Таверна между мирами

Глава 1. Дорога в никуда

Стойка тянулась дугой, как берег тихого залива, отполированная до матовой гладкости ладонями, годами, разговорами. Древесина хранила в себе сотни оттенков – от тёплого мёда до почти чёрного, как уголь, – и в этих перепадах цвета Мирнису мерещились то горные гряды, то русла высохших рек. На краю стойки стояла широкая чаша с веточкой розмарина, и влажный, терпкий запах травы растворял жар пустыни, всё ещё дрожащий под кожей.

Он подошёл ближе. Неуверенность в шагах дала себя знать только лёгким покачиванием – колени распоминали забытое чувство устойчивости. Внутри было светло и мягко: свет не резал глаза, а ложился, как шерстяной плед, – от ламп в латунных кольцах, от огня в камине, от витых свечей в стеклянных подсвечниках. Своды не давили. Воздух дышал – хлебом, дымом, тёплым маслом, свежескошенными травами, едва заметной хвойной смолой.

– Добро пожаловать, – сказал тот, кто стоял за стойкой.

Он не поднял голоса: слова расправились сами, как крылья, и легли на уши без усилия. Хозяин был невысокий, сухой, с едва заметной проседью в висках и глазами цвета старой меди. В этих глазах не было усталости – только внимание, как у мастера, который слышит, как поёт дерево под стамеской. Уголки губ хранили улыбку, не настойчивую, но неизменную, будто он улыбался не тебе, а самой способности мира складываться в смысл.

Мирнис открыл рот, но голос, сорвавшийся в пустыне, ещё не успел вернуться. Хозяин этого как будто и не ждал.

– Ты долго шёл, – сказал он просто. – Садись.

Ладонь хозяина легла на стойку. Движение – короткое, привычное, почти незаметное – и перед Мирнисом возникла кружка. Ни звона, ни скрипа – будто посуда не появилась, а всплыла из самой древесины. На шершавом ободке блеснула влага. От кружки шёл пар – не обжигающий, а зовущий. Запах ударил в сердце, как мягкий колокол: тмин, подкопчённый ячмень, щепоть соли и что-то ещё – сладкое, осторожное, как полузабытая колыбельная.

Он знал этот запах. Слишком хорошо.

– Как?.. – хрипло спросил Мирнис. Голос прозвучал не его, чужой, охрипший, но Хозяин кивнул, будто понял и это.

– Здесь у каждого – своя чаша, – ответил он. – Та, что помнит тебя лучше, чем ты сам.

Мирнис обхватил кружку двумя руками. Тепло протекло в пальцы, дальше в кровь, в плечи, в затылок – терпеливое, уверенное. Он сделал короткий глоток. Вкус был точным до боли: степной настой его народа – тёплый, чуть солоноватый, с горчинкой и едва заметной медовой нотой; напиток, которым мать встречала вернувшихся с дороги. На мгновение пустыня в нём зашевелилась, шурша песком, и ушла, как отлив.

– Ты… откуда знаешь? – спросил он, не решаясь оторвать пальцы от кружки.

– Я ничего не знаю, – мягко сказал Хозяин. – Знает таверна.

Он говорил просто, без загадок, и от этого загадки становились острее. Мирнис огляделся. Стойка, казалось, чуть меняла рисунок под лампами: кольца годовых срезов то расходились шире, то сходились, как если бы дерево дышало. На стене висели часы без стрелок. В углу, где каменная арка открывалась в ещё один зал, воздух дрожал, как над горячей глиной, и на миг показалось, что там – не зал, а берег моря, низкая волна, лениво лижущая песок.

– Сколько… времени? – выдохнул он, сам не понимая зачем.

– Здесь время – как вода в кувшине, – ответил Хозяин. – Сколько нальёшь – столько и будет. У кого-то кувшин треснул, у кого-то переполнен. Таверна не торопит.

Он сказал это так, как будто повторял знакомую пословицу. В его голосе не было ни тени важности, и оттого каждое слово ложилось на место. Мирнис сделал ещё один глоток. На языке проступили отзвуки давних дорог: звенящие от холода ночи, потяжелевшие на ветру палатки, конский пот, нехитрый смех у костра. Он втянул воздух глубже. Лёгкие, впервые за много дней, не скрипнули от песка.

– Я… – начал он и запнулся. Кажется, он хотел назвать своё имя, но оно, родившееся в жаре, сейчас звучало слишком громко. – Я шёл. Долго. Там… ничего нет.

Хозяин коротко кивнул.

– Здесь есть очаг, – сказал он. – Сядь у огня. Там говорятся те слова, которые не получаются у стойки.

Он вышел из-за стойки – неторопливо, тихо, так, будто его шаги повторяли ритм этого места. Мирнис, не отпуская кружку, двинулся вслед, как движутся за проводником в незнакомом городе: не быстро, но без сомнений. Пол под ногами отозвался глухим, уверенным звуком. Нога не проваливалась, не скользила – словно под досками не пустота, а плотная, надёжная земля.

Очаг стоял в центре зала, как сердце. Каменная чаша, широкая, гладкая, и в ней – огонь, не красный, а медовый, в котором пламя иногда складывалось в круглые лепестки, иногда – в тонкие язычки, похожие на перья. Дым уходил куда-то наверх, не оставляя копоти и не щипля глаза. К огню было повернуто полкруга кресел и лавок, мягко стертых, удобных, как ладонь. Каждое – чуть разное: одно с високими подлокотниками, другое – почти лежанка, третье – с резной спинкой. Мирнису досталось простое, широкое, как степная седёлка, с вдавленной подушкой сиденье. Он сел – и понял, что это «его» место: спина приняла форму, плечи опустились, дыхание само нашло ровную глубину.

– Здесь… безопасно? – спросил он, когда тишина между ними стала похожа на доверие.

Хозяин присел на край соседней лавки, поставил локоть на колено, сцепил пальцы.

– Здесь безопасно в том смысле, в каком безопасен сон, – сказал он. – Ты спишь – и никто не причинит тебе вреда. Но то, что приснится, зависит от тебя.

– Сон? – Мирнис непроизвольно глянул на кружку. Пар уже почти не поднимался, тепло оставалось, как эхо.

– С тех пор, как миры перестали узнавать друг друга, – продолжил Хозяин, – людям понадобилось место, где они всё ещё встречаются. Иногда – с собой прежними. Иногда – с теми, кем могли бы стать. Иногда – с теми, кого когда-то называли врагами. Таверна делает вид, будто она дом. Но это не дом. Это узел. Здесь не живут, здесь – находят.

– Что? – спросил Мирнис.

Хозяин посмотрел на огонь. Пламя, ответив, сложилось на миг в тонкую, точную стрелу и тут же распалось, будто нарочно.

– То, что хватит унести, – сказал он. – Иногда – ответ. Иногда – вопрос, наконец заданный правильно. Иногда – дорогу.

На слове «дорогу» в груди Мирниса что-то дрогнуло. Дорога, которая вела его через пустыню, внезапно перестала казаться линией отчаяния; она стала полем, на котором можно выбрать тропу. Он опустил взгляд на свои ладони – иссечённые, обожжённые, с тонкими нитями песка в складках. Кружка между ними казалась непозволительной роскошью.

– Ты говоришь так, будто всё уже решено, – тихо сказал он.

– Ничего не решено, – Хозяин покачал головой. – Мы – место, где решения становятся видимыми. За дверью они прятались от тебя в грохоте солнца. Здесь они сидят напротив и молчат, пока ты не спросишь.

Где-то справа зазвенела струна – не до конца настроенная, пухлая на слух, как свежий хлеб. Кто-то тихо засмеялся. Слева шептались двое – шепот был на языке, которого Мирнис не знал, но он отчётливо понял смысл: жалоба на дождь, который не вовремя. Миры слоились вокруг очага, как тонкие ткани: их можно было раздвинуть пальцами – и нащупать между ними пустоту, но пока они лежали плотной стопкой, тёплой и улегающейся к плечу.

– А ты кто? – спросил он, наконец. – Ты – Хозяин. Но кем ты был до этого места?

Уголки губ Хозяина тронула та же тихая, терпеливая улыбка.

– Тем, кто входил сюда так же, как ты, – сказал он. – Уставшим. С разбитыми руками. С именем, которое когда-то казалось важнее всего. Имя и сейчас важно, Мирнис. Просто здесь его можно сказать без крика. Здесь оно – не знамя, а ключ.

Мирнис кивнул, не удивившись, что тот произнёс его имя. Оно прозвучало мягко, как масло по тёплому хлебу, и впервые за долгое время не порезало слух лезвием воспоминаний.

Огонь треснул, выбросив тонкую искру, и она не пропала в дымоходе, а, казалось, медленно поднялась к своду, как светлячок. Где-то далеко по залу скрипнула дверь; Мирнис обернулся и увидел лишь, как воздух дрогнул, принял на миг форму узкой улочки под дождём – и снова стал залом. Он опустил плечи. Тепло от кружки уже не требовало, оно соглашалось – и позволило вниманию развернуться, как карту.

– Ты сказал – находят дорогу, – произнёс он. – А если её нет?

– Тогда мы наливаем ещё, – сказал Хозяин. – И ждём, пока ты увидишь, что у дороги всегда хотя бы два края. Один – у ног, другой – где взгляд упирается. Между ними – ты.

Слова не резали, не давили – они как будто раскрывали в комнате ещё одно окно. В нём не было вида; было только ощущение, что воздух стал глубже.

Мирнис отпил в последний раз. Вкус изменился едва уловимо – меньше соли, больше меда, как бывает к утру. Он отставил кружку, и та встала точно в белесый след на столике – будто именно здесь и должна была стоять всегда. В теле поселилась тишина – не пустая, а живая, как пруд, который знает свои берега.

– Отдохни у огня, – сказал Хозяин, поднимаясь. – Когда будешь готов – спросишь. Здесь никто не торопит. Время… – Он кивнул на часы без стрелок. – Оно здесь помнит тебя, даже когда ты не помнишь его.

Он ушёл, растворившись в делах, как человек, который знает: разговор ещё не закончился, просто ему нужен воздух. Мирнис откинулся в кресле и позволил теплу обнять себя до плеч. Пламя дышало ровно. Шёпоты, смех, сдержанные голоса рассыпались мягким дождём, и каждый звук ложился туда, где должен. Впервые за долгие дни и, возможно, годы, тело перестало собираться в кулак. Он закрыл глаза. Мир, казалось, держал его ладонью за затылок и говорил: «Ты не один».

Он не уснул – он просто перестал падать. И это было достаточно, чтобы поверить: дорога в никуда привела его туда, где «никуда» заканчивается. И начинается вопрос.

Он сидел в кресле, чувствуя, как спина впервые за всё время перестала болеть, а пальцы – дрожать. Это было почти непривычно: не бороться, не сжимать зубы, не тащить ноги вперёд, а просто быть. Мирнис осознал, что его дыхание стало ровным, тихим, как у ребёнка, который только что перестал плакать.

Огонь в очаге завораживал. В пламени рождались и умирали образы: то струи горячего песка, переливающиеся на ветру; то горные пики, покрытые инеем; то лики людей, которых он едва помнил. Лик матери – молодой, смеющейся, с горсткой степных трав в руках. Лик отца – сурового, но доброго, с глазами, смотрящими вдаль. Они возникали и исчезали, как будто огонь показывал не будущее, а саму суть памяти – её уязвимость и её силу.

Гул таверны шёл фоном: мягкий, почти успокаивающий. Где-то рядом кто-то тихо перебирал струны – мелодия рождалась медленно, будто музыка не спешила рассказать, чем закончится. Чей-то смех прокатился дальше в зале – лёгкий, беззлобный, словно волна, ударившаяся о камни. Мирнис понял: каждый звук был живым, но ни один не ранил. Даже шёпоты, даже шаги – всё сливалось в гармонию.

Он посмотрел на дверь, через которую вошёл. Та самая деревянная дверь посреди пустоты. Теперь она выглядела иначе: не странной, не чужой – а естественной, словно всегда стояла на этом месте. Даже больше: словно весь мир строился вокруг неё. Мирнис ощутил лёгкий укол тревоги – что будет, если он выйдет обратно? Вернётся ли пустыня? Будет ли у него достаточно сил ещё раз пройти через неё?

Но рядом был очаг. Огонь шумел так, будто говорил: «Сейчас не время думать о дороге назад. Сейчас – время остаться».

Мирнис позволил себе опереться локтем на подлокотник кресла. Он провёл рукой по гладкой ткани подушки. Её тепло и мягкость не оставляли сомнений – это не мираж. Это не обман жажды и отчаяния. Это место действительно существует.

Он медленно закрыл глаза. И в темноте ощутил, что пустота вокруг него – та самая, из которой он вышел, – больше не нависает. Она отступила, оставив лишь лёгкий шорох в памяти. Теперь он был здесь. В месте, которое, возможно, не принадлежит ни одному миру, но при этом живёт всеми сразу.

И когда он уже почти провалился в эту странную полудрёму, Хозяин снова прошёл мимо – бесшумно, но Мирнис почувствовал, как его шаги откликнулись в полу. Хозяин ни на что не посмотрел, не сказал ни слова, но его присутствие само по себе было ответом на невысказанный вопрос: «Здесь ты можешь остаться, сколько захочешь».

Огонь треснул, выбросив искру. Она поднялась в воздух, но не погасла – зависла под потолком, как крошечная звезда. Мирнис следил за ней до тех пор, пока она не растворилась в мягком свете ламп.

И впервые за многие дни он почувствовал – не надежду даже, а тишину, из которой надежда только начинает рождаться.

Глава 2. Зал с тысячей лиц

Мирнис сидел у огня, чувствуя, как усталость постепенно превращается в дрему, и уже почти позволял себе погрузиться в неё, когда заметил странную деталь.

Треск дров в очаге вдруг изменился. Он стал чуть более звонким, резким – как если бы вместо сухих поленьев горел не дерево, а металл.

Очаг перед ним был всё тот же, и огонь был тёплым, живым. Но рядом, за соседним столом, сидел человек в массивных латах. Он держал кубок, глядя в пламя, и, судя по его выражению лица, видел совсем другое.Мирнис поднял взгляд – и на миг не понял, что происходит.

– Прекрасный зал, – сказал рыцарь, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику. – Каменные своды, геральдика старых домов, знамёна моих предков… Всё как во дворце. – Он улыбнулся так, словно вернулся домой.

Мирнис нахмурился. Каменные своды? Здесь – деревянные балки, тёмные и закопчённые. Ни флагов, ни гербов… лишь тепло огня.

Он отвёл взгляд – и заметил ещё одного гостя. Человек, если это слово вообще подходило. Его лицо сверкало металлическим блеском, а в глазах бегали огненные линии, похожие на строчки кода. Киборг, полумашина, полуживое. И он тоже смотрел на зал, но его взгляд был полон восторга.

– Голографические панели… – проговорил он, и голос его звучал, как эхо множества голосов, сливающееся в один. – Дизайн совершенный. Сталь и свет. Интерфейсы идеально встроены в архитектуру.

Мирнис обернулся на очаг. Ни панелей, ни хрома. Только дерево и камень. Только треск дров и запах смолы.

– Что?.. – выдохнул он одними губами.

И в этот миг понял: дело не в том, что один ошибается. Нет. Каждый видел свою таверну.

Рыцарь – сводчатый зал, словно тронный.

Киборг – сияющий центр, где всё дышит технологиями.

А он сам – старую тёплую таверну, пахнущую древесиной и хлебом.

Словно стены были живыми и подстраивались под того, кто смотрел.

Словно таверна знала, чего каждому не хватает.

Он замер, пытаясь уловить, что именно здесь дышит: стены, воздух или сама тишина между звуками.

Мирнис осторожно подошел к столику с гостями и аккуртно подсел рядом.

– Простите… – его голос прозвучал хрипло, будто он говорил впервые за долгое время. – Вы сказали… своды?

Рыцарь медленно повернул к нему голову. Лицо, обветренное и суровое, оживилось лёгкой улыбкой.

– Конечно, своды, – он поднял руку, обведя пространство вокруг. – Разве не видите? Высокие арки, гербы домов, драконы в каменной резьбе. Здесь даже витражи, смотри, как свет льётся сквозь них. – Он говорил искренне, без тени сомнения.

Мирнис оглянулся. Там, где рыцарь указывал – никакого витража. Лишь закопчённое дерево, простое и тёмное.

Он почувствовал, как в груди зарождается холодок.

– А вы? – он повернулся к киборгу, который молча слушал их разговор, и его металлические губы скривились в нечто вроде ухмылки.

– Я вижу сияние, – ответил тот. Голос переливался, как металл на ветру. – Лёгкие голограммы, панели управления, интерфейсы, которые слушаются одного взгляда. Здесь всё – технологии высшего уровня. Место совершенства. – Его глаза загорелись сильнее, будто подтверждая слова.

Мирнис сжал кулак на подлокотнике кресла. Для него это был старый деревянный зал с очагом, грубыми столами, запахом хлеба и дыма. Для них – дворец и храм технологий.

– Но… – он запнулся, не зная, как спросить. – Мы ведь… в одном и том же зале?

Рыцарь засмеялся. Смех был глубоким, уверенным.

– Конечно. Где же ещё? Разве это не очевидно?

– Единственное место, где можно быть, – добавил киборг и подался вперёд, словно собирался коснуться воздуха. – Таверна.

Оба говорили так, будто это было истиной, не требующей доказательств.

Мирнис откинулся назад, чувствуя, как в голове медленно оседает мысль: таверна не одинакова для всех. Она откликается на того, кто в неё вошёл.

Словно у неё есть сердце, которое бьётся тысячью ритмов сразу.Словно живое существо.

Он снова перевёл взгляд на пламя очага. Теперь оно казалось ещё страннее. В каждой вспышке было что-то, что не могло принадлежать только ему: образы, формы, шёпоты. Мирнис ощутил, как будто за ним кто-то наблюдает. Не зло, не враждебно, но – внимательно, жадно, как смотрят на нового гостя, от которого ждут истории.

Таверна ждала.

Мирнис долго молчал, прислушиваясь к себе и к странным словам рыцаря и киборга. Их уверенность была пугающей: они действительно видели то, о чём говорили. И это делало реальнее саму невозможность таверны.

Он поднял глаза. Хозяин стоял за стойкой, как и прежде. Ни один жест, ни одна складка его одежды не изменились за всё время, что Мирнис наблюдал. Казалось, он был здесь всегда – не человек, а часть интерьера, такой же естественный, как камин или стол.

И всё же было в нём что-то тревожащее: лёгкое ощущение, что он смотрит прямо в сердце каждого, даже когда опущены глаза.

Мирнис поднялся. Стул скрипнул – деревянно, просто, как и всё вокруг. Но он заметил, как рыцарь обернулся: для него это был не скрип дерева, а глухой звон железа. Киборг же скривил губы – ему послышался, видимо, щелчок механизмов.

Мирнис почувствовал дрожь в пальцах. Он шагнул вперёд, к стойке.

Воздух становился гуще, чем ближе он подходил к Хозяину. Словно вокруг того был собственный круг тишины, и шаги гостей туда не проникали. Запахи – хлеба, вина, дыма – сплелись с другими: аромат смолы, свежести грозы, даже металлической прохлады, будто от чистого клинка. Мирнис не мог решить, какой запах настоящий – все они существовали одновременно.

Он остановился у стойки. Хозяин поднял взгляд.

То были глаза, в которых отразились все огни таверны. Не просто свет очага – в них, казалось, можно было различить и блеск рыцарских факелов, и холодное свечение голограмм киборга, и тусклые лампы, которые видел сам Мирнис. Глаза, вмещающие все версии зала сразу.

– Ты заметил, – сказал Хозяин негромко. Голос был ровным, как поверхность озера в безветрие. – Не каждый замечает так скоро.

Мирнис сглотнул.

– Что… это за место?

Хозяин чуть улыбнулся, но улыбка была без радости, скорее – как тень, упавшая на лицо.

– Это место – зеркало. Оно показывает каждому то, чего он ищет. – Он поставил на стойку пустую кружку, и в ту же секунду она наполнилась напитком – янтарным, густым, с пеной, источающей запах степных трав. Тот самый вкус, который Мирнис знал с детства, вкус их маленькой деревенской пивоварни.

Он взял кружку в руки – и сердце сжалось, будто кто-то напомнил о доме так резко, что стало больно.

– Но зеркало не всегда честно, – добавил Хозяин, и взгляд его стал глубже, как омут. – Иногда оно показывает не то, что есть, а то, что ты потерял.

Мирнис едва удержал кружку. Его губы коснулись пены – и на миг он снова почувствовал лето своего детства, запах тёплой травы, смех сестры, шум реки. Мир, которого давно не было.

Он отнял кружку ото рта и посмотрел на Хозяина. Тот стоял всё так же спокойно, словно ничего не сказал.

Но внутри Мирниса уже шевельнулась мысль:

Это место не просто живое. Оно знает меня лучше, чем я сам.

Он обернулся – рыцарь о чём-то горячо спорил с самим собой, размахивая рукой в латной перчатке, которой здесь и в помине не было. Киборг неподвижно сидел в кресле, и только его глаза-экраны мигали всё новыми символами.Мирнис медленно отошёл от стойки, не выпуская кружку из рук. Напиток грел пальцы, как будто внутри был не просто настой трав и зерна, а само лето, заключённое в янтарь.

Мирнис покачал головой и направился к своему месту, к очагу.

Тот встречал его мягким светом. Пламя колыхалось неспешно, будто дышало в унисон с залом. Огонь был живой, слишком живой: в каждой вспышке мерещились очертания лиц, будто кто-то смотрел изнутри огня. Одно лицо улыбнулось, другое нахмурилось, третье едва заметно качнуло головой.

Он сел в кресло, поставил кружку рядом и подался ближе к теплу. Спину мгновенно окутала волна покоя, такой плотной, что хотелось закрыть глаза и больше никогда не вставать.

Тишина здесь была особая. Она не звенела, как пустота в пустыне, и не гремела, как тишина битвы после боя. Она была вязкой, густой, как мёд. И Мирнис вдруг поймал себя на мысли: если он задержится в этой тишине слишком долго – она втянет его в себя. Он перестанет быть.

Он коснулся кружки – и снова вдохнул запах детства. Но теперь он уже не был таким светлым. В нём звучала нота чего-то утраченного, как горечь полыни под сладостью мёда.

Огонь в очаге треснул. На миг пламя выгнулось в сторону Мирниса, и ему показалось, будто оно облизнуло его дыханием. Тёплым, но слишком внимательным.

Ты дома, – шепнуло что-то в глубине. Или это был лишь его собственный голод по дому?

Или тебя проверяют?

Мирнис крепко зажал кружку в ладонях и отвернулся от пламени. В его тепле было нечто большее, чем уют. Это был взгляд.

Он снова ощутил: таверна наблюдает. Она принимает его, кормит, утешает – но не бесплатно. Её интересовало, кто он. Зачем пришёл. И что выберет, когда настанет момент.

Глава 3. Чаша для каждого

Зал постепенно наполнялся мягким светом, как будто очаг решил поделиться огнём с каждым столом. Пламя не ярче, но стены засияли теплее, и даже воздух потяжелел ароматами. Мирнис заметил, что Хозяин, бесшумный, словно тень, принёс на подносе блюда.

Он не спрашивал, чего желают гости. Не записывал заказов, не уточнял предпочтений. Просто подходил к столу – и ставил еду.

Перед рыцарем появился поднос, на котором красовался целый окорок дикого кабана. Сочная корочка хрустела, пар поднимался густыми клубами, а рядом лежал ломоть хлеба, испечённого явно не сегодня, а в те времена, когда рыцарские замки стояли гордо, а на полях росли злаки под звон лат. Рыцарь вдохнул запах и выдохнул с облегчением:

– Такого мяса я не видел со времён пиршеств в зале моего лорда…

Киборг напротив склонил голову, будто обрабатывая входящий сигнал. Перед ним стоял прозрачный контейнер с вязкой массой бледного цвета, которую нельзя было спутать ни с одним «земным» блюдом. Она мерцала слабым светом, словно хранила в себе энергию батареи. Он достал встроенную в руку трубку и подключился прямо к контейнеру. По его телу пробежала волна неоновых линий, и он удовлетворённо закрыл глаза.

– Питательные значения оптимальны, – произнёс он с металлическим оттенком. – Почти идентичны нормам моего мира.

Ведьма, сидевшая ближе к тени камина, получила деревянную миску, из которой тянулся пар зелёного оттенка. Запах трав, острый и терпкий, пробирал до костей. Она взяла ложку, зачерпнула густую похлёбку и прошептала:

– Это мой отвар… из болотных корней. Но как… кто мог знать его рецепт?

Мирнис наблюдал за ними, и сердце его сжималось в предчувствии. Он уже знал, что увидит, но всё равно не был готов. Хозяин подошёл к нему и поставил простую, грубую глиняную тарелку.

На ней лежали ломтики запечённой картошки, румяной, с золотистой корочкой, посыпанной солью и сухим укропом. Рядом – крошечный кусок сыра, мягкого и тягучего. И запах… такой, что ноги его дрогнули.

Простая деревенская еда, которой угощала его мать после работы в поле. Та, о которой он почти забыл, и которую никогда больше не встречал.Это была еда его детства.

Мирнис уставился на тарелку. В горле встал ком. Он взял кусочек картофелины пальцами, как делал мальчишкой, и сунул в рот. Вкус был… таким же. Даже горячий пар обжёг язык точно так, как раньше. И вдруг воспоминания накрыли его волной: солнечный день, шум кузницы неподалёку, голос матери, тёплый и усталый.

– Это… невозможно, – прошептал он.

За столами воцарилась странная тишина. Каждый был занят своим блюдом, но каждый понимал: они все столкнулись с чудом.

Рыцарь первым нарушил молчание:

– Я шёл в поход и потерял отряд. Мы сражались с тварями в горах. И вдруг… открыл дверь в скале. А за ней – это место.

– Я был на орбитальной станции, – отозвался киборг. Его голос звучал металлически, но в нём сквозило недоумение. – Я выполнял рутинный ремонт шлюзов. Потом – вспышка света. Сбой навигации. Я сделал шаг… и оказался здесь.

Ведьма склонилась над своей миской, её волосы заслонили лицо. Но слова прозвучали чётко:

– Я варила отвар, чтобы прогнать голод. Шёпоты болот обещали силу, если я пройду тропу. И тропа вывела меня сюда.

Все трое обернулись к Мирнису.

Он долго молчал, пальцы его сжимали ложку. И только потом он тихо сказал:

– Я шёл по пустыне. Долго. Слишком долго. Думал, что умру. И вдруг – дверь.

Слова повисли в воздухе. Казалось, таверна сама слушала их признания, впитывала их в стены. Пламя в очаге треснуло громче обычного, будто откликнулось.

И Мирнис впервые подумал:

Если это место даёт каждому его пищу, его дом и его надежду… значит, оно что-то хочет взамен.

Мирнис чуть отодвинул тарелку и откинулся на спинку кресла. Огонь плясал перед ним, но теперь его пламя казалось не просто светом и теплом. Оно будто слушало, глядело.

Рыцарь вытер жирные пальцы о рукав кольчуги и оглядел остальных. Его голос был низким, гулким, словно колокольный звон:

– Знаете, я видел немало чертовщины. В подземельях, где мрак дышит из каждого камня, и на стенах крепостей, когда враг колдовал огнём. Но никогда не встречал места, где сама стена подстраивается под мои глаза.

Он провёл ладонью по резной колонне у стола – для него это был камень, покрытый гербами, выцветшими от времени. Но Мирнис видел лишь гладкое дерево, тёплое, словно отполированное сотнями рук.

– Для тебя это камень? – тихо спросил он.

– Камень и гербы. Символы моих предков, – рыцарь нахмурился. – А ты видишь дерево.

Киборг, не отрывая взгляда от своей мерцающей массы, произнёс сухо:

– Для меня это панели. Металл и голографическая сетка. Зал оформлен как командный центр. Ведьма тихо засмеялась, её смех прозвучал странно – словно колыхнулась трава на болоте.

– А для меня это пещера. Широкая, сырая, с мхом по стенам. Но очаг всё тот же.

Они замолчали. Каждое слово осаждало в них понимание, что зал – не один, а тысяча. И каждый сидит в своём, хотя разделяют один и тот же стол.

Мирнис провёл рукой по подлокотнику кресла. Для него это был дуб, тёплый, деревенский, знакомый до дрожи. Но что, если для другого это вовсе не дерево?

– Таверна живая, – тихо сказал он, и сам испугался собственных слов. Они прозвучали слишком естественно, словно подсказаны кем-то изнутри.

Рыцарь прищурился.

– Если это живое место, значит, у него есть хозяин. Мы видели его – старик за стойкой. Но он ли управляет этой силой?

Киборг коротко мигнул глазами-экранами.

– Хозяин лишь посредник. Система слишком сложна, чтобы быть делом рук одного. Я чувствую энергию в стенах. Она не линейна. Это сеть. Сеть, которая тянется дальше, чем я могу просканировать.

– Сеть, или корни, – добавила ведьма, проводя пальцем по краю своей миски. – Живое древо всегда знает, что нужно тем, кто прикасается к нему. Оно даёт силу, но и пьёт в ответ.

Мирнис слушал и чувствовал, как в груди сжимается что-то холодное. Потому что пока они рассуждали, он вновь взглянул на свою тарелку. Там оставался кусочек картофелины. И вдруг ему показалось, что она смотрит на него. Как будто ждёт.

Ешь. Ешь – и Таверна узнает тебя лучше.

– Может, она не только кормит нас. Может, она пробует нас.Он отодвинул тарелку.

И в этот миг пламя в очаге вспыхнуло ярче, чем прежде, осветив лица гостей. На краткое мгновение Мирнис был уверен: огонь улыбнулся.

Глава 4. Киборг и паладин

Дверь таверны скрипнула – звук этот был тягучим, будто древесина сама нехотя впустила нового гостя. Все головы в зале повернулись, и Мирнис тоже поднял взгляд от огня.

На пороге стоял человек, в чьём облике не было ничего случайного. Высокий, статный, с могучими плечами, закованными в доспехи, которые сияли не ярко, но тяжело – словно носили на себе свет утра, ещё не успевшего разгореться. Его шаг был уверенным, и каждый удар сапога по полу отдавался гулом, будто зал был храмом, а не таверной.

Шлем он держал под мышкой. Лицо суровое, обветренное, но глаза – ясные и прямые, полные внутреннего огня. У пояса – щит с выцветшим солнцем на эмали, на спине – длинный меч, к которому рука его, казалось, могла привычно скользнуть в любой миг.

Хозяин таверны поднял глаза из-за стойки, и в его взгляде не было ни удивления, ни приветствия – только спокойное знание.

– Добро пожаловать, путник, – сказал он.

– Если этот дом примет меня, я приму его хлеб и чашу, – голос паладина был низким, как раскат колокола.

Словно в ответ на его слова, вино само появилось в его руке – густое, рубиновое, и дымящееся жаркое с кабаниной, пахнущее специями, возникло на ближайшем столе. Паладин уселся за тот же длинный стол, где уже расположились киборг и рыцарь.

Мирнис заметил, что рыцарь, сидевший напротив киборга, лишь ухмыльнулся, подперев подбородок рукой. Он выглядел расслабленным, откинувшись на спинку массивного стула, словно ждал забавного зрелища. Его глаза блестели – может быть, от вина, а может, от предчувствия конфликта.

Киборг не поднял головы сразу. Его руки, металлические, с суставами, скрипящими при движении, перемешивали вязкую серую массу в миске. Голографическая подсветка пробегала по его коже, и казалось, что сам свет в таверне неохотно касался его.

Паладин же, сев, принялся за еду молча, но недолго. Он взглянул на соседа и замер. Словно только что заметил рядом не собеседника, а нечто чуждое.

– Странный ты, – сказал он наконец, поставив кубок на стол так, что дерево гулко откликнулось. – В тебе нет дыхания, ни искры света. Лишь холод и сталь. Что ты за тварь, что смеет сидеть рядом с людьми?

Рыцарь усмехнулся, не вмешиваясь. Он лишь покачал головой и пробормотал, скорее для себя:

– Началось…

Киборг повернул к нему лицо, в котором не было ни тени эмоций. Его голос звучал металлически ровно, но в этой ровности слышалось презрение.

– Я человек больше, чем ты, паладин. Мои кости заменены прочнее стали, моё сердце работает точнее любого твоего органа. Я стер свои ошибки, свою слабость. Ты же – всего лишь старый кодекс в живой оболочке. Паладин сжал рукоять кубка так, что костяшки побелели.

– Честь и вера – вот что делает человека человеком. Без них он скотина… или машина. Киборг чуть наклонился вперёд.

– Честь – программа. Вера – самообман. Они нужны слабым, чтобы терпеть свою ничтожность. В будущем от этого мусора избавляются.

Рыцарь рассмеялся в голос, откинувшись ещё дальше. Его смех был звонким, но в нём слышался азарт зрителя на турнире:

– Спор века! Свет и железо. Ну, посмотрим, кто кого.

Паладин резко поставил миску с мясом на стол, и нож, лежавший рядом, подпрыгнул. Его рука уже тянулась к мечу.

– Тогда твоё будущее – тьма.

Киборг спокойно выпрямился, и его правая рука разом раскрылась, превращаясь в тонкий клинок, вытянувшийся из предплечья.

Воздух в зале сгустился. Мирнис почувствовал, что даже огонь в очаге стал тише, словно замер в ожидании.

Они встали. Два мира, два пути. И между ними – тишина, натянутая, как струна.

Мирнис сжал подлокотники кресла. Его дыхание сбилось, и он впервые ощутил: здесь, в этом зале, есть границы, которые нельзя переходить. И всё же они были пересечены.

Острие клинка, выдвинувшегося из руки киборга, отразило отблеск огня. Меч паладина наполовину выскользнул из ножен. Между ними тянулось напряжение, готовое вспыхнуть в ярость – и тогда стены зала залились бы кровью.

Но этого не случилось.

В одно мгновение воздух изменился. Не звук, не свет – именно воздух. Мирнис ощутил, как вдохнуть стало труднее, словно в таверну ворвалась сама вечность. Сначала дрогнул пол. Под ногами пробежал холод, мгновенно прогнавший тепло очага. В считанные секунды дубовые доски покрылись инеем, белёсым и острым, как иглы.

Стены застонали. Казалось, сама древесина пыталась сдвинуться, сомкнуться, придавить спорщиков, чтобы не дать их гневу разлиться дальше. Столы и лавки скрипнули, словно живые, а огонь в камине не вспыхнул, а наоборот – сжался, превратился в маленькое, злобное пламя, едва удерживающееся среди тьмы.

Оружие изменилось первым.

Киборг вздрогнул – его клинок, ещё секунду назад гладкий и сверкающий, почернел, потяжелел. Мирнис слышал, как металл словно «стонал», ломаясь под собственным весом. Киборг попытался поднять руку – и та упала вниз с глухим звоном, как будто вместо лезвия у него вырос обломок скалы.

Паладин тоже застыл. Его меч, лишь наполовину вынутый, вдруг стал неподъёмным. Он напрягал мышцы, жилы вздулись на шее, но меч не поднимался. Более того – рукоять тянула вниз, будто к земле, как якорь, словно сам клинок не хотел быть выхваченным против воли Таверны.

И тогда Хозяин поднял взгляд.

Он не двигался, не вставал со своего места за стойкой. Но его глаза – спокойные, глубокие, будто в них отражались звёзды, которых никто никогда не видел, – встретились со спорщиками.

– Довольно, – произнёс он. Голос его не был громким, но в нём звучало то, что было древнее любого слова.

Рыцарь, который до этого ухмылялся, впервые перестал улыбаться. Он откинулся назад, но уже не с ленивым азартом зрителя – в его взгляде мелькнуло уважение.

Киборг и паладин стояли секунду-другую, будто надеясь ещё сопротивляться. Но затем оба одновременно рухнули обратно на лавки. Не силой – волей, чуждой и неотвратимой. Их плечи опустились, словно на них легли невидимые цепи.

Огонь снова вспыхнул в очаге, тепло вернулось. Иней на полу растаял так же быстро, как появился, оставив лишь тёмные пятна влаги. Всё вернулось на свои места – но в воздухе висел осадок, холодное напоминание.

Мирнис, до этого затаивший дыхание, судорожно втянул воздух. Его сердце колотилось так, будто он сам едва не оказался на месте спорщиков. Он понял: это место было не только приютом от пустоты. Оно могло стать клеткой.

Таверна живая. И её хозяин держит власть, которую никто здесь не оспорит.

И впервые Мирнис почувствовал – уют этого зала может обернуться мёртвой хваткой.

Глава 5. Ведьма и капитан

К вечеру зал стал тише – не потому, что разговоры стихли, а потому, что в них появилось больше пауз. Пламя в очаге полегчало, будто разучилось шуметь, и свет его распластался по столешницам тёплыми лужицами. На одну такую «лужицу» легла ладонь ведьмы – тонкая, сухая, с тёмными прожилками, как у веточки, пережившей бурю.

Она сидела у самого огня, чуть повернувшись боком, так что тень от её плеча складывалась на стене в профиль птицы. Волосы – спутанные, пахнущие болотной мятой и дымом, – были перехвачены бечёвкой с подвешенными костяными бусинами. На её столике – деревянная миска с густой травяной похлёбкой, пучок сушёного зверобоя, мешочек с неясными семенами. Ведьма потёрла ладони, и в воздухе поднялась пыльца: свет очага, коснувшись её, стал зеленоватым, как лунная отсвет на воде.

Напротив, через узкий проход, расположился капитан, пришедшим несколько минут назада из глубин таверны, – человек из иных небес. Его форменный китель не был безупречно выглажен (таверна не любила идеальные складки), но держал линию так, будто внутри него жил каркас. На груди – эмблема флотилии: дуга орбиты, перечёркнутая стрелой курса. Капитан держал кружку, из которой поднимался «озоновый» аромат свежесваренного кофе; на столе, рядом с его рукой, лежал тонкий прямоугольник – прибор, что-то среднее между планшетом и штурманским логом. Экран был бесполезен в этом месте, зато его глянцевая поверхность отражала пламя, разбивая его на строгие сегменты, как и полагается прибору, который всё стремится измерить.

– Заклинание, – сказала ведьма, просто и мягко, как если бы обсуждала рецепт теста. – Не просьба и не приказ. Это договор. Ты даёшь миру правильные слова и правильные жесты – он отвечает. Иногда быстро, иногда спустя год. – Она вытряхнула из мешочка три семечка, катнула по столу – они остановились треугольником. Ведьма кивнула, будто услышала шаги. – Предсказание же – не знание. Это запах дождя до того, как он упадёт.

Капитан улыбнулся одним уголком губ. Улучшенная гравитация его мира не научила губы смеяться целиком.

– Вы описываете модель, – сказал он, облокотившись на стол и щёлкнув пальцем по краю кружки так, что металл загудел ровно и низко. – Модели полезны, пока предсказывают. Ваши «жесты» и «слова» – набор инструкций для системы с большим числом неизвестных. Мы делаем то же самое, только честно записываем уравнения.

Ведьма задумчиво постучала ногтем по миске. На её ногте был выведен тонкий знак, как трещинка в льду.

– Уравнения – это ваши руны. Вы пишете их на чёрной доске, как я – мелом на земле. Вы зовёте не богов, но законы. Разве не то же? – она прищурилась, и глаза её блеснули болотной, влажной насмешкой. – Только вы делаете вид, что не просите. Что властвуете.

Капитан водрузил планшет на ребро и провёл пальцем в воздухе. Сенсорная привычка сработала даже здесь: на поверхности кружки отразилась линия его движения – тонкая, серебристая, будто иней. Он сдвинул кружку, оставив смазанный след, и этот след вдруг проявился картой: дуга, три точки, ломаная – курс, манёвр, прогноз. Воздух над столом дрожал, как воздух над раскалённым камнем, складываясь в схему.

– Мы рассчитываем траекторию, – сказал капитан. – Уточняем параметры, ставим допуски. Когда промахиваемся – корректируем моделирование. Это не просьба, ведьма. Это навигация.

– А у меня траектория иная, – кивнула она, сдвинув семена ближе. – Ветер, топь, голос ворона, что сел на левую ветку, а не на правую. Когда промахиваюсь – плачу цену. Это тоже навигация.