Белые одежды для Надежды

Глава 1. Близнецы братья.

Лето бушевало не на шутку: солнце нещадно пекло, воздух дрожал от зноя, тучи спрятались за горизонт, ветер улёгся в кустах. О дожде не было и речи.

Четыре красавицы расположились в тени огромной липы, обмахиваясь, чем кто мог. Людмила, красивая, аристократичная, изящная и элегантная, петербурженка в третьем поколении, достала журнал «Литература в школе» и так намахивала им, что Рита присоединилась к её плечу:

– Вот, хорошо! Вот, прекрасно! Давай, давай, ещё!

Маргарита тоже была хороша собой, однако, скроена была, казалось, попроще: ширококостная, полноватая, круглолицая, голубоглазая, блондинка, зато на лице всегда здоровый, приятный румянец, приветливая, притягательная, белозубая улыбка.

– Отодвинься, пожалуйста, печка! Что это тебе – лавочки что ли мало? – возразила Люда.

– Постойте, девы знойного Бахчисарая! Это же новый номер! Когда его принесли? Я ещё не видела, – озаботилась Валентина, – дайте-ка сейчас же сюда!

Валюша, как называли её близкие, отличалась добротой и ответственностью. Маленькая, худенькая, она зачёсывала длинные, густые волосы назад, укрепляла их в богатый хвост, чем и ограничивалась забота о внешности. Удивительно, но и при всём этом – она была отменно хороша собой.

Валя-Валентина неожиданно ловко и быстро выхватила журнал, открыла оглавление, провела по нему наманикюренным, маленьким пальчиком:

– Вот эту статью я давно жду. Мне она срочно нужна к открытому уроку по творчеству Блока.

– Валя, какой открытый урок? Какой может быть Блок в такую жару? Ты совсем с ума сошла? – пролепетала умирающим голосом Людмила.

Жаль, что рядом не было ни художника, ни скульптора – вполне можно было создавать очередной мировой шедевр «Венера отдыхает».

Людочка раскинула руки, как крылья, на спинку лавочки и, казалось, засыпала. Это было вполне вероятно потому, что она могла спать везде, при любых обстоятельствах. К этому уже все давно привыкли.

– Уважаемая Людмила Михайловна! – возразила Валя, – не Вы ли сами мне поручили, а фактически даже навязали этот открытый урок? Не так ли, товарищ завуч?

– Навязала, навязала. Ах, да, да, конечно! Конечно, я! А кто же ещё? – засыпая лепетала Людмила.

Маргарита и Татьяна тихо переговаривались, иронично поглядывая на собеседниц, мирно покачивая новыми, одинаковыми босоножками, усевшись одинаково нога на ногу. Казалось, что вопросы преподавания литературы в данной момент их нисколько не интересовали.

– Удачно мы с тобой купили эти босоножечки. Посмотри-ка, – белые подойдут под любую одежду. Да какие удобные, стильные, всем нравятся.

Рита поворачивала свою красивую ногу и вправо, и влево и, наклонив слегка голову, любовалась обновкой.

Татьяна же, наоборот, спрятала свои неловкие, тонкие ноги под лавку на всякий случай и подтвердила:

– Точно, а не сходить ли нам за Эскимо? Чья очередь? Я напоминаю: ходила в прошлый раз Валя. Похоже, твоя очередь. Татьяна уже протягивала деньги Валентине, но Валентина никого и ничего не слышала. Статья в журнале была так интересна, да, кроме того, – своевременна.

Рита молча взяла деньги и отправилась за Эскимо. Парк был абсолютно безлюдным. Да и, в самом деле, кому захочется в такую страшенную жару тащиться по солнцепёку? Бывает же в природе такое лето, что кажется, что зима вообще невозможна. Зато зимой – как захочется этого пекла, жары, тепла, зноя, духоты. Действительно, на живого человека не угодишь никогда.

Воцарилась необычная тишина, каждый был занят своим. Казалось, что Маргарита отсутствовала одну минуту.

– Пожалуйста, барышни, крепостная крестьянка Рита принесла вам в лукошке вкуснятину! Удостойте! – картинно и смешно поклонилась в пояс раскрасневшаяся красавица Риточка.

Сегодня Маргарита была одета в шифоновом светло-голубом платьице и выглядела, как воздушная, сказочная, прекрасная, добрая фея.

Все оживились. Мороженое было – более, чем кстати.

– Вот это красота! Вот это здорово! – спасибо тебе, Риточка. – Как здорово, ну, просто, очень вкусно! – оплетала вкусняшку Людмила, не проявляя ни одного признака сна.

Остальные молча ели, как дети: увлечённо и сладостно, совершенно не походя в этот момент на строгих учительниц литературы, а тем более – на завучей.

Никто из них почему-то не заметил, как подошла худая, высокая цыганка, настолько загорелая или от природы смуглая, что дальше уже, наверное, был бы негр. Множественные, цветные, яркие юбки её почему-то шевелились, колыхались, хотя цыганка не двигалась. Казалось, что они жили своей какой-то особенной жизнью, поэтому завораживали. В яркой косынке через плечо спал ребёнок, закрытый тканью. Ткань была закреплена где-то в пучке смоляных, как вороное крыло, волос и ниспадала на грудь, драпируясь, как у греческой богини.

– Дайте, красавицы, ребёнку на молоко, а мне на водичку. Жарко очень, пить хочется, – все от неожиданности вздрогнули. Никто не ожидал появления такой странной собеседницы, не имеющей, казалось, ни возраста, ни имени. Действительно, сколько новому явлению лет – определить было решительно невозможно. Однако, это цыганское лицо было чем-то настолько притягательно, что хотелось смотреть в него долго-долго, открыв рот.

– Ой, проходите себе, проходите, не надо приставать к людям, проходите! Дайте отдохнуть, – первая опомнилась Маргарита.

– Что это Вы по такой жаре ребёночка носите? Ему же жарко и душно. Так опека может и отнять ребёнка, если используете его в попрошайничестве, – поддержала подругу Людмила.

– Так всё-таки не дадите? – обречённо спросила уставшим, поникшим голосом цыганка.

У Валентины и Татьяны в сумках была вода минеральная с газом и без газа. Не сговариваясь, они разом обе протянули последнюю воду цыганке.

– Денег нет, – тоже не сговариваясь и тоже одновременно сказали обе.

– Спасибо, возьму воду, очень хочу пить! Да и ребёнка напоить надо, молока у меня нет от побоев, кончилось, и сегодня день пустой, жарко, мало людей в парке.

– С трудом верится, – ответила с насмешкой Маргарита и, прищурившись, презрительно глянула на цыганку.

– Не хотела тебя огорчать, а теперь скажу: красивая ты, а толку от этого очень мало – через месяц всё равно умрёшь.

– Что Вы такое говорите? – заступилась Людмила. – Это уже – не смешно, уходите!

– Я-то уйду, да и ты – не жилец: следом пойдёшь через полгода. А сына твоего – твои же убийцы будут воспитывать.

– Какие убийцы, что вы несёте? – соскочила Людмила, раскинув возмущённо свои тонкие руки.

– Пожилая женщина убьёт тебя в твоём же собственном доме. Да, ещё, а похоронены будете – рядом. Да и вы, остальные, не лучше – четыре подруженьки.

На этом цыганка откланялась, резко повернувшись к ним спиной. Она шла тихо по аллее одна, вместе со своим грудным ребёнком. Её спина и юбки удалялись, и вдалеке казалось, что они – мираж. Так раскалён был воздух, что все очертания дрожали и двигались сами по себе. Почему-то казалось даже в какой-то момент, что здесь всё вне реальности: сказочная предсказательница – ворожея, раскалённый, летний, пустой парк, вокруг ни одной души.

Четыре подруги учительницы молчали, выставившись друг на друга.

– Таня! А что значит и вы не лучше? Как ты думаешь? – изумлённо – ошарашено спросила Валентина.

– Ничего это не значит, разве можно верить таким глупостям? Всё это чепуха, – заявила Людмила, – расстраиваться не будем.

Однако, жизнь показала, что далеко – не чепуха и, более того. – расстраиваться пришлось.

Как и предсказала цыганка, красавица Маргарита умерла от скоротечного рака желудка на больничном, в течение месяца, совсем вскоре.

Следом ушла из жизни Людмила. Её, действительно, как и сказала цыганка, убила свекровь на кухне кухонным топориком, всадив его сзади в темя по самые плечи. Следователи установили, что, когда преступная семья осознала весь ужас содеянного, то пытались сначала спрятать убитую в погреб, а потом выбросили на улицу. Входную дверь подперли снаружи, пытаясь создать себе алиби. Сына Людмилы суд присудил свёкру под опеку. Внучка заводчика Морозова убила свою сноху в споре за золотые монеты царской чеканки. Похоронили Людмилу рядом с её родственниками, при этом всех поразило то, что совершенно случайно её могила оказалась рядом с могилой Маргариты, а похороны состоялись, ровно через полгода, как и было предсказано цыганкой летом.

Старенький отец Людмилы Михайловны и пожилые, интеллигентные тёти, приехавшие на похороны из Санкт-Петербурга, только безутешно плакали и никого ни в чём не обвиняли.

Валентине не пришлось проводить открытый урок по Блоку: вместе с Татьяной они уволились из школы и перестали общаться, чтобы не быть четырьмя подруженьками.

Надежда Васильевна обо всём этом знала, даже присутствовала на похоронах, потому что училась в этой школе, а завуч Людмила Михайловна была её учительницей литературы. Надя боготворила свою учительницу и в душе благодарила её постоянно. Выпускница МГУ, Людмила, так между собой все звали завуча, не только была прекрасно образована, но и обладала уникальным даром анализа литературного произведения. Надя сумела научиться этому. Более того, благодаря Людмиле и собственному трудолюбию знала значительно больше, чем предусматривала школьная программа. В институте Наде тоже повезло: на их потоке были прекрасные преподаватели, эвакуированные в годы войны на Урал, да так и застрявшие на радость и удачу студентам в рабочем городе. Трудолюбия Надежде все годы было не занимать, к этому была приучена дома. Тезис отца был непреложным:

– Тебе больше, чем другим детям дано, значит больше и спрошу с тебя.

Демократии в семье не было, возражать родителям было не принято. В любом случае, отработав положенное в сельской местности, Надежда Васильевна стояла перед кабинетом директора школы с трудовой книжкой и дипломом в руках.

Полноватый, высокий, розовощёкий от принятого на грудь с утра, давно знакомый по школьным годам, Роман Романович спросил:

– Пришла? Ну так и хорошо. Проходи, тебе объяснять ничего не надо, сама всё в школе знаешь. Нет у нас сейчас ни завуча, ни учителей литературы. Завучем пока ты побудешь, а учителей поищем. Всё равно найдутся.

– Как завучем побудешь? Я же молодой специалист! – удивилась Надя.

– Какой ты молодой специалист? Вчера им была, а сегодня – завуч. Не переживай, найдём нормального завуча – уступишь место. Вот ключи от кабинета Людмилы. Всё! Всё, иди, иди! Устал я сегодня от вас, иди работай. Работы – непочатый край! Иди, иди, пожалуйста, работай!

– Значит, я теперь ненормальный завуч. До появления нормального – надо работать, никуда не денешься, – с этими мыслями Надежда Васильевна открыла кабинет своей любимой учительницы литературы, убитой свекровью на прошлой неделе.

Людмила, конечно, думала, что уходит ненадолго, что завтра, как всегда, вернётся, но судьба распорядилась по-другому. Надя стояла на пороге кабинета и не решалась войти.

– А, Наденька, это ты, заходи! Чего уж тут, жалко, конечно, я уж плакала – плакала по Людмиле-то Михайловне, – проговорила Лена, обнимая Надежду.

Лена вошла вместе с Надей, вытирая концом повязанного назад головного платка повлажневшие глаза.

– Куда как жалко! Молодая такая! Да и мальчонка теперь без матери, а отец и тётки – ленинградки уж так убивались на кладбище, так убивались. Проходи, проходи, ты здесь всё время тетради помогала Михайловне проверять, ты здесь всё знаешь. Я буду мыть твой кабинет. Теперь кабинет твой.

Главным даром Лены было её умение влюбляться в людей. Ровная и внимательная со всеми, но тех, кого она отличала, – любила по-настоящему, крепко и верно, от всей души и от всего сердца. Надю Лена полюбила ещё школьницей.

Надежда Васильевна слышала всё, что говорила добрая Лена-техничка, но, казалось, что она находится в другом измерении, где-то в другом месте, но точно не в кабинете и, тем не менее, – в кабинете одновременно.

– Ты уж так не убивайся, болезная, теперь не вернёшь, царствия небесного ей, бедолаге, ничего, ничего, – поцеловала Надю в маковку Лена и удалилась в свою коптёрку через стену и ещё долго там гремела вёдрами и вздыхала.

– Да, не вернёшь, -подумала новая завуч Надежда Васильевна, – оттуда ещё никто не вернулся.

Наде казалось, что уже целую вечность она сидит, застыв за столом, недожившей свой век, молодой, блестящей, талантливой, с каким-то особым столичным лоском, Людмилы. Дверь кабинета распахнулась, на пороге стояла Лида, Надина подруга, учительница – Лидия Михайловна, умная, надёжная, принципиальная, твёрдая и верная, как скала:

– Вся школа гудит: новая завучиха пришла. Вся в белом, такая фифа: волосок к волоску, на шпильках. А, ну-ка, покажись! Да, Надежда, тебе белое к лицу! Белые одежды для Надежды! Сознавайся, где оторвала такую красоту? Старые учителя тебя знают, а новенькие – нет. Меня облепили, спрашивают – что да как, переживают.

Надя молчала. Неожиданно для обоих на стол упали капли. Обе поняли, что слёзы. Лида тоже заплакала.

– Надя, правда, жалко: уйти из жизни в тридцать шесть лет. Это немыслимо! – обнялись, помолчали.

– Надя! Ой! Надежда Васильевна! Пойдём домой, все уже ушли, закрывай свой кабинет.

Надежда окинула ещё раз взглядом помещение, задержалась на пороге и подумала:

– Есть возможность послужить людям, но как отработать так, чтобы быть достойной белых одежд как небесного символа чистоты и безупречности, чтобы это был не только новый, красивый, белый костюм, но и внутренние белые одежды.

Начало сентября было жарким, наверное, таким же, как и при жизни прежней владелицы кабинета. До конца недели штат учителей литературы был набран, школа работала, как будто бы ничего и не утратила, всё шло своим чередом.

Ладно, хоть дома все были, слава Богу, на месте: муж на работе, сын под попечительством двух бабушек. Вечер, как всегда, начался с отчёта о проделанной работе: тексты были прочитаны, рисунки нарисованы, пластинки прослушаны, фигурки слеплены, стихи выучены, все игры сыграны.

– Так, так, так, – расхаживался трёхлетний Тимофей по комнате. Для дошкольника он был довольно высоким, да и было в кого. Оранжевый, новый костюм был дополнен самодельной, линялой, видавшей виды испанкой из белого и красного материала. Малыш постоянно поправлял её на голове важно и с гордостью, понятное дело, снимать её пока не собирался.

– Мама, что это он такает? – изумилась Надежда.

– Да, ничего особенного. Ты же так приходишь с работы каждый день, а сегодня он вместо тебя так и расхаживается, как проверяющий

– Неужели я так такаю и расхаживаюсь? Надо же, – не замечала.

А, между тем, Тимофей приготовился читать стихи: он опустил голову, повесил руки, согнул спину:

– Что ты клонишь над водою, ива, макушку свою? – грустно декларировал наизусть маленький чтец.

Стихотворение было выучено безупречно, хотя по объёму было достаточно большое, тем более для трёх лет.

– А почему столько грусти? – спросила у Тимофея мама Надя.

– Ивушка грустит, ей грустно одной у речки. Она иногда даже плачет, и слёзки с листочков падают в воду, – пояснил сын.

– Да ты и сама велела читать грустно, мы постарались, с выражением читали, – поддержала внука бабушка Мария.

Было хорошо видно, что молодая бабуля в молодости была модельной внешности: следы былой, заметной и яркой красоты были ещё налицо.

– А что вы думаете по поводу вот этого стихотворения? – бабушка Пелагея, выпускница Института Благородных девиц, родившаяся не менее, чем Королевой ещё до революции, с удовольствием прочитала по детской книжке:

– На холмах Грузии лежит ночная мгла, течёт Арагва предо мною. Мне грустно и легко, печаль моя светла, печаль моя полна тобою.

Тимофей нашёлся первый:

– Здесь очень много почему-то букв «а». Это стихотворение похоже на эхо.

– Да, – изумилась мама Надя, – это удивительно, но наблюдение совершенно правильное: стечение одного звука здесь не случайно. Поэт специально подбирал слова, создавая ощущение простора и эха в горах. Это поэтический приём – звукопись. Замечательно, сынок!

Надя обняла юного литературоведа:

– Это врождённое умение слышать и понимать поэзию. Я этому очень рада.

– Нечего этому радоваться. Мы уже с Тимошей договорились, что он будет экономистом, как я, бабушка Маша, – заявила молодая бабуля, – а преподавателей литературы в семье итак достаточно.

Старенькая бабушка не согласилась:

– Ох, ох, курочка ещё в гнезде! А вы уже такие планы строите.

Мама Надя спросила Тимофея:

– Ну, а сам-то ты как решил, будешь экономистом?

– Буду.

– А чем заниматься будешь, что будешь делать, когда будешь экономистом?

Тимофей принёс детские игрушечные счёты и пояснил:

– Что-нибудь делать буду, буду считать на счётах.

На том и порешили.

Будущий экономист под руководством бывшей выпускницы Института Благородных девиц удалился ко сну, а Надя и мама Мария задержались.

– Мама, в кабинете Людмилы Михайловны я нашла личные письма её к очень известному поэту, и его к ней. Понятно, что дома она, замужняя женщина, их хранить не могла. Они очень личные и прямо свидетельствуют о том, что эти люди любили друг друга и когда-то были очень близки, хотя оба и тогда, и сейчас не были свободны.

– Человек умер, письма надо сжечь. Отдать – некому: отец и ленинградки – тётки уехали, а предавать гласности личную переписку нельзя. Зачем позорить достойного человека? Пусть спит спокойно.

– Мама, понимаешь, это – не простой вопрос: переписка с такой знаменитостью, с таким большим поэтому – это достояние литературы, истории литературы. Литературоведы будут их изучать, музеи хранить.

– Я – экономист – бухгалтер, очень далека от литературы, но позорить умершую не позволю! Дай-ка сюда письма! Пусть пока побудут у меня.

– Да, наверное, это – правильно. Иначе не поймут и, правда, как-то не по-человечески.

Письма покойницы с этого момента тоже были преданы покою и тоже стали покойными. Да, и, правда, бушевать им было – незачем.

А в мире всё шло своим чередом: закончились каникулы, начался учебный год.

Проблем с дисциплиной на уроках у Надежды никогда не было. Ещё на практике она почувствовала, что может владеть классом. Перед Надей урок по Есенину в старших классах давала её подруга Галя, отличница, умница, красавица. Содержание учебного материала было безупречным, но урока не получилось: учительница сама себе рассказала интереснейший материал о Есенине, подвела итог. Старшеклассники тоже сами по себе выслушали – взаимодействия не получилось. Было отчётливо видно, что каждый думал о своём, а некоторые, возможно, и не о Есенине.

Надежда Васильевна боялась, что и у неё будет то же самое. Но, напротив, всё получилось по-другому: Надя так увлеклась, что забыла обо всём. Старшеклассники так разговорились, что после звонка окружили учительницу за учительским столом и продолжали обсуждение. Надя надеялась, что получится и в этот раз.

Сентябрь бушевал теплом, солнцем, голубым небом, жёлтым, вишнёвым и оранжевым листом, словно не собирался становиться прохладной и дождливой осенью. Лето не хотела уходить, а осень и не настаивала.

Надежда Васильевна по-летнему была вся в белом: белый костюм, белые босоножки, белая сумка. Вот таким белым ангелом она и явилась на первый свой урок в этой школе.

Класс встретил тишиной, настороженным вниманием. Все сорок довольно взрослых учащихся смотрели испытующе, изучали: кто ты такая? Что ты собой представляешь? Можно ли у тебя чему-то научиться доброму и полезному? Можно ли тебе доверять?

Куда-то ушло волнение. Наверное, это произошло потому, что Надежда больше всего в мире любила урок литературы. Она забывала обо всём и говорила так, как поёт, наверное, птица свою последнюю, самую яркую песню. Увлекаясь сама, она без труда уводила с собой в этот прекрасный, несказанный мир самых задиристых и ершистых, как младенцев, без труда и напряжения, без угроз и нотаций. Однако, хорошо осознавая свою ответственность за уровень подготовки выпускников, Надежда Васильевна на самом деле выверяла каждое своё слово, строго следовала программе и другим нормативным документам. Стандарт здесь удачно сочетался с душой и призванием, и это было по-настоящему прекрасно.

Удался и этот урок. Когда прозвенел звонок, Надя увидела в открытую дверь класса, что учителя из соседних классов стояли вдоль окон в коридоре и слушали урок, да так увлеклись, что не ушли вовремя.

– Ну, что ж, знакомиться – так знакомиться, – подумала Надежда.

Из начальной школы на перемене прибежала Лидия Михайловна:

– Ну, ты тут как, прошло боевое крещение, всё удачно? Ну и хорошо, молодец, – проговорила скороговоркой, торопясь, подруга. – Ну, ты вообще-то красавица! Вся в белом! Опять белые одежды для Надежды! Ну ладно, до вечера, я помчалась, а то скоро звонок!

Вместе со звонком Лидия упорхнула к своим малышам.

Школа – это человеческий организм. Проблем больше, чем радости. Весь рабочий день Надежда Васильевна проработала в полную силу, как будто всю жизнь работала завучем.

Возможно, это только казалось так, потому что Надежде Васильевне несказанно повезло с наставником, завучем по естественно-математическим дисциплинам, Валентиной Михайловной.

Валентина Михайловна работала в должности уже двадцать лет. Была умна, степенна, рассудительна, хорошо знала своё дело. Когда-то, видимо, она была ещё и красива, но теперь излишняя полнота ей мешала. Наверное, поэтому с самого утра она выходила из своего кабинета, смежного с учительской, садилась за первый от своего кабинета стол и наблюдала за учителями. Это был её командный пункт. Однако, одного присутствия этой маломобильной женщины в школе хватало, чтобы всё вокруг было, как положено.

С Надеждой она выбрала правильный тон общения: опытная завуч только намекала Надежде Васильевне:

– А не сделать ли нам с тобой, Надежда Васильевна, сегодня вот так…

Далее следовало распоряжение, рекомендации, указания – как угодно можно было назвать, но выполнялось Надеждой абсолютно всё быстро, с энтузиазмом и удовольствием. Это была и работа, и учёба новому виду деятельности – управлению.

Так шли день за днём, принося радости и огорчения, взлёты и недоразумения.

Часто Валентине Михайловне звонили разные руководящие лица и предлагали выступить на различных семинарах и конференциях. Она не отказывалась, отвечая, что непременно выступит по предложенной теме, что тема интересная, актуальная, да и неплохие наработки в школе имеются. Непременно примем участие и поделимся опытом.

Сначала Надя недоумевала:

– Как она поедет выступать, ноги почти не слушаются?

А потом выяснилось, что Валентина Михайловна подготовит выступление, а с выступлением поедет Надежда Васильевна после длительных обсуждений и репетиций.

Роман Романович давно и крепко выпивал. Когда Надежда Васильевна приезжала в ГОРОНО или РАЙОНО по делу, её часто начальники спрашивали: пьёт ли Роман Романович на работе. Не являясь поклонником Павлика Морозова, Надежда с честным лицом объявляла, что ни разу ничего такого не видела.

Когда же Роман Романович уходил в запой, он по телефону объявлял об этом Надежде, едва шевеля языком. Он говорил, что у него заболели почки, и что он уходит в отгулы. Сразу и у Валентины Михайловны обострялись все хронические заболевания. Тогда она управляла из дома по телефону Надей и всей школой заодно, и, как ни странно, ей это удавалось неплохо: всё всегда было в полном порядке, и школа была на хорошем счету. Иногда запой совпадал с семинаром, на который уже были приглашены коллеги и руководство. Тогда директор брал отпуск, говоря что у него ответственная за семинар завуч Надежда Васильевна, которой никакой директор не нужен. Она и сама всё сделает. Так Наде пришлось очень быстро узнать работу, да она была и не против: большой объём работы не затруднял молодые силы, но давал возможность за очень краткий период приобрести хороший опыт и неплохой авторитет.

Надежда любила уроки по творчеству Владимира Маяковского. Много читала об авторе, рассказывала на уроках редкие и интересные факты из биографии и творческого пути этого необычного поэта, много читала наизусть: «Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно… У меня пожар сердца… Ты одна мне бровь в бровь…». «Ленин и партия – близнецы братья».

Надежда Васильевна добивалась того, чтобы этот нестандартный человек, живший и творивший сравнительно давно, стал понятным учащимся и близким:

– Мне и рубля не накопили строчки,

краснодеревщики не слали мебель на дом,

и кроме свежевымытой сорочки –

скажу по совести: мне ничего не надо.

Радовало, что Надежде это удавалось. Правда, без казусов, сюрпризов никогда не обходилось. После очередного урока по Маяковскому к учительскому столу подошёл Юра Дубовский, красавец, умница, кумир всех старшеклассниц и, как позже выяснилось, даже некоторых молодых учительниц:

– Надежда Васильевна! Вот Вы сказали, что Ленин и партия – близнецы братья. А Владимир Ленин – Ульянов, он тоже был алкоголик?

– Что ты, Юра, такое говоришь? Почему ты так решил?

– Я вот думаю: почему же тогда наша местная партия в лице Александра Андреевича Комарова ежедневно за полночь с работы возвращается в прямом смысле ползком. Мы поём свои песни под гитару в подъезде, так он постоянно мимо нас проползает. А ещё ему доверили возглавлять партийную организацию, освобождённый, профессиональный партийный работник, представитель Коммунистической партии, близнец и брат Ленина. Стало быть, Ленин тоже был алкоголиком, если Ленин и партия – близнецы – братья. Если нет, тогда почему мы наблюдаем каждый вечер ползущего близнеца?

Надежда растерялась, опешила, не знала, что сказать. Помощь пришла совершенно неожиданно: второй головокружительный красавчик и не меньший кумир старшеклассниц, Юра Ожаев с места, собирая учебники и тетради в портфель, попросил и спросил:

– Послушай, тёзка, оставь учительницу в покое. Она тут не причём, а то я могу тоже поинтересоваться – стали ли вы близнецами с Аллой Владимировной на последних проводах в армию. Вся начальная школа, я думаю, сейчас ломает голову над этим же вопросом.

Следующий урок литературы в этом классе был через четыре часа. Было время собраться с мыслями. Однако ничего дельного в голову не приходило. Надя решила отпроситься к стоматологу. Зуб вырвали быстро, правда щипцами задели губу, и она заметно припухла, а на ранке запеклась кровь. Коль осталось время, забежала в парикмахерскую, сделала стрижку и укладку. Успела, не опоздала. Вошла в класс – и неожиданная встреча: весь класс осуждающе загудел:

– У – у – у…

– Что случилось? – поинтересовалась Надежда Васильевна.

– Вам не идут кудри, больше не надо делать такую укладку, – пояснила Наташа, сидящая за первой партой.

– Хорошо, хорошо, – растерялась Надя.

– А мне нравится, – встал Илья, – кудри, как кудри! Как у всех, правда, почему-то губа разбита.

– Зуб.

– Больно? – спросил Илья.

– Больно.

– Ну вот, а вы ещё укаете, доставайте все листочки, будете писать контрольную работу. Как человек вам объяснять будет? Больно же ей говорить! Да, ещё, чтобы поменьше все укали, взяли моду.

Надежда Васильевна была тронута такой поддержкой и заботой, даже надела очки, чтобы скрыть волнение.

Домой Надежда всегда летела на крыльях.

Маленький Тимофей бросился к Наде:

– Мама пришла!

Он обнимал её крошечными ручками, и Надя чувствовала, как бьётся его маленькое сердечко. Не было, наверное, силы, которая могла бы разорвать эти объятия.

– Какие новости? Что случилось хорошего сегодня? – приглаживая густой сыновний чуб спросила Надежда.

– Все ваши задания, как всегда, – выполнены, товарищ командир, – пояснила молодая бабушка Мария.

– А как вели себя? – улыбалась Надежда.

– Я себя вёл хорошо, мама. Дядя Митя у подъезда сказал, что я сиротинушка, и что меня бросили родители на руки двум бабкам. Но я не сказал ему, что он дурак. Я хотел так сказать, но не сказал. Я правильно сделал, мама? А дядя Митя дурак?

– Это очень плохое слово! А дядя Митя пьёт водку, поэтому у него не работает головушка. У дяди было трудное детство, его никто не любил, а только били и наказывали. У него не было игрушек, конфет, а рубашка и брюки были рваные.

– Неужели такое бывает?

– Да, к сожалению.

– Мне его жалко. Он плакал, когда был маленький?

– Конечно.

– Завтра дам ему конфетку.

– Вот и хорошо.

Все последние месяцы, а, вернее сказать, весь учебный год на уроках Надежды Васильевны присутствовала лаборант школы Валечка, её бывшая ученица. Красивое лицо, точёная фигура, точно фарфоровая статуэтка, умная и утончённая, она не мешала, а, напротив, создавала какой-то свой, редкий, прекрасный микроклимат изящества и красоты, дружественности и доброго спокойствия. Она, как и во время учёбы, занималась во всех творческих коллективах школы, которыми руководил Ардашников Александр Михайлович, директор местной музыкальной школы, местный композитор, педагог дополнительного образования. Его интеллигентное и одарённое присутствие, казалось, само по себе оказывало воспитывающие воздействие решительно на всех и на всё. Валечка мечтала поступить в областной Институт культуры со второй попытки, поскольку, первая уже провалилась. На всех праздниках она с удовольствием пела и танцевала вместе со школьниками, декламировала вместе с ученицами, при этом нисколько, естественно, не отличалась от них. Каждое школьное, праздничное мероприятие под руководством уникального педагога были замечательными и неповторимыми, это всех радовало и восхищало.

Всем этим шумным, ярким, радостным воспитательным процессом управляла завуч по воспитательной работе Ольдман Анастасия Семёновна, красивая, статная, возрастная дама, в очках с золотой оправой. В ней чувствовался не только высокий профессионализм, но и высочайшая образованность, безупречный вкус, какая-то особая даровитость во всём. Она всем говорила Вы. В её речи звучал едва заметный, какой-то неизвестный никому и изысканный акцент. С ней хотелось говорить, общаться, ну, хотя бы – постоять рядом.

Молодая бабушка Мария водила маленького Тимофея в музыкальную школу к самому Александру Михайловичу. Они были без ума друг от друга. Изучение баяна шло не особенно быстро, но вот сочинение музыки – довольно успешно. Тимофей сочинял, а Александр Михайлович – записывал в отдельную тетрадочку с красивым нотным станом на обложке.

Надя, послушав сочинения сына, спросила:

– Сынок! А почему все твои музыкальные произведения такие грустные?

– Я так чувствую музыку! Мама.

– А почему ты чувствуешь грусть?

– Музыкант этого не знает.

– Надо же, – размышляла про себя Надежда, – считает себя музыкантом. Наверное, равняется на своего талантливого учителя. Вот, кто действительно музыкант! Но, всё-таки, – откуда столько грусти? О чём грустит душа ангела? Может быть, не осознавая того, – о несовершенстве мира? А что? Вполне возможно!

А мир и впрямь был несовершенным. В этом Надя, работая с людьми, убеждалась почти ежедневно.

На выпускном экзамене, претендуя на золотую медаль, дочь учителя математики, председателя профсоюзного комитета школы, любовницы и собутыльницы директора по совместительству, Валентины Ивановны, не могла написать ни одного слова в своём медальном сочинении. Роман Романович, Валентина Ивановна, обеспокоенные, без обиняков, прямо и настойчиво просили Надежду Васильевну написать сочинение полностью за ученицу. Надя знала, что этим людям доверять нельзя, и что это должностное преступление. Отговорка Надежды была очень простая:

– Не положено по инструкции «Об экзаменах» Министерства Образования. Кроме того, там есть учитель, которая обучала выпускницу столько лет – Анастасия Семёновна.

Сочинение всё же как-то было написано, отправлено на проверку в специальную комиссию, откуда вернулось с оценкой «удовлетворительно». Это обозначало, что ни о какой медали и речи быть не могло. Анастасия Семёновна грозилась поехать в эту комиссию и навести там порядок, но дело было сделано, исправить теперь было ничего уже нельзя.

Надежда Васильевна спросила Анастасию Семёновну:

– Почему так получилось? Почему Вы не проконсультировали сочинение со мной, с другими педагогами, не посоветовались ни с кем. Я не могла предложить свою помощь потому, что Вы старше, опытнее. Может быть, нужно было посоветоваться, чтобы не было такого результата?

– Ну, конечно, и сразу слететь с работы и с грязной трудовой книжкой потом мыкаться никому ненужной! Да директор вместе со своей подельницей спят и видят подставить мне ножку, убрать с работы и затолкать на моё место эту бездарь Валентину Ивановну!

– Не может быть! Она же полный колхоз! Не верится, это абсурд!

– Нет, никакой это не абсурд! Все, кроме тебя, об этом знают1

– Но ведь это её дочь, цена вопроса – медаль!

– Ну и что, что дочь и медаль. Для них нет ничего святого! Да и тебя бы опозорили и вытолкали с позором, если бы помогла им и решилась на подделку сочинения. Будь осторожна, теперь ты тоже в немилости. Тебе только скажу: я и не хотела другого результата, потому что они все заслужили это. Подожди, ты ещё увидишь их истинное лицо. Тебе только это говорю, потому что доверяю.

Озадаченная Надежда Васильевна поднялась в свой кабинет. Надо всё обдумать, переварить, осознать. В кабинет прокралась Лена, верный друг, соседка по кабинету, техничка:

– Надежда Васильевна, в Ваше отсутствие директор и профкомовка рылись в Ваших бумагах. Я подслушала: искали какие-то сочинения прошлых лет, не нашли, сказали – снова придут. Что это им приспичило? Гадость какую-то готовят? От них другого и ждать нечего.

– Лена! Вот они, спрячь у себя. Надя достала с самого низа шкафа пачки сочинений выпускников прошлых лет. Это они обиделись, что я дочери профкомовки не написала медальное сочинение.

– И правильно сделали, разве можно с такими пакостниками связываться? Сколько хороших людей уже пострадали от этой парочки!

Надя не знала, что и думать: она стояла перед Леной, безграмотной, курящей, сидевшей женщиной и понимала, что она чище и роднее, чем эти образованные и лощёные, с позволения сказать, – учителя.

Надежда Васильевна шла домой и ей казалось, что её руки, лицо, одежда грязные, очень грязные, грязные какой-то особой грязной грязью. Ей хотелось скорее умыться и не надевать больше в школу белую одежду.

– Какие теперь тут уж белые одежды?

Ладно хоть дома всё шло своим чередом: все задания опять были выполнены, вся троица смотрела по телевизору «Как закалялась сталь», фильм о Павке Корчагине.

Надежда краем глаза глянула на экран: Павка Корчагин метался в тифу. По щекам Тимофея текли слёзы.

– Что ты, сынок! Почему глаза на мокром месте? – прижала к себе маленькое, доверчивое тельце Надя.

– Мама, мне Павку жалко. Он умрёт?

– Нет, что ты! Не расстраивайся, он выздоровеет, потому что он очень сильный и мужественный.

– А я тоже сильный и мужественный?

– Конечно, да ещё и самый любимый.

Надя поняла, что от мерзостей жизни у неё есть уникальное лекарство – её замечательный дом, где живут ангелы в белых одеждах.

Утром Роман Романович, как бы между прочим, на ходу, предупредил Надежду Васильевну:

– На заседание парткома Вам надо быть к четырнадцати. Я сам не могу пойти, у меня деловая встреча как раз на это время. Там ничего особенного, только Ваше присутствие как представителя школы.

– Надя сказала, что непременно сходит на заседание парткома, что всё будет исполнено.

Заседание парткома проходило в обычном режиме, правда, за основным, круглым столом кроме членов парткома были и почти все члены районного комитета партии. Председатель парткома товарищ Башин открыл заседание, представил членов парткома, гостей, сидящих вдоль стены кабинета, где всегда сидели приглашённые гости и, в том числе, – Надежда Васильевна.

Особого внимания Надя к партийной жизни не проявляла, но тут насторожилась.

Докладчик Аров, член районного комитета партии, читал справку по итогам проверки внешкольной и внеклассной работы в Надиной школе. Теперь Надежде стало понятно, почему директор отправил Надежду Васильевну. Он предполагал, что она, не разобравшись, проголосует за всё подряд или побоится возразить, или растеряется.

Из справки следовало, что внешкольная и внеклассная работа под руководством заместителя директора школы Ольдман не осуществляется и заслуживает неудовлетворительной оценки. Кроме того, рекомендовано было отстранить Ольдман Анастасию Семёновну от занимаемой должности.

Когда спросили, есть ли замечания, вопросы, дополнения, Надежда по-ученически, скромно подняла руку, как на уроке. Председательствующий Башин дал ей слово. Надежда представилась и с лёгкостью не оставила камня на камне от справки докладчика Арова.

Надежда Васильевна пояснила присутствующим, что внеклассную работу по предметам по должностной инструкции курирует в школе не Ольдман, как объявил докладчик, а Надежда Васильевна, а её работу в этом направлении не проверял никто, в том числе – докладчик. Поэтому вывод о том, что она организована на неудовлетворительном уровне, является клеветой. Более того, во Всесоюзном конкурсе сочинений «Если тебе комсомолец имя» ученица школы Юсупова Ирина, девятиклассница, заняла второе место по всему Советскому Союзу, о чём имеется грамота. Об этом же можно прочитать в соответствующем сборнике приказов Министерства Образования за текущий год. На память, без запинки Надежда Васильевна перечислила огромное количество призёров и победителей в предметных конкурсах и олимпиадах. Деятельность Анастасии Семёновны очень аргументировано, опираясь на факты, Надежда Васильевна прекрасно охарактеризовала и высоко оценила. Всем стало понятно, что справка, прочитанная докладчиком, не содержит объективных и правдивых фактов, зато является ложью, направленной на сведение счётов с Ольдман.

Надежда Васильевна уже заканчивала своё выступление, когда одна из представителей парткома, начальник станции Магнитогорск – грузовой, повернувшись к ней в пол-оборота, во весь голос сказала:

– Сядь и заткнись.

На что Надя спокойно ей ответила, что не сядет и не заткнётся, потому что, когда председательствующий давал ей слово, то во времени не ограничил. Поэтому она, Надежда Васильевна, будет говорить сколько посчитает нужным.

– А Вам, – обратилась Надя к подателю реплики, – надо поработать над стилистикой своей речи. Не знаете, что это такое – так я профессионально и квалифицировано объясню Вам.

Слово взял проректор местного ВУЗа по науке, представительный, интеллигентный мужчина, наверное, большой учёный, член районного комитета партии и спросил:

– Почему безобразно подготовлено расширенное заседание парткома, где вот это прекрасное, юное создание (тут он повернулся к Наде и указал на неё) умыла и докладчика, и всех присутствующих разом. Почему на заседании парткома звучат материалы проверки, неподтверждённые фактами, более того, являющиеся клеветой? Почему докладчик демонстрирует беспринципность и непрофессионализм? Почему все члены парткома втянуты в уголовно-наказуемое деяние, а именно, – нанесение ущерба служебной репутации при свидетелях. Кто позволил от имени парткома партии искажать факты и порочить коммуниста Ольдман?

Тут председательствующий Башин пришёл в себя и предложил отпустить гостей и продолжить работу в узком составе. Надя шла домой с тяжёлым сердцем не потому, что жалела о своём выступлении. Так она бы поступила в любом случае. Было просто противно: она окончательно поняла, что Близнецы – братья – это те ещё друзья – товарищи.

Молодая бабушка Мария была в отъезде, а старенькая прабабушка Пелагея всё на своих плечах, конечно, вынести не могла.

Надя понимала, что и дома придётся поднапрячься.

С порога бабушка – Королева Пелагея объявила:

– Воспитание- это великое дело, им решается участь человека.

– Это девиз сегодняшнего дня? – поинтересовалась Надя.

– В календаре вычитала, который ты мне подарила, мы целый день его изучали.

– А остальное?

– И остальное тоже выполнено.

Тимофей, действительно, был занят календарём: он рассматривал иллюстрацию к «Гренаде» Михаила Светлова:

– Отряд не заметил потерю бойца и «Яблочко» песню допел до конца, – прочитал наизусть поклонник «Гренады» и предупредил:

– Я сейчас заплачу.

– Почему? – спросила Надя.

– Жалко бойца! Он умер, а конь оплакивает его, – так бабушка сказала.

– Нет, он не умер, а только ранен! А конь сейчас приведёт к нему санитаров, они унесут бойца в медсанбат, а там врачи обязательно спасут бойца.

– Спасут?

– Конечно!

Доверчивый малец обнял всезнающую маму, от него пахло таким замечательным детством, веяло такой неизбывной чистотой, что Надя забыла о том, что её сегодня тоже ранили, зато помнила, что уже спасена вот этой замечательной крошкой. Идиллия была нарушена следующим замечанием:

– Мамочка, я, наверное, сойду с ума.

– Что случилось? Почему?

– У нас под журнальным столиком пыль.

– Ничего, сейчас всё уберём, это легко исправить. Зачем сходить с ума? Я и так сегодня почти весь день провела с сумасшедшими.

– С настоящими?

– Конечно.

– А ты их боялась?

– Нет.

– А я бы боялся.

Наступила замечательная пора летних отпусков. Надю – это радовало, потому что общение с некоторыми коллегами по понятным причинам могло быть не очень гармоничным.

Однако, долго отдыхом наслаждаться не пришлось: Надежду Васильевну вызвали на работу. Роман Романович разговаривал с Надей не только доброжелательно, но и заискивающе, просительно, умолял, обещал золотые горы:

– Надежда Васильевна, надо помочь: начальник лагеря труда и отдыха отказалась ехать с ребятами – старшеклассниками, причём в последний момент.

Меня накажут, если я сорву мероприятие. Конечно, понимаю, что Вы вправе отказаться, потому что у Вас отпуск на сорок восемь календарных дней, но выручайте. Сегодня совещание по этому вопросу в парткоме. Надо идти, Вас там ждут.

Раздумывать было некогда, пошла на совещание по организации первого, школьного, загородного лагеря труда и отдыха для старшеклассников. Вышла из парткома – в должности начальника этого загородного лагеря.

Лагерь располагался в сельской местности, в Наровчатке, за десятки километров от дома. Условия, конечно, походные, но терпимые.

Главным целителем здесь был воздух, чистый и прозрачный, отличающийся от городского. На втором месте был простор: поля простирались вокруг лагеря настолько, насколько хватало глаз. Восходы и закаты здесь были сказочными, таких в городе было невозможно увидеть. Солнце будто прощалось и здоровалось с каждым. Когда увидишь это степное солнце, то абсолютно верно подумаешь, что ты вовсе не понимал раньше в своей городской жизни – что такое восход и что такое закат.

Надежда Васильевна могла, как оказалось, организовать всё, что угодно и влюбить в себя, кого угодно. На этом энтузиазме и любви успешно проработали лето за городом в необычных условиях, но не обошлось, конечно, и без казусов. Снабжение, как обещали и как значилось в документах, и как оговаривали на совещаниях в парткоме, должно было быть не только хорошим, но и отменным. Сельхозпредприятие, чьи поля обрабатывали дети, отдыхающие в лагере труда и отдыха, поставляли овощи, молочную и мясную продукцию. Всё остальное доставлялось из города на лагерном грузовике в сопровождении лагерного завхоза Татьяны, работавший на основной работе хозяйственником в парткоме.

Когда Надежда Васильевна увидела, что из города грузовик привозит только макаронные изделия, крупы и хлеб, она поехала в партком, потребовала вызвать представителей снабжающей организации. Им оказался уважаемый человек, участник войны, Иван Сергеевич Белкин.

Руководитель внешне производил хорошее впечатление: открытое лицо, честный и прямой взгляд.

Надежда Васильевна потребовала отпускные накладные. Белкин с удовольствием их представил. Сравнение с приходными накладными показало, что большинство наиболее качественных и дорогих продуктов для детей исчезли в неизвестном направлении и до лагеря не доехали.

Надежда хотела для выяснения всех обстоятельств дела тут же вызвать милицию и обратиться в прокуратуру, однако председательствующий на совещании, представитель парткома, Комаров попросил:

– Давайте не будем горячиться. Продукты присвоил я, мне помогала моя хозяйственник Татьяна. Она на лагерном грузовике получала продукты, а потом привозила их в партком. Часть мы с ней забирали домой (каждый себе увозили на личных машинах), а часть через магазин реализовывали и деньги присваивали. Не губите нас, мы всё вернем, только не губите.

Надя смотрела на этих ничтожных людей и не понимала, как земля их носит: воровать у детей – это предел всего. Вдруг Надежда поймала себя на мысли: почему же я раньше не замечала, что Комаров так похож на поросёнка?

– Хватит! – одёрнула себя Надежда, – только по делу. Человек не выбирает свою внешность, какую уж дали.

А дела были неважные. Надя не знала, как ей поступить. Она не любила скандалы. Порешили на том, что виновные всё вернут. С этого дня снабжение лагеря стало отменным. Персонал никуда не отлучался, ни с кем не мог общаться. Воровать было невозможно, да и Надежда не позволила бы. Дети были довольны разнообразным меню и разными вкусностями.

Два часа в поле работали дети под руководством воспитателей, остальное время было посвящено спорту, интересным мероприятиям, общению, климатотерапии. Все были довольны! И взрослые, и дети объединились в единую, дружную семью.

Не обошлось и без потрясений. В один из вечеров в лагерь приехали на мотоциклах деревенские ребята. Надежда Васильевна объяснила им, что здесь детское учреждение и посторонним находиться нежелательно. Побыли, посмотрели и достаточно. Пора прощаться. Настораживало то, что нежданные гости были нетрезвыми. Вызывающая одежда с черепами и цепями была отнесена к дурному вкусу, развязное поведение – к браваде. Уезжая, они пригласили желающих покататься. Не успели педагоги моргнуть глазом, как один из лагерных хулиганов заскочил на пассажирское, заднее сиденье мотоцикла, и вся мотоциклетная компания, подняв неимоверное количество пыли, мгновенно умчалась со скоростью ветра в неизвестном направлении. Опустились сумерки, наступила ночь, а путешественник не возвращался. Что происходит с ним – никто не знал. Что делать? Куда ехать? Где искать?

Бывают такие вечера и ночи, когда особенно как-то темно, что называется, – глаз коли. В такой кромешной тьме любой огонёк хорошо виден. Такая же тёмная темнота была в ту злополучную ночь. Лагерь был на горке, окрестности особенно хорошо просматривались довольно далеко. В степи не увидеть работающие мотоциклы было невозможно, так как фары в ночи видны издалека. Вдалеке обеспокоенные педагоги увидели огоньки в степи. Возможно, это они.

– Поехали, – решительно скомандовала Надежда Васильевна. – Едут только мужчины.

А степь никогда не присоединялась к бесчинствам людей. Вот и сегодня она была полна гармонии: благоухала разнотравьем, всей красотой полевой ночи, всей своей равнинной мощью. Она не знала, что царь природы, человек, может и не иметь гармонии ни внутри себя, ни во внешних действиях совсем, то есть – нисколько.

Подъехали к огням. Да! Действительно, это были мотоциклисты. Они встали в тесный круг и играли похищенным из лагеря сорванцом, как мячиком. Тот, поняв, что дело плохо, заливался громким плачем. Однако, это никого не останавливало. Заводилой был парень, чем-то знакомый Надежде.

– Да это же Ковальчук Виктор! Как я сразу не узнала его? Когда-то учился у меня: двоечник и задира, – вспомнила Надежда Васильевна. Она решительно направилась к нехорошему кругу мотоциклистов, с ней не пошёл никто из приехавших. Все стояли у машины, а Надя и не звала никого с собой – это дело добровольное.

– Ковальчук Виктор! Отдай моего воспитанника, и мы навсегда в расчёте, без взаимных претензий! Без ребёнка я, в любом случае, – не уеду! Ты меня знаешь!

– А, Надежда Васильевна, узнали всё-таки, не забываете своих учеников! Я знаю, Вы упёртая. Точно, без него не уедете, так забирайте, кому этот дурак нужен!

Зарёванный и грязный, испуганный и изрядно побитый, путешественник так бежал к Наде, так ухватился за неё, что Надежда даже растрогалась и не подумала ругать ребёнка.

– Бить будете? – тревожно спросил неудавшийся путешественник, размазывая грязь, слёзы и кровь по лицу

– С чего ты взял? Что ты, за что? Всё хорошо! Поехали в лагерь, утром разберёмся.

Мальчонка обнял Надежду Васильевну крепко, прижался к ней.

Надежда почувствовала в своих руках, на груди детское, разгорячённое тело. Путешественник весь дрожал, а сердце его молоточком стучало Надежде в правую руку. Левой, свободной рукой, она гладила беднягу по мокрой от пота и слёз, и ещё чего-то голове, лицу.

– Ничего, прорвёмся! Держись, солдат, – говорила Надежда Васильевна первые успокоительные слова, что пришли в голову.

– Не отдавайте меня, пожалуйста, никому! Сами выпорите! Я согласен, бейте сколько хотите, я заработал.

– Да, ладно уж, без порки обойдёмся! Даёшь слово, что больше без экстрима?

–Да, да, конечно, не только одно честное, верное слово даю, а все слова даю верные, все до одного!

В машине ехали молча, ни у кого не было сил ни говорить, ни обсуждать случившееся. Мальчонка всю дорогу спал, положив голову на колени Надежды Васильевны. Даже во сне он не выпускал её руку из своей.

– Смешной какой, – подумала Надя, улыбаясь, – волосы дыбом, полу-рыжим веером, рот приоткрыт, а веснушек-то – целое море. Я что-то раньше на них и не обращала внимание.

В лагере медработник бросилась к ребёнку:

– Что с тобой, где болит?

– Нигде не болит! Можно я эту ночь переночую в воспитательской?

– Конечно, – успокоила Надежда, – на диване тебе будет удобно. Постелили свежую постель. Умытого, сонного путешественника уложили с почётом. Надину руку он не отпустил, пока не уснул.

Утром, после линейки, пришёл в воспитательскую ночной путешественник:

– Я готов, – заявил лаконично и подал Надежде Васильевне свой ремень, вынутый тут же из брюк.

–К чему? – изумилась Надя.

– Так бить будете или нет всё-таки?

– Что ты выдумываешь? Нет, конечно!

– Во, везёт мне сегодня, так я пошёл?

– Слово своё помнишь?

– Да, помню! Такое слово не забывают!

Вечером этого дня, после вечерней линейки, где подвели итоги за день, педагоги поинтересовались:

– А что же это – нарушителя никак не наказали?

Надежда Васильевна молчала и будто не слышала вопроса.

– Так будет наказание или нет?

– Наказания ребёнку не будет. Он и так хорошо уже наказан. А вот нас всех следовало бы наказать. Всем спать, отбой, и перед сном подумать хорошо о том, как сделать так, чтобы такое не повторилось. Утром жду ваших предложений.

С этого момента мальчонка буквально не отходил от Надежды. Он находил причину встать или сесть рядом с ней, здоровался при каждой встрече. Куда-то подевались все его шкоды и козни, чем он был неистощимо богат и знаменит. Сорванец будто понимал своим детским сердечком, что неизвестно – чем кончилась бы его поездка на мотоцикле, если бы не Надежда Васильевна.

Не только дети, но и взрослые преподносили Надежде сюрпризы. Машина уехала в город за продуктами, на ужин, добротный и сытный, хлеба не привезли. Надежда Васильевна в столовой извинилась перед детьми:

– Ребятишки, хлеба нет, кушаем без хлеба. Машина уехала за продуктами, но до сих пор не вернулась. Ждём, наверное, сломались в дороге.

– Ничего не сломались, – уточнил с аппетитом жующий парнишка. Они (имелось в виду водитель и завхоз) на противоположном берегу реки весь день. Мы их там видели. Мы сплавали к ним: они пьяные и боятся Вас, поэтому не едут в лагерь, говорят, что им попадёт.

Надя погладила мальчика по голове, поблагодарила за информацию:

– Молодец, наблюдательный. Следователем, наверное, будешь?

– Не знаю ещё, – откровенно ответил помощник, – не думал об этом, там видно будет.

– Конечно, – поддержала Надежда Васильевна, – там, действительно, видно будет.

В воспитательской сидели водитель и завхоз:

– Повинную голову меч не сечёт?

– Сечёт! Утром узнаете о принятых к вам мерах.

Утром полная воспитательская малолетних заступников атаковала Надежду Васильевну:

– Не увольняйте, пожалуйста, водителя! Мы на сегодня запланировали машину ремонтировать, и ещё – водитель будет нас учить вождению. Он обещал. Мы с ним уже строго поговорили. Он даже слово дал – больше так не будет.

– Хорошо, я учту ваши рекомендации, – важно проговорила Надежда, провожая ватагу из воспитательской.

С лагерем всем было расставаться жаль. Два месяца пролетели, как одно мгновение. Вместо двухнедельного пребывания многие дети оставались на весь лагерный период: бесплатно, сытно, на воздухе, весело и интересно.

На областном совещании по итогам летней оздоровительной компании Роман Романович почему-то был назван первым начальником загородного экспериментального лагеря труда и отдыха школьников, получил при всех педагогах за это грамоту и конверт с премией. Вторым был поощрён Комаров, представитель парткома. Более того, никто из работников лагеря не получил обещанную заработную плату. Сначала кормили завтраками, а потом и вовсе прекратили об этом все разговоры. Все поняли, что Близнецы – братья за всех всё давно уже получили.

Надя уже стала и забывать обо всём этом, но напомнил случай. В микрорайоне все знали друг друга, как и везде. Все знали, что Нарцис, местный красавчик, криминальный и опасный, выполняет деликатные поручения и заявки. Его сторонились и старались без нужды на глаза не появляться. В обычной жизни, не в блатной, он был обыкновенным местным сантехником. С его судимостями, наверное, было сложно претендовать на другие рабочие места. С его непосредственным руководителем Комаров на одном из корпоративов, где он всегда был свадебным генералом, при хорошем подпитии решил поговорить откровенно:

– Наталья Дмитриевна! Я хотел с Вами посоветоваться: меня приглашают на повышение – в Райком партии.

– Это прекрасно, соглашайтесь.

– Согласиться-то можно, только опасаюсь.

– Чего же тут опасаться? Скажите, пожалуйста!

– Да есть чего! Вот, например, Надежда Васильевна, по лагерю: тут и продукты, тут и зарплата, тут и инвентарь. Знает обо мне, о моём воровстве слишком много. Это же может всплыть. Что тогда? Помогите!

– Говорите яснее и конкретнее: что Вы от меня хотите? Какой помощи? Я вас что-то не пойму!

– Хорошо, скажу прямо: поговорите о Надежде Васильевне с Вашим подчинённым.

– С каким подчинённым?

– С каким, каким, с Нарциссом, конечно!

– Александр Андреевич! А Надежда Васильевна Вас шантажирует?

– Нет, конечно, она ни о чём никогда нигде не говорит.

– Так зачем же Вы всё это затеваете? Представьте на мгновение, что что-то случилось с Надеждой Васильевной. Сразу начнут раскручивать: кто соприкасался с ней? По каким вопросам? Кто мог быть заинтересован? И всем этим будут заниматься не выпускники начальной школы, а опытные, знающие следователи. Вот тогда вскроется всё. Что будет с Вами и Вашей карьерой, о которой Вы так волнуетесь и переживаете? Мой совет: не трогайте Надежду Васильевну. Молчит и хорошо. Если бы хотела выступить на эту тему, она бы уже давно выступила. Полгода прошло. Не будите лихо, пока оно тихо, и Вас не трогает и не тронет никто.

Наталья Дмитриевна оказалась хорошей знакомой Надежды, да и сына её Надежда Васильевна учила много лет в школе. Наталья Дмитриевна предупредила Надю. В очередной раз Надежда поняла, что Близнецы-братья – далеко не простой народ.

В Крыму, в Евпатории, на летнем отдыхе Надежда всегда стояла всю вечернюю службу. Когда она входила в храм семнадцатого века, построенный графом Львовым на самом берегу самого замечательного Чёрного моря, то с церковного купола, ей навстречу раскрывал объятия Христос Спаситель. Он был так прекрасен: каштановые волосы, красивые, святые черты лица, сиренево-голубые одеяния. А взгляд! Он говорил:

– Братья и сёстры, придите ко мне в дом Отца моего, и я успокою вас.

– Я иду, – мысленно всегда отвечала Надежда и думала, – почему те, кто управляют нами, господа коммунисты, не могут быть такими же? Им доверены жизни, судьбы людей целой страны. Почему же они не потрудятся быть так же притягательными? Наверное, потому, что нет у них ни к чему и ни к кому любви, а часто очень – есть много корысти и нелюбви. Потому они – Близнецы-братья и не более.

В церковь Надежда всегда ходила в белом, а концы прозрачного, огромного, белого шарфа забрасывала красиво на спину. Белые одежды для Надежды были всегда важны, очень важны.

Глава 2. Персональное дело.

Сентябрь бушевал всей своей янтарной красотой. Казалось, всё лучшее, что бывает летом, вместилось в этот бархатный месяц и царило над миром. Ушёл куда-то солнцепёк, спряталась где-то жара, ветром унесло духоту. На какое-то время в природе поселились красота, яркость и гармония. Небо голубело, как будто и не собиралось по-осеннему хмуриться. Солнце, особенно к полудню, было тёплым, ласковым и нежным. Ветерок игриво освежал, а не обжигал. Деревья раскрасили себя – кто во что горазд: большинство из них оказались замечательными и талантливыми художниками. В жёлто-оранжевое, вишнёвое они раскрашивали не только себя, но и землю вокруг, создавая волшебство, возможное только погожей осенью. Природа показывала человеку, что мир прекрасен, и гармония в нём вполне возможна, но все куда-то спешили, и мало кто задумывался о красоте и гармонии мира.

А школа пустовала. Она отдыхала целое лето, как отдыхает человек после большого труда. Теперь, принарядившись в новые колеры, ждала ребятню, пахла свежестью и ожиданием чего-то нового и интересного. Надя любила школу и, в том числе, – пустую. Она просто любила её, как родное, близкое, ценное, дорогое.

Педагоги опять готовились к новому учебному году. На областную, августовскую конференцию отправили представителей каждого предметного, методического объединения. Решили взять с собой на областную выставку выставочные, методические материалы. Было чем поделиться: педколлектив был сильным, хорошо подготовленным. Многие учителя были по-настоящему талантливыми. Звонок из области и удивил, и озадачил: Надежда Васильевна приглашена председателем областной комиссии по подведению итогов конкурса методических материалов. Надежда дала согласие, посоветовавшись со своей наставницей Валентиной Михайловной, завучем с огромным опытом. В коллективе перешёптывались: справится ли? А Надежда Васильевна справилась: на огромный зал говорила без тени смущения и волнения, подводя итоги методической областной выставки. Доверие оправдала вполне. Когда Надежда села на своё место к учителям школы, спустившись со сцены, то по сияющим лицам поняла, что её выступление понравилось коллегам.

– Молодец, очень хорошо говорила! А выглядишь – вообще великолепно! Этот новый, нарядный костюм – очень тебе к лицу, – прошептала одобрительно, довольная успехом подруги Лидия Михайловна.

С последующего ряда учителя шёпотом поздравляли Надежду Васильевну с успехом. Большинство искренне полюбили её. Надежда повернулась, чтобы поблагодарить их и увидела, что Давид Иванович, высоченный, возрастной красавец, учитель технологии, неестественно побледнел и с трудом дышит.

– Что с Вами, Давид Иванович?

– Что-то плоховато мне.

В результате Давид Иванович угодил в больницу с инфарктом, где его заразили гепатитом, и он едва выжил. Педагоги, Надя волновались о больном и не оставляли его без заботы и внимания.

Но это были не все приключения. В области получили классные журналы, несколько тяжёлых пачек. Эти пачки Роман Романович взял на себя, поручив доставку своим друзьям – физрукам. Когда стали садиться в вечерний поезд до родного города, Надежда Васильевна спросила Романа Романовича:

– Где журналы? Где пачки? Физруки, и Вы здесь, а где же журналы?

– Как, у нас должны ещё и журналы быть? – в свою очередь безмятежно поинтересовался директор.

Тогда Надежда поняла, что и директор, и физруки были крепко навеселе, да таком веселе, что даже не помнили о журналах. По инструкции классный журнал является документом особой отчётности и хранится семьдесят пять лет. Медлить было некогда: по команде Нади учителя рассредоточились по всему залу ожидания железнодорожного вокзала, нашли под сиденьями журналы, брошенные и забытые. Более того, успели на поезд. Когда в последний момент вбежали в вагон с журналами, в поту и запыхавшись, Роман Романович обрадовался:

– О, явились! А где это вас всех носит?

Начался новый учебный год. Он прозвенел колокольчиком на линейке, подбадривая себя школьным вальсом на всю округу, хорошими пожеланиями и напутствиями. Надя с мужем Александром возвращались из гостей и на вечерней трамвайной остановке встретились с учительской парой, Владимиром и Людмилой, коллегами Надежды.

Пожелать друг другу доброго вечера не успели, так как Владимир при сильном подпитии ещё издалека объявил:

– Это на работе ты завуч! А здесь ты – никто, никто, никто!

Надя учила русскому языку и литературе их сына Алексея, считала, что эта учительская пара уважает её. Тем более при муже – вдруг такое.

Александр отнёсся ко всему философски:

– Мы все здесь в профессиональном плане никто? Здесь мы все жители города, горожане, ожидающие трамвай. У вас ещё есть вопросы к моей жене?

– Нет, – тихо ответил буян.

– Вот и хорошо, а то я на все ваши вопросы могу ответить сам.

– Надежда Васильевна! Простите моего дурака! Перепил, как всегда, – унижено попросила жена.

– Да, видно, что человек крепко не в себе. Бывает, – успокоил учительницу Александр.

Надежда раздевалась в своём кабинете и думала: как опрометчиво она в своё время решила, что добротные, старые, поурочные планы можно использовать ещё и ещё раз. Оказалось, что тот же литературный материал Надежде виделся уже совершенно по-другому: менялась жизнь, менялась сама Надя. Поурочные планы ей удавались, она сама это знала, как, собственно, и урок. Здесь Надя парила, летела, возносилась в неописуемую высь. Иногда Надежда Васильевна думала, что урок – это лучшее место в мире и ради этого следовало родиться. В школу нагрянула проверка. Документацию начинающего завуча предварительно тщательно и со знанием дела просмотрела Валентина Михайловна, старшая коллега. Сделала лишь незначительные замечания. Под проверку попадали и уроки Нади по творчеству Некрасова. И лирика, и поэмы были любимы Надей. Когда закончился урок, один из старшеклассников вздохнул:

– Ну, вот! Опять этот звонок! Я так увлёкся, так было интересно!

Проверяющая потом отметила:

– Эта оценка ребёнка – определяющая, Вы – молодец. Да и, правда, я и сама так увлеклась уроком! Спасибо Вам за урок!

– Сегодня будет литературный салон при свечах? – наперебой интересовались старшеклассницы.

– Да, конечно, как обычно, объявление есть. А почему вы спрашиваете?

– Так проверка же в школе!

– Ну так что ж, что проверка! Будет, всё состоится, как всегда.

– А что это за литературный салон? – поинтересовалась проверяющая.

– Встречаемся в моём кабинете вне урока со старшеклассниками. Встречи тематические. Любителей литературы, поэзии у нас немало.

– Да, молодцы, что любят и Вас, и литературу. Это очевидно.

Дома Тимофей стоял в траурном, почётном карауле у телевизора: умер Леонид Брежнев, глава государства. В армейской фуражке, подпоясанный настоящим солдатским ремнём, с игрушечным автоматом, член почётного, траурного караула отменил себе на сегодня все занятия и отлучался с только кушать, в туалет и на дневной сон.

Бабушки объяснили:

– Мы ему разрешили, старается по-своему человек! Ладно уж! Пусть проводит в последний путь, дело святое. Царство небесное ему, рабу божьему Леониду.

– Ты не устал сынок? Отдохни, присядь! Присядь! Дай я обниму тебя!

Почётный охранник согласился поужинать, попить чай, пообниматься с мамой, но при одном условии, что когда умрёт следующий дедушка из телевизора, он тоже будет в почётном карауле.

– А следующий дедушка тоже умрёт? – поинтересовалась Надя, показывая на преемника вождя.

– Да, очень скоро.

– Почему ты так думаешь?

– Так он же старенький!

– Но, может быть, ещё и поживёт? – поинтересовалась молодая бабушка Мария. – Не все же старенькие умирают.

– Не все, а этот дедушка умрёт скоро.

Устами младенца, как известно, … И, действительно, малолетний предсказатель оказался прав.

Или Брежнева так хорошо поминал, или уж время пришло, но физрук и военрук Владимир Алексеевич опять впал в запой.

Надежда Васильевна в кабинете технологии беседовала о содержании тематического планирования учебного материала с Иваном Павловичем, учителем технологии, как обратила внимание на то, что с улицы кто-то полз, опираясь на уличную часть подоконника. Оказалось, что это невменяемо пьяный физрук, военрук пытался войти в школу через препараторскую кабинета технологии. По внешнему виду горе – преподавателя было видно, что он спал под трибунами школьного стадиона. Во время сна что-то случилось, о чём свидетельствовали форменные брюки военрука, мокрые в характерных местах и облепленные сухой травой.

– Я Вас отстраняю от работы? Завтра утром объяснительную мне на стол.

– Это почему отстраняете? Чем это я Вам не угодил?

– Вы в нетрезвом виде и не можете в состоянии алкогольного опьянения вести уроки.

– Почему это не могу? Могу!

– А Ваш внешний вид Вам нравится? Вы готовы в таком виде выйти перед детьми?

– Конечно, нравится! Орёл – он и есть орёл! А что Вас смущает?

– Я Вам не разрешаю проводить сегодня урок.

– Так это легко исправить! Я Вас сейчас убью и пойду спокойно на урок!

– Бегите, Надежда Васильевна, бегите! – кричал Иван Павлович, заслонив собой проход в дверь из препараторской, удерживал озверевшего Владимира. – Скорее бегите, я так долго не продержусь!

Надеясь закончить рабочий день без синяка под глазом, Надя бросилась наутёк, но английский замок в двери ей никак не подчинялся. Он, видимо, требовал спокойствия. А где его было взять?

– Скорее, я на последнем издыхании! Скорее, я уже не в силах его удерживать! – кричал Иван Павлович.

Далее последовал грохот, потому что Владимир Алексеевич вдавил Ивана Павловича в кабинет технологии из препараторской, и они вместе грохнулись об пол. Теперь Иван Павлович мужественно удерживал дебошира за подмоченные, форменные брюки и истошно кричал:

– Держу из последних сил, брюки мокрые, руки соскальзывают, замок поворачивайте направо, умоляю – быстрее!

Больше Надежда Васильевна ничего не слышала, так как справилась-таки с замком и выбежала в спасительный коридор. К этому времени военрук вообще раздумал куда-либо идти и мирно спал на полу в кабинете технологии, там, где упал.

Удивительно, но по коридору школы навстречу Надежде шёл Давид Иванович, выздоровевший и выписавшийся из больницы.

– Здравствуйте, моя спасительница, позвольте Вашу ручку!

Этот красавец, родившийся, наверное, в позапрошлом веке, но, тем не менее, настоящий красавец, действительно, – Давид, галантно поцеловал многократно ручки Нади и объявил:

– Спасительница, иного имени сегодня не подберу для Вас. А что касается определений, так это – пожалуйста: очаровательная, восхитительная, изумительная. Впрочем, Вы знаете, что я восхищён Вами и хронически Вас обожаю.

– Простите, не смогла Вас навестить в больнице, только гостинцы передавала, да учителей направляла.

– Спасибо, спасибо, более. чем достаточно. Хочу поблагодарить Вас, – тут Давид Иванович взял Надю за обе руки. – Вы спасли меня.

– Что Вы, каким же образом? – поинтересовалась Надя.

– Умирая, я цеплялся за жизнь. И в тот момент я почему-то решил, что именно Вы, молодая и красивая, полная жизни и здоровья, и являетесь олицетворением жизни. Я всё время представлял себе Вас и просил, чтобы Вы не уходили.

Вы брали меня за руку и долго не отпускали, губами, как маленькому, проверяли температуру на моём лбу. Гладили меня по голове, когда я метался в жару. Вы говорили мне, что всё пройдёт, говорили: тихо-тихо! Успокойся. Вы несколько дней были со мной в моём бреду, я Вас просил сесть на кровать или стульчик, а Вы парили рядом в воздухе. Вы не ушли, и я остался жить. Ещё раз – спасибо!

Надежда была тронута признанием этого возрастного красавца – интеллигента, выглядевшего как с обложки модного журнала.

– Насколько разными могут быть люди! – размышляла Надежда. – Оба педагоги, а полная противоположность.

– Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», – разносилось с улицы. Это домашние эвакуировали на легковой машине военрука из кабинета технологии в родные пенаты.

– Вы его уволите, – рыдала жена Владимира Алексеевича, военрука и физрука, умная и красивая женщина, почему-то посвятившая себя пьянице. На что я буду растить детей, его же больше нигде держать на работе не будут!

– Нет, не уволю, – ответила Надя, – но строгий выговор – обеспечен. Объяснительную завтра, пожалуйста, утром на стол.

– Вы даёте! Он же Вас убить хотел! – удивился Иван Павлович.

А Вас никто не спрашивает, Вашим мнением пока никто не интересуется, – парировала жена военрука.

И чуть позже виновато проговорила:

– А на что я буду растить детей, не обижайтесь.

Дома у самого порога Тимофей озадачил Надю профориентационным вопросом:

– Мама, кем лучше мне стать – певцом или поэтом?

– А ты сам кем больше всего хочешь стать?

– Космонавтом, как Юрий Гагарин. Его сегодня по телевизору показывали.

– Все профессии и нужны, и хороши, но к ним надо готовиться. Ты хорошо готовился сегодня к будущей профессии?

– Хорошо, вот смотри! – Тимофей взял ручку скакалки как микрофон. – Листья жёлтые над городом кружатся…

Тут он пропел всю песню без запинки, забравшись на диван, как на сцену.

– Мама, откуда Тимоша знает все слова песни? Вы их разучили?

– Да нет, что ты! Нет, конечно! – удивилась бабушка Мария, – мы сегодня учили «Берёзу» Есенина.

Тимофей тут же прочитал «Берёзу», получил аплодисменты бурные и продолжительные, раскланялся, как будущий артист.

Старенькая бабушка Поля принесла свои записи, где её чётким подчерком на полном серьёзе записывались стихи Тимофея.

Некоторые четверостишия удивили Надю.

– Ну, надо же, – юное дарование! А как ты готовился, чтобы стать космонавтом?

– Смотрел телевизор про космонавта.

– Этого явно недостаточно.

– А что надо делать, чтобы подготовиться в космонавты?

– Зарядку, отжимание и многое другое. Давай попробуем отжиматься. Это, как раз, не было любимым занятием интеллектуального чада. Вместо отжимания он смог только полежать на животе.

– Космонавтом быть раздумал, пока не буду, разонравилось, – решил Тимофей.

С утра в школе царил переполох: зав производством школьной столовой в ужасе объявляла который раз и теперь уже абсолютно всем о том, что пропал ночью бак для мусора, а без него она не имеет право работать – Сан.станция накажет. Роман Романович был в очередном запое, Валентина Михайловна управляла, соответственно, как всегда в данной ситуации, из дома. Надежде Васильевне пришлось принимать меры. Без всякого сомнения она набрала телефон милиции, но секретарь Валентина Степановна прервала звонок:

– Что это Вы, зачем звоните в милицию?

– Как это зачем? Пусть ищут бак! Это, ведь, не иголка, он где-то поблизости!

– Конечно, поблизости: он у Романа Романовича в саду. Это знает вся школа, все знают, кроме Вас. Он вечером сам за ним приезжал на машине с краном. У меня окна на школу, я сама видела.

Надежда не знала, что и думать, а тем более – говорить. Как это можно? Главный учитель школы – вор. Более того, ворует сам у себя, у своей школы. Конечно, Надя не раз замечала странности и нестыковки. Например, за фотографирование мероприятий директор оплатил своему другу – фотографу астрономическую сумму. Машину стульев под руководством Нади разгрузили в учительскую вечером, а на утро их уже не было. Куда девался подарок шефов? Никто не знал. Знали только, что – по распоряжению директора. (Как и машины с импортными стройматериалами, бытовой техникой и многим другим). Надежда не погружалась в хозяйственные вопросы, но в отсутствие директора расписывалась по просьбе завхоза. В тот момент Надежда Васильевна даже и не предполагала о масштабах воровства, которое царило в совместной работе школы и шефствующего предприятия. Впоследствии было установлено, что ежедневно много лет около пятидесяти старшеклассников работали на шефствующем предприятии по два, три часа под руководством педагогов по разгрузке стройматериалов. Потом деньги выписывались на учащихся, имеющих паспорт. Около кассы деньги отдавались директору школы, и он их прятал в карман. Все были уверены, что на нужды школы, но оказалось, что далеко нет. Было следствие, суд. Из всей организованной группы всё взял на себя председатель профкома шефов. Но всем стало понятно – кто воры. Роман Романович как участник войны усидел в своём кресле, но, всё же, говорят, снял огромную сумму денег с книжки в Сбербанке в момент следствия.

В моду вошли шестилетки: старшую группу детского сада из микрорайона школы перевели в начальную школу. Роман Романович запретил завучам посещать класс шестилеток под предлогом, что его курирует представитель местного педагогического ВУЗа. Она же готовит диссертацию по материалам работы класса шестилеток. Научный руководитель и педагог, Людмила Семёновна, были, казалось, в контакте. Особых причин для волнения не было. Однако по школе поползли слухи, что Людмила Семёновна, новенькая учительница русского языка и литературы, – любовница директора. Надя в это не верила, потому что Роман Романович был ровесником её отца, и она считала его очень пожилым человеком. Кроме того, Надя была вообще не в восторге от нового педагога. Для Надежды, преданной делу, достаточно было одной беседы с Людмилой Семёновной:

– Зачем вы соглашаетесь на экспериментальный класс шестилеток, не являясь специалистом начальной школы?

– Мне нужно купить стенку и другую дорогостоящую мебель, а там хорошая оплата.

Надежда Васильевна не отступала. Она отправила Людмилу Семёновну на курсы по подготовке педагогов классов шестилеток в область.

Но когда приехала туда на свой семинар, слушательницу курсов Людмилу Семёновну там не обнаружила. Из положенных полутора месяцев Людмила Семёновна, как выяснила Надежда, отучилась только неделю. Остальное время она отдыхала дома, не являясь на работу. На вопрос Надежды Васильевны – почему она так поступила -учительница ответила:

– Я всё равно там ничего не понимала. Зачем мне было там сидеть столько времени. Я неплохо его провела и дома.

Директор всё спустил на тормозах, успокоил Надю:

– Никакого прогула нет, к классу шестилеток приближаться запрещаю. Я сам буду их курировать.

Но Бог шельму метит, как говорит народ. Руководство назначило семинар общегородской на базе класса шестилеток. Этот семинар совпал с запоем директора и периодом домашнего управления Валентины Михайловны. Весь ужас, творящийся в классе шестилеток, вылез, что называется, – наружу. Ничего скрыть было уже нельзя, да никто к этому и не стремился.

Выяснилось, что в конце учебного года только одна ученица умеет читать и считать, писать буквы и цифры и то лишь потому, что этому её научила дома мама, учительница другой школы. По официальным отчётам научного руководителя техника чтения, навыки устного счёта и другие достижения учащихся в классе шестилеток неуклонно-росли из четверти в четверть, а к концу года достигли небывалого уровня.

Представитель ВУЗа, которую предусмотрительно пригласила Надежда Васильевна, принесла извинения за мошеннические действия по научному руководству, (за такое руководство, которое никакое отношение к науке и образованию, естественно, не имело).

Увидев весь ужас пребывания своей старшей группы в стенах школы, зав детсадом Людмила Фёдоровна безутешно рыдала:

– Столько нарушений за один раз я никогда в своей жизни не видела! Зачем я согласилась на этот эксперимент! Это не эксперимент, а издевательство над детьми!

Довершила картину родительница, которая пришла с жалобой. С её слов, её дочери вчера учитель Людмила Семёновна за непослушание вырвала чёлку. Людмила Семёновна и не отрицала:

– А что я по-вашему должна была с ней делать, если она больше ничего не понимает?

Родительница не унималась. Она подробно рассказала всем участникам семинара о том, что на сончас приходил директор школы, и они с Людмилой Семёновной закрывались в отдельной комнате. Дети были предоставлены каждый сончас сами себе. В результате, кто-то из детей научил всех заниматься анонизмом, чем и занимались все дружно. Некоторые – даже с помощью резиновых игрушек.

Разразился скандал. Представители ГОРОНО и городского методического центра потребовали директора немедленно, но он лыка не вязал, к телефону не подходил.

Надежда Васильевна никакие претензии в свой адрес не принимала, поясняя, что при свидетелях – педагогах была отстранена от кураторства класса шестилеток, а проверять деятельность директора школы не имела полномочий. Валентина Михайловна сказала, что она ничего не знает и ничего по этому вопросу пояснить не может.

Семинар покинули кто в гневе, кто в слезах, кто в разочаровании, а кто во всём одновременно. Руководство точно удалилось в гневе.

Надежда сохраняла спокойствие на гневно-растерянный вопрос директора:

– Что произошло? Как такое могло случиться?

Надя ответила:

– Обо всём этом я Вас предварительно предупреждала. Вы не хотели слушать, теперь все вопросы к Вам.

В школу явились представители ГОРОНО. Теперь вдруг все осознали, что Роман Романович имеет очень много нареканий, замечаний, но а конфуз с шестилетками скрыть никак не получится. Предложили передавать дела Надежде Васильевне.

Школа жила своей особенной школьной жизнью. Единственным чистым и желанным местом в школе для Надежды по-прежнему были её уроки литературы. Здесь она погружалась в совершенно иной мир, непохожий на тот, в котором она была принуждена находиться.

Тургенев всегда был особый любовью Надежды Васильевны. Уроки по его творчеству Надя любила. Наверное, и дети это чувствовали. Особенно ей удавались уроки, посвящённые анализу эпизода произведения. Непосредственная работа по анализу текста – это необыкновенное наслаждение. Надежда не только любила анализ, но и умело его осуществлять так глубоко и интересно, что и детям, да и самой нравилось.

Очередной раз учащиеся в хорошем смысле удивили её: один из старшеклассников подметил такую деталь в тексте, которую Надежда Васильевна не увидела. Да не просто не увидела, а не увидела за десятки лет. Ей казалось, что она уже всё знает об этом тексте. Оказалось, что – нет. Вот, что значит свежий взгляд! Надежда была под впечатлением, чувствовала себя именинницей. Она любила открытия!

Но жизнь, как известно, слишком много радости никому никогда не выдаёт. Надежду Васильевну вскоре после семинара в классе шестилеток пригласили в райком партии, в школьный отдел. Товарищ Рохина, не предлагая Надежде Васильевне сесть, отошла к окну и издалека показала Надежде наполовину исписанный лист бумаги. В самом конце отдельно стояла закорючка.

– Женщина, – обратилась начальник школьного отдела райкома партии к Надежде Васильевне, – позвольте узнать: почему Вы себя аморально ведёте? Вы всё-таки учитель!

– Надежда Михайловна! Почему Вы так странно ко мне обращаетесь? Вы знаете, как меня зовут. Почему Вы рассматриваете анонимки, хотя послания без подписи сейчас рассматривать запрещено? – учтиво и спокойно спросила Надежда Васильевна.

– Если бы Вы были порядочным человеком, то коллектив не настаивал бы на том, чтобы райком партии занимался Вами. Вы позорите школу своим поведением.

Надежда Васильевна была глубоко возмущена и задета за живое, но не подавала виду.

– Хорошо! Если это так, то, пожалуйста, – достоверные факты, данные об их проверке, подтверждение их подлинности.

– Но у меня этого ничего нет.

– Если нет, тогда всё, что вы мне здесь сказали, – это клевета. Вы сейчас оклеветали меня от своего имени или от имени райкома партии?

– Да, меня предупредили, что Вас голыми руками не возьмёшь!

– А это и не требуется! Принесите извинения или предоставьте факты, и я уйду.

– Какая нахалка! Мало того, что аморальная, так ещё и нахальная!

– Хватит, я больше не намерена говорить с Вами в таком тоне. Я полностью запомнила анонимку, её содержание. Теперь я пойду в приёмную первого секретаря горкома партии и изложу её содержание в Ваш адрес. Пусть Вам тоже скажут всё то, что Вы сказали мне.

– Это невиданно! Вы меня оскорбили! Я это так не оставлю!

– И Вы меня оскорбили, и я это так не оставлю!

– Я сейчас приглашу членов райкома партии, и Вы всё, что сейчас сказали мне, повторите при свидетелях!

– Пожалуйста!

Через пять минут на всех стульях в кабинете вдоль всех стен сидели чопорные дамы, работники райкома. Совершенно спокойно Надежда Васильевна рассказала обо всём, что произошло в этом кабинете. Надежда сама о себе знала, что она борец, и не собиралась отступать. Да, собственно, и отступать-то было некуда. Завершив последнюю фразу, Надежда объявила, что она откланивается и вышла из кабинета. За дверью повисла тишина, но недолгая. Женский голос сказал:

– Зря ты с ней связалась. Мало того, что ты не права, да ещё, вот увидишь, она тебе не по зубам: умна, отчаянна, смела, да ещё и, наверняка, – есть поддержка. Посмотри, как она держится: как королева. Зря ты всё это затеяла!

– Так меня же попросили!

– Вот кто попросил, тот пусть с ней и связывается. Тебе-то это зачем?

Кто просил, Наде было ясно: передать школу в другие руки – это для некоторых равносильно было тюрьме.

Дома ждал сюрприз: молодая бабушка Мария потихоньку показала Наде письмо -анонимку, пришедшую сегодня по почте, где Надежду в оскорбительной форме обвиняли во всех смертных грехах – стыдно, неприятно, жаль маму. Надя прокомментировала эту ситуацию кратко:

– На войне, как на войне. Для некоторых все средства хороши. Только сейчас эту же галиматью я выслушала в райкоме партии.

– Тебя исключат из партии, а потом снимут с работы? Что делать?

– Пока ничего, будем жить, как жили.

– К чистому грязное не пристанет, – сказала свой вывод старенькая бабушка Пелагея, – хотя у этих советских чудаков – всё может быть.

– Ты подслушивала? – хором спросили собеседницы.

– Конечно, я ведь тоже переживаю. Ничего, Бог не выдаст – свинья не съест! Не бойся, внученька, никого.

Но свинья видно есть умела. Надежду вызвали в райком партии, дали выговор с занесением в личное дело коммуниста. Один из присутствующих членов райкома, преподаватель ВУЗа, правда, спросил:

– Я что-то не понял всё-таки – в чём же вина, что неправильного сделала Надежда Васильевна? Из того, что здесь озвучено по этому поводу, ничего понять нельзя.

Но его тут же успокоили, сказав, что просто так райком партии выговоров не даёт. А Надежда Васильевна через год придёт снимать выговор, осознает своё поведение и исправит свои недостатки.

Семья была в ужасе, но всех успокоил муж Нади:

– Ну и что, выговор! У меня их двадцать пять: в основном, за невыполнение плана, есть и за пожарную сигнализацию, за плохую работу с рационализаторами, за что только нет. А вот перейти работать в другую школу – непременно надо. Зачем это ежедневное Бородино? Школ достаточно в городе, тем более есть и ближе к нашей квартире. Надо поберечь себя!

Надежда всё и всех любила в школе. Она так привязывалась к людям! Многие отвечали ей взаимностью. Но учебный год близился к концу, да и в покое эта банда точно не оставит. Надя решила, что подумает.

Первомайские праздники обещали передышку. На девятое мая вместе с мужем Надя отправилась на возложение венков на кладбище к могилам участников войны. Муж Александр – руководитель колонны цеха. Надя залюбовалась им: красивый, крупный, нарядный, уверенный в себе и, вместе с тем, – душа коллектива.

Подъехали чёрные Волги. Первый секретарь горкома партии должен возглавлять торжественное шествие. Только не в голову колонны он отправился, а к колоннам своего родного завода, где много лет проработал директором. Более того, к первому подошёл к Александру: подал ему руку, приобнял, тепло поздоровался. Надежде Васильевне поцеловал ручку. Надя, конечно, была польщена таким вниманием, но и одновременно удивлена. А вот кто уж точно был поражён, так это начальник школьного отдела райкома и все остальные, кто давал выговор.

Надежда увидела не только их замешательство, но и страх. Нехорошее, мстительное чувство шевельнулось в её душе. Она решила довершить удар: взяла под руку жену первого секретаря, и пока мужья общаются осыпала её комплиментами. Результат был предсказуем – шок усилился у подателей выговора и достиг максимальных значений.

– Так им всем и надо, – сказала про себя Надя.

– Это ты о чём? – удивился Александр.

– Подателей выговора чуть не парализовало.

– Да что ты? – засмеялся муж, – а я их и не заметил.

– Ну, и правильно сделал, что на них смотреть! Кто они все такие?

Надя словно накаркала. Скоро её обидчики, действительно, стали никто. Перестройка уже стучала в двери.

Дома довольная Надя спросила у мужа:

– Почему ваш бывший директор подошёл именно к тебе?

– Ну как это почему? Вместе работали, да, кроме того, ты обратила внимание, что внешне мы с ним похожи?

– Да, пожалуй, есть сходство.

– Да не то слово. Я когда, бывало, иду через проходную, мне охрана говорит, что они знают, что я не директор, потому что директор уже проехал. А я шучу с ними и говорю, что я снова вернулся, их работу проверяю. А женщинам ничего объяснить было невозможно. Каждый день они облепляют меня и просят всё, что им нужно: квартиру, ребёнка в садик устроить, материальную помощь. Я всех приглашаю в кабинет и обещаю всем помочь. Мне же надо дойти до своего цеха. Они потом приходят к директору в кабинет и уверяют, что он их пригласил и всё обещал.

Когда директор приходил в цех, первым делом шёл ко мне:

– Опять наприглашал, опять наобещал? – довольно улыбался муж.

А сам смеётся, видит, как мы похожи. Хороший мужик, работать было с ним – одно удовольствие.

Надя была довольна этой ситуацией. Везде, даже в партии, есть хорошие люди.

– Хорошо, что я надела белый костюм. Он мне идёт, – довольно подумала Надежда. – Конечно, надо было соответствовать, а белые одежды – есть белые одежды. Это всегда прекрасно.

Глава 3. Ветеранский пожар.

Из школы, которую Надежда закончила, где стала учителем и завучем, где её любили педагоги, дети, родители, пришлось уйти. Надя, конечно, переживала, потому что сама очень привыкала к людям, любила своё дело, которому так честно и от всей души служила. Но нет худо без добра. Это было ближе к дому, отсутствовал груз проблем, субъективных, не связанных с профессией.

В новой школе Надежду Васильевну встретила секретарь Нина Маркеловна:

– Надя, здравствуй! Вот кого я рада видеть! Будешь работать у нас?

– Да, няня, буду, если ты не против.

– Я-то не против! А как Дарья Дмитриевна?

– И я не против, – проговорила Дарья Дмитриевна, директор школы, выступая из своего кабинета в секретарскую, – конечно, не против: молодые кадры нам нужны, проходите!

Дарья Дмитриевна была депутатом Городского совета, о чём свидетельствовал яркий, депутатский, форменный значок на груди. Красивая, высокая причёска, дорогой, строгий костюм, белоснежная блузка – всё было ей к лицу, и она это хорошо знала. Всем своим видом она как будто бы говорила:

– Такая уж я уродилась ладная и красивая, удачливая во всём. Что же тут поделаешь?

– Что это Вы мою секретаршу называете няней? – подняла брови Дарья Дмитриевна.

– Она нянчила меня в детстве. Была такая худенькая, маленькая. Как она меня такую толстушку на руках носила? Не представляю! Просто, моя няня – чудесная и замечательная!

– Согласна, мы все в коллективе об этом знаем, только вот о Вас недавно слышала противоположное. Представьте, анонимный звонок: говорят – не берите, ужасный человек, отвратительный работник. А я вот возьму назло. Не люблю анонимов! Они все подлецы! Как думаете, брать Вас на работу?

– Ваша воля, всегда лучше во всём убедиться самому.

– Вот именно! Нашлись указчики! А мне нравится, что Вы никого ни в чём не обвиняете и не оправдываетесь.

– Зачем? Это бесполезно.

Приказ о Вашем принятии на работу уже готов, Маркеловна отпечатала. А подпишу его я сейчас! Вот, готово. Поздравляю, коллега! Вы приняты воспитателем в группу продлённого дня в третий класс.

– Спасибо! Постараюсь оправдать доверие.

С должности завуча Надя попала на должность воспитателя. И это была большая удача. Надежда радовалась и этому. Трудоустроиться было очень непросто: вакансий не было, да и характеристику, удар в спину, не преминули дать. В этом сомневаться не приходилось.

Дома всё шло своим чередом. Бабушки учили, развивали, воспитывали целый день единственного и неповторимого воспитанника Тимофея. Программа занятий на каждый день утверждалась и обсуждалась с наставниками Надеждой неукоснительно. Но сегодня были сделаны некоторые отступления: опять умер генеральный секретарь Коммунистической партии товарищ Черненко, как и предсказывал Тимофей.

Малыш опять стоял в траурном почётном карауле в своём полном, детском, солдатском обмундировании.

– Мама, дедушка опять умер! Можно я ещё постою в почётном карауле?

– Конечно, ты молодец! Но можно и передохнуть, перекусить. Караулу полагается смена на обеденный перерыв.

– Да, конечно, но бабушки не подойдут для караула.

– Почему это? – ревниво поинтересовалась старшая бабушка.

– Ну как это почему? У вас нет ни фуражек, ни ремней, ни автоматов. Как вы будете стоять в карауле? – изумился Тимофей.

– Наверное, дедушка Черненко не обидится, если ты немного побудешь с мамой. Ты итак долго стоял в карауле. Как ты думаешь?

– Да, не обидится, – снял фуражку, ремень Тимофей. – Да, ещё в следующий раз настоюсь, следующий дедушка из телевизора тоже скоро умрёт.

Теперь Тимофей вместо почётного караула с удовольствием уплетал блинчики с пылу и жару, которые подавала молодая бабушка.

– Вот, поминай дедушку! Человек, ведь, был всё-таки.

– Ну, это ты, мне кажется, загнул! С чего ты взял, что следующий дедушка тоже скоро умрёт? – спросила Надя, тоже поминая блинчиками умершего генсека.

– Я ни с чего не взял. Просто я так думаю, – философски спокойно и основательно ответил Тимофей. Как оказалось впоследствии, устами младенца глаголила истина.

Школа, где теперь работала Надя, находилась в рабочем районе, на окраине города. Но дети были так же чисты и прекрасны, как утренняя роса в сосновом бору. Надя быстро влюбилась в людей, а в детей – тем более. Казалось, что они знали друг друга всегда.

Опять в природе царствовал сентябрь. Куда-то летели по прозрачному воздуху какие-то тонкие паутинки, порхая и исчезая. О чём-то думали последние осенние цветы, направляя свои красивые лица к солнцу. Они все почему-то в основном были жёлтые, оранжевые или вишнёвые, точно такие же, как и сама осень. Белые облака не уступали пока место тёмно-синим, серым дождевым тучкам. Вездесущий ветер резвился и шалил. Ему нравилось любое время года.

Старый город, где теперь работала Надежда, когда-то был центром: довоенная архитектура отличилась от современной. Здесь веяло какой-то стариной, основательностью и покоем.

Здание начальной школы было отдельным. Третий класс учился на первом этаже. Надежда Васильевна приходила ровно к двенадцати часам, к окончанию четвёртого урока. Когда она подходила к школе, её третьеклассники высыпали на школьное, огромное крылечко, окружали её, брали в тесное кольцо, стремясь каждый ухватиться за любимую учительницу, где кому достанется. Самому маленькому ростиком Вите всегда места не хватало, тогда он шёл немного впереди Надежды Васильевны, слегка касаясь рукой подла её юбки. Больше места не было.

– Это что-то уникальное! За все десятилетия моей педагогической практики я это вижу впервые: моментально влюбить в себя всех детей. Только пришла, ещё сентябрь не закончился, а уж – любимица, – проговорила Нина Прокофьевна, старенькая учительница с огромным, роскошным, белоснежным, кружевным воротником.

– Да ничего тут нет особенного! Подумаешь! – возразила ей молодая, одетая по последней моде учительница, – задавака она просто – и всё тут. Чего вырядилась во всё белое?

– А это её цвет. Разве ты не видишь?

– Нет! Представьте, не вижу!

– Так это и не удивительно, – пойдём, сейчас звонок будет.

Как и везде люди были и в этой школе разные, но не признать хорошую работу Надежды Васильевны – было просто невозможно. На следующий учебный год Надежда Васильевна была переведена учителем русского языка и литературы вместе с тем классом, где она была воспитателем.

Надя радовалась: урок – самое прекрасное, что может быть в этом мире.

Надежда любила и умела работать. В пятом классе она с опережением всегда вводила не по одному понятию литературоведческого характера, а значительно больше. Это было и оправдано, и проверено практикой.

Дарья Дмитриевна сама была по образованию учителем русского языка и литературы. К концу первой четверти она решила посмотреть, как работает новая учительница, как подготовлены дети. На уроке пятиклассники находили в тексте не только определение, что было положено по программе, но и сравнение, олицетворение, звукопись. Дети определяли тему, идею произведения, завязку, развитие действия, развязку.

Дарья Дмитриевна беспокойно поправила причёску, перевернула классный журнал, убедилась, что на корочке написано – пятый класс. Звонок помог исчерпать её недоумение и нетерпение:

– Надежда Васильевна! Откуда в пятом классе они всё это знают? Кто же это им всё разъяснил? Это немыслимо! Это же невозможно!

– Знают, потому что я их этому научила. Кстати, – без особого труда.

– А не рановато? Это же не предусмотрено программой!

– Сами могли убедиться – не рано. Освоили всё, работают на уроке с удовольствием.

– Да, это верно. Я видела. Удивили, удивили! Молодец! Ничего не скажешь.

– Вы только представьте – как они будут анализировать литературный текст в старших классах!

– Представляю, так держать! Молодец! Не снижай обороты. Да, глаз у меня – алмаз! Не зря я тебя тогда взяла на работу! Не бери, не бери, указчики нашлись! Вот тебе и не бери! Хорошо всё-таки, что у меня глаз – алмаз и характер – скала! Да, кстати, завтра в Райком в четырнадцать часов. Быть обязательно, тебе будут снимать выговор.

В четырнадцать часов в райкоме партии, правда, другого района, Надежда стояла в торце длинного, начальственного стола, за которым сидели партийные начальники. Сначала она хотела одеться скромно, чтобы никого не раздражать, а потом почему-то нарядилась в красивое, тёмно-синее, новое, облегающее платье, надела серьги с сапфирами, огромный перстень с сапфиром в кленовых листьях, голубые шпильки, сделала причёску. Прихватила синюю, модную сумочку.

Члены райкома с удивлением рассматривали Надю, потому что в её положении было бы лучше надеть строгий, скромный костюм. Председательствующий долго и нудно читал документы о том, где, когда, по какому поводу коммунисту Надежде Васильевне был объявлен выговор с занесением в учётную карточку. В самом конце выступающий спросил присутствующих:

– Какие будут мнения, вопросы?

Член райкома учёной наружности (он сразу почему-то понравился Надежде), оказавшийся проректором местного ВУЗа, спросил:

– Из всего, что Вы прочитали, неясно – за что же всё-таки был объявлен выговор. Поясните, пожалуйста.

– Я пояснить не могу, я его не объявлял.

– Тогда Вы, Надежда Васильевна, поясните: за что же всё-таки Вам был объявлен выговор. Что такого страшного Вы сделали?

Надя с ужасом вдруг обнаружила, что на самом краю начальственного, большого стола стали появляться капли. Она поняла, что это её слёзы. Капли становилось всё больше и больше. Надя плакала очень редко, но всегда от души, как сейчас. И, самое главное, ничего с этим поделать не могла:

– Ничего такого я не сделала, – тихо ответствовала Надежда.

– Позвольте! Позвольте, наши райкомы партии просто так выговоры не дают, – прервал председательствующий.

– Тогда поясните: за что выговор, если просто так не дают, как Вы говорите, – настаивал учёный.

– Есть предложение по этому вопросу прекратить прения. Надежда Васильевна, Вы раскаиваетесь? Года хватило Вам, чтобы осознать свою неправоту? – официально, строго спросили с противоположного конца стола.

Надя молчала. Все присутствующие, сидящие за этим ужасным столом, повернулись к Надежде и шёпотом подсказывали ей:

– Осознала, осознала, осознала.

Но Надя всё равно молчала. Она достала из синей, модной сумочки платочек и вытерла им лужицу на столе.

– Что Вы молчите? Может быть, Вам ещё надо продлить выговор на год, чтобы Вы, наконец, поняли свои ошибки и раскаялись?

– Не надо, я и так всё поняла.

– Ну, не надо – так не надо, выговор снимается, прошу проголосовать.

Проголосовали все единогласно.

– До свидания, Надежда Васильевна, Вы свободны.

– Прощайте.

Это «Прощайте» оказалось пророческим: вскоре Коммунистическую партию распустила Перестройка, но пока партия вела Советский народ в светлое будущее.

– Сняли? – спросила Дарья Дмитриевна потихоньку.

– Сняли, – так же тихо ответила Надя.

– А за что давали-то?

– Не за что.

– Так не бывает.

– Бывает.

– Ну, не хочешь – не говори, сняли и сняли? Забудь и не расстраивайся. Я почему-то думаю, что за аморалку. Ты вон какая. Ну, ничего, ничего – с кем не бывает. Прошло и прошло, не об этом сейчас думать надо: проверка у нас в школе! Давай, вперёд – и не подведи!

На утро, действительно, была полная школа проверяющих. За все посещённые уроки Надя получила отличные отзывы. Простившись с проверяющими, строгая и быстрая на расправу, Дарья Дмитриевна собрала педагогов в учительской, что называется – по горячим следам:

– Ну, что скажите, заслуженные и отличники образования, увешенные мною орденами и медалями и всеми другими знаками отличия! Что скажете мне, своему безутешному директору?! – метала гром и молнии Дарья Дмитриевна.

– Как вы докатились до такой ужасной жизни и меня прокатили вместе с собой?