Марвин и другие. История в жанре фэнтези

Погоня

Ночь. Проливной дождь с ветром. Продрогший до костей и уставший от погони Марвин затаился в кустах у дороги, чтобы отдышаться. Горло нещадно саднило от долгого бега по размытому тракту. Кусты казались не самым надежным укрытием, но в такую дождливую ночь, когда на метр вокруг не видно ни зги, они вполне могли сослужить добрую службу тому, кто хочет остаться незамеченным. Всадники, преследовавшие Марвина, двигались медленно, понимая, что он не мог далеко уйти, да к тому же ноги их лошадей вязли в грязи, и они то и дело останавливались.

Услышав приближение преследователей, Марвин весь сжался и задрожал, как испуганный котенок, выброшенный на улицу в ненастную погоду. Свет фонаря скользнул по кустам орешника, где прятался беглец, но его не заметили.

– Куда запропастился этот рыжий ублюдок? Если мы не приведем его до рассвета к Мастеру, нам не сносить голов!

– Заткнись, Барт, а то спугнешь его, чего доброго, своими воплями. Ты знаешь, я не выношу твоих причитаний.

– Сам заткнись! Я посмотрю, как ты запоешь, когда Мастер выпустит тебе кишки и отправит на корм волкам.

– Не ной! А то я сам скормлю тебя всем собакам Преисподней прямо сейчас! Посвети-ка на тот куст еще раз, а то мне померещилось, что ветка дрогнула.

– То-то и оно, что померещилось! Гоняешь меня впустую туда-сюда… Да и Мастер хорош! Начитался своих, как их там… филигрантов…

– Фолиантов! Остолоп!

– Ну фолиантов… Мне разницы не сильно-то много до этих Пророчеств, и того, что там понаписали всякие хворые на ум. Из-за них в такую погоду, да к тому же ночью, рыщу по кустам, вместо того, чтобы сидеть в теплой таверне, набивая брюхо свиными сосисками с капустой и попивая эль.

– Хорош скулить! Похоже этого крысеныша тут нет. По коням!

Марвин сидел тихо и слушал удаляющиеся шаги Барта и его спутника.

"Вот же чудные! Мастер какой-то, Пророчества, фолианты или филигранты… Но при чем тут я? За мной-то зачем гнались… Сидел я тихо себе в таверне, пил свой эль, а тут влетели, хотели схватить… Правда, что два здоровяка не такие проворные, как я… Это и спасло. Может, они приходили от Пройдохи?… Я четвертого дня надул его в кости. Вот обещал же себе больше не играть и уж тем паче с ним!".

Марвин встал, поправил вымокшую рубаху, как будто это могло как-то исправить его жалкий вид, и вышел на тракт. Оглядевшись, он понял, что не знает, куда идти. Темнота была такой густой и непроглядной, что выбор у него был небольшой: вернуться к кусту и продолжить мокнуть до рассвета или же идти по жирной и хлюпающей грязи неведомо, куда.

Он побрел, не разбирая дороги, но оставаться на месте было еще хуже. Ему было холодно – зуб на зуб не попадал. Ботинки размокли, и подошва приказала долго жить. Одно хорошо – ветер успокоился и перестал завывать, поднимая тревогу и страх.

Марвин никак не мог взять в толк, кому он так насолил, что за ним гнались по ночному тракту. Чего они хотели?

Он был обычным деревенским лентяем, который слонялся по трактирам, перебивался случайными заработками, да играл в кости. К слову сказать, в игре ему не было равных – почти всегда он одерживал победу, которой добивался не самым честным путем, за что не раз бывал битым. Хотя Марвину и было уже примерно за 30 – он сам точно не знал, сколько ему лет – в деревне к нему относились скорее как к бестолковому неугомонному мальчишке. Да и внешне он совсем не походил на взрослого мужчину: низкорослый, худой, угловатый, с копной рыжих непослушных волос и озорными зелеными глазами.

Родителей своих он не знал, и жил в оставшемся от тетки маленьком покосившемся домишке с трухлявой крышей. Там он появлялся редко, и почти все время просиживал в трактире на окраине деревни, где хозяин угощал его элем за то, что тот рассказывал невообразимые истории, чем развлекал и трактирщика, и публику, и самого себя.

Марвин шел по тракту в раздумьях. Понимал, что взять с него нечего, а за неудачные шутки и жульничество в игре деревенские разбирались с ним сразу… Да и у кого из них есть такие знакомцы, что могли бы послать за ним двух всадников?! Вероятнее всего, произошла какая-то путаница, и его приняли не за того.

"Эти двое, Барт и второй, точно меня запомнили… А, значит, вернутся и будут искать в деревне. Домой идти нельзя. Нужно где-то затаиться и переждать, пока эти не разберутся, кто им нужен на самом деле", – думал Марвин.

Идти ему было некуда: ни родни, ни близких друзей…

Он помнил, что в лесу, неподалеку от деревни, есть старая хижина, в которой в детстве прятался от тетки, когда она особо сильно серчала на него за какую-нибудь провинность и искала по всей деревне, чтобы непременно выпороть.

"До рассвета осталось совсем немного, да и дождь прекратился. Надо понять, в какой части тракта я застрял."– с грустью подумал он. И тут же, по старой привычке, сам себя подбодрил: "Ничего, Марв! Не унывай. Солнце скоро взойдет, и все прояснится".

Небо постепенно светлело. Воздух все еще был наполнен влагой и запахом мокрой травы после ночного ливня. Птицы выводили причудливые трели, а горизонт окрасился в красно-оранжевые тона – утро обещало быть солнечным и сухим. Все это наполняло Марвина умиротворением и ощущением того, что новый день принесет облегчение от тревоги, которая сопровождала его в пути.

Он с удивлением обнаружил, что несмотря на ночное ненастье и непроглядную темень, смог верно выбрать дорогу. С тракта он сошел на тропку, огибавшую деревню и уходившую глубоко в лес. Она хоть и была заросшей, но все еще хорошо различимой среди травы и цветов. Оказавшись так близко к знакомым местам, он, наконец, успокоился и ускорил шаг, мечтая поскорее добраться до хижины и просушить одежду, которая неприятно липла к телу.

Поначалу идти по тропинке было легко, но чем дальше Марвин заходил в лес, тем сложнее было ее различить. Она петляла среди деревьев, скрывалась под густой травой, а то и терялась вовсе, и Марвину приходилось замедляться.

В хижине он не бывал уже много лет и не был уверен в том, что она не развалилась от дождей, снегов и ветров, но ничего лучшего не оставалось, и он продолжал свой путь. Усталость давала о себе знать: ноги страшно гудели и хотелось есть.

Чуть правее от тропки, среди деревьев, он увидел очертания хижины – она была все той же, что в его детстве: темная, покосившаяся, но все еще крепкая. "Стоит родимая!"– подумал Марвин, радуясь тому, что ему не придется провести ночь под открытым небом.

Подойдя ближе, он вспомнил, что когда тетка узнала о том, где он временами прячется, то выпорола его, сказав, чтобы носа сюда не смел казать, иначе ее хворостина покажется ему шелковой лентой, по сравнению с тем, что его ждет здесь.

На минуту он задумался:"А ведь и правда… Деревенские всегда обходили хижину стороной. Никто и объяснить не мог, почему. Я-то здесь бывал, и ничего плохого тут не видывал. – подумал он, отгоняя от себя неприятные мысли. – Эй, Марв! Чего ты на бабские россказни ведешься, да и когда это все было! А она вон стоит родименькая, и ничего с ней не сталось!"

Подумав так, он подошел к хижине. Дверь была открыта. Воздух внутри был затхлый и сырой.

Он не спешил заходить. Стоял на пороге и рассматривал обстановку. Здесь было почти все таким же, как в его детстве, что немало удивило его: прошло столько лет, а стол, стулья, лавка и даже котелок, валявшийся на полу, оставались на своих местах и, казалось, время было над ними не властно.

Он вошел. И на какой-то миг ощутил себя все тем же мальчишкой, прятавшимся от тетки. И сейчас он пришел сюда, чтобы снова укрыться, правда, на этот раз люди были посерьезнее и уж точно пострашнее тетки, которая, к слову сказать, несмотря на строгие наказания и грубость, любила Марвина и проявляла это так, как умела: то припрячет для него кусок сваренного в молоке сахара, то найдет ткань получше, чтобы сшить ему штаны, то просто погладит по голове перед сном и, если будет в настроении, то поделится одной из своих историй о волшебстве и подвигах великих героев и магов. И рассказывала она так, что Марвину чудилось, что все это было взаправду.

Пройдя в хижину и присев на лавку, он вспомнил одну из сказок тетки. В ней говорилось о зеленой лесной богине, приходившей к людям во снах. Порой она одаривала сновидцев тем, о чем каждый из них грезил, и больше не появлялась никогда, а временами делала их сны мучительно долгими, с блужданиями по лесам и болотам, и после такого путешествия далеко не каждый находил в себе силы противостоять чарам и проснуться. Те, кому это все же удавалось, получали особые магические способности и уходили в леса. После этого их никто больше не видел. Приходила она и к детям, чтобы наделить даром, который будет спать в ребенке, пока тот не повзрослеет.

Марвину стало настолько тоскливо в этот момент, ведь тетка была единственным близким человеком, которому он был небезразличен. Он чувствовал себя одиноким, брошенным и даже в какой-то мере беспомощным. Слезы предательски навернулись на глаза, чего раньше с ним не случалось. За своей веселостью, легким характером и дурацкими выходками он многие годы прятал то, что сильно болело. Прятал не столько от других, сколько от самого себя. И именно здесь и сейчас он встретился с настоящим Марвином, то есть с самим собой и той болью, которую он убаюкивал шутками, игрой в кости, элем и бесконечными походами по трактирам.

Так уж устроен человек, что физический дискомфорт часто преобладает над внутренним, душевным: его сложнее не замечать и запрятывать в такие глубины, в которые не каждый рискнет сунуться. Поэтому Марвин встал, вытер рукавом слезы и, чтобы развести огонь и просушить одежду,

он решил отправиться на поиски каких-нибудь сухих веток, если они вообще могли хоть где-то быть после такого ночного ливня. В самой хижине было несуразное подобие печи с выглядывавшей в окно трубой. Марвин приоткрыл заслонку, и каково же было его удивление, когда он обнаружил внутри приличную вязанку хвороста! Его радости не было предела – впервые за прошедшие сутки ему не придется долго блуждать по лесу. Мало этого, рядом с печкой валялось огниво.

"Видимо, хворост был заготовлен кем-то на будущее… А что, если этот кто-то надумает заявиться сюда?" – подумал Марвин. "Ну не уходить же мне теперь! Заявится – так заявится. Там и буду думать, что делать. Проворства мне не занимать, да и нож мой при мне".

Марвин высек искру и растопил печь. Развесил одежду и улегся на лавку, чтобы немного отдохнуть.

"Осталось найти хоть что-то съестное, – подумал он – а то долго я так не протяну". В хижине стало теплее, Марвина разморило, да и усталость давала знать о себе, и он заснул.

Во сне ему привиделось, как он бодро шагает по лесной тропинке, солнце стоит в зените, щебечут птицы. Вдруг, неожиданно и совсем не ко времени, солнце начинает с невероятной скоростью катиться к горизонту. И вот Марвин видит себя на опушке леса в сгущающихся сумерках. В траве и кустах появляются разноцветные светлячки: их сияние настолько сильное, что пришлось зажмурить глаза. Открыв их, он увидел перед собой прекрасную деву, каких отродясь не встречал. На ней платье из мхов и кореньев растений, ее волосы – длинная зеленая трава, струящаяся по плечам и стройному стану, глаза цвета свежей весенней листвы, а губы, как спелые ягоды. Она смотрит на Марвина, точно изучая его. В голове звучит голос, прекрасный, как журчание ручья, и одновременно жуткий и пугающий:"Пришло время,…"– говорит она.

Марвин в ужасе просыпается. Сердце бешено колотится, по лбу струится холодный пот… "Ну и натерпелся же я! Чушь всякая снится. Сказки еще эти теткины про зеленых богинь вспомнил, вот и мерещится всякий вздор." – подумал он, с облегчением обнаружив, что по-прежнему находится в хижине на все той же лавке.

Сбросив с себя дрему, он встал, потянулся, надел высохшую одежду и отправился на поиски воды и чего-нибудь съестного.

Марвин помнил, что неподалеку от хижины протекал родник, и первым делом отправился туда, потому что пить хотелось неимоверно. Во рту все настолько пересохло, что казалось, язык прилипнет к нёбу.

Он достаточно быстро нашел ту самую низину, заросшую и благоухающую полевыми цветами, где в жаркие дни он пил ледяную воду, когда мальчишкой гулял здесь. На миг его охватило волнение: вдруг родника больше нет, и ему, голодному и уставшему, придется искать воду.

К его большому облегчению, он услышал знакомое журчание воды и побежал на звук. Родник был на месте. Вода, которую Марвин принялся жадно хлебать с ладоней, по-прежнему была ледяной и, как будто хрустальной. Утолив жажду, он отвалился на траву и какое-то время лежал так, вдыхая запахи лесных трав и цветов.

"Дело идет к закату, скоро начнет темнеть, а еды по-прежнему нет." – подумал он. И тут у него возникла, как ему показалось, совершенно чудесная идея: на окраине соседней деревни, находившейся в получасе ходьбы отсюда, была харчевня, в которой можно было чем-нибудь поживиться, дождавшись, когда кухарка отлучится, чтобы вынести готовое блюдо гостям.

Там всегда было людно, и пока хозяин разливал завсегдатаям пиво и эль, Марта – так, кажется, зовут кухарку – сновала между залом и своей кашеварней, отбиваясь от настойчивых гостей, требовавших еды. Марвина всегда удивляло, как она умудрялась успевать готовить и обслуживать… С другой стороны, и еда была незамысловатой: рагу с кроликом и овощами, сосиски с кислой капустой, да какая-нибудь похлебка. Все это готовилось впрок, что позволяло Марте справляться с кухней и залом даже в самые суетные вечера.

"Решено! Иду в харчевню. Попробую проникнуть туда с черного хода, который как раз рядом с кухней. Авось, удастся стащить что-нибудь."

Несмотря на усталость, он шел достаточно быстро и легко. Предвкушение горячего ужина, а если повезет, то и бутылочки вина, настроило его на позитивный лад и даже придало какой-то веселости.

Подойдя ближе к харчевне, он услышал смех и громкие голоса посетителей, порядком захмелевших от эля, который, к слову сказать, был одним из вкуснейших в округе.

Марвин пробрался к черному ходу. Дверь была не заперта. Он потихоньку проскользнул внутрь и спрятался за углом. Марта суетилась на кухне, разливая похлебку по глиняным плошкам. Он видел хозяйку харчевни много раз, но только сейчас рассмотрел ее. Слегка полноватая, с мягкими чертами лица, волосами цвета соломы, забранными в пучок, все еще молодая, но уже подходившая к тому возрасту, когда женщина начинает дурнеть – про таких обычно говорят, что они обабились. Марвину не очень нравилось это слово, ведь в нем было что-то осуждающее; ему же казалось, что такие изменения во внешности вполне естественны, и это нельзя ни отменть, ни замедлить.

Марта поставила плошки с похлебкой на поднос, отрезала несколько ломтей хлеба и понесла их в зал.

Он готов был тут же ринуться на кухню – так сильно он хотел есть, а аромат бурлящего в котелке рагу практически сводил его с ума. Шутка ли сутки ходить голодным!

Все же он решил не спешить и присмотреть, что можно быстро стащить, чтобы не задерживаться. И тут он увидел стоявшую на полу корзину с приличным куском окорока, сосисками, головкой сыра, хлебом и бутылкой вина. Рядом стоял ящик с картошкой и морковью. Он решил, что этой корзины ему хватит на несколько дней, особенно если удастся захватить еще и несколько картошин в придачу.

Послышались шаги. Марта возвращалась. Марвин снова скользнул за угол, но Марта успела уловить какое-то движение. На миг она остановилась, вглядываясь в полутемный коридор.

"Ох, и устала же я. Так натопаешься за целый день, что видится всякое. Но пожалуй, дверь я все же запру, а то мало ли проходимцев шастает. Сегодня поутру как раз одного разыскивали".

Марвин готов был взвыть от отчания. Он все еще стоял за углом в надежде, что в темноте его не заметят. Марта прошла мимо. Сняла ключ со связки, висевшей у нее на поясе, заперла дверь черного хода и снова отправилась на кухню.

Он не был готов к такому повороту событий и решительно не знал, что ему делать. Оставалось только ждать подходящего момента, чтобы улизнуть и, по возможности, не пустыми руками.

История Грэма

Вернувись к лошадям на тракт, Барт и Грэм решили продолжить поиски беглеца. Дождь лил, не переставая, тьма была непроницаемой, а свет фонарей, которые были у всадников при себе, освещал лишь небольшой участок дороги чуть впереди, что не сильно им помогало. Мало того, места были не самыми знакомыми: они оба проезжали здесь в лучшем случае лишь раз, и не очень хорошо ориентировались.

Ночка была та еще: ветер завывал в кронах деревьев, грязь хлюпала под ногами лошадей, и, казалось, что там, в темных кустах, что росли у обочин, непременно кто-то притаился. Барт и Грэм никогда не слыли трусами, но почему-то сейчас им обоим было жутковато. Несмотря на это, они продолжали поиски – страх перед гневом Мастера был сильнее, и именно он гнал их по размытой дороге в попытке найти Марвина.

Нечего и думать: в такую погоду отыскать того, кто стремился спрятаться, – гиблое дело. Вполне может статься, что и сам беглец уже успел заплутать. Лучшим решением было бы остановиться в какой-нибудь деревне и продолжить путь утром, но ни один из них не решался это предложить.

В их паре не было главного, но все же с Грэма спрос всегда был больше. Он был поумнее и посмекалистее Барта, которого вполне устраивало, что ноша ответственности легла на плечи друга, благо что плечи широкие и крепкие.

Грэм родился в небольшой деревне. Его отец владел фермой, и, хоть и был строг с детьми, временами все же их баловал. Семья была дружной: на ферме работали все вместе, праздники отмечали с многочисленными родственниками за большим столом, горести и радости делили поровну. Грэм был старшим из семи детей, и отец всегда учил его, что тот семейный фундамент, который есть, не существует сам по себе – его нужно поддерживать, а то и вовремя подложить кирпичик туда, где пошла трещина.

Было очевидно, что именно он, старший сын, однажды должен будет стать главным и перенять дело отца, которое, к слову, Грэм очень любил. Способность принимать решения и брать на себя ответственность была заложена в напарника Барта, крепко и плотно, как тот самый кирпичик, о котором говорил отец.

Как же он попал к Мастеру и почему вдруг покинул родной и такой любимый дом?

Это случилось в начале прошлой осени. Грэм вместе с младшей сестренкой отправился в город, чтобы отвезти на ярмарку молоко и сыры. Отец решил, что сын уже достаточно повзрослел, и вполне может справиться сам, тем более, что работы на ферме осенью много, а за нанятыми работниками нужен глаз да глаз.

В один из ярмарочных дней, когда торговля шла особенно бойко, Грэм увидел, как к нему бежит старый Филин – мужик, что живет неподалеку от них. Внутри что-то предательски дрогнуло, ведь по всему виду соседа было ясно, что тот принес плохую весть.

– Сынок, эт самое… Ехал бы ты домой. Там… Эт самое… стряслось…

Филин рукавом вытер выступившие на глазах слезы.

Внутри Грэма все сжалось – липкий и противный страх охватил все его сознание. Все плыло перед глазами, во рту пересохло, и он никак не мог спросить, что же именно стряслось…

– Сынок, пожар… Пожар случился. Все ваши угорели.

Грэм стоял, не смея пошевелиться. Он никак не мог поверить в случившееся, и ему казалось, что Филин просто перепил настоек и бредит.

Из оцепенения его вырвал крик испуганной сестренки. Она, такая маленькая и хрупкая, закрыла личико руками и плакала…

В каких только передрягах и путешествиях Грэму ни приходилось бывать после, но эта дорога с ярмарки для него навсегда осталась самой долгой и тяжелой. Они с маленькой Леей вернулись на пепелище – от фермы не осталось ничего.

Пожар случился ночью, и было ясно, что это не случайность. Грэм замечал, что отец в последнее время был тревожен и видел, как к нему приезжали какие-то странные люди в черных одеждах с нашивкой в виде розы, увитой цепями. На все свои вопросы о том, кто они такие, он получал один и тот же ответ:"Оно тебе надо?" Отец был немногосовен и явно что-то пытался скрыть.

Стоя на пепелище, Грэм поклялся, что ферма снова будет работать, как прежде или даже лучше, но сначала он отомстит тем, кто лишил его семьи и дома.

Чтобы восстановить все то, что создавалось годами и силами его некогда большой семьи, требовались немалые средства. В деревне работы не было. И, оставив Лею на попечение соседей, Грэм отправился на заработки в город, где от старого знакомца с рынка узнал, что один знатный человек проводит что-то вроде турниров, на которых отбирает лучших для службы в своем замке. Грэму эта идея понравилась: он был хорошо сложен, немного владел мечом, а в рукопашном бою всегда был первым во всей деревне.

Проталкиваясь сквозь пеструю толпу на рыночной площади, Грэм почти не смотрел по сторонам. Строго говоря, он не очень-то любил это место еще с тех пор, как будучи мальчиком, приезжал сюда на ярмарки.

Здесь всегда было шумно и многолюдно: хозяева многочисенных лотков и лавок пытались перекричать друг друга, покупатели старались сбить цену и зачастую торговались до хрипоты. И вся эта сутолока не могла не привлекать карманников, которых временами ловили и давали тумаков, что по сути своей ничего не меняло в той хаотичной и громкой жизни рынка, и было ее неотъемлемой и совершенно естественной частью. Но только не для Грэма, привыкшего к простору лесов и полей, высокому небу и свободному движению. Ему здесь было непривычно тесно и казалось, что не хватает воздуха. Он буквально локтями прокладывал себе дорогу, чтобы поскорее выбраться из этого места со всем его гулом, запахами и криками, от которых начинала кружиться голова.

Выбравшись на узкую городскую улочку, смердящую от помоев, сливавшихся рыночными торговцами неподалеку от нее, Грэм быстрым шагом отправился в сторону замка.

Все в этом городе казалось ему одновременно огромным и очень ограниченным. В нем поселилось противоречивое ощущение того, что в таком месте высоких зданий и важных людей ты становишься чем-то вроде песчинки, маленькой и незначительной, но в то же время, чувствуешь себя зажатым стенами этих построек, витиеватых улиц и нависющих башен и шпилей соборов.

Он настолько погрузился в свои мысли и чувствование города, что чуть не попал под копыта лошади одного из отряда патрульных.

– Эй! С дороги! Иначе костей не соберешь!

Это был высокий всадник в сверкающих доспехах на вороном коне, одетом в красную попону с вышитым серебристой нитью гербом города. Весь вид этого "рыцаря", как про себя назвал его Грэм, произвел на него такое сильное впечатление, что он с завистью подумал о том, что ему о таком и мечтать не приходится. Парень еще не знал, что ему уготовано гораздо больше, чем он мог себе вообразить, и уж точно не ему завидовать рядовому городскому патрульному.

Грэм не знал города и не так уж хорошо ориентировался во всех этих запутанных переулках, поворотах и улицах, но замок, куда лежал его путь, расположен так, что его было видно из любой точки. Высокий, из серого камня, он сильно выделялся на фоне белых стен центра города и дворца герцога, управлявшего провинцией Монван и ее столицей под названием Пужер, по улицам которой и шел пока еще обычный, никому неизвестный и немного напуганный деревенский парень.

Преодолев долгий путь в верхнюю часть города, Грэм застыл в восхищении. Он остановился перед рвом с подъемным мостом, упиравшимся в ворота герцогского дворца. Здание поражало своим масштабом: огромное, совершенно белоснежное, покрытое резным мраморным декором, ощетинившееся башенками и смотрящее на город маленькими бойницами. Казалось, что каждая деталь, украшавшая замок, таила в себе некий смысл, для разгадывания которого потребовалась бы вечность.

У ворот и на стенах дворца стояла стража в белых доспехах с белоснежными копьями. Это были рослые воины, а белизна их длинных волос, выглядывавших из-под шлемов не уступала в чистоте цвета стенам дворца и доспехам. От всего этого великолепия не было решительно никакой возможности оторвать взгляд, и Грэм стоял, как вкопанный, не смея сделать вдох.

Из состояния немого восхищения парня вывело ощущение тяжелой руки, облаченной в латную рукавицу, на его плече. Повернувшись, он увидел одного из тех белых стражей дворца. Лицо воина не выражало никаких эмоций, а в ярко синих, почти фиолетовых глазах выражалось мягкое спокойствие, каким-то образом сочетавшееся с настойчивостью. Белая кожа, белые губы, белые волосы и невообразимые глаза погрузили Грэма в немой ступор. Он был не способен издать ни звука. Страж вызывал только одно желание – беспрекословно повиноваться ему во всем, чего бы тот ни попросил.

Позже парень узнает, что дворец герцога охраняют горные эльфы, живущие в этих местах с незапамятных времен. По договоренности с людьми, они обеспечивают безопасность дворца, в то время как герцог не претендует на их земли в горах и не взимает пошлины за торговлю с людьми и отправку товаров через границу провинции Монван. Эта договоренность служит на пользу и одним, и другим вот уже пять веков.

Эльфийские стражи славятся своей особенной силой. Не применяя оружие, они много раз отражали попытки не самых добрых "друзей" герцога отправить его к праотцам. Одного их взгляда достаточно, чтобы заворожить визитера и внушить ему любую мысль.

С Грэмом этого делать не пришлось. Он и без того был настолько обескуражен самим необыкновенным видом стража, что готов был выполнить любое приказание.

– Здесь нельзя стоять, мой друг. – Мягко проговорил эльф, и его голос показался каким-то необычно успокаивающим или даже усыпляющим.

– Это дворец герцога Монванского. И если у вас нет при себе письма или приглашения, вам придется уйти.

– Я… я… П-п-просто с-с-стоял…

– Понимаю. Вас восхитил вид этого места. Он поистине великолепен. Но все же я должен просить вас уйти. Куда вы держите путь?

– В…з-з-замок…

– Тогда вам направо и все время прямо. Здесь не очень далеко. Отправляйтесь же.

Грэм вздохнул, еще раз взглянул в чудесные глаза эльфийского стража и побрел по направлению к замку. Повернув направо, как ему и было указано, он вышел к небольшому вишневому саду, где решил немного посидеть в тишине, чтобы переварить все увиденное.

Грэм сел на траву, облокотившись спиной на ствол вишневого дерева. Все его мысли остались там, у герцогского дворца. Было ощущение, что завораживающий взгляд эльфийского стража никак не отпускал его. Тогда парень закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чтобы избавиться от наваждения.

Солнце, хоть и почти совсем осеннее, все еще пригревало и давало тепло, поддаваясь которому, ягоды вишни зрели и наливались соком. Глядя на них, Грэм с тоской подумал о доме и о том, что сбор урожая и подготовка к зиме на их ферме были бы в самом разгаре, не случись того несчастья, которое принесли в его дом чужаки. Внутри все сжималось при одном воспоминании о том, как еще несколько дней назад вся семья сидела за ужином, обсуждая самые простые и, казалось бы, обычные вещи – как прошел день, сколько зерна собрали и сколько овощей заготовили на зиму, как младшие дети бегали на речку купаться, а кошка снова залезла в курятник и утащила цыпленка – и именно в этом была жизнь, такая понятная, предсказуемая и очевидная. Жизнь, в которой было много тепла. А теперь Грэм сидел один в абсолютно чужом городе, без крыши над головой, без дела, которое он так любил, без его маленькой Леи, оставшейся с соседями… Он опустил голову и впервые с момента новости о пожаре дал волю слезам. Повалившись на землю и уткнувшись лицом в траву, он захлебнулся рыданиями, выпустив из себя боль, безысходность и отчание. Он чувствовал, как напряжение, теснившееся в области солнечного сплетения постепенно уходило – казалось, именно слезы методично и упорно выгоняли его наружу.

Он почти пришел в себя, но еще какое-то время лежал ничком, вдыхая запах травы и теплой земли, только сейчас осознав, насколько напряженным было все его существо, пока он пытался быть сильным, не позволяя себе горевать по близким. Все его тело, каждая мышща, наконец, расслабились, дав кратковременное успокоение и возможность дышать глубоко и ровно. Так, Грэм заснул.

Он видел, как идет по лесной тропинке. Где-то вдалеке слышалось журчание ручья, воздух был наполнен ароматами лесных трав и цветов. Идти было легко, и ничто не омрачало его мыслей: казалось, что боль оставила его, а все, что случилось с его домом и семьей, осталось так далеко и как будто произошло не с ним, а с каким-то другим парнем по имени Грэм. Он наслаждался солнечным светом и теплом, впитывая его каждой частичкой тела. Вокруг была та тишина, нарушаемая лишь естественными звуками леса, которая успокаивала и баюкала любое израненное сердце.

Грэм продолжал шагать, не особенно задумываясь о том, куда и зачем идет. Он просто шел, поддаваясь ритмам собственного тела, предоставляя им руководить собой. Вокруг начал виться шмель. Парень беззаботно махнул рукой, и шмель отлетел в сторону, но тут же вернулся назад и продолжил назойливо жужжать и виться вокруг Грэма.

– Ну, чего ты пристал? Лети по своим цветочным делам, у тебя их должно быть немало. – с раздражением сказал Грэм, но шмель и не думал сдаваться, то приближаясь к лицу путника, то норовя зарыться в его волосах.

Парень продолжал идти, неустанно отмахиваясь от насекомого, но тот упрямо преследовал его, не отставая и не желая улетать.

– Да что тебе от меня понадобилось, бестолковое ты создание?! Проваливай давай! – в сердцах закричал Грэм и побежал по лесной тропе, в надежде избавиться от прилипчивого спутника, что не особенно хорошо ему удалось. Даже наоборот – стало казаться, что шмель гонит его в лесную чащу, зарываясь то и дело в его волосы с противным жужжанием.

Грэм свернул с тропы и бежал, перепрыгивая коряги и выглядывавшие над землей корни старых деревьев, ветки которых больно хлестали его по лицу. Лес становился темнее и гуще, и пробираться по нему было труднее, и Грэму пришлось замедлиться. Он так увлекся, что даже успел позабыть, почему бежал – жужжание как будто бы стихло.

– Ух, отвязался! – с облегчением подумал парень, но не тут-то было: он снова почувствовал шмеля, копошившегося в его волосах и начавшего раздраженно жужжать, как бы говоря:"Ну! Чего остановился?! Неси меня дальше! Или я по-твоему сам должен лететь?"

– Ох, и осточертел же ты мне! Прихлопну тебя и дело с концом! – устало сказал Грэм, но шмель тут же недовольно что-то заворчал.

Лес стал редеть, и можно было разглядеть небольшую поляну, которая, казалось, отвоевала себе местечко у деревьев-исполинов, расположившись у небольшой речушки, уходившей в чащобу.

Грэм, уже почти смирившийся с тем, что шмель решил обустроиться у него в волосах, вышел к реке и устало сел на ствол сухого повалившегося дуба.

Уже смеркалось. Вокруг стали появляться разноцветные светлячки и с каждой минутой их становилось все больше. Парень даже зажмурился от яркого свечения маленьких жучков. И именно в этот момент шмель покинул его.

Открыв глаза, он увидел перед собой деву ослепительной красоты, одетую в платье из мхов и кореньев. Ее волосы – длинная зеленая трава, струящаяся по стройному стану, губы, как спелые ягоды, кожа белее снега, а на ее покатых плечах то появляются, то прячуться вглубь тела полевые цветы. Вокруг нее летают и щебечут маленькие пташки, которым и наступление ночи не помеха, ведь рядом с девой им светло и вольготно.

Она молча смотрит на Грэма. В ее глазах, как будто смешались все воды лесных рек и ручьев, и эта глубина затягивает, как в водоворот, не давая очнуться.

Грэм чувствует, как ноги стали ватными, в горле пересохло, и даже кажется, что он забыл, как дышать. Его обуревает страх и в то же время желание остаться здесь навсегда.

В голове он слышит ее голос, такой манящий и в то же время жуткий.

– Время пришло… – говорит она.

Грэм проснулся от того, что кто-то грубо трясет его за плечо:

– Эй! Вставай! Нашел место дрыхнуть! Это сад Мастера, а не приют для убогих! – сказал сгорбленный старик, зло посмотрев на Грэма.

– Я случайно уснул. Думал, это что-то вроде городского сада – смущенно ответил парень.

– Думал он! А ты не думай! Сад принадлежит Мастеру Пужера и то, что он его открывает днем для всех желающих, не значит, что тут ночлежка. Выгоняй вас всех потом отсюда. Давай пошевеливайся, мне закрывать пора!

Грэм молча смотрел на старика. Тот был одет в видавший виды плащ, дырявую шапку и грязные облезлые сапоги. Весь его вид свидетельствовал о непростой жизни, прошедшей не у теплого очага с семьей, а где-то на улицах Пужера со всеми их опасностями и тяготами.

– Я, собственно, и пришел к Мастеру наниматься на службу. Меня Грэм зовут. Позволите остаться до утра?

Как там Марвин?

Марвин стоял за углом кухни в полной растерянности. Дверь черного хода заперта, и как выбраться из харчевни непонятно. Очередное препятствие и очередная неудача. Марвина захлестнула ярость, что непременно возникает у всякого живого существа, когда его загоняют в угол. Ему страшно хотелось выйти из своего укрытия и начать кричать, крушить эту треклятую харчевню и вылить свой гнев на всех и каждого, кто попадется под руку. Пожалуй, никогда раньше он не испытывал подобного чувства. Ему казалось, что оно выжирает его изнутри и заполняет собой все сознание. Он стиснул зубы так, что казалось, они раскрошатся, желваки ходили ходуном, а на сжатых изо всех сил кулаках побелели костяшки. При этом какая-то часть рассудка ушла из-под влияния бешеной ярости и настойчиво стучалась в сознание Марвина одной единственной мыслью:"Успокойся. Просто дыши. Ты не можешь сейчас выдать себя. Не поддавайся гневу." Ему пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы сдержаться и не наломать дров. Он так боролся с собой, что на глазах выступили слезы. Вдох-выдох… Вдох-выдох… Марвин закрыл глаза… Вдох-выдох… Старался дышать, как можно тише, чтобы его не услышала Марта. Постепенно становилось легче, но в груди все еще клокотало, а по коже бегали мурашки.

В это мгновение он услышал, шаги Марты. Вжавшись в свой темный угол и стараясь не издать ни одного лишнего звука, он увидел, как она понесла тяжелый чан с отходами к двери черного хода. Пройдя до конца коридора, она поставила помои на пол, чтобы освободить руки и отпереть замок. Как только она вставила ключ, откуда-то из зала харчевни раздался недовольный крик:

– Эй, Марта! Ты совсем что ли из ума выжила?! Перегрелась на своей кухне? Нам еще долго ждать наше рагу или ты решила, что мы забыли про него?

– Ах, вы черти надоедливые! Принеси да подай им все сразу. – пробурчала кухарка и закричала в ответ:

– Да иду я! Подождать не можешь, боров ты этакий?! Самый голодный что ли?!

Оставив чан на полу, а ключ в замке, женщина поспешила назад в кашеварню. Положила рагу в глиняную плошку и понесла в зал.

"Пора! Давай, беги, а то застрянешь тут надолго." – сказал сам себе Марвин.

Он ринулся на кухню, схватил корзину со съестным, забросил в нее еще несколько картошин и моркови и замер…

Котелок с горячей и такой ароматной похлебкой манил его. И он не смог удержать себя от того, чтобы съесть сейчас хотя бы черпачок.

Ох, и вкусна же она была! Он обжег кончик языка, но приятное тепло, поселившееся в желудке, который, казалось уже готов был прилипнуть к позвоночнику от голода, полностью сгладило эту маленькую неприятность. Он даже зажмурился от удовольствия.

– Да несу я, несу! Не орите, как безумные! – прокричала Марта, возвращаясь на кухню.

– Помои вылить не дадут, собаки бешеные!

Марвин понял, что влип. От испуга он выронил котелок. Похлебка растеклась по полу. Страх настолько захватил его, что все дальнейшие действия совершались, как будто сами по себе, без его контроля.

Он схватил корзину и ринулся прочь из кухни, сбив с ног опешившую и от того онемевшую Марту. Глиняные плошки с ее подноса упали и покатились по полу. Все это сопровождалось неимоверным грохотом, который услышали даже в зале.

– Эй, кухарка, ты там не убилась часом?

Марвин, оглянувшись на женщину, сидевшую на полу и смотревшую на него совершенно ошалевшими глазами, побежал к заветной двери. В темноте он не заметил тот самый чан с помоями и, попав в него ногой, перевернул его, но не придал этому значения. Быстро провернув ключ в замке и распахнув дверь, он выбежал на улицу. В спину ему полетел страшный крик Марты:

– Вор!!! Вор!!! Ах, ты паскудник!!! А ну, стой!

На ее крик вышел хозяин харчевни. Кухарка продолжала сидеть на полу среди разбитых плошек и истошно орать. Подбежали еще двое мужчин из зала и бросились в распахнутую дверь, чтобы поймать воришку.

Трактирщик помог жене подняться, сказав:

– Ну и чего вопишь, как резаная? Что украл-то? Узнала этого поганца, прикуси ему заяц хвост?!

– да корзину со снедью, что собрали для твоего старика… Умыкнул, стервец!

– да черт с этой корзиной сладит! Кто был-то? Углядела?

– не знаю… Похож на этого рыжего из соседней деревни… Как бишь его… Марли́н, Карли́н… Кретин!

– Марвин что ли? Прикуси ему заяц хвост!

– Может, и Марвин… Вроде похож.

– ну подождем. Авось, молодцы наши его схватят…

Марвин бежал во весь опор, бережно прижимая к себе корзину. Он слышал, что за ним отрядили погоню, и поэтому спешил, как мог. К этому моменту уже стемнело, что играло ему на руку.

– Эй, сучонок! А ну-ка стой! Мы все равно тебя найдем и отвернем тебе башку!

– Ну вот…, опять погоня, опять надо скрываться… Это уже становится каждодневным вечерним обычаем. – подумал Марвин.

С корзиной бежать было нелегко, но и выпускать ее из рук он не собирался. Уж слишком ценным был груз. Беглец знал, что главное добраться до кромки леса. Туда за ним никто не полезет, на ночь глядя. Невелика в конце концов потеря для хозяина харчевни. Подумаешь, корзина со снедью, хотя для Марвина она и была на вес золота.

Преследователи не отставали. Их голоса слышались все ближе и ближе: они кричали и улюлюкали, точно были на охоте.

Марвин продолжал бежать. Пот заливал глаза, в левом башмаке хлюпали помои, в которые он угодил, сбегая из харчевни, руки устали от тяжести корзины, на пути попадались камни, о которые с легкостью можно было споткнуться и растянуться на дороге. Лес уже близко – осталось всего несколько метров, а преследователи уже совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

– Лови его! Вот он, мелкий воришка! Эх, мы навешаем тебе тумаков по самые уши, недомерок!

И тут одному из догонявших под ногу попал камень – он завалился на дороге в тот самый момент, когда его рука почти коснулась спины Марвина. Следом за ним упал и его дружок, споткнувшись о ногу уже лежавшего на земле товарища по погоне.

Марвин слышал, как эти двое пытались встать, браня друг друга на чем свет стоит. И тут он не смог удержаться от шалости – оглянулся и бросил в них картошину, которая аккурат угодила в лоб одному из мужчин. Довольный своей проделкой он скрылся в лесу и был таков.