Где распускается алоцвет

Размер шрифта: 13

Глава 1
Встреча

Обычно Альке очень нравилась осень.

Но с этой не заладилось.

Конец лета выдался холодный, сухой. Листва на деревьях не желтела даже, а становилась коричнево-серой, закручивалась и отваливалась. Её никто не убирал; во дворе под ногами шуршало, а когда позавчера мальчишки подожгли газон, она вспыхнула вся разом, и дымом заволокло полрайона.

С тех пор на языке был привкус пыли и гари, а голова болела.

Небо казалось зеленоватым; облака иногда вспучивались на горизонте, но их быстро куда-то сдувало. В столице день ото дня становилось тревожнее и тревожнее: с весны все новостные сводки начинались с перечисления новых жертв Костяного. Сначала писали, что это серийный убийца; потом, когда стало ясно, что ни один человек, ни два, ни даже целая банда такое учинить не способны, объявили, что в регионе появился упырь. Цены на серебро взлетели; шарлатаны на каждом углу предлагали очень действенные обережные знаки, которые Алька делила на две категории: каляки-маляки и что-то по мотивам настоящего знака, но срисованное криво или неаккуратно… А три недели назад произошло то, что в новостях назвали «неудачной попыткой задержания, повлёкшей жертвы».

Сорок семь жертв.

После этого появились первые – нечёткие, ночные – снимки существа, и стало ясно, что никакой это не упырь. А кто – непонятно; эксперты продолжали гадать, но теперь уже за плотно закрытыми дверями, не вынося суждения на публику. Публика же прозвала существо Костяным – трёхметровое поджарое чудовище с длиннющими руками, кажется, действительно состояло только из костей, зубов, когтей и небольшого количества кожи. Вскоре вышло постановление Совета о запрете публикаций, «насаждающих панические настроения в обществе»… Но убийства не прекратились.

А два дня назад начальница, суровая дама лет шестидесяти пяти, вызвала Альку к себе в кабинет и предложила перейти на удалённую работу.

– Василёк, поправь меня, если я не права: у тебя ведь есть родственники за пределами столицы? – спросила она, поддёрнув очки на горбатом носу.

Алька вздрогнула. Свою фамилию – и полное имя – она слышала обычно в обстоятельствах, не предвещающих ничего хорошего. В последний раз это был городовой, который сообщил про маму…

«Два года прошло, – пронеслось в голове. – Так быстро».

– Есть, в Краснолесье, – кивнула Алька рассеянно. – Бабушка по отцу. И тётя с семьёй.

Ещё был отец, но он жил на другом конце страны, и общались они тогда же, два года назад, на маминых похоронах. С тех пор он позвонил только однажды, когда попросил выслать мамину фотографию.

– Отношения хорошие? – осторожно уточнила начальница. Про ситуацию в Алькиной семье она немного знала и старалась поддерживать как могла. А когда не могла никак – не лезла, за что Алька была ей бесконечно благодарна, даже больше, чем за премии. – Сможешь напроситься к ним в гости на пару месяцев?

– Наверное, смогу.

– А на полгода?

На этом месте Алька попросилась выйти и перезвонить, чтобы уточнить. Бабушка обрадовалась так, что даже стало неловко – ни причину не спросила, ни сроки не уточнила, только повторяла: «Приезжай, Аленька, приезжай». Начальница обрадовалась тоже и, закрыв кабинет на ключ, тихо объяснила, к чему эти вопросы.

– Через две недели введут комендантский час, а может, и карантин, – сообщила она, понизив голос. – Не как пять лет назад, когда ловили упырей в Веснянке, а бессрочно. У меня в органах свой источник… – Она кашлянула в кулак, рефлекторно оглянувшись к окну. Про «источник» знали все в редакции: Дрёма – фамилия редкая, а главный колдун сыска был слишком похож на скромную издательницу, чтобы это могло оказаться простым совпадением. – И не просто так. Жертв стало больше. Если Костяного не поймают, к зиме и военные части в город введут… Так что я всех, кого могу, отправлю на удалёнку, и чем дальше от столицы – тем лучше. Потихоньку, чтобы паника не началась. Поедешь?

Алька оглянулась на пыльное пере-лето, недо-осень за окном – и кивнула.

На сборы и покупку билетов ушло дня два. Много вещей брать с собой она не стала. Краснолесье сейчас считалось вроде как городом, но на самом деле так и осталось деревней: туфли на каблуках и летящие платья там ни к чему. Джинсы, кеды, на осень – тяжёлые ботинки и куртка… Всё влезло в небольшой чемодан. Начальница без проблем подписала ей неделю отпуска – на переезд и устройство – и пообещала попозже скинуть новое задание.

Обе они знали, что работать Алька начнёт ещё в поезде.

– …следующая остановка – Светлоречье. Время стоянки – одна минута.

Алька моргнула, просыпаясь.

Снаружи уже темнело. Люди, которые путешествовали с ней в одном купе, куда-то подевались – пожилая семейная пара и девочка двенадцати лет, которая ехала к дедушке в деревню. Странно, что не наоборот: каникулы ведь как раз закончились… Впрочем, из столицы сейчас многие разъезжались – кто мог.

Ноутбук, пока Алька спала, выключился, но изменения в тексте сохранились. Она прикинула, поняла, что больше сегодня работать, наверное, не станет, вытащила из-под сиденья чемодан и убрала ноутбук, а заодно и шоколадку, чтобы не доесть её целиком от скуки. Поезд медленно разгонялся. Уплывал куда-то в вечернем сумраке белокаменный вокзал, старые липы; отдалялись гудки автомобилей и шум от стройки. За дверями, в коридоре, кто-то ходил туда-сюда, покрикивала проводница, дребезжало приоткрытое окно. В купе немного пахло полежавшими бананами и очень сильно – мужским одеколоном: когда пожилая пара вошла, то мужчина сразу брызнулся чем-то, и запах впитался в серую обивку сиденья.

«Может, до Краснолесья буду ехать одна?» – с надеждой подумала Алька.

Перспектива провести следующие три часа в одиночестве радовала как никогда.

За окном что-то блеснуло вдруг, яркое, как фейерверк. Алька машинально повернулась к стеклу и успела увидеть в небе красный росчерк, как гнутая кочерга; это почему-то испугало, вспомнился и Костяной, и дурацкая мамина авария…

«Зря я не взяла с собой оберег».

Но оберег можно было сделать и в Краснолесье, может, и бабушка бы помогла, хотя она и говорила всегда, что никаких способностей не унаследовала. Уже скоро, через три часа… Алька отвернулась от окна и почти успокоилась, когда дверь купе беззвучно отъехала в сторону.

– Можно к тебе?

Подавив дрожь, она подняла глаза, дежурно, любезно улыбаясь:

– Да, конечно, проходите, сейчас уберу вещи.

Неожиданный попутчик прикрыл за собой дверь и скинул под ноги рюкзак. Алька пихнула пяткой чемодан, закатывая его поглубже под сиденье; как всегда, в присутствии красивых людей она чувствовала себя очень неловко, а новый попутчик оказался очень красивым. Высокий – такой, что едва не задевал головой косяк, когда заходил, худощавый, с тонкими запястьями и длинными пальцами. У него были светлые волосы, чуть волнистые, стянутые на затылке медицинской резинкой, и лицо, приятное и неприятное одновременно: резкие черты, нос с горбинкой, острый подбородок. Глаза – чуть вытянутые к вискам; губы – слишком тёмные для мужчины и чётко очерченные.

На нём была красная толстовка с глубоким капюшоном, немного великоватая в плечах, и красные джинсы, чересчур облегающие ноги.

Поймав себя на том, что она бессовестно пялится, Алька отвернулась к окну.

Там, бледное, как призрак, плыло её отражение, точно размазанное по сумрачным лесам, и почти бесцветное, даже медно-рыжие волосы казались серыми.

«Зато и веснушек не видно».

– Тебе далеко ехать? – спросил парень, роясь в рюкзаке. Достал потрёпанную книжку, термокружку, шоколадку, зашуршал обёрткой. – Скоро выходить?

– В Краснолесье, – нехотя ответила Алька, поёрзав на сиденье. Настырный мужской одеколон выветрился – наверное, от сквозняка, и с улицы потянуло прелыми листьями и дымом. – Через три часа.

– О, мне тоже! – непонятно чему обрадовался парень. Улыбка его приятно преображала – взгляд уже не казался цепким и хищным, словно смягчался. – Я Айти.

– Аля.

Она пожала протянутую руку – чужие пальцы на фоне осенней прохлады казались горячими, как угли, – и снова отвернулась к окну. Попутчика очевидное недружелюбие не смутило. Он бойко рассказывал, как всё лето проработал в Светлоречье – в кофейне, бариста, что теперь у него отпуск, что погода вроде как ничего, но дождей явно не хватает, и было даже предупреждение насчёт лесных пожаров… Постепенно Алька расслабилась и даже начала понемногу отвечать. Тем более что Айти ни о чём личном не спрашивал и больше трепался сам. Раз или два пытался угостить её шоколадной плиткой, но, услышав отказ, не настаивал, и даже пошутил, что сам бы не стал брать еду у незнакомца.

– С другой стороны, меня учили, что если встретишься с нечистью или колдуном, который притворяется обычным человеком, то надо преломить хлеб, – подмигнул он, закидывая себе в рот кусочек шоколадки. – И тогда тебя не обидят, потому что сотрапезников не едят. Старые правила, всё такое.

– Ага, и по тем же старым правилам не рекомендуется болтать в дороге, – серьёзно ответила Алька. – Потому что можно случайно заговорить с мертвецом.

Лицо у Айти вытянулось, а потом он засмеялся.

Через час разговор как-то заглох. Алька – чисто от неловкости, работа-то не шла – опять достала ноутбук и, выглянув из купе, попросила у проводницы принести кофе, но не сейчас, а через полчаса. Когда вернулась, то Айти сидел с книжкой; судя по потрёпанной обложке, это был какой-то старый детектив из тех, где герой ходит в длинном тёмном плаще, мрачный и небритый, а героини визжат и быстро умирают. А вот закладка в книге была красивая – золотистая пластинка, резная, ажурная, тонкая-тонкая…

– Нравится? – улыбнулся он, поймав Алькин взгляд. – Дарю.

И, положив закладку на стол, кончиками пальцев подтолкнул её к Альке.

Ногти у него оказались чёрные, накрашенные.

Отказываться было как-то неловко, и Алька не стала. Айти повеселел. Когда снаружи потянуло кофе, он поднялся и сказал, что тоже сходит и возьмёт себе что-нибудь в вагоне-ресторане, – и, подхватив рюкзак, выскочил, разминувшись с проводницей на пару минут. Та вошла, шумно гремя чашками, сгрузила на столик Алькин кофе и бесплатное железнодорожное печенье – сахарное, с уймой калорий – и подмигнула голубым глазом:

– Хорошо одной ехать, да?

Она собрала с верхних полок постельное бельё и ушла. Айти где-то задерживался. Алька успела допить кофе, написать три абзаца и убрать ноутбук; потом приятный голос объявил, что поезд подъезжает к станции Краснолесье, и время стоянки целых пятнадцать минут, хоть обгуляйся… Она приготовила чемодан и рюкзак, написала бабушке, что скоро будет, и получила ответ, что её уже ждут.

Поезд начал тормозить, а Айти так и не появился.

Выходя из купе, Алька, поколебавшись, всё-таки сунула золотистую закладку-пластинку в нагрудный карман.

«Надо было, наверное, обменяться контактами, – с сожалением подумала она. Некстати вспомнилась ссора с мамой, одна из последних; мама тогда сказала, что Алька так себе никого никогда не найдёт, если продолжит шарахаться от каждого и держаться настороже. – Хотя Краснолесье – почти деревня, если он и правда тут живёт, то встретимся ещё».

Сложно было признаться себе, но Айти ей, кажется, всё-таки понравился, причём не столько белокурыми локонами и тонкими запястьями, сколько тем, что заценил дурацкую шутку про мертвецов.

За минувшие два года бабушка нисколько не изменилась. Высокая – выше Альки на голову – и с прямой спиной. Волосы у неё были гладкие, седые, короткие, зачёсанные вверх; на ветру они трепетали, как пламя газовой горелки. Сплошь в чёрном – свитер, юбка ниже колен, ботинки; с крупными серьгами-кольцами в ушах… Её в шутку звали ведьмой, но ведьмой она, конечно, не была: родовые способности плавно сошли на нет ещё два поколения назад, и даже план немного освежить кровь, женив сына на талантливой сиротке, не особо-то и удался.

Тем не менее в знаках и прочем она разбиралась хорошо и полжизни – с тех пор как уволилась из пекарни – консультировала по ведьмовской тематике всех желающих. В последние лет десять – удалённо, по сети; у неё даже имелся сайт, теперь уже катастрофически устаревший.

Сейчас на плечи у неё был накинут пёстрый платок, а на носу были очки, и всё равно она подслеповато щурилась, вглядываясь в толпу.

«Не узнаёт, – подумала Алька немного грустно. – Точно, я же подстриглась… когда, год назад?»

– Баб Ясь? – неуверенно позвала она, подволакивая за собой чемодан. – Я приехала.

Бабушка охнула – а потом кинулась навстречу и стиснула в объятиях.

– Алечка, Алоцветик, приехала, умница, родимая, – запричитала она. Голос, дребезжащий, старческий, не вязался ни с крепким сложением, ни со свежим, минеральным запахом модного парфюма. – Как добралась? Всё в порядке? Я сегодня новости смотрела, ох и ужас же там у вас… Комендантский час?

«Значит, ввели всё-таки, – подумала Алька, вспомнив предостережение начальницы. – Значит, всё и правда совсем плохо».

– Не знаю, я уехала, – вслух ответила она и позволила бабушке расцеловать себя в обе щеки. – А в дороге сети не было…

– Голодная? Пойдём поужинаем, я с утра готовила, так наготовила… И Никуся с сыном придёт, помнишь Вельку? Большой стал!

Не слушая возражений, бабушка перехватила у неё чемодан и сама потащила его к внедорожнику, припаркованному прямо за оградой вокзала. Спускаясь с платформы, Алька оглянулась, невольно выискивая взглядом своего попутчика – как его звали, Айти? – и его приметную красную толстовку. Но никого похожего не было. То ли он уже ушёл, то ли соврал, когда сказал, что выходит в Краснолесье…

– Алоцветик, идёшь?

– Баб Ясь, сейчас!

Дом – родовое гнездо – стоял на отшибе от города. Когда-то, по легенде, это и вовсе была избушка в чащобе, но с тех пор Краснолесье разрослось, а чащобу в трёх местах рассекла железная дорога. Ещё южнее, у холмов, раньше была каменоломня, откуда в столицу возили белый камень с синими прожилками для отделки дворцов, но месторождение быстро истощилось. Теперь об этом напоминали только заросшие осинником карьеры, больше похожие на огромные овраги… Ехать пришлось долго. Алька подумала даже, что Краснолесье намного больше, чем ей запомнилось, и это уж точно не деревня. Когда внедорожник обогнул текстильную фабрику и съехал на едва-едва освещённую просёлочную дорогу, по обеим сторонам которой росли клёны, внутри что-то ёкнуло. Словно Алька вернулась вдруг в раннее детство, на каникулы, и мир был огромным, и в осиннике жил леший, на болоте – кикимора, а овёс на поле по ночам приминали коньки-скакунки.

И мама с папой ещё не развелись.

Это потом выяснилось, что лешего не видели уже лет сто, кикимору – тётю Тину из кондитерской – бояться не надо, а самые страшные чудовища могут быть милыми, хорошо воспитанными, носить штаны карго и иметь диплом об окончании Инженерного университета с отличием.

…а вот дом, в отличие от баб Яси, немного изменился. Совершенно точно подрос – справа прибавилась пристройка, судя по подъездной аллее, гараж. И крыша вроде бы стала другого цвета, хотя рассмотреть её в свете фар толком не получалось.

Зато васильки – геральдические цветы, как шутила бабушка иногда – по-прежнему росли повсюду. У ограды, по бокам от тропинки, вокруг террасы… В окне кухни горел свет. И в гостиной тоже, вернее, в той комнате с книгами, где обычно накрывали стол для гостей; похоже, что тётя Ника не только пришла на ужин, но и помогала с готовкой.

Вдруг ужасно захотелось есть; вспомнилось, что с утра не удалось перехватить ничего, кроме одного бутерброда и половинки шоколадки.

– Баб Ясь, – неожиданно для самой себя позвала вдруг Алька. – Со мной парень ехал, сказал, что тоже до Краснолесья. Высокий, светлые волосы, глаза светло-карие… Ты не знаешь, чей это?

Бабушка, к её чести, не завопила радостно: «Ты наконец парнями интересуешься?!»

Нет, просто глянула на Альку в упор, едва не въехав в гараж, и только чудом нажала на тормоз вовремя.

– Тасин внук, может, – с деланым равнодушием ответила она, заглушая мотор. – Не знаю, светленьких у нас мало, а чтоб высоких… Или к Чибисам кто-то заселился, они полдома сдают по комнатам. Город маленький, если и впрямь парень сюда ехал, то встретитесь ещё.

На звук двигателя из дома выскочил косматый бугай с замашками медведя, в котором Алька с трудом опознала собственного кузена. Велемир за два года вытянулся, раздался в плечах, отрастил гриву волос и даже некое подобие бороды, вернее, бородёнки. Даже не верилось, что ему всего восемнадцать. Называть его Велькой, как раньше, было неловко… да он и сам смущался ужасно, хотя очень старался быть полезным, вежливым и без проблем закинул Алькин чемодан на второй этаж. Вернее, втащил по лестнице.

А мог бы, судя по комплекции, закинуть буквально, через окно.

Тётя Вереника, наоборот, выглядела похудевшей, измученной; бабушка ещё в машине предупредила, что она распереживалась из-за того, что сын не поступил в медицинский, как хотел, и расстроилась больше его самого.

– А что ему сделается, здоровому лбу? Ну, посидит дома, поучится, на следующий год поступит, – пожала она плечами. – С мужа бы брала пример и не беспокоилась ни о чём.

Вереникин муж – дядя Чернек – настолько ни о чём не беспокоился, что даже не вышел встречать Альку, только махнул рукой с дивана, где он до этого дремал. Впрочем, ему было простительно: он работал на фабрике посменно, дежурил там где-то в ремонтном отделе, и иногда смены выдавались такими, что подремать за сутки удавалось не больше пары часов.

Да Алька и сама устала с дороги.

Бабушка действительно её ждала. Испекла пирог с черникой, закоптила утку с можжевельником, сделала целый горшок каши, томлённой с грибами. Даже достала домашнее рябиновое вино по секретному рецепту, которое берегла обычно как зеницу ока. Алька из любопытства попробовала, хотя алкоголь ей не нравился; было душисто и горько… Глаза слипались, а после утки с кашей стали слипаться ещё сильнее. Вскоре она поняла, что уже путает рослого и косматого Вельку с его же собственным отцом, таким же косматым и чернявым, а ещё пропускает мимо ушей вопросы от тёти Вереники – и честно призналась, что хочет спать.

– Устала с дороги, немудрено, встать в пять утра-то, – сочувственно цокнула языком баб Яся. – Ступай спать.

Алька вяло кивнула и поднялась из-за стола. Уже из коридора услышала, как бабушка спрашивает:

– Так, зайцы, кто мне поможет посуду перемыть?

– Посудомоечная машинка? – донёсся усталый голос тёти Вереники.

– Так бокалы туда нельзя.

– Бокалы я могу помыть, я в школе лучше всех мыл пробирки, – радостно пробасил Велька и, судя по звуку, что-то уронил. – Ой!

– Вот те и «ой»!

– Ну, ну…

Чувствуя лёгкое головокружение, Алька прислонилась лбом к стене. Дерево было тёплым, словно живым. С запозданием накатывало понимание, как сильно она соскучилась по всему этому – по дому, по семейным разговорам за ужином… по чувству не-одиночества, со-причастности.

Столичная жизнь в квартире на Липовой улице, раньше маленькой, а теперь, после маминой смерти, огромной, походила на сон. О том, что она была реальна, напоминал теперь только ноутбук – и рабочее задание из редакции в нём.

«Но я подумаю об этом завтра», – решила она.

Ванная комната оказалась тоже точно такой же, как и раньше. Ничуть не подходящей для «избушки в лесу». С громадной чёрной ванной, больше напоминающей бассейн, стиралкой в углу, шкафом для чистого белья и окошком под самым потолком – для лучшей вентиляции летом. Сейчас оно было открыто, но затянуто сеткой, от комаров, а на стене висели в ряд пучки сухих трав – не то обереги, не то что-то для приятного запаха.

Обычно в народном ведовстве это было тесно связано.

Раздеваясь, Алька заметила, как из кармана выпал сухой лист. Машинально она подобрала его – и вздрогнула, когда порезалась. На пальце проступила кровь, полукругом, как жутковатое обручальное кольцо… Под водой порез быстро перестал кровить и, кажется, затянулся, но Алька всё равно на всякий случай заклеила его пластырем.

Наверное, слишком туго, и поэтому снилась ей всякая ерунда.

Старая детская комната и теперь осталась почти что прежней. Почти – потому что большой сундук в углу исчез, и его место занял платяной шкаф, а коротенькую кровать с балдахином бабушка заменила на большую, взрослую; чтобы она влезла, пришлось передвинуть письменный стол правее от окна и убрать стоячую вешалку от стены. Остальное всё было таким же, как и раньше. Потолок, разрисованный под ночное небо, со звёздами и фазами луны; дверной косяк с зарубками – пять лет, семь, двенадцать… Остался прежним даже письменный стол, и во втором ящике, под двойным потайным дном, наверняка всё ещё лежала записная книжка с ведовскими рецептами.

Переезжая в город, Алька не стала её забирать.

На небо вскарабкалась луна; где-то за окном шелестел лес, невидимый, древний – осины и клёны, клёны и осины. Пахло свежестью и немного дымом. Звёзды на потолке покачивались, перемигивались и дрожали, как настоящие, а постельное бельё, белое в еловую лапку, было мягким и свежим.

Алька сама не заметила, как заснула; ей приснился тот парень, парень из поезда.

Вот только во сне он был совсем другим.

Толстовка с капюшоном превратилась в красный долгополый кафтан с золотым шитьём; волосы, днём стянутые медицинской резинкой, теперь волной лежали на плечах. Он распахнул ставни, легко соскочил с подоконника – совершенно бесшумно, хотя сапоги у него были подбиты чем-то блестящим – и приблизился к Алькиной постели. Присел на край, откидывая одеяло, горячими пальцами провёл ей по шее, по щеке…

…а потом мягко обхватил ладонь и поднёс к губам.

И лизнул злосчастный порез.

– Быстро ты чары сбросила, – шепнул он, обжигая дыханием ладонь и нежную кожу между пальцами. Алька хотела пошевелиться, но не могла, как всегда бывает во сне. – Кто ты? Ведьма? Если да, то зачем заговорила с мертвецом?

И засмеялся.

«Сожрёт», – подумала Алька и дёрнулась из последних сил.

Конечно, проснулась.

Конечно, в комнате никого не было.

Светало; чуть покачивались ставни на ветру и колыхались занавески – белые, в мелкий голубой василёк. Геральдический цветок; родовой оберег. А сердце колотилось как бешеное, до тошноты, как после забега.

Потому что во сне у парня из поезда – у Айти – были золотые змеиные глаза.

И змеиный раздвоенный язык.

Глава 2
Старое и новое

Первым делом Алька ощупала палец. Он, конечно, оказался на своём месте, целый, даже не надкусанный; пластырь ночью оторвался и приклеился к одеялу, но зато порез затянулся полностью. В комнате не было и следа посторонних. Так же, как и вчера, пахло дымком, как всегда по осени, а ещё лесом. На столе тикали часы, старые-старые, в виде домика с крышей. Лежала на углу, у стены, стопка учебников, словно бы и не тронутых с тех пор, как Алька уехала…

Пол под ногами немного скрипел. На подоконник ветром намело сухих листьев, хрустящих и лёгких. Судя по солнцу, был уже полдень, если не больше.

В животе забурчало.

«Надо пойти позавтракать», – подумала Алька.

Сейчас, когда сердце перестало так сильно колотиться, сон казался просто сном.

Может, даже немного… приятным.

Лестница была точно такой же, как и раньше, хотя бабушка, похоже, всё же заменила перила на новые. От прежних они отличались только тем, что выглядели посветлее – та-то древесина давно потемнела от времени. По привычке Алька потащила с собой вниз, на кухню, ноутбук, собираясь поработать прямо за завтраком. Хотя могла бы честно лениться ещё дня три-четыре, как и полагается человеку в законном отпуске… Лестница утыкалась в большой холл, откуда вели три двери: одна – в череду хозяйственных помещений, где был спуск в кладовую, другая – наружу, на террасу и на крыльцо, третья – в коридор, откуда уже можно было пройти в баб-Ясину комнату, на кухню, в гостиную или в старую родительскую спальню. Раньше, давно, Алька побаивалась ходить по коридору ночью, потому что там не было окон, а выключатель находился в самом конце – пройди-ка сначала по тёмному, а уж потом зажги свет. Теперь ей тоже было неприятно здесь идти, но уже из-за другого: на стене висели отцовские рисунки, неразличимые в полумраке. Мелькнула даже мысль, не попросить ли бабушку их убрать…

«Наверное, не стоит, – со смутным ощущением вины подумала Алька. – Он же её сын».

После развода, совершенно безобразного, баб Яся поддержала маму с мелкой Алькой, а потому с собственным сыном теперь почти не общалась, но это ведь не значило, что она его разлюбила.

Из кухни вкусно пахло едой, и там кто-то был.

– Алика, с утром! – пробасил Велька, такой же высоченный, нелепый и косматый, как вчера. Сегодня он был в длинных чёрных шортах и белой футболке; на носу плотно сидели очки в тонкой оправе, чёрной, прямоугольной, совершенно ему не подходящие, словно украденные у какого-нибудь пай-мальчика, отличника. Дужки оттопыривались за ушами, как паучьи лапы. – А я обедать собрался. Хочешь, приготовлю тебе что-нибудь?

Алька зевнула, честно оценила свои кулинарные способности и кивнула:

– Хочу.

Тётя Веленика готовила всегда хорошо, а Велька с малых лет помогал ей на кухне; у него даже омлет получался вкусным, как в ресторане… У Альки с утра, спросонья, могли получиться только угольки.

– Ты у баб Яси сейчас живёшь? – спросила она рассеянно, открывая ноутбук.

– Не, у себя, а сюда прихожу поучиться, тут сеть лучше тянет, – откликнулся Велька, гремя сковородками. – Ну и у мамы радио всё время, отвлекает… Ты блины будешь?

– Буду.

Против ожиданий, оказалось, что поработать вчера удалось ударно. Формально Алька числилась старшим редактором, но что только не делала: вычитывала и правила тексты, особенно те, что были про ведовскую тематику и про народные поверья, писала всякие сопроводительные штуки для защиты проекта на совете, синопсисы, оценивала коммерческий потенциал… Начальница ей доверяла после того, как Алька, делая корректуру, заметила в проходной книжке-календарике по народному целительству настоящие знаки, обладающие силой, – и притом искажённые, опасные. Попади такая книжка в печать, могли пострадать многие люди, тянущиеся к колдовству, но ни таланта, ни знаний не имеющие.

Сейчас, к счастью, задание было попроще – написать четыре обзорные статьи про «сезонные» книги и просмотреть рассылку для печати.

«Успею ещё до конца отпуска, – пронеслось в голове. – Но, наверное, не надо сразу отправлять».

Заканчивая работу слишком быстро, Алька испытывала смутные угрызения совести, как если бы делала её не слишком хорошо… а отдыхать не умела. Как привыкла два года назад забивать всё свободное время, чтоб не думалось ни о чём, так продолжала и сейчас.

– Ты бы погулять сходила, а? – предложил Велька, поставив перед ней тарелку с блинами. – Пока погода хорошая. А то потом польют дожди, всё развезёт… А ты у нас давно не была. В центре бульвар замостили, знаешь? Розовая плитка, красивая.

– Схожу, – улыбнулась Алька. От заботы на душе было тепло. – А ты не пойдёшь?

Он помрачнел, наклоняя голову, и очки у него запотели от пара над тарелкой.

– Мне учиться надо. Летом опять буду поступать, нельзя же опять провалиться…

Всё-таки, видимо, он беспокоился больше, чем считала бабушка.

Блины были нежные, ажурные. Велька нафаршировал их копчёной уткой, зеленью и сыром – всем, что осталось от вчерашнего застолья. Вот кофе закончился, и пришлось заваривать чай, травяной, другого бабушка не признавала. Она тоже работала сейчас, консультировала удалённо, через компьютер. Иногда, когда говорила слишком громко, то из её комнаты, даже через закрытую дверь, доносились вальяжные реплики:

– Нет, моя дорогая, поймите, так это не работает. Нет, проклятую вещь нельзя просто выбросить! Если мы имеем дело с проклятием, то есть два пути, этичный и не очень…

Алька тактично старалась не вслушиваться.

Велька закончил с обедом первый и быстро перемыл посуду, только и осталось, что кружку с тарелкой ополоснуть. Алька же засиделась. Работа шла хорошо; кусочки, которые не умещались в статью или не подходили по формату, отправлялись в папку «на подумать», чтобы попозже использовать их где-то ещё. Наконец, когда спина стала затекать, а кофе захотелось просто невыносимо, Алька закрыла ноут, вымыла чашку и осторожно заглянула к бабушке.

Та уже закончила с консультацией и, надвинув очки, строчила что-то в блокноте.

– Баб Ясь, доброе утро!

– Добрый день, – ворчливо отозвалась она. – Выспалась, Алоцветик? Как спала?

Вспомнился некстати Айти из сна, пугающий и красивый, и по коже мурашки пробежали.

– Хорошо, – уклончиво ответила Алька. – Баб Ясь, а где у вас кофе купить можно? Или только заказать?

– А у нас кончился? – нахмурилась она. – На площадь сходи, где Тинкин магазин, помнишь? Вот напротив него вывеска «Кофе, чай». Только на развес не бери, старого насыплют… И куртку прихвати, вечером-то холодно!

Но Алька только махнула рукой – задерживаться до вечера она не собиралась.

А Краснолесье и впрямь похорошело.

До центра теперь ходила маршрутка. Разумеется, было бы кощунством в такой хороший день трястись в автобусе вместо того, чтобы гулять, и Алька пошла пешком. Сначала вдоль дороги, по траве, изрядно выгоревшей к осени; потом появился тротуар – настоящий, асфальтированный, с бордюрами и клумбами. На клумбах росли поздние астры, мелкие, пыльно-лиловые, и вялый от засухи очиток. Солнце светило наискосок; машины проезжали мимо так редко, что их можно было по пальцам пересчитать, и лишь однажды прогрохотала по дороге фура с бледно-голубым тентом.

Когда Алька обогнула текстильную фабрику и выбралась в жилые кварталы, то народу стало больше. Появились дома – сперва частные, за оградками, а потом, за школой, и многоквартирные. Выше трёх этажей в Краснолесье не строили, и над всем городом возвышались только фабричные трубы и корпуса – да две водонапорные башни, на севере и на юге. И ещё вокзал, вот только он располагался с другого конца, и его видно не было.

– Тётя, би-бип! – крикнули сзади.

Алька шарахнулась на обочину, и её обогнала стайка мальчишек лет девяти, все с неподъёмными рюкзаками и на самокатах. В школьной форме – в серых брюках и в жилете – был только один, остальные оделись кто во что горазд.

«А мы ходили все одинаково, – кольнула в сердце мимолётная глупая зависть. – Как там было… Чёрный верх, белый низ?»

Учительница звала их галчатами.

Центр преобразился разительно и больше напоминал уже столицу, чем ту разросшуюся, забогатевшую деревню десятилетней давности. Или уже пятнадцатилетней? Алька нахмурилась, припоминая, когда вот так гуляла в последний раз. Рядом с библиотекой разбили сквер, а само здание облицевали белой плиткой, чуть шершавой и ноздреватой. Отреставрировали и центральный рынок – побелили купол, а на стенах сбили штукатурку и чем-то так покрыли кирпич, что он теперь стал гладеньким на ощупь и блестел. В длинном-длинном жёлтом доме, который шёл вдоль центральной улицы и загибался у фонтана, открыли сразу две кофейни, с лица и в торце, ближе к парку.

Алька взяла себе капучино навынос; было вполне сносно, даже, надо признать, лучше, чем в забегаловке около издательства.

В начале бульвара она присела в сквере, под старыми осинами. Фонтан не работал; на бортике голуби дрались за булку, а здоровенная чёрная ворона наблюдала за ними, как рефери… ну, или выжидала, чтобы отобрать добычу у победителя. Обувной, который и так еле-еле выживал пятнадцать лет назад, наконец сдулся, и на его месте открыли ремонтную мастерскую и пункт выдачи. Туда постоянно заходили люди и выходили с пакетами, а в два часа подъехал большой фургон, и началась торопливая разгрузка.

Мимо постоянно кто-то шастал – в пекарню, в продуктовый дальше по улице, в парк и из парка. На балконе третьего этажа цвели герани и бормотало радио. Алька пила кофе и жмурилась на солнце, загадывая, чтобы оно наставило напоследок побольше веснушек, а ещё вслушивалась в разговоры вокруг.

В основном болтали про цены, школу и домашние дела, но потом от компании мужчин в рабочем, куривших у остановки, долетело знакомое, тревожное:

– …а Костяной, получается, по бабам?

Алька вздрогнула.

Она ещё тогда, два месяца назад, старалась особенно не вчитываться в сводки, но тоже обратила внимание, что среди жертв чаще фигурировали женские имена. Но тогда-то пока считалось, что это дело рук маньяка, а маньяки обычно и выбирают тех, кто слабее, – женщин, детей…

– Получается, что да, – откликнулся другой мужчина и почесал в затылке, роняя на себя пепел от сигареты. – Тьфу ты… Ретка домой ехать отказалась. Говорит, как я год пропущу, у меня четвёртый курс.

– Ну и дура.

– Дура на теоретическую физику не поступит.

– Да и толку-то уезжать, – сплюнул на тротуар третий. – Вон в Светлоречье тоже баба померла, совсем молодая, сорок лет всего. У меня сестра там, а это её соседка. Разведённая, сын остался, куда его теперь?

– К отцу?

– А он ему нужен? А в Гречине в том году целая бригада чёрных копателей того, перемёрли. Как зверь растерзал…

– Ну, где Гречин, а где мы…

Тут подъехала маршрутка; мужчины быстро растёрли окурки об урну, отряхнули руки и забрались в машину. Алька попробовала сделать ещё глоток кофе, но он почему-то горчил и одновременно отдавал жжёными семечками – пришлось выбросить.

Беспокойство, поугасшее после завтрака, снова засвербело внутри.

Она хотела было уже подниматься и идти, как услышала вдруг:

– Алечка, ты, что ли?

У скамьи остановились две женщины, молодые ещё; одна, грузная, коротко стриженная, с натугой катила двойную коляску, другая, кудрявая и костлявая, в джинсовом комбинезоне, вела за руку пятилетнего мальчишку, тоже с мелкими тёмными кудряшками и светлыми глазами. Алька присмотрелась… и едва не взвизгнула:

– Васька, Дарина!

Василину она бы так сама не узнала – та обрезала роскошную косу до пояса и покрасилась в какой-то дурацкий баклажановый цвет, а ещё располнела. А вот Даринка, Дарочка, осталась почти такой же, только, конечно, повзрослела. Замуж она вышла раньше всех в их классе; мальчик, которого она держала за руку, был её младшим ребёнком.

Конечно, они обнялись.

От Васьки пахло сигаретами и помадой; Дарина была горячая-горячая – и голодная, как всегда, как в школе. Она предложила:

– А давайте по мороженому? И к реке?

Васька с тоской глянула на коляску, и Алина тут же вызвалась:

– Давай я помогу, покачу. У меня знаешь какие руки сильные?

– Да ты по канату-то залезть никогда не могла…

Они завернули в универмаг – табличка сохранилась та же, что и раньше, – и взяли по сахарному рожку. Алька выбрала малиновый; на вкус он был совсем другой, чем в детстве, и таял быстрее. Дорога к реке шла под уклон. Поначалу разговор не клеился, как всегда у людей, которые долго не виделись, только поздравляли друг друга по праздникам, и то когда не забывали. Даринкин сын захотел пирожок и чай, и они завернули в булочную, в которую бегали всегда после школы.

– А помнишь? – сказала Дарина, прыгучая и подвижная, как игрушка-пружинка. – Мы сюда ходили за приворотными пирожками.

От неожиданности Васька расхохоталась, едва не подавившись чаем, и дело пошло.

Они кружили по окрестным улицам и прихлёбывали из бумажных стаканчиков, вспоминая и перебивая друг друга.

– …и потом трясли эту осину, чтобы насыпалось листьев, и чем больше листьев – тем больше богатства.

– Ну, я тогда почти сразу пятак нашла!

– И денежку месяцу показывали!

– И старые веники за школой жгли!

– Мам, а мам, зачем веник жечь? – неожиданно вклинился мальчишка, дёрнув Дарину за рукав. Алька ответила вместо неё, со зловещими ведовскими интонациями:

– Потому что не место двум веникам в одном доме.

Даринка захихикала в кулак.

Она откололась первая – ей надо было вести сына на секцию, на плавание. Крытый бассейн при второй, новой школе, построили только в прошлом году, и очередь туда была на полгода вперёд.

– Пойдём, а то абонемент сгорит! – махнула она рукой, сворачивая в переулок, под шелестящую осиновую сень. – Увидимся, Алька! Загляну!

У моста они встретили Васькиного свёкра, который шёл с утренней смены на фабрике. Васька выдохнула с облегчением и поручила ему катить коляску; руки у неё чуть подрагивали от напряжения.

– До встречи, Алька, – попрощалась она. – Может, посидим где-нибудь потом? В пельменной?

Алька пельмени не любила ещё после голодной студенческой юности, но всё равно кивнула.

На окраине, там, где начинался лес и холмы, перемены чувствовались не так сильно. Объездная дорога была плохо заасфальтированной, мост – щербатым. Пешеходную часть перекрыли на ремонт, и пришлось переходить прямо по проезжей, благо машины показывались нечасто. Сразу за мостом Алька свернула и, продравшись через заросли, очутилась на опушке.

Здесь посторонние звуки точно отрезало.

Как и много лет назад, на солнечном склоне росла земляника; сейчас, правда, к осени, ягод почти не осталось, хотя и попадались изредка тёмно-красные, перезревшие, высохшие. Осмотрев внимательно землю – не хватало ещё плюхнуться в муравейник, – Алька подгребла палой листвы и села под большую осину, привалившись спиной к тёплому стволу. Было… странно. Сама себя она ощущала вчерашней студенткой, позавчерашней школьницей в свои двадцать семь. Девчонкой – да и зеркало не торопилось её в этом разуверять. А бывших одноклассниц она не узнала, верней, узнала не сразу. Они стали неуловимо другие, и вовсе не из-за Васькиной стрижки. У них были мужья, дети, какая-то серьёзная взрослая жизнь… Но они помнили то же, что и Алька, взять хоть дурацкие приворотные пирожки – с клюквой и орехами. Колдовства в них было ноль, но, как и уверяла продавщица, действовали они безотказно: угости объект воздыханий – и он твой.

Потому что очень вкусно.

Алька тогда слыла большой мастерицей в ведовстве и охотно делилась знаниями со всяким, кто под руку попадал. Их было человек пять, заводил в классе, девчонок в основном; она чувствовала себя атаманшей и с удовольствием то заманивала их на поле, подстерегать ночью коньков-скакунков, то подбивала жечь старые веники, чтобы привлечь богатство в дом… Во время очередной вылазки они увидали на реке перепончатую лапу, высунутую из воды, и компания резко поуменьшилась. Осталось всего трое, включая саму Альку.

Двумя другими были Васька и Дарина.

Всё это сейчас казалось ужасно далёким, почти ненастоящим. Да и ведовство… Алька, конечно, часто сталкивалась с чем-то таким по работе, спасибо начальнице, но одно дело – консультирование, и совсем другое – взаправдашнее колдовство.

«А может, я совсем уже разучилась и теперь не смогу?» – пронеслось в голове.

Алька сунула руку в холщовую сумку и отщипнула немного хлеба, раскрошила на ладони и легла на тёплую землю животом. В затылке сладко зазвенело, совсем как в детстве… Она принялась потихоньку ссыпать крошки в траву, бормоча:

– Птички-невелички, на небо летите, с неба глядите… – Голос пресёкся на секунду. – Того, кого видеть желаю, ко мне приведите. Птички-невелички, на небо летите…

Алька сама не знала, почему выбрала именно этот заговор, хотя подошёл бы любой другой – для эксперимента, для смеха. Она чутко вслушивалась, не затрепещут ли птичьи крылья…

…а потом увидала впереди, в траве, метрах в полутора, змею.

Это была медяница, безобидная, круглоглазая; ящерка по сути, только без лап. Но всё равно Альку подкинуло на месте. Она вскочила, отряхнулась и, подхватив сумку, ломанулась обратно через заросли с колотящимся сердцем. От асфальта исходило тепло; тени лежали длинные, тёмные, точно вычерченные углём.

Над опушкой, у осины, вилась стайка птиц.

– Ну его, – выдохнула Алька, поправляя сумку на плече. – Вечереет уже, схожу за кофе и назад.

До центра было всего ничего, полчаса быстрым шагом. Нужное место она нашла сразу. Вывеска «ЧАЙ, КОФЕ, СЛАДОСТИ», розовая, подсвеченная неоном, как в магазине для взрослых, подмигивала издалека. Работало заведение до семи, так что Алька решила завернуть сразу. Схватила сразу две пачки – про запас, тем более что задел по сроку годности был приличный: если верить этикетке, кофе обжарили всего две недели назад. Пах он соответствующе и обещал неземное наслаждение по утрам.

«Надеюсь, не обманет».

Кондитерская тёти Тины осталась там же, где и была, – на углу. Полосатый тент, бело-синий; столик и два стула, пластиковых, красных; большая витрина с пыльными муляжами безе, медовика, пирожных с кремом и – любимого в детстве, жутко сладкого торта «Мишкина радость». Сама тётя Тина – смутный силуэт, белый передник и шапочка – хлопотала внутри, кажется, протирала прилавок. Алька помялась, потопталась на пороге, раздумывая, зайти или нет, когда дверь вдруг скрипнула, и изнутри высунулся кончик длинного острого носа:

– Василёк, ты, что ли? Заходи, что как не родная.

Тётя Тина не изменилась совсем – что ей каких-то десять лет в её триста? Маленькая, вёрткая, чуть горбатая; глаза у неё были зеленовато-коричневые, а лицо круглое. Непослушные волосы топорщились из-под белой шапочки на резинке, чуть кучерявые, каштановые в рыжину. Тётя Тина выглядела на сорок пять с небольшим, но кондитерскую эту, под бело-голубым тентом, держала уже лет пятьдесят.

Каким-то образом все в Краснолесье знали, что она кикимора.

И никого это не смущало.

– Проходи, проходи, я закрываюсь, хоть чаю попьём, – кивнула тётя Тина, прикрывая дверь и переворачивая табличку. – Хотя наверняка кого-то ещё сейчас принесёт… Хочешь медовика кусочек? У меня с утра корявый маленько вышел, не на продажу, но вкусный. Мамка его твоя любила… Ты уж прости, Василёк, но ты – мамкина копия, ни одной чёрточки от отца нет.

Алька сглотнула, давя подступающие слёзы, и кивнула.

Медовик она хотела.

И по тёте Тине, оказывается, скучала очень.

Они сидели с другой стороны прилавка, пили чай из покоцанных розовых чашек. Время от времени действительно кто-то заглядывал, несмотря на перевёрнутую вывеску, просил срочно отпустить пирожных, ирисок или пастилы.

– У Буревых ещё день рождения сегодня, у бабки, точно зайдут, – вздохнула она, закрывая дверь за очередным посетителем. – Сынок её за тортом и прибежит, за «птичкой»… да вон он.

Тётя Тина расспросила её про житьё-бытьё в столице, про работу. Одобрительно покивала, когда узнала, что начальница отправила Альку работать по удалёнке.

– И тебе поспокойнее, и Ясенике будет повеселей, сын-то к ней, считай, уже лет пять не заглядывал, – махнула она рукой; хотелось сказать – лапкой, потому что ладошка была крошечная, а пальцы суховатые, тонкие, с длинными ноготками. – Совести у него нет. Эй, ну чего ты, ну чего?

Медовик не помог, и Алька всё-таки захлюпала носом. Тётя Тина, ворча, налила ей ещё чаю и обняла, потрепав по голове:

– Ты не держи на него зла, на Бажена, на папаню своего, – приговаривала она, приглаживая буйные Алькины кудри. Сейчас они опять отрасли уже до плеч, а со спины даже ниже; пора бы отрезать снова, коротко, как в прошлом году, но не ехать же ради этого в столицу… – Всё он поймёт и вернётся к тебе. Да только нужен ли будет тогда, эх.

– Не нужен, – буркнула Алька, успокаиваясь. – У него новые дети есть, пусть с ними и возится.

В груди неприятно кольнуло при мысли, что у неё есть единокровные сёстры, которых она даже не знает, но потом отпустило. Тётя Тина включила радио, и какое-то время они пили чай под старинные вальсы, пока не пошёл новостной блок. Алька машинально потянулась и убавила звук.

– Не хочу слушать, – пояснила она. – Вдруг там этот…

– Костяной? – хмыкнула тётя Тина, но спорить не стала. Радио бормотало неразборчиво, уютно. – Ну-ну. Будто бы раньше таких не было. Тут куда ни глянь, под какой камень ни загляни – всюду кости.

– У нас тут тихо, – больше из упрямства возразила Алька.

Уже стемнело; глупо было раззадоривать себя страшилками, чтобы потом долгой дорогой возвращаться в одиночестве, мимо бесконечной фабричной стены, но послушать байки тёти Тины тоже хотелось.

– Да ну, – снова махнула лапкой она. И – цопнула с блюда пирожное-корзиночку, уже хорошее, товарное. – Кто б говорил. Твоя-то семья откуда пошла? Оговорили девчонку, назвали ведьмой и выгнали зимой в лес. А она возьми да и вернись в венке из васильков. Думаешь, пожалела обидчиков?

– Если из нашей семьи, то пожалела, – откликнулась Алька, машинально оглядываясь на тёмную, страшную наружу за витриной. Там изредка проезжали машины, возможно, и маршрутка ходила ещё. – Баб Яся бы точно мстить не стала.

Тётя Тина захихикала:

– Да уж прям, это ты её по молодости не знала! А если и так, так всё равно костей хватает. Вон, в Светлоречье лет двести тому назад колдуна сожгли, так потом полгорода выгорело. Или вон в Гривне вор раскопал курган, сунул в карман золотой гребень и пошёл домой. А из кургана возьми да и выскочи мертвячка – и как начала его тем гребнем чесать, пока вся кожа не сошла…

Слушать это всё было и жутко, и интересно.

Ближе к девяти Алька спохватилась и засобиралась домой. Пирожные брать не стала, побоялась, что не донесёт, но купила кулёк печенья и сунула в холщовую сумку, к надкушенной буханке хлеба.

– Пока, тёть Тин!

– Хорошей дороги! – откликнулась она, опуская ставни. – Иди себе спокойно, тут чужие не ходят. Чай, не столица!

Алька засмеялась.

Идти по бульвару, а потом и по центральным улицам, мимо парка и библиотеки, и впрямь было не страшно. Но потом фонари кончились. Шаг замедлился сам собой, слух обострился… До школы, и тем более до бесконечной фабричной стены, оставалось километра полтора через частный сектор. Из-за заборов изредка лаяли собаки. Алька шла, прижимая к груди сумку, и жалела, что не позвонила Вельке и не попросила, чтоб он встретил.

«Ему, наверное, и в темноте нормально ходить. Он такой бугай…»

Мысль додумать она не успела, потому что на плечо ей легла тяжёлая рука.

– И-и-и!

Завизжать в полный голос Алька не сумела только потому, что этот самый голос сел. А потом её развернули, как куклу, зажимая рот, и смутно знакомый голос произнёс:

– Тихо, тихо, это я! Я здесь живу, увидел тебя в окно и решил догнать… Узнала?

Пока Алька думала, пнуть его, проклясть или укусить, он достал телефон и включил фонарик. В ярком голубоватом свете она сразу вспомнила и красную толстовку с капюшоном, и льняные кудри, стянутые медицинской резинкой, и всё, что к ним прилагалось.

– Айти?

– Ага, – кивнул он, отступая на полшага и направляя свет от мобильника вниз. – Ты чего дрожишь? Холодно или испугалась?

– Холодно, – соврала Алька, хотя зуб на зуб у неё не попадал не поэтому. – Ты идиот, что ли? Чего хватаешь?

– Потому что идиот, – повинился он. И ещё раз кивнул через плечо: – Я вон там живу, на углу, правда. Дом с большой трубой. Сейчас, погоди… Накинь-ка. Ты далеко идёшь? Тебя встретят?

Алька замотала головой:

– Нет, мне за фабрику, у нас там дом у леса…

«Надо вернуть ему закладку», – пронеслась мысль. Но сразу нащупать её в нагрудном кармане не получилось, а потом в руки Альке плюхнулась та самая красная толстовка.

Айти остался в одной футболке, такой же непотребно облегающей, как и джинсы, но хотя бы чёрной.

– А ты? – осипшим голосом спросила Алька.

– Да не замёрзну, – отмахнулся он. И повертел головой по сторонам. – Так, давай я тебя всё-таки провожу. Или лучше позвони своим, есть кому тебя встретить?

– Ну… брат двоюродный, наверное, может.

– Вот и звони.

Велька, конечно, трубку не взял, хотя контактами они утром добросовестно обменялись. Может, не успел забить в телефон и не отреагировал на звонок с незнакомого номера; может, просто не услышал. Набирать бабушке по такому пустяковому поводу как-то не хотелось, тем более что идти осталось всего ничего, поэтому Алька соврала, что брат якобы вышел навстречу.

Злосчастная толстовка оказалась мягкой, тёплой и приятной к телу. А ещё она пахла дымом, и Алька, не думая, спросила:

– Ты костёр жёг, что ли?

– Угу, хозяйка попросила помочь с листьями во дворе, а потом мы сгребли всё в кучу и подпалили… – машинально кивнул Айти. А потом вдруг прижал ладони к лицу и трагически запрокинул голову: – А-а, что я наделал! Надо было сказать, что она пахнет дымом, потому что я огонь!

Шутка была дурацкая, но Алька хихикнула:

– Ладно, признаю, ты горяч. Немного.

– Но не огонь?

– Посмотрим, – уклончиво ответила она, а потом он вдруг скосил на неё взгляд и сказал:

– Между прочим, я тебя сегодня ещё раз видел. За рекой, на опушке. Ты заговор нашёптывала… Алька, ты ведьма?

Вопрос вполне укладывался в дурацкий флирт на тёмной улице вдоль бескрайней фабричной стены. Но Альку бросило в пот.

– Нет, ты что, – сказала она, чуть запнувшись. И соврала уже более уверенно: – Вот моя бабушка – настоящая ведьма, у неё даже свой сайт есть.

– Ого! – поиграл бровями Айти. – Познакомишь нас?

– Может быть, если будешь хорошо себя вести.

Айти фыркнул и в темноте как будто случайно задел её бедром. На хорошее поведение это не тянуло совсем, даже наоборот, но Алька как-то расслабилась: парни, которые заигрывают, устраивали её гораздо больше, чем парни, которые интересуются ведовством.

Длинная-длинная улица кончилась слишком быстро. Показался впереди бабушкин дом. На сей раз свет горел и у калитки – большой фонарь, направленный и на ворота тоже, и у гаража. Бабушка, похоже, возилась со своим внедорожником, потому что капот был откинут, а сбоку стояла канистра.

Велька – огромный даже издали – сидел в кресле-качалке на крыльце, под лампой, и что-то читал.

Алька неловко развернулась:

– Вот и пришли.

– Ага, – эхом откликнулся Айти, глядя на родовое гнездо Васильков, обнесённое забором и обсаженное васильками, где только можно. Профиль у него был чёткий; ресницы изумительно длинные. – Красиво… А я, если что, живу у Сенцовой. Твоя бабушка должна знать, тут все друг с другом знакомы.

– Ну да… – вздохнула Алька. – Прощаемся?

– Ага…

В толстовке она пригрелась, и вылезать не хотелось, но пришлось. В процессе рубашка задралась, и Айти деликатно её одёрнул; мог бы задеть пальцами голую кожу, но не стал, и этого было как-то даже жалко. Алька отдала ему толстовку, махнула рукой и пошла к калитке.

«Опять мы не обменялись телефонами», – накатило запоздалое озарение.

Но когда Алька оглянулась, улица была пуста.

Глава 3
Ведовство и наследство

Альку бабушка заметила даже раньше, чем брат: высунулась из-за машины – чумазая, в джинсовом комбезе, с волосами, убранными под косынку, – и махнула рукой:

– Цветочек мой аленький, спаси старуху – сбацай лимонаду, а?

– Только лимонад? – уточнила Алька подозрительно, прикрывая калитку и задвигая массивную щеколду. На щеколде болтался обережный знак – узелок на красной нитке. – Или чего-то приготовить?

Баб Яся явно проголодалась, но Алькины кулинарные способности она знала слишком хорошо, потому с ответом медлила. Ситуацию спас Велька – захлопнул книгу, подскочил, складывая очки и вешая их за дужку на ворот футболки:

– Баб Ясь, а давай я приготовлю?

– Ты ж мой спаситель!

Велька зарделся; Алька тоже, но по другой причине.

Лимонад пришлось делать из слив – ничего другого, отдалённо подходящего, ни в холодильнике, ни в саду не отыскалось, а Краснолесье ещё не настолько далеко шагнуло в цивилизацию, чтобы в нём завелась круглосуточная доставка продуктов. Велька откуда-то извлёк остатки копчёной утятины – баб Яся накануне наготовила на целый полк – и с подозрением принюхался; результат его удовлетворил, и он быстро организовал пасту по какому-то обалденному рецепту.

– Тебе фартук идёт, – хмыкнула Алька. Она прохлаждалась за столом со стаканом лимонада и лениво наблюдала за тем, как кузен хлопочет по хозяйству. – Не надоедает готовить?

– А как оно надоест, если делать разное? – спросил он озадаченно, мелко нарезая сливу для соуса. – Дома ты не готовишь, что ли?

– У меня там кулинария рядом, – откликнулась Алька. – Ну или что-то можно заказать.

– А не боишься, что кто-то в еду плюнет, пока везёт?

– Курьер? Да ладно, у него времени нет.

– Ну это да…

Вскоре по коридору – не иначе, на запах приманилась – прокралась на цыпочках баб Яся и скрылась в ванной, а потом явилась снова, уже чистая. Пожаловалась на барахлящий движок, похвалила Велькину пасту, опрокинула в себя стакан лимонада-без-лимонов – и плюхнулась за стол, выдыхая:

– Ну и денёк…

Алька с ней была полностью согласна.

Некоторое время на кухне царило молчание: все сосредоточенно жевали. Потом бабушка, бормоча, что в тишине неуютно, щёлкнула пультом и включила телевизор. Там шла реклама: улыбчивый парень – с виду сущий ведьмак – забрасывал в машинку грязные носки оптом, засыпал порошок, а потом вынимал всё чистое, сверкающее, благоуханное… У парня были светлые волосы, короткие и чуть вьющиеся.

«Не похож», – подумала Алька, почему-то чувствуя себя разочарованной.

– Эх, ну как так можно, – вслух произнесла баб Яся, точно откликаясь на её мысли. – Вот так и появляются нереалистичные ожидания у молодёжи. Что думаешь, молодёжь?

– Думаю в магазе посмотреть, – ответил Велька. – А вдруг правда отстирается?

– Ну тебя, – хмыкнула она. И повернулась к Альке: – Кстати, я до Чибисов-то дошла. Да, постояльцы у них новые, но твоего среди них нет. В две комнаты набилась семья из шести человек, сорвались из столицы три недели назад, когда Костяной полсотни человек разом положил. Хотели вернуться, как всё успокоится, а оно, вишь, не успокоилось. Комендантский час этот…

В какой-то момент очень захотелось спросить, что баб Яся думает про Костяного, с её-то опытом, но язык прилип к гортани. Стало жутковато, по-глупому, суеверно – мол, не называй беду, а то накликаешь.

– Я сама нашла своего красавчика, – сказала Алька вместо этого. – Он сказал, что снимает комнату у Сенцовой. Это кто?

Баб Яся пошебуршила вилкой в тарелке, словно пытаясь свить из пасты гнездо, и вздохнула:

– Да Злата Сенцова, наверное. Ну оно и понятно: как Радик помер, денег стало не хватать, а у неё целых трое мальцов на шее… Наверное, сдала половину дома. Хочешь, загляну к ней завтра? Всё равно собралась кому-нибудь слив сбагрить, у нас их каждый день по ведру.

– Если для меня, то не надо, – быстро ответила Алька. Ей хотелось, конечно, похвастаться перед всеми красавчиком, но она-то понимала, что красавчик по большому счёту не её – скорее всего, просто скучает в глуши. В Краснолесье летом и в начале осени многие приезжали по старой памяти; раньше тут был санаторий, но, как и многое другое, он потихоньку загнулся, когда лет тридцать назад, после кризиса, народ ломанулся на заработки в крупные города. – Интересно, правда, чего ему тут у нас понадобилось. Не похоже, чтобы у него тут родственники были.

– Может, тоже решил уехать подальше от этого вашего Костяного? – предположил Велька. – Баб Ясь, давайте тарелку, я в раковину положу.

– О, и мою тогда, я тоже всё! – встрепенулась Алька. – Очень вкусно было, спасибо… Нет, он вроде в Светлоречье подсел.

– Ну и спроси его сама, раз теперь знаешь, где живёт, – подвела итог бабушка. – Велемир, ты сразу в посудомойку ставь, не руками же мыть…

– Да чего там мыть-то, три тарелки, – пробасил он, включая воду. – Алика, а ты к нам надолго? Пока Костяного не поймают, да?

– Наверное, – растерянно ответила она. И спросила всё-таки, хотя не собиралась: – Баб Яся, а ты как думаешь, его скоро поймают?

– А леший его знает, – махнула бабушка рукой и подвинула к себе стакан с лимонадом. Лицо у неё помрачнело. – Поди разбери, что это такое вылезло и откуда… На упыря не похоже. То появляется, то исчезает, будто ищет чего… Ну у вас, в столице, колдуны поумней меня, настоящие, авось разберутся. Этот особенно, как его, который щеголеватый… Дрёма.

Альке захотелось похвастаться, что импозантный мужчина лет сорока с каштановыми волосами и пронзительно-голубыми, как у лайки, глазами, в последние месяцы всё чаще появляющийся в новостях, на самом деле сын её начальницы. Но это было бы как-то глупо, и она промолчала.

Велька домыл посуду и засобирался домой. Баб Яся отправилась, как сама сказала, «искупнуться перед сном» – она вставала рано, поэтому и ложилась тоже до полуночи. Алька осталась одна; сперва лениво ковыряла текст, но потом начала замерзать, заварила себе чай, сунула под мышку ноутбук и ушла наверх, в спальню. Маленькая комнатка, развёрнутая на юг, лучше прогревалась за день и медленнее остывала; деревянный пол казался очень тёплым в сравнении с гулким кафелем на кухне.

За окном шевелились ветки – ветер волновал осиновое море. Пока ещё по-летнему зелёное, только суховатое… Но скоро – Алька знала – начнутся первые ночные заморозки, и листва вспыхнет разом, разгорится всеми оттенками красного, от тёмных, как засохшая кровь, до оранжеватых, как свечное пламя.

В детстве ей очень нравилось это время.

И красный цвет.

Работа шла хорошо. Может, потому что было тихо – в столице-то такой тишины не найдёшь, как ни ищи. Ни гудков машин, ни хлопающих дверей, ни разговоров, только путается в кронах ветер и посвистывает не то в карнизе, не то в водосточной трубе… А ещё тут было темно, настолько, что на небе стали видны звёзды, и не просто отдельные светящиеся точки, а скопления, сияющие облака.

Алька и забыла, что так-то на самом деле и правильно.

После полуночи её начало клонить в сон. Да и делать дальше, в общем, было нечего – вычитать и отправить… и спалиться перед начальницей, что работала в отпуске, вместо того чтоб обустраиваться на новом месте и отдыхать. Ругаться она, конечно, не будет, но спустит очки на кончик носа и глянет очень-очень укоризненно.

И тогда станет стыдно.

Закрыв ноутбук, Алька на цыпочках спустилась вниз. Ванная комната успела выстыть; кафель казался ледяным. Вода из душа лилась чуть тёплая – видимо, баб Яся что-то отрегулировала под себя в нагревателе, а назад вернуть забыла… Алька не стала вылезать и разбираться, ополоснулась как есть и, стуча зубами, поднялась в спальню, рассуждая, что так, наоборот, лучше – когда согреваешься под одеялом, то и засыпаешь легче.

Так и вышло – сон навалился почти сразу, но он был неприятным, вязким.

Поначалу снилась какая-то муть, беспросветная, тягостная. Как Алька разбирала мамины вещи после похорон, много-много одежды, пахнущей затхлостью; ночная зубрёжка в пустом библиотечном зале, где её случайно закрыли на первом курсе… Снился Дарён, каким он был в первые встречи, обаятельным и весёлым, и таким, каким он оказался на самом деле.

Снился лестничный пролёт и кровь на бетоне.

Алька несколько раз просыпалась, садилась на кровати, осоловело моргая в темноту, потом спускалась на кухню, делала пару глотков воды, брызгала на лицо из-под крана и поднималась назад, каждый раз всё более замёрзшая. Ступни были как ледышки, подтыкай одеяло, не подтыкай… Наверное, поэтому в какой-то момент Альке приснился огонь – рыже-красная дуга на небе, цвета самых светлых осиновых листьев. Дуга изогнулась, закрутилась в спираль – и прянула к окну.

А на подоконник ступил уже красавец в красном кафтане.

«Опять он мне снится, – пронеслось в голове, и дурная, тоскливая муть отступила, развеялась. – Такой красивый и весь для меня».

Айти-из-сна склонил голову к плечу, посмеиваясь, точно подслушал её мысли, и спросил:

– Холодно ли тебе, девица?

– Ну какая девица, – проворчала Алька в подушку, косясь на него из-под кудрей. – Я молодая прогрессивная женщина… на самообеспечении.

Всё было настоящее и ненастоящее одновременно, и жуткое, и томительно-приятное – как и полагается сну.

– Тем лучше, – улыбнулся Айти. Шагнул к ней, присел на корточки у кровати, отвёл рыжие кудряхи с лица. – Хочешь, согрею тебя?

– Хочу, – пробормотала Алька тем же тоном, каким отвечала Вельке, что хочет оладьи. – Особенно ноги.

…а дальше сон превратился во что-то странное.

Айти – золотые глаза, змеиные – усадил её, кутая в одеяло. Легко, очень легко; наяву бы так ни за что не вышло. А потом опустился на колени и, обхватив Алькину босую ступню горячими-горячими ладонями, дохнул на неё. И ещё; и поцеловал щиколотку, там, где косточка, и выше… Правда, стало жарко – и дурманно, и хорошо, и поэтому Алька не сопротивлялась даже, когда он мягко развёл ей ноги, продолжая целовать. Только когда ощутила щекочущее, влажное прикосновение к внутренней стороне бедра – и укус, скорее будоражащий, чем болезненный – испугалась.

И резко свела колени.

Одеяло сползало с плеч; Айти сидел на полу, упираясь подбородком в руки, скрещённые на краю постели, и улыбался чуть виновато.

– Значит, нет?

– Нет, – выдохнула Алька; сердце колотилось.

– А поцеловать на прощание можно? – спросил он снова. И, когда Алька промедлила с ответом, сказал: – Закрой глаза.

И она закрыла.

У него и вправду был змеиный язык; а ещё он – весь Айти целиком – казался горячим, как печка. От него пахло дымом и сумрачным диким лесом; волосы на ощупь были как шёлк. Всё полетело куда-то, кувырком, кувырком, в темноту и беспамятство…

И Алька проснулась.

Было, конечно, утро, позднее, ближе к полудню. Одеяло сбилось комом; от постели словно бы исходил жар. Окно было распахнуто настежь, хотя перед тем, как ложиться, она точно прикрыла его, почти насовсем…

– Это сон, – пробормотала Алька. – Точно сон.

И всё-таки она откинула одеяло, а потом задрала подол ночной сорочки.

С внутренней стороны бедра был небольшой синячок, и впрямь как след от укуса или засос.

Или как метка.

Голова закружилась; комната закружилась тоже, и Алька подтянула колени к подбородку, кутаясь в одеяло плотно-плотно и не понимая, испугана она или наоборот.

– Нет, – прошептала она еле слышно. – Не сон. Не сон.

И велик был соблазн сидеть так, закутавшись, пока кто-нибудь – лучше баб Яся – не забеспокоится и не поднимется к ней, будить и спасать. Но Алька не стала. Пересилила себя, встала, оделась, хоть и перепутала сначала, натянув штаны наизнанку, а кофту – задом наперёд.

Вельки сегодня внизу не было: он остался дома, с матерью, помогать ей ставить теплицу в огороде. Зато бабушка уже закончила с утренней консультацией и теперь сидела на кухне, пила кофе, заваренный «по-офицерски», прямо в большой кружке, и листала рабочий блокнот. На блюде высилась целая гора бутербродов, штук двенадцать.

– Забыла, что Велемира-то сегодня нет, – вздохнула баб Яся, поймав Алькин взгляд. – Вот настрогала целый противень… Ты садись, садись, кушай, золотце, они хоть и остывшие, но вкусные. Горчицы надо? В холодильнике возьми, за огурцами.

Подумав, Алька взяла и огурцов – бутерброды, как и статьи на редактуре, можно дополнять бесконечно. Против ожиданий, аппетит был зверский, словно сон-наваждение изрядно попил из неё сил: не настолько, чтоб лежать пластом, но достаточно, чтобы устроить себе завтрак плотнее обычного. Первый бутерброд залетел со свистом. Второй пошёл уже медленнее, под тягостные размышления о том, как лучше сформулировать, что рассказать… Появилось странное дежавю: некстати всплыл в памяти допрос в отделении, верней, «дача показаний», как сказал тогда колдун из сыска. Но по факту всё-таки допрос – разговаривала тогда с Алькой строгая женщина в тесноватой униформе, скрупулёзно выясняющая: «Как часто вы имели сношения с убитым? При каких обстоятельствах? Замечали что-то странное? Какие мысли посещали вас во время любовных свиданий?»

Спрашивала – и покачивала головой, точно поражаясь, а в конце уточнила: «То есть вас всё устраивало?»

Алька тогда расплакалась.

Сейчас она понимала, что баб Яся, конечно, осуждать её не станет, не скажет, что сама виновата, но всё равно медлила, прежде чем начать. Наконец решилась и выпалила, уперев взгляд в столешницу:

– Ко мне ночью кто-то приходил!

– Домовой? – растерянно откликнулась бабушка, сделав глоток кофе. – У нас нет его вроде. Что он делал – бегал, топотал? Вещи скидывал?

– Нет, он… – Алька сглотнула, принуждая себя говорить дальше. – Баб Ясь, это был красивый мужчина, он пришёл через окно и… в общем, соблазнял меня. Кажется.

Бабушка не стала спрашивать: «А тебе это не приснилось? А ты уверена?»

Она глянула на Альку поверх очков, потом резко поднялась, придерживая шаль на плечах, включила чайник; пока он закипал, порылась на полках, сыпанула в чашку травяную смесь с оранжевыми лепестками, заварила, отцедила и поставила на стол.

– На-ка, выпей чаю с календулой, – сказала она, пододвигая чашку к Альке. – Можем мёду добавить, если невкусно.

Алька сначала не поняла, а потом сообразила.

– Календула… ноготки, точно. От наваждения, да? Ты думаешь, это летавец? Ну, огненный змей? – уточнила она; в горле пересохло. – Он… у него правда был змеиный язык.

Баб Яся пристально посмотрела на неё, выдохнула длинно и вздохнула:

– Ты пей-пей, не помешает… Может, и летавец, а может, кто-то другой. Нечисть любит кем-то другим притворяться, и не всегда человеком. Как себя чувствуешь? Слабость есть?

Алька пригубила чай с календулой и прислушалась к себе.

– Вроде нет.

– Как он выглядел-то? Как кто-то знакомый? – спросила баб Яся, хмурясь.

– Ну… да.

– Не как твой Светлов?

При упоминании Дарёна – Дара – Алька вздрогнула рефлекторно и затрясла головой:

– Нет, нет, не он.

Уточнять, что ночной визитёр похож на Айти, не стала – огнезмей-летавец вряд ли стал бы разгуливать днём по поезду в своём истинном виде, да и любой другой нечистый тоже.

– А жаль, – цокнула языком бабушка и сощурилась. – Я его б ещё разок прибила, этими бы руками шею свернула… Ну, ну, Цветик-Алоцветик, не вешай носа. Я вон раз шла через болото, а меня хвать за ногу страшенная рука! Думала, всё, утянет; кинула вниз булку, которую на перекус взяла, рука ту булку поймала. Иду дальше, а на тропе корзина стоит – и вся доверху черникой полная.

Алька невольно улыбнулась:

– Болотник подарил?

– Ага, поменялись, – серьёзно кивнула бабушка. – Я ему хлеба, он мне – ягод… Или Тинку вспомни. Нечисть – она не всегда злющая, сама знаешь. Понять бы ещё, кто это был…

– Думаешь, не змей? – спросила Алька. – А кто ещё может быть?

Баб Яся поморщилась:

– Да кто угодно. Бывает, что и домовой так шалит, прикидывается человеком. Может, мара просто, сон. Жердяй тоже кошмары насылает, бывает… Главное, чтоб не заложный мертвец.

«А то с твоего Дарёна Светлова станется и вернуться, чтоб отомстить», – этого она так и не сказала, но подумала, судя по помрачневшему взгляду.

Алька так подумала тоже – и отхлебнула чай, отгоняющий летавцев, верней, их наваждения.

– И что теперь?

Баб Яся задумалась:

– Ну, хочешь, у меня поспи, постелю тебе на полу. У меня тихо, даже мыши не скребутся, только я встаю рано… Или давай оберегов у тебя развесим. На окно, над дверью, по углам, как положено. А вообще-то, доедай свой бутерброд и пойдём сперва глянем, что там у тебя в комнате творится. Змей-то обычно подпалины оставляет.

– Но не всегда?

– Но не всегда, – вздохнула баб Яся. – Эх, Алька-Алёночек, как бы легко было, если б всё всегда делалось по правилам, как заведено, да? Пристала к тебе на дороге шишига, и ты ей хоп – не по инструкции, давай, проваливай в камыши.

Алька невольно засмеялась; ночное происшествие не казалось теперь таким уж жутким, скорее, интригующим… и обидным: опять к ней привязалось что-то странное.

Нет чтоб просто симпатичный парень.

Перед тем как подниматься, баб Яся забежала к себе в спальню – по совместительству рабочий кабинет – и вернулась уже без сползающей шали, в удобном чёрном свитере. И – с коробкой в руках.

В коробке было всякое: красный вышитый пояс, бубенчики россыпью, большая пуговица в виде солнышка из янтаря, птичьи косточки в полотняном мешочке… При виде пояса Алька поёжилась. Мама частенько вышивала такие на заказ – мощные обереги, отгоняющие любое зло; вот только сейчас не понять было, это один из них или просто похожий.

«Спросить баб Ясю? – пронеслось в голове. – Нет, лучше не надо. А то продумает, что я опять грущу, и сама расстроится».

Они вместе осмотрели спальню. Нашли некоторое количество сухих листьев, паутину в углу, древний фантик от конфеты, заткнутый за плинтус, но ничего сколько-нибудь подозрительного. Больше всего Алька боялась увидеть что-то экстраординарное – отпечатки куриных лап на стене, доски, прогнившие в форме человеческой ступни, засечки от когтей на потолке… Словом, что-то, указывающее на заложного мертвеца или беспокойного колдуна, похороненного неправильно. Нет, конечно, Светлова похоронили по всем правилам, да и прошло уже почти восемь лет…

«Будь это огненный змей, он бы явился в образе Дара, – подумала Алька. – Я ведь только его и любила».

– Нет, горелых пятен нет, – подытожила тем временем баб Яся, высунувшись далеко в окно. Серебряные серьги-кольца сверкнули на солнце; седые волосы стояли дыбом. – Тьфу ты, весь подоконник собой вытерла… Алёночек, а сбегай-ка на кухню, возьми ножей, какие похуже. Попробуем сначала по-простому.

– Думаешь, не змей? – с надеждой спросила Алька.

Ей как-то неприятно было думать о том, что, возможно, Айти и правда змей, если не кто-то похуже; куда спокойнее было верить, что это на неё наслали дурацкий сон, заморочили ей голову. Кто угодно – домовой, мара. Да хоть жердяй, пусть их здесь, в округе, никогда не водилось, и только в Сырых Глинках видели одного, незлого и дюже любопытного.

И то давно.

Проблема в том, что в эту теорию никак не укладывался синяк на бедре, про который Алька так и не рассказала.

– А кто его знает, – вздохнула баб Яся, усаживаясь на подоконник и подставляя лицо солнцу. – Но начинать с чего-то надо.

Один нож они воткнули над порогом, на случай, если на самом деле незваный гость приходит через дверь. Остальные три – над окном. В изголовье кровати повесили янтарную пуговицу-солнце и несколько бубенцов, остальные прикрепили к люстре. Поперёк оконного проёма растянули вышитый пояс; его хватило едва-едва, впритык, пришлось закреплять булавками.

– Может, ещё один вышить? – спросила Алька с сомнением, отходя в сторону и любуясь на получившуюся композицию. Больше всего это напоминало предупредительную ленту, которой городовые обтягивали по периметру места преступлений. – Ты можешь?

– Я-то могу, а толку? – пожала плечами баб Яся и, взъерошив себе волосы, покосилась на Альку. – Я-то не ведьма, ведьма ты.

Перед глазами тут же мелькнуло то, что, кажется, было забыто – лестница в универе, Дар с перекошенным от ярости лицом… и – собственный голос: «Да чтоб к тебе это всё и вернулось, что заслужил!»

А потом кровь на бетоне.

Красное на сером.

– Нет, – быстро произнесла Алька, отводя взгляд. – Я не хочу. И… какая из меня ведьма, баб Ясь?

Бабушка шагнула к ней, обняла – рослая, как богатырка, жилистая и сильная даже сейчас – и шепнула на ухо:

– Хорошая ведьма. Но если не хочешь – значит, не будешь, и без того можно счастливую жизнь прожить. Я и так с Никой и с Баженом на сто лет вперёд наошибалась, так хоть тебя не подведу.

– Я тебя люблю, – прошептала Алька, обнимая её очень-очень сильно. – И тётя Ника тоже любит. И… – Голос у неё дрогнул. – И папа тоже.

– Звонил бы тогда почаще, что ли, я что, вечная, – ворчливо отозвалась баб Яся. – Ну, ну. Опять глаза на мокром месте, да? Пойдём-ка лучше кофе попьём. Гляди-ка, как спальню украсили, прямо как к празднику… Теперь ни один человек с недобрыми намерениями сюда не войдёт. Да и нечеловек тоже. Хорошо ведь?

– Хорошо… Баб Ясь, а если бутерброды ещё раз в духовку сунуть, они вкуснее станут?

– Вот поэтому, Алёночек, твоё коронное блюдо – угольки…

После завтрака, плавно перетекающего в обед, Алька всё-таки решила прогуляться. Бабушке сказала, что проветрит голову и заскочит на рынок, но на самом деле причина была другая.

Найти Айти и убедиться, что он обычный человек.

А если нет…

Что делать тогда, если честно, Алька пока не знала.

Баб Яся снова села за работу, – скорее всего, отвечать на письма; печатала она медленно, и времени на это уходило порядочно. Из спальни доносилось щёлканье клавиш, редкое, аритмичное. Алька слышала его, когда поднималась к себе, чтобы переодеться, и слышала, когда спустилась, словно работа шла постоянно, без перерывов… Но на кухне каким-то образом образовалась – не иначе, прискакала сама, совершенно случайно – большая шкатулка для шитья. С шёлковой тесьмой, с пяльцами и набором разных ниток, с ножницами и напёрстками… На душе сделалось тоскливо, и было не понять, из-за чего эта дурная тоска: из-за того, что, может, придётся колдовать, или, наоборот, из-за того, что Алька никогда этого больше делать не будет.

– Нет, нет, – пробормотала она, заглянув внутрь. – Никакого ведовства. Ни за что.

Но одну булавку она всё-таки достала и приколола изнутри кармана, над сердцем, шёпотом попросив её предупредить, если-де попадётся навстречу кто-то не вполне живой – и злой, опасный.

Булавка стала холодной, точно сделанной изо льда.

Значит, прислушалась.

Но всё, конечно, пошло не так с самого начала. Во-первых, Айти дома не было. Калитку открыл пацан лет девяти, вихрастый, румяный, только очень худой и коротко стриженный, сын хозяйки, и подтвердил, что да, мамка комнату сдаёт, что постоялец заехал по рекомендации какой-то дальней родственницы из Светлоречья, что он хороший, только всё время валяется на диване с планшетом. За постой заплатил вперёд, по хозяйству помогает и даже с хозяйскими пацанятами в футбол поиграл.

– Мы вон там мяч попинали, где гараж, – ткнул мальчишка пальцем куда-то себе за спину. – Он ничего так, только мажет по бочке… Тёть, а тёть, а ты чего его ищешь?

– Мы в поезде вместе ехали, и он кое-что забыл в купе, хочу вернуть, – соврала Алька не моргнув глазом. Нет, закладку она вернуть и правда собиралась, только вот никак не могла найти; скорее всего, тонкая золотая пластинка выпала из кармана в первый же вечер и завалилась куда-то в щель. – А куда он ушёл, не знаешь?

– На рынок, за яйцами. Он очень яйца любит, с утра три съел, – наябедничал пацан тут же. И обернулся, глазами выискивая кого-то у себя за спиной. – Ой, мамка! Тёть, пока! Я скажу, что ты приходила!

Альку отчего-то бросило в жар.

– Эм… лучше не надо, – пробормотала она сконфуженно, но пацан уже убежал.

Погода тем временем начала немного портиться. По сравнению со вчерашним днём потеплело, но небо стали заволакивать тучи, особенно с северного края, там, где была столица. Ветер задул сильнее; в нём ощущалась влага и что-то прелое, по-осеннему безысходное. Не то чтобы стало совсем тоскливо, просто не хотелось уже бессмысленно слоняться по улицам, щуриться на солнце и есть мороженое.

Что-то менялось.

Чувствуя себя немного сталкером, Алька буквально устроила на Айти засаду, прикинув, какими путями можно идти к рынку и как возвращаться назад – коротким путём, если несёшь сумку с продуктами. Конечно, Айти мог бы поехать назад на маршрутке или поймать попутку… Но Альке показалось, что он бы не стал. Ему – даже в пижонской красной толстовке и в порнографических джинсах – удивительно шли долгие прогулки по маленькому городу, по самым-самым задворкам. Настолько, что он даже мерещился Альке несколько раз, то на углу, то на скамье…

…пока она не увидела его по-настоящему.

Он шёл с авоськой через плечо по другой стороне улицы и болтал с парнем примерно лет двадцати, скорее всего, студентом из училища. Парень – выбритые виски, модная вязаная жилетка и мешковатые штаны – активно жестикулировал на ходу, показывая то направо, то налево… Похоже, что рассказывал о местных достопримечательностях, судя по тому, что они задержались на углу дома, у мемориальной таблички с именем первой директрисы текстильной фабрики, а потом только отправились дальше. Айти слушал настолько внимательно, что не заметил, как впечатался в столб – и плюхнулся на зад.

Яйца в авоське отчётливо хлюпнули.

Давясь от беззвучного смеха, Алька нырнула в ближайший подъезд, чтоб её не запалили, и выбралась наружу, только когда Айти и его экскурсовод отошли подальше.

– Ну нет, – хмыкнула она, наблюдая за тем, как скрывается красная толстовка за поворотом. Булавка за всё время так и не дёрнулась, – видимо, не нашлось поблизости никого злого и потустороннего. – Для змея-соблазнителя ты слишком нелепый, уж извини.

От этой мысли было и радостно – похоже, что жрать никого Айти не собирался, ну, не считая омлета, – и грустно: ведь тогда выходило, что кто-то использовал его облик, чтобы Альке навредить… Оставалось надеяться, что обереги этого кого-то отпугнут достаточно, чтоб он больше вовсе не приходил.

До вечера оставалось ещё много времени, а тучи вроде бы разошлись, так и не разродившись дождём. Для природы это было плохо – такая сушь, что спичку поднеси, и всё вспыхнет, а для прогулок очень даже хорошо. Алька заглянула в пекарню, где продавались приворотные пирожки, и купила себе обновлённую версию, с яблоками и айвой. И тут же употребила, с чаем в тонком бумажном стаканчике, нарочно, чтоб хоть немного себя полюбить. Потом свернула к реке, прошла по мосту на вчерашний земляничный берег, и почти не удивилась, когда на кочке увидела дремлющую змею.

Безвредную медяницу.

«Ах да, – промелькнуло в голове. – Они же всегда здесь жили. А я и забыла…»

– Ну что, – шепнула Алька, присев перед кочкой на корточки. Обычно пугливая, медяница сейчас даже не пошевелилась. – Кто твой хозяин, полоз? Или огненный змей? Или ты ничья, сама по себе? У-у, маленькая…

Медная кожа – коричневая с розоватыми переливами – виделась тёплой, и Алька сама не поняла, как протянула руку и осторожно погладила змейку.

И, только когда выпрямилась, осознала, что сделала.

«И жмётся к ней, к ведьме, всякая тварь…»

– Да я не ведьма, – буркнула Алька и, обиженная не пойми на кого, сбежала вниз, с косогора, к дороге, а оттуда – к мосту. Хотелось к людям, в толпу, если не в столицу, то хоть поближе к центру этого захолустья, где тёть-Тинин магазин, розовая брусчатка, расхваленная Велькой, и модный магазин «Чай, Кофе» с дурацкой неоновой вывеской.

Очень хотелось горячий сэндвич и кофе со льдом, но в единственном на весь бульвар киоске продавали только детские молочные коктейли, – видимо, потому что было недалеко до новой крутой школы с единственной на всё Краснолесье секцией по плаванию.

Впрочем, через полчаса Алька готова была признать, что молочный коктейль очень неплох. Даже тёплый, безо льда. В меру сладкий, с сильным запахом клубники, взбитый до мелкой-мелкой пены, словно бархатной…

– Алика, – сказали вдруг рядом. – Как хорошо, что я тебя встретила. Думала, придётся через весь город ехать.

В первую секунду Алька испугалась даже, а потом сразу узнала голос – и заулыбалась, отодвигаясь, чтобы освободить место на лавочке.

– Даринка, садись, – похлопала она рядом с собой. Подруга – в той же куртке нараспашку, что и вчера, с той же знакомой копной кудряшек – кивнула, но отчего-то не села. – Ты здесь какими судьбами? Или опять сына на секцию отвела? В бассейн?

– Ну да, у нас абонемент, – кивнула Дарина рассеянно. И вдруг, без перехода, уставилась в упор: – Помоги мне, пожалуйста. Я… мне кажется, я скоро умру.

От неожиданности у Альки вырвался смешок, дурацкий, неуместный. Она хотела переспросить, мол, ты что, серьёзно, что случилось-то… А потом увидела, разглядела за спиной у Даринки зыбкую тень, словно бы очертания высокой и сутулой женской фигуры, и ощутила озноб.

А булавка – та самая, заговорённая – расстегнулась и кольнула прямо над сердцем.

Глава 4
Венок из васильков

Внутри всё напряглось, так, словно Алька на мгновение целиком превратилась в камень, в изваяние… И так же резко напряжение отпустило.

А потом она поступила так, как поступала всегда баб Яся – и мама, когда была ещё жива.

– Умрёшь? – спросила строгим голосом. И – уставилась тяжёлым, нарочито ведьминским взглядом; только так и надо смотреть, если хочешь повелеть горю пойти прочь. – Нет, в ближайшее время не умрёшь, это точно. А теперь садись и рассказывай.

Дарина тяжело опустилась на лавку, почти упала. Вблизи стало хорошо видно и осунувшееся лицо, и землистый, серый цвет кожи. Вчера всё это как-то скрадывалось, потому что на ней был алый, осиновый платок, повязанный на шее, как галстук, а сегодня он куда-то подевался, и усталость теперь бросалась в глаза.

«А ведь ей нравилось всё яркое, броское, – пронеслось в голове. – Мини-юбки, гетры, кожанки… Хотя с двумя сыновьями, наверное, мини не поносишь».

– Зарян… в общем, он сегодня утром забрал мальчишек и уехал к маме, – глухо произнесла Даринка, закрыв руками лицо и сгорбившись. – И правильно сделал. Зимка пришёл утром меня будить, а я… ударила его, в общем.

Зимка – это был сын, может, тот, что вчера ходил с ними, младший. А может, и старший, Алька не знала, и сейчас из-за этого ей было стыдно. А вот Заряна помнила ещё по школе. Он учился на класс старше – мелкий, белобрысый, вертлявый. Даринку, заводилу и хохотушку, обожал, даже некоторое время таскался за ней хвостом, даже ночью на кладбище – смотреть на гробовые огоньки. Васька его, правда, не любила и шугала – сурово, как только могла…

Алька, если честно, тогда была больше увлечена самой собой, чем какими-то мальчишками, пусть даже и старшими.

А потом переехала в столицу.

– И что Зарян сказал? – мягко спросила она.

– Что мне надо в больницу лечь, может, в центр поехать, у него там тётка работает, может устроить, – так же сдавленно ответила Дарина. – Но я ходила к врачам, тут врач не поможет… У меня сильное снотворное, очень, но я не сплю. Точнее, сплю, но становится только хуже.

На этих словах в голове точно вспыхнуло что-то; Алька вспомнила.

– Та-ак. А отсюда поподробнее.

Дарина закусила губу, наклоняя голову ещё сильнее; кудряхи, спутанные, как войлок, свесились вперёд, закрывая ей лицо.

– Ты… ты помнишь, когда нам было лет по девять, на меня напала какая-то сонная дурь? Я с криками просыпалась, весь дом будила?

– Угу. Такое фиг забудешь.

На самом деле Алька помнила это урывками. Тогда, в девять лет… да и позже, пожалуй, до старших классов, она не то что не чуралась колдовства, но даже и чай помешивала, бормоча под нос заговоры. А уж в школе к ней с чем только не обращались! Приходилось и потерянные вещи искать, и выгонять привязчивую шишигу из пруда за стадионом, и с домовым в подполе беседовать… Дарине она тоже помогала, не раз и не два – как и другим подружкам.

…а ещё они зимой, в самую длинную ночь, три года подряд ходили гадать на женихов в старую баню, и Алька всякий раз умудрялась нагадать себе жуткую жуть.

Но Дарине-то как раз сулила любовь, долгую, чистую, до старости.

– Вот тогда было то же самое, но в этот раз… В этот раз всё хуже, – вздохнула Дарина. – Я не знаю, что делать. Только засыпаю – и наваливается как будто что-то, и сразу так тоскливо… Сначала я не запоминала ничего, только просыпалась уставшая. Думала, ну, грипп, ну, осень тяжёлая, солнца нет. Когда зима начинается и мрак, то всем грустно, даже тем, кто говорит, что зиму любит… Против природы не попрёшь, витамин D, все дела, – поёрзала она и умолкла.

– Витамины я бы на твоём месте тоже пропила, только анализы бы сдала сначала, – откликнулась Алька рассеянно. – Колдовство колдовством, но врачи, знаешь ли, люди очень полезные, особенно когда к ним идти не как к врагам… Погоди, это у тебя давно началось, получается?

– В том году, – кивнула она. – И всё хуже, хуже… Теперь я сны помню. И мне снится, знаешь, будто я просыпаюсь ночью, а у кровати стоит, например, Зарян. Стоит – и смотрит, страшно так… А потом начинает меня душить. Или Зимка с ножом. Или Май. Или мама… И, Алька, я просыпаюсь, а оно по-настоящему болит, – выдохнула Дарина – и скорчилась, точно силы её покинули.

Её трясло.

– Слушай, а к ведьмам и колдунам ты ещё не… – начала было Алька и осеклась.

Конечно нет. Иначе бы так далеко не зашло. Но откуда в Краснолесье взяться ведьме? Есть баб Яся, но она только консультирует. Может вышить или вырезать оберег, но если что-то очень серьёзное, то это не поможет, у неё прямо на сайте так и написано.

– Я хотела, – шмыгнула носом Даринка. – Правда собиралась, даже узнавала, кто рядом есть. Даже тебе написать хотела, но… – Она осеклась; наверное, потому что помнила про своего почти-что-тёзку Дарёна Светлова. – Нашла двух ведьм. Одну в столице, но туда ехать на поезде, ну, и она с сыскарями работает, её то ли застанешь, то ли нет. А тут Костяной появился, всё такое… Вторая была тут рядом, в Светлоречье. У неё прозвище было – Паучиха, Чёрная Вдова.

Алька поёжилась и с шумом втянула остатки молочного коктейля через трубочку. Звук получился оглушительный и неприятный.

– Ничего себе прозвище, конечно…

– Она четырёх мужей пережила, – ответила Даринка. – И ни один своей смертью не умер. Но знаешь, как её звали ещё? Бабья Заступница. Она ни одной женщине не отказала, кто б к ней ни пришёл, а денег никогда не брала… Светлоречье тут рядом. Я хотела поехать, а она умерла.

– Ведьма? – не поверила Алька.

– Ведьма, – кивнула Дарина грустно. – Ну, по слухам, она уже какое-то время была сама не своя, очень хотела вернуть молодость или жизнь продлить… И вроде как, говорят, нашла способ. А потом раз – и умерла. Это две недели назад было… И я тогда подумала, что, значит, судьба, и я умру тоже. И тут вернулась ты.

– И тут вернулась я, – эхом откликнулась Алька, ощущая странную лёгкость в затылке.

Вот так, оказывается; треть жизни бежишь от того, что тебе с рождения дано, а потом раз – и влетаешь в это самое «дано» лбом, на полном ходу.

И не деться никуда.

– Угу… И я подумала, что, может… – Даринка осеклась, потом вдохнула глубоко, прерывисто, точно набираясь смелости, и продолжила: – Ты ведь правда спасла меня тогда, помнишь? Велела сложить тетрадный лист самолётиком, а потом взяла его и сказала: «Нарекаю тебя Даринкиной хворобой!»

– И пустила в костёр.

– Так ты правда помнишь? – вскинула голову Дарина. И улыбнулась наконец; повернулась, глядя искоса, исподлобья, несмело, накрыла Алькину руку своей. Пальцы были ледяные. – Ага, пустила прямо в костёр. А самолётик закричал. И у меня тогда кошмары прошли, всё стало, ну… Нормально. Алика, ты поможешь мне?

Дарина смотрела на неё как на свой последний шанс.

Алька смотрела в ответ и думала: «Нет, нет, нет; давай найдём тебе настоящую ведьму, опытную, практикующую, которая не проклинала своего жениха, не убивала, не боялась потом, что он, мёртвый, за ней придёт…»

«Может, она и есть, эта ведьма, – пронеслось в голове. – Но она где-то там. А я-то здесь».

Если б пришлось бросить Даринку сейчас, отказать ей, Алька бы себе никогда не простила.

– Давай попробуем, – сказала она, ощущая внутри холодок, как если глядеть с большой высоты вниз и вниз, пока не начинает казаться, что падаешь. – Ты где сейчас живёшь? Ты одна?

– Ну, Зарян мальчишек забрал к матери, но хотел вечером вернуться…

– Пусть лучше с ними останется, – посоветовала Алька. И добавила, чувствуя, как горло пересыхает: – Давай, выше нос! Принесу чай, который баб Яся делает, куплю тортик и приду вечером. Посидим, поболтаем… ну?

– Почти как девичник, – улыбнулась Дарина снова. – Жаль, что на настоящий девичник ты ко мне не приехала, ну, когда я замуж выходила… Ох, Алика, спасибо! – и она подалась вперёд, обнимая её крепко-крепко.

Адрес Алька записала в телефон – побоялась, что не запомнит. За тортом зашла сразу, благо до тёть-Тининого магазина было всего ничего; выбрала что-то рассыпчатое, песочное, ароматное, с яблоками и карамелью. Пока наблюдала за тем, как тётя Тина перевязывает коробку лентой, поймала себя на том, что размышляет, кто мог навредить Дарине. Тогда, семнадцать лет назад, к ней привязалась мара, слабенькая, но гадкая. Мар вообще всегда было повсюду много, куда ни плюнь – обязательно попадёшь. Но обычно сильно они не вредили, только пугали. Достаточно было повесить в изголовье полынь, или надеть вышитую сорочку, или что-то железное под подушку положить, или… Таких оберегов – десятки, выбирай, какой нравится. Неудивительно, что даже мелькая Алька справилась с марой легко. Тем более что ей с детства отчего-то особенно хорошо удавалось именование; может, из-за богатого воображения, может, потому что она умела верить самой себе и желать горячо, с чувством.

Но чтоб мара – зыбкий сон, клок тумана – преследовала человека год…

– Тёть Тин, – с сомнением позвала она, переминаясь у прилавка с ноги на ногу. Очень манило безе со сливками и мелкой лесной малиной, но логика подсказывала, что яблочного торта будет более чем достаточно на двоих. – А ты ночниц тут не видела?

– Да помилуй, откуда. Думаешь, они ко мне за временной регистрацией приходят, как в городскую управу? – хмыкнула тётя Тина. С головы до ног в болотно-зелёном и сером, в косынке, не прикрывающей заострённых ушей, смуглая, тощая и вёрткая, сегодня она и впрямь была больше похожа на кикимору, чем на человека. – Нечисть промеж собой не дружит и союзов не заключает. А случайно заметить… Что-то я, конечно, чую – моровую девку, вон, издали видно, в струпьях вся, как ходячий труп. Но если ко мне зайдёт двоедушник или там колдун – как их распознать? Эх… Хотя сейчас всё может быть, – подумав, добавила она. – Вон, год назад, говорят, где-то большой курган раскопали, то бишь могилу – и оттуда ка-а-ак попрёт!

– Курган? – насторожилась Алька. – А где? Не у нас?

– А я почём знаю? – отозвалась тётя Тина ворчливо. – Слышала, и всё. Но с тех пор то леший где-то начнёт буянить, то навки туриста насмерть запляшут… Даже лихо видали, но не у нас, а там, к северу, – неопределённо махнула лапкой она. – Может, и ночница завелась, хотя их лет пятьдесят, пожалуй, не видали. Ну-ка, держи, а будешь нести, за дно придерживай.

– Ага, – кивнула рассеянно Алька, забирая коробку. Тяжёлую – пропитки и начинки тётя Тина не жалела. – Слушай, а может, и Костяной тоже оттуда?

– Шиш его знает, – прозвучал мудрый ответ. – Но я б курганы третьей дорогой обходила: то, что хоронят под тяжёлым камнем, лучше без нужды не беспокоить. Так-то.

По дороге Алька встретилась с Велькой – тот выбрался в центр, чтобы забрать из пункта выдачи новую партию учебников и пособий. К зиме он собирался устроиться куда-то хоть на полдня, чтобы не сидеть у родителей на шее, а до тех пор хотел подналечь на учёбу. Торт Велька помог донести до самой калитки, а потом свернул и пошёл назад, к дому Ёжёвых – мать собиралась нарубить капусты, чтоб заквасить, и он вызывался помочь.

– Может, вечером забегу к вам, – добавил он, расставаясь.

– Меня не будет, – предупредила Алька. – У меня дела.

– Ой, – расстроился Велька. И исправился тут же: – Ну то есть – удачи! В делах.

Когда она спросила у баб Яси, где лежат ведовские принадлежности, та, к её чести, не закричала радостно: «Ты наконец интересуешься ведовством?!»

Нет, всего лишь села мимо стула, изрядно Альку этим напугав.

– Ну, ну, я не хрустальная, не разобьюсь, – хмыкнула она, поднимаясь и потирая поясницу. – Хотя уже, прямо скажу, не резиновый мячик, как в молодости, чтобы от пола отскакивать… Ты чего задумала? Таки решила сделать оберег?

– Решила, но не для себя, – призналась Алька. – У Дарины дома кто-то вредит, хочу к ней с ночёвкой. Думала, может, мара, но на мару не похоже…

– Ночница? – тут же откликнулась баб Яся и по инерции потянулась к очкам, болтающимся на шее на цепочке. – Хотя их у нас тут давно не встречали… Ну, давно – не значит «никогда больше». Уехала я как-то добровольцем на археологическую практику в Полесье, лет сорок тому назад. Вышла ночью до колодца, и тут вижу – через улицу идёт высоченная баба, костлявая, в обносках. Метра три, если не выше. Идёт, а листья на яблоньках скручиваются и на дороге пятна, как плесень.

– Лихо? – не поверила Алька. – Да не может быть.

– И я решила, что не может быть, а сама за оберег – и ничком под куст, смотрю только в землю, – ухмыльнулась баб Яся. – И правильно сделала. Оттуда весь посёлок потом эвакуировали и колдуна из столицы вызвали, такие дела. Так что, Алёночек, может это быть или не может, а давай-ка готовиться так, будто это ночница.

Испуганной она не выглядела, впрочем. Скорее, радостной.

Алька была рада уже потому, что бабушка не приплясывала на месте, приговаривая: «Ведовство, наконец-то ведовство!» – пусть, скорее всего, и очень хотела.

Ночница хоть и считалась тварью поопаснее мары, но до моровой девки, до витряника и тем более до лиха недотягивала. С правильными инструментами её мог бы прогнать и простой человек…

«Но прогнать мало, – думала Алька, перегнувшись через край сундука и открывая одну шкатулку за другой; бабушка стояла рядом и подсказывала. – Надо избавиться навсегда. Кто знает, может, как раз та мара и вернулась, которую мы отправили в костёр? Вернулась и теперь мстит».

Но это, конечно, было маловероятно – что попадало в огонь, то исчезало навсегда.

Среди прочих полезных вещей она наткнулась на потасканный блокнот на кольцах, свой собственный, где ещё в детстве старательным округлым почерком выводила под мамину диктовку заговоры. На хорошую дорогу, на богатый урожай, чтоб леший по лесу не водил кругами… Про ночниц там точно что-то было.

– Криксы-плаксы, брысь под лавку? – бормотала Алька, перелистывая страницы. Кое-где попадались и рисунки, такие дурацкие, что изображённая нечисть могла бы сгинуть бесследно и просто от стыда. – Нет, не это… Что-то там было про ясное солнышко и брысь в печь…

– Ай? – отозвалась баб Яся, углубившаяся в сундук. – Чего?

– Не, ничего, я читаю! – крикнула Алька. – Кстати, а красные свечи там есть? Ну, вместо красна солнышка и всё такое.

– Где-то точно была связка, – озадачилась баб Яся. – Или я к себе их унесла? Дай-ка в столе посмотрю.

Пока она искала свечи, Алька продолжила листать блокнот. Некоторые заговоры и на заговоры-то не походили, больше на детские считалки или народные песни. Перевернув очередную страницу, она вздрогнула:

Как в травушке, да в муравушке
Алоцвет горит!
Как по небу, ой, да по высокому
Красный змей летит!
Прилетел жених да посватался,
От него в траве мне не спрятаться…

«Может, и хорошо, что я переночую у Даринки, – промелькнула мысль. – Огненный змей туда точно не сунется, к двоим-то».

Алоцветом в округе называли маки; они часто вырастали в поле среди пшеницы, так же как и васильки. И вокруг дома их тоже раньше было порядочно – где одно, там и другое. Альку – Алику – прозвали Аленьким Цветочком даже раньше, чем она научилась ходить, тем более она уродилась огненно-рыжей, в маму…

…а ещё говорили, что маки-алоцветы прорастают там, где искры со змеевой шкуры на землю сыплются.

Или там, куда падают звёзды.

Альке, если честно, нравился второй вариант.

Заговор от ночниц в итоге и впрямь нашёлся, но для этого потребовалось пролистать блокнот с самого начала – в первый раз запись почему-то не попалась на глаза. Остальное они с баб Ясей подобрали без проблем. Нужно было что-то металлическое – положить Даринке под подушку, чтоб ночница или мара не набросилась с ходу; Алька колебалась между ножом и большой швейной иглой, но потом по совету баб Яси взяла тяжёлый амбарный ключ.

– В нём и железа побольше, и меньше риск, что твоя Даринка тебя или себя поранит, – мудро добавила бабушка. – Если ей уже сон от яви отличить сложно, лучше подстраховаться.

Кроме ключа, Алька подготовила мешочек соли, набор для вышивания, три красные витые свечи и тяжёлую кочергу. Кочерге отводилась главная роль: во-первых, вся ночная нечисть побаивалась «печных» предметов, связанных с огнём; во-вторых, против любой другой нечисти она тоже годилась – ну кто обрадуется, получив по зубам железным прутом?

– Так, чай, чай, – приговаривала баб Яся, выбирая среди стройных рядов жестянок в глубине полки. – Это от лихорадки… это от сглаза… А! Иван-чай – плакун-трава, «всем травам мать», нечисть плакать заставляет. А ещё ромашка – для светлого ума, и мята – для вкуса. Пойдёт?

– Вполне, – улыбнулась Алька. Мандраж схлынул, но всё равно было как-то не по себе, и только увесистая кочерга придавала уверенности. – Лучше было бы, конечно, ещё взять прялку, ну, вместо набора для вышивки, прялка волшебнее… Но, баб Ясь, я прясть не умею.

– А этому научиться никогда не поздно. Да и ничему не поздно, уж поверь человеку, который пошёл получать второе высшее в пятьдесят лет, – хмыкнула бабушка. – Так, Алёночек, тебя проводить? Или довезти? Может, васильков на рубашку приколешь?

– Это сразу – до свиданья, нечистая сила, а мне нужно уничтожить вредителя, а не отпугнуть, – вздохнула Алька. Внутри у неё боролась взрослая самостоятельная женщина и взрослая самостоятельная женщина, которой очень не хотелось переть торт, сумку и кочергу через пол-Краснолесья. – Баб Ясь… а довези, если не сложно?

К Дарининому дому они подъехали аккурат на закате. Небольшой огород, с полдюжины яблонь и груш, два этажа, стены из бруса… Алька слышала что-то насчёт участка, который достался от прабабки, и дома, который Зарян с батей и братьями построил сам – начал, когда сделал предложение на выпускном, и закончил через два года, ровнёхонько перед свадьбой. Небольшой огород выглядел обихоженным; на грядке лежала свёкла, выдернутая, но пока не убранная.

Издали пахло выпечкой, сыром и ещё почему-то жареной колбасой.

– Ну, ни пуха ни пера! – сказала баб Яся, высаживая Альку у калитки.

– К лешему. И, бабуль, если будешь всю ночь сидеть и караулить у телефона, вместо того чтоб спать, я обижусь, – пригрозила Алька.

– Ишь, грозная какая, – хмыкнула баб Яся. – Ещё чего, за тебя переживать. Если ты тут не справишься, мне тем более делать нечего… Но кочерга ещё никогда никого не подводила. Главное – покрепче держать.

– Самое могучее колдовство, – серьёзно кивнула Алька.

И хихикнула.

Наверное, это было нервное.

Даринка к идее устроить девичник отнеслась ответственно. Уже на пороге стало ясно, что пахнет не чем-то там, а пиццей, и не абы какой, а по испытанному семейному рецепту.

«Та самая? – подумала Алька, стаскивая ботинки. – Да не может быть!»

Ещё в средних классах Даринка прославилась самостоятельно изобретённой пиццей из кабачкового теста – и, видимо, за годы замужней жизни довела её до совершенства. К пицце полагался салат из маринованных помидоров, свежего перца и почему-то яблок; звучало ужасно, но на вкус оказалось зашибись… Или это Алька была очень голодная и мела всё подряд.

Сама Даринка, наоборот, ела по чуть-чуть. Дома она носила простую футболку, судя по принту, заказанную для кого-то из мальчишек и пришедшую в неправильном размере, а ещё узкие плотные штаны, типа рейтуз, но из флиса и с карманами. Одежда выглядела откровенно великоватой; в вырезе футболки виднелись косточки-ключицы, выступающие так сильно, что смотреть было жутко.

– Я записалась к врачу, – сказала Даринка вдруг ближе к ночи. После двух чашек волшебного чая она слегка расслабилась и даже взяла кусок торта, к которому раньше не прикасалась, потому что её слегка мутило. – Чем бы это всё ни закончилось, надо как-то выбираться… Помнишь, ты мне нагадала большую любовь на всю жизнь, до самой старости?

– Ага, – рассеянно откликнулась Алька.

– Думаешь, сбудется?

– Мы работаем над этим, оставайтесь на линии, – бодрым голосом ответила она.

Даринка рассмеялась.

Потом они сидели на диване в гостиной, порядком захламлённой, как всякая комната в доме, где есть дети. Сидели – и листали школьные альбомы. Лица казались размытыми, словно фотографировали детей сквозь запотевшее стекло. Алька даже едва узнала себя, догадалась только по кривым косичкам – папа плёл такие, когда была его очередь собирать её в школу – и по веночку из васильков, широкому, в три ряда… Потом Даринка притащила планшет и включила фильм, что-то новое; на маленьком экране страдали и рыдали, а в перерывах ругались за офисом. Алька, пользуясь случаем, обнимала Даринку и почти беззвучно шептала в кудрявый затылок: пусть дурной сон мимо да мимо идёт, а хороший сон – гнездо в голове совьёт…

Нормальным заговором такое не считалось, но иногда работало не хуже.

Вскоре Даринку стало клонить в сон. Алька отправила её в душ – ополоснуться хорошенько, текущая вода тоже своего рода оберег! – а сама обошла спальню по периметру, выискивая что-нибудь подозрительное. Куриные следы на стенах, плесневые участки, странные косточки в укромных местах или мешочки… Но ничего не было. Обычная комната, в меру чистая, немного захламлённая.

«Значит, всё-таки не порча, а нечисть».

Для себя она притащила из детской кресло-мешок и очертила кругом из соли. Сошёл бы и мел, и уголь, но соль была лучше, надёжнее. На туалетном столике Алька укрепила на блюде три свечи, предварительно убрав зеркала в другую комнату; под подушку сунула железный ключ и достала из сумки швейный набор.

– Ложись и постарайся заснуть, – сказала она Дарине, когда та вернулась из душа. – Ничего не бойся, я рядом. Даже если проснёшься и увидишь что-то страшное – тоже не бойся. У тебя железка под подушкой, нечисть от такого шарахается… А я буду бдительно не спать и сторожить из слепой зоны, – кивнула она на соляной круг. – И пусть только эта тварь, не знаю, какая именно, попробует на тебя напасть.

Напряжённая складка у Дарины на лбу разгладилась.

– Прогонишь её?

– Это если ей повезёт, – елейным голосом ответила Алька. – А если не повезёт…

И она выразительно глянула на кочергу.

Даринка прыснула со смеху.

Заснула она быстро – наверное, и впрямь расслабилась впервые за долгое-долгое время. Свечи горели ровно, коротким ярким пламенем, и до утра их вполне должно было хватить – да даже и не на одну ночь, если по-хорошему. И света они давали тоже достаточно. Алька достала пяльцы, широкую белую ленту и принялась вышивать, чтобы скоротать время… и ещё потому, что вышивание – женское дело, домашнее, по умолчанию ведовское. Получалось криво, но с чувством – красной ниткой по белому льну. Цветущее дерево, а вокруг него – васильки, васильки, целое поле… Васильки немного напоминали алоцвет, но Алька-то знала, в чём правда.

После часа ночи глаза начали уставать.

После двух – заболела шея.

Ближе к трём часам, когда стала проклёвываться уже предательская мысль – не пойти ли, не выпить ли кофе, – Дарина вдруг шевельнулась во сне и как-то странно, придушенно всхлипнула.

«Кошмар?» – пронеслось в голове, и в ту же секунду Алька увидела её.

Да, это была ночница.

Сначала она имела вид длинного мохнатого червяка, свившего гнездо в углу, у окна. Не то сгусток темноты, не то морок – сразу и не разберёшь… Потом вытянулась, свесилась вниз, а пола коснулись уже босые ступни, уродливые, распухшие и кривые. Червяк, покорчившись, принял облик высоченной, худющей женщины, сутулой, с длинным лицом, похожим на лошадиный череп, и облачённой в чёрное с ног до головы. Одежды постоянно менялись, на каждом шаге. То напоминали саван, то дурацкий, перекошенный спортивный костюм, то юбку-колокол и вытянутую кофту наподобие тех, что носила учительница-музичка – та, которая умела играть песенки из мультиков на пианино, которая зимой побежала перед электричкой – и не добежала…

«Так, – осадила саму себя Алька. – А вот про мертвецов думать не надо».

Ночница заозиралась; глаза-плошки точно шарили по спальне – то, к чему прилипал её взгляд, окутывала темнота. Постороннюю – ведьму в соляном круге – ночница углядеть не могла, но чуяла неладное. Её тревожили красные свечи, но они стояли далеко. Под подушкой у Даринки лежало с полкило железа, но связь с ночницей, видно, настолько уже укрепилась, что даже такой талисман не мог держать нечисть на расстоянии.

Алька сглотнула – и, отложив вышивку, потянулась к кочерге.

Ночница, точно сомневаясь, всем своим длинным телом качнулась вперёд – и стала вытягиваться, не сдвигаясь с места. Удлинялись руки; удлинялась кривая шея; отпадала челюсть, ниже и ниже, так, что рот становился огромным, жутким, как чёрная дыра, – там вся Даринка, наверное, могла поместиться целиком.

На секунду Альке стало страшно – а вдруг не выйдет, не получится?

…а потом она просто взяла да и шагнула из круга.

Ночница увидела её тотчас и замерла.

– Вижу тебя, как ты видишь меня! – выпалила Алька, поудобнее перехватывая кочергу, такую надёжную и такую ужасно тяжёлую. – Тёмная ночка ночниц родит, девке муку сулит! – В заговоре было «дитятко», а не «девка», но Алька, не сомневаясь, заменила слово на подходящее; ночница напряглась и повернулась к ней всем туловом, явно не собираясь убегать. Здоровенная, отожравшаяся на чужих страданиях. – Ясное солнышко день начинает… ой!

Ночница всё-таки напала.

Такие здоровенные, самоуверенные твари изредка встречались. Хозяева старых болот, забравших множество жизней; откормленные упыри вроде того, что держал в страхе всю столицу пять лет назад… Костяной, наверное, был из той же когорты, потому что не побоялся напасть даже на целый отряд городовых, среди которых было как минимум два колдуна.

В таких случаях всегда важно – и Алька это знала – бить на опережение.

Она едва-едва заметила намечающееся движение – и крутанула кочергой.

Ощущение было такое, словно кочерга попала по мешку с ватой. Тяжело, неподъёмно… Почерневший от сажи конец словно увяз в лохмотьях, в зыбкой тьме.

Алька стиснула зубы, выдохнула – и заново начала заговор, уже ровным, уверенным тоном.

«Я справлюсь».

– Тёмная ночка ночниц родит!

…удар кочергой.

– Девице-красавице муку сулит!

…ещё удар.

– Ясное солнышко день начинает… ночниц прогоняет… от мук избавляет… в печь поди, шух-шух!

Последние слова она почти что выкрикнула.

Каждый удар кочергой оттеснял ночницу – извивающуюся, шипящую, как гадюка, – ближе к углу комнаты, к горящим свечам. Шаг, другой… Стоило кромке чёрных одежд зацепить пламя – и ночница влипла в него, как муха в паутину.

Заверещала, разинув рот.

Вытянула длинные, когтистые руки…

«Чтоб ты сдохла», – подумала Алька.

А вслух сказала:

– Нарекаю тебя сухим листом! – и ещё раз пихнула её кочергой в пламя.

Ночница вспыхнула разом вся, от макушки до пят. Вспыхнула – и за считаные мгновения прогорела; вот была – и вот её не стало, только в ушах зудело от воплей, а на стене виднелся обгорелый силуэт, как отпечаток.

Когда Алька обернулась к Даринке, та сидела на постели, одной рукой прижимая к груди одеяло, а другой – выставив перед собой ключ, как щит.

Или как меч.

– Получилось? – выдохнула она.

– Ага, – ответила Алька, улыбаясь до ушей. И – лихо пристроила кочергу на плечо, как биту. – Мы молодцы. И всё будет хорошо… И позвони Заряну, что ли. Пусть приедет и поможет тут убраться, соль хоть подметёт…

Зарян взял трубку сразу, словно только этого и ждал, и приехал минут через пятнадцать. Со школы он изменился не сильно, только соломенные волосы на затылке поредели, а ещё над верхней губой прорезались жидкие усы. Он не рассыпался в благодарностях и не шмыгал носом, как Даринка, но явно был впечатлён. Может, масштабами бардака – стол был в восковых подтёках, а соль Алька растоптала по всей спальне; может, закопчённой кляксой в виде человеческого силуэта над тем местом, где сгорела ночница.

– Просто смойте, пятно безвредное, – посоветовала Алька, уходя. Даринка уговаривала остаться и переночевать, но им явно было что обсудить с мужем. А в крови всё ещё бродил адреналин, требуя или выходить его, или проораться; в пять утра, конечно, предпочтительнее было первое. – Нет-нет, не надо меня провожать, тут идти-то полчаса. Как раз голову проветрю.

– А если нападёт кто-то? – пробормотала Даринка, переступая с ноги на ногу; муж придерживал её за талию и смотрел снизу вверх с такой нежностью, что без всякого колдовства становилось ясно: да, любовь, на всю жизнь, до самой старости.

– Если такой дурак найдётся, то применю против него кочергу, – отшутилась Алька. – Честно, она и против людей работает не хуже.

Городок до рассвета, ранней осенью, был диво как хорош. Веяло сухим холодком; пахло листьями. Небо уже начало сереть – и очень кстати, освещение в этой части Краснолесья не работало. Иногда слышалось урчание двигателей: в рабочий день многие вставали пораньше, особенно те, кто работал на фабрике.

Было на удивление спокойно.

Настолько, что Алька даже не вздрогнула, когда услышала вкрадчивое:

– И что такая красавица делает ночью на улице совсем одна?

– Идёт домой после девичника, – откликнулась она, оборачиваясь. – А ты тут откуда?

Айти стоял у поворота в микрорайон, мимо которого она только что прошла и никого не увидела; впрочем, немудрено – фонари здесь тоже не горели.

– Не спалось чего-то, решил выпить пива и погулять, – ответил он не моргнув глазом и отсалютовал ополовиненной бутылкой. – Не бойся, я не пьяный. Оно безалкогольное. И пивом не пахнет.

– А чем пахнет? – заинтересовалась Алька.

Айти – неизменная красная толстовка и неприличные джинсы в обтяжку – принюхался к горлышку бутылки.

– Ну… тыквой?

Алька не поверила и тоже наклонилась к пиву; пахло действительно тыквой, да и на вкус было как тыквенный сок, и после этого морозиться и отказываться, когда Айти предложил её проводить, было как-то глупо.

И они пошли вместе.

Айти галантно предложил понести кочергу – и даже не дрогнул, когда Алька фактически пихнула ему в грудь три кило железа. Присвистнул только и спросил, как она её тащила сама… У него были тёплые руки, горячие даже; от толстовки по-прежнему пахло дымом. Он шёл и нёс какую-то чушь про универ, путаясь в том, какую специальность получал, и про Светлоречье. Но там он правда жил, кажется; по крайней мере, упомянутую пельменную напротив водонапорной башни Алька знала ещё по школьным экскурсиям, когда они всем классом катались на выходных с учительницей в театр кукол, на восстановленную старую мельницу и в краевой музей.

Больше, увы, в Светлоречье смотреть было нечего – да и везде, собственно, на три часа пути вокруг.

– Айти, – окликнула она его, когда показалась уже глухая стена текстильной фабрики. – А тебя правда так зовут?

– Это прозвище, – ответил он после паузы. – Я на программиста учился, даже работал по профессии пару лет, а потом пришлось бросить всё и приехать в Светлоречье.

– Кто там у тебя?

– Невеста, – усмехнулся он. И тут же помрачнел: – Шучу. Бабка там была, тяжело заболела, я сиделку предложил оплатить… Но что получилось, то получилось.

Айти где-то врал – Алька чувствовала, но не могла понять, где именно. Но отпускать руку, забирать кочергу и гордо шкандыбать по улице в одиночестве не хотелось… Да и вообще почему-то хотелось идти вот так, вдоль стены, в темноте, подольше.

«Он мне нравится? – ошарашенно подумала Алька. – Серьёзно?»

А вслух спросила:

– И зачем ты в Краснолесье приехал, такой красивый? Чего не вернулся, э-э… туда, откуда приехал?

«Прилетел», – чуть не ляпнула она.

– Я тут ради тебя, – бесстыже ответил Айти, и бровью не повёл. – Алика, тебе говорили, что ты огонь?

Она чуть не споткнулась; в лицо бросилась кровь.

– Почему? От меня, что ли, дымом пахнет? – Алька принюхалась к собственному воротнику, хотя сгоревшая ночница, конечно, никакого запаха не имела, это не упырь. – Или чего?

– Или, – усмехнулся он. – Это был комплимент.

А потом наклонился вдруг – и поцеловал её.

…поцелуй вышел совсем не таким, как во сне. Во-первых, у Айти был нормальный человеческий язык, что, надо признаться, слегка огорчало; во-вторых, мешался привкус тыквенного сока. Но Айти так же нежно прикасался к её затылку, ласкал пальцами шею, не удерживая, а поддерживая; так же прикусывал губы, то отстраняясь, то углубляя поцелуй.

И жар от него шёл такой же.

Алька так растерялась, что просто позволила этому происходить. Не отстранилась, но и не обняла в ответ, пусть и хотела. Руки немного дрожали; взгляд, как она подозревала, был косоватый.

Когда Айти отстранился, то глаза у него словно бы сияли… или это отражался свет.

Они всё-таки дошли до баб-Ясиного дома, и у калитки горел фонарь.

Альку, кажется, ждали.

– Я тебе хоть немного нравлюсь? – спросил Айти тихо. И – провёл ей кончиками пальцев по подбородку. – Алька, Цветик-Алоцветик… Подари мне венок из васильков, а?

– Что?.. – растерялась она. И сама не поняла, как ляпнула: – Зачем, нечисть же васильков сторонится?

И прикусила язык.

Айти усмехнулся – и щёлкнул её по кончику носа.

– В том и смысл.

Аккуратно прислонил кочергу к калитке, махнул рукой – и пошёл, побежал по улице, по улице, пока не скрылся за поворотом. А Алька стояла столбом, прижав пальцы к губам, и думала о том, что ни имя своё, ни прозвище она ему не говорила.

«Либо он сталкер, – пронеслось в голове. – Либо спросил про меня Ваську, или Даринку, или Вельку. Или…»

Додумывать как-то не хотелось.

Занимался рассвет.

Сна не было ни в одном глазу.

Глава 5
Бегство

Победу над ночницей отпраздновали на три дома.

Не тем же днём, конечно; почти сутки Алька проспала как убитая, и никакие огненные змеи ей не мерещились. То ли работали обереги, то ли ночной гость смекнул, что в таком усталом состоянии что красна девица, что бревно – всё едино. Сонливости добавляло ещё и то, что осень наконец-то вступила в свои права и обложила небо тучами. Дождя не было, но сизая хмарь опускалась практически на крыши; листья, опавшие от засухи и лежавшие до сих пор сухим, хрустким ковром, повлажнели, и сама тональность шелеста изменилась.

Когда Алька выспалась, то словно очутилась в другом месте, в другое время.

«Серая неопределённость, – промелькнуло в голове при виде тумана за окном. – Нет, зыбь. Пограничье».

Даринка выспалась тоже и от счастья была сама не своя. Она созвонилась с баб Ясей, чтоб узнать, как Алька добралась тогда до дома, а потом слово за слово… Отметить победу решили в выходной, чтоб Заряну не отпрашиваться с работы. Алька с утра засела в своей комнате – кухня была занята, там творили кулинарное чудо Велька и Дарина. Из сада доносился счастливый хохот: Даринкины мальчишки носились среди яблонь, а баб Яся, прекрасная и величественная в чёрном кардигане до пят, бегала за ними с воздуходувкой и злодейски хохотала, обсыпая их ворохами жёлто-коричневых листьев. У гаража возились с внедорожником Зарян и дядя Чернек, периодически прерываясь то на перекур, то на партию в шашки. Тётя Веленика в кои-то веки не делала ничего – дремала в гамаке, растянутом между двумя мощными грушами, и куталась в красный шерстяной плед.

Во второй половине дня Алька, мучаясь угрызениями совести, всё же отправила начальнице выполненное задание и получила заслуженную – укоризненную – отбойку: «Ты же в отпуске?»

И почти следом прилетело другое письмо, уже более пространное: «Спасибо большое, и раз ты на связи, то изучи прилагаемый файл, рецензия по установленной форме в срок до…» – и дальше шла куча технических подробностей. «Прилагаемый файл» оказался рукописью на девятьсот тысяч знаков, в которой автор сравнивал подходы к изгнанию духов у волхвов и у шаманов, с кучей графиков и таблиц. Сроки поджимали. Алька, прикинув, сколько предстоит сделать, довольно ухмыльнулась: когда наступал аврал и горела земля под ногами, то жизнь ощущалась какой-то по-особенному правильной и полной.

Но долго ей наслаждаться трудоголизмом не дали. Раздался стук в дверь; на вялое «можно» в спальню сунулся Велька в фартуке, расшитом васильками, и скромно сообщил, что пир готов, можно приступать к дегустации.

– Ты ведь грибы любишь? – уточнил он с сомнением.

– Если не в десерте и не в чае, то да, – откликнулась Алька, закрывая ноут. – А то подарили мне как-то чай с чагой…

Стол накрыли в саду, под яблонями, с видом на холмы, заросшие осинником, и кирпичные башенки текстильной фабрики, издали напоминающие какой-нибудь старинный замок. Серое небо текло куда-то и текло – бесконечный поток низких облаков; из оврагов выползал туман. Велька с дядей Чернеком – оба медвежьей комплекции и мощи – выволокли из сарая две старые чугунные жаровни, громоздкие и вычурные. Там сейчас потрескивали угли, а над углями запекалось мясо в маринаде и пряные колбаски, а ещё овощи – томаты, баклажаны, сладкий перец, вездесущие кабачки. Высилась в миске горкой мелкая круглая картошка, сперва отваренная, а потом обжаренная в масле; манили салаты – островатые, с грибами, с соленьями, сытные с рыбой и яйцами. Теснились у края, на подставке, ряды горшочков с жюльеном; благоухали свежие лепёшки… А по центру стола красовался торт – безе, малина, шоколад, истинная роскошь, гастрономический разврат.

– Тина прислала, – подмигнула баб Яся, усаживая мальчишек за стол. – Тоже поздравляет и велит передать: лиха беда начало, то ли ещё будет, выйдешь за околицу, махнёшь кочергой – полетят клочки по закоулочкам.

Алька хихикнула:

– О да, полтора метра ужаса, гроза окрестной нечисти…

– Но-но, метр шестьдесят! – погрозила ей баб Яся. – В ведьмовском деле точность нужна! А что маленькая, так и хорошо – значит, вся в мать.

Тётя Веленика, чуткая ко всяким неловкостям и неуместностям, встрепенулась даже раньше, чем Алька что-то поняла, и подняла стакан:

– Ну, за ведьмовские традиции! За сильных женщин из семьи Васильков! За Даринкино избавление! Ура!

Морс по секретному баб-Ясиному рецепту немного горчил; Алька глотнула и закашлялась, не сразу сообразив, что горечь – не от грусти, а оттого, что морс-то рябиново-малиновый, не морошковый, как показалось сквозь стекло.

Отмечали до глубокой ночи. Периодически заглядывали соседи, друзья и знакомые; к вечеру, кажется, пол-Краснолесья в гостях перебывало, калитка не закрывалась. Алька нет-нет да и косилась на тропу, высматривая, не мелькнёт ли красная толстовка… Но Айти, конечно, не пришёл. Правда, выяснилось, что Чибисы его тоже знают – кто-то сосватал им его как толкового компьютерщика, он заглянул, разобрал ноутбук, почистил вентилятор и намазал новую охлаждающую пасту. Судя по тому, что возился Айти с компьютером, не подглядывая в видео или инструкцию, насчёт универа он всё же не соврал… или, по крайней мере, соврал не очень сильно.

Альку это приободрило; как-то не верилось, что зловещий огненный змей, совратитель вдов и безутешных невест, станет возиться с чьим-то там пропылённым ноутбуком.

Когда стемнело, дядя Чернек вспомнил, чем покорил в своё время тётю Веленику, и сбегал за гитарой. Баб Яся, от морса, кажется, захмелевшая не хуже, чем от вина, после очередной песни пустила слезу – и тоже принялась петь, по-деревенски голосисто; от тембра, одновременно старушечьего и звонкого, гулкого, пробуждалось что-то внутри. Не то печаль по ушедшим временам, не то потерянность, бесприютность, как в безвременье… Алька боялась иррационально, что баб Яся затянет песню про змея и алоцвет, но обошлось.

А вот всё остальное не обошлось.

С праздника она улизнула чуть пораньше, сославшись на утомление. В спальне хотела сесть за работу, но почему-то достала неоконченную вышивку – красная нить по белой ткани, перекошенное цветущее дерево, кривые васильки…

Села и продолжила.

Старалась, как в детстве; исколола все пальцы; шептала заговоры, пока не пересохло горло – сохрани, защити, оборони, зла не пускай…

У мамы обережная вышивка выходила всегда красивой, ровной, аккуратной. Под песенки, с улыбкой – не тяжкий труд, а радость. Алька помнила маму, как солнышко, – тёплой, яркой.

Ничего удивительного, что мама ей и приснилась.

Конечно, во сне повторялось именно то, что не хотелось вспоминать. Дурацкая ссора – Альку пригласил на свидание коллега, она отказалась, потому что похож был на Светлова, а мама рассердилась. Рассердилась и крикнула, что так можно в девках до старости засидеться, в одиночестве, а она, мол, не вечная, не всегда будет дочку развлекать.

«Я, может, хочу пожить для себя, для своего счастья!»

Эту фразу Алька запомнила даже слишком хорошо, потому что сама ляпнула в ответ: «Ну и уходи, брось меня здесь!»

Мама выскочила из квартиры и хлопнула дверью.

…сон проматывал эти эпизоды снова и снова. Вот цокот каблуков по лестнице – лифт в тот день намертво встал; вот кряхтит двигатель, когда заводится машина, и воет, когда мама нажимает на газ, выезжая из двора. Вот Алька, сердясь, намывает оставшуюся от обеда посуду; руки мыльные, тарелки скользят, три подряд летят на пол, на кафель, а за ними и любимая чашка. Вот звонит телефон, и ответить получается не с первого раза…

Вот Альку приглашают на опознание, и на кафель летит уже телефон.

В первый момент она подумала тогда: я сглазила её, я виновата, я, я. И только потом ей рассказали, что маму, оказывается, преследовал какое-то время недовольный клиент, которому она отказалась приворожить «невесту». Следил, названивал… а на сей раз попытался остановить машину на полном ходу и подрезал.

Мамин автомобиль врезался в столб.

Дальше было опознание, следствие и похороны, но их Алька помнила уже плохо. Наверное, поэтому ничего из этого ей никогда не снилось… ну, почти никогда. А сегодня приснилось: пыльное лето, чёрный сарафан до колен, школьный ещё, но другого как-то и не нашлось.

В реальности Альку с кладбища увела бабушка.

…а во сне мама вдруг села в гробу – рыжая, белокожая и румяная, как живая – и поглядела грустно-грустно. И сказала потом:

– Отпусти меня уже, Алёночек. Живи хорошо, ладно? А я тебя люблю.

– Я тебя тоже! – крикнула Алька – и шагнула в гроб.

А свалилась с кровати.

Светало; где-то вдали грохотал гром.

Дождя не было.

Снова ложиться спать после этого не было никакой возможности. Алька долго сидела, свесив ноги с постели, пока не замёрзла настолько, что её стала бить крупная дрожь. Пришлось вставать, одеваться, влезать в тёплые лохматые носки и спускаться вниз, завтракать.

Баб Яся – в чёрном шёлковом пеньюаре в пол и в валяных тапочках до середины голени – как раз пила кофе, самую первую чашку, и пялилась в окно. В микроволновке крутилась большая миска – судя по аромату, со вчерашним шашлыком и овощами в маринаде. На блюде дымились лепёшки, уже, видимо, подогретые. Баб Яся любила с утра перекусить поплотнее и утверждала, что иначе у неё голова не работает…

К своему удивлению, Алька поняла, что она тоже голодная.

– Не спится, Аленький Цветочек? – хрипловатым голосом спросила бабушка. И усмехнулась. – Ух, и болит горло, напелась вчера на год вперёд… Ты как? Бледная чего-то.

– Ну я же не жаворонок, – уклончиво ответила Алька и тоже налила себе кофе. Молока в холодильнике не было, сливок тоже; видимо, всё ушло на жюльен, и в магазин – обновить запасы – никто не сходил. – Ого, крепкий… У тебя сердце не заболит?

– Какое сердце у старой ведьмы, – ворчливо откликнулась баб Яся. – Со мной позавтракаешь? Планы-то на день есть?

– А что? – встрепенулась Алька, нутром почуяв дополнительную нагрузку. Аврал неумолимо усугублялся; жизнь стремительно обретала краски. – Надо помочь с чем-то?

– От помощи я б не отказалась. Во-первых, хорошо бы твоей Даринке завезти её чайный сервиз. Наш-то мы с Веленикой ещё лет восемь назад поколотили, когда в последний раз ссорились, а новый я не купила. Куда целый сервиз мне одной? Во-вторых, Чибисы вчера просили глянуть, не овинник ли у них бедокурит в пристройке, а это тебе сподручнее. В-третьих, Вельке нужно забрать из пункта выдачи кое-что, раз уж мы в город намылились… Подсобишь?

В другой раз Алька бы всеми правдами и неправдами попыталась увильнуть от ведовских обязанностей, но сейчас только с жаром кивнула: идея прошвырнуться по городу и отвлечься выглядела ну ужасно прельстительной.

За ночь тучи, кажется, свесились ещё ниже и потемнели. На темечко словно давило что-то, а виски словно великан кулаками сжимал… Если что и бодрило, то северный ветер, но он же доносил откуда-то дым и горечь. По радио предупреждали об опасности лесных пожаров; ещё советовали избегать поездок в столицу, но это как раз новостью не было – в поимке Костяного сыскари не продвинулись ни на шаг.

Велькино «кое-что» в пункте выдачи оказалось огромной коробкой, судя по весу, с книгами. Килограммов на шесть! Зарян почти забрал её вместо сервиза и осознал свою ошибку, лишь когда чуть не надорвался, пытаясь вытащить неправильную коробку из багажника. Разделавшись быстро с двумя делами из трёх, Алька забеспокоилась было, что скоро баб Яся повернёт к дому, и там придётся снова куковать наедине с собственными мыслями и дурацким текстом про нелёгкую шаманью долю… Но в пристройке у Чибисов и впрямь завёлся овинник, принявший облик здоровенного чёрного кота. Так как там хранились припасы и пригляд бы им не помешал, Чибисы попросили не выгонять овинника васильковым веником и полынным дымом, а задобрить.

Пришлось Альке печь подхалимский пирог.

Нелёгкое дело, учитывая, что, несмотря на все ведовские таланты, коронным блюдом её оставалась заказная пицца, пельмени из морозильника и отборные, хрустящие домашние угольки.

Обряд задабривания тем не менее прошёл удачно. Овинник благосклонно принял пирог с курятиной и незамедлительно его умял, урча, как самый обычный кот. Потом, сытый и вполне удовлетворённый оказанным ему почётом, прошёлся по пристройке, встряхнулся, рассыпая холодные искры, и исчез.

– Ну всё, – бодро объявила Алька, честно признаться, всё же довольная собой. – Теперь достаточно время от времени оставлять ему плошку молока и кусок пирога. Как обычному коту, только подзывать не «кысь-кысь», а «овинник-батюшка, изволь откушать». Ну, и когда в пристройку заходите, хвалите его вслух, типа какой порядок, как всё чисто, ни мышей, ни плесени, ни воров. Вот.

После этого баб Яся осталась попить чаю и почесать языками с Мажкой Чибис… верней, с Мажаной, почтенным матриархом семейства. Мажана училась с баб Ясей не то в школе, не то потом, в училище, замуж выходила два раза, оба – счастливо, а нынче нянчила уже праправнуков, чем гордилась несказанно.

Словом, со старой подругой ей было что обсудить.

Альке же требовалось проветрить голову – после душного чада кухни, после воплей и визга Чибисов-младших, которых было с полдюжины. Погода как-то не бодрила, скорее наоборот. Пришлось завернуть к центру и взять стаканчик кофе навынос; хозяйка Альку уже стала узнавать и здороваться, как с приятельницей, но сейчас это немножко тяготило.

Хотелось просто идти и не думать ни о чём.

Телефон в кармане иногда принимался вибрировать – Велька, видимо, беспокоился о своей посылке и хотел узнать, когда сможет её забрать. Алька не отвечала – коробка-то лежала в машине, у бабушки… Минут через сорок, когда центр остался позади и показались снова частные кварталы, от которых рукой было подать до дома, голову немножко отпустило. Кофе тоже стал заканчиваться. В порыве необычайной лихости – и в поисках мусорного бака для стаканчика – Алька сама не заметила, как свернула не на ту улицу и вышла к дому Сенцовых.

Туда, где снимал комнату Айти.

«А если зайти за ним?» – промелькнула мысль.

Ругая саму себя за порывистость и авантюризм, Алька прокралась вдоль забора – и вдруг замерла, услышав голоса. Один, женский, был незнаком. А вот второй…

«Не надо смотреть», – подумала она.

И – шагнула к забору, заглядывая в щель между досками.

Айти она увидела сразу – попробуй-ка не заметить метр девяносто чистой красоты, да к тому же целиком в красном. Только на сей раз толстовка висела на стремянке, и джинсы как-то уж совсем непристойно обтягивали зад; наверное, потому что Айти на этой самой стремянке стоял, изогнувшись, и что-то там делал с антенной. Ещё на нём были высокие армейские ботинки с тяжёлой подошвой – и чёрная майка на лямках, на ком угодно другом нелепая и смешная.

На нём – понятное дело, эротичная.

Волосы он собрал медицинской резинкой в низкий хвост; на спине и на руках – не таких уж, к слову, и тощих – ходили мышцы.

– Уф, получилось, – наконец сказал он, отодвигаясь от антенны-тарелки. – Теперь больше не упадёт. Злат, дай попить?

Злата, мать троих пацанят, отнюдь не выглядела ни печальной вдовой, ни затюканной домохозяйкой. Она тоже была в красном, в спортивном костюме – легинсы и топ, прямо как в каталоге. Высокая; с большой грудью и тонкой талией; с короткими волосами, светлыми, золотистыми…

– На, держи, – сказала она и протянула Айти железную чашку. Он отпил; зубы лязгнули о край. – Вот ты рукастый-то, а!

– А то, – усмехнулся Айти, ступая вниз со стремянки…

…и наклонился, позволяя Злате Сенцовой себя поцеловать. В щёку; а может, и не в щёку – Алька не разглядела, ломанулась прочь, не разбирая дороги. Сердце колотилось; стыдно было, что подсмотрела, и в то же время где-то внутри зарождалась ярость.

«Ах так? – вертелось в голове. – А говорил, что здесь ради меня… Ничего. Мой будешь, только мой».

Алька поймала себя на этой мысли – и испугалась.

Остановилась; оглянулась назад.

По законам жанра Айти должен был заметить её и выбежать следом, чтобы утешить и разъяснить недоразумение, но этого, конечно же, не случилось. Алька выкинула в мусорку стаканчик, смявшийся в кулаке, и побрела домой.

В мыслях была сумятица; в чувствах тоже.

Нормальная работа в тот вечер не шла категорически. Алька раза два или три поймала себя на том, что печатает «жратва» вместо «жертва» и «послать» вместо «воззвать»; для рецензента это было хреново, но для редактора – в десять раз хуже.

Пришлось тексты отложить.

Баб Яся к тому времени закончила с консультациями и собралась что-нибудь приготовить к ужину: запасы, оставшиеся после вчерашней трапезы, спасибо Вельке, истощились быстрее, чем надоели. На кухне было теплее, отвлекало бормотание телевизора и аппетитные запахи… Алька подумала, здраво оценила свои силы и перетащила вниз корзинку с рукоделием.

– Хочешь доделать вышивку? – нарочито бодрым голосом спросила баб Яся, явно стараясь уж очень сильно не коситься. И вообще больше внимания уделять книге рецептов, торжественно возложенной на подставку, словно колдовской гримуар. – И правильно, не стоит работу на полпути бросать.

– Уже доделала, – отозвалась Алька, пожалуй, чересчур сердито; бабушка этого определённо не заслуживала. – Попробую ещё одну ленту вышить, тут материала много… Как думаешь, ничего, что васильки кривые?

– Это ж не художества, это символы, – пожала плечами баб Яся. – Главное – намерение.

Вероятно, опасаясь спугнуть Алькино вдохновение несвоевременным ужином, она выбрала самый долгий рецепт из доступных – и принялась месить тесто для пельменей. Всем ведь известно, что это только магазинные пельмени опасны и вредны, а домашние – кладезь питательных веществ, полезных витаминов и вообще источник семейного благополучия… А ещё при должной сноровке можно одновременно их лепить и разговаривать.

Или наблюдать.

«Баб Яся, наверное, заметила, что я злая, – подумала Алька раздражённо, втыкая иглу в полотно. – Стыдно. Было бы из-за чего».

В глубине души она понимала, что Айти тоже не заслуживает такой агрессии. Если он просто обычный человек, то клятв они пока друг другу не давали, вечной любви не обещали – так почему бы ему не поцеловать красивую квартирную хозяйку? А если он нечисть, гад ползучий, огненный змей – тогда тем более, ему положено не одну жертву окучивать, не от одной женщины питаться…

«А ведь Злата Сенцова – вдова, – пронеслось в голове. – Сходится».

С другой стороны, Айти ведь видели днём в городе – в том же обличье, в котором он являлся во сне, почти, за исключением языка и глаз. Он помог кому-то с компьютером, поторговался на рынке за дюжину куриных яиц, попинал с мальчишками мяч, выдул в одно рыло бутылку дурацкого безалкогольного пива… Огненные змеи, летавцы, так себя не вели.

Продолжить чтение

Где распускается алоцвет

Глава 1Встреча

Глава 2Старое и новое

Глава 3Ведовство и наследство

Глава 4Венок из васильков

Глава 5Бегство

Глава 1
Встреча

Глава 2
Старое и новое

Глава 3
Ведовство и наследство

Глава 4
Венок из васильков

Глава 5
Бегство