Честная сторона лжи

Книга вторая

Время ненавидеть

Глава 1 Из пустыни

Холодный октябрь, длившийся, казалось, целую вечность, заканчивался долгими монотонными дождями. Снова и снова перемежались они с утренними и вечерними туманами, так что непонятно было, где заканчивается стелящаяся над холмами вязкая влажная пелена и начинаются низкие серые облака, рваными клочьями текущие с севера.

За всю вторую половину месяца солнце появлялось всего несколько раз. Зато в эти редкие дни можно было наблюдать самую красочную, самую прекрасную картину, которую только может подарить человеческому взгляду осень: в низких, ослабших лучах октябрьского светила долина Дордони преображалась после серого влажного плена и начинала радовать буйством ярчайших, всевозможнейших оттенков зеленого, красного и золотого. С белых, будто выступающие из земли кости, поросших лесом скал вдоль реки окрестность казалась пестрым ковром, как наряды цыганок, танцующих в летний день на площади. Огненно-красные ряды виноградных шпалер, окруженные слепящими, словно само солнце, желтыми квадратами тополиных обсадок, переходили в еще плотную, густую прибрежную зелень; лесные склоны вокруг извивающейся серебряной лентой Дордони были похожи на палитру художника, начавшего смешивать краски, чтобы получить нужный оттенок – где-то он уже нашел, что искал, а где-то еще остались пятна чистых неразмешанных колеров: ярко-красные рощи буков, темно-желтые, почти рыжие – невысоких узловатых дубов, вытянутые вдоль берега зеленые кляксы ив и грабов.

В ноябре наконец прекратились дожди, небо стало безоблачно-голубым, но уже холодным. Постепенно кроны деревьев стали редеть; сухой восточный ветер с гор, будто играя со старыми дубами и буками в маленьком парке Фроманталя, обрывал полинялые листья и обнажал десятки грачиных гнезд. Сколько Филипп себя помнил, гнезда эти всегда были тут, но самих грачей сейчас не было – они улетели куда-то на зиму. Зато целые полчища, кочующих по окрестностям, галок, словно волны прибоя, кружили вокруг, то наваливаясь, то отступая, стремительно оккупируя крыши, полысевшие верхушки деревьев и давно убранные поля.

Небольшая буковая аллея превратилась в медное царство: под ногами лежал яркий красный ковер, а на высоких кронах еще сохранилось достаточно листьев, чтобы вся аллея выглядела как колонный зал с огненным полом и потолком. Шато-Рено свернул на тропинку, что вела средь дубов к трем, посаженным еще при прадеде, платанам, где старый Пьер старательно сметал в кучу опавшие листья. «Огненную» аллею по традиции садовник убирал последней. Увидев Филиппа, Пьер поклонился и продолжил работу, лишь когда хозяин Фроманталя покинул парк, чтобы спуститься к реке.

К реке Филипп ходил каждый день. Его маршрут лежал до ручья, который втекал в Дордонь меж раскидистых грабов. Это было его место, еще с детства. У каждого из братьев было такое место: у Николя – старый полуразрушенный грот, у Жоффрея – огромный дуб, куда он забирался с невероятной ловкостью, а у Филиппа вот этот вот ручей. Когда-то давно, как в прошлой жизни, он хотел показать его Адель… При воспоминании имени девушки знакомо защемило сердце. Боль была не острая и не сильная, а словно привычная, теперь она вызывала не отчаяние, не горечь, а просто тоску.

Поначалу было не так. Когда Шато-Рено вернулся в Фроманталь родные и слуги увидели словно другого человека. «Ты будто постарел на десять лет, – в страхе заявила приехавшая сестра, – что случилось?» Но Филипп не отвечал на эти вопросы, как она его не пытала. Он вообще мало говорил, постоянно погруженный в какие-то свои размышления.

На следующий день, когда Шато-Рено также отстраненно сидел на крыльце и смотрел куда-то вдаль, на ступень выше к нему подсела Луиза. Ни говоря ни слова, она обняла брата и прижалась к нему щекой; Филипп почувствовал, как ее слезы стекают на его щеку.

– Жак все рассказал мне, – тихо сказала Луиза, – не ругай его…

Слезы сестры не оставили Филиппа равнодушным, но не избавили его от пустоты. Ощущение потери не покидало Шато-Рено, оно лишь менялось со временем: из глубокого и острого, словно усыпанная стеклянными осколками пропасть, оно становилось плоским и бескрайним, как океан.

Возвращаясь к знакомым людям и предметам, вспоминая прошлое и забытое, Филипп с каждым разом все отчетливее понимал – все, что окружает его здесь, все это является его утратой. Оказалось, что одному ему это все уже было не нужно. То, что нравилось с детства, то, о чем в разлуке тосковало сердце и влекло его в Фроманталь, потеряло теперь свои краски, стало неважным, бесполезным, мелким, бессмысленным… Он и вернулся-то сюда просто потому, что нужно было куда-то вернуться. Из всех старых привязанностей меньше всего горечи и пустоты вызывал лишь его ручей…

Другой стороной существования Филиппа де Шато-Рено в своем поместье было чувство вины. Оно появилось еще в Париже, но тогда это было просто отчаяние, обида от того, что он не смог защитить Адель, а теперь… теперь Филипп понял, что именно он и никто другой и является причиной ее смерти. Те последние минуты, когда девушка еще была жива впечатались в его память. Он понял почему Турвиль выстрелил в нее. Она была ему не нужна, он не хотел ее убивать, просто ему нужно было, чтобы Шато-Рено перестал его преследовать, и испанец хладнокровно добился этого. Вероятно, без ненависти и злобы… Может, даже и, наоборот, – сожалея об этом… В любом случае, если бы Филипп не погнался за ним, Адель, скорее всего, была бы жива. Разум подсказывал, что просчитать все последствия было невозможно, что Филипп действовал из лучших побуждений, но сердце… сердце не хотело принимать эти доводы.

Семья попыталась вырвать Шато-Рено из того омута безразличия и молчания, в которые он был погружен, но ни Луиза, ни Жоффрей, ни Жак не могли добиться успеха. Через две недели Луиза уехала к мужу, но пообещала скоро вернуться. Хозяйством продолжал заниматься Жоффрей; за эти несколько месяцев он во многом поднаторел, но все же постоянно спрашивал у старшего брата советов и разрешений. Филипп прекрасно понимал, что эти бесхитростные уловки Жоффрею подсказала Луиза, чтобы хотя бы заботами вернуть его к жизни. Он не молчал – отвечал, как мог подробней, но было видно, что все это его совсем не интересовало.

Правда, несмотря на то, что внешне Шато-Рено оставался все таким же неразговорчивым и опустошенным, внутри он все же менялся. Время с непреклонностью и методичностью океанских волн, шлифующих камни, притупляло боль, а может быть, он просто привыкал к ней, но спустя полтора месяца Филипп вдруг с полной определенностью понял, что может жить и будет жить. Это понимание было неприятным, даже стыдным; угрызения совести мучили его, словно он уличил себя в каком-то бесчестном поступке. Шато-Рено старался никогда не лгать себе, потому он не пытался спрятать это от самого себя: что ж, жить, так жить – ему было все-равно. А когда спустя еще какое-то время Филипп почувствовал, что не просто может жить, но и хочет жить, то это уже не вызвало у него ни приступа вины, ни раскаянья, только горечь и сожаление…

Как вещи отражают суть их владельца, так и домочадцы впитывают и излучают настроение хозяев. По возвращении Филиппа весь Фроманталь погрузился в уныние, по крайней мере, на виду у хозяина. Всем казалось неприличным улыбаться, когда он мрачен, а может, они боялись своей радостью вызвать его неудовольствие, но в любом случае делали они это зря. Чужое веселье и счастье не раздражали Филиппа, скорее наоборот. Так же, как и чужая любовь. Шато-Рено открыл это для самого себя, когда однажды увидел Жака. Трудно было найти человека более жизнерадостного, чем его верный оруженосец. Вернувшись в родные места в камзоле и кожаном колете, в шляпе с пером, а главное, со шпагой на перевязи он произвел настоящий фурор. Видя восхищенные взгляды своих бывших товарищей по играм и соседских девушек, Жак испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие, скрывать которое у него не получалось. И это было не удивительно: старая традиция гласила, что оружие облагораживает; теперь Жак был не простым крестьянским парнем и даже не слугой дворянина – он был воином. Как быстро он начал пользоваться своим новым статусом и обликом, Филипп так и не понял, но вскоре стало очевидно, что Жак стал настоящей грозой местных девушек. Слухи о его похождениях и разбитых девичьих сердцах дошли даже до мало чем интересующегося Шато-Рено.

17 октября в Фромантале появился неожиданный гость: приехал Бриссар, компаньон Николя, и привез письмо от брата. Еще не так давно это вызвало бы столько радости, а сейчас… Шато-Рено вежливо пригласил Бриссара в дом, велел накормить его и так же спокойно предложил ночлег. Но Бриссар торопился, а Филипп не стал его задерживать, он даже толком не расспросил его – так, несколько дежурных вопросов… Правда, про то, что миссию, порученную ему братом, выполнить не удалось, он все-таки рассказал, конечно без подробностей. На что Бриссар ответил, что Николя это уже известно и что в том числе об этом он пишет в письме. Само послание Филипп прочитал только тогда, когда Бриссар уже собирался уезжать.

«Здравствуй, Фипо!

Прежде всего прошу у тебя прощения за то мое поручение, что наверняка доставило тебе много хлопот. От наших контрагентов мы узнали, что торговец с Арси куда-то исчез, а раз и в Лион не пришло письмо, значит ты его не получил. В конце концов мой друг сам съездит в Лион и решит все проблемы, а на обратном пути завезет тебе это послание.

Как видишь, я исполняю твою просьбу – лишь только я обрел более или менее постоянную крышу над головой, так сразу и пишу тебе об этом. Обосновался я в Амстердаме, не знаю – надолго ли, но до будущей весны наверняка. Если захочешь написать мне, то посылай письма в гостиницу «Оранжевый лев», в ней я пока и живу. Даже если перееду, где подешевле, то все-равно буду проверять письма. Обязательно расскажи моему другу, как у тебя дела, как Луиза и Жоффрей. Обними их от меня и скажи, что я их люблю и что они – самые дорогие мне люди.

Не знаю, что написать еще… Я никогда не был силен в эпистолярном жанре. Просто хочу, чтобы у тебя было все хорошо, чтобы ты достойно и мужественно преодолел все несчастья и потери, которые могут ожидать нас в жизни, хотя лучше бы они обошли тебя стороной. Я хочу, чтобы ты прожил счастливую, долгую и праведную жизнь.

Знаешь, я, как и все наверное, много думал о том, что такое счастье, как быть счастливым, и откуда берутся наши несчастья… Может ли кто назвать свой жизненный путь ровным и гладким? Кто не ошибался, не терял и не страдал? Кто не грешил? Кто не сбивался с верного пути? Человек – существо, по сути, слабое и неразумное, и уж точно неидеальное и небезгрешное. Но беда в том, что наши ошибки и грехи всегда дают всходы, и когда приходит время собирать камни, за них нужно будет платить. Мне подумалось, что эта плата и есть наши несчастья! Понимаешь? Не утраты и поражения, даже не унижения, а камни! Те, что мы сами разбросали когда-то… Видишь, все уже дано нам и написано в великой книге задолго до нас. Чтобы избежать несчастья в будущем, не нужно сеять грехи в настоящем…

А счастье, наоборот, – наши добрые дела, идущие от сердца. Они тоже обязательно дадут всходы, но эти всходы будут потом радовать тебя всю жизнь! Вообще мне кажется, что счастье – это не то, что мы можем получить извне, его нельзя добиться – счастье можно найти, потерять или подарить. Богатство, уважение, успех, все блага земные сами по себе не делают счастливым, а бедность и неудачи – несчастным. Счастье и несчастье живут в нас самих, в нашем отношении ко всему, что нас окружает! А еще, чтобы быть счастливым, нужно обязательно любить. Счастливы любящие, как сказал когда-то Соломон, и он был прав: только сердце, в котором живет любовь, сможет преодолеть все беды и испытания и быть счастливым, только познавшему любовь даруется радость и искупление…

Поэтому я хочу, чтобы ты любил, и чтобы любовь никогда не покидала твоего сердца.

Ладно, Фипо, прости меня за мою наивную философию – это все потому, что мы мало наговорились в тот раз, в Ла-Рошели. Я долго не видел тебя и узнал тогда по-новому, а теперь вот соскучился и пытаюсь выговорится. Так многое хотелось бы сказать… И еще я хочу напомнить тебе свою просьбу, ту, что касается службы. Впрочем, я уверен, ты помнишь свое обещание… Еще раз прошу передать Жоффрею и Луизе мои слова любви и пожелание счастья. Надеюсь, что все мы увидимся вскоре. Прощай.

Твой Нико».

Филипп рассказал, что мог Бриссару про Луизу и Жоффрея, сказал, что у него самого все хорошо и пожелал счастливой дороги. Вот и все. Смысл письма стал доходить до Шато-Рено не сразу. Почему Николя написал про потери и счастье? Знал ли брат про Адель или нет? А если знал, то откуда? Впрочем, все-равно…

***

Луиза, как и обещала, приезжала каждые две недели. Чувствуя своим женским сердцем, что брат, хоть и медленно, но все же возвращается к жизни, она привезла однажды все свое семейство. Мишель, ее муж, немного располнел за те полгода, что Филипп его не видел, а старшие племянники подросли. Младшему же, который постоянно был с кормилицей, не исполнилось еще и года. Дети действительно оживляли Шато-Рено, их радость и улыбки наполняли его сердце теплом. Луиза это, несомненно, почувствовала и решила перейти в наступление. Одним из тех вечеров, когда от промозглого холода спасает только тепло каминов, сестра подошла к сидящему у огня Филиппу:

– Фипо, я сегодня видела, как ты играл с Эркюлем, это было так трогательно, у меня даже слеза навернулась.

– Эркюль – замечательный ребенок…

– А я в последнее время часто плачу…

– Из-за чего?

– Из-за тебя.

– Не стоит…

– Фипо, я не могу смотреть на тебя такого! Сколько можно терзать себя?

– Я не терзаю.

– Фипо… я, конечно, не знала той девушки, но если ты любил ее, она, должно быть, была хорошей и доброй…

– Была…

– И если она любила тебя, то неужели же она хотела, чтобы ты так страдал? Она хотела бы, чтобы ты был счастлив!

– Я должен заставить себя быть счастливым?

– Заставить – невозможно, но можно найти то, что даст тебе счастье!

– Ты знаешь что-то, что может дать мне счастье?

– Счастье само придет к тебе, Фипо, тебе нужно всего лишь снова начать жить!

– Луиза, что ты хочешь от меня? – резко и раздраженно воскликнул Филипп. – Я не удавился, не зарезался, не утопился, я живу! Ты хочешь, чтобы я забыл ее? Это невозможно!

– Нет! Не забыл! – из глаз Луизы полились слезы. – Ты ее никогда не забудешь! Наоборот, помни свою Адель! И живи ради нее! Она бы этого хотела!

Слова сестры были так просты и понятны, так правильны и искренни, что возражать на них не было ни желания, ни сил. Филипп замолчал. Раньше молчать в разговоре с собеседником казалось ему неловким, а не ответить на обращенную к нему фразу – невежливым. Теперь никакой неловкости он не испытывал: ему нечего было ответить на слова сестры – и он просто молчал. Но Луиза не сдавалась, она решила довести задуманное до конца.

– Фипо, – утерев слезы произнесла сестра, – тебе нужно что-то изменить в своей жизни, нужно внести в нее смысл, заботы, у тебя должна появиться цель, иначе ты никогда не выйдешь из… всего этого.

– Цель? Ты предлагаешь мне мстить?

– Да разве же такая цель может дать человеку счастье? – испугалась Луиза. – Я вовсе не это имела ввиду. Свое счастье люди находят в любви. Только не нужно цепляться за прошлое, нужно жить настоящим, нужно мечтать о будущем… Ты ведь еще так молод, ты сможешь еще полюбить…

– Я не понимаю тебя, Луиза… – устало произнес Шато-Рено. – Что же ты все-таки хочешь от меня?

– Помнишь семью де Риньяк, они живут в трех лье на юге. Отец дружил с Валантеном де Риньяком, у них был договор… Они должны были отдать свою дочь, Франсуазу, за одного из сыновей нашего отца… Франсуазе сейчас шестнадцать, видел бы ты, как она хороша! Девочка расцвела, словно цветок, ее невозможно не полюбить…

– Ты что же, хочешь женить меня?

– А что в этом плохого?! – перешла в решительную атаку Луиза. – Это совершенно нормально, ты бы начал новую жизнь, завел семью, детей! Ты что, всю жизнь собрался страдать? Я тебе не позволю!

– Луиза, ты что же не понимаешь? Я не могу больше думать ни об одной женщине! Мне не нужен никто больше!

– Это пока не нужен! Пройдет время и все изменится. Давай съездим в гости к Риньякам. Или, если хочешь, я приглашу их в гости к нам.

– Прекрати это, Луиза! Ты хочешь женить меня на девушке, которую я видел несколько лет назад, когда та еще была ребенком!

– Вот заодно и посмотришь на нее, – голос Луизы вдруг стал спокойным и увещевательным. – Тебе нужно начать о ком-то заботиться, разделить с кем-то жизнь… Должны появиться новые переживания и новые желания.

– Да ты с ума сошла! Я не люблю ее! Я вообще не знаю ее, а ты…

– Так ли это важно? – вкрадчиво прервала его сестра, улыбаясь. – Я увидела своего будущего мужа за две недели перед свадьбой, когда все уже было решено без моего участия. Я очень боялась… А теперь, посмотри на меня! Есть ли жена более счастливая? Любовь придет, может быть не сразу, но придет. Появятся дети, а с ними – тревоги и заботы, появятся капризы жены, которые нужно будет удовлетворять, семейные ссоры будут сменяться радостью примирения, жизнь наполнится смыслом, и однажды ты поймешь, что счастлив…

– А тебе не жалко эту девушку, Франсуазу?

– А ее-то почему нужно жалеть? Она как увидит тебя, то обязательно влюбится! Это уж поверь мне.

– Но я-то не смогу ответить ей тем же! Зачем тогда все это?

– Я же объяснила. Потом ответишь. Когда-нибудь – обязательно!

– Ну уж нет, сестренка, я не хочу никого делать несчастным…

Луиза отступила тогда, но от своего намерения, очевидно, не отказалась. Хорошо еще, что ее отвлекали заботы о семье и она не все свое время могла посвящать матримониальным планам, но подготовка к длительной осаде в этом вопросе с ее стороны даже не скрывалась.

***

Память Шато-Рено тоже проделывала свои метаморфозы. Воспоминания о двух месяцах, прожитых в Париже, теперь уже не были набором обрывочных видений: дел, разговоров и ощущений; постепенно все, что с ним произошло там начало выкристаллизовываться в стройную, выпуклую картину, имевшую логичный сюжет, как в книге. Все события и люди соединялись прочными нитями, становились неразрывными. Сам Париж, мысли о котором сразу по приезду домой вызывали только неприятие вплоть до отвращения, со временем перестал казаться тем равнодушным, кровожадным чудовищем, которым представился Филиппу в самом начале. Никакого чудовища не было. Все, что люди приписывают городу, на самом деле существует в них самих. Город может дарить радость, успех, счастье, а может искалечить душу – все зависит от самого человека… Шато-Рено не держал больше зла на Париж.

Но был еще Рошфор. Он прочно слился в сознании с городом: его улицами, мостами, домами, со скачками по дорогам, с архивной пылью… Той ненависти, о которой Филипп сказал своему другу, не было изначально, это был просто порыв, горькие слова отчаяния, за которые раньше ему было бы неловко, а теперь, в общем-то, было все равно. Неприязнь к Рошфору уходила вслед за ненавистью к Парижу, но первое время Шато-Рено действительно не хотел вспоминать о нем. Если бы не Рошфор, то он не остался бы в Париже, не встретил свою любовь, не познал счастье… но Адель была бы жива.

Попытки прояснить судьбу отца в первое время и вовсе были забыты. Но в восстановленной памятью стройной картине произошедшего они занимали важное место, и вскоре Филипп стал невольно возвращаться к ним, вспоминая и обдумывая каждое событие, каждую версию и предположение. Эти мысли появлялись все чаще, они помогали уйти от горьких воспоминаний, так что по прошествии некоторого времени Шато-Рено понял, что это как раз и может стать тем смыслом, который должен помочь ему вернуться к нормальной жизни и о котором говорила Луиза. Да, пожалуй, он готов был продолжить поиски истины, хотя бы для того, чтобы забыться и разорвать этот горестный круг, в котором он замкнулся. Он признал правоту сестры, он понял, что отсутствие цели и стремлений, хотя бы маленьких и сиюминутных, сжигает его душу, разъедает его изнутри, что это бесконечное самобичевание и отгораживание себя от мира стеной из отчаяния и скорби не приведет к облегчению и избавлению от боли.

Было и еще одно воспоминание, вернее, четкий, оформленный жесткими контурами образ – Анри Турвиль. Человек, убивший Адель, как и все люди и события последних месяцев, поначалу был больше похож на размытое пятно – черное с кровавым. Это было скорее ощущение, нежели настоящий человек. Удивительно, но о испанце Шато-Рено думал мало, по крайней мере, сначала. Как будто Адель не застрелили, а она сама умерла, или произошел несчастный случай. Турвиль казался просто какой-то темной злой силой, стихией, унесшей девушку. Как гроза или ураган он был бедствием и приводил к несчастьям, но люди не испытывают ненависти к стихии – она часть существующего мира, поэтому и Филипп не испытывал к Турвилю ненависти как таковой. Он сам вызвал эту стихию – стихия убила Адель… Когда память до минут восстановила все события и воскресила всех людей, отношение Шато-Рено к Турвилю не поменялось: ненависти все также не было, было только понимание, что его нужно убить. Как того разбойника, которого Филипп велел повесить на дереве. Это не была месть, что смогла бы принести облегчение – Шато-Рено чувствовал, что это не так и не стремился мстить – просто Турвиль заслужил смерти. Это были не ненависть, не мщение – это был приговор.

***

Наконец ноябрь перешел во вторую свою половину. Краски осени поблекли, холодный ветер уносил последнюю листву с деревьев, роняя их в насытившуюся октябрем полноводную Дордонь. Скоро снова должна была приехать Луиза. Как бы и в самом деле не привезла с собой гостей – с нее станется… Мысль о возможной женитьбе вызвала улыбку, но другое воспоминание тут же погасило ее. С каменной лестницы, на которой он любил сидеть в последнее время, Филипп увидел Жака. Наверное, возвращался с очередного свидания – при полном параде, со шпагой, как всегда теперь. Парень невероятно изменился: походка, голос, манера говорить… Если сравнить его теперешнего с тем, каким он был всего полгода назад… Он не просто возмужал, он словно заматерел, стал увереннее и как-то тверже, что ли. Шато-Рено вдруг впервые понял, что перед ним уже не ребенок.

– Добрый день, сударь! – церемонно поклонился Жак.

– Как дела? – спросил, слегка улыбнувшись, Филипп. Появление Жака всегда радовало, а в этот холодный день почему-то особенно.

– У меня все хорошо, сударь, – расплылся в улыбке Жак, той самой, еще детской. – У вас сегодня хорошее настроение…

– Возможно, ты прав… Тебе не скучно здесь?

– Пока еще нет.

– Пока?

– Мне кажется, все надоедает когда-нибудь…

– Ты непостоянен, Жак? Смотри, деревенские парни устроят тебе хорошую взбучку за своих невест.

– Пусть только попробуют! – с видом старого вояки, подбоченясь, ответил Жак.

– Ну а по Парижу ты не скучаешь?

– Я знаю, сударь, что вы очень переживаете… – глубоко вздохнул Жак, – и Париж для вас, наверное, ужасный город… Я бы тоже ненавидел его, если бы… Но, если честно, то мне было очень интересно там, вы же знаете…

– То есть ты бы хотел вернуться туда?

– Конечно, сударь!

– Мы завтра отправляемся в путь, так что собирайся.

– Куда, сударь? – спросил удивленный Жак.

– Туда, где тебе было интересно…

Глава 2 Новая старая жизнь

С одной стороны, Париж был другим: не летним и солнечным, полным жизни, зелени и света, а хмурым, серым и промозглым. Голые деревья выглядели сиротливо и заброшенно, крыши и стены, пропитанные влагой, потемнели, стали мрачными и холодными, из низких свинцовых туч то и дело накрапывал дождь. Но люди… люди остались те же, только одетые потеплее. Та же бойкая торговля на площадях, тот же нестихающий ритм, деловая суета, крики, ругань, ржание и проклятья. Нет, Париж не изменился. Скорее всего, он вообще не мог меняться – такова уж природа этого города, а измениться можем лишь мы…

Гостиница на Ла Гарп была почти пуста; знакомый трактирщик расплылся в совершенно искренней улыбке и со всей возможной учтивостью проводил гостей в их бывшую комнату. У Филиппа потеплело на душе – что-то никогда не должно меняться…

Позади был Нуази и встреча с дедом Адель. Господин де Пьермон показался Шато-Рено постаревшим, хотя и прошло всего три месяца, но старался он выглядеть бодрым, а Филиппу явно обрадовался. Они проговорили час или больше, но все о чем-то неважном: о Фромантале, цветах и Париже… Им как будто что-то мешало говорить об Адель. Ее имя господин де Пьермон произнес уже прощаясь:

– Мой мальчик… я вижу, как тяжело тебе сейчас и представляю, что пережил ты за все это время. Ты не должен себя винить и не обязан страдать. Тогда, летом, ты дал Адель счастье, понимаешь? Я это знаю, она была счастлива по-настоящему после встречи с тобой. Не твоя вина, что это счастье оказалось столь кратким… У меня никого не осталось кроме моих лилий и тебя. Вы – это все, что напоминает мне о ней… Я уверен, она смотрит на нас с небес, она видит тебя таким же сильным и благородным, она видит тебя счастливым… Ты должен жить! Не вспоминай горе и боль разлуки, вспоминай свое счастье и радость… и проживи свою жизнь в любви. Ради нее… и за нее.

***

Жака с собой Шато-Рено не взял. Знакомой улицей он шел один, не оглядываясь, не смотря по сторонам. Калитка в монастырский сад, как и положено, оказалась не заперта. Лестница на второй этаж и знакомая дверь, а на стук, как всегда, должен открыть долговязый, заспанный парень… Шато-Рено постучал в дверь и услышал шаги, твердые и уверенные, совсем не похожие на шаги слуги, шаги, которые он сразу же узнал. Дверь распахнулась, Рошфор внимательно посмотрел на Филиппа. Казалось, на его лице не было ни капли удивления:

– Здравствуйте, Шато-Рено, почему вы так долго?

– У меня не было желания…

– А теперь появилось?

– Я и сам, если честно, не знаю зачем я здесь.

– Все вы прекрасно знаете, мой друг. Вы остановились в «Капуцине»?

– Мне нравятся знакомые места.

– Пройдемте, Шато-Рено, если вы не возражаете, – с этими словами Рошфор провел Филиппа в коридор с лестницей, но спускаться не стал, а вместо этого открыл дверь, соседнюю со своей: – Обстановка здесь, конечно, не такая роскошная как у меня, и всего две комнаты, но вам с Жаком должно хватить на первое время. Вы ведь привезли парня с собой?

– Куда же без него… Вы предлагаете это мне?

– Ну, это, как вы понимаете, приложение…

– Вы меня вербуете?

– Так вы же и вернулись, чтобы завербоваться, не так ли? Жилье вы уже видели – можете исправить здесь что-нибудь по вкусу, осталось договориться о жаловании.

– Я хотел продолжить расследование… про отца.

– Но ведь не только же. Я уверен.

– Да… ловко вы втянули меня в это дело.

– А что, собственно, вам не нравится в нем? Если отринуть, конечно, все предрассудки про гнусных шпионов и прочее. Жилье есть, кормить будут, вы же знаете, да и с деньгами все более или менее нормально. А что потребуется от вас?

– А что потребуется от меня?

– Ну, иногда пофехтовать и рискнуть жизнью, совсем не часто на самом деле, иногда поскакать на лошади – вот этого, конечно, вдоволь, но главная наша работа – работа головой, а не шпагой. Да вы же и сами все видели.

– А кто будет моим начальником? Вы?

– У вас есть возражения по этому поводу? – улыбнулся Рошфор.

– В общем, нет. С вами интересно. Но скажите…

– Да?

– Ведь не вы же здесь самый главный, тогда ваше предложение и квартира…

– Вы хотите спросить, согласованно ли это с отцом Жозефом?

– Да.

– Полностью. Еще в сентябре.

– Но откуда вы могли знать, что я вернусь?

– Видите ли, мой друг, – Рошфор вздохнул, погрустнел и опустил взгляд, – Во время нашей последнее встречи, когда…

– Я прошу прощения за все, что тогда наговорил вам…

– Да бросьте, Шато-Рено, у меня что же, по-вашему, нет сердца? Ваша скорбь была велика… но я почему-то был уверен, что когда вы преодолеете ее, то трезво оцените все, произошедшее с вами. В вас есть жизнь, есть отважное, способное любить сердце, слово честь для вас не пустой звук, вы благородный человек… Не усмехайтесь так, друг мой, это не комплименты в данном случае, а, скорее, розыскная ориентировка. Но вы при всем при этом еще и очень трезвомыслящий человек. Мне казалось, что со временем вы придете к неизбежным выводам и примете нужные решения.

– Просто я понял, что должен чем-то заниматься…

– Но ваш выбор пал на нас. Вы ведь могли найти и другую службу.

– Не мог. Я обещал брату, что не поступлю на королевскую службу.

– Вот как? Отчего?

– Он считает, что власть предержащие, что управляют сейчас страной, виноваты в убийстве короля, а значит и отца.

– А мы, получается, не подпадаем под эту категорию?

– Из того, что вы рассказывали, я сделал вывод, что нет.

– Я не хочу ничего скрывать от вас, мой друг, и должен предупредить, что политика вещь изменчивая…

– Что вы хотите этим сказать?

– За время вашего отсутствия столько всего изменилось! Епископ Люсонский, господин де Ришелье… Когда вы уезжали, он был, можно сказать, частным лицом, но вот уже шесть дней, как он член Королевского совета и государственный секретарь по военным делам.

– Ого!

– Да. Более того, с сегодняшнего дня он еще и государственный секретарь по иностранным делам.

– То есть он стал одним из самых влиятельных людей в стране?

– Ну, не все так просто, разумеется. Манго теперь хранитель печатей, старик Виллеруа и дю Вэр покинули Совет. Сейчас там всем заправляют Ришелье, Манго и Барбен… Это, естественно, если не считать маршала д`Анкра и Марии Медичи. К чему я все это говорю? Просто все эти люди, и епископ Люсонский в том числе, в известном смысле ставленники Кончини и королевы-матери. Безусловно, господин Ришелье ведет свою игру и свою политику, но он не может не согласовывать свои решения с королевой и Кончини, вы понимаете?

– Хотите сказать, что вы, а теперь, стало быть, и я, будем находиться на государственной службе?

– Вот тут-то и есть главная тонкость. Словом, несмотря на то, что человек, которому мы служим, теперь министр, наша организация остается совершенно независимой и замкнутой на отца Жозефа. Мы никак напрямую не взаимодействуем с государственными структурами, что дает ряд существенных плюсов, но и некоторые минусы.

– А почему так?

– Министры приходят и уходят, нет никаких гарантий, а мы остаемся, по сути, частной разведслужбой. Мы работаем в первую очередь на господина Ришелье и его интересы.

– А как же интересы страны?

– Их для нас представляет Ришелье. Мы видим их так, как видит их он, и если мы доверяем ему, значит… Вот вам пример: во всей этой истории с испанцами наша служба действовала в интересах страны и короля, надеюсь, вы не будете это отрицать, но в интересах таких, какими видит их Ришелье.

– И какие минусы у всего этого?

– Самый большой минус в том, что мы не можем согласовывать свои действия с государственными службами напрямую – вспомните де Фонтиса. Посольства, администрации городов, силовые структуры – все через Ришелье, в лучшем случае – через отца Жозефа. Это часто затрудняет работу. Зато финансирование потекло рекой, как выражается брат Климент. Епископ Люсонский получил доступ к государственным деньгам, теперь мы не бедствуем. Расширяем штат, активизируемся за границей. Пришлось даже купить дом в Париже.

– Для чего?

– Чтобы поселить наших людей, тех, у кого нет жилья в городе. Я познакомлю вас с теми, кого вы не знаете, а также представлю вас отцу Жозефу, так сказать, в новом старом качестве. Он должен скоро вернуться.

– А какова будет моя роль в вашей организации?

– Теперь уже в нашей организации, Шато-Рено, в нашей. Вы, конечно, не будете рядовым наблюдателем. Во-первых, их теперь достаточно, а во-вторых, вы более ценны в других качествах. Для начала я вам опишу в общих чертах структуру нашей службы и направления ее деятельности. Во главе всего стоит отец Жозеф. Два его главных помощника – это отец Ансельм и ваш покорный слуга. Мы оба, как правило, в курсе всех дел нашей организации, но между нами сложилось определенное разделение интересов: он больше занимается внешней политикой, а я делами внутри страны. Сами понимаете, зачастую их разделить невозможно… У нас в Париже есть несколько бригад наблюдения: под началом Вортеза, Ла Бертье и еще одну возглавил Бурдон. Есть силовой блок – им руководит де Ла Форе, вы его знаете. Есть Галабрю, он отвечает за курьерскую службу и связи с нашими зарубежными филиалами. Работой с агентурой занимается лично отец Ансельм. У него есть несколько помощников… не монахов… так сказать, штатских. Но ему трудно за всем уследить одному, теперь он ищет себе еще помощника… заместителя и, вероятно, преемника в этом вопросе. Ну и есть люди, не совсем входящие в структуру нашей организации, но выполняющие поручения отца Жозефа напрямую. Даже я их знаю не всех.

– Это все здесь, а там?

– За границей мы пока можем мало. У нас имеются представители в некоторых европейских столицах, мы их называем резидентами. В основном это монахи-капуцины, которые собирают информацию для отца Жозефа. Более сильные резидентуры в Венеции и особенно в Брюсселе. Их возглавляют особо доверенные люди и им придан штат сотрудников.

– Что-то вроде секретных коррехидоров?

– Да, аналогия с испанцами здесь уместна, но несравним масштаб. Теперь мы будем наверстывать. Что касается вас, то в первое время вы будете, так сказать, моим помощником. Наберетесь опыта, отчасти он уже у вас есть, покажете себя. А дальше будет видно, где применить ваши таланты. В перспективе я вижу вас в одной из наших резидентур, но сейчас загадывать нет смысла.

– Но что конкретно я буду делать?

– Не спешите: обживитесь, присмотритесь, навестите знакомых… Когда появится дело, я постучу в вашу дверь, не беспокойтесь. И на совещание тоже приглашу, при случае. Кстати, насчет друзей и знакомых… Что вы будете отвечать, когда вас будут спрашивать о том, что вы делаете в Париже и чем занимаетесь?

– Я так понимаю, что говорить о службе у вас нежелательно?

– Тот, кому очень нужно все-равно узнает, конечно, но насколько это можно, хотелось бы не афишировать, понимаете?

– Понимаю. Что же мне отвечать?

– Разумеется, правду! Говорите, что вам удалось поступить в роту Витри.

– Телохранители короля?!

– Да! Увидите много завистливых взглядов.

– Но это же неправда… Я не могу обманывать, да и все поймут…

– Не поймут. Завтра вы будете зачислены в первую французскую роту. Когда ваш патрон государственный секретарь по военным делам, многие вопросы решаются совсем несложно.

– Но мне придется ходить на службу…

– Иногда. Когда у вас будет время и желание. Чтобы в роте знали вас и могли при случае подтвердить вашу службу.

– А как же капитан?

– Витри будет предупрежден, у него не будет к вам претензий.

– Служить в такой роте – это мечта и большая честь… для многих.

– А вам все досталось даром, цените… В общем, военная служба будет прикрытием для вас, вы всегда сможете ответить на все вопросы и сослаться на нее.

– Даже не знаю, что сказать…

– Зато вы можете спросить. Быть может, у вас есть еще какие-нибудь вопросы?

– Рошфор, а… про Турвиля нет никаких известий?

– Его видели в Брюсселе пару раз, но потом он исчез. Вряд ли он вернется во Францию.

– А принц Конде?

– Его перевели в Венсенский замок.

– Почему его не выпускают?

– А с какой стати? Мятежник, враг королевы и Кончини. Он проиграл, вернее – его переиграли, пусть теперь расплачивается. Впрочем, он же не сидит в подвале. В Венсене имеются вполне уютные апартаменты, у него есть слуги, его роскошно содержат за счет казны. Он даже потребовал, чтобы его жена жила с ним.

– Серьезно?

– Вполне. Она уже переехала к нему.

– Принцесса Конде отбывает заключение вместе с мужем? Но ее-то за что?

– Не знаю, что вам сказать. Это была воля Конде, она не могла ослушаться, очевидно… Здесь хуже другое – знать опять бурлит. Все эти принцы и герцоги… Неверские, Лонгвили, Буйоны снова подняли головы, собирают свои армии и шантажируют правительство.

– Рошфор, я еще хотел спросить про барона д’Аркиана…

– Что же про него спрашивать? Это ведь ваш знакомый, вот и зайдите к нему.

– А разве вы…

– А что ему предъявишь? Что он знал о планах испанцев? Что планировал восстание гугенотов? А как это докажешь? Его арест действительно мог привести к выступлениям протестантов, а правительству после ареста Конде нужно было как раз остудить ситуацию. Оно пошло даже на некоторые уступки гугенотам…

– Интересно, он знает правду о моем участии во всем этом?

– Вряд ли… Но! Я прошу вас, Шато-Рено, не рассказывайте ему об этом!

– Почему?

– Вы сын его друга, гугенот, он расположен к вам. Вы могли бы…

– Рошфор, неужели я должен следить за близкими мне людьми?!

– Почему следить? Просто иногда можно получать ценную информацию, узнавать настроения среди протестантских предводителей, держать руку на пульсе, так сказать… Для их же блага, между прочим, чтобы не дать им сделать непоправимые ошибки.

– Я не могу… не хочу доносить на него, вы же знаете.

– Не смотрите на это под таким углом. Впрочем, об этом и говорить пока бессмысленно. Но повторю однажды сказанное: для себя вы должны решить, кто вы больше – гугенот или подданный короля.

Филипп задумался. Сегодня начиналась его новая жизнь. Эта жизнь имела множество неизвестных еще, сложных и непредсказуемых обстоятельств. Он встает не на открытый и понятный путь солдата или чиновника – путь прямой, как королевский тракт, но на полную тайных знаний и сомнительных дел петляющую горную тропинку, окруженную темным лесом. Что встретится на его пути? Сможет ли он двигаться по нему? А самое главное – сможет ли он покинуть его, если этот путь выставит перед ним препятствия, через которые перешагнуть будет невозможно. Шато-Рено понимал сейчас, что делает выбор, возможно на всю жизнь, и это порождало сомнения. Рошфор, с легкой улыбкой глядя на него, как будто догадался, о чем думает в эти минуты Филипп, и с необычной для него теплотой произнес:

– Друг мой, я могу понять сомнения, которые вас одолевают. Вам трудно решиться на то, чтобы всем сердцем отдаться нашему делу. Зная вас, я уверен, что вас страшит только ваша честь, вы боитесь, что ваша служба потребует от вас совершать что-то, что входит в противоречия с ней, не так ли?

– Наверное…

– Этого не нужно бояться. Каждый человек на своем месте всегда сам выбирает: что и как; его бесчестные или, наоборот, благородные поступки не обязательно зависят от его рода деятельности. Подлым может быть любой человек, так же как и добродетельным. Вспомните своего отца, вы ведь говорили, что не знали человека благороднее…

– Это правда.

– И еще одно я вам скажу: поступая к нам на службу не думайте, что продаете душу дьяволу, что это решение бесповоротно. У человека всегда есть выбор. Ваша дорога – это не путь в один конец, на ней есть развилки, перекрестки… Вы можете пройти по ней столько, сколько захотите или сможете.

– Значит, всегда можно бросить это дело?

– Можно. Но это случается крайне редко. И не потому, что вас будут держать насильно.

– Тогда почему?

– Вы поймете это сами, мой друг. Поймете довольно скоро.

***

Вечером Филипп уже обживался в новой квартире. Жак – тот был просто в восторге и светился от счастья. Новости о том, что его хозяин поступил на службу, он воспринял как дар свыше – похоже, теперь все его мечты сбылись.

А вскоре раздался и тот самый, обещанный, стук в дверь:

– Если вы готовы, мой друг, – произнес с порога Рошфор, – то отец Жозеф ждет, я проведу вас к нему.

В своем просторном, но лишенным всяких украшений кабинете отец Жозеф был один. Он что-то писал и, не отрываясь, лишь кивнул Филиппу и Рошфору на стулья. Закончив писать и отложив перо, он внимательно посмотрел на Шато-Рено и медленно произнес:

– Сын мой, в своих молитвах перед Богом я часто вспоминаю Адель Фламель, верю, что она теперь на небесах… Вы остались на земле, но в своих молитвах я вспоминаю и вас.

– Зачем?

– Все молитвы в конце концов посвящены одному – спасению.

– Вы хотели меня спасти?

– Да. Шарль рассказал мне о вашем горе, и я хотел, чтобы это горе не погубило вашу душу, ваше тело и ваш разум.

– Оно не погубило.

– Я этому рад. Может, и мои молитвы помогли… – вздохнул отец Жозеф и помолчав спросил: – Все ли вас устраивает на новом месте, сын мой?

– Более чем, отец Жозеф.

– Филипп… Можно ли мне называть вас по имени, господин де Шато-Рено?

– Конечно, отец Жозеф.

– Спасибо, сын мой. Наверное, Шарль уже рассказал вам многое о нашей организации, и мне почти нечего добавить. Помниться, мы с вами уже имели беседу о наших целях, и раз вы здесь – значит, они вам близки. Поэтому я ничего не буду говорить о нашей работе, расскажу лишь пару слов о нашей жизни. Вы поступаете на службу не в полк и не в контору. Полк можно поменять, найти другое место службы – ничего для вас не изменится. Наша служба не похожа на все это, она, скорее, является семьей или братством – ведь не даром наша штаб-квартира в монастыре, – отец Жозеф чуть улыбнулся и, помолчав, продолжил: – В семье и отношения семейные, понимаете? Каждый член семьи – свой. Каждый верен семье не из страха и не за деньги, а потому, что эта его семья. Вы теперь один из нас и обладаете теми же правами и обязанностями, что и все. Вы – член нашей семьи. Я хочу, чтобы вы помнили это, чтобы не забывали никогда…

***

Барон д`Аркиан принял Филиппа так же радушно, как всегда. Он снова был растроганным сентиментальным пожилым человеком, будто и не было никакого заговора, зашифрованных писем и испанцев. Недавнего прошлого он коснулся всего лишь раз, когда высказал соболезнования Филиппу в его утрате. При этом глаза его увлажнились, а голос задрожал, но теперь Шато-Рено знал, что старый друг отца не так прост, как кажется. На прощание барон пообещал приехать как-нибудь в Фроманталь и вообще – обязательно встретиться с Филиппом, когда все утрясется. Что должно утрястись, барон д`Аркиан не объяснил…

…Когда Филипп три месяца назад уезжал из Парижа, проститься с Шале не было ни времени, ни желания. К тому же Шато-Рено думал, что уезжает навсегда. Но его друг, кажется, не обиделся и встретил Филиппа с радостью. Шале вообще был человеком легким, веселым, воспринимающим жизнь, как игру. Казалось, что его чувства и переживания поверхностны и переменчивы, он не мог долго быть в плохом настроении, всегда находя для себя что-то, что увлекает и радует его; он был очень непосредственным, иногда импульсивным, немного простодушным, и в целом довольно приятным в общении человеком. Его жизнерадостность и Филиппу всегда поднимала настроение и заставляла шутить.

– Я вытряс из хозяина «Капуцина» только то, что ты быстро собрался и уехал чем-то очень озабоченный и расстроенный, что случилось?

– Мне нужно было срочно вернуться в поместье – семейные проблемы…

– Теперь все нормально?

– Да… А ты как? Не женился еще?

– Смеешься? А мне вот не до шуток. Я в настоящей осаде!

– Твоя матушка не отступает?

– Нет! Ведет осаду по всем правилам: апроши, сапы, контрвалационная линия!

– Но ты не сдаешься?

– Гарнизон принял решение: лучше смерть, чем капитуляция!

– Да, тяжело тебе…

– Хуже того, мне все-таки купили должность. Теперь я управляющий гардеробом короля.

– Ого! Королевский дом. Ты теперь настоящий придворный!

– Ничего! Как только снимут осаду, подамся в армию. Ну а ты чем будешь заниматься в Париже?

– А я уже в армии. Вернее, в гвардии короля, в роте Витри.

– Везет же тебе, это, наверное, веселее, чем торчать в королевской приемной!

– Не знаю, я еще не понял.

– Мы будем реже видеться, у тебя ведь будет мало свободного времени. Военная служба – это не моя синекура.

– А что Шарль? Он залечил свою рану?

– С Лувиньи все хорошо. Не бегает, конечно, но ходит не прихрамывая. Сегодня я обещал быть у матери, а завтра мы можем хорошо провести время, если ты не занят.

– Договорились! Завтра я зайду к тебе.

– Тогда уж и Ла Салля и Камбре позову.

– Конечно!

– Ну, тогда до завтра!

Выйдя от Шале, Шато-Рено поколебался немного, решая какой дорогой пойти. Через Кутельри, по которой он и шел к своему другу – так сказать, по местам боевой славы – было ближе. Чуть дальше – через Арси. Мимо лавки тканей. Филипп решил, что невозможно всю жизнь бегать от прошлого, все равно однажды он пройдет мимо ее дома, так пусть это будет сейчас. На сердце стало привычно тяжело, воспоминания о первой встрече и о второй нахлынули на него, и все же он решительно направился в сторону Арси.

Вывеска с ткацким станком по-прежнему была на месте. Вообще казалось, что ничего не изменилось. Господин де Пьермон сказал, что является теперь единственным наследником и владельцем лавки. Он собирался продать ее, но руки никак не доходили, а может быть, ему мешало что другое…

Филиппу захотелось подойти к двери и просто дотронуться до нее. Он вспомнил, как однажды ночью хотел постучать в дверь, а она неожиданно открылась… Дверь была заперта, что было вполне естественно. Шато-Рено потрогал дверное кольцо, но стучать не стал, вздохнул и развернулся в сторону «Капуцина» – он хотел прогуляться, а заодно сказать хозяину, что комната ему больше не нужна. И в этот миг что-то показалось ему странным, какое-то движение, которое он заметил краем глаза. Несколько секунд он пытался разобраться, что его смущает и вдруг отчетливо понял, что человек, который стоял на углу Веррери и Арси встал там ровно в то время, когда сам Филипп остановился у двери лавки. Шато-Рено через несколько шагов остановился снова, делая вид, что рассматривает вывески и боковым зрением уловил, что человек тоже замедлил ход, глядя по сторонам. Чтобы понять, что за ним следят, Филиппу хватило минуты. И это при том, что улица вовсе не была пуста – был день и множество людей направлялись по своим делам.

Странное, забытое ощущение легким холодком охватило Шато-Рено, но на удивление оно было скорее приятным: Филипп снова почувствовал себя участником охоты, вдруг появилась цель, задача, которую разум сразу же начал анализировать. Впрочем, сначала нужно все-таки убедиться.

Несколько улиц и поворотов, пара остановок у лавок торговцев и все сомнения рассеялись – это была слежка. Причем за то время, что Шато-Рено убеждался, соглядатай поменялся, и теперь за Филиппом шел уже другой человек. Это еще больше уверило его в том, что все это не могло быть случайностью и за ним организовано серьезное наблюдение. Нужно было срочно посоветоваться с Рошфором, но вот приводить «хвост» в монастырь не хотелось. Нужно было что-то придумать.

Глава 3 Государственный секретарь

Веселые утренние лучи игриво проникали сквозь угловые окна второго этажа новой части Лувра; светом и тенью они оживляли солидные, потемневшие от времени резные дубовые панели с узорами и вензелями Генриха II. Низкое солнце давало лишь свет и совсем не грело. Это летом через выходившие на юг два окна оно проникало внутрь королевских покоев и превращало их в душную, жаркую печь. Если, конечно, не отгородиться занавесями – сейчас они были не нужны, сейчас во дворце были нужны камины.

Высокий стройный человек средних лет в простом охотничьем камзоле, с бородкой и щегольски закрученными вверх длинными усами держал перед Людовиком XIII клетку с соколом, а молодой король завороженно глядел на птицу.

– Обратите внимание, ваше величество, – произнес мягким, приятным голосом человек с клеткой, – какая стать и размеры. Я не видел еще сокола более крупного, чем этот.

– Да, он выглядит великолепно! – восхищенно ответил Людовик. – Но, Люинь, неужели он и правда гнездарь1?

– Клянусь вам, ваше величество! Я сам видел его птенцом и наблюдал как его обучали.

– И что же, он также быстр, как красив?

– Быстрее молнии!

– А что он умеет?

– Все, ваше величество!

– Ты проверял?

– Вы меня обижаете, ваше величество, – с притворным огорчением сказал Люинь. – Разве я осмелился бы принести вам птицу, которая недостойна вас?

– Шарль, я хочу прямо сейчас ее испытать!

– Конечно, ваше величество! Я немедленно все подготовлю! Хотя…

– Что?

– Ваше величество… Вы же хотели присутствовать на Совете…

– Проклятье! Опять видеть эти лица!.. После того, как я увижу Кончини, а не дай Бог, он заговорит со мной, меня начинает трясти! Я начинаю заикаться!

– Может, тогда и не ходить сегодня…

– Ну уж нет! Я не могу им позволить все решать за моей спиной! Они сегодня будут говорить об Испании… Я должен знать.

– Ваше величество, почему вы просто не выгоните Кончини? Ведь он узурпирует вашу власть!

– Потому что я – не король.

– Ваше величество…

– Да! Я не король! Моя мать – она королева. А я – просто «ваше величество». Кончини – и то больший король, чем я! В Совете нет ни одного моего сторонника: Ришелье, Барбен, Манго – все ставленники Кончини! Он и моя мать все держат в своих руках! Я не знаю, как избавиться от них… Я думал, Конде мой друг, но и тут ошибся… Но он, по крайней мере, хотел видеть меня в Совете! Может, зря я согласился его арестовать?

– Вы всегда можете освободить принца, если он вам будет нужен…

– Это ведь ты советовал отправить его в Бастилию!

– Да, потому что он был опасен стране. Когда он одумается, его можно будет освободить и… направить всю его энергию против ваших врагов.

– Тогда уж лучше было его не сажать… – вполголоса произнес король.

– Простите, ваше величество?

– Ничего. Где мне найти друзей, которые были бы верны мне, Шарль?

– Ваше величество, я всего лишь ваш слуга, но я верен вам! Вы можете всегда быть уверены во мне!

– Да, Шарль, спасибо тебе. Но одного тебя мало… Ладно, ступай, а я буду готовиться перед тем, как зайти в комнату со змеями.

***

– Я рад видеть вас, монсеньор! – растекся в изящном поклоне и сладкой улыбке посол Испании. – Я приношу свои поздравления вам, вы наконец-то получили достойные вас должности!

– Я тоже счастлив видеть вас, господин Карденас, – ответил с едва заметной улыбкой Ришелье, – с нашей последней встречи прошло уже десять дней.

– Да, но, к сожалению, эти десять дней не принесли нам добрых вестей.

– Дурных – ведь тоже.

– Поймите меня правильно, но в том вопросе, что меня интересует, отсутствие хороших новостей и есть новость плохая…

– Какие же претензии вы хотите высказать?

– О! Никаких претензий, ваше преосвященство! Ни вам, ни господину Жаннену! Но… Мы… мой король и эрцгерцог, мы ожидали более скорого и более удовлетворительного результата…

– Господин посол, давайте вспомним, как все начиналось. Так сказать, перелистаем книгу сначала. Что вы поставили условием? Условием подписания договора между нашими странами, договора, где не оговаривалось право прохода испанских войск в Нидерланды через территорию Франции… Условием подписания этого договора вы поставили обязательство Франции организовать посредничество для заключения прочного мира Испании с Соединенными провинциями или продления перемирия на существующих или более лучших условиях. Не так ли?

– Совершенно верно. Если война окончится, то не возникнет и необходимости на проход войск и снабжение через территорию Франции. В мирное время это без труда можно сделать морем.

– А разве Франция гарантировала успех этого посредничества?

– Но это ведь подразумевалось…

– Что ж, мы сделали все, что вы просили. Организовали тайные переговоры между представителями Соединенных провинций и эрцгерцогом Альбрехтом, мы по вашей просьбе отправили посредником самого Жаннена!

– Спору нет – это выдающийся человек! То перемирие, которое было заключено семь лет назад – это ведь исключительно его заслуга!

– Вы видите, если заключить мир не получится у Жаннена, то не получится ни у кого!

– Ваше преосвященство, у меня есть сведения… Словом, у нас есть подозрения, что ход переговоров не является тайной для их противников…

– Вот как? Но первый вопрос – кто же противник этих переговоров?

– Я уверен, вы все прекрасно понимаете! Противник мира с Испанией – это, разумеется, штатгальтер Голландии, принц Оранский. Переговоры от имени Соединенных провинций ведет сам Олденбарневелт, он разумный, прагматичный человек, он хочет мира. Но он находится в сложном, я бы сказал, в щекотливом положении. Мориц Оранский – сторонник войны и может обвинить Олденбарневелта в сдаче государственных интересов…

– Любопытно… Значит, штатгальтер держит ван Олденбарневелта на коротком поводке…

– Я открою вам тайну… Сам господин Олденбарневелт и сообщил нам, что ему приходят указания от штатгальтера по каждому пункту договора, едва лишь он бывает обсужден на переговорах. Откуда он узнает об этом – загадка!

– Наверное, ничего загадочного тут нет – в переговорах ведь участвует много людей.

– Не больше десятка. Но сейчас мы вынуждены будем приостановить переговоры на неделю или две…

– Так что же вы хотите от нас, господин Карденас?

– Это очень непростая просьба… Я хочу, чтобы вы правильно поняли меня…

– Говорите, господин Карденас, я пойму.

– Нужно смягчить позицию голландцев на переговорах.

– Но как это сделать?

– В этом и вся тонкость… Словом, можно попросить господина Жаннена или вашего посланника в Нидерландах – он ведь тоже участвует в переговорах – представить дело так, что от успеха этих самых переговоров с Голландией зависит утверждение договора между Францией и Испанией в той редакции, где нет речи о праве прохода войск…

– Но ведь это не так.

– К сожалению. Но, к счастью, голландцы не знают этого.

– Я, кажется, понимаю… Вы хотите внушить голландцам, что если они будут слишком упорствовать в своих требованиях и откажутся от заключения мира, то Франция будет вынуждена предоставить Испании право снабжать свои войска через свою территорию…

– Да! Достаточно случайно обмолвиться об этом, дать понять, тогда голландцы задумаются. Они считают, что Испания в военном плане находится в Нидерландах в очень уязвимом положении, и это во многом правда! Но право прохода войск через Францию, естественно, исправляет это положение!

– Значит, только намек… – задумчиво произнес Ришелье, – без всяких реальных обязательств…

– Всего лишь! – с надеждой произнес Карденас. – Монсеньор, это ведь облегчит задачу господину Жаннену! Я… я не буду скрывать от вас – это его предложение! Но ни он, ни ваш посланник господин дю Морье не могут пойти на это без санкции из Парижа… Та утечка информации с переговоров сыграет нам на руку. До сторонников войны, я имею ввиду штатгальтера прежде всего, быстро дойдет эта информация. Скорее всего, они перестанут вставлять палки в колеса господину Олденбарневелту!

– Что ж, интрига довольно тонкая и вполне осуществимая… Но возникает два вопроса. Первый – почему вы до сих пор не выяснили, как сведения о переговорах попадают к Морицу Оранскому? Ведь это важно для дальнейших консультацй.

– Разумеется, как только эрцгерцогу стало известно об этом, то было проведено некоторое расследование… Лучшими людьми! Результаты его… К моему большому сожалению… словом, вероятнее всего, утечка происходит с французской стороны. Прошу меня извинить…

– Даже так?

– Да, к прискорбию… Вы понимаете, что дипломатический этикет не позволяет нам вести… более активное следствие в отношении наших французских посредников.

– Но с этим все-равно нужно будет разбираться… Тогда второй вопрос…

– Я догадываюсь, монсеньор, – грустно произнес посол, – вы хотите спросить, какую ответную услугу может предложить Испания? Ну что ж, я слушаю вас.

– Я вновь настаиваю на выдаче дона Энрике де Торвильи, он обвиняется в заговоре и убийствах.

– Вы опять возвращаетесь к этой грустной истории, ваше преосвященство… Она, право, и так слишком дорого обошлась нам.

– Не мы все это затеяли.

– Поймите, это невозможно! Торвилья – королевский чиновник! Я больше скажу, это он и вел расследование по поиску источника утечки… с переговоров. Он близок к эрцгерцогу Альбрехту… Поймите… Это совершенно невозможно! Просите все, что угодно, но это…

– Это очень прискорбно, господин Карденас, что вы не хотите выдать нам преступника… Тогда, надеюсь, вы хотя бы не будете засылать к нам новых.

– Ваше преосвященство!..

– Я хотел бы, чтобы ваши сотрудники, господин посол, прекратили контакты с протестантскими организациями во Франции, перестали снабжать их деньгами, закупать для них оружие, вы понимаете меня? Словом, вы должны прекратить всякую подрывную деятельность в стране, в первую очередь – поддержку гугенотов.

– Ваше преосвященство, мы…

– Господин посол, я тоже обладаю определенной информацией и надеюсь, что за ту услугу, которую окажет вам Франция, Испания, в том числе и в вашем лице, не останется в долгу…

***

Обсуждение шло уже полчаса, все присутствующие на Королевском совете успели высказаться. Кроме короля. Он сидел ровно и неподвижно, его лицо, потерявшее последние следы летнего загара, было как обычно бледным и не выражало эмоций, но по глазам было видно, что король внимательно слушает все, что говорят вокруг.

– …наконец, и это также важно, мы получим серьезные преференции в торговле мануфактурными товарами в самой Испании, – заканчивал свою речь генеральный контролер финансов Клод Барбен, – так что с точки зрения хозяйственных и финансовых выгод договор с Испанией вполне приемлем.

– Но он мог бы быть несравненно более выгодным, – резко вступил в разговор Кончини, – если бы мы предоставили Испании возможность пользоваться нашей территорией! С какой стати нам отказывать им в этом, мы же стремимся наладить с ними дружеские отношения!

– Я согласна с маршалом д`Анкром, – грустно сказала Мария Медичи. – Благодарность сильнейшей державы Европы ценна сама по себе, а предоставление такой услуги – это еще и возможность влиять.

– Ну а что вы скажете, ваше преосвященство? – продолжил Кончини. – Быть может, имеет смысл все-таки переработать договор? Конде больше нет, препятствий быть не должно.

Ришелье уже видел, куда движется дело, он пытался придумать, как сохранить все, что с таким трудом и благодаря стечению обстоятельств удалось достичь. Но в то же время он не хотел напрямую идти против Кончини и королевы.

– Ваше сиятельство, – ответил Ришелье, – договор в текущей редакции тщательно проработан, в нем соблюден баланс торговых интересов, а главное – Испания готова подписать его. Что же до указанных вами политических вопросов, то… я соглашусь с ее величеством: нам важна возможность влиять на политические и военные процессы вокруг наших границ. С этой точки зрения, когда будет больше влияния? Когда мы будем обязаны пропускать испанцев по договору или, когда пропустить или нет, будет зависеть только от нашей доброй воли?

В Зале Совета воцарилось молчание: и Кончини, и Мария Медичи не нашлись чем возразить епископу, но вдруг тишину неожиданно нарушил сбивчивый, даже взволнованный голос короля:

– Вы хотите сдавать территорию Франции в аренду, господин Ришелье? Или превратить ее в постоялый двор, куда пускают всех подряд… за деньги? Я напоминаю всем присутствующим, что мое королевство независимо и не подчиняется никому. Мы не можем заключать договоры, которые будут обязывать нас… поступаться нашим суверенитетом и нашими правами!

Лицо Людовика по-прежнему было тусклым и невыразительным, но глаза горели. Ришелье в этом взгляде без труда читал ненависть. Ненависть к тому, на кого глаза короля даже не смотрели. Но Кончини не видел или не понимал чувств Людовика, а может, это было ему не важно, потому что он как равному стал возражать королю:

– Ну какая аренда! Всего-то: провозить снаряжение и солдат. От нас что, убудет? А за это мы могли бы получить еще больше выгод в торговле! Может, даже и в их колониях. Это были бы серьезные доходы!

– Я не т-торгую своими правами! – по-прежнему не глядя на Кончини, слегка заикаясь и теперь уже заметно волнуясь, произнес король. – Мы достаточно богаты, чтобы позволить себе это! Никаких испанцев на м-моей земле, слышите, епископ!

– Как будет угодно вашему величеству, конечно, – спокойно, даже развязано, будто и не видя гнева короля, произнес Кончини, – но мы много потеряем на этом…

– Ваше величество! – поспешил ответить Ришелье. – В договоре не будет прописано право Испании на проход войск. Я уже согласовал почти все детали с послом Испании, уверен, вскоре договор будет подписан.

– Хорошо, – опустив взгляд, уже спокойнее произнес король, – закончим на этом…

– Кстати о деньгах, ваше величество! – сказал Кончини. – Вы вчера играли в карты и, кажется, проиграли приличную сумму. Я готов заплатить ваш долг.

– Мне не нужны ваши деньги, маршал, – так же глядя в стол холодно ответил Людовик, – я сам плачу по своим долгам…

– Как пожелаете, ваше величество, я предложил от чистого сердца…

Но Людовик уже не слушал Кончини, он резко поднялся и вышел из Зала Совета, не увидев даже, как растерянные министры поспешно встают и отвешивают поклоны уходящему королю. Ришелье так и остался стоять среди расходящихся сановников. Он, не отрывая взгляда, смотрел на сидящую Марию Медичи, а она смотрела на него. Наконец, когда в зале никого не осталось, королева устало спросила:

– Ну, что скажешь?

– Я расстроен, ваше величество, мы вызвали неудовольствие короля… на ровном месте. Можно было бы обойтись без этого.

– Да… Зря мы завели разговор о проходе войск… Мальчик считает своего отца великим и хочет подражать ему в политике. Только вот масштабы их несопоставимы…

– Ну, король еще слишком молод, мы не знаем, каким он станет, повзрослев… А насчет политики… Мне кажется, ваше величество, что вам необходимо поговорить с маршалом…

– Да уж… Он отличился… Ничего, я его урезоню и объясню, хотя уже и сам бы мог понять… Ты сейчас занят, Арман?

– У меня сейчас важная встреча, но любая встреча подождет, если я буду иметь счастье быть нужным вашему величеству…

– Спасибо, друг мой, – с искренней нежностью произнесла Мария Медичи, – мне так нужна твоя поддержка… и твоя любовь…

***

В монастырь епископ Люсонский приехал уже под вечер. Начинались сумерки; голые дубы и вязы с корявыми сучьями и ветками, напоминавшими гигантские кривые узловатые пальцы, шевелились от ветра на фоне быстро темнеющего неба. Где-то рядом ударил колокол, и епископ, поежившись, зашел в Дом аббата. Отца Жозефа он нашел в общей зале, где вместе с ним сидели отец Ансельм, Рошфор и какой-то незнакомый ему молодой дворянин.

– Продолжим позже, друзья мои, – обратился к присутствующим отец Жозеф и, когда те, поклонившись, покинули помещение, спросил у Ришелье: – Ты поздно, Арман, что-то случилось?

– Просто есть, о чем поговорить… – ответил епископ и сел на стул, укутавшись в меховую накидку – в зале было довольно холодно.

– Ну, я тебя слушаю.

– Сегодня в Совете король показал характер. Очень кстати – помог мне отстоять наш проект договора…

– Так в чем же дело?

– Маршал д`Анкр, кажется, не понимает, что времена изменились. Он думает, что если Конде побежден, то и бояться больше нечего… Я уверен, король все запомнит и однажды рассчитается за свои обиды.

– Кончини обидел короля?

– Он делает это регулярно, но сегодня… Думаю, он и сам не до конца понимает, что творит. Ты же знаешь маршала и его бесцеремонность.

– К счастью – не близко. И ближе не хочу.

– Беда не в самом Кончини, а в том, что я завишу от этого человека. Мое назначение в Совет – это его заслуга. Его и королевы-матери. Я – не самостоятельная фигура на этой шахматной доске. Пока они сильны – я у руля государственной политики, но их слабость – это и моя тоже.

– И что король?..

– Король, к сожалению, видит меня только человеком Кончини и королевы. Он очень холодно ко мне относится из-за этого, можно сказать, даже с неприязнью… А ведь я не их человек, Франсуа! Я человек короля! Но он не видит этого, что бы я не делал! Ненависть к Кончини затмевает ему глаза и ложиться тенью на меня…

– Как это исправить?

– Что-нибудь придумается… Я, в общем-то, к тебе по другому делу. Сегодня я имел беседу с послом Испании…

– И что же тебе сказал дон Иньиго де Карденас?

– Дон Иньиго переживает за переговоры в Брюсселе. Хочет с нашей помощью припугнуть голландцев, чтобы были посговорчивее.

– Это как?

– Дать им понять, что запрет на проход испанских войск через Францию напрямую увязан с заключением мира…

– Тонко…

– Вполне, но главное не в этом. Олденбарневелт не может свободно вести переговоры – кто-то очень оперативно снабжает Морица Оранского всеми их подробностями, и штатгальтер успешно им противодействует.

– Ну, это же не совсем наши проблемы…

– Ты ошибаешься. Причем дважды.

– Первое заблуждение… – улыбнулся отец Жозеф.

– В том, что дон Иньиго, прося нас подыграть им на переговорах с якобы увязкой двух договоров, сам не осознает, что в этом нет никакого обмана.

– Не совсем тебя понял…

– Я сам не сразу понял… Просто теперь я уверен, что Мадрид не ратифицирует наш с ними договор, пока на переговорах в Брюсселе не будет достигнуто хоть каких-нибудь успехов. А для нас важнее всего договор с Испанией, такой, какой нам нужен. Что будет потом в Нидерландах: война или мир, соблюдение договоров или их нарушение – это уже не так важно.

– Теперь я понял. Нужно помочь Жаннену в Брюсселе, а для этого перекрыть утечки… Что же за тайные переговоры, когда все про все знают? Ну, а какое второе заблуждение?

– Оно касается нас еще непосредственнее. Дело в том, что испанцы считают, будто утечка информации с переговоров происходит от французской стороны.

– Ого! А вот с этого места нужно поподробнее.

– У меня нет подробностей. Я надеюсь, что их раздобудешь ты.

– У нас в Брюсселе, как ты знаешь, Сонвиль. Я ему поручил следить за переговорами, но он ничего такого не сигнализировал…

– Дай ему конкретное задание… А лучше пошли кого-нибудь к нему, чтобы свежим глазом, так сказать… Например, Рошфора.

– Хорошо, я займусь этим делом, Арман.

– Вот и славно. На неделю переговоры прерываются, так что у тебя есть время собраться с мыслями, а Рошфору – приготовиться.

– Пошлю вместе с ним Шато-Рено, пусть привыкает к нашей работе.

– Кто это?

– Молодой гугенот – мой новый сотрудник и помощник Рошфора. Ты его видел, когда вошел.

– Гугенот?.. Это правильно, что ты набираешь людей, но чтобы им доверять, нужно сначала проверить их в деле.

– А вот в этом уже ты разбираешься меньше моего, Арман, – вновь улыбнулся отец Жозеф и вызвал ответную улыбку Ришелье: – среди моих людей нет тех, кому я не доверяю.

Глава 4 Четыре дня Ле-Мана

– Итак, – сидя в кресле, после минутного раздумья произнес Рошфор, – вы абсолютно уверены в том, что за вами следили.

– Без сомнений! – ответил Филипп.

Поговорить о слежке удалось не сразу. Когда Шато-Рено вернулся, они вместе с Рошфором отправились на небольшое совещание к отцу Жозефу. Совещание неожиданно прервал епископ, и у Филиппа появилась возможность рассказать обо всем своему другу. Рассказал он заодно и как ушел от слежки. Это оказалось не так уж и сложно. Шато-Рено, как и хотел, дошел до «Капуцина», поговорил с трактирщиком и вышел через конюшню на задний двор, а потом на соседнюю улицу, вернее, в маленький переулок. Ну, а дальше было совсем просто и знакомо: пройдя через ворота Сен-Жак он оказался в пригороде, дошел до Сен-Жермен, переправился через Сену на лодке, еще раз убедившись, что «хвоста» больше нет, и уже известным путем через тутовый сад попал в монастырь капуцинов.

– У вас есть хоть какие-нибудь предположения, кто это мог быть? – спросил Рошфор.

– Никаких, – честно ответил Филипп, – даже намека на предположение.

– Надеюсь хотя бы, меня вы на этот раз не подозреваете…

– Не могу представить, зачем бы вам это было нужно.

– Да уж, трудно представить… А вы не думали, что это могут быть ваши единоверцы, скажем, из той организации, в которой состоит друг вашего отца?

– Барон д`Аркиан? – удивленно воскликнул Филипп. – А ему-то это зачем?

– Откуда я знаю? Это ваш знакомый…

– Рошфор! – взгляд Шато-Рено будто замер, а сам он словно отсутствовал несколько секунд, перенесшись в какие-то свои воспоминания. – Я вспомнил… Когда я послал Жака в Нуази… тогда, летом, за мной ведь следили, вы помните?

– Да, вы говорили мне…

– Я тогда не знал, кто это! Думал, что вы или испанцы…

– Точно – не я.

– И не испанцы! Турвиль рассказал мне, что нашел меня случайно, когда я выходил из дома, за которым они наблюдали!

– Что же это за дом?

– Это же не важно! Скорее всего, они следили за Конде. Я встретился с ним в доме барона д`Аркиана, а когда уходил они меня узнали… по времени вроде бы сходится.

– То есть испанцы знали барона? Зачем тогда было все это представление с шифровками?

– Да нет, они же не знали, что барон состоит в гугенотской организации, что он именно тот, кто им нужен!

– Резонно… То есть до этого это были не испанцы, интересно…Сейчас я вспоминаю, мы уже говорили об этом… Вспомните-ка все события за день-два до того, как вы впервые обнаружили слежку.

– Сейчас уже трудно вспомнить… В день перед этим у меня была дуэль, помните? Потом пришли вы в одежде монаха и с пистолетами… Вечером я ходил к Шале узнать, как Лувиньи, мы разговаривали… А! Еще я заходил в тот день к барону…

– Что?

– Д`Аркиану…

– В первый раз?

– Да…

– Ну что ж, версия с гугенотами, пожалуй, подтверждается. Остается вопрос – зачем?

– В это трудно поверить… Действительно, зачем? А ведь еще были и другие…

– Не понял?

– Те, что спасли меня от людей Турвиля ночью. Я вам рассказывал.

– Да… Знаете, что, Шато-Рено? Ходите-ка осторожней некоторое время. А без Жака вообще не выходите.

– Может, мне запереться в монастыре? В какой-нибудь келье?

– Не иронизируйте, дело может быть серьезным. Вы, помнится, говорили мне, что ваш брат был вынужден уехать из Парижа, что в него стреляли…

– Вы думаете, это связано с нашими поисками?

– Ничего нельзя исключать в данном случае.

– Если так, то значит и мы пошарили, где жарко?

– Не обязательно, достаточно вашего имени… Я предлагаю вам на несколько дней покинуть наш холодный и негостеприимный Париж. Вы же хотели съездить в Ле-Ман?

– Да…

– Так отправляйтесь хоть завтра. Найдите сержанта Шаброля, поговорите с ним… Потом аккуратно возвращайтесь.

– Ну, тогда пойду готовиться и Жака предупрежу.

– Перед отъездом, прошу вас, зайдите ко мне, мой друг. Мне хотелось бы дать вам небольшое напутствие…

***

Рошфор дал на поездку в Ле-Ман четыре дня:

– Два дня туда, два обратно. Думаю, этого вполне хватит.

– Вы же говорили, что мне пока нет дела, – улыбнулся Филипп.

– Да, друг мой. Но вот оно появилось – епископ Люсонский приезжал не зря, я еще вчера предвидел нечто подобное… Но все это после возвращения. Пока же – удачной поездки!..

Шато-Рено и Жак выехали из монастыря в полной походной экипировке, закутавшись в плащи и поеживаясь от холода. Из серого неба на них падал колючий холодный дождь и внутри каждой его капли сидели кристаллики льда, которые, ударяясь о камни мостовой, расплывались в маленькие лепешки. Конь Филиппа недовольно мотал головой – в такую погоду он с удовольствием отказался бы от прогулок и лучше простоял бы весь день в сухой и теплой монастырской конюшне. Но лошадей не спрашивают, нравится им погода или нет, и потому они хоть и встряхивали головами, словно укоряя хозяев и показывая свое недовольство, но продолжали идти, стуча копытами по мокрой мостовой, в сторону центра города.

В центр города, а конкретно – на улицу Короля Сицилии, Шато-Рено должен был заехать, чтобы предупредить Шале, что сегодняшняя встреча отменяется. На этом он терял почти час, но не предупредить друга не мог. Относительно широкая Сент-Оноре сменилась узкой, заставленной лавками улицей Жестянщиков. Несмотря на холод и дождь со снегом торговля уже во всю шла, и Филипп с Жаком с трудом пробирались по улице. Шато-Рено размышлял о том, что не так уж и давно на этом самом месте Равальяк убил короля Генриха и о том, какие события повлекло за собой это убийство. Он был так погружен в свои мысли, что не сразу заметил, как на углу Жестянщиков и Сен-Дени какой-то человек, появившийся словно из неоткуда, взял под уздцы его коня и вежливо отвесил легкий поклон. Филипп не сразу понял, что происходит, и просто смотрел на ничем не примечательного человека средних лет в простом кожаном колете, черном плаще, шляпе и со шпагой на боку. Человек, впрочем, сразу же заговорил сам:

– Прошу прощения, господин де Шато-Рено, что я так бесцеремонно останавливаю вас, но я должен сказать вам несколько важных слов.

Слова эти были сказаны с безупречной любезностью, человек в черном плаще не пытался тянуть за уздцы, а напротив, отпустил их и зашел за угол Сен-Дени, где не стояло лавок и было меньше людей, а потому Филипп посчитал, что невозможно не ответить на столь учтивое и таинственное приглашение.

– Что вам угодно, сударь? – спросил Шато-Рено, проследовав за незнакомцем за угол.

– Мне поручили передать вам, господин де Шато-Рено, – доброжелательно улыбаясь, ответил незнакомец, – что вашей жизни угрожает опасность.

– Вот как? А кто поручил?

– Этот господин желает вам добра, поверьте, но я не уполномочен назвать вам его имя.

– Это очень странно. Почему я должен верить человеку, который даже не хочет назвать себя?

– Согласитесь, предупреждать об опасности нельзя с дурными намерениями. Этот человек просто не хочет, чтобы вы лишились жизни.

– Но откуда вы знаете меня? И кто мне угрожает?

– Это все, что я могу сказать вам, сударь. Прошу вас, покиньте Париж, для своей же безопасности.

– Значит, вне Парижа мне ничего угрожать не будет?

– Я не могу ответить вам на этот вопрос.

– Но послушайте! Чтобы поверить предостережению нужно хоть что-то знать! Согласитесь же! Я поступил на службу, с какой стати мне все бросать и уезжать?

– Вот как? Ну что ж… Меня просили передать, что если вы не пожелаете покинуть Париж, то вы должны хотя бы перестать ворошить прошлое – оно может быть смертельно опасным для вас.

– Какое прошлое? Что вы хотите сказать?

– Я вас предупредил, господин де Шато-Рено. Искренне прошу вас, отнеситесь к этому серьезно. Прощайте, сударь.

С этими словами незнакомец поклонился, развернулся и пошел по Сен-Дени в сторону Сены. Филипп некоторое время провожал его взглядом, а потом спросил стоявшего рядом Жака:

– И что ты обо всем этом думаешь?

– Я думаю, что вам не нужно больше выходить на улицу без меня, сударь.

– Ты все об этом… – улыбнулся Шато-Рено. – Ладно, на ближайшие четыре дня мы исполним просьбу этого таинственного господина, а дальше конечно будем осторожны.

***

Загадочное предупреждение незнакомца всю дорогу до Ле-Мана не покидало мысли Шато-Рено. Оно давало обильную пищу для размышлений, заставляло еще и еще раз проворачивать в голове все, что произошло с ним за последние дни, и то, что случилось еще летом и могло быть связанным с этим. Но загадка не отгадывалась, а события не складывались в стройную и логичную версию.

Времени, данного Рошфором, было в обрез. А ведь еще нужно было найти сержанта Шаброля и поговорить с ним. Поэтому Шато-Рено и Жак лишь дали отдохнуть лошадям в Шартре и переночевали уже в маленьком Бру, от которого до Ле-Мана оставалось никак не больше двадцати лье. Проснувшись еще до рассвета, они выехали по дороге, указанной хозяином их гостиницы. К ночной мгле прибавился густой туман, так что поначалу ехать пришлось шагом. Рассвет наступал медленно, словно нехотя, туман тоже не желал рассеиваться, и утренний холод пробирал путников до костей. Они остановились лишь раз, немного согрелись, перекусили и отправились дальше.

Уже ближе к полудню, когда белесая пелена наконец почти рассеялась, они увидели в дали башни, стены, дома и церкви Ле-Мана. Город стоял на небольшом холме, чуть в стороне от его центра возвышался огромный собор, а перед самими стенами прямо вдоль дороги располагались строения и церковь какого-то крупного монастыря.

На первый взгляд город не производил впечатление. Ветхие от времени, скривившиеся фахверковые дома, крытые потрескавшимся сланцем, и не менее понурые каменные, часто возведенные на старых мощных основаниях, выглядели так убого, что казались утомленными, уставшими от жизни, а весь город – брошенным наследниками древним обветшалым родовым гнездом, где доживают свой век старые слуги и собаки. Правда, по мере продвижения к центру строения менялись, становились все более солидными и ухоженными. Фахверковые стены здесь были свежевыкрашены, каменная кладка была аккуратной и ровной, а сланец на кровлях идеально подогнанным; да и вообще Ле-Ман оказался очень немаленьким городом, в центре которого, как и положено, процветала торговля.

Набережная Сарты вся была застроена лавками и домами торговцев. Но даже такая плотная застройка не могла скрыть величия древних стен города еще римского времени. Кое-где башни обвалились, где-то они использовались как основание для новых построек, но большая часть укреплений, хоть и облепленная со всех сторон домами и лачугами, сохранилась довольно хорошо.

Рошфор сообщил, что бывший сержант проживает на Большой улице, но, естественно, где ее искать Шато-Рено не знал, а потому решил воспользоваться проверенным способом – расспросить трактирщика, у которого они остановились.

– Большая улица, сударь? – переспросил невысокого роста, коренастый и широколицый трактирщик. – Так она здесь, рядом, идет вдоль реки, только выше и чуть дальше.

– Как мне лучше пройти к ней? – спросил Филипп, рассчитывая уже на месте узнать, где находится лавка Шаброля.

– Сударь, быть может, я смогу вам помочь найти конкретное место, если вы укажете, кого ищете. Я здесь живу всю жизнь и многих знаю! Так кто вам нужен?

– Может быть, вы знаете Клода Шаброля, господина де Мелье? Он, кажется, держит мясную лавку.

– Знаю ли я господина Шаброля? Кто же его здесь не знает? И вовсе он не держит мясную лавку, вернее, он хозяин всех мясных лавок и не только их в районе Сен-Бенуа. Он очень уважаемый и достойный горожанин, член Городского совета и гильдии!

– Вот как? – удивленно сказал Филипп. – Так где же он живет?

– Вам, сударь, нужно пройти чуть дальше вдоль реки, потом свернуть на Большую потерну2…

– Куда?

– Извините, сударь, я забыл, что вы приезжий. Большой потерной мы называем лестницу, что ведет с набережной на улицу Во. Она и правда выглядит, как тайный ход в крепость, вы не ошибетесь. Когда подниметесь на улицу Во, поверните налево, через шагов сто пятьдесят еще одна лестница наверх, она ведет на Большую улицу. Там в конце лестницы его дом, вы сразу узнаете его по вывеске, на которой изображен пронзенный вепрь. Вся дорога займет у вас не больше четверти часа, сударь.

Хозяин гостиницы не обманул – через десять минут Шато-Рено уже стоял у дверей дома под вывеской с пронзенным копьем вепрем. На стук дверь открыл мальчик лет пятнадцати и вопросительно посмотрел на Филиппа.

– Что вам угодно, сударь? – спросил молодой человек у Шато-Рено.

– Мне нужно поговорить с господином де Мелье.

– Пойдемте, я провожу вас. Отец наверху, работает.

Вслед за сыном Шаброля Филипп поднялся по мощной и широкой деревянной лестнице на второй этаж. Дом был достаточно большим, гостиная или столовая на первом этаже просторная, и в целом жилище отставного сержанта выглядело небедно и очень основательно.

– Заходите! – глухо послышалось из-за двери, в которую постучал сын Шаброля.

Мальчик открыл дверь и впустил Филиппа. Шато-Рено увидел двух человек сидящих за столом и разбиравших какие-то бумаги. Один был худощав и походил, скорее, на приказчика или помощника, зато второго невозможно было не узнать. Барон Куртомер нисколько не преувеличивал, когда сказал, что его сержант мощью превосходил его. Перед Филиппом был человек лет под пятьдесят, настоящий гигант, ростом выше Шато-Рено никак ни меньше, чем на голову и в плечах шире раза в полтора.

– Папа, с тобой хотят поговорить, – просто сказал мальчик и, считая, по-видимому, что этого достаточно, развернулся и ушел.

– Что вам, сударь? – без всякого удивления незнакомому визитеру, как будто продавец спрашивает у покупателя, спросил хозяин дома.

– Извините, что помешал вам, – учтиво поклонился Шато-Рено, – но мне нужен господин Клод Шаброль де Мелье.

– Называйте меня просто Шабролем. Я не кичусь своим благородством и не скрываю, что мой отец торговал в лавке мясом. Сам же я просто много лет честно служил королю Генриху… Господин Шаброль де Мелье – звучит, по-моему, смешно.

– Как вам будет угодно, сударь. Меня зовут Филипп де Шато-Рено и мне нужно задать вам несколько вопросов… вернее, всего один вопрос…

– Вы что, хотите мне его задать наедине? Боманьян, выйди на минутку, но не уходи далеко – я с тобой еще не закончил. Ну, слушаю вас, сударь, задавайте свой вопрос.

– Возможно, он покажется вам неожиданным… – произнес Филипп, когда помощник Шаброля покинул комнату. – Мне это очень важно…

– Да говорите уже, время идет, мне еще сегодня в ратушу нужно!

– Вы охраняли карету короля, когда на него напал Равальяк…

– Черт возьми! – вдруг потерял спокойствие Шаброль. – Откуда вы это знаете и что вам за дело до этого?

– Я знаю это от барона де Куртомера, это он рассказал мне про вас.

– От Куртомера? Ну допустим… Так в чем же вопрос?

– Барон рассказал мне, что когда Равальяк уже нанес свои удары королю, то его хотели убить несколько человек, а вы с помощью алебарды не дали им этого сделать.

– Это… правда, так и было.

– Еще барон сказал мне, что один из нападавших ему кого-то напомнил, но он не смог вспомнить, где он его видел. А вот вы, кажется, узнали его…

Вся простота и грубоватость вдруг разом слетели с бывшего сержанта – на Шато-Рено смотрели умные, внимательные глаза, словно изучали его, пытались понять, кто перед ними. Помолчав с полминуты, Шаброль совершенно другим тоном, как будто только сейчас разглядел своего гостя, тихо и медленно произнес:

– Молодой человек, зачем вы хотите впутаться в ту старую и всеми уже забытую историю? Великий король погиб – тут уже ничего не изменишь… Вы хотите добраться до истины, найти убийц короля?

– Судя по вашим словам, вы не верите, что Равальяк был один.

– Господин де Шато-Рено, я прожил уже достаточно на этом свете, чтобы если не стать мудрее, то хотя бы стать осторожнее. Прикасаться к прошлому бывает также опасно, как к бочонку с порохом, когда фитиль уже горит – оторвет не только руки… Я не отвечу вам на ваш вопрос.

– Но почему? – обескураженно спросил Филипп. – Вы боитесь?

– Был бы дураком, если бы не боялся! И негодяем, если бы все рассказал вам.

– Да почему же?! – воскликнул Филипп.

– Почему негодяем? Потому что, возможно, стал бы вашим убийцей! Вы еще молоды. Ваше любопытство, юношеская горячность, чувство справедливости заведут вас в ловушку, понимаете? Приведут к гибели. Я не хочу за это отвечать… Но это не главное, а главное, повторюсь, это то, что ничего уже не изменишь… Кому это все нужно?

– Это нужно мне! Я сам в состоянии постоять за себя! Мне нужен только ответ, я немедленно удалюсь и, клянусь честью, никто никогда вообще не узнает, что я был в Ле-Мане и говорил с вами!

Снова воцарилось молчание, а через минуту Шаброль устало, словно беседа истощила и утомила его спросил:

– Кто вы сударь?

– Простите? Меня зовут…

– Я помню, как вас зовут, – прервал Филиппа Шаброль, – я еще в трезвой памяти, господин де Шато-Рено… Я спрашиваю, зачем вам это нужно? Почему именно вы?

– Мой отец вел расследование, он допрашивал Равальяка. Он что-то узнал… а потом пропал. Я не ищу убийц короля, я ищу убийц моего отца…

– Ваш отец, похоже, служил в Шатле?

– Да… откуда вы знаете?

– Вы же сами сказали, что он вел расследование. Кроме того, как я уже говорил, с памятью у меня все в порядке. Сейчас я вспомнил, откуда знаю ваше имя. Господин де Шато-Рено, ваш отец, прислал мне вызов на допрос, а когда на следующий день я пришел, то сказали, что в моих показаниях больше не нуждаются… К тому же я не раз видел его в церкви…

– В Шарантоне?

– Я тоже протестант… А вы?

– Это вера моего отца…

– Вот ведь как… Стало быть, ваш отец пропал тогда… Ладно, молодой человек, я расскажу, что знаю об этом деле, но за это поставлю одно условие.

– Никто не узнает про наш разговор!

– Уверен, что многие уже знают. Барон Куртомер, например. Нет, мое условие таково: вы обещаете быть благоразумным и не бросаться один на штурм бастиона, не пытаться перешибить плетью обух, вы поняли? Вы обещаете мне остаться живым.

– Героическая смерть не входит в мои планы, господин Шаброль. Поверьте, я осторожный человек.

– Хорошо! И потом, думаю, вас ведь все-равно не остановишь. Тогда уж будет лучше, чтобы вы знали больше… Итак, вот ответ на ваш вопрос: один из всадников, что командовал нападавшими на Равальяка, был иезуитом. А может, и не иезуитом, но я видел его пару раз в Лувре в свите отца Котона. Я вам говорил, что память у меня хорошая. Так вот, я узнал его, а то, что я не ошибся подтверждают слова барона Куртомера.

– А больше вы никого не узнали?

– Никого, но готов поклясться, что как минимум часть нападавших были испанцами – слава Богу, я навоевался с ними и видел их достаточно.

– Значит, испанцы… А как выглядел этот иезуит?

– Крепок, хорош собой, вид довольно благообразный. Ничем непримечательная обычная городская одежда. Да и во дворце он был в простом черном, но светском наряде. Я потому и усомнился в том, что он настоящий иезуит, хотя, вы же знаете, их орден разрешает своим членам и светскую одежду… Но вышитая эмблема выглядела как-то нарочито – обычно они не стремятся демонстрировать свою принадлежность к ордену.

– А этого иезуита вы встречали после убийства короля?

– Нет, больше я его не видел.

– И вы, конечно, не знаете его имени…

– Не знаю. Но зато я догадываюсь, кому это могло быть известно.

– Отцу Котону, наверное…

– Сомневаюсь, что отец Котон вам что-нибудь расскажет.

– Это уж точно…

– Но я знаю еще одного человека из свиты отца Котона. Он разговаривал с этим иезуитом словно они приятели.

– Кто же это?

– Отец д`Обиньи. Он тоже иезуит из церкви на Сент-Антуан. Я его знаю – он несколько раз пытался склонить меня перейти в католичество.

– Отец д`Обиньи, церковь на Сент-Антуан… – в задумчивости повторил Шато-Рено. – И вы никогда никому не говорили обо всем, что знаете? Почему?

– Я доверял моему командиру, де Куртомеру, но он не придал этому значения, а потом и вовсе покинул службу. Я хотел рассказать все на допросе, но когда оказалось, что мои показания не нужны, я догадался, что сильным мира сего не нужна и правда в этом деле. Я ведь не знал тогда, что случилось с вашим отцом… А если б и узнал, то только еще больше утвердился бы в мысли, что нужно молчать. Отец Котон имеет большой вес при дворе, он духовник молодого короля…

– Спасибо вам, господин Шаброль… Я не зря съездил в Ле-Ман.

– Вам не за что благодарить меня. Главное, чтобы эти знания не привели вас к беде, юноша… Но я хотел бы спросить… Вы, действительно… что-то узнали новое благодаря вашему… расследованию? Вы считаете, что можно добраться до истины?

– Мне кажется, что путь к истине еще очень длинный, если его вообще можно пройти… Но ваши сведения дают мне надежду. Мне уже многое удалось выяснить…

– Нет, нет! Я не спрашиваю подробности… И вам лучше их никому не рассказывать… Просто теперь я буду вспоминать вас. Я желаю вам удачи, чтобы избежать всех опасностей на своем пути…

– Благодарю вас…

– Вы мой собрат по вере, мы должны помогать друг другу. Скоро всех нас ждут тяжкие испытания…

– Почему вы так считаете?

– Вы разве не видите? После убийства короля все движется к новой войне. Они не оставят нас в покое, и нет никого, кто мог бы защитить нас… Кроме нас самих. Я переехал в Ле-Ман только потому, что родился здесь, и не уезжаю отсюда, чтобы не бросать нашу маленькую общину. Я вхожу в городской совет и могу защищать ее, но ситуация все ухудшается… Мы размышляем над тем, чтобы переехать в Ла-Рошель… А как дела в Париже?

– В Париже сейчас мало наших единоверцев… Но в целом все спокойно, все заняты политическими интригами и на нас не обращают внимание…

– Вы служите?

– Я… – от неожиданности не сразу ответил Филипп, – я служу в роте Витри…

– Что ж, это, наверное, хорошо, что протестанты еще служат в гвардии… – с какой-то грустью и горечью сказал Шаброль. – Настанет час, и очень скоро, когда их там не будет… Прощайте, господин де Шато-Рено. Если увидите барона де Куртомера, передайте ему мое глубочайшее почтение. И… будьте осторожны.

***

Выйдя от Шаброля, Филипп не сразу отправился в гостиницу, где его ждал Жак. Уехать он решил утром, а сейчас нужно было привести мысли в порядок и поразмышлять о том, что услышал от бывшего сержанта. Мыслей было много. Прежде всего подтверждалась версия с участием испанцев, а теперь к ним прибавились еще и иезуиты. Впрочем, Рошфор утверждал, что они всегда действуют заодно. Вновь всплыло имя отца Котона и появилось неизвестное – отца д`Обиньи. Это были новые ниточки, которые могли вести к цели, но ниточки, нужно было честно признаться, не очень прочные, совсем ненадежные.

Разговор с отцом Котоном представлялся почти невероятным: мало того, что он вряд ли захочет говорить на эту тему, но, возможно, он и сам причастен к заговору. Остается церковь на Сент-Антуан и отец д`Обиньи. Но, вероятно, и с ним возникнут те же трудности – он тоже мог быть участником заговора… Хотелось скорее поделиться этими новыми сведениями с Рошфором – тот как никто другой умел делать выводы и расставлять известные факты словно по полочкам, когда они, казалось, сами собой приобретали вид стройных и логичных версий.

Бредя по узкой каменной улочке и предаваясь своим мыслям, Филипп вдруг неожиданно вышел на площадь и невольно вскинул голову вверх – перед ним возвышался огромный, исполненный величия собор, вероятно тот, что он видел, когда подъезжал к городу. Собор одновременно и возвышал, и подавлял своим размером и мощью. Строгие линии огромных контрфорсов, украшенных резными башенками, ажурное плетение арок, словно устремившиеся ввысь огромные оконные проемы с тысячами разноцветных стекол, спаянных свинцовой паутиной… Они кружили голову и захватывали дух.

Простота и нарочитый аскетизм протестантских церквей, которым его единоверцы гордились и который всегда противоставляли богатству и роскоши католических соборов, были для Филиппа естественными, казались единственно правильными – протестантское воспитание отторгало ненужную помпезность и ложное великолепие. Так было еще недавно. А теперь куда-то ушло. Шато-Рено поймал себя на мысли, что восхищается католическим собором и ему стало грустно и неприятно. Быть может, он стал менее твердым в вере? Может и так… Скорее, он стал просто терпимее. Хотя ведь это одно и то же…

Его отношение к религиозному противостоянию очень поменялось с некоторых пор, и Филиппу было понятно почему. Адель… Она так изменила его жизнь… Даже в этом. Не то чтобы ему стало все-равно на каком языке человек слушает службу и в какую церковь ходит – нет, но он и сам не мог до конца понять, что же поменялось в нем. Просто раньше он воспринимал всех гугенотов, как свою семью или, правильнее, как гарнизон осажденной крепости. Такое восприятие всегда диктовало четкое деление на своих и чужих по религиозным воззрениям. Деление, конечно, было и по другим признакам – все-таки это было время сословного общества, но теперь, и это Филипп чувствовал, определение своих и чужих начало серьезно трансформироваться и расплываться: появлялись новые приоритеты, по-новому воспринимались свойства событий и оценивались люди, менялся взгляд на их слова, дела, желания. Оказалось, что те люди из противоположенного лагеря могли быть симпатичны, их можно было даже любить… Шато-Рено по-прежнему оставался гугенотом, просто теперь он становился и еще кем-то. Кем? Он и сам не мог пока ответить на этот вопрос.

***

– Итак, вы получили предупреждение… – задумчиво произнес Рошфор, после того, как внимательно выслушал отчет о поездке Филиппа в Ле-Ман. – Перестать ворошить прошлое…

– Мне показалось, что этот человек или тот, кто его послал, действительно желают мне добра…

– Возможно. А возможно, что нет. Не забывайте – в вашего брата стреляли…

– Значит, мы все-таки на верном пути!

– Не спешите. Повторюсь: одно ваше появление в Париже может всполошить людей причастных к исчезновению вашего отца… Давайте приведем в порядок все, что нам известно!

– У меня есть таинственные доброжелатели в Париже.

– Это так. Но есть и недруги, о которых знают ваши доброжелатели.

– Они даже защитили меня однажды! Тогда с испанцами…

– Совершенно верно. Но вопрос: ваши доброжелатели тогда и сейчас – одни ли это люди или разные?

– Это и правда непонятно. Если за мной следили люди барона д`Аркиана, то зачем бы им было предупреждать про опасность прошлого?..

– Я перечислю все факты, что нам известны, а если что-то пропущу, то вы, друг мой, дополните. Итак, первое. Слежка за вами в июле, которую вы приняли сначала за мою, а потом за испанскую. Второе – помощь в темном переулке, когда вы не ответили на любезное приглашение Турвиля. Третье – новая слежка за вами уже сейчас. И, наконец, четвертое – загадочное предупреждение от таинственного незнакомца. Все?

– Как-будто все…

– Это могут быть звенья одной цепи, что более вероятно, но могут быть и не связанные друг с другом события, вернее будет сказать, что совершенно неизвестно кто доброжелатель, а кто недруг во всем, что мы перечислили. Наивно, к примеру, считать, что последнее предупреждение сделано вашими доброжелателями. С равной вероятностью это могут быть и ваши враги, которые хотели бы, чтобы вы оставили свои поиски.

– Согласен. Жалко, что наши поиски пока бесконечно далеки от завершения. Если бы мои недруги знали об этом, то перестали бы сильно волноваться.

– А вот это – не факт, – уверенно сказал Рошфор. – Мы действительно не нашли ответы на все вопросы, но ведь нам самим неизвестно, насколько мы уже близки к ним. Последние сведения из Ле-Мана, думаю, очень важны. Они раскрывают перед нами невероятные возможности.

– В самом деле? – с сомнением произнес Филипп.

– Тысяча чертей! Конечно! Мы впервые вышли на человека, который, вероятно, был участником событий с той стороны! Так что найти его и поговорить с ним… Ну, если, конечно…

– Что если?

– Если пренебречь предостережением…

– Вы шутите, Рошфор? Даже если опасность и правда угрожает мне, даже если она в сто раз больше, чем я могу представить, неужели вы думаете, что я отступлю?

– Да я уверен, что не отступите… – вздохнул Рошфор, – но опасность ведь на самом деле есть, ее нельзя игнорировать.

– Завтра я пойду в церковь на Сент-Антуан и найду отца д’Обиньи…

– Нет, Шато-Рено, – еще раз вздохнул Рошфор, – вы этого не сделаете завтра.

– Но почему?

– По двум причинам. Во-первых, нужно выяснить, что это за церковь – она там не одна, узнать там ли еще отец д’Обиньи, кто еще на данный момент и в недалеком прошлом связан с этой церковью, словом, провести оперативную проверку, как мы это называем. Наконец, сам разговор… Извините, Шато-Рено, но лучше это сделаю я. Его ведь нельзя взять и просто спросить, я и сам еще не знаю, как к этому подойти…

– А вторая причина? – угрюмо спросил сразу погрустневший Филипп.

– Вторая причина, по которой вы завтра не сможете найти отца д’Обиньи, в том, что вы отправляетесь на задание, и оно продлиться, вероятно, несколько дней.

– Это о нем вы говорили перед отъездом? – оживился Филипп.

– Да, мой друг. И задание это очень важное и, смею сказать, довольно сложное.

– Может, еще и опасное? – улыбнулся Шато-Рено.

– Вот это – вряд ли, – серьезно ответил Рошфор. – Хотя любая прогулка на природе может быть опасной… В общем, я сначала расскажу про все обстоятельства, а потом конкретно о вашей задаче. Итак, друг мой, что вы знаете о перемирии между Испанским королевством и восставшими нидерландскими провинциями?

– Неожиданный вопрос. Кажется, его заключили на двенадцать лет…

– Совершенно верно! Почти сорок лет войны в Нидерландах истощили обе стороны и семь лет назад они заключили перемирие. Главную роль в качестве посредника сыграл Пьер Жаннен – наш юрист и дипломат. Он тогда был королевским послом в Нидерландах.

– Я слышал о нем. Говорят, он очень умный и ловкий человек…

– И честный. В свое время король Генрих доверял ему как бы не больше, чем Сюлли, хотя Жаннен и был когда-то видным лигистом. Но это все дела прошлые. А в настоящее время Франция планирует заключить договор с Испанией, но в качестве условия его заключения испанцы вновь требуют посредничества господина Жаннена для того, чтобы заключить с голландцами мирный договор, либо сделать перемирие бессрочным. Переговоры в тайне… ну, почти в тайне начались в Брюсселе. Я не буду вдаваться в тонкости политики, потому что и сам посвящен не во все, но на данный момент расклад примерно такой: испанская сторона, которую представляет эрцгерцог Альбрехт – правитель Нидерландов, совершенно определенно желает заключения мира и делает для этого все возможное. Франции в долгосрочной перспективе может быть выгодно продолжения конфликта в Нидерландах, но ради договора с Испанией мы готовы делать честную игру. К тому же все участники переговоров знают патологическую честность господина Жаннена – его искренности доверяют и враги, и друзья. А вот с голландской стороны не все так просто. В Соединенных провинциях существуют два политических течения. Одно возглавляет великий пенсионарий Голландии Йохан ван Олденбарневелт…

– Как вам удается это произнести?

– Я ведь вам рассказывал о своих детских путешествиях? Но даже мне это далось не просто… Так вот, Олденбарневелт и те, кто стоит за ним – сторонники заключения мира. Но в Голландии есть и другая политическая партия – партия сторонников войны с Испанией и, следовательно, противников продления перемирия. Ее лидер – штатгальтер Голландии, принц Мориц Оранский. Его позиции сильнее в Соединенных провинциях. Он может настраивать общественное мнение против переговоров и против лично Олденбарневелта. Если бы результатом переговоров явился готовый и оформленный мир, то Голландия приняла бы его. Но отдельные пункты планируемого договора могут подаваться так, что голландские буржуа будут готовы встать на дыбы.

– Но ведь переговоры тайные…

– В том-то все и дело! Стало известно, что все, что обсуждается за закрытыми дверями становится известно принцу Оранскому, и штатгальтер шлет свои протесты Олденбарневелту, пока не обнародуя их.

– То есть, если переговоры не удастся сделать по-настоящему тайными, то мир заключен не будет?

– Примерно так. И наша задача – найти и устранить источник утечки информации.

– Ничего себе? Как же это сделать?

– Есть предположение, что этот источник находится среди французских посредников.

– Откуда это известно?

– Это только предположение, но нам нужно проверить именно его. А насчет оснований… Судите сами. За закрытыми дверями присутствуют всегда несколько человек. С испанской стороны – сам эрцгерцог Альбрехт, его помощник, которому, по словам посла Испании, эрцгерцог доверяет, как самому себе, и генерал Спинола. К тому же Испания самая заинтересованная сторона переговоров. Со стороны Соединенных провинций присутствует сам Олденбарневелт и пара дипломатов. А со стороны Франции, кроме Жаннена, в переговорах принимают участие еще наш посол дю Морье и два его секретаря.

– Зачем так много людей?

– Это еще мало, потому что переговоры секретные… Вы поняли задачу, Шато-Рено?

– Задачу понял, но как ее решить – нет.

– Отец Жозеф и господин Ришелье согласны, что утечка происходит скорее всего с нашей стороны и требуют, чтобы я отправился в Брюссель и все выяснил. Ни много ни мало.

– Так мы едем в Брюссель?

– Не спешите, мой друг, у вас мало опыта в таких делах. Да и у господина Ришелье –тоже. Я уверен, что они ошибаются.

– Почему?

– Потому что шпион все-таки я, а не они. Я же не лезу в интриги и политику, зато в своем деле, без лишней скромности, понимаю немножко больше их.

– И что же вы понимаете? – улыбнулся Шато-Рено.

– Прежде всего в таких случаях нужно подозревать не тех, кто находится за закрытыми дверями, а тех, кому они шлют свои сообщения и тех, кто эти сообщения перевозит.

– А кому они шлют сообщения?

– Эрцгерцог не шлет их самому себе, а Мадрид ждет лишь окончательный вариант договора. Олденбарневелт и Жаннен тоже отчитываются только перед собой, во всяком случае пока, а вот наш посол регулярно отправляет сообщения в Париж.

– Кому?

– Сначала господину Манго, а теперь стало быть господину Ришелье.

– Но ведь это же…

– Конечно, это исключено.

– Но тогда нам остается только курьер… – неуверенно произнес Шато-Рено.

– Ставлю десять против одного, что это именно тот, кто нам нужен!

– Понятно… Мы будем следить за ним, а потом арестуем?

– Ну… в целом – да, но не сразу. Перевозкой дипломатической почты из Брюсселя и в Брюссель занимаются всего три человека. Но один уже больше месяца занят другим делом, а второй три недели назад упал с лошади и сломал ногу под Компьенем.

– Значит, остается третий.

– Бернар Лефевр, тридцать пять лет, многолетняя безупречная служба у дю Морье. Он, как и его господин, ваш единоверец. Возможно, здесь и кроется причина…

– Вы всегда подозреваете гугенотов?

– Не обижайтесь, друг мой, вы же знаете, что я отнюдь не фанатик, да и не знаем мы пока ничего.

– А как мы будем за ним следить?

– Он выезжает послезавтра утром с последними новостями и вечером пересечет границу. В связи с особой важностью для эрцгерцога этих переговоров до границы его теперь сопровождает отряд испанских драгун. В деревушке Кревкёр они оставят его, и дальше он поскачет один. В Сен-Кантене он, вероятно, заночует…

– Почему именно там?

– Это первая почтовая станция после границы, следующая в Шони, а потом в Нуайоне. Конечно, он вообще может не останавливаться и скакать до Парижа, но это только в экстренных случаях. Наш – не таков.

– Нужно проследить его контакты?

– Само собой. Вряд ли он передаст свое послание где-то на ходу – оно зашифровано, его нужно сначала переписать, а потом где-то расшифровать.

– Значит, они должны знать шифр.

– Вероятно. Здесь пока можно лишь гадать.

– И в чем же моя задача?

– Вы поведете его от границы. Сначала дорога петляет вдоль Эско – там она совсем маленькая речушка, потом через поля до самого Сен-Кантена, всего около восьми лье.

– Откуда вы это знаете?

– Мы же готовили операцию, пока вы путешествовали в Ле-Ман, – улыбнулся Рошфор. – От границы до Сен-Кантена восемь крупных деревень, где есть хоть какие-нибудь постоялые дворы. По сути, ваша задача убедиться, что гонец не остановился ни в одном из них и сообщить об этом мне. Вы можете ехать за ним вне видимости, где-нибудь в четверти лье и проверять все трактиры по дороге… Ну, а моя штаб-квартира будет в Сен-Кантене – гостиница «Щит Парижа».

– А если он все-таки остановится в одной из деревень?

– Крайне маловероятно. Сен-Кантен большой город, много трактиров, он очень удобен для встречи с агентом. Но на всякий случай в каждом из восьми постоялых дворов по дороге будет находиться по одному моему человеку.

– Ого! Вы задействуете крупные силы!

– Почти все. Бригады Вортеза, Ла Бертье и Бурдона, тридцать четыре человека – нам ведь нужно перекрыть дорогу и за Сен-Кантеном, хотя бы до Нуайона. Если все же гонец остановится до Сен-Кантена, попробуйте обнаружить его контакт. Самого гонца трогать не нужно в любом случае. А того, кто с ним свяжется… Если не будет полной уверенности в успехе, то не нужно его задерживать – если мы убедимся, что Лефевр и есть источник утечки, то этого будет достаточно…

– А что будет в Сен-Кантене?

– Обложим по полной программе: въезды в город, гостиницы… Ладно, друг мой, детали – по дороге. Если у вас больше нет вопросов, то отдыхайте и готовьтесь выезжать рано утром. Заночуем в Сен-Кантене, а дальше – все по местам.

– Жака беру с собой?

– Не представляю, как вы сможете его оставить, разве что привяжете к дереву…

Глава 5 Большая прогулка

Кревкёр была совсем маленькой деревушкой с церковью из красного кирпича и постоялым двором посередине. Других достопримечательностей в ней, очевидно, не было. Зато из окна маленькой сельской гостиницы прекрасно была видна дорога на Камбре, по которой должен был приехать гонец.

Еще утром, попрощавшись с Рошфором, Шато-Рено и Жак исследовали дорогу и деревни до Кревкёр, так сказать, провели рекогносцировку, а потом заняли наблюдательные позиции в придорожном трактире. Время тянулось медленно, Филиппу стало скучно, и он, не переставая, зевал у окна. А вот Жак, по-видимому, совершенно не страдал от скуки. Волнения у него тоже не было видно – он сосредоточенно, но спокойно смотрел в окно, его взгляд ничего не выражал, и Филиппу, чтобы добиться от своего слуги хоть каких-нибудь эмоций, приходилось самому заговаривать с ним, шутить и задавать вопросы. Тогда Жак оживал, на его лице появлялась знакомая детская улыбка, которая тут же исчезала, лишь только он вновь поворачивался к окну.

«Профессионал…» – с грустью и усмешкой подумал Шато-Рено и продолжил зевать, глядя на не по-зимнему оживленную дорогу.

В декабре темнеет рано, сумерки уже неумолимо приближались, но того, кого они ждали все еще не было. Шато-Рено перестал зевать – волнение или, скорее, возбуждение начало охватывать его. Наконец, когда за окном уже стало порядком темно, Филипп и Жак увидели кавалькаду из десятка всадников. Ну вот, началось!

– К лошадям, Жак! – скомандовал Шато-Рено, а сам продолжил наблюдать.

Кавалькада остановилась. Один из испанцев, по-видимому командир, махнул рукой кому-то, потом еще раз и весь отряд развернулся и не спеша двинулся в обратную сторону – на небольшой площади перед трактиром остался только гонец. Он постоял немного, провожая взглядом всадников, развернулся и направил коня по дороге в сторону реки.

Перед конюшней уже стоял Жак и держал лошадей под уздцы. Выждав с минуту, Шато-Рено вскочил в седло:

– Вперед!

Темнота продолжала быстро сгущаться, становилось плохо видно. К тому же от последних рассеянных лучей зимнего солнца дорогу по бокам закрывали насаждения. Перелетев через мосток всадники пересекли Эско и через несколько сот шагов буквально ворвались в первую деревню. Утренняя рекогносцировка даже в густеющей темноте позволяла неплохо ориентироваться. Маленький трактир у церкви, словно брат-близнец трактира из Кревкёр, закрытая конюшня, зевающий хозяин и почти пустая общая комната – мимо!

Следующая деревня с гостиницей находилась примерно в одном лье. По дороге встречались редкие огоньки ферм, но они не интересовали двух всадников, рассекающих уже настоящую ночную тьму. Быстро проверив гостиницу, на всякий случай расспросив хозяина и убедившись, что и здесь гонца нет, Филипп и Жак отправились дальше.

В полулье далее лежала деревня Онкур, Шато-Рено запомнил ее название. На пути в Сен-Кантен здесь был самый большой и солидный постоялый двор. Остановившись перед гостиницей, бросив поводья Жаку, Филипп привычно зашел внутрь, оглядел многолюдную, шумную залу, и уже хотел было подойти к хозяину, чтобы расспросить его, но вдруг замер от неожиданности: пожилой трактирщик с усами, в красном платке и с полотенцем на плече в сладкой улыбке склонялся перед человеком, которого испанские драгуны оставили на площади в Кревкёр. Без сомнения это был Бернар Лефевр.

Шато-Рено сориентировался мгновенно: не спеша подошел к хозяину, спросил комнату и ужин и устроился за соседним с гонцом столом. Трактирщик изображал из себя саму вежливость и стремился, очевидно, угодить всем клиентам. С Лефевром он общался крайне почтительно, но как с человеком, которого уже давно знал. Вероятно, тот уже не один раз бывал в этом заведении. Через несколько минут в трактир вошел Жак. Безусловно, он все понял правильно и не стал до посинения стоять на холоде и ждать новых распоряжений. Но к удивлению Филиппа, его верный оруженосец не подошел доложить, что пристроил лошадей в конюшню, а, пройдя мимо, сел за свободный стол с противоположенной от гонца стороны и потребовал от выросшего как из-под земли трактирного слуги ужин.

«Черт возьми! – подумал Шато-Рено. – Молодец, хорошо придумал!»

Меж тем Лефевр, обслуживаемый лично хозяином, пил вино и поглощал свой ужин, по-прежнему разговаривая только с трактирщиком. Филипп тоже не спеша ужинал, но при этом поглядывал в зал, пытаясь догадаться, кто же должен выйти на контакт с гонцом. Но никакого контакта не было, к гонцу кроме хозяина никто не подходил и к кожаной сумке, перекинутой через его плечо, не прикасался.

Это было странно. Казалось бы, те, кто был заинтересован в содержимом этой кожаной сумки должны были заранее дожидаться гонца и подойти к нему – зачем тянуть? Ведь он сейчас доест, допьет и либо отправится дальше, либо пойдет спать в свою комнату… Комната! Значит, кто-то из гостей просто навестит Лефевра, снимет у него в комнате копию с послания и, не вызывая подозрений, уедет его расшифровывать. Это выглядело вполне вероятным! Но что в таком случае делать им с Жаком?

Шато-Рено решил, что если к Лефевру так никто и не подойдет, то нужно будет проследить, в какую комнату тот отправится ночевать, и попытаться установить за ней наблюдение, а если гонец после трапезы отправиться в путь – что же, нет ничего проще, чем отправиться вслед за ним!

Филипп был уверен, что тот, кому гонец должен отдать свое послание находится в зале среди гостей. Он теперь внимательно разглядывал присутствующих, но не мог угадать, кто же этот человек. Правда, несколько подозреваемых Шато-Рено для себя определил. Прежде всего – плотный, коренастый мужчина лет двадцати пяти или тридцати в обычной одежде путешествующего горожанина. Он уже давно поужинал и теперь медленно потягивал вино из кружки. Никуда не спешил, ни на кого не смотрел, ни с кем не разговаривал – просто сидел. Или чего-то ждал. Это казалось подозрительным.

Другими подозреваемыми показались трое людей мрачного вида, сидящих и тихо, неслышно беседующих в самом дальнем, самом темном углу комнаты. При шпагах, хорошо, но строго одеты, по виду они были похожи на протестантских дворян, впрочем, в последнем Филипп почему-то не был уверен. Если предположить, что на встречу с гонцом должны выйти голландские агенты, то они вполне подходили на эту роль. Правда, вскоре вся компания поднялась и отправилась на второй этаж, очевидно собираясь ночевать в гостинице.

Наконец, еще двое: высокий господин лет сорока в богатом модном платье и молодой человек не старше двадцати лет, тоже одетый небедно, но с бо́льшим вкусом. Они привлекли внимание Шато-Рено своим интересом к происходящему вокруг – и тот, что моложе, и тот, что старше периодически бросали внимательные взгляды на окружающих их людей. Оба были без теплой одежды и плащи их не висели на спинках стульев – значит, тоже спустились вниз из своей комнаты. К тому же Филипп, сам не понимая почему, решил, что они иностранцы. И по их виду можно было решить, что они тоже кого-то ждут.

Конечно, в зале были и еще люди, которые могли ожидать гонца, но Филиппу остальные казались простыми обычными посетителями. Впрочем, Шато-Рено отдавал себе отчет, что профессионалов вычислить было бы очень трудно, и, возможно, тем, кто ему нужен, являлся человек и вовсе неподозрительный.

Однако время шло, а к Лефевру никто не подходил. Наконец гонец решил встать, неловко покачнулся и облокотился рукой на стол. Вероятно, он был слегка пьян, хотя Филипп и не заметил, чтобы Лефевр много пил. Пить перед важным делом – это тем более было странно!

Услужливый трактирщик мигом подскочил к пошатнувшемуся клиенту, вежливо, со всем почтением взял под локоть и помог подняться по лестнице на второй этаж. Шато-Рено повернулся к Жаку и хотел ему сделать знак, чтобы тот проследил, в какую комнату отведут гонца, но оказалось, что и тут Жак проявил инициативу и уже встал и направился вслед за ним.

В этот момент Филипп боковым зрением уловил, что в зале еще кто-то также поднялся и двинулся в сторону лестницы. Ага! Это был тот самый, ничем не интересующийся, коренастый горожанин. Интересно! У самой лестницы он чуть не столкнулся с Жаком, поклонился и жестом предложил ему подняться первым. Но Жак поклонился в ответ, сделал шаг назад, и коренастый человек все же поднялся по лестнице впереди.

Шато-Рено даже получил нечто вроде укола ревности: Жак действовал просто безупречно: «Прирожденный шпион, черт возьми!»

Через минуту-две на лестнице вновь показался Жак, а за ним шел трактирщик и что-то учтиво объяснял ему, но что именно, было не расслышать из-за шума. Коренастый господин на лестнице больше не появился.

– Хорошо, хозяин, – наконец расслышал голос Жака Филипп, – комната меня вполне устраивает. Утром я уеду пораньше.

– Как будет угодно вашей милости! – чуть не до земли поклонился трактирщик и тут же поспешил принести вина за стол, где шумно беседовала компания из четырех, видимо местных, обывателей.

Жак тем временем взял свой плащ и шляпу, бросил взгляд на Шато-Рено и быстро поднялся по лестнице. Филипп решил, что тоже пора перемещаться на второй этаж, подозвал хозяина и попросил указать свою комнату. Трактирщик почтительнейше поклонился и проводил гостя наверх. В коридоре с десятком дверей он распахнул самую ближнюю и зажег лампу.

– Посмотрите, сударь! – торжественно заявил хозяин. – Это моя лучшая комната!

– Спасибо, милейший. Я, пожалуй, уже лягу спать – что-то устал сегодня…

– Не смею мешать, ваша милость! – сладко улыбаясь, сказал трактирщик и, пятясь и кланяясь, удалился.

Нужно было найти Жака. Когда звук шагов трактирщика стих, Филипп осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Первое, что он увидел – это также приоткрытую дверь напротив и смотрящего на него Жака. Тот сделал знак рукой, и Шато-Рено, стараясь не скрипеть половицами, зашел в его комнату.

– Ну что? – почти без звука, одними губами спросил Филипп.

– Все в порядке, сударь, – также вполголоса, сосредоточено и по-деловому ответил Жак, – его комната – вторая от вашей.

– А того коренастого крепыша, которого ты пропустил вперед?

– В самом конце коридора, сударь. Там, кстати, кажется, есть еще одна лестница – я заметил, когда хозяин светил лампой.

– Жак, ты молодец! – не удержался от похвальбы Шато-Рено. – Ты сделал все правильно!

– Спасибо, сударь, – тихо, шепотом ответил Жак, но по голосу было понятно, что он доволен признанием своей находчивости, – похоже, этот коренастый господин и есть тот, кого мы ждем.

– Я уверен в этом. Нужно подождать, когда он пойдет к Лефевру.

– Там темновато, сударь, если не зажигать лампу и чуть приоткрыть дверь, то из коридора этого не заметят, а мы если и не увидим, то уж, во всяком случае, все услышим.

Филипп сразу же согласился с таким способом наблюдения и оба замерли в абсолютно темной комнате с приоткрытой до тонкой щелки дверью. Довольно быстро глаза привыкли ко мраку. К тому же в коридоре темнота была не сплошной – немного света проникало с лестницы с первого этажа и через окно в конце коридора.

Шум и гам из залы постепенно стихал и превращался в отдельные громкие фразы или смех – люди начали расходиться по домам, а пара человек поднялись в свои комнаты. Прошло уже никак ни меньше получаса, когда в конце коридора послышался осторожный скрип половиц – кто-то медленно поднимался по лестнице. Когда человек оказался в коридоре, Филипп аккуратно глянул через щель приоткрытой двери и сразу же узнал трактирщика, идущего с лампой в их сторону. Шато-Рено тут же отпрянул от двери, испугавшись, что может быть замеченным в свете лампы. Но трактирщик не дошел до их с Жаком убежища, он остановился как раз у двери комнаты, куда почти час назад проводил гонца. Послышался звук вставляемого в скважину ключа, два его оборота, а затем едва слышный скрип открываемой и закрываемой двери.

– Хозяин вошел к Лефевру! – шепотом сказал Шато-Рено.

– У него лампа, – также тихо произнес Жак.

– Ты прав, если потом он пойдет мимо нас, то может заметить открытую дверь… Придется только слушать…

Прошло не более двух-трех минут, как в конце коридора послышался скрип двери, а затем медленно приближающиеся шаги. В это же время хозяин, очевидно, вышел из комнаты Лефевра, потому что из коридора раздался его едва различимый голос:

– …как младенец, до утра не…

– Давайте сумку, – ответил ему другой голос, более грубый и с каким-то странным произношением, – через полчаса зайдите… потом… на место… как было…

После этого две пары шагов стали тихо удаляться в дальний конец коридора. Очень хотелось приоткрыть дверь и взглянуть на второго человека, но Филипп боялся, что петли скрипнут в самый неподходящий момент. Впрочем, несмотря на то, что подслушать удалось лишь обрывки разговора, общий смысл был вполне ясен, также как понятно было, и кто этот человек, что появился из конца коридора и разговаривал с трактирщиком.

– Похоже, гонец спит, а тот коренастый сейчас переписывает послание, – сказал Шато-Рено.

– Похоже – так. Что будем делать, сударь? – спросил Жак.

– Нужно узнать, на кого он работает…

– И хозяин с ним в сговоре!

– Трактирщик – это отдельная история, он никуда не денется, с ним всегда можно будет побеседовать.

– Мы будем следить за коренастым? – с сомнением спросил Жак.

– Не очень представляю, как это можно сделать, – также без энтузиазма ответил Филипп. – В данных условиях…

– Значит, нужно захватить его, сударь! – по воодушевлению Жака можно было понять, что тот является сторонником силовых акций, не зря он почти каждый день упражнялся с оружием.

– Если сделаем это прямо сейчас, то поймаем его с поличным, – согласился Шато-Рено. – Только давай сначала обговорим, как это сделать.

– Двери здесь открываются внутрь. Я постучусь, притворюсь слугой, скажу, что меня прислал хозяин. Он отопрет дверь, и в этот момент мы с силой толкаем ее! Он будет растерян, может, даже отлетит на пол. А дальше – шпага к горлу и привет!

– Жак, ты пугаешь меня! – все так же вполголоса произнес Филипп. – Кто тебя этому научил? Рошфор?

– Извините, сударь… – растерялся Жак, не поняв, что хозяин шутит. – Что вас пугает?

– У тебя повадки разбойника с большой дороги! А не добропорядочного человека…

– Но…

– Перестань, я шучу. Твой план принимается, во всяком случае, я не могу сейчас придумать ничего лучше. Пойдем!

По коридору они шли, стараясь не шуметь, но и не крадучись, разве что стремились попадать шаг в шаг, чтобы казалось, что идет один человек. Приготовились, и Жак постучал в дверь. Через несколько секунд послышались шаги и приглушенный голос:

– Кто там?

– Меня послал хозяин, сударь, – вежливо и вполне естественно произнес Жак, – откройте, пожалуйста!

– Хорошо, – послышался ответ.

Но вместо ожидавшихся поворотов ключа дверь сразу же немного приоткрылась, словно приглашая гостей в комнату. Хоть все и пошло не совсем по плану, намеченный порядок действий было уже не изменить: Филипп и Жак одновременно резко толкнули дверь, и она с легкостью распахнулась, с изрядным шумом ударившись о стену. Человек, открывший ее, при этом совершенно не пострадал, потому что находился в это время шагах в пяти от нее, держа лампу в руках и продолжая не спеша отступать.

Испытывать разочарование от неудавшегося трюка с толчком дверью было некогда, Шато-Рено и Жак, снова синхронно, выхватили шпаги, устремились на застывшего у стола человека и приставили оружие к его горлу.

Человек не сопротивлялся, на удивление его взгляд был крайне хладнокровен, а приглушенный голос удивительно спокойным для того, в чье горло уперлись два клинка:

– Закройте дверь, господа, вы и так наделали много шума.

Закрытие двери полностью входило в планы Шато-Рено, потому он сделал знак Жаку, а сам продолжил угрожать шпагой коренастому человеку с лампой.

– Что это за представление, господа? – также спокойно и вполголоса произнес человек.

– Где послание? – удивленный хладнокровием голландского агента спросил Шато-Рено.

– О каком послании вы говорите, сударь? – не делая попыток уклониться от клинка, и по-прежнему с ледяным спокойствием произнес предполагаемый голландский шпион.

– То, которое вам передал хозяин этой замечательной гостиницы! – хладнокровие противника начало раздражать Филиппа. – Вы уже переписали его?

– Он передал его не мне…

– Ну конечно! Не вам!

– Да, не мне. Это послание взял другой человек… Послушайте, отнимите шпагу от моего горла, мне больно…

– Тогда откуда вы знаете про послание? – действительно ослабил давление клинка Шато-Рено, но убирать его не стал; он начал терять уверенность в том, что до конца понимает происходящее.

– Я видел через приоткрытую дверь, как хозяин прошел в комнату Лефевра, потом из двери, что напротив моей вышел человек – он и взял послание.

– Откуда… откуда тогда вы знаете про Лефевра? – все больше теряясь, спросил Филипп.

– Оттуда же, откуда и вы – от господина де Рошфора.

– Черт возьми!.. – совсем потерялся Шато-Рено. – Кто вы?

– Меня зовут Антуан Торо, я из бригады Ла Бертье…

– Черт возьми! – снова произнес Филипп, опуская шпагу. – Так вы тоже следили… А я подумал на вас…

– А я – на вас, сударь… какое-то время… пока не понял… Вы шевалье де Шато-Рено?

– Да… Что вы еще видели?

– Только то, что сказал. Когда хозяин с этим человеком пошли в мою сторону, мне пришлось закрыть дверь. Об остальном я только догадался.

– И ваша дверь не скрипнула…

– Я заранее смазал петли.

– Предусмотрительно… Но кто же тогда этот человек, который взял послание, вы не догадываетесь?

– Я знаю. Вернее, я не знаю, как их зовут, только… В общем, это один из тех троих, что сидели в дальнем углу, а потом поднялись к себе.

– Да, я помню их! Мне они тоже показались подозрительными!

– Надеюсь, что ваше шумное появление в моей комнате не привлекло внимание ни этих господ, ни хозяина… Что вы намерены делать дальше, сударь?

Что делать дальше? Хороший вопрос… Филипп задумался на минуту. Ситуация, с одной стороны, была более или менее ясной: Лефевр – сам по себе не изменник, но действительно является источником утечки информации. Хозяин гостиницы, похоже, выкрадывает сумку гонца, а потом возвращает на место, он делает это в сговоре с тремя неизвестными лицами. Вроде бы все понятно. Главный вопрос заключался в том, кто эти люди. Впрочем, нет, не главный. Тут не трудно догадаться – раз сведения всплывают в Гааге, значит они работают на голландцев, а вопрос в том, что с ними делать. Инструкции Рошфора были неоднозначными: не обязательно задерживать, главное убедиться, что Лефевр – источник утечки… Убедились. И все?

В принципе, на этом можно было и завершать операцию – главная задача, поставленная Рошфором, была выполнена. Все действительно оказалось неопасным, да и, честно сказать, несложным. Но какое-то чувство незавершенности, какое-то беспокойство о том, что нужно бы сделать больше, вернее, можно было бы сделать больше, смущало Шато-Рено.

– Хотелось бы все-таки выяснить, кто эти люди… – не очень уверенно произнес Филипп.

– Тогда их придется задержать, – возразил Торо, – это разрушит всю возможную игру…

– Какую игру? – не понял Шато-Рено.

– Если они не будут знать, что канал утечки раскрыт, то через гонца можно будет передавать ложные сведения…

– Черт возьми! – чертыхнулся третий раз за день Филипп и даже не заметил этого. – Вы правы! Пусть потом Рошфор сам решает, они ведь здесь не в последний раз.

– Совершенно верно, – согласился подручный Ла Бертье, – к тому же задержать их будет непросто, ведь их трое, да еще и хозяин…

– Если напасть неожиданно, – деловито вмешался в разговор Жак, – то это сделать несложно. Они ведь не нужны нам все: пригрозить пистолетами, если будут сопротивляться, одного или двух можно пристрелить, а оставшегося взять живым!

Торо бросил растерянный взгляд на Шато-Рено, а тот удивленно посмотрел на Жака – парень и вправду начинал его тревожить.

– Тебе не кажется, Жак, что ты становишься излишне агрессивным и кровожадным?

– Вы, сударь, думаете, они не пристрелили бы нас при случае?

– Ну…

– Тогда уж лучше стрелять первым…

– Не все нужно решать с помощью оружия, есть и другие способы… Кажется, я придумал, как завязать знакомство с этими господами и не вызвать у них подозрение! Я затею с ними ссору и вызову на дуэль!

– Конечно… без оружия… – проворчал Жак.

– Дуэль? – удивился Торо. – Зачем?

– Хотя бы затем, чтобы представиться друг другу… Значит так, Торо, вы сейчас же скачете в Сен-Кантен к Рошфору и сообщаете ему обо всем, что знаете. Шесть лье – если эти трое останутся ночевать, он успеет до утра приехать и решить дело так, как считает нужным. А если они соберутся уехать немедленно, я… ну, в общем, я уже сказал. Все понятно?

– Да… Но…

– Отправляйтесь немедленно! А мы – к себе.

Вновь заняв наблюдательный пост в комнате Жака они стали ждать. Прошло минут десять или пятнадцать и картина, судя по всему, повторилась: трактирщик прошел по коридору, отпер дверь, где спал Лефевр, зашел и вышел. Значит, он вернул сумку. Осталось только дождаться не соберутся ли те трое в дорогу.

Ждать пришлось недолго – в конце коридора скрипнула дверь, раздался приближающийся звук шагов нескольких человек. Когда они прошли мимо в сторону лестницы, Филипп и Жак, выждав минуту, тоже покинули свой пост и спустились на первый этаж. В полутемной зале уже никого не было, но дверь, ведущая напрямую в конюшню, была открытой и из нее доносились голоса:

– Ждите нас опять дней через пять, хозяин…

– Как угодно вашей милости, но ведь он может и не остановиться в следующий раз у меня!

– Куда он денется, если вы его привечаете почти бесплатно. Продолжайте в том же духе.

В этот момент Шато-Рено, пройдя через небольшую крытую галерею, вошел в конюшню и быстро окинул взглядом обстановку: немолодой конюх с помятым лицом седлал трех лошадей, их хозяева стояли в стороне с трактирщиком и не помогали ему.

– Я уезжаю, хозяин, – обратился к трактирщику Филипп и бросил ему пистоль.

– Что же вы ночью, ваша милость?

– Дела. Там вас ждет еще один клиент, он, кажется, тоже собрался уезжать…

Трактирщик ушел, Шато-Рено принялся седлать коня, а трое незнакомцев стали о чем-то говорить вполголоса и, как показалось Филиппу, не на французском. Конь Шато-Рено уже стоял оседланным, а конюх только заканчивал седлать вторую лошадь, принадлежащую подозрительной троице. Один из троих, тот что был моложе всех (Филиппу показалось в полумраке конюшни, что ему не больше лет двадцати пяти), но явно был у троицы главным, и чья лошадь была уже оседлана, стал осматривать упряжь, при этом встав спиной к Филиппу и немного мешая тому вывести коня. Что ж, лучше повода и не найти! Шато-Рено взял коня под уздцы, повел на выход и животное своим крупом толкнуло незнакомца в спину так, что он не потерял равновесие и не упал только потому, что зацепился за сбрую своей лошади.

– У вас глаз нет?! – возмущенно воскликнул незнакомец с явным акцентом.

– Это у вас нет… – равнодушно ответил Шато-Рено. – Не стойте, как столб.

– Сударь! Вы наглец и невежа! – схватился за шпагу незнакомец, а его товарищи встали у него за спиной.

– Вы затеваете со мной ссору? – спокойно, слегка удивленно спросил Филипп. – Не советую…

– Еще раз повторяю! Вы наглец! Вам этого мало?

– Вы так смелы, потому что я один, а вас трое? Ну попробуйте…

– Я буду драться с вами один на один!

– Вот, спасибо! – язвительно произнес Шато-Рено. – Одолжили!

– Ваши условия, сударь! – продолжал негодовать незнакомец. – Или вы трус?

– Вы вообще-то дворянин? – с некоторым сомнением спросил Филипп.

– Вы что, издеваетесь?! – совсем рассвирепел незнакомец и вытащил шпагу, при этом акцент его стал еще более выраженным. – Я проткну вас прямо сейчас!

– Успокойтесь, сударь! – твердо и серьезно произнес Шато-Рено. – Я принимаю ваш вызов. Если вы очень хотите, то можем драться прямо сейчас, но я бы предпочел сражаться не в полутемной конюшне – это будет выглядеть как деревенская поножовщина…

Тут же один из товарищей незнакомца что-то шепнул тому на ухо, и последний, кивнув головой, убрал шпагу в ножны.

– Согласен, – произнес он. – Когда и где?

– Это разумно еще и потому, что у меня нет секунданта… А насчет когда и где… Где вы будете, к примеру, через два дня?

– Я буду в Париже!

– Отлично, – сказал Филипп, – и я буду в Париже. Мы можем совершить приятную прогулку. Там есть замечательное место на улице Вожирар, за монастырем…

– Не трудитесь, – прервал незнакомец, почти успокоившись, – я знаю, где совершают такие прогулки в Париже.

– Приходите со своими друзьями в девять утра, вам будет удобно?

– Вполне!

– Тогда нам осталось соблюсти последнюю формальность… – произнес Филипп готовясь сесть на коня.

– Какую?

– Представиться друг другу, конечно же. Я шевалье де Шато-Рено, с кем мне предстоит честь биться?

– Генри Сидней, к вашим услугам.

– До встречи, сударь. А теперь, прощайте!

Филипп вскочил в седло, под молчаливые и хмурые взгляды троицы выехал из конюшни и пришпорил коня. Проскакал он недолго и свернул с дороги за какие-то заборы сразу за деревней – нужно было дождаться Жака. Но вполне ожидаемо первыми мимо промчались трое незнакомцев во главе с его будущим противником по дуэли, а Жак появился еще минут через пятнадцать.

– Все в порядке сударь? – спросил Жак, увидев выбравшегося на дорогу Шато-Рено.

– Более чем – у меня дуэль через два дня.

– И они ничего не заподозрили?

– Не знаю… Судя по ярости, которую я вызвал у господина Сиднея – нет. Ладно, поедем в Сен-Кантен, доложим обо всем по начальству…

Но до Сен-Кантена они не доехали – начальство само встретило их уже через лье после Онкур. Рошфор был вместе с Торо, Ла Бертье и еще парой человек.

– Нужно в следующий раз придумать пароли, – заявил Шато-Рено, – в темноте я уже потянулся за пистолетом…

– Согласен, – сказал Рошфор.

– Да и с Торо вышло недоразумение – мы чуть не проткнули его шпагами.

– Вышло бы глупо. Он мне в общих чертах все рассказал, что было дальше?

– Я познакомился с одним из тех троих, правда способ, которым я это сделал привел к тому, что он вызвал меня на дуэль…

– Да, я знаю, вы любите дуэли. Ну, не томите уже, кто ваш противник?

– Он назвался Генри Сиднеем.

– Черт возьми! Это же англичанин!

– Вполне естественно, судя по имени, – улыбнулся Филипп.

– Мы же ожидали голландцев… Хотя… Они ведь союзники сейчас, вполне возможно, что они снабжают их сведениями… если это в их интересах. Но все же это неожиданно, значит сэр Эдмондс ведет свою игру в этом деле…

– Кто такой сэр Эдмондс?

– Посол его величества короля Англии и Шотландии Якова Первого. До этого он был английским послом в Брюсселе. Примечательный и ловкий человек, ученик Уолсингема…

– Кого?

– Был в Англии такой гений шпионажа, я вам как-нибудь расскажу… А господин Генри Сидней мне тоже знаком. По роду службы, конечно… Он второй сын графа Лестера и служит у Эдмондса помощником, так сказать, набирается опыта в дипломатии с перспективой сделать карьеру.

– В шпионаже он набирается опыта…

– Друг мой, разве вы еще не поняли, что это почти одно и то же?

***

Проведя остаток ночи в Сен-Кантене, в Париж они вернулись поздно вечером в этот же день. По поводу дуэли договорились, что Шато-Рено возьмет в секунданты, во-первых, самого Рошфора, а во-вторых, де Шале.

– Почему именно Шале? – спросил Филипп.

– С англичанами вы вели себя, как обычный задира. Нужно подтвердить это. Боюсь, что, проанализировав произошедшее в гостинице, они могут заподозрить игру с вашей стороны: вы сорвались на ночь глядя, вышли вслед за ними… Чтобы не вызвать у них подозрения в том, что дуэль оказалась спланированной вами, необходимо убедить англичан, будто для вас и ваших друзей это обычное дело. Шале, как ваш друг, отлично подходит – имя молодого дуэлянта, убившего знаменитого бретера, известно всему Парижу.

– Главное, чтобы этот англичанин не убил меня… Я, конечно, не особо боюсь, просто глупо получится.

– Не волнуйтесь, где вы видели хоть одного англичанина, хорошо владеющего шпагой? Потренируйтесь завтра с Шале, вспомните, что забыли…

…Тренировка с Шале вполне получилась. Филипп еще раз убедился, что его друг отлично фехтует – из одиннадцати поединков Шато-Рено сумел выиграть только четыре.

– А теперь я хочу показать тебе один хитрый прием, – сказал Шале, когда друзья отдышались. – Меня научил ему один из итальянцев, которые обучали меня фехтованию. Он называл его liscio di spade e… гладкий меч и что-то там еще… не помню. Зато отлично помню сам прием. Готовься!

Филипп приготовился к разным неожиданностям, но даже предупрежденный, он не сумел удержать в руке шпагу после обманного движения и точного удара Шале.

– Видал?! Получилось! Главное, чтобы шпага была не слишком легкой, но и не слишком тяжелой. Давай теперь медленнее.

Анри несколько раз показал Филиппу свой прием, а затем уже Шато-Рено применял полученные знания. В целом за два часа тренировки он вполне прилично освоил этот трюк, чтобы суметь-таки несколько раз выбить оружие из рук Анри.

– У тебя выходит вполне прилично, попробуй сегодня проделать это еще с кем-нибудь, чтобы убедиться; получится хорошо – тогда завтра смело применяй!

Шато-Рено был доволен проведенной тренировкой, а вот сам Шале неподдельно огорчился, что ему отведена только роль секунданта:

– Везет же тебе, ты будешь драться с англичанином! Что может быть лучше? Скажи, Филипп, а его друзья тоже англичане?

– Скорее всего… Я надеюсь, ты не вызовешь секунданта, Анри, только за то, что он англичанин?

– Разве это не веская причина? Их же трое! Мы могли бы сделать, как в прошлый раз!

– Анри, я обещал твоей матери, что, наоборот, буду оберегать тебя от дуэлей.

– Все боятся мою мать, и ты тоже?

– А ты не боишься? Я-то чем хуже?..

– Я иногда удивляюсь, как мой отец прожил полжизни в страхе…

– Наверное, он ее любит…

– Попробовал бы не любить… Иногда мне кажется, что все его хвори и болезни – лишь способ побыть вдали от жены…

– Ну, не преувеличивай, твоя мать – обаятельная женщина.

– Когда ее все устраивает – конечно… Ладно, Филипп, значит завтра встречаемся на месте. В девять?

– В девять.

***

Ночью выпал снег, но к утру уже почти растаял. Даже выглянуло холодное, бледное зимнее солнце: словно пораженное бессилием из-за болезни или усталости, оно с трудом выползало из-за крыш и голых деревьев. И все-таки и с таким солнцем было лучше, чем без него.

Накануне вечером Шато-Рено провел несколько поединков с Рошфором – это была последняя тренировка перед боем с Сиднеем. Прием, показанный Шале, сработал два первых раза безукоризненно, но потом Рошфор научился противостоять ему:

– Отличный прием, друг мой! Но нужно быть готовым применить его лишь однажды, но неотразимо…

…Поездка через весь Париж – мокрый, серый, как всегда шумный и крикливый заняла почти полчаса. Привычные улицы, привычные дома, привычные люди… Давно ли они стали привычными? Еще полгода назад Париж казался чудовищем, а горожане – бездушной, безликой массой… Как быстро его захватил и растворил в себе этот город, а может быть, сожрал? Вот ведь, он спокойно едет холодным зимним утром на дуэль, как будто делает это через день или чаще, и не то что не боится – даже не волнуется! Едет в компании профессионального шпиона… Тьфу ты, черт! Он же и сам теперь шпион! Профессиональный… Хуже другое – это перестало вызывать раскаяние, сожаление, или хотя бы легкую печаль, и теперь кажется, что так было всегда…

Шале уже был на месте, весь в нетерпении, будто драться предстояло ему. Шато-Рено познакомил друг с другом своих друзей, немного размял руки и ноги и стал ждать. С первым ударом колокола, возвещавшего наступление девяти часов, из-за угла монастыря кармелитов показались две фигуры в строгих черных камзолах и плащах.

– Английская пунктуальность во всей красе, – произнес вполголоса Рошфор, – правда, нет третьего…

– Здравствуйте, господа, – приветствовал французов Сидней, – сразу хочу предупредить, что по независящим от нас обстоятельствам у меня будет только один секундант – второй мой друг болен, он не может прийти, а других знакомых я не успел предупредить заранее.

– Вы хотите перенести поединок? – спросил Шато-Рено.

– Нет, что вы! Я вовсе не имел это ввиду. Так как мы не обговаривали удвоение или утроение поединка, а секунданты будут лишь свидетелями, то мне вполне хватит и одного.

– Если вас это устроит, то и я возражать не стану, – произнес Филипп. – Хочу представить вам своих друзей: граф де Шале и шевалье де Рошфор.

– Сэр Роберт Баррингтон, – представил второго англичанина Сидней. – Какое оружие вы предлагаете использовать, господин де Шато-Рено?

– По английской традиции – одна лишь шпага.

– Если вы желаете…

– Нет, господин Сидней, не желаю. Условия окончания поединка?

– Господа, – вмешался в разговор Баррингтон, – я предлагаю бой до первой крови. Я присутствовал при вызове – право, пустяковая ссора не заслуживает того, чтобы убивать друг друга.

– Я поддерживаю господина Баррингтона, – быстро произнес Рошфор, – повод, действительно, не затрагивает ничью честь. Противники доказали свою отвагу и смелость явившись на поединок, я не вижу повода, чтобы не согласиться на бой до первого ранения.

Момент был щекотливый. Обычная дворянская гордость всегда противилась подобным разумным условиям. Многие, чтобы их, не дай Бог, всего лишь не заподозрили в трусости, отвергали их, даже если знали, что будут драться с заведомо более сильным противником, поэтому и Сидней, и Шато-Рено молчали, не желая первыми соглашаться на бой до первой крови. Видя, что англичанин вовсе не против такого соглашения, но из-за гордости обоих ситуация может качнуться и к более жестким условиям Рошфор нашел выход:

– Господа, если вы сомневаетесь, предлагаю вообще не оговаривать условия, то есть поединок прекратится после того, как один из участников не сможет продолжить бой, либо по взаимному согласию.

Это предложение не вызвало возражений, оба противника сняли камзолы и встали в стойку. Первые осторожные выпады и уходы в защиту были, что естественно, с обоих сторон лишь попыткой прощупать противника, понять его уровень, его стиль и тактику. Довольно быстро Шато-Рено получил представление о манере боя Сиднея: в полном сочетании с образом англичан, как людей холодных и сдержанных, его противник фехтовал, словно по учебнику, рассудительно, не допуская никаких эмоций, выверяя каждое движение и каждый шаг. Возможно, он всего лишь усыплял бдительность соперника и был готов изменить свою технику, но что-то подсказывало Филиппу, что это и есть настоящий стиль его противника. Этот закрытый, внимательный стиль создавал трудности для Шато-Рено, ибо англичанин был при этом и довольно быстр, но этот же стиль давал и возможности.

Филипп для начала в следующей-же сходке резко ускорил темп, но Сидней словно ожидал этого: он просто стал быстрее защищаться, почти не переходя в атаку, и Шато-Рено это не принесло никакой пользы, зато, в следующей сходке он чуть не пропустил быстрый выпад англичанина. Что ж, не вышло так – попробуем по-другому; Филипп уже чувствовал, что тон в поединке задает именно он и решил применить хитрость Рошфора, которая помогла ему когда-то на этом самом месте. Резкая, взрывная атака на оружие противника совершенно очевидно оказалась для последнего неожиданной, и все же благодаря нечеловеческой реакции он сумел отбить все удары, не потерять равновесие и вернуться к плотной защите.

Шато-Рено это уже не нравилось. Он явно вел в этом поединке, но хладнокровная манера боя англичанина не позволяла к нему подобраться и пробить его оборонительные построения. К тому же Филипп на подсознательном уровне понимал, что, постоянно атакуя, устал значительно больше противника. Может, на этом тот и строил свой расчет? Значит, нужно было заканчивать быстрее. В запасе еще оставался прием с выбиванием шпаги, Шато-Рено решил сделать ставку на него.

Для порядка, едва заметно ослабив натиск в очередной сходке, он даже отступил на несколько шагов, дал противнику выполнить пару вполне опасных выпадов и резко провел прием, показанный вчера его другом. Решающий удар был такой силы, что шпага Сиднея отлетела почти на пять шагов, а сам он неловко споткнулся и застыл перед клинком Филиппа, острием упершимся в его грудь. Через пять секунд Шато-Рено убрал шпагу и произнес:

– Предлагаю, сударь, считать поединок оконченным.

– Я признаю поражение… – хрипло ответил англичанин.

Филипп поднял оружие противника и отдал его ему, а потом протянул Сиднею руку:

– Теперь, когда наша честь удовлетворена, я хочу просить извинения у вас, сударь, за свою неловкость, что привела нас к ссоре.

– Я тоже хочу просить прощения за свои грубые слова… – немного угрюмо проговорил англичанин, но без раздумий и, похоже, искренне пожал протянутую Филиппом руку.

Прощание двух противоборствующих сторон было вполне вежливым и даже, в какой-то степени, теплым, насколько теплым может быть прощание людей, которые, с одной стороны, только что дрались на дуэли, а с другой – были французами и англичанами.

– Вы ловко провели эту операцию, – сказал Рошфор Филиппу, когда они, проводив Шале, подъехали к монастырю.

– Какую операцию? – не понял Шато-Рено.

– Знакомство с английским агентом, – пояснил Рошфор, заводя коня в конюшню. – Это всегда полезно – знать иностранного шпиона, так сказать в частном порядке. Думаю, у сэра Сиднея осталось о вас вполне благоприятное впечатление.

– Все получилось само… – немного смутился Филипп. – Не хочется, чтобы тебя принимали за спесивого грубияна.

– Ну что ж, как бы то ни было, но весь наш рейд прошел крайне удачно. Отец Жозеф уже вернулся от Ришелье, пойду получу новые инструкции…

– Мы заслужили поощрение? – улыбнулся Филипп.

– Почему нет? – улыбнулся в ответ Рошфор. – Отбросив ложную скромность, нужно признать, что мы оказались мудрее наших руководителей: утечка информации, наши посредники, дипломаты… Все оказалось куда как проще – обычный курьер. В деталях, конечно, я не угадал, но это не главное.

– А что главное?

– Главное это то, что нам не придется ехать в Брюссель!

Глава 6 Шпионы и дипломаты в городе архангела Михаила

– Собирайтесь, Шато-Рено, – прямо от дверей сказал мрачный Рошфор, – мы едем в Брюссель…

Филипп только молча вопросительно уставился на своего друга, а тот, сев на стул, почесав затылок и вздохнув, грустно продолжил:

– Придет гордость – придет и посрамление… Вот так, друг мой, я возгордился своей мудростью и был низвергнут в пропасть…

– Надеюсь, вас не разжаловали и не лишили места в монастыре?

– Пока нет, дали возможность искупить вину.

– Судя по заявленной поездке в Брюссель, наша операция не показалась руководству такой уж блестящей?..

– Крошечный червячок сомнений грыз меня с самого начала, но я не полагал, что вообще вся наша затея с гонцом окажется такой беспрокой.

– Ну… ведь не совсем же.

– Если кратко, то через испанского посла получены сведения, что письма от штатгальтера, из которых явствует, что он владеет полной информацией о ходе переговоров, приходят иногда к господину Олденбарневельту уже через три дня, после совещания переговорщиков. Если бы ваши англичане из трактира, где они так ловко обрабатывают курьера, сразу отправились бы на север, то это еще как-то могло быть их рук делом. Но из Парижа так быстро не получится, а значит…

– Англичане работают сами на себя.

– В этот раз их не пригласили в качестве посредников, а им хочется быть в курсе этого важного дела. Их можно понять… Конечно то, что мы вычислили канал, по которому они перехватывают сообщения нашего посольства – это хорошо. Но вот как голландцы получают свою информацию по-прежнему неизвестно.

– Когда мы выезжаем?

– Завтра утром.

– И как мы будем действовать?

– План действий составим на месте. Как я вам говорил, кроме посольства там действует наш резидент – шевалье де Сонвиль. Сначала мы узнаем, что он насобирал по этим переговорам, а потом решим.

– Что это за человек?

– Сонвиль – какой-то дальний родственник отца Жозефа, он работал на него еще до меня. Года полтора назад его направили в Брюссель, так сказать, держать руку на пульсе, а до этого он некоторое время работал в Италии. Я мало с ним общался, вроде бы неглупый человек…

– Мы поедем одни?

– Возьмите Жака, конечно, а я возьму Пико. И позаимствуем у Ла Бертье того парня, что был с вами в гостинице…

– Торо?

– Да. Судя по вашему рассказу, он действовал вполне рассудительно там.

– Может, даже рассудительнее меня…

– Ну вот и проверим его в еще одном деле… Как у вас с фламандским?

– Абсолютно никак. Неплохо знаю итальянский, немного испанский, а больше не могу похвастать ни одним языком, кроме латыни и греческого.

– Нужно наверстывать. Для той профессии, что вы избрали, знания языков вещь необходимая.

– Хорошо, начну наверстывать.

– Друг мой, я должен вам сказать… Не знаю, как спросить…

– Рошфор, когда вы смущаетесь – это выглядит так мило, – грустно улыбнулся Филипп, – смущайтесь чаще, вам идет.

– Мы почти не говорили на эту тему после вашего возвращения… Я не хотел бередить вашу рану… В общем, по моим данным Анри Турвиль… Торвилья, он находится сейчас в Брюсселе.

Улыбка исчезла с лица Шато-Рено, он опустил взгляд.

– Похоже, он тоже ищет утечки информации, – смущенно продолжил Рошфор, – так сказать, со своей стороны. То, что вы встретитесь, конечно, маловероятно, но…

– Вы боитесь, что я могу испортить все дело? – угрюмо спросил Филипп. – Могу. Если он попадется на моем пути, то я его убью.

– А он, очевидно, захочет убить вас… Нет, друг мой, я не собираюсь вас отговаривать, я просто предупреждаю… Я понимаю, что это означает для вас… В конце концов, есть ведь вещи важные и те, что важнее…

– И это говорите мне вы?

– Неужели, Шато-Рено, вы по-прежнему считаете меня холодным профессионалом, в котором не осталось ничего человеческого?

Филипп ничего не ответил, только опустил голову под вопросительным взглядом Рошфора. Он вдруг понял, что его друг сказал это не просто так, что именно сейчас ему нужен был ответ на свой вопрос, но Филипп молчал.

Имя Турвиля всколыхнуло в нем утихающие понемногу воспоминания, как порыв ветра раздувает угли угасающего костра. Тупая боль снова сдавила сердце, образ девушки, улыбающейся, счастливой возник и тут же сменился растекающимся по белой ткани платья красным пятном. И Турвиль был рядом, черная его тень скользила вокруг то накрывая, то вновь отступая.

В последнее время Филипп почти не вспоминал о нем, и это было хорошо. Без него Адель была живой, светлой, теплой, какой-то солнечной; в самый хмурый зимний день она приходила словно дуновение лета, ее взгляд согревал, растапливал сердце… Память уже почти не причиняла боль, но напоминание о Турвиле было как неприятный визит кредитора – долг был не оплачен… Может быть, Филипп и ненавидел своего врага, может, действительно хотел отомстить, но все-равно все затмевало именно чувство долга, обязательство… Перед кем? Перед Адель? Перед ее дедом? Перед собой? Шато-Рено не мог ответить точно, только чувствовал, что так нужно, что так будет правильно… так будет справедливо.

***

С холмов Брюссель казался довольно большим и по-настоящему столичным городом. Старые стены и башни его выглядели когда-то внушительно, но современных земляных укреплений почти не было. Над центром города возвышалась высокая ажурная башня, непохожая на шпиль церкви.

– Что это, Рошфор? – спросил Филипп.

– Это ратуша. Симпатичное здание, как и вся их главная площадь.

– Вы хорошо знаете Брюссель?

– Не то чтобы очень, бывал пару раз…

Утренний Брюссель встретил путников снегом, который мягко ложился на улицы и площади города, покрывал крыши и редкие деревья. Несмотря на кружащие белые хлопья, холода не ощущалось – плотно пристроенные друг к другу дома надежно закрывали от ветра. Гостиница с черной вывеской, на которой была нарисована вставшая на дыбы большая желтая кошка с красными когтями и языком, называлась «Лев Брабанта». Громкое название, к сожалению, не в полной мере соответствовало содержанию – гостиница была хоть и чиста, но простовата. Впрочем, надолго задерживаться в ней и не планировали. Торо поселился в крошечной комнатушке на первом этаже, а Филипп и Рошфор со своими слугами расположились в более просторных комнатах с каминами на втором.

Первый визит был запланирован к де Сонвилю. Рошфор уверенно провел Филиппа по узким и кривым улочкам к нужному месту. Резидент отца Жозефа жил в основательном каменном доме недалеко от главного городского собора.

– Знакомьтесь, Шато-Рено, – с видом коренного брюссельца, просвещающего родственника их глухой провинции, произнес Рошфор, – это собор Святого Михаила и Святой Гудулы. Архангел Михаил является покровителем этого города, а Святая Гудула особо почитается именно здесь, но я, убей – не помню, чем именно она знаменита.

В доме с видом на собор Сонвиль снимал третий этаж. Убеленный сединой, но еще не старый высокий слуга доложил хозяину и впустил гостей во вполне прилично обставленную комнату, выполнявшую, по всей видимости, роль гостиной.

– Рошфор! – удивленно, но без особой радости воскликнул хозяин – человек лет тридцати, среднего роста, с ухоженными темными волосами и лицом вроде бы и привлекательным, но каким-то постным или кислым. Единственное, что оживляло его скучную физиономию и делало ее хоть чуточку выразительнее – это аккуратные тоненькие усики. Если бы Филиппа спросили, как должен выглядеть шпион, то он описал бы Сонвиля, хотя и понимал прекрасно, что впечатление об этом человеке во многом продиктовано изначальным знанием о роде его деятельности.

– Вот уж не ожидал вас тут увидеть, – продолжал хозяин, – какими судьбами вас занесло в этот Богом забытый город?

– Я рад вас видеть, де Сонвиль, – очень сдержано, но все же не официально ответил Рошфор. – О делах мы сейчас поговорим, а пока позвольте представить вам господина де Шато-Рено. Это наш новый друг и доверенное лицо отца Жозефа.

– Мы все тут доверенные лица… – уныло улыбнулся Сонвиль, приветствуя Филиппа. – Ну что ж, господа, я полагаю, что прежде чем мы закажем обед в честь вашего приезда, вы хотели бы обсудить то, ради чего, собственно, и приехали в такую даль. Вас интересуют переговоры?

– Конечно, – сказал Рошфор, – ведь вы получили указания?

– Садитесь же, господа, прошу вас. Я только распоряжусь насчет обеда… Фабьен!

Пока хозяин давал распоряжения слуге, Филипп пытался составить представление о нем, но кроме уже указанных особенностей внешности не смог для себя отметить ничего нового, кроме разве что бросающегося в глаза отсутствия радости в его словах и во всем его виде. Впрочем, это мог быть ложный вывод, не имеющий к двум нежданным гостям никакого отношения, – хозяин производил впечатление человека вообще мало радующегося и редко веселящегося.

– Итак, с чего начнем? – спросил Сонвиль, вслед за своими гостями расположившись на одном из стульев.

– С того, что вы сумели узнать по переговорам, – произнес Рошфор.

– Вы приехали меня инспектировать… – грустно покачал головой Сонвиль так, что было непонятно, то ли он спрашивает, то ли утверждает.

– Ну что вы, как можно? – дружелюбно сказал Рошфор, – Друг мой, проверять вашу работу совершенно не входит в мои задачи. Мы здесь потому, что дело крайне важное… Мы, скорее, помощники, а не контролеры.

– Что ж, я расскажу, что удалось узнать на данный момент, а вы уж сами решите, чем сможете мне помочь. Итак?

– Для начала: где проходят переговоры, в каком формате, как часто, кто их участники и кто на них присутствует?

– Переговоры ведутся в Куденберге, во дворце эрцгерцога. Это недалеко отсюда. Происходят по утрам в течение двух, трех часов. Нерегулярно. Последний раз собирались неделю назад…

– Кстати, а на каком языке идут переговоры?

– На латыни, разумеется, – удивился вопросу Сонвиль. – Что касается участников… С испанской стороны всегда присутствуют сам эрцгерцог Альбрехт, его помощник, вернее, секретарь, отец Гарсиа…

– Отец Гарсиа?

– Доминиканец, приехал с эрцгерцогом еще из Испании. На протяжение почти двадцати лет служит ему…

– Понятно… Дальше?

– Также присутствует генерал Спинола, но не всегда. После того, как у него умерла жена… Он очень трудно пережил это горе, до сих пор какой-то… Хотя и женился второй раз…

– Понятно. Голландцы?

– От голландцев, во-первых, сам Олденбарневелт, во-вторых, советник магистрата Амстердама Ян Строммер и, наконец, Корнелис ван дер Мийле – известный дипломат и зять Олденбарневелта. Строммер присутствует на переговорах всегда. Олденбарневелт взял его, вероятно, как будущего свидетеля перед Генеральными штатами, штатгальтером и прочими…

– Свидетелем чего?

– Того, что он не предавал интересы Голландии, чего же еще?

– А зять?

– Ван дер Мийле иногда отлучался в Гаагу, я так понимаю – с отчетами перед правительством…

– С официальными отчетами? – вскинул голову Рошфор.

– Конечно, а то зачем бы вся эта канитель. Но в том-то и беда, что штатгальтер знает истинный ход переговоров…

– Так, а что же наши?

– Господин Жаннен. Присутствует на переговорах с самого начала.

– Про него не нужно…

– Согласен, он вне подозрений. Тогда… Бенжамен Обери дю Морье, наш посол, человек надежный и ни в чем предосудительном не замеченный. Но с ним еще двое: помощник и секретарь…

– Помощник…

– Анри де Фуа, двадцать шесть лет, гугенот из Лангедока. Три года служит у дю Морье. Какой-то родственник посла или родственник его друзей, точно не помню.

– А секретарь?

– Жан-Франсуа Брийон, около сорока пяти лет, из них лет пятнадцать служит у дю Морье.

– И все?

– И все.

– Ну, часть из этих людей можно исключить… – задумчиво произнес Рошфор.

– Безусловно, – согласился Сонвиль. – Эрцгерцог, Спинола, Олденбарневелт, ван дер Мийле, Жаннен и дю Морье.

– Мийле? Потому что он зять Олденбарневелта?

– Потому что он не всегда был за закрытыми дверями. Да и слишком это очевидно…

– А есть ли еще какие-нибудь контакты перечисленных лиц, например, эрцгерцога или Спинолы? Я имею ввиду их сообщения с Мадридом.

– Нет, насколько я знаю. Видите ли… У меня есть… друзья в окружении эрцгерцога.

– Ваши агенты?

– Ну, что вы! Какие агенты? Такие люди не могут быть агентами… В общем, взгляды эрцгерцога и мадридского двора на продолжение войны в Нидерландах несколько расходятся в последнее время. Мадрид, конечно, в целом желает заключения мира, но вот мнения об уступках, на которые можно пойти, разняться даже в самой столице. Короче, эрцгерцог принял решение не информировать Мадрид о ходе переговоров до согласования окончательного варианта.

– Значит, остаются доминиканец, советник из Амстердама и двое помощников дю Морье…

– Я пришел к таким же выводам.

– Тогда, де Сонвиль, рассказывайте подробнее, что вы собрали о каждом.

– У меня почти не было времени, чтобы выяснить все досконально, но кое-что я знал и ранее, и за последние дни мои парни изрядно поработали, так что извольте. Отец Гарсиа, как кажется, предан эрцгерцогу абсолютно, и если Альбрехту Австрийскому необходимо оставить переговоры в тайне, то отец Гарсиа сделает для этого все возможное.

– И эрцгерцог ему полностью доверяет…

– Да, – подтвердил Сонвиль, – полностью. Я бы все-таки исключил его из списка подозреваемых, без всяких доказательств, чисто интуитивно. Впрочем, он редко покидает Куденберг, так что проследить его контакты я в любом случае не могу.

– Интуиция – это, конечно, замечательно… Хорошо, теперь Строммер.

– Ну, советник кажется простым человеком, вполне общительный, доброжелательный, без религиозного фанатизма. Проживает в той же гостинице, что и Олденбарневелт. Его контакты немногочисленны: какой-то родственник, двое знакомых, еще кто-то, уже не помню, словом, вроде бы ничего подозрительного. Последние пять дней он и его контакты были под плотным наблюдением – ничего.

– Так, а наши?

– Анри де Фуа – человек, безусловно, более загадочный и сложный. Он молчалив, осторожен, пунктуален. В Брюсселе у него есть несколько десятков знакомых и одна любовница.

– Вот как?

– Да, вдова двадцати двух лет, они поддерживают связь уже почти год.

– Серьезные отношения?

– Кажется, да…

– Почему не женится?

– Не знаю. Вообще-то она католичка, из известной в городе купеческой семьи. Может, из-за этого?

– Что еще по нему есть?

– За его контактами тоже наблюдали, но их гораздо больше: друзья, торговцы, слуги… Возможности передавать информацию у него, прямо скажем, существуют.

– Список контактов, надеюсь, есть?

– Конечно, но не поручусь, что полный.

– Ну ладно, это после. А что последний из подозреваемых?

– Секретарь посла – человек солидный, себе на уме. Католик, учился, кажется, в Сорбонне, но вроде бы не доучился. Женат, есть трое детей, но семья осталась во Франции. Наблюдение не установило наличие любовницы, что же до остальных контактов, то их тоже изрядно, как и у любого, кто достаточно длительное время живет на одном месте… Но ничего подозрительного не обнаружено.

– Итак, у нас есть четверо подозреваемых, по которым можно работать… – задумчиво потер рукой лоб Рошфор. – Никто из них за последнее время не покидал город?

– Не замечено, но мы же не следим за ними круглосуточно – это было бы невозможно.

– Да, кстати, Сонвиль, расскажите про вашу команду.

– Мой помощник живет в этом же доме, но его сейчас нет. Это Девре, вы его знаете.

– Знаю.

– Он заведует агентурой и вообще – моя правая рука.

– Ее много?

– Кого? – не понял Сонвиль.

– Агентуры.

– Ну… как сказать… У меня есть люди, которые делятся со мной весьма ценной иногда информацией. Это люди из разных слоев общества и разных стран… С кем-то знаком я лично, кто-то сотрудничает с Девре… К сожалению, ни финансирование, ни количество людей не позволяют развернуть более крупную сеть…

– А сколько всего у вас людей?

– Есть еще Бретон и его пятеро парней.

– О, неплохо!

– Больше бы – лучше.

– Как и всегда… А что о вас знает дю Морье?

– Раньше мы работали вне связи с посольством, но в сентябре дю Морье получил насчет меня определенные инструкции… Надо думать, через господина Ришелье… Так что теперь он знает, что я человек отца Жозефа. Правда, мне это ни разу не пригодилось до последнего случая с переговорами. Как вы понимаете, все, что происходит за их дверями, я узнаю от него.

– И подробности самих переговоров?

– Послушайте, Рошфор… – снова кисло и с обидой сказал Сонвиль. – Дю Морье и так обо всем доложит в Париж, а мне это не интересно, понимаете?

– Не обижайтесь, Сонвиль! – дружелюбно улыбнулся Рошфор. – Лучше скажите, что вы предлагаете делать?

– Что я предлагаю?.. – без всякого энтузиазма, со вздохом переспросил Сонвиль. – Взять под плотное наблюдение троих подозреваемых сразу после очередного раунда переговоров. Тянуть с передачей информации они ведь не станут…

– Согласен. А когда следующая встреча?

– Завтра.

– Тогда готовьте своих людей. Голландца и французов нужно продержать под наблюдением не более суток. Главное – зафиксировать все их контакты за это время.

– Попробуем…

– Сделайте, Сонвиль, а послезавтра мы зайдем за отчетом.

– Хорошо, Рошфор, сделаю все, как вы приказываете, – сказал Сонвиль и поднялся: – А теперь, господа, прошу к столу, чтобы отведать настоящую брюссельскую кухню, будь она не ладна…

***

– Ну, и что вы о нем думаете? – спросил Рошфор у Филиппа, когда они не спеша шли по заснеженным улицам города.

– Как вы сказали – кажется неглупым, но он, похоже, очень скрытный человек.

– Да, но шпион таким и должен быть, – весело сказал Рошфор. – К тому же у нас здесь нет другого.

– Куда мы теперь?

– Идем представляться послу, господину дю Морье. Заодно узнаем последние новости.

Посол жил в небольшом трехэтажном особняке на Высокой улице недалеко от пересечения ее с улицей Святого Духа рядом с большим белым собором.

– Это Нотр-Дам-де-ля-Шапель, – пояснил Рошфор. – Район этот называется Мароль. Раньше он был районом мясников, воров и проституток, но из-за дешевизны земли – относительной, конечно же – стал привлекательным местом для масштабной застройки. Сколько здесь теперь новых больших богатых домов вместо недавних трущоб! Мясников, как видите, уже нет, воров тоже не заметно, а вот проститутки, похоже, никуда не делись…

– Откуда вы все это знаете?

– Так в прошлый мой визит я жил как раз здесь, неподалеку!

Господину дю Морье было лет пятьдесят, вид его был вполне благообразен и солиден, взгляд – острым, а речь – деловой. Прежде чем прочитать письмо секретаря по иностранным делам он предложил гостям сесть, а прочитав его, вежливо улыбнулся:

– Господин Ришелье пишет, что вы, господин де Рошфор, и вы, господин де Шато-Рено, направлены в Брюссель с важной миссией, о которой должны рассказать на словах…

– И с отдельным поручением вам, которое его преосвященство тоже не стал доверять бумаге.

– Да, и это означает, что вам он доверяет больше, чем просто курьеру… Что ж, ваши полномочия обязывают меня всецело помогать вам в вашей миссии. Я готов слушать, господа.

– Сразу скажу, господин дю Морье, зачем мы здесь. Нам нужно найти и перекрыть источник утечки информации с переговоров, чтобы не дать им сорваться.

– Я знаю об этой проблеме, но думаю, что теперь это не так уж и важно… уже.

– То есть? – удивился Рошфор. – Поясните, господин дю Морье.

– Вы пришли вовремя. С минуты на минуту ко мне зайдет мой друг… А, вот, кажется, и он, легок на помине… Это президент Жаннен, господа… Входите, входите, друг мой!

Через открытые слугой двери в гостиную вошел высокий пожилой человек лет явно за семьдесят в простой черной одежде и меховой накидке. Он опирался на мощную трость, скорее посох, и едва заметно прихрамывал. Внешность его была весьма примечательна: он не был по-старчески сух, но и не был полон, в его фигуре еще можно было узнать когда-то крепкое, атлетическое телосложение, лицо его обрамляла густая, в прошлом черная, а теперь по большей части седая борода и такие же почти седые волосы на голове. Над самым лбом их уже не осталось, от того лоб казался очень широким, а морщины на нем придавали всей его внешности вид античного мыслителя. Впрочем, не обманчивая часто наружность, а добрая слава, что следовала за этим человеком впечатлила Филиппа. Бывший активный член Лиги, приближенный герцога де Гиза, президент парламента Бургундии, советник королей Генриха III и Генриха IV, он был одинаково уважаем как католиками, так и протестантами. Уважаем прежде всего за свою неоспоримую честность, мудрость и только начавшее входить в политический язык понятие – патриотизм.

Дю Морье представил своих гостей друг другу и в нескольких словах, впрочем вполне полно, объяснил Жаннену причину их приезда.

– Боюсь, вы опоздали, господа, – глубоким, приятным, совсем не старческим голосом произнес Жаннен, – переговоры доживают последние дни, может – недели…

– Я как раз хотел объяснить, – продолжил дю Морье, – эта утечка информации, как вы ее называете, уже сыграла свою роль… Понимаете? Господину Олденбарневелту становится невероятно трудно балансировать на этом тонком канате, словно акробату на ярмарке. Чтобы вы поняли тонкости дипломатии… В общем, политическая ситуация очень сложная и запутанная. Главное, что обе стороны, и голландская, и испанская желают мира на условиях более лучших, чем существующие. С другой стороны, в каждой из сторон есть политические течения, которые вообще против продолжения перемирия…

– Поначалу мне удавалось предлагать схемы, которые устраивали обе стороны, – снова заговорил Жаннен. – Небольшие уступки с каждой, и все видят улучшение своих позиций… Нужно сказать, что эрцгерцог Альбрехт – это мудрый и рациональный правитель, он стремиться к миру и готов на еще более серьезные уступки, но ему приходится постоянно держать в уме противоречивое мнение Мадрида…

– Насколько я понимаю статус эрцгерцога, – произнес Рошфор, – то он ведь суверенный правитель и может вести переговоры от своего имени?

– Так и есть. Формально он и его супруга инфанта Изабелла управляют суверенным государством. По решению Филиппа Второго3 Нидерланды вернутся королю Испании, если у Альбрехта и Изабеллы не будет наследников, что и произойдет, так как все их дети умерли. Но все понимают, что реальный суверенитет Нидерландов очень условный и положение Альбрехта Австрийского полностью зависит от поддержки Мадрида.

– Понятно – последнее решение за мадридским двором. А что голландцы?

– С голландцами все проще и сложнее одновременно. Штатгальтер загнал Олденбарневелта в узкие рамки, которые просто не могут привести к взаимоудовлетворяющему решению… Я бессилен и больше не верю в успех…

– Понятно, – снова сказал Рошфор, – но его преосвященство велел мне передать вам и господину послу одно поручение…

– Это о нем шла речь в письме? – спросил дю Морье.

– Да. Господин Ришелье разрешает вам дать понять голландцам, что в случае срыва переговоров Франция будет вынуждена допустить проход испанских войск через свою территорию.

– Но это ведь не так, надеюсь? – то ли спросил, то ли возразил дю Морье.

– Не знаю, – ответил Рошфор, – мне поручили передать – я передаю.

– Это, конечно, оживит переговоры… – задумался Жаннен. – Попробуем завтра.

– Обязательно сделайте это завтра, – сказал Рошфор. – У меня есть вопрос. Ведутся ли какие-нибудь записи за закрытыми дверями? И если ведутся, то кем?

– Я ничего не пишу, – сразу же ответил Жаннен.

– Как сказал когда-то Генрих Четвертый, – улыбаясь, произнес посол, – у господина Жаннена целый Королевский совет в голове… А вот у меня – нет. Поэтому де Фуа, мой помощник конспектирует основные тезисы.

– И что с ними происходит потом?

– Потом он отдает их мне, они все хранятся у меня…

– Понятно, а остальные? Кто-нибудь еще ведет записи?

– Отец Гарсиа всегда записывает… Остальные – вроде бы нет… Послушайте, господин де Рошфор, в прошлый раз я получил указание сообщить точное время выезда моего курьера. Я так понимаю, что подозрение пало на него?

– Я имею полномочия рассказать вам об этом деле. Ваш гонец – не изменник, но через него действительно утекает информация…

– Вот как?!

– Если коротко, то в одной гостинице его усыпляют и делают копию с послания. Потом аккуратно запечатывают его и послание прибывает в Париж по назначению.

– Так значит, мы теперь знаем, как голландцы узнают все подробности переговоров?!

– Нет. В гостинице этим занимаются англичане.

– Англичане? – переспросил Жаннен, удивленно подняв брови. – Что ж, у них есть свой интерес…

– Да, – подтвердил дю Морье, – англичанам очень хочется знать, что у нас тут происходит… Но теперь мы лишим их такого удовольствия!

– Нет, пока не будем, – спокойно ответил Рошфор.

– Но почему?

– Его преосвященство распорядился до особых указаний продолжать отправлять письма в Париж через Лефевра, но только те, где сообщается о ходе переговоров. Когда необходимость в этом отпадет, вам пришлют другого гонца.

– Ход понятен… – задумчиво произнес Жаннен. – Его преосвященство считает, что на данном этапе нужно позволить англичанам больше знать о переговорах.

– Господа, – заявил Рошфор, – сразу скажу вам, что не знаю зачем это, я не настолько посвящен в политические расклады.

– Да здесь ничего особо сложного и нет, – пояснил дю Морье, – Англия пытается соблюсти баланс сил на континенте. Франция и Испания – ее традиционные соперники, Голландия – конкурент в торговле. Англии желательно ослабить всех, но сделать это довольно сложно – в сложившейся конфигурации кто-то непременно получит преимущество… Ну, вот смотрите: если возобновится война между Испанией и Голландией, то их ослабление будет на руку Франции. Если войны не будет, то Голландия неизбежно потеснит англичан в торговле. Кроме того, англичане опасаются, что договор между Францией и Испанией может привести эти страны к действительному союзу… направленному, конечно, против Англии и Голландии.

– Я понял, – улыбнулся Рошфор, – когда вы объяснили, это и правда оказалось не сложным, но если я буду заниматься еще и политикой, мне некогда будет ловить шпионов.

– Кстати о шпионах… – вдруг сделался задумчивым дю Морье. – Если это не Лефевр, то кто? Я знаю, испанцы подозревают моих помощников… Вы тоже?

– Не только их.

– Может быть, больше не брать их с собой… Это решит проблемы… Снимет подозрения…

– Но если это один из них, вы разве не хотите узнать кто?

– Хочу, конечно!

– Тогда никаких подозрений, никакого недоверия. Продолжайте заниматься своим делом, а мы будем заниматься своим.

– А почему вы не рассматриваете другие варианты? – вдруг неожиданно спросил Жаннен.

– Какие?

– Отец Гарсиа или Спинола.

– Ведь испанцы сами заинтересованы…

– Ходят слухи, что позиции герцога Лермы4 уже не так прочны, как раньше… Новые силы при мадридском дворе, те, что возлагают надежды на наследника, жаждут реванша. Главным сторонником мира является эрцгерцог Альбрехт, можно сказать, что он и есть движущая сила этих переговоров. Про остальных я такого сказать не могу.

– Ну что ж, возьмем и это в расчет… – Рошфор поднялся, а за ним встал и Филипп. – Мы навестим вас завтра, господин посол, чтобы узнать последние новости. Если случится что-то неожиданное, то мы остановились в гостинице «Лев Брабанта».

***

Шато-Рено и Рошфор шли в свою гостиницу. Снег, покрывший белоснежным ковром улицы Брюсселя, уже подтаял и теперь превратился в жидкую кашу. Город разом преобразился из сказочного и светлого в мрачный и серый. Гулять по утерявшим всякую красоту мокрым улицам не было никакого желания; люди вокруг спешили поскорее закончить свои дела и укрыться в теплых и сухих комнатах, даже животным такая погода, казалось, была не по душе: из подворотни прямо перед Филиппом вышел грустный тощий черно-белый кот и, осторожно переступая по местам, где посуше, постоянно брезгливо отряхивал от воды свои лапы.

– Ну, с чего начнем? – спросил Рошфор, протягивая руки к огню камина в своей комнате. – У вас есть какие-нибудь мысли?

– Я понял, что вы хотите проверить все контакты подозреваемых, которые они совершат завтра после переговоров, – неуверенно ответил Филипп.

– Это послезавтра, а чем нам заняться теперь? Что бы вы предприняли?

– Право, затрудняюсь…

– Смотрите, Шато-Рено, завтра переговоры, так?

– Так.

– Внезапно к послу приезжают двое людей из Парижа.

– Хотите сказать, что человек, которого мы ищем заинтересуется этим?

– Мы не скрывались, нас видели все в доме дю Морье, Жаннен пришел крайне кстати. Если этот, условно говоря, осведомитель один из помощников посла, то…

– Он захочет встретиться со своим…

– Ну, назовем его опекуном или – вы же знаете латынь – куратором. Во-первых, чтобы сообщить о приезде нежданных гостей прямо перед переговорами, а во-вторых, он может опасаться за свою безопасность.

– Тогда нужно проследить за ними сегодня вечером!

– А где, вы думаете Торо и Пико?

– Когда вы все успели?

– Я показал им дом посла еще до того, как мы отправились на обед к Сонвилю.

– Нужно было туда же отправить и Жака…

– Извините, что я без спроса распорядился вашим парнем, но он тоже при деле.

– Тоже за кем-то следит?

– Нет. Просто изучает улицы. Это то, чем мы с вами займемся завтра – я хотел бы кое-что вспомнить, а вы вообще здесь впервые. Плохо то, что в наших парнях сразу видны неместные… Впрочем, здесь многие говорят на французском, в Брюсселе полно приезжих из Эно и Намюра, а парни наши – тертые…

Тертые парни вернулись поздно вечером, замерзшие и голодные. Вернее, сначала вернулся Жак, потом Торо, а последним Пико. Жак отчитался об изучении города, сказал, что обошел все улицы между дворцом эрцгерцога, собором Святого Михаила и Святой Гудулы и Большой площадью. Торо рассказал, что следил за молодым дворянином, который вышел из дома посла почти сразу, как его покинули Рошфор и Шато-Рено. Пришедший последним, Пико весь дрожал, как осенний листок, зуб на зуб у него не попадал, и далеко не сразу он сумел объяснить, что никто, кроме старого слуги больше из дома посла не вышел. Еще один господин подъехал вскоре за Рошфором и Шато-Рено, а когда те ушли, сел в свою карету. За ним Пико по здравому размышлению решил не следить.

– Тогда рассказывай подробнее, Торо, – сказал Рошфор, – скорее всего, твоим подопечным был Анри де Фуа, помощник посла.

– Я, сударь, провел его до улицы Портных. Там он постучал в дверь довольно большого дома, ему открыла служанка и он зашел. Я прождал три часа, замерз… Похоже, он остался там ночевать…

– Похоже… А он никуда не заходил по дороге?

– Заходил. Два адреса: один на Масляной улице, рядом с церковью Святого Николая, а до этого на Сырной улице. Оба раза был внутри с четверть часа или чуть больше.

– Названия улиц спрашивал у прохожих? – улыбнулся Рошфор.

– Конечно, я же первый раз в Брюсселе.

– Есть еще что-нибудь интересное?

– Есть!

– Да? Ну так говори.

– За ним следили, сударь… Помимо меня.

– Интересно… Как ты заметил?

– Мы с Пико стояли около церкви, ждали, что из указанного вами дома кто-нибудь выйдет. Когда я увидел того молодого дворянина, решил пойти за ним. Он шел не спеша, довольно далеко от меня, по другой стороне площади. Я успел увидеть – глаз у меня наметанный – как на правильном расстоянии от него и с той же скоростью идет человек. Со стороны это бросается в глаза, понимаете?

– Так, и что дальше?

– Ну, я пристроился за этим… и вел их по всем адресам. Но как только клиент зашел в дом на улице Портных, то этот, что следил, ждать не стал и ушел сразу… В отличие от меня.

– Есть догадки, кто это мог быть?

– Откуда, сударь?

– Ну, хорошо… – подытожил Рошфор. – Сегодня всем отогреваться и спать, завтра – изучать улицы!

Глава 7 По твоим стопам идущие

Изучение улиц заняло всю первую половину дня и выглядело, как ознакомительная прогулка двух друзей, когда один показывает местные красоты и рассказывает о достопримечательностях, а второй с вниманием и интересом слушает и запоминает. Несмотря на то, что Рошфор скромно заявил, что город он знает поверхностно, Филиппу показалось, что его друг прожил в Брюсселе достаточно много времени. Названия как минимум половины улиц он помнил, церкви и площади знал все, и не разу не потерялся в окружающем их лабиринте. Те названия, которые он забыл или не знал Рошфор с обаятельнейшей улыбкой спрашивал у прохожих. Должно быть, в его голове была четкая и подробная карта города, но у Филиппа после пройденных лье была лишь мешанина из бесконечных фахверковых и каменных домов, церквей из белоснежного песчаника, тесных площадей и редких островков голых деревьев.

Из всего путешествия больше всего Шато-Рено запомнилась главная площадь Брюсселя с ратушей, на башню которой он обратил внимание еще на подъезде к городу, главный городской собор, мельком виденный им вчера, и дворец эрцгерцога Куденберг.

– Ничего, – подбодрил Филиппа Рошфор, – через день-другой в голове все уляжется и кое-какое представление о городе у вас появится.

Пообедав в гостинице, они направились на Высокую улицу к послу. Дю Морье уже ждал их:

– Не желаете ли отобедать, господа?

– Спасибо, господин дю Морье, мы уже пообедали. Как все прошло?

– Неплохо. Очень даже. Я вскользь вставил к месту, что от результатов переговоров зависит и наш с Испанией договор. Господин Олденбарневелт все понял правильно и великолепно подыграл нам: умеренно повозмущался, пожаловался на шантаж с нашей стороны, но я, вполне реалистично надеюсь, сам выразил разочарование подобной перспективой. Так что, если информация попадет к штатгальтеру, то будет выглядеть полностью достоверной.

– Хорошо, посмотрим на его реакцию… Кто был на переговорах сегодня?

– Все, как обычно. Только отсутствовал генерал Спинола – говорят, заболел, да господин ван дер Мийле сейчас в Амстердаме.

– Это замечательно, – удовлетворенно сказал Рошфор и понизил голос: – А что ваши помощники?

– Де Фуа отпросился у меня на весь день, а Брийон отправился по книжным лавкам – он увлекается книгами и меня снабжает редкостями и новинками.

– Де Фуа часто так уходит… подолгу?

– Ну… Видите ли… Анри еще молод. До меня, конечно, дошли слухи о его отношениях… Я не вмешиваюсь в его личную жизнь. Иногда он остается и на ночь…

– Его возлюбленная живет на улице Портных? – спросил Филипп.

– Да… Кажется, да… – смущенно ответил посол. – Вы знаете, господа… Я не могу поверить, что Анри или Брийон… Я даже не помню сколько лет он у меня служит – кажется, всю жизнь, а Анри – сын моей двоюродной сестры!

– Прошу вас, господин дю Морье, – попросил Рошфор, – не проявляйте никаких сомнений в их отношении, ваши помощники не должны знать о подозрениях, тем более, что они действительно могут оказаться невиновными.

– Я, если честно, и не сомневаюсь в этом.

– Расскажите мне о каждом из них, господин дю Морье.

– Анри, как я сказал, сын моей сестры. Его отец умер рано, а род его не богат. Я принимал участие в его судьбе… Он учился… Поступил в Наваррский полк, но быстро ушел оттуда. Я пригласил его к себе на службу, и он меня ни разу не подвел. Он скромен, исполнителен, очень неглуп. Как-то по-детски застенчив иногда… Я к нему испытываю отчасти отцовские чувства… Мне кажется, он тоже испытывает ко мне… нечто подобное.

– А Брийон?

– Жан у меня уже много лет. Тоже ни разу не подводил меня. Он всегда тянулся к образованию, много читает и много знает. Крайне порядочный и очень религиозный человек. Ходит в церковь регулярно… Мы до этого жили в Гааге, там, как вы знаете, запрещены католические богослужения, так вот, он из-за этого отказался взять с собой семью! Представляете? А сам каждое воскресенье ездил в Антверпен в церковь! И уж конечно у него здесь никого нет, я имею ввиду женщин…

– Ну, хорошо, последний вопрос. Когда состоится следующий раунд переговоров?

– Через три дня. Олденбарневелт хочет дождаться реакции штатгальтера на последние новости…

***

Остаток дня вновь прошел в прогулках по холодному городу. Как и предвидел Рошфор, у Филиппа понемногу начало формироваться представление о Брюсселе, по крайней мере в центре города он уже ориентировался вполне сносно. Посетили они и улицы, о которых говорил Торо, даже нашли предполагаемый дом возлюбленной де Фуа.

– Мы сегодня нашагали пять лье, не меньше, а может, и все шесть, – сказал Рошфор, снимая плащ у камина. – Я чертовски устал и замерз!

– Я тоже, – согласился Филипп. – Особенно замерз…

– Горящий камин – это единственно приличное и достойное, что есть в этой облезлой желтой кошке, которая имеет наглость гордо именоваться львом.

– Здесь довольно любезный хозяин, – не согласился Филипп, – и вполне прилично кормят.

– Нелюбезный трактирщик быстро разоряется… Знаете, что, Шато-Рено, предлагаю поужинать, дождаться наших парней и лечь спать – завтра предстоит очень длинный день.

– Почему длинный?

– Придется долго и много думать. С минимальным результатом и сомнительным успехом…

– Отчего такой пессимизм?

– Интуиция, как говорит наш друг Сонвиль. А скорее всего – некоторый опыт в таких делах. Поверьте, очевидных решений, быстрых результатов мы завтра не увидим. Если бы все лежало на поверхности, Сонвиль и без нас бы справился. Я уже не говорю о самих испанцах…

– Значит, нас ждет…

– Нудная, кропотливая работа, прежде всего – головой. Ногами поработают другие…

***

В гостиной у Сонвиля кроме самого хозяина сидели еще двое. Оба при появлении Рошфора и Шато-Рено встали и поклонились. Первый был высоким темноволосым мужчиной средних лет – точнее о его возрасте судить было сложно. Он был вполне представительного вида, худощав, лицо его было покрыто мелкими оспинками, а взгляд говорил о том, что человек этот явно неглуп. На нем был неброский черный камзол, подходящий больше купцу средней руки, но на поясе его, тем не менее, висела шпага.

Второй был чуть меньше ростом, но более крепок, лицом и одеждой попроще, на вид ему было не более тридцати лет.

– Познакомьтесь, это господа Девре и Бретон, – произнес хозяин, показывая сначала на того, что выше, а потом на того, что крепче, – а это шевалье де Рошфор и шевалье де Шато-Рено. Мы ждали вас, чтобы начать.

– Вот мы и пришли, – сказал Рошфор, усаживаясь на стул, – Итак, начнем по порядку: за кем и в течение какого времени производилось наблюдение?

– Прошу вас, Бретон, – сказал Сонвиль, – подробно и обстоятельно.

– Наблюдали за Строммером, де Фуа и Брийоном, – начал Бретон густым с хрипотцой голосом. – По времени – с того, как они покинули Куденберг и до сегодняшнего полдня. Ровно сутки.

– Начнем с голландца, – сказал Рошфор.

– Строммер вернулся в гостиницу вместе с господином Олденбарневелтом, пробыл там полчаса и отправился в сторону Красной площади. Зашел на два адреса: дом на углу Клеймовщиков и Колесной и дом на Охотничьей – третий от Красной площади по левой стороне. Походил немного по городу – видимо, гулял, потом вернулся в гостиницу. До снятия наблюдения на улицу больше не выходил.

– А к нему приходил кто-нибудь? – спросил Шато-Рено.

– Или в гостинице не было наблюдения? – добавил Рошфор, резко посмотрев на Бретона.

– Видите ли, – смутившись начал тот, – «Золотая голова» это не совсем обычная гостиница… Она расположена у самой ратуши – это очень престижное место… Скорее, гостевой дом для знаменитых и состоятельных людей, понимаете?

– Понимаю, – кивнул Рошфор, – абы кого туда не пустят, правильно?

– Правильно, – резко вступил в разговор Девре. – Поэтому мне пришлось одеться поприличнее и снять там комнату. За господином Строммером в гостинице наблюдал я сам. Они содрали с меня десять талеров, но зато я могу со всей уверенностью сказать, что к нему никто не приходил.

– Отлично, Девре! – похвалил его Рошфор. – Значит, только два адреса… Бывал ли Строммер в этих местах раньше и как часто?

– Мы стали наблюдать за этими персонажами уже после того, как предыдущий раунд переговоров закончился, – пояснил Сонвиль, – так что мы не знаем, куда они ходили непосредственно после переговоров в прошлые разы…

– Конкретно эти два адреса уже посещались Строммером, – продолжил Бретон. – Один раз на Клеймовщиков и два раза на Охотничьей.

– Известно к кому он приходил?

– На Охотничьей он заходил к Янсону Ортону. Это торговец, поставляет изделия из кружев и все такое. Часто уезжает по делам в Антверпен и во Францию. С домом на Клеймовщиков сложнее… Это большой дом, который хозяин сдает внаем. Квартиры там недешевые, люди постоянно меняются… Там общий вход и четыре этажа. На данный момент в доме проживают три семьи и еще трое людей. К кому именно он заходил мы пока не выяснили.

– Скажите, Бретон, а вы не оставили наблюдение за этими домами после ухода Строммера?

– Если бы у меня было не пять человек, а, скажем, пятнадцать… За голландцем шли двое. Один довел его обратно до гостиницы, а второму было приказано действовать по обстоятельствам. Он остановился на первом адресе, то есть у дома Ортона, прождал до темна, но никого не увидел…

– Понятно… – протянул Рошфор. – Я так понимаю, по голландцу – все.

– Да. Кроме еще двух адресов, на которых он бывал раньше.

– Ну хорошо. Теперь Брийон.

– Секретарь посла вышел из дома примерно через час после возвращения из Куденберга. Сначала зашел в иезуитскую церковь, ту, что на улице Прево…

– Иезуитскую?

– Ее все так называют, там рядом иезуитская школа. А вообще-то это церковь Святого Михаила.

– Понятно. Дальше.

– Потом дошел до книжной лавки на Картезианцев, потом зашел еще в одну книжную лавку, на Ломбардной, и все – вернулся домой.

– За ним шли тоже двое?

– Да. И второй остался следить за лавкой на Ломбардной. Хозяин никуда не выходил, а посетители были.

– Я так понимаю, что Брийон частый гость в книжных лавках?

– Кроме этих он посещает еще две. Собственно, я и не знаю, где еще в Брюсселе торгуют книгами… Так что кроме этих лавок и церквей Брийон, похоже, мало куда выходит. Ну, разве что в несколько торговых мест: покупал бумагу, чернила, еще кое-что по мелочи…

– А в церкви он посещал мессу?

– Нет, месса уже кончилась, тогда была Секста5, кажется… Просто помолился, наверное… В контакт ни с кем не вступал.

– А сегодня утром?

– Опять ходил в церковь. Ту же самую. Отсидел мессу, причастился и вернулся домой. Никаких контактов не было.

– Там же есть церковь совсем рядом – Нотр-Дам-де-ла-Шапель?

– В нее он тоже ходит.

– Ну… с Брийоном понятно. Остался третий.

– Де Фуа вышел часа через три после Брийона. На Воробьиной зашел к некоему Гастону Фурне, адвокату. Потом – в дом с дорогими съемными квартирами на Масляной улице и, наконец, на улицу Портных к своей любовнице. Там остался на всю ночь, а утром вернулся в дом посла.

– А к кому он ходил на Масляной известно?

– Нет, к сожалению… Но зато есть интересный момент по адвокату с Воробьиной улицы.

– Наблюдение вели за ним?

– Да, – ответил Бретон, – я сам наблюдал за ним. Через полчаса после ухода де Фуа адвокат тоже вышел из дома и направился на Большую площадь. Он зашел в дом гильдии портных, пробыл там чуть меньше часа, а потом… посетил книжную лавку на Ломбардной!

– Ту самую, в которую заходил Брийон?

– Совершенно верно!

– Так, так… – задумался Рошфор. – Я полагаю, все?

– Есть еще список адресов, где де Фуа бывал в другие дни.

– Да… Вы случайно не догадались понаблюдать за де Фуа и Брийоном накануне переговоров, Сонвиль?

– Нет… – растерянно и удивленно произнес Сонвиль. – Я распорядился всем отдыхать и готовиться…

– Ну что ж, подведем тогда итоги и составим планы на будущее, – сказал Рошфор и обратился ко всем присутствующим: – У кого есть какие-нибудь мысли или предложения?

– Ну… на мой взгляд, – медленно начал Девре, видя, что все молчат, – если считать, что тот, кого мы ищем – это один из троих… то контакт с голландской агентурой был… в одном из мест, что были перечислены. Имеющихся у нас людей не хватит, чтобы плотно заняться сразу всеми, значит нужно установить очередность… в порядке наибольшей подозрительности…

– Согласен, – сказал Сонвиль.

– Я тоже не имею возражений, – подтвердил Рошфор. – Тогда с кого начнем?

– Менее всех подозрителен Брийон, – произнес Сонвиль. – Только книжные лавки и церковь. Если бы не это совпадение на Ломбардной, я бы оставил его напоследок.

– Как показывает опыт, – задумчиво произнес Рошфор, – в совпадения в нашей работе верить нельзя… Хотя они и происходят регулярно.

– Самым перспективным мне кажется де Фуа, – заявил Девре. – Множество контактов, опять же – протестант…

– Ну, Строммер тоже протестант… – возразил Сонвиль.

– Это же другое! Да и вряд ли Олденбарневелт взял бы с собой ненадежного человека.

– Дю Морье тоже не взял бы…

– Хорошо, господа, – прервал начавшийся спор Рошфор, – давайте распределим роли. Вы хотите начать с де Фуа – я согласен. Тогда первое – адвокат с Воробьиной улицы, второе – дом на Масляной. Нужно выяснить у кого он был и все про этого человека. Ну и третье… эта самая вдова. Не пробовали работать по ней?

– Думаю, это маловероятно, – уверенно произнес Сонвиль. – В таких делах эти вещи не совмещают. Отношения у них, скорее всего, серьезные… Если вы настаиваете, проверим, конечно.

– Ну вот и договорились. Постарайтесь собрать сведения за два дня – на третий назначен новый раунд переговоров, все люди снова нужны будут в наблюдении. А мы с господином де Шато-Рено, пока вы заняты, понаблюдаем за голландцем…

– Может, вам дать кого из моих людей? – с сомнением спросил Сонвиль. – Что вы сможете вдвоем?

– Всех людей – на де Фуа. Если он чист, тогда перейдем на голландца, а пока мы просто приглядимся и освоимся в городе. Если узнаете что-то важное – немедленно сообщайте. Мы, в свою очередь, тоже дадим знать, если что-нибудь раскопаем…

***

– За де Фуа следили не люди Сонвиля, – сказал Рошфор по пути домой.

– Тогда, вероятно, испанцы.

– Больше вроде бы некому… Да, друг мой, испанцы больше нашего заинтересованы сохранить суть переговоров в тайне, значит должны рыть землю всеми доступными средствами, а их у них достаточно.

– Удивительно…

– Что вас удивляет?

– Мы играем заодно с испанцами!

– Чего же тут удивительного? Нет постоянных врагов, есть постоянные интересы. К тому же мы играем не в одной команде – нас объединяет общий противник только в этой конкретной игре.

– В дружественной нам испанской команде может играть и Турвиль…

– Я помню, Шато-Рено, что для вас в этом много личного… А что касается Турвиля, то как не относись к нему, но он профессионал. К тому же, как говорят, знаком лично с эрцгерцогом, так что его участие в этой игре вполне вероятно.

Воспоминания о Турвиле не вызвали ни ненависти, ни желания тут же проткнуть его шпагой. Просто появилось неприятие, какая-то обида на то, что приходится ходить с ним по одному городу, дышать с ним одним воздухом… От того, что он был рядом, а еще скорее от того, что получалось будто он был их союзником, появилось чувство брезгливого отвращения. Отвращения к самому Турвилю, но больше даже к себе и к своему делу.

Впрочем, отвращение вскоре прошло, и голова привычно занялась своей работой. Прежде всего, Филиппу показалось, что Рошфор специально сделал так, чтобы Сонвиль занялся де Фуа, а им достался Строммер. Кроме того, Рошфор за эти дни ни единым словом не обмолвился, что у него есть своя команда. Это показалось странным.

– Вы не доверяете Сонвилю, Рошфор? – спросил Филипп.

– Почему не доверяю? Просто не люблю складывать все яйца в одну корзину. Пусть он работает по-своему и не думает, что есть подстраховка в виде нас, так будет лучше. А что касается Строммера, то мне он кажется самым перспективным подозреваемым.

– Это, интересно, почему?

– Попробуйте сделать вывод сами исходя из списка его контактов в Брюсселе, того, что дал нам сегодня Сонвиль. Их немного – всего четыре.

– Купец с Охотничьей… понятно… – прочитал Шато-Рено на листе, – торговец шерстью… собственный дом на Дубовой… советник в ратуше, дом на улице Кармелитов… Ну этот-то точно отпадает… И многоквартирный дом на углу Клеймовщиков и Колесной…

– Ну что? – спросил Рошфор, забрав листок с адресами. – Ничего интересного не находите?

– Трое – люди солидные, небедные, очевидно известные в городе. А кто четвертый – непонятно…

– В самую точку! Де Фуа и Брийон давно в городе – они могут знать здесь кого угодно! А вот представьте: вы приехали из Амстердама, вполне вероятно, что у вас здесь есть друзья и знакомые, все они местные…

– Живут в собственных домах! – продолжил Филипп. – А в доме на Клеймовщиков квартиры сдаются, причем люди там часто меняются…

– К кому может ходить в Брюсселе человек, приехавший из Амстердама, на съемную квартиру, где часто меняются жильцы?

– Как минимум к человеку, который живет там недавно, во всяком случае – непостоянно.

– Конечно, возможна масса вариантов. Быть может, мы ошибаемся, но все же мне кажется эта версия крайне перспективной!

– Значит, мы сразу займемся домом на Клеймовщиков?

– Да. Для начала зашлем туда нашего Торо, у него физиономия внушает доверие.

– Почему не Жака? – улыбнулся Шато-Рено. – У него вид тоже довольно простой.

– Был простой, мой друг, а теперь становится хитрым – надо сказать парню, чтобы работал над собой…

– Если честно, Рошфор, – вдруг переменил тему Филипп, – то де Фуа мне тоже не кажется главным подозреваемым, но не потому, что Строммер более подозрителен.

– Вот как? Объясните.

– Из того, что я знаю, я делаю вывод о нем, как о человеке неспособным играть в шпионские игры.

– С чего вы это решили? Наружность обманчива!

– Я это решил из-за его отношений с той женщиной… Он, по всему, любит ее.

– Ну и что, что любит?

– Я понимаю, что профессиональному шпиону такие отношения ничуть не мешают…

– Порою даже помогают!

– Да, конечно, но ведь он не профессиональный шпион. Мы можем предполагать, что он лишь передает информацию… За деньги, из-за угроз или еще почему…

– Ну… да, я соглашусь с этим.

– Может, мои рассуждения наивны… Но мне кажется, что простой человек, в чьей жизни важное место занимает любовь, а таким я и вижу де Фуа, так вот, такой человек не будет рисковать попусту, подвергая опасности все, что у него есть. Я думаю, что если он и является тем, кого мы ищем, то только в одном случае – если именно его любовь… его отношения каким-то образом заставляют его участвовать во всем этом…

– Черт возьми, – воскликнул Рошфор, – вот теперь я понял вас, Шато-Рено! И ваши рассуждения нисколько не наивны – они великолепны, хоть и несовершенны. Я уже не первый раз замечаю вашу способность просчитывать людей, с самой первой нашей встречи, помните?

– Как такое забудешь? – улыбнулся Филипп.

– Тысяча чертей! Как же я был прав, когда…

– Втянули меня во все это? – закончил фразу Филипп.

– Да это же ваше призвание, Шато-Рено!

– Я родился, чтобы стать шпионом?

– Только не говорите, что вам это не интересно – не поверю!

– Не скажу… Вы правы, интересно…

– Не грустите, друг мой, подумайте о том, для чего мы всем этим занимаемся.

– Когда погружаешься во все это с головой, то быстро забываешь зачем и для чего…

– Нужно вспоминать иногда, друг мой! О короле, о своей стране, о людях, которые в вас верят. Это всегда укрепляет дух и дает точку опоры…

***

Жак и Пико тоже оказались при деле. Им было поручено проверить оставшиеся три адреса, что посещал Строммер. Они и проверили.

– Все три хозяина на месте, – рапортовал Жак, – за последние две недели никуда не отлучались. Да и весь последний месяц все были в Брюсселе, кроме Янсона Ортона. Тот ездил по Брабанту два дня по своим кружевным делам.

– Откуда такие подробности? – спросил Жака Филипп.

– Так по-разному… В основном – соседи, что-то сказали слуги… У господина Ортона красивая служанка – Эльза, она мне все рассказала о своем господине…

– И на каком языке ты с ней разговаривал, Жак? – спросил, улыбаясь, Рошфор.

– Она немного знает французский, – покраснел Жак, – я выучил пару слов по-фламандски…

– Надеюсь, ты не обещал жениться? – пытаясь сделать суровый вид, спросил Филипп.

– Нет, сударь, – совсем смутился молодой оруженосец, – до этого не дошло…

– Ладно, вы молодцы! – сказал Рошфор, – для одного вечера вы сделали очень много, так что идите, грейтесь и отдыхайте.

Вскоре вернулся и Торо. Вид у него был довольно-победительный, сразу чувствовалось, что он добился какого-то успеха.

– Выпей вина, – предложил вошедшему Рошфор, – садись у камина и рассказывай.

– Благодарю, господин де Рошфор, я и правда немного замерз. Что же до дела, то я узнал все, что вы просили. В доме на углу Клеймовщиков и Колесной действительно проживают три семьи. Рожье – муж с женой и двумя детьми, приехали два месяца назад из Монса. Они хотят открыть лавку в Брюсселе и подыскивают себе небольшой домик по средствам.

– Эти – мимо, – резюмировал Рошфор.

– Супруги Хейманс: обоим за пятьдесят, живут уже больше года, какие-то родственники хозяина дома, так что аренда им обходится совсем недорого…

– Следующие.

– Пол Верхарн и три его дочери, но они поселились только две или три недели назад.

– Отпадают.

– Теперь одинокие. На первом этаже живет молодой художник из Антверпена, выполняет работы на заказ, поселился месяца четыре назад, еще летом. Его сосед – торговец сукном Тилль Брант. Около тридцати пяти лет, живет два месяца, часто бывает в разъездах по своим торговым делам.

– Интересно! Остался еще один?

– Нет, еще трое.

– Вот как? А нам сказали, что одиноких всего трое…

– Сейчас вы все поймете. На третьем этаже три комнаты снимает господин ван Моленвелд. Снимает уже около месяца. Соседи не знают, кто он, только ходят слухи, будто он сказал хозяину, что приехал из Антверпена. Чем он занимается тоже неизвестно. Зато известно, что две недели назад к нему приехал его то ли друг, то ли знакомый и поселился у него. Про этого последнего вообще ничего неизвестно, его и видели-то всего пару раз.

– Да, это немного запутывает дело… А кто еще один?

– Некто Пауль Аарсен, около тридцати лет, снял комнату на самом верху три дня назад. Чем занимается тоже непонятно.

– Понятно…

– Аарсен сразу отпадает, – сказал Шато-Рено, – он только что приехал, а сведения передаются уже долгое время.

– Это логично, но что-то меня во всем этом смущает… – задумчиво произнес Рошфор. – Подытожим! Семейные нас явно не интересуют. Художник настоящий, к тому же приехал задолго до того, как переговоры вообще были задуманы – он тоже не тот, кто нам нужен. Остаются торговец сукном, непонятный Моленвелд со своим знакомым и… Аарсена тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– Но Строммер уже посещал этот дом! – возразил Филипп, – Когда никакого Аарсена там еще не было!

– Я все понимаю, Шато-Рено, но есть ведь и предчувствие… Скорее всего, вы правы, но все же… А почему у вас такое сияющее лицо, Торо?

– Это от вина и от камина, господин де Рошфор, – произнес с довольным видом Торо.

– И только?

– Ну, и еще есть кое-что…

– Мы превратились в слух.

– Мне удалось узнать, что вчера вечером господин Брант, тот, что с первого этажа, уехал и пока не появлялся.

– Браво, Торо! – воскликнул Рошфор. – Все остальное ты мог бы и не рассказывать, а начать сразу с этого!

– Все не так просто, сударь. Господина Аарсена сегодня тоже никто не видел, а на стук в дверь мне не открыли.

– Черт возьми! Это уже хуже.

– Ну, и напоследок…

– Проклятье! И это еще не все?

– Господин Моленвелд точно дома, а вот его друг вчера взял лошадь из конюшни и также уехал. Больше его не видели.

– Но круг подозреваемых не стал больше, – произнес Шато-Рено, – всего три человека. Нужно узнать, кто вернется завтра.

– Вы правы, мой друг. Если предположить, что кто-то из них отправился в Амстердам, то это всего сорок лье. А до Гааги еще меньше! День туда и день обратно – завтра он должен вернуться! Вот, что, Торо…

– Торо, наверное, там уже примелькался… – с сомнением произнес Филипп.

– Я, сударь, изображал лакея, потерявшего работу. Спрашивал про жильцов в том смысле, что не нуждается ли кто в слуге…

– Да… тогда тебе не нужно больше появляться там… Пусть теперь поработают Жак и мой лодырь! Задачу мы им сами объясним, а ты расскажешь им все, что знаешь, а завтра расставишь возле того дома. Сам не светись, но будь неподалеку на подстраховке.

– Я понял, сударь.

– Ну и… если увидишь нас – не пугайся.

***

Солнечное утро было морозным. Вчерашний вечерний снег, почти сразу превратившийся в воду, сегодня оказался льдом, тонкой корочкой покрывающим лужи. Город уже давно проснулся, его деловитости не мешали ни мороз, ни снег, ни дождь; горожане и приезжие шли по своим делам, укутавшись в плащи и обходя коварные подмороженные лужи, а местные мальчишки, наоборот, норовили пробить лед, выпуская из-под него маленькие фонтаны воды. Ноги детей наверняка уже были мокрые и замершие от таких занятий, но они продолжали с упорством скакать по замершим лужам, ища все новые и не тронутые их башмаками.

Филипп подумал, что они могут заболеть. Уже пройдя мимо, он резко обернулся:

– Вы промокли и можете простудиться. Идите домой!

То ли дети не понимали по-французски, то ли их испугал вид двоих вооруженных мужчин, но все трое застыли, как истуканы, подняв головы вверх и открыв рты. Причем двое из них так и остались стоять в воде – теперь можно было не сомневаться, что их ноги стали мокрыми насквозь. «Хотел же, как лучше…» – уже пожалел, что остановился Филипп. Но тут в дело вмешался Рошфор:

– Voeten in het water, ziekte! Ga naar huis! Het huis warm!6

Возможно, дети не понимали не только по-французски, и обращаться к ним нужно было на еще каком-нибудь языке, а может быть, фламандский Рошфора оставлял желать лучшего, но они продолжали стоять застывшими статуями, словно увидели голову Горгоны Медузы. Ситуация становилась мало что нелепой, но и неприличной. Проходящие мимо горожане, с интересом наблюдавшие за мифической сценой, начали бросать неодобрительные взгляды на двух мужчин и детей, стоящих в ледяной воде.

В конце концов Рошфор, видимо немного уязвленный, что его знание фламандского не оценили, сделал свирепое лицо, схватился за шпагу и топнул ногой. Нужный результат был получен – троих мальчишек как ветром сдуло.

Небольшая таверна на Колесной улице была отличным местом для наблюдения. Из ее окон был хорошо виден сам нужный дом, вход в него и ворота конюшни. Пико прогуливался по улицам и небольшой площади рядом с домом и ждал, когда его сменит Жак, а Торо сидел у окна и не сводил взгляда с входной двери. Видимо, поэтому он вздрогнул от неожиданности, когда вдруг увидел, что рядом с ним за столом сидят двое человек.

– Ну что? – просто спросил Рошфор.

– Аарсен вернулся… – негромко ответил Торо.

– Как ты его узнал?

– Поднялся за ним, постучал, спросил не нужен ли слуга господину Аарсену.

– Судя по всему, он тебя не взял… Больше ничего?

– Ничего, сударь. Но Аарсен вернулся ранним утром, вряд ли он успел бы доехать до Амстердама или Гааги и вернуться так быстро.

– Ну, при желании… Он ведь мог и не ехать в Амстердам, а передать что нужно по эстафете… Ладно, продолжайте наблюдение. Если посланец доехал до Амстердама, то его возвращения нужно ожидать не раньше вечера. Ну а мы скоро вновь навестим вас…

Следующий визит в таверну принес новые известия.

– Сударь, оказывается Брант уже был дома, – сообщил Торо. – Я могу поклясться, что он не входил с того времени, как мы наблюдаем!

– Откуда ты узнал, что он дома?

– Так он вышел и ушел куда-то!

– А ты случайно…

– Жак пошел за ним.

– Молодцы! Вечером еще зайдем…

Уже уйдя с Колесной, Рошфор вдруг неожиданно остановился и сказал:

– Знаете, что, Шато-Рено, мы, кажется, упускаем нечто важное…

Филипп только вопросительно посмотрел на своего друга.

– Предположим, вернется гонец – это замечательно, но, вероятно, он привезет ответ или инструкции, или еще что…

– Строммер должен прийти за ними?

– Да. А мы понятия не имеем, как он выглядит. Это люди Сонвиля его знают…

– Предлагаете познакомиться?

– А почему нет? Разве мы куда спешим?

– Но как мы это сделаем?

– Чего же проще? Придем в гости… Да не переживайте, Шато-Рено, я все беру на себя…

«Золотая голова» и впрямь выглядела, как маленький дворец и снаружи, и внутри. Очень небедно одетый лакей вскочил из-за своей конторки и бросился навстречу двум дворянам, которые прошли в просторную гостиную через двери, распахнутые привратником.

– Что угодно господам? – спросил лакей профессионально-угодливым тоном. – Есть прекрасные апартаменты, если пожелаете!

– Господам угодно знать, у себя ли господин Строммер, – произнес Рошфор.

– У себя. Как прикажете доложить?

– Граф де Шале и шевалье де Лувиньи, – не моргнув глазом сказал Рошфор, а Филипп едва не вздрогнул от неожиданности.

– Одну минутку, господа! – подобострастно поклонился лакей и почти бегом пустился по солидной широкой лестнице куда-то наверх.

– Почему Шале и Лувиньи? – шепотом спросил Филипп.

– А вы что, хотели представиться собственным именем? Это излишне…

Действительно, через минуту вернулся лакей и провел их за собой на третий этаж. Перед одной из дверей остановился, постучал, услышал что-то неразборчивое и открыл ее, пропуская гостей вперед.

Рошфор и Шато-Рено вошли и увидели перед собой светловолосого с рыжиной человека с небольшой окладистой бородкой, простоватого на вид, лет, примерно, пятидесяти, среднего роста и в простом черном камзоле. Взгляд его был открытым и дружелюбным, но заметно приподнятые брови выражали некоторое недоумение.

– Чем могу служить, господа? – произнес хозяин на безупречном французском с парижским выговором.

Рошфор с еще большим недоумением оглянулся на Шато-Рено и удивленно произнес:

– Вы господин Виллем Строммер? Из Антверпена?

– Нет, меня зовут Ян Строммер, и я приехал из Амстердама.

– То-то же я не смог узнать вас… А мне сказали… – Рошфор весьма достоверно демонстрировал растерянность и неловкость. – Прошу простить, господин Строммер, за нашу досадную ошибку… Мы немедленно удалимся!

– Ну, что вы, господа, – добродушно улыбаясь, произнес Строммер, – не нужно извинений. Мне очень жаль, что я не смог быть вам полезен…

– Прощайте, господин Строммер, – отвесил легкий, слегка неуклюжий поклон Рошфор, – еще раз извините…

В гостиной на первом этаже он сунул лакею какую-то монету и быстро покинул гостиницу, будто ему и впрямь было неловко из-за своей ошибки. Филипп не отставал от Рошфора и уже на улице произнес:

– Вы могли бы с бешенным успехом играть в театрах, дамы были бы у ваших ног.

– Правда, получилось неплохо? – с юным озорством спросил Рошфор. – Я импровизировал, если что!

– Вы были великолепны, но Строммер не похож на шпиона…

– Так ведь он и не шпион, он чиновник!

– Ну хорошо: он не похож на человека, который может предать доверие…

– Олденбарневелта вы имеете ввиду?

– Его.

– Ну а я похож на человека, который может предать?

– Да.

– Черт возьми! Значит, мне тоже нужно работать над своим обликом! Делать его проще, что ли… А насчет Строммера… Я вам уже много раз говорил: внешность обманчива!

В таверне на Колесной все было, как и прежде; Торо сидел за столом, только уже не всматриваясь в окно, где по вечернему времени было совсем темно, а тихо попивая пиво из деревянной кружки и украдкой посматривая по сторонам. Жак совсем синий от холода грел руки у огня – видно, только что пришел.

– Есть новости? – спросил, подсаживаясь Рошфор.

– Кто-то пришел, но Пико не успел разглядеть, а я уже вообще ничего не видел в темноте.

– Значит, пора уходить, вряд ли Строммер придет на встречу ночью. А что узнал Жак?

– Он довел Бранта до Тополиной улицы, это у Рыбного рынка, простоял там два часа, потом довел его обратно, вот и все.

– Все в пустую, только замерз зря, – проворчал Жак, заикаясь от холода. – То был богатый дом, похоже купеческий… Вряд ли он нас интересует.

– Все, Торо, сворачиваемся и домой. Утро вечера мудренее…

Но вечер еще не кончился, отпустив слуг и Торо отдыхать, Рошфор и Шато-Рено устроили итоговое совещание у камина.

– Итак, у нас есть трое, – произнес Рошфор, – согласны?

– Это очевидно: отлучались, вернулись… Но Аар… как его?.. Аарсен и здесь не подходит, так что только двое.

– А из оставшихся двух?

– Ставлю на Моленвелда, вернее, на его друга.

– Да, ставка выигрышная… Я тоже поставил бы на него, но и остальных пока не будем сбрасывать со счетов.

– Как тогда мы определимся?

– Боюсь, без помощи господина Строммера нам будет сложно это сделать… Будем надеяться, что он навестит завтра своего друга, главное – не упустить.

– Может быть, подождать его у «Золотой головы»? – предложил Филипп. – А дальше довести до того дома?

– Можно было бы и так, если бы было потеплее. А если он вообще не выйдет? Ведь торчать у «Золотой головы» придется нам…

– Тогда остается ждать в таверне…

– Так будет лучше. И не забывайте, что он нас тоже видел, так что в дом за Строммером должен зайти кто-то из наших парней… И встать придется еще до рассвета.

***

Рассвет все пятеро встретили на небольшой площади рядом с домом на углу Колесной и Клеймовщиков. Таверна была еще закрыта, и на стук никто не открывал. Это было странно для Парижа, но в Брюсселе, видно, были другие порядки.

Час шел за часом, прогулка по ледяной площади все больше превращалась в пытку, когда наконец открылась таверна и первые трое счастливчиков, а именно: Шато-Рено, Жак и Пико пошли греться.

Теперь дело пошло немного полегче: двое все время были на улице, а остальные их меняли по очереди. Смотрели главным образом за входящими, ожидая, по сути, только одного человека. И когда почти одновременно колокола на Нотр-Дам-де-ла-Шапель и иезуитской церкви, чье название дежурившие на улице Филипп и Жак забыли, провозгласили полдень, этот человек появился.

Строммер (в этом не было теперь никаких сомнений) не спеша двигался по Клеймовщиков, не останавливаясь и не озираясь по сторонам.

– Внимание, это он! – вполголоса сказал Филипп Жаку и развернулся боком, чтобы Строммер случайно не узнал его.

– Тот, что весь в черном? На Клеймовщиков?

– Да. Давай за ним! Нужно узнать куда он зайдет!

Жаку повторять было не нужно: он неспешной походкой направился ко входу в дом, при этом ухитрялся передвигаться удивительно быстро, так быстро, что перед дверью оказался на несколько шагов раньше Строммера. Что-то сказал голландцу, что – Филипп не расслышал со своего расстояния, выслушал что-то в ответ, открыл дверь приглашая Строммера войти и вошел вслед за ним.

«Черт, – подумал Шато-Рено, – что он делает, что еще за импровизация?»

Прошло минуты три-четыре, и Жак вышел из дома, выразительно взглянул на хозяина и направился в таверну.

Когда Филипп присоединился к остальным, Жак получил разрешение начать свой отчет. Можно было не стесняться и не бояться, что их подслушают – таверна уже была полна шумного народу, спешащего согреться и пропустить по стаканчику вина или кружке пива.

– Что ты сказал ему? – первым делом спросил Шато-Рено.

– Я сказал, что он, по-видимому, хочет зайти в этот дом.

– Ничего себе! – воскликнул Рошфор. – Необычный способ следить за человеком! И что дальше?

– Он ответил, что да. Я спросил тогда, не знает ли он, здесь ли живет господин Лавуа. Он ответил, что не знает, но может спросить у своего друга. Я поблагодарил его и открыл ему дверь. Он провел меня на третий этаж и постучал в дверь, ту что справа. Ее открыл господин лет сорока…

– Ну же, Жак, что дальше? – в нетерпении произнес Рошфор.

– Господин Строммер сказал: «Здравствуйте, господин Моленвелд, вы не знаете случайно, есть ли среди ваших соседей господин Лавуа?» Но хозяин квартиры только молча помотал головой. Я извинился, поблагодарил и сказал, что спрошу у других жильцов… Потом ушел. Все…

– Черт… Черт, черт! – выругался Рошфор. – Вы были правы, Шато-Рено, – он не шпион! Человек идущий на тайную встречу не может себя так вести, не может звать за собой первого встречного, не может так по-детски светить свой контакт… Черт побери!.. Со Строммером мы вытянули пустышку…

– Извините, господин де Рошфор… – неуверенно начал Жак.

– Говори!

– Господин Строммер, конечно, меньше всего похож на шпиона, но вот тот господин, к которому он пришел – похож и даже очень…

Строммер вышел через полчаса, следить за ним не стали, пошли домой. У горящего камина гостиницы думалось лучше.

– Представим все-же, – сказал Филипп, – что Строммер и Моленвелд – те, кто нам нужны. Допустим, мы уверены, что это и есть источник утечки информации… Что делать дальше?

– Если бы у нас были доказательства этого, я имею ввиду документальные, а не результаты наших наблюдений, то мы могли бы предоставить их Олденбарневелту. Через дю Морье, скажем.

– Вряд ли у нас будут такие доказательства…

– Почти невероятно.

– Что тогда?

– Я вижу два варианта. Первый – это силовой захват, так сказать, на месте преступления. Тогда они, возможно, во всем признаются, а дальше – дело политиков.

– Второй вариант – сдать все, что у нас есть по ним испанцам?

– У вас это вызывает неприятие?

– Не хотелось бы вообще иметь дело с испанцами… – хмуро ответил Шато-Рено.

– А нам и не придется. Они все сделают сами… На самом деле это лучший исход для такого дела.

– Завтра снова переговоры…

– Предлагаю сегодняшний вечер посвятить Сонвилю, узнаем, что он нашел по де Фуа.

– Расскажем ему про Строммера?

– Почему нет? Нужно решить, что делать завтра…

***

Сонвиль был один, как обычно аккуратный и невероятно унылый; подобие улыбки, слегка оживившее его лицо, вероятно означало воодушевление:

– Люди еще работают, но за вчера собрали изрядно.

– Излагайте! – сказал Рошфор.

– Во-первых, Масляная – выяснили наконец к кому заходил де Фуа. Некий Теодор Тиммерманс.

– И кто он?

– Точно неизвестно. Соседи знают мало и говорят разное – то ли бывший торговец, то ли покинувший дело ткач… выясняем. Сегодня, может, и выясним. Ему около сорока, возможно чуть больше, живет на Масляной уже полгода, а может и дольше – почти все его соседи поменялись… Иногда уезжает на несколько дней.