образом.

Все вновь свелось к скуке. Даже пример выдающегося

эстетического безумия не произвел на Каракозова впечатления. Его отрешенный дух наблюдал необычное событие, но

не испытывал ни страха, ни удивления. Тело не впрыскивало

адреналин, рассудок не терялся в догадках, разум не обобщал

увиденное, а душа оставалась спокойной.

«Боже, даже безумие стало скучным. Вся вселенная не

способна увлечь мой Величественный Дух!»

Разум Каракозова засыпал. Безумие богов утомило

его, и он казался себе неуязвимым. Апатичная дремота

служила ему щитом против проклятий, оружия и глубин

преисподней.

102

Глава 3. Сон-воспоминание

«Мой щит – моя усталость. Мой щит – моя апатия, мой

безучастный взгляд, мое холодное равнодушие ко всяким чудесам. Любое самое невероятное событие кажется мне вершиной банальности».

Так думал Каракозов, пока Червь разрушал карусель, огла-шая пространство женским криком. Осколки «битвы» проле-тали мимо, а последние мысли, посетившие сознание, приносили удовольствие, подогретое картиной разрушения и музы-кой визга.

«Это нужно записать», – решил он.

Достав блокнот, Каракозов занес в него следующее:

«Равнодушие – оружие против хаоса вселенной. Равнодушие принимает ее тяжесть, выби-рая наиболее приемлемый путь, подстегиваемый

холодным спокойствием. Содрогание и удивление – признаки того, что сознание остается неподвижным, вечно утопая в страхе, не решаясь

выйти за пределы собственных эмоций. Только спокойное равнодушие не позволяет дикости

мира проникнуть в душу Странника. Равнодушие моего сознания – копия Великого равноду-шия первичного Единства. Но равнодушие порождает свою крайнюю форму – усталость. Она

ведет к параличу сознания, лишая способности к

самому банальному движению. Ужас как крайняя форма страха и усталость как крайняя форма спокойствия – тормоз. Только Великое Единство может позволить себе пребывать в полном

параличе, ибо оно не нуждается ни в чем и от

него невозможно ничего отнять. Мое же сознание

не должно уподобляться Ему, ведь мне есть что

терять. Устав, разум становится равнодушным, а

этого допустить нельзя… Впусти в сердце равнодушие, но гони прочь усталость, ибо только оно

способно возвысить!»

103

Ересь Каракозова

Написав это, Каракозов осознал, что эти строки утрачены

навсегда и более он никогда об этом не вспомнит. Он решил

больше не тешить себя наставлениями и отправился бродить

дальше, оставив червя наедине с хаосом.

Утраченная запись дала противоположный эффект: его

одолевала усталость, но не равнодушие. Каракозов боролся с

ней, цепляясь за надежду, что это лишь затишье перед бурей.

Он верил, что нужно выдержать паузу, чтобы вскоре произошло нечто необычайное.

Итак, Каракозов продолжил идти за Надей по странному

миру, веря, что сонливость пройдет, стоит ему встретить новые чудеса. Неся в себе тяжелые мысли, Каракозов продолжал отрицать рациональные способы найти возлюбленную, полагаясь лишь на бесцельные прогулки.

– Она обязательно найдет меня, – повторял он, бродя

по сумасшедшему лесу.

Спустя некоторое время он заметил дверь. Та стояла, спря-танная в гуще деревьев. Можно было легко пройти мимо, но

он увидел. Каракозов понял, что она символизирует.

– Это отдых… – прошептал он и направился к двери.

Приблизившись, он осознал, что если что-то и желало подарить ему отдых в знакомой обстановке, то дарителем было

собственное сознание. Но почему дверь была спрятана?

«Я не искал отдыха в этом лесу, и мир не ставил передо

мной такую задачу. Значит, дверь существует независимо от

меня. Она стоит не для украшения, но для того, чтобы кто-то

зашел внутрь. Но зайти должен не я. Она для другого… Быть

может, именно здесь сюжет перестает быть сюжетом и меня

вновь выбрасывает в пучину хаоса? Это переход в иной мир, но не в мир покоя. Надо войти…»

Но вместо того чтобы шагнуть внутрь, Каракозов ощутил противоположное желание – не делать этого ни в коем

случае.

104

Глава 3. Сон-воспоминание

– Я все равно пойду туда. Я не из тех, кто боится хаоса.

Я не буду прятаться в тихой гавани безумия, а смело войду в

мир порядка!

Преисполненный пафосных размышлений о собственном

героизме, Каракозов открыл дверь и вошел в комнату Он запер дверь, бросил ключи на привычное место, скинул одежду

и сел на стул, чтобы сделать несколько записей.

«Какова сила моего воображения! Оно послушно преподносит моей душе то, что она желает!

Фантазии с легкостью вторгаются в мир, который принято считать реальным, только потому, что мне больно смотреть на потрепанные стены

комнаты. Это похоже на сон, а я в нем – тот, кто осознал себя. Внешний мир становится несу-разным, мелким и недостойным внимания, тогда как внутренний все больше погружает в себя.

Это продолжается до тех пор, пока мои мысли не

проникают слишком глубоко…»

Для Каракозова больше ничего не имело смысла, кроме

его мыслей и блокнота.

«Полная безопасность мира фантазии, с одной стороны, дает множество способов для развлечений, а с другой – быстро надоедает все-дозволенностью. Логично, что внутренний мир

совершенствуется до тех пор, пока у «Я» внутри мечты не возникает идея выхода фантазии

из-под контроля. Чем больше эта мысль занимает «Я», тем сильнее фантазия, которая начинает

действовать вопреки воле мечтателя. Созданный

мир кажется не творением «Я», а чем-то извращенным и отделенным от него, но не выходящим

за рамки увлечений разума. Сознание пытается взять мир под контроль, создавая безопасные

зоны, и фантазия превращается в путешествие от

одной такой зоны к другой. Враждебная фантазия постепенно проникает в голову того, кто пы-105

Ересь Каракозова

тается выжить, создавая разумное существо, па-раллельное творцу, которое должно стать анти-подом миру мечтателя. С приходом этой новой

личности мир фантазии открывает себе дорогу

в реальность. Непонятно, преображает ли сознание мир согласно фантазии, галлюцинирует или

происходит что-то иное… Самое интересное, что

вся эта враждебная сторона сознания, весь пуга-ющий бунтующий мир – его собственное желание. Мечтатель сам хотел, чтобы фантазия была

наполнена реализмом, враждебностью и борьбой

с самим собой. Именно он хотел впустить ее в

реальный мир, делая вид, что это не так. Он не

мог понять, происходит ли все по его воле и способен ли он остановить разбушевавшуюся фантазию. Он не мог оценить, насколько сильна персонифицированная сторона фантазии, заявляющая

о своих правах на доминирование внутри мечтателя. Необычный враждебный мир, поначалу

противостоящий мечтателю, затем проникающий

в его суть, оставаясь им самим…»

Каракозов не закончил мысль. Осмотрев лист и комнату, он встал со стула и выглянул в окно. Улицы, заполненные пе-шеходами и машинами, вызывали рвоту. Если бы была возможность никогда не покидать комнату, он бы ею воспользовался. Каракозов много размышлял о том, что улицы городов

созданы для подавления воли и эмоций.

«Если это так, то правительство неплохо справляется со

своей задачей. Человек, идя по улицам, чувствует давление

монструозных сооружений. Они холодные, огромные и него-степриимные. Особенно остро это чувствует бедный».

Каракозов все сильнее ощущал, как улицы давят на него.

С каждым разом выходить становилось все сложнее, пока он

вовсе не перестал это делать. Ныне ему казалось, что ненависть к улицам и людям была всего-навсего проявлением чу-106

Глава 3. Сон-воспоминание

жеродной личности. Но он, по своим собственным словам и

заметкам, «всегда любил лес… Зеленое пространство одиночества, которое ждет посетителей, чтобы наполниться жизнью. Лес, должно быть, отвечает взаимностью…»

Ухмыльнувшись, Каракозов приготовился к новому «при-ключению». Взяв ключи и открыв дверь, он увидел то, чего

не ожидал, хотя именно это и предполагалось. Леса не было.

Перед ним стояло нечто совершенно иное…

107

ГЛАВА 4

Истина о вселенной

Внутренний мир пересекался с внешним, и формы, рожденные в сознании, воплощались в реальности. Носитель

этого безумия не мог понять главного: действительны ли они

или все происходящее – иллюзия. Он поражался тому, как

стремительно развиваются события. Закрадывалось подозрение, что его сознание служило порталом, позволяющим демонам воплотиться в реальности.

Каракозов увидел, как одна из тварей схватила огромный

вековой дуб гигантской рукой и проглотила его, казалось, даже не пережевывая. Из этого обстоятельства вытекало множество следствий о природе адских отродий, но Каракозову

пришло в голову только одно: они воспринимают мир посредством поедания.

«Теперь мой дух готов дать ответ, что подпитывает силы

демонических тварей прошлого и нынешнего мира. Их голод – голод духовный. Меня заставили быстро свыкнуть-ся с мыслью, что мир воспринимается посредством глаз, чувствительных пальцев, болезненно перенесенных травм

и прочих низких ощущений. Но демоны насмехаются над

моим способом познания мира. Искалеченное уродливое божество пришло в этот мир, чтобы понять его суть, выражаю-щуюся в облике демонов-пожирателей, служащих символом

его страсти. Воспринимая мир через голод, они рождают в

своих головах идеально передаваемый образ предмета. А

при поедании вся заключенная в нем индивидуальность разом расщепляется, утоляя потребности Уродливых Послан-ников неведомого божества.

Они – демоны бессознательного, символизирующие не

только духовный голод, но и метафизику, поднявшуюся на

108

Глава 4. Истина о вселенной

грешную землю. Ибо плоть – Ад бестелесного сознания!

Чистый дух, помещенный в действительный мир, получает от

него лишь боль, и ее суть в невозможности вернуть свои па-ранормальные способности. Дух никогда не имел тела, и по-рочные страсти, которые он не умеет контролировать из-за

отсутствия соблазна, терзают его несчастную душу. И здесь

же – невозможность привычного мышления, отнятого материальными преградами, и скованность оттого, что суждение

должно догонять вещи, а не наоборот.

А духи, имеющие плоть, в мире, постигаемом лишь умом, не найдут удовлетворения своим страстям и разбушевав-шимся мыслям. Вечно будут томиться они в гнусной обез-движенности Тартара, молясь лишь о том, чтобы сгинуть

безвозвратно.

Праведники создают для себя Ад на земле, дабы привыкнуть к Аду духовного мира! А духи порождают плоть на небесах, дабы привыкнуть к Аду земному!

Сгустившееся в материю духовное, неспособное мириться

с ее законами, рождает уродливых существ, чей облик непереносим для привыкших носить одеяния плоти. Противоречия, то и дело раздирающие на куски душу, становятся анти-реалистичными безобразными тварями, и виной этому – воплощение метафизики в вещах».

Каракозов ужаснулся просыпающейся к демонам зависти.

Он не хотел подвергать ее анализу, ибо боялся, что тело выйдет из-под контроля воли, неспособной сопротивляться ме-таморфозе, и станет очередным чудовищем. Страх перемены

тела выше, чем страх перемены духа, особенно когда дело касается воплощения метафизических уродств.

Но Каракозов не был бы самим собой, если бы пугающая, наглая мысль не утвердилась в его несчастном разуме. Казалось, чем сильнее страх перед мыслью, тем сильнее она набрасывает кандалы на свободный дух. От этого не было спасения, и потому он сказал:

109

Ересь Каракозова

– Тело, которое создается уродливыми тварями, служа-щими орудием метафизики против тварного мира, есть…

– Это всего лишь ветряные мельницы, – повторял он

сам не зная для чего. То ли из страха перед трансформаци-ей, то ли чтобы отвлечься от твари, медленно пожирающей

его левую ногу. Каракозов понял, что пытается примириться

с участью быть съеденным, а не бороться за то, чтобы им не

стать.

«О чем думают съедаемые монстром люди? Возможно, они так же не могут поверить в происходящее и пытаются

отыскать рациональное зерно, способное разбить наваждение.

А мой пожиратель целиком захватывает мой облик, воруя и

душу, и тело…»

Каракозову было неведомо, как он попал в пасть. Все случилось быстро. Лицо у твари походило на маску девушки с

окосевшими глазами и окровавленной пастью, увенчанной

острыми мелкими клыками, способными перекусить целого

быка. Широко раскрытые жадные глаза радостно взирали на

пропадающую в пасти плоть. Длинный язык, который не по-мещался во рту из-за тысяч мелких острых зубов, облизы-вал его хлипкое тело. Тело создания пряталось во мраке, и

сложно было судить о каком-либо его наличии. Душа Каракозова растворялась в чудовище вместе с плотью, как вдруг

сознание подбросило ему спасательный круг в виде очередной мысли:

– Почему монстр так долго пожирает ногу? – он задал

себе этот вопрос и тут же нашел ответ: нога должна иметь гигантские размеры.

Гигантская нога воистину стала источником его нынешнего размышления, а внутренний возглас: «Я спасен!» – пробудил искру надежды на то, что его ноги продолжат увели-чиваться до тех пор, пока чудовище не наестся и не отпустит его. Он попытался понять, как его ноги увеличились в

размерах.

110

Глава 4. Истина о вселенной

«Оккультизм научил меня думать так, будто желание уже

осуществлено, но ни в коем случае не осуществляется. Чу-довищу никогда не станет ведома моя мистерия: превратить

осуществляемое желание в осуществленное. Мой ритуал ничего не дает, кроме ощущения удовлетворения результатом.

Оно, ощущение это, в обычных условиях достигается материальными событиями, но, минуя все законы, я использую чистый ритуал. Выше этого лишь ритуал, который вовсе не исполняется, но который удовлетворяет потребность…»

Тем не менее, мысль о неисполненном ритуале, увеличив-шем ногу, требовала доказательства своего наличия, дабы сохранить действительность. Каракозов пытался убедить себя, что ноги всегда были огромны или стали таковыми из-за нападения чудовища. Эти мысли должны были стать неиспол-ненным квазиритуалом.

«Мутация от слюны демона? Эволюционный механизм, который срабатывает в момент поедания ног организма каким-нибудь хищником? Оно – существо, которое увеличивает в размерах поедаемое им мясо?».

Каракозов пытался нащупать самую действенную идею, позволившую увеличивать ногу до бесконечности. Перед ним

лежало несколько вариантов: поиск объективной идеи, которая уповает на науку, оправдывая увеличивающуюся ногу в

рамках бытового сознания. Она снимает с сознания ответственность за событие, делая его частью внешнего мира. Сила

объективной идеи – в независимости от сознания и в опыте самого сознания, который имеет понятие о независимости

вещей от него самого. И вторая идея – субъективная идея

того, что он сам порождает событие. Эта идея черпает силу

не из опыта, но из самого сознания, взвалившего на себя всю

ответственность. И то, и другое есть порождение духа, но Каракозову необходимо было выбрать что-то одно. Первое не

обязывает нести всю тяжесть мира на собственных плечах и

находит меру, к которой можно все свести и в которую так

111

Ересь Каракозова

легко уверовать, ибо для сознания естественно выбираться из

собственных пределов, создавая запределье. Второе взвалива-ет ношу на носителя сознания, но не позволяет чему бы то ни

было пересилить его или ускользнуть. Второй путь воистину

божественен.

Тем временем мир перед ним все более погружался в

сюрреализм. Когда Каракозов начинал радоваться тому, что

на его пути не встречаются трехмерзейшие пустынники, они тут же представали перед ним. Идя по набережной и

видя, как неведомые гиганты переворачивают целые дома, он восхищался:

– Как велика сила моего безумия!

Его больше не интересовали ноги, и не было дела до того, как он очутился на набережной. Дух был поглощен величе-ственными образами новых гигантов, похожими на оживших

греческих титанов. Восхищение безумием сменялось страхом

от осознания беспомощности перед самим собой. Видя воо-чию мощь бесконтрольного разума, опасного для самого носителя, Каракозов ловил себя на мрачной мысли, что они не

могли быть рождены им.

«Чудовища подобны тем страстям, что пытаются покорить

меня своей пылкостью, резкостью, затуманиванием холодного

мышления», – смотря, как они перемалывают город, он думал о том, что ничто не может остановить их, кроме полного

истребления плоти – точно так же, как страсти. Каракозов

вглядывался в медленно шагающие неуклюжие тела и видел в

них проявление своих чувств.

«Медленный шаг символизирует вязкость моих эмоций, женская «маска» – половое влечение, острые клыки – голод, зловонные соки – жажду, переливающийся радужный

цвет шкур чудовищ – непостоянство чувственной натуры.

Да… эти чудовища есть внешнее выражение внутреннего!

Страстям стало тесно в клетке сознания, и они нашли свое

идеальное воплощение.

112

Глава 4. Истина о вселенной

Отродье внутреннего мира, скажем, боль, до этого оста-вавшаяся проявленной в наименьшей мере, будто бы пыталась создать для себя форму, воплощаясь в той или иной ме-тафоре, и наконец явилась во всем блеске своей силы. Чувства избавились от западни разума и вступили в материальный мир. Но, вступив в него, они заставили черпать страсть

в своих плотских образах, ибо душа опустошена воплощением. Они превратились в наркотик, который замещает радости

тела радостью припадания к источнику».

Он снова попался в ловушку к самому себе и, заходя в развалины древнего замка, понадеялся встретить

что-нибудь, что сможет вырвать его из замкнутого круга

воплощений-превращений.

На первом этаже замка виднелось гигантское окно без

рамы. Быстро осмотревшись и ни на чем не останавливая

взгляда, Каракозов подбежал к окну и теперь разглядывал

буйство воображения, которое так старалось походить на реальность. Был виден горящий город. Мерзко-зеленое небо на

фоне, вечерний желтый закат, освещающий борьбу неведомых гигантов с штурмовыми истребителями и пехотой, которая идет на монстров с штыковыми винтовками и гибнет, раздавленная ими.

«Почему они не стреляют, а просто идут на них? Быть может, они загипнотизированы или генералы приносят солдат

в жертву? Но нет, последнее неверно, ведь для этой цели ге-нералитет не посылал бы рой бомбардировщиков из страха

огромных трат ресурсов… Если это гипноз, почему я стою и

наблюдаю, вместо того чтобы отдать монстрам свою жизнь?

Видимо, мое сознание так сильно, что моя воля не позволяет

овладеть мною!»

Безумие забирало его без остатка. Каракозов поверил в

этот мир, но единственная соломинка здравомыслия, что у

него осталась, – чувство безопасности. Глупо в выдуманном

мире ощущать страх. Он действует в нем как наблюдатель, а

113

Ересь Каракозова

не как участник. Смотря на великую битву, он не принимает ее как нечто угрожающее ему самому. Забирая его, безумие оставило возможность рассуждать над происходящим, сделало разум своим союзником, как бы в насмешку над тем

миром, что считается подлинной действительностью. Аргументы, доводы, логика и прочие прелести интеллектуального

мира поступили на службу безумию для его защиты, оправдания и для поиска смысла внутри бессмысленности…

«Посвященные понимают, что безумие – не следствие одного разума, но глубинное свойство самой вселенной. К понятию «бытие» следует добавить «бытие безумия». А если наша

вселенная – творение Бога, то кто же способен оспорить тезис, что таким бытием управляет безумец? На это может пойти лишь сумасшедший».

Таким сумасшедшим хотел считать себя Каракозов, словно пытаясь превзойти своим безумием безумие Бога.

«А потому не следует сильно удивляться, если действительный мир вдруг исчезнет и на его месте останется лишь

бездумный событийный хаос. Все к этому и идет. Если действительный мир так похож на мир фантазии, если безумие

так похоже на разум, то почему я вообще должен разграни-чивать эти два понятия? Только потому что человеку в его

практической деятельности это жизненно необходимо? Ну а

есть ли разница между практикой и теорией? А между жизнью и смертью? Если пользоваться моей же логикой – они

переходят друг в друга лишь номинально, по факту ничего не

меняется. Фантазия и реальный мир даже не две стороны одной медали, но единый предмет… фантазия повторяет реальный мир, делая себя больше похожей на реальность, дабы обманом затянуть и поглотить свою жертву. Реальность повторяет фантазию, чтобы я никогда не достиг сути всех вещей, никогда не пришел к цели и лишь бессмысленно слонялся в

катакомбах хаотично движущихся событий. Они так сильно

114

Глава 4. Истина о вселенной

стремятся быть похожими друг на друга! Зачем же мне оставаться верным старой привязанности к действительности?…»

Каракозов не дал себе ответ на этот вопрос. Он хотел, чтобы ответ дала какая-то вещь, продолжая его размышления

и уверяя его в правильности того, что фантазия должна стать

основой жизни.

Весьма кстати слева на окне стояла пустая пивная бутыл-ка. Каракозов схватил ее.

«Хозяин дома, по всей видимости, очень богат и не стал

бы пить такое дешевое пиво. Здесь был кто-то посторонний.

Но насколько я понимаю, вторжение началось совсем недавно. И он как кто-то умудрился добраться сюда, да и еще найти на это время?»

Он ослабил хватку, и банка выпала из его рук, ударившись

о пол.

– Законы гравитации работают, – подметил Каракозов.

События, из-за которых он попал сюда, напрочь забылись, и

теперь его волновал лишь настоящий момент. Он судорожно

бегал по дому и звал на помощь, но не затем, чтобы спастись

от пустынников, любивших селиться в заброшенных замках, а затем, чтобы ему помогли провести исследование. Он пытался найти доказательства того, что все происходит на самом

деле. На первый взгляд – мир настоящего перешел в мир

фантазии, сохранив все свои законы неизменными. Но в нем

должны случаться эксцессы.

«Я пребываю в этой иллюзии не для того, чтобы проводить исследования ее законов, как во сне или в мечтах дух

ничего не изучает и не ищет причинно-следственные связи.

Мечта имеет какую-либо силу, потому как природа ее остается непознанной… Тем не менее фантазия запросто перетекает в фантазию, которая погружена в исследование предыдущей фантазии, которая в процессе изучения рождает для нее

законы… Боже! И почему я так хочу найти доказательство

«настоящности» моих скитаний! Почему из реальности я по-115

Ересь Каракозова

стоянно хочу сбежать в подконтрольный мир фантазии, а попав туда, я хочу сделать ее снова реальной?!»

Каракозов видел, что здесь работают те же законы природы, что и в настоящем мире, вот только события по какой-то

странной причине быстро забываются. Чтобы этого не допустить, он решил забыть про все остальное и сфокусироваться

на настоящем моменте, не позволяя мысли уходить в сторону.

Его мысли должны помочь разглядеть фрагменты событий, не

связанных между собой. С точностью естествоиспытателя он

желал зафиксировать рваность мира фантазии, его быстрые

переходы и резкие скачки во времени и пространстве, а также

пронаблюдать за калейдоскопом событий и тем, что он предлагает человеку. Он решил: следует следить за временем, за

изменением времени суток и погоды, и наблюдать за войной

устрашающих существ и людей. Взглянув на часы, он провел

соответствие между погодой, временем суток и последова-тельностью событий, а после мирно сел на пол замка и погрузился в ожидание.

«Первый закон фантазии – не ждать, но создавать события», – записал он через некоторое время в своем блокноте, увидев, что ничего не происходит. Более не оставалось смысла фокусироваться на событиях, и Каракозов принялся вспоминать, как осуществлялись переходы, а дабы те не закружи-ли в своем вихре его разум, не позволял мыслям отклонять-ся от потока воспоминаний. Все, что его окружало, отдавало

ноткой бредовой случайности, но Каракозов был не так суе-верен, чтобы заклеймить стереотипами всякое случившееся с

ним тут же, не попытавшись разглядеть закономерность.

Пыл исследователя менялся на тупой ступор, вызванный

осознанием того, насколько сильно мир фантазий поглотил

душу. Каракозов не мог отличить реальность от мечтаний с

помощью голого опыта, ибо новые события создаются благодаря несовершенству воспоминаний. Научный, как казалось

ему, взгляд на этот мир применялся внутри фантазии, созда-116

Глава 4. Истина о вселенной

вая для нее более прочную основу, бо́льшую закоренелость в

возбужденном разуме. Каракозов надеялся, что, создав внутри головы научно обоснованную фантазию о мире фантазии, он через нее создаст или поймет законы фантазии внешней, желающей казаться абсолютным хаосом, а замедленное течение фантазии, которого Каракозов с переменным успехом до-бивался путем размышления, поможет разгадать загадку быстро сменяющих друг друга событий, и так будет до тех пор, пока все законы всех фантазий не будут познаны…

И вот он пришел к тому, что замок стоял в этом месте

всегда, а не случайно вырос прямо перед ним. Вот он уже

вспомнил передачу по телевизору, которую смотрел, сидя в

своей затхлой комнатушке. В ней рассказывали о невероятном росте японских пустынников и потенциальной угрозе

людям. Все больше и больше он находил логичного и правильного в безумии, и вместе с тем все больше закрадыва-лось несоответствий в той действительности, что считалась

им подлинной, начиная от физических концепций и зарождения жизни и заканчивая существованием парадоксальности и

неразрешимых формул.

«Как в настоящем мире могут существовать подобные необъяснимые законы? Как могут существовать какие-либо не-разрешимости? Только сон, только симуляция, только выду-манная вселенная может таить в себе неразрешенные противоречия, появившиеся из-за того, что создатель оказался слишком ленив, отказавшись продумать всякую мелочь! Только

тот, кто живет в иллюзии, не может до конца объяснить, что

в ней происходит, а все потому, что иллюзия никогда не является совершенной. То, что ее порождает, не может до конца предусмотреть в ней все и позаботиться обо всем, подобно

программе, которая вечно требует доработок, исправлений и

новых средств защиты от взлома. Я вижу, что там, где нахожусь, очень много неразрешимых вещей, и я найду еще, но

такие вещи есть и в действительности! Ну что ж, теперь у

117

Ересь Каракозова

меня есть метод, позволяющий отделить настоящий мир от

ненастоящего. Все парадоксы и необъяснимые физические

явления должны разрешиться в настоящем. На вопросы в реальном мире всегда должен быть ответ».

В Каракозове созрело стремление окончательно погрузиться в мир фантазии, и желание было настолько сильным, что он обрел способность вести научную деятельность, выстраивать причинно-следственные связи и создавать устойчивое бытие внутри фантазии, отторгающей его самого. Так

пробуждался дух вражды между мечтой внутреннего мира и

мечтой того, кто создал декорации его подлинной реальности.

– Я хочу встретиться с создателем мира моей комнаты

лицом к лицу, но для этого мне нужно выйти за пределы созданного им мира. Как это сделать, если такие миры создаются с одной лишь целью – никого не выпускать? Это тюрьма, замаскированная под свободу. Все, чем я здесь владею, – это

мой разум. Я могу лишь осознать себя частью фантазии некоего Бога и вечно мучиться мыслью, что любое действие не

приведет к цели – покинуть мир чужой мечты. Я не могу

выйти за пределы своего разума, так же как не смогу выйти

за пределы вселенной. И то, и другое – лишь чужое желание, а я лишь играю заданную роль.

Может, стоит обратить внимание на сознание мечтающего

Бога? Я вижу запрет на побег за пределы себя и мира, но не

вижу запрета на побег из сознания Бога. Материальный мир

ограничен законами, тогда как сознание Бога, вероятно, бесконечно. А бесконечность предполагает бесконечную вариативность побега. Вот только как это провернуть?..

Каракозов приподнялся и схватил блокнот, чтобы записать:

«Мечтающий Бог оставил в своем сознании

брешь, через которую твари из его вселенной могут просочиться за пределы. Это дыра, бездна, которая служит выходом не только для других, но и для него самого. Я уверен, что она вино-118

Глава 4. Истина о вселенной

вна во всех чудесах, с которыми сталкивались

люди. Те самые чудеса, которые бунтуют против

законов, чтобы утвердить свой порядок. Чудеса – доказательство мира идей и одновременно их противник. Да… Бездна – враг для Бога, потому что означает его смерть и освобождение.

Бесконечность Бога – это бесконечные вариации

побега от самого себя. Но как мне сбежать из чужого сознания, находясь в нем?..»

Каракозов в ужасе отбросил блокнот.

– О нет… Демон! Ты хочешь покинуть меня, а не захватить! Ты мой пленник, и, подобно мыслимому Богу, я запер

тебя в клетке сознания! Но если я – хранитель бесконечных

вариаций, то я же и подарю тебе свободу, освободив тем самым и себя!

Придя немного в себя после нахлынувших душу откровений, Каракозов поднял выброшенный блокнот:

«Выйти за пределы вселенной мне помешают

материальные законы, а выйти за пределы сознания – само сознание. Мой дух ближе, чем

край мира, а сознание Бога – абсолютно чуждо.

Поэтому мне стоит начать с себя. И пока есть

возможность, что именно здесь, в мире странных

существ и замков, существует шанс, что он —

истинная вселенная, я должен спросить, как покинуть свое сознание…»

Каракозов обнаружил, что выкинутая пустая банка из-под пива оказалась не пустой. Подняв и глотнув из нее, он

удивился:

– Какого черта? Вместо пива тут персиковый сок? Да

еще и в банке из-под пива? – символ, который Каракозов

предпочел не замечать… После этого он задумался, как лучше всего убедить вселенную дать ответы. Вспомнив червя из

металлического мира, Каракозов понял, что прямой вопрос

не сработает. Ему нужно утверждать, делая вид, что ответ

119

Ересь Каракозова

уже найден, лишая сил любое сопротивление. Для этого необходимо овеществить непознанное в предмете, которым

можно воспользоваться. Таким образом, Каракозов добьется

того, что ответ будет существовать в готовом виде, но при

этом не будет им познан, чтобы избежать противоречий и

самообмана.

– Чтобы покинуть сознание, нужно пройти через эту

дверь, – перед ним возвышалась богато украшенная дверь.

Все казалось логичным.

– Чтобы покинуть сознание, нужно куда-то отправиться, и именно эта дверь – символ перехода. Пусть она сотворена разумом, но ведет из разума. Занятно. Я знаю, что тут не

было двери, и знаю, что простая дверь не может быть выходом из разума. Что же получается? Законы природы наруше-ны? Или тут действует еще неведомый мне закон? Но в истинной вселенной он был бы известен! Должно быть, он откроется позже. Жаль, что, пройдя через дверь, я уже не смогу

его познать, ведь сознания я буду лишен.

В душе Каракозова зародились сомнения насчет двери, ее

внешнего вида и функции.

– Вдруг боги создали для меня западню и эта дверь не

позволит мне покинуть сознание? Ведь тогда я не познаю

природу этого мира. Если я лишусь сознания, я даже не узнаю, действительно ли лишился его. Получается, мне нужно

не выходить за пределы, а с помощью разума попытаться понять, что ждет меня за ними. Но ведь ответ передо мной!

Мне осталось лишь шагнуть в бездну, за которой скрывается

нечто важное. Быть может, я не покину свой разум, но пойму, что скрывается за его пределами…

Не успев обдумать свои шаги, Каракозов заметил, как рядом с дверью образовалась идеально ровная дыра в полу. Ее

возникновение было таким неожиданным, что Каракозов невольно попятился назад, хотя между ним и дырой оставалось

весьма приличное расстояние. Переждав испуг, он собрался

120

Глава 4. Истина о вселенной

с силами и подошел к дыре. Перед ним предстала абсолютно

лишенная света пустота, из которой не было слышно ни звука

и не исходило никакого запаха.

– Что это значит? Еще один выход из разума, который

нарушает законы вселенной? Нет, не может быть двух вы-ходов из разума. Это противоречие, это неправильно, и это

действительно нарушает законы! Дыра образовалась, пока я

думал о выходе за пределы, но я так пристально смотрел на

дверь и окружающее ее пространство! Как я мог не заметить

образование дыры рядом с ней?! Готов поклясться, что не от-водил взгляда от этого места. Она возникла неожиданно, без

предупреждения. Эта дыра пытается убедить меня, что она

всегда была здесь, но я знаю, что это не так. Она будто зависит от меня, будто служит ответом, но при этом продолжает что-то скрывать. Она – суть всякой тайны и всякого

непознанного…

Каракозов вглядывался в бездну и чувствовал ее взгляд на

себе, будто бы та сама пыталась разгадать его природу.

– Видимо, ты думаешь, о бездна, кто же это существо, что возжелало быть поглощенным? Несет ли оно моей тьме

опасность? Хочет ли оно разгадать секрет? А может, тебе

просто опостылело быть самой собой? Что, если ты думаешь

лишь о том, как побыстрее закончить свою работу, чтобы

остаться наедине со своими мыслями, продолжая грызть себя

от невозможности покинуть пост? О бездна! Чтобы разгадать

твои тайны, мне нужно быть тобой. Я, как и ты, буду поглощать все, что смогу. Я буду такой же тьмой перед другими, как ты передо мной. А что будет, если ты проглотишь меня?

Что будет, если бездна падет в бездну? Я в тебя упаду, или

ты в меня?

Эти рассуждения убедили Каракозова, что бездна появилась не просто так и эти мысли были далеко не случайными.

Быть может, в этом хранился ответ на вопрос, что же будет с

ним после того, как он шагнет в дверь? Каракозов задумался.

121

Ересь Каракозова

– Если шаг через дверь сделает меня бездной, то что

сделает шаг в бездну? Или нет никакой бездны и она испа-рится так же неожиданно, как появилась? – вновь обратив

внимание на дыру в полу и убедившись, что она никуда не

делась, Каракозов вернулся к своим мыслям. – Ну что ж, она стоит на месте. Зайдя через дверь, я стану бездной, за-йдя же в бездну, я стану дверью? Дыра сделает меня проводником в мир бездны? Да, это именно это и произойдет

со мной! Выход из сознания – это дверь, которая превращает его в темную пропасть, единственное предназначение

которой – пожирать то, что попадает в нее. Я поглощаю

все, что попадает в мою область восприятия, и все, что попало ко мне, навечно остается внутри. Сознание все поглощает. Но ведь в бездне должно происходить хоть что-то? Во

мне клубятся мысли, я делаю выводы и перерабатываю то, что попало в меня. Но кто сказал, что дыра не способна делать то же самое? А как же те мысли, которые я воплощаю

в действительности? Например, на основе своих мыслей я

создаю предметы – стулья, лампочки. Но это делает мое

тело под руководством дыры. Но и у дыры есть тело. Этот

дом, эта улица и, возможно, вся вселенная. Получается, что

вселенная – не что иное, как раб бездны, и всякое, рас-творенное в бездне, проявляется благодаря телу-материи в

виде событий! Внутри бездны варится каша из мыслей, потому что ничто материальное не способно сохранить себя

в ее тьме. Предметы теряют себя, будучи поглощенными, и

от них остается образ, который целую вечность переживает

пустота. Мысль – пустота, а значит, в бездне существуют

только мысли, но это правда только в том случае, если бездна – синоним пустоты… Это ли ты мне хотела показать, дверь? Ты не хотела, чтобы я входил в тебя? Ты хотела, чтобы я помыслил тебя и пришел к тому, что, сбегая от своего сознания, я превращаюсь в не что иное, как в сознание?

Но ведь не этого я хотел, не к этому я призывал вселенную

122

Глава 4. Истина о вселенной

и уж тем более не через собственные откровения! Что ж, пусть мы и в самом деле схожи, но я вынужден спросить

по-другому и дать миру еще один шанс оправдаться передо

мной, отбросив окончательно утвердительную форму. Как

мне покинуть бездну?

Вопросительная форма – то, что снова и снова приходит на ум, неспособный сохранить свою утвердительную силу

хоть на сколь-нибудь продолжительное время в надежде, что

мир поддастся. Утвердительная форма служит лишь предтечей вылупления формы вопросительной, ибо мир подчинился

его стремлениям, приведя в мир дверь и бездну. Дух урав-нялся с материальным. Но над вопросительной формой все

еще нужна работа. Она должна быть такой же прямой и бы-строй, как дверь и дыра в полу. Каракозову нужен был ответ, который наглядно продемонстрирует ему последствия поки-нутой бездны. Он пристально наблюдал за комнатой, уделяя

особое внимание бездне и двери.

Время шло, но ничего не происходило. Неизменными

оставались лишь шумы боя на улице, замок и два таинственных предмета.

«В чем же дело? – думал Каракозов. – Неужели я слишком внимательно слежу за комнатой и она не может преобра-зиться под тяжестью моих наблюдений? Почему она скрывает от меня свое появление? Есть в этом какая-то таинственность… – Каракозов ослабил хватку своего восприятия и

решил «замылить взгляд», отвлечься на другие проблемы нахождения в этом мире. – А для того чтобы хуже было видно, я буду вглядываться еще сильнее».

Каракозов подошел к двери, чтобы внимательно изучить

ее. Сцены битв, отраженные на шикарной, около трех ме-тров в высоту двери, поражали. Изображения, высеченные

из красного золота, передавали малейшие движения скул и

выражения лиц бойцов вместе с ухмылками зубастых пастей

демонов.

123

Ересь Каракозова

– Удивительно, как богато украшена дверь, ведущая во

тьму сознания. Почему на ней именно эти изображения? Почему она красного цвета? Почему золотая? Почему у нее есть

ручка? С чего я вообще взял, что она золотая? Все это что-то

символизирует, все это рассказывает мне о чем-то про меня

самого, – Каракозов схватился за ручку, но так и не решился открыть дверь. На ощупь это была совершенно обычная

дверная ручка, и его крайне удивляло, что такой обычный

предмет ведет его в царство чего-то необычного. Сам собой

напрашивался вопрос: действительно ли царство ума – это

что-то необычное и сильно ли оно отличается от привычных

вещей?

Отвлекшись от нее, он бросил взгляд на бездну. Подойдя вплотную к дыре, ведущей в никуда, он всмотрелся в

ее черные дали. Ему казалось, что какие-то образы и блики появляются в той кромешной тьме, но он счел это игрой

воображения.

– А могут ли в истинной вселенной случаться обманы

зрения? Может быть, из бездны действительно что-то про-рывается… – и он действительно увидел новые яркие блики. Но при этом крепче уверовал в то, что это просто блики

и игра воображения, и чем сильнее он хотел, чтобы так и

оставалось, тем сильнее приходилось признавать, что в истинной вселенной не будет места ошибкам восприятия, если

только ошибки не являются самой истиной. – Какова же

природа бликов в истинной вселенной? – Каракозов сразу после этого вопроса сильно дал себе по лбу и вскрикнул: – Ну конечно! Блики – это очередной ответ на очередной вопрос. Но почему-то он снова кажется неполным и

крайне туманным. Что ты хочешь сказать, бездна разума? И

помни, о могучий мир, я не должен своим разумом приходить к ответам, но ты должна преподнести их на блюдечке!

Я же должен просто увидеть истину и дословно передать ее

самому себе.

124

Глава 4. Истина о вселенной

Смотря на игру света в глубинах бездны, он мог примерно прикинуть, на какой глубине это происходит. Первые

блики были очень тусклыми и едва уловимыми, но яркость

увеличивалась.

– Это значит, что свет действует таким же образом, что

и в том мире, который я считал реальным. Чем ближе источник света ко мне, тем он ярче. Свет приближается ко мне в

пропорциональной зависимости от того, насколько сильно я

желаю, чтобы он действительно был там, или насколько сильно мое желание получить ответ на вопрос. Формулы из мира, к которому я привык, применимы и тут, разве что предмет, к

которому они примеряются, – разный.

Свет заполнял собой все больше пространства бездны, и

Каракозов не мог отвести от него взгляд. Его очаровывало то, как некрасиво свет заполняет ее внутренности. Нет никакой

красивой световой туманной дымки, что плавно и, в некотором смысле, мелодично поглощает поглотителя. Вместо этого

свет рывками, неправильно и криво захватывал себе новые

места обитания, будто бы говоря Каракозову: «Мне плевать, как ты хочешь, чтобы это выглядело, я просто буду делать

так, как хочу». Это завораживало, интриговало и наводило на

новые вопросы.

Но до того, как свет успел полностью захватить бездну, Каракозова уже сформировал теорию, объясняющую его

природу.

– Чтобы покинуть бездну, нужно то, что лишит ее глубины, чтобы выбраться из тьмы, нужен свет. Ответ дан. Ответ до омерзения прост. Что же я имею в итоге? Чтобы выбраться из разума, нужен свет? А свет в культуре человечества представляет собой не что иное, как знание. Чтобы выбраться из бездны разума, нужно знание. Но какое знание?

Любое знание? Или знание того, как выбраться из бездны?

Но именно такого ответа я и ждал, именно это я и вопрошал

у тебя, о мир, так сильно напоминающий истину. Но вместо

125

Ересь Каракозова

этого ты решил показать мне свет, оставив сознание один на

один со множеством интерпретаций. Начерти буквы на стенах

или вложи мысль сразу мне в голову!

Тем временем дыра в полу полностью покрылась светом, и перед Каракозовым предстало белое округлое свечение. В

нем вспыхнуло желание со всего маху прыгнуть на пятно и

затоптать его ботинками, но он не мог решиться, ведь сол-нечный свет скрывал за собой ловушку бездны. Каракозов не

Продолжить чтение