Она знала

Глава первая: Звуки за стеной

Все началось со звука.

Не с крика, не с грохота падающего тела, не со зловещего шепота за дверью. Нет. Все началось с приглушенного, монотонного, навязчивого звука, доносившегося сквозь стену. Скорее всего, это работала дрель. Или шлифовальная машинка. Что-то, что вибрирует, гудит низким, раздражающим тоном, входя в резонанс с костями черепа.

Алиса Лазарева зажмурилась и сильнее вжалась в подушку, пытаясь заткнуть уши не руками, а силой мысли. Бесполезно. Звук был материален. Он проникал повсюду. В чашку с остывшим чаем на тумбочке, в страницы раскрытой книги, в виски, которые с каждой секундой начинали ныть все сильнее.

Семь утра. Воскресенье. Для кого-то – день отдыха, долгого, сладкого, законного ничегонеделания. Для Алисы же этот звук был последней каплей в длинной череде бессонных ночей и тревожных дней. Последней соломинкой, которая с грохотом ломала хребет верблюду её терпения.

Она лежала на спине и смотрела в потолок. В панельной «девятиэтажке» на окраине города потолки были низкими, давящими. Призрачные разводы от когда-то протекших сверху труб складывались в знакомый с детства узор – профиль старика с крючковатым носом. В детстве она боялась этого старика, представляла, что он следит за ней по ночам. Теперь же он был частью пейзажа её одиночества, таким же немым и неизменным, как пятно на стене напротив кровати.

Шум за стеной прекратился так же внезапно, как и начался. Наступившая тишина оказалась оглушительной. В ушах звенело. Алиса прислушалась. Ничего. Только собственное неровное дыхание и отдаленный гул города, пробуждающегося ото сна.

Она глубоко вздохнула и села на кровати. Комната была залита холодным сентябрьским светом, пробивавшимся сквозь незанавешенное окно. Пылинки танцевали в лучах, как микроскопические балерины. Беспорядок, царивший вокруг, – стопки книг на полу, груда одежды на стуле, пустая пиццерия на письменном стеле – говорил о затянувшейся апатии. Алиса встала, натянула на себя большой вязаный кардиган, пахнущий пылью и одиночеством, и побрела на кухню, чтобы заварить кофе. Крепкого. Очень крепкого.

Квартира была тихой и пустой. Слишком тихой. Слишком пустой. После развода с Марком прошло уже полтора года, но она до сих пор не могла привыкнуть к этой тишине. Раньше её наполнял его громкий смех, звук футбола по телевизору, его бесконечные разговоры по телефону. Теперь – лишь тиканье часов на кухне и её собственные шаги, гулко отдающиеся в пустоте.

Она стояла у окна, смотря на серый двор, на кривые ряды машин, на детскую площадку, где еще никого не было, и пила свой горький кофе. Мысли путались, возвращаясь к вчерашнему разговору с сестрой.

«Тебе нужно выходить в люди, Ась. Завести хобби. Может, записаться на йогу? Или на курсы керамики? Ты зациклилась. Тебе же хуже».

Легко сказать. «Выходить в люди». Какие люди? Коллеги по редакции, с которыми она общалась исключительно по рабочим вопросам? Случайные знакомые? Она была писателем-призраком, литературным негром, чьим именем не пестрели обложки. Она писала тексты для других – мемуары для скучающих жен олигархов, сценарии для второсортных сериалов, которые потом благополучно забывала. Её собственный роман, над которым она билась три года, застрял на середине и покрывался пылью, как и всё в этой квартире.

Её жизнь стала такой же серой и беззвучной, как эта панельная коробка. Пока не появилась Она.

Соседка.

Вера Степанова. Именно оттуда, из-за стены слева, доносился этот чудовищный звук.

Вера въехала три месяца назад. Квартира напротив много лет стояла пустой, и Алиса уже привыкла к тишине по ту сторону стены. Появление нового жильца сначала даже обрадовало её. Возможно, это будет милая пожилая пара? Или молодая семья с ребенком? Хоть какое-то оживление в этом унылом подъезде.

Но появилась Она. Одна. Ни мужа, ни детей, ни друзей, которые бы приходили в гости. Как и Алиса.

Первая их встреча состоялась в лифте. Алиса возвращалась из магазина с тяжелыми пакетами. Двери лифта открылись на первом этаже, и на пороге стояла Она. Высокая, почти до самого потолка кабины, худая, даже костлявая. Волосы цвета воронова крыла, собранные в тугой, идеально гладкий пучок на затылке. Лицо – бледное, почти прозрачное, с резкими, неженственными скулами и тонкими, бескровными губами. Но главное – глаза. Светло-серые, почти ледяные. Они не выражали ровным счетом ничего. Ни любопытства, ни приветливости, ни смущения. Они просто… смотрели. Уставились на Алису с таким безразличным, почти лабораторным интересом, что та невольно отступила на шаг.

– Этаж? – хрипловатым, низким голосом спросила женщина, нажимая кнопку.

– Шестой, – выдавила Алиса.

Они ехали молча. Алиса чувствовала на себе этот взгляд, тяжелый и неотрывный. Она смотрела в пол, на свои пакеты, на мигающие цифры над дверью – куда угодно, лишь бы не встречаться с этими ледяными глазами.

– Я ваша новая соседка, – сказала женщина, когда лифт остановился. – Вера Степанова.

– Алиса, – пробормотала та в ответ.

– Очень мило, – без тени милости в голосе констатировала Вера и вышла первой, не предложив помощи с пакетами.

С тех пор их пути пересекались редко. Но Алиса чувствовала её присутствие постоянно. Словно какой-то новый, тяжелый магнитный полюс появился в поле её жизни, искажая всё вокруг.

И звуки. Эти странные звуки из её квартиры.

Это не была обычная жизнь за стеной. Не голоса телевизора, не смех, не ссоры, не топот. Это было что-то другое. Монотонный гул, похожий на работу какого-то станка, который включался всегда в самое неурочное время – глубокой ночью или ранним утром. Стук. Не случайный, а ритмичный, отмеряющий какой-то свой, неведомый такт. И тишина. Глубокая, мертвая тишина, которая порой длилась сутками и пугала куда больше любого шума.

Алиса вздрогнула от резкого звонка в дверь. Сердце ёкнуло и забилось где-то в горле. Она посмотрела на часы. Восемь утра. Кто это может быть?

Она подошла к двери и осторожно заглянула в глазок.

На площадке стоял незнакомый мужчина лет сорока пяти. Лицо усталое, помятое, в легкой щетине. Он был одет в темное пальто поверх спортивного костюма. В руках – блокнот. Рядом с ним – участковый уполномоченный, старый знакомый всего подъезда, дядя Миша, которого все звали просто Участковым. Его лицо было красношеим и озабоченным.

Алиса, не открывая цепочки, приоткрыла дверь.

– Да?

– Здравствуйте, – произнес незнакомый мужчина. Голос у него был глухой, профессионально-безразличный. – Извините за беспокойство в такое раннее время. Меня зовут Игорь Владимирович Макаров, я следователь. Это ваш участковый. Можно задать вам несколько вопросов?

Ледяная игла страха кольнула Алису под ложечку. Следователь? Что ему нужно? Рядом с ней? Она машинально кивнула и, дрожащими пальцами сняв цепочку, распахнула дверь.

– Что случилось? – спросила она, и её собственный голос показался ей чужим и слабым.

– В вашем доме произошло серьезное происшествие, – сказал Макаров, заходя в прихожую. Его глаза, быстрые и внимательные, мгновенно оценили обстановку: беспорядок, пыль, её испуганное лицо. – Ночью была убита ваша соседка по площадке, Анна Петровна Семёнова.

Алиса прислонилась к косяку, чтобы не упасть. Анна Петровна? Милая, тихая старушка с седьмого этажа, которая угощала всех домашним вареньем и вечно переживала, что её кошка Мурка убежит в подъезд? Убита?

– Как?.. Кто?.. – смогла выговорить она.

– Это выясняется, – сухо ответил Макаров. – Вы вчера вечером или ночью не замечали ничего подозрительного? Незнакомых людей в подъезде? Шума? Криков?

Алиса замерла. Её мысли немедленно рванулись туда, куда им и следовало рвануть. К ней. К Вере. К этим странным, нечеловеческим звукам.

– Я… я слышала шум, – проговорила она, и слова показались ей предательски громкими. – Не вчера, а сегодня, утром. Где-то в шесть, наверное. Какую-то дрель. Или что-то похожее.

Макаров внимательно на неё посмотрел.

– Откуда доносился шум?

Алиса молча указала пальцем на стену, за которой обитала Вера Степанова.

– От соседки. От Веры.

– И часто у неё бывает такой шум? – уточнил следователь, делая пометку в блокноте.

– Да… то есть нет… – Алиса запнулась. Она понимала, как это звучит. Как слова одинокой, невыспавшейся, нервной женщины. – Он бывает. Но всегда в странное время. И он… он какой-то не такой. Не бытовой.

Макаров и Участковый переглянулись.

– Понятно, – сказал следователь без тени понимания в голосе. – А саму госпожу Степанову вы сегодня не видели?

– Нет.

– Спасибо. Вы нам очень помогли, – он сухо кивнул и повернулся к выходу. Участковый бросил на Алису взгляд, в котором читалась казенная жалость.

Дверь закрылась. Алиса осталась стоять посреди прихожей, чувствуя, как колени подкашиваются от слабости. Убийство. Прямо здесь, в её доме. И эта женщина… эта Вера…

Она подошла к стене, прислонилась к ней лбом. Штукатурка была холодной. Она прислушалась. Полная тишина. Та самая, мертвая тишина, которая теперь наполнялась новым, жутким смыслом.

Весь день Алиса провела как во сне. Она не могла работать, не могла читать, не могла думать ни о чем, кроме Анны Петровны и ледяных глаз Веры Степановой. Она пыталась вспомнить хоть что-то ещё из вчерашнего вечера, но в памяти был лишь туман: она допивала последние страницы чужого сценария, пила чай, смотрела в окно на темнеющий город. Ни криков, ни звуков борьбы, ничего.

К вечеру нервы сдали окончательно. Она понимала, что не сможет уснуть, зная, что по ту сторону стены находится… что? Кто? Возможно, убийца? Она чувствовала себя параноиком, но этот страх был сильнее голоса разума.

Она вызвала наряд полиции. Сказала, что слышит подозрительные звуки из квартиры соседки и опасается за её жизнь. Голос у неё дрожал, и она сама понимала, насколько это смешно и нелепо.

Дежурная бригада приехала минут через сорок. Двое усталых офицеров, явно видавших виды.

– Опять эта, с шестого, – пробурчал один из них Участковому, который, вздыхая, поднялся вместе с ними. – Дамочка с фантазиями.

Они постучали в дверь Веры. Алиса наблюдала через глазок, затаив дыхание.

Дверь открылась. На пороге стояла Вера. Она была в темном халате, на этот раз её волосы были распущены по плечам, что делало её лицо еще более бледным и острым. Она выглядела абсолютно спокойной.

– Да? – её низкий голос прозвучал ровно.

– Извините за беспокойство, гражданка Степанова, – сказал Участковый. – Ваша соседка обеспокоена, слышала какие-то шумы. Решили проверить, всё ли в порядке.

Вера медленно перевела свой ледяной взгляд на дверь Алисы, словно могла видеть сквозь дерево. Алисе стало жутко.

– Всё в порядке, – ответила Вера. – Я занималась уборкой. Пылесосила. Видимо, звук проникает через стену. Панельные дома, вы понимаете.

Её ответ был идеально логичным, спокойным, даже с оттенком легкой насмешки. Полицейские переглянулись.

– Всё ясно? – спросила Вера, и в её голосе впервые прозвучала стальная нотка.

– Да, да, извините ещё раз, – засуетился Участковый.

Дверь закрылась. Полицейские, бросив на дверь Алисы неодобрительные взгляды, ушли. Алиса отлично слышала, как один из них в лифте сказал: «Одна дура старая померла, а эта теперь крышей поехала. То шум, то ещё что-то…»

Она отшатнулась от двери, чувствуя прилив жгучего стыда и унижения. Они не поверили ей. Они приняли её за истеричку. А Вера… Вера была так спокойна. Слишком спокойна.

Алиса заварила себе успокоительного, но пить его не стала. Вместо этого она подошла к окну в гостиной, которое выходило во двор, и задернула штору. И тут её взгляд упал на подоконник.

Она замерла, и кровь застыла в жилах.

На белом пластике подоконника, прямо у щели рамы, лежал небольшой, тускло поблескивающий в свете уличного фонаря предмет.

Это был пуговица. Маленькая, металлическая, в форме цветка с острыми, сильно загнутыми лепестками. Один из лепестков был слегка погнут, и на нем, словно прилипшая темная пыльца, виднелось крошечное пятнышко. Пятнышко ржаво-коричневого цвета.

Алиса, не дыша, протянула руку. Пальцы дрожали. Она подняла пуговицу. Она была холодной. И это пятно… оно было липким. Ещё не до конца высохшим.

Она вспомнила. Вчера, днём, она видела Анну Петровну в подъезде. Та несла банку с вареньем для кого-то из соседей. На её стареньком синем кардигане… да, точно! Были именно такие пуговицы. Необычной формы. Цветы.

Сердце Алисы заколотилось, стуча в висках тяжёлым, неровным молотом. Она посмотрела на окно. Оно было закрыто, но не на замок. Старая рассохшаяся рама, её часто заклинивало. Небольшой щели было достаточно…

Она отшатнулась от подоконника, судорожно сжав пуговицу в ладони. Она обожгла кожу своим холодным прикосновением.

Эта пуговица могла оказаться у неё только одним путем. Его вырвали. С силой. И оно пролетело несколько метров по воздуху с седьмого этажа и попало точно к ней на подоконник. Совпадение? Возможно.

Но тогда… почему оно здесь? Сейчас? И это пятно…

Алиса медленно разжала ладонь. В тусклом свете комнаты пятно на пуговице казалось черным. Как запекшаяся кровь.

Она подняла глаза и снова посмотрела на стену, за которой жила Вера Степанова. Тишина за стеной была теперь зловещей, насыщенной, многослойной. Это была тишина ожидания. Тишина наблюдения.

И в этот момент до Алисы дошла простая, ужасающая истина.

Улики – шум, который слышала только она, её неадекватное поведение, её звонок в полицию, а теперь вот эта пуговица, найденная у неё в квартире… Всё это указывало не на Веру Степанову.

Всё указывало на неё саму.

Она была не следователем. Она была главной подозреваемой в этой пьесе. И её соседка, с её ледяным спокойствием, была либо гениальной убийцей, которая мастерски подставляла её, либо…

Либо Алиса и правда сходила с ума.

Она сжала пуговицу так сильно, что острый лепесток впился ей в ладонь, вызвав короткую, ясную боль. Боль была реальной. Пуговица была реальной.

И это означало, что реальной была и угроза.

Она знала. Теперь она знала наверняка. Что бы ни происходило, её соседка – не та, за кого себя выдает. Игра началась. И ставка в этой игре – её жизнь, её свобода и её рассудок.

Алиса медленно опустилась на пол возле стены, прижалась к ней спиной, словно ища защиты у холодного бетона, и замерла, прислушиваясь к тишине, которая теперь звучала как безмолвный смех её новой соседки.

Глава вторая: Невидимая клетка

Пуговица лежала на ладони, как остывший уголек. Крошечный металлический цветок с изогнутыми, ранящими лепестками. Темное пятно на одном из них казалось теперь все более очевидным, более зловещим. Это была кровь. Алиса почти не сомневалась. Кровь Анны Петровны.

Мысли метались в голове, сталкиваясь друг с другом, как перепуганные птицы в стеклянной ловушке. Кто-то подбрасывает улики. Кто-то хочет её подставить. Вера. Должна быть Вера. Но как? Как она могла забросить эту пуговицу точно на её подоконник? Седьмой этаж… ветер… нелепая случайность… Нет. Слишком невероятно.

А может… Может, это она сама?

Ледяная мысль пронзила её, заставив содрогнуться. Она почти не помнила вчерашний вечер. Она была измотана, выпила снотворное. А что, если она встала, вышла из дома? Что, если она… Нет. Это было абсурдно. Она не знала Анну Петровну достаточно хорошо, чтобы желать ей зла. У неё не было мотива. Но разве сумасшествие нуждается в мотиве?

Паранойя. Так сказал бы психотерапевт. Ей давно советовали сходить к специалисту. После развода, после того как творческий кризис поглотил её целиком. «Ты строишь себе клетку, Алиса, – говорила сестра. – И запираешься в ней сама».

Теперь эта клетка обрела стены, потолок и ужасающие очертания. И за стеной, в соседней клетке, сидел хищник, который знал, как нажать на рычаги её страха.

Паника, острая и тошнотворная, подкатила к горлу. Нужно было избавиться от пуговицы. Немедленно. Выбросить, уничтожить, стереть в порошок. Она не могла оставлять у себя эту улику. Если полиция решит обыскать её квартиру… Мысль заставила её похолодеть.

Она метнулась на кухню, схватила со стола спички, судорожно потянула ящик с мусорными пакетами. Руки дрожали. Она засунула пуговицу в пустой полиэтиленовый пакет, смяла его, затем еще один, и еще. Получился тугой, невнятный комок. Сжечь? Нет, дым, запах. Смыть в унитаз? Заклинит. Остается только выбросить. Подальше от дома.

Она набросила на плечи тот же старый кардиган, сунула комок с пуговицей в карман, схватила ключи и выскочила из квартиры, даже не взглянув в глазок.

Подъезд встретил её гробовой тишиной. Лифт, медленно и скрипя, повез её вниз. Она стояла, прижавшись спиной к стене, и чувствовала, как комок в кармане давит на бедро, словно раскаленный шар. Каждый звук – скрип тросов, голос из радиоприемника консьержки на первом этаже – заставлял её вздрагивать.

Она вышла во двор. Было прохладно, ветер гнал по асфальту охапки пожухлых листьев. Двор был пуст. Лишь на лавочке у подъезда сидел старик с собакой, но он не смотрел в её сторону. Алиса, стараясь двигаться естественно, прошла мимо детской площадки, свернула за угол дома, к большому мусорному контейнеру.

Сердце колотилось где-то в горле. Она оглянулась. Никого. Рука судорожно нырнула в карман, вытащила комок. Ещё один быстрый взгляд вокруг – и она швырнула его в открытый бак, в самую гущу других пакетов и объедков.

Облегчения не наступило. Лишь новый виток страха. А что, если кто-то видел? Что, если за ней наблюдают? Она резко обернулась, вглядываясь в окна домов, в темные подъезды. Ничего. Только струйка дыма из трубы на крыше, да занавеска колыхнулась на одном из этажей. Пятый? Шестой? Ей почудилось, что за стеклом мелькнуло бледное лицо с темными волосами. Вера? Или ей снова померещилось?

Она почти побежала обратно к подъезду, чувствуя себя воришкой. В лифте ловила отражение в грязной металлической стенке: испуганное лицо, растрепанные волосы, огромные глаза. Она выглядела именно так, как должна выглядеть виновная.

Вернувшись в квартиру, она заперла дверь на все замки, в том числе на редко используемую цепочку, и прислонилась к ней, пытаясь отдышаться. Тишина. Все та же давящая, все слышащая тишина. Теперь она знала – это не отсутствие звука. Это звук наблюдения.

Она подошла к стене, разделявшей её с Верой. Приложила ладонь к холодным обоям. И замерла. Оттуда, из-за стены, доносился едва уловимый, монотонный звук. Не дрель, не стук. Что-то другое. Похожее на… скрип? Скрип пера по бумаге? Или ножа по точильному камню? Ровный, методичный, без перерыва. Он вползал в сознание, заполняя собой всё пространство, как вода заполняет трюм тонущего корабля.

Это сводило с ума. Она не выдержала, стукнула кулаком по стене.

– Замолчи! – крикнула она, и её голос прозвучал хрипло и жалко в пустой квартире.

Звук прекратился мгновенно. Наступила шоковая тишина, ещё более невыносимая. Она ждала. Ждала ответного стука, голоса, чего угодно. Но ничего не последовало. Только её собственное сердцебиение, отдававшееся в ушах.

Это была игра. И Вера правила в неё одна, устанавливая правила, меняя их по своему желанию.

Алисе нужно было говорить с кем-то. С живым человеком. Со здравомыслящим человеком, который вернул бы её на землю. Она схватила телефон, с трудом найдя в списке контактов нужный номер, и нажала кнопку вызова.

Трубку подняли после второго гудка.

– Ась? – послышался бодрый, немного сонный голос сестры. – Редкий гость. Что случилось?

Услышав родной голос, Алиса чуть не расплакалась. Она сглотнула ком в горле.

– Кать… у нас тут… тут произошло ужасное, – она начала запинаться, слова путались. – Убили соседку. Старушку с седьмого этажа.

На том конце провода наступила тишина.

– Боже правый… Алиса, ты в порядке? Что за чудовищность? – в голосе сестры появились ноты тревоги.

– Я… я не знаю. Ко мне приходил следователь. Расспрашивал. А потом я… я нашла у себя…

Она остановилась. Она не могла сказать о пуговице. Это звучало бы как признание.

– Я подозреваю свою соседку. Новую. Веру Степанову. Она какая-то… странная. Жуткая. И звуки от неё всё время идут странные. Я вызвала полицию, но они…

– Ты вызвала полицию на соседку? – Катя перебила её, и её тон сменился с сочувствующего на настороженный. – Ась, послушай себя. Убийство. Странная соседка. Полиция… Ты себя слышишь?

– Но я же не параноик! – почти взвизгнула Алиса. – Она правда ужасная! Ледяная какая-то! И смотрит сквозь тебя!

– Хорошо, хорошо, не кипятись, – Катя заговорила мягче, тем тоном, которым успокаивают детей или душевнобольных. – Просто… это очень серьезное обвинение. Может, она просто нелюдимая? Может, у неё работа такая? Ночные смены? Шум – это, конечно, неприятно, но не повод записывать человека в маньяки.

– Ты мне не веришь, – прошептала Алиса с горьким пониманием.

– Я верю, что ты напугана. И что ты переживаешь. Это же страшно – такое рядом. Но прыгать к самым худшим выводам… Ась, ты же сама пишешь про такие сюжеты. Твоё воображение… оно иногда тебя заносит.

Это было ударом ниже пояса. Справедливым, но оттого не менее болезненным.

– Мое воображение тут ни при чем, – попыталась она сказать уверенно, но вышло слабо.

– Слушай, может тебе ко мне переехать? На недельку? Просто отдохнуть, прийти в себя. Серёжа будет рад, дети заскучали по тёте.

Дети. Шумный, любящий дом сестры. Это было бы раем. Побегом. Но побегом означало бы признание поражения. Признание, что она не справляется. Что она сбегает от тени за стеной.

– Нет… нет, Кать, спасибо. Я… я справлюсь. Просто нужно было услышать голос.

– Точно? – в голосе сестры звучало сомнение. – Ладно. Но если что – сразу звони. В любое время. И… Ась, будь осторожна, хорошо? Не делай ничего резкого. Не лезь к этой соседке.

Они поговорили ещё несколько минут о пустяках, но разговор не клеился. Алиса чувствовала, что сестра на том конце провода лишь делает вид, что верит ей, а на самом деле уже гуглит симптомы нервного срыва.

Она положила трубку. Одиночество накатило с новой силой. Она была одна в этой клетке. Совсем одна.

Вечер опустился на город, чернильный и беспросветный. Алиса не включала свет. Она сидела в кресле в гостиной, в темноте, и смотрела на стену. Там, за бетоном и обоями, была Она. Что она делала? Спала? Читала? Точила нож? Смеялась над ней?

Алиса не помнила, когда уснула. Её сон был беспокойным, обрывистым. Ей снился детский дом. Длинные коридоры, пахнущие капустой и хлоркой, и девочка с бледным лицом и огромными глазами. Её единственная подруга. Вымышленная подруга. Ту, с которой она разговаривала по ночам, когда становилось особенно страшно. Ту, которую звали…

Она резко проснулась. В квартире было темно. Часы на микроволновке показывали тринадцать минут четвертого. Она замерла, прислушиваясь. Сквозь сон она уловила то, что разбудило её. Звук.

Не из-за стены.

Он доносился из прихожей.

Тихий, осторожный, металлический скрежет. Такой, какой издает ключ, когда его вставляют в замочную скважину не с той стороны.

Кто-то пытался открыть её дверь.

Сердце Алисы остановилось, а затем рванулось в бешеной скачке. Она затаила дыхание, превратившись в слух. Скребущий, царапающий звук повторился. Кто-то снаружи явно пытался подобрать ключ или вскрыть замок. Медленно, профессионально, не спеша.

Страх сковал её, пригвоздил к креслу. Она не могла пошевелиться, не могла крикнуть. Она могла только слушать этот ужасный, настойчивый скрежет.

Потом звук прекратился.

Наступила пауза, длинная и мучительная.

Алиса сидела, не дыша, вся превратившись в ожидание.

И тогда она услышала это.

Тихий, едва уловимый смешок. Прямо за дверью. Женский, низкий, знакомый до мурашек. Смешок, полный ледяного презрения и торжества.

Затем – шаги. Тихие, удаляющиеся по бетонной лестнице. Не к лифту. Вниз.

Прошло ещё пять минут, прежде чем Алиса смогла пошевелиться. Она подкралась к двери, вся дрожа, как в лихорадке, и прильнула к глазку.

Коридор был пуст. Тусклый свет лампочки освещал грязный пол и дверь квартиры напротив. Дверь Веры Степановой.

Она медленно, стараясь не производить ни малейшего шума, опустилась на пол, прислонившись спиной к двери. Смех ещё звенел у неё в ушах. Он был настоящим. Она не спала. Она слышала его совершенно явственно.

Это была не паранойя. Это была война. И первый выстрел прозвучал.

Она просидела так до самого утра, пока за окном не посветлело. Её тело ныло от напряжения и неудобной позы, но в голове, наконец, прояснилось. Страх никуда не делся, но к нему добавилась новая, холодная и ясная решимость.

Они не поверили ей. Все – ни полиция, ни сестра. Они видели лишь одинокую, несправляющуюся женщину с богатым воображением.

Что ж. Значит, ей придется действовать в одиночку.

Она поднялась с пола, подошла к письменному столу и отодвинула груду бумаг. Под ними лежала старая, потрёпанная тетрадь в плотной синей обложке. Её детский дневник. Та самая тетрадь, которую она не открывала лет двадцать. Та самая, где были записаны все её разговоры с воображаемой подругой. С той, что жила в её голове, когда реальный мир становился невыносимым.

Ей нужно было вспомнить. Вспомнить каждую деталь. Потому что всё это было как-то связано. Щемящее чувство дежавю, которое она испытывала каждый раз, глядя на Веру, было не случайным. Ледяные глаза, низкий голос, ощущение опасности…

Она провела пальцами по потрёпанной обложке, чувствуя, как подступает давно забытое чувство – смесь страха и сладкого утешения.

Она открыла тетрадь. Пахнуло пылью и старыми страницами. Детский, корявый почерк. Первые строчки: «Сегодня ко мне пришла моя новая подруга. Её зовут…»

Алиса замерла, вглядываясь в выцветшие чернила.

Имя было тщательно зачёркнуто. В несколько слоёв, с таким остервенением, что бумага порвалась в этом месте. Остался лишь зияющий провал.

Но чуть ниже, на полях, её собственной, уже взрослой рукой было написано всего одно слово, от которого у неё похолодела кровь.

«Степанова».

Она отшатнулась от тетради, как от раскаленного железа. Рука сама потянулась к мобильному телефону. Она не могла хранить эту информацию при себе. Это было уже не уликой, а признанием в собственной невменяемости. Она быстро сфотографировала страницу, загрузила изображение в новое письмо и отправила его на свою собственную почту. В поле «Кому» она машинально, по старой привычке, ввела первый адрес, который пришел на ум – служебную почту своего бывшего мужа, Марка. Они иногда переписывались по рабочим вопросам, и его адрес сохранился в памяти.

Она нажала «Отправить» и только потом осознала, что сделала. Но было уже поздно. Письмо ушло.

В ту же секунду в тишине квартиры раздался резкий, пронзительный звук.

Звонок в дверь.

Алиса вздрогнула и уронила телефон. Она обернулась, сердце снова заколотилось. Кто это? Следователь? Участковый? Или… Она?

Она медленно, как во сне, подошла к двери и заглянула в глазок.

На площадке никого не было.

Но на полу, прямо перед её порогом, лежал небольшой белый конверт.

Алиса, не дыша, отключила сигнализацию и, не открывая цепочку, приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы просунуть руку и поднять его.

Конверт был плотный, глянцевый. На нём не было ни имени, ни адреса. Она захлопнула дверь, заперла её и, вернувшись в гостиную, дрожащими пальцами вскрыла конверт.

Внутри лежала единственная фотография.

Старая, потрёпанная, цветная фотография из девяностых. Две девочки лет одиннадцати стоят, обнявшись, на фоне унылого кирпичного здания с табличкой «Детский дом № 3». Одна девочка – это она, Алиса. Худая, с косичками и испуганными глазами.

Вторая девочка… Высокая, худая, с очень бледным лицом и тёмными волосами, собранными в тугой хвост. И глаза. Светло-серые, ледяные, смотрящие прямо в объектив с тем же безразличным, пронизывающим взглядом.

С той самой девочкой из её сна. С её вымышленной подругой.

Внизу фотографии, на белом поле, было написано аккуратным, безличным почерком:

«Никто не поверит сумасшедшей. Перестань копать. Или мы напомним всем, кто ты на самом деле».

Алиса опустилась на пол, сжимая в руках фотографию. Мир плыл и колебался вокруг. Вымышленная подруга из детства. Вера Степанова. Убийство. Угрозы.

Это не было игрой. Это было мщение. Но за что?

И самое главное – кто эти «мы»?

Глава третья: Тень из прошлого

Пол под ногами всё ещё качался, как палуба корабля во время шторма. Алиса сидела на холодном паркете, сжимая в пальцах зловещую фотографию. Девочки смотрели на неё с выцветшей бумаги – она сама, испуганная и хрупкая, и Та, с ледяным взглядом взрослой женщины в детском лице. Вымышленная подруга. Оживший кошмар.

«Никто не поверит сумасшедшей».

Слова пылали у неё в мозгу, выжигая всё, кроме животного страха. Они знали. Они знали о её прошлом, о детском доме, о том, что она годами прятала ото всех, даже от Марка. О тетрадке с зачёркнутым именем. Они вытащили это на свет, как достают из-под камня мерзких, слепых червей, чтобы использовать против неё.

Кто они? Вера? И этот загадочный «мы»? Существовал ли он вообще или это был лишь психологический приём, призванный окончательно сломать её, заставить почувствовать себя окружённой со всех сторон?

Она подняла голову и посмотрела на стену. Тишина за ней была теперь иной. Насыщенной, ядовитой, торжествующей. Она представляла себе Веру по ту сторону. Стоящую так же, прислонившись лбом к холодному бетону, с тонкой улыбкой на бескровных губах. Читающую её мысли. Наслаждающуюся её паникой.

Нет. Нет, это не могло быть правдой. Она не была сумасшедшей. Она помнила ту девочку. Помнила смутно, обрывками, как помнят страшный сон через несколько часов после пробуждения. Помнила чувство холода, исходящее от неё, её странную, недетскую молчаливость, её умение появляться и исчезать бесшумно, как тень. Другие дети её побаивались и обходили стороной. Алиса же, самая тихая и запуганная, потянулась к ней, как к родственной душе. Они стали неразлучны. Но это была странная дружба – без ссор, но и без тепла, без общих секретов, но с ощущением какой-то тайны, которую хранила эта девочка.

А потом её не стало. Просто исчезла однажды. Воспитатели говорили, что её перевели в другое учреждение. Алиса долго плакала, а затем… затем начала стирать её из своей памяти. Вымарывать имя из дневника. Превращать в вымысел. Так было проще. Так было безопаснее.

И вот теперь она вернулась. Взрослая. Реальная. И явно желающая мести. Но за что?

Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Резкий, требовательный, не оставляющий места для сомнений – за дверью стояли не сантехники и не курьеры.

Алиса вздрогнула, судорожно сунула фотографию под ближайшую стопку книг и, поправив волосы, побрела открывать. Сердце бешено колотилось, предчувствуя беду.

На пороге стоял следователь Макаров. На этот раз он был не один. С ним был более молодой, крепко сбитый оперативник с непроницаемым лицом. Сам Макаров выглядел ещё более усталым и помятым, чем утром, но в его глазах появился новый, острый и цепкий блеск.

– Алиса Сергеевна, – кивнул он без предисловий. – Мы вынуждены побеспокоить вас снова. Можно войти?

Это не был вопрос. Это была вежливая форма приказа.

Алиса молча отступила, пропуская их в прихожую. Двое мужчин входили, заполняя собой и без того небольшое пространство. Оперативник бегло, профессиональным взглядом окинул помещение, будто составляя план местности.

– Что случилось? – спросила Алиса, и её голос прозвучал хрипло и неестественно громко.

– Ведётся расследование, – уклончиво ответил Макаров. Его взгляд упал на её руки. Она посмотрела вслед – её пальцы дрожали. Она сжала их в кулаки. – У нас появилась новая информация. В связи с этим мне понадобится взять официальные показания. И… – он сделал небольшую паузу, – мы бы хотели осмотреть вашу квартиру. С вашего разрешения, разумеется.

«Никто не поверит сумасшедшей».

– Осмотреть? Но почему? – попыталась она возразить, но это прозвучало слабо и виновато.

– Процедура, – безмятежно сказал Макаров. – Исключительно для вашего же блага. Чтобы снять все возможные подозрения. Вы же не против?

Он смотрел на неё своими усталыми, всевидящими глазами, и она понимала – отказ будет равносилен признанию вины. Они уже что-то знают. Возможно, кто-то видел, как она выбрасывала тот злополучный пакет. Или… Или они нашли что-то ещё.

– Я… конечно, нет, – прошептала она, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – Просто… у меня беспорядок.

– Ничего страшного, – Макаров сделал едва заметный знак оперативнику, и тот двинулся вглубь квартиры.

Начался кошмар. Алиса сидела на краешке стула на кухне, а следователь Макаров, достав диктофон и блокнот, задавал свои бесконечные вопросы. Они казались простыми, даже бытовыми, но каждый был ловушкой.

– Подтверждаете, что вчера вечером, с восьми до одиннадцати, находились дома одни?

– Да.

– Чем занимались?

– Работала. Писала.

– Слышали ли что-то подозрительное? Шум из квартиры Анны Петровны? Крики?

– Нет… Я была в наушниках. Слушала музыку.

– А что слушали? – его вопрос прозвучал невинно.

Алиса замялась. Она не помнила. Что она слушала вчера? Требовательную симфонию Малера или лёгкий джаз? Её память была дырявым решетом.

– Кажется, классику, – неуверенно выдохнула она.

– Понимаю. А ваша соседка, Вера Степанова, она часто слушает музыку? Или производит шум?

– Да… нет… то есть иногда. Странный шум. Как будто что-то точит или… – она запнулась, понимая, что снова звучит как параноик.

– Или? – мягко подтолкнул её Макаров.

– Не знаю. Просто шум, – сдалась она.

Тем временем оперативник методично, комнату за комнатой, изучал её жилище. Он не рылся в вещах, не переворачивал всё вверх дном, но его внимательный взгляд ничего не пропускал. Он смотрел на подоконник. Задержался на книжных полках. Заглянул в мусорное ведро. Алиса с ужасом ждала, что он вот-вот достанет из-под книг ту самую фотографию.