Сердце воительницы. Путь в Навь

Глава 1: Рог зовет

Протяжный, низкий гул боевого рога не просто прокатился над острогом – он прополз по жилам, заставив вибрировать что-то древнее и первобытное в самой крови. Это был не звук приказа, а голос судьбы, густой, как смола, и неотвратимый, как первая зимняя стужа. Для Зоряны этот зов был одновременно и сладкой песней, и погребальным плачем. Песней, потому что он обещал дело, достойное ее рук и ее секиры. Плачем, потому что каждый такой зов забирал кого-то навсегда.

Она стояла посреди двора своего рубленого дома, под низким, потемневшим от времени навесом. Утренний воздух был влажным и пах прелой листвой, речной водой и дымом из сотен очагов. Высокая, статная, с плечами, которые могли бы посрамить многих мужей, она казалась вытесанной из того же крепкого дуба, что и стены ее дома. Мышцы на руках и спине перекатывались под простой льняной рубахой тугими, гладкими волнами, когда она поднимала свою секиру. Оружие в ее руках не выглядело чужеродным или громоздким. Оно было продолжением ее тела, таким же естественным, как когти для рыси.

Длинное, чуть изогнутое лезвие «Вдовушки», как она прозвала секиру, хищно блеснуло в слабом свете зари. Зоряна провела по холодной стали мозолистым, огрубевшим пальцем. Кожа на ее ладонях была твердой, как подошва сапога, но она чувствовала каждую зазубрину, каждую царапину на металле – историю прошлых битв. На ее щеке, от виска к уголку губ, белел тонкий, почти незаметный шрам. Память о печенежском набеге, когда она, еще совсем девчонка, вырвала копье из рук отца, чтобы встретить врага, перемахнувшего через частокол. Шрам иногда зудел перед грозой или большой кровью. Сегодня он горел огнем.

– Опять. – Голос матери, Веселины, раздался из сеней. Он был сухим, как осенний лист. – Ненасытные глотки у этих князей. Все им мало степей, все мало золота.

Веселина вышла во двор, неся в руках туго набитый кожаный мешок. Ее лицо, похожее на печеное яблоко, было испещрено глубокими морщинами-тропами, по которым можно было прочесть всю ее жизнь: голод, роды, потерю мужа, страх за единственную дочь.

– Хазары не дань, мать. Хазары – саранча, – глухо ответила Зоряна, не оборачиваясь. Она приладила секиру к петле на поясе. – Они жгут наши села. Девку нашу, Олену из-под Вышгорода, помнишь? В прошлом году ее увели. Что с ней стало? Рабыня без имени. Или подстилка в шатре какого-нибудь косоглазого хана. Доколе это терпеть?

– Твоя правда, дочка, твоя. – Веселина подошла и протянула мешок. Внутри брякнуло огниво и еще что-то тяжелое. – Но сердце мое не камень. Каждый раз, как ты уходишь, я будто кусок его отрываю и тебе в этот мешок кладу. Тебе бы веретено в руки, да мужа домовитого. Глянь на себя в воде – девка видная, сильная. Рожать тебе богатырей, а не головы рубить.

Зоряна наконец повернулась. Она взяла мать за сухие, узловатые плечи. Ее прикосновение было на удивление нежным.

– Мой жребий выкован из стали, а не спряден из ниток, мать. Ты сама знаешь. А муж… – Она усмехнулась, и в ее серых, как штормовое небо, глазах мелькнула искра. – Тот, кому я по сердцу придусь, не испугается секиры за моим поясом. Он увидит в ней не угрозу, а защиту для нашего дома и наших детей. А другому я и сама не достанусь.

Она обняла мать, вдохнув родной запах дыма, трав и теплого теста. Этот запах был самой жизнью, тем, что она шла защищать.

– Не тревожься. Перун бьет с высоты, а Велес стелет тропу. Я вернусь.

Мать лишь прижалась к ее могучей груди и прошептала так тихо, что только Зоряна услышала: «Вернись живой».

Площадь перед княжеским теремом ревела, дышала и смердела, как огромное, пробудившееся чудище. Сотни воинов – кто в добротной кольчуге, кто в простой кожаной рубахе – сбивались в десятки и сотни. Воздух был тяжелым и плотным от едкого запаха конского пота и мочи, от кислого перегара вчерашней браги, от металлического лязга оружия и пронзительного скрипа кожи. Молодые воины, впервые идущие в большой поход, нервно смеялись, их глаза лихорадочно блестели. Старые, бывалые дружинники стояли молча, проверяя ремни на щитах и подтягивая портупеи. Их лица были непроницаемы, как валуны в реке.

Зоряна без труда нашла свою сотню Доброгнева. Ее появление не вызвало ни удивления, ни насмешек. Здесь ее знали не как «бабу с секирой», а как Зоряну. Просто Зоряну. Воина, чья спина в строю надежнее любой стены.

– Здорова будь, воительница! – прогудел рядом Ратибор, седоусый ветеран с обветренным лицом и хитрыми глазами. Он сплюнул на землю комок бурой слюны. – «Вдовушка» твоя, видать, заскучала по работе? По хазарским шейным позвонкам плачет?

– Не просто плачет, дядька Ратибор, а песни поет, – с усмешкой ответила Зоряна, хлопая по древку секиры. – Только песни у нее кровавые.

Ее взгляд скользил по толпе. Цепкий, оценивающий, хозяйский. Она отмечала, кто стоит твердо, кто суетится, у кого в глазах плещется страх, а у кого – ярость. Это была ее стая, и она должна была знать ее силу. И тут ее взгляд зацепился, споткнулся и утонул.

В соседней сотне, прибывшей с севера, стоял он. Он не был ни самым высоким, ни самым могучим. Но в нем была сила иного рода – сила корней старого дуба, вросшего в землю так глубоко, что ему не страшна ни одна буря. Темные, как вороново крыло, волосы были стянуты на затылке простым кожаным ремнем. Лицо обветренное, с резкими скулами, а глаза… Боги, что за глаза! Светло-карие, почти ореховые, они горели на суровом лице двумя теплыми угольками. Он не смотрел на нее с похотью или удивлением, как это делали многие, впервые видя женщину в полном боевом снаряжении. Его взгляд был прямым и чистым, как родниковая вода. В нем читалось простое, спокойное любопытство воина, который видит другого воина. Равного.

Их глаза встретились. Секунда. Две. Для Зоряны время сжалось в один тугой удар сердца. Удар, который отдался где-то глубоко под ребрами, там, где жила ее женская суть, обычно надежно укрытая под броней из мышц и воли. Мужчина не отвел взгляд. На его губах скользнула тень улыбки, и он чуть заметно кивнул. Не как мужик – бабе, а как мечник – лучнику. Знак признания.

Зоряну словно ледяной водой окатили. Она, которая не моргнув смотрела в лицо смерти, вдруг почувствовала, как к щекам приливает жар. Ей захотелось отвернуться, но воля, закаленная в десятках стычек, не позволила. Она выдержала его взгляд и так же коротко, сдержанно кивнула в ответ.

– ДРУЖИНА! – Голос князя Святослава, молодой и яростный, как весенняя гроза, ударил по ушам, разрывая зыбкое марево их безмолвного поединка. Князь стоял на ступенях терема, и его рыжие волосы пылали на солнце. – СТЕПНЫЕ ВОЛКИ СНОВА ХОТЯТ РВАТЬ НАШЕ МЯСО! ХАЗАРСКАЯ ОРДА, КАК ГНИЛЬ, ПОЛЗЕТ ПО НАШИМ РУБЕЖАМ! ОНИ ДУМАЮТ, МЫ БУДЕМ ТЕРПЕТЬ?!

– НЕ БУДЕМ! – взорвалась площадь тысячеголосым ревом.

– ОНИ УВОДЯТ В ПОЛОН НАШИХ СЕСТЕР И ЖЕН! ОНИ ДЕЛАЮТ РАБАМИ НАШИХ ДЕТЕЙ! МЫ ПРОСТИМ ИМ ЭТО?!

– НИКОГДА! СМЕРТЬ! – Грохот тысяч ударов мечей и секир о щиты слился в единый громовой раскат.

– МЫ ИДЕМ В СТЕПЬ НЕ ЗА ЗОЛОТОМ, ХОТЯ КЛЯНУСЬ ПЕРУНОМ, МЫ ВОЗЬМЕМ ЕГО СТОЛЬКО, ЧТО КОНИ БУДУТ ГНУТЬСЯ! – кричал Святослав, и в его глазах пылал дикий огонь. – МЫ ИДЕМ ЗА ИХ ЖИЗНЯМИ! ЗА КАЖДУЮ СЛЕЗУ НАШЕЙ МАТЕРИ, ЗА КАЖДЫЙ СЕДОЙ ВОЛОС НАШЕГО ОТЦА! С НАМИ БОГИ! С НАМИ ПРАВДА! В ПОХОД!

Последние слова потонули в зверином реве войска. Зоряна тоже кричала, чувствуя, как общая ярость смывает минутное смущение, наполняя ее силой и решимостью. Она ударила обухом секиры по своему щиту, добавляя свой голос к общему грому.

Но когда огромные, окованные железом ворота острога со скрипом начали отворяться, выпуская живую реку из стали и гнева навстречу степным ветрам, она, сама того не осознавая, снова поискала глазами того темно-русого дружинника. Он уже был на коне, и его спокойное, уверенное лицо было обращено вперед, на дорогу.

Поход начался. И закаленное в битвах сердце Зоряны впервые чувствовало не только жажду битвы, но и другое, новое, совершенно неведомое и пьянящее предчувствие. Предчувствие чего-то большего, чем просто война.

Глава 2: Сотни и стяги

Рев толпы стих, сменившись тяжелым, шаркающим, многоголосым гулом. Войско, бывшее мгновение назад единым яростным организмом, снова распалось на сотни, десятки и отдельных людей. Началось то, что Зоряна ненавидела больше всего – не битва, а суетливое, долгое формирование походного порядка. Крики сотников, ржание коней, ругань возниц, пытавшихся протиснуть телеги с провиантом и кузнечным мехом через плотные ряды пешцев – все это сливалось в хаотичную, раздражающую какофонию.

Ее сотня Доброгнева, как одна из самых опытных, заняла свое место быстро, выстроившись за авангардом князя – его личной дружиной, гриднями, сверкавшими лучшими доспехами и ухоженными бородами. Зоряна встала в третий ряд. Отсюда было хорошо видно спины впереди идущих и можно было вовремя заметить опасность с фланга.

– Ну что, поползли, черви, – проскрипел рядом Ратибор, закидывая на плечо тяжелый щит, обтянутый воловьей кожей. – День идем, три дня стоим, пока князь с воеводами решат, в какой ручей коней ссать пустить. До хазар доберемся – половина от поноса передохнет.

– Твой язык, дядька, острее твоего меча, – беззлобно буркнула Зоряна, поправляя лямку мешка с припасами. Он неприятно давил на плечо. – В прошлый раз ты то же самое говорил, а потом в бою первым лез.

– Так то в бою. Битва – дело честное. Сдох – так сдох. А эта тягомотина… она душу из тебя выматывает, как баба мокрое белье. Смотри, глянь на молодняк. – Ратибор ткнул седым подбородком в сторону соседней сотни. – Глаза горят, будто к девке на сеновал идут. Они еще не знают, что война – это в первую очередь стертые в кровь ноги, червивая каша и холодное говно под себя, когда схватит живот. А смерть – это так, в самом конце, быстро и скучно.

Зоряна проследила за его взглядом. И сердце снова сделало тугой, неуместный кульбит. Та самая, северная сотня, выстраивалась с их правого фланга. И он был там. Теперь она могла рассмотреть его лучше. Он сидел на крепком, невысоком коне вороной масти, и в его посадке не было ни капли рисовки. Он сидел в седле так, словно родился в нем – спина прямая, но не напряженная, поводья в одной руке, а вторая спокойно лежит на колене. На нем была простая, но добротная кольчуга, потертая на плечах от ношения щита, и обычный шлем без всяких украшений. Он не блистал, не пытался казаться кем-то большим, чем был. Он просто был воином на своем месте.

Она видела его профиль. Резко очерченный подбородок, прямой нос. Он о чем-то говорил со своим соседом, и когда он усмехнулся, Зоряна заметила морщинки в уголках его глаз. Это было лицо мужчины, который умел не только хмуриться.

Имя. Ей вдруг захотелось узнать его имя. Глупая, девичья мысль, неуместная здесь, среди запаха пота и стали. Она тут же одернула себя. «Ты на войне, дура, а не на игрищах. Имя мертвецу не нужно». Эта жестокая мысль всегда помогала ей держать себя в узде. Но почему-то сейчас она не сработала. Образ его спокойного, уверенного лица никак не хотел уходить.

– Кого там высмотрела, Зоряна? – хрипло спросил Ратибор, заметив ее затянувшийся взгляд. В его хитрых глазах блеснул огонек. – Аль приглянулся какой молодец из северян? Они парни крепкие, лесные. Говорят, медведя в одиночку на рогатину берут.

– Гляжу, как строй держат, – резко ответила Зоряна, чувствуя, как снова горят щеки. – У нас тут дело общее, а не сватовство.

– Ох, дело… – протянул старик. – А жизнь она не только из дел ратных состоит. Бывает, и другое надо. А то зачерствеешь, девка. Станешь как твой щит – крепкая, да бездушная.

В этот момент, словно услышав их разговор, тот воин повернул голову. Словно почувствовал ее взгляд сквозь десятки других. Снова их глаза встретились. В этот раз дольше. И в его взгляде она прочла нечто новое. Не просто признание воина, а… одобрение. Одобрение и легкое, едва уловимое тепло. Он словно говорил ей без слов: «Я вижу тебя. Вижу не просто бабу с секирой. Я вижу воительницу. И мне это по душе». Он снова чуть заметно улыбнулся одними уголками губ и слегка кивнул.

И в этот раз Зоряна не выдержала. Она первая отвела взгляд, уставившись на широкую спину впереди идущего дружинника. Ее сердце колотилось, как пойманная в силки птица. Что это было? Что за колдовство? Мужчины смотрели на нее всю ее сознательную жизнь. Одни с похотью, оценивая, как бы подмять под себя такую силу. Другие с насмешкой или страхом. Третьи с уважением, но уважением отстраненным, как к диковинному зверю.

Но никто. Никто и никогда не смотрел на нее так. Будто видел ее насквозь – всю ее силу, всю ярость, всю ее скрытую под броней женскую суть, и не видел в этом никакого противоречия. Будто для него это было так же естественно, как то, что после ночи наступает день.

Воевода Доброгнев прокричал команду, и войско, наконец-то выстроенное, медленно тронулось с места. Тяжелые сапоги сотен воинов начали вминать пыль большой дороги, ведущей на юг, в дикую, выжженную солнцем степь.

Зоряна шла, механически переставляя ноги, чувствуя привычный вес оружия и снаряжения. Она пыталась сосредоточиться на дороге, на ритме шага, на командах десятника. Пыталась думать о предстоящей битве, о хазарских стрелах, о том, как лучше развернуть «Вдовушку», чтобы одним ударом снести сразу две головы.

Но перед ее мысленным взором стояли не враги, а светло-карие глаза мужчины из соседней сотни. И она поняла с пугающей ясностью: в этом походе ей предстоит сражаться не только с хазарами. В ее собственной душе открылся второй фронт, и противник на нем был незнаком, коварен и, возможно, куда опаснее любого степного воина.

Глава 3: Степной ветер

Первые дни похода были адом из грязи и серого неба.

Весенняя распутица еще не отпустила землю. Дорога, если можно было так назвать раскисшую колею, превратилась в вязкую, чавкающую кашу, которая засасывала сапоги по щиколотку и норовила оставить их там навсегда. Войско растянулось на версту, превратившись из грозной военной силы в длинную, грязную змею, что медленно и мучительно ползла на юг. Воздух пропитался запахами, от которых першило в горле: смрадом мокрой шерсти от промокших плащей, кислым потом тысяч немытых тел, едкой вонью конского навоза, смешанного с грязью.

Зоряна шла, погрузившись в тупое, механическое оцепенение, которое одно спасало от мыслей о стертых в кровь ногах и ноющей спине. Шаг. Еще шаг. Вытащить ногу из липкого плена. Шаг. Вес секиры на поясе, вес щита за спиной и тяжесть мешка с припасами превратились в одну сплошную, тупую боль, разлитую по всему телу. Она перестала замечать лица товарищей, перестала слушать их хриплые шутки и злую ругань. Ее мир сузился до куска грязной земли перед ней и спины Ратибора, от которой шел пар.

Но даже сквозь эту пелену усталости он прорывался. Человек из северной сотни. Она не искала его взглядом, кляла себя за одну только мысль о нем, но ее тело, ее инстинкты, казалось, знали, где он. Краем глаза она иногда улавливала его силуэт – он ехал верхом на своем вороном коне чуть в стороне от основной колонны, где земля была потвёрже. Он не понукал коня, двигался в одном ритме с пешцами, и в его фигуре не было ни капли высокомерия всадника, глядящего на пехоту. Он был частью этого грязного, усталого потока. Частью дела. И это вызывало в Зоряне странное, неохотное уважение.

На четвертый день хмарь наконец прорвало. Войско вышло из лесной зоны на простор, и их встретил он – настоящий степной ветер. Сухой, резкий, пахнущий пылью и горькой полынью. Он высушил их одежду, обветрил лица докрасна и, казалось, выдул из голов остатки лесной сырости и уныния. Впереди, до самого горизонта, расстилалось безбрежное море ковыля, волнующееся под ветром, как седая грива старого бога.

В этот вечер, когда багровое солнце коснулось края земли, воевода дал приказ разбить лагерь.

Огонь был благословением. Он давал тепло окоченевшим рукам, разгонял сумерки и собирал вокруг себя людей, превращая разрозненных, измотанных воинов обратно в братство. Зоряна сидела чуть поодаль от своего десятка, привалившись спиной к колесу телеги. Она сняла сапог и с болезненным наслаждением массировала гудящую стопу.

– Дай-ка сюда, – проворчал Ратибор, садясь рядом и протягивая ей деревянную флягу. – Там брага, медом тянутая. Лучше любого знахаря ноги лечит. Изнутри.

Зоряна благодарно кивнула и сделала большой глоток. Сладкое, хмельное тепло обожгло горло и огненной волной прокатилось по телу, разгоняя усталость.

Их костер был общим для двух десятков – их и еще одного, из северной сотни. Сердце Зоряны снова предательски екнуло. Он был здесь. Сидел по другую сторону от огня, спиной к ней, и делал то же, что и десятки других воинов – точил свой меч.

Она наблюдала за ним поверх пляшущего пламени. Его движения были неторопливыми, уверенными и точными. Он не просто тер бруском по стали. Он будто разговаривал с клинком, чувствуя его, пробуждая его смертоносную душу. Длинные, сильные пальцы крепко держали рукоять, а плечи и спина под простой рубахой были широкой, надежной стеной.

Закончив, он провел по лезвию подушечкой большого пальца – так же, как делала она сама, проверяя работу. Затем он поднял голову и посмотрел прямо на нее. Он ждал. Он знал, что она смотрит.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Зоряна отвернулась и взялась за свой оселок, решив привести в порядок лезвие небольшого ножа. Руки чуть дрожали, и это злило ее больше всего.

Через несколько минут рядом с ней хрустнула трава. Она не подняла головы, но запах чистого железа, кожи и чего-то еще, неуловимо-мужского, лесного, сказал ей, кто это был.

– Добрый камень – половина боя, – раздался над ее ухом спокойный, низкий голос с легким северным говорком, от которого слова звучали тверже, словно вырезанные из дерева.

Она медленно подняла взгляд. Он стоял рядом, не слишком близко, чтобы нарушить ее пространство, но и не так далеко, чтобы приходилось кричать. Его карие глаза в свете костра казались почти золотыми.

– Камень добрый. Руки тоже не из болота выросли, – коротко ответила она, продолжая водить оселком по стали. Ее голос прозвучал резче, чем она хотела.

Он не обиделся. Лишь усмехнулся уголком рта.

– Это я вижу. Редко встретишь женщину, что так уверенно держит и оселок, и секиру. Меня Лютомиром звать.

Наконец-то. Имя. Оно было как он сам – твердое, колючее и сильное.

– Зоряна, – выдохнула она, сама не заметив, как перестала точить нож.

Они помолчали. Тишина не была неловкой. Она была… наполненной. Ее нарушал лишь треск поленьев и далекий смех у других костров.

– Я видел твою секиру, – снова заговорил Лютомир, присаживаясь на корточки. – «Вдовушкой» зовешь?

Зоряна кивнула, удивленная его наблюдательностью.

– Подслушал?

– Услышал. Старый воин, Ратибор, язык имеет громкий. Имя злое.

– Честное, – поправила Зоряна, встречая его взгляд. – Она делает то, для чего создана. Делает вдов. Что в этом злого? Это ее работа.

Лютомир на мгновение задумался, глядя в огонь. Тени от пламени плясали на его резких скулах, делая лицо то старше, то моложе.

– Верно. Работа. А мой меч… я зову его «Молчун».

– «Молчун»? – переспросила она. – Почему?

– А зачем мечу говорить? – Он снова посмотрел на нее, и в глубине его глаз она увидела что-то, что заставило ее затаить дыхание. – Он не хвалится, не угрожает. Его песню слышит лишь тот, к кому он прикоснулся. И слышит лишь раз. Все остальное время он должен молчать. Как и воин.

Слова Лютомира упали в самую душу Зоряны. В них была простая, жестокая мудрость воина, которую она понимала, как никто другой. Он не пытался ее очаровать, не говорил пустых слов. Он говорил с ней на единственном языке, который она по-настоящему ценила – на языке стали и правды.

– Ты прав, Лютомир, – тихо сказала она, и это было первое, что она сказала ему без брони и колючек. – Воин должен быть молчалив.

Он кивнул, и в его глазах появилось то самое теплое одобрение, которое она видела днем. Он поднялся.

– Отдыхай, Зоряна. Завтра ветер будет в спину.

Он развернулся и так же спокойно ушел к своему костру, оставив ее наедине с гулко бьющимся сердцем и запахом степной полыни.

Ратибор, наблюдавший всю сцену с хитрым прищуром, толкнул ее локтем в бок.

– Гляди-ка. У «Молчуна»-то, оказывается, язык есть. И точильный камень у него, видать, что надо.

Зоряна ничего не ответила. Она просто смотрела в огонь, но видела перед собой не пляшущее пламя, а золотистые глаза человека, чье имя теперь было выжжено в ее памяти, как клеймо. Лютомир. И степной ветер, дувший ей в спину, теперь казался предвестником не только битвы, но и неотвратимой бури в ее собственной душе.

Глава 4: Учебный бой

Простояли три дня.

Разведка, высланная князем вперед, долго не возвращалась, и войско встало лагерем в широкой речной долине, защищенной от степного ветра невысокими, поросшими колючим кустарником холмами. Неопределенность и безделье – худшие враги воина. Они разъедают боевой дух быстрее, чем ржавчина – сталь. К исходу второго дня по лагерю уже поползли недовольный ропот и пьяные драки. Святослав, будучи князем молодым, но неглупым, понял, что пар нужно выпустить, пока котел не взорвался.

Утром третьего дня воеводы согнали всех на обширный луг у реки и объявили учебные бои. Не насмерть, разумеется. Сражались затупленным оружием или деревянными палицами, но били всерьез. Синяки, сломанные ребра и выбитые зубы были обычной платой за то, чтобы не растерять хватку и злость.

Воздух наполнился криками, кряхтением, тяжелым дыханием и глухими ударами дерева о щит. Зоряна любила эту грубую работу. Она размяла плечи, несколько раз крутанула над головой учебную деревянную секиру – тяжелую, хорошо сбалансированную болванку, способную легко сломать кость, – и шагнула в круг, который тут же образовали вокруг нее воины ее сотни.

– Ну, кто хочет проверить, не затекли ли у бабы руки? – крикнула она с веселой дерзостью, и ее вызов приняли с одобрительным гулом.

Первый, молодой и горячий парень по имени Верен, продержался не дольше десятка ударов. Зоряна легко парировала его яростные, но предсказуемые атаки, а затем, поймав момент, когда он слишком широко замахнулся, шагнула вперед и сбила его с ног подсечкой. Второй, более опытный дружинник, пытался измотать ее, кружа и делая ложные выпады, но Зоряна стояла твердо, как скала, экономя силы, и в конце концов подловила его на ошибке, с оглушительным треском влепив своей «секирой» ему по щиту так, что тот выронил меч и затряс рукой.

– Неплохо, девка, – пробасил воевода Доброгнев, наблюдавший за боями. – Сила есть. Но злости мало. Ты их жалеешь. Врага так жалеть не будешь. Ну-ка, кто еще?

И тут из толпы северян, которые с любопытством наблюдали за поединком, шагнул он. Лютомир.

В руке он держал простой деревянный меч-макет. Он шагнул в круг спокойно, без вызова, и кивнул сначала воеводе, а затем ей.

– Я попробую, с твоего позволения, воительница.

В толпе пронесся возбужденный гул. Это было интересно. Лесная сила против полевой. Мужчина против женщины. Два молчуна, что уже несколько дней будоражили лагерь своим негласным противостоянием.

Зоряна почувствовала, как кровь ударила в виски. Это было то, чего она и боялась, и жаждала одновременно. Не просто учебный бой. Это был разговор. Единственный, который они могли себе позволить здесь и сейчас.

– Позволяю, – голос ее был ровен, но она чувствовала, как напряглись все мышцы.

Они сошлись в центре круга. Вблизи он казался еще крепче. Зоряна смотрела не ему в лицо, а ниже, на грудь, на плечи, отслеживая малейшее движение, которое могло бы выдать его намерения. Но он стоял неподвижно, лишь его карие глаза внимательно, почти ощутимо, изучали ее.

– Начали! – рявкнул Доброгнев.

Первым двинулся Лютомир. Он не бросился вперед с диким криком. Его атака была плавной, экономной, почти ленивой. Короткий выпад в сторону ее незащищенной ноги. Зоряна легко отбила его древком секиры. Затем еще один удар – на этот раз в плечо. Снова блок. Он не вкладывал в удары всю силу, он пробовал ее, щупал оборону, искал слабые места. Как волк, что кружит вокруг лося, прежде чем нанести решающий удар.

Зоряна ответила в своей манере. Она взревела, как медведица, и обрушила на него всю мощь своего тела. Ее тяжелая секира со свистом рассекла воздух, целясь ему в голову. Любой другой попытался бы отбить этот страшный удар или отпрыгнуть. Но Лютомир сделал то, чего она не ожидала. Он шагнул навстречу удару, внутрь ее замаха, и его деревянный меч коротким, резким движением ткнулся ей под ребра. Удар был несильным, но неожиданным. Зоряна охнула, сбившись с дыхания. Если бы это был настоящий меч, бой был бы окончен.

Она отскочила, тяжело дыша. На ее щеках горел румянец – смесь ярости и унижения. Он обманул ее, использовал ее же силу против нее.

Он не стал добивать. Он ждал, и в его глазах не было насмешки. Только спокойная сосредоточенность и… интерес. Он изучал ее реакцию.

– Ты быстра, – произнес он тихо, так что слышала только она. – Но твоя ярость делает тебя слепой.

– А ты хитер, – прошипела она. – Как лесной змей.

– В лесу выживает хитрый, а не только сильный. Давай еще раз.

И бой начался снова, но уже совсем другой. Зоряна уняла свою ярость, загнав ее глубоко внутрь, превратив в холодную, расчетливую энергию. Теперь они не просто обменивались ударами. Это был танец. Жестокий, опасный танец, где каждый шаг, каждый поворот корпуса, каждый взгляд имел значение.

Его меч был быстр и точен. Он мелькал, меняя направление, жаля, как оса. Ее секира была медленнее, но каждый ее удар нес в себе сокрушительную мощь. Она заставляла его отступать, ломала его атаки весом своего оружия, крушила его защиту. А он, в свою очередь, уворачивался, скользил, как вода, просачиваясь сквозь ее оборону, и раз за разом его деревянный клинок находил брешь и оставлял на ее теле болезненные, ноющие отметины.

Они оба тяжело дышали. Пот заливал им глаза, стекал по спинам. Толпа вокруг затихла, наблюдая за поединком, в котором было нечто большее, чем простая тренировка. Это было столкновение двух стихий, двух философий боя, двух одиночеств.

В какой-то момент их оружие скрестилось, и они замерли, прижавшись друг к другу, пытаясь пересилить. Зоряна была на несколько вершков выше, но его ноги стояли на земле крепче. Она уперлась ему в грудь, чувствуя сквозь рубаху твердые, напряженные мышцы и жар его тела. Она видела его лицо так близко, что могла сосчитать капельки пота на его висках. Его карие глаза горели яростным, упрямым огнем, и она ответила ему таким же взглядом. В этот миг, в этом физическом контакте, напряжения было больше, чем в самом жестоком ударе. Это была близость боя, самая честная и интимная близость, которую она знала.

И она увидела в его глазах не просто противника. Она увидела отражение самой себя. Упрямство. Волю. Одиночество. И впервые в жизни, столкнувшись в бою с мужчиной, она не почувствовала себя женщиной, доказывающей свое право быть воином. Она чувствовала себя просто воином, встретившим равного.

Лютомир резко оттолкнул ее и тут же провел обманный финт, заставив ее дернуться в сторону, а сам ударил с разворота рукоятью меча по затылку. Удар был выверен – достаточно сильный, чтобы в глазах потемнело, но не настолько, чтобы свалить.

Зоряна пошатнулась, в ушах зазвенело. Бой был проигран.

Круг взорвался криками. Северяне радостно гудели, сотня Доброгнева разочарованно охала.

Лютомир не стал праздновать. Он опустил свой деревянный меч и протянул ей руку.

– Ты хорошо бьешься, Зоряна, – сказал он так же тихо, и его голос был немного хриплым от усталости. – У тебя сила берсерка. Если научишься ее усмирять, цены тебе не будет в бою.

Зоряна проигнорировала протянутую руку. Она выпрямилась, тряхнув головой, чтобы прогнать туман. Ее самолюбие было уязвлено, но где-то глубже, под слоем обиды, зарождалось новое чувство.

– А у тебя хватка рыси, Лютомир, – ответила она, глядя ему прямо в глаза. – Бьешь тихо, но в самое сердце.

Он понял ее двойной смысл. В его глазах мелькнуло что-то теплое, почти нежное, и тут же исчезло, сменившись привычной сдержанностью.

– Такова уж наша работа, – сказал он и, кивнув, вышел из круга.

Зоряна осталась стоять, переводя дух. Ее тело болело от пропущенных ударов, но это была приятная боль. Она проиграла, но не чувствовала себя униженной. Наоборот, она чувствовала странное, пьянящее возбуждение. Искра, высеченная их оружием, не погасла. Она зажгла огонь. Огонь взаимного уважения, который был куда горячее и опаснее простого влечения.

Глава 5: Рассказы у огня

Ночь опустилась на степь быстро и безжалостно. Она принесла с собой пронизывающий до костей холод и такое густое, чернильное небо, что звезды на нем казались свежими осколками льда. Единственными островками жизни и тепла в этом безбрежном океане тьмы были костры. Они горели, как десятки гневных оранжевых глаз, отпугивая ночных тварей и призраков прошлого, которые всегда приходят в безмолвии.

Воины сбились вокруг огня, как овцы в бурю. Шумный гвалт учебных боев сменился тихим, усталым гулом. Кто-то дремал, завернувшись в плащ, кто-то чинил ремень на сапоге, кто-то молча жевал вяленое мясо, глядя в огонь невидящим взглядом. Разговоры были тихими, отрывистыми, как будто слова, произнесенные громко, могли привлечь беду из степной тьмы.

Зоряна сидела, прислонившись к тому же колесу телеги. На боку под рубахой расцветал багровый синяк – памятный подарок от Лютомира. Она осторожно растирала ушибленное место мазью из трав, которую всегда носила с собой. Мазь холодила кожу, но тупая, ноющая боль под ребрами никуда не уходила. И дело было не только в ушибе.

Он подошел беззвучно, как тень. В руке он держал две дымящиеся деревянные чаши. Одну он протянул ей.

– Выпей, – сказал он. Его голос был ровным, без приказа или просьбы, просто констатация факта. – Зверобой с чабрецом. Кровь гонит, боль унимает.

Зоряна взяла чашу. От нее шел густой, горьковато-пряный аромат, напомнивший ей о лесе. Она сделала глоток. Горячий, терпкий отвар обжег язык и горло, а затем разлился по телу согревающей волной, которая была куда действеннее браги. Она подняла на него глаза.

– Откуда знаешь, что нужно? Ты знахарь?

– Мой отец был знахарем. И охотником, – он сел рядом, но на почтительном расстоянии, так, чтобы не теснить ее, и сделал глоток из своей чаши. – В лесу эти два ремесла всегда рядом ходят. Одно – как отнимать жизнь, другое – как ее возвращать. Нужно знать оба.

Вокруг них продолжалась своя жизнь, но Зоряна ее больше не замечала. Словно они с Лютомиром оказались под невидимым куполом тишины, в центре которого плясал огонь.

– Твой дом в лесу? – спросила она, сама удивившись своему вопросу. Ей никогда не было дела до чужих домов.

Лютомир кивнул, глядя на угли. Его лицо в переменчивом свете огня казалось высеченным из камня, но в глазах тлели живые огоньки.

– На берегу быстрой реки. Дальше только топи и старый бор, куда и летом солнце не пробивается. Из людей – только мы, да еще три семьи ниже по течению. Вокруг – лес. Он кормит, поит, одевает. И он же судит, если ты глуп или слаб. Он не добрый и не злой. Он просто есть. И ты должен научиться жить по его правилам. Слушать, как трещит ветка, понимать, о чем кричит птица, читать следы на мху.

Он говорил медленно, подбирая слова, будто доставал их из какого-то потаенного места. Зоряне казалось, что она чувствует запах его дома – запах сырого мха, сосновой смолы и холодной речной воды.

– Почему ты ушел? – вырвалось у нее. – Если там так… правильно.

Лютомир долго молчал. Он смотрел в самую сердцевину огня, где угли светились почти белым светом.

– Иногда, – наконец произнес он, и голос его стал глуше, – чтобы сохранить мир в своем лесу, нужно пойти в чужую степь и выжечь там бурьян. Чтобы шакалы, наевшись крови здесь, не повадились приходить туда, где тихо. Мой отец лечит, а я… я делаю так, чтобы ему было меньше работы. Это тоже ремесло.

В его словах была такая простая, непоколебимая правда, что Зоряне стало не по себе. Она всегда думала о войне как о ярости, как о мести, как о добыче. А для него это была работа. Необходимая, как заготовка дров на зиму.

Он повернулся к ней. Теперь он смотрел прямо на нее, и его взгляд был серьезным и пронзительным.

– А ты, Зоряна? Твой путь… он не похож на дорогу, которую выбирают. Скорее на ту, на которую толкают.

Ее рука невольно сжалась на чаше. Его слова попали точно в цель, обойдя всю ее броню. Он не спросил "почему ты стала воином?". Он спросил, что ее заставило.

– Мне было четырнадцать, – заговорила она тихо, глядя на свои мозолистые руки. – Печенеги. Налетели на рассвете, когда туман стоял стеной. Я проснулась от крика матери и визга коней. Отец схватил топор, вытолкнул меня в сени, крикнул: "Сиди здесь!". Я смотрела в щель. Видела, как они рубят наших соседей… как… – она запнулась, голос дрогнул. – Я видела, как отцу в спину вошла стрела. Он упал на колени, а потом его ударили мечом. Он просто… лег в грязь.

Она замолчала. Воспоминание, которое она столько лет держала под замком, вдруг вырвалось наружу.

– Я не помню, как выскочила из дома. Помню только, как подобрала его топор. Он был тяжелый, весь в его крови. Теплый. И я ударила. Не знаю кого, не видела лица. Просто ударила, вложив в удар все, что во мне было – весь страх, всю ненависть, всю боль от того, что я видела. И еще раз. И еще. – она посмотрела на свои руки, будто видела их впервые. – Это не было выбором, Лютомир. Это было как удар молнии. С того дня веретено в руках казалось мне чужим и мертвым. А рукоять топора… она была как продолжение моей руки. Моей души. С ней я чувствовала, что могу что-то сделать. Могу не дать повториться тому, что случилось с отцом. Могу стоять стеной.

Она выдохнула, чувствуя, как с плеч упала невидимая гора. Она никогда никому этого не рассказывала. Даже матери. Это была ее тайна, ее рана и ее сила. А сейчас она просто отдала ее этому почти незнакомому мужчине, и это показалось ей самым естественным поступком на свете.

Лютомир долго молчал. Он не произносил пустых слов утешения, не говорил, что она молодец. Он просто смотрел на нее, и в его глазах было тяжелое, мрачное понимание. Он не жалел ее. Он понимал ее. А это было во сто крат ценнее.

– Значит, ты – стена, а я – меч, что идет в степь, – наконец сказал он очень тихо. – Мы оба делаем одно дело. Просто с разных концов. Это тяжелый жребий, Зоряна. И плата за него высока.

Он осторожно, почти невесомо коснулся пальцами ее руки в том месте, где она держала чашу. Его прикосновение было легким, как падение листа, но Зоряну будто пронзил разряд тока. Тепло его пальцев обожгло ее кожу, прогнало остатки степного холода и заставило замолчать тупую боль под ребрами.

В этот миг у костра, окруженные спящим войском и враждебной тьмой, они перестали быть просто мужчиной и женщиной, воинами из разных сотен. Они стали двумя людьми, которые показали друг другу свои шрамы. И оказалось, что эти шрамы – одного происхождения.

Глава 6: Первая кровь

Предрассветный час – время призраков. Время, когда мир живых еще не проснулся, а мир ночных тварей еще не ушел на покой. Густой, молочный туман лежал на земле, делая видимость не дальше вытянутой руки. Он был холодным и мокрым, как смертный саван. Именно в этот час они и ударили.

Княжеская разведка наконец вернулась – потрепанная, без двух человек, но с ценными сведениями: впереди, в балке у пересохшего ручья, засел хазарский дозор. Десятков пять всадников. Небольшая сила, но достаточно сильная, чтобы наделать шуму и предупредить основные силы. Святослав решил действовать быстро и тихо. Две сотни, Доброгнева и северян, были подняты по тревоге, чтобы окружить и уничтожить дозор до того, как взойдет солнце.

Никто не кричал. Команды отдавались шепотом, оружием старались не звенеть. Воины двигались сквозь туман бесшумными тенями. Зоряна шла, сжимая в руке «Вдовушку». Деревянный макет в учебном бою – одно, а отточенная, жаждущая крови сталь – совсем другое. Секира была холодной и тяжелой. Она успокаивала. Страх, всегда копошившийся в животе ледяным червяком перед боем, отступал под этим знакомым весом. Она думала о словах Лютомира. "Ты быстра, но твоя ярость делает тебя слепой". Сегодня она не будет слепой.

Ее десяток двигался по левому флангу, обходя балку. Десяток Лютомира – по правому. Они должны были сойтись в тылу у хазар, отрезав им путь к отступлению. Туман был и врагом, и союзником. Он скрывал их, но и мешал видеть друг друга.

В какой-то момент туман чуть поредел, и на гребне соседнего холма Зоряна увидела силуэты северян. И его фигуру. Он не ехал на коне – в такой атаке кони только помеха. Он шел пешком, чуть впереди своего десятка, низко пригнувшись к земле. Он словно сливался с ней, становился ее частью. Он поднял руку, подавая ей знак: "Вижу. Готов". Она так же молча кивнула, хотя и знала, что он вряд ли разглядит. Но это было неважно. Важно было то, что они оба знали, где находится другой.

Первым звуком, разорвавшим мертвую тишину, был не крик и не лязг стали. Это был короткий, булькающий хрип. Один из их лазутчиков беззвучно снял хазарского часового. И тут же с холма донесся яростный, гортанный рев:

– Русь! Вперед!

Это был сигнал.

Мир взорвался. Туман ожил, наполнившись криками на двух языках, предсмертными воплями и звуком, который Зоряна ненавидела и любила больше всего – глухим, мокрым хрустом, с которым сталь входит в живую плоть.

Она неслась вниз по склону, и холодная ярость, которую она сдерживала, наконец-то вырвалась на волю. Но это была другая ярость. Не слепая, а зрячая. Управляемая. Она видела все: как споткнулся молодой Верен, как хазарский всадник, выскочивший из тумана, заносит над ним кривую саблю.

Ее тело сработало раньше, чем мозг успел отдать приказ. Она метнула в спину всадника свой метательный топорик – короткое, тяжелое оружие, висевшее на поясе. Топорик со свистом вошел хазарину между лопаток. Тот дернулся, выронил саблю и мешком свалился с коня. Верен, белый как полотно, вскочил на ноги и кивнул ей, тут же бросаясь в гущу схватки.

Битва была короткой и злой. Хазары, застигнутые врасплох, спросонья не успели толком сорганизоваться. Они выскакивали из своих шатров, на ходу хватая оружие. Бой мгновенно распался на десятки одиночных поединков в клубящемся тумане.

Зоряна работала секирой. Раз. Короткий, рубящий удар снес пол-лица бородатому хазарину. Два. Древком она отбила выпад копья, а обратным движением лезвия вспорола ему живот. Внутренности, дымясь на холодном воздухе, вывалились на траву. Три. Тяжелый удар сверху вниз проломил круглый щит и череп под ним с отвратительным треском, похожим на звук раскалываемого ореха. Кровь, густая и теплая, брызнула ей на лицо. Она смахнула ее тыльной стороной ладони, не переставая двигаться.

И тут сбоку, из тумана, на нее выскочили сразу двое. Она успела парировать удар одного, но второй уже заходил ей за спину. Краем глаза она увидела блеск его сабли. Она не успевала.

Тень, выросшая, казалось, из самой земли, метнулась ей наперерез. Это был Лютомир. Его «Молчун» пел свою короткую, смертельную песню. Первый хазарин, атаковавший ее в лоб, захрипел и осел, зажимая руками шею, из которой фонтаном била кровь. Второй, тот, что заходил за спину, развернулся к новому противнику, но Лютомир уже был там. Он не стал рубить. Его меч совершил короткое, почти незаметное колющее движение. Точно в сердце. Хазарин замер на мгновение, удивленно глядя на рукоять, торчащую из его груди, а потом беззвучно рухнул на землю.

Все произошло за два удара сердца.

– Спина, – бросил он ей, не оборачиваясь, и тут же шагнул в сторону, уходя от стрелы, просвистевшей из тумана.

– Ноги, – так же коротко ответила она.

Их диалог был окончен. Дальше они действовали без слов. Они встали спина к спине, образовав маленький островок смерти в этом хаосе. Он – быстрый, точный, смертоносный, как укус гадюки. Она – сокрушительная, яростная, неумолимая, как обвал. Он принимал на свой щит стрелы и быстрые сабельные удары, а она своей секирой отбрасывала тех, кто пытался прорваться нахрапом.

Они не смотрели друг на друга. Они просто знали. Знали, где находится партнер, что он делает, куда будет двигаться в следующий миг. Он оставлял ей тех, против кого нужна была грубая сила, она оставляла ему тех, где требовалась скорость. Ее секира с ревом проносилась в вершке от его головы, а его меч вспыхивал под ее рукой. Это был тот же танец, что и в учебном бою, но теперь его цена была – жизнь. И в этом смертельном танце они были идеальной парой.

Стычка закончилась так же внезапно, как и началась. Оставшиеся в живых хазары, поняв, что окружены, попытались прорваться, но были встречены копьями второй волны атакующих. Скоро все стихло. Осталось только тяжелое дыхание победителей и стоны умирающих.

Туман начал рассеиваться, открывая страшную картину. Земля была усеяна телами. Утренняя роса смешалась с кровью.

Зоряна оперлась на свою секиру, пытаясь унять дрожь в руках – верный признак того, что боевая ярость отступает. Она была вся в чужой крови.

Лютомир стоял рядом. Он вытирал свой меч пучком травы. Его лицо было спокойным, почти безмятежным, но в его карих глазах стоял тот же холодный, отрешенный блеск, который, как она знала, сейчас был и в ее собственных.

– Ты не слепая, – сказал он тихо, не глядя на нее. – Ты видишь бой.

– Ты спас меня, – ответила она, и слова дались ей с трудом. Признавать свою слабость было непривычно.

Он наконец посмотрел на нее. Его взгляд скользнул по ее забрызганному кровью лицу, по рукам, все еще сжимающим секиру, и остановился на ее глазах.

– Мы спасли друг друга. Такова уж наша работа.

Он закончил чистить меч и вложил его в ножны. «Молчун» снова затих.

Они стояли молча среди трупов, пока первые лучи восходящего солнца не пронзили остатки тумана. И в этот миг, окруженная смертью, Зоряна впервые в жизни не чувствовала себя одинокой. Человек, стоявший рядом с ней, дышал тем же воздухом, видел тот же кровавый рассвет и понимал ее без слов. Искра уважения, зажженная в учебном бою, только что была закалена в первой совместной крови. И превратилась в нечто гораздо более прочное и опасное.

Глава 7: Тревожная ночь

Битва оставляет после себя пустоту. Не тишину, нет. Тишина бывает мирной. А пустота звенит. Она звенит криками тех, кого ты убил, гудит в ушах отголосками лязга стали и закладывает нос фантомным запахом свежей крови и потрохов. Каждый воин знал эту пустоту. Каждый справлялся с ней по-своему. Кто-то напивался брагой до беспамятства, кто-то травил хвастливые байки, пытаясь заболтать призраков, кто-то чистил оружие с одержимостью маньяка.

Зоряна обычно просто ложилась спать. Ее совесть была чиста: она убивала врагов, тех, кто пришел на ее землю с огнем и мечом. Смерть была частью ее ремесла, и она давно научилась оставлять работу за порогом сна.

Но в эту ночь все было иначе.

Лагерь, взбудораженный первой настоящей кровью, гудел до полуночи. Пили за победу, поминали своих немногочисленных павших. Зоряна сидела у костра, но не слышала ни песен, ни хвастливых криков. Она машинально жевала кусок жареного мяса, которое казалось безвкусным, как трава, и смотрела в огонь. А видела не его. Она снова и снова прокручивала в голове мгновения боя.

Как тень метнулась ей наперерез. Как его меч, не издав ни звука, вошел в горло хазарина. Как они стояли спиной к спине, единым целым, дыша в одном ритме, думая одними мыслями. "Спина". "Ноги". Короткие слова, в которых было больше доверия и понимания, чем в тысяче любовных клятв.

Он сидел с другой стороны костра, в кругу своих северян. Он не пил много, лишь пригубливал из чаши. Он не участвовал в громких разговорах, лишь изредка отвечал на вопросы своего десятника. Он был там, со своими, но Зоряна чувствовала его так, будто он сидел рядом. Чувствовала его спокойствие, его усталость, его присутствие. И каждый раз, когда его взгляд случайно или намеренно скользил в ее сторону, по ее спине пробегала горячая, колючая волна, от которой хотелось сжаться в комок.

Поздно ночью, когда костры начали гаснуть и лагерь затих, погрузившись в тяжелый сон, Зоряна легла на свою подстилку из еловых веток, накрывшись тяжелым плащом. Но сон не шел.

Тело гудело от усталости, но разум был ясен, как зимний день. И в этой ясности одна мысль, одно имя билось, как пойманный в клетку сокол. Лютомир.

Она закрыла глаза и тут же увидела его. Не того, спокойного, что сидел у костра, а того, из боя. Лицо, залитое потом, прядь темных волос, прилипшая ко лбу, и глаза. Глаза, в которых не было ни страха, ни ярости. Только холодная, абсолютная сосредоточенность хищника, вышедшего на охоту. Этот образ почему-то вызывал в ней не страх, а странный, темный трепет.

Она повернулась на бок, пытаясь прогнать наваждение. Вспомнила его прикосновение вчерашней ночью. Легкое, почти случайное касание пальцев. Но сейчас, в тишине и темноте, она чувствовала его так, словно он коснулся ее только что. Она чувствовала жар его кожи на своей руке, и это воображаемое тепло ползло вверх по руке, к плечу, к шее, заставляя кровь стучать в висках.

Что это за хворь? Что за морок? Она – Зоряна, богатырша, чье имя заставляет врагов бледнеть. Она, которая с юности считала мужчин либо братьями по оружию, либо помехой, либо мясом для своей секиры. Она никогда не знала этой липкой, тягучей слабости, которая сейчас разливалась по ее телу, делая его непослушным и томным. Ей всегда хватало себя, своей силы, своего пути. А теперь… теперь ей казалось, что в ней появилась какая-то дыра, пустота, которую может заполнить только один человек. Человек, которого она знала всего несколько дней.

Зоряну знобило. Она плотнее закуталась в плащ, но холод шел изнутри. Это был холод страха. Страха не перед хазарской саблей, а перед собственной уязвимостью. Этот человек, Лютомир, увидел в ней то, что она сама в себе прятала и отрицала. Он увидел не только воина. Он говорил с ней не как с мужчиной в юбке, а как с женщиной, выбравшей путь воина. И это обезоруживало. Своим спокойным признанием он вынул из ее рук щит, которым она годами закрывалась от мира.

Ее тянуло к нему. Это было простое, животное, необъяснимое притяжение. Как железо тянется к магниту. Как волчица идет на зов вожака. Ей хотелось снова оказаться рядом с ним, почувствовать его тепло, услышать его тихий, ровный голос. Ей хотелось… чего ей хотелось?

Она сама не знала ответа. И это пугало больше всего. Желания, которые она не могла контролировать, были для нее страшнее вражеского строя. Ярость она могла направить в удар, страх – переплавить в осторожность. А это новое чувство? Что делать с ним? Оно не подчинялось приказам, оно жило своей жизнью, гнездилось где-то глубоко под ребрами и посылало горячие волны по всему телу.

Вдалеке протяжно, тоскливо завыл волк. Ему ответил другой, потом третий. Зоряна лежала с открытыми глазами, глядя в темноту над головой. Она вдруг поняла, что поход в степь оказался куда более опасным путешествием, чем она думала. Она шла воевать с хазарами, а нашла войну внутри себя. И в этой войне она была одна, без оружия, без доспехов, лицом к лицу с неведомой силой, которая тянула ее к нему. К Лютомиру. И сопротивляться этой силе было почти так же невозможно, как сопротивляться наступлению рассвета.

Глава 8: Знак Велеса

Степь менялась. Ковыльные равнины стали сменяться невысокими холмами и каменистыми россыпями, похожими на торчащие из-под земли кости какого-то гигантского, древнего зверя. Войско двигалось медленнее, постоянно высылая вперед дозоры. После стычки с хазарами все стали осторожнее. Напряжение висело в воздухе – густое, осязаемое, как пыль, что скрипела на зубах.

К полудню дозорные вернулись с новостью, что впереди, в центре небольшой лощины, стоит камень, какого они раньше не видели. Не просто валун, а нечто, отмеченное рукой – то ли человека, то ли бога. Князь, чувствуя, что людям нужно доброе предзнаменование, приказал всей дружине идти к камню.

Он действительно был необычным. Огромный, темный, почти черный валун, высотой в два человеческих роста, стоял посреди выжженной солнцем травы, словно упал с неба. Время и ветер сгладили его бока, но на одной, обращенной к востоку стороне, ясно виднелись глубоко врезанные знаки. Это не были ни руны, ни хазарская вязь. Это были древние, как сама земля, символы: спирали, волнистые линии, круги. А в самом центре был высечен знак Велеса – бычья голова с могучими рогами.

– Добрый знак! – громогласно провозгласил княжеский волхв, седой, высохший старик по имени Радогаст. – Велес, Скотий бог, покровитель богатства и мудрости, благословляет наш поход! Он обещает нам богатую добычу!

Дружинники одобрительно загудели. Многие подходили к камню, касались его нагретой поверхности, шептали короткие молитвы. Настроение в войске заметно поднялось.

Зоряна стояла чуть поодаль, в тени своей сотни. Она смотрела на камень и не чувствовала радости. Ее бабка по материнской линии была ведуньей, не великой, но знала травы и умела читать знаки. И она учила Зоряну, что боги никогда не говорят прямо. Их язык – язык намеков и теней.

Она видела то же, что и волхв, – могучий знак Велеса, обещание богатства и успеха. Но она видела и другое. Спирали, вырезанные вокруг знака, закручивались не наружу, к солнцу, а внутрь, во тьму, словно воронка, уходящая вглубь камня. А волнистые линии, символ воды и жизни, пересекались под неестественным углом, образуя подобие сломанных костей.

– Что видишь, воительница? – раздался рядом знакомый низкий голос.

Лютомир подошел и встал рядом. Он тоже смотрел на камень, и его лицо было серьезным и задумчивым. Он не разделял общего ликования.

– Вижу то, что хотят, чтобы мы видели, – глухо ответила Зоряна, не отрывая взгляда от древних символов. – Победу. Добычу. Благословение.

– Но? – Он уловил сомнение в ее голосе. – У каждого "но" есть свое лицо. Какое у этого?

– Моя бабка говорила, что знаки нужно читать целиком, а не выхватывать то, что тебе по нраву, – Зоряна шагнула ближе к камню. Лютомир последовал за ней. – Да, знак Велеса велик. Он обещает, что мы возьмем то, за чем идем. Но посмотри, как он вырезан.

Она провела пальцем по краю глубокой борозды.

– Рога его могучи. Это наша сила, наша ярость. Но один рог, правый, тот, что смотрит на восход, на жизнь, – он цел. А левый, что обращен к закату, к миру Нави… видишь? Он почти у самой вершины треснул. Крошечная, едва заметная трещина, но она есть. Будто от страшного удара.

Лютомир прищурился, вглядываясь.

– Вижу.

– А спирали? – продолжала она, и ее голос стал тише, почти шепотом, словно она боялась, что их разговор услышит кто-то кроме него. – Спираль жизни всегда идет от центра наружу, как растет цветок. А эти… они ведут внутрь. Во тьму. Это дорога без возврата. Дорога в Навь.

Она замолчала, чувствуя, как по спине пробежал холодок, несмотря на палящее солнце.

Лютомир долго молчал. Он тоже протянул руку и коснулся камня, но не знака Велеса, а одной из спиралей.

– Мой отец, когда ходил в лес, смотрел не только на след зверя, но и на то, как над ним кружит воронье, – наконец сказал он. – Он говорил, что большая удача и большая беда часто ходят одной тропой. Одно от другого неотделимо, как свет от тени.

Он повернулся и посмотрел на нее. Его взгляд был тяжелым, понимающим. Он не смеялся над ее "бабьими страхами", не отмахивался. Он слушал и верил.

– Значит, ты думаешь, что добыча, которую нам обещает Велес, будет стоить нам дорого? Что за нее придется заплатить кем-то из наших?

– Я думаю, – выдохнула Зоряна, – что Скотий бог, он же и бог иного мира, проводник душ. Он показывает нам обе стороны монеты. Он говорит: "Вот вам богатство, вот вам слава". Но тут же, этим же камнем, он предупреждает: "Но цена будет страшной. Кому-то из вас я уже готовлю дорогу по спирали вниз".

Их взгляды встретились. В этот миг, перед древним, как мир, идолом, они снова были одни. И в глазах Лютомира Зоряна увидела не страх. Она увидела ту же мрачную решимость, что жила и в ней самой. Понимание того, что путь воина всегда ведет по лезвию ножа, и цена за победу – это не только чужая, но и своя кровь. Или кровь тех, кто тебе дорог.

Эта последняя мысль ударила ее, как удар под дых. Внезапно и страшно она поняла, что в этом походе она боится уже не только за себя. Ей стало невыносимо страшно за него. За человека, который стоял рядом и смотрел на треснувший рог Велеса так, будто эта трещина прошла по его собственной душе.

– Надо быть готовыми, – глухо сказал он, словно прочитав ее мысли.

– Я всегда готова, – машинально ответила она, но сама знала, что лжет. К смерти в бою можно быть готовой. Но к тому, что камень предвещал лично ей, к той темной, закручивающейся спирали, которая, как ей казалось, смотрела прямо на нее, она готова не была. И никогда не будет.

Глава 9: На пороге битвы

После знака Велеса воздух изменился. Он стал плотнее, тяжелее, словно войско погрузилось в стоячую, теплую воду. Степь больше не казалась просторной и вольной. Теперь она была враждебной. Каждый холм мог скрывать засаду, в каждом овраге могли таиться лучники. Разговоры стали короче, шутки – злее и грубее. Ночи стали темнее, а сны – тревожнее.

Они шли уже по хазарской земле. Трава здесь была вытоптана тысячами копыт, в воздухе стоял кисловатый запах чужих костров. То тут, то там попадались следы их пребывания: брошенная конская сбруя, старые кости, а один раз, на пересохшем берегу ручья, – истлевший труп русича, купца, попавшего в беду. Его тело было голо, обезображено и оставлено на растерзание стервятникам. Никто не проронил ни слова, глядя на это. Тело молча похоронили, но образ распятого, изувеченного соплеменника стоял перед глазами у каждого. Ярость, что гнала их в поход, теперь переплавилась в нечто иное – в холодную, тихую, личную ненависть.

Лагерь разбили в сумерках, в широкой котловине. Не жгли больших костров, чтобы не выдать себя. Маленькие, тусклые огоньки, словно светлячки, заблудившиеся в бездне, прятались за телегами и импровизированными заслонами из щитов. Никто не пел. Даже брагу пили молча, маленькими, экономными глотками.

Зоряна сидела, точила «Вдовушку». Звонкое, чистое "взззинь" точильного камня, скользящего по лезвию, было единственным звуком, который ее успокаивал. Она довела кромку до такой остроты, что та могла срезать волос на лету. В ее мире, в ее ремесле, хорошая заточка была равносильна молитве. Ты делаешь все, что от тебя зависит, а дальше – как решат боги.

К ней подошел Ратибор. Старый воин выглядел осунувшимся, морщины на его лице стали глубже.

– Чего стараешься? – прохрипел он, садясь рядом. – Об хазарские кости все равно затупишь через пять минут.

– Пусть первые пять минут им будет больнее, – не поднимая головы, ответила Зоряна.

– Больнее… – Ратибор горько усмехнулся. – Ты глянь вокруг, девка. Все точатся, латаются, готовятся. Пыжатся. А половина из них завтра к вечеру будет удобрять этот ковыль. И я, может, тоже. Или ты.

Зоряна остановила оселок.

– К чему ты это, дядька? Страх в тебе заговорил?

– Страх, дочка, всегда говорит. Только дурак его не слышит. Умный – слушает и делает выводы. Я не о том. Я смотрю на вас с тем северянином… с Лютомиром.

Зоряна напряглась.

– И что ты видишь?

– Вижу то, что не место чему на войне, – вздохнул старик. – Вы смотрите друг на друга так, будто кроме вас двоих тут и нет никого. Спины в бою прикрываете, у камня шепчетесь. Думаешь, никто не замечает? Война – она ревнивая сука, Зоряна. Она не любит, когда у воина появляется что-то, что ему дороже собственной жизни. Это делает его слабым. Заставляет делать глупости.

– Мы не делаем глупостей.

– Пока, – отрезал Ратибор. – Пока. Но завтра, когда рога затрубят и начнется мясорубка… Когда его окружат трое, что ты будешь делать? Бросишься спасать, забыв про свой десяток, про соседа слева? Подставишь под удар себя и других? А он? Увидит, как на тебя летит стрела, дернется к тебе, а ему в этот миг всадят копье в бок. Вот что я вижу, дочка. И от этого мне страшнее, чем от любого хазарского крика. У вас еще нет ничего, а вы уже стали друг для друга ахиллесовой пятой.

Слова Ратибора были грубыми и жестокими, как удар обухом. И от этого еще более правдивыми. Она и сама думала об этом бессонными ночами. Что она сделает, если увидит его в беде? Ее долг – держать строй, биться за тех, кто рядом. Но ее сердце… что прикажет ей сердце?

– Спасибо за науку, дядька, – глухо сказала она. – Я тебя услышала.

– Дай-то боги, – проворчал Ратибор и, кряхтя, поднялся. – Пойду вздремну. Может, в последний раз.

Зоряна осталась одна. Она больше не точила секиру. Оружие было готово. Но была ли готова она?

Позже, когда в лагере почти все уснули, она увидела, как от костра северян отделилась тень. Лютомир. Он не пошел спать. Он медленно побрел на край лагеря, на вершину холма, откуда открывался вид на темную, спящую степь. Туда, где завтра будет поле битвы.

Зоряна колебалась лишь мгновение. Потом поднялась и пошла за ним.

Он услышал ее шаги, но не обернулся. Он ждал, когда она подойдет и встанет рядом. Они стояли молча, глядя в темноту, из которой дул холодный ночной ветер. Он пах пылью и чем-то еще… тревожным. Запахом врага.

– Чувствуешь? – наконец произнес он.

– Чувствую. Они там. И их много.

– Раза в два больше, чем нас, – так же спокойно сказал Лютомир. – Разведка князя любит приукрашивать. Точнее, приуменьшать.

– Значит, будет весело.

Она попыталась вложить в свой голос беззаботность, но он прозвучал фальшиво даже для нее самой.

Он повернул к ней голову. В темноте его лица почти не было видно, но она чувствовала его взгляд на себе.

– Зоряна.

Он впервые произнес ее имя так… просто. Не "воительница", не обращение перед боем. Просто имя. И в нем было столько тепла и тревоги, что у нее перехватило дыхание.

– Что?

– Завтра… не делай глупостей. Думай о себе. О строе. Никто не стоит того, чтобы ты подставила спину под удар.

Он говорил то же, что и Ратибор. Но из его уст эти слова звучали совсем иначе. Он не упрекал. Он просил. Он беспокоился.

– Ты о себе подумай, лесной змей, – с горечью усмехнулась она. – Ты всегда лезешь туда, где тоньше всего. Я видела.

– Такова уж моя работа, – он вздохнул, и в этом вздохе была бесконечная усталость. – Но я хочу знать, что стена за моей спиной – стоит. Твердо.

Его рука нашла ее руку. Пальцы у него были холодные, но сильные. Он не гладил, не ласкал. Он просто сжал ее ладонь, будто хотел передать ей часть своей силы, своей решимости.

– Просто… живи, Зоряна, – прошептал он, и ветер унес его слова во тьму. – Что бы ни случилось завтра. Просто живи.

Они стояли так еще несколько мгновений, держась за руки, на пороге битвы. Два воина, два одиночества. И в этом простом прикосновении было все: страх за другого, невысказанное обещание, горечь возможной потери и отчаянная, безумная надежда. Надежда на то, что завтрашний кровавый рассвет для них все-таки наступит. Вместе.

Глава 10: Стена щитов

Рассвет был больным. Бледно-розовым, как гноящаяся рана. Он не принес облегчения, а лишь проявил то, что ночью скрывала тьма. Там, на горизонте, степь чернела. Не от туч, не от тени. Она чернела от них.

Хазарское войско выстраивалось в боевой порядок, и от его вида у многих молодых воинов в животе зарождался холодный, склизкий ужас. Их было не просто много. Их было несметно. Море кривых сабель, разномастных шлемов и маленьких круглых щитов. Легкая конница, похожая на рой саранчи, кружила на флангах, поднимая в воздух столбы пыли. В центре плотной, щетинистой массой замерла пехота. Их гортанные крики, перемежавшиеся с воем труб, доносились до русского лагеря и действовали на нервы, как скрежет ножа по кости.

Князь Святослав выехал вперед на своем белом жеребце. Его рыжие волосы и алый плащ горели на фоне блеклого неба. Он был молод, но в его голосе звенела сталь.

– Видите их, братья?! – крикнул он, указывая мечом на чернеющую орду. – Они пришли, чтобы растоптать нашу землю, чтобы выпить нашу кровь! Они думают, что их много, и потому они сильны! Но сила не в числе! Сила – в плече брата, что стоит рядом! Сила – в стали, что вы держите в руках! Сила – в земле, на которую мы не пустим врага! Встать в стену!

Команда была подобна удару грома. Сотни разрозненных воинов, дрожавших от холода и страха, в один миг превратились в единый, монолитный организм. Десятники выравнивали ряды, сотники проверяли смычку.

– ЩИТЫ К ЩИТУ!

С сухим, трескучим грохотом сотни круглых щитов, окованных железом, сошлись в одну сплошную, непроницаемую стену. Первый ряд опустился на одно колено, выставив вперед копья. Второй и третий ряды сомкнулись за ними, держа копья поверх щитов первого. Образовался смертоносный, многослойный еж из стали и дерева, о который должна была разбиться любая атака.

Зоряна стояла в третьем ряду, в самой гуще, в самом сердце стены. Справа от нее пыхтел Ратибор, слева – молчаливый юнец Верен, чье лицо было белым, как мел. Она не держала копье, ее «Вдовушка» была закинута за спину. В тесном строю она была бесполезна. Сейчас ее оружием были короткий меч, щит и тело.

Она чувствовала, как дрожит земля под ногами от тысяч чужих копыт. Чувствовала запах пота и страха своих товарищей. Слышала их тяжелое, сбитое дыхание. Это было самое страшное время – ожидание. Когда ты ничего не можешь сделать, только стоять, смотреть на надвигающуюся лавину и ждать, когда она тебя накроет.

Ее глаза искали в рядах северной сотни, что стояла на правом фланге, знакомый силуэт. Она нашла его. Лютомир был во втором ряду. Его лица не было видно за стеной щитов, но она узнала его по посадке головы, по тому, как крепко его плечо было прижато к плечу соседа. Он был частью стены. Таким же, как она. И от этой мысли стало на капельку легче. Ратибор был прав – они были уязвимостью друг для друга. Но в этот миг они были и силой. Мысль о том, что он стоит там, такой же живой, такой же готовый к смерти, придавала ее собственному страху смысл.

– ПЕРУН С НАМИ! – взревел волхв.

И в этот же миг хазары ринулись в атаку.

Земля застонала. Тысячеголосый, нечеловеческий вой ударил по ушам. Первыми пошли конные лучники. Они пронеслись перед русским строем, осыпая его тучей стрел. Стрелы с сухим щелканьем втыкались в щиты, откалывая щепки, некоторые находили щели, и где-то в строю раздавался короткий, вскрик боли, который тут же тонул в общем шуме. Одна стрела ударила в щит Зоряны так сильно, что руку свело судорогой. Она выдержала.

А затем в них врезалась тяжелая конница.

Первый удар был страшен. Он был похож не на звук битвы, а на звук сошедшей с гор лавины. Треск ломающихся копий, предсмертное ржание лошадей, хруст костей и дикий крик людей, которых втаптывали в землю. Стена щитов прогнулась, подалась назад, но устояла. Первый ряд выдержал. Тела павших хазарских всадников и их коней создали перед строем ужасающий бруствер, который мешал следующим атакующим.

– ДЕРЖАТЬ! ДЕРЖАТЬ СТРОЙ, МАТЬ ВАШУ! – орал воевода Доброгнев, и его голос срывался.

Теперь в бой пошла пехота. Это была уже не быстрая атака, а медленная, кровавая, вязкая работа. Хазары, вооруженные саблями и копьями, наваливались на стену щитов, пытаясь ее проломить, растащить. А русские дружинники из-за щитов короткими, яростными выпадами кололи, резали и рубили.

Зоряна билась в зверином оцепенении. Она больше не была личностью. Она была частью механизма. Ее щит принимал на себя удары, предназначенные для Верена, а меч Ратибора выныривал из-за ее плеча, чтобы вонзиться в глотку очередному врагу. Она работала коротким мечом. Вперед, в щель между щитами, – укол в лицо, в шею, в живот. Назад. Перехватить оружие. Шаг в сторону, чтобы закрыть брешь, где упал кто-то из первого ряда. Все движения отточены до автоматизма. Вокруг стоял адский смрад – запах крови, пота, дерьма и страха.

Она видела только то, что было перед ней, – искаженные яростью чужие лица, блеск стали, красные брызги. Но где-то на краю сознания всегда была мысль о правом фланге. Стоит. Они должны стоять.

– ВПЕРЕД! ДАВИ ИХ!

Князь бросил в бой резерв. Свежие силы ударили во фланг увязнувшей в бою хазарской пехоте. И стена, до этого лишь оборонявшаяся, дрогнула и пошла вперед.

Шаг. Еще шаг. Это был не бег, а медленное, чудовищное выдавливание. Они шли по трупам, спотыкаясь о тела, скользя в крови. Щитами они толкали врага, а мечами и копьями прорубали себе дорогу.

И в этот момент Зоряна увидела проблеск надежды. Хазары дрогнули. Их натиск ослаб. Где-то в их задних рядах началась паника.

– ДОЖМЕМ, БРАТЦЫ! ДОЖМЕМ! – ревел Ратибор, и в его голосе звучало торжество.

Они шли вперед, тесня врага. Казалось, победа близка. Хазары пятились, огрызаясь, но уже без прежней ярости. Русская дружина, почувствовав слабость противника, надавила еще сильнее, нарушая плотность строя, предвкушая резню и погоню.

Именно этого и ждал старый хазарский хан. Именно в этот миг, когда стена щитов превратилась из монолита в решето, он бросил в бой свой последний резерв – отборную гвардию, ударившую с фланга. Прямо туда, где стояла северная сотня. Прямо туда, где бился Лютомир.

Глава 11: Мясорубка

Порядок умирает внезапно.

Вот только что ты был частью чего-то целого, могучего, как движение ледника. Ты чувствовал плечо товарища, слышал ровный ритм ударов, подчинялся общему порыву. А в следующий миг всего этого нет. Мир сужается до нескольких шагов вокруг тебя, а вселенная взрывается какофонией стали, крика и крови.

Удар хазарской гвардии во фланг был подобен удару тарана в гнилую стену. Зоряна не видела, но услышала. Услышала, как изменился звук боя на правом фланге. Рев победы сменился короткими, отчаянными вскриками, глухим треском ломающихся щитов и новым, полным звериной ярости, воем атакующих.

Их собственная сотня, увлекшаяся наступлением, тоже рассыпалась. Княжеский план сработал, но теперь им приходилось платить за него. Центр хазарского войска был смят и отступал, но фланги прорвались и теперь заходили русичам в тыл, отрезая десятки друг от друга, превращая битву в десятки, в сотни отдельных, изолированных очагов сопротивления. Стена щитов, их главная сила, перестала существовать.

Началась мясорубка.

Для Зоряны это слово никогда не было пустым звуком. Она знала, что оно означает. Это когда земля под ногами становится вязкой и скользкой от крови, будто ты стоишь в корыте у мясника. Это когда ты дышишь воздухом, густым от запаха вспоротых кишок и мозгов. Это когда ты уже не различаешь, где свои, где чужие, а бьешь по всему, что движется и не говорит по-русски. Это работа. Самая грязная, страшная и честная работа на свете.

Она отбросила ставший бесполезным короткий меч и выхватила из-за спины «Вдовушку». Длинное древко давало ей преимущество. Она могла достать врага прежде, чем он достанет ее. Секира ожила в ее руках, стала легкой и послушной, как будто сама знала, что делать.

Вокруг нее кипел ад. Она видела, как юному Верену вонзили копье в живот. Он не закричал, а лишь удивленно охнул, глядя на древко, торчащее из его тела, и медленно осел на землю. Ратибор, взревев от ярости, одним страшным ударом меча снес полголовы убийце, но тут же на него навалились двое других.

– Зоряна, к князю! Пробивайся к стягу! – прохрипел он, отбивая сабельный удар. – Собирайтесь у стяга!

Это был единственный правильный приказ. В таком хаосе нужно было снова собраться в кулак. А центр этого кулака всегда там, где реет княжеский стяг.

Она кивнула и начала свой путь. Это было не отступление, а прорыв. Каждый шаг – с боем. Она крутила секиру, создавая вокруг себя маленькую зону смерти. Удар с разворота – лезвие входит в шею одного хазарина с чавкающим звуком, почти отсекая голову. Не останавливаясь, она бьет обухом назад – дробит челюсть другому. Шаг вперед. Парировать удар, насадить наглеца на острый конец древка. Еще шаг.

Ее тело работало на чистых инстинктах, на сотни раз отработанных движениях. Но разум… Разум был не здесь. Он был там, на правом фланге, где раздался тот страшный треск. Она рубила хазар перед собой, но перед ее мысленным взором стояло лицо Лютомира. Жив? Ранен? Убит? Эта мысль, как раскаленный гвоздь, засела в мозгу, мешая, отравляя холодную ярость воина. Ратибор был прав. Он был ее слабостью. Страх за него заставлял ее сердце биться чаще, отвлекал, делал ее движения на долю секунды медленнее, а в такой рубке доля секунды – это цена жизни.

На нее несся всадник на низкорослой лохматой лошади. Его кривая сабля была занесена для удара. Лошадь под ним была вся в пене и крови. Глаза животного были безумными от ужаса. Зоряна присела, пропуская саблю над головой, и снизу вверх, со всей силы, ударила секирой по ногам лошади. Раздался хруст ломающихся костей. Лошадь с визгом завалилась на бок, погребая под собой всадника. Зоряна не стала его добивать. Не было времени.

Княжеский стяг – алое полотнище с золотым соколом – виднелся шагах в ста. Вокруг него уже собрался плотный круг из гридней и тех, кто сумел пробиться. Они отчаянно отбивались от наседавших хазар. Это был их последний рубеж.

Она была уже близко, когда увидела его. Лютомира.

Он был жив. Но положение его было отчаянным. Он и еще трое воинов из его сотни были отрезаны от основных сил. Их окружила толпа хазар, человек десять, не меньше. Северяне стояли спина к спине, их щиты были изрублены в щепки, на телах виднелись раны. Но они стояли. А в центре их маленькой крепости стоял Лютомир. Он был бледен, по щеке текла кровь, но его «Молчун» все так же быстро и смертоносно пел свою тихую песню. Он был последним рубежом для своих товарищей.

И тут Зоряна увидела, как один из хазар, обойдя его сбоку, всадил копье в бок одному из его дружинников. Тот закричал и упал, открывая брешь в обороне.

И в этот миг для Зоряны все исчезло. Приказ Ратибора, княжеский стяг, долг, стратегия. Весь мир сузился до одной точки. До него. Ратибор ошибся в одном. Эта слабость не парализовала ее. Она превратилась в совершенно иную, невиданную доселе силу. Не в холодную ярость воина, а в первобытную, слепую ярость самки, защищающей своего самца.

Она не помнила, как закричала. Это был не человеческий крик, а вой раненой волчицы, от которого даже у бывалых дружинников пошла морозом кожа по спине. И она бросилась вперед. Не прорываясь. А проламываясь.

Она больше не думала о защите. Каждый удар ее секиры был нацелен только на убийство. Она неслась сквозь ряды врагов, как огненный смерч. Хазарин, вставший у нее на пути, был разрублен почти пополам, от плеча до пояса. Другому она снесла голову вместе со шлемом. Третьего просто сбила с ног массой своего тела и, не останавливаясь, на бегу размозжила ему череп.

Она была воплощением смерти, богиней войны в женском обличье. Она ничего не видела, кроме спины Лютомира. Она должна была успеть. И в этом безумном, самоубийственном рывке не было ни тактики, ни ума. Только одна оглушающая, всепоглощающая мысль: «Не отдам!».

Глава 12: Стрела для воительницы

Время растянулось, стало густым и вязким, как смола. Зоряна не бежала – она плыла сквозь бой, и каждое мгновение длилось вечность. Ярость, что вскипела в ней, была не горячей, а ледяной. Она обострила ее чувства до предела. Она слышала свист каждой сабли, видела полет каждой капли крови, чувствовала запах смерти от каждого врага, оказавшегося на пути ее секиры.

Хазары, что окружили Лютомира и остатки его десятка, не сразу поняли, что за первобытная сила несется на них с тыла. Они увидели лишь огромную, залитую кровью женщину, от крика которой стыла кровь в жилах, а в руках плясала секира, вспарывающая их ряды, как молния вспарывает ночное небо.

Первый, кто обернулся на ее крик, умер с удивлением на лице, так и не поняв, откуда пришла смерть. Лезвие «Вдовушки» вошло ему в бок под ребра, прошло сквозь тело и вышло с другой стороны, забрызгав Лютомира свежей порцией горячей крови.

Лютомир вздрогнул. Он узнал этот крик. Узнал этот силуэт. И в его груди на миг ледяной ужас за свою жизнь сменился всепоглощающим, испепеляющим страхом за нее. Что она здесь делает? Дура! Безумная, великолепная, невозможная дура! Она должна была пробиваться к стягу, а не лезть в самую пасть смерти!

– Зоряна! Назад! – прохрипел он, но его голос утонул в реве битвы.

Она не слышала его. Она видела только врагов вокруг него. И она убивала их. Одного за другим. Она проломила их кольцо и встала рядом с ним, прикрывая его спину, как когда-то в утреннем тумане. Но сейчас все было иначе. Они были не просто спина к спине. Они были сердцем к сердцу. Два пламени, слившиеся в один всепожирающий костер.

– Я сказала, не отдам, – выдохнула она, и в ее голосе звенел металл, смешанный с чем-то еще, с чем-то очень личным и пугающим.

Его «Молчун» и ее «Вдовушка» снова запели свой смертельный дуэт. Вокруг них образовалось пустое пространство. Хазары, ошеломленные таким напором, на мгновение отступили, перегруппировываясь.

Именно в этот момент, увлекшись боем, опьяненная своей силой и близостью к нему, Зоряна совершила ошибку. Она слишком сосредоточилась на тех, кто был перед ней. На двух мечниках, что осторожно кружили, ища брешь в их обороне. Она не видела, не могла видеть того лучника, что прятался за грудой тел шагах в тридцати.

Это был не молодой воин. Это был старый, опытный охотник на людей. Он видел все. Он видел, что эту бешеную валькирию не взять мечом. Он спокойно, без суеты, вытащил из колчана особую стрелу. С черным оперением и широким, зазубренным наконечником, смазанным чем-то темным и липким. Такая стрела не просто убивала. Она разрывала плоть и заносила в рану гниль. Он натянул тетиву своего мощного, сделанного из рога лука, целясь не в голову или в грудь, защищенную кольчугой. Он целился ниже, в живот. Туда, где под кожаным поясом была только льняная рубаха и живая, мягкая плоть. Он видел, что эта женщина – не просто воин. Она была сердцем этой маленькой, отчаянной обороны. Убить ее – и остальные падут.

Лютомир увидел его. Не глазами. Инстинктом. Тем самым лесным чутьем, которое заставляло его чувствовать затаившегося в кустах зверя. Он как раз парировал выпад и краем глаза уловил неладное движение в груде тел. Блеск наконечника на солнце. Он все понял в тот же миг.

Не было времени кричать. Не было времени отбивать стрелу щитом, которого у него уже почти не осталось. Был лишь один удар сердца, чтобы принять решение.

Он не думал. Он просто сделал.

Собрав все силы, он развернулся и со всей мочи ударил ее плечом в бок. Его тело врезалось в нее, как таран.

– Прос… – начал он, но слово утонуло в ее удивленном вскрике.

Для Зоряны мир перевернулся. Она как раз делала шаг вперед, чтобы разрубить одного из мечников, как вдруг в нее врезалась неимоверная сила. Она не поняла, что произошло. Она лишь почувствовала его тело – твердое, горячее, отчаянное. Она потеряла равновесие, ее ноги подкосились, и они вместе рухнули на землю, увязнув в кровавом месиве из грязи и останков.

И в тот самый миг, когда они падали, она услышала над самым ухом короткий, злой свист. Как будто пролетела какая-то невидимая, смертоносная оса. А затем – глухой стук.

Т-ссс-тук!

Стрела вонзилась в тело хазарина, которого Зоряна собиралась убить, попав ему прямо в глаз. Он дернулся и упал замертво, даже не издав звука.

Зоряна лежала на земле, придавленая телом Лютомира. Она тяжело дышала, пытаясь осознать случившееся. Она слышала, как бешено колотится его сердце у нее над ухом, чувствовала его прерывистое дыхание на своей щеке. Он не спешил подниматься. Он прижимал ее к земле всем своим весом, закрывая ее своим телом, своим щитом, который был почти уничтожен, но все еще мог защитить.

– Ты… – прошептала она, и в голосе ее было удивление, смешанное со страхом и чем-то еще, чему она не знала названия.

– Молчи, – прохрипел он ей в самое ухо. Его голос был полон такой ярости и такого облегчения одновременно, что у нее по коже побежали мурашки. – Просто молчи.

Он спас ее. Снова. Он видел то, чего не видела она. И не раздумывая, он бросился на нее, подставляя под удар свою собственную спину, если бы лучник ошибся. Он предпочел получить стрелу сам, чем позволить ей долететь до Зоряны.

Лежа в грязи и крови, окруженная смертью, прижатая к земле мужчиной, который только что спас ей жизнь ценой невероятного риска, Зоряна вдруг поняла. Поняла со страшной, ошеломляющей ясностью.

Это больше не было просто уважением воина. Не было просто тягой или влечением. Ратибор был и прав, и неправ одновременно. Да, этот человек стал ее слабостью. Но он же стал и ее самой большой силой. И теперь, что бы ни случилось, как бы ни закончилась эта битва, она знала одно. Ее сердце, сердце воительницы, которое она считала закованным в лед, больше ей не принадлежало. Оно принадлежало ему. И она вырвет его из пасти самой Мары, богини смерти, если понадобится, но не позволит ему умереть.

Глава 13: Острие копья

Миг тишины, украденный у самой смерти.

Зоряна лежала на земле, и мир состоял из нескольких простых, осязаемых вещей: тяжести его тела на ней, бешеного ритма его сердца, который она чувствовала всей своей грудью, его хриплого дыхания на ее коже и запаха. Смеси его собственного запаха – лесного, немного дымного – с запахом пота, стали и чужой, липкой крови. Этот миг, когда они лежали так, прижатые друг к другу, был интимнее любого объятия, откровеннее любого поцелуя. В этот миг он без слов сказал ей: "Твоя жизнь мне дороже своей". И она так же без слов это поняла.

Но бой – это река, которая не останавливается ни на мгновение. Этот миг был куплен ценой жизни хазарского мечника, но другие уже были здесь.

– Вставай! – рявкнул Лютомир, рывком поднимаясь на одно колено и стаскивая ее за собой. Его лицо было бледным и жестким, как кора дерева зимой. Ярость и страх за нее все еще плескались в его глазах.

Зоряна, еще оглушенная, вскочила на ноги, судорожно сжимая рукоять «Вдовушки». Мир снова обрушился на нее шумом и движением. Двое оставшихся северян, товарищей Лютомира, воспользовавшись их падением, как коротким мигом передышки, из последних сил отбивались от наседавших хазар. Но силы были не равны.

И тут земля содрогнулась.

Это был не топот пехоты. Это был тяжелый, размеренный, неумолимый галоп – галоп тяжелой конницы.

Из-за груды тел, где раньше прятался лучник, вылетел он. Всадник, который казался самой смертью. Он был огромен, даже для хазарина, закован в пластинчатый доспех, поверх которого была накинута волчья шкура. На его шлеме развевались хвосты из черного конского волоса. Он сидел на мощном, поджаром коне, который был таким же диким и яростным, как и его хозяин. Но страшным было не это. Страшным было копье. Длинное, с широким листовидным наконечником, оно предназначалось не для метания, а для таранного удара, способного пробить и щит, и кольчугу.

И это копье было направлено прямо на нее.

Всадник видел, что именно эта женщина-воительница посеяла хаос в их рядах. Он решил покончить с ней лично.

Все произошло так быстро, что у Зоряны не было времени ни испугаться, ни отреагировать. Она только что поднялась на ноги, ее тело еще было расслаблено после падения. Она видела эту несущуюся на нее машину смерти, видела горящие ненавистью глаза хазарина под шлемом, видела отточенное острие, которое через мгновение должно было пронзить ее насквозь. Она инстинктивно выставила вперед секиру, но понимала, что древко не выдержит такого удара. Это был конец. Мысли в голове остановились, сменившись одной оглушающей пустотой.

В этот момент, вместо того чтобы отпрыгнуть в сторону, спасая свою жизнь, Лютомир сделал шаг вперед.

Он встал между ней и несущимся всадником.

Его не было видно за ее спиной, он не мог видеть, но он почувствовал. Он почувствовал изменение в ритме боя, услышал тяжелый топот, и когда он обернулся, его взгляд встретился с острием копья. До удара оставались доли секунды.

Не было времени на раздумья. Не было места героизму или самопожертвованию. Было только действие. Чистое, первобытное, выходящее за рамки разума. Действие, продиктованное чем-то более древним, чем инстинкт самосохранения.

Он взревел – без слов, просто животный рык, полный ярости и отчаяния, – и выставил вперед свой щит.

Щит, который у него остался. Точнее, то, что от него осталось. Изрубленный, расколотый в нескольких местах, едва державшийся на ремнях кусок дерева и кожи.

«Щит воина – это его честь. Он принимает на себя то, что не должно коснуться его тела и тел тех, кто за его спиной» – так учил его отец.

Зоряна видела все, как в замедленной съемке. Широкая спина Лютомира, напрягшаяся до каменной твердости. Его ноги, ушедшие в вязкую землю, чтобы выдержать удар. И жалкие остатки его щита, выставленные навстречу стальному острию.

Удар.

Звук был оглушительным. Сухой, резкий, как треск расколовшегося от молнии тысячелетнего дуба.

ХРЯСЬ!

Щит Лютомира разлетелся на сотни мелких щепок. Он не выдержал. Он взорвался, как будто был сделан из гнилой трухи. Острие копья, лишь слегка отклонившись от первоначальной траектории, прошло дальше. Но тот миг, то сопротивление, которое оказал щит, и то, как Лютомир вложил в этот блок вес всего своего тела, – все это спасло ее.

Копье ударило не в нее. Оно со скользящим, скрежещущим звуком ударило в секиру, которую Зоряна все еще держала перед собой. Страшная сила удара вырвала оружие из ее рук. «Вдовушка» отлетела в сторону, как щепка. Силой инерции хазарского всадника пронесло дальше.

Лютомир отлетел назад от страшного удара. Он рухнул на колени, его левая рука, державшая щит, безвольно повисла. Она была неестественно вывернута, а из рваной раны на предплечье, оставленной щепками и краем наконечника, хлестала кровь. Но он был жив.

Он поднял голову. Его лицо было искажено от боли, но в глазах горел тот же неукротимый огонь. Он посмотрел на Зоряну, и в его взгляде был один немой вопрос: «Цела?»

Она была цела. Ошеломленная, безоружная, но целая. А он… он пожертвовал своим последним средством защиты, своей честью воина, чтобы дать ей этот шанс.

Хазарский всадник, проскакав несколько шагов, развернул коня. Он был в ярости. Он выронил бесполезное теперь копье и выхватил саблю. Сейчас он вернется, чтобы закончить начатое.

Но он не учел одного.

Та боль, что исказила лицо Лютомира, отразилась в душе Зоряны удесятеренной, слепой, всепоглощающей яростью. Это была уже не ярость воительницы. Это было нечто более темное и древнее. Она видела не врага. Она видела тварь, которая посмела причинить боль ему. Ее мужчине.

Она не стала искать свою секиру. Она выхватила из-за пояса свой последний аргумент – длинный боевой нож-скрамасакс, и с тем же нечеловеческим воем, который уже один раз спас Лютомира, она бросилась на всадника. Прямо на несущегося коня. Без страха. Без мыслей. Лишь с одной жаждой – рвать. Убивать. Уничтожать.

Глава 14: Ярость берсерка

Существует грань, за которой заканчивается человек и начинается зверь. Эту грань воины называют по-разному: красной пеленой, боевым безумием, яростью берсерка. Большинство знает о ней лишь по слухам. Некоторые видели ее у других. И лишь единицы пересекали ее сами, чтобы потом всю жизнь пытаться забыть то, чем они стали в те страшные мгновения.

Когда Зоряна увидела сломанную, окровавленную руку Лютомира и его искаженное от боли лицо, эта грань для нее стерлась. Исчезла. Растворилась в ревущем пламени, которое взорвалось у нее в груди.

Все чувства, что она испытывала до этого – уважение, влечение, страх за него, нежность – сжались в одну точку, раскалились добела и взорвались чистой, первозданной яростью. Эта ярость выжгла из ее сознания все: тактику, боль, усталость, страх. Осталось только одно. Инстинкт. Тот самый, что заставляет волчицу рвать глотку любому, кто подойдет к ее раненому волку.

Она не бежала – она летела над землей. В руке – короткий, широкий скрамасакс, больше похожий на мясницкий тесак, чем на нож. Ее крик больше не был человеческим. Это был рев зверя, потерявшего все, кроме жажды убивать.

Хазарский всадник, разворачивая коня для второго захода, на мгновение опешил. Он привык, что пехота боится коней, расступается. А эта женщина-демон неслась прямо на него, не пытаясь уклониться. Она неслась на его коня, на его саблю, на саму смерть.

Он опустил саблю, целясь ей в голову. Но он был слишком медленным. Или она была слишком быстрой.

Она не стала атаковать его. Она атаковала коня. За мгновение до столкновения она ушла чуть в сторону и, прыгнув, всадила свой нож в шею животного, под уздцы, туда, где билась горячая артерия. Она не просто ударила – она повисла на ноже, вложив в рывок вес всего своего тела, распарывая плоть и жилы.

Конь издал ужасный, почти человеческий визг. Горячая кровь хлынула на Зоряну, заливая ей лицо и грудь, ослепляя. Но ей не нужны были глаза. Животное, обезумев от боли, встало на дыбы, пытаясь сбросить страшную ношу. Всадник, потеряв равновесие, вылетел из седла и с грохотом рухнул на землю.

Не давая ему опомниться, Зоряна вырвала нож из агонизирующего коня и бросилась на него. Он был еще жив, пытался подняться, опираясь на руку. Его пластинчатый доспех защищал его, но была одна уязвимость. Шея. То место, где шлем соединялся с нагрудником.

Она оседлала его, придавив к земле, как во время охоты придавливают кабана. Ее колени вжались в его плечи, лишая его возможности двигаться. Он смотрел на нее снизу вверх, и в его глазах под прорезями шлема плескался уже не гнев, а животный ужас. Он увидел перед собой не женщину. Он увидел богиню смерти Мару в ее самом страшном обличье.

Она ничего не сказала. Она просто подняла свой окровавленный нож и ударила. Один раз. Второй. Третий. Снова и снова. С диким, утробным рыком, который вырывался из ее груди с каждым ударом. Она вонзала сталь в щель между доспехами, кроша шейные позвонки, разрывая плоть, пока голова хазарина не повисла на неестественно вывернутой шее.

Тишина. Вокруг них образовалась мертвая зона. Оставшиеся хазары, видевшие эту нечеловеческую расправу, замерли в суеверном ужасе. Даже товарищи Лютомира прекратили сражаться, глядя на Зоряну широко раскрытыми глазами.

А она сидела на трупе своего врага, вся в его крови, и тяжело дышала, как загнанный зверь. Красная пелена медленно сползала с ее глаз, возвращая ей звуки и краски мира. Первое, что она увидела, сфокусировав взгляд, – это Лютомир.

Он стоял на коленях, опираясь на здоровую руку, и смотрел на нее. На его лице не было ни страха, ни отвращения. Была лишь бесконечная боль и… что-то еще. Нежность. Гордость. Понимание, которое проникало глубже любых слов. Он видел, что она сделала. Он видел, почему она это сделала.

Зоряна поднялась. Дрожь била ее так, что стучали зубы. Откат после такой ярости был страшен. Тело становилось ватным, а на душу ложился ледяной камень. Она подошла к нему, спотыкаясь, и опустилась рядом.

– Твоя рука… – прошептала она, глядя на его изувеченное предплечье.

– Кость цела. Просто мясо, – прохрипел он, пытаясь усмехнуться, но получилось плохо. – А ты… ты, Зоряна… ты – буря.

Он протянул здоровую руку и стер с ее щеки кровь хазарского коня. Его прикосновение, грубое и неловкое, вернуло ее к жизни.

Но хазары уже приходили в себя. Их ужас сменился гневом. Они видели, что перед ними всего двое раненых и двое измотанных воинов. Они снова начали сжимать кольцо.

Лютомир посмотрел на Зоряну. Их взгляды встретились, и в этот миг между ними протянулась невидимая нить. Больше не было ни слабости, ни страха. Была только общая судьба.

– До стяга? – спросил он, и в его голосе снова зазвенела сталь.

– До стяга, – ответила она, и ее голос был тверд.

Он с трудом поднялся на ноги. Взял свой меч в правую руку. Левая беспомощно висела, но он, казалось, не замечал ее. Зоряна подобрала свою «Вдовушку». Рукоять была теплой и липкой.

Один из выживших северян, старый, бородатый воин, сплюнул кровь и ухмыльнулся.

– Ну что, ребятки? Устроим степным шакалам последнюю баню?

И они пошли. Уже не обороняясь. А атакуя. Четверо против десятерых. Но это были другие четверо. Впереди, плечом к плечу, шли двое, опаленные огнем, который они зажгли друг в друге. Она, познавшая ярость берсерка. И он, готовый отдать за нее свою жизнь. Они двигались как единое целое. Его быстрый меч защищал их, а ее тяжелая секира проламывала им дорогу.

Это была уже не битва. Это было стихийное бедствие. Они не пробивались – они прорубались. Хазары, еще недавно уверенные в победе, теперь пятились от этого средоточия боли и ярости. Каждое движение Зоряны было смертельным, каждый выпад Лютомира – точным. Они не защищали друг друга. Они убивали за друг друга. И эта простая, страшная истина давала им силы, которые казались нечеловеческими.

Так, шаг за шагом, по трупам своих врагов, оставляя за собой кровавую просеку, они прорубали себе путь. Путь из окружения. Путь к своим. Путь к жизни.

Глава 15: Цена победы

Конец битвы наступает не тогда, когда умолкает оружие. Он приходит с тишиной. С внезапной, оглушающей, неестественной тишиной, которая следует за последним предсмертным хрипом. И в этой тишине ты впервые начинаешь слышать – не лязг стали, а стоны раненых, жужжание жирных, зеленых мух, слетающихся на пиршество, и тихий плач тех, кто нашел своего брата, друга или отца среди горы бездвижных тел.

Прорыв Зоряны и Лютомира к княжескому стягу стал той искрой, что разожгла угасающий огонь. Их отчаянная, самоубийственная ярость вдохнула новые силы в тех, кто уже готовился умереть. Увидев, как двое прорубаются сквозь плотные ряды врагов, дружинники, сбившиеся у стяга, ударили им навстречу. Фланги хазар, в свою очередь, оказались зажаты между этим последним очагом сопротивления и основными силами князя, которые, оправившись от первоначального шока, сумели перестроиться и снова сомкнули ряды.

Бой длился еще час. Час агонии, час предсмертной рубки, когда никто уже не просил пощады и не давал ее. А потом все кончилось. Хазары побежали. Не отступили, а именно побежали – беспорядочной, панической толпой, бросая оружие, пытаясь спасти свои шкуры. Дружина не преследовала. Ни у кого не осталось на это сил.

Победители стояли на поле, которое еще утром было просто степью. Теперь это была пашня смерти, обильно удобренная кровью и плотью. Они стояли, опершись на мечи и секиры, и просто дышали. Глубоко, судорожно, будто не веря, что еще могут это делать. Зоряна стояла посреди этого поля. Ее тело превратилось в один сплошной сгусток боли. Руки горели от напряжения, ноги дрожали, на плечах, на груди, на бедрах расцветали синяки от пропущенных ударов. Она была вся в крови – своей и чужой, и эта кровавая корка, высыхая на коже, стягивала ее, как чужая, слишком тесная одежда.

Красная пелена спала, оставив после себя лишь серую, выжженную пустоту и тошнотворный привкус во рту. Она смотрела на свои руки, на скрамасакс, все еще сжатый в одной из них, на «Вдовушку», лежащую у ног. Она помнила все. Помнила, как вонзала нож в шею всадника, помнила хруст его позвонков, помнила чувство первобытного, звериного торжества. И от этого воспоминания ей стало холодно. Она перешла черту. И она знала, что уже никогда не сможет вернуться обратно. Часть ее души, та, что была человеческой, умерла сегодня на этом поле.

Она подняла голову, обводя поле боя мутным, расфокусированным взглядом. Вокруг двигались выжившие. Они брели, как призраки, между телами, переворачивая их, вглядываясь в застывшие, обезображенные лица. Искали своих.

Лютомир.

Сердце, до этого молчавшее, оглушенное битвой, вдруг гулко, болезненно ударило в ребра. Где он? Она помнила, как они пробивались к стягу. Помнила, как он, истекая кровью, держал меч в одной руке, прикрывая ее. Но потом… потом, когда их встретили свои, все снова смешалось. Хаос. Рубка. Она потеряла его из виду.

Паника, холодная и липкая, поползла вверх по ее позвоночнику. Она бросила оружие на землю и, спотыкаясь, побрела туда, где в последний раз видела его.

– Ратибор! – крикнула она, заметив знакомую седую бороду. Старый воин сидел на земле, пытаясь перевязать глубокий порез на ноге.

– Жива, ведьма? – прохрипел он, поднимая на нее воспаленные глаза. – Я видел, что ты творила. У самой Мары в глазах, поди, столько злости нет.

– Лютомир, – перебила его Зоряна. Голос ее сел. – Ты не видел его? Из северян.

Ратибор помрачнел. Он кивнул в сторону, где над полем уже суетились знахари и те, кто помогал раненым.

– Там. Его унесли одним из первых, как только бойня поутихла. Рука у него плоха… да и не только рука. Он много крови потерял, пока вы свой танец плясали.

Не сказав больше ни слова, Зоря-на бросилась туда.

Это место было еще страшнее, чем само поле боя. Здесь не было ярости битвы, которая оправдывала бы кровь. Здесь была только тихая, методичная борьба за жизнь. Знахари, их руки по локоть в крови, резали, зашивали, вливали в глотки раненых какие-то отвары. Вокруг лежали люди. Те, кто еще мог стонать, и те, кто уже молчал, глядя в серое небо остекленевшими глазами.

Она искала его в этой массе искалеченных, страдающих тел. Каждое лицо, которое оказывалось не его, приносило и облегчение, и новую волну ужаса. А что, если она не найдет его здесь? Что, если он остался лежать там, на поле, и сейчас мухи уже…

Она отогнала эту мысль, как назойливое насекомое.

И нашла.

Он лежал на расстеленном плаще, чуть поодаль от остальных. Рядом с ним возился хмурый северянин из его сотни, промывая его раны. Лютомир был без сознания. Лицо его было серым, почти восковым, губы потрескались. Его изувеченная левая рука была грубо перетянута жгутом, но одежда на груди и боку тоже пропиталась кровью. Видимо, были и другие раны, которые она не заметила в пылу боя.

Зоряна опустилась на колени рядом с ним. Ее ноги просто перестали ее держать. Она протянула руку и коснулась его щеки. Кожа была холодной и липкой. Он не дышал – он едва заметно, прерывисто хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Он… – голос ее сорвался.

Северянин, ухаживавший за ним, поднял на нее усталые, покрасневшие глаза.

– Плох, – коротко сказал он. – Потерял много крови. Знахарь дал ему сонного отвара, чтобы боль унять, пока он другими занимается. Сказал, если до утра доживет, будет жить.

Если доживет до утра.

Эта простая фраза ударила Зоряну сильнее любого хазарского меча. Она смотрела на его безжизненное лицо, на темные ресницы, лежащие на бледных щеках, на кровь, пропитавшую его одежду. Она видела мужчину, который дважды за один час спас ей жизнь. Мужчину, из-за которого она познала такую ярость, о которой и не подозревала. Мужчину, без которого эта победа, это выжженное поле, усеянное трупами, эта самая ее жизнь – все это не имело абсолютно никакого смысла.

Цена победы. Вот она. Лежит перед ней на окровавленном плаще и балансирует на тонкой грани между жизнью и смертью. И Зоряна вдруг с абсолютной, ужасающей ясностью поняла, что если он эту грань перейдет, она уйдет за ним следом. Не раздумывая. Потому что мир, в котором не будет его спокойного, теплого взгляда, ей больше не нужен.

Глава 16: Перевязка ран

Время потеряло свой привычный ход. Оно превратилось в густую, тягучую массу, где мгновение растягивалось в вечность, а часы пролетали незаметно. Зоряна не знала, сколько она просидела так, на коленях, рядом с бесчувственным телом Лютомира, просто глядя на него и слушая его едва слышное, рваное дыхание. Вокруг продолжалась суета: носили воду, перевязывали раненых, уносили мертвых. Но для нее мир снова сузился до этого маленького пятачка земли, до этого человека, чья жизнь утекала, как песок сквозь пальцы.

– Дай-ка сюда.

Голос северянина, того, что ухаживал за Лютомиром, вернул ее к реальности. Он протягивал ей тряпицу, смоченную в отваре ромашки и коры дуба – отвар пах горько и чисто.

– Протри ему лицо. И шею. Хоть грязь смоешь. А я займусь рукой, надо повязку сменить, старая вся пропиталась.

Зоряна взяла тряпицу. Ее пальцы дрожали. Это было странно. Эти же пальцы час назад без дрожи держали нож, вонзая его в живую плоть. А сейчас простое прикосновение к мокрой ткани казалось невыполнимой задачей.

Она наклонилась над ним. Ее длинная, растрепанная коса упала ему на грудь. Она осторожно, почти благоговейно, коснулась его лба. Кожа была горячей. Начинался жар. Она медленно, очень нежно, начала стирать с его лица кровавую маску. Запекшаяся кровь, грязь, пыль. Под этой коркой проступало его настоящее лицо – бледное, с заострившимися скулами, с синевой под глазами. Она стерла кровь с пореза на щеке, того, что он получил в начале боя. Провела тряпицей по шее, чувствуя, как под кожей напряженно бьется жилка.

Это было самое интимное, что она когда-либо делала для мужчины. Интимнее боя плечом к плечу. Интимнее любых слов. Она прикасалась к его беззащитности. Видела его не как воина, не как несокрушимую лесную силу, а как простого смертного человека, израненного, слабого, полностью отданного в ее руки. И это зрелище не вызывало в ней жалости. Оно вызывало в ней океан такой сокрушительной, всепоглощающей нежности, что у нее запершило в горле. Хотелось выть. Хотелось плакать. Но она не сделала ни того, ни другого. Воины не плачут. Они действуют.

– Ему нужно тепло, – сказала она хрипло, обращаясь к северянину. Ее голос был чужим, надтреснутым. – Ночная степь холодная. Он замерзнет.

– Все замерзнут, – буркнул тот, осторожно разматывая повязку на руке Лютомира. Под ней открылось страшное месиво из порванного мяса и щепок. Зоряна отвернулась, чтобы не видеть. – Плащей на всех не хватит. Сначала живым, потом раненым, потом… остальным.

Зоряна посмотрела на свой плащ, лежавший рядом. Он был грязный, окровавленный, но толстый и теплый. Не раздумывая, она сняла его и осторожно укрыла Лютомира.

– Вот.

Северянин поднял на нее удивленный взгляд.

– А ты?

– Я не замерзну, – отрезала она. В ее теле до сих пор горел остаточный жар боя. Она не чувствовала холода. Она чувствовала только его, лютомиров, холод.

В этот момент Лютомир застонал. Короткий, сдавленный стон, полный боли. Его глаза дрогнули и приоткрылись. Взгляд был мутным, бессмысленным. Он смотрел сквозь нее, в серое, равнодушное небо.

– Воды… – прошептал он едва слышно. Губы его были сухими, как пергамент.

Зоряна вскочила. Она нашла бурдюк с водой, налила немного в деревянную чашу и вернулась к нему.

– Помоги, – бросила она северянину.

Вдвоем они осторожно приподняли его голову. Зоряна поднесла чашу к его губам.

– Лютомир. Это я, Зоряна. Пей.

Он, казалось, услышал ее. Его взгляд на мгновение сфокусировался на ее лице. Он узнал ее. В глубине его затуманенных болью глаз мелькнула искорка сознания. Он послушно, как ребенок, приоткрыл рот, и она тонкой струйкой, чтобы он не захлебнулся, влила ему в горло немного воды. Он сделал несколько жадных, судорожных глотков, а потом его голова снова безвольно откинулась на подставленные руки северянина.