Бог был тут всегда

Глава 1

Сухая смесь ложится на поверхность воды, собирается в хлопья и медленно идет ко дну.

«Боевики захватили Алеппо и требуют немедленной капитуляции президента Башара Асада», – неслось с телеэкрана на арабском. Мать никогда не выключала телевизор, но Малик его не смотрел. Наполеон – рыбка, которую так прозвал Малик – неохотно махала плавниками, всплывая между импровизированной аркой с колоннами в греческом стиле и кружкой, забытой тут еще в детстве. Малик покрошил весь кубик и встряхнул остатки. Наполеон оживился, приближаясь к пище; для него каждый прием пищи был манной небесной, чудом, к которому он не привыкал. «Почему человек так быстро привыкает к чуду? Ведь за каждым хлебом, полученным человеком, тоже скрывается Бог», – думал Малик.

С кухни доносился шум и запах жареных баклажанов. Их любил отец. Но Малик не жаловался: первая неделя на гражданке после армии, и все казалось особенно вкусным… Звон ложки о тарелку. «Малик, иди есть, я накладываю!» Окно кухни отразилось в стекле аквариума, и Малик следил за Наполеоном уже сквозь это отражение, словно рыбка находилась по ту сторону. «Малик!» – позвала мать снова. «Иду».

Комната была обвешана фото легендарных бойцов. Здесь всегда было тускло. Он собирал рюкзак в университет. Приоткрылась дверь: «Малик, я пошла, завтрак на столе, не забудь шапку».

Малик взял своей широкой, худой ладонью с длинными пальцами серую майку и надел ее одним махом, согнув длинные рычаги-руки в локтях. В зеркалах на дверях шкафа отражалось его худое, но жилистое тело, покрытое мощными мышцами, словно корнями, идущими сверху вниз до самых пяток.

На завтрак – баклажаны со сметаной. Ничего с детства не изменилось: та же каша, то же окно, и двор тот же. Он снял рюкзак с подоконника – за ним скрывалось фото отца, героя второй Чеченской кампании.

Лифт вызывался прожженной кнопкой. Лестничная площадка в старой хрущевке пахла по-старому, точно так же, как изо рта Геннадия Евгеньевича, преподавателя математики. «Гингивит, это все бактерии», – надо было чистить зубы чаще. В хрущевке тоже редко убирались, люди тут были теми же бактериями; на нижних этажах и вовсе пахло мочой. Выходя из подъезда, Малик увидел старую футбольную площадку с асфальтовым покрытием и разорванной сеткой ограждения. Здесь он впервые получил по лицу и не сумел ответить – позор, который, быть может, видела и мама. Это была самая большая загадка в его жизни: видела ли мать его первое унижение? Почему она не отхлестала его и не отправила дать сдачи? А может, заметила, но ничего не сказала?

Чуть выше, сквозь клетки проволочного заграждения на высотке, красовалась неровная надпись: «Победа или рай». Она появилась недавно и возбудила нейронные связи Малика. В обычной карте его нейронного маршрута возник этот знак. Он будто был предназначен ему, и было неловко его игнорировать. Словно встречающий в аэропорту держит табличку с его именем, а он проходит мимо. Эта надпись занимала все его мысли последнюю неделю. Узкая дорожка с тонкими бордюрами вела мимо футбольного поля с кривыми столбиками ограждения парковки. У торца дома стоял мужчина. Старомодные темно-коричневые брюки, тапки на босу ногу, такая же старая белая рубашка в клетку. Курил, сложив руки на груди. Малик иногда трепал его, соседа по подъезду Михаила. Каждый раз тот улыбался, а на приветствие кивал головой. Улыбался, будто восхищался им, словно видел в нем то, что было скрыто от него самого. Он был из тех, кто целый день играл в нарды в дворовой беседке и ни разу не проигрывал. Жена сердито звала его на обед, но не выгоняла из дома.

«Сапоги – лицо солдата», – говорил командир роты. Потому туфли всегда были чистыми. Малик старался перенять все детали совершенства: короткая стрижка, бритое лицо, простая одежда и хороший запах. Сила – в простоте, а красота – в минимуме деталей. До автобусной остановки еще метров триста по узким дорогам между зданиями, застроенными впритык. Район уже называли Шанхаем. За год, что Малик был в армии, тут многое поменялось. Будто улетел на год за пределы галактики, где время идет медленнее, и вернулся никому уже не известным.

Сентябрьское солнце пекло, будто в последний раз. То-то и понятно: ему уже полгода не появляться на людях. Последние жаркие объятия. Почему-то вспомнил свои проводы – тогда напился в первый и последний раз. До сих пор, как вспомнит, так рвотный рефлекс подкатывает к горлу. Он сглотнул, сбивая тошноту.

«Извините, а какая маршрутка до Ленина едет?» – спросил он у женщины. «Тридцать седьмая. Она сейчас на втором круге, ждать придется минут пятнадцать». Он уже опаздывал; решил пробежаться до универа. На нем была весенняя кофта цвета хаки, начищенные ботинки, рюкзак наперевес через плечо. Бежал вдоль рифленого забора, спустился по знакомым лестницам и оказался на площади, откуда до универа было пару километров. Не хотел опоздать. Бежал незаметно для других: его ровная спина даже во время бега, выглаженные брюки и квадратные, будто отбитые на кубе, ботинки сливали его с окружающей средой, с линиями городских зданий, столбами и бордюрами. Люди его не замечали. Они стали слишком выраженными, больше не часть общественных пространств – они индивидуумы.